Достояние леди

Адлер Элизабет

Подлинный герой романа Элизабет Адлер «Достояние леди» – Время, преломленное в истории фамильного изумруда.

Причудливо складываются судьбы людей, обагренные Октябрем 1917 года.

Простой «маленький человек» попадает в жернова стратегических интересов Великих держав.

 

ПРОЛОГ

Бангкок

Такси затормозило у входа в отель «Ориенталь». Из него вышла высокая, длинноногая девушка. Иссиня-черные волосы спадали на плечи, в ее лице сошлись европейские и азиатские черты. Невзирая на удушливый зной, она была одета в дорогое льняное платье, голову покрывала широкополая шляпа.

Войдя в широкие двери отеля, девушка прошла мимо журчащего фонтана, скользнула взглядом по квартету, наигрывавшему что-то камерное, и направилась к расположенной в глубине холла торговой аркаде.

– Моя сестра оставила здесь сверток, – объяснила она продавщице антикварного магазинчика, – и попросила меня забрать его.

Через некоторое время девушка, неся в руке сумку с надписью «Шелка, Магазин Джима Томпсона», вышла из антикварной лавочки и направилась на усаженную цветущими орхидеями террасу, нависавшую прямо над берегом реки Чао-Прайа. Девушка села за столик, поставила сумку на пол, велела официанту принести чаю и принялась разглядывать оживленный поток машин. Вскоре официант вернулся, неся на подносе чашку ароматного напитка, девушка не спеша выпила чай, посидела еще минут пятнадцать и спустилась по широкой лестнице прямо к воде. Она подошла к речному такси и попросила отвезти ее в центр города.

Когда девушка сошла на берег, от ее неторопливости не осталось и следа: она спешила. Быстро поймала такси:

– К отелю «Дусит Танай», пожалуйста, поскорее!

Зайдя в туалет отеля, она быстро переоделась в простую белую футболку и джинсы, аккуратно сложила свое дорогое платье и засунула его в пакет. Потом собрала волосы в хвостик, перехватив его белой резинкой, подвела губы яркой помадой. Выйдя на улицу с черного хода, надела дорогие солнцезащитные очки – даже издали было ясно, что это не какая-нибудь восточноазиатская подделка – поймала еще одно такси и попросила отвезти ее на Патпонгское шоссе.

Услышав адрес, шофер ухмыльнулся: он хорошо знал, что это за район. Патпонг – квартал кабаков под красными фонарями, клубов с сомнительной репутацией, массажных салонов, секс-шопов… Приличные девушки не ездят в Патпонг. Может быть, красавица согласится завернуть в одно местечко поближе, подумал шофер. Увы – незнакомка упорно не реагировала на его попытки завязать беседу и двусмысленные улыбки. Шофер высадил девушку на углу, получил небольшие чаевые и поехал дальше. Девушка уверенно вошла в узенький проулок, свернула за угол и остановилась у входа в обшарпанное серое здание, зажатое между других, мало чем отличавшихся с виду домов. Она пробежала глазами по прибитой к дверному косяку табличке, облегченно вздохнула и, минуя кабинеты врачей, обещавших за скромную плату навсегда избавить своих клиентов от венерических заболеваний, устремилась по узкой лестнице на второй этаж. Она нажала кнопку переговорного устройства, дождалась ответа и тихо назвала свое имя. Дверь тотчас же открылась, девушка проскользнула внутрь.

За дверью был узкий полутемный коридор, пропахший мочой и химикалиями. В конце коридора виднелась еще одна дверь. Твердой походкой она прошла вперед и с силой толкнула дальнюю дверь.

Маленькая, но довольно мощная лампа была направлена на рабочий стол, поэтому человек, сидевший за ним, оставался в тени. Даже при таком освещении можно было заметить, что это – огромный детина. В его облике было что-то карикатурное. Он поднял взгляд от рассыпанных по столу блестящих камней и произнес:

– Проходите, садитесь.

Теперь девушка могла как следует рассмотреть его. Он напоминал старого кабана: маленькие, заплывшие жиром глазки, приплюснутый нос, тройной подбородок.

Уставившись на севшую напротив девушку, неприветливым тоном процедил:

– Я весь внимание. Не теряйте времени. Девушка достала из сумки маленький кулек из черной оберточной бумаги – он был спрятан среди кусков яркого тайского шелка – и протянула его толстяку:

– Я и не теряю, мистер Эбисс.

Эбисс стал поспешно разворачивать кулек. Девушка заметила, что при виде содержимого пакета он вздрогнул. Испытующе посмотрев на незнакомку, опустил лампу к самому столу. Вставив в правый глаз ювелирную лупу, он принялся вертеть драгоценность в своих жирных волосатых пальцах – паук, поймавший в сети прекрасную хрупкую бабочку! Несколько минут Эбисс был полностью поглощен драгоценностью – наконец он убрал из глаза лупу и положил камень на небольшой квадратный кусочек черного бархата. Откинулся на спинку скрипучего кресла и сложил руки на животе. Голубые глаза девушки были устремлены на ювелира. Наконец он заговорил:

– Во всем мире существует лишь один изумруд такого размера и… и такого качества. Но он уже давно считается пропавшим. Да, более семидесяти лет об этом камне никто не слышал. Нельзя ли поинтересоваться, каким образом он попал к вам?

Девушка пожала плечами:

– К сожалению, нельзя. Могу сказать одно: я работаю не одна. И мои коллеги будут очень признательны, если вы согласитесь нам помочь.

Наступила минутная пауза. Ювелир еще раз внимательно посмотрел на девушку, потом на огромный изумруд, лежавший на столе.

– Великолепная страза, – произнес он наконец. – Боюсь, что мне здесь делать нечего. Камень не нуждается в какой-либо дополнительной обработке. А что бы вы, собственно говоря, хотели?

Девушка наклонилась к столу, провела по камню длинным, ярко накрашенным ногтем и сказала:

– Этот камень надо разрезать на две равные части. Из одного изумруда нужно сделать два.

Ювелир с ужасом уставился на девушку – наверное, ее просьба показалась ему безумной:

– Разрезать такой камень?! Да в своем ли вы уме?! – он открыл ящик стола, достал оттуда початую бутылку виски и маленький грязный стакан, отвинтил пробку, налив до краев, поднес ко рту. Когда он пил, девушка обратила внимание, что рука ювелира дрожит. Вот почему мистер Эбисс – один из искуснейших мастеров по огранке камней – вынужден доживать свой век в этой вонючей каморке в Бангкоке. Ювелир с трясущимися руками – кому он теперь нужен?! Вот и пришлось великому мастеру расстаться с роскошными апартаментами в Париже и перебираться сюда, в Юго-Восточную Азию. Но как бы то ни было, только Эбисс мог выполнить ее поручение, и незнакомка знала это. Обращаться к ювелиру с просьбой разрезать самый крупный в мире изумруд – рискованное дело, но те, кто решился на этот шаг, обдумали все «за» и «против». Теперь требовалось только одно: добиться согласия Эбисса.

– Я знаю этот изумруд, – проговорил Эбисс, снова взяв со стола камень. – В последний раз его видели в Европе восемьдесят лет назад – когда Большая Диадема была продана на аукционе и отдана на переделку. Изумруд весом в девяносто карат… такой формы, такой огранки… Он уникален.

– Да, он уникален. Именно поэтому его очень легко узнать, и мы просим вас сделать два изумруда, мистер Эбисс – в этом случае опознать камень окажется практически невозможно, а цена каждого все равно будет составлять миллионы долларов.

В его маленьких глазках вспыхнула жадность. Он снова вертел в руках дивный камень, снова рассматривал его в увеличительное стекло.

В напряжении девушка следила за ювелиром. Как важно было для нее его согласие! Она приехала сюда, на край света, только ради этого. Да, у старика Эбисса вот уже двадцать лет тряслись руки, но все равно – именно этот грузный больной человек – он, и никто другой – мог выполнить эту работу.

– Мы вам хорошо заплатим, – сказала она вкрадчивым голосом. – Семь процентов от стоимости камня.

Их взгляды встретились.

– Ничего не могу вам гарантировать, – ответил Эбисс. – Вам, должно быть, известно, что изумруды – самые хрупкие камни на свете. Один неверный удар – и это чудо превратится в крошки, пригодные разве что для дешевых сережек. И потом, как бы ни были дороги два изумруда по сорок пять карат – они все равно будут намного дешевле одного такого камня!

Девушка вытерла платком пот со лба: в мастерской Эбисса не было кондиционера – стояла ужасная духота, посетительнице хотелось поскорее закончить разговор и выйти из смрадного помещения.

– Сколько вам нужно времени? – резко спросила она.

Ювелир прищурил свои свинячьи глазки и лукаво улыбнулся.

– Пятнадцать процентов. – Он закашлялся. Девушка пристально посмотрела на него: они уже испробовали двух ювелиров – одного в Амстердаме, другого – в Израиле. Ни один из них не согласился взяться за такую работу. Если откажется Эбисс – больше обращаться будет не к кому.

– Десять процентов, – проговорила она, поднимаясь со стула. Ее взгляд был устремлен на жирную дрожащую руку, сжимавшую бесценный изумруд. – Не знаю, может, нам стоит обратиться к кому-нибудь из амстердамских мастеров.

– Хорошо, десять, – Эбисс решил больше не торговаться.

– В вашем распоряжении один месяц, – сказала девушка, поднимая с пола сумку.

– Месяц?! – задохнулся ювелир. – Совершенно невозможно. Мне нужно исследовать камень, я должен рассмотреть каждый микрон. На это уйдет никак не менее года.

– Один месяц и десять процентов. Таковы мои условия. Вы согласны или нет?

Девушка нетерпеливо барабанила пальцами по крышке стола, пока ювелир озадаченно смотрел на нее. Наконец его губы вытянулись в некое подобие улыбки:

– Ну что ж, давайте попробуем… Девушка кивнула и взялась за дверную ручку:

– Мы умеем быть благодарными, мистер Эбисс. Если вы не станете жадничать сверх меры, вы сможете стать очень богатым человеком. – Она снова посмотрела в глаза ювелиру. – А если вы все-таки пожадничаете – пеняйте на себя. Мои друзья знают, как поступать в подобных случаях!

С этими словами она поспешно перешагнула через порог мастерской, захлопнула за собой дверь и, опрометью миновав полутемную лестницу, исчезла во тьме бангкокской ночи.

 

ЧАСТЬ 1

 

ГЛАВА 1

Москва

По одной из московских магистралей ехал черный «ЗИЛ». Огромный лимузин несся в сторону Кремля, не обращая внимания на светофоры, по центральному ряду проспекта – полосе движения, недоступной для простых смертных. На заднем сиденье автомобиля сидел благообразный седой человек. Это был маршал Советского Союза Сергей Соловский – один из наиболее влиятельных людей в Политбюро. За плечами Соловского была долгая и трудная жизнь. Прежде чем получить свой нынешний кабинет за кремлевской стеной, он много лет провел в Сибири – это было при Сталине, а потом вынужден был прозябать еще несколько лет в провинции – на этот раз из-за неуемной похоти Булганина, пытавшегося завести роман с женой Соловского – очаровательной молодой балериной. Вспоминая свое прошлое, Соловский всегда с гораздо большей теплотой говорил о Сибири – провинция вызывала в памяти маршала воспоминания детства, а он этого не любил.

Соловский зашел в свой кабинет – на массивном дубовом столе с витыми ножками лежал каталог проходившего в этом году в Женеве аукциона «Кристи». Рядом с каталогом – записка от председателя КГБ генерал-майора Бориса Соловского, брата и вместе с тем заклятого врага Сергея. Борис обращал внимание маршала на информацию, помещенную на пятнадцатой странице каталога: на аукционе был выставлен необработанный изумруд очень крупного размера и удивительной чистоты. Маршал снова перечитал записку Бориса:

«Хотя представленный на аукционе изумруд более чем в два раза меньше знаменитого изумруда Ивановых, у меня нет никаких сомнений, что это часть того же камня. Во всем мире не было подобных ему изумрудов. Я абсолютно уверен, что камень был разрезан по меньшей мере на две части и теперь будет выставлен на торгах. Вторая половина, скорее всего, появится через некоторое время, когда ценители забудут о камне, проданном на аукционе «Кристи» в этом году. Учитывая тот факт, что в прошлом году на торгах был выставлен бриллиант, по нашим предположениям, из того же источника, мы надеемся, что кто-то стал распродавать сокровища Ивановых. Наконец-то».

Сергей Соловский снова заглянул в каталог: интересно, кто владелец дивного изумруда? Увы, его имя не было указано – камень значился как «Достояние Леди». Сергей сел в кресло и задумался. Он хорошо понимал, что имеет в виду Борис. Шефа КГБ интересовали не столько миллиарды семьи Ивановых, лежавшие в швейцарских банках, сколько тот человек, который выставил на аукцион знаменитый изумруд. Борис вышел на след – теперь ему надо найти эту загадочную «Леди» и любой ценой доставить в Россию – пока хозяйку камня не нашли другие. Борис Соловский был лично заинтересован в успехе этой охоты.

Сергей пригладил седую шевелюру. В памяти старого маршала снова встала история семьи Ивановых. Да, это была его судьба… Маршал позвонил по внутреннему телефону своему секретарю и попросил соединить его с сыном, дипломатом Валентином Соловским.

Вашингтон

На секретное совещание в Белом Доме собрались шесть человек: сам Президент, госсекретарь, министр обороны, представитель управления по контролю над вооружениями и разоружению, директор ЦРУ и представитель Совета Национальной безопасности. На овальном столе перед каждым из них лежали экземпляры каталога аукциона «Кристи». С докладом выступал Кэл Уоррендер – высокий, красивый мужчина с волевым лицом. В свои тридцать восемь лет он успел сделать блестящую карьеру в Совете Национальной безопасности, ловко лавируя между Белым Домом и Госдепартаментом. И Президент, и госсекретарь прислушивались к его мнению – вот и сейчас оба внимательно слушали доклад Кэла.

Кэл рассказал собравшимся, что он был на женевском аукционе под видом профессионального скупщика драгоценностей и проконсультировался с лучшими экспертами, которые в один голос утверждали, что лот, выставленный на продажу, был частью знаменитого изумруда Ивановых.

– Изумруды – хрупкие камни, – говорил Кэл. – Те, кто решился разрезать изумруд Ивановых, шли на огромный риск. У них были все шансы остаться с кучей никому не нужного зеленого мусора. Только настоящий мастер мог взяться за такую работу. Во всем мире есть лишь трое ювелиров такого уровня: один из них живет в Амстердаме, другой – в Израиле, третий – в Бангкоке. Эти трое известны еще тем, что умеют держать язык за зубами – к ним часто обращаются с подобными деликатными просьбами. Стоит нам выяснить, кто из трех взялся за это дело – мы найдем и загадочную «Леди». Во всяком случае, начинать поиски надо с ювелира.

Кэл протянул Президенту выцветшую от времени фотографию – на ней была запечатлена молодая красавица с непонятной печалью в глазах. Ее голову украшала бриллиантовая диадема с огромным изумрудом посередине. Кэл объяснил, что этот снимок был сделан в 1909 г. в русской столице Санкт-Петербурге. Печальная красавица в диадеме – княгиня Аннушка Иванова в день своей свадьбы.

– Кем бы ни оказалась незнакомка, продавшая изумруд, – произнес Президент, – только она поможет нам найти ответ на вопрос, который мы пытаемся разрешить вот уже семьдесят лет. Если русские найдут эту женщину раньше – равновесие в мировой политике резко качнется в их сторону. Начинается серьезная игра, джентльмены. Чего бы это ни стоило – найдите эту «Леди».

Дюссельдорф

Высокий сухопарый блондин ходил из угла в угол своего просторного, обставленного по последней моде кабинета в здании Объединенной компании Арнхальдт. Эта фирма контролировала значительную часть мировой торговли оружием, металлами, сталью. В ее ведении были также многочисленные шахты, рудники. Еще со времен наполеоновских походов Арнхальдты считались крупнейшими поставщиками оружия. Они не гнушались ничем, без малейшего зазрения совести заключали контракты с представителями враждующих сторон. Беспринципность была залогом успеха Арнхальдтов – кто бы ни побеждал в той или иной кампании, они всегда оставались в выигрыше. Приходили и уходили императоры, полководцы, создавались и распадались империи – Арнхальдты уверенной поступью шли к мировому господству. Они никогда ни с кем не вступали в вооруженные конфликты – они просто торговали.

Ферди Арнхальдт замедлил шаг и выглянул в окно. Ему не было никакого дела до пейзажа, открывавшегося отсюда, с тридцатого этажа небоскреба Арнхальдтов. Все мысли его были поглощены лежавшим на столе каталогом аукциона «Кристи», раскрытым на пятнадцатой странице. Он прекрасно понимал, что владелец изумруда угрожал спокойствию и процветанию империи Арнхальдтов. И еще он понимал, что, стоит ему найти эту загадочную «Леди» – победа компании в конкурентной борьбе будет обеспечена. Ферди знал: ему надо любой ценой найти владелицу драгоценности. Найти и договориться с ней – иначе «Леди» найдут конкуренты, и тогда будет поздно.

Женева

Джини Риз поднялась по ступенькам к главному входу в отель «Ричмонд». Это была симпатичная двадцативосьмилетняя блондинка. Как-то раз ее мать, улыбнувшись, заметила: «Ах, Джини, если бы не твой большой нос, ты была бы писаной красавицей!» Вообще-то мать редко разговаривала с Джини. Она умерла несколько лет назад, и Джини часто думала, что, увидь мать ее сейчас, она могла бы порадоваться: черты лица Джини потеряли девичью грубость, нос уже не казался таким большим. Недоделки природы исправили волшебницы из салона красоты, придав волосам Джини нужный оттенок. Высокая, длинноногая, стильная, Джини Риз заставляла оглядываться многих мужчин. Впрочем, мечтам матери так и не суждено было осуществиться: Джини не стала кинозвездой – она работала репортером на американском телевидении.

Ее любимым коньком были репортажи о политической борьбе в Вашингтоне. И сейчас, сидя в Женеве, куда ее послали делать репортаж о заурядном в общем событии – аукционе «Кристи», Джини страшно злилась. Она собиралась снять отличный материал о выступлении президента на предприятиях нефтяной промышленности в Техасе – подняла кучу документов, порылась в архивах… Она была уверена в успехе – и тут продюсер вызвал ее к себе и доверительным тоном сообщил, что, поскольку она представительница прекрасного пола, а женщины, несомненно, разбираются в драгоценностях лучше, ей предстоит командировка в Женеву. Что касается поездки президента в Техас, то репортаж об этом продюсер поручил ее давнему сопернику Мику Лонгворту. Джини, обычно спокойная и сдержанная, не смогла совладать с собой.

– Да кому нужны эти драгоценные безделушки?! – в гневе воскликнула она. – Мало ли что там продают и покупают богачки в этой Европе!

– Как ни странно, кое-кому эти безделушки действительно нужны, – невозмутимо отреагировал продюсер. – Ходят слухи, что кое-какие камушки не дают спокойно спать великим мира сего и в Вашингтоне, и в Москве. – Предугадав следующий вопрос Джини, продюсер сказал, что не знает, почему именно на ней остановился выбор, но надо смириться и как можно скорее выехать в Швейцарию.

И вот, спустя три дня, Джини входила в женевский отель «Ричмонд», где проходил очередной ювелирный аукцион «Кристи». Приехавшие вместе с ней ребята из съемочной группы снимали покупателей – чопорных мужчин в строгих костюмах, изучавших каталоги, и высокомерных дам в нарядах от Шанель, горделиво поглядывавших на свои отражения в высоких зеркалах «Ричмонда» и передававших друг другу светские сплетни.

Съемки в отеле закончились, и теперь операторы снимали Джини у выхода из «Ричмонда» – она стояла на лестнице, свежий ветер с Женевского озера развевал ее белокурые волосы. То и дело оправляя их, Джини смотрела прямо в камеру и говорила:

– Сенсацией аукциона стало известие о том, что гвоздь программы – удивительный изумруд, проходивший в каталоге под названием «Достояние Леди», так и не был выставлен на торги. Еще задолго до их начала ходили слухи, что камень обойдется покупателю в кругленькую сумму семь миллионов долларов. Однако некто, пожелавший остаться неизвестным, смог договориться с владельцем изумруда еще до начала торгов. Знающие люди говорят, что за камень было выложено более девяти миллионов долларов. Такая сумма может показаться многим фантастической, но специалисты утверждают, что изумруд стоит этих денег. Он не имеет ни единого изъяна, что само по себе – величайшая редкость. Но самое удивительное не это. Ходят упорные слухи о том, что «Собственность Леди» – не что иное, как знаменитый изумруд, украшавший некогда диадему княгини Аннушки Ивановой, жены одного из самых богатых людей в царской России. Вернее, это не совсем тот изумруд – изумруд Ивановых был вдвое больше. В России насчитывалось около двухсот княжеских семей, и все они были весьма богаты. Но князь Михаил – Миша Иванов – превосходил своим несметным состоянием самого царя. В те далекие годы в Петербурге любили посплетничать о том, что император, отягощенный обширными имениями, роскошными дворцами и многочисленной челядью, часто не мог свести концы с концами и оказывался чуть ли не без наличных денег. С Мишей Ивановым такое никогда не случалось. К тому же у Миши было еще одно богатство – красавица-жена, которая ни в чем себе не отказывала. Стоило княгине Аннушке захотеть какую-нибудь побрякушку – пусть даже ценой в несколько имений – она без малейших колебаний распоряжалась купить для нее полюбившееся украшение. Лучшие парижские ювелиры считали за честь выполнить заказ княгини Аннушки.

– История знаменитого изумруда Ивановых такова, – продолжала Джини, не сводя глаз с камеры. – Этот камень был подарен одному из предков князя Михаила индийским махараджой во время путешествия князя по южным странам. Князь одарил махараджу роскошным золотым обеденным сервизом – он вел с индийским властителем переговоры о приобретении участка земли, где собирался заложить рудники. Иванов предполагал, что в этих местах ему удастся найти много минералов и цветных металлов. Махараджа решил не оставаться в долгу и преподнес князю этот огромный изумруд, вынув его из головного убора своего любимого… – Джини сделала небольшую паузу, улыбнулась своей ослепительной улыбкой и продолжила – Из головного убора своего любимого слона. Судя по всему, махараджа любил эту тварь куда больше, чем своих многочисленных жен. Князь Иванов по достоинству оценил подарок – ведь махараджа отнял драгоценность у своего любимца. Как бы то ни было, путешествие в Индию существенно пополнило богатства Ивановых. Прямыми потомками князя были игроки и моты, но при всей своей расточительности они так и не смогли протратить миллионы, доставшиеся им от их предприимчивого предка.

Впоследствии парижские ювелиры огранили этот гигантский изумруд и вставили его в роскошную диадему княгини Ивановой – вокруг зеленого камня сверкал двадцать один чистейший бриллиант, диадема была такой тяжелой, что красавица-княгиня страдала головными болями всякий раз, когда надевала ее, отправляясь на бал. Ивановы жили роскошно, и эта сказочная роскошь предполагала трагическую развязку. Революция не пощадила никого: сам князь был, как говорят, сожжен живьем в одном из своих поместий; княгиня пыталась бежать вместе с свекровью и двумя детьми – шестилетним Алексеем и трехлетней Ксенией. Увы, в зимнем лесу их настигла банда. Их зверски убили, а тела бросили на растерзание волкам. Богатейшая коллекция княгини, в том числе диадема с гигантским изумрудом, бесследно исчезла.

Итак, что же было продано на аукционе Кристи? Неужели частица этой дивной, похожей на старинную легенду истории? Говорят, многие государства заинтересованы поиском загадочной владелицы изумруда. Если это правда, то почему? Нам известно лишь одно: драгоценность продана без торгов. Кто купил ее? Русские? А может быть, американцы? Таинственный владелец – тот самый человек, который фигурирует в каталоге под именем «Леди». Тайна его имени гарантируется самыми солидными швейцарскими банками. Это единственный человек, могущий приоткрыть покров тайны над судьбой драгоценностей Ивановых, над судьбой всего их огромного состояния. Говорят, оно до сих пор хранится в банках и ежегодно приносит огромные проценты. Говорят, общая сумма накоплений составляет несколько миллиардов долларов. Но тайна богатства семьи Ивановых скрыта за семью печатями. Загадочная «Леди», разбогатевшая сегодня еще на девять миллионов долларов, столь же неуловима, как призрак легендарной княгини Аннушки Ивановой, да будет мир праху ее. Джини отложила микрофон:

– Все, ребята, на сегодня хватит, – проговорила она. – Отредактируем потом, сейчас приглашаю всех выпить. Я очень устала. Если бы вы только знали, как надоели мне все эти дурацкие сокровища и сплетни вокруг них! Я бы отдала полжизни, чтобы оказаться в любой дыре, а не торчать здесь!

Мэриленд

Старуха протянула тонкую, в голубой сетке вен руку к пульту дистанционного управления, выключила телевизор и снова откинулась на спинку огромного мягкого кресла. Наконец-то свершилось, подумала она. Столько лет она хранила эту тайну, столько лет боялась малейшим намеком выдать ее, и вот, в один прекрасный день, тайна перестала существовать. Она предупреждала их, говорила, что нельзя забывать о предосторожности. Увы, к ее советам никто не прислушался. Она знала, что они пошли на это ради нее – чтобы она ни в чем себе не отказывала. Они продали знаменитый изумруд Ивановых, потому что любили ее. Но разве просила она об этом? Разве в ее годы нужны роскошь и богатство? Старуха закашлялась, приложила к губам платок. Эта молодая тележурналистка, что стояла на ветру перед камерой, так спокойно говорила о судьбе каких-то Ивановых, словно те были пешками русской шахматной партии. Но это было далеко не так. Она-то знала, потому что была там сама. Она-то знала, что волнует сверхдержавы помимо миллионов. Они подбирались к тайне, разгадку которой знала только она да еще одна русская цыганка, много лет назад предсказавшая ей, какая ответственность выпадет на ее долю. Ответственность за судьбы мира.

Старуха открыла ящик маленького столика и достала изящную серебряную рамку, украшенную тонкой эмалью. Вверху рамки был изображен фамильный герб Ивановых – волчья голова, увенчанная сапфировой короной с бриллиантами и рубинами. Чуть ниже золотой вязью было начертано по-русски: «Истина и честь!». Старуха поднесла к глазам старую выцветшую фотографию князя Михаила Александровича Иванова, предки которого служили при дворах всех российских императоров, начиная с Петра Великого. Она вспомнила, как впервые увидела его. Это случилось в огромном вестибюле петербургского особняка. Она в нерешительности стояла у дверей, подавленная великолепием. И тут увидела на лестнице красивого высокого блондина, державшего на поводке огромного, янтарного цвета пса. Их взгляды встретились. О, Боже, сколько же лет прошло с того дня?! Или все это случилось только вчера?

Глубоко вздохнув, старуха положила фотографию обратно в ящик. За всю свою долгую и трудную жизнь она ни разу не решалась показать кому-нибудь этот старинный снимок. Мишино лицо – такое доброе и прекрасное – оставалось скрыто от посторонних взглядов на протяжении семи десятилетий.

Тогда она еще была Верити Байрон, но князь всегда звал ее Мисси. Когда он произносил своим бархатистым баритоном ее имя, у Мисси по коже пробегали мурашки. О, как она любила его в те годы! Как любит она его сейчас! Сейчас, на закате жизни, старая женщина жила одной-единственной надеждой: лишь бы не оказались обманчивыми все ее представления о загробной жизни, лишь бы встретиться с князем… Она не цеплялась за эту жизнь, ибо верила, что там, за ее порогом, вновь увидит своего возлюбленного, такого же молодого и полного сил, как в те годы. И она будет такой же юной, как тогда. Уже никто и ничто не сможет разлучить их, они будут соединены в вечности, и она сможет наконец рассказать ему, что случилось с ней за эти долгие годы, прожитые без Миши, она объяснит ему, как изо всех сил старалась выполнить данное обещание.

Но она знала, что еще не настало время для встречи: у старой женщины оставался на земле еще один долг. Она должна была рассказать обо всем тому единственному человеку, который по-настоящему любил ее и кто ради нее решился продать изумруд и поставил мир на грань катастрофы.

Мисси вспомнила ту ночь, когда закончилась ее прежняя жизнь и началась новая, совсем другая. Хотя с того времени прошли долгие годы, но ужас и чувство вины были остры, как тогда. Мисси гнала прочь от себя эти воспоминания, но они упрямо возвращались к ней, даже на старости лет лишая покоя.

Она хорошо знала: стоит ей закрыть глаза – страшная картина встанет перед ее взором во всех мельчайших подробностях. Эти видения посещали Мисси каждую ночь.

 

ГЛАВА 2

Россия, 1917 г.

Стояла темная, безлунная ночь. Мисси никогда не думала, что может быть так темно. Старые деревянные сани, запряженные тройкой лошадей, неслись в сторону леса. Сперва промелькнули белые стволы берез, и сани въехали в густой сосновый бор. Через некоторое время глаза Мисси привыкли к темноте, и она стала различать снег на ветках деревьев и маленькие кристаллики льда на прикрывавшей ее меховой полости.

Кони сами знали дорогу – князь часто ездил через лес, казавшийся с первого взгляда непроходимым. Путешественники молчали. Слышалось лишь мерное дыхание коней и скрип металлических полозьев по снегу. Впереди саней бежал любимец князя – борзой пес Виктор.

Мисси вспоминала вчерашний день, день, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Варышня – родовое поместье князей Ивановых – была объята страхом. Миша смеялся, шутил, поднимал тосты, но Мисси прекрасно знала, чем заняты мысли князя. Все понимали, что это последний праздник в любимом доме. И что они последний раз вместе и больше никогда не увидят Барышню.

Почти все слуги куда-то пропали. Оставались лишь двое: шеф-повар и горничная Аннушки. Они были родом из Франции и считали себя выше политики – им не было дела до крестьянских восстаний, потрясших центральную Россию. Но вчера, вызвав верных слуг к себе в кабинет, Миша строгим голосом приказал им немедленно покинуть поместье, добраться до ближайшей железнодорожной станции и сесть на поезд, идущий в балтийский порт Ревель. Там они сядут на корабль и отправятся в Европу. Мисси наотрез отказалась ехать с ними. Во-первых, после смерти отца ничто не тянуло ее назад, в Англию, а во-вторых, она безумно любила князя Михаила. И вот сейчас она сидела в этих скрипучих санях, прикрывшись от ледяного ветра медвежьей полостью, и молила Бога о том, чтобы в кошмаре революции, захлестнувшей несчастную Россию, не погиб никто из ее близких. Больше всего боялась она за князя. Восставшие расправлялись с дворянами беспощадно.

Маленькая Ксения склонилась ей на плечо, и Мисси возблагодарила Бога за то, что девочка спит. Во сне она не будет испытывать леденящего страха. Было немного неудобно от того, что под тяжестью ребенка тяжелая диадема врезалась в ребра.

Княгиня Аннушка наотрез отказалась оставлять в имении сокровища. В спальне царил разгром: парижские туалеты и меха были разбросаны по полу, все шкафы раскрыты настежь. Старушка-няня – еще одна верная служанка – поспешно запихивала рубиновые кольца, сапфировые броши, бриллиантовые колье и жемчужные бусы за подкладки одежды. Даже в шерстяной передничек Ксении няня спрятала бриллианты. Аннушка остановилась в нерешительности – куда деть диадему? И тут ей в голову пришла замечательная идея: она разогнула края и опоясала ею осиную талию Мисси. Конечно! Ничего лучше и придумать нельзя! Когда много лет назад парижские ювелиры советовали князю Мише сделать диадему из платины, он все-таки выбрал червонное золото. И вот сейчас эта мягкая податливость желтого металла пришлась как нельзя кстати – диадема превратилась в драгоценный пояс.

Аннушка стянула края диадемы лентами и поправила одежду Мисси.

– Ну вот, – воскликнула она, – теперь ты хранительница самого дорогого нашего сокровища. Береги же его!

Княгиня была возбуждена, ее прекрасные глаза сверкали, как драгоценные камни, ее золотые кудри разметались по плечам, щеки пылали. Аннушка держалась молодцом, но Мисси прекрасно понимала, что она на грани отчаяния.

Аннушка села на край кровати. В спальню вбежал шестилетний Алексей и уткнулся в соболью шубку матери. Михаил считал, что для безопасности шубку надо оставить дома. Лучше одеться попроще, тогда мятежники – если, не дай Бог, они встретятся на пути – примут семью князя за крестьян.

– Пустяки, Миша, – произнесла Аннушка, прикалывая к плечу букетик свежих фиалок, специально для нее выращенных в варышнинской оранжерее. Она пристально посмотрела на мужа, улыбнулась какой-то странной улыбкой и продолжила: – И потом, неужели ты думаешь, что кто-то дерзнет поднять руку на жену одного из самых знатных людей в России?

Мисси прижала к себе Ксению. Она молила Бога, чтобы княгиня оказалась права, чтобы действительно никто не тронул их.

Тройку качнуло на пригорке, и мать князя Михаила – княгиня Софья – глубоко вздохнула. В лицо бил снег, и Мисси не смогла рассмотреть лицо престарелой княгини.

Софье Ивановой было семьдесят пять лет, но выглядела она значительна моложе. Да, в черных косах княгини с каждым годом становилось все больше седых волос, но по-прежнему стройным оставался ее стан, все так же ярко блестели огромные черные глаза, унаследованные от цыганских предков. Софья просила Мишу позволить ей остаться в Варышне – она так любила это поместье, куда впервые приехала пятьдесят пять лет назад, вскоре после венчания… В крайнем случае она готова была остаться в Петербурге, где на кладбище Александро-Невской лавры был похоронен ее муж, Мишин отец.

– Старая я, чтобы куда-то уезжать, Миша, – говорила Софья, кажется, впервые признав, что она уже немолода. – Я хочу остаться с тобой, а там – будь что будет.

Но Михаил уговорил мать ехать.

– Я остаюсь в поместье лишь для того, чтобы убедиться, что его не сожгут. Уверяю, маман, мне не угрожает никакая опасность. Через несколько недель мы встретимся в Крыму.

И Софья, и сам Михаил знали, что он не верит своим словам, но мать подчинилась желанию сына.

Снегопад усиливался, Мисси уже не видела даже стволы ближайших сосен, но кони уверенно бежали вперед.

Княгиня Софья нарушила молчание:

– Мы едем уже часа полтора, – проговорила она. – Наверное, скоро будем на станции Ивановское.

И тут путешественники услышали звуки ружейных выстрелов. Мисси успела только заметить, как, обливаясь кровью, упал кучер. Тяжелые сани перевернулись. Мисси и Ксению отбросило в сугроб в нескольких метрах от дороги. Мисси видела, как мучительно умирали кони – они громко хрипели, бились в судорогах. Вскоре все стихло.

Мисси в ужасе замерла, ожидая, что сейчас раздадутся новые выстрелы, которые принесут смерть самим путешественникам. Но выстрелов не было. Мисси подняла голову и осмотрелась: Аннушка лежала шагах в двадцати – даже сквозь вьюгу было видно, что она ранена: снег вокруг был залит кровью. Алексея и Софьи нигде не было видно.

Откуда-то из леса послышались грубые голоса: люди о чем-то спорили. Вскоре из-за деревьев вышли люди. Они несли зажженные факелы, и Мисси смогла рассмотреть их. Ужас охватил девушку – это были не казаки, не красноармейцы, а простые крестьяне – человек шесть. На них были тулупы и грубые валенки. В руках они сжимали винтовки и бутылки. Крестьяне были пьяны – запах перегара заглушал даже запах хвои. Наверное, они ограбили какой-нибудь склад – на них были дорогие меховые шапки, мало подходившие к их простой одежде.

Мисси закрыла глаза и уткнулась головой в снег, надеясь, что в темноте ее примут за мертвую.

– Гляди-ка, баба, – сказал один из крестьян, наклоняясь к ней и приподнимая полу ее простого тулупчика. – От нее и запах-то бабий…

Остальные бандиты громко рассмеялись.

– Мертвая, – определил первый, – вся в крови… Но надо проверить! – Он с силой ударил ее ногой по ребрам. Диадема впилась в Мисси, но инстинкт самосохранения подсказал: молчи, и останешься жить. Мисси стиснула зубы и не издала ни звука.

Заскрипели по снегу шаги. Высоко держа факелы, бандиты подошли к Аннушке. Белокурые волосы княгини разметались по снегу, соболья шубка распахнулась, и огонь факелов заиграл на жемчугах княгини. Вдруг она подняла голову, приоткрыла глаза и, обведя взглядом крестьян, проговорила:

– Я узнаю вас. Вы лесники из поместья Ивановых. Ты – Микоян. Ты приходил в Варышню на Пасхальной неделе. А ты – Рыбаков…

– Заткнись! – заорал Микоян. – Хватит! Не будет у вас больше Пасхи! Все теперь принадлежит нам – революционному народу! – Он нагнулся и схватил Аннушку за волосы. – И такие, как ты, будете ублажать наших героев!

Мисси видела, как исказилось болью лицо Аннушки. Микоян с силой приподнял за волосы ее прекрасную голову и в упор посмотрел на нее.

– Но сначала надо бы нам самим поразвлечься. Чем мы хуже князя? Как вы считаете, товарищи?

Бандиты снова рассмеялись и сунули ему в руки очередную бутылку – Микоян отпустил Аннушку и присосался к горлышку. Казалось, хмель отвлек разбойника от несчастной княгини. Но, допив самогон, он отбросил бутылку и хищно оглядел Аннушку.

Тишину ночи разрезал пронзительный крик. Это Алексей выбежал из-за деревьев и бросился к матери:

– Нет!… Нет!… Нет!… – кричал мальчик. – Оставьте в покое мою мамочку, убирайтесь прочь отсюда!

Бандиты повернулись на крик и подняли винтовки. Мисси горько расплакалась; как хотелось ей в этот миг зажать уши, чтобы не слышать хохот пьяных мужиков – увы, она не могла позволить себе даже этого – стоило ей пошевелиться, настал бы конец и ей, и маленькой Ксении, которая так же тихо лежала возле нее и которую разбойники по счастливой случайности не заметили. Один из крестьян схватил Алешу за воротник и поднял вверх, как куклу. Алеша плакал, умоляя озверевших бандитов не причинять вреда его матери.

Микоян приставил острие штыка к груди мальчика – в глазах Алексея застыл ужас.

– Ах вот оно что, – заплетающимся голосом процедил бандит, – юный князь изволили к нам пожаловать. Что же надо их светлости? За мамочку просят?

– Не смейте трогать моего сына! – произнесла слабым голосом Аннушка. Мисси удивилась, что даже сейчас, когда ее жизнь полностью зависела от этой озверелой шестерки, она говорила с тем же достоинством, что и всегда. – Если хоть волос упадет с его головы – клянусь, мой муж сумеет отомстить вам. Сначала вас высекут на конюшне, а потом повесят на самом высоком дереве в Барышне! Вас всех повесят.

Микоян громко расхохотался:

– Смотри внимательно, княжеский щенок, – процедил он, поворачивая голову Алеши в сторону матери. – Сейчас мы тебе кое-что покажем. Во дворцах такому не учат, а вот мы – научим! Это будет урок настоящей жизни. Ты сейчас узнаешь, что такое злоба, которая на протяжении тысячи лет копилась в сердце простого мужика!

Микоян штыком разрезал шерстяное платье Аннушки от ворота до подола – Алеша вздрогнул, но не отвернулся.

Микоян онемел, он никогда не видел таких женщин. Аннушка зажмурилась – Микоян протянул волосатую руку к ее груди и рванул кружево…

– Это что?! – воскликнул он при виде упавших на снег бриллиантовых колец и брошей. Какое-то мгновение бандиты молча смотрели на сокровища, потом с криками восторга кинулись подбирать их.

– Богатенькие, богатенькие! – приговаривали крестьяне, засовывая трофеи в карманы тулупов и штанов. По случаю неожиданной наживы были откупорены еще несколько бутылок водки.

Переглянувшись, разбойники решили продолжить поиски драгоценностей. Они сорвали жемчужное ожерелье с шеи Аннушки, вырвали из ушей серьги, принялись колоть штыками соболью шубу. Наконец, обшарив все складки одежды княгини, бандиты убедились, что больше ничего не найдут. Аннушка лежала, свернувшись клубочком на рваной шубе. Она была обнажена и дрожала от холода и страха.

– Пускай мальчишка смотрит! – рявкнул Микоян. Бандиты снова окружили Аннушку, в их глазах сверкала похоть.

По щекам Алеши текли крупные слезы, цепкие руки бандитов не позволяли ему вырваться и убежать подальше от этого страшного места. Когда Микоян начал расстегивать тулуп, Мисси снова расплакалась, понимая, что сейчас произойдет что-то ужасное. Как хотелось ей не слышать этот пьяный хохот, матерную брань, крики Аннушки! Но она не могла пошевелиться – она отвечала за маленькую Ксюшу.

– Мамочка, мамочка! – причитал Алексей. Мисси знала: если ей суждено остаться в живых, она никогда не забудет эти крики.

Их было шестеро. И все они ждали очереди надругаться над княгиней. Аннушка молча терпела унижение и вдруг дико расхохоталась.

Мисси поняла, в чем дело. Она уже слышала этот смех и знала, что княгиня страдает какой-то непонятной душевной болезнью. Но сейчас она была рада – рассудок Аннушки помутился, значит, она не чувствует больше страданий, значит, ушла в другой, ей одной ведомый мир.

– Заткнись, сука! – закричал крестьянин, приготовившийся вскарабкаться на княгиню, но она продолжала хохотать.

Микоян поднял винтовку и приставил ствол к самому лбу княгини:

– А ну-ка заткнись! Слышишь? – прорычал он, дыша на Аннушку винным перегаром. Но она не слышала его слов, не слышала щелчка затвора, не слышала выстрела, превратившего ее прекрасное лицо в бесформенную кровавую массу…

Бандиты в ужасе уставились на Микояна, по-прежнему сжимавшего в руках дымящуюся винтовку. Человек, державший Алешу, отпустил свою жертву, но мальчик никуда не побежал. Он неподвижно стоял, окруженный убийцами, и остекленелым взглядом смотрел на то, что какое-то мгновение назад было лицом его матери.

– Что приуныли, ребята? – проговорил Микоян, опуская винтовку. – Да, красивая была баба. Вообще-то она еще теплая, так что, кто не успел – может попробовать, – и он громко расхохотался. На этот раз остальные не подхватили смех своего главаря.

Мисси закрыла глаза и стала молиться. Она молилась об успокоении души Аннушки, о спасении Алеши, хотя, по правде, ей казалось, что для мальчика было бы лучше умереть, чем стать свидетелем такого надругательства над горячо любимой матерью.

Микоян велел своим людям открыть еще три бутылки – они охотно подчинились и вскоре все шестеро громко хохотали, отвратительно ругаясь и желая столь же страшной смерти всем буржуям и помещикам. Они торжествовали свою страшную победу, радовались злодеянию, уверенные в своей полной безнаказанности.

До слуха Мисси донесся стук копыт – она с надеждой обернулась в сторону леса: может быть, это Миша спешит им на помощь?

На тропинке показались трое всадников – красный командир в длинной кавалерийской шинели и папахе и двое казаков с красными бантами на полушубках. Командиру было с виду лет тридцать. Он был гладко выбрит, уверенно держался в седле. Холеные длинногривые кони были, скорее всего, отбиты красноармейцами у одной из отборных царских частей.

– О, Господи, – прошептал командир, забыв на мгновение, что он безбожник и должен верить только новому режиму и вождю мирового пролетариата Ленину.

Командир достал из кобуры наган, приказал вполголоса своим людям спешиться и прицелился. Вдруг он заметил Алешу.

– Не стрелять! – приказал он. – Здесь ребенок. Микоян и остальные бандиты лежали на снегу, пили из горла и громко распевали похабные песни.

Вдруг из-за дерева выбежал красный командир с наганом в руке. Он ударил сапогом ближайшего к нему бандита:

– Встать! Руки за голову! – прокричал командир.

В ужасе крестьяне повскакивали со снега и выполнили приказ. В тот же миг на дорогу выбежали двое красных казаков с карабинами. Бандиты поняли – сопротивление бесполезно.

Как бы очнувшись от обморока, Алеша побежал к Мисси. Он встал на колени возле нее, взял своими ручками ее холодную руку и заплакал:

– Мисси, Мисси, – молил Алеша, – помоги мне, пожалуйста, помоги мне, я так боюсь.

Она лишь крепче зажмурила глаза, изо всех сил стараясь победить желание обнять Алешу, утешить его, постараться хоть немного облегчить его страдания. Мисси знала, что вооруженные всадники – тоже враги. Это были не пьяные озверевшие крестьяне, они были трезвы и наверняка не допустили бы столь циничной расправы. Но все равно, это были враги. Они уже схватили Алешу и теперь, стоит Мисси пошевелиться, в их руках окажется и Ксюша. Мисси знала, что красные не пощадят детей светлейшего князя – в лучшем случае, их ждут тюрьмы и лагеря. Она собрала волю в кулак, убеждая себя в том, что Алеше все равно уже не помочь. Мальчик поднес ее холодную руку к своим губам, и Мисси почувствовала, как по ладони потекли горячие слезы Алексея.

– Грязные ублюдки! Пьяная сволочь! – кричал командир. – Ваше место в свинарнике среди таких же, как вы! Постройте их! – приказал он своим людям, и они, подгоняя пошатывающихся крестьян, выстроили их в неровную шеренгу между двумя соснами.

– Привести сюда мальчика! – распорядился командир.

Красные кавалеристы подвели Алешу к своему начальнику. В глазах мальчика по-прежнему был страх – командир внимательно посмотрел на ребенка:

– Я знал твоего отца, – сказал он. – Если бы я мог, я помешал бы тому, что сделали эти негодяи с твоей мамой. Но сделанного не вернешь. Ты мужчина и должен понимать это. А теперь, мальчик, я хочу, чтобы ты увидел, как Красная Армия расправляется с убийцами и насильниками. Мы отомстим за твою мать. – Он с отвращением посмотрел на стоявших в десяти шагах от него бандитов – тех самых людей, ради счастья которых он пошел в революционную армию – и кратко скомандовал – Огонь!

Алеша зажал руками уши, чтобы не слышать душераздирающие крики и ругательства, но глаза его были по-прежнему широко раскрыты. Он видел, как дергались в предсмертных конвульсиях тела тех, кто только что надругался над его матерью. Наконец шестеро бандитов затихли. Алеша опустил руки и вопросительно посмотрел на командира.

– Пойдем, – сказал командир, протягивая Алексею руку, – надо уезжать отсюда.

Но Алеша стремглав бросился к телу матери. Опустившись на колени, он прикрыл обнаженное изуродованное тело обрывками собольей шубы. Обеими руками он крепко схватил правую руку Аннушки и покрыл ее жаркими поцелуями. Потом он упал ничком, зарывшись головой в мех на груди матери, все еще сохранявшей запах фиалок, которые так любила несчастная княгиня. В нескольких сантиметрах от тела Аннушки лежало на снегу рубиновое кольцо – как походило оно сейчас на каплю крови! Инстинктивно Алеша дотянулся до кольца и зажал его в кулак.

Вдруг лесную тишину нарушил грохот отдаленного взрыва, в зимнем небе взметнулись ярко-оранжевые всполохи.

– Они взорвали Барышню! – воскликнул молодой кавалерист.

– Болваны! – с гневом вскричал краском Соловский. Крестьянский бунт вышел из-под контроля. Если мы хотим чего-либо добиться, их надо остановить немедленно. Самыми крутыми мерами!

Алеша молча взглянул на далекое зарево. По лицу его ничего нельзя было прочесть. Он медленно опустил руку в карман и разжал кулак – кольцо упало на дно кармана.

– Пойдем, – сказал Соловский. – Тебе надо забыть обо всем этом. – Его взгляд встретился с взглядом мальчика. – Тебя ждет новая жизнь. Кто знает, может быть, и ты примешь участие в созидании новой, великой России. – Краском иронически улыбнулся. – Кто знает, вдруг ты тоже станешь революционером, революционером нового поколения.

Алексей послушно пошел за Соловским. Они подошли к лошадям, и краском посадил мальчика в седло впереди себя.

– Оставьте тела волкам, – бросил Соловский своим красноармейцам, – думаю, к утру не останется никаких следов.

 

ГЛАВА 3

Григорий Константинович Соловский вез Алешу Иванова в городок Дворск, расположенный километрах в тридцати к югу от Варышни. Метель мела не переставая, и краскому с огромным трудом удавалось не сбиться с пути. Где-то справа остался полустанок Ивановское, построенный по распоряжению Ивановых. Пути были занесены толстым слоем снега, и лишь горевший вопреки непогоде семафор, да дымок, струившийся из трубы домика обходчика, указывали на близость железной дороги. Всю дорогу Соловский вел напряженный спор с самим собой, стараясь убедить себя в том, что не напрасно взял с собой мальчика.

Григорий Соловский был командиром эскадрона в только что созданной Красной Армии. Это был суровый, немного грубоватый человек, чуждый телячьим нежностям и сантиментам. Человеческая жизнь мало значила для него – будь то жизнь взрослого или ребенка. Единственное, что его волновало, было дело большевиков и будущее России, новой, коммунистической России. Тем не менее беспомощное, испуганное лицо мальчика задело в душе сурового военного какую-то струну, и он, может быть, впервые в жизни сжалился над кем-то. Четыре года назад он видел те же беспомощные, испуганные глаза – это были глаза трех его сыновей, умиравших от тифа. Соловский гордился тем, что у него есть четыре сына – крепкие, сильные мальчики, которые могли бы продолжить дело отца. Увы! Судьба оставила ему лишь одного из них. И вот сейчас, в новом зимнем лесу, он понял, что не может допустить смерти еще одного ребенка, еще одного мальчика.

Эта мысль пришла к нему неожиданно. Он прекрасно понимал, что идет на риск – если кто-нибудь узнает, чей сын этот шестилетний мальчишка, товарищи по партии смогут усомниться в преданности Соловского революционным идеалам. Но опыт подсказывал, что риск не так уж велик: Соловский по долгу службы много раз беседовал с солдатами, воевавшими на передовой во время войны с Германией. Они пережили кошмары рукопашных схваток и газовых атак, многие прошли через немецкие лагеря, где их жестоко пытали. Соловский хорошо знал: такие люди не любят много рассказывать о себе, не любят задавать лишних вопросов. Те, кто выжил в кошмаре войны, научились прятать свой страх в самой глубине души – они ни с кем не делились теми ужасами, которые им довелось пережить. Они сами старались забыть эти кошмары.

Будущее князя Алексея Михайловича Иванова решится на протяжении нескольких недель, думал Соловский. Либо мальчик изгонит из памяти сцену в лесу у Барышни, забудет, кто он такой, откуда родом и кто его родители – тогда все будут считать его беспризорником, усыновленным Григорием и Натальей Соловскими, – либо он откажется забыть свое прошлое и окажется в сумасшедшем доме. Будь что будет, решил Григорий.

Соловский был родом из Сибири. Он вырос в суровом климате, и это, наверное, определило его характер. Последние годы он жил в Полоцке – его жена была из тех мест. Здесь уже не было тех трескучих морозов, от которых, казалось, промерзают до самых сердцевин даже гигантские сибирские кедры, зимы были короче и мягче – но все равно, Соловский остался в душе сибиряком, и всякий раз, когда к ним приходили друзья, после горы сибирских пельменей и нескольких стаканов водки Григорий начинал бить себя в грудь, доказывая превосходство сибиряков над белорусами.

– В Сибири, – говорил он своим зычным басом, – минус сорок – это не мороз. – Он делал небольшую паузу, убеждаясь в том, что собравшиеся внимательно слушают его, и продолжал: – Сто верст – не расстояние, пол-литра водки – не выпивка. – Он подливал в стакан водку, залпом осушал его и, улыбнувшись, добавлял: – А сорок лет – уже не женщина. – Собравшиеся громко хохотали, но сам Соловский относился к своим словам вполне серьезно.

Он вспомнил это присловие и сейчас, когда его старая кавалерийская лошадь с трудом находила дорогу в снежных вихрях. Снежные хлопья обжигали леденящим холодом, и бедное животное то и дело вздрагивало и спотыкалось. Соловский посмотрел по сторонам – его солдат почти не было видно за вьюгой. Соловский чуть привстал в седле, поправляя шинель – ему доводилось видеть в юности и не такие бураны… Надо было спешить в Дворск.

Он плотнее укутал мальчика полой шинели – Алеша сидел молча, не двигаясь, и Григорию даже показалось, что он не дышит. Соловский вспомнил свое детство и еще раз подумал, какая странная вещь судьба – он, потомственный сибирский крестьянин, убежденный революционер, командир Красной Армии, спасал от смерти сына и наследника одного из самых знатных аристократических родов в России.

Григорий родился за десять лет до конца прошлого века. Он был пятнадцатым ребенком в семье сибирского крестьянина, прожившего всю свою жизнь в одной деревне и связанного родственными узами чуть ли не со всеми односельчанами. Мать Григория приходилась троюродной – а может быть, четвероюродной – сестрой его отцу. У отца было шестнадцать детей, лишь пятеро из которых дожили до взрослого возраста. Матери так и не суждено было стать бабушкой: выйдя замуж в шестнадцать лет, она умерла в тридцать пять. В последние годы жизни выглядела глубокой старухой.

Семья Соловских жила в просторной избе, построенной из сплавляемых по реке бревен. Ближайший город – Новониколаевск – состоял большей частью из деревянных построек. Если бы в этом месте строители Транссибирской магистрали не решили построить мост через Обь, этот городок так и остался бы полудеревней.

Григорий хорошо помнил, как однажды отец повез его на железнодорожный полустанок, как из поезда, шедшего откуда-то из европейской части России, вышел худощавый лысый человек с бородкой в сером плаще. Он окинул взглядом кучку крестьян, собравшихся у полустанка. Гриша внимательно смотрел на него, и их взгляды встретились. Грустная улыбка пробежала по губам незнакомца, и он сказал:

– В твоих руках, мальчик, будущее России. Никогда не забывай об этом.

Когда человек в сером плаще сел обратно в вагон, и поезд медленно тронулся, отец сказал Григорию, что это был Владимир Ильич Ленин – он ехал в ссылку в глухую сибирскую деревню. Позже, в студенческие годы, Григорий слышал от своих однокашников, что Ленин говорил о Сибири: «Это глухомань – ни поселков, ни городов». Соловский знал, что Ленин прав: действительно, если смотреть на сибирские пейзажи, может создаться впечатление, что за горизонтом уже не обитаемая земля, а космическая пустыня…

Обе старшие сестры Григория вышли замуж за лесорубов и уехали на север за много сотен верст от родной деревни. С тех пор он ни разу не виделся с сестрами. Оба его брата женились на своих дальних родственницах из той же деревни и переселились в быстро растущий Новониколаевск. Они устроились работать на железную дорогу и, насколько мог понять восьмилетний Гриша, дела у них шли не слишком хорошо. Во всяком случае, они не стали богаче, чем отец.

Хотя Григорий никуда, кроме Новониколаевска, не ездил, он понимал, что где-то есть другая жизнь, имеющая мало общего с жизнью семьи Соловских. Он любил ходить к большому железнодорожному мосту через Обь – Гриша недоумевал, как люди смогли построить такое чудо. По мосту проносились поезда, а он стоял, стоял вот уже много лет… Как же люди научились таким хитростям? Гриша любил смотреть на поезда, мчавшиеся откуда-то с запада – наверное, из Москвы. Он подолгу глядел им вслед, маша рукой и гадая, кто же эти люди, только что промелькнувшие перед его взором. Они сидели в своих купе, читали, разговаривали, пили чай, некоторые кивали ему, махали руками. Они ехали из городов, о которых Гриша толком ничего не знал. Григорий с трудом представлял себе, как выглядит настоящий большой город. Он часто просыпался по ночам, заслышав гудок далекого паровоза, и потом долго еще не мог заснуть, мечтая о далеких краях. Эти поезда и их пассажиры были для маленького Гриши величайшей тайной. И самое ужасное, что он никогда не мог бы постичь эту тайну: ведь он был неграмотным, невежественным деревенским мальчишкой – таким же, как все его крестьянские предки.

По сельской традиции в возрасте шести лет Грише поручили пасти коров. Когда ему стукнуло восемь – доверили лошадей. Шестнадцатилетним парнем ему разрешили бы приходить на деревенский сход, куда пускали только взрослых. У деревенских девчонок были совсем другие занятия: их посылали за водой, за хворостом, заставляли помогать по хозяйству матери. В деревне никогда не было своей школы. Ближайшая находилась в Новониколаевске – ее открыли для детей администрации железной дороги и местного начальства.

Однажды, морозным зимним утром, Григорий прошел пешком двадцать километров, отделявших деревню от Новониколаевска, и постучался в дверь деревянного здания местной школы. Классная дама с изумлением уставилась на него. Он выглядел моложе своих лет, весь его вид выдавал крестьянского мальчишку из глухой деревни: домотканные порты, овечий тулупчик, грубые валенки… Классная дама сперва решила, что мальчик ошибся адресом, но Григорий, пристально поглядев на нее из-под насупленных густых бровей, проговорил:

– Я хочу учиться.

– Учиться? – оторопела классная дама. – А чему ты хочешь научиться, сынок? – Она улыбнулась при виде того, как медленно тают льдинки на его бровях, стекая по лицу тоненькими ручейками.

Григорий нисколько не смутился:

– Всему! – отрезал он.

Учительница улыбнулась. Вот уже целый год работала она в этой школе и все больше и больше разочаровывалась в своих учениках: ребята не испытывали никакой тяги к знаниям. С гораздо большим удовольствием выбегали они на переменках кидаться снежками или – если дело было летом – срывались целым классом с уроков и мчались купаться на речку. Неужели знания никому не нужны? – грустила учительница. И тут-то на пороге маленькой школы появился крестьянский мальчик, который рвался «всему научиться»!

Учительница пустила Григория жить к себе в домик. Зимой он спал на узенькой лежанке у русской печи, а летом – в тесных сенях. Она научила Гришу Соловского читать и писать, а когда он постиг азы грамоты, раскрыла перед ним волшебный мир: он с восторгом изучал географию, историю, математику… Чем мог он расплатиться с доброй учительницей? У Григория не было ни копейки, да и она вряд ли согласилась бы брать плату с деревенского мальчика. Вот и таскал он ей воду и дрова, невозмутимо вынося насмешки сверстников, попрекавших его «девчачьей» работой. Время от времени отец Григория посылал с оказией «подарочки» для учительницы – это были завернутые в бересту свежие яйца и масло.

Когда Григорию исполнилось тринадцать, он понял, что учительница дала ему все, что могла, но этого оказалось для него недостаточно. Поскольку Григорий окончил школу по первому разряду, его послали учиться в Москву. Его наставница лично сопровождала в первопрестольную любимого ученика. Но перед долгим путешествием она отвела мальчика к еврейскому портному – уставший от вечного страха погромов и конкуренции, он переехал с Украины в Сибирь и быстро сколотил себе весьма приличное состояние – и попросила сшить Григорию брюки и пиджак. В восторге от того, что у него есть теперь одежда, в которой не стыдно появиться на улицах большого города, о котором он мечтал по ночам под паровозные гудки, Гриша поклялся, что рано или поздно вернет ей и этот долг.

Чувствуя себя крайне неловко в новом костюме, Григорий впервые в жизни сел в поезд – поезд, так много значивший в его мыслях – и отправился в Москву. Учительница доставила его в реальное училище, ласково поцеловала на прощание на глазах удивленных старшеклассников и уехала в Петербург – навестить своих родственников. Григорий остался один на один с совершенно незнакомым миром.

Сшитый у еврейского портного костюм сменила серо-голубая форма, свой страх перед новой жизнью Григорий скрывал под маской агрессивности и грубости. Но всякий раз, когда девчонки из соседней женской гимназии, завидев его на улице, собирались в стайку и нарочно громко смеялись над «дикарем из сибирских лесов», Грише становилось не по себе – он краснел и поспешно скрывался.

Месяц спустя его любимая учительница погибла при крушении поезда, возвращаясь в Сибирь. В тот раз Грише впервые захотелось умереть. Учительница была единственным связующим звеном между его прошлым и настоящим. Оставшись один, он не знал, что делать дальше. Его спасли невероятное честолюбие и удивительные способности.

Во время учебы в реальном училище он держался вдали от своих одноклассников. Сначала они дразнили его, но вскоре поняли, что это бесполезно, и оставили Григория в покое. Когда ему исполнилось восемнадцать, Григорий, такой же одинокий, как и пять лет назад, поступил в Петербургское политехническое училище. Студенты были в основном детьми дворян, купцов, военных. Из рабочих были считанные единицы, а из крестьян – почти никого. Гриша так и не сошелся со своими однокашниками. Его страшно раздражали лень и нерадивость многих сынков богатых родителей. Они прогуливали занятия, списывали друг у друга на экзаменах, зато гуляли и веселились от души – некоторым из них ничего не стоило за одну ночь спустить на кабаки и цыганок суммы, о которых Григорий и мечтать не мог. С одной стороны, он завидовал им, с другой – ненавидел, поскольку понимал, что ему не суждено жить так, как они. Он стал впервые задумываться о том, что он и ему подобные – а таких грамотных ребят из простых становилось все больше – образуют новый класс, класс, с которым придется считаться нынешним хозяевам жизни.

Григорий с радостью бросился в объятия проповедников новых идей. Он запоем читал Маркса и Энгельса, Троцкого и Ленина – их статьи задевали важные струны в его душе. Именно о нем писали они в своих книгах, о простом крестьянине, своими усилиями пробивающем дорогу в жизни. Именно его мозги понадобятся социал-демократической рабочей партии, когда настанет время революции. Григорий вступил в РСДРП, и подпольные собрания социал-демократических кружков стали для него главным в жизни. Вскоре ему стали поручать важные задания; своей исполнительностью и преданностью он завоевал доверие многих руководящих товарищей.

Окончив с отличием политехническое училище, Григорий стал работать инженером в одной из железнодорожных компаний, управление которой находилось в Москве. Наконец-то он научился строить те самые мосты, о которых мечтал в раннем детстве. Но у молодого инженера Григория Соловского появилась новая мечта – мечта построить мост в светлое будущее. Он мечтал о новой России, власть в которой будет принадлежать простому народу, где не будет классов и сословий, где все будут равны и счастливы. Григорий свято верил в идеалы коммунизма, он нисколько не сомневался в том, что стоит лишь свергнуть нынешнюю власть – и народ сможет без труда вступить в эру счастья и процветания.

Григорий становился все более активным членом РСДРП – он ездил по стране, беседовал с рабочими и крестьянами, агитировал их вступать в партию, организовывал на разных заводах и фабриках стачечные комитеты. По-прежнему его кумиром оставался вождь большевиков Ленин—человек, которого еще мальчишкой он видел на маленьком сибирском полустанке.

Во время одной из таких поездок Григорий познакомился с Натальей. Ей было шестнадцать лет – именно в этом возрасте мать Григория выдали замуж за его отца. Она была белолица, румяна, белокура, как большинство белорусок. Наталья стала его второй – после революционной идеи – страстью. Григория не волновало, что она была необразованной девушкой. Ему, выходцу из сибирской деревни, было хорошо и радостно, когда он целовал ее мягкие волосы… Вскоре родные Натальи узнали об их любви, и через месяц они поженились.

Григорий отвез молодую жену в свою крошечную комнатушку, и сельская девушка стала с трудом привыкать к жизни большого города. Она всегда держала наготове горячий самовар, чтобы угостить чаем товарищей Григория, приходивших к нему на конспиративные совещания. Ей редко это удавалось – «товарищи» предпочитали водку. Она не понимала, что значит «анархия», «социальная революция», «демократическое правление», и часто скучала одна, потому что Григорий все время был в разъездах.

Он видел, что Наташа томится в Москве, и через несколько месяцев после свадьбы, когда Наташа ждала первого ребенка, отвез ее обратно в Белоруссию, к родителям. Он старался как можно чаще навещать беременную жену, тем более, что агитационно-пропагандистской работы в Белоруссии хватало. Один за другим у Соловских родились четверо сыновей. Григорий гордился этим, он надеялся, что сыновья продолжат его дело. И тут на семью обрушилась трагедия: разразилась эпидемия сыпного тифа, унесшая жизни трех его сыновей. Смерть миновала лишь младшего – Бориса.

В 1914 году Россия вступила в войну с Германией. Григория призвали в армию. Его произвели в фельдфебели и послали служить в один из кавалерийских полков, но вскоре – офицеры гибли каждый день – Соловский дослужился до ротмистра. Григорий видел своими глазами все ужасы войны: голодные, холодные, вшивые солдаты умирали не только от вражеских пуль, но и от болезней. Невозможность им помочь доставляла молодому ротмистру огромные страдания.

Революция, которую он так торопил, началась в феврале 1917 года. Вернувшись с фронта, Григорий включился в деятельность одного из Советов рабочих депутатов.

Звездным часом Григория стал миг, когда его представили кумиру. Ленин мало изменился с тех пор, когда Соловский видел его на полустанке – бледный, с небольшой бородкой, лысый, с острым взглядом, который, казалось, пронизывал собеседника насквозь. Соловский знал, что если потребуется, то отдаст жизнь за этого человека. Он был уверен: Россию спасти может только Ленин. До конца своих дней он оставался убежден в этом.

Соловский крепче прижал к себе мальчика, закутанного в его шинель. Теперь у него есть еще одна задача – воспитать революционера из представителя свергнутого класса.

Городом Дворском назывался десяток – другой деревянных домишек, тянувшихся вдоль линии железной дороги. Григорий жил в комнате, расположенной над пекарней. И хотя у самого пекаря муки едва оставалось на прокорм семьи – о выпечке хлеба на продажу он и помышлять не мог – у этой квартиры были неоспоримые преимущества: во-первых, было тепло, а во-вторых, голодная смерть все-таки не угрожала. В распоряжении Григория всегда был котелок щей, буханка черного хлеба и самогон. Хозяин знал, что с армией лучше не связываться, и старался угодить постояльцу.

Григорий накормил своих кавалеристов, уложил их спать прямо на полу в пекарне, а сам отправился на вокзал. Поезд в Петроград должен был отправиться в семь вечера, но так и не прибыл на станцию в назначенное время. Начальник станции сказал, что телеграф не работает, и поэтому он не знал, когда ждать поезд – через час, через день или через месяц…

Григорий приказал начальнику станции немедленно известить его, как только что-то станет известно о поезде, и вернулся в пекарню. Он отвел Алексея к себе в комнату и уложил мальчика на свою узкую железную кровать. Мальчик по-прежнему был бледен, как снег, руки оставались ледяные, в детских глазах стоял ужас страшной ночи.

Григорий сел на край раскладушки и заговорил с мальчиком по-английски – он выучил язык в политехническом училище. Все дворянские дети должны знать английский, думал Григорий, может быть, так ему удастся пробиться к сердцу мальчика.

– Итак, молодой человек, – начал Григорий, – да-да, именно молодой человек, потому что с этой помп ты уже не ребенок. Мы не будем вспоминать о твоем прошлом, наша задача – смотреть в будущее… Я хочу, чтобы ты забыл о случившемся. Твои родители погибли. Ты больше не сын князя Михаила Иванова. Отныне ты мой сын. Тебя зовут… Сергей. Сергей Соловский. Понял?

Мальчик молча кивнул, глядя на Григория бездонными серыми глазами – глазами отца.

Алеша был очень похож на князя Михаила. Соловский видел его несколько раз в Думе. Он снова подумал, что тайна раскроется, и опять сомнения охватили душу краскома: может быть, не следовало так поступать? Зачем ему этот мальчишка. Но, как бы то ни было, менять что-либо было поздно – просто поначалу Григорию придется держать парня подальше от посторонних глаз. Соловского увлекла сама идея эксперимента над жизнью. Сам он только благодаря себе занял свое положение, не снившееся деревенскому парню. А теперь ему предстоит из маленького князя сделать простого человека. А что будет потом – покажет время.

Григорий сказал мальчику спать и задул свечу. Он завернулся в шинель, лег на пол возле раскладушки и через несколько мгновений крепко заснул.

 

ГЛАВА 4

Женева

Кэл Уоррендер молча смотрел на свой бокал шампанского – что ему еще оставалось в этой ситуации? За окнами отеля «Бо-Риваж» вились снежные вихри – неожиданная пурга заставила администрацию аэропорта Куантрен отменить все вылеты. У Кэла было плохое настроение – кто-то опередил его, перехватив чудесный изумруд князей Ивановых. Он так спешил сюда, в Швейцарию, он так рассчитывал на успех, но неизвестный соперник оказался проворнее. Теперь ему оставалось сидеть в одиночестве за столиком этого роскошного бара, смотреть на пургу за окном и искать выход из неприятного положения.

Кэл обернулся к стойке бара и увидел, что на высоких табуретках сидят трое русских – Валентин Соловский и еще двое, которых он не знал. Русские с угрюмым видом пили водку. Что бы это значило? – подумал Кэл. Может быть, Соловского тоже обошли? Похоже, русские так же далеки от таинственной «Леди», как и сам Кэл. Но если не русские, то кто же тогда купил изумруд?

Кэл отлично знал, зачем прибыл в Женеву Валентин: ему было поручено найти «Леди». Оба они – Кэл и Валентин – знали, что тех, кто послал их сюда, интересуют не деньги Ивановых – и Москву, и Вашингтон интересовали раджастанские копи.

Когда много лет назад князь Иванов совершил легендарный обмен подарками с индийским махараджой, он приобрел у того участок земли в Раджастане. Князь обнаружил на этом участке месторождение тунгстана – минерала, содержащего вольфрам, столь необходимый при производстве стали и твердых сплавов. Князь сразу же понял, какое сокровище заимел. Вскоре после революции русские заявили свои претензии на раджастанские копи, мотивируя это тем, что князь Михаил перед смертью якобы завещал все свое имущество молодой советской республике. Русские завладели вольфрамовыми копями, и, хотя почти никто не верил в завещание князя, никто не мог и опротестовать претензии Советов – ведь считалось, что никого из семьи Ивановых не осталось в живых. Про копи забыли, пока геологи ни обнаружили в них, помимо тунгстана, ряд других металлов и минералов, необходимых в том числе и для военной промышленности. Весь мир как бы проснулся от семидесятилетней спячки и ринулся в спор с Россией за копи князя Иванова.

Кэл знал, что русским нужен сущий пустяк – подпись наследника семьи Ивановых. Если они найдут эту «Леди» первыми – победа гарантирована. Уж что-что, а выбить из человека подпись они сумеют. Если законный наследник князя Михаила подтвердит права русских на раджастанские месторождения, никто и ничто в мире не заставит их убраться оттуда – промышленный потенциал России резко возрастет. Баланс в мире нарушится.

Кэл отпил шампанского – возможно, русские подумают, что он пьет от радости, что он – счастливый обладатель ивановского изумруда? Он принялся размышлять о событиях последних недель. В Белом Доме ему дали карт-бланш: Кэл Уоррендер имел право сам решать, что предпринять в поисках загадочного владельца. Он попросил, чтобы расследование доверили именно ему – он не нуждался в помощи специалистов из ЦРУ или ФБР. Он прекрасно понимал, что в случае успеха ему обеспечен резкий взлет по служебной лестнице. Кроме того, у него уже был свой план. Кэл так и сказал на совещании в Белом Доме.

– Это довольно просто. Мне надо найти того ювелира. А он расскажет мне все остальное.

Вначале все было похоже на игру. Кэл поехал в Амстердам, где встретился с Петером ван Сталте, старейшиной ювелиров, мастером высокого класса и человеком кристальной честности. Ван Сталте сказал ему, что гигантский изумруд не появлялся в городе и что лично он отказался бы от такой работы:

– Слишком уж рискованно, – улыбнулся старый ювелир, поглаживая свою острую бородку. – Лучшие ювелиры Амстердама не могли бы гарантировать успех.

В Иерусалиме израильские ювелиры сказали Кэлу, что они тоже не видели этот изумруд и что никто из них не рискнул бы браться за такую сложную работу. Израильтяне в один голос говорили, что во всем мире есть лишь один ювелир, который согласился бы взяться за резку такого изумруда. Это был Джером Эбисс. Но Эбисс пропал куда-то из Парижа много лет назад, и никто не знал, где его искать.

– Эбисса подвело виски, – лукаво улыбаясь, проговорил старый ювелир по фамилии Штейн. – У него стали дрожать руки, и он испортил несколько камушков. Ума не приложу, куда он запропастился. Впрочем, поговаривают, что он живет где-то в Восточной Азии – то ли в Гонконге, то ли в Сингапуре. А может, в Бангкоке?

По каналам Интерпола Кэл выяснил, что в последний раз Эбисса видели в Бангкоке. Через несколько дней он стоял у обшарпанной двери в квартале Патпонг и нажимал кнопку звонка под табличкой с именем знаменитого ювелира. Никто не ответил на звонок, а сотрудники расположенной на первом этаже клиники венерических болезней поведали Кэлу, что Эбисс не появлялся в своей конторе вот уже много недель. Два дня слонялся Кэл Уоррендер по злачным местам Бангкока, пытаясь найти хозяина дома, в котором работал Эбисс. Наконец поиски увенчались успехом.

Он встретил этого человека в полутемном кабинете, расположенном на задворках заведения, объединявшего под своей крышей «массажный салон» и бар. Из огромных динамиков лились звуки музыки в стиле диско, а на крошечной сцене лениво двигали бедрами полуголые тайские девушки. Стоило Кэлу поинтересоваться, где найти хозяина, как моментально возникли два здоровенных громилы и заломили ему руки за спину. Они потащили его в глубь помещения, по узенькому коридорчику, мимо отгороженных тонкими шторками «массажных кабинетов»; свободные от клиентов девушки стояли в коридоре и сплетничали со своими подружками. Одна из них подбежала к Кэлу и, кокетливо прикрывая руками свои женские прелести, прошептала:

– Попробуйте меня, мистер… Клянусь, вы не пожалеете.

Громилы оттолкнули девушку в сторону и повели Кэла дальше – к кабинету хозяина. От жрицы любви исходил запах каких-то дешевых духов, но даже он не мог заглушить вонь, стоявшую в коридоре: это была отвратительная смесь пота, мочи и какого-то едкого дезинфицирующего средства. Переступив порог кабинета, где воздух был спертым, но, по крайней мере, ничем не воняло, Кэл облегченно вздохнул.

За огромным столом сидел человек небольшого роста. Кэл сразу понял, что он не таец. Действительно, хозяин злачного места был родом из Лаоса. Это был человек без возраста: на его желтой коже не было ни единой морщинки, а щелочки глаз были настолько узки, что невозможно было определить ни их цвет, ни их выражение. Маленькие ручки лаосца быстро перебирали янтарные четки. На фоне огромного тикового кресла с высокой спинкой он казался вообще карликом. За его спиной выросли еще двое телохранителей, и Кэл почувствовал неожиданную сухость в горле. Он много слышал о преступном мире таиландской столицы, но не ожидал, что станет беседовать с одним из его главарей – да еще при таких обстоятельствах. Должно быть, этот маленький лаосец держал под контролем всех бандитов этого района Бангкока – торговцев наркотиками, сутенеров, карманников…

– У меня к вам небольшая просьба, сэр, – сказал Кэл, стараясь говорить вежливо, но не заискивающе. – Я ищу ювелира по фамилии Эбисс.

Лаосец пристально взглянул на Кэла, а потом произнес тонким, но скрипучим голосом:

– Зачем?

– Зачем? – переспросил Кэл.

– Зачем вам нужен Эбисс? Он задолжал вам?

– Нет, нет. Он мне ничего не должен. Я… я хотел предложить ему одну работу.

– Покажите мне, пожалуйста, камень, который вы хотите дать ему для обработки.

– Камень? – Кэл почувствовал, как по его затылку струится холодный пот. Боже! Как умудрился он влипнуть в такую ситуацию?! – Я оставил его в Амстердаме. Это необычный камень. Мне сказали, что никто, кроме Эбисса, не может взяться за него.

Наступила долгая пауза. Кэл изо всех сил старался не опускать глаза – он смотрел прямо на лаосца, пытаясь заодно понять, что у того на уме.

– Вы лжете, – проговорил наконец миниатюрный человек. – Эбисс—пьяница. Он уже много лет не занимается огранкой камней. Не зря ведь он переехал из Парижа в наши края. Сейчас он зарабатывает себе на выпивку огранкой полудрагоценных камушков. Так, всякая мелочь для бангкокского рынка. Этого не хватает даже для того, чтобы платить мне. Мистер Джером Эбисс пропал куда-то два месяца назад и остался моим должником. Такой вот вышел недосмотр. Надеюсь, вы меня понимаете? – Лаосец криво улыбнулся. – Парнишка, которого я послал к Эбиссу, оказался нерадивым: он отпустил его домой за деньгами. Это совсем не в моих правилах, как вы можете понять… Конечно, парень получил поделом – я научил его хорошим манерам – лаосец снова улыбнулся. – Но вот мистер Эбисс… Он задолжал мне ни много ни мало тысячу баксов. Это, конечно, не такая уж большая сумма, но то, что он отказался заплатить… Видите ли, я не привык, чтобы меня оставляли с носом. Итак, мистер… Уоррендер, коль скоро вы называете себя другом мистера Эбисса, почему бы вам не заплатить его должок? А потом я, может быть, кое-что вам поведаю. – Крокодилья улыбка исчезла с лица лаосца. Кэл смотрел на него и думал, что же тот имел в виду? Что может поведать ему содержатель притона за тысячу долларов? Что его люди за эту сумму укокошили беднягу Эбисса? Как знать, может быть, убийство было их излюбленным ремеслом?

– Тысяча долларов? – переспросил Кэл и полез в карман пиджака, собираясь достать бумажник. В тот же миг один из стоявших по бокам громил перехватил его руку, и он почувствовал у горла леденящую сталь ножа.

– А может, сойдемся на полутора тысячах? – улыбнулся лаосец.

Кэл утвердительно кивнул головой, и лаосец едва заметным движением глаз приказал громиле оставить американца в покое.

Облегченно вздохнув, Кэл размял затекшие руки. Кажется, ему повезло: судя по всему, его труп не будет выловлен в ближайшие дни со дна реки Чао-Прайа.

– А что, ваши ребята согласны принять плату в чеках для туристов? – спросил он и тут же добавил: – Шучу… Итак, мы сошлись на полутора тысячах, не так ли? Кэл быстро отсчитал пятнадцать сотенных бумажек и положил их на стол. – А теперь могу ли я рассчитывать на информацию о моем старом приятеле Эбиссе?

Лаосец знаком приказал одному из телохранителей убрать со стола деньги и, пристально взглянув на Кэла, проговорил:

– Насколько мне известно, мистер Эбисс отправился через Куала-Лумпур в Сингапур, а оттуда в Джакарту. Там он собирался проникнуть на грузовое судно, идущее до Стамбула. Дальше его следы теряются. Впрочем, поскольку его долг оплачен, я не буду отныне прилагать усилия, чтобы его разыскать. До свидания, мистер Уоррендер.

Пока телохранители лаосца вели Кэла обратно к выходу из «массажного салона», он все время думал, откуда же лаосец смог узнать его имя. Должно быть, до лаосца дошли слухи о том, что Кэл что-то ищет в Бангкоке. Такие люди, как этот разбойник, не любят, чтобы посторонние активничали на их участке.

Кэла провели мимо выглядывавших из-за занавесок «массажисток» через залитый розовыми и голубыми огнями бар и сильным ударом в спину вытолкнули на улицу. Уоррендер вдохнул полные легкие воздуха – душный, тяжелый воздух Патпонга казался ему милее самого чистого аромата альпийских лугов. Он был на свободе, он был жив.

Кэл поспешил в аэропорт и купил билет на ближайший рейс до Стамбула. В прекрасном древнем городе – легендарном Константинополе, столице некогда великой Византийской империи, шел дождь. Купола и минареты были скрыты серыми облаками. Даже знаменитый пролив Босфор был в этот день грязно-серого цвета.

Район, прилегающий к бухте Золотой Рог, был завален какими-то контейнерами, русские и турецкие суда стояли под погрузкой. Горизонта не было видно – море и небо слились в единое серое пространство. Кэл шел под мелким дождем среди доков, стараясь найти пограничный пункт, в котором – разумеется, за определенную плату – ему могли бы помочь отыскать Эбисса. Так, во всяком случае, посоветовали поступить Кэлу в Интерполе. Наконец он нашел нужную ему контору, но прежде чем турецкие пограничники отыскали нужные бумаги, прошло еще два дня – таких же серых и дождливых, как первый.

Кэл сравнил фотографию, хранившуюся в досье пограничного пункта с карточкой, полученной в Интерполе. Сомнений быть не могло: это круглое лицо, эти складки жира под подбородком, эти маленькие глазки и жирные губы… Реденькие волосы Эбисса были теперь выкрашены в рыжеватый цвет, несколько изменилась форма усов – вот и вся разница. У Эбисса не хватило даже фантазии на то, чтобы придумать себе новое имя: в турецких документах Джером Эбисс значился Жоржем Жеромом, торговцем текстилем из французского города Нима. Целью приезда в турецкую столицу Эбисс назвал изучение рынка текстильных изделий в этой стране. В графе «адрес» значился маленький отель в центре города.

Кэл переписал в блокнот необходимую информацию, засунул в карман фотографию Эбисса, дал услужливому турецкому пограничнику еще пятьдесят баксов – тот рассыпался в благодарностях и проводил его до самой двери – и направился в сторону отеля.

В ходе переговоров с портье, решающим аргументом в которых были еще пятьдесят долларов, Кэл добился разрешения просмотреть журнал записей гостей за последние два месяца. Никакого мистера Жерома среди них не оказалось. Доллары сделали портье разговорчивым. Он охотно отвечал на расспросы Кэла, и тот понял, что ни один человек, даже отдаленно похожий на знаменитого ювелира, не переступал за последнее время порог отеля. Уоррендер понял, что снова ничего не добился.

За красивыми, обсаженными деревьями бульварами современного Стамбула начинался старый город: узенькие улочки, тихие дворики. Во всем мире не сыскать более подходящего места, чтобы спрятаться от любых преследователей. Тут даже турецкая полиция была бы бессильна что-либо сделать. Даже за американские доллары. Кэл был уверен в одном: старый ювелир уже не будет заниматься своим ремеслом – за переделку изумруда Ивановых он получил столько денег, что ему хватит на всю оставшуюся жизнь. Скорее всего, старик Эбисс сидел сейчас в одном из тихих стамбульских двориков и спокойненько попивал свое любимое шотландское виски. Кэл пожал плечами: искать ювелира становилось совершенно бесполезно.

И вот теперь он сидел в заваленной снегом Женеве, так ничего не добившись – изумруд был продан, и Уоррендер так и не вышел на след его владельца – ни старого, ни нового. Кэл снова посмотрел на Соловского и его товарищей, которые по-прежнему пили водку, сидя у стойки бара. Во всем облике Валентина было что-то отличавшее его от других. И дело не только в его физических данных – Соловский был на целую голову выше остальных – нет, в нем была особенная стать, особая порода. Он напоминал Кэлу старых русских дворян – во всяком случае, Уоррендер именно так представлял себе представителей благородных родов России. В этом человеке было все, что необходимо настоящему дипломату: он легко располагал к себе собеседника. Вдруг Соловский повернулся, и их взгляды встретились. Валентин сдержанно кивнул, потом отвернулся и заказал еще водки. Уоррендер и Соловский знали друг друга, хотя Кэл был уверен, что ему известно о Валентине больше, чем тому о нем.

Всю жизнь Валентин Соловский готовился к политической карьере, и сейчас, когда ему было тридцать шесть, занимал довольно важный пост в советском внешнеполитическом ведомстве. Он успел уже побывать пресс-атташе в посольстве СССР в Париже, военным атташе в Лондоне, до последнего времени был атташе по культурным вопросам в Вашингтоне. Париж, Лондон, Вашингтон, подумал Кэл. Да, самые теплые местечки – для сына члена Политбюро, маршала Советского Союза Сергея Соловского и племянника Председателя КГБ Бориса Соловского… Выходит, непотизм существует и при социализме…

Валентин резко развернулся на своей крутящейся табуретке и уставился на двери – Кэл проследил за его взглядом. На пороге в нерешительности стояла Джини Риз – молодая, красивая, но какая-то грустная и задумчивая.

Кэл знал Джини – они встречались несколько раз на пресс-конференциях в Белом Доме и на каких-то вечеринках в Вашингтоне. Кэлу были известны ее профессиональные качества – Джини славилась блестящими репортажами. Одним из главных ее качеств было все же красноречие, не умение польстить зрителю, а абсолютная честность. Кроме того, она была одной из самых красивых вашингтонских журналисток. Кэл заметил, что эта особенность не ускользнула от Валентина Соловского. Кэл помахал Джини рукой. Она подошла к его столу.

– Как дела, Джини? – спросил он, – уже не собираетесь ли вы пить в одиночку? – Он показал рукой на бутылку шампанского в ведерке со льдом. – Может быть, присоединитесь ко мне?

Джини немного помолчала, потом вежливо улыбнулась и произнесла:

– Извините, Кэл, мне хотелось бы побыть одной. Надо поразмыслить немного.

– По-моему, нам всем надо кое о чем поразмыслить, – пробормотал вполголоса Кэл, глядя вслед Джини. Она села за свободный столик и попросила официантку принести ей стакан апельсинового сока. Надо же, подумал Кэл, эта девушка даже не хочет выпить. Что это с ней? Рабочий день давно закончился, все нормальные люди с радостью несутся в бары пропустить по рюмочке, прямо как школьники на переменку. А тут… Значит, ей и впрямь есть о чем поразмыслить.

Кэл налил очередной бокал шампанского, глубоко вздохнул, сожалея, что рядом с ним не сидит прекрасная корреспондентка американского телевидения, и краем глаза заметил, что Валентин Соловский наклонился к одному из своих товарищей и внимательно слушает его. Кэл взглянул на часы: восемь тридцать. Что ж, может быть, и не совсем подходящее время для обеда, но ему страшно хотелось есть. Кэл поднялся из-за столика, сдержанно кивнул Джини и Валентину и направился в ресторан.

 

ГЛАВА 5

Джини смотрела из-под прикрытых ресниц, как Кэл выходит из бара. «Он отлично выглядит, – подумала Джини. – Стройный, подтянутый, так и не наел себе брюшко, как многие его коллеги, любившие посидеть на деловых ланчах и политических вечеринках».

Джини знала, как высоко котируется Кэл Уоррендер на рынке политических деятелей и на рынке женихов.

Молодой, неженатый, красивый… Он был высок ростом, мускулист. Женщины не могли устоять перед чарующим взглядом его карих глаз. О Кэле говорили, что впереди у него головокружительная карьера. Такой человек всегда был желанным гостем на любом великосветском приеме, и многие вашингтонские девицы отдали бы полмира за то, чтобы сочетаться с Кэлом узами брака.

Но Джини видела, что все это не имело для Кэла никакого значения – главным делом в его жизни была работа. Как, впрочем, и для нее, журналистки Джини Риз.

Джини окинула взглядом посетителей бара. Она обратила внимание на корреспондента иллюстрированного журнала «Ола» и двух роскошно одетых француженок – они приехали на аукцион «Кристи» с твердым намерением купить побольше драгоценностей. Джини слышала их фамилии – о них часто писали в светской хронике. Остальные посетители мало интересовали Джини – это были не столь известные люди.

Вдруг она заметила высокого блондина, сидевшего возле стойки. Валентин Соловский. Что он здесь делал? На аукционе Джини его не видела – но если не аукцион, то зачем он в Женеве? В это время не было ни заседаний комиссий ООН, ни каких-либо других мероприятий, на которые он мог бы приехать. Напротив, именно сейчас в Вашингтоне происходило много событий, делавших крайне желательным присутствие в американской столице советского культурного атташе. Например, сегодня в центре Кеннеди должно состояться торжественное открытие гастролей балетной труппы Кировского театра. Ожидался сам Президент. Русское посольство устраивало грандиозный банкет – приглашение получили все члены дипломатического корпуса. Если в такое время Соловский предпочел Женеву Вашингтону – значит, у него здесь какое-то очень важное дело. Как, впрочем, и у Уоррендера.

Дрожащей от волнения рукой Джини опустила в стакан кубик льда. Выходит, не зря говорят, что Россия и Америка вступили в схватку за обладание изумрудом Ивановых? Но зачем им этот камень?! И как могли они позволить кому-то третьему вырвать добычу у них из-под носа? Неужели им нужны ивановские миллиарды, скопленные в швейцарских банках? Но ходили упорные слухи, что сверхдержавы интересовались чем-то другим… Одернув юбку, Джини встала из-за столика. У нее был только один способ узнать, в чем дело. Джини вышла из бара и направилась в ресторан. Проходя мимо стойки, она заметила краем глаза, что Валентин Соловский провожает ее взглядом.

– Привет, – подойдя к столику Кэла, Джини одарила его сияющей улыбкой. – Позвольте с некоторым опозданием воспользоваться вашим приглашением. Одной все-таки скучно. Тем более в такую погоду. Чувствуешь себя такой одинокой в этой чужой стране. Вы, наверное, понимаете, что я имею в виду?

– Конечно, конечно… – Кэл проворно вскочил, немного отодвинул стол и широким жестом пригласил Джини присесть возле него на банкетку.

Официант налил Джини шампанского, она подняла бокал и, лукаво посмотрев на Кэла, произнесла:

– Вас можно с чем-нибудь поздравить?

– Конечно, – ответил Кэл. – Рядом со мной сидит такая девушка.

Джини склонилась над столом и вполголоса спросила:

– Кэл, скажите честно: это вы купили изумруд?

– Я?! – произнес Кэл с поддельным ужасом в голосе. – С чего вы взяли? Да и потом, неужели вы думаете, что в Белом Доме я получаю столь высокое жалование? Я простой американец из штата Нью-Джерси…

– Вы приобрели изумруд по поручению правительства США. Об этом сейчас все говорят.

– Сожалею, Джини, но вас ввели в заблуждение. Советую вам быть более разборчивой в выборе источников информации.

– Ладно, об этом позже, – отрезала Джини, нервно откидывая волосы со лба. – Я очень устала и хочу есть. – Пробежав глазами меню, она продолжала: – У меня просто голова раскалывается от голода, ничего не соображаю. Единственное, что мне сейчас нужно – это хорошая еда. Например, бараньи ребра с жареным картофелем – как в ресторане «Монти». А в этом меню я ровным счетом ничего не понимаю.

Официант замер в нерешительности возле столика, и Кэл рассмеялся:

– Позвольте мне заказать. – Он что-то шепнул официанту, а потом снова повернулся к Джини. Их взгляды встретились. «Какие красивые глаза, – подумала Джини, – как у ирландского сеттера. Впрочем, нет—это сравнение немного хромает…» Глаза Кэла напоминали собачьи лишь цветом – в них было гораздо больше проницательности и вместе с тем жестокости. Джини неожиданно вздрогнула – интуиция подсказывала, что с Кэлом надо держать ухо востро.

– Надеюсь, вам понравится здешняя кухня, – улыбнулся Кэл. – Но обещаю: как только мы окажемся в Вашингтоне, я свожу вас в «Монти».

– «Монти» находится в Лос-Анджелесе, – вздохнула Джини. – В детстве я очень любила это место. Как жаль, что с годами меняются наши вкусы – мы становимся все более привередливы. Раньше с нас вполне хватало жареной баранины с картошкой, а сейчас – подавай устрицы и трюфели, взбитые сливки и шампанское.

– А вы имеете что-то против шампанского и трюфелей?

Они громко рассмеялись, и Кэл похлопал ее по руке:

– Могу поведать вам одну тайну. Со стороны может показаться, что несчастье постигло вас, а не меня. А ведь у меня увели из-под носа изумруд!

– Вы шутите! – воскликнула Джини, широко раскрыв глаза. – Так кому же он достался?

Кэл пожал плечами и кивнул в сторону двери:

– Может быть, нашему Другу Соловскому?

– Значит, все это правда… – пробормотала Джини и посмотрела в ту сторону, куда только что кивнул Кэл. В ресторан вошел Соловский – он занял столик напротив Кэла и Джини. Отсюда он мог хорошо видеть их, но не мог слышать их разговор. Прежде чем сесть, Соловский учтиво поклонился американцам.

– Не знаю, что там правда, а что нет, – произнес Кэл, – но хочу обратить ваше внимание на одну странную деталь: он один. – Джини вопросительно посмотрела на Кэла, и он продолжил: – Русские никогда не пускают таких ребят, как Соловский, гулять в одиночестве. Эти люди слишком много знают – где гарантия, что кому-то не захочется разгласить государственную тайну? Или – упаси Бог – сбежать? Вот и ходят за таким деятелем «хвост», а за тем – еще один «хвост» – вдруг и тот окажется ненадежным? Ума не приложу, как ему удалось отделаться от тех двоих из бара.

– Может, он сказал им, что пойдет к себе в номер есть сэндвич? А сам незаметно сбежал. Могу поклясться, эти ребята его просто извели.

Джини нацелилась вилкой на устрицу и отправила ее в рот – ее губы растянулись в блаженной улыбке.

– Не знаю, как там Валентин, а я сейчас счастлива. Она снова посмотрела на русского. – Мне показалось, что в баре он был какой-то угрюмый. Впрочем, все русские немного угрюмые.

Джини снова обернулась к Соловскому: он внимательно изучал меню. «Какое интересное лицо, – подумала Джини. – Густые волосы, проницательные серые глаза, чувственный рот…» Вдруг Соловский поднял голову, и их взгляды встретились. Джини покраснела – ей показалось, что Валентин прочитал ее мысли.

– Должна сказать, – проговорила она, оборачиваясь к Кэлу, – он выглядит как кинозвезда. Ему бы сниматься с Гретой Гарбо в «Ниночке». Если такой человек станет Президентом России – гласность обязательно победит! По крайней мере, среди женского населения США.

Официант подлил в бокалы шампанского. Вдруг Кэл спросил:

– Так значит, вы из Калифорнии? Одна из тех девушек с пляжа, о которых все мы мечтали в юности?

Джини пожала плечами:

– В Калифорнии высоких загорелых блондинок – пруд пруди. Поэтому я оттуда и уехала. Слишком велика конкуренция. Да, я родом из Лос-Анджелеса. Предвижу целый ряд стандартных вопросов. Была ли я болельщицей? Нет, не была. Занималась ли спортом? Да, играла в теннис. Хочу ли вернуться обратно? Нет, не хочу.

– А ваши родители по-прежнему там?

– Мои родители давно развелись. Отца я ни разу в жизни не видела, мать умерла несколько лет назад. – Джини снова пожала плечами. – Зачем мне возвращаться? Мой дом там, где я сейчас живу. В настоящее время это Вашингтон.

Когда Джини говорила о матери, в глазах ее появилась грусть. Кэл подумал, что, наверное, она была идеальной дочкой – хорошенькой, послушной…

– А в Нью-Йорк вам никогда не хотелось? – спросил он. – Там много работы для тележурналистки.

Джини рассмеялась:

– Вы знаете, я чем-то похожа на вас: меня интересует политика. Белый Дом, дипломатические миссии – все, что там происходит, включая скандалы и слухи. Вашингтон для меня не менее интересен, чем Париж. Кроме того, у меня отличный домик в Джорджтауне. Моя соседка – хозяйка одного из самых престижных салонов Вашингтона. Само собой разумеется, что у нее – восемь комнат и камердинер, который регулярно выводит на прогулку ее любимого карликового пуделя, а у меня – всего одна комната и здоровенный пес. Но все равно, я довольна своей жизнью. Я регулярно слежу, кто приезжает в гости к моей гранд-даме, так что мне известно из первоисточников, кто с кем живет. А держать язык за зубами – не в моих привычках. – Джини улыбнулась. – Стоит мне кого-нибудь увидеть с новой пассией – считайте, скандальный материал готов!

– Ваши родители были богаты? – спросил Кэл, поднося ко рту кусочек семги.

Джини покачала головой:

– Нет, что вы. У мамы не было постоянной работы. Она была актрисой. Так что выходило то густо то пусто. А вы? Расскажите мне о себе.

– Родился в Блонске, родители продали дом и переехали в Форт-Ли, штат Нью-Джерси. Честное слово, мне совершенно не хотелось туда переезжать! Я был способным мальчиком, прилежным учеником. Поступил в Высшую школу в Бронске – это один из лучших колледжей на Восточном Побережье. Оттуда – в Гарвард, изучал политологию. Потом поступил в училище имени Кеннеди. А дальше, дальше вы и так все знаете.

Джини кивнула:

– А теперь мне бы хотелось узнать кое-что о настоящем Кэле Уоррендере.

Кэл удивленно посмотрел на нее:

– Видите ли, Кэл, вы изложили мне свою официальную биографию. Это можно прочитать в любом справочнике «Кто есть кто?» А мне бы хотелось знать, что вы за человек. Где вы живете? Чем вы занимаетесь в свободное время? Что вам нравится? Что вам не нравится? Какое у вас хобби – кроме политики, разумеется. Она сделала небольшую паузу и добавила: – Есть ли у вас возлюбленная, та самая единственная?

Кэл молча смотрел на нее.

– Не таитесь, – продолжала Джини. – Представьте себе, что мы – герои романа Сомерсета Моэма, отрезанные снежной бурей от внешнего мира. Мы коротаем время, рассказывая друг другу о своей жизни…

Кэл улыбнулся, и Джини облегченно вздохнула: меньше всего ей хотелось, чтобы он подумал, что единственное ее хобби – собирать сплетни про знаменитых политиков.

– У меня нет «той самой единственной», как вы изволили выразиться, – проговорил Кэл. – У меня нет времени на женщин. Это, конечно, не означает, что я дал обет безбрачия: если «та самая» встретится на моем пути, я не стану сопротивляться.

Джини рассмеялась.

– О, я вас понимаю! Я сама такая – ни на что не хватает времени…

Кэл поднял бокал:

– Давайте выпьем за тех, кто не похож на нас.

– Скажите, Кэл, – спросила Джини, отпивая шампанское, – как люди становятся политиками? Это прирожденное свойство? Талант? Может быть, политик похож на музыканта или художника? Или этого можно добиться собственным трудом?

Кэл внимательно посмотрел на Джини: ему нравилась эта девушка.

– Кажется, я начинаю понимать, почему из вас получился хороший корреспондент, – сказал он. – Вы умеете задавать нужные вопросы, вы заставляете собеседника вывернуть душу наизнанку. Вы, наверное, сами понимаете, что отказаться отвечать такой девушке – преступление. Не сказал бы, что у меня какой-то особый талант, но я всегда жил политикой. У меня дома всегда обсуждали политиков за ужином, за ланчем и даже за завтраком. Часто эти обсуждения превращались в самые настоящие баталии! Я решил посвятить себя политике очень рано. Помню, мне было семь лет, когда родители взяли меня в Вашингтон. Им хотелось, чтобы я увидел столицу, почувствовал ауру власти. Помню, как потрясли меня широкие проспекты и величественные административные здания. Мне показалось тогда, что даже Париж не может сравниться с этим городом. Честно говоря, мне до сих пор так кажется. Я часто вспоминаю себя семилетним мальчишкой – простым мальчишкой из Бронска, которого папа с мамой привезли посмотреть на Белый Дом. Я твердо решил стать политиком. Мне хотелось работать именно там – в Белом Доме, в том самом месте, где принимались решения, определяющие судьбу моей страны. Я готов был начать с самого малого – лишь бы это было связано с Белым Домом. Позвали бы меня работать почтальоном – я согласился бы без малейших колебаний. Лишь бы войти в эти двери. Теперь, много лет спустя, я по-прежнему убежден, что нет ничего интереснее и важнее политики.

– Можно только позавидовать вашей цельности, – с восторгом произнесла Джини. – Все говорят, что вам обеспечена головокружительная карьера.

Кэл пожал плечами:

– Возможно. Я отношусь к этому спокойно. Если карьера не будет мешать работе, я не против.

– Говорят, вы редкая птица – честный политик.

– Надеюсь, это действительно так, – серьезным тоном ответил Кэл. – Но хватит обо мне. Расскажите теперь, что вдохновляет вас, Джини Риз?

Она задумалась на какое-то мгновение, потом произнесла:

– Честно говоря, сама не знаю. Может быть, я до сих пор пытаюсь доказать маме, что я на что-то способна. Хотя мамы давно уже нет в живых. У нее была такая трудная жизнь. Наверное, я стараюсь добиться чего-то в жизни ради нас обеих.

Кэл с сочувствием посмотрел на Джини: грустно, если неоплатный долг перед умершей матерью – единственный источник ее творческого вдохновения.

– Хотите искупить грехи вашей матери? – спросил он. Джини улыбнулась:

– Слишком громко сказано… – Она внимательно посмотрела на Уоррендера. – Скажите, а что питает ваше пресловутое политическое честолюбие?

– Пресловутое честолюбие? – недоуменно переспросил Кэл.

– Ну, конечно, – улыбнулась Джини. – Неужели вы не читаете газеты? Вам ведь уделяют немало внимания. Помнится, недавно читала: «Прирожденный политик, в недалеком будущем – возможный кандидат в президенты». – Она поправила рукой волосы. – Так где же вы все-таки живете, мистер Уоррендер? Постойте… Попробую сама догадаться… Гостиница «Уотергейт»?

– Как вы догадались?

– Все очень просто. Неженатый политик должен жить, во-первых, поблизости от Белого Дома и прочих правительственных учреждений, а во-вторых, в таком месте, где за ним бы ухаживали. «Уотергейт» – идеальное место. Там ведь отличный сервис – горничные, прачечная, рестораны, магазинчики, где можно купить новую рубашку и галстук…

– К тому же, это недалеко от вашего дома, – с улыбкой перебил ее Кэл. – Может, позовете меня в гости на обед собственного приготовления? Признаюсь честно, надоели мне эти официальные приемы с их протокольными угощениями…

– Держу пари: вы думаете, что я не умею готовить. Спешу вас разочаровать. Я научилась кулинарному искусству у бабушки.

– Она была хорошей стряпухой?

– Не то слово. Хотя, справедливости ради, готова признать, что такой еды, как эта, – Джини поднесла ко рту ложечку с шоколадным муссом, – она не делала. Вообще-то, я не ем сладкого. Видите, как меняется поведение людей, отрезанных от внешнего мира снежной бурей? – Она кокетливо улыбнулась. – Начинаешь терять над собой контроль.

Уоррендер посмотрел на Джини.

– Вы само очарование, Джини, – проговорил он. – Кстати, это не только мое мнение. Посмотрите на нашего русского друга: он весь вечер с вас глаз не сводит.

Реплика Кэла смутила Джини. Она покраснела и нечаянно перевернула бокал с шампанским. Официант поспешил вытереть со стола, а Уоррендер, покачав головой, заметил:

– Не думал, что это имеет для вас такое большое значение.

– Извините, – пробормотала девушка, – я просто устала. – Она снова нервным движением поправила волосы. – Пойдемте пить кофе в соседний зал. Там, кажется, играют на пианино.

Когда Джини поднималась с банкетки, Соловский тоже встал и вежливо поклонился ей. И снова она заметила, как пристально смотрит на нее этот человек. Сопровождаемая взглядом русского дипломата, Джини вышла из ресторана.

За окном по-прежнему кружились снежные хлопья, но здесь, в отеле «Бо-Риваж», было тепло и уютно. В зале для отдыха царил полумрак, в воздухе стоял тонкий аромат цветов… В огромном камине потрескивали угли, а молодой пианист играл что-то из Дебюсси.

Джини и Кэл сели на мягкий диван, обитый розовым бархатом. Джини подошла сегодня к этому человеку с одной-единственной целью – узнать, что же произошло с изумрудом. И вот, в течение получаса, а то и более, они говорили на посторонние темы. Она должна задать ему несколько вопросов. Джини притронулась к руке Кэла и произнесла:

– Знаете, Кэл, мне кажется, что для меня, для всей моей карьеры, настал сейчас очень важный момент. Меня послали в Женеву снимать репортаж об этом аукционе. Честное слово, мне этого совершенно не хотелось. В мои планы входило съездить в Хьюстон, сделать материал о встрече Президента с жителями Техаса. Увы, начальство отправило меня сюда – на аукцион «Кристи». Они сказали, что делают это потому, что я женщина. А женщины должны разбираться в ювелирных украшениях.

Кэл отпил глоток коньяка.

– Разве это плохо, что вы женщина? По-моему, сам Бог велел вам сделать этот репортаж.

– Вы, наверное, хотите сказать, что женщине легче узнать кое-какие подробности?

– Да, пожалуй, – кивнул Кэл. – Использовать женское обаяние – ваше право.

– Мне нужна ваша помощь, Кэл, – прошептала Джини. – Я чувствую, что нахожусь на пороге великой тайны, но никто не позволяет мне заглянуть внутрь, в суть этой тайны. Если мне удастся разобраться с этим изумрудом, я смогу сделать сенсационный материал. Я стану известнейшей журналисткой. По-моему, мы можем помочь друг другу. Вы разъясните мне то, что интересует меня, а я расскажу кое-что важное для вас.

– Что же меня, по-вашему, интересует? – спросил Кэл, размешивая ложечкой кофе.

– Вас интересует, кто купил изумруд, – невозмутимым тоном произнесла Джини.

– Как?! Вам это известно?! – Кэл в изумлении уставился на нее.

– Я внимательно следила за ходом аукциона. И вот однажды, когда моя съемочная группа сидела в баре, я решила еще раз заглянуть в зал, где проходили сами торги. Зал был пуст, но на столе аукциониста лежала толстая красная тетрадь, куда он заносил все предложения цен. Я подумала: а вдруг он записал цену, предложенную за ивановский изумруд? Ведь он был продан уже после начала аукциона… Я решила, что это мой шанс, и, позабыв о приличиях, раскрыла тетрадь. – Джини перевела дыхание и продолжила: – Красная тетрадь манила меня, как запретный плод – Еву. Мое сердце бешено колотилось: я все время боялась, что кто-нибудь войдет в зал, застанет меня за чтением тетради и… и что прямо из отеля «Ричмонд» я отправлюсь в швейцарскую тюрьму. Как бы то ни было, я на цыпочках пробралась к столу аукциониста и заглянула в тетрадь… Да, на первой же странице была сделана запись о продаже изумруда: лот № 15, крупный изумруд чистой воды, вес – сорок каратов, собственность «Леди», продано за 9260000 долларов.

– Аукционист проявил преступную халатность, – спокойно заметил Кэл.

Джини пожала плечами:

– Его ошибка – мой успех.

Она скользнула взглядом по столу – Кэл так и не притронулся к кофе. Неужели он не поможет ей? Неужели напрасно начала она разговор?

– Я пытаюсь понять, что еще вы мне можете сообщить в обмен на мою информацию, – произнес Кэл после небольшой паузы.

Джини вздрогнула: неужели этот человек начинает торговаться? Неужели он не поверил в искренность ее стремлений?

– Вы, наверное, плохо обо мне подумали, – улыбнулся Уоррендер. – Я просто хотел сказать, что мы теперь должны будем постоянно помогать друг другу.

– Конечно, конечно, – воскликнула Джини. – Я готова помогать вам во всем!

Уоррендер понял, что у него появился прекрасный шанс: Соловский положил глаз на Джини, а ему, Кэлу, необходимо было знать, как далеко зашли русские в поисках «Леди». Конечно, эта девушка сможет вытянуть кое-какую информацию даже из твердокаменного советского дипломата. Разве есть на свете мужчины, способны устоять перед ее чарами?

– Что ж, Джини Риз, я согласен, – произнес Кэл. – Вы говорите мне, кто купил изумруд, а я, в свою очередь, гарантирую вам, что сенсационный репортаж получится…

– Гарантируете? – Джига недоверчиво посмотрела на Уоррендера. – Где же ваши гарантии?

Кэл протянул вперед руку:

– Честное скаутское!

– Изумруд приобрел один посредник из Дюссельдорфа. Его фамилия – Маркгейм.

– В тетради не было записано, по чьему поручению он действовал?

– Не было, – покачала головой Джини.

Кэл нахмурился: конечно, Маркгейм – всего лишь посредник, но, как бы то ни было, эта информация была сейчас очень полезной. Он надеялся, что русским не известно даже это.

– Ладно, мисс Риз, – сказал Уоррендер, наклоняясь поближе к Джини. – Спасибо. А теперь попрошу вас отложить в сторону блокнот, ручку, а также магнитофон – если таковой у вас имеется. Я поведаю вам одну важную тайну. Запомните: до тех пор, пока мы с вами не получим специального разрешения непосредственно из Белого Дома, вы никому ни при каких обстоятельствах не должны рассказывать о том, что сейчас услышите. – Глаза Джини широко раскрылись. – Речь идет о государственной тайне. Хочу, чтобы вы знали: я рассказываю вам об этом лишь потому, что намерен прибегнуть в дальнейшем к вашей помощи.

– Я готова на все, – выпалила Джини.

– После Октябрьской революции, – начал Кэл, – Россия лежала в разрухе. Мировые державы не хотели иметь никаких дел с новым режимом – большевики не получали никакой финансовой поддержки. У молодой советской республики не было средств на развитие сельского хозяйства – народ умирал от голода. Не было денег на развитие промышленности – в стране ничего не производилось, нечем было насытить внутренний и международный рынки. Революционеры конфисковали все банковские вклады, экспроприировали собственность богатых людей, стали распродавать за бесценок культурное достояние России – живопись, драгоценности, антиквариат. Им было известно о накоплениях Ивановых, осевших в швейцарских банках. Они попытались завладеть этими миллиардами. Но, увы, без документа, заверенного личной подписью одного из наследников Ивановых, ломиться в швейцарские банки было бесполезно. Нет подписи – нет миллиардов.

– В те года, – продолжал Уоррендер, – русская тайная полиция называлась ЧК. Это была предшественница нынешнего КГБ. Чекисты надеялись, что кто-то из Ивановых остался-таки в живых: ведь был обнаружен только один труп – труп княгини Аннушки. Были, правда, очевидцы гибели князя Михаила. Агенты ЧК принялись за поиски остальных Ивановых – престарелой княгини Софьи и детей Михаила и Анны – шестилетнего Алеши и четырехлетней Ксюши. Они обрыскали всю Россию, и, когда поиски не увенчались успехом, стали засылать специальных агентов в Европу, США, Южную Америку. Найти следы княжеской семьи так и не удалось, но все равно КГБ до сих пор не потерял надежду…

Семьдесят лет Ивановы были бельмом на глазу большевиков. – Кэл сделал небольшую паузу. – Эта семья олицетворяла все то, что так ненавидели новые правители России, и, вместе с тем, несметные богатства князя оставались недосягаемы для Кремля. И вот сейчас русские решили, что раз на торгах выставлен знаменитый изумруд Ивановых – в том, что это именно ивановский изумруд, мало кто сомневался – значит, жив кто-то из наследников князя Михаила. Им надо найти эту «Леди», последнюю из рода Ивановых, и заставить ее поставить подпись под документом. Тогда миллиарды окажутся в их руках.

– Выходит, все это правда? – произнесла Джини. – Значит, речь идет действительно о миллиардах долларов?

– Да, именно о миллиардах. Вы, наверное, спросите, почему эта самая «Леди» ни разу не пыталась получить эти деньги? Могу вам ответить: она боялась. Боялась, что русские обнаружат ее и убьют. Судя по всему, она надеялась, что разрезанный пополам изумруд останется неузнанным. Но уж кому-кому, а вам-то должно быть понятно, что исторические драгоценности не удается спрятать, разрезав на более мелкие части.

Джини пристально посмотрела на Кэла:

– Но ведь дело не только в миллиардах долларов, не так ли?

Кэл попытался изобразить удивление:

– Не только? В чем же, по-вашему, дело?

– Не притворяйтесь, – выпалила Джини, снова нервно поправляя волосы. – Вы ведь знаете, что русским нужно что-то помимо денег. Русским, а также американцам.

Кэл покачал головой.

– К сожалению, я не могу вам этого сказать. Во всяком случае, сейчас не могу. Потом, когда все закончится, могу пообещать, что материал для эксклюзивного репортажа получите именно вы. Но сначала нам нужно узнать от этого Маркгейма, кто купил изумруд и кто его продал. Нам надо опередить русских в поисках «Леди».

Джини задумчиво посмотрела на мерцающий в камине огонь. Кэл немного помолчал, а потом произнес:

– Я уже говорил, что мне нужна ваша помощь, Джини. Но прошу вас понять: это нужно не мне, а всей нашей стране. И я прошу вас о следующем: узнайте у Валентина Соловского, не он ли приобрел изумруд, используя посреднические услуги Маркгейма. Если окажется, что Соловский тут ни при чем, надо выяснить, кто же загадочный покупатель.

Джини испуганно посмотрела на Уоррендера:

– Но почему… Почему именно я? Мне казалось, что у нас в стране хватает профессиональных шпионов.

– Речь идет не о шпионаже, дорогая Джини. Вам надо просто задать несколько невинных вопросов. Поймите, вам ничто не угрожает. Во время разговора с Соловским вам придется проявить свои профессиональные качества – как вы только что проявили их, беседуя со мной. И потом, вы же получили от меня обещанную информацию, не так ли? Так что теперь вы—моя должница.

Уоррендер кивнул в сторону Соловского, который сидел теперь возле окна и смотрел на снежные вихри, кружившиеся за окном.

– Предлагаю вам хорошенько все обдумать. Завтра, в девять утра, жду вас у себя в номере. Скажете мне о своем решении.

Джини кивнула головой, но в глазах ее по-прежнему был страх.

– Уверяю вас, вы ничем не рискуете, – улыбнулся Кэл. – Им нужна наследница Ивановых, а не вы. – Уоррендер нагнулся и поцеловал Джини руку. – И потом, вы же не Мата Хари. Вы всего лишь талантливый репортер, которому подвернулся прекрасный материал… Материал для эксклюзивного репортажа. Помните, что я вам обещал?

Уоррендер поднялся из-за стола и, помахав Джини, направился к выходу. Казалось, какая-то невидимая сила заставила Джини повернуться в сторону сидевшего у окна человека. Их взгляды встретились. Джини Риз поняла: выбор сделан. Она отлично представляла себе, что надо теперь делать.

 

ГЛАВА 6

Валентин Соловский долго еще не уходил из опустевшего ресторана. Одинокий официант с салфеткой, перекинутой через локоть, терпеливо стоял у дверей, ожидая, когда наконец засидевшийся посетитель допьет последний бокал «Шато-Марго».

Валентин откинулся на спинку стула и молча смотрел на метель за окном. Снегопад был не в диковинку для уроженца России, но он никак не ожидал увидеть такую погоду здесь, в Швейцарии, и уж совершенно не входило в его планы торчать в этой скучной, чопорной Женеве так долго – увы, снегопад не прекращался, надежд на скорое открытие аэропорта практически не было. Он отпил еще один глоток замечательного вина и снова посмотрел в окно. Он думал сейчас о родной Москве, об отце…

День, изменивший коренным образом всю его последующую жизнь, начался обычно. Валентин проснулся рано утром в своей небольшой, но уютной квартире в одном из арбатских переулков… Это был старый, дореволюционной постройки дом. Каким-то чудом он пережил сталинские и хрущевские кампании по реконструкции центра Москвы, и вот совсем недавно в нем был сделан капитальный ремонт – огромные коммуналки переделали в уютные квартиры для партийной номенклатуры. Со старых времен в доме сохранились высокие потолки с лепниной, мраморные камины и ажурные лестницы. Трехкомнатная квартира Валентина была заставлена русским антиквариатом. По иронии судьбы, все эти шедевры – или почти шедевры – Соловский привез в Москву из заграничных командировок. Каждый раз, приезжая в Лондон или Париж, он первым делом бросался по антикварным лавочкам и – насколько позволяла зарплата – приобретал старинные предметы, вывезенные когда-то из России. Напротив, на кухне Валентина царили безделушки из Нью-Йорка, в том числе—красивая старинная кофемолка. На высоких, доходивших до самого потолка стеллажах стояли книги на разных языках – он владел французским, английским, немецким и итальянским так же свободно, как русским…

В доме Соловского не было картин эпохи соцреализма, зато в углу большой комнаты висел фотопортрет Ленина.

Кроме этого портрета, в квартире было еще четыре небольших фотографии в аккуратных, скромных рамках—они стояли на небольшом столике в гостиной.

На одном из снимков был запечатлен его дед Григорий Соловский. Фотография была сделана, когда Григорию стукнуло шестьдесят. Старый большевик крепко стоял на своих коротких крестьянских ногах, приобняв жену Наталью. Ее волосы были седыми, но глаза сохранили удивительный юношеский блеск. Старики Соловские умерли лет десять назад, у Григория было кровоизлияние в мозг, Наталья не вынесла утраты и пережила мужа всего на две недели…

Слева от снимка стояла официальная фотография дяди Валентина – Бориса Соловского: недобрый, вечно подозрительный взгляд, жесткие морщинки в углах рта, лысый, как бильярдный шар, череп. Борис никогда не был женат, хотя по Москве ходили многочисленные слухи о его любовных похождениях. Говорили, что Борис Соловский – настоящий садист, причем не только в отношениях со слабым полом, но и в методах управления КГБ, который он возглавлял на протяжении вот уже семи лет.

На самой большой из четырех фотографий были запечатлены родители Валентина, Сергей и Ирина, в день свадьбы. Оба они широко улыбались в объектив фотоаппарата. Это была любимая фотография Валентина—ни разу в жизни он не видел отца таким счастливым. По возрасту Ирина годилась Сергею в дочери, но было видно, что она от всей души любила своего мужа. Они прекрасно смотрелись вместе: Сергей – высокий, светловолосый, с проницательным взглядом, и Ирина – миниатюрная, стройная балерина, с забранными в пучок темными волосами. Валентин ни разу не видел, чтобы его мать сделала какое-то неловкое движение. Она была грациозна и изящна и на сцене Большого театра, и в саду их большой дачи в Жуковке.

На последней фотографии была запечатлена одна мать. Ирина, дочь сельского плотника и его неграмотной жены, выглядела как настоящая принцесса в кружевной пачке Авроры в «Спящей красавице».

Валентин жил в этой квартире вот уже десять лет, время от времени уезжая в заграничные командировки. Единственное, что могло бы заставить Валентина добровольно покинуть эти уютные стены, было продвижение по служебной лестнице – высокопоставленным партийным чиновникам полагались более роскошные апартаменты… Валентин мечтал о карьере с детских лет.

Он всегда был законопослушным мальчиком: и пионером, и когда в четырнадцать лет вступил в комсомол. Лишь единицы нарушали общие правила. Валентин хорошо помнил, как у него в школе ребята издевались над двумя учениками, чьи родители ходили в церковь. Жизнь несчастных детей была невыносимой. Вскоре, однако, эти двое перестали ходить в школу. Через некоторое время Валентин узнал, что всю их семью выселили из Москвы куда-то на север.

Валентин Соловский окончил факультет международного права МГИМО, после чего провел в качестве младшего офицера несколько месяцев на военных сборах в полку спецназа под Рязанью. На знамени полка был начертан лозунг: «Будь готов пожертвовать собой ради социалистической родины!», и солдаты стремились во всем следовать этому лозунгу. Они беспрекословно выполняли любые приказы офицера, зачастую рискуя при этом жизнью. Вскоре выпускники института стали специалистами не только в международном праве, но и в стрельбе, метании гранат, угоне автомобилей и самолетов. Солдаты жили в тесных, темных казармах, дни и ночи проходили в боевой подготовке. Сразу же после подъема начинались учения, потом – после небольшого обеденного перерыва – упражнения продолжались. Каждое воскресенье отличившимся давали увольнительную – они имели право погулять по городу. Домой никого не отпускали. Впрочем, было одно исключение: у одного из солдат умер близкий родственник, и он получил трехдневный отпуск, чтобы съездить на похороны.

Солдатам выдавали карманные деньги, которых едва хватало на сигареты. Употребление спиртного было строго запрещено.

Валентин так и не смог понять, что тянет молодых парней в спецназ – ведь многие шли сюда добровольно. Все-таки жизнь офицера была намного легче – приходилось мало спать и есть, много тренироваться, но не было этой ужасной муштры, которой ежедневно подвергались солдаты. Валентин не боялся трудностей, но не любил жестокость – а именно ее прививали бойцам спецназа… Впрочем, он никогда не помышлял уклоняться от военной службы: он знал, что это его долг. Поэтому, когда по окончании сборов под Рязанью его послали на шесть месяцев в Афганистан военным советником, он не сопротивлялся и спокойно поехал в эту горячую точку.

С юных лет Валентин знал цель своей жизни. Ему незачем было далеко ходить за примером. Все его родственники – дед, отец, дяди, знакомые были высокопоставленными партийцами. Он уверенно шел по их стезе.

Но помимо карьеры у Валентина был еще один интерес – он унаследовал его от отца. Оба были меломанами. Когда Валентин был еще мальчиком, отец часто брал его с собой в Большой – на спектакли с участием матери. Почти каждую неделю, если отец не был занят на службе, они ходили на симфонические концерты и в оперу. Они могли подолгу, затаив дыхание, сидеть в мягких, темно-красного бархата креслах, растворяясь в дивных звуках музыки. Никогда Валентин не чувствовал такую близость с отцом, как в эти моменты. После концертов Сергей вел сына ужинать в свой любимый ресторан. В ресторане выступал цыганский ансамбль и, к удивлению Валентина, отец знал наизусть все их романсы и часто подпевал им.

Но Сергей Соловский беспокоился за сына. Когда Валентин получил свое первое назначение в МИД, отец впервые решился высказать ему свои опасения. Это было после семейного ужина, устроенного на даче в честь выхода Валентина на престижную работу. Они гуляли вдвоем по тенистым аллеям и Сергей говорил:

– Не будь слишком честолюбив, Валентин. Ты рискуешь остаться без любви в этой жизни. Пойми: любовь – это единственное свободное чувство, которое все еще разрешено в России, а что может быть важнее любви?

– Что ты, что ты, папа, – растерянно проговорил Валентин. Но все же он твердо знал: главное для него – карьера. Он должен был прийти к власти. Во что бы то ни стало. У него были все данные для того, чтобы оказаться избранным Генеральным секретарем ЦК. Валентин заранее знал, что он будет делать, когда окажется в Кремле. В последние годы из некоторых регионов поступали тревожные сообщения: наметилась волна сепаратизма. Железной рукой он задавит национальные движения, он объединит страну так, как не удавалось это ни русским царям, ни Ленину, ни Сталину. Обновленная Россия займет господствующее положение в мире…

Казалось, ничто не препятствовало планам Соловского. Он быстро продвигался по службе. Валентин использовал заграничные командировки для того, чтобы изучать слабые места враждебного лагеря. Он знал: эти наблюдения еще пригодятся ему в будущем.

Когда три месяца назад отец позвонил ему в Вашингтон и сказал, что он должен немедленно приехать в Москву по срочному делу, Валентин был очень удивлен. Удивление лишь возросло, когда Сергей объяснил сыну, зачем он вызвал его в Россию. На рынке наконец появились драгоценности Ивановых. Москва распорядилась немедленно найти продавца и доставить его в Россию. Шеф КГБ Борис Соловский, который был назначен на заседании Политбюро руководителем операции, решил поручить непосредственное ее проведение своему племяннику Валентину.

– Но почему именно я? – пытался возразить Валентин, меряя шагами отцовский кабинет в Кремле. – Неужели у КГБ не хватает своих людей?

Отец как-то странно посмотрел на Валентина и сказал.

– Видишь ли, Валя, это дело необычное, я бы сказал, деликатное. Американцам известно, зачем нам понадобился владелец изумруда. Поэтому нам нужен такой человек, как ты. Ты дипломат, можешь свободно путешествовать по всему свету, не привлекая к себе лишнего внимания спецслужб. Более того, ты можешь принять участие в торгах и постараться купить камень. Но не думай, что ты будешь действовать в одиночку—люди Бориса знают свое дело: они тоже займутся поисками «Леди». Короче, завтра же ты сможешь обсудить все детали с Борисом. – Сергей Соловский вытянул вперед руку, показывая, что вопрос решен окончательно. – А сейчас я собираюсь в концертную студию «Останкино». Там будут снимать заключительный концерт конкурса молодых исполнителей. Поехали вместе?

Всю дорогу в «Останкино» они ехали молча. Валентин понял, что у отца были достаточно веские причины молчать: ни шоферу, ни бронированному «ЗИЛу» нельзя было доверять. Где гарантия, что вездесущие люди Бориса не подкупили водителя и не напичкали «жучками» лимузин? В Кремле не привыкли доверять… По приезде в телецентр Сергей отпустил шофера, сказав ему приезжать через два часа.

По окончании концерта Сергей предложил сыну прогуляться по парку имени Дзержинского. Они перешли дорогу и углубились в старый сад.

– Мне нужно с тобой серьезно поговорить, – сказал Сергей, когда они отошли подальше от центральной аллеи. – Не думал я, что придется кому-нибудь открыть эту тайну. Я хотел, чтобы она умерла вместе со мной. Твой дед так никому об этом и не рассказал.

Валентин удивленно посмотрел на отца.

– Ты наверное, обращал внимание на то, что мы с братом совершенно не похожи, – начал Сергей. – Теперь я могу открыть тебе всю правду. Я не родной сын Григория Соловского. Он усыновил меня, когда мне было шесть лет.

– Усыновил? – воскликнул Валентин и замер на месте. – Впрочем, меня это нисколько не смущает. Какая разница, кто твои настоящие родители? Ты был воспитан дедушкой Гришей и, самое главное—ты мой родной отец!

– Это смущает Бориса, – спокойно заметил Сергей. – Он с детства был туповат, неспособен в учебе – всегда мне завидовал. Он видел, как сильно мы отличаемся. В возрасте шести лет я уже свободно говорил по-английски и по-французски – как настоящий русский аристократ. Я всегда был лучшим учеником в классе – учителя были довольны моими успехами. Борис все время завидовал мне, а я… я боялся его. Ты сам знаешь, какой это жестокий, подлый человек. Психопат. – Сергей Григорьевич повернулся к Валентину. – Я хочу, чтобы ты понял: Борис наш общий враг. Твой и мой. Для него существует только черное и белое—никаких полутонов. И тех, кого он хочет убрать с дороги, он просто убивает.

Они шли под вековыми дубами. После минутной паузы Сергей продолжил:

– Больше всего раздражало Бориса, что Григорий Константинович никогда не говорил, кто я, откуда. Он ограничивался тем, что называл меня беспризорником, подобранным на станции. Борис с самого начала подозревал, что я дворянский сын. Как только у него появилась возможность, он начал наводить справки… Если бы ему стало ясно, кто я такой, он имел бы все основания расправиться со мной. – Сергей тяжело вздохнул. – Всю жизнь я иду по канату, протянутому над пропастью. Позади – моя прошлая жизнь, впереди – настоящая. Увы, я так и не стал до конца другим человеком. Я разрываюсь на части: с одной стороны, я не могу забыть детство, которое у меня отняли, с другой – я верен той системе, которая меня воспитала. И каждый раз, стоило мне покачнуться, на горизонте появлялся Борис, готовый подтолкнуть меня в пропасть. Я решил никогда не жениться. Я подверг бы слишком большому риску свою жену – это было бы нечестно по отношению к ней. Стоило им узнать, кто я такой на самом деле, меня бы немедленно уничтожили. Но судьба решила иначе: я встретил твою мать и полюбил ее. Мне было уже много лет.

Я успокаивал себя тем, что, если до сих пор Борису не удалось выяснить, кто я такой, он уже никогда не узнает этого.

Борис пришел на нашу свадьбу в приподнятом настроении, – продолжил Сергей. – Он все время шутил, смеялся, произносил тосты. Никогда я не видел брата таким веселым. Когда мы отправлялись в свадебное путешествие, он передал мне запечатанный конверт.

– У меня для тебя небольшой сюрприз, – сказал он, хитро улыбаясь. Он выдержал паузу и добавил: – А может быть, не Сергей? Может быть, звать тебя Алексеем?

– Никогда не забуду этот момент. Борис зловеще расхохотался. Это был смех сумасшедшего, смех маньяка. Впрочем, он действительно больной человек. – Сергей Григорьевич перевел дыхание. – В конверте была фотография моего настоящего отца.

Отец и сын продолжали путь по тихой аллее, и Валентин никак не мог понять, почему фотография настоящего отца, то есть его деда, имела такое большое значение для шефа КГБ.

– Мне стало ясно: Борис все знает, – произнес Сергей. – И вот с того самого дня, с нашей свадьбы, я ждал удара… Ждал днями, неделями, месяцами. Я был похож на несчастного приговоренного, который уже положил голову на плаху и теперь дожидается лишь удара топора. И вот наконец до меня дошло, почему топор так долго не опускается: Борис знал, кто я такой. Знал, но не имел доказательств. Моего сходства с изображенным на той старой фотографии человеком – ты тоже очень похож на него, Валя, – было недостаточно, чтобы убедить руководство страны, что в их ряды затесался потенциальный враг. В конце концов, это могло быть простое совпадение, а выступая с инициативой против меня, Борис поставил бы под угрозу свою собственную карьеру. Ему до сих пор требуется это доказательство. Он постоянно носит в своем бумажнике дубликат этой старой фотографии. Он знает, что мне это известно, а я знаю, что он до сих пор ни о чем не забыл.

– Неужели так важно, кем был твой отец? – спросил Валентин.

– Да, сынок, это очень важно, – спокойно ответил Сергей, доставая из внутреннего кармана старинное кольцо, которое постоянно носил с собой с той самой страшной ночи 1917-го года. Крупный яркий рубин был заключен в изящную золотую оправу. Сергей протянул кольцо сыну. – Это все, что мне досталось в наследство от родителей. Они были одними из самых богатых людей России. В расстрельном списке ЧК их фамилия значилась вскоре после самих Романовых… Мой отец – твой дед – князь Михаил Иванов. Эти миллиарды и эти копи принадлежали нашей семье. И та, кого тебе придется найти и доставить в Россию, приходится тебе двоюродной сестрой. Она твоя родственница, Валя. Ты привезешь ее в Россию, а здесь Борис расправится с ней.

Они развернулись и пошли обратно, к выходу из парка. Скоро должен был вернуться шофер. Сергей рассказал сыну обо всем, что произошло в ту страшную ночь возле станции Ивановское. Валентин молча слушал отца и чувствовал, как рассыпаются перед глазами прежние иллюзии, летят в тартарары честолюбивые планы… Жизнь оказалась совершенно другой, чем он себе представлял.

Валентин допил свое вино, сунул терпеливому официанту чаевые и медленно вышел из ресторана.

Он направился в зал отдыха и сел у окна. Возле камина сидел Кэл Уоррендер и о чем-то серьезно разговаривал с американской тележурналисткой Джини Риз. Соловский завидовал сейчас Кэлу – его спокойствию, уравновешенности. К тому же, он беседовал с такой красивой девушкой… Это была самая настоящая Американская Роза – Валентин всю жизнь мечтал о такой девушке – длинноногой, стройной, хрупкой…

Валентин заказал кофе. Интересно, о чем они говорят, подумал он. Из его памяти не уходили слова отца: «Она твоя родственница, твоя двоюродная сестра… Ты привезешь ее в Россию, а здесь Борис расправится с ней…» Валентин сразу же понял, зачем понадобилась Борису эта «Леди». Его волновали не столько стратегические интересы России, сколько возможность расправиться наконец с Сергеем. С ее помощью председатель КГБ надеялся найти доказательства тому, что Сергей Соловский – сын Михаила Иванова. Борис желал гибели его отцу!

Валентин давно уже понял, что для того, чтобы сделать политическую карьеру, необходимо быть готовым на самопожертвование. Политический лидер – всегда на виду. В любой момент с него могут потребовать отчет за свои действия, он должен служить примером для народных масс… Валентин задумался, что ему делать в этой ситуации.

На первом месте был для него долг перед Родиной. Ведь сейчас вставал вопрос о нарушении мирового равновесия. Если бы он нашел «Леди» и доставил ее в Россию, его страна не только получила бы доступ к миллиардным богатствам Ивановых – Валентин нисколько не сомневался, что эти деньги по праву принадлежат государству, но, что было еще важнее, раз и навсегда был бы положен конец бесконечным спорам о правах на раджастанские копи.

Валентин понял: у него был только один способ спасти жизнь отцу (а заодно и себе самому) и помочь России. Более того, выполнив свой план, он смог бы добиться всего, чего ему так хотелось. Он был обязан найти «Леди» раньше американцев. Найти и убить. Прежде чем она попадет в лапы Бориса. С горечью Валентин подумал, что впервые ему пригодятся знания, полученные в лагере спецназа под Рязанью… Как бы то ни было – «Леди» может быть только благодарна ему – он не причинит ей боли… Что до Бориса, то не зря говорили, что это садист. Валентин не позволит пытать свою сестру в застенках КГБ.

Игра началась, подумал Валентин. Чего бы это ему ни стоило, он обязан найти «Леди» первым.

Он отвернулся от окна. Его взгляд встретился с взглядом Джини Риз. Кэл Уоррендер ушел, она сидела в полном одиночестве. Соловский взял в руку рюмку коньяка и подошел к Джини:

– Добрый вечер, мисс Риз, – сказал он, кивая головой в сторону окна. – Если не ошибаюсь, мы оба оказались заперты непогодой в этом месте. Почему бы нам не скоротать время вместе? Предлагаю выпить.

С трудом сдерживая волнение, Джини подняла голову и, посмотрев Валентину в глаза, произнесла:

– Почему бы и нет, мистер Соловский?

 

ГЛАВА 7

Мэриленд

Владение «Тихие поляны» полностью соответствовало своему названию: из окна Мисси открывался прекрасный вид на бесконечные изумрудно-зеленые луга и чистое голубое озерцо, у берегов которого дикие утки вили себе гнезда. Внезапное похолодание, к счастью, так и не погубило раньше обычного расцветшие в этом году вишни, и сейчас Мисси любовалась их тонкими ветвями, усыпанными нежно-розовыми цветами.

– Какой замечательный день! – сказала с улыбкой сестра Сара Милгрим. – Может быть, выйдем погулять? Как вам такое предложение? Посмотрим на утиные гнезда…

– Это не простые утки – дикие, – со знанием дела заметила Мисси. – Посмотрите, какие у них зеленые головки. И потом, Сара, сколько раз можно просить вас не обращаться со мной как с маленькой девочкой или выжившей из ума старухой. У меня пока что с головой все в порядке. – Сестра стала расчесывать ей волосы, и Мисси поморщилась: – Впрочем, у меня с головой все в порядке, пока вы не начинаете ее расчесывать.

Сестра Милгрим улыбнулась. Сегодня утром Мисси была явно не в духе. От этой старушки было невозможно ничего скрыть: по одному взгляду она могла догадаться, когда Сара поссорилась с очередным кавалером.

– Какие у вас красивые волосы, Мисси, – сказала Сара, – расчесывая длинные шелковые пряди. – Эти серебряные косы придают вашим глазам фиалковый оттенок.

– Фиалковый? – переспросила Мисси. – Нет, дорогая, фиалки любила не я, а Аннушка. Стоит мне закрыть глаза, как я начинаю ощущать этот дивный запах…

– Аннушка? Не знаю, не знаю, во всяком случае, могу поклясться, что у нее не было таких роскошных волос, как у вас. Наверное, в молодости вы были просто неотразимы. Должно быть, хватало у вас мальчиков.

– Нет, Сара, мальчиков у меня не было – одни мужчины. Их было в моей жизни четверо, – Мисси глубоко вздохнула. – И любила я по-настоящему того из них, за кого так и не вышла замуж. Это была моя первая и единственная любовь.

– Говорят, первая любовь – самая сильная, – задумчиво произнесла Сара, глядя в зеркало на отражение Мисси. – Почему же вы не поженились?

Мисси прикрыла глаза и сказала:

– Он умер. Это было так давно, что даже не верится, что вообще это когда-то было…

Сара Милгрим собрала волосы Мисси в большой пучок.

– Извините, Мисси, – сказала сестра Милгрим, – не хотите ли выпить чашечку вашего любимого чая? Я быстренько заварю его и принесу сюда. Хорошо?

Мисси услышала стук двери. Снова она осталась наедине со своими воспоминаниями. Что с ней стало? Наверное, она и впрямь начала выживать из ума, раз болтает так просто об Аннушке. Надо быть поосторожнее – особенно после того, что увидела она по телевизору. Милгрим может запомнить это имя – Аннушка… Потом она прочитает в какой-нибудь газетенке очередной репортаж о сокровищах Ивановых и сопоставит двух Аннушек. Кстати, почему так долго не звонит Анна? Мисси начала беспокоиться. Она глубоко вздохнула. Когда вся эта история только начиналась, ей и в голову прийти не могло, что все затянется так надолго.

Если бы Епифанов не нашел их тогда в лесу, Мисси не сидела бы сейчас в этом кресле, а бесценная диадема Ивановых попросту пропала бы навсегда.

Россия

Мисси открыла глаза. Она не могла ничего понять: лежит под теплой периной, в уютном фланелевом халате, руки и ноги слегка покалывает – кровь возвращается в окоченевшие члены. Отблески пламени осветили бревенчатые стены. Мисси услышала какие-то голоса. Она приподнялась в постели и огляделась. За столом посреди комнаты сидела княгиня Софья, такая же величественная, как всегда. Она пила горячий чай из граненого стакана. Возле печки лежал свернувшийся клубком Виктор, от его шерсти пахло мокрой овчиной. Маленькая Ксения весело болтала по-английски с пятью карапузами, смотревшими на нее широко раскрытыми глазами. Мисси сообразила, что это, скорее всего, домик начальника станции – и тут же в памяти встали страшные события ночи… Мисси задрожала, по щекам потекли слезы.

– Успокойтесь, – обратилась к ней хозяйка дома. – Вы в надежном месте. Муж нашел вас в лесу и доставил сюда. Сейчас я принесу вам горячего чаю, а потом, когда вы немного придете в себя, накормлю вас щами.

В глазах Епифановой Мисси прочитала сочувствие. Она поняла, что жена начальника станции все знает.

Мисси пила чай мелкими глоточками – он обжигал горло, но так и не мог согреть сердце бедной девушки.

Она вспомнила, как лежала на снегу… Когда краском увез Алешу, ей хотелось только одного: умереть. «Соловский, Соловский» – это имя навсегда осталось в ее памяти. На какое-то время она потеряла сознание. Очнувшись, услышала какие-то странные звуки. Подняла голову – это были волки. Выходит, ей не суждено мирно уснуть навеки в морозном лесу! Ее разорвут голодные хищники!

Зверь подошел ближе, тронул неподвижно лежавшую девушку лапой. Мисси вспомнила, что Миша когда-то говорил ей, что волки предпочитают мертвечину и редко трогают живых. Мисси услышала, как из лесу выбежало еще несколько волков. Вдруг раздался громкий лай, и она увидела, как навстречу стае выскочил верный Виктор – он стремглав бросился на вожака и вцепился ему в горло. Отпустив бездыханного врага, пес кинулся к остальным, окружившим труп несчастной Аннушки. Потом он рванулся к Мисси. Он остановился возле нее, устремив на девушку свой преданный взгляд. Из разодранного уха сочилась кровь.

Неожиданно для самой себя Мисси почувствовала прилив жизненных сил. Ей нужно выжить. Во что бы то ни стало. Ведь ей было всего восемнадцать – она хотела жить, жить долго… Кроме того, на ее хрупкие плечи была возложена огромная ответственность. Ей нужно было спасти Мишину дочку. Она попыталась встать, но ноги не слушались. Сердце бешено колотилось. Вдруг перед глазами потемнело, и она снова потеряла сознание. Очнулась только в доме Епифанова в Ивановском.

К Мисси подошла княгиня Софья. Она присела на край кровати, взяла девушку за руку и сказала:

– Слава Богу, с вами все в порядке, Мисси. Если бы не вы, моя внучка погибла бы вместе с остальными. Я утешаюсь лишь тем, что Миши больше нет в живых: он никогда не узнает о страшной смерти жены и сына.

Отказываясь верить услышанному, Мисси в ужасе посмотрела на старую княгиню.

– Увы, это так, – проговорила та. – У меня нет никаких сомнений, что Миша погиб. Я чувствую это своим материнским сердцем. – Она прижала руку к груди. – Я только никак не могу понять, за что его убили. Мой сын был хорошим человеком. Как и его отец и дед, он был, если можно так выразиться, образцовым помещиком… заботился о крестьянах, как любящий отец. Боролся за их права в Думе. За что? За что же его убили, Мисси? Как могли они поднять руку на такого хорошего человека? Кто позаботится о них после его гибели? И как… как осмелились они так обойтись с Аннушкой?!

Софья отвернулась от Мисси и уставилась на мерцавший в печке огонь. В глазах старой княгини не было ни слезинки.

– Епифанов так и не смог найти тела Алеши, – сказала она после небольшой паузы. – Наверное, его успели съесть волки…

– Нет… – начала было Мисси, но вовремя осеклась: зачем рассказывать Софье всю правду об Алексее? Пусть лучше считает, что мальчик погиб. Мисси прекрасно понимала, что он навсегда потерян для семьи. Отвернувшись к стене, она снова впала в забытье.

Когда она пришла в себя, ставни были по-прежнему наглухо закрыты. Жена Епифанова резала буханку ржаного хлеба. Княгиня Софья лежала на соломенном тюфяке, Ксения сидела возле бабушки. Верный пес лежал посередине комнаты. Больше в комнате никого не было, и Мисси решила, что остальные ушли спать.

– Наконец-то ты проснулась, – улыбнулась ей Епифанова. Сейчас принесу щи. И не вздумай отказываться, – добавила она, – тебе нужно хорошенько есть – иначе где взять силы, чтобы выбраться отсюда?

Мисси села на тяжелый деревянный стул к выскобленному до белизны сосновому столу, чтобы послушать хозяйку.

Она рассказала, что поезда в России давно уже сбились с графика. Нет угля, и теперь вместо него использовали сосновые поленья, которые были ненадежным топливом. Часто поезда замирали посреди заснеженных просторов, и сдвинуть их с места не было никакой возможности. Каждый раз, когда в сторону Ивановского отправлялся очередной поезд, Епифанову как начальнику этой крошечной станции посылали телеграмму – оставалось ждать, когда обещанный поезд наконец доберется до Ивановского…

– Когда же будет ближайший поезд? – поинтересовалась Мисси.

Епифанова пожала плечами: кто ж его знает. Если раньше до ближайшей станции было четыре часа, то сейчас могло не хватить и четырех суток. Она сказала, что надо подумать о маскировке – солдаты обыскивают поезда, ища изменников.

Мисси отхлебнула щей и задумалась о странностях этого мира, она, дочь знаменитого оксфордского профессора, вдруг стала «подозрительным лицом» в этой чужой для нее стране.

Как весело все начиналось год назад, когда они с отцом отправились в очередное путешествие. На этот раз отец собирался побывать в местах последних археологических раскопок в Турции.

Профессору Маркусу Октавиусу Байрону было уже за пятьдесят, когда он женился на очаровательной девушке по имени Элис Ли Джеймс. Радости пожилого профессора не было границ, когда три года спустя жена подарила ему дочь. Девочку назвали Верити, но дома все звали ее Мисси. Когда Мисси было всего восемь, ее мать умерла от воспаления легких. С того времени отец стал единственным близким ей человеком. Кроме отца, у нее никого и ничего не было. Маркус, в свою очередь, в своей дочери души не чаял. Он повсюду брал ее с собой. К четырнадцати годам Мисси успела побывать на раскопках в Греции, Индии и Египте. Она с восторгом залезала в древние гробницы, старательно вытирала пыль веков с бронзовых кинжалов, не гнушалась самой черной работой в экспедициях. Но всегда ее тянуло домой – в старинный, давно не крашенный коттедж в тенистой аллее по соседству с Тринити-колледжем в Оксфорде.

Отец часто говорил Мисси, что она очаровательна, но Мисси считала, что отец необъективен – просто она напоминала ему покойную жену. Действительно, Мисси была очень похожа на мать. Она унаследовала от Элис Ли фиалковые глаза, молочно-белую кожу и роскошные каштановые волосы. Мисси всегда казалось, что ее очень портит чрезмерная худоба: скулы выпирали, нос казался слишком крупным. Кроме того, у нее были очень длинные ноги – она была выше многих своих сверстников-мальчишек.

Мисси сидела за столом и, прикрыв глаза, думала об отце – ей совершенно не хотелось есть. Профессор Маркус Байрон был высок, худощав и сутул – годы, проведенные над старинными фолиантами по истории, не пропали бесследно. Его седая борода пропахла манильскими сигарами и португальским портвейном…

Мисси с трудом сдержала слезы, вспомнив, как она подходила к массивной дубовой двери кабинета отца и тихонько стучалась. Вскоре из-за двери раздавалось привычное «Intra» – отец всегда приглашал войти на своем любимом языке – царственной латыни. Старый профессор улыбался, откладывал книгу в сторону и сажал Мисси к себе на колени, слушая ее рассказы о том, как прошел очередной день в школе. Впрочем, иногда Мисси замечала, что отец не может отвлечься от своих греков и римлян и слушает ее рассеянно…

Профессор Байрон позаботился о хорошем образовании дочери. Однажды вечером, позвав Мисси к себе в кабинет, он торжественно заявил ей, что девочки должны быть образованы не хуже мальчиков, и послал дочь учиться в знаменитую Оксфордскую подготовительную школу, где на весь класс она была единственной представительницей прекрасного пола. Сначала ее не хотели принимать, но имя отца возымело действие – никто не посмел отказать дочери знаменитого ученого. За время учебы Мисси так и не научилась ощущать себя девочкой – ее окружали парни, и она считала себя такой же, как они. Когда в один прекрасный день она сообщила отцу, что хочет научиться играть в регби, он впервые задумался о том, чтобы перевести ее в женскую школу. Но старый профессор нисколько не жалел, что Мисси провела столько времени в «мужской» компании – подготовительная школа, по его твердому убеждению, была единственным местом, где человеку могли привить тягу к знаниям. К тому же Мисси благополучно миновала искушение, портящее большинство ее сверстниц: она не стала жеманной трусихой.

Мисси вздохнула и открыла глаза: вокруг были те же бревенчатые стены, почти незнакомая русская женщина пекла хлеб. Только сейчас девушка поняла, что Оксфорд и детство остались далеко позади.

Профессор Байрон готовился к экспедиции в Турцию на протяжении целого года. В одном из научных журналов он вычитал, что в ходе раскопок неподалеку от Эфеса обнаружены следы древнейшей цивилизации в Малой Азии. Мисси пыталась отговорить отца от этой поездки. Лето в Турции – страшная жара, говорила она, мириады комаров, нехватка питьевой воды, не лучше ли подождать до осени? Увы, отец был непреклонен: он вцепился в свою идею, как ребенок в новую игрушку. Спорить с ним было бесполезно.

В конце концов Маркус Байрон пошел на компромисс: он согласился провести экспедицию в два этапа: в мае-июне, когда было еще не так жарко, а потом продолжить раскопки осенью. В июле и августе профессор решил наконец воспользоваться приглашением своего старинного знакомого князя Михаила Иванова и съездить в Санкт-Петербург. Маркус познакомился с Мишей много лет назад, когда тот изучал в Оксфорде древнюю историю. С тех пор между профессором и князем завязалась переписка.

Маркус Байрон торжественно пообещал дочери беречь себя, но, как и предполагала Мисси, выполнить это обещание так и не смог. Он работал день и ночь: днем спускался в раскопы, ночью подолгу засиживался за книгами и тетрадями при свете керосинки, не обращая внимания на назойливых комаров. Через три недели у старика появились первые признаки малярии. Раскоп находился вдали от селений, ближайшая больница – не менее чем в ста милях от этого места… Хинин и патентованные средства, которые взяла с собой из дому Мисси, почти не помогали. Состояние отца быстро ухудшалось. Мисси сутками не отходила от его постели, и через неделю ему стало немного лучше. Он встал с кровати и бодрым голосом заявил, что хочет немедленно вернуться к работам… Но Мисси заметила, что глаза отца утратили былой блеск, стали трястись руки. Перед ней стоял глубокий старик.

Мисси умоляла отца немедленно вернуться в Англию, но тщетно: единственное, чего ей удалось добиться – это уговорить Маркуса поехать в Россию, где он смог бы хорошенько отдохнуть в поместье Ивановых в Крыму.

Место, куда они приехали, напоминало дворец: мраморные лестницы, фонтаны с родниковой водой, зимний сад, десятки слуг… Но профессору неожиданно стало плохо. Лучшие доктора пытались помочь ему, но напрасно. Перед смертью он позвал к себе дочь, крепко взял ее за руку и сказал:

– Будь осторожна, Мисси. Впереди у тебя большие перемены. – Маркус глубоко вздохнул и предал Богу душу.

Мисси осталась одна на всем белом свете – у нее не было ни друзей, ни близких.

Профессора похоронили на следующий день в ограде небольшой православной церкви на вершине холма. С этого места открывался дивный вид на иссиня-черное море. Князь Михаил не успел приехать из Петербурга на похороны своего учителя. На панихиду собрались друзья князя, жившие по соседству.

На поминках они смотрели на бедную девушку с сочувствием и удивлением.

– Почему она не плачет? – шептали они. – Бедняжка… Ей ведь всего шестнадцать. Князь говорил, что у нее нет никого, кроме отца… Что же с ней будет?

Слезы пришли к ней на следующий день, в купе курьерского поезда, мчавшего ее в Петербург, к князю Михаилу. Когда наконец она оказалась в северной столице и увидела этого человека, Мисси почувствовала, что в ее жизни наступили перемены, которые предрек ей перед смертью отец.

Князю Иванову принадлежало в Петербурге несколько больших домов. В них мирно жили многочисленные дальние родственники князя. Старые двоюродные бабушки вязали на спицах и вспоминали дни своей молодости. Воздух был напитан мятой и одеколоном. Ивановы были очень гостеприимны – кроме родственников, в каждом из домов обязательно гостил какой-нибудь близкий или дальний знакомый. Но юная англичанка Верити Байрон заняла особое место среди этих гостей. Ивановы приняли осиротевшую девушку в свой дом, и вскоре она стала полноправным членом их большой, дружной семьи. Конечно же, с того самого дня, когда Мисси впервые увидела князя Мишу, она безнадежно влюбилась в него.

Оглядываясь в прошлое, Мисси жалела об одном: что все так быстро прошло. Порой ей хотелось, чтобы ничего этого вообще не было. Если бы они не поехали в Турцию, отец был бы жив… Если бы она не влюбилась в Мишу Иванова, она спокойно жила бы сейчас в Оксфорде. Если бы в России не произошла революция, они жили бы все вместе – она, Миша, остальные Ивановы – в Варышне… Ей не пришлось бы прятаться, спасаясь от красного террора… Но то, что свершилось—свершилось. Мисси осталась один на один с судьбой, затерянная в снегах России… Впрочем, она была не одна: с ней были маленькая Ксюша и княгиня Софья – ребенок и старая женщина, и она отвечала за них…

Два дня, проведенные в Дворске в ожидании поезда, показались Григорию Соловскому вечностью. За все это время Алексей не вымолвил ни слова. Он ни на шаг не отходил от Григория, пожирая его своими огромными испуганными глазами. Куда бы ни пошел Соловский – в пекарню, на вокзал – мальчик все время ходил за ним по пятам. Только в присутствии Соловского Алексей соглашался съесть несколько ложек щей с ломтем черного ржаного хлеба.

Старый паровоз – за неимением угля в его топку кидали сосновые чурки – медленно продвигался по русским просторам, изрыгая едкий дым и искры… Наконец, издав пронзительный гудок, он подтянулся к перрону. Откуда-то из-под навеса высыпала огромная толпа людей с узлами и кошелками. Отчаянно распихивая локтями стоявших рядом, люди бросились на штурм набитого битком поезда. Вагон, предназначенный для Григория, сохранил еще былую роскошь – раньше он принадлежал одному из высших чинов министерства путей сообщения. Вагон цепляли к поездам, и чиновник инспектировал дороги. Сейчас место чиновника занял Григорий. В вагоне не было света и отопления, но широкие полки были покрыты мягким бархатом. Двое красноармейцев принесли бидон щей, несколько буханок хлеба и свечи. По сравнению с другими пассажирами, с трудом разместившимися на жестких деревянных скамьях и даже на багажных полках, Григорий и его спутники роскошествовали.

Натужно загудев, поезд отошел от перрона. Время от времени он останавливался, и тогда Григорий выскакивал из вагона и бежал вдоль путей к машинисту – выяснить, в чем дело. Увы, паровоз был очень стар, топлива было мало – даже под страхом смерти машинист не мог обеспечить быструю езду.

Красноармейцы в серых шинелях с трудом протискивались по коридорам поезда, проверяя документы. Когда у них возникали сомнения, звали Соловского – он все-таки был краскомом. Когда речь шла о крестьянах или рабочих, Григорий всегда шел им навстречу – даже если у них были не в порядке документы. Но когда солдаты сообщили ему, что в одном из вагонов едет подозрительная молодая англичанка, Соловский не сразу решил, что делать.

Она стояла в проходе под конвоем двух красноармейцев. Григорий обратил внимание на две вещи: очень красива и очень зла. Ее фиалковые глаза светились гневом – она не скрывала неприязни к солдатам, крепко державшим ее за обе руки.

– Прикажите им немедленно отпустить меня! – сказала девушка на чистейшем русском языке. – Они не имеют права обращаться таким образом с английской подданной.

Она обернулась к Григорию и тотчас же узнала его. Ей захотелось броситься к краскому и спросить, где Алеша, но усилием воли она подавила это желание. За долгие часы, проведенные в доме Епифановых, Мисси и Софья приняли решение навсегда забыть о том, что было в прошлом. Если они станут искать Алешу, гибель неминуема. Мисси еще раз подумала, что, скрыв от княгини Софьи правду о том, что мальчик жив, она поступила правильно. Они не должны жить прошлым… Прошлое затянет их в могилу. А Мисси очень хотелось жить…

По приказу Григория солдаты отпустили Мисси. Она сделала шаг назад, потирая запястья и стараясь не смотреть в глаза Соловскому. Что если он узнает ее? Мисси почувствовала сухость во рту – такое бывало с ней от страха. Она убрала руки за спину, чтобы Соловский не заметил, как они дрожат. Григорий внимательно смотрел на англичанку. Она была в пути вот уже двенадцать часов. Отопление в поезде не работало, и, если бы вагоны не были набиты битком, никакие ватники и шали не спасли бы пассажиров от холода. Губы Мисси были совсем синие. Епифанова дала в дорогу узелок с едой, но Мисси и Софья боялись, что голодные соседи отнимут ее, и решили дождаться темноты. Никто не знал, сколько дней придется провести в поезде, и несчастные путешественницы были вынуждены экономить свои запасы – ржаной хлеб и пирожки с картошкой. Многие крестьяне были пьяны – пытаясь согреться, они без конца пили самогон. Мисси и Софья боялись заснуть – кто знает, что придет на ум пьяному мужику в темном поезде?

Беглянки надеялись лишь на чудо: вдруг их не арестуют чекисты, не зарежут грабители, вдруг им все-таки хватит еды, пока поезд доедет до Петрограда? Вдруг оттуда им удастся добраться до Крыма, где власть по-прежнему оставалась в руках белых? У них не было ни документов, ни багажа… Денег оставалось очень мало… Но все равно, они надеялись, что Бог поможет им. Вот и сейчас, когда появилась очередная опасность в лице Григория Соловского, Мисси молила Господа не оставить ее в этот час… Она понимала, что их жизни зависят от того, что она сейчас скажет, и она чувствовала, что этого человека не проведут даже более опытные лжецы, чем она.

Григорий не спешил приступить к допросу, внимательно изучая зажавшуюся в угол девушку. В ее глазах был страх. Наверное, ее испугали грубо набросившиеся на нее солдаты.

Но как оказалась юная иностранка в этом поезде? Гражданская война – совсем неподходящее время для путешествий.

– Кто вы? – спросил он наконец. – Где ваши документы?

Мисси глубоко вздохнула и ответила:

– Я вдова американского инженера Морриса О'Брайена. Мой муж работал в петроградском филиале компании «Вестинхаус». Он погиб три недели назад – на заводе была устроена диверсия, в цех подложили бомбу. Мы пытаемся уехать из России – я, свекровь и маленькая дочка… Сначала мы хотели выбраться через Финляндию, но все поезда в этом направлении отменили. Мы ждали целую неделю… Я решила, что надо вернуться в Петроград.

Григорий внимательно слушал девушку, не спуская с нее пристального взгляда. Он хорошо знал, что этот взгляд лжецы, как правило, не выдерживают. Но англичанка, нисколько не смутившись, произнесла:

– Надеюсь, вы позволите нам ехать дальше? Соловский что-то крикнул солдатам, и вскоре они вернулись с Ксенией и княгиней Софьей. За ними бежал рысцой верный пес Виктор. Он остановился между путешественниками и солдатами и замер, готовясь в случае чего вцепиться в глотку обидчикам…

Григорий внимательно осмотрел старуху и девочку. Пожилая женщина была скромно одета, но даже ватник и домотканая шаль не могли скрыть ее аристократического происхождения. Григорий почувствовал подсознательное желание снять перед ней шапку. Засунув руки в карманы, он повернулся к девочке. Он знал, что дети не умеют врать.

– Как тебя зовут? – спросил он по-английски.

– Ее зовут Элис Ли О'Брайен, – поспешно ответила Мисси. Элис Ли звали ее покойную мать. Мисси и Софья затаив дыхание смотрели на Ксению: их жизнь зависела сейчас от этой маленькой трехлетней девочки.

– Как тебя зовут, девочка? – повторил свой вопрос Соловский.

Ксюша задумчиво посмотрела на Григория. Вдруг ее личико озарилось веселой улыбкой, и она произнесла:

– Азали… Меня зовут Азали О'Брайен!

Инстинктивно Григорий почувствовал какой-то подвох. Он снова посмотрел на девочку, но она по-прежнему широко улыбалась незнакомому дяде, теребя свой длинный локон. Он знал, что должен задать свой вопрос и в третий раз. Но что бы подумали о нем эти иностранцы: невежда, не умеющий разобрать причудливое имя?

– Вы проверили их багаж? – спросил Григорий у одного из солдат.

– Наши вещи украли, – поспешно ответила Мисси. – Вещи и документы. Эта одежда – все, что у нас осталось.

– Прошу извинить грубость моих солдат, – произнес Григорий официальным тоном. – Я выдам вам документ, который избавит вас от дальнейших неприятностей во время поездки.

Он велел одному из красноармейцев принести нужные бумаги и, еще раз обведя взглядом трех путешественниц, сказал:

– Позвольте дать вам один совет. Есть только один путь выбраться из России. Вам надо попасть в Крым. Незачем вам ехать в Питер. Как только доберетесь до Москвы, отправляйтесь на Курский вокзал и садитесь в первый же поезд на юг. Если вы не уедете сейчас, будет поздно.

Когда Мисси увидела бланк пропуска с круглой печатью, она не поверила своим глазам.

– Желаю приятного путешествия, мадам, – учтиво произнес Соловский, подписывая документ и вручая его Мисси.

Мисси взяла бумагу и посмотрела на Григория.

– Спасибо вам, – прошептала она и бросилась по узкому проходу подальше от пристального взгляда краскома.

 

ГЛАВА 8

Париж

В этот день у Лейлы Казан не было срочных дел, и она могла вволю выспаться. Когда на часах было уже половина одиннадцатого, она не спеша встала с постели и подошла к окну – серые облака скрывали солнце, вот-вот мог начаться снегопад, но Лейле нравилась такая погода. Она открыла форточку и глубоко вздохнула – свежий, прохладный воздух зимнего парижского утра был в сотни раз приятнее прокуренной атмосферы салонов и фотостудий, в которых она проводила большую часть жизни… Лейла умылась и стала одеваться. Вскоре она вышла из дома. В теплой шерстяной куртке фиолетового цвета, простых джинсах, с распущенными черными волосами, без всякого макияжа она совсем не походила на знаменитую фотомодель. Лишь огромные темно-синие миндалины ее чудных глаз выдавали «ту самую» Лейлу Казан. Таких глаз во всем Париже больше ни у кого не было.

Лейле исполнилось всего семнадцать, когда на нее обратил внимание агент, искавший фотомодели для знаменитых журналов мод… Он отвел ее к одному из ведущих парижских фотохудожников, который убедил ее немного попозировать. Обычные снимки обычной девушки – в простой одежде, без косметики. Мастер сумел выгодно подчеркнуть ее необычные черты – смесь Востока и Запада, и вскоре престижный «Вог» сделал ей предложение. Лейла забросила занятия в Сорбонне и стала знаменитой манекенщицей. Все дни были у нее расписаны на год вперед – представители ведущих домов моделей упрашивали ее хотя бы раз сняться в их рекламных проспектах.

Лейла поняла, что отныне ее жизнь связана с Европой. Но с самого начала она поставила одно жесткое условие – два месяца в году она должна быть свободна. И каждый год на два месяца Лейла уезжала в город, которому было отдано ее сердце, где жили все ее близкие, где сама она родилась и выросла, без мыслей о котором самые роскошные парижские апартаменты казались ей жалкими. Она уезжала в Стамбул.

Лейла выбрала себе жилье на острове Сен-Луи – маленькой, окруженной со всех сторон водой деревушке в самом сердце Парижа. Остров имел в длину не более восьмисот ярдов, всего восемь улиц, и все его жители знали друг друга в лицо. Конечно, соседи знали, что очаровательная турчанка – знаменитая на весь мир фотомодель, но никто не придавал этому обстоятельству чрезмерного значения – для ее соседей и других островитян (так называли себя жители Сен-Луи) она была просто Лейла.

Лейла быстро прошла по Кэ-де-Бетюн, не обращая внимания ни на отражавшиеся в глади реки фасады домов семнадцатого века, ни на проплывавшую под арками моста Пон-Мари баржу. Обычно она не могла пройти мимо знаменитого магазинчика мороженого Бертильона, сейчас она даже не взглянула на него. Забежав на минутку в молочную Леконта, она купила йогурт и на ходу быстро съела его. Она забросила пакет с бельем в прачечную мадам Парро на улице Регретье, ограничившись лишь коротким кивком удивленной хозяйке. Увидев Лейлу в таком настроении, продавец в фруктовом магазине чуть не уронил корзинку с яблоками: что это с мадемуазель Лейлой? Она явно не в духе.

Лейла быстро шла по Кэ-де-Бетюн, вспоминая вчерашний выпуск вечерних новостей. Внимание средств массовой информации было приковано к только что завершившемуся аукциону «Кристи» – вернее, к одной драгоценности, выставленной на аукционе… Тележурналисты взахлеб пересказывали сплетни, связанные с изумрудом Ивановых, а Лейла молча сидела перед экраном телевизора и дрожала от страха. В кадре мелькнули молодой советский дипломат, какой-то высокопоставленный чиновник из Госдепартамента США – он с понурым видом покидал зал торгов.

– Ни один драгоценный камень не вызывал такого фурора, – заключил тележурналист, и Лейле стало не по себе.

– О, Боже, – прошептала она, – кто же мог подумать, что все так обернется?!

Конечно, они с Анной знали, что не случайно сокровища Ивановых так долго прятали от посторонних глаз. Их много раз предупреждали о возможной опасности, но они – молодые, беспечные – не придавали этому большого значения. Подумаешь, какая-то старая история! Да наверное все давным-давно забыли и об этом изумруде, и о сокровищах! Ведь сколько воды утекло. Девушки просто не могли поверить, насколько все серьезно в реальности. Когда в прошлый раз они продали на аукционе один из фамильных бриллиантов, никто не обратил на это никакого внимания – в тот раз девушки были весьма довольны собой: они радовались, что не послушали совета старших и в результате всех перехитрили. Увы, только сейчас Лейла осознала, что успех с продажей бриллианта вскружил им голову – они забыли о всякой предосторожности и в итоге сыграли на руку врагам. Увы, те, кто предупреждал их об опасности, оказались правы: даже разрезанный и переограненный, изумруд Ивановых был узнан.

Лейла быстро взбежала по лестнице к подъезду своего дома, вошла в лифт и нажала кнопку верхнего этажа. Выходя из лифта, она услышала телефонный звонок – девушка поспешно достала из сумочки ключ и отперла дверь квартиры. Телефон перестал звонить, она опоздала. Лейла нажала кнопку автоответчика и услышала знакомый голос:

– Здравствуй, Лейла, это Анна. Мы попали в изрядную переделку. Я и сама не пойму, что произошло, но только вдруг наш изумруд понадобился всему миру. Мне необходимо с тобой поговорить. Увидимся завтра, в половине одиннадцатого утра у Лувра. Ах, Лейла, что мы с тобой натворили! Я знаю, что ты собиралась завтра в Милан, но пойми, нам необходимо встретиться. Пожалуйста, не подведи меня…

Раздался щелчок, автоответчик выключился. Лейла откинулась в кресле и схватилась за голову.

– Ах, прадедушка Тарик-паша, – прошептала она, утирая слезы. – Это ты во всем виноват. Это ты говорил нам, что Казаны всем обязаны семье Ивановых, это ты заставил своих детей и внуков клясться на верность их семье… Теперь посмотри, во что ты втравил меня…

Лейле казалось, что Тарик знает, о чем думает сейчас его правнучка, знает и именно поэтому еще раз напоминает, как многим обязан весь его род семье князя Иванова…

Россия, 1917 г.

Княгиня Софья ходила взад и вперед по маленькой комнатке, которая вот уже месяц была ее тюрьмой. Она думала, что делать дальше.

Долгая, изнурительная поездка из Москвы в Крым была позади – княгине не хотелось даже вспоминать эти страшные дни… Она надеялась, что стоит лишь добраться до Ялты, и все устроится. Они доберутся до своего поместья, старые друзья помогут им сесть на корабль в Константинополь, а там… там и до Европы – рукой подать. Но княгиня помнила, что они не смогут открыто появиться ни в Париже, ни на своей вилле в Довилле, не смогут обратиться за помощью к парижским друзьям.

Миша предупреждал мать, что ЧК не оставят в покое их семью – большевики будут охотиться за Ивановыми до тех пор, пока не разыщут всех наследников несметных богатств древнего рода. Их будут пытать, требуя передать новой власти все сокровища, а потом убьют…

Путешественницы добрались до Ялты поздно вечером. Воздух был чист и свеж, весь пропитан ароматом кипарисов и запахом моря. Все трое шли по пустынной тропинке, а малышка Ксения – впрочем, после эпизода с Григорием Соловским ее стали звать Азали, впервые за несколько месяцев позволила себе попрыгать на одной ножке.

– Сударыня, сударыня! – услышала Софья знакомый голос.

Она обернулась: в нескольких шагах от них стоял начальник почтовой станции – почти ровесник старой княгине, знавший ее более полувека. Правда, раньше он называл ее не иначе как «Ваша светлость»…

– Сударыня, – прошептал седобородый старик. – Извините за неучтивость, но сейчас, вы же знаете, даже стены имеют уши. Все изменилось – город так и кишит красными шпионами… Жить стало страшно. Ваш дом… – Он запнулся и грустно покачал головой. – Его реквизировали, там разместилась ЧК, хотя, конечно, они стараются скрыть это… Если только они узнают, что вы в Ялте, вас немедленно арестуют. Ах, сударыня… Куда же вам пойти?

Софья знала, куда пойти. Решив, на всякий случай, не брать извозчика, путешественницы отправились пешком по узеньким крутым улочкам на гору, где стоял дом бывшего кучера Ивановых. Еще лет пятнадцать назад кучер попросил хозяев отпустить его на покой, и они в благодарность за пятьдесят лет верной службы купили ему этот дом.

Княгиня Софья постучала в дверь и стала дожидаться ответа. За те годы, что кучер служил у Ивановых, у нее ни разу не возникали сомнения в его верности, но она знала: страх может заставить человека изменить даже самому дорогому на свете. Но вскоре дверь дома распахнулась настежь, и старый слуга, вне себя от счастья, что видит старую княгиню живой и здоровой, пригласил их войти.

И все-таки Софья понимала, что долго оставаться в гостеприимном доме они не могут. Старый кучер был предан, но не мог скрыть своего страха. Старая княгиня видела в его глазах ужас каждый раз, когда он приносил им еду и рассказывал о боях в Крыму. Сегодня утром он рассказал ей, что на флоте началось восстание – часть кораблей перешла к большевикам. С каждым днем у беглянок оставалось все меньше шансов выбраться из Крыма.

Софья Иванова остановилась возле окна: вдали виднелась синяя гладь моря и зеленые холмы, спускающиеся к воде.

Виллы Ивановых видно не было – ее загораживали деревья, но старой княгине достаточно было прикрыть глаза, чтобы перенестись в родовое имение… Великолепный белый дом с ионическими портиками, отделанные мрамором террасы, фонтаны, бассейны с мозаичным дном, огромный сад, в котором ее муж выращивал диковинные сорта деревьев, специально выписывая их из лучших питомников мира… А как чудно по утрам пели птицы возле дальней виноградной беседки! Дом находился так близко, на вершине соседнего холма, но Софье казалось, что между домиком старого кучера и бывшей усадьбой его бывших хозяев пролегло расстояние в тысячу верст… Она вспомнила, как счастлива была в этом большом белом доме. Они жили все вместе: она, Миша, Аннушка, внуки… Как весело смеялись дети, резвясь в саду… Их смеху вторили птицы, а старая княгиня чинно ходила по посыпанным морской галькой тропинкам, вдыхая аромат олеандров, магнолий, дикого чабреца…

Софья глубоко вздохнула и открыла глаза. Увы! Ей уже никогда не суждено переступить порог своего дома.

Вдруг откуда-то снизу послышались выстрелы. Княгиня выглянула из окна. Ей самой было уже нечего бояться, но Мисси и Азали стали в последнее время слишком часто выходить из дому на прогулки, выдавая себя за вдову и дочь инженера О'Брайена. Когда княгиня Софья поняла, откуда доносится стрельба, ее сердце сжалось от ужаса: да, сомнений быть не могло – перестрелка происходила возле старой армянской церкви, куда Мисси чаще всего водила на прогулки Мишину дочь. Софья в ужасе закрыла лицо руками:

– Нет, только не это! – взмолилась она. – О, Господи, не отнимай у меня внучку и Мисси! Молю тебя, защити их! У них впереди вся жизнь. Господи, если тебе нужна жертва, возьми мою душу!

Старая княгиня опустилась на колени и впервые в жизни зарыдала.

Мягкая крымская осень уже закончилась, но и в декабре стояла хорошая погода: ветра не было, воздух был свеж и чист. Мисси сидела на большом камне и жевала травинку – Азали весело прыгала по церковному двору. Возле нее резвился верный Виктор, радуясь возможности побегать на просторе.

Мисси подумала, что если души умерших выходят иногда из могил, они, наверное, радуются при виде этой идиллической сцены: маленькая девочка и собака играют на солнышке. Мисси знала, что, хотя тело ее отца тоже похоронено здесь, в Крыму, душа его наверняка в Англии. Наверное, он приходит по ночам в свой кабинет и просматривает старинные фолианты.

Далеко внизу лежала Ялта: кривые улочки, черепичные крыши, луковицы собора Александра Невского, набережная, обсаженная пальмами. Наверх, к холмам, поднимались песчаные дорожки – они вели к дачам знати, купцов, важных чиновников. Среди зарослей акации и можжевельника подобно темным восклицательным знакам возвышались стройные кипарисы.

Вдруг тишину нарушил звук выстрела – Виктор остановился как вкопанный и навострил уши. Раздался второй выстрел – верный пес вздрогнул. Мисси бросилась к Азали и повалила ее наземь возле большого розового могильного камня. Стрельба прекратилась – из-за деревьев, в каких-нибудь двухстах шагах от места, где спрятались Мисси и Азали, послышались голоса. Потом опять выстрелы.

В ответ откуда-то снизу раздалась пулеметная очередь. Мисси увидела стрелявших – то были трое крымских татар в национальной одежде: пестрые чалмы, белые рубахи с широкими рукавами, куртки из овечьей шерсти. Они тащили тяжелый пулемет. Их противников не было видно, но они могли прятаться за деревьями.

Мисси поняла, что маленький церковный двор может оказаться под перекрестным огнем. Надо было куда-то деваться.

– Азали, – прошептала она, – сейчас мы сыграем в одну интересную игру.

Мисси сама испугалась своей идее: ведь солдаты будут стрелять по любой движущейся цели. Что, если Азали случайно споткнется?

Она снова посмотрела вниз: один из татар заметил их и делал рукой знак оставаться на месте. Мисси снова легла за мраморное надгробие, прикрыв Азали своим телом и шепнув Виктору лежать рядом.

– Это что, новая игра? – прошептала Азали, услышав треск пулеметной очереди.

Мисси выглянула из-за могильного камня и увидела, что татары покинули свое укрытие и короткими перебежками, таща за собой пулемет, приближаются к церкви. Татарин, махавший им рукой, залег у небольшой кочки, навел ствол пулемета в сторону прятавшихся за деревьями красных и нажал гашетку. Мисси увидела, как быстро исчезает в металлическом корпусе лента с патронами…

Мисси прижала Азали к груди, но сама не могла отвести глаз от разыгравшегося боя. Красные поняли, что со своими карабинами и маузерами они ничего не сделают против пулемета, и, подняв руки, выбежали из-за деревьев, прося пощады. Но татары не вняли их воплям. Пулеметчик снова нажал на гашетку, и через считанные секунды большевики попадали на землю, извиваясь в предсмертных конвульсиях.

Командир татар приказал одному из своих людей проверить, все ли противники мертвы, после чего поднялся из-за щита «максима» и подошел к Мисси. Это был высокий человек с дерзким взглядом. В руках он сжимал винтовку. На боку у него висела старинная сабля в дорогих кожаных ножнах.

Татарин пристально посмотрел на Мисси и Азали – бедная англичанка вся сжалась, моля. Бога, чтобы этот человек не причинил им зла. Но тут, к ее великому удивлению, Виктор перестал рычать. Вильнув хвостом, он улегся у ног Мисси, положив морду на передние лапы.

– Ты что, не знаешь, как опасно гулять в этих местах? – крикнул татарин. – По-русски он говорил с сильным акцентом. – Тебя могли убить!

– Вас тоже, – парировала Мисси. Татарин ухмыльнулся:

– Я—другое дело. Это моя работа. Терпеть не могу, когда на дороге попадаются всякие иностранцы! – Он посмотрел вбок и увидел Азали – Ксюша? Что ты здесь делаешь?

Девочка удивленно посмотрела на татарина.

– Не узнаешь меня? – спросил тот. Помнишь, как смеялись вы с братом, когда я корчил рожи? – с этими словами он лихо подкрутил усы и состроил забавную гримасу.

– Тарик! – радостно закричала девочка, прыгая татарину на шею. – Это же Тарик!

Татарин посмотрел на Мисси и, улыбнувшись, произнес:

– Меня зовут Тарик Казан. Мой отец был садовником на даче Ивановых. Когда они приезжали сюда, мы с Мишей целыми днями играли вместе. Мы не виделись с ним уже несколько лет. Когда началась война с Германией, меня призвали в армию и отправили на Балтику. Но как только начались революционные беспорядки, я вернулся в Севастополь. Теперь нам приходится прятаться в горах и вести партизанскую войну. – Мисси заметила усталость в его взгляде. Татарин улыбнулся и продолжал: – Но мы не побеждены! Эта сабля моих предков еще со времен Чингисхана. Она хорошо послужила свободе. Мы, татары, всегда боремся до конца – боремся и побеждаем!

Мисси вздохнула с облегчением. Ей стало ясно: этот человек – не враг, может быть, даже друг. Что если он поможет беглянкам? Она рассказала ему, что произошло с семьей князя Михаила.

В темно-синих глазах Тарика выступили слезы. Он даже не пытался скрыть их.

– Князь был моим хорошим другом, – спокойно произнес Тарик. – С какой бы радостью я отдал за него свою жизнь!

– Пожалуйста, помогите нам, – взмолилась Мисси. – Нам необходимо добраться до Константинополя, но – как? У нас нет документов, и потом княгиню Софью могут узнать… Красные захватили побережье раньше, чем мы смогли скопить сумму, необходимую на билет до Константинополя… Сейчас у нас нет ни копейки, живем за счет старого кучера и его жены… – Мисси замолчала, ожидая, что ей скажет Казан.

Их взгляды встретились.

– Можете положиться на меня, – проговорил Тарик. – Все будет в порядке.

Тарик Казан был чистокровным татарином знатного рода, восходившего к шестнадцатому веку – именно тогда его пращур переселился из разоренной Иваном Грозным Казани в Крым. Еще двести лет устраивали крымские ханы набеги на русские земли, но в конце восемнадцатого века Екатерина Великая завоевала Крым.

Часть рода Казанов перебралась в Турцию, предки Тарика остались в Крыму.

Казаны работали садовниками, пастухами, виноградарями. Это были трудолюбивые люди. Они никогда не стремились к высокому положению в российской империи, не забывая при этом, что их род принадлежит к татарской знати – воинские доблести их предков вошли в легенду… Когда в 1917 году началась революция, Казаны вспомнили об их подвигах: они наотрез отказались выполнять декреты новой власти и организовали в непроходимых лесах горного Крыма партизанские отряды, уничтожить которые не представлялось возможным даже самым отборным красным частям…

В эти годы Тарику минуло тридцать. Он был высок ростом, мускулист. Многих восхищала его ослепительная белоснежная улыбка. Он был прирожденным лидером. Никому и в голову не приходило оспаривать его права на командование партизанским отрядом.

Когда Тарик служил в царской армии, он познакомился с очаровательной китаянкой. Она была родом из Маньчжурии и звалась Хан-Су. Вскоре они поженились. У Тарика и Хан-Су родилось трое детей: сын Михаил, названный в честь лучшего друга детства Тарика князя Миши Иванова, и две дочери.

Тарик знал, что фамилия Ивановых значится под вторым номером после императорской в расстрельных списках ЧК, и понимал, что, если он срочно не поможет княгине Софье и ее спутницам, будет поздно.

Он пообещал Мисси спасти их – теперь надо было действовать. Как всегда, Тарик пошел за советом к жене. Хан-Су жила в маленькой рыбацкой хижине поблизости от ялтинского порта. Тарик старался как можно чаще посылать ей денег, а сама она выращивала овощи и фрукты на крошечном клочке земли на задворках хижины. Хан-Су была миниатюрная, изящная женщина, ее длинные черные волосы были всегда собраны в тяжелый пучок на затылке. Это была мудрая женщина, и даже гордый Тарик привык считаться с ее мнением.

– Что делать, Хан-Су? – спросил Тарик. – Я пообещал этой девушке спасти их. Я не могу нарушить свое обещание. Я обязан что-то сделать.

– Немедленно пришли их сюда, – ответила Хан-Су. – Прямо сейчас, засветло. Не думай, что под покровом ночи добраться будет легче – красные патрули рыщут по городу круглые сутки. Если они остановят ночью человека без документов – расстрел обеспечен: кто ходит ночью по улицам, у того явно плохие отношения с новой властью. Пусть сначала придет девочка. Ей надо взять с собой букетик цветов, чтобы все думали, что она идет в гости к друзьям. Если девочка будет одна, никто ее ни в чем не заподозрит. Чуть позже молодая англичанка выйдет выгулять собаку. Она должна как ни в чем не бывало гулять по набережной. Пусть зайдет в какую-нибудь забегаловку, выпьет стакан водички… Так не спеша и дойдет до нашего дома. Что касается старухи, то надо переодеть ее в крестьянское платье. Пусть закутается в шаль, возьмет с собой корзинку с овощами, изображая уличную торговку. Авось никто ничего не заподозрит.

– Хорошо, допустим, все соберутся здесь, – сказал Тарик. – А дальше что?

– Помнишь Василия Мургенева, вора в законе? Он большой мастер по липе: он воровал печати и штампы из самых разных учреждений – даже посольствами не гнушался… Так вот, сходи к нему и скажи, что тебе нужны бумаги для того, чтобы переправить троих человек в Константинополь и дальше в Европу. Он, конечно, заломит бешеную цену, но ты поторгуйся. Пока суд да дело, эти трое поживут у меня. Я тоже постараюсь кое-что сделать. Есть у меня один знакомый, начальник причала в Алупке. Он наполовину маньчжурец. Так вот, он поможет им сесть на корабль, отправляющийся в Константинополь.

– Молодец, Хан-Су, – воскликнул Тарик, крепко обнимая жену.

– Миша Иванов был твоим другом, Тарик, – спокойным голосом произнесла Хан-Су. – Помочь его родным – твой долг. Но помни: понадобится много денег.

Тарик вспомнил разговор с Мисси: она ведь сказала, что у них нет ни копейки… Он глубоко задумался, вздохнул и произнес:

– Это уж мое дело, Хан-Су. Я найду деньги.

На следующий день Тарик отправился к армянской церкви, где договорился встретиться с Мисси, и рассказал ей о плане Хан-Су. К концу следующего дня три беглянки и собака были уже в рыбацкой хижине.

Целую неделю бродил Тарик по домам своих друзей, собирая деньги. Друзья были небогаты, но знали: раз сам Тарик Казан просит, надо отдавать последнее. Конечно, Тарик рисковал – его могли задержать как подозрительное лицо, но это не пугало мужественного татарина. Ради семьи Миши Иванова он готов был на все.

Накануне отъезда в Алупку Тарик пришел в рыбацкий домик с бутылкой хорошей водки.

– Это вам не деревенская самогонка, – улыбнулся Тарик, наполняя стаканы. – Сегодня мы пьем за здоровье семьи князя Михаила Иванова. Дай им Аллах долгих лет жизни и благоденствия…

После этого тоста княгиня Софья протянула Тарику маленькую замшевую коробочку и сказала:

– Все в руках Божьих, Тарик. Ты сделал для нас все, что мог. Позволь мне хоть как-то отблагодарить тебя – возьми эту вещь. Надеюсь, она когда-нибудь поможет вам с Хан-Су. Ты храбрый и верный человек, Тарик Казан – недаром так любил тебя мой покойный сын, – с этими словами княгиня открыла коробочку.

При виде бриллиантового колье Тарик на какое-то время лишился дара речи. В разговор вступила Хан-Су:

– Вы очень щедры, Ваша светлость, но при всем почтении к вашей семье мы не можем принять этот дар. Помочь вам – наш долг. Поверьте, вы нам ничего не должны.

Маленькая китаянка решительно посмотрела на княгиню, давая понять, что это ее последнее слово. Тарик молча закрыл футляр и протянул его Софье.

– Вы меня неправильно поняли, Хан-Су, – проговорила княгиня. – Это вовсе не плата. Я буду рада, если вы примете от меня этот подарок.

Хан-Су низко поклонилась:

– Вы оказали нам честь, Ваша светлость.

На следующую ночь беглянки отправились в Алупку. Мисси и Софья ехали на ослах, а рядом шел Тарик, неся на руках Ксению-Азали. Через плечо у него висела винтовка, а на бедре – сабля. Ночь была темная и безлунная, но Тарик хорошо знал дорогу. Они ни разу не сбились с пути. Наконец Тарик указал рукой куда-то на море. Мисси напрягла зрение и с огромным трудом разглядела лодку. Все огни на ней были погашены.

Через некоторое время лодка с беглянками на борту снялась с якоря и взяла курс на Турцию. Тарик и Хан-Су каждый день молились за княгиню Софью и ее внучку. Они надеялись, что Всевышний защитит их от опасностей. Со своей стороны Тарик Казан и его жена сделали все, что могли. Они радовались, что помогли последним из рода Ивановых покинуть Россию, но радость эта омрачалась одним обстоятельством: они знали, что больше никогда не увидят этих людей.

 

ГЛАВА 9

Стамбул

Через год после того, как Мисси и ее спутницы благополучно покинули Крым, большевики ввели в горные леса дополнительные войска и стали планомерно уничтожать последние очаги сопротивления. Тарик понял, что не сможет победить в этой неравной борьбе. Под покровом ночи вся его семья погрузилась на утлое суденышко, пришвартовавшееся у того же алупкинского причала, и отправилась в Турцию. По прибытии в Константинополь мудрая Хан-Су действовала по своему плану. Вместо того, чтобы немедленно отправиться на городской базар и продать первому встречному скупщику бесценное колье—такой поступок таил в себе по крайней мере две опасности: колье могло быть узнано агентами ЧК; едва ли его удалось бы продать хотя бы за полцены, – она потихоньку передала драгоценность своим родственникам в Гонконг. Родственники Хан-Су смогли выгодно продать колье, и вскоре семья Тарика получила довольно крупную сумму денег.

Именно Хан-Су пришла идея вложить вырученные деньги в покупку небольшого грузового судна. Кораблик совершал рейсы по Средиземному морю, везя на Запад специи, шелка, ковры, изделия из серебра и меди и возвращаясь с необходимыми для национальной промышленности машинами, станками, а порой и оружием… Вскоре суденышко окупилось, но Хан-Су убедила мужа не спешить тратить деньги. Долгое время семья Казанов ютилась в жалкой хибарке на вершине одного из холмов неподалеку от перекинутого через Босфор Гадатского моста.

Через некоторое время судоходная компания Казана, состоявшая из одного-единственного корабля, стала процветать. Было наконец куплено второе грузовое судно – новее и мощнее, чем первое, и позволившее совершать более длительные рейсы. И турецкие, и иностранные предприниматели вскоре поняли, что на Тарика Казана можно положиться – ни разу их груз не пропадал в пути. Маленькая судоходная компания стала за несколько лет символом честности и надежности. Тарик покупал новые корабли, открывал новые рейсы, а рачительная Хан-Су следила за тем, чтобы вырученные деньги не тратились впустую. Уже через пять лет у Казана была целая торговая флотилия. Так были заложены основы судоходной империи Тарика Казана.

Через десять лет после переселения из Крыма Казаны стали одной из богатейших семей Турции. Они купили прекрасный летний дворец – яли – в Еникёе, на европейском берегу Босфора. Роскошный сад был наполнен ароматом жасмина и лимонов, в фонтанах журчала прозрачная вода, с утра до вечера слух хозяев яли услаждали чудные птицы.

Когда корабли Тарика проходили по Босфору мимо дворца хозяина, капитаны приказывали поднять все флаги и включали сирены… Тарик выходил на балкон—став владельцем флотилии, он стал одеваться как настоящий морской волк: в белоснежный китель с золотыми пуговками – и салютовал своему кораблю. Правой рукой он отдавал честь, левой сжимал эфес своей старинной сабли. Его голову украшала фуражка с золотым позументом, казалось, это не владелец судоходной компании, а бравый адмирал военно-морского флота…

Но, сделавшись богатейшим и известнейшим человеком в Турции, Тарик Казан никогда не забывал, кому он обязан своим процветанием.

– Если бы не семья князя Иванова, – часто повторял Тарик своим домочадцам, – Казаны до сих пор влачили бы нищенское существование. Основа нашего благосостояния – их бриллиантовое колье. Где сейчас Ивановы? Одни умерли своей смертью, другие погибли от рук убийц, третьи рассеялись по лицу Земли… Встретимся ли мы еще? Это никому не известно, но, как бы то ни было, каждый из рода Казанов обязан до конца жизни помнить, что верность Ивановым – наш священный долг. Когда я умру, я завещаю вам, дети мои, помнить об этом. А вы завещаете это своим детям. Запомните: пока существует на земле род Казанов, должна сохраняться и память о роде Ивановых…

В жизни Тарика было одно большое огорчение: в возрасте одиннадцати лет его любимый сын Михаил упал и повредил себе правую ногу. Тарик обращался к лучшим врачам Стамбула, посылал за специалистами в Европу – увы, Михаил на всю жизнь остался хромым. Желая как-то компенсировать этот недостаток, мальчик с утра до вечера занимался физическими упражнениями… К двадцати годам у него было атлетическое телосложение, и, когда он проезжал на своем любимом коне по улицам Стамбула, жители невольно прижимались к стенам – казалось, в город с триумфом въезжает воин из свиты Чингисхана. Михаил был отличным стрелком. Он очень любил охоту. Дочери Тарика вышли замуж и родили детей. Семья Казанов стала еще больше. Когда все домочадцы собирались за столом в яли Тарика, душой компании неизменно был Михаил.

Все больше и больше времени утекало со времен бегства из России, но Тарик по-прежнему напоминал детям и внукам об их долге перед Ивановыми.

Михаилу исполнилось двадцать два года. Характером он вышел в отца – гордый, вспыльчивый. Хан-Су поняла, что настала пора женить сына. Она даже выбрала невесту.

Рефике было восемнадцать лет. Ее родителями были богатый турецкий банкир и парижанка. От отца девушке достались красивые карие глаза, а от матери – белокурые волосы. Она успела получить хорошее образование, да и вообще от рождения была очень неглупа. Родственники говорили, что у Рефики сильный характер, и именно это в первую очередь привлекало Хан-Су: она знала, что мужчинам из рода Казанов нужны именно такие жены.

Хан-Су решила познакомить молодых людей. Смотрины невесты были назначены на теплый летний вечер. С Босфора дул легкий ветерок, в саду пели птицы, журчали фонтаны. Рефика – на ней было платье из легкого зеленого шифона и усыпанный драгоценными камнями пояс, подчеркивавший стройность ее девичьего стана, – сидела на диване между своими родителями, застенчиво поджав ноги. Тарик пристально смотрел на девушку. Все ждали, когда же наконец придет Михаил. Дочери Тарика предлагали гостям сладости, их мужья вели светский разговор с отцом Рефики… Хан-Су вежливо улыбалась, извиняясь за опоздание Михаила. С огромным трудом удавалось ей сохранить спокойствие – она-то прекрасно знала, что сыну была глубоко противна сама мысль о сватовстве. Наверняка он засиделся сейчас у своей любовницы, для которой снимал квартиру в старом городе. Знала Хан-Су еще одно: Михаил хотел явиться с опозданием, чтобы Рефика увидела, как он входит в дом, чтобы она сразу заметила, что потенциальный жених – калека.

Взгляды Рефики и Тарика встретились. Рефика обезоруживающе улыбнулась. Подойдя к Тарику, она опустилась у его ног на низкую оттоманку, покрытую тонким шелковым ковром.

– Казан-паша, – произнесла она своим мягким, музыкальным голосом. – Я много слышала о вас. Говорят, вы незаурядный человек. Вы мужественны и умны. Вы доблестный воин и удачливый купец. Я слышала, что все обожают вас. Даже называют «Султан Казан». Кроме того, вы очень красивы. Но почему же вы смотрите на меня с таким гневом? Чем заслужила я такую немилость, Казан-паша? Вы ведь почти не знаете меня…

Тарик с недоумением посмотрел на девушку:

– С гневом? – переспросил он. – Нет, нет… Я испытываю гнев только к врагам и… мошенникам.

– Вы считаете меня своим врагом? – спросила Рефика.

– Конечно, нет! – Тарик был поражен прямотой этой девушки.

– Может быть, вы думаете, что я мошенница, что я обману вас? Или вы боитесь, что я нечестно обойдусь с вашим сыном?

– Обманешь? Нет, я не думаю, что ты нас обманешь… Рефика поправила юбку и проговорила:

– Хорошо, Казан-паша. Хорошо, что мы поговорили с вами начистоту. Теперь между нами нет никаких секретов. Я очень надеюсь, что и в дальнейшем мы найдем с вами общий язык.

Рефика подняла голову и устремила взор на Михаила – он только что вошел в дом и сейчас прихрамывал к креслу отца. Его синие глаза горели тем же огнем, что и глаза Тарика.

– Как похож сын на отца, – заметила Рефика, и Тарик понял, что эта девушка будет идеальной женой для Михаила.

То, что Михаил был хром, не имело для Рефики никакого значения. Высокий, мускулистый, красивый молодой человек сразу же понравился ей. Он смотрел на нее исподлобья, с каким-то недоверием, но Рефика ни капельки не испугалась этого взгляда – сумела же она выдержать взгляд отца… Она прекрасно понимала, какая жена нужна этому молодому человеку, и не смутилась – мать-француженка успела научить ее кое-чему… Она умела очаровывать мужчин.

Уже к концу вечера Михаилу не хотелось расставаться с этой девушкой. В свои двадцать два года он познал многих женщин, но эта стройная полутурчанка-полуфранцуженка была просто необыкновенная девушка… В ней сочетались страсть и рассудок, застенчивость и соблазнительность, смелость и скромность… Михаил понял, что он влюбился в Рефику. Вскоре, дождливым сентябрьским днем, состоялась их свадьба.

Ровно через девять месяцев после свадьбы появился на свет их сын – Ахмет. Потом Рефика принесла мужу еще троих девочек.

Ахмет рос тихим, скромным мальчиком. Казалось, он являл собой полную противоположность отцу и деду. От Хан-Су ему достались черные гладкие волосы и чуть раскосые глаза, от матери – белая кожа. Рефика и Хан-Су настояли на том, чтобы Ахмет получил хорошее образование. Тарик с неохотой согласился отправить мальчика в Гарвард. Главе рода Казанов не нравилось, что внука не привлекают ни охота, ни скачки, ни женщины, ни вино – ведь и сам он, и его сын Михаил так любили все это… Впрочем, когда Ахмет окончил Гарвард с отличием, радости деда не было предела.

Проучившись еще два года в школе бизнеса, Ахмет вернулся в Стамбул и включился в дела судоходной компании Казанов. Тарику не нравились спокойные, немного прохладные манеры внука, но он был вынужден признать, что у Ахмета хорошая деловая хватка.

– У этого пацана вся мужская сила в мозгах, – заметил как-то раз с улыбкой Тарик, давая внуку разрешение на постройку первого большого танкера.

В 1960 году, когда Тарику было семьдесят три года, скончалась Хан-Су. Она умерла во сне. Кончина жены была такой неожиданностью для Тарика, что он долго не мог поверить в случившееся:

– Как же так?! – восклицал он. – Она ведь ничем не болела… Как же так?!… – Крупные слезы текли по щекам Тарика, но этот мужественный человек, видевший в своей жизни так много горя, не стыдился своих слез… Он не мог и не хотел скрывать свое безутешное горе.

После смерти Хан-Су управление делами судоходной компании перешло к Рефике и Михаилу. Они смогли добиться еще больших прибылей. Но Тарик продолжал живо интересоваться делами, проводя целые дни в своем кабинете. Рядом с дедом трудился Ахмет… Дед и внук разработали план нового развития судоходной компании Казанов: по замыслу Ахмета основной упор следовало сделать на строительство и покупку танкеров. Через некоторое время танкеры Казанов бороздили почти все моря и океаны, вызывая зависть многих греческих судовладельцев…

Когда Ахмету было тридцать два года, он женился на очаровательной белокурой шведке – они поселились в большом яли Тарика на Босфоре. В 1966 году у них родилась дочь Лейла. Это была настоящая красавица: синие миндалевидные глаза, длинные черные волосы. Из всех своих внуков и правнуков Тарик больше всех любил Лейлу.

Несмотря на преклонный возраст, Тарик сохранил силу и крепость. У него оставалось достаточно энергии, чтобы заниматься правнучкой. Когда Лейла немного подросла, он стал брать ее с собой повсюду: водил в огромное здание правления своей компании, стоявшее на самом берегу Мраморного моря, где разрешал девочке играть с моделями кораблей, в свои конюшни, где разводились самые породистые рысаки Турции, брал Лейлу на морские прогулки вдоль берегов Средиземного моря.

Когда приближался первый юбилей маленькой Лейлы – ей должно было исполниться пять лет – Тарик спросил, где бы она хотела отпраздновать это событие.

– Я хочу отпраздновать день рождения с тобой, дедушка-паша, – ответила девочка. – Я хочу пойти туда, куда ты ходишь без меня.

Тарик рассмеялся и взял Лейлу на обед в яхт-клуб, где ее приняли как настоящую взрослую леди. Лейла заказала свой любимый шашлык из ягнятины и мороженое. В этот момент Тарик гордился своей правнучкой гораздо больше, чем всем своим прославленным флотом.

Когда Лейле было шесть лет, Ахмет и его жена решили повезти девочку в Париж. Узнав об этом, Тарик строгим голосом заявил:

– Я не выдержу расставания с Лейлой. Если вы увезете ее, я умру.

Ахмет пожал плечами и посмотрел на жену – та глубоко вздохнула и молча кивнула головой; шведская красавица успела понять, что возражать Тарику Казану бесполезно. В итоге был найден компромисс: сам Тарик отправился в путешествие вместе с внуком и правнучкой.

Он сидел на скамейке в Люксембургском саду, наблюдая за маленькой Лейлой, гонявшей мячик по газону Вдруг к нему подошла какая-то женщина.

– Тарик Казан?! – удивленно произнесла она. – Неужели это вы?

Тарик поднял голову и нахмурился, припоминая. Это лицо из прошлого… только тогда, пятьдесят лет назад, в этих фиалковых глазах застыл ужас… Конечно, это та самая девушка, которая пряталась среди надгробий во время перестрелки на маленьком ялтинском кладбище.

– Мисси? – его голос дрогнул. Тарик встал со скамейки. – Мисси, неужели это вы? – Он прижал ее к груди и оба расплакались от счастья.

– Я не забыла вас, Тарик, – сказала Мисси. – Вы ведь спасли нас, рискуя собственной жизнью.

– А что стало с княгиней Софьей? – спросил Тарик. – Где сейчас Ксения?

Мисси покачала головой.

– Княгиня часто вспоминала о вас перед смертью. Она все время повторяла, что не встречала в жизни более храбрых и верных людей, чем вы. – Мисси запнулась. – Что же касается Ксении, то она, как и все мы, сменила имя. Сомневаюсь, что она помнит о своем происхождении. – Мисси обернулась и указала Тарику на стоящую за ее спиной девочку: – Это ее дочь Анна. Ей уже десять лет.

При виде этой тоненькой светловолосой девочки, последней представительницы династии Ивановых, глаза Тарика наполнились слезами, он взял ее маленькую ручку, поцеловал ее.

– Ваш покорный слуга, княжна, – проговорил он. Тарик подозвал к себе Лейлу и с гордостью представил ее Мисси:

– Это моя правнучка Лейла. Поиграйте вместе, девочки, а мы немножко побеседуем.

Лейла и Анна стали весело прыгать по газону, а Тарик снова посмотрел на Мисси: в ее роскошной каштановой шевелюре не было ни единого седого волоса. Она подстригала их – чтобы не выглядеть старомодной. Ростом она была почти с него, а стройности ее талии могли бы позавидовать многие молодые парижанки.

– Расскажите мне, как вы жили все это время, – попросил Тарик.

Он внимательно слушал историю о том, как жили на чужбине эти женщины. Не всегда им удавалось свести концы с концами, хотя, казалось, в самых безнадежных ситуациях само небо приходило им на помощь, не давая эмигранткам умереть с голоду… Но всегда, на протяжении всех этих десятилетий, их преследовал страх…

– Скажите, вам нужны деньги? – спросил Тарик. Мисси покачала головой:

– Дело не в деньгах. Я очень волнуюсь за Анну. Ее мать… она пошла в Аннушку…

Тарик кивнул. Он знал, что имеет в виду Мисси.

– Анне нужна семья, – продолжала Мисси. – К сожалению, я не могу дать ей это. Увы, из меня не получится подружка для маленькой девочки. Я привезла ее сюда, в Париж, чтобы Анна немного развеялась, она очень одинока. Посмотрите, как хорошо ей с Лейлой. – Она повернулась к Тарику и с улыбкой добавила: – А вы, вы все так же красивы, как в те годы…

– Мне повезло в жизни, – гордо произнес Казан. – Колье княгини Софьи стало основой моего богатства. Если бы не она, я был бы жалким нищим. Я все время напоминаю своим детям о нашем долге перед Ивановыми. Может быть, сейчас мне удастся хотя бы частично оплатить его? Отныне у Анны Ивановой есть семья: Казаны будут относиться к ней, как к родной внучке. Пусть девочка живет у нас, Мисси, увидите, она ни в чем не будет знать нужды.

Мисси рассмеялась.

– Что вы, Тарик?! Она совсем не Иванова. Если вы предложите ей княжеские почести, она просто ничего не поймет. Анна – не русская княжна, а простая американская девочка. Но все равно, спасибо вам огромное за вашу доброту.

– Моя яхта стоит в порту Монте-Карло. Буду очень рад принять вас на ее борту. Подумайте сами, дети будут в восторге от морской прогулки. – Тарик ждал ответа Мисси, думая, как бы удержать ее подольше возле себя: она ведь была единственным связующим звеном между его прошлым и настоящим, между ним и той семьей, которую он так почитал, верность которой сохранял на протяжении всей своей жизни. Он увидел, что Мисси колеблется, и с улыбкой добавил:

– Тарик Казан не привык слышать отказов. Мисси рассмеялась:

– Ну, раз так, я согласна. Анне должна понравиться морская прогулка.

Мисси и Анна провели на яхте Казана две недели. Для Тарика это были самые счастливые дни в его жизни: он смотрел, как играют вместе его правнучка и внучка князя Михаила, и вспоминал свое детство: ведь точно так же играл он сам с Мишей. Радость омрачалась лишь одним обстоятельством: приближался час расставания. Тарику не хотелось отпускать Анну.

– Вы же сами говорили, что Ксения совсем не занимается бедной девочкой. Почему бы не оставить ее у нас? – Каждый вечер, когда девочки отправлялись спать, Тарик приставал к Мисси с одной и той же просьбой. – Она мне будет как родная внучка. Вы только посмотрите, как хорошо ей здесь: девочка расцвела, она целыми днями резвится, смеется… Они с Лейлой, как родные сестры. Зачем же разлучать их, Мисси? Вы тоже всегда будете желанной гостьей в моем доме. У меня большой дом – в нем хватит места для всех. Я богат, Анна ни в чем не будет нуждаться. Когда я умру, ей достанется часть наследства. Пожалуйста, отпустите девочку к нам – поверьте, ей будет очень хорошо… Подумайте сами, неужели князь Миша не хотел бы для своей внучки такой жизни?

Мисси взглянула на Тарика: в свете луны он выглядел сейчас совсем молодым, но она знала, что это не так. Тарик Казан был стар, и никто не знает, долго ли ему еще жить на этом свете. Будут ли его дети и внуки так же горячо любить Анну, как сам Тарик? Мисси допускала, что завещание в пользу Анны может вызвать недовольство домочадцев Казана… Зачем вводить их в такое искушение? За Анну отвечала она, Мисси. Она, и больше никто. Именно она должна заботиться о ее пропитании и ее безопасности. Но что будет после ее смерти? Мисси глубоко вздохнула. Она молила Бога об одном – чтобы он продлил годы ее жизни до тех пор, пока Анна повзрослеет и сможет сама позаботиться о своем будущем.

Каждый вечер Тарик пытался убедить Мисси оставить ему Анну, используя веские, как ему казалось, аргументы. Мисси молча слушала старого татарина, не возражая, но и не соглашаясь. Она думала. Да, Тарик был прав: матери Анны, в общем-то, не было никакого дела до дочери… Но был еще один важный аргумент против того, чтобы отдать девочку Казанам: хотя Анна не знала этого, но она все же была наследницей Ивановых. Если этот факт станет кому-то известен, девочке угрожает страшная опасность.

– У девочки будет семья, дом, – настаивал Тарик. – К ней будут относиться с уважением, как к члену рода Казанов.

Да, Мисси своими глазами видела, как хорошо Анне с Лейлой. Хотя Анна была на четыре года старше, девочки мгновенно нашли общий язык и стали близкими подругами. Казалось, они понимают друг друга с полуслова. После двух недель, проведенных вместе на яхте, они и слышать не хотели о возможной разлуке.

– Да, Тарик, – сказала наконец Мисси. – Девочкам нравится быть вместе, и нехорошо разлучать их навсегда. Я согласна, чтобы Анна приезжала к вам каждое лето на каникулы. Пускай три месяца в году она живет у вас.

– Да благословит вас Аллах! – в восторге воскликнул Тарик, широко улыбаясь. Казалось, еще мгновение – и он станет скакать от счастья по палубе своей роскошной яхты.

На следующее утро, когда настало время расставания, Лейла со слезами бросилась на шею Анне, умоляя ее остаться.

– Я обязательно приеду к тебе, – пообещала Анна, садясь в большой автомобиль Тарика, который должен был отвезти их с Мисси на вокзал. – Не забывай меня, Лейла!

С тех пор каждый год в мае Мисси получала по почте билеты первого класса – на океанский лайнер и на поезд – и они отправлялись из Америки в Монте-Карло, где у причала их ждала яхта Тарика. Анна кидалась в объятия Лейлы, и яхта брала курс на Стамбул.

Тарик был прав: девочки сблизились, как родные сестры, а сам он души не чаял в них обеих. Большое семейство Казанов с радостью приняло Анну в семью – у нее появились многочисленные дяди, тети, двоюродные братья и сестры. У Анны было то, чего никогда не было у самой Мисси – ощущение надежности и благополучия.

Если раньше у Тарика была одна любимая правнучка, го теперь их стало двое; если раньше он повсюду брал с собой маленькую Лейлу, то теперь он водил с собой двух девочек. Каждое утро, совершая намаз, он благодарил Аллаха за то, что получил наконец возможность хотя бы в незначительной мере отплатить добром за добро…

Когда Тарику исполнилось девяносто лет, был устроен большой банкет. Просторный яли на берегу Босфора украсили букетами цветов, парадный зал с трудом вмещал огромные столы, заставленные всевозможными яствами. На террасах, усыпанных нежными благоухающими лепестками роз, расположились музыканты, деревья в саду были украшены гирляндами разноцветных лампочек… Всем пятистам приглашенным было предложено явиться на банкет в национальных турецких костюмах, и Мисси показалось, что она перенеслась на три столетия назад, во времена Оттоманской империи, когда и был построен этот яли.

Праздник затянулся почти до рассвета – последний гость ушел в четыре утра… Тарик отправился немного отдохнуть, но уже через два часа был снова на ногах: совершив намаз, он пошел пить свой любимый крепкий кофе с сахаром. Ровно в шесть тридцать он надел свой военно-морской китель, фуражку с золотым позументом, пристегнул к поясу саблю и вышел на балкон. К своему удивлению, он застал там опершуюся на мраморную балюстраду Анну. Ее взор был устремлен вдаль, на водную гладь Босфора.

Увидев Тарика, она улыбнулась и сказала:

– Казан-паша, – она всегда так обращалась к нему, – зачем вы встали так рано? Вам надо выспаться.

Тарик рассмеялся и ласково погладил девушку по голове. Анна была хороша собой, хотя, конечно, не так красива, как Лейла: она была стройна, изящна, в ее облике было что-то типично ивановское. В ее огромных голубых глазах светилась любовь и признательность, и Тарик знал, что Миша Иванов порадовался бы тому, что он смог присмотреть за его внучкой.

– По-моему, это я должен спросить, почему ты не спишь в такую рань, – произнес Тарик, облокачиваясь на балюстраду рядом с Анной. – В конце концов, ты правнучка, а я—прадед. Так что позволь мне задать тебе этот вопрос.

Анна положила свою ладонь на его руку и сказала.

– Я никак не могла уснуть. Я еще ни разу не видела таких праздников, Тарик-паша. Мне показалось, что я попала в какую-то восточную сказку. Воспоминания о вашем юбилее останутся у меня на всю жизнь.

– Я тоже навсегда запомню этот день, детка, – спокойно произнес Тарик. – Посмотри туда: вот идет один из моих кораблей – я назвал его «Хан-Су» – в честь моей горячо любимой жены. Жаль, что ты не знала ее. Видишь, капитан и матросы ожидают увидеть здесь, на этом балконе, меня… Им нет дела до того, когда я лег спать накануне. Приветствовать моих людей – мой долг.

Тарик рассмеялся и вытянул руку в приветствии. Огромный серый корабль величественно проплыл под скалой: сирены громко гудели, а на ветру гордо развевался флаг судоходной компании Казанов.

И вдруг без единого стона или вздоха он повалился к ногам Анны.

– Казан-паша! – в ужасе воскликнула Анна и бросилась к распростертому на мраморном полу старику.

Его синие глаза утратили былой блеск, и она поняла: Тарик Казан умер.

Похороны состоялись через несколько дней после дня рождения. Еще задолго до смерти Тарик написал подробное завещание, в котором оговаривались все подробности траурной церемонии. Бронзовый гроб, украшенный русским и турецким гербами, везли на катафалке по узким улочкам Стамбула восемь черных коней с белыми плюмажами на головах. Пока тянулась траурная процессия, все движение в старом городе замерло. Многие жители турецкой столицы пришли в этот день проститься с человеком, имя которого было знакомо многим из них с детства. Повсюду слышались стоны и рыдания.

Процессия медленно приблизилась к расположенному на вершине холма Азиатскому кладбищу. Много лет назад в этом месте Тарик приказал воздвигнуть величественное мраморное надгробие для своей семьи. Вот уже семнадцать лет под этой плитой покоилось тело Хан-Су, и теперь самому Тарику было суждено воссоединиться со своей верной женой.

Как и обещал Тарик, часть наследства досталась Анне. К огромному изумлению Мисси, никто из родственников не только не возражал, но даже не проявлял никакого недовольства.

– Отец говорил, что мы всем обязаны семье Ивановых, – сказал ей Михаил, ставший теперь полноправным главой семьи и унаследовавший, кроме поста председателя судоходной компании, величайшую реликвию Казанов – древнюю татарскую саблю. – Поделиться нашим богатством с Анной – честь для Казанов. И кроме того, мы очень любим ее. Она давно уже член нашей семьи.

Через шестьдесят лет Тарику Казану удалось вернуть свой долг: семнадцатилетняя Анна стала за один день богаче на целый миллион долларов, хотя, конечно, все понимали, что едва ли бриллиантовое колье Ивановых стоило так дорого.

Но все это было много лет назад, а сейчас, сидя в своей парижской квартире, Лейла Казан раскаивалась в том, что, забыв о предостережениях прадеда, решилась помочь своей сестре.

 

ГЛАВА 10

Дюссельдорф

Самолет, летевший в Дюссельдорф, был наполовину пуст. Джини, облегченно вздохнув, села в кресло салона первого класса и постаралась расслабиться. Позади была трудная, долгая ночь: она совсем не спала, аэропорт был переполнен… Наконец она осталась наедине со своими мыслями и могла спокойно подумать о Валентине Соловском. Этот человек интересовал ее не только как русский дипломат, но и как мужчина.

Они просидели вместе до пяти утра. В камине мерцал огонь, за окном бушевала снежная буря. Джини почувствовала, что между нею и этим человеком установилась какая-то очень крепкая связь – их тянуло друг к другу. Она не могла сказать, что Соловский очень красив – вообще, в своей жизни Джини встречала немного по-настоящему красивых мужчин, да и те были настолько увлечены своей красотой, что превращались в воинствующих эгоистов. На женщин эти самовлюбленные нарциссы всегда смотрели свысока, полагая, что те лишь оттеняют их собственные достоинства.

Нет, Валентин был совсем другой человек. Джини призналась себе, что в этом человеке была скрыта какая-то непонятная… опасность. Он пожирал ее глазами, отпускал комплименты, не переходя при этом границ дозволенного, но Джини не могла отделаться от мысли, что Валентин заранее знает все, что она сейчас скажет.

Наконец самолет оторвался от взлетной полосы и стал набирать высоту. Может быть, это новая русская тактика успокаивать потенциального противника? – подумала Джини, надевая черные очки и закрывая глаза.

Джини постаралась как можно лучше выполнить задание Кэла. Она сказала Валентину Соловскому, что работает на телевидении, и предложила ему дать ей интервью.

Соловский рассмеялся:

– Вы думаете, что я такая важная птица? По-моему, вы явно преувеличиваете мое положение. Едва ли интервью со мной кого-нибудь заинтересует.

– Вы шутите?! – запротестовала Джини. – По крайней мере, американские женщины будут в восторге.

– Неужели? – улыбнулся Валентин.

Джини поведала ему свою историю о том, как, вопреки ее желанию, начальство отправило ее в Женеву.

– Я полагала, что на этом аукционе не будет ничего интересного, и расстроилась, что меня посылают делать такой скучный материал… Но теперь понимаю, что ошиблась. Рано или поздно тайна «Леди» будет раскрыта, и мне хочется стать тем самым журналистом, который поведает всему миру о таинственной владелице несметных сокровищ. Я честолюбива, и этот материал, возможно, обеспечит мне дальнейшую карьеру. Кроме того, – она кинула на Валентина интригующий взгляд, – мне уже кое-что известно. Кроме меня, этой информации нет ни у кого.

Она отхлебнула коньяк, наблюдая за реакцией Соловского.

– Да, действительно, изумруд хотели приобрести и Америка и Россия, – произнес Соловский. – Но самому мне известно не так уж много. Мне нужна помощь.

– А как насчет КГБ? – поинтересовалась Джини. Валентин улыбнулся.

– Видите ли, Джини, бывают такие ситуации, когда от КГБ пользы мало – нужен более деликатный подход. – Он внимательно посмотрел на журналистку и продолжил. – Если бы в это дело вмешалось КГБ, игра пошла бы по совершенно иным законам. Но в данном случае, если я попрошу кого-нибудь оказать мне содействие, то этот человек будет иметь дело только со мной. И только я буду знать, что он – или она – согласился мне помочь. Ни один человек не узнает, что у меня появился… добровольный помощник.

– Вы хотите сказать, шпион? – прошептала Джини, охрипшим от страха голосом. Сейчас ее переполняли совсем другие чувства, чем в разговоре с Кэлом: Кэл был «своим», а Валентин – «врагом».

Валентин пожал плечами. Попросив официанта принести еще кофе с коньяком, он спокойным тоном произнес:

– По-моему, вы сгущаете краски. «Шпион»… Это какой-то мелодрамой попахивает.

Джини перевела дыхание. Она была один на один со всей мощью секретных служб советской державы. Ей неоднократно доводилось слышать леденящие душу истории о том, как, однажды связавшись с русской разведкой, люди потом куда-то бесследно исчезали… Ей было очень страшно. Но ей нужно было докопаться до истины. Это было важно не только для Кэла и для Америки, но и для Джини Риз лично.

– Что ж, – проговорила она наконец, нервно поправляя волосы. – Если вам действительно нужен помощник, может быть, я подойду на эту роль. Возможно, я помогу найти то, что вы ищете.

– А что, по-вашему, я ищу? – спросил Валентин, откидываясь на спинку дивана. – Неужели вы умеете читать мои мысли, мисс Риз?

– Вы ищете покупателя изумруда.

Валентин дождался, пока официант принесет кофе с коньяком, и спросил:

– А не хотите ли вы узнать, зачем нам нужен этот человек?

– Мне это уже известно: если вы найдете «Леди», России достанутся несметные богатства.

Валентин вдруг задумался, в его серых глазах появилась непонятная для Джини печаль.

– Допустим, что вы верно угадали; если дела обстоят именно так, не боитесь ли вы за судьбу этой самой «Леди» после того, как мы найдем ее?

Джини предполагала, что Валентин задаст ей этот вопрос, но сейчас, когда они сидели вдвоем возле камина в самом сердце Западной Европы, Россия казалась ей чем-то очень далеким, почти что нереальным. В конце концов, он был мужчина, она – женщина. Джини чувствовала: этому человеку можно доверять.

– Я уверена, вы не позволите причинить ей вред, – сказала она.

Валентин кивнул головой.

– Вы хорошо разбираетесь в людях, мисс Риз. – Он улыбнулся и взял ее за руку. – Давайте пожмем друг другу руки в знак заключения договора. Вы не против?

Джини кивнула.

– А теперь позвольте задать вам несколько вопросов, – продолжил Соловский. – Вы работаете на Кэла Уоррендера?

Джини почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. Совладав с собой, она поспешно ответила:

– На Кэла? Да что вы! Мы старые друзья. Понимаете, дома, в Вашингтоне, мы вращаемся в одних кругах…

Валентин кивнул.

– Второй вопрос: кто же купил изумруд?

Она с наигранным удивлением уставилась на Соловского.

– Разве мы не договорились верить друг другу? – спросил Валентин. – Я—человек слова, Джини. Знайте: эксклюзивный репортаж вам обеспечен.

Соловский крепко сжал ее руку, и Джини почувствовала, что у него руки человека, не изнеженного кабинетным сидением. Джини глубоко вздохнула и произнесла:

– Возможно, мой ответ несколько удивит вас. Изумруд приобретен одним посредником из Дюссельдорфа. Его фамилия Маркгейм.

– Как вы сказали? Маркгейм? – Соловский нахмурился и стал напряженно думать. Вдруг он поднял голову. На лице его засияла улыбка. – Ну, конечно! – проговорил он. – Теперь мне все ясно. Вот видите, Джини, вы уже оказали мне одну услугу. А теперь я попрошу вас сделать для меня еще кое-что.

Самолет плавно приземлился в аэропорту Дюссельдорфа. Джини по-прежнему сидела, откинувшись в своем кресле, и думала, что делать дальше. С первого взгляда все казалось очень просто. Конечно, Валентин не стал рассказывать ей, что еще нужно было России помимо миллиардов в Швейцарских банках, но разве эти миллиарды – так мало? Соловский сказал Джини, с кем ей надо связаться. Она улыбнулась: что сказал бы Кэл, если бы знал, что она собирается предпринять? Как бы то ни было, она так и не пришла к нему в номер в девять утра, ускользнув из гостиницы на рассвете. Романтическая ночь осталась позади, и сейчас, при свете дня, она понимала, что вступила в опаснейшую игру. Да, обе стороны будут просить ее о содействии, но она не станет послушной марионеткой в их руках – она будет делать лишь то, что выгодно ей. И если у нее хватит ума, никто не сможет помешать ей сделать этот эксклюзивный материал!

В вестибюле отеля собралось много людей. По их виду Джини сразу же определила, что это бизнесмены, съехавшиеся на какую-то ярмарку. Что ж, в такой толпе легче затеряться – не зря она выбрала такой большой отель. Вздохнув, Джини заняла очередь в отдел регистрации посетителей.

– А, мисс Риз, – улыбнулся портье. – Как хорошо, что вы наконец приехали. Тут для вас письмо.

– Письмо? Для меня? – воскликнула Джини, беря конверт. – Но ведь никто не знает… – Она стала читать: «Привет, Джини. Жаль, что так и не встретились сегодня утром. Я в номере 516. Предлагаю вместе выпить чаю. Кэл».

Джини тихо выругалась. Он что, ясновидящий? Откуда он узнал, что она остановится именно здесь? Не так-то легко провести этого парня! Зайдя в свой номер, Джини бросила записку на столик и, позвонив в редакцию телепрограмм в Вашингтон, попросила выделить для нее специальный номер для связи. После этого она повесила одежду в стенной шкаф и приняла душ. Ей стало немного легче. Когда Джини сушила волосы, позвонили из Вашингтона. Она записала номер и немедленно набрала его.

После разговора она привела себя в порядок и отправилась в 516-й номер. Когда она подходила к двери, с другой стороны, из служебного лифта, вышел официант. Впереди себя он толкал небольшую тележку с серебряным чайником, двумя чашками, блюдцами и тарелками. На подносе лежала горка сэндвичей и немецкого печенья. Официант остановился возле 516 номера и постучал. Дверь открыл Кэл.

– Вы как раз вовремя, Джини, – улыбнулся он, заметив стоявшую в двух шагах от двери девушку. – Наверное, работа на телевидении научила вас многому.

– Скажите честно, вы маг? – спросила Джини, переступая порог. – Как вам удалось пронюхать, где я? И как вы оказались здесь раньше, чем я? И наконец, как вы догадались, в какое именно время заказывать в номер чай?!

Кэл пожал плечами:

– Я седьмой сын седьмого сына… – произнес он зловещим голосом. – Уж вы-то наверное знаете, что такие люди обладают сверхъестественными способностями. – Он громко рассмеялся. – Впрочем, давайте лучше пить чай. Вы ведь так устали. У вас был такой трудный день.

– С чего вы взяли, что у меня был трудный день? – Джини покраснела.

– Я знаю, что он был трудным, но не знаю почему, – улыбнулся Кэл, откусывая сэндвич с копченой семгой. – Когда в девять утра вы не пришли в мой номер, я сам решил навестить вас и узнал, что вы уже уехали из отеля. Мы ведь так не договаривались, не правда ли? Я вспомнил, что после нашего последнего разговора вы собирались немножко поболтать с нашим общим другом Соловским. Тут-то я и заволновался: в конце концов, это я втравил вас в эту историю… Так что выяснить, куда вы пропали, было моим долгом. – Кэл пожал плечами и взял второй сэндвич. – Все остальное – дело техники. Вы ведь заказывали билеты на самолет и отель через портье, не так ли? Если вы собираетесь стать профессиональным шпионом, Джини, надо действовать более осторожно.

– Чтоб вас всех!.. – воскликнула Джини, ударяя кулаком по столу.

– Тише, тише, – улыбнулся Кэл. – Такая очаровательная девушка, и так выражается…

– Допустим, портье рассказал вам, что я лечу в Дюссельдорф и собираюсь остановиться именно в этом отеле. Но как вам удалось оказаться здесь раньше меня?

Кэл торжествующе посмотрел на нее.

– Как прекрасны вы в гневе… Голубые глаза горят, щеки пылают. Ладно, ладно, успокойтесь. Я долетел сюда на военном истребителе. Потом я выяснил у здешнего портье, когда вы прибыли в отель, дал вам час на отдых и душ и… и пожалуйста – чай готов!

– По-моему, вы совершили ошибку в выборе профессии, – холодно процедила Джини. – Вам надо было пойти в частные детективы.

– Вы, право, преувеличиваете мои способности, – улыбнулся Кэл. – Впрочем, хватит обо мне. Давайте лучше перейдем к делу.

Джини внимательно посмотрела на Уоррендера: его взгляд потерял былую мягкость и доброту, он уже не походил на рыжего сеттера. Этот человек требовал отчета, и она поняла, что от его вопросов никуда не скрыться.

– Я не обязана отвечать на ваши вопросы, – пыталась было робко возразить Джини.

– Ошибаетесь, – парировал Кэл, в его голосе послышались металлические нотки. – Все, что так или иначе связано с нашим вчерашним разговором, входит в круг моих интересов, и вы обязаны помогать мне. Неужели вы забыли о нашем уговоре? Мне нужно узнать, о чем вы беседовали с Соловским. А вы? Вы улетели в Германию, не сочтя нужным предупредить меня! Да вы понимаете, чем это вам грозило? И потом: разве мы перестали быть союзниками?

– Нет, не перестали, – Джини отвела взгляд от Уоррендера и принялась за большое пирожное.

– Разве можно такой изящной девушке есть такую жирную пищу?! – улыбнулся Кэл. – Неужели вы забыли о холестеринах, калориях и прочей чепухе?

– Будь по-вашему! – Джини положила пирожное обратно на тарелку. – Соловский хотел, чтобы я помогла ему.

– А вы?

– Я согласилась, в обмен на некоторые услуги с его стороны.

Кэл снова посмотрел на Джини, но она отвела взгляд.

– Все очень серьезно, Джини, – сказал Кэл. – Поймите, я ваш друг, я всегда на вашей стороне, и я обязан предупредить вас: нельзя давать таких обещаний типам вроде Соловского и потом нарушать их.

Джини пожала плечами.

– Вы считаете, что это серьезно? А почему, собственно говоря? Он в конце концов – мужчина. Как, впрочем, и вы…

– Не совсем, – возразил Уоррендер. – В первую очередь Соловский – русский, а потом уже – мужчина.

– По-моему, я ни на йоту не отступила от нашего уговора. Я ведь стараюсь принести пользу Родине… Нашей с вами общей Родине. Соловский попросил меня о том же, что и вы. При этом, он почти ничего не открыл мне. Впрочем, о миллиардах он проговорился.

– Правда? Но почему вы все-таки решили улизнуть из Женевы, не предупредив об этом меня?

– Просто я от природы очень нетерпелива. Мне хотелось начать расследование как можно скорее. И потом, мне нужно было сообщить руководству об изменениях в моих планах. Я собиралась позвонить вам сразу же по прибытии в Дюссельдорф.

– Допустим. Что же вы собираетесь делать сейчас?

– Я… я еще не решила… Как только мне придет в голову какая-нибудь мысль, я немедленно сообщу вам.

Кэл кивнул и посмотрел на часы.

– Отлично, – сказал он. – Пожалуйста, не теряйте меня из виду. Мне тоже надо кое-чем заняться. Вы, наверное, хотите спать – вам ведь так и не удалось вздремнуть этой ночью, не так ли? Давайте договоримся так: вы позвоните мне завтра утром, и мы все обсудим.

Джини поняла, что разговор окончен. У Кэла были другие дела. Она встала и направилась к выходу. Вдруг на полпути она остановилась:

– Но…

– Что «но», Джини Риз?

В его карих глазах не оставалось и следа гнева, Джини облегченно вздохнула.

– Я… я подумала, что вы на меня страшно сердитесь… Поймите, Кэл, я старалась сделать как можно больше. Видите ли, я не привыкла работать с напарниками. Предпочитаю все делать сама. От начала и до конца.

– Как хотите. У меня к вам одна-единственная просьба. Пожалуйста, не исчезайте без предупреждения. А то я волноваться буду.

Джини вернулась в свой номер. Как же устала она за эти сутки! С одной стороны, ей было немножко обидно, что Кэл не предложил ей поужинать вместе, с другой – она прекрасно понимала, что едва ли у нее хватило бы сил просидеть с ним целый вечер. Слишком много событий произошло за этот короткий отрезок времени, слишком много перемен в ее жизни. Единственное, что ей было сейчас нужно – это поспать. Завтра она обязательно найдет того человека, который приобрел изумруд Ивановых. Она найдет его и попытается узнать, кто поручил ему сделать эту покупку. Она постарается докопаться до истины. А Кэл Уоррендер немножко подождет. Наступит время – и она ему все расскажет.

Мэриленд

Мисси приколола к платью брошь с пятью бриллиантовыми перьями и посмотрела в зеркало, любуясь бесценным украшением. Она прикоснулась пальцем к золотой волчьей голове и вспомнила тот день, когда Миша подарил ей эту брошь. Это был один из самых счастливых дней в ее жизни! А потом, когда она испугалась, что потеряла брошь… Тогда Мисси казалось, что все пропало! Слава Богу, брошь нашлась. Теперь это была одна из самых дорогих вещей Мисси О'Брайен – вместе с фотографиями князя Михаила, маленькой Азали и ее любимицы Анны…

Разумеется, у нее были и другие украшения, но эта брошь олицетворяла ее любовь к Мише и целую эру – эру дореволюционной России. Когда она покинула эту страну, где нашли себе вечный покой ее отец и возлюбленный, в жизни Мисси начался новый период – юность закончилась.

Мисси обвела взглядом свою тихую уютную комнату: стены были оклеены обоями персикового цвета, на окнах висели шелковые занавески, на полу лежал мягкий восточный бежевый ковер. На стенах были развешаны ее любимые картины, в камине, отделанном мрамором, мерцал огонек… А там, за окном, простирались зеленые луга, небольшие рощицы; ярдах в ста от дома раскинулось чистое озеро, в котором плавали лебеди и дикие утки. Какое огромное расстояние – расстояние в неполные семьдесят лет – отделяло Тихие Поляны от Константинополя, куда Мисси добралась в конце 1920 года.

Константинополь

Они добрались до турецкой столицы, имея в кармане всего несколько рублей, которые дал им в дорогу Тарик. Вскоре и эти деньги были потрачены – беглянки вынуждены были отдать их за крошечную комнатку в бедном деревянном домишке, прилепившемся к склону одного из холмов над бухтой Золотой Рог.

Софья распорола юбку Мисси и передник Азали, достала оттуда спрятанные драгоценности и отнесла их одному китайскому торговцу, который, покрутив их в руках, с наглым видом заявил, что изящные оправы не представляют для него никакого интереса и он согласен платить только за камни. За целый мешок драгоценностей он предложил княгине сумму, равную всего-навсего двумстам американским долларам. У Софьи не было другого выхода, и она согласилась.

Старая княгиня совершенно справедливо полагала, что оставаться в Константинополе небезопасно: город кишел агентами большевиков. Надо было ехать дальше, в Европу. Мисси было поручено купить новую одежду: дешевую, скромную и практичную – и через несколько дней путешественницы садились на вокзале Сиркечи в Восточный экспресс, отправлявшийся в Вену.

Когда турецкий пограничник попросил у них документы, Софье и Мисси стало немного не по себе, но, судя по всему, Василий Мургенев хорошо знал свою работу: чиновник вернул бумаги путешественницам, пожелал им приятного путешествия, погладил по головке малышку Азали, и все трое прошли в вагон.

Софья вела за руку Азали, а Мисси несла маленький чемоданчик, в котором лежала их новая одежда и знаменитая диадема Аннушки Ивановой.

«Даже если мы лишимся всего остального, – говорила она себе, – у нас останется эта диадема. Пока она у нас, мы не погибнем».

Когда поезд тронулся, Софья, Мисси и даже маленькая Азали были в приподнятом настроении: они поздравляли друг друга, с тем, что наконец едут в Европу. Но невзгоды путешественниц на этом не окончились – агенты ЧК шарили по поездам, у них проверяли документы в Капикуле и Белграде, но каждый раз проверяющим было не к чему придраться, и бумаги возвращались владелицам.

– Не нравится мне все это, – проговорила Софья после очередной проверки. – Если они поймут, кто мы такие, смерти не миновать. Самое обидное, что убьют и тебя, милочка, хотя ты не имеешь к роду Ивановых никакого отношения. – Она протянула Мисси пачку денег. – Прошу тебя, – шепнула она, – возьми эти деньги и при первой возможности возвращайся в Англию. Ты еще совсем молодая, у тебя вся жизнь впереди. Забудь обо всем, что случилось, забудь о семье Ивановых… Умоляю тебя, Мисси, возвращайся домой!

Мисси посмотрела на пачку денег и в памяти ее всплыли английские пейзажи, улочки Оксфорда, лица старых знакомых… Потом она перевела взгляд на Азали, безмятежно игравшую со своей новой турецкой куклой, и подумала, что не может покинуть пожилую женщину и ребенка.

Когда Мисси вернула деньги Софье и сказала, что одна никуда не поедет, старая княгиня покачала головой:

– Спасибо тебе, девочка. Что же с нами дальше будет?

Путь в Вену лежал через Будапешт. Наконец добравшись до Вены, путешественницы поселились в одной из дешевых комнатушек недалеко от оперного театра. Вскоре Софья узнала, что в городе нашли себе временное пристанище многочисленные белые эмигранты. Старая княгиня по-прежнему боялась агентов ЧК и предпочитала отсиживаться дома, а Мисси познакомилась со многими русскими, которые, признав в юной англичанке товарища по несчастью, охотно рассказывали, в каких местах можно выгодно продать иконы, антиквариат и ювелирные изделия. Эмигранты предупредили Мисси, что эти вещи скупаются сейчас за бесценок – рынок наводнен товарами из России, и предприимчивые дельцы наживаются за счет несчастных беженцев. Мисси поняла, что венские скупщики ничуть не лучше того константинопольского китайца, отдавшего княгине Софье двести долларов за бесценные фамильные сокровища. Эмигранты поведали также, что найти работу в австрийской столице практически невозможно, и многие русские аристократы вынуждены прозябать в нищете. Те, кому удалось устроиться швейцарами и официантами, считают себя счастливчиками. В Париже, сказала Мисси, ничуть не лучше. А вообще вся Европа набита агентами ЧК, которые разыскивают представителей высшей аристократии, ускользнувших из России. Чуть ли не каждый день появляются сведения о том, что еще один русский эмигрант «бесследно пропал»… Тем, кто хотел спрятаться, нечего делать ни в Вене, ни в Париже.

Софья вынула из диадемы все бриллианты и продала их. Разумеется, княгиня получила жалкие гроши за бесценные камни, но все равно этого хватило на то, чтобы добраться до итальянского побережья и купить самый дешевый билет на пароход, отправлявшийся в Нью-Йорк.

«Леонардо», старенькое итальянское суденышко, доживало свой век. Рейс Генуя – Нью-Йорк был его лебединой песней. Хозяин судна договорился о сдаче корабля в переплавку.

Из машинного отделения постоянно доносились какие-то скрипы; казалось, утлому суденышку никак не преодолеть Атлантический океан, но, к счастью, все было не так уж плохо. На две недели «Леонардо» стал для путешественниц домом и убежищем. Прошло уже пять месяцев с того дня, как они бежали из Варышни, с той самой страшной ночи, когда Мисси лежала на снегу и прощалась с жизнью. Тогда она постоянно повторяла себе, что ей еще рано умирать; действительно, в восемнадцать лет самое время думать о будущем. И вот сейчас, стоя на палубе «Леонардо», она снова говорила себе, что вся жизнь впереди. Она приедет в Нью-Йорк и начнет новую жизнь.

Свежий морской ветер развевал каштановые волосы Мисси. Она оперлась на фальшборт и смотрела вперед – на силуэты Манхэттена, появившиеся вдали – корабль входил в устье Гудзона.

Пограничник внимательно изучил их документы. За последние несколько лет ему часто приходилось сталкиваться с американцами, возвращавшимися из России: всем им пришлось вынести много горя, некоторые чудом остались живы. Пограничник не стал задавать лишних вопросов: он улыбнулся Азали, потрепал по холке собаку и поставил штамп на документах Мисси и Софьи. Поблагодарив чиновника, они вступили на американскую землю.

Нью-Йорк показался им огромным, бездушным, серым и холодным городом. Они остановились в маленькой дешевой комнатке и принялись за поиски квартиры, но вскоре поняли, что такое удовольствие им не по карману. Тех долларов, что остались от продажи бриллиантов, хватило бы в лучшем случае на две комнатки на восточной окраине города, где они могли легко затеряться, смешавшись с толпой иммигрантов.

В конце концов перед Софьей и Мисси встал выбор: темная комнатка с единственным окошком, выходящим в вентиляционную шахту, или другая – чуть дороже, но с окном, выходящим на улицу. Невзирая на скудость денежных запасов, Софья настояла на втором варианте. Они въехали в комнату с видом на Ривингтон-стрит. В углу – умывальник с холодной водой, туалет в коридоре, а вся мебель состояла из старой двуспальной кровати, маленькой железной раскладушки, обшарпанного деревянного стола и четырех колченогих стульев.

По лицу Софьи Мисси поняла, что ниже этого предела старая княгиня спуститься уже не может. Вскоре решила навести порядок в новом жилище: все втроем отправились по магазинам. Мисси купила дешевых лоскутков, из которых сшила полотенца и простыни. В продуктовом магазине она купила яйца, хлеб и сливочное масло на ужин, а также толстую кость с остатками мяса для собаки. Мисси нашла где-то кусок клеенки в цветочек, который постелила на стол, и букетик зеленых листьев, которые поставила на стол – ведь на дворе был уже март, а в доме не было живых цветов.

В тот самый первый вечер, усевшись за скромный ужин – яйца всмятку с черствым хлебом—и слушая, как, свернувшись в углу, Виктор грызет свою кость, они впервые подумали, что, может быть, все не так уж плохо… После пяти месяцев страха и неуверенности эта бедная комнатушка казалась им просто раем…

Уложив Азали в кровать, Мисси подошла к Софье и шепнула ей на ухо:

– Не беспокойтесь, пожалуйста. Завтра же я пойду на поиски работы. Вот увидите, скоро у нас будет собственная квартира.

Мэриленд

Теперь, оглядываясь на свое прошлое, Мисси могла лишь улыбаться: как много в ней было оптимизма! Вареное яйцо, кусочек хлеба, крыша над головой, свежие листья на столе – всего этого было достаточно, чтобы породить уверенность в завтрашнем дне.

Она отколола от платья брошь, убрала ее в изящный футляр и раскрыла альбом с фотографиями. Она внимательно смотрела на детские снимки Азали: какой красивый, умный, спокойный ребенок! Казалось, о такой девочке можно только мечтать… Бедная Азали – она так рано осиротела… Разве виновата она в том, что случилось потом?

Глубоко вздохнув, Мисси захлопнула альбом – в комнату вошла сестра Милгрим, неся поднос с чашкой чая и таблеткой снотворного.

«Может быть, хотя бы сегодня мне не приснится этот страшный сон?» – подумала Мисси. Впрочем, она прекрасно знала, что этой надежде не суждено сбыться…

 

ГЛАВА 11

Нью-Йорк

Наступил новый день. Над Нью-Йорком взошло яркое, медно-красное солнце, и маленькая комнатка наполнилась запахом рыбы и жареной капусты, которыми торговали под окнами уличные продавцы. В раскрытое окошко доносился стук каблуков, скрип колес; покупатели торговались с продавцами – до Мисси доносились обрывки польской, русской, еврейской речи. Громко кричали дети, отвратительно ругались пьяницы возле входа в салун. Грязь, нищета, убожество – вот каким предстал перед Мисси Нью-Йорк. Ее душа наполнилась чувством безысходности.

Как ей хотелось захлопнуть окно и плотно закрыть занавески – но, увы, это было невозможно – в комнате стало бы невыносимо душно… Да, еще вчера вечером эта комнатка казалась раем на земле, тихой гаванью, в которой можно набраться сил и отдохнуть, но сегодня она предстала в солнечном свете – это была тесная, неуютная клетка, в четырех стенах которой они оказались заперты.

Княгиня Софья лежала на медной кровати. Она говорила, что просто отдыхает, но Мисси понимала, что у пожилой женщины нет сил встать. Крошка Азали вылезла через окно на пожарную лестницу и, сев на одну из металлических ступенек, смотрела на бурлившую внизу жизнь. Виктор высунул язык – ему было очень жарко Вообще, бедный пес сильно исхудал за время путешествия – даже роскошная янтарного цвета шерсть не скрывала выпиравшие из-под кожи ребра. Мисси знала, что и сама она такая же тощая – если бы ей захотелось, раздевшись, посмотреть на себя в зеркало, ее взору предстало бы жалкое зрелище. Впрочем, это обстоятельство не слишком огорчало девушку.

Но все же чувство голода не проходило: в эту ночь она долго не могла уснуть, мечтая о хорошей еде. Как давно не ела она свежий хлеб с маслом, жареных цыплят, яичницы с беконом. Но Мисси знала, что даже той скудной пищей, что была у нее до сих пор, она обязана княгине Софье.

Снова и снова Мисси поражалась тому, как старая княгиня, заботы которой о хлебе насущном ограничивались лишь указаниями повару, умеет торговаться с продавцами на Ривингтон-стрит. Каждый вечер она возвращалась домой с целой сумкой овощей, доставшихся ей по символической цене – товар был, что называется, некондиционным – у помидора помят бочок, эта картофелина чуть позеленела. Уличные торговцы, поторговавшись для порядка, уступали такое добро за какие-то центы. Ведь если не продать подпорченные овощи сегодня, то завтра их придется просто выбросить.

Кроме овощей, Софья приносила домой завернутую в газету еду для собаки – добрый мясник каждый раз выбирал кость, на которой оставалось хотя бы немного мяса. Из нее получался вполне сносный суп… Иногда княгиня покупала потроха, печенку, вымя и даже мозги – эта скромная пища считалась для трех иммигранток деликатесом. Софья рассказывала Мисси, что крестьяне в Варышне часто готовили себе обед из потрохов, и вот теперь старая княгиня сама придумывала новые кулинарные рецепты.

Княгиня Софья целыми днями искала пропитание, а Мисси тем временем пыталась найти работу.

Сначала она надеялась устроиться ассистенткой к профессору археологии в одном из колледжей: она имела все основания считать себя асом в этом деле – столько лет провела она с отцом в археологических экспедициях. Вся проблема заключалась в том, что у Мисси почти не было приличной одежды – всего одна синяя юбка да две белые хлопчатобумажные блузки. Денег не хватало даже на пару приличной обуви. Ассистенткам в колледжах платили мало, и Мисси поняла, что этих денег едва хватит на транспорт и квартирную плату – о покупке новой одежды тогда и мечтать бы не пришлось…

Другим вариантом было устроиться горничной в гостиницу. Главным преимуществом этой работы была казенная одежда. Но администрация отелей на Пятой авеню требовала, чтобы горничные жили прямо при гостинице; к тому же, и там заработки были весьма низкие.

Мисси попыталась устроиться продавщицей в только что открывшийся универмаг Мейси, но вскоре по косым взглядам администрации поняла, что здешнему начальству не нравится, как она выглядит: дело было не только в скромной одежде – весь ее вид говорил о том, что она – бедная. В этом был корень всех зол: бедную девушку никто не хотел брать на работу.

Немилосердно пекло яркое солнце; Мисси медленно брела по Деленси-стрит. Ей было стыдно возвращаться домой, снова не найдя работу. Вдруг она остановилась возле «Ирландской пивной О'Хары»: на вывешенной у входа черной грифельной доске мелом было выведено «Требуется помощник – подробности можно узнать у хозяина». Ни разу в жизни Мисси не была в салуне, но сейчас, без малейших колебаний, она распахнула двери и вошла в это заведение. В лицо ей ударил запах виски, пива и дешевых сигарет, но, поборов отвращение, девушка прошла к стойке, за которой стоял высокий дородный мужчина средних лет.

Шемасу О'Харе было сорок. Казалось, он происходит из рода великанов: у него была огромная голова, покрытая курчавыми рыжими волосами, здоровенные ручищи… Из-под высоко закатанных рукавов выглядывали мощные бицепсы, грудь напоминала бочку… Шемас меланхолично пожевывал сигару и уверенной рукой разливал по тяжелым керамическим кружкам пенящийся напиток, напевая себе под нос ирландскую песенку.

Когда к стойке подошла Мисси и сказала, что хочет устроиться к нему на работу, глаза О'Хары округлились от удивления; на беспризорницу она явно не тянула – возраст не тот… Но откуда тогда этот запуганный взгляд, эта нездоровая желтизна лица? «Какие красивые у нее глаза», – подумал Шемас. И вообще, несмотря на худобу и усталость, девушка была вовсе не дурна собой: роскошные каштановые волосы, тоненькая талия, выглядывавшие из-под простой синей юбки изящные ножки… Как сильно отличалась она от коренастых, темноволосых ирландских женщин, которых Шемас видел каждое воскресенье на мессе в церкви Спасителя… Если эту крошку немного откормить, она превратится в настоящую принцессу! Но что мог предложить ей О'Хара? Неужели у нее хватит сил справиться с работой в салуне, не только тяжелой, но и опасной: некоторые изрядно подвыпившие посетители уже стали похотливыми глазками посматривать на вошедшую девушку…

– М-да… – проговорил Шемас, – вообще-то я не совсем уверен, что тут найдется для тебя работа. – Он заметил, как тяжело вздохнула Мисси, и продолжал: – У тебя хватит сил поднять кружку пива?

– Конечно, хватит, – воскликнула Мисси, хватая О'Хару за руку. – Я буду мыть полы, посуду, разносить пиво… Пожалуйста, прошу вас, возьмите меня хотя бы на испытательный срок.

Стараясь казаться выше, Мисси распрямила плечи и встала на цыпочки. О'Хара скептически осмотрел ее.

– Ладно, – проговорил он наконец. – Но знай, я делаю это исключительно по доброте сердечной. Возьму тебя на испытательный срок. Значит, так: плата – доллар за вечер. Начинаешь работать в шесть, заканчиваешь, когда я скажу. И ни минутой раньше. Поняла?

С трудом сдерживая слезы, Мисси радостно кивнула головой и выбежала из салуна – ей надо было сбегать домой, чтобы поскорее сообщить приятную новость. Шемае проводил ее до двери и долго смотрел вслед: интересно, кем она была раньше? Ведь все, кто поселился в последнее время в этом квартале Нью-Йорка, имели за спиной какую-то другую жизнь.

Вот уже целый месяц трудилась Мисси в салуне О'Хары. Она подметала полы, мыла сотни кружек и стаканов – кожа на ее руках покраснела и растрескалась, но Мисси не унывала. Она старательно соскребала грязь со стойки, вытирала следы пива со столиков…

С трудом привыкая к запаху крепкого ирландского пива, она разносила по залу тяжеленные подносы – на каждом из них умещалось по дюжине гагатовых кружек, но она умудрялась не пролить ни капли. С серьезным видом расставляла она кружки перед клиентами – грузчиками, каменщиками, чернорабочими, проститутками.

Поздно вечером, когда О'Хара отпускал ее с работы, она с торжествующим видом неслась по темным улицам Нью-Йорка, сжимая в кулаке долларовую бумажку. Она ловко уворачивалась от норовивших облапать ее пьяниц, выторговывала подешевле чуть подпорченные продукты у уличных продавцов и прибегала в тесную и душную комнатенку, которая стала для нее домом.

Княгиня Софья предлагала девушке стакан горячего молока с корицей, и та с благодарностью выпивала его, отказываясь при этом от еды.

– Спасибо, но я так устала, что не хочу есть, – говорила она. – Пусть лучше Азали съест это на завтрак…

Мисси вынимала из сумки пакетик объедков и кидала их Виктору – борзая за считанные секунды расправлялась с этой пищей. Допив молоко, девушка ложилась на свою железную раскладушку. Княгиня Софья ждала, пока Мисси заснет, и только потом сама ложилась возле тихо посапывавшей Азали.

Никогда Мисси не говорила старой княгине, что боится засыпать: ведь каждую ночь ей снился один и тот же страшный сон – Алеша протягивал к ней свои ручки и молил, молил о помощи.

Казалось, одна только Азали нисколько не смущается новыми обстоятельствами. Как ни в чем не бывало она веселилась на грязных улицах со своими сверстниками, совсем, должно быть, позабыв о страшной ночи в лесу под Варышней. Мисси и Софья время от времени посматривали из окна, чем занимается девочка: она весело играла в классики, в мяч, скакала через прыгалку, и всегда рядом с ней был верный Виктор – он ни на шаг не отставал от маленькой хозяйки.

– Вы только посмотрите на этих детей! – удивлялась Софья. – Самые настоящие оборванцы, и моя внучка ничем от них не отличается. Уличная хулиганка! – Софья смеялась, но Мисси чувствовала, что такое положение дел доставляет старой княгине невыносимую боль…

Мисси скрывала от Софьи неприятные подробности своей работы у О'Хары. Труднее всего было совладать с распоясавшимися клиентами. Большей частью это были такие же ирландцы, как сам Шемас О'Хара, хотя иногда в салун заглядывали и «иностранцы». Когда, выпив очередную пинту пива, посетители начинали буянить, Шемас ставил их на место отборной ирландской бранью. Когда подобное вразумление не действовало, О'Хара грозил кулаком – это был гораздо более веский аргумент. Мисси видела, как меняется человек под воздействием даже небольшой дозы спиртного: приходили в салун вполне нормальные, уставшие работяги, но уже через час в них вселялся какой-то бес: в глазах загоралась похоть, и все их мысли сводились к одному – как бы эту похоть удовлетворить.

Среди завсегдатаев салуна было несколько женщин. Некоторые из них имели семьи, но, устав от криков многочисленных детишек и побоев мужей, они прибегали сюда, чтобы потопить усталость и боль в стакане виски… Остальные были проститутками. Мисси старалась не смотреть на те столики, за которыми заключались сделки. Мужчины разглядывали жриц любви как товар, старались максимально сбить цену. Потом пара удалялась за дверь, и уже через какие-то считанные минуты мужчина возвращался обратно, часто застегивая на ходу брюки… К концу вечера пьяные взоры посетителей все чаще и чаще устремлялись на Мисси.

Когда в первый раз один из клиентов решил перейти к действию, Мисси просто съежилась от омерзения: чья-то волосатая рука с черными ободками под ногтями ухватила ее за грудь. От ужаса Мисси потеряла на какое-то мгновение дар речи – потом громко завизжала. Из-за прилавка выбежал О'Хара.

– Ах, ты, ублюдок паршивый! – заорал он, с размаху ударяя по лицу обнаглевшего работягу. – Не смей распускать руки! Ты что, не видишь, что перед тобой приличная девушка?! И вообще, она тебе в дочери годится! Если тебе нужна баба, поищи где-нибудь в другом месте!

О'Хара схватил опешившего человека за шиворот и потащил его к выходу – из рассеченной брови клиента сочилась кровь.

– Получай, скотина! – О'Хара изо всех сил пнул пьяного ногой, и тот, так и не успев понять, в чем дело, оказался на пыльном тротуаре. – Скажи спасибо, что вообще жив остался! – крикнул вслед ему Шемас. Потом, обернувшись к Мисси, он строго посмотрел на нее и процедил сквозь зубы: – А ты, детка, заруби себе на носу: здесь не благотворительное заведение. Не можешь себя защитить – пошла вон! Так и знай: в следующий раз вышвырну тебя вслед за этой сволочью.

Мисси ни словом не обмолвилась дома о случившемся, но по ее виду Софья поняла, что у девушки на работе что-то произошло. Перед сном, массируя опухшие от усталости ноги Мисси и втирая глицерин в ее потрескавшиеся, красные руки, княгиня сказала:

– Я не могу позволить тебе так надрываться. Ты должна уйти из салуна.

Мисси в отчаянии прижалась к старой княгине:

– Прошу вас, Софья, – взмолилась она. – Давайте продадим драгоценности. Ведь у нас кое-что осталось. Ведь продавали же мы их и в Константинополе, и в Вене! Неужели вы до сих пор боитесь?

Софья пожала плечами:

– Все дело в том, что у нас остались самые ценные из семейных реликвий. Именно их-то и смогут узнать агенты ЧК. И потом, неужели ты думаешь, что в Нью-Йорке нам удастся получить много денег за эти сокровища?

– А может быть, нам удастся получить деньги, хранящиеся в швейцарских банках? Давайте пойдем к адвокату, постараемся найти подтверждение тому, что вы – это вы. Я больше не могу видеть все это, Софья! Вы могли бы жить как настоящая княгиня, а что получается? Самые бедные крестьяне в России никогда не влачили такого жалкого существования.

Софья открыла ящик стола и достала вырезку из газеты двухнедельной давности.

– Я не хотела показывать тебе эту газету, – сказала она, протягивая вырезку Мисси. – Не хотела, чтобы ты напрасно волновалась. Тебе и так непросто… Но раз уж зашел разговор на эту тему – прочитай.

Мисси пробежала глазами статью. В ней говорилось о зверствах большевиков в России: сообщались новые подробности об убийстве царской семьи, о массовых расстрелах заложников, об уничтожении целых селений в районах крестьянских восстаний. Автор статьи писал, что тайная полиция большевиков по-прежнему продолжает охоту за Ивановыми – семья князя олицетворяла для нового режима «старую Россию», которую надо было «разрушить до основания»; в ЧК полагали, что обоим детям князя Михаила и вдовствующей княгине Софье удалось спастись. Из надежных источников поступали сведения, что агенты ЧК уже несколько месяцев искали следы Ивановых в Европе. Возможно, в ближайшее время они возьмутся за Америку. Если только эти поиски увенчаются успехом, говорилось в статье, обоих детей и старую княгиню ждет участь царской семьи: они будут зверски убиты.

Мисси молча допила молоко. Софья снова оказалась права: охота на Ивановых продолжалась. Увы, несметные богатства, хранившиеся в швейцарских банках, были недосягаемы для их законных владельцев. Снова и снова придется Мисси потом и кровью добывать жалкие гроши на пропитание. Она тяжело вздохнула и крепко сжала зубы.

О'Хара с восхищением смотрел на Мисси: девочка что надо! Какая сила воли! Какое трудолюбие!

В этот вечер Мисси только начала подметать в салуне, и, закуривая свою первую в тот день сигару, Шемас произнес:

– Именно таких, как ты, брали с собой на Дикий Запад первые переселенцы. Ты молодец, детка.

Мисси поставила в угол метлу, посмотрела на О'Хару и произнесла:

– Эта сигара стоит четверть моей дневной платы. Вам не приходила в голову мысль прибавить мне жалование?

От неожиданности О'Хара поперхнулся табачным дымом – глядя, как своим огромным кулачищем Шемас бьет себя по груди, Мисси громко расхохоталась.

– Ну, ты даешь, детка, – проговорил О'Хара, когда приступ кашля прекратился. – Ты чуть меня совсем не уморила.

– Два доллара, – решительным тоном произнесла Мисси, складывая руки на груди. – Вы сами прекрасно знаете, что я стою этих денег.

Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга через прилавок. Со стороны могло показаться, что это два боксера, вот-вот готовые броситься друг на друга. Наконец О'Хара улыбнулся. Пригладив пятерней пышную копну своих волос, он сказал:

– Ладно, ты победила, крошка. Так и быть: два доллара за вечер… но только потому, что ты стоишь этих денег.

Мисси топнула ногой.

– Так, значит, я оказалась права: вы знали, что я стою больше! Что же вы не удосужились сами предложить мне прибавку?! Почему я должна выпрашивать у вас то, что мне причитается?!

Широко улыбаясь, О'Хара склонился над прилавком:

– А ты не допускаешь, что мне просто захотелось посмотреть, какова ты в гневе? Может, мне было интересно увидеть настоящую Мисси О'Брайен? А то ходила тут такая печальная Золушка… Ни разу даже не улыбнулась. А сегодня я впервые услышал твой смех.

– Вообще-то у меня мало причин для смеха, – ответила Мисси. Она снова взяла в руки метлу и продолжила работу. О'Хара, вынув изо рта сигару, некоторое время молча смотрел на нее, а потом произнес:

– Я видел тебя на улице с маленькой девочкой. – Он еще раз кинул взгляд на ее левую руку и, убедившись, что на ней нет обручального кольца, добавил: – А где же ее отец?

– Умер, – ответила Мисси, не поднимая глаз. О'Хара кивнул.

– Да, непросто жить ребенку без отца. Но еще тяжелее матери, оставшейся без мужа с малюткой на руках.

– Но… но… – Мисси хотела что-то объяснить Шемасу, но запнулась: конечно, как это ей раньше не приходило в голову – вся Ривинттон-стрит считала, что Азали – ее дочь.

В этот вечер О'Хара дал ей два доллара вместо одного, а потом лично положил полную тарелку вареной говядины с тушеной капустой и картофелем и решил проследить за тем, чтобы Мисси все съела. Но при виде этой еды у Мисси неожиданно пропал весь аппетит. Несмотря на то, что О'Хара не сводил с нее глаз, девушка переложила обильное угощение в судок и понесла ужин домой.

После этого эпизода работа в салуне стала казаться Мисси не такой тяжелой. Иногда О'Хара просил ее помочь и в обеденное время. Он следил за тем, чтобы подвыпившие посетители не приставали к девушке, и не отпускал ее домой, не убедившись в том, что она поела. Каждый раз, когда Мисси приходила в салун, лицо О'Хары расплывалось в улыбке. Он охотно приплачивал ей за дополнительную работу, и вскоре Мисси могла позволить себе откладывать деньги. За подкладкой маленького чемоданчика, лежавшего под медной кроватью, по соседству с бесполезными теперь сокровищами стали появляться долларовые бумажки.

Когда однажды Мисси спешила с тяжелым подносом ирландского виски к очередному столику, двери салуна распахнулись, и на пороге появилась перепуганная Азали. Как всегда, девочку сопровождал верный Виктор.

– Мисси, Мисси… – проговорила Азали. – Скорее… Там… бабушка…

Мисси быстро передала поднос прямо в руки клиенту и, схватив Азали за плечи, спросила:

– Что случилось? Что с Софьей? В глазах девочки стояли слезы:

– Бабушка стояла возле плиты и готовила еду. Вдруг она вскрикнула и упала. Я никак не могла разбудить ее!

Улицы были полны народа. Люди шли по домам после тяжелого рабочего дня, но Мисси уверенно расталкивала прохожих локтями и пробивалась сквозь толпу, крепко держа за руку маленькую Азали. Верный пес ни на шаг не отставал от хозяев.

На одном дыхании преодолела она скрипучую деревянную лестницу и распахнула дверь: Софья лежала на полу возле плиты. Ее глаза были закрыты, но Мисси заметила, что в жилке на шее княгини пульсирует кровь. «Слава Богу, что она еще жива!» – подумала девушка.

Положив старой княгине под голову подушку, она попыталась привести ее в чувство.

– Софья, Софья! – кричала она. – Все хорошо, все будет хорошо. Вы скоро придете в себя и поправитесь…

Мисси слишком хорошо понимала, что говорит неправду: по бледному, землистого цвета лицу старой княгини было видно, что она тяжело больна.

Через несколько минут Софья Иванова открыла глаза.

– Здесь так жарко, – проговорила она. – Мне стало дурно, но, пожалуйста, не волнуйся, мне уже намного лучше.

Но через две недели Софья снова упала в обморок. На этот раз она призналась, что в последнее время ее мучат страшные головные боли. Мисси побежала в аптеку и купила большую темно-синюю склянку с каким-то новым патентованным средством от мигрени. Увы, лекарство не оказало никакого воздействия: страшная боль не унималась. Софья наотрез отказалась вызывать доктора, уверяя, что все пройдет само по себе. Но Мисси прекрасно понимала, что мешало княгине прибегнуть к услугам врача: она боялась, что их бюджет не выдержит такой траты. Однажды утром Софья не смогла подняться с кровати: вся левая сторона тела была парализована.

Мисси побежала на Орчард-стрит. Там жил старый еврейский доктор. Она ворвалась к нему в квартиру и стала умолять пойти к больной Софье, обещая заплатить при первом же случае. У доктора было доброе сердце, и он не смог отказать, хотя получить деньги за визит не очень-то рассчитывал.

– Судя по всему, – сказал он, осмотрев больную, – у этой дамы было несколько ударов… Произошло кровоизлияние в мозг. Головная боль вызвана внутричерепным давлением, и помочь здесь может только операция.

Поглаживая седую бородку, врач посмотрел своими грустными глазами на Мисси и Азали. Они с болью и надеждой глядели на него как на единственного спасителя. Каждый раз при виде этих взглядов родственников и близких доктор начинал жалеть, что выбрал медицинское поприще.

– Буду предельно честен, – проговорил он. – Больной много лет. Нет никакой гарантии, что она вынесет операцию. Так что не советую вам рисковать. Единственное, что я могу для нее сделать – это дать болеутоляющее.

Мисси в ужасе посмотрела на врача:

– Неужели… неужели она…

– Всем нам суждено рано или поздно умереть, – проговорил врач. – За плечами у этой женщины долгая жизнь. Поверьте, когда умирают молодые, это намного тяжелее. – Он раскрыл свой черный кожаный чемоданчик и достал оттуда шприц и какую-то ампулу. – Я сделаю ей укол морфия. Приду завтра. А вам… вам я советую подумать о себе и о вашем ребенке.

Мисси посмотрела на Азали: маленькая, белокурая, хорошенькая, совсем беззащитная девочка. «Ваш ребенок» – сказал доктор… Да, если Софья умрет, у Азали не останется никого, кроме Мисси. Азали действительно станет тогда ее ребенком.

Каждое утро Мисси бегала за доктором. Если его не оказывалось дома, она рыскала по людным улицам, заглядывала в каждый магазинчик, не успокаивалась до тех пор, пока не находила его.

– Ей становится хуже, – сказала она врачу несколько дней спустя. – Головная боль не утихает. Она пытается скрыть это, но по ее глазам я вижу, что она очень страдает.

– Я сделаю еще несколько уколов, – сказал доктор. – Это поможет ей умереть без мучений. – Потом, обернувшись к Мисси, он покачал головой и добавил: – Вы очень плохо выглядите, милая девушка. Вам необходимо хотя бы немного отдохнуть. Прошу вас, не забывайте регулярно питаться.

Мисси тяжело вздохнула: вот уже неделю она не выходила на работу, последние центы были на исходе. О'Хара был очень добр к Мисси. Каждый день он присылал к ним домой женщину с судком, полным еды. Но это не могло долго продолжаться – гордость не позволяла Мисси принимать эту милостыню. Она прекрасно понимала: если сегодня она не вернется в салун, О'Хара найдет ей замену.

В пять часов вечера Мисси накормила Азали традиционной порцией постного супа с ломтем вчерашнего черного русского хлеба, купленного в булочной Гертеля на Хестер-стрит… Каждый раз, когда Мисси заходила в эту булочную, у нее разгорался аппетит. Она с трудом могла выдержать этот запах – аромат свежеиспеченного хлеба. С прилавков на нее смотрели аппетитные французские булки и польские батоны, кренделя и рогалики. С огромным трудом заставляла она себя не смотреть на это изобилие и покупала уцененную зачерствелую буханку.

Она умыла Софью и вытерла ее лицо чистым льняным полотенцем, которое стирала собственными руками и вешала сушиться на пожарную лестницу. Впрочем, точно так же поступали и все остальные жильцы их дома. Иногда за вывешенным на просушку бельем не было видно даже стоявших напротив зданий. Никто не пытался скрывать от соседей ветхость своего белья – во-первых, это было бесполезно, во-вторых – беднякам было просто незачем скрывать свою бедность от таких же бедняков.

Мисси приподняла голову Софьи, пытаясь влить ей в рот хотя бы несколько глотков теплого мясного отвара, но у княгини не было сил даже для этого – она лишь улыбнулась краешками губ и снова потеряла сознание.

Старческая рука крепко держала Мисси на запястье, и девушка с ужасом подумала, что, наверное, сейчас княгиня Софья из последних сил пытается удержаться за жизнь. Если она разожмет ее руку и уйдет, ничто не удержит старую женщину на этом свете.

Но все-таки Мисси никак не могла позволить себе постоянно дежурить у постели умирающей – она поднялась, умылась холодной водой, расчесала волосы, натянула свежую блузку и неизменно синюю юбку. За последнюю неделю Мисси так исхудала, что юбка с трудом держалась на бедрах, и ей пришлось подпоясаться широким кожаным ремнем.

Она дала Азали маленькую грифельную доску и набор цветных мелков, которые купила незадолго до этого подешевле у уличного торговца.

– Порисуй пока, – сказала она девочке. – Смотри за бабушкой. Если ей станет хуже, найдешь меня в салуне. – Она прижала девочку к груди. – Не скучай. Я постараюсь прийти как можно скорее.

Возле самой двери Мисси обернулась. Азали сидела на стуле возле кровати умирающей княгини, сжимая в руках доску и мелки. В глазах девочки был страх. Какое-то мгновение Мисси колебалась, может быть, действительно, не надо никуда идти? Но здравый смысл подсказывал: если она не пойдет сейчас на работу, все они умрут с голода.

Мисси посмотрела на Виктора.

– Сидеть! – она показала ему на место возле двери. – Сторожи!

Верный пес моментально выполнил команду, и Мисси еще раз возблагодарила Бога за то, что это животное сейчас с ними: не будь Виктора, она не решилась бы выйти из дома.

– Я люблю тебя, матушка! – крикнула ей вслед Азали, едва Мисси переступила порог.

– И я тебя, душенька! – ответила Мисси и, не оборачиваясь, бросилась вниз по лестнице.

В этот вечер в салуне было необычно много посетителей. Мисси сбивалась с ног, разнося подносы с пивом и виски и собирая со столов пустую посуду. К удивлению девушки, даже самые грубые из завсегдатаев, те самые, которые еще недавно смотрели на нее сальными глазками, спрашивали о здоровье «ее бабушки». «Может быть, в трезвом виде они совсем не такие уж плохие», – подумала Мисси.

О'Хара своими руками сделал ей сандвич с куском ростбифа, проследил за тем, чтобы она съела его, а в конце рабочего дня сунул ей в руку лишние пять долларов.

– Хорошая ты девчонка, Мисси О'Брайен, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Хотя, конечно, несмотря на ирландскую фамилию, ты такая же ирландка, как Зев Абрамски.

– Зев Абрамски. Кто это? – спросила Мисси, пряча в карман деньги. Ей было неудобно принимать от О'Хары столь щедрый подарок, но отказаться она не имела права.

– Ты хочешь сказать, что не знаешь Абрамски?! – расхохотался О'Хара. – Ну, ты даешь! Наверное, во всем Ист-Сайде ты единственная женщина, не побывавшая у этого типа. Зев – еврей-ростовщик, его контора на углу Орчард-стрит и Ривингтон-стрит. Тот еще фрукт… Придет какая-нибудь дамочка посреди недели занять у него двадцать центов, оставит под залог новую выходную рубашку мужа, а он ей: «Дать-то дам, но чтобы в пятницу к утру деньги вернула!» Попробуй не верни – останется бедолага-муж без выходного наряда. Ладно, Мисси, тебе уже пора… Иди с Богом.

Мисси устремилась домой. Виктор еще издали узнал ее и радостно завилял хвостом. Азали лежала, свернувшись клубочком возле бабушки, и крепко спала.

Вздохнув с облегчением, Мисси вылила молоко в кастрюлю, опустила туда палочку корицы и зажгла газовую горелку, вспоминая время, когда Софья каждый вечер угощала ее этим дивным напитком.

Подкравшись на цыпочках к постели, Мисси увидела, что рука спящей Азали лежит на плече Софьи. Мисси улыбнулась. Но, посмотрев на саму княгиню, она вздрогнула от ужаса: Софья лежала, закрыв глаза, благородное лицо было спокойно и безмятежно. Но губы – губы были совершенно синие. Мисси дотронулась до руки старой княгини – она была холодная, как лед.

– Нет! – в ужасе прошептала девушка. – Нет! Не может быть!

Увы, то, чего так боялась Мисси О'Брайен, произошло. Княгиня Софья Иванова, лежавшая на кровати в объятиях своей любящей внучки, была мертва.

 

ГЛАВА 12

Роза Перельман, соседка снизу, послала свою старшую дочь, девятилетнюю Соню, на Хестер-стрит за доктором. Двум младшим дочерям она велела присмотреть за Азали, а сама осталась сидеть с Мисси. Новость о кончине Софьи облетела всю округу, и вскоре скромная комнатушка наполнилась соседками – они старались помочь, чем возможно: несли еду, питье, предлагали свою помощь. Вскоре стараниями этих добрых женщин покойница была обмыта и переодета в чистое белье—только тогда Мисси поняла, что без их помощи она никогда бы не справилась с этим делом. Она вложила в руку почившей резной крест из слоновой кости и, кажется, впервые в жизни заметила, какой тонкой и хрупкой была княгиня Софья – женщина, казавшаяся всем такой величественной.

Впервые Мисси увидела Софью, когда та направлялась на торжественный прием в императорский дворец. На ней было роскошное платье из золотой парчи с длинным темно-синим шлейфом, отороченным горностаем. На княгине были бриллиантовое ожерелье, серьги и диадема. В руках – изящный веер из страусовых перьев. Теперь Софья лежала на смертном одре – ей не нужны были уже драгоценности и парча. Чистое белье – вот и все, в чем нуждалась сейчас княгиня.

– Мы сделали все, что могли, – сказала Роза Перельман. – Теперь, Мисси, тебе надо пойти в похоронное бюро.

– Как вы сказали? – переспросила Мисси.

– В похоронное бюро, – повторила Роза. – Надо договориться о гробе и похоронах.

До сих пор Мисси не задумывалась о том, что надо покупать гроб и искать место на кладбище. Боже! Сколько же это могло стоить?! Мисси знала: она обязана похоронить княгиню Софью, как подобает, сколько бы это ни стоило. Вся проблема заключалась в том, что денег у нее не было.

Казалось, Роза прочитала ее мысли.

– Если у тебя нет денег, – сказала она, – обратись в благотворительный союз. Ее похоронят в простом сосновом гробу. Поверь, в этом нет ничего позорного.

Мисси беспомощно посмотрела на отца Фини – католического священника из располагавшейся неподалеку церкви Спасителя. Софья боялась ходить в русскую церковь Святого Георгия на Седьмой Ист-стрит и посещала этот храм. Отец Фини знал княгиню и относился к ней с большим уважением.

– Да-да, – сказал священник, с сочувствием погладив Мисси по плечу. – Она совершенно права. Так и надо поступить. Что же касается отпевания, то даю слово: я сделаю все, как положено. Мы воздадим все почести этой женщине и помолимся за нее. Сначала отслужим заупокойную мессу, а потом отвезем на «землю горшечника»…

– На «землю горшечника»? – с удивлением переспросила Мисси.

Женщины с пониманием переглянулись. Конечно, эта девочка еще мало что понимала в жизни и в смерти…

– Это братская могила для бедняков, дочь моя, – пояснил отец Фини. – Не расстраивайся, перед Богом все равны – богач и бедняк, погребенный в царской усыпальнице и похороненный в простом рву. Душа Софьи на небе и предстоит Господу. Поверь мне: ей уже неважно, где найдет покой это бренное тело…

Мисси бросилась на колени у постели княгини. Господи! Они хотят похоронить вдовствующую княгиню Софью Иванову в могиле для бедняков!

– Нет! – закричала Мисси. – Нет! Только не это! Вы ничего не понимаете! Ее нужно похоронить в отдельной могиле, и за упокой ее души нужно отслужить торжественную мессу! Я найду деньги – чего бы мне это ни стоило!

Женщины покачали головой и, переговариваясь вполголоса, вышли из комнаты, оставив Мисси наедине со священником.

– Не принимай все это так близко к сердцу, дочь моя, – сказал отец Фини. – Ты еще сама почти ребенок, а у тебя на руках – малолетняя дочь. Ты должна воспитать ее. Почему ты не хочешь понять: простой гроб и братская могила – отнюдь не позор? Хочешь, я сам схожу в благотворительную контору и обо всем договорюсь?

– Нет, нет… – рыдала Мисси. – Никогда, никогда, никогда…

Отец Фини глубоко вздохнул и опустился на колени рядом с Мисси – он начал молиться за упокой души рабы Божией Софьи. Прочитав положенную молитву, он поднялся на ноги и сказал:

– Я приду завтра утром, узнаю, что удалось сделать. Помни, дочь моя, что двери церкви всегда открыты для тебя. Если ты нуждаешься в утешении – приходи к нам. Самое главное, не забывай, что жизнь человеческой души не ограничивается днями, проведенными на этой земле. За гробом – жизнь вечная. Я буду постоянно поминать в своих молитвах душу усопшей. Если можешь, молись и ты.

Мисси долго еще простояла на коленях. Роза Перельман вызвалась присмотреть за Азали, и ничто не мешало ей побыть возле Софьи. Мисси оплакивала кончину близкого человека, но к скорби по усопшей присоединялось еще одно чувство: чувство беспокойства и тревоги. Мисси думала, где раздобыть деньги на похороны. У нее был один выход…

Салун был ярко освещен. У стойки бара толпились подгулявшие посетители, за столиками гордо восседали проститутки, по углам ютились бедно одетые люди, пытавшиеся утопить в стакане дешевого портвейна свои житейские проблемы… Кто-то наигрывал на пианино популярные мотивчики, голубоватый дым сигарет устремлялся вверх, к круглым абажурам газовых ламп, напоминая утренний туман у берегов Ирландии.

О'Хара стоял у стойки и проворно наливал виски в стаканы, а пиво – в кружки. Какая-то молодая женщина приносила ему пустые кружки и забирала подносы с полными. У Мисси в груди екнуло: О'Хара не стал ждать, он нашел себе другую работницу.

Завернувшись в платок, Мисси протиснулась сквозь шумную толпу к стойке:

– О'Хара, – прошептала она, наклоняясь к ирландцу. – Мне надо с вами поговорить.

Шемас с пониманием кивнул, велел новой работнице заменить его у стойки, а сам жестом позвал Мисси в комнату, расположенную за питейным залом.

Мисси нервно ходила взад и вперед по толстому персидскому ковру: впервые за время работы у О'Хары она оказалась в его комнатах. В комнате человека, которого, на самом деле, почти не знала. Потемневшая от времени мебель была, судя по всему, привезена из Ирландии. На стенах висели старые фотографии в золоченых рамках. По обеим сторонам камина стояли два массивных стула с сиденьями из конского волоса, а на спинки наброшены кружевные салфетки. Возле самого камина находилось металлическое ведерко с углем и высокая ваза с длинными лучинами, с помощью которых О'Хара зажигал свои сигары. Мисси подумала, что, наверное, так или примерно так выглядел дом родителей О'Хары в Ирландии.

О'Хара задвинул тяжелую занавеску из красного бархата, отделявшую комнату от бара. В два шага он пересек помещение и, сжав руки Мисси своими огромными ручищами, сказал:

– Мисси, прими мои самые искренние соболезнования. Что я могу для тебя сделать? Что сказать тебе в утешение? Да… покойнице было много лет, за плечами у нее – долгая жизнь… Теперь тебе придется взвалить все на свои плечи. Ты отвечаешь не только за себя, но и за малышку… – О'Хара немного помолчал, потом глубоко вздохнул и проговорил: – Я обо всем подумал, Мисси. Я смогу позаботиться о вас обеих. У меня достаточно денег, чтобы вас обеспечить. Вы будете жить в хорошем доме. И потом, если действительно будет введен сухой закон, найду способы еще заработать. У меня все устроено. Ты и не представляешь, Мисси, какие деньги можно заработать, торгуя спиртным при сухом законе. Будь уверена, мне много достанется. Что скажешь?

Мисси в недоумении уставилась на Шемаса:

– Но это же невозможно! – воскликнула она. – Я не могу поселиться у вас! Что подумают люди?

– А что они могут подумать? Они подумают, что ты моя жена. Я прошу твоей руки, Мисси.

– Моей руки? – Мисси не верила своим ушам. О'Хара переступил с ноги на ногу и вдруг опустился на одно колено перед остолбеневшей девушкой. Его щеки горели.

– Клянусь тебе, Мисси, – проговорил он, – ни одной женщине, кроме покойной матушки, я не говорил этих слов. Мисси, я люблю тебя. Ты самая хорошая на свете. Я всю жизнь мечтал именно о такой жене. Умоляю тебя, выходи за меня замуж.

У Мисси закружилась голова: все это походило на кошмарный сон. Она почти не знала этого мужчину, а он вообще ничего не знал о ней. Не знал, что перед ним англичанка из хорошей семьи, дочь профессора Маркуса Октавиуса Байрона; не знал, что она была страстно влюблена в другого, которого уже давно не было в живых и забыть которого она никак не могла. О'Хара не знал Верити Байрон! Он знал нищенку, подрядившуюся мыть стаканы в его питейном заведении, исхудавшую девчонку, с благодарностью принимавшую от него подарки в виде тарелки еды; вдову, оставшуюся с четырехлетней девочкой на руках. Впрочем, едва ли он верил, что Мисси когда-нибудь была замужем.

А что она знала об этом человеке? Что это крепкий, мужественный ирландец, железной рукой наводящий порядок в своей распивочной. И всего-то? Конечно, у Мисси не возникало сомнений, что Шемус О'Хара – порядочный человек. И вот сейчас этот человек делал ей предложение… Стоило ей согласиться – и денежные проблемы отпали бы сами собой. У Азали появился бы дом и отец, а в жизни самой Мисси – человек, на которого можно опереться. Да, ей так не хватало этого… Мисси закрыла глаза и тотчас же увидела лицо князя Михаила: его добрые, проницательные серые глаза смотрели прямо ей в душу, и Мисси поняла, что все, о чем она сейчас позволила себе помечтать – иллюзия и самообман. У Азали никогда не будет другого отца, а у нее самой никогда не будет другого любимого…

О'Хара поднялся с колен.

– По твоему лицу я вижу, что сделал тебе больно, – проговорил он. – Наверное, сейчас не время говорить о свадьбе, извини. Я не тороплю тебя, Мисси. Подумай хорошенько. Может, через несколько дней мы сможем поговорить об этом еще раз. А теперь давай о другом: тебе нужны деньги?

Мисси не знала, что ответить. После того, как Шемас сделал ей предложение, она не имела права просить у него в долг. Это могло быть воспринято неверно.

– Я… я просто хотела узнать, что с моей работой, – проговорила она. – Я могу еще рассчитывать на это место?

– Конечно, Мисси, – отвечал О'Хара. – Это место всегда за тобой.

Он крепко сжал ее маленькую ручку, потом отдернул бархатную занавеску, и Мисси, кивнув на прощание, проскользнула сквозь прокуренный салун на Деланси-стрит. Она так и не нашла ответ на мучивший ее вопрос – где найти денег на похороны.

На углу Орчард-стрит и Ривингтон-стрит Мисси остановилась возле освещенной витрины. В глубине, на полках, были разложены самые разнообразные товары с прикрепленными к ним розовыми ярлычками. Она внимательно вгляделась и заметила за медной решеткой человека. В памяти всплыли слова О'Хары: «Зев Абрамски, ростовщик. Он весь квартал в страхе держит. Попробуй не верни ему в срок двадцать центов – останешься без выходного наряда».

Мисси в нерешительности постояла возле витрины, а потом стремглав бросилась к своему дому. Там, под кроватью, на которой лежала покойная княгиня, был спрятан чемодан с последними сокровищами семьи Ивановых.

Зева Абрамски трудно было назвать человеком нелюдимым, однако по воле обстоятельств он был очень одинок. Двадцать пять лет от роду, бледный, худой, небольшого роста, густые черные волосы зачесаны назад. У него были большие грустные глаза и тонкие пальцы музыканта. Казалось, одной из главных его забот была чистота – два раза в неделю он ходил в общественные бани и ежедневно менял рубашки, относя их стирать в китайскую прачечную на Мотт-стрит, владелица которой частенько обращалась к его услугам, занимая деньги на азартные игры. Даже в самую жаркую погоду Зев не снимал строгий синий галстук – ему казалось, что таким образом он устанавливает невидимый барьер между собой и теми жалкими оборванцами, которые приходили в его контору занять денег.

Он жил один в двух небольших комнатках, примыкавших к ломбарду. Всю обстановку их составляла мебель, сданная когда-то под залог, но так и не выкупленная бедными клиентами. Единственной вещью, на которую позволил себе раскошелиться сам Зев, было старинное пианино… Он нашел его в комиссионном магазинчике на Гранд-авеню и аккуратно, на протяжении четырех лет, ежедневно вносил деньги – Абрамски решил, что купить в рассрочку будет гораздо выгоднее. Он сам выучился играть и, хотя стать виртуозом ему было не суждено, он все равно любил музицировать… Музыка и книги (они разложены повсюду: на полу, на стульях, на столах) – вот и все, что скрашивало Зеву часы одиночества, когда каждый день, кроме субботы, в половине десятого вечера он менял табличку «открыто» на «закрыто» и удалялся в свои «внутренние покои».

Из двадцати пяти лет своей жизни Зев Абрамски провел тринадцать в этом самом месте – на углу Ривингтон– и Орчард-стрит. Его знала вся округа – почти все соседи рано или поздно становились его клиентами – но среди этих людей у него не было ни одного друга. Зев пытался убедить себя в том, что причиной этому – особенности его профессии, профессии ростовщика, столь презираемой в народе. Но в глубине души он понимал, что дело отнюдь не в этом – Абрамски боялся дружить.

Каждый вечер, кроме пятницы, когда он ходил в синагогу, Зев отправлялся ужинать в ресторан Ратнера, где с удивительным постоянством заказывал порцию ячменного супа с грибами и «кашу варнишкес» – пшенную кашу с лапшой. Потом он возвращался, запирал дверь ломбарда, садился за пианино и предавался мечтам. Мечты всегда начинались с воспоминаний о детстве, о семье. Иногда, когда у Зева было хорошее настроение, он думал о том, каким счастливым мог он стать, но чаще он просто вспоминал.

В памяти Зева вставали картины детства, проведенные в маленьком еврейском местечке на Украине. Он вспоминал, с каким наслаждением бегал купаться на речку, как ходил в лес за грибами. Зимой выпадало много снега, иногда ударял сильный мороз, и речка замерзала. Маленький Зев хорошо помнил, как трудно было не поскользнуться, переходя речку по льду. Абрамски перебирал клавиши, а перед глазами стояла одна и та же картина: занесенное снегом местечко, замерзшая река, отец, ласково улыбавшийся в густую бороду, и он сам – в ватнике и теплой меховой шапке-ушанке. Он вспоминал мать – добрую, вечно усталую женщину… Она часто брала с собой Зева, когда ходила в соседние лавочки за покупками.

Зев вспоминал, как мать укладывала его спать в деревянную детскую кроватку, стоявшую возле самой печки.

Он слышал сквозь сон шум швейной машинки отца, а наутро, едва открыв глаза, замечал висевшую на спинке стула новую одежду. Он вспоминал зловонный запах, доносившийся из расположенной во дворе уборной, и запах ученических тетрадок, всегда вызывавший воспоминания о школе. Он вспоминал, как дрались мальчишки на переменках, как поглядывали на них одноклассницы – тихие еврейские девочки с косичками.

Он помнил, как однажды отец повез его из местечка в близлежащий городок. Отец зашел в какую-то контору, оставив Зева на улице. Тотчас его окружили местные русские мальчишки, и он инстинктивно почувствовал страх. Мальчишки сорвали с него ермолку и начали пинать ее ногами, словно это был мяч, а маленький Зев молча стоял в стороне, в ужасе глядя на них. Тогда он не мог понять умом, в чем же дело, но интуиция подсказывала: ты здесь чужой.

Он помнил запах восковых свечей, горевших в изящных серебряных подсвечниках, доставшихся матери по наследству от ее прабабушки, ощущал запахи субботней трапезы – куриный бульон и фаршированная рыба.

Комната Зева наполнилась звуками страстных, мощных аккордов. В памяти всплыло то чувство страха, которое он ощутил в ту далекую, страшную ночь. Стук в дверь посреди ночи, сосредоточенный шепот в прихожей: к отцу пришли его братья. Зев толком ничего не понял, но доносившиеся обрывки речи испугали его:

– Синагогу сожгли дотла… Погромы… Грабеж… Черносотенцы… Убийства… Насилие… Они кричат «Бей жидов!»…

Зеву было семь лет. На всю жизнь он запомнил, как под покровом ночи пробирались они на вокзал в Жмеринке – мать крепко прижимала к груди завернутые в скатерть подсвечники. Добрые люди помогли сесть на поезд, спрятали от рыскавших по вагонам погромщиков. Мать все время гладила по голове маленького Зева, а отец монотонно читал вполголоса молитву.

В памяти встала другая картина: большой город, дядюшка с густой курчавой бородой. «Никуда не выходи из дома, а то…» Зев не мог понять, чем грозило ему непослушание, и в недоумении смотрел, как отец остриг себе и ему пейсы – «Так спокойнее», – объяснил он.

Он помнил, как по субботам в доме дядюшки собирались какие-то люди в темных лапсердаках, как читались вслух знакомые, но еще не понятные молитвы. Те же запахи еды, те же испуганные глаза и озабоченный шепот.

Огромный, высотой с трехэтажный дом, корабль напоминал Зеву библейского кита, проглотившего пророка Иону… Корабль принял в свое бездонное чрево сотни эмигрантов – мальчик еще плохо понимал в те годы, что такое «эмигрант». Им не разрешали выходить на палубу, и за все время путешествия Зев ни разу не увидел моря. Они сидели в трюмах, тесно прижавшись друг к другу, кляня тяжелую судьбу, страдая от голода, духоты и морской болезни. Несколько раз корабль попадал в шторм, и разбушевавшаяся стихия качала и крутила его, как жалкую щепку. Люди, сгрудившиеся в трюме, в ужасе пытались схватиться за борта, за обшивку… Женщины рыдали, дети кричали, некоторые мужчины молились. И все эти звуки заглушались ревом океана.

Через несколько дней отец заболел. Зев хорошо помнил, как этот некогда веселый и жизнерадостный человек тихо лежал на той самой голубой скатерти, в которую мать заворачивала свои бесценные подсвечники. Его лицо было искажено гримасой страдания. Болезнь называлась странным и непонятным словом – «дизентерия». Это страшное слово было на устах у всех пассажиров. Вскоре в трюме появилось еще несколько больных. Никто уже не следил за чистотой и порядком. Все ждали смерти.

Первой скончалась мать. Зев видел, как вдруг исчезло с ее лица выражение страдания, появилась умиротворенность. Сначала мальчик обрадовался, что матери стало лучше, он взял ее за руку и тут почувствовал, что она начинает остывать и коченеть.

– Мама умерла! – в ужасе закричал Зев, но никто из окружающих не обратил внимания на этот вопль. В трюме корабля было так много умерших – чьих-то отцов, матерей, детей.

Отец скончался несколько часов спустя. Зев покрыл тела родителей той самой синей скатертью, все время разговаривая с ними, как будто они были живые. Но через некоторое время его нервы не выдержали: он зарыдал и в изнеможении бросился на пол трюма.

На следующий день рано утром люк, ведущий в трюм, раскрылся, и в проеме показалась голова капитана. Он приказал всем оставшимся в живых пассажирам подняться на палубу. Зев задрожал от страха – он остался совсем один и не знал даже толком, куда они плывут. Но капитан решительным тоном повторил свой приказ. Зев в последний раз поцеловал мать и отца, засунул в карманы серебряные подсвечники и стал подниматься вверх по трапу вслед за остальными пассажирами.

В лицо ему подул свежий морской бриз. Зев осмотрелся и увидел, что корабль плывет по широкой реке, по берегам которой стоят высокие серые здания. Ни разу в жизни не доводилось Зеву видеть такие высокие дома. Что дальше? Мальчик наблюдал, что будет с его спутниками. Матросы грубо подталкивали их к трапу с корабля. На берегу эмигрантов встречали мрачные, неприветливые люди в фуражках. Они напоминали Зеву русских городовых. С дрожью в коленках мальчик подошел к этим людям, и они повели его в какое-то темное, душное помещение… Там собралось уже немало народу. Зев слушал, что они отвечают на вопросы пограничников, прекрасно понимая, что ему нечего сказать. У него больше не было родителей, никто не мог поручиться за него, в кармане его не было ни гроша. У него вообще ничего не было. Конечно, они не пустят его в эту страну – отправят обратно, на корабль, на верную смерть…

К пограничнику, сидевшему за столом, подошла большая еврейская семья. Сколько у них было детей? Пять? Л может, семь? Малыши кричали, дрались, постоянно дергали за юбку уставшую мать.

– Если у вас нет здесь родственников, – проговорил пограничник, глядя на отца семейства, – мы будем вынуждены отправить вас на остров Эллис, а потом – выслать из страны.

Зев замер, ожидая, что ответит этот человек.

– У нас есть родственники, – важно произнес отец семейства. – Вот документы.

Судя по всему, у офицера не было никакого желания внимательно изучать эти бумаги – ему вообще было довольно противно разговаривать с этими грязными, давно не мытыми людьми. Он пробежал глазами документы и вернул владельцу. Зеву не составило большого труда проскользнуть мимо пограничного поста, пристроившись к большой семье – кому охота считать чумазых ребятишек?

В зале морского порта было много народу: одни плакали, другие смеялись. Кто-то встречал вновь прибывших… Но Зева никто не ждал в этом городе. Никто даже не обратил внимания на семилетнего мальчика, опрометью бежавшего через огромный зал, испуганно оглядывавшегося, нет ли погони. Вдруг пограничники заметили свою ошибку? Вдруг его вернут обратно на этот страшный корабль, унесший жизни матери и отца? Он выбежал на улицу и остановился в нерешительности. Все было незнакомо в этом городе: большие, мрачные дома, странные звуки, странные запахи. Потом он посмотрел вниз, на свои ноги, обутые в новые кожаные ботинки – подарок дядюшки из того большого русского города. Кажется, только в этот момент он понял, что произошло: он стоял на американской земле.

Обычно в этот миг Зев с силой захлопывал крышку пианино, вставал с табурета и начинал ходить взад и вперед по комнате. Ему не хотелось вспоминать, что было дальше. А что, собственно, было? Семилетний сирота, сын еврейских родителей, бежавших из царской России, оказался в незнакомой стране. Он не понимал даже, о чем говорят люди на улицах. Как бы то ни было, Зев гнал от себя воспоминания, хватал в руки первую попавшуюся книгу и начинал судорожно листать страницы. Он погружался в историю чьей-нибудь жизни, и это помогало хотя бы на время забыть свою собственную.

Со своими клиентами Зев Абрамски был всегда вежлив и внимателен. Вся округа знала его как честного и порядочного человека. Естественно, как и все другие ростовщики, он старался оценить принесенную под залог вещь как можно ниже, но, в отличие от своих коллег, брал совсем небольшие проценты и никогда не торопил клиентов с возвратом денег. Часто пятидневный срок растягивался на несколько недель и даже месяцев, а Зев все терпел и терпел, надеясь, что залезший в долги бедняк найдет-таки необходимые деньги, чтобы выкупить сданную под залог вещь. Ведь часто эти вещи были единственным воспоминанием о какой-то другой жизни, возможно даже, о других странах, о родителях, о братьях и сестрах. Зев слишком хорошо понимал, что значит для человека расстаться с такой реликвией… Зев Абрамски редко улыбался, но жители окрестных улиц доверяли этому человеку. Они твердо знали: на молодого еврейского ростовщика из ломбарда на углу Орчард– и Ривингтон-стрит можно положиться.

Сидя за своей медной решеткой, Зев Абрамски наблюдал в окно, что происходит в мире. Он знал всех в этом квартале – уличных торговцев, сборщиков налогов, добропорядочных домохозяек и распутниц, отца Фини и рабби Файнштейна. Он знал, чьи дети играют в мяч под его окнами, у кого из клиентов есть работа, а кто ее недавно потерял, знал, какие отношения царят в той или иной семье – какие жены изменяют мужьям, какие мужья гуляют на стороне… Он давно уже обратил внимание на симпатичную худенькую девушку с ярко-каштановыми волосами, часто проходившую мимо его ломбарда. Иногда она вела за руку очаровательную белокурую девчушку лет четырех, и тогда перед ними всегда бежал большущий лохматый пес, как бы расчищая дорогу для знатных дам. В этой девушке было что-то особенное, какое-то необычное для этих мест благородство, какая-то редкая невинность и чистота. Зев всегда провожал ее взглядом до тех пор, пока она не скрывалась за поворотом. В этот вечер, всего каким-нибудь часом раньше, эта девушка уже останавливалась возле витрины ломбарда. И вот раздался звонок.

– Да-да, войдите, – проговорил Зев, и на пороге ломбарда появилась та самая девушка.

Он с первого взгляда понял, что случилась трагедия: в ее глазах застыл ужас, было видно, что она очень взволнована.

– Добрый вечер, – вежливо проговорил Зев. – Чем могу служить?

Девушка густо покраснела.

– Мне нужны деньги, – проговорила она, протягивая ему алмаз.

Зев чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности. Даже без ювелирной лупы он видел, что перед ним настоящая драгоценность – алмаз чистой воды, весом не менее четырех карат. Он поднял взгляд на девушку, но она лишь плотнее закуталась в шаль, пряча свое лицо.

– Откуда у вас этот камень? – спросил Зев. В тоне его сквозила подозрительность.

– Я… он достался мне от бабушки, – пробормотала Мисси. Боже! Как не хотелось ей приходить в это заведение, но она была обязана раздобыть деньги на похороны.

– Прекрасный камень, – проговорил Зев. – Он дорого стоит. Почему бы вам не обратиться в один из престижных ювелирных магазинов в центре города? Нисколько не сомневаюсь, что они вам хорошо заплатят…

– Я… я не могу, – пробормотала Мисси, опираясь обеими руками о прилавок. – Пожалуйста, не задавайте мне никаких вопросов, все равно я не смогу вам на них ответить…

– Не сможете? – Абрамски пристально посмотрел на нее. – Кажется, я догадываюсь, в чем дело: вы украли этот камень, не так ли? Вы таскаете ворованное ко мне в ломбард, чтобы избавиться от улик, а мне в тюрьму за это идти?! Ну что? Прав я или нет?

Мисси побледнела как полотно, на лице ее появилось выражение страха:

– Украла?.. Нет, нет! Клянусь вам, я не воровка! Это не ворованный камень!

– Откуда же у вас такая дорогая вещь?

– Я сказала вам всю правду, – проговорила Мисси дрожащим голосом. Она знала, что сейчас расплачется, и закрыла лицо руками. – Моя бабушка умерла. Мне нужны деньги, чтобы похоронить ее. Понимаете, я не могу допустить, чтобы ее закопали в общей могиле для нищих и бездомных. Но даже ради бабушки, ради ее памяти я не могла бы пойти на воровство.

Зев недоверчиво посмотрел на девушку. Если все то, что она говорила, было правдой, девушке надо помочь. Но мог ли он пойти на риск? Вдруг все-таки камень ворованный? Он не имел права подвергать себя риску. Чем меньше дел с полицией, тем лучше. Зеву было что скрывать от блюстителей порядка. И все же похороны близкого человека – такое событие, что выгнать человека на улицу ни с чем, тем более, что этот человек – столь хрупкое и нежное создание, Зев не мог.

– Если вам действительно нужны деньги, – произнес он как можно вежливее, стараясь не обидеть девушку, – вы должны открыть мне всю правду. Не запирайтесь: откуда у вас этот алмаз?

Мисси по-прежнему всхлипывала, закрывая лицо руками, не находя в себе силы что-либо ответить Абрамски.

– Прошу вас, – настаивал Зев. – Я знаю здесь всех. Спросите кого угодно – вам скажут, что на Зева Абрамски можно положиться. Я никому не открою вашу тайну. Даю вам честное благородное слово.

Мисси с трудом подняла голову и посмотрела на ростовщика. Неужели он поверит ей?

– Бабушка привезла этот камень с собой из России, – проговорила она наконец.

– Из России! – теперь Зеву стало все ясно. Многие эмигранты стремились вложить последние деньги в алмазы. Они занимали мало места, их легко было спрятать от таможенников и грабителей, а потом, по прибытии в другую страну, можно было всегда продать. Драгоценным камням была не страшна инфляция. Так, значит, эта девушка из России, как и он сам… Кто же она, русская, еврейка?

– Как вас зовут? – спросил Зев на идише, но Мисси лишь покачала головой. Она не понимала этого языка.

– Как ваше имя? – повторил он вопрос по-русски. – Откуда вы?

– Мы из Петербурга, – ответила девушка. – Меня зовут Мисси О'Брайен.

– О'Брайен? – переспросил Зев. – Ваш муж – иностранец?

– Нет, О'Брайен – фамилия моего отца. У меня нет мужа… – Мисси поняла, что проговорилась: она в ужасе прикрыла рот ладонью, но было уже поздно. Теперь этот дотошный ростовщик без труда уличит ее во лжи.

Но Абрамски сконфуженно посмотрел на нее и проговорил:

– Извините за бестактность, мне не следовало задавать этот вопрос.

Он взял в руки алмаз и внимательно посмотрел на него. Он знал, что девушка ждет ответа, но не спешил что-либо говорить.

Мисси прекрасно понимала, что он хочет узнать от нее подробности о камне. Конечно, он имел полное право интересоваться историей алмаза, но разве могла она поставить под удар маленькую Азали? Надо было что-то придумать.

– Мою бабушку звали Софья Данилова, – проговорила она. – Мы бежали от красного террора, как многие.

Зев молча протянул ей алмаз, и Мисси поняла, что ростовщику не нужен этот камень, что он не даст ей денег. Софья оказалась права: драгоценности никому не нужны.

– Спасибо, мистер Абрамски, – проговорила Мисси, убирая алмаз в карман. – Я все поняла.

Зев смотрел, как она медленно шла к выходу. Плечи девушки были опущены; казалось, она несет непомерную тяжесть. Его сердце исполнилось жалостью и сочувствием. Как напоминала эта незнакомка его самого, несчастного беженца, приехавшего в Нью-Йорк из России… Ему ведь тоже было некуда податься, некого попросить о помощи.

– Подождите минутку! – крикнул Зев, стуча кулаком по прилавку.

Мисси в нерешительности обернулась.

– Могу одолжить вам пятьдесят долларов, – сказал Зев. – Конечно, алмаз стоит намного дороже, но поверьте, мне не хочется греть руки на вашем горе. Я не назначаю вам никаких сроков. Будут деньги – вернете. А камень… Камень пусть полежит у меня. Он не пропадет, поверьте мне.

Мисси облегченно вздохнула. Неужели есть еще на свете добрые люди? Но она знала, что должна рассказать этому молодому ростовщику всю правду о своем нынешнем положении.

– Я работаю в салуне О'Хары, – быстро проговорила она. – Зарабатываю двенадцать долларов в неделю. Часть денег уходит на квартирную плату и на еду. Сейчас много говорят о сухом законе. Кто знает, что будет тогда с салуном? Может быть, я окажусь на улице… Простите, наверное, вам это неинтересно слушать, но я должна предупредить, что не знаю, когда заработаю столько денег. Вы очень добры, мистер Абрамски, но поймите пожалуйста: возможно, что я вообще не смогу вернуть вам долг.

– Кто знает, – проговорил Абрамски, открывая деревянную шкатулку и быстро отсчитывая деньги. – Может, в один прекрасный день вам улыбнется удача. Вот пятьдесят долларов. Давайте назовем нашу сделку ссудой доверия. – Он просунул пачку зеленых купюр под решетку.

Мисси с трудом верила своим глазам. Неужели она все-таки раздобыла деньги? Неужели она сможет похоронить княгиню Софью как подобает?

Словно прочитав ее мысли, Зев сказал:

– Что же вы стоите? Идите, займитесь похоронами. – Он глубоко вздохнул и добавил: – Шалом алейхем.

– Как вы сказали, – переспросила Мисси. – Шалом?

– На языке моего народа это значит «мир вам», – пояснил Зев.

Мисси посмотрела на Зева, и их взгляды встретились.

– Шалом алейхем, – произнесла она, улыбнувшись, завернула деньги в конец шали и поспешила к выходу.

Звякнул колокольчик на двери, и Мисси оказалась на улице. Зев внимательно смотрел на лежавший перед ним алмаз и пытался понять, что же это за девушка. За все эти годы, что прошли со дня смерти родителей, он ни разу не давал волю эмоциям, как бы тяжело и страшно ему ни приходилось. И вот сейчас, после разговора с этой необычной посетительницей, он почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Зев понял, что он никогда не сможет забыть эту незнакомку, приехавшую в Нью-Йорк из далекой России.

Когда Мисси представила себе, какие похороны могли быть у княгини Софьи на родине, сердце ее сжалось от боли. Князья и графы несли бы на плечах тяжелый бронзовый гроб к фамильной усыпальнице. Огромный собор был бы пропитан запахом дорогого восточного ладана и свежих цветов. Лучший церковный хор русской столицы провожал бы в последний путь княгиню. Наверное, сам митрополит, Первенствующий член Святейшего Синода, возглавил бы чин отпевания. Как много людей – родных, близких, знакомых – собралось бы в этот день в храме… А потом, когда тело покойной было бы предано земле в склепе князей Ивановых, состоялась бы богатая поминальная трапеза в особняке на набережной Мойки…

Но все вышло не так. Простой сосновый гроб несли вчетвером: сама Мисси, малютка Азали, да еще двое угрюмых мужчин из похоронного бюро. На каждом повороте лестницы гроб задевал за стены, и люди из похоронного бюро громко ругались, не стыдясь их присутствия.

Азали крепко сжимала руку Мисси. На ней было розовое хлопчатобумажное платье, белокурые волосы были схвачены па затылке черной ленточкой. Девочка была бледна, но в глазах ее не было ни слезинки. Мисси в глубине души радовалась, что у них не хватило денег на покупку траурных платьев. Княгине Софье наверняка не понравился бы вид внучки в черном…

Наконец гроб с телом покойной спустили с четвертого этажа и погрузили на обшарпанный катафалк. Как только похоронная процессия тронулась, все звуки на Ривингтон-стрит смолкли: торговцы перестали кричать, женщины – торговаться, даже дети прекратили на какое-то время свои игры. Катафалк медленно ехал впереди, за ним шли Мисси и Азали. Девочка держала в руках скромный букетик свежих цветов, купленный в ближайшем цветочном магазинчике. Верный Виктор, напрягши все силы, порвал поводок и, спустившись вниз по пожарной лестнице, присоединился к траурной процессии. Он уверенно вышагивал возле катафалка, и Мисси снова вспомнила ту страшную ночь под Варышней, когда пес бежал возле саней.

Мисси крепче сжала руку Азали. Она высоко подняла голову, изо всех сил стараясь не расплакаться на виду у всей улицы. Теперь, когда княгини Софьи не стало, ей было страшно и одиноко. Ушла из жизни ее единственная опора.

Вдруг она услышала позади чьи-то шаги. Этот человек явно шел вслед за процессией. Но кто это? Кто в округе был знаком с княгиней Софьей? Мисси обернулась и увидела О'Хару. Он чувствовал себя крайне неловко в рубахе с накрахмаленным воротничком и в старом полосатом галстуке, которым обычно подвязывал штаны.

– Еще раз прошу принять мои самые искренние соболезнования, – прошептал он на ухо Мисси, прижимая к груди котелок. – Я подумал, что быть рядом с вами в такой час – мой долг…

Вдоль Ривингтон-стрит пронесся удивленный шепот: к процессии присоединился еще один человек – это был Зев Абрамски; для того, чтобы присутствовать на похоронах Софьи, он решился нарушить субботу. Мисси не знала, чего ей хотелось больше: плакать или смеяться – уж больно забавное зрелище представляла из себя эта траурная процессия: ирландский содержатель салуна, еврейский ростовщик, английская девушка, маленькая русская княжна и верный охотничий пес – вот кто пришел проводить в последний путь представительницу одного из славнейших княжеских родов России.

Церковь Спасителя была освещена сотнями свечей. Отец Фини отслужил мессу. Когда гроб с телом Софьи опускали в свежевырытую могилу, на какой-то момент Мисси показалось, что все это лишь игра. Стоит лишь закрыть глаза – и все будет, как раньше. Не будет слез расставания, рыданий, вздохов. Но, когда на крышку гроба упали первые горсти земли, она поняла, что, к сожалению, все это происходит на самом деле. Она почувствовала, как за какие-то минуты резко повзрослела. Еще недавно она была девочкой-подростком. Теперь она стала взрослой женщиной.

Азали дернула ее за рукав:

– Я хочу домой… – прошептала она по-русски. – Туда, где папа и мама… Я хочу видеть Алешу… Мне надоела эта игра, Мисси! – по щекам девочки текли крупные слезы. – Сделай что-нибудь, прошу тебя! Я очень хочу домой. Пусть все будет, как раньше. Хочу в Барышню. Хочу, чтобы моя бабушка Софья вернулась к нам…

Мисси обернулась: Зев Абрамски стоял в каких-нибудь двух шагах от них. Он знал русский язык, а значит, не мог не понять слов Азали. Выходит, он знает, что Мисси солгала ему, назвав покойницу Софьей Даниловой.

Со спокойным видом Зев наклонился к Мисси и прошептал ей на ухо:

– Примите мои соболезнования. Прошу вас, не отчаивайтесь. Ваша бабушка предстоит у престола Всевышнего и молится за вас. – С этими словами он слегка поклонился и ушел.

О'Хара удивленно посмотрел ему вслед, потом достал из кармана часы на золотой цепочке и задумчиво произнес:

– Пожалуй, пора и мне идти. Надо возвращаться в салун. – Он подошел к Мисси и поспешным движением всучил ей несколько банкнот. – Знаешь, Мисси, на своем веку мне пришлось хоронить многих близких людей. Так вот, может быть, мои слова покажутся тебе немного странными, но почему-то после похорон резко обостряется чувство голода. Так что пойди в ближайшее кафе, закажи себе и малютке хороший обед. Вам просто необходимо сейчас подкрепиться.

О'Харе, наверное, хотелось как можно скорее избавиться от этого непривычного наряда – накрахмаленной сорочки и галстука. Солнце палило немилосердно, и ирландец вытирал платком пот со лба.

– Надеюсь, Мисси, ты не забыла о нашем вчерашнем разговоре? – проговорил он. – Я не хочу тебя торопить – я терпеливый человек. Но знай: Шемас О'Хара не бросает слов на ветер.

Надев котелок на голову, О'Хара развернулся и пошел к выходу с кладбища.

Когда могильщики принялись засыпать могилу, Мисси взяла за руку Азали и тоже направилась к выходу. Ей не хотелось думать ни о предложении Шемаса О'Хары, ни о Зеве Абрамски. Как и крошка Азали, Мисси хотела невозможного: ей хотелось скрыться от страшных воспоминаний, преследовавших ее каждую ночь, и от той унылой, невыносимой действительности, которую готовил день грядущий. Мисси хотелось домой, к отцу.

 

ГЛАВА 13

Стамбул

Хотя Михаилу Казану перевалило уже за восемьдесят, никто не решался назвать его стариком—даже за глаза. Возраст почти не отразился на его внешнем облике – впрочем, в этом не было ничего удивительного: ведь Тарик тоже до самой смерти сохранял молодцеватый вид. Волосы Михаила были белы, как снег, но так же густы, как в молодости. На смуглом лице не было ни единой морщинки, густые усы и брови сохранили жгуче-черный цвет, хромота с годами не прошла, и он никогда не расставался с тросточкой из черного дерева. Но характер, унаследованный от отца, был так же горяч, как шестьдесят лет назад. В общем, можно было сказать, что годы почти не повлияли на Михаила Казана.

Ахмет Казан сидел в мягком кресле и спокойно смотрел, как отец в ярости носился по кабинету, окна которого выходили прямо на Мраморное море, и, размахивая тростью, поносил на чем свет стоит женщин, которые способны принести лишь неприятности роду Казанов. Больше всего доставалось «юным безмозглым красоткам». Ахмет прекрасно понимал, на кого намекает отец.

– За что? – патетически вопрошал Михаил, бросая гневные взгляды на сына. – За что, спрашиваю тебя, нам такое наказание?! – Он изо всех сил ударил тростью по паркету, и она сломалась пополам. Наверное, сам Михаил не ожидал такого результата: какое-то время он стоял молча, потом швырнул на пол обломок трости, доковылял до стола, снял трубку внутреннего телефона и крикнул секретарше: – Асиль! Принеси мне новую трость!

– Ахмет, сынок, – продолжал он, переведя дыхание. – Ну, может быть, хотя бы ты объяснишь, зачем этим идиоткам понадобилось влезать в такую авантюру? Если Анне были нужны деньги, почему же она не попросила у нас? Она ведь нам как родная! И потом, зачем ей могли понадобиться эти деньги?! Неужели Тарик-паша обделил ее наследством?! Не могла же она потратить все эти деньги! Я ни за что не поверю, что миллион долларов – это мало. Даже для наследницы князей Ивановых. И о чем думала твоя Лейла? Зачем она вызвалась помочь ей?

Ахмет глубоко вздохнул. Он привык, что отец часто выходит из себя, но на этот раз для гнева Михаила имелось достаточно причин.

– По-моему, папа, – проговорил он, – риторическими вопросами делу не поможешь… Побереги свое здоровье – у тебя и так повышенное давление. Почему бы не задать эти вопросы самим девочкам? – Он пожал плечами и добавил. – Ты спросишь – они ответят. Тогда мы будем знать, как вести себя дальше.

– Как себя вести?! Ты только полюбуйся на это! – Михаил швырнул сыну свежую турецкую газету. – А теперь на это, на это… – Он стал швырять иностранные издания: «Таймс», «Интернэшнл Геральд Трибюн», «Уолл-стрит Джорнал», «Монд», «Фигаро»… – Во всем мире только и разговоров, что о проделках твоей дочери. Японцы, немцы, итальянцы… Все как с цепи сорвались: изумруд Ивановых, изумруд Ивановых… – Михаил перевел дыхание. – Но самое страшное другое: в поиски камня включились русские и американцы. Ты понимаешь, что это значит?! Или ты думаешь, что в ЦРУ и КГБ совсем не осталось профессиональных разведчиков? Да они за пару недель вычислят эту дуреху Анну!.

– По-моему, отец, ты преувеличиваешь опасность, – попытался возразить Ахмет. – В швейцарских банках умеют хранить тайны…

– Уметь-то умеют! – воскликнул Михаил, размахивая новой тростью. – Но даже в швейцарских банках работают живые люди. Их можно запугать, а можно подкупить. Бьюсь об заклад: один предатель среди банковских служащих обязательно найдется. Ты ничего не понимаешь, Ахмет! Всем нам грозит смертельная опасность. И мне просто необходимо… необходимо выяснить, что подвигло этих безмозглых девчонок на такое дело!

Михаил снова вернулся к столу, снял трубку внутреннего телефона и попросил Асиль соединить его с Парижем. Пока из трубки доносился ласковый голосок Лейлы, записанный на автоответчик, он нервно размахивал палкой. Наконец раздался короткий гудок, и Михаил, не пытаясь даже сдерживать гнев, начал наговаривать свое послание:

– Лейла! – проревел он. – Это говорит Казан-паша. Где тебя носит?! Ты что, решила прятаться от родственников?! Еще бы – такую кашу заварила! Бестолочи паршивые– ты и эта идиотка Анна! Где ты гуляешь? И куда запропастилась Анна? Слушай меня внимательно: я приказываю– слышишь? – приказываю тебе купить билет на ближайший авиарейс до Стамбула. То есть, нет – купишь два билета. Вы нужны мне обе! Передашь Анне, что Казан-паша хочет говорить с ней.

Михаил с торжествующим видом повесил трубку и повернулся к сыну.

– Только так с ними и можно разговаривать! Полезно иногда нагонять на непослушных девчонок страх. Когда человек испытывает чувство страха, он становится бдительнее. А я нисколько не сомневаюсь, что Лейле и Анне нужно быть сейчас как можно осторожнее. Они и сами не понимают, в какую историю влипли.

Ахмет понял, что отец прав. История с продажей изумруда взбудоражила весь мир. Кто знал, что именно стояло за стремлением сверхдержав заполучить камень? Как бы то ни было, кому-то до сих пор было необходимо отыскать наследников князей Ивановых. Интуиция подсказывала Ахмету, что дело здесь не только в миллиардах долларов, на протяжении семидесяти лет не востребованных из швейцарских банков. Надо было что-то предпринимать…

Вернувшись в свой кабинет, Ахмет набрал парижский номер и наговорил на автоответчик свое послание:

– Лейла, дочка, – сказал он, – ты должна послушаться Казан-пашу. Приезжай в Стамбул как можно скорее, возьми с собой Анну. Будьте предельно осторожны– вам грозит опасность. Приезжай домой – мы поможем.

Потом он позвонил еще одному человеку. Это бы грек, живший в небольшом домике неподалеку от Пирейской гавани. Когда-то он входил в совет директоров известной греческой судоходной компании. Компания со временем разорилась, но связи в высших кругах общества остались. Грек поступил на службу к Ахмету Казану – разумеется, на секретную службу. Вот уже несколько десятков лет человек из Пирея исправно доносил Казанам обо всех планах их греческих конкурентов. Ахмет щедро оплачивал труды своего тайного агента, впрочем, он старался соблюдать меру и в оплате – чтобы греку не расхотелось работать дальше. Ахмету иногда казалось, что его пирейский агент занимается шпионажем не столько из нужды, сколько по искреннему расположению к этой «работе» – интриги, подслушивание, подглядывание были его стихией. Он обладал удивительным чутьем на себе подобных – наверное, именно благодаря этому за столько лет греки так и не выяснили, кто же поставляет секретную информацию на другой берег Эгейского моря. Человек из Пирея мог безошибочно вычислить агентов противной стороны – именно для этого и понадобился он сейчас Ахмету. Он собирался поручить ему одно очень важное дело…

Когда «Боинг-727» авиакомпании «Эр-Франс» оторвался от взлетной полосы аэропорта Орли, у Лейлы вырвался вздох облегчения. Лейла кинула взгляд на исчезавшие под крылом кварталы парижских пригородов и откинулась на спинку кресла. Лайнер поднялся над облаками и взял курс на Стамбул. Лейла расстегнула ремень безопасности, боясь поверить в то, что через несколько часов она будет в родительском доме.

Она посмотрела направо – на пустое кресло, в котором должна была сидеть сейчас Анна. Она выполнила приказ деда и купила два билета до Стамбула, но встретиться с Анной так и не удалось. Лейла битых полтора часа бродила по двору Лувра, но Анна не явилась на встречу. Отчаявшись дождаться подругу, Лейла бросилась в свою квартиру на острове Сен-Луи – вдруг Анна оставила какое-нибудь сообщение на автоответчике? Увы, никто не звонил ей в это утро… Лейла ждала до последней минуты, пока не поняла, что, если немедленно не поймает такси, лайнер улетит в Стамбул без нее. Что же случилось с Анной?

Зачем, зачем решились они продать изумруд? – спрашивала себя Лейла. Почему Анна не обратилась за помощью к Казан-паше? Впрочем, Лейла сама знала ответ на этот вопрос: Михаил спросил бы, куда подевала Анна свое наследство, полученное от Тарика, а той явно не хотелось рассказывать об этом. Да, именно гордость Анны была причиной посыпавшихся на них невзгод. Конечно, могла ли наследница русских князей просить у кого-то деньги? Анна не любила говорить о своих предках, но Лейла прекрасно видела, как много значит для нее честь рода Ивановых.

Лейла вспомнила тот далекий день в Стамбуле… Анне было тогда четырнадцать лет, Лейле – десять. Девочки сидели на террасе дворца Казанов и смотрели на огромный, багрово-красный диск солнца, медленно опускавшийся за горизонт… Вскоре над Стамбулом сгустились сумерки, взошла полная луна, воздух наполнился ароматом ночных цветов. Кроме Лейлы и Анны на террасе находились двое взрослых – Мисси и Тарик. Они были погружены в какие-то думы…

Лейла сидела на обитой синим шелком оттоманке у ног Тарика, Анна стояла, опершись на балюстраду, и смотрела на темную воду Босфора.

– Мисси, – произнесла она, оборачиваясь к пожилой женщине. – Пожалуйста, расскажи мне что-нибудь о жизни в Барышне, о моем дедушке.

Тарик внимательно посмотрел на Мисси, потом на Анну и сказал:

– Знаешь, Анна, о некоторых вещах лучше не вспоминать. Слишком уж это тяжело.

– Отчего же? – возразила Мисси. – Анна имеет полное право знать историю своей семьи. Да, в этой истории было немало трагических страниц, но тут уж ничего не поделаешь.

Мисси замолчала, собираясь с мыслями. Пауза казалась невыносимо долгой. Наконец она начала рассказывать:

– Когда я впервые увидела князя Михаила, я была еще совсем девочкой. Носила длинную косу, белое льняное платье, белые гольфики и кожаные ботинки на застежках. Я была совсем одна в этой незнакомой стране – ведь мой отец умер. Мне некуда было податься, и я решила воспользоваться приглашением князя Михаила. Когда я ехала в собственном вагоне Ивановых из Симферополя в Петербург, мне казалось, что я нахожусь во дворце на колесах – дорожная тряска совершенно не ощущалась. Я восхищалась роскошью вагона, не подозревая, какой восторг предстоит мне испытать при виде особняка – нет, правильнее будет сказать дворца Ивановых на набережной Мойки…

На вокзале меня встретил шофер в синей ливрее. Он усадил меня в автомобиль «Курмон» – в то время далеко не каждый русский князь мог позволить себе приобрести автомобиль – и повез на Мойку. Мы поднялись по широкой мраморной лестнице к массивным дубовым дверям.

Навстречу нам вышел высоченный швейцар в черкеске с газырями и услужливо распахнул двери. Я была поражена красотой интерьера: стройные коринфские колонны устремлялись ввысь, окна были задрапированы золотыми шелковыми портьерами. Пол выложен в шахматном порядке плитами черного и белого мрамора, пурпурная ковровая дорожка вела от самых дверей к широкой мраморной лестнице, на ступенях которой стоял высокий блондин с собакой на поводке…

– Виктор… – прошептала Анна. – Мама так часто рассказывала мне об этой собаке.

Мисси кивнула головой:

– Когда твоя мать была совсем маленькой, Виктор был ее лучшим… лучшим и единственным другом.

– А что было потом? – с нетерпением спросила Анна.

– Хотя одет этот человек был в поношенный твидовый пиджак, в нем сразу чувствовался аристократ. Такие люди с первого взгляда вызывают уважение. Он был атлетического сложения, прямые белокурые волосы спускались почти до самых плеч – в то время были в моде короткие стрижки, но князь Михаил мог позволить себе не раболепствовать перед модой. У твоего деда было удивительное лицо: проницательные серые глаза, широкие скулы, выдававшие, что в его жилах течет и азиатская кровь. Скажу тебе честно: это был самый красивый мужчина, которого мне доводилось встречать в жизни. – Мисси немного помолчала и прошептала. – Наши взгляды встретились, и я забыла, где нахожусь… Сердце мое забилось часто-часто, я испугалась, что упаду в обморок…

Анна и Лейла вздрогнули от неожиданности: они давно уже догадывались, что Мисси была влюблена в князя Михаила, но впервые она сама заговорила на эту тему. Конечно, в ее рассказе не прозвучали заветные слова «первая любовь», но разве смятение, охватившее юную англичанку при виде князя Михаила, не говорило именно об этом?

Ночь над Босфором становилась все чернее. Все выше поднималась луна… Анна подошла поближе к Мисси, села на ковер у ее ног, склонила свою белокурую голову ей на колени и попросила продолжить рассказ.

– Твой дед был одним из богатейших людей России, – продолжила Мисси. – Я уже рассказывала о вилле под Ялтой и особняке в Петербурге. Еще у него был прекрасный дворец в Царском Селе – совсем неподалеку от царского дворца – и старинный дом в Варышне. Это было родовое поместье князей Ивановых. Барский дом был полной противоположностью особняку на Мойке, в его архитектуре отсутствовал единый стиль. Судя по всему, несколько поколений владельцев Барышни вносили свой вклад в расширение старого дома. Основное здание обросло асимметричными пристройками, террасками, мезонинами; по бокам выросли флигеля и хозяйственные постройки. Один из предков князя Михаила изощрился и пристроил к дому просторный зал, увенчанный большим зеленым куполом – не иначе как прогулки по Дрездену навеяли ту архитектурную идею.

Разные части дома были покрашены в разные цвета, но, как ни странно, в этом сочетании ярких красок не было никакой аляповатости. Что касается интерьера, то в доме практически не было коридоров – почти все комнаты были проходные. Я любила бродить по этим анфиладам… Полы были сделаны из гладко оструганных и покрытых лаком вязовых досок. Дети – Алеша и твоя мать – любили, разогнавшись, скользить по ним. Летом высокие французские окна были всегда раскрыты нараспашку, и даже в самые жаркие дни в доме было свежо и прохладно. А зимой, когда северные ветры приносили в Варышню дыхание Ледовитого океана, в каждой комнате весело потрескивали изразцовые печи, и никакой холод не был страшен обитателям этого уютного дома.

В барском доме всегда было много гостей: тут были и родственники, и друзья, и знакомые… Многие родственники– дальние и близкие – поселились в Варышне навсегда. Действительно, здесь было так хорошо, так уютно. Они собирались по вечерам в гостиных—дамы в розовой, кавалеры в голубой – и подолгу сплетничали обо всем на свете. Я всегда удивлялась, откуда эти люди берут свежие новости – ведь они не бывали в городе по многу лет…

А какие там были слуги… Мне всегда казалось, что их было несколько десятков. Еще бы – для того, чтобы поддерживать порядок в таком большом доме (думаю, там было не менее ста комнат), нужно много народу. Всем заправлял Василий – мажордорм и камердинер. Он служил еще у деда князя Михаила. К тому времени, когда я поселилась в Варышне, Василий был уже совсем дряхлым стариком, но князь Михаил ни под каким видом не соглашался уволить его или отправить на покой. «Вся его сознательная жизнь связана с этим имением, – говорил князь. – Если я уволю его, старик не выдержит удара. Он умрет».

Мисси грустно вздохнула, погладила Анну по голове.

– На втором месте по авторитету шла няня. Она была ненамного моложе Василия. Няня считалась крупнейшей специалисткой по воспитанию детей, и никому – даже самой княгине Аннушке – не позволяла она спорить с ней или давать какие-либо советы. Она всегда ходила в белом платочке и белом фартуке, тогда как фартуки остальных служанок были синие. Няня старалась все делать сама. Помню, однажды у старушки так болели руки, что она не смогла мыть в ванночке детей. Пришлось уступить эту работу одной из молодых горничных. Няня стояла в уголке и с трудом сдерживала слезы. Каждый вечер перед сном Алеша и Ксюша усаживались ей на колени, и няня рассказывала им удивительные сказки… Дети любили няню больше всех на свете – конечно, после отца.

Лейла нахмурилась. Почему же Мисси не сказала «после отца и матери»? Что это: случайность или закономерность– ведь и Анна никогда не говорила о своей матери…

– Ну вот, – продолжила Мисси. – После Василия и няни наибольшим уважением пользовались гувернер-немец, горничная Аннушки и лакей князя Михаила. Последние двое были французами и относились к другим слугам немного свысока. Одна из двоюродных бабушек, доживавших свой век в Барышне, сказала как-то, что по их манерам можно решить, что именно они – полноправные хозяева усадьбы. – Мисси рассмеялась. – Впрочем, не стоит их осуждать: это были преданные слуги. Они покинули имение одними из последних. Остальные сбежали раньше – как крысы с тонущего корабля.

Впрочем, не будем о грустном. Давайте лучше я расскажу о том, как проходили в Барышне обеды. На кухне хлопотало человек десять поваров, не менее двенадцати слуг разносили блюда. Помню, была там одна девушка. Так вот, в ее обязанности входило зажигать по вечерам лампы, а днем – чистить фитили. Больше она ничего не делала. Еще один слуга занимался исключительно печами– это был мастер своего дела! Ни разу у нас не возникало проблем с отоплением.

Конечно, нельзя не рассказать о варышнинских садовниках. Их было тоже человек десять-двенадцать. Они поддерживали огромный парк в образцовом порядке. А какие там были конюшни! Ведь Миша так любил лошадей… У него их было двадцать, а то и тридцать. А еще княжеская псарня… Какие борзые!

Твоя бабушка, княгиня Аннушка, не любила оставаться в одиночестве – многочисленные гости нисколько не утомляли ее. Часто в доме устраивались грандиозные банкеты, балы, маскарады. Иногда мы надевали какие-нибудь сказочные костюмы или русские национальные платья. Что касается княгини Аннушки, то она была в любых нарядах прекрасна. Это была настоящая красавица. Можно сказать, само совершенство. Роскошные золотистые волосы, фиалковые глаза, даже кожа ее имела золотистый оттенок. Это была совсем молодая женщина– когда мы познакомились, ей едва исполнилось двадцать семь. Она всегда казалась очень веселой, радостной. Если Аннушка начинала смеяться, никто из присутствующих не мог удержаться от смеха. Правда, порой начинало казаться, что она просто теряет контроль над собой: княгиня безудержно хохотала, но в глазах ее стояла какая-то непонятная боль. Аннушка была совершенно непредсказуема – вот она развлекает гостей, танцует, поет, а вот – внезапно убегает в дальнюю комнату, запирается на ключ и никого к себе не впускает… никого, даже князя Мишу… Впрочем, исключение делалось для служанки, носившей княгине подносы. Правда, в эти часы депрессий Аннушка практически ничего не ела. Сначала такое поведение княгини меня удивляло, но все остальные домочадцы относились к этому как к чему-то само собой разумеющемуся.

Князь Михаил был очень хорошим человеком, – сказала Мисси, посмотрев на Анну. – Он считал себя ответственным не только за поместье, но и за всех, кто там трудился, включая их семьи. Это был рачительный и заботливый хозяин, крестьяне относились к нему, как к родному отцу. Каждый месяц он устраивал для мужиков приемы в барском доме – людей угощали пивом и вкусной едой, и каждый из собравшихся мог высказать помещику свои просьбы или пожелания. Часто князю приходилось выступать в роли третейского судьи в спорах. Честно говоря, княгине эти приемы не очень-то нравились: она говорила, что после них целую неделю воняет крестьянскими онучами… Деревенские избы всегда содержались в образцовом порядке, никто из мужиков никогда не оказывался без работы. Задолго до реформ, начатых Столыпиным, князь Михаил выделил каждому из окрестных крестьян по небольшой усадьбе, где они выращивали овощи. На протяжении многих лет никто в Варышне и слыхом не слыхивал о голоде…

На свои средства князь Михаил построил сельскую школу. Он платил жалование учителям. Наиболее способных детишек князь посылал учиться в Москву и Питер. Да, конечно, – Мисси хлопнула себя рукой по лбу, – чуть не забыла о больнице! Ведь и она была построена на деньги князя…

Михаил Иванов был депутатом Государственной Думы– он всегда выступал за права крестьянства, пытался давать советы императору Николаю II.

Мисси глубоко вздохнула и пожала плечами.

– Может быть, конечно, я ошибаюсь, но, по-моему, царю было не до реформ. Он – а особенно государыня Александра Федоровна – были целиком поглощены здоровьем цесаревича… Увы, в доверие к царской чете втерся сибирский «старец» Григорий Распутин… Именно распутинщина и погубила династию Романовых, а вместе с ней – всю Россию.

Аннушка и Михаил души не чаяли в своих детях – Алексее и Ксении. Уже к шести годам князь научил Алешу ездить верхом, плавать и даже обращаться с оружием. Алексей очень любил отца. Детям разрешали входить в кабинет Михаила в любое время—даже если у князя был какой-нибудь очень важный посетитель. Если отец был занят, он гладил детишек по головке и отправлял обратно, дав по конфете. Конфеты хранились в удивительной серебряной шкатулке работы Фаберже. Ее крышка была увенчана изящной эмалевой пальмой. Стоило князю нажать спрятанную в одной из стенок шкатулки кнопочку – и по пальме начинали ползать крошечные обезьянки. Эта игрушка доставляла детям огромное удовольствие…

Алеша очень походил на отца: такие же серые глаза, такие же светло-русые волосы, широкие скулы. А Ксюша пошла в мать, правда, волосы у нее были немного посветлее. Ее глаза всегда приводили на память крылья дивных тропических бабочек. Унаследовала девочка и характер Аннушки.

Аннушка Иванова была страшной непоседой. Она все время носилась из Парижа в Петербург, из Варышни в Довиль, из Монте-Карло в Ялту… Казалось, она боится подолгу оставаться на одном месте… Каждое новое место быстро надоедало молодой княгине, она выдерживала там всего несколько дней. Дети привыкли к отсутствию матери, тем более что каждый раз по возвращении она обязательно устраивала маленький семейный праздник.

Аннушка шила платья у лучших парижских кутюрье. Зимой она носила шубы из соболя и чернобурой лисицы. Лондонские и римские сапожники шили для нее обувь. В каждом из домов Ивановых княгиня держала сейф с драгоценностями. Когда Аннушка открывала обитую серой замшей дверцу сейфа, могло показаться, что ты попал в пещеру Алладина – чего там только не было: рубины, изумруды, бриллианты…

Из всех цветов Аннушка больше всего любила фиалки, и лучшие французские парфюмеры специально для нее разработали новый сорт духов. Конечно же, они назывались «Аннушка», и во всем мире лишь она пользовалась ими. Княгиня всегда прикалывала к груди букетик фиалок – в любое время года от нее пахло весной…

Мисси замолчала.

– Пожалуйста, Мисси, продолжай, – взмолилась Анна. – Расскажи еще что-нибудь о моих родных.

Мисси улыбнулась и продолжала:

– Как хорошо было в Барышне зимой, когда вся округа занесена снегом! Гости добирались поездом до маленькой станции Ивановской, а там их уже ждал верный кучер Митрофаныч с тройкой коней. Звон бубенчиков слышался еще издалека, и все присутствовавшие в доме выбегали на крыльцо встречать гостей…

А как любили мы все княгиню Софью – твою прабабушку! Именно она рассказала мне историю о том, как поженились Михаил с Аннушкой. Они познакомились в 1908 году. Князь Миша незадолго перед этим с отличием закончил археологический факультет Оксфордского университета. Он объездил всю Европу и Америку и покорил сердца многих прекрасных дам от Лондона до Белграда, от Сан-Франциско до Бостона… Михаилу было в то время двадцать четыре года, он был прекрасно сложен, очень любил спорт. Любимой его игрой было поло.

Что касается княжны Анны Николаевны Орловой (это была девичья фамилия твоей бабушки), то она принадлежала к обедневшей ветви знатного рода. Как я уже говорила, это была писаная красавица. Многие молодые люди в Петербурге и Москве считали за величайшую честь пригласить ее на вальс. Князь Миша влюбился в нее с первого взгляда.

– Да, дорогая моя девочка, – проговорила Мисси, переведя дыхание, – стоило лишь раз увидеть Аннушку, чтобы на всю жизнь сделаться ее поклонником. Софья рассказывала, что она могла свободно и непринужденно подключаться к разговору на любую тему – от политики до моды… Она неплохо разбиралась в литературе и живописи. А как она танцевала! Поэты слагали стихи в ее честь, называя русской Терпсихорой… Никого не смущали некоторые странности в ее поведении: Аннушке ничего не стоило без всякого предупреждения не явиться на устроенный в ее честь банкет, она могла нагрубить почтенным людям, выкинуть какой-нибудь фортель…

Поклонники осыпали Аннушку букетами, стихами, драгоценностями, которые ее мать всегда отсылала обратно дарителям… Репутация дочери была для нее превыше всего.

Миша совсем потерял голову. Некоторое время Аннушка обращалась с ним, как рыбак с пойманной на крючок рыбой. Она принимала его приглашения, но в последний момент сказывалась больной, капризничала, делала вид, что молодой КНЯЗЬ ей совершенно безразличен. Михаил сгорал от ревности – ему мерещились соперники. Наконец князь решился: он сделал Аннушке предложение. Юная красавица попросила неделю на раздумье и уехала с друзьями в деревню. Пылкий князь места себе не находил. Но вот неделя, казавшаяся Михаилу мучительно долгой, прошла; Анна вернулась в Петербург и… дала согласие.

Венчание происходило в самом большом храме Санкт-Петербурга – Исаакиевском соборе. Сам митрополит возлагал на головы новобрачных венцы, присутствовала сама августейшая чета… На Аннушке было платье с длинным шлейфом из золотой парчи, голову ее украшала диадема с чудесным изумрудом – тем самым, который подарил одному из предков князя Михаила индийский махараджа. После венчания многочисленные гости проследовали в особняк на набережной Невы, где был устроен грандиозный пир.

Вскоре после свадьбы молодые отправились в трехмесячное свадебное путешествие по Америке. Аннушка настояла на том, чтобы на обратном пути они побывали в Европе. Молодая княгиня обошла самые модные магазины Парижа – ей хотелось всего: новых платьев, драгоценных украшений… Князь Миша так любил жену, что ни в чем не смел ей отказать. Когда наконец Аннушка устала от магазинов и ювелирных мастерских, чета Ивановых отправилась в Ниццу, где их уже ждала яхта князя. Путь в Россию лежал через Мальту, Крит, Константинополь…

Княгиня Софья рассказывала, что уже тогда Миша заподозрил что-то неладное: бывали дни, когда Аннушка наотрез отказывалась вставать с постели, ее лицо неожиданно приобретало мертвенную бледность, в глазах появлялась тревога… Иногда она без видимых причин начинала плакать. Слезы струились по бледным щекам княгини, и тщетно пытался Михаил утешить ее, развеселить, отвлечь новыми подарками. По возвращении в Петербург состояние княгини лишь ухудшилось: она заперлась в своей спальне и несколько дней подряд никого к себе не впускала. Взволнованный Михаил в ужасе побежал к княгине Софье, та связалась с матерью Аннушки, Еленой Орловой.

Елена считала, что дочь просто переутомилась от бесконечных банкетов, приемов и балов. Несколько дней отдыха – и все придет в норму, говорила она. Но чуткое сердце Софьи подсказывало, что Аннушка серьезно больна. Она вызвала из Швейцарии знаменитого психиатра… Увы, диагноз был неутешителен: маниакально-депрессивный психоз. Впрочем, доктор надеялся, что молодой организм княгини может справиться с болезнью. Он назначил специальный курс лечения, и чета Ивановых отправилась на три месяца в психиатрический санаторий в Альпах. Здоровый горный климат и заботы врачей сделали свое дело: Аннушке стало лучше. Возвратившись в Петербург, она вела прежний образ жизни.

Приехав из Швейцарии, князь Михаил стал проводить большую часть времени в Варышне: долгими зимними вечерами он допоздна засиживался у камина с книгой в руках; любил ходить на охоту, катался на лошадях. Однообразная жизнь в поместье утомляла Аннушку, и она устраивала бесконечные праздники. По ее приглашению в Варышню съезжались всякие проходимцы и богема, с которыми она свела знакомство, путешествуя по миру. Часто в доме разыгрывались спектакли для детей и взрослых. Постепенно интересы Аннушки и Михаила все больше и больше расходились. Что же касается здоровья княгини, то время от времени приступы повторялись.

Через три года после свадьбы родился Алексей. На какое-то время Аннушка резко изменилась: она нянчилась с младенцем, ни на минуту не отходила от его колыбели. Но через несколько месяцев все вернулось на круги своя – молодая княгиня, казалось, остыла к родному сыну, предпочитая проводить время в кругу модных литераторов и художников.

Еще через три года появилась на свет Ксения. На рождении второго ребенка настоял Миша – он надеялся, что это благотворно скажется на состоянии жены. Увы, его надеждам не суждено было сбыться. Поведение Аннушки становилось все более странным, сделавшись излюбленной темой для великосветских сплетен. Стали поговаривать, что Аннушка завела себе любовников, что она изменяет мужу при каждом удобном случае. Назывались имена. Впрочем, никто из сплетников не решался осуждать молодую княгиню – слишком она была красива! Что удивительного в том, что все мужчины Петербурга влюблялись в нее?

Сплетники говорили, что князь Михаил совершенно остыл к жене – это была явная напраслина. Миша по-прежнему заботился о ней, обращался с Аннушкой, как с хрупкой фарфоровой куклой. Он прекрасно понимал, что сама она сильно страдает. Бедная Аннушка просто не контролировала свои эмоции, а порой и действия. Поддавшись минутному желанию, она убегала из Барышни, но, как только наступала очередная депрессия, княгиня возвращалась к Мише, ибо знала, что это единственный человек на свете, которому ее судьба глубоко небезразлична.

– Ах, Мисси, – прошептала Анна. Лейла обернулась и увидела, что по ее щеке катится крупная слеза. – Как мне все это понятно…

Мисси нежно потрепала Анну по голове:

– Я должна рассказать тебе еще кое о чем. Ты уже взрослая девочка. Так вот, слушай. Я и твой дедушка любили друг друга.

Широко раскрытыми глазами Анна глядела на Мисси. Лейла вся напряглась, ожидая продолжение рассказа – все это так напоминало ей сказки тысячи и одной ночи: несметные сокровища, прекрасные княгини, любовные страсти… Что же будет дальше? Неужели князь Михаил задушит свою нелюбимую жену шелковым шнурком? Ведь именно так поступали султаны с надоевшими наложницами.

– Мисси… – Тарик попытался было перевести разговор на другую тему, но она лишь покачала головой:

– Анна должна знать всю правду. Она имеет на это право.

Анна взяла пожилую женщину за руку и попросила рассказывать дальше.

– Когда я впервые увидела Мишу, я была совсем еще девочкой. Я влюбилась с первого взгляда. Да, это был красавец мужчина, представитель одного из самых знатных родов России, а я… я была юным трепетным созданием, воспитанным на романтических историях. Но все равно, я сразу поняла, что это настоящая любовь. Мне показалось, что я… что я просто вернулась к себе домой– вернулась к человеку, которого знала уже много лет, который специально создан для меня. Разумеется, Миша ни о чем мне не говорил, но я поняла: он испытывал ко мне такие же чувства.

Наша встреча произошла вскоре после смерти моего отца, и Миша старался утешить меня. Аннушка была в отъезде, и он водил меня в театры, на званые обеды… Мы объездили в его роскошном автомобиле почти все пригородные дворцы Петербурга. Конечно же, он повез меня и в Варышню. Князь Михаил с гордостью показывал мне школу, больницы, новые фермы. Мы заходили в гости к крестьянам и подолгу сидели за самоваром, слушая их рассказы. Князь знал всех крестьян по именам, помнил, сколько у кого детей, поздравлял с именинами. Мне казалось, что крестьяне не просто уважают Мишу, нет, они по-настоящему любили этого замечательного человека.

Мише было чуждо какое-либо высокомерие: он разговаривал с крестьянами на равных. А как любили его крестьянские дети! Мальчишки соревновались за право вести под уздцы княжеского коня, девочки просто плясали от счастья.

Постепенно Миша стал самым близким для меня человеком. Понимаешь ли, Анна, это было, если можно так сказать, родство душ. Мы никогда не говорили с ним о любви… Так продолжалось несколько месяцев, но вот наступил день моего семнадцатилетия, и Миша сделал мне поистине царский подарок: чудную брошь с изображением герба Ивановых. Потом он поцеловал меня и сказал, что любит меня. Я не могу описать свое состояние в тот миг! Казалось, сам Миша испугался своих слов: он стал говорить, что не должен был признаваться мне в этих чувствах, что он женатый человек, что я слишком молода… «Но, – добавил он после небольшой паузы, – если ты уедешь, моя жизнь потеряет всякий смысл».

Во время войны с Германией Миша часто ездил на фронт. Он ведь был офицером Кавалергардского полка Его Императорского Величества. Аннушка тоже редко бывала дома – она меняла одну богемную компанию на другую. Когда Миша бывал в отъезде, я ежедневно писала ему. Иногда он присылал мне ответ – несколько скупых строк, подписанных: «С любовью, Миша».

Я часто оставалась сидеть с детьми князя в особняке на Мойке. Несколько раз Аннушка звала меня с собой на званые обеды, но я отказывалась – разве могла я предаваться веселью, когда Миша был на фронте и рисковал своей жизнью?

Однажды мы с Алексеем отправились на прогулку в Новую Деревню – цыганский пригород Петербурга. В этом месте жили почти все знаменитые цыганские семьи российской столицы. Кстати, много лет назад один из предков княгини Софьи женился на девушке из табора. Мне нравилось ходить к цыганам: красивые мужчины с черными, как смоль, усами играли на гитарах, а изящные девушки в ярких цветастых юбках плясали…

Светловолосый и сероглазый Алеша смотрелся на их фоне пришельцем из другого мира… Конечно, цыгане знали, чей он сын, и очень любили мальчика – они часто угощали его конфетами, чаем, дарили на память яркие безделушки. Но в тот день одна из старых цыганок подошла ко мне и, попросив оставить Алешу под присмотром ее дочери, позвала в соседнюю комнату. Я была заинтригована: к чему такая таинственность?

В комнате царил полумрак. Цыганка предложила мне сесть на один из мягких стульев, а сама подошла к полке на стене и сняла с нее хрустальный шар.

Я подумала, что она хочет заработать лишний червонец, погадав мне. Много раз я слышала, что цыганки умеют гадать и ворожить, но никогда не придавала этому большого значения.

Цыганка села возле лампы и стала всматриваться в шар… Лицо ее было все в морщинах, из-под яркого платка выбивались пряди седых волос. Господи, сколько же ей было лет? Семьдесят? А может, все восемьдесят? Помню, меня удивили руки этой женщины: с изящными длинными пальцами, гладкие, совсем еще молодые руки. И вот она подняла на меня взор своих огромных черных глаз и начала говорить:

– В твоей жизни было много горя. Ты совсем одна в этом мире, хотя вокруг тебя – море любви… – Я была поражена, насколько соответствовали ее слова действительности. Неужели цыганкам и вправду дано читать книгу человеческих судеб? Неужели это не игра, не шарлатанство?

– Любовь не принесет тебе счастья, – продолжала старуха. – Ты еще слишком молода, тебе нужно вернуться домой, на родину. Ты не должна оставаться здесь. – Она снова посмотрела на хрустальный шар, и я проследила за ее взором: может быть, и мне откроется будущее? – Тебя ждет любовь и отчаяние… Знай: твое счастье совсем не там, где ты думаешь. Ты способна на большую любовь, и именно поэтому на твои плечи ляжет тяжелое бремя. – Цыганка пристально посмотрела на меня и добавила – Знай, девочка, от тебя во многом будет зависеть судьба всего мира.

– Я была страшно заинтригована. Где же будут решаться судьбы мира, и какое отношение ко всему этому буду иметь я? Мне хотелось слушать дальше, но старуха оттолкнула хрустальный шар в сторону, резко поднялась и направилась к выходу… Я вынула из кошелька горсть монет и протянула их гадалке, но она убрала руки за спину и, покачав головой, произнесла:

– Да сохранит тебя Господь, маленькая.

– Вскоре я поняла, что предсказание начало сбываться; положение в России с каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее. Народ устал от войны, в городах начались забастовки, в деревнях – волнения. Пала монархия. Временное правительство не смогло справиться с событиями. Ситуацией воспользовались большевики.

Многие поняли, что оставаться на родине небезопасно, и устремились за границу. Но Миша не хотел никуда уезжать – он считал, что может принести пользу России. Действительно, разве на протяжении стольких лет он не защищал интересы крестьян? Он верил своим людям и надеялся на такое же доверие с их стороны. Увы, крестьяне оказались падкими на обещания большевиков. Ведь им посулили несметные богатства.

Теперь, когда мы проезжали верхом через деревни, никто не выбегал нам навстречу – матери уводили детей с дороги, мужики захлопывали перед нами калитки…

Постепенно стали куда-то исчезать слуги. С каждым днем становилось все тревожнее и тревожнее. Миша чувствовал, что должно произойти что-то страшное, и убеждал меня уехать из России, но разве могла я пойти на это?! Наступил день моего восемнадцатилетия. Аннушка была в депрессии: весь день она не вставала с постели. В столовой собрались княгиня Софья, Миша, я да еще немногочисленные родственники, не успевшие уехать из Варышни. Помню, Миша поднял бокал шампанского за мое здоровье, и вдруг раздался стук в дверь.

Это был друг, врач из соседнего села. Он пришел в Барышню, чтобы предупредить Мишу, что в окрестностях Барышни орудуют многочисленные банды. Бунтовщики уже сожгли одну усадьбу в двадцати километрах от имения Ивановых. Доктор умолял князя бежать, бежать как можно скорее. Мы стали поспешно собираться. Старики—дяди, тети, двоюродные дедушки и бабушки – вопреки всем увещеваниям наотрез отказались уезжать из Варышни. Миша тоже решил остаться. Он собирался побыть в усадьбе еще несколько дней, а потом своим ходом добраться до Крыма. Когда мы уезжали, он отозвал меня в сторону и попросил позаботиться о детях. Потом он поцеловал меня и сказал: «Я люблю тебя, Мисси»… С тех пор нам не суждено было встретиться, – проговорила Мисси дрожащим голосом. – Остальное тебе известно: Анна и Алексей погибли в лесу… Я, Софья и Ксения с помощью Тарика Казана бежали в Турцию, а оттуда – в Америку.

Мы с Мишей никогда не были любовниками. Я была совсем юным и невинным созданием, а он… он был настоящим рыцарем.

– Ах, Мисси, – прошептала Анна. – Я понимаю, что тебе очень тяжело было рассказывать обо всем этом, но если бы ты только знала, как я благодарна за правду. Наверное, только сейчас я начала что-то понимать…

– Вот и слава Богу, – улыбнулась Мисси. – Но помни: еще много-много лет назад мы с твоей прабабушкой решили вспоминать о прошлом как можно реже – надо смотреть в будущее, душечка… Обещай мне, что и ты будешь смотреть в будущее…

– Обещаю, Мисси, – проговорила Анна.

Лейла с недоверием посмотрела на подругу: разве можно забыть о таком прошлом?! Но, как ни странно, Анна действительно на протяжении нескольких лет ни словом не обмолвилась о своем княжеском происхождении и о судьбе семьи Ивановых. И вдруг, совсем недавно, она неожиданно пришла к Лейле и сообщила ей, что срочно нуждается в деньгах.

– Попроси дедушку, – ответила Лейла. – Если тебе действительно нужны деньги, он не сможет отказать.

Но Анна не захотела обращаться к Михаилу Казану; Тарик-паша уже заплатил сполна свой долг Ивановым, просить еще было бы просто неприлично. Анна поведала Лейле о драгоценной диадеме.

Поначалу все казалось просто. Первый алмаз был продан без малейших затруднений. Настала очередь знаменитого изумруда. Лейле правилось выполнять миссию секретного курьера: она охотно отравилась в Бангкок, отыскала пресловутого г-на Эбисса и убедила его взяться за переделку камня. Она считала, что блестяще выполнила задание. И вот сейчас, сидя в мягком кресле «Боинга», Лейла впервые за много лет ощутила дрожь в коленках: через несколько часов ей предстояло отчитаться в своих поступках перед Казан-пашой. Уж кто-кто, а она знала, как суров бывает в гневе ее дед.

 

ГЛАВА 14

Дюссельдорф

Стоявший на вершине лесистого холма дом Арнхальдтов был виден издалека. Вообще-то это сооружение можно было бы с полным правом назвать замком, по крайней мере – гигантским мавзолеем. Действительно, прапрадед Ферди, Фердинанд Арнхальдт, задумал его как памятник самому себе. Фердинанд считал, что вполне заслужил такой памятник. Еще бы: за несколько десятилетий сын хозяйки маленького магазинчика тканей превратился в крупнейшего магната сталелитейной промышленности Германии; скромный бюргер сделался бароном.

За строительство этого величественного дома Фердинанд Арнхальдт принялся уже на закате лет (все остальное время у него просто руки не доходили до этого). Надо было покупать новые заводы, сбывать продукцию, бороться с конкурентами. Фердинанд долго просматривал альбомы архитектурных проектов и наконец остановил свой выбор на большом каменном сооружении замкового типа, с башенками, бойницами, стрельчатыми готическими окнами. По требованию барона архитектор внес в проект ряд изменений – появились дополнительные пристройки. Дом был окружен небольшим парком – увы, барон Арнхальдт и здесь внес свои коррективы в разработанный лучшими парижскими садовниками проект. В итоге весь шарм изначального замысла был безвозвратно утрачен.

В интерьере дома не слишком сочетались дубовая резная лестница в якобинском стиле, приобретенная бароном у разорившегося аристократа, с каминами в стиле ампир. Высокие узкие окна, как в церкви, пропускали мало света.

Ферди Арнхальдт сидел в своем кабинете на втором этаже. Здесь ничего не менялось со времен его прадеда: панели мореного дуба, то же вместительное кожаное кресло, тот же массивный письменный стол. Посредине стола на небольшой бархатной подушечке лежал изумруд. У Ферди не было никаких сомнений в том, что это знаменитый изумруд Ивановых. Ферди имел все основания для торжества: он обвел вокруг пальца таких опасных конкурентов! Да, покупка обошлась ему в девять в лишним миллионов, но камень стоил этих денег. И Ферди был нужен не изумруд – он не был утонченным ценителем драгоценностей: его интересовала загадочная «Леди», владелица камня. Увы, приоткрыть покров тайны над ее именем барону так и не удалось: ни организаторы аукциона, ни сотрудники швейцарских банков не ответили его людям на этот вопрос. Первые просто ничего не знали, вторые свято хранили профессиональную тайну.

Ферди откинулся на спинку кресла – она немного скрипнула. «Надо сказать мажордорму, чтобы разобрался, в чем дело», – подумал барон. Он не терпел, когда скрипела мебель. К прислуге в доме Арнхальдтов всегда предъявлялись крайне жесткие требования. С раннего детства Ферди запомнился один эпизод: прабабушка уволила камердинера за то, что он замешкался на какую-то минуту и запоздал распахнуть перед ней входную дверь. Не были приняты в расчет десятилетия верной службы старика. Отец Ферди, ее внук, пытался защитить сто, но тщетно. Строго посмотрев на молодого человека, старуха отрезала:

– Мне не нужны ленивые слуги. Если Карл не способен справляться со своими обязанностями, ему здесь не место.

Через день Карл был уволен. Его сменила целая череда камердинеров, ни один из которых не задерживался подолгу в доме Арнхальдтов: требования старой хозяйки были слишком строгими, нрав ее – слишком крут.

Ферди унаследовал строгость по отношению к слугам от прабабки: даже сейчас, в восьмидесятые годы двадцатого века, когда квалифицированная прислуга стала огромной редкостью, он без малейших колебаний устраивал камердинерам и горничным выволочки за малейшую небрежность в работе. Плохо вытерта пыль со стола, скрипит кресло, чуть потускнел паркет—слуги рисковали лишиться места. Барон знал, что подчиненные его не любят. И в доме, и в пяти огромных проектных институтах, и на разбросанных по всему Руру заводах о нем говорили: «Железная рука прабабки, стальная копия отца».

Ферди действительно походил на отца: те же холодные голубые глаза, зачесанные назад белокурые волосы, большой нос, мощная челюсть, мускулистое тело.

Жена Ферди часто упрекала его в бесчеловечности. Француженка Арлетт привлекла молодого барона с первой встречи: черные волнистые волосы, большие чувственные глаза, пышная грудь, тонкая талия. К тому же, она умела очаровывать мужчин. Их роман длился всего месяц. Они поженились. Когда Ферди понял, что Арлетт пошла за него только ради арнхальдтовских миллионов, было уже поздно: очаровательная кокетка была беременна. Ферди ни при каких условиях не развелся бы с матерью своего ребенка.

Вскоре Арлетт разрешилась от бремени очаровательной девочкой. Сначала Ферди немного огорчился – он так надеялся иметь сына и наследников, но вскоре всем сердцем привязался к дочери. Четырнадцать лет она была единственной радостью сурового барона. А потом в дом Арнхальдтов постучалась беда: юная Лотта погибла, упав с лошади… Это случилось десять лет назад, и с тех пор ее фотография лежит под стеклом на рабочем столе Ферди.

После гибели дочери Арнхальдт так и не развелся с женой. Горький опыт женитьбы на Арлетт многому научил Ферди. Рассчитывать на бескорыстную любовь ему не приходилось – он был слишком богат. Конечно, при желании Ферди мог бы за считанные минуты добиться развода с Арлетт, но, пока такое желание не возникло, он предпочитал держать ее подальше – в роскошном особняке на берегу Средиземного моря в Монако.

Ферди подошел к висевшей над камином картине. Безвкусный пейзажик резко контрастировал с роскошной обстановкой дома. Ни один вор не польстился бы на такую дешевую поделку – на это и рассчитывал прадед Ферди, специально купивший у уличного художника этот «шедевр», чтобы замаскировать спрятанный в толще стены сейф.

Ферди Арнхальдт нажал потайную кнопку – картина медленно отошла вправо, обнажив бронированную дверцу с хитрым цифровым замком. Ферди набрал шифр, и дверца плавно открылась. Содержимое сейфа едва ли заинтересовало бы обычных воров, но для врагов Арнхальдта оно представляло огромную ценность: там хранились секретные документы. Ферди достал коричневый конверт и вернулся к столу. Достав из конверта пачку фотографий, он принялся внимательно рассматривать их.

На первой фотографии был запечатлен дед Ферди. Снимок сделан по случаю его вступления во второй брак. На бароне строгий серый костюм; несмотря на свои пятьдесят два года он сохранил прекрасную форму. Его жена казалась полной противоположностью суровому магнату сталелитейной промышленности: мягкий добрый взгляд, нежные черты лица.

На втором снимке изображалась та же самая женщина– жена его деда. Она сидела на стуле, а за ее спиной стояла симпатичная белокурая девочка.

Третий снимок был очень старым: Аннушка Иванова в своей знаменитой диадеме с гигантским изумрудом в центре.

Наверное, уже в сотый раз Ферди сравнивал лица княгини Аннушки и белокурой девочки со второй фотографии. С каждым разом он все больше и больше убеждался в их сходстве.

Отодвинув фотографии в сторону, Ферди вынул из конверта пачку бумаг. Это были пожелтевшие от времени договоры об аренде, датированные серединой 20-х годов: правительство Союза Советских Социалистических Республик предоставляло компании Арнхальдта право на пользование раджастанскими копями, в том числе – копями, принадлежавшими до революции семье Ивановых. Именно там добывался бесценный вольфрам, без которого промышленная империя Арнхальдтов была бы обречена на разорение. Да, на протяжении семидесяти лет предки Ферди и он сам были вынуждены платить дань за пользование этими копями незаконным владельцам – Советам. Но сейчас у Ферди наконец появилась перспектива окончательно завладеть бесценными месторождениями вольфрама. Много лет назад его дед был на полпути к обладанию раджастанскими копями – теперь ему предстояло довести дело до конца. Ферди Арнхальдт знал, что на карту поставлена судьба всей его промышленной империи. Он был готов на все.

С нетерпением посмотрел на часы. Было без одной минуты три. Ровно через минуту должен раздаться звонок, которого он так ждал. Шестьдесят секунд тянулись мучительно долго. Старинные каминные часы пробили три раза, но телефон молчал. Прошло еще целых пять минут, и наконец зазвенел телефон. Ферди снял трубку:

– Заставляете себя ждать, – процедил он, но вдруг изменившимся голосом, проговорил: – Извините, пожалуйста, я ждал звонка другого человека.

Нервным движением руки Ферди взял карандаш и стал рисовать на листке бумаги не дававшую ему покоя диадему княгини Аннушки Ивановой…

– Да-да, я слушаю вас, – проговорил он в трубку. – Американское телевидение? Очень интересно. Простите, а почему вы решили взять интервью именно у меня? Говорите, просто так? Что-что?.. А-а, вы готовите серию репортажей о ведущих западноевропейских промышленниках… Простите, с кем имею честь? – Ферди отложил карандаш, в его тоне появились настороженные нотки. – Очень приятно, мисс Риз… Боюсь, что сегодня мне не удастся уделить вам внимание… Понимаю, понимаю… Перезвоните завтра мне в офис… До свидания.

Арнхальдт положил трубку и задумался: Джини Риз – это имя было ему знакомо. Да, именно эта молодая американская журналистка делала репортаж о женевском аукционе… Неужели это совпадение? Или ей стало известно, что он, Ферди Арнхальдт, приобрел изумруд? Проболтался Маркгейм? Нет, это совершенно исключено – он надежный человек.

Мысли Арнхальдта были прерваны звонком, который он ждал ровно в три часа. Звонил сотрудник швейцарского банка, согласившийся за весьма солидную плату предоставлять Ферди интересующие его сведения.

– Да, – холодно произнес Арнхальдт. – Понятно. Кстати, почему вы заставляете себя ждать? Надеюсь, впредь вы будете более пунктуальны.

Повесив трубку, Арнхальдт сел в свое кожаное кресло и задумался. Он только что получил ответ на волновавший его – и не только его – вопрос: кто же выставил на аукцион изумруд? Ответ ошеломил Арнхальдта. Оказалось, что владельцем знаменитого камня была судоходная компания Казанов, штаб-квартира которой находилась в Стамбуле. Такого ответа Ферди Арнхальдт никак не ожидал.

Джини ехала в такси на встречу с Ферди Арнхальдтом. Зачем она пошла на это: ради стратегических интересов США? Или из профессионального честолюбия? А может, это красивые серые глаза Валентина Соловского вскружили ей голову, и именно ради него она предприняла это путешествие в Дюссельдорф?

Вдали показались серые зубчатые стены Хаус-Арнхальдта. Сбавив скорость, такси стало подниматься по посыпанной гравием дорожке. Наконец водитель затормозил возле парадного входа – перед помпезным мраморным фонтаном, увенчанным двухметровым Нептуном с трезубцем в руке. Морское божество напоминало рыбака, вышедшего охотиться с гарпуном на кита. Таксист услужливо распахнул дверцу, и Джини вышла из машины, попросив шофера ее подождать. Заметив его восторженный взгляд, она довольно улыбнулась: коль скоро мужчины так смотрят, то с ней все в порядке. А в предстоящем разговоре с Арнхальдтом женское обаяние могло сильно пригодиться.

Не успела Джини нажать кнопку звонка, как дверь раскрылась настежь. Наверное, нынешний камердинер слышал печальную историю своего нерасторопного предшественника и не хотел повторять его ошибку.

Камердинер провел Джини в приемную и попросил обождать. Высокая квадратная комната была обставлена довольно скромно. Стены увешаны фотографиями, рассказывавшими историю заводов Арнхальдтов со времен первой фабрики, основанной прапрадедом Ферди еще в начале девятнадцатого века. На полу толстый бордовый ковер, а стрельчатые окна завешены такого же цвета портьерами. Джини присела на краешек тяжелого дубового стула с резной спинкой; ей подумалось, что комната напоминает приемную стоматолога на Парк-авеню; не было даже зеркала, чтобы поправить прическу.

Джини еще раз подумала, что не ошиблась в выборе одежды. Строгий бежевый костюм как нельзя лучше соответствовал предстоящей деловой беседе.

Через некоторое время камердинер вернулся в приемную и сообщил Джини, что барон готов принять ее.

Немного волнуясь, девушка поднялась вслед за слугой по широкой деревянной лестнице, миновала темный коридор, увешанный портретами умерших представителей рода Арнхальдтов, и оказалась на пороге кабинета барона Фердинанда Арнхальдта. Кабинет был так же мрачен, как и все в этом замке. Хозяин сидел за широким столом и что-то писал. Услышав звук открывающейся двери, он поднял голову, указал Джини на стул и продолжал писать.

Джини послушно села: не очень-то радушный прием оказывал ей стальной магнат. Если так пойдет и дальше, едва ли удастся вытянуть из него нужную информацию.

Ферди не спешил приступить к разговору. За долгие годы, проведенные на посту президента компании, он научился оценивать посетителей с первого взгляда. Что мог он сказать об этой девушке? Молодая, очаровательная… Пожалуй, немного нервная… Впрочем, судя по всему, умеет добиваться своего – иначе она бы не оказалась здесь.

– Итак, мисс Риз, – произнес Ферди, поднимаясь из-за стола и протягивая Джини руку, – очень рад вас видеть, хотя, честно говоря, мне до сих пор не совсем понятны мотивы вашего визита.

Джини запустила руку в сумочку и протянула Арнхальдту бумаги.

– Вот мое удостоверение, – с улыбкой произнесла она. – Можете убедиться, что я действительно та самая журналистка, за которую себя выдаю. А вот телефакс из моей редакции: как видите, они считают, что интервью с таким человеком, как вы, могло бы заинтересовать американских телезрителей. Дело только за вашим согласием, барон.

Арнхальдт молча смотрел на нее своими холодными прусскими глазами. Джини улыбнулась еще шире и добавила:

– Ну, конечно же, передачу будут смотреть не только американцы – нашу программу имеют возможность видеть тысячи телезрителей в Европе. Я нисколько не сомневаюсь в том, что интервью с вами заинтересует многих. Говорят, вы один из самых богатых людей на планете. А как увлекательна история вашей династии! Думаю, нам стоит начать с самого начала. Ну, например, вы устроите мне небольшую прогулку по этому дому… по этому замку, а заодно расскажете историю ваших предков. Потом можно будет поездить по вашим заводам и научным институтам. Видите ли, барон, сначала я планировала сделать серию репортажей о промышленниках, но теперь начинаю склоняться к циклу передач о великих людях наших дней: Агнелли, Гетти, герцог Вестминстерский– представители знаменитых династий, преумножившие богатство и славу предков.

Джини протянула Арнхальдту список имен. Неужели откажется?

Вдруг на лице барона появилась улыбка. Сложив на груди руки, он произнес:

– Должен признаться, что я чрезвычайно польщен – мое имя в таком списке… Право, мне даже стало немного не по себе. Неужели телезрителей может заинтересовать такой скучный человек, как я?

Джини с облегчением вздохнула: кажется, рыбка клюнула.

– Не возводите на себя напраслину, сэр. Я просмотрела ряд материалов о вас, вашей династии и вашем деле. По-моему, все это очень интересно… Надеюсь, мне удастся заинтересовать и телезрителей. Возьмем хотя бы вашего прапрадеда, основателя династии. Какая необычная судьба, какая железная воля, какой ум!

– Да, – задумчиво произнес Ферди, – Фердинанд Арнхальдт Первый… Я его тезка. Конечно, о каждом из моих предков можно рассказать много интересного. Но сейчас, в эпоху эмансипации, мне кажется, что было бы очень неплохо сделать материал о женщинах нашего рода. Хотя бы о той самой владелице скромного магазина тканей, сын которой стал первым бароном Арнхальдтом. Бедная, полуграмотная вдова – но именно благодаря ее воспитанию Фердинанд Первый добился таких успехов. У нее было совсем скромное дело – крошечная лавочка, но как она управлялась с нею! Весь свой опыт она передала сыну. Как переживала она за него! На старости лет она настояла на том, чтобы поселиться поблизости от завода. «Когда я вижу, что из труб завода Арнхальдтов поднимается дым, – говорила она, – мое сердце спокойно». Только когда ей перевалило за восемьдесят, и врачи настояли на постоянном пребывании на свежем воздухе, она согласилась перебраться сюда, в этот дом, построенный Фердинандом специально для нее. Остальные Арнхальдты тоже всегда женились на сильных женщинах. Думаю, ваших телезрителей могла бы заинтересовать фигура моей прабабки, воспитывавшей меня после смерти мамы.

Правой рукой Ферди указал на висевший слева от камина портрет. На нем была изображена в полный рост пожилая женщина в длинном темном платье и с цветами в волосах. Судя по стилю картины, художник принадлежал к романтической школе, но даже ему не удалось скрыть жесткость и нетерпение в глазах пожилой дамы. Эти глаза, казалось, говорили: «Кончайте скорее сеанс – меня ждут неотложные дела».

– Да, это была на редкость сильная натура. Все ее всегда слушались: слуги, рабочие, инженеры, даже мой отец. А потом, после его смерти, она полностью посвятила себя моему воспитанию.

Джини удивленно смотрела на Ферди; она никак не ожидала от этого сдержанного, холодного человека таких откровений – тем более, во время первой же встречи.

– Прабабушка научила меня всему в этой жизни, – продолжал барон. – Она стала для меня и матерью, и отцом, и советчиком, и судьей…

– Судьей? – переспросила Джини.

Арнхальдт пожал плечами и перевел разговор на другую тему:

– Скажите, мисс Риз, вы приехали в Европу специально для встречи со мной или у вас были другие дела?

Джини покраснела. Так вот в чем дело: своими откровениями барон пытался усыпить ее бдительность.

– Я… я… Начальство отправило меня в командировку на ювелирный аукцион. Вы, должно быть, слышали, что в Женеве недавно закончился аукцион, на котором был продан некий загадочный изумруд – тот самый, о котором говорят, что он принадлежал князьям Ивановым.

Ферди саркастически улыбнулся:

– Разве можно всерьез относиться ко всем этим сказкам?

– Как сказать, барон. Ходят слухи, что именно вы купили камень.

Затаив дыхание, Джини устремила свой взор на Арнхальдта. Барон подошел к столу, сел в кресло и положил руки на крышку стола. Он пристально посмотрел на девушку и произнес:

– Насколько я понимаю, вы явились ко мне, поверив этим слухам, не так ли? И теперь, должно быть, собираетесь расспрашивать меня о камне, который вообще меня не интересует.

Джини покачала головой и быстро проговорила:

– В этом-то и заключается вся загвоздка, барон. Действительно, зачем вам этот изумруд? Мне тоже показалось, что эти слухи совершенно необоснованны. Вы ведь не являетесь собирателем драгоценностей.

– Меня совершенно не интересуют изумруды, мисс Риз, – отрезал Арнхальдт. – Как, впрочем, и бриллианты, рубины и прочие драгоценные камни. Сфера моих интересов ограничивается сталью. Запомните это, пожалуйста.

Ферди нажал кнопку вызова камердинера, встал из-за стола, подошел к двери и услужливо распахнул ее.

Джини прикусила губу. Разговор с Арнхальдтом не состоялся, и во всем виновата она сама. Впрочем, было очевидно, что разговор об изумруде вывел стального барона из себя. Конечно, именно он купил изумруд! Потому он так и разозлился, что его раскусили.

Поднявшись со стула, Джини скользнула взглядом по столу Арнхальдта. Когда барон нервничал, он все время что-то чертил карандашом. К своему удивлению, Джини заметила, что на листке бумаги рукой Ферди была нарисована знаменитая диадема княгини Аннушки Ивановой – Джини могла поклясться, что это именно та самая диадема. Уронив на пол сумочку, журналистка задержалась в кабинете еще на несколько секунд и постаралась внимательнее рассмотреть рисунок: конечно, это была диадема, слухами о которой жил в последние дни весь мир. Она почувствовала на себе нетерпеливый взгляд Арнхальдта – всем своим видом он показывал, что прием окончен. Подняв с пола сумочку, она направилась к двери.

– Извините, барон, я, кажется, невольно расстроила вас, – сказала она, стоя на пороге кабинета. – Конечно, мне не следовало доверять необоснованным сплетням. И потом, все это действительно не имеет никакого отношения к моему проекту.

Ферди сухо кивнул головой и протянул девушке руку на прощание.

– До свидания, мисс Риз, – процедил он.

Уже в коридоре Джини услышала, как Ферди окликнул ее по имени. Не веря своим ушам, она обернулась.

– Мисс Риз, – сказал барон. – Я сообщу вам свое решение относительно интервью. Меня заинтересовал ваш проект.

На обратном пути в Дюссельдорф Джини только и думала, что об этих словах Арнхальдта: что он имел в виду? Неужели и впрямь стальной барон решил дать интервью американскому телевидению? И был ли рисунок диадемы доказательством того, что Арнхальдт действительно купил изумруд? Да, непросто было понять этого человека – он умел молчать. Но его реакция на вопрос о приобретении изумруда… Разве не выдала она волнение барона? Джини прекрасно понимала, что волнение еще не доказательство. Во всяком случае, Валентин Соловский этим не удовлетворится; настало время приступить ко второму этапу их плана.

Молодая журналистка хорошо помнила инструкции Валентина: сегодня же, в конце рабочего дня, она должна будет отправиться на Фридрихштрассе, в контору Марк-гейма. Соловский говорил, что Маркгейм имеет дело с клиентами по всему миру – когда в Дюссельдорфе вечер, в Нью-Йорке – разгар рабочего дня. Маркгейм подолгу засиживался в конторе, ожидая звонков из разных частей света. Джини предстояло сказать Маркгейму, что ей известно о его участии в торгах, а потом, прикрываясь официальным статусом корреспондента американского телевидения, предложить солидную сумму денег в обмен на информацию о человеке, от имени которого он приобрел изумруд, пообещав полную конфиденциальность.

При мысли о сумме взятки, которую она должна была предложить Маркгейму, Джини глубоко вздохнула: еще бы – миллион долларов! Говорят, среди тележурналистов немало неудавшихся актеров – вот и Джини Риз приходится играть роль Маты Хари. Ей очень захотелось увидеться с Кэлом, но, позвонив ему в номер, она узнала, что сегодня утром Кэл Уоррендер улетел из Дюссельдорфа, оставив небольшое послание для мисс Риз: он просил ее позвонить ему в Вашингтон. Джини тяжело вздохнула. Кэл в Вашингтоне, а она осталась один на один с загадочным Арнхальдтом. Девушка дождалась половины седьмого вечера, а потом вышла на улицу, поймала такси и попросила шофера отвезти ее на Фридрихштрассе.

Контора Маркгейма располагалась на десятом этаже огромного современного здания, попасть в которое можно было через два подъезда, выходивших на две параллельные улицы. Несмотря на поздний час, в отделанном мраморными плитами вестибюле было много народу. Кроме Джини, лифта дожидалось еще человек пять-шесть, судя по внешнему виду – бизнесмены.

Джини вышла на десятом этаже и направилась в конец широкого коридора – туда, где находилась контора Маркгейма. Она нажала кнопку звонка и уставилась на врезанный в крепкую дубовую дверь глазок: не появится ли в нем глаз Маркгейма. Прошло несколько минут, но никто не открывал.

– Проклятие! – выругалась Джини. – Неужели этого типа нет на месте именно в тот самый день, когда мне позарез нужно с ним поговорить!

Если Маркгейма не окажется в конторе, Джини придется – вместо того, чтобы сегодня же вечером вылететь в Париж на встречу с Валентином, провести еще одну ночь в Дюссельдорфе и на следующий день снова явиться в эту контору. Она понадеялась, что Маркгейм просто говорил по телефону и не мог открыть сразу.

Джини походила взад-вперед по коридору и снова нажала кнопку звонка – по-прежнему никто не отвечал. Она подергала ручку двери и, к своему удивлению, обнаружила, что дверь не заперта. Задумавшись на какое-то мгновение, она переступила порог и вошла в контору.

– Мистер Маркгейм? – позвала она, озираясь по сторонам.

Небольшая приемная была со вкусом обставлена старинной мебелью. На стенах висели картины знаменитых мастеров. Впрочем, это было неудивительно – всю свою жизнь Маркгейм занимался продажей произведений искусства. На низком столике возле парчового дивана стояли две чашечки с кофе. Джини подошла ближе – чашечки были еще теплые. Судя по всему, Маркгейм никуда не уходил из офиса – может быть, он просто вышел на минутку кого-то проводить?

Дверь в кабинет Маркгейма была чуть приоткрыта. Джини подошла к ней и, еще раз позвав хозяина по имени, распахнула дверь. Ярко горела хрустальная люстра; за столом, спиной к двери, сидел сам Маркгейм. Он немного склонился вперед – казалось, знаменитый дилер изучает какие-то бумаги. Джини почувствовала, что вторглась без спросу на чужую территорию.

– Ах, извините, – проговорила она, покрываясь краской стыда. – Я не поняла…

Маркгейм никак не отреагировал на эти слова, и Джини рискнула подойти ближе…

– Мистер Маркгейм? – снова позвала она и заглянула ему в лицо…

Остекленевшие глаза Маркгейма были устремлены куда-то вперед. В самой середине его лба зияло входное отверстие пули. Дилер был мертв.

Джини охватила паника. Ей хотелось кричать, звать на помощь. У нее кружилась голова, ее тошнило. Она оказалась в пустом помещении один на один с трупом убитого человека.

С трудом сдерживая крик, она резко обернулась – вдруг убийца до сих пор в кабинете? К счастью, в комнате никого больше не было. Джини еще раз посмотрела на Маркгейма. Судя по всему, убийство произошло за несколько минут до того, как Джини вошла в кабинет – струйка крови в уголке рта уже начала подсыхать.

В ужасе девушка бросилась вон. Не оборачиваясь, пробежала через приемную и пустынный коридор: что если убийца заметил ее? За каждым углом Джини мерещились фигуры в черном. Тому, кто расправился с Марк-геймом, ничего не стоило убить и ее! Джини пыталась тщетно вспомнить, чему ее учили на курсах самообороны без оружия. Наконец она добежала до лифта. Со всего размаху стукнула кулаком по кнопке вызова, и лишь когда автоматические двери раскрылись перед ней, позволила себе немного расслабиться.

Джини буквально впрыгнула в лифт, не обращая внимания на удивленные взгляды других пассажиров. Когда лифт опустился на первый этаж, она опрометью бросилась через холл на улицу и с чувством величайшего облегчения вдохнула прохладный вечерний воздух. Дрожь в коленках никак не проходила.

Она прошла пешком два квартала, изо всех сил стараясь успокоиться. Наконец она остановилась и стала ловить такси.

Добравшись до отеля, Джини спешно собрала вещи, вызвала носильщика, спустилась в вестибюль и сдала портье ключи… Через полчаса она была уже в аэропорту. Первым делом Джини пошла в бар и заказала большой бренди. Полчаса, оставшиеся до вылета, казались ей целой вечностью. Наконец часы показали 20.30, и Джини пошла на посадку. До самого взлета она так и не могла окончательно прийти в себя – и лишь когда лайнер оторвался от взлетной полосы, сердце перестало бешено биться: теперь Джини ощущала себя в относительной безопасности, она спешила в Париж, на встречу с Валентином.

 

ГЛАВА 15

Париж

В женевском аэропорту было, как всегда, много народу: лыжники, дипломаты, бизнесмены… Диктор пригласил пассажиров, отправлявшихся на самолете британской авиакомпании в Лондон, пройти к выходу номер девять. Валентин Соловский поспешил туда. В руках его был только небольшой кейс. Проходя через таможню, Валентин обернулся и краем глаза заметил метрах в пятидесяти от себя двух крепких мужчин. Внешне они ничем не отличались от обычных бизнесменов – темные пальто, кейсы, – но Соловский. понял, кто это такие. За годы службы в советском внешнеполитическом ведомстве он научился с первого взгляда узнавать сотрудников КГБ.

Валентин прошел в салон первого класса и опустился в кресло. Стюард предложил ему снять пальто, но Соловский отказался. Валентин раскрыл «Интернэшнл Геральд Трибюн» и поверх газеты стал наблюдать за шторкой, отделявшей салон первого класса от остальной части самолета.

Предчувствие не обмануло Соловского: вскоре занавески отодвинулись, и на пороге салона появился один из агентов КГБ – он быстро пробежал взглядом по пассажирам первого класса. Заметив незваного гостя, стюардесса, с укоризной качая головой, направилась к нему. Кагебешник, виновато улыбнувшись, ретировался в эконом-класс.

Валентин дождался, пока в салон войдут последние пассажиры. Когда командир корабля объявил по радио, что до отлета остается несколько минут, он поспешно схватил кейс и бросился к выходу.

– Извините, – сказал он ошеломленному стюарду. – Я вспомнил о неотложных делах. Придется полететь следующим рейсом.

Через несколько секунд он был снова в здании аэровокзала. На табло загорелась надпись, сообщавшая, что посадка на рейс авиакомпании «Эр-Франс» Женева – Париж началась. Валентин встал в очередь на регистрацию. На этот раз агентов КГБ поблизости не было.

«Ловко я их обдурил, – подумал Валентин. – Представляю себе их лица, когда в Хитроу окажется, что в самолете меня нет».

По прибытии в Париж Валентин поселился в маленьком уютном отеле недалеко от бульвара Сен-Жермен. Стены номера были оклеены старенькими розовыми обоями, в середине стояла старомодная французская двуспальная кровать – почему-то всегда считали такие кровати слишком узкими. Впрочем, жаловаться было не на что – в номере царила идеальная чистота, на столе стояла ваза с букетом свежих цветов, белье было только что из прачечной.

Валентин вышел из душа, вытер полотенцем волосы. Он посмотрел на часы – было восемь вечера. До сих пор он не получил никаких известий от Джини – значит, она прилетит в Париж девятичасовым рейсом. Если, конечно, она вообще не передумала сотрудничать с ним. Впрочем, Валентин был почти на все сто уверен в том, что она не передумает – Джини Риз была не робкого десятка, она была готова пойти на многое ради достижения цели. Кроме того, ему казалось, что Джини тянуло к нему… как, впрочем, и его – к ней. Соловский прекрасно понимал, что не должен давать волю этому чувству, но ничего не мог с собой сделать.

Валентин быстро натянул джинсы и бежевый кашемировый свитер, лег на кровать и стал думать. Еще в Москве он детально изучил всю историю семьи Ивановых. Он прекрасно понимал, что настоящей жемчужиной в наследстве Ивановых были не миллиарды, покоившиеся в сейфах швейцарских банков, а раджастанские копи. Когда Джини рассказала ему о дюссельдорфском дилере по фамилии Маркгейм, Валентин моментально понял, кто включился в игру—это был Ферди Арнхальдт. Конечно, на протяжении почти семидесяти лет Арнхальдты арендовали у Советов копи Ивановых. Очевидно, стальному барону надоела роль арендатора, и он решил стать полноправным владельцем месторождений.

Что касается участия Джини Риз в организованном Валентином расследовании – это была вполне честная игра. По крайней мере, так казалось самому Соловскому. Действительно, она получила возможность сделать сенсационный репортаж. Естественно, она имела право поинтересоваться, зачем Москве понадобилась таинственная «Леди». Валентин рассказал ей о деньгах семьи Ивановых.

– Видите ли, Джини, – сказал ей Валентин. – После революции все богатства, принадлежавшие капиталистам и помещикам, были национализированы. Мы уничтожили частную собственность – все стало народным достоянием. И мы имеем все основания считать, что в швейцарских банках хранится достояние нашей страны, а не достояние каких-то князей Ивановых. К сожалению, администрация банков придерживается другого мнения. Они согласны выдать деньги только законному наследнику последнего князя Иванова – если, конечно, такой наследник жив… Вот мы и надеемся найти эту самую «Леди» и убедить ее передать ивановские миллиарды Советской России, советскому народу. Она ведь русская– почему бы ей не помочь своему народу?

– А что если она откажется? – спросила Джини.

– В таком случае нам придется подать в международный суд.

– Но вы не… Я хотела спросить, не подвергается ли эта «Леди» опасности?

Соловский рассмеялся.

– Революция произошла семьдесят лет назад. Неужели вы думаете, что русские какие-то звери? Мы вполне цивилизованные люди – такие же, как вы – американцы и европейцы. Наше государство не претендует даже на средства, вырученные от продажи фамильных драгоценностей Ивановых. Но богатства, по праву принадлежащие народу, должны быть возвращены России.

Джини внимательно слушала план Валентина – она должна была поехать в Дюссельдорф и постараться найти подтверждение тому, что изумруд купил именно Ферди Арнхальдт.

Излагая свой план, Соловский внимательно смотрел на Джини. Она сидела на мягком полосатом диванчике в холле отеля «Бо-Риваж» – такая красивая, такая хрупкая. Она изо всех сил старалась казаться сильной и решительной, но эти немного испуганные глаза, этот чувственный рот выдавали ее с головой. Соловский чувствовал, что не может отвести взгляд от этой девушки.

Соловский закончил говорить. Джини посмотрела ему в глаза и произнесла:

– Хорошо, Валентин, я постараюсь справиться с вашим заданием.

По взгляду Джини Соловский понял, что она к нему неравнодушна. «Роман с американской журналисткой? – подумал он. – Да еще в такое время… Это просто абсурд».

Придав лицу строгое выражение, Валентин стал рассказывать девушке, как найти его в Париже…

Валентин Соловский поднялся с кровати, подошел к окну, отодвинул занавеску и автоматически посмотрел на окна дома напротив. Никаких признаков слежки не было – он ловко обманул гебешников, но они тоже мастера своего дела. Ему никак нельзя расслабляться. Глядя на покрытые снегом деревья во дворе гостиницы, Валентин подумал об отце.

Почти каждый день он мысленно возвращался к тому вечеру в Останкино. Сомнений быть не могло: отец рассказал ему всю правду. Но, как ни старался Валентин, он так и не мог до конца осознать, что он – внук князя Михаила Иванова. У него ведь был другой дед – крестьянский сын Григорий Соловский. Они любили друг друга. Валентин не мог себе представить, что человек может испытывать такие нежные чувства не к родному внуку. Неужели его отцу, маршалу Советского Союза Сергею Соловскому, посвятившему всю свою сознательную жизнь борьбе за идеалы коммунизма, придется на старости лет отвечать за свое непролетарское происхождение? Какая разница, кем был его отец. Неужели принадлежность к аристократическому роду является уголовным преступлением?

«Я обязан защитить отца, – подумал Валентин. – Никто не должен узнать, что он сын князя Иванова. Неужели Борис не понимает, что, раскрыв тайну своего приемного брата, он навлечет опалу на всю семью Соловских, включая покойного деда Григория?»

Валентин не мог до конца понять, чего же именно добивался Борис Соловский. Что было нужно этому страшному человеку – расправы с Сергеем? А может, он просто хотел стяжать лавры человека, возвратившего России несметные сокровища Ивановых и тем самым обеспечить себе место в кремлевской стене после смерти? Валентин знал одно: Борис Григорьевич Соловский абсолютно непредсказуем, жесток, коварен. Такой человек мог пойти на все – у него не было никаких моральных принципов.

«Я тоже пойду на все», – сказал себе Валентин.

Когда наконец зазвонил телефон, на часах было уже одиннадцать вечера. По голосу Джини Валентин понял, что она очень взволнована. Девушка звонила снизу, из вестибюля гостиницы. Соловский велел ей немедленно подниматься к нему в номер.

При виде Джини Валентин еще раз убедился в том, что произошло что-то страшное – на девушке лица не было.

Соловский положил руку на плечо Джини:

– Что случилось?

Джини была в таком напряжении, что даже не могла говорить. Последние четыре часа она только и делала, что сдерживала свои эмоции. Наконец она была в безопасности– рядом с этим сильным, мужественным человеком. Девушка в изнеможении опустилась на кровать и разрыдалась.

Валентин заботливо снял с нее пальто и сапоги, растер замерзшие пальцы ног. Потом он подошел к мини-бару, достал оттуда бутылку виски и налил ей. Джини залпом выпила.

Отдав стакан Валентину, она подняла голову и, заикаясь, проговорила:

– Маркгейм… он… он… его убили… за-за-застрелили… Я видела труп.

Соловский присел на край кровати:

– Где? Где ты его видела? Где ты нашла труп Маркгейма, Джини?

– У… у него в офисе… После визита к Арнхальдту я поехала в его контору… как ты сказал – предложить ему взятку. Но… но… – Горько рыдая, Джини уронила голову на грудь Соловскому. – Но кто-то побывал в офисе за несколько минут до меня… Я видела чашки с еще теплым кофе… Представляешь себе, его убили всего за несколько минут до моего прихода…

– Никто не видел, как ты входила в офис? – обеспокоенно спросил Валентин. – Или как выходила оттуда?

– Когда на обратном пути я садилась в лифт, там были пассажиры… Надеюсь, они ничего не заметили… Я, конечно, была не в себе, но…

Джини уткнулась носом в плечо Соловского – у нее не было сил говорить, думать. Ей нужно было просто поплакать. Валентин ласково обнял девушку и погладил ее по голове. Кто же убил Маркгейма? И за что? Если бы дилер согласился принять взятку и рассказал, кто приобрел изумруд, его можно было бы убрать, чтобы он унес эту тайну в могилу… Впрочем, вполне возможно, что его убил сам покупатель, боявшийся разглашения своего инкогнито.

– Джини, – произнес Соловский. – Ты ведь была у Ферди Арнхальдта. Тебе удалось что-нибудь узнать? Это он купил изумруд?

Джини выпрямилась, вытирая слезы платком Валентина:

– Не знаю… Не уверена… Конечно, ему что-то известно об этом камне, он просто пришел в ярость – практически выставил меня за дверь. Посмотрел на меня как на потенциального врага и заявил, что не интересуется ни изумрудами, ни рубинами. – Джини посмотрела на Валентина. Виски согрело ее, ей было хорошо и спокойно в обществе этого русского. – Я видела блокнот Арнхальдта. Он лежал на письменном столе, прямо возле телефона… Так вот, в этом блокноте был рисунок диадемы Ивановых. Той самой диадемы, Валентин. Думаю, он сам нарисовал ее.

– Молодец, детка, – проговорил Соловский, целуя Джини в лоб, – этот рисунок уже о многом говорит. Поверь, Джини, мне очень жаль беднягу Маркгейма. Если бы я только знал, что дело дойдет до насилия, я ни за что на свете не отправил бы тебя на это задание.

Джини кивнула. Она не могла отвести взгляда от больших серых глаз Валентина.

– Не знаю, поверишь ли ты мне, Джини, – проговорил Соловский, – но я очень скучал по тебе.

Она снова кивнула.

Валентин крепко обнял ее и поцеловал в губы. Она не могла и не хотела сопротивляться… Соловский гладил ее по волосам, по спине… Джини забыла об Арнхальдте и Маркгейме, о России и Америке – обо всем на свете, кроме этого человека.

Через несколько часов, когда все было позади, и Валентин тихо посапывал во сне, обнимая ее за плечи, Джини вспомнила, что всегда смеялась над теми, кто верил в любовь с первого взгляда. Неужели она ошибалась?

 

ГЛАВА 16

Стамбул

В аэропорту имени Ататюрка Лейлу уже ждала машина.

– Добро пожаловать домой, госпожа Лейла, – улыбнулся шофер. – Казан-паша ждет вас. Мне приказано отвезти вас прямо в его яли.

Лейла улыбнулась. Дед был в своем репертуаре – он привык к тому, что внучка выполняла его распоряжения беспрекословно. На этот раз он не ошибся – Лейла действительно прилетела в Стамбул на первом же самолете. Конечно, Михаил Казан имел все основания для тревоги, но Лейла удивилась, почему дед ожидал ее именно в яли; ведь обычно в зимний период в этом дворце никто не жил. Михаил и Ахмет выстроили себе по просторному особняку на вершине одного из холмов в Еникёе… «Наверное, дед боится, что стены этих особняков имеют уши, – подумала Лейла, – вот и решил поговорить обо всем в старом яли».

Дорога из аэропорта казалась Лейле бесконечно долгой, хотя шофер был верен себе: на головокружительной скорости он промчался через квартал Эминону, миновал Галатский мост и выехал на шоссе, ведшее в Еникёю…

Стояла холодная, но солнечная погода. Лейла тупо смотрела в окно лимузина, не обращая внимания на открывавшиеся ее взору красоты. Машина миновала Бебек, промчалась мимо стен древней крепости Румели-Хисат, и дивного парка Эмирган…

Мелькнули за окном уродливые дома Истинье, и теперь уже ничто не закрывало вид на Босфор. В доке стояло на ремонте несколько кораблей. Взгляд Лейлы задержался на отмеченной серпом и молотом трубе советского танкера. Эта громадина имела, должно быть, водоизмещение по крайней мере в полмиллиона тонн. В судоходной компании Казанов не было таких больших судов – Ахмет был принципиальным противником супертанкеров: случись какая-нибудь авария – и все это огромное количество нефти выльется в море. Казаны не считали себя в праве угрожать экологическому балансу.

Автомобиль промчался мимо танкера и через пару километров свернул резко направо – в большие деревянные ворота яли Казанов.

Во внешнем облике загородного дворца ничто не изменилось с времен Тарика: покрашенный в бледно-зеленый цвет фасад, белые деревянные балкончики, решетчатые ставни на окнах, мощеный булыжником двор с тенистыми деревьями и несколькими древними колоннами, привезенными с раскопок какого-то античного поселения в Анатолии.

Интерьер дворца резко контрастировал с внешним видом – вся обстановка свидетельствовала о богатстве владельцев яли: старинные ковры ручной работы, обитые шелком диваны, парадный зал с мраморным полом и журчащим фонтаном, наконец – широкая терраса, нависавшая прямо над Босфором – излюбленное место семейных чаепитий при Тарик-паше.

В доме было полным-полно сокровищ: старинное турецкое серебро, древние персидские манускрипты, ювелирные изделия из далекой Индии. В некоторых комнатах потолки были украшены живописными плафонами. Каждый раз, когда Лейла входила в этот дом, она вспоминала о своем прадеде – действительно, когда Тарик и Хан-Су обустраивали старый яли, они думали о настоящем музее, ставшем памятником им самим.

Они ждали ее в кабинете Тарик-паши. Ахмет бросился навстречу дочери и обнял ее, пытаясь одновременно разглядеть, не стоит ли за ее спиной Анна.

– Где она?! – раздался из глубины кабинета гневный голос Михаила. Приволакивая больную ногу, он подошел к Лейле.

– Не знаю, дедушка! – воскликнула Лейла. Девушка опустилась в мягкое кресло возле окна и расплакалась.

– Не плачь, детка, – стал утешать ее старый Михаил. – Не плачь и не бойся. Твой дедушка как всегда немного погорячился. Такой уж у меня характер – сама знаешь… – Михаил погладил Лейлу по голове.

– Я плачу не от страха, дедушка, – ответила Лейла. – Просто я боюсь за Анну. Мы должны были встретиться, у меня было в сумке два билета до Стамбула – для меня и для нее, но она так и не пришла. Анна даже не позвонила, не оставила никакой записки. Я так волнуюсь за нее.

– Я звонил ей домой и на работу, – сказал Ахмет. – Анны нигде нет. Самое интересное, что никто не знает, куда она делась.

– Если у безмозглой девчонки осталось хоть немного извилин в голове, – воскликнул Михаил, – она должна была бросить все свои дела и как можно скорее приехать к нам.

Лейла подняла голову и произнесла:

– Боюсь, что она не сделает этого, дедушка. Анна очень боится твоего гнева.

Ахмет в отчаянии махнул рукой и, повернувшись к отцу, проговорил:

– Я же тебе говорил, отец: поменьше эмоций – побольше конкретных вопросов. А то – напугал бедную девочку до полусмерти, она и затаилась непонятно где!

– Помолчи! – резко прервал его Михаил. – Молод еще давать советы отцу! Давайте лучше перейдем к делу. Скажи мне, Лейла, зачем Анне потребовалось продавать изумруд?

– Ей нужно было заплатить за пребывание Мисси в доме престарелых. Это огромная сумма. Когда Анна сказала мне, какой ей выставили счет, я просто ушам своим не поверила. Но ты же сам все понимаешь, дедушка – Анне непременно было нужно найти самый роскошный пансионат для Мисси. Она так ее любит.

Михаил понимающе кивнул:

– Да-да, конечно, Мисси имеет право на комфорт. Но неужели у Анны не было денег?! Куда делся миллион, завещанный ей Тарик-пашой?

– Когда Анна получила эти деньги, ей было всего семнадцать лет, – ответила Лейла. – Ей пришлось оплатить много долгов, потом она купила дом в Лос-Анджелесе. Анна ничего не смыслила в бизнесе и вложила часть денег в обанкротившиеся потом предприятия. Когда встал вопрос о доме для престарелых, Анна поняла, что оставшихся денег на это не хватит. – Лейла крепко сжала руку деда и продолжила: – Неужели ты не понимаешь, дедушка, что Анне было стыдно просить денег у тебя?! Она все время говорила, что Казаны уже заплатили свой долг чести, и теперь она сама должна была изыскивать средства на содержание Мисси. Но заработать такую сумму Анна никак не могла.

В один прекрасный день она позвонила мне по телефону и сказала, что нашла выход из положения. Дело в том, что на протяжении всех этих семидесяти лет Мисси хранила под кроватью какой-то обшарпанный чемоданчик. Анна была уверена, что старушка хранит в нем дневники, фотографии, письма… Но когда Мисси уезжала в «Тихие поляны», она поведала Анне о том, что хранилось в чемоданчике. Это были знаменитые сокровища князей Ивановых. Сколько они сейчас стоят? Наверное, миллионы долларов. Так вот, Мисси попросила Анну присмотреть за этими драгоценностями. Конечно, она предупредила ее об опасности – ведь не зря же Мисси так долго прятала эти драгоценности даже от близких людей. Увы, Анна решила, что старая женщина просто перестраховывается. Действительно, со времени русской революции прошло столько лет… Да и потом, нынешняя Россия совсем другая, чем раньше – гласность, перестройка… В общем, мы подумали, что бояться нечего, но все же некоторые предосторожности решили соблюсти. В прошлом году мы выставили на аукцион один из бриллиантов– камень средней величины, таких в мире сотни. Неудивительно, что никто не обратил на него никакого внимания. Мы с Анной прекрасно понимали, что так же тихо продать знаменитый ивановский изумруд не удастся, и решили разрезать и переогранить его. Анна узнала, кто из ювелиров мог бы справиться с такой работой, и я отвезла камень в Бангкок, г-ну Жерому Эбиссу.

Ахмет кивнул головой.

– Мне знакомо это имя, – сказал он. – Много лет тому назад он жил в Париже, выполнял самые престижные заказы, пока… пока не потерял доверие в глазах большинства клиентов. Ты шла на большой риск, Лейла, – этот человек мог раскрошить камень. Сколько ты ему заплатила?

– Я пообещала Эбиссу десять процентов от стоимости камня. Мы с Анной полагали, что удастся продать его миллиона за два – не больше. Анна послала ему двадцать пять тысяч – остальное мы пообещали заплатить после аукциона. – Лейла грустно улыбнулась. – Г-н Эбисс, конечно, не ожидал, что получит такие деньги…

– Неужели вы не понимали, что изумруд чистой воды такого размера – величайшая редкость? – спокойным тоном спросил Ахмет. – Что стоит ему появиться на торгах – на него тут же обратят внимание все, кто хоть что-то смыслит в драгоценностях? В Париже наверняка сохранились эскизы диадемы. Не сомневаюсь, что в той ювелирной фирме, которая занималась огранкой изумруда к свадьбе князя Михаила и Анны, есть подробнейшие описания камня. Спрятать изумруд Ивановых от таких экспертов просто невозможно.

– Мы были уверены, что все давно забыли о нем, – вздохнула Лейла. – Я же говорила: все это было так давно. И потом: кому нужен сейчас изумруд Ивановых?

Михаил ударил тростью об пол и с раздражением в голосе воскликнул:

– Бестолковые девчонки! Неужели вы так и не поняли, что дело не в этом камне – какую бы баснословную цену ни предложили за него на аукционе. Дело в миллиардах, да-да, миллиардах долларов, хранящихся в швейцарском банке на счетах Ивановых.

– Как ты сказал, дедушка? О миллиардах долларов? Так значит, это не сказка… И все эти несметные богатства принадлежат Анне?

– Все это сущая правда, Лейла, – проворчал Михаил. – Об этом знали твой прадед и Мисси. Мисси никогда не раскрывала эту тайну ни Азали, ни Анне – она боялась. Еще бы: в КГБ помнят о таких вещах.

– К сожалению, дело не ограничивается миллиардами в швейцарских банках, – заметил Ахмет. – У меня есть один осведомитель, так вот, ему удалось узнать, кто и зачем купил изумруд. Теперь мне стало ясно, почему он с такой легкостью раскошелился на девять миллионов. Изумруд Ивановых напрямую связан с его стратегическими интересами… как, впрочем, с интересами России и Америки.

Михаил и Лейла в недоумении уставились на Ахмета, и он, выдержав паузу, приступил к рассказу о раджастанских копях.

– Ни у кого не вызывает сомнения, что коммунисты не имеют никаких прав на эти копи. Документы, которыми они прикрываются – подделка. Вся беда в том, что это надо еще доказать. Даже такая мощная держава, как Америка, не может ничего сделать, пока не найдет последнего наследника князя Иванова – то есть, Анну. Если большевики опередят американцев, перед Анной открываются печальные перспективы: ее доставят в Россию, заставят официально передать собственность на раджастанские копи правительству СССР. Красные наконец получат законные права на богатейшее месторождение вольфрамита, а Анна… – Ахмет запнулся. – Об Анне Ивановой больше никто никогда не услышит.

– Что же вы наделали, глупенькие! – вздохнул Михаил, гладя Лейлу по голове. – Теперь, надеюсь, ты понимаешь, в какой переплет попала Анна? Нам просто необходимо найти ее и доставить сюда, в Стамбул. Здесь с ней ничего не случится.

– Вы с Анной допустили серьезную ошибку, – проговорил Ахмет. – Я, конечно, понимаю, что Анне хотелось остаться неизвестной. Но неужели она не понимала, что, перечисляя деньги на счет Казанов в швейцарском банке, она превращает свое инкогнито в секрет Полишенеля?

– Мы… мы собирались обо всем рассказать вам, – пролепетала Лейла. – Анна была уверена, что в швейцарских банках ни под каким видом не раскрывают тайну вклада – тем более, что этот счет значится под шифром, фамилия Казанов нигде не упомянута…

– Да, действительно, когда Анна положила на этот счет свой миллион, дело обстояло именно так. Но с тех пор номер шифра изменился. Теперь этот счет принадлежит нашей судоходной компании. Но самое ужасное, что он больше не является тайным. Вы хотели поиграть в конспирацию, а в итоге – подставили всю нашу семью. Выяснить, куда были перечислены деньги, вырученные за продажу изумруда, не составляет никакого труда, особенно в наш компьютерный век. Не сомневаюсь, что покупатель уже навел справки. Теперь он уверен, что семейство Казанов выставило на аукцион «Кристи» знаменитый камень. Интересно, что с нами будет…

Михаил посмотрел на внучку.

– Скажи, Лейла, Анна никогда не говорила тебе о некоем Арнхальдте?

– Ты имеешь в виду немецкого сталелитейного магната?

Михаил кивнул.

– Кажется, говорила как-то раз, – ответила Лейла. – Да-да, теперь я вспомнила: роясь в вещах Мисси, она нашла вырезанную из какого-то журнала фотографию барона Арнхальдта. Помню, Анну это очень удивило, но она так и не решилась спросить Мисси, зачем ей этот снимок. Коль скоро Мисси сама ничего не говорила ей об Арнхальдте, Анна решила, что либо это просто не имеет никакого значения, либо она не хочет об этом рассказывать.

– Мы пришли к выводу, что изумруд купил Ферди Арнхальдт, – сказал Ахмет. – У этого немца мания величия, как, впрочем, и у всех его прямых предков по отцовской линии. Арнхальдт – король военно-промышленного комплекса, а для производства новых видов вооружений необходим вольфрам. Представляешь, что будет с нашей планетой, если раджастанские копи перейдут в его собственность? Арнхальдт купил изумруд с одной-единственной целью – найти «Леди», то есть, Анну.

– Но мы ведь ничего не знали об этих миллиардах, о месторождениях в Раджастане! – воскликнула в отчаянии Лейла. – Мы с Анной никогда не воспринимали всерьез все эти сказки бабушки Мисси! Мы думали, что история рода Ивановых давно кончилась…

– Может быть, она действительно завершилась бы, – прервал ее Михаил, – если бы не эти копи. А теперь, Лейла, ответь мне еще на один вопрос: известно ли Анне, где находятся документы на владение вольфрамовыми копями? Ведь именно эти бумаги нужны сейчас всем заинтересованным сторонам.

В синих глазах Лейлы отразился ужас:

– Ах, дедушка, – прошептала она. – Я кажется, начинаю вспоминать. Эти документы хранились в том самом чемоданчике, вместе с драгоценностями. Да, конечно, это были какие-то старые, пожелтевшие от времени бумаги, их края даже стали крошиться… Мы подумали, что они никому не нужны, но Анна все-таки решила сохранить их – ведь на бумагах стояла личная подпись князя Иванова и фамильная печать. Она сказала мне, что будет носить бумаги с собой на случай, если понадобится доказать, что она – потомок рода Ивановых. Конечно, ей абсолютно ничего не было известно ни о миллиардах, ни о копях. Ах, Казан-паша! Этот документ находится в сумочке Анны!

 

ГЛАВА 17

Москва

Генерал-майор Борис Соловский сидел за своим рабочим столом и изучал расшифрованную депешу. Автором шифровки был Валентин, а адресована она была Сергею. Текст послания был краток: Валентину до сих пор не удалось выяснить, кто именно купил изумруд, но было ясно, что это не американцы. Соловский-младший сообщал, что в настоящее время он разрабатывает ряд альтернативных версий, а заодно просит Бориса Григорьевича дать отбой своим головорезам – как высокопоставленный работник дипломатического корпуса Валентин не привык иметь у себя на хвосте «товарищей в штатском». К тому же, эти кагебешники совершенно не умеют прятаться– такой эскорт может лишь привлечь внимание западных спецслужб. В конце депеши Валентин сообщал, что отправит следующий доклад через несколько дней.

Борис злобно стукнул кулаком по столу. Валентин был копией отца: самоуверенный, умный, и, что больше всего бесило шефа КГБ – красивый…

Борис Соловский откинулся на спинку кресла. Ярко блестел в свете торшера его наголо обритый череп. На лице генерала застыла злобная гримаса: его челюсть выдвинулась вперед, узкие злобные глазки еще больше сощурились.

Борис всю жизнь ненавидел своего приемного брата. С самого раннего детства он видел, какая глубокая пропасть лежит между ними. Сергей был совсем другим человеком: и внешне, и по образу мыслей, и по манерам. Борису казалось даже, что от Сергея исходил какой-то особенный запах.

Когда отец впервые привел в дом этого мальчишку, он сказал, что это подобранный им на вокзале беспризорник, и что с этого дня он станет членом их семьи. Борис хорошо помнил, как наполнились жалостью серо-голубые глаза матери – она прижала грязного оборванца к груди и стала гладить его по головке. В тот самый день в душу Бориса запало семя зависти, которое вскоре пустило корни и дало пышные побеги. Чем больше хвалил отец Сергея, тем сильнее ненавидел его Борис.

Когда Борису было одиннадцать, а Сергею всего семь, ни у кого из окружающих не было сомнения, что младший мальчик по всем статьям опережает старшего. Григорий видел это и, судя по всему, гордился успехами приемыша. В школе Сергей был лучшим учеником, он окончил экстерном два класса и почти догнал Бориса. Нельзя сказать, что отец полностью охладел к родному сыну – напротив, он всегда хвалил его за усидчивость и целеустремленность, но даже в этих ободрениях Борису слышалась скрытая похвала Сергею. Конечно, над одной и той же задачкой ему приходилось сидеть втрое дольше, чем «бывшему беспризорнику». Сергею все удавалось без малейших усилий – будь то верховая езда или тригонометрические уравнения.

Но у приемного брата были некоторые странности, о которых Григорий не знал. Зато знал о них Борис – ведь они с Сергеем спали в одной комнате. Иногда Сергей разговаривал во сне. Он говорил на каком-то незнакомом языке – Борис никак не мог понять, на каком именно, ведь он никогда не изучал иностранные языки… Но он знал, что в старые времена, до революции, в дворянских домах дети говорили по-английски и по-французски. Борис сделал вывод. Его новый «брат» – совсем не тот, за кого он себя выдает. Как же хотелось ему узнать, о чем болтает во сне Сергей! Но из всех слов он мог уловить лишь некоторые: «Папа», «Маман», «Мисси»…

Целые ночи напролет Борис боролся со сном, поджидая, когда Сергей снова заговорит. Однажды мать заметила темные круги под глазами мальчика и заставила его пить перед сном успокоительный отвар из каких-то неприятно пахнущих трав. Борис не смог сопротивляться матери, а бороться со сном после стакана такого зелья было бесполезно.

Однажды все втроем – Григорий, Борис и Сергей – отправились на прогулку верхом. Впереди показалась довольно высокая деревянная ограда, преодолеть которую на коне было заветной мечтой Бориса. Несколько недель, потихоньку от всех, он приезжал сюда и тренировался. Несколько дней назад прыжок наконец получился. И вот сейчас, пришпорив коня, он направил его к заветному барьеру. Задев задними копытами изгородь, лошадь тяжело приземлилась по ту сторону барьера – в последний момент Борис вцепился руками в гриву, и лишь это спасло его от позорного падения. Не понимая до конца, что же произошло, он услышал за спиной радостный крик отца – Григорий приветствовал Сергея, легко и грациозно перескочившего на своем сером жеребце злосчастную ограду, даже не задев ее.

Несомненно, Сергей был глубоко предан приемному отцу. Куда бы ни шел Григорий, мальчик не отходил от него ни на шаг, а когда Соловскому-старшему нужно было побыть в одиночестве или переговорить с кем-то по важному делу и он с улыбкой выставлял Сергея за дверь, тот, нисколько не обидевшись, терпеливо ждал, пока человек, ставший ему отцом, освободится и снова сможет уделить ему внимание. Новый «братишка» напоминал Борису верного щенка, дожидавшегося на улице своего хозяина.

Борис поклялся во что бы то ни стало выведать тайну приемного брата. Он был обязан узнать, кто этот мальчишка на самом деле, узнать и рассказать отцу. Пускай Григорий Константинович поймет наконец, кого он пригрел на груди. Если же у отца не хватит решимости разделаться с этим ублюдком, Борис сам расправится с ним.

Генерал-майор с силой сжал кулаки: какую же ошибку он совершил, до сих пор не уничтожив приемного брата! Надо было еще много лет назад попросту убить Сергея. Теперь задача усложнялась – кроме Сергея, Борису противостоял его сынок – Валентин. Засунув в карман кителя доклад племянника, Борис встал из-за стола и вышел из кабинета. Стоявшие у дверей со стороны коридора солдаты отдали ему честь – генерал небрежно кивнул и пошел дальше по длинным коридорам, просторным залам с мраморными полами, пересек просторный двор, обсаженный серебристыми елями, поднялся по широким гранитным ступеням и оказался у дверей кабинета своего брата.

Сергей заметил Бориса еще из окна: что на этот раз понадобилось от него шефу КГБ? Генерал-майор Соловский был в военной форме. Он считал, что погоны и фуражка придают ему еще более зловещий вид, и поэтому любил появляться в этой одежде. Обут был генерал в высокие хромовые сапоги на высоких каблуках… Он был типичный человек маленького роста, со всеми комплексами таких людей.

Сергей подумал о Григории, недоумевая, как у такого замечательного человека мог вырасти такой ужасный сын. Сергей хорошо помнил тот день, когда Григорий Константинович впервые привел его к себе в дом и сказал домашним, что это его новый сын… Сергей был в шоке от этих слов, с трудом мог понять, что происходит… Но вдруг он оказался в теплых и ласковых объятиях жены Григория – женщины, которая отныне стала ему матерью. Он помнил, как подолгу засиживалась она возле его кровати, напевая старинные белорусские колыбельные. Сергей полюбил эту женщину; одно лишь огорчало мальчика– новая мама была совсем не похожа на прекрасную, изящную княгиню Аннушку, его дорогую маман.

Сергей отказывался поверить, что его родного отца больше нет в живых, он с нетерпением ждал встречи с князем Михаилом. Пусть она состоится не сегодня, пусть даже не в этом месяце. Увы, месяц сменял месяц, проходили целые годы, но настоящий отец так и не появлялся. Постепенно Сергей расстался с этой мечтой.

Его новый брат Борис был невысок ростом, коренаст, темноволос – как и его предки по отцовской линии. Сергей знал, что остальные братья, жизни которых унесла эпидемия тифа, напротив, были светловолосыми и похожими на мать. Может быть, именно потому Григорий решил усыновить княжеского сына, что он напоминал ему умерших сыновей?

С самых первых дней жизни в семье Григория Константиновича Сергей понял: Борис ненавидит его. Каждый раз, садясь обедать за простой деревянный стол в самой большой из трех комнат дома Соловских – новое жилище казалось мальчику бедным и тесным – Сергей чувствовал на себе злобный, исполненный зависти взгляд старшего брата. Когда они оставались вдвоем в темной детской, Сергей долго не мог заснуть – ему было не по себе рядом с этим злым подростком. Иногда Сергею казалось, что причина его страхов в больном воображении, но каждый раз, когда его взгляд встречался со взглядом Бориса, он понимал, что от этого человека действительно исходит опасность. Смертельная опасность.

С той самой ночи, проведенной в лесу под Варышней, Сергею снился один и тот же сон – о матери, несчастной княгине Аннушке. Она лежала на снегу у ног мародеров, такая красивая, такая беззащитная… Раздавался оглушительный выстрел, и лицо матери превращалось в кровавое месиво. Он бросался на колени возле ее тела, прикрывая ее наготу собольим мехом и в слезах прижимался к груди княгини… Ему снилось, что он ощущает запах фиалок, любимых цветов матери, которые она всегда носила на груди. На этом месте Сергей просыпался – по спине тек холодный пот, по щекам – слезы. Мальчик научился не кричать во сне – ведь он так боялся, что услышит Борис.

Проснувшись, мальчик дрожащей рукой шарил в соломе, которой был набит его тюфяк, пока не нащупывал то самое кольцо с рубином. Снег в лесу был залит кровью Аннушки, и никто не обратил внимания на это кольцо. Теперь лишь оно связывало Сергея Соловского с Алешей Ивановым.

Наталья и Григорий ничего не знали об этих снах мальчика. Не было им известно и о кольце с рубином. Это был его единственный секрет. Каждый раз, просыпаясь среди ночи, Сергей старался не вспоминать о далеком багровом зареве, поднявшемся в ту страшную ночь в небе над Барышней. Рассудок подсказывал, что отец погиб в пламени горящей усадьбы, но сердце… сердце отказывалось верить этому.

Григорий был для Сергея настоящим героем. Он спас его от неминуемой гибели и отомстил за смерть матери. Своей жизнью мальчик был обязан этому мужественному человеку. Он решил, что отныне будет делать все, чтобы оправдать доверие Григория. Алеша Иванов, сын одного из богатейших людей России, больше не существовал– его сменил Сергей Григорьевич Соловский. Сергею хотелось стать именно таким человеком, каким мечтал видеть его Григорий Константинович… Но в глубине души мальчик чувствовал, что Алеша Иванов не погиб – прошлое не исчезло, оно просто ушло на глубину. Ведь шесть лет – не тот возраст, когда можно безвозвратно забыть всю свою предыдущую жизнь.

Примерно через месяц после того случая у деревянной изгороди Сергей возвращался верхом домой. Он был в гостях у деда, помогал старику по хозяйству. Узкая лесная тропинка извивалась вдоль крутого берега реки. Ветви деревьев стелились низко над землей, и Сергею доставляло удовольствие пускать коня в галоп и с ходу преодолевать эти препятствия. И вдруг… вдруг мальчик заметил натянутую между двумя деревьями веревку. Инстинктивно он повернул на полном ходу вправо, к реке. Конь соскользнул с крутого берега, и через несколько секунд они были в воде. Животное быстро поднялось на ноги и фыркая стало отряхиваться от воды. Сережа долго не мог подняться – ноги скользили по мокрой гальке. Наконец на четвереньках добрался до лошади, уцепился рукой за стремя и встал на ноги. Вскоре они выбрались на берег. Мальчик выжал мокрую рубаху и, держась за ствол большой сосны, посмотрел на реку – в этом месте было неглубоко, но метрах в ста ниже по течению вода низвергалась вниз бурлящим каскадом. Не окажись рядом верный конь, у мальчика практически не было бы шансов спастись.

Нетвердой походкой Сергей подошел к тому месту, где была натянута веревка – она исчезла, но на стволах деревьев остались следы: в одном месте чуть содрана кора, в другом – поломан сучок. Значит, веревка действительно была, значит, кто-то хотел его гибели. Сергей настороженно осмотрелся по сторонам. Он чувствовал, что за ним наблюдают.

Сергей в задумчивости вернулся к лошади. Он вырос среди крестьян Варышни; князь Михаил обращался с ними, как с родными людьми, и в благодарность за это они с удовольствием посвящали маленького Алешу в свои маленькие секреты. Мальчик помнил, что конюх из барских конюшен рассказывал, что есть один простой, но безотказный способ расправиться с всадником – натянуть на уровне его горла веревку. Если конь будет мчаться, смерть наступит мгновенно.

Сергей сел на коня и поехал шагом в сторону дома. Он понимал, кто может хотеть его смерти.

За ужином Борис все время прятал глаза – он явно чего-то боялся. Но Сергей ни о чем не стал рассказывать отцу. Ничего не сказал он и самому Борису, когда после еды они пошли спать. Но с этого дня Сергею окончательно стало ясно, что Борис – его заклятый враг. Братья стали соперниками. Мальчики росли, окончили школу, институт, Сергей сделал карьеру по партийной линии, Борис пошел работать в органы госбезопасности. Внешне все было тихо и спокойно, но от пытливого взгляда не могла ускользнуть та неприязнь, которую испытывали друг к другу эти два человека. Григорий Константинович прекрасно понимал это, но сделать ничего не мог – ему ведь не было известно то, о чем знал его приемный сын: что много лет назад Борис пытался убить его. Сергей никогда не забывал об этом покушении. Зная характер Бориса, он понимал: брат не успокоится, пока не сведет с ним счеты.

Борис вошел в кабинет Сергея без стука.

– Добрый день, Борис, – спокойно поздоровался Сергей. – Похоже, уроки матери не пошли тебе на пользу. Насколько я помню, она учила нас стучаться. А что, если бы у меня было совещание?

– Не было у тебя никакого совещания! – отрезал Борис, кидая на стол доклад Валентина. – Что это все значит? Или тебе тоже ничего не известно о проделках Валентина?

– Тоже? – Сергей рассмеялся. – Значит, тебе об этом ничего не известно? Смелое признание для представителя КГБ! Я-то думал, на свете нет таких вещей, которые были бы тебе неведомы.

Борис оперся руками на крышку стола и, глядя брату прямо в глаза, проговорил:

– Не надо шутить со мной, товарищ. Мне известно все о тебе и о твоем сыне.

Ни мускул не дрогнул на лице Сергея.

– Ты, кажется, забыл, что партия выражает интересы всего нашего трудового народа, а не отдельных его представителей… – Сергей сделал небольшую паузу и пристально посмотрел на Бориса. – Не сомневаюсь, что она рассудит нас. Сдается мне, ты решил свести кое с кем личные счеты. От тебя требуются люди, чтобы разыскать «Леди», а от Валентина – его мозги.

Борис в ярости скомкал донесение и кинул его в корзину для бумаг, но не попал. Лицо Бориса побагровело.

– Ты никогда не мог попасть в корзину, – улыбнулся Сергей. – Вспоминаю детство, игру в баскетбол.

– Почему твой сын не обеспечил покупку изумруда? – с ехидцей спросил Борис. – Как мог он допустить, чтобы камень достался другому?

– Ты сам все прекрасно знаешь. Это серьезная игра, уже хорошо, что Валентин принял участие в торгах. У него была возможность оценить силы соперников.

– Мы послали Валентина в Женеву не для того, чтобы он оценивал чьи-либо силы! У него было конкретное задание, и он обязан был выполнить его. Мало того, что он с ним не справился – он в придачу исчез в неизвестном направлении. Мои люди потеряли его из виду. Что все это значит?

Невольно Сергей рассмеялся:

– Слава Богу, что нас сейчас не слышат в ЦРУ. У тебя в Женеве полтора десятка агентов, и они не смогли уследить за одним-единственным человеком. Это просто смешно, Боря.

Борис с раздражением стукнул кулаком по столу:

– Ладно, хватит! Ничего смешного! Куда же он все-таки подевался? Может быть, он что-нибудь сообщил тебе?

Сергей покачал головой:

– Я действительно не знаю, где Валентин. Если бы он позвонил мне, ты первый узнал бы об этом. – Сергей многозначительно посмотрел на брата. Оба они прекрасно знали, что люди Бориса регулярно прослушивают телефонные разговоры. – Нам остается только одно: поверить Валентину, что он сам справится с заданием. Не сомневаюсь, что через несколько дней мы получим от него очередное донесение.

Борис резко развернулся и направился к двери. Сергей еще раз подумал, до чего же смешно выглядит его брат в военной форме и высоких сапогах – он был похож на марионетку, которую дергает за ниточки сам дьявол. Такой негодяй на посту начальника спецслужбы – наказание для всей страны, подумал Сергей. Слухи о безнравственности и злобе Бориса давно уже просочились за кремлевскую стену. В народе говорили, что даже кровавый Берия не мог сравниться с ним в жестокости.

Дверь за Борисом захлопнулась, и теперь Сергей мог в спокойной обстановке подумать о сыне. Почему же Валентину не удалось приобрести изумруд, а заодно – установить, кто такая «Леди»? Если бы он вышел на след таинственной незнакомки, донесение должно было заканчиваться словами «с наилучшими пожеланиями».

 

ГЛАВА 18

Париж

Джини спала тихо и безмятежно – совсем как в детстве. За эти несколько часов, что она провела с Валентином, стерлись в памяти страшные события этого дня, перед ее глазами больше не стоял труп Маркгейма. Ей было так хорошо в объятиях Валентина.

Когда она проснулась, в комнате было еще темно, за вздернутой портьерой лишь слегка обрисовывался серый квадрат окна – светало. Джини повернулась на другой бок, надеясь увидеть рядом спящего Валентина. К ее удивлению, другая половина постели была пуста. Девушка провела рукой по простыне – она уже успела остыть. Значит, Соловский исчез давно. Но почему, почему он сделал это? Почему он оставил ее? Неужели русский испугался, что его заподозрят в причастности к убийству Маркгейма – ведь пассажиры лифта видели Джини, в панике спускающуюся с десятого этажа. А может, он просто разочаровался в ней – ведь она так и не выполнила ни одного задания. А вдруг… Девушку посетила страшная мысль: а вдруг этот советский дипломат попросту испугался Скандала? Конечно, зачем ему интимная связь с американской журналисткой. Переспал одну ночь – и исчез.

В дверь номера постучали – сердце Джини забилось от волнения. Вдруг это Валентин?

– Доброе утро, мадемуазель, – сказала по-французски горничная. – Ваш завтрак.

Нырнув под одеяло, Джини наблюдала, как толстая горничная ставит на тумбочку поднос с кофе и булочками. Увы, она принесла всего одну чашку.

– Месье велел разбудить вас ровно в девять, – сказала горничная, раздвигая занавески. Она посмотрела в окно и, покачав головой, добавила: – Опять плохая погода, мадемуазель. Холодно и пасмурно.

Служанка обернулась к Джини и, доставая из кармана конверт, проговорила:

– Месье просил пожелать вам приятного аппетита и… и вот это.

Джини дождалась, пока закроется дверь за горничной, и раскрыла конверт: в нем было маленькое послание.

«Малышка, – писал Валентин, – мне надо уехать по срочному делу. Ты так беспокойно спала ночью, что я решил не будить тебя. Эта ночь навсегда останется со мной. Позвоню тебе в Вашингтон. Пожалуйста, позавтракай».

Подписи под запиской не было.

Глубоко вздохнув, Джини откинулась на подушки. Она ожидала худшего – оставалась надежда, что Валентин еще появится в ее жизни. Как же хотелось ей поскорее услышать его голос – хотя бы по телефону. Она посмотрела на чашку кофе, и вдруг в памяти ее всплыла контора Маркгейма; Джини задрожала – перед глазами снова стоял покойник с пулевым отверстием между глаз.

Она откинула одеяло и стремглав бросилась в ванную– ее рвало. Когда приступ тошноты прошел, Джини вернулась в комнату, легла в кровать на половину Валентина, сжала изо всех сил его подушку и заплакала.

Позже, стоя под душем, смывая со своего тела последние следы прикосновений Валентина, Джини решила, что первым же рейсом полетит в Вашингтон. Она была сыта по горло этой игрой в шпионаж. Достав записную книжку, она нашла телефон «Эр-Франс» и заказала билет на «Конкорд» до Вашингтона. Через несколько часов она будет дома. Сядет у телефона и станет ждать звонка…

Дюссельдорф

Туристы обходят Дюссельдорф стороной. Став одним из крупнейших индустриальных центров Германии, этот город лишился своей неповторимости, превратившись в серый, бесцветный «сити». В дюссельдорфских отелях редко можно встретить художников, артистов или молодоженов, совершающих свадебное путешествие, основную массу постояльцев составляют бизнесмены. Эти отели так же холодны и безлики, как сам город—единственное, что их отличает, это названия.

Валентин Соловский выбрал скромный двухзвездочный отель в центре города. Над входом не горела яркая неоновая вывеска, а чтобы оказаться в его давно не ремонтировавшемся холле, достаточно было преодолеть всего две выщербленные ступеньки. До третьего этажа постояльцы могли добраться на испещренном самыми разнообразными надписями и рисунками лифте, а тем, кому достались номера в мансарде, приходилось подниматься еще на целых два марша по скрипучей деревянной лестнице.

На Валентине были джинсы, куртка и шерстяная шапочка. В руке он держал маленький коричневый портфель. Заплатив за номер, Соловский взял у портье ключ и направился к лифту.

Доставшийся Валентину номер состоял из маленькой комнатушки, в которой едва умещались узкая кровать и столик, и душевой. Соловский посмотрел на часы: было двенадцать дня. Задернув шторку, Валентин разулся и лег на скрипучую кровать. Он закрыл глаза и стал вспоминать о другой гостинице, о другой кровати, в которой провел прошлую ночь. Он вспоминал Джини Риз, свернувшуюся клубочком возле него: белокурые пряди падали на лицо, веки были опухшие от слез… Валентину было так хорошо с этой очаровательной девушкой, ему казалось, что от нее исходит благоухание лилий и роз. Как хотелось ему снова заключить ее в свои объятия. Увы, сейчас было не время любви, и Соловский прекрасно понимал это.

Освободившись из объятий спящей Джини, Валентин быстро оделся, сложил вещи и сел за стол. Собравшись с мыслями, он написал записку и, перед тем как выйти из номера, бросил прощальный взгляд на Джини. Это роковая привязанность, подумал Валентин. Никогда еще ему не было так трудно расстаться с женщиной.

Лежа на скрипучей кровати в этом третьесортном немецком отеле, Валентин думал не о важном деле, которое предстояло ему сегодня вечером, а о ней, об американской журналистке Джини Риз. Зачем только он позволил себе эту слабость?! К чему этот роман? Ведь именно так начинались многие любовные истории, стоившие карьеры стольким дипломатам. Если Борис узнает об этом, на службе можно будет поставить крест. Впрочем, Валентин был почти уверен, что дяде ничего не известно о его связи с Джини – он оторвался от хвоста еще в Женеве. На данный момент ни одна живая душа не знала о его местонахождении – именно это и было нужно Валентину.

Часы тянулись мучительно долго, но Соловский никуда не выходил из номера – даже в буфет. В десять вечера он разделся, принял душ и натянул на себя черные брюки, черный хлопчатобумажный джемпер, черные ботинки на резиновой подошве и куртку. Потом он положил во внутренний карман куртки моток проволоки, эластичный тонкий канат, стеклорез и маленькое взрывное устройство. Натянув на самые уши шерстяную шапку, Валентин положил в карманы брюк пару черных кожаных перчаток, мощный фонарик и вышел из номера.

В тот вечер по телевизору передавали чемпионат Германии по боксу, и старый портье был поглощен очередным боем на ринге – ему не было никакого дела до проскользнувшего мимо него постояльца.

Машина, которую Валентин взял напрокат еще в аэропорту, была припаркована в двух кварталах от отеля. Это был небольшой черный «мерседес». Главным достоинством машины была ее скорость, немецкие конструкторы специально создавали эту модель для европейских автобанов… Улицы Дюссельдорфа были пустынны, и для того, чтобы преодолеть двадцать миль, отделяющие Хаус-Арнхальдт от города, Валентину понадобилось не более пятнадцати минут. Он притормозил возле ограды парка, выключил фары и стал ждать.

Соловский хорошо изучил план резиденции стальных баронов. Хаус-Арнхальдт внешне напоминал крепость, но за оградой не было ни охранников, ни собак. На случай визита незваных гостей хозяева установили электронную систему сигнализации. За сто пятьдесят лет в замок ни разу не залезали грабители, и у Ферди не было никаких оснований опасаться, что сейчас, в это относительно спокойное время, кто-то рискнет нарушить покой обитателей Хаус-Арнхальдта. Валентину, прошедшему школу спецназа, забраться в такой дом не составляло никакого труда.

Ровно в полночь Валентин надел перчатки и вышел из машины. Он бесшумно перелез через ограду и побежал по тенистой тропинке к задней стороне парка, где были расположены конюшни. Давно уж в этих конюшнях не держали лошадей, в соседних домиках не жили конюхи. Валентин знал, что с тех пор, как погибла дочь Ферди, барон возненавидел все, что было так или иначе связано с верховой ездой. Соловский забежал в одно из стойл, зажег фонарик и развернул план дома. Валентин разыскал книгу с этим планом в одной из публичных библиотек. Сделать ксерокопию было проще простого.

Когда барон Арнхальдт проводил модернизацию владения, он устроил маленькую электрическую подстанцию. Генератор располагался в одноэтажном помещении возле конюшен. Валентин посмотрел на замок – свет в окнах не горел, были зажжены лишь два небольших фонаря над главным входом.

Дверь в генераторную была не заперта. Валентин проскользнул внутрь и выключил рубильник – дом и парк погрузились в полную темноту.

Соловский заранее определил, где могли находиться датчики электронной системы сигнализации. Обойдя их, он подкрался к дому со стороны кухни. Зубчатые стены облегчали задачу Валентина – он ловко накинул на один из зубцов петлю каната и залез на крышу. Преодолев в несколько прыжков нужное расстояние, он привязал конец каната к одной из декоративных башенок, другой конец обвязал вокруг пояса и повис в воздухе напротив большого стрельчатого окна… Настал один из самых ответственных моментов операции – если сейчас он допустит ошибку, провал неминуем.

Достав из кармана стеклорез, Валентин вырезал квадратный кусок стекла и прислушался – в доме царила тишина. Выходит, он оказался прав: система сигнализация работала от того самого генератора, в замке не было дополнительных аварийных батарей. Конечно, такие скряги, как Арнхальдты, ни за что бы не раскошелились на усовершенствование системы, стоявшей в доме еще с 1950 года.

Все остальное было делом техники. В свете фонарика кабинет барона Арнхальдта показался Валентину еще более мрачным, чем на самом деле. На столе до сих пор лежала бумажка с рисунком диадемы Ивановых – Джини оказалась права. Валентин посветил на стены, внимательно изучая картины. Он знал, что по немецкой логике сейф должен быть расположен за одним из полотен, но за каким именно? Портрет кисти Сарджента? Вряд ли. Фантастическая картина Босха? Исключено. Офорт Рембрандта? Едва ли. При виде дешевенького пейзажа кисти безвестного художника Соловский довольно улыбнулся.

Вскрытие сейфов—дело серьезное, но этот сейф оказался настолько стар, что Валентин даже пожалел, что взял с собой взрывное устройство. Достаточно было поковыряться в замке проволочкой – и дверца плавно открылась. Да, не очень-то беспокоился Ферди Арнхальдт о безопасности своего жилища. Вероятнее всего он считал себя настолько важной персоной, что даже помыслить не мог, что кто-то залезет ночью в его кабинет.

В сейфе лежало несколько коричневых конвертов и… и маленький квадратный футляр из голубой кожи – как раз по размеру изумруда, проданного на женевском аукционе!

Валентин раскрыл футляр – под лучом фонарика блеснул зеленый камень удивительной красоты. Валентин прикоснулся к нему пальцем и неожиданно для самого себя вздрогнул. Что бы ни рассказывал ему отец, в его голове до сих пор не укладывалось, что эта драгоценность когда-то принадлежала его родной бабке. Хотя, когда он изучал в библиотеках архивы семьи Ивановых и натыкался на фотографии князя Михаила, по нему пробегала такая же дрожь – Валентину казалось, что он видит свою собственную фотографию, так они были похожи с князем…

Соловский закрыл футляр и положил его обратно в сейф. Настала очередь посмотреть, что хранится в коричневых конвертах, и он начал быстро просматривать бумаги: арендные договоры на пользование раджастанскими копями, датированные двадцатыми годами. Фотография княгини Аннушки в свадебной диадеме, еще два снимка – на одном из них чета новобрачных, на другом– та же невеста, но уже не с женихом, а с какой-то девочкой. Валентин замер, пораженный сходством этой девочки с княгиней Аннушкой, потом еще раз внимательно посмотрел на Эдди Арнхальдта и его невесту.

Взгляд Соловского остановился еще на одной бумажке– такой удачи он никак не ожидал. На клочке бумаги рукой Ферди был записан номер банковского счета и имя его владельца. «Судоходная компания Казанов». Валентин еще раз просмотрел документы, запоминая всю необходимую информацию, после чего сложил бумаги обратно в сейф и запер его.

Он внимательно осмотрелся по сторонам. Все было на своих местах – если не считать стекла. Валентин забрался на подоконник, обвязался веревкой, закрыл створку окна и проворно поднялся на крышу. Низко пригнувшись, он добежал до того зубца, с которого начал свое путешествие, и через какие-нибудь десять секунд снова стоял на земле. Он вернулся к генераторной, опустил ручку рубильника, фонари над главным входом снова зажглись.

Через несколько минут он уже сидел в машине и ехал по направлению к Дюссельдорфу. Вся операция заняла у него менее двух часов.

На следующий день, в половине восьмого утра, он вышел из отеля, одетый в джинсы, куртку и вязаную шапку. Дойдя до ближайшего кафе, съел горячую колбаску, яйцо всмятку, булочку с маком, запив свой завтрак тремя чашками горячего кофе. Простая еда показалась ему пищей богов. Возвратив «мерседес» в бюро проката, он зашел в парикмахерскую, где побрился и переоделся. Вскоре свежевыбритый советский дипломат в строгом английском костюме подошел к трапу самолета, вылетавшего в Вашингтон.

 

ГЛАВА 19

Нью-Йорк, 1919 г.

О'Хара распахнул двери салуна, впуская в прокуренное помещение свежий утренний воздух. Он постоял на пороге несколько минут, пожевывая кончик сигары, первой сигары за этот день, осматривая свои владения. Да, он жил здесь, на Деланси-стрит вот уже двадцать лет. О'Хара по праву считал себя старейшим жителем этих мест, и иногда ему казалось, что вся округа принадлежит именно ему.

Он знал всех местных жителей – ведь они были его клиентами. Эти люди заходили в салун О'Хары постоянно– вне зависимости от того, была у них на данный момент работа или нет: Шемас шел навстречу окрестным работягам и поил их в долг.

О'Хара знал жен своих клиентов – некоторые из них старались по мере сил помогать мужьям, другие—лишь злобно ворчали, ропща на судьбу. Он знал все об их детях, родителях, любовницах – ведь эти люди приходили к стойке с желанием излить душу, а несколько пинт пива развязывало языки. Если О'Хара видел, что человек попал в трудное положение, он никогда не напоминал ему о долге. Богатые должны помогать бедным, считал Шемас.

О'Харе нравилось жить в этом районе: люди здесь были, в принципе, добрые и тихие – разве что иногда какая-нибудь сварливая жена устраивала взбучку подгулявшему мужу, или затевали драку неугомонные мальчишки… Если бы О'Харе пришлось уехать отсюда, он бы очень огорчился.

Он зашел обратно в салун и принялся наводить порядок: подкрутил пивной насос, аккуратно расставил на полках бутылки виски и джина, разложил на прилавке пачки сигарет, дешевого табака и папиросной бумаги. Через несколько недель его заведению должен прийти конец – правительство уже не скрывало своих намерений ввести сухой закон. Салун О'Хары закроется, а сам он уедет с Деланс-стрит… Впрочем, Шемас давно уже проиграл в уме такой вариант и был готов ко всему.

Впервые он вступил на американский берег восемнадцатилетним парнишкой – рослым, мускулистым, готовым начать новую жизнь в Новом Свете. За плечами О'Хары были три класса начальной школы. Он умел читать, писать и считать. С десяти лет ему приходилось работать батраком на одной из ирландских ферм. Вскоре ему стало ясно, что на родине ничего не добиться – мальчишке хотелось настоящей жизни, настоящего успеха, а работая в полях и помогая отцу управляться с маленькой корчмой, на самом берегу Лисканнорского залива, он был обречен на жалкое прозябание.

Отец Шемаса, Мик О'Хара, был в отличие от сына невысок ростом и тщедушен. Почти никогда не расставался он с маленькой самокруткой: он курил, разливая по кружкам пиво, беседуя с клиентами, отправляясь на прогулку. Даже когда Мика душили приступы кашля – а это случалось с ним довольно часто, – он все равно не выплевывал самокрутку. Впрочем, случались в течение дня короткие моменты, когда он расставался с нею во время еды. Но, проглотив наспех пищу и осушив очередной стаканчик виски – «для сугреву», – Мик снова принимался курить.

Мэри Кэтлин О'Хара прекрасно понимала, что ее муж губит себя, но ничего поделать с ним не могла. Ей давно уже стало ясно, что Мик долго не протянет, и ей придется самой думать о пропитании семьи. Она заранее готовилась к этому. Но шли годы, и старый кабатчик продолжал бороться со смертью, кашляя целые ночи напролет, а наутро снова зажигая самокрутку.

Мэри Кэтлин была высокая, крупная женщина – именно от нее достались Шемасу ярко-рыжие волосы и румяные щеки. В молодости она считалась красавицей, да и в сорок лет выглядела неплохо. У нее была тяжелая судьба. Когда Мэри была совсем еще юной девушкой, Ирландию постигло бедствие – неурожай картофеля. Многие ирландцы умерли от голода, в том числе почти все ее родные. Вскоре она познакомилась с Миком О'Харой – он был старше ее лет на двадцать. Он никогда не нравился Мэри, но у девушки не было выхода: кабатчик гарантировал ей крышу над головой и пропитание. Мэри умела быть благодарной и изо всех сил старалась быть хорошей женой.

У них был всего один ребенок – Шемас. Поначалу Мэри радовалась, что в семье нет больше едоков, но потом, когда перед ней встала перспектива оказаться молодой вдовой, она стала жалеть, что родила всего одного сына – будь их побольше, думала она, они смогли бы позаботиться о ней.

Мик О'Хара ни в чем не любил спешки – он расставался с жизнью долго, на протяжении нескольких лет. Когда наконец болезнь окончательно победила старого кабатчика, Шемасу было уже семнадцать. После похорон Мэри и Шемас поднялись на вершину одной из лисканнорских скал; они смотрели вдаль, на бушующую Атлантику, и Мэри казалось, что порывистый западный ветер уносит прочь те ужасные годы, что провела она, запертая в трех душных комнатках при кабаке, где, казалось, сами стены были пропитаны запахом пива и смерти.

– Сынок, – сказала Мэри, крепко сжимая руку Шемаса, – там, за океаном, лежит иная страна, иной мир. Там ты сможешь найти свое счастье. Я продам корчму – у нас появятся деньги. Я очень хочу, чтобы ты поехал в Америку и начал там новую жизнь. Потом, когда ты обживешься на новом месте, пошли за мной…

Шемас на всю жизнь запомнил слова матери – она доверила ему все свое состояние и отправила в эту далекую страну. В тот день он поклялся сделать все, чтобы Мэри Кэтлин не разочаровалась в нем.

Добравшись до Америки, Шемас О'Хара принялся колесить по всей стране. Он был крепок и мускулист, найти временную работу не составляло для него никакого труда. Он успел поработать на стройках в Чикаго, в доках Сан-Франциско, на сталеплавильных заводах Питтсбурга. Неквалифицированные рабочие получали в то время мало, и Шемас понял, что таким образом состояния не сделаешь. Он не испытывал острой нужды – более того, за пазухой до сих пор хранилась часть денег, полученных от матери, но ведь он должен был не просто прокормить себя, он обещал матери позаботиться о ней.

Надо было найти какой-то более эффективный способ зарабатывать деньги. Шемас приехал в Нью-Йорк. Он долго слонялся по улицам города, удивляясь, откуда нашлись у местных богатеев деньги на строительство таких роскошных домов. Юноша был честолюбив и полон энергии, у него не было сомнений, что когда-нибудь и он сможет построить себе богатый особняк в престижном районе большого города.

Он снял маленькую комнатушку, расположенную прямо над салуном на Деланси-стрит, и устроился на стройку каменщиком. Ему нравилась эта работа, и он надеялся со временем стать десятником или даже мастером. Увы, у него совершенно не было времени на повышение квалификации – надо было сколотить состояние, пока не умерла мать…

Шемасу нравилось жить по соседству с салуном. Запах виски и пива, шум подвыпившей толпы напоминали ему детство. Время от времени юноша вызывался помогать хозяину, разнося по столикам кружки с пивом и тарелки тушеной говядины с кукурузой. Ему нравилась эта работа: бегать от стойки к столикам, болтать о жизни с клиентами. Надо сказать, клиентам тоже полюбился этот веселый, общительный парень. Когда через полгода хозяин сообщил Шемасу, что собирается продать заведение и уехать к себе на родину в Сент-Пол, штат Миннесота, О'Хара неожиданно вызвался купить салун. Через две недели сделка была совершена. Шемас срочно написал матери, что она может ехать в Нью-Йорк, приложив к письму деньги на билет. По иронии судьбы, Мэри Кэтлин О'Харе, ненавидевшей жизнь в трех душных комнатках при кабаке мужа, предстояло поселиться в почти таких же трех комнатах в салуне сына.

Тем не менее, она считала переселение в Нью-Йорк большим шагом вперед. Через несколько месяцев она приехала в Америку со всем своим скарбом – в комнатах О'Хары появилась старая ирландская мебель, и вскоре дом на Деланси-стрит практически ничем не отличался от старого дома у Лисканнорского залива. Мэри Кэтлин сразу же подключилась к делу сына – она стала варить традиционную ирландскую еду, которую подавали в качестве закуски к пиву. Вскоре по всей округе разнесся слух, что в салуне Шемаса О'Хары – самая дешевая и вкусная еда…

Мэри Кэтлин нравилась роль хозяйки. Раньше она была лишь тенью супруга, выполняла его распоряжения – теперь все изменилось. Каждый вечер она выходила в салун поболтать с посетителями – они отпускали грубоватые комплименты ей самой и ее кухне, и она деловито считала деньги. Уже через год О'Хара открыл счет в банке, а еще через пять лет оказался в числе зажиточных торговцев спиртным. По мере роста их доходов Мэри Кэтлин все чаще твердила сыну, что пора ему присмотреть себе в жены хорошенькую ирландскую девушку – ей очень хотелось перебраться из шумного города в тихий загородный коттедж и заняться воспитанием внуков.

– С твоими доходами ты вполне можешь позволить себе такую роскошь, как семья, Шемас, – говорила Мэри Кэтлин сыну.

О'Хара не спорил с матерью: действительно, он в принципе мог позволить себе завести семью. Вся проблема состояла в том, что семейная жизнь отнимала слишком много времени. Кто будет следить за салуном, если у Шемаса появится частная жизнь? И он решил отложить этот вопрос до поры до времени. Еще через пять лет Шемас скопил сумму, достаточную для покупки участка земли в штате Нью-Джерси. И тут О'Хару постигло горе. От внезапного сердечного приступа умерла Мэри Кэтлин. Ей так и не суждено было увидеть внуков и переехать в уютный сельский домик.

Возвращаясь с похорон матери, Шемас испытывал острое чувство стыда: он не выполнил своего обещания перед самым близким на свете человеком – для чего же копил он эти деньги, для чего покупал землю в Нью-Джерси? О'Хара поклялся, что, когда он наконец женится, его супруга не будет влачить свои дни в этих тесных комнатках за салуном.

Когда в салун вошла Мисси и, улыбнувшись ему, быстро сняла пальто и принялась подметать, Шемас вспомнил об этой клятве.

О'Хара со страстью наблюдал за Мисси. Прошло уже три месяца с тех пор, как он сделал ей предложение, но она так и не удостоила его ответом. О'Хара ни разу не возвращался к этому разговору и терпеливо ждал, пока девушка придет в себя после смерти Софьи. Но все же терпение Шемаса было на исходе. Он был человек дела и хотел четко знать, на что он может рассчитывать в этой жизни.

Мисси проворно вытирала пыль – можно было подумать, что она хочет поскорее закончить работу и пораньше уйти домой. Увы, О'Хара установил ей почасовую оплату, и девушка не имела права уйти из салуна раньше определенного часа.

Почувствовав на себе взгляд О'Хары, Мисси выпрямилась и вопросительно посмотрела на него. Шемас улыбнулся и произнес:

– Послушай, Мисси, мы знакомы уже несколько месяцев, но до сих пор ни разу не были наедине. Действительно, работа в салуне не дает возможности расслабиться. Надо все время бегать, крутиться. Но сегодня мне хочется нарушить все правила и закрыть салун. Впрочем, я готов пойти на это при одном условии.

– При каком же? – удивленно спросила Мисси.

– Если ты окажешь мне честь отобедать со мной. Мисси задумалась, переваривая услышанное, а потом громко рассмеялась:

– Что с вами, О'Хара? Вы решили пригласить меня на обед? Но ведь мы и так видимся каждый день, не считая воскресенья, и регулярно обедаем у этой стойки. Что вы надумали?

Шемас достал из коробки сигару и закурил.

– Мне хотелось сделать тебе сюрприз, Мисси, – произнес он. – Хотелось сделать тебе приятное.

Мисси подошла к стойке и, облокотившись на нее, окинула ирландца взглядом.

– Боюсь, О'Хара, что вы совершаете серьезную ошибку. Я совсем не та, за кого вы меня принимаете. Вы совсем не знаете, кто я на самом деле.

– Поэтому я и приглашаю тебя пообедать. Мы сможем лучше узнать друг друга. Действительно, разве можно толком поговорить в этом салуне? И потом, – добавил он, кладя руку ей на плечо, – мне хочется тебе кое-что показать. Что-то необычное. – Заметив, что в глазах Мисси загорелось любопытство, он произнес: – И еще: я должен сказать тебе что-то очень важное.

Мисси посмотрела ему в глаза и проговорила:

– Ну что ж, я согласна. Но учтите: без Азали я никуда не пойду.

– Конечно, конечно, – воскликнул О'Хара, сияя от радости. – О чем речь – пускай девочка пообедает с нами. – Он не стал бы возражать, даже если бы Мисси привела с собой целое войско детишек. Главное, она согласилась пойти с ним.

 

ГЛАВА 20

Зажав в руке заработанный за это утро доллар, Мисси бросилась на Ривингтон-стрит. Купив у уличного торговца букетик искусственных роз и желтую ленту на пятнадцать центов, она побежала вверх по лестнице к Розе Перельман, угнетаясь тем, что потратила так много денег на себя.

Жилище Розы могло по праву называться квартирой– ведь оно состояло из целых двух комнат. Но что такое две комнаты для семьи из пяти человек? Муж Розы, Меер, был старше ее на двадцать пять лет; он был родом из Польши и знал только два языка – польский и идиш. А Розе было всего двадцать пять, и родилась она здесь, в Нижнем Ист-Сайде, в семье эстонских евреев, незадолго до рождения дочери перебравшихся в Америку. Роза знала английский и идиш, чуть-чуть – русский; по-польски она не понимала ни слова, и поэтому общение с мужем было весьма ограничено.

За два доллара в неделю она согласилась присматривать за Азали в те часы, когда Мисси ходила на работу. Девочка чувствовала себя как дома среди трех очаровательных детишек Перельманов. За те несколько недель, что прошли со времени смерти Софьи, Роза и Мисси стали близкими подругами. Услышав шаги Мисси на лестничной площадке, Роза с радостью распахнула дверь.

– Ну, наконец, – улыбнулась она. – Я как раз тебя жду. Уже заварила чай. Сегодня у нас к чаю кое-что вкусненькое.

Роза протянула Мисси стакан горячего чаю и блюдце с маленькими пирожными.

– Из булочной Гертеля на Хестер-стрит, – пояснила Роза. – Моя мама делала в свое время точно такие же. – Она отправила в рот кусочек пирожного и добавила: – Нет, у мамы получалось лучше. Не волнуйся, Мисси, – сказала она, заметив тревогу во взгляде девушки. – Дети гуляют под присмотром моей старшей, Сони… Она у меня умница. К тому же, она прекрасно знает, что, стоит ей хоть на минутку выпустить малышей из виду, я ей задам такого перца… Когда дети гуляют, можно хотя бы на полчаса заняться собой.

Мисси рассмеялась. Ей очень нравилась эта добрая еврейская женщина. Небольшого роста, кругленькая, с пышными черными кудрями и большими проницательными карими глазами. Несмотря на постоянные семейные неурядицы – Меер часто обижал Розу – она сохраняла присутствие духа и старалась ко всему относиться с юмором. Казалось, никакие невзгоды не в силах повергнуть в отчаяние эту женщину. Другая на ее месте давно впала бы в уныние – еще бы, ведь отец Розы, человек весьма неразборчивый в средствах, попросту «продал» дочь Мееру.

Роза поведала Мисси историю своего замужества. Дело было улажено через свата, который сказал Розиному отцу, что у Меера доходное дельце в Филадельфии. Когда Перельман впервые пришел к ним в дом на смотрины невесты, Роза пришла в ужас – этот человек годился ей в отцы. В то время Розе было всего семнадцать.

Ее суженый оказался вежливым, хорошо воспитанным человеком. Одно удивляло девушку: за весь вечер Меер ни разу не улыбнулся; и вообще, он практически не обращал на нее никакого внимания. Зато как подробно рассказывал он ее отцу о своем деле – швейном цехе в Филадельфии. Отец Розы с довольным видом поглаживал бороду, а мать постелила на стол праздничную субботнюю скатерть и поставила на нее лучшие бокалы – словно в гости пришел сам раввин.

Когда Меер собрался уходить, Роза спрятала руки за спину, чтобы не пожимать на прощание потную руку этого человека, а отец окинул ее гневным взором, извиняясь перед богатым гостем за дурные манеры дочери.

После ухода Перельмана в доме разгорелся скандал. Роза недоумевала, как такой богатый и важный человек не умудрился даже выучить английский язык.

– Он же родом из Польши… – начала объяснять мать.

– Ну и что?! Почему он не пошел в вечернюю школу, как другие эмигранты?

Отец с размаху залепил Розе пощечину: да как смеет она так разговаривать с родителями?! Родной отец выложил столько денег за услуги свата, а она… она позорит родителей хамским поведением – не подала руку такому хорошему, честному человеку, человеку, который готов ради нее трудиться не покладая рук, готов кормить ее, одевать… да она с таким человеком скоро вся в шелках и бриллиантах будет!

– Вот они, шелка и бриллианты! – рассмеялась Роза, обводя взглядом обшарпанную квартирку. – Вот они, бешеные доходы от швейного цеха! «Перспективный делец» оказался на поверку обычным механиком, работавшим на маленькой фабричке, хозяином которой был его сводный брат. Сват обманул и его: сказал, что я наследница моего дяди Самуэля Гланца – хозяина универмага на Гранд-Авеню.

– Ты действительно наследница Гланца? – с надеждой в голосе спросила Мисси.

Роза пожала плечами.

– Я слишком хорошо знаю этого скрягу, чтобы рассчитывать на наследство. У Самуэля нет детей, скорее всего, он завещает часть денег на синагогу, а за все остальное родственникам – близким и дальним – придется воевать друг с другом не на жизнь, а на смерть. Но Меер до сих пор тешит себя иллюзиями. Каждую субботу, при любой погоде, он таскает детей на Гранд-Авеню, напомнить дяде Самуэлю, какие у него очаровательные племянницы. Роза откинулась на спинку стула и расхохоталась.

– Забавная вышла история, – проговорила она, вытирая выступившие от смеха слезы. – Вот и досталось мне такое сокровище, как Меер. Деткам моим тоже – повезло – имеют отца, не знающего ни слова по-английски. Рабочие с фабрики смеются над ним. Каждое утро, когда он приходит на работу, его встречают традиционным вопросом: «Ну как, Меер, выучил наконец английский?» Представляешь себе, какой позор – столько лет прожить в Америке и ни тпру ни ну!

– Как же ты его выносишь? – спросила Мисси. Ей и в голову не могло прийти, что можно прожить столько лет под одной крышей с глубоко несимпатичным тебе человеком.

– У меня дети, – пожала плечами Роза. – Может быть, потом, когда они немножко подрастут, я уйду от Меера. А пока что надо немного потерпеть.

При мысли о супружеской жизни с типом, подобным Мееру Перельману, Мисси вздрогнула. Но она не Роза, она ни за что не согласится на это!

– По-моему, что-то случилось, – проговорила Роза, принимаясь за второе пирожное. – Ты очень взволнована. В чем дело?

Мисси быстро рассказала ей о предложении О'Хары пообедать вместе в воскресенье.

– Посмотри, Роза. – Мисси с гордым видом показала ей букет искусственных роз. – Я приколю эти цветочки к своей старой фетровой шляпе и буду выглядеть не так убого. А эту ленточку мы заплетем в волосы Азали.

При виде цветов Роза улыбнулась и сказала:

– Ты сказала Азали? Значит, она тоже пойдет с вами? Выходит, это не любовное свидание?

– Конечно же, нет, глупая! – запротестовала Мисси. – Как ты могла подумать такое? Да, О'Хара делал мне предложение, но только из жалости. Он просто очень добрый человек.

– А ты – очень красивая девушка, – с улыбкой заметила Роза. – Не забывай об этом, милая.

Мисси вспомнила эти слова Розы, когда рано утром в воскресенье стала мерить перед маленьким квадратным зеркалом фетровую шляпку с приколотыми к ней искусственными розами.

– Какая ты красивая, Мисси, – проговорила Азали, рассматривая девушку.

Улыбнувшись, Мисси потрепала Азали по щеке. Она-то знала, что зеркало не лжет: только сейчас она обратила внимание на свою бледность и худобу. Бесследно исчезло очарование юности, и Мисси казалось, что ее исхудалое лицо – лишь бледный фон для искусственных роз.

Азали сидела на самом краешке стула, чтобы не помять свое голубенькое платьице, и качала ножками, любуясь на новые туфельки, купленные накануне у уличного торговца. Мисси заплела ее волосы в косички, аккуратно завязала банты из той самой желтой ленты, но непокорные локоны на висках выбились наружу, обрамляя прелестное личико.

У кожи Азали был такой же золотистый оттенок, как у княгини Аннушки, в больших глазах появилось мечтательное выражение, свойственное матери. «Какой чудесный ребенок!» – подумала Мисси, прижимая девочку к груди. Она любила ее, как родную дочь. Девочка ни разу не возмутилась условиями их жизни: ей нравилась эта тесная комнатка, эта грязная улица, на которой она играла с соседскими детишками. Неужели она забыла о трех годах, проведенных в княжеских хоромах?

С улицы донесся звук клаксона. Азали спрыгнула со стула и опрометью подбежала к окну. Снова загудел клаксон.

– Матушка, это О'Хара за нами приехал на машине! – в восторге закричала Азали.

Мисси высунулась в окно и с изумлением увидела, что возле самого подъезда их дома стоит роскошный желтый «Стутц» – за рулем с важным видом сидел Шемас О'Хара в модном коричневом костюме, накрахмаленном воротничке и галстуке. Он еще раз посигналил и помахал рукой всем любопытным жителям окрестных домов, высунувшимся из своих окон посмотреть, что происходит. Затем он открыл дверцу автомобиля, встал на подножку и, сняв шляпу, поклонился Мисси.

– Боже мой! – воскликнула Мисси, от неожиданности втягивая голову в плечи. – Теперь вся улица будет знать, что он приехал за мной.

Посмотревшись в последний раз в зеркало, она схватила Азали за руку и побежала вниз по лестнице.

– Какая прекрасная погода, Мисси, – широко улыбнулся О'Хара. – По-моему, самое время немного прокатиться.

Зеваки перевели взгляды с О'Хары на Мисси—держа за руку Азали, она подошла к машине. Шемас поднял малышку на руки и легким движением посадил на заднее сиденье, после чего учтиво распахнул перед Мисси переднюю дверцу.

– Пока, Роза! – крикнула Азали, поворачивая голову в сторону окна Перельманов.

Мисси чувствовала себя не в своей тарелке – она прекрасно понимала, что вся Ривингтон-стрит долго еще будет перемывать ей косточки, обсуждая воскресную прогулку в компании Шемаса О'Хары.

О'Хара нажал на газ, и машина, громко взревев, тронулась.

– Я купил ее только вчера, – с гордым видом заявил Шемас. – Ты первая, кто в нее сел. Что скажешь?

– Как здорово, О'Хара! – воскликнула Азали, в восторге смотря по сторонам и маша ручкой прохожим.

– У вас очень красивая машина, – проговорила Мисси, придерживая рукой шляпу, – но я предпочла бы уехать с Ривингтон-стрит с меньшей помпой…

О'Хара расхохотался.

– Я же обещал тебе устроить маленький праздник, не так ли? Знай, Мисси О'Брайен, – я человек слова!

Когда машина свернула на Орчард-стрит, Мисси неожиданно для самой себя тоже рассмеялась: смех О'Хары оказался заразительным. Светило яркое солнце, в лицо дул свежий ветерок, рядом за рулем сидел этот добрый, надежный человек. Мисси поняла, что наконец можно расслабиться, и откинулась на кожаную спинку.

Когда желтый «Стутц» проезжал мимо ломбарда Абрамски, Зев с удивлением посмотрел на роскошный автомобиль– О'Хара постоянно сигналил и посматривал на Мисси с видом хозяина, а она… она весело смеялась, поправляя на голове шляпку с цветами… Острое чувство ревности переполнило душу Абрамски.

– Крутой делец! – процедил он сквозь зубы вслед автомобилю.

– Куда мы едем? – спросила Мисси, когда машина въехала на мост через Гудзон. Вдали показались холмы Нью-Джерси.

– Подожди – сама увидишь! – загадочным тоном произнес О'Хара. Впрочем, по его виду можно было догадаться, что Мисси должно понравиться то место, куда он ее вез.

«Стутц» проехал несколько миль вдоль берега Гудзона и остановился возле большого кирпичного здания, стоявшего чуть в стороне от дороги, за деревьями. «Итальянский ресторан У ДЖОРДЖО» – гласила яркая вывеска. Глаза Мисси округлились при виде столиков, покрытых белоснежными скатертями, серебряных приборов, хрустальных бокалов и ваз с живыми цветами.

– По-моему, я слишком плохо одета для такого роскошного заведения, – смущенно произнесла Мисси, стыдясь своего старенького серого пальто, поношенной кофты и скромной юбки.

– Перестань, Мисси, – улыбнулся О'Хара. – Такая девушка, как ты, может лишь украсить подобное заведение. Бьюсь об заклад: ты затмишь всех остальных посетительниц!

О'Хара снял шляпу. Навстречу им вышел метрдотель и провел их к столику возле окна. Судя по всему, он хорошо знал Шемаса.

– Доброе утро, мистер О'Хара, – произнес он. – Как вы себя чувствуете, сэр?

– Спасибо, все отлично, – ответил О'Хара, радостно улыбаясь при виде второго официанта, несущего ведерко с шампанским. Официант с немым вопросом на лице показал Шемасу бутылку, и О'Хара одобрительно кивнул головой.

Мисси не могла поверить своим глазам.

– Что это, шампанское? – спросила она.

– Разумеется, шампанское, – отвечал О'Хара. – По такому случаю можно позволить себе такую роскошь.

Мисси густо покраснела – официанты с понимающим видом улыбнулись. Наверное, они подумали, что она любовница О'Хары.

Мисси посмотрела на пенящийся бокал, вспоминая, когда в последний раз пила шампанское. Это было в день се восемнадцатилетия – сам Миша Иванов налил ей полный кубок игристого вина, и они долго не могли свести друг с друга глаз, догадываясь, что вскоре предстоит расставание…

– О чем задумалась? – спросил О'Хара.

Мисси покачала головой и, высоко подняв бокал, чокнулась с О'Харой.

– За ваше здоровье, Шемас О'Хара, – сказала она, выдавливая улыбку. – Спасибо за эту прогулку.

– Прогулка еще не закончена, – улыбнулся О'Хара. Мисси принялась изучать меню, а Шемас сидел напротив, не сводя с нее глаз.

– Как идет тебе эта шляпка, Мисси, – проговорил он, – ты самая красивая девушка на свете!

– Конечно! – с радостным видом поддакнула Азали. – Я ей то же самое говорила.

О'Хара ласково посмотрел на девочку.

– А вам, моя юная леди, – проговорил он, слегка дернув ее за косичку, – я советую все время быть начеку. Когда тебе будет столько же лет, сколько сейчас Мисси, у тебя отбоя не будет от поклонников.

– От кого? – переспросила Азали. – От каких еще поклонников?

– Вырастешь – узнаешь, – улыбнулся О'Хара, доставая из кармана небольшой сверток. – Чуть не забыл– у меня есть для тебя маленький подарочек.

– Подарочек? Шемас кивнул.

– Специально для тебя, детка.

Азали с восторгом прикоснулась к красной оберточной бумаге.

– Как красиво… – протянула она.

О'Хара посмотрел на Мисси, потом снова на девочку.

– Подарки принято открывать. Разверни бумажку, посмотри, что там внутри.

Азали аккуратно развернула бумагу и увидела небольшую картонную коробочку. Замирая от волнения, она сняла крышку.

– Матушка, матушка! – воскликнула она при виде содержимого. – Ты только посмотри!

Да, поистине это был самый настоящий царский подарок– маленькая фарфоровая куколка с пышными белокурыми волосами, в кружевном платьице и лайковых сапожках.

– А как ты ее назовешь? – спросила Мисси.

– Аннушка, – прошептала девочка, прижимая куклу к груди. – Я назову ее Аннушкой.

Мисси вздрогнула от неожиданности. За все это время Азали ни разу не вспомнила о матери. Мисси надеялась, что она вообще забыла о ней.

– Но это ведь американская кукла, – возразила она. – Давай лучше придумаем ей американское имя.

Азали, казалось, не слышала этих слов – она смотрела куда-то вдаль…

– Предлагаю назвать ее Кэтлин, – сказал О'Хара. – Хорошее ирландское имя. Так звали мою маму.

– Прекрасная идея! – быстро проговорила Мисси. – И потом, это ведь О'Хара подарил тебе куклу – пускай он и выберет ей имя. Ты только послушай, как красиво: «Кэтлин».

Азали прижала куклу к щеке, закрыла глаза и улыбнулась.

– Кэтлин-Аннушка, – проговорила она. – Кэтлин-Аннушка О'Хара.

О'Хара улыбнулся и налил еще шампанского.

– Девочка отлично придумала! – произнес он. – У нее правильный ход мыслей. – Он многозначительно посмотрел на Мисси.

Через некоторое время появился официант с супом.

– Как вкусно пахнет! – проговорила Мисси, стараясь перевести разговор на другую тему.

– Еще бы! – усмехнулся О'Хара. – Это один из лучших ресторанов в Нью-Джерси. Я стал завсегдатаем этого заведения, как только у меня появились кое-какие дела в этих местах.

Неожиданно Мисси поняла, что ей очень хорошо: изысканные итальянские блюда после нищенской еды казались просто райской пищей, шампанское ударило в голову. Откинувшись на спинку стула, она слушала рассказ О'Хары о том, как он жил в Ирландии, а потом перебрался сюда, в Америку.

– А сейчас я собираюсь начать новое дело, – проговорил О'Хара, закуривая большую, чем обычно, сигару.

Азали сладко зевнула, разворачивая одной ручкой пестрые бумажки леденцов, а другой все так же крепко прижимая к груди куклу.

О'Хара погладил девочку по голове и сказал:

– Ты плохо знаешь меня, Мисси. Я серьезный человек, и у меня далеко идущие планы. Именно об этом я и собирался сегодня с тобой поговорить. Но сначала позволь мне кое-что показать тебе.

Он расплатился с официантом, дав кругленькую сумму на чай, взял на руки заснувшую Азали, и все вместе направились к выходу. О'Хара положил Азали на заднее сиденье, накрыл ее пледом и задумчиво проговорил:

– Как бы мне хотелось иметь такую девочку. Затем он распахнул перед Мисси дверь машины, сел за руль и поехал по направлению к холмам.

– Куда мы едем? – спросила удивленная Мисси.

– Наберись терпения, – отвечал О'Хара. – Тут недалеко.

Машина проехала еще миль пять вверх по извилистой дороге, пока не остановилась у высокого деревянного забора. О'Хара вышел из автомобиля и открыл ворота.

– Ну вот, почти приехали, – проговорил Шемас, въезжая на посыпанную гравием аллею. Вдали, под сенью раскидистых каштанов и высоких вязов, стоял квадратный дом под красной крышей.

– Снаружи он может показаться маленьким, – произнес О'Хара, выходя из машины и поднимаясь на деревянное крыльцо, – но это впечатление обманчиво. Внутри– три спальни, снаружи – три акра земли. Мне понравилось это владение, и я его купил. Но это еще не все. Те земли, через которые мы только что проехали – тоже мои. Пятьдесят акров земли в Смолвуде, штат Нью-Джерси, принадлежат вашему покорному слуге…

О'Хара повернулся к Мисси – в глазах его горело вожделение.

– И все это будет принадлежать… тебе, если… если ты только ответишь «да». Я хочу разделить с тобою все – дом… все, чем я богат.

Шемас запнулся и протянул руку к устам Мисси.

– Подожди, не говори ничего. Сначала я хочу показать тебе все. – Он повернулся и, обводя рукой окрестные поля и леса, проговорил. – Это все моя земля… И это – тоже.

Мисси посмотрела на зеленые луга, на густые рощи, на пасшихся где-то за речкой коров, набрала полные легкие свежего осеннего воздуха, и на какой-то миг ей показалось, что она вернулась в мир своего детства – в родной Оксфорд…

– Как здесь хорошо, О'Хара, – прошептала она. – Как красиво…

– Пойдем в дом, – сказал О'Хара, распахивая входную дверь. – Пусть девочка поспит на свежем воздухе.

Просторный холл освещался через полукруглое окошко с витражами, и паркет был залит цветными бликами света… В глубине виднелась другая дверь, сквозь стекло которой открывался вид на сад. К холлу примыкала большая квадратная гостиная с камином и столовая; дубовый паркет был начищен до блеска; в окна были вставлены граненые стекла; из столовой можно было попасть в уютную кухоньку—Мисси поразилась, заметив краны с горячей и холодной водой. Во всем доме было электрическое освещение. Широкая лестница вела на второй этаж, где располагались те самые три спальни, а также оборудованная по последнему слову техники ванная комната с большой чугунной эмалированной ванной – предмет гордости О'Хары – и туалет.

– Какой замечательный дом! – воскликнула Мисси, когда осмотр был закончен. – Здесь так красиво. Только… только как вы собираетесь совмещать жизнь в этом райском гнездышке с работой в салуне? Неужели каждый день ездить в такую даль?

– Именно об этом я и собирался с тобой поговорить, Мисси, – произнес О'Хара, положив руки на плечи девушке и глядя ей прямо в глаза. – Через пару недель я закрываю свой пивняк. Не сегодня-завтра будет введен сухой закон, и тогда – пиши пропало. Я хочу выйти из этой игры пораньше, пока никто еще ничего не понял. У меня есть план действий. Мисси, дом, который ты сейчас видишь – часть этого плана. Что касается тебя, то ты… ты тоже входишь в мои планы… Тебе показалось, что это владение расположено слишком далеко от всего– это не так. Железная дорога проходит всего в нескольких милях отсюда, к тому же – поблизости ньюаркский порт. Из этого очаровательного домика очень удобно руководить крупными делами…

При словах О'Хары о том, что он собирается закрыть салун, сердце Мисси ушло в пятки – так значит, ей суждено остаться без работы. У девушки закружилась голова, и она прислонилась к перилам веранды.

– Крупные дела? – спросила она. – Какие же, если не секрет?

О'Хара усмехнулся:

– Кое-какие операции с собственностью, строительство и… «распределение» – назовем это так. Здесь, в этом владении, никто не будет мешать мне заниматься тем, чем я захочу заняться. – О'Хара подмигнул Мисси, а потом неожиданно нахмурился: лицо девушки было белым, как полотно, она едва держалась на ногах.

– Что с тобой, Мисси? – обеспокоенно спросил О'Хара, обнимая девушку за плечи. – Тебе плохо? Неужели это я во всем виноват – со всей этой болтовней о своих грандиозных планах? Не бойся, девочка, я не собираюсь предпринимать ничего незаконного. Побалансирую немножко на грани дозволенного. Подумаешь, мои предки в Ирландии занимались этим на протяжении веков. Клянусь тебе, во всем этом нет ничего опасного. А потом на вырученные деньги я начну строить дома. Ты только подумай, как много в городах молодых супружеских пар, которые только и мечтают, как бы поскорее поселиться в собственном домике на лоне природы. Я дам им красивые и вместе с тем дешевые дома. Вот увидишь: стоит начать – и на покупку моих домов целая очередь выстроится. Не волнуйся, Мисси, мои партнеры – надежные люди.

– Партнеры?

– Да, Джорджо и Энрико Ориконне – хозяева того самого ресторанчика, в котором мы сегодня обедали. Тебе надо обязательно познакомиться с ними, Мисси – такие милые ребята! Итальянцы так любят детей. Видела, как обращались официанты с Азали? Но этим ребятам просто необходим такой человек, как я. Ты только не подумай, что я буду у них на побегушках, нет—я тоже вложил в это дело немало средств. Вот увидишь, Мисси, я скоро разбогатею! Все! Надоело таскать кружки с пивом с утра до ночи! Отныне я – бизнесмен.

О'Хара немного помолчал и спокойным тоном продолжил:

– Я поклялся, что моя жена не будет жить в этих паршивых комнатушках за пивной. Увы, матери моей так и не суждено было выбраться оттуда… И теперь со всей ответственностью я хочу сказать, что купил этот дом для тебя, Мисси, для тебя и Азали, для вас и наших детей. Ответь же мне: согласна ли ты стать моей женой?

Мисси в растерянности покачала головой; какая добрая душа скрывалась за грубой внешностью О'Хары! Он был так благороден, так щедр и, вместе с тем, так наивен. Мисси закрыла глаза и представила себе, что будет, если она ответит сейчас согласием на предложение этого человека. Да, все это будет принадлежать ей – и просторный дом, и десятки акров земли. Она обставит комнаты новой мебелью, развесит по стенам картины, расставит всюду вазы с живыми цветами. Да, Мисси могла представить себе, что этот дом перейдет в ее собственность, более того – она могла даже вообразить саму себя, сидящую на террасе возле колыбели младенца, еще одного ребенка. Но в этой картине не было места О'Харе – в памяти Мисси встала безрадостная картина семейной жизни Розы Перельман, и она снова покачала головой. По щекам ее потекли слезы, и О'Хара осторожно вытер их ладонью…

– Что же, – проговорил он. – Можешь ничего не говорить: и так все ясно. Но знай, Мисси О'Брайен, никогда– слышишь, никогда – Шемас О'Хара не согласится впустить в этот дом другую девушку. Я буду ждать, Мисси, и, видит Бог, дождусь дня, когда ты надумаешь сказать «да». И, когда этот день наступит, Шемас О'Хара станет самым счастливым человеком в Нью-Джерси.

Обратно ехали молча… О'Хара не смеялся, не балагурил – все веселье с него как рукой сняло, и Мисси думала, что в этом виновата она. Ей не хотелось обижать этого человека, но разве давала она ему хоть один повод считать, что она станет его женой? На горизонте появились очертания Манхэттена; Мисси смотрела вдаль и думала, что жизнь ее только начинается, что впереди наверняка будет что-то большое и настоящее… Но тут она вспомнила, что через несколько недель салун О'Хары закроется, и она останется на улице без каких бы то ни было средств к существованию.

 

ГЛАВА 21

Стоял холодный февральский день. Зев сидел у окна своего ломбарда и смотрел на прохожих – подняв воротники, кутаясь в теплые шарфы, они спешили по Ривингтон-стрит. Была пятница, и клиенты ломбарда пришли к Зеву, чтобы взять на время—до утра понедельника – сданные под залог воскресные наряды. Зев говорил в шутку, что его заведение похоже, скорее, на гардероб, чем на ломбард – большую часть времени праздничная одежда жителей Нижнего Ист-Сайда проводила в шкафах Зева Абрамски, а не на вешалках ее владельцев.

Зев еще раз взглянул на часы – Мисси запаздывала. Она приходила к нему каждую неделю, возвращая по частям занятую сумму – то по одному доллару, то по два. Зеву очень не хотелось брать с нее эти деньги. Он прекрасно понимал, что она едва сводит концы с концами, но девушка настаивала. Если бы он попытался отговорить ее возвращать эти доллары или повременить с возвратом долга, она бы, наверное, очень обиделась.

Зев сидел у окна и радовался, что у него есть хотя бы такая возможность видеть Мисси – пусть только раз в неделю, пусть всего на несколько минут, пусть беседа ограничивалась несколькими общими фразами: «Добрый вечер, Мисси», «Как у вас дела?» – Абрамски был рад и этому. Он напряженно вглядывался в фигуры прохожих, ища в толпе девушку, о которой мечтал все вечера за фортепиано. Стоило ему чуть прикрыть глаза – и в памяти всплывала ее стройная фигура, каштановые волосы с золотистым отливом, глядящие в душу фиалковые глаза, нежный рот…

Абрамски глубоко вздохнул и поправил свой новый галстук. Он пытался убедить сам себя, что принарядился по случаю субботы, но на самом деле причиной этой траты – галстук был куплен в одном из самых дорогих магазинов—было не столько благоговение перед Днем Седьмым, а тот трепет, который испытывал молодой еврей при виде этой девушки.

Зазвонил звонок. На пороге появилась миссис Липкин с Кэнел-стрит; она пришла в ломбард за субботней скатертью.

– Что-то вы сегодня припозднились, миссис Липкин, – протянул Зев, отдавая женщине скатерть и пряча в ящик конторки принесенные ею деньги. Как хотелось ему, чтобы она ушла поскорее – пока в ломбард не пришла Мисси.

– Вы тоже, смотрю, засиделись допоздна, мистер Абрамски, – ответила миссис Липкин. – Что касается меня, то я ждала сына. Как только он пришел и принес мне денег, я отправилась к вам… Время уже позднее, мистер Абрамски, скоро четыре. Не пора ли закрываться? Ведь наступает суббота.

– Знаю, знаю, миссис Липкин, – недовольно процедил Зев.

Удивленная женщина поспешила к выходу. Она ни разу не видела Абрамски, обычно такого вежливого и учтивого молодого человека, в таком настроении.

Большие стенные часы показывали без одной минуты четыре. Зев с тревогой посмотрел в окно. Темнело. По всем правилам он был обязан прекращать работу и закрывать ломбард. Но вдруг она где-нибудь задержалась, вдруг она уже бежит по Ривингтон-стрит, чтобы вернуть ему очередной доллар? Абрамски решил подождать еще немножко.

В десять минут пятого он запер входную дверь на ключ, повесил табличку «Закрыто» и с понурым видом поплелся в свою комнатушку. За все эти месяцы Мисси еще ни разу не опаздывала. Зев понял, что она просто не смогла прийти. Но что же случилось? Ему было известно, что на прошлой неделе О'Хара закрыл свой салун – значит, Мисси осталась без работы, у нее просто нет денег…

Надев черное пальто и шляпу, Зев вышел на улицу и поспешил к синагоге. В эту субботу он не стал долго задерживаться в обществе празднично одетых единоверцев и вскоре вернулся домой.

Зайдя в свою комнату, Абрамски зажег субботние свечи в тех самых серебряных подсвечниках, что были привезены из России, и сел за стол, думая о Мисси. Она уже успела отдать ему восемнадцать из тех пятидесяти долларов, и Зев знал, что тот день, когда она отдаст долг, будет днем, когда он увидит эту девушку в последний раз.

Неожиданно для самого себя Зев резко встал, надел пальто, шляпу и, заперев за собой дверь, вышел на улицу. Ривингтон-стрит была завалена мусором, в воздухе кружились обрывки, служившие уличным торговцам оберточной бумагой.

Бездомные собаки и кошки, отчаянно визжа и лая, дрались за остатки некондиционных товаров – за рыбьи хвосты, кости, потроха.

Зев хорошо знал тот дом, в котором жила Мисси; он часто проходил мимо него, чуть замедлял шаг и поднимал голову, надеясь, что девушка появится в окне. На этот раз он не стал ждать – перейдя улицу, он зашел в подъезд.

Подъезд был завален всевозможным хламом, сломанными стульями, ящиками из-под яблок, пустыми бутылками, старыми газетами, в воздухе пахло мусором и мочой. Из-за обшарпанной двери на первом этаже доносились звуки ругани и женского плача. Откуда-то сверху был слышен детский плач, смех подгулявших мужчин и музыка.

Брезгливо зажав нос, Зев стал подниматься по лестнице, стараясь не касаться перил, за которые каждый день хватались десятки немытых рук.

– Как она может жить в таких условиях? – подумал он. – Такая барышня…

Закашлявшись от волнения, Зев постучал в дверь и стал ждать.

Виктор громко залаял; зевая и протирая руками глаза, Азали крикнула:

– Матушка, стучат.

– Стучат? – удивленно переспросила Мисси, отходя от умывальника. – Интересно, кто это к нам пожаловал?

– Вот уж не знаю, – рассмеялась Азали.

Мисси задумалась. Она не ждала гостей. Действительно, кому понадобилось приходить к ней в такой час? У Розы Перельман своих забот хватало, с домовладельцем она рассчиталась сегодня утром. Поправив волосы, Мисси подошла к двери.

– Извините за беспокойство, – проговорил Зев, учтиво кланяясь и снимая шляпу, – но сегодня вы не пришли ко мне…

– Простите меня ради Бога, мистер Абрамски, – с виноватым видом произнесла Мисси, – но сегодня я никак не могла прийти. У меня просто не было денег. Видите ли… у меня… у меня нет больше работы… Не будете ли вы так любезны подождать до следующей недели? Я обязательно раздобуду за это время несколько долларов.

По ее испуганному виду Зев понял – девушка решила, что он пришел потребовать с нее деньги.

– Что вы, что вы, – стал оправдываться он. – Пожалуйста, не беспокойтесь… Конечно, я готов подождать. Я… я… мне просто очень хотелось увидеть вас.

При виде его нежного взгляда Мисси невольно сделала шаг назад. Потом, опомнившись, она улыбнулась и произнесла:

– Да, да, конечно, мистер Абрамски… пожалуйста, проходите.

Виктор встревоженно зарычал: в доме появился чужой. Азали, сверкая улыбкой, вышла навстречу гостю.

– Привет, – сказала она. – Меня зовут Азали. А ты кто такой?

– Абрамски, Зев Абрамски, – представился ростовщик. – Я живу на углу Ривингтон– и Орчард-стрит.

– Орчард-стрит? – переспросила Азали. – Там живет моя подружка Рэчел Коэн.

– Что же вы стоите, мистер Абрамски? – проговорила Мисси. – Садитесь, пожалуйста.

Зев со смущенным видом присел на простой деревянный стул и окинул взглядом комнату. Это был ее дом. Как здесь было чисто: белоснежная скатерть, свежевыстиранные занавески на окнах. На гвозде висело скромное пальтецо и шляпка с искусственными цветами. Кровати не было видно – ее скрывала деревянная ширма. На одной из стен, прямо над раковиной, висело маленькое квадратное зеркало. Вот и все убранство этого скромного жилища. Да, обстановка была очень бедной, но здесь было так уютно, так хорошо: живые цветы на столе, запах дешевого мыла, самодельная настольная лампа с куском розовой ткани вместо абажура. Впервые после отъезда из России Зеву показалось, что он пришел в обжитой, уютный уголок.

Мисси села за стол напротив Абрамски:

– Извините, пожалуйста, мистер Абрамски, – сказала она. – Я не ждала гостей. Не хотите ли чашечку чаю?

– Благодарю вас, не стоит, – покачал головой Зев. – Я пришел, чтобы задать вам один вопрос: не согласитесь ли вы отужинать со мной? Я понимаю, что сегодня уже поздно, но, может быть, в другой день?

Пальцы Абрамски нервно сжимали поля шляпы, от волнения он стал кашлять. Ошеломленная предложением ростовщика, Мисси молча смотрела на него: ей казалось, что она видит этого человека впервые в жизни. Дрожащей рукой Зев поправил галстук.

– Конечно, мистер Абрамски, – улыбнулась девушка. – Я с удовольствием составлю вам компанию.

На лице молодого еврея засияла блаженная улыбка.

– Вы согласны? Замечательно! Вас устроит воскресенье? – Не дожидаясь ответа, он поспешно добавил: – Значит, договорились? Я зайду к вам в шесть вечера.

– В шесть? – Мисси кивнула головой. – Хорошо, буду вас ждать.

В воскресенье, в половине шестого вечера, Мисси отвела Азали к Розе. Потом она аккуратно расчесала волосы, завязала их в пучок, потерла ладонями щеки, наводя румянец, и, надевая шляпку, в десятый раз спросила себя, зачем она приняла предложение Зева Абрамски. Она практически не знала этого человека, хуже того– у нее были с ним деловые отношения: Зев дал ей взаймы пятьдесят долларов, она была перед ним в долгу. Что понадобилось ему от бедной девушки? Зачем он пригласил ее на ужин?

Ровно в шесть раздался стук в дверь. Поспешно набросив серое пальтишко, Мисси побежала к двери. Ей не хотелось впускать его в дом, когда не было Азали, мало ли что начнут говорить соседи?

Они вышли на темную улицу. Мисси в своем стареньком, но чистом пальто и Зев, одетый в лучшую субботнюю одежду.

– Я знаю одно хорошее кафе на Бродвее, – сказал Абрамски, когда они дошли до угла. – К сожалению, в отличие от О'Хары, у меня нет автомобиля. Надеюсь, вы согласитесь прогуляться пешком?

– Да, да, конечно, мистер Абрамски, – кивнула Мисси. Они пошли по тротуару, причем Мисси обратила внимание, что Абрамски держится от нее на почтительном расстоянии, казалось, он боится случайно дотронуться до девушки.

Зев и Мисси прошли целый квартал, не сказав ни слова. Молчание становилось тягостным, и Мисси попыталась нарушить его.

– Как ваши дела, мистер Абрамски? – спросила она.

– Спасибо, у меня все в порядке, – отвечал Зев.

Снова воцарилось молчание. Краем глаза Зев посматривал на Мисси, с трудом веря своим глазам: наконец-то сбылась его заветная мечта. Мисси О'Брайен шла рядом с ним… У них был впереди целый вечер, а Зев так и не решался заговорить с ней.

Наконец они дошли до Бродвея.

– Вот то самое украинское кафе, в которое я хотел вас пригласить, – робко проговорил Зев. – Надеюсь, вам здесь понравится.

В этот час в кафе было много посетителей. До Мисси донеслись обрывки русской речи, звон гитар и балалаек. Где-то в глубине зала красивый женский голос пел знакомый цыганский романс. В углу стойки весело булькал самовар, в нос Мисси ударил аппетитный запах бубликов с маком, пирожков, кренделей и соленых огурцов.

– Как мне здесь нравится, мистер Абрамски, – сказала Мисси, усаживаясь за маленький столик возле самого окна. – Это место напоминает мне один цыганский ресторанчик в Петербурге, куда я так любила захаживать.

Мисси рассмеялась и стала подпевать невидимой цыганской певице. Хозяин кафе, дородный усатый украинец, подошел к их столику и высказал восхищение голосом Мисси – он говорил по-русски.

Зев с удивлением смотрел на Мисси. До сих пор он знал бедную, уставшую от работы женщину; сейчас перед ним сидела настоящая юная красавица.

Абрамски заказал борщ и стал с удовлетворением наблюдать, как девушка набросилась на это блюдо. Она съела несколько ложек, но потом неожиданно помрачнела и проговорила:

– Извините, мистер Абрамски, но, наверное, мне не следовало принимать ваше приглашение… Я и так задолжала вам много денег… зачем же вы тратитесь на эти угощения?

– Но вам ведь нравится этот борщ? – спросил Зев.

– Конечно, нравится. Еще бы, я не ела его уже несколько лет… Это было… это было… это было очень давно. – Мисси испугалась, что сейчас наговорит лишнего, и запнулась.

Зев с облегчением вздохнул. Подозвав официанта, он заказал бутылку красного вина. Как хорошо ему было сидеть в этом кафе за одним столиком с этой девушкой. Он так долго мечтал об этом. Абрамски сделал глоток вина и, не сводя глаз с Мисси, стал слушать музыку. Снова воцарилось молчание.

Мисси все время прятала глаза, не зная, что сказать в такой ситуации. Но и молчать все время было невыносимо тягостно. Она отхлебнула вино и проговорила:

– Пожалуйста, расскажите что-нибудь о себе, мистер Абрамски.

– О себе? – удивленно переспросил Зев. – Неужели это может быть кому-нибудь интересно?

– Да, мистер Абрамски, это интересно мне. Например, вы счастливы?

Снова наступила пауза. Зев уставился в тарелку с борщом, вопрос Мисси поставил его в тупик. Наконец он собрался с силами и проговорил:

– Да, сейчас я счастлив… Мне с вами очень хорошо.

– Спасибо, мистер Абрамски, – сказала Мисси. – Но я имела в виду не это… Можете ли вы сказать, что вы счастливый человек? Понимаете, когда я была маленькая, я думала, что все люди счастливы, но вот сейчас мне стало казаться, что все не так – ведь по-настоящему счастливых людей на свете очень мало. Посмотрите, все вокруг с чем-то борются – с нищетой, болезнями, социальной несправедливостью, с отчаянием, наконец. Когда я задумываюсь над тем, как сильно отличается детство Азали от моего собственного, мне просто хочется плакать. Честно говоря, я иногда действительно плачу. Когда ложусь в постель и меня никто не видит.

Зев с сочувствием смотрел на Мисси. Все громче и громче звучала музыка, раскованнее становилась публика. Поймав взгляд Абрамски, Мисси вдруг подумала, что с этим человеком можно ничего не бояться; вино развязало ей язык, и она начала рассказывать ему о своем детстве, об Англии, о том, как умер отец, и она осталась одна-одинешенька в России.

– Вот так я и оказалась в Петербурге, – неожиданно резко замяла она дальнейший рассказ.

Официант унес пустые тарелки из-под борща и через какие-нибудь две минуты вернулся с подносом, заставленным ароматными картофельными пирожками с поджаристой корочкой, горячими колбасками по-селянски и большой горой каши под грибным соусом. Абрамски наполнил бокалы вином и попросил официанта принести еще черного хлеба.

Мисси наклонилась к Зеву и вполголоса проговорила:

– Я знаю, тогда, на кладбище, вы слышали, как назвала Азали Софью… Не знаю, почему, но я вам верю, Зев Абрамски.

Русский дух ресторанчика, звуки знакомого языка, любимые песни сделали Мисси разговорчивой. Вот уже несколько лет она хранила свою тайну, боясь раскрыть ее даже самым близким людям – даже Розе Перельман. Как давно хотелось ей найти такого человека, с которым можно было бы поделиться тайной семьи Ивановых! И вот сейчас ей наконец можно было выговориться. Убедившись, что никто их не подслушивает, Мисси начала свой рассказ.

Она поведала Зеву обо всем: о бегстве из Варышни, о нападении разбойников во главе с Микояном, о спрятанных в одежду бриллиантах, о зверском убийстве княгини Аннушки, о рискованном путешествии в Константинополь, о том, как княгиня Софья за бесценок продавала фамильные сокровища. Из всех драгоценностей осталась только диадема, да и то почти все украшавшие ее бриллианты, за исключением четырех самых крупных и гигантского изумруда, были уже проданы.

Стыла каша с пирожками, а Мисси все рассказывала и рассказывала. Она поведала Зеву о той погоне, которую организовали за ними чекисты. Она честно призналась, что до конца своих дней не сможет отделаться от чувства страха. Рассказала она ему и про мучившие ее каждую ночь кошмары. Только об одном не стала она говорить – о своей любви к князю Мише…

– Вот так, Зев Абрамски, – сказала она, поднимая голову. – Теперь вам известно, кто я такая и как оказалась в Нью-Йорке. Вы единственный человек, которому я открыла свою тайну.

В ее глазах стояли слезы. Заметив это, Абрамски достал из кармана белоснежный носовой платок и протянул ей.

– Спасибо за доверие, – проговорил Зев. – Клянусь, что никогда, ни при каких обстоятельствах я никому не расскажу о нашем разговоре. Клянусь жизнью, я сохраню эту тайну.

Он с нежностью посмотрел на девушку.

– Пожалуйста, ешьте, вы такая бледная, уставшая. Вам просто необходимо хорошо питаться.

Снова воцарилось молчание, но оно уже не казалось Мисси таким гнетущим, как раньше. Ей было хорошо в обществе этого немногословного человека, и ему тоже было хорошо с этой девушкой…

На обратном пути Абрамски по-прежнему держался от Мисси на почтительном расстоянии. Когда они дошли до двери ее подъезда, он предложил ей поужинать с ним и в следующее воскресенье.

Мисси не знала, что ответить. Наверное, ей не следовало соглашаться, но этот застенчивый молодой человек был так добр, так внимателен, что она не смогла найти в себе силы отказаться. К тому же, он знал ее тайну.

– Хорошо, мистер Абрамски, – проговорила Мисси. – Через неделю, в шесть вечера.

Быстро попрощавшись, она вбежала в подъезд.

Наутро Мисси проснулась с чувством тревоги и беспокойства. Позабылось все очарование уютного украинского кафе – остался лишь неприятный осадок оттого, что она поверила свою тайну Зеву Абрамски. Теперь она никогда не сможет освободиться от этого человека. Зачем только она разболтала ему всю эту историю? Кто тянул ее за язык? Ведь Софья столько раз предупреждала об опасности.

Громко хлопнула дверь квартиры Перельманов. Меер уходил на работу. Вскочив с постели, Мисси стрелой бросилась к Розе – ведь Азали и Виктор провели эту ночь у Перельманов. Верный пес ни за что не соглашался оставить без присмотра маленькую девочку, считая ее своей хозяйкой. «Что же мы будем делать, когда Азали пойдет в школу?» – думала по этому поводу Мисси. Впрочем, ей вообще не очень хотелось думать о школе – слишком печальными были эти мысли. Действительно, какие у них были перспективы? Отдать дочь князя Михаила Иванова в ближайшую муниципальную школу? Но Азали и так знала куда больше, чем там могли ей дать. Она умела читать и писать, свободно говорила по-французски и по-английски. Правда, в последнее время у нее появился легкий еврейский акцент – сказалась дружба с еврейскими детишками с Ривингтон-стрит.

При виде печального выражения ее лица, Роза Перельман рассмеялась:

– Что с тобой, Мисси?! Кто тебя, бедняжка, обидел? Проходи, проходи, выпей стаканчик чайку. Ну, дорогая, – продолжила она, усаживаясь за стол, – расскажи-ка мне об этом ростовщике. Удалось тебе выяснить, что это за человек?

– Нет, Роза, – виновато проговорила Мисси. – Весь вечер мы говорили обо мне. Знаешь, я наболтала столько лишнего. Теперь он знает про меня все. Понимаешь, я никому – даже тебе – никогда всего этого не рассказывала.

– А я никогда и не хотела залезать тебе в душу. – Роза похлопала Мисси по руке. – Хочешь – рассказывай, хочешь – нет, все равно я тебя очень люблю, ты моя лучшая подруга.

– Что бы я без тебя делала, Роза?! – воскликнула Мисси. – Я ведь такая дура – даже работу себе найти не могу.

Роза внимательно посмотрела на Мисси. Она видела, что девушка доведена до отчаяния.

– Есть один способ, – проговорила она. – Ты, наверное, слышала о таком месте, как Чазир-Марк – Свиной Рынок? Это совсем недалеко отсюда – на Хестер-стрит По утрам в этом месте собираются те, кто ищет работу на швейных фабриках. – Роза немного помолчала и продолжила. – Конечно, такой благородной девушке, как ты, непросто будет найти себе подходящую работу, но, надеюсь, в течение месяца что-нибудь да подвернется. Главное, чтобы тебя взяли на работу Увы, безработных сейчас гораздо больше, чем свободных мест. Работодатели в последнее время пошли избалованные – стараются взять людей, которые будут пахать, как быки, довольствуясь самым скромным жалованием.

– Но я ведь не имею ни малейшего представления о швейной машинке, – проговорила Мисси. – Все, чему меня учили в детстве, сейчас никому не нужно. Я знаю, когда были построены пирамиды, когда Кир покорил Вавилон… Увы, все мои знания относятся к области истории. Я ничего не умею делать своими руками.

– Ты знаешь такие вещи?! – воскликнула Роза. – Так тебе надо профессором быть, а не швеей. Но жизнь забрасывает нас совсем не туда, куда надо. После того, как закрылся салун О'Хары, единственное, что я могу тебе посоветовать – сходи на Свиной Рынок. Кстати, как дела у О'Хары? Ничего о нем не слышно?

Густо покраснев, Мисси покачала головой.

– Не знаю, Роза, с тех пор как две недели назад он уехал в Нью-Джерси, я о нем ничего не слышала. После того, как я отказала ему, едва ли он будет искать встречи со мной.

– Какая же ты дурочка, – вздохнула Роза. – Состоятельный, порядочный человек с самыми серьезными намерениями, а ты… Что за девицы нынче пошли!

– А как же любовь? – воскликнула Мисси, кинув на Розу взгляд, полный негодования.

– Любовь? Ах, вот чего тебе хочется. Любовь кончается одним: один мужчина, две комнаты, три ребенка. И больше ничего.

На следующий день, в шесть часов утра, Мисси поспешила на Хестер-стрит. Сыпал мокрый снег, и Мисси пожалела, что забыла снять со шляпки искусственные цветы – они могли промокнуть и испортиться. Наконец она подошла к Свиному Рынку – там собралась довольно большая толпа – в основном, мужчины. Некоторые из них были довольно хорошо одеты – в теплые демисезонные пальто и модные шляпы, они покупали в киосках кофе с пирожными и о чем-то непринужденно разговаривали. Другие – в пиджаках с поднятыми воротниками, руки в карманах – ежились от холода, топали ногами, стараясь хоть как-то согреться. Женщины стояли немного в стороне – большинство из них были в теплых платках. Мисси пожалела, что у нее нет такого платка – в своей шляпке с цветками она слишком резко выделялась из толпы.

Ровно в половине седьмого появились подрядчики. С важным видом принялись они обходить ряды собравшихся, придирчиво глядя на этих несчастных. Один из подрядчиков задержался на какое-то мгновение возле Мисси, но потом, недовольно фыркнув, пошел дальше. Тем, кто им нравился, подрядчики подавали знак сделать два шага вперед.

– На сегодня все! – гаркнул один из подрядчиков, и кандидаты на получение работы кинулись вслед за своими благодетелями.

– Не расстраивайся, – шепнула Мисси пожилая ирландка, – может, завтра повезет.

На следующий день выпал снег. Закутавшись в шаль, Мисси пришла на Свиной Рынок. Переминаясь с ноги на ногу, она ждала подрядчиков. Наконец они пришли, и тот же человек, что и накануне, снова остановился напротив нее. Секунды две он раздумывал, в глазах девушки загорелась надежда, но он поманил рукой другую женщину, стоявшую слева от Мисси. Мисси не смогла сдержать глухой стон, и женщина, с сочувствием посмотрев на нее, проговорила:

– В следующий раз становись впереди, чтобы эти ребята смогли тебя получше рассмотреть. Им нравятся хорошенькие, – добавила она с улыбкой.

На следующее утро Мисси проснулась поздно – она чувствовала себя плохо. Кашляя и чихая, натянула на себя одежду и бросилась на улицу. Стараясь не поскользнуться, она добежала до Хестер-стрит. Подрядчики были уже на месте. Вспомнив совет той женщины, Мисси растолкала окружающих и пробилась вперед. С надеждой всматривалась она в подрядчиков – эти люди казались ей богами-олимпийцами, в руках которых была сейчас ее судьба…

Подрядчик, который накануне останавливался возле нее, снова обратил внимание на Мисси. На этот раз она ему понравилась. Прищурив свои маленькие черные глазки, он ткнул пальцем в грудь девушки и процедил сквозь зубы:

– Ты!

Не веря своим ушам, Мисси стала озираться по сторонам: неужели он выбрал ее?

– Простите, – пробормотала она, – вы мне?

– Тебе, тебе – кому же еще? – грубо ответил подрядчик, протягивая Мисси листок бумаги. – Есть работа на три дня на фабрике Циммермана. Это на Кэнел-стрит. Смотри, не опаздывай.

Мисси вприпрыжку бросилась домой – поделиться своей радостью с Розой. Завернув в газету ломоть хлеба с селедкой, чтобы было чем закусить во время обеденного перерыва, она со всех ног кинулась на Кэнел-стрит. Ровно в семь она была у ворот фабрики Циммермана.

Трехэтажное здание фабрики занимало почти целый квартал. Вместе с другими работницами Мисси протиснулась сквозь ворота, показав дежурному вахтеру ту бумажку, которую сунул ей вербовщик на Хестер-стрит. Толпа женщин поднялась по узкой чугунной лестнице в просторный цех, по всей площади которого в несколько рядов были расставлены столы со швейными машинами.

Мисси заметила невдалеке от себя ту самую ирландку, которая пыталась утешить ее два дня назад.

– Ну, вот и встретились, – улыбнулась ирландка. – Вот видишь, и тебе повезло. Я же говорила. Советую тебе сесть за эту машину. Она возле окна – тут больше света.

Мисси в нерешительности села на табуретку и поставила ногу на педаль. По цеху пробежал мальчишка лет пятнадцати, расставляя перед работницами корзинки, набитые какими-то лоскутами.

– Это рукава, – с серьезным видом произнесла ирландка. – Ты когда-нибудь имела с ними дело?

Мисси покачала головой.

– Я и швейную-то машину впервые в жизни вижу, – призналась она. – Мне просто была нужна работа. Понимаете, у меня на руках маленькая девочка. Я была уверена, что смогу научиться.

Ирландка глубоко вздохнула.

– Смочь ты, конечно, сможешь… Все мы когда-то ничего не умели. Плохо, что тебе достались рукава. Впрочем, постараемся что-нибудь придумать. Сейчас я покажу тебе, как обращаться с машинкой. А Сэмми мы попросим принести тебе другую корзину, с прямыми лоскутами – их легче сшивать.

Ирландка оказалась хорошей учительницей. Вскоре Мисси поняла, что шить на машине совсем нетрудно. Через пятнадцать минут ей удалось справиться с одним лоскутком. Тут до нее дошло, что за все это время ее наставница могла бы сшить несколько заготовок.

– Право, мне так неловко, – проговорила девушка. – Из-за меня вы теряете деньги…

– Не волнуйся, я наверстаю упущенное, – улыбнулась ирландка. – Я знаю, кто ты. Ты работала в пивной О'Хары. Никто не работал так хорошо, как ты. Видела я и твою малышку – очаровательный ребенок. Кстати, меня зовут миссис Маккриди, для друзей – просто Джорджи. Ладно, давай работать, а то от мастера влетит.

Стук швейных машин, шипение огромных утюгов, окрики мастеров, тяжелые вздохи работниц – сначала Мисси казалось, что она не сможет и получаса выдержать в таких условиях. Но постепенно она втянулась в работу, и вот, к половине девятого она с удовлетворением заметила, что в корзине, принесенной Сэмми, стало в два раза меньше лоскутков. Через некоторое время мальчишка принес новую корзину, и Мисси снова погрузилась в работу. К десяти часам она почувствовала, что голова просто раскалывается от боли, от духоты ее начало тошнить. Она утешала себя тем, что, в отличие от многих других работниц, могла в редкие секунды передышки смотреть в окно.

Ровно в десять начался десятиминутный перерыв. Работницы бросились к окнам, многие из них стали украдкой курить – по правилам пожарной безопасности курение в цехах строго запрещалось. Неосторожное обращение с огнем не раз приводило к пожарам. В результате многие гибли. Мисси подошла к окну и набрала полные легкие холодного воздуха.

Через несколько минут раздался звонок, и работницы вернулись к своим местам. Неутомимый Сэмми принес очередную порцию лоскутков, и работа закипела. К полудню Мисси уже не могла разогнуть спину, силы были на исходе. Не считая десятиминутного перерыва, она работала пять часов подряд, а ее корзину поменяли лишь один раз. Она заметно отставала от других работниц.

– Не волнуйся, – пыталась ободрить ее Джорджи, – привыкнешь к машине – дело пойдет быстрее.

Во время еще одного коротенького перерыва Мисси удалось съесть свой хлеб с селедкой.

В половине седьмого звонок известил об окончании рабочего дня. Женщины поднялись из-за швейных машин и поплелись к выходу. Работа измотала их настолько, что у большинства не было сил даже на то, чтобы разговаривать.

Шатаясь, Мисси доплелась до дома. Спина гудела, голова раскалывалась от боли. Она и представить себе не могла, что работа на швейной фабрике может оказаться такой тяжелой. Увы, у нее не было других способов заработать деньги, и на следующее утро она снова пришла к воротам фабрики Циммермана. А потом – и в третий раз.

В конце третьего дня Мисси с торжествующим видом встала в очередь за деньгами. У нее были все основания гордиться собой – она справилась с этой работой.

– Вы очень медленно работаете, – мрачно процедил мастер, протягивая ей деньги. – В следующий раз можете не приходить.

– Но я… я еще научусь… – попыталась возразить Мисси. – Я ведь первый раз на фабрике. Вот увидите, у меня все получится.

– Здесь фабрика, а не училище! – отрезал мастер.

Мисси не глядя взяла деньги и медленно поплелась к выходу. Она снова осталась без работы. На глаза наворачивались слезы. Что же теперь делать? Как зарабатывать на жизнь?

– Попробуй сходить в понедельник на Свиной Рынок, – шепнула ей на ухо Джорджи. – Может, устроишься на другую фабрику. Рабочие руки всегда нужны.

Мисси разжала ладонь и посмотрела на свое трехдневное жалование – она заработала всего-навсего пять долларов.

 

ГЛАВА 22

С печальным видом сидела Мисси за столиком в украинском кафе.

– Поверьте мне, мистер Абрамски, – говорила она Зеву, – я очень старалась. Увы, я слишком медленно работаю.

Абрамски пожал плечами.

– Такой девушке, как вы, не надо работать на этих потогонных фабриках! – Он гневно сверкнул глазами. – Я просто запрещаю вам, слышите, Мисси, запрещаю! – Поняв, что он зашел слишком далеко, Зев осекся и тихим голосом добавил: – Извините, я хотел сказать «Мисс О'Брайен».

– Ну что вы, – улыбнулась девушка, – зовите меня просто Мисси, как делают все.

Абрамски заметно оживился.

– Мне было бы очень приятно, если вы будете звать меня просто Зев, – проговорил он с улыбкой.

Мисси посмотрела на этого человека: как редко доводилось ей видеть его улыбку. И только сейчас она поняла, что Зев Абрамски совсем еще молодой человек. Как странно, до сих пор она относилась к нему не иначе как к солидному еврейскому ростовщику, ей в голову не приходило (да и с какой стати?), что он всего на несколько лет старше ее.

Мисси почувствовала себя виноватой перед этим человеком. Она была настолько поглощена своими собственными проблемами, что совсем не интересовалась его судьбой, его жизнью. За все время их знакомства она задала ему один-единственный вопрос – счастлив ли он, хотя было очевидно, что нет. Отчего еще так печальны его большие темные глаза?

Склонившись над столиком, она внимательно посмотрела на Абрамски и тихо попросила:

– Пожалуйста, расскажите о себе, Зев. Я знаю, что вы родом из России, но откуда именно?

Зев глубоко вздохнул. За все эти годы он никому, ни единой живой душе не рассказывал о себе. Единственными людьми, с которыми он делился своими переживаниями, были умершие родители – Зев часто разговаривал с ними во сне.

Зев отпил глоток вина, не зная, с чего начать. Какими словами передать этой девушке тот страх, который он испытывал во время погромов? Как рассказать о страшном морском путешествии, во время которого он лишился отца и матери? Он посмотрел на Мисси и прочитал в ее глазах доброту и понимание. Да, с этой девушкой можно было поделиться всем. Неожиданно она взяла его за руку, и Зеву показалось, что это прикосновение исцелило его от многолетней боли, которую он носил в своем сердце.

Слова пришли сами собой. Он рассказал ей обо всем – о жизни в местечке, о бегстве, о том, как семи лет от роду он оказался в Нью-Йорке – одинокий, никому не нужный сирота в огромном городе. Но дальше он рассказывать не мог. Зев вздохнул и посмотрел на Мисси – эта девушка, так много пережившая на своем коротком веку, должна была его понять.

Да, Мисси все поняла – она лишь крепче сжала его руку и с сочувствием посмотрела ему в глаза. Зев позвал официанта и заказал вторую бутылку красного. Он быстро наполнил свой бокал и одним глотком осушил его.

– Поймите, Мисси, мне очень трудно рассказывать о том, что было дальше, – проговорил он. – Понимаете, я оказался совсем один в незнакомом городе, в незнакомой стране. Я ни слова не понимал по-английски и не мог даже обратиться к прохожим с вопросом. Дождавшись, пока из здания морского вокзала выйдет очередная группа эмигрантов, я присоединился к этим людям. Я шел и шел по улицам Нью-Йорка, и вскоре мне начало казаться, что я обречен вечно скитаться по этому холодному сырому городу – мне ведь было некуда идти…

Опустились сумерки. Улицы опустели, и я снова оказался один – один в этом каменном лабиринте. Меня окружали высокие кирпичные дома с каменными лестницами. Я устроился на ночлег под одним таким крыльцом. Наутро я снова отправился бродить по городу. Мне даже не хотелось плакать. Чувство голода становилось невыносимым. С наступлением темноты я подошел к помойке и стал рыться в ней в поисках чего-нибудь съестного: мне пришлось жевать картофельные обрезки, полусгнившие фрукты и овощи; подобно бездомной собаке я грыз кости. Каждую ночь я залезал под какое-нибудь крыльцо и спал, а на рассвете вновь отправлялся бесцельно бродить по Нью-Йорку.

Однажды вечером я попал под проливной ливень – я вымок до нитки. Сухими остались только ноги – благодаря тем самым новым ботинкам, доставшимся мне в подарок от дяди. Под одним из мостов я обнаружил большую пустую картонную коробку. Прекрасное место для ночлега, решил я. Но, едва я закрыл глаза, кто-то стал трясти меня за воротник, выкрикивая какие-то непонятные слова, судя по всему, ругательства. В полуметре от своей головы я увидел лицо бродяги: красное, покрытое густой щетиной, искаженное злобой. Оказалось, что эта коробка принадлежала ему – я посягнул на жилище этого человека. Возмущенный моей бесцеремонностью, он готов был расправиться со мной. Мне удалось вырваться из его рук и убежать.

На следующий день наступило резкое похолодание. Пошел снег. Подняв воротник, я ходил и ходил по улицам, зная, что стоит мне на минуту присесть – и я уже не встану. В мою голову закралась мысль: «А что если и впрямь лечь на тротуар и заснуть? Это ведь совсем не больно – совсем как сон. Зачем нужна такая жизнь?»

На углу одной из улиц я встретил людей с большими лопатами – они шли убирать снег. Я присоединился к ним и упросил дать и мне возможность поработать. За целый день работы платили пятьдесят центов. Я был рад и этим грошам. До позднего вечера я разгребал снежные заносы, а потом, сжимая в ладони свое «жалование», бросился вприпрыжку к ближайшей забегаловке и купил себе две сосиски с кислой капустой. Я с жадностью набивал себе в рот куски хлеба, запивая их молоком. Увы! Как только я вышел на улицу, меня вырвало. «Какой ужас! – подумал я. – Пропали мои пятьдесят центов». На следующий день опять шел снег, и опять у меня была работа. Так продолжалось целую неделю. Потом снегопад прекратился, но я знал, что протяну еще несколько дней – мне все-таки удалось более или менее сносно поесть. К тому же, я нашел себе «приличное» место для ночлега—вентиляционную решетку, из которой выходил теплый воздух…

Зев замолчал. Он не мог рассказать Мисси о том, как однажды его согнали и с этого места – пришел какой-то бродяга и с криками и угрозами набросился на бедного мальчугана. Зев кусался, царапался, пинал обидчика ногами. Слава Богу, что ему удалось остаться в живых. Не мог он рассказать и о том, как темной холодной ночью он дошел до середины моста и, схватившись за перила, пытался найти в себе силы, чтобы прыгнуть вниз, в холодную, темную воду Гудзона. Но он был слишком труслив, чтобы решиться на этот прыжок…

– Однажды я добрел до Нижнего Ист-Сайда, – продолжил Зев. – Я увидел старенького уличного торговца, толкавшего свою тележку. Он был так слаб, что не мог сдвинуть ее с места. Я кинулся ему на помощь. Старик улыбнулся, протянул мне десять центов и, погладив меня по голове, спросил, чей я и где живу. Я ответил, что у меня нет ни родителей, ни дома. «Выходит, ты сирота, – проговорил старик. – У тебя никого нет, и ты умеешь говорить только на идише. Что ж, я уже стар, и мне нужен помощник. Оставайся жить у меня. Я буду платить тебе пятьдесят центов в день и кормить хлебом с овощами на обед».

Вечером мы отправились к нему домой. Сам он жил в подвале одного из домов на Стэнтон-стрит, но мне предстояло ночевать в крошечном сарайчике, в котором он держал свою тележку. Я работал шесть раз в неделю, получал три доллара и имел впридачу крышу над головой и кое-какую пищу. Конечно, я влачил жалкое существование, но, во всяком случае, я не умер от голода и холода.

Старому торговцу, приютившему меня, мистеру Заметкину, было семьдесят пять лет. Тридцатью годами раньше он оставил свой дом и свою семью в Польше и приехал сюда, в Соединенные Штаты, искать счастье. Увы, он так и не смог разбогатеть. Посылать за родственниками, чтобы они приехали жить в его жалкую каморку, Заметкин не хотел. Много лет спустя он узнал, что его родное местечко сожжено во время погрома, и все родственники погибли…

Три года я жил в этом крошечном сарайчике на Стэнтон-стрит, замерзая зимой и изнывая от жары летом. Я не знал, хорошо мне или плохо – я просто существовал. Кажется, в те годы я ни разу не смеялся. Впрочем, я и не плакал. Я не ходил в школу, но постепенно научился понимать английскую речь.

Однажды утром я нагрузил тележку очками, ножницами, висячими замками с ключами – всем этим торговал Заметкин – и стал дожидаться хозяина. Обычно он появлялся возле сарайчика в шесть тридцать, но на этот раз я так и не дождался старика. Обеспокоенный, я побежал в подвал. Никто не ответил на мой стук. Зная, что дверь не заперта, я толкнул ее и зашел в комнату. Заметкин лежал на полу с остекленевшими глазами, из раны на голове сочилась кровь. Старик был мертв, но умер не от старости – кто-то убил этого тихого человека. Убил за какие-то жалкие гроши. За моей спиной послышались голоса. Я обернулся – в комнату набились любопытные. По обрывкам их слов я догадался, что они считают, будто старика Заметкина убил я.

Голос Абрамски дрогнул, но Мисси сжала его руку, и он продолжал свой рассказ:

– Вскоре в подвале появилась полиция, и меня увели. Я не оказывал никакого сопротивления – к чему? Я не знал, что им рассказать. Они имели все основания подозревать меня в убийстве – какое им было дело до того, что я искренне привязался к несчастному старику и даже в мыслях своих боялся обидеть его. Меня бросили в тесную камеру без окна. Холодные сырые стены были покрыты плесенью. Полицейские выключили свет и оставили меня одного. Не знаю, сколько времени я провел в этом каменном мешке – по цементному полу бегали крысы, по моему телу ползали тараканы… Время от времени дверь открывалась, и надзиратель ставил передо мной тарелку с какой-то баландой и кружку воды, но мне совершенно не хотелось есть. Само собой разумеется, что никто не пришел меня навестить – ведь у меня не было друзей. Вскоре я впал в глубокое уныние.

Но вдруг дверь в камеру распахнулась, надзиратель включил свет и крикнул: «Можешь выходить. Ты свободен».

Оказалось, что полиции удалось схватить настоящего убийцу. Он совершил еще одно преступление в этом же районе и был пойман с поличным. Я снова оказался на улицах Нью-Йорка – одинокий, голодный, никому не нужный.

Я пошел к моему сарайчику, но оказалось, что его занял другой торговец – на двери висел тяжелый замок. Я провел ночь под мостом, а наутро пошел в городскую баню и попросил, чтобы меня дезинфицировали. Потом я вернулся на Ривингтон-стрит и стал предлагать свою помощь другим уличным торговцам. Кое-как мне удавалось найти временную работу.

А потом кто-то сказал мне, что местному ростовщику мистеру Минцу срочно нужен помощник – он тяжело болен и не может справляться сам. В то время мне было всего двенадцать лет, но, хотя я был невысок ростом, с виду мне можно было дать больше. Мистер Минц знал, что на меня можно положиться. Старый ростовщик был одинок. Его жена умерла несколько лет назад, а единственная дочь еще в юности ушла из дома, и он ничего о ней не слышал. На протяжении трех лет я помогал Минцу за пять долларов в неделю. О прибавке не было и речи: я страшно боялся, что хозяин выгонит меня. Все это время мистер Минц сидел в своей комнатке и тихо спивался. Когда он умер, никто, кроме меня, не пришел на его похороны. А потом, вернувшись с кладбища, я открыл дверь его ломбарда и снова принялся за работу. Деньги Минца лежали в банке, и я даже не пытался воспользоваться ими. Просто я подписал новый договор об аренде помещения с домовладельцем, сказав ему, что мне двадцать один год… На самом деле мне было всего пятнадцать. Никто из местных жителей даже не заметил, что мистера Минца не стало – ведь я уже много лет занимался этой работой…

Постепенно у меня появилась возможность подумать о себе: я стал ходить в вечернюю школу, научился читать и писать по-английски. Какое это было счастье – получить возможность читать книги! Через некоторое время я приобрел фортепиано, научился играть… Но я по-прежнему был одинок – боялся заводить друзей, раскрывать перед кем-либо мои тайны. Ведь у меня так и не было никаких документов, никаких видов на жительство… Я незаконно жил в этой стране и рисковал в любую минуту быть выдворенным.

Мисси с удивлением уставилась на Зева.

– Да-да, – проговорил он. – У меня так и нет никакого гражданства: ни русского, ни американского. Я не гражданин – я просто ростовщик.

В порыве сочувствия Мисси прижала горячую ладонь Абрамски к своей щеке.

– Какое это имеет значение, Зев?! Разве дело в бумагах?! Главное – что вы за человек, а вы прекрасный человек. Теперь я знаю о вас все, как и вы обо мне. Поверьте, отсутствие документов не играет никакой роли. Главное– быть человеком, быть личностью…

И снова они возвращались домой молча. На этот раз Зев шел чуть-чуть ближе к Мисси – конечно, он так и не решился взять ее за руку, но все-таки расстояние между ними сократилось. А когда он остановился возле ее двери, чтобы пожелать ей спокойной ночи, Мисси неожиданно поцеловала его в щеку.

В этот вечер, возвращаясь к себе домой, Зев Абрамски твердо знал, что он самый счастливый человек в Нижнем Ист-Сайде.

Розе Перельман не нужно было задавать лишние вопросы: по одному виду Мисси можно было догадаться, что в этот день ей не удалось найти работу.

– Ну, – весело проговорила Роза, – что с тобой сегодня стряслось? Опять никуда не взяли? Пустое, Мисси, – не надо отчаиваться. Подумаешь – трагедия! С кем не бывает…

Роза поправила свои густые черные волосы, уперла руки в бока и внимательно посмотрела на Мисси. В глазах девушки было отчаяние. Роза ласково обняла Мисси и сказала:

– Не расстраивайся, дорогая, все еще будет хорошо. Вот увидишь. Послушай, я тут припрятала пять долларов в старом самоваре. От моего муженька приходится прятать деньги – иначе все спустит на виски. Так вот, возьми их, пожалуйста. Тебе они сейчас нужнее. Мисси покачала головой.

– Нет, Роза, я не могу принять от тебя эти деньги. Ты не хозяйка швейной фабрики, чтобы раздавать столь щедрую милостыню.

– Перестань говорить глупости, – перебила ее Роза, доставая из самовара пять долларов и засовывая их в ладонь Мисси. – Тебе надо всерьез подумать о себе, а девочку мы уж как-нибудь прокормим.

Мисси и Роза одновременно посмотрели в угол комнаты, где сидели за столом Азали и три дочки Розы. Девочки ужинали.

Мисси села за стол, и Роза дала ей стакан горячего чаю и кусок хлеба, намазанный куриным жиром.

– Ты только посмотри на Азали, – улыбнулась Роза. – Она такая белокожая, златокудрая. А мои девчонки– ну прямо цыганята.

– Цыганята… – проговорила Мисси, отхлебывая чай. – Знаешь, однажды старая цыганка предсказывала мне судьбу. Это было давно, в России. Так вот, она сказала, что на мои плечи ляжет огромная ответственность. – Мисси глубоко вздохнула. – Как ты думаешь, о чем она говорила? О воспитании Азалии? Но она добавила, что от меня будут зависеть судьбы всего мира.

– А вдруг твоя Азали вырастет и станет президентом США? – улыбнулась Роза.

– Когда я вырасту, – сказала Азали, – я стану танцовщицей.

– Да что ты! – рассмеялась Роза. – Танцовщицей? Наверное, балериной?

– Да, балериной, – согласилась девочка.

– Не выйдет из тебя балерины, – возразила Ханна, средняя дочь Розы. – У тебя нет платья.

– Выйдет, выйдет! – закричала Азали и со слезами на глазах бросилась на Ханну. Через какую-то долю секунды девочки уже катались по полу, отчаянно тузя друг друга.

Мисси в ужасе уставилась на дерущихся.

– Азали! – закричала она и стала разнимать девочек.

– Ничего страшного, – спокойно произнесла Роза. – Это хорошо, что малышка проявила характер, а то моя Ханна стала слишком много себе позволять.

– Я все равно буду балериной! – крикнула Азали, глядя на Ханну. – Вот увидишь!

– Для того, чтобы стать балериной, нужно брать уроки танцев, – с рассудительным видом проговорила Соня, старшая дочь Розы. – А у тебе нет на это денег.

Азали беспомощно посмотрела на Мисси. Девочка выглядела очень несчастной – на носу виднелась царапина, в глазах стояли слезы. И вообще, она была так бедно одета, что Мисси стало не по себе: неужели дочери князя Михаила Иванова суждено влачить столь жалкое существование?

– И все-таки, что с тобой стряслось сегодня? – спросила Роза, поглядывая на часы. Было уже половина шестого, а в семь должен был вернуться с работы Меер. Роза знала, что как только ее муж придет домой, Мисси уйдет к себе – она на дух не выносила Меера Перельмана.

Мисси пожала плечами.

– Что стряслось? Да ничего особенного. Тот самый вербовщик, который взял меня на фабрику Циммермана, отвел меня сегодня на фабрику Галинского.

Роза кивнула: она хорошо знала, что представляла из себя фабрика Галинского. Это заведение скорее можно было назвать маленьким ателье. Время от времени хозяин нанимал поденщиков за скромную плату.

– Кроме меня на этой фабричке было всего два человека, – продолжила Мисси, – один закройщик и сам хозяин – мистер Галинский. Он посадил меня за швейную машинку и велел начинать работу. В полдень я решила сделать маленький перерыв, но Галинский, заметив, что я подошла к окну подышать воздухом, закричал, что за такие перерывы в работе он будет вычитать деньги из моего жалования. Я кивнула головой и вернулась на свое место. Вскоре Галинский надел шляпу и пальто и вышел пообедать. Я обернулась и увидела, что за моей спиной стоит тот самый вербовщик, который привел меня сюда. «Ну как, – спросил он, – все в порядке?» Я сказала, что все в порядке, и снова принялась за работу. Тогда он подошел еще ближе… – Мисси густо покраснела. – Понимаешь, он подошел совсем близко, положил руку мне на плечо и с кривой улыбочкой добавил, что, если я буду умницей, он все время будет подыскивать мне хорошую работу.

– А ты? – с ужасом в глазах спросила Роза. – Что ты ему ответила?

– Я вскочила на ноги, схватила здоровенные портняжные ножницы и сказала, что, если он посмеет притронуться ко мне, я отрежу ему все признаки мужского достоинства, так что он больше не сможет обидеть ни одну девушку.

Роза громко рассмеялась.

– Ах, Мисси О'Брайен! Еще полгода назад ты ни за что не смогла бы такое сказать. Ты стала настоящей ист-сайдской девчонкой.

Мисси посмотрела на Азали.

– Мы обе стали настоящими ист-сайдскими девчонками, – проговорила она.

– И что же было потом? – поинтересовалась Роза.

– Этот негодяй закричал, чтобы я немедленно убиралась вон, что за сегодняшний день я не получу ни цента и что если мне дорога жизнь, он не советует мне появляться на Свином Рынке. Вот и все, – грустно закончила Мисси.

– Попробуй сходить в центр города, – посоветовала Роза. – Тебе действительно нечего делать на Хестер-стрит. А там, на Пятой авеню, есть много ателье по пошиву дорогой одежды. Им тоже нужны работницы. В любом случае, это лучше, чем цеха на Ист-Сайде. Возьмешь с собой эти пять долларов и завтра утречком отправишься в центр. Не надо откладывать дело в долгий ящик.

Ночью, когда Азали уснула, Мисси достала из-под кровати чемодан и вынула из него золотую диадему. На ней оставалось всего пять камней – четыре больших бриллианта и знаменитый изумруд. Что будет, если она придет в какой-нибудь дорогой ювелирный магазин и попросту скажет, что хочет продать диадему княгини Аннушки Ивановой? Интересно, они сразу вызовут полицию? Посадят за воровство? Ведь у Мисси не было доказательств того, что она не украла эту драгоценность. Она даже не могла доказать, что Азали—дочь князя Михаила. Из всех бумаг у нее были лишь документы на владение какими-то копями в Индии. Кому они были сейчас нужны?

Мисси достала из чемодана фотографию и стала всматриваться в лицо Миши Иванова – такое красивое, такое родное. Приколов к груди брошь, подарок князя, девушка подошла к зеркалу: ярко блестели бриллианты, рубины источали загадочный свет. Это все, что осталось у нее на память об этом человеке. Он сам выбрал для нее этот подарок, сам приколол брошь к ее груди. Мисси еще раз утвердилась в мысли, что ни за что не согласится расстаться с этой вещью – лучше уж умереть с голоду, чем продать брошь Миши.

Пряча сокровища обратно в чемодан, девушка подумала, что, если на этой неделе ей не удастся найти работу, перспектива умереть от голода станет вполне реальной… Она посмотрела на свое серенькое пальтецо, на скромную шляпку и подумала, что для того, чтобы устроиться на работу в одном из престижных ателье, нужно как можно лучше одеться… Придется потратиться. Мисси вспомнила о ПЯТИ долларах, которые дала ей Роза, и решила, что завтра утром она пойдет в магазин Гланца на Гранд-авеню и купит себе новое пальто. Конечно, этих пяти долларов не хватило бы даже на самый скромный наряд, но всегда оставалась возможность приобрести товар в рассрочку – именно так поступали жительницы соседних кварталов. Конечно, она многим рисковала – вдруг ей так и не удастся найти работу? – но другого выхода у девушки все равно не было.

На следующее утро Мисси пришла к универмагу Гланца к самому открытию. Она выбрала себе темно-синее шерстяное пальто модного современного покроя. Потом она зашла в другой отдел и приобрела пару лайковых перчаток. Пересчитав оставшиеся деньги, Мисси поняла, что на новую шляпу ей явно не хватает, и, подойдя к уличному торговцу, купила букетик искусственных гардений – после того, как Мисси простояла столько часов под снегом и дождем на Свином Рынке, бумажные розы потеряли форму и цвет. Начистив до блеска свои старенькие черные ботинки, Мисси кинулась к Розе.

– А ну-ка, повернись, – проговорила Роза, придирчиво осматривая подругу с головы до ног. – Ну, просто картинка из модного журнала. Ни дать ни взять настоящая леди. Тебе самое место на Парк-авеню.

– А как тебе моя шляпка? – спросила Мисси.

– Просто восхитительно, – улыбнулась Роза. – Можно даже на работу не устраиваться – хозяин лучшего ателье предложит тебе руку и сердце.

Расцеловав Розу в обе щеки, Мисси бросилась из дому. Роза подошла к окну и посмотрела ей вслед.

– Какая походка, – подумала она. Высунувшись из окна, крикнула – Желаю успеха, Мисси!

Как хотелось ей, чтобы подруга вернулась домой совсем другим человеком – человеком, нашедшим работу.

 

ГЛАВА 23

Мисси поднялась по беломраморной лестнице и остановилась напротив высокой двери, на которой красовалась медная табличка с вычурной надписью «Элиза». Навстречу девушке вышел угрюмого вида швейцар в зеленом мундире с золотыми пуговицами и, сложив руки на груди, неприветливо спросил:

– Что тебе здесь нужно?

– Я… я… – проговорила Мисси, несколько удивленная таким приемом, – я пришла узнать насчет работы.

– Ты что, с луны свалилась?! – рявкнул швейцар. – Для тех, кто ищет работу, существует служебный вход, а ты в парадную дверь ломишься! А ну-ка убирайся отсюда поживее! Нечего тут околачиваться!

С этими словами швейцар стремглав сбежал с лестницы и, заискивающе улыбаясь, распахнул дверцу большого красного лимузина, затормозившего возле подъезда. Из машины вышла элегантная рыжеволосая дама. Мисси решила получше рассмотреть незнакомку. Высокой, худощавой даме было с виду лет пятьдесят, одета она была с особой изысканностью. Дама заметила Мисси и некоторое время с любопытством разглядывала ее. Сказав что-то на ухо швейцару, она поднялась по мраморной лестнице и скрылась за роскошной дверью.

– Эй, ты! – крикнул швейцар, махнув Мисси рукой. – Пойди сюда!

В нерешительности девушка подошла к мраморным ступеням.

– Считай, что тебе крупно повезло, – осклабился швейцар. – Это была сама мадам Элиза. Она спросила, что ты здесь делаешь, а я ответил, что тебе нужна работа. Она сказала, чтобы ты пошла к служебному входу, спросила миссис Мастерс и передала ей, что тебя послала к ней сама мадам. Миссис Мастерс – старшая в швейной мастерской. Может быть, ей нужны работницы.

Швейцар внимательно посмотрел на Мисси и с доброй улыбкой добавил:

– Ты уж не обижайся, что я на тебя наорал – просто с минуты на минуту должна была приехать мадам, а она терпеть не может, когда у парадной двери толкутся посторонние, особенно в те минуты, когда она сама приезжает в ателье. Скажешь Фреду, это вахтер, который дежурит у служебного входа, что это я тебя послал. Да, вот еще, скажи ему, что я готов спорить на доллар, что на бегах в два тридцать выиграет Пузырь. Поняла?

– Вы ставите доллар на Пузыря, – повторила Мисси и со всех ног бросилась за угол – вдруг мадам передумает.

Миссис Мастерс оказалась сущим драконом: она заставила Мисси прождать полчаса, а потом, шурша шелками, важно подошла к служебному входу, смерила бедную девушку взглядом и процедила сквозь зубы:

– Кто вы такая? Кто вас пустил сюда?

– Меня впустил Фред, – проговорила Мисси. – Он сказал, чтобы я подождала здесь. Мадам Элиза сказала, что для меня может найтись работа.

– Работа? – переспросила миссис Мастерс, внимательно оглядывая девушку.

Мисси заметила, что от ее взгляда не ускользнули трещинки на ее видавших виды ботинках и помятые поля шляпы. Новое пальто могло ввести в заблуждение кого угодно, но не эту женщину – она тотчас поняла, что Мисси находится за чертой бедности. Миссис Мастерс гордилась тем, что за всю ее сознательную жизнь ни одному человеку не удалось обвести ее вокруг пальца.

– А что вы умеете делать? – спросила она. Сначала Мисси хотела рассказать ей о том, что она работала на швейных фабриках, но интуиция подсказала, что этого делать не стоит.

– У меня мало опыта, мэм, – проговорила она, – но, когда я училась в школе, монахини научили меня шить…

Она убрала руки за спину, надеясь, что монахини простят ей эту маленькую ложь.

– Как вы сказали? Монахини? – с интересом переспросила миссис Мастерс. – Да, монахини до сих пор остаются лучшими учительницами рукоделия. Многие наши белошвейки обучились своему ремеслу в монастырях. А ну-ка, покажите руки! – быстро скомандовала она.

Дрожа от страха, Мисси стала снимать перчатки. Она боялась показывать этой придирчивой даме свои покрасневшие от ежедневных стирок, покрытые цыпками руки.

Миссис Мастерс пощупала кожу на ее руках и определила:

– Слишком грубая кожа! Видите ли, милочка, в нашем ателье используют лишь самые тонкие, самые дорогие ткани – шелк, шифон, кружева: девушки имеют дело с серебряными и золотыми нитками, с ручной вышивкой… Эти руки могут лишь испортить все дело. Извините, но я ничем не могу вам помочь. До свидания, мисс…

– О'Брайен, – прошептала Мисси. Ей так хотелось надеяться, что миссис Мастерс передумает, но увы – строгая женщина повернулась к ней спиной и стала рассматривать отрезы дорогих тканей, лежащие на подоконнике.

Старый вахтер Фред, отложив в сторону «Вестник ипподромов», с сочувствием посмотрел на Мисси и произнес:

– Ну как? Не взяли? Не расстраивайся, детка, может быть, в следующий раз повезет. Да, кстати, когда будешь проходить мимо парадного, скажи Биллу, что на бегах в «Палисадах» нет коня по кличке Пузырь.

Мисси кивнула головой и вышла на улицу. С неба посыпался мелкий дождик – девушка подняла воротник своего нового пальто и зашлепала по мокрому тротуару, раздумывая, куда пойти теперь.

Она подошла к парадному подъезду, собираясь передать швейцару, что никакой Пузырь в бегах не участвует, но вдруг Билл сам выбежал ей навстречу и закричал:

– Эй, эй! – крикнул он. – А ну-ка пойди сюда!

– Извините, я, наверное, что-то перепутала, – с виноватым видом проговорила Мисси. – Фред говорит, что на бегах в «Палисадах» нет коня по кличке Пузырь…

– Ну и дурак же этот Фред! Не в «Палисадах», а в «Саратоге»! Но я тебя не для этого позвал. Мадам велела поймать тебя. Сдается мне, ты ей понравилась – она хочет тебя видеть. Прямо сейчас.

Не веря своим ушам, Мисси проговорила:

– Видеть меня… Но зачем? Швейцар лукаво подмигнул:

– Откуда же мне знать? Может, она подумала, что ты миллионерша, разгуливающая инкогнито по Нью-Йорку, и решила упросить тебя приобрести всю весеннюю коллекцию готового платья?.. Как бы то ни было, милости просим подняться по парадной лестнице. Проходи в салон – мадам Элиза не любит, когда ее заставляют ждать.

Билл распахнул перед Мисси дверь и провел девушку по красной ковровой дорожке в салон. Мисси осмотрелась: это было просторное помещение с высокими полукруглыми окнами, занавешенными сиреневыми шелковыми шторами. Стены, обитые штофом, мягкие серые ковры, низкие диваны, стулья на витых золоченых ножках, огромные хрустальные люстры – давно уже Мисси не приходилось видеть такую роскошь.

На красной бархатной подушечке у ног мадам Элизы спали два карликовых пуделя.

Сама мадам с царственным видом восседала на высоком, похожем на трон кресле в дальнем углу зала.

– Подойди ко мне, – проговорила она. – Скорее, скорее, детка, у меня мало времени.

Прищурившись, она начала внимательно разглядывать дрожавшую от волнения Мисси.

– Ах, Боже мой, – воскликнула она. – Ну и туфли! Сними их немедленно! Ты же испачкаешь мой ковер.

Мисси сняла туфли и, сжимая их в левой руке, нерешительно сделала несколько шагов по направлению к мадам Элизе.

– А теперь – пальто! – прикрикнула Элиза. – Быстренько снимай пальто.

Девушка сняла пальто и перекинула его через локоть. – Мелоди! – позвала мадам Элиза, и тотчас из боковой двери появилась юная служанка в пурпурном платье и белом накрахмаленном передничке. – Забери у этой девушки пальто и туфли!

– А теперь повернись! – повелела мадам. – Так, так, осанка у тебя хорошая, да и рост в самый раз. Фигурка – тоже ничего… Очень уж ты худая, но и это не страшно… А какая замечательная у тебя шея—длинная, тонкая. Покажи ноги!

Мисси стало не по себе: какая-то незнакомая дама заставляет ее разуваться, раздеваться, показывать ноги, не считая даже своим долгом сообщать, какую работу она хочет ей предложить! Уперев руки в боки, Мисси решительно посмотрела на Элизу и спросила:

– А зачем вам это?

– Что значит «зачем»? – От неожиданности Элиза привстала. – Мне нужно посмотреть, какие у тебя ноги. И что за манеры?! Ты похожа сейчас на базарную торговку, а не на манекенщицу!

– На манекенщицу? – глаза Мисси чуть не вылезли из орбит.

Мадам Элиза нервно топнула ногой.

– Естественно, на манекенщицу! На кого же еще? Чем, по-твоему, я тут занимаюсь? Да знаешь ли ты, что десятки девушек месяцами стоят в очереди, чтобы попасть ко мне на просмотр? А ты тут задаешь всякие дурацкие вопросы. А ну-ка иди ко мне! Покажи личико. Встань на колени возле меня!

Мисси опустилась на колени, и мадам, взяв ее за подбородок, стала поворачивать ее голову из стороны в сторону.

– Какие глаза, – протянула она, – просто самые настоящие фиалки. Мой любимый цвет.

Элиза улыбнулась.

– Да, бывают в жизни сюрпризы, – проговорила она. – Вот уж никак не ожидала встретить возле моего ателье такую красивую девушку. Считай, что тебе повезло– у меня как раз освободилось место манекенщицы. Барбара, моя любимая модель, сбежала на днях с каким-то техасским миллионером. – Элиза глубоко вздохнула. – Ничего не поделаешь: все они рано или поздно убегают с миллионерами – не случайно первые красавицы Нью-Йорка обивают мои пороги. Видишь ли, детка, через неделю будет показ весенней коллекции, а все лучшие платья сшиты как раз на Барбару. Никто не мог преподнести одежду так мастерски, как она. У тебя подходящий рост, подходящая фигура, красивые волосы, выразительные глаза. Я сделаю из тебя настоящую манекенщицу! Мы подгоним платья Барбары под твою фигуру, и на следующей неделе ты будешь демонстрировать мою коллекцию перед нью-йоркским бомондом.

– Но я… я… – пыталась возразить Мисси, – я хочу сказать, что никогда…

– Ничего страшного, – перебила ее мадам Элиза. – Сегодня же начнем занятия. Но сначала – по чашке чаю.

Едва успела она произнести эти слова – в зал вошла Мелоди с большим серебряным подносом. Мадам пригласила Мисси сесть на диван возле ее «трона».

– Будь осторожна с этими крошками, – предупредила она, указывая пальцем на пуделей. – Они иногда кусаются. Больше всего достается мужчинам. О, эти крошки просто терпеть не могут мужчин.

Мисси скромно присела на краешек дивана и взяла чашку.

– Итак, – проговорила мадам, отпивая чай. – Давай познакомимся. Как тебя зовут?

– Мисси, Мисси О'Брайен.

– Как-как? Мисси? Нет, это решительно невозможно! Я отказываюсь иметь дело с манекенщицей по имени Мисси! Ты ведь не какая-нибудь служанка.

– Простите, но, если не ошибаюсь, вашу служанку зовут Мелоди…

Мадам Элиза со смехом пригладила свои рыжие волосы.

– Думаешь, это ее настоящее имя? Нет, детка, ее настоящее имя – Фрида. Ну, так как же нам с тобой быть?

Пудели проснулись и начали громко лаять.

– Вас интересует мое настоящее имя, мадам? – произнесла Мисси. – Что ж, меня зовут Верити. Вам кажется, это лучше, чем Мисси?

– Верити? – переспросила Элиза. – Какое интересное имя. Что ж, мне нравится это имя—спокойное, изящное, немного прохладное. Я бы сказала, целомудренное. Да, это замечательное имя. Оно подходит тебе. Что ж, ты останешься Верити. А теперь пойдем в примерочную– пора заняться работой.

Мисси подумала, что сейчас придется раздеваться, и густо покраснела, вспомнив о своем стареньком, штопаном нижнем белье.

– Извините, мадам, я не могу… Я хочу сказать… – Она была готова провалиться под землю от стыда. – Дело в том, мадам, что я бедная девушка… Понимаете, у меня такое нижнее белье…

– Ах, вот в чем дело! – с понимающим видом произнесла Элиза. – Ну что ж, положение можно исправить. Как говорится, начнем с самого начала. Мелоди!

На пороге салона появилась служанка.

– Мелоди, – громким голосом приказала Элиза. – Отведи Верити в отдел нижнего белья – пусть возьмет, что ей понравится. Проследи, чтобы все было высшего качества! – Повернувшись к Мисси, она добавила: – Запомни: ни одна ткань так не ласкает кожу, как тонкий крепдешин.

Мисси вышла из ателье мадам Элизы лишь в седьмом часу вечера. Она бросилась бегом по Второй авеню, прижимая к груди сиреневый пакет с монограммой Элизы. В другой руке она держала свою старую шляпку с искусственными гардениями.

Дорога домой казалась ей невыносимо долгой. Наконец Мисси была в Нижнем Ист-Сайде. Опрометью взбежала она по лестнице и стала изо всех сил барабанить в дверь Розы Перельман. Роза с изумлением посмотрела на Мисси.

– Откуда же ты прибежала? – спросила она. – Судя по твоей улыбке, все не так уж плохо.

– Не так уж плохо? Ах, Роза! – Мисси бросилась подруге на шею и покрыла ее щеки поцелуями. – У меня все просто замечательно! Восхитительно! Потрясающе! – Мисси скакала по комнате, размахивая руками.

Четыре девочки в недоумении смотрели на Мисси – они ни разу не видели ее в таком приподнятом настроении.

– Успокойся, дорогая, – проговорила Роза. – Скажи лучше, сколько тебе сегодня удалось заработать?

Улыбка мгновенно исчезла с губ Мисси. Она перестала прыгать и запинаясь проговорила:

– Ты знаешь… я… я забыла спросить… – Вдруг она громко расхохоталась: – Впрочем, какое это имеет значение?! Ведь я же выйду замуж за миллионера! У мадам Элизы все девушки рано или поздно выходят замуж за богачей – она мне сама сказала.

– Так значит, ты устроилась на работу к мадам Элизе? Интересно, с каких это пор белошвейки стали выходить замуж за миллионеров? Насколько мне известно, даже в Париже такое случается весьма редко.

– А кто тебе сказал, что устроилась белошвейкой? Я буду манекенщицей! – Мисси широко улыбнулась и подбросила шляпу под самый потолок. – Так-то, моя дорогая!

Виляя бедрами, выставив вперед одно плечо, Мисси прошлась по комнате.

– Отныне я новая супермодель мадам Элизы, – с важным видом проговорила она.

Потом она повернулась к Розе и со смехом проговорила:

– Ах, Роза, если бы не ты, я никогда бы не устроилась в этот салон! Это ты дала мне совет пойти в центр, это ты дала мне пять долларов, на которые я смогла купить новое пальто! Спасибо тебе огромное, Роза Перельман! Ты моя спасительница. Если бы ты только знала, как я тебя люблю!

Роза улыбнулась и проговорила:

– Ладно, ладно, успокойся. Садись, поешь супу и расскажи все по порядку.

– Подожди! Сначала я тебе кое-что покажу. – Мисси развязала фиолетовую ленточку на пакете. – Смотри!

Она достала изящную комбинацию из тончайшего розового крепдешина и протянула ее подруге. Роза раскрыла рот от удивления. Вытерев руки о фартук, она осторожно прикоснулась к комбинации.

– Ну как? – спросила Мисси.

– Ни разу в жизни не видела такого белья, – призналась Роза. – Какая красивая вещь… Кто же может позволить себе носить такое белье, Мисси? По-моему, это даже грешно.

– Грешно? Да что же тут греховного? Ты только посмотри на эти панталоны – здесь так много кружев, что из них можно сделать штук пять воротничков! А эти шелковые чулки! А корсет – он такой легкий, как паутинка! По-моему, это просто прекрасно, дорогая Роза.

– Наверное, ты права, Мисси. Я хотела сказать, что грешно надевать такое белье ради мужчин.

Мисси с удивлением посмотрела на подругу.

– Знаешь, я об этом никогда не задумывалась.

– Конечно, Мисси, ты ведь чистый человек.

Роза повернулась к детям, выбежавшим из-за стола и окружившим Мисси.

– Можете смотреть сколько угодно, но не вздумайте трогать руками! – скомандовала она. – А теперь наконец садись есть, Мисси.

Роза отрезала толстый ломоть хлеба и стала внимательно слушать рассказ Мисси о ее походе в салон мадам Элизы, о швейцаре по имени Билл, о придирчивой миссис Мастерс, о роскошном зале, о карликовых пуделях, спавших на бархатной подушечке.

Мисси рассказывала, что мадам Элиза училась у самых знаменитых парижских кутюрье, но превзошла их всех; ей принадлежало несколько домов в Париже, Лондоне и Нью-Йорке, и она проводила кучу времени в разъездах между Европой и Америкой.

– Ах, Роза, – говорила Мисси, – ты представить себе не можешь, какое это ощущение – носить такое белье… Теперь я ни за что не надену эти штопаные хлопчатобумажные тряпки. Знаешь, я стояла перед зеркалом в этой чудесной комбинации, а мадам подошла ко мне сзади и распустила мои волосы. Я сама удивилась, какие они длинные. Она пришла в восторг, сказала, что я никогда не должна подстригать их. А потом, потом меня стали пудрить, румянить; губы накрасили губной помадой под названием «Фиалки Элизы» – представляешь, эту помаду сделали специально для мадам лучшие парижские парфюмеры. Я чувствовала себя очень неловко, неуютно.

Но ничего—скоро привыкну. Ах, Роза, если бы ты только видела эти туфельки с серебряными застежками… Из тончайшей кожи, на высоких каблучках… А потом, потом мне на шею надели жемчужное ожерелье…

Мисси вздохнула и с блаженным видом посмотрела на тарелку с супом.

– Знаешь, Роза, когда я увидела свое отражение в зеркале, я даже не поверила, что эта дивная красавица– я. Действительно, это была уже не Мисси О'Брайен, это была Верити Байрон.

– Так тебя будут звать? – спросила Роза, с восторгом глядя на подругу.

– Да, – кивнула Мисси. – Но это только для салона мадам Элизы. Здесь я по-прежнему – Мисси.

Виктор залаял и, помахивая хвостом, бросился к двери. Роза посмотрела на старые ходики и проговорила:

– Боюсь, что это Меер.

Она вскочила из-за стола и бросилась к стоявшей на плите сковородке.

– Меер любит, чтобы к его приходу еда была на столе.

– Ну что ж, – проговорила Мисси, собирая белье в пакет и хватая за руку Азали, – пожалуй, нам пора. Роза, дорогая, ты сможешь присматривать за Азали? Я ведь не знаю, сколько часов в день мне придется проводить у мадам. Она сказала, что рабочий день у нее ненормированный…

– Ненормированный? – повторила Роза. – Боюсь, что ты будешь пропадать там целыми сутками. Конечно, я позабочусь о ребенке – можешь не волноваться. Ах, Мисси, если бы ты только знала, как я рада за тебя. Вся эта история похожа на чудесный сон.

– Подожди радоваться, – улыбнулась Мисси. – Я ведь пока еще никем не стала.

Каждое утро Мисси с радостью бежала в салон Элизы– ей очень нравились примерки, пробные показы. Вскоре она заметила, что другие манекенщицы с завистью посматривают в ее сторону. Кроме нее в показе мод участвовали еще три девушки: блондинка Миранда, рыжеволосая Минетта, жгучая брюнетка Минерва. Мисси казалось, что она ни в какое сравнение не идет с этими красавицами, но мадам Элиза почему-то отдавала предпочтение именно ей. Казалось, она держит ее про запас, как секретное стратегическое оружие.

Элиза без конца ходила взад и вперед по салону, придирчиво наблюдая за Мисси. Когда девушка допускала какую-то ошибку, Элиза глубоко вздыхала и заставляла ее начать все сначала.

В субботу вечером Элиза лично вручила Мисси маленький сиреневый конверт.

– Это твое жалованье за первую неделю, – проговорила она, похлопав девушку по плечу. – Конечно, тебе не хватает опыта. У Барбары это получалось гораздо лучше. Но ничего страшного – скоро ты достигнешь ее высот. Самое главное, ты красивее, чем она…

Мисси с недоверием посмотрела на свое отражение в огромном зеркале – неужели она действительно такая красивая? Она до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что эта стройная девушка в изысканном наряде, с жемчугами на шее – та самая Мисси О'Брайен, которая всего месяц назад драила полы в пивной на Ривингтон-стрит. Неожиданно она поняла, на кого походила эта молодая красавица.

– Боже мой, – вздохнула Мисси. – Как я похожа на Аннушку!

Дрожащими руками Мисси раскрыла сиреневый конверт – в нем лежали четыре десятидолларовые бумажки. Она знала, что платья Элизы стоят сотни, может быть, даже тысячи долларов… Но заработать сорок долларов за четыре дня работы – об этом Мисси и мечтать не смела. Теперь она сможет вернуть Розе ее пять долларов, заплатить за квартиру, за пальто, купить Азали новые сапожки… Но даже после этих трат у нее останутся еще деньги на еду! Более того, она сможет вернуть Зеву Абрамски еще десять долларов.

Мисси рассмеялась: она представила себе, как вытянется лицо Зева при виде этих денег. Скорее бы настало воскресенье, скорее бы они оказались снова в этом уютном кафе. И тут Мисси пришла замечательная мысль: а почему бы ей самой на этот раз не пригласить Абрамски? Она ведь теперь разбогатела.

 

ГЛАВА 24

Зев с удивлением уставился на лежавшую на столике десятидолларовую бумажку, потом перевел взгляд на Мисси. За ту неделю, что они не виделись, девушка сильно изменилась: откуда-то появилась уверенность в себе, оптимизм.

– Итак, – произнес Зев, – насколько я понимаю, вам удалось устроиться на работу?

– Да, Зев, удалось! – радостно воскликнула Мисси. – Мне ужасно повезло.

Мисси так громко рассмеялась, что посетители, сидевшие за соседними столиками, начали оборачиваться в их сторону. Склонившись над столиком, она стала рассказывать ему о том, как совершенно неожиданно для себя нашла работу.

– Конечно, я еще не успела принять участие в показе мод, – сказала она, завершая свой рассказ. – Сказать по правде, мне немного страшно. Понимаете, одно дело, когда на тебя смотрит одна мадам Элиза, и совсем другое – когда ты идешь по подиуму, а на тебя устремлены взоры десятков, а может быть, даже сотен людей, вся нью-йоркская элита.

– К тому же, – продолжила она, – я боюсь зависти других манекенщиц. Я видела, как они смотрят на меня. Их можно понять: мадам Элиза уделяет мне так много внимания, и потом, именно мне предстоит заменить на весеннем показе Барбару… Думаю, что на эту роль рвались другие девушки. К сожалению, здесь я ничего не могу поделать, – вздохнула Мисси. – Но теперь каждую неделю я смогу возвращать вам по десять долларов. Скоро я верну весь долг… С процентами, разумеется. – Мисси улыбнулась. – Ах, Зев, если бы вы только могли понять, как важно для меня не быть в долгу. Если дела пойдут хорошо, я смогу подыскать себе другое жилье, отдам Азали в хорошую школу…

Зев печально посмотрел на десятидолларовую бумажку: через три недели эта девушка вернет ему весь долг, а еще через какое-то время вообще переедет из этого района. Она вернется в тот мир, из которого пришла сюда, на нью-йоркское дно. Он почувствовал, как на сердце легла неведомая доселе тяжесть. Ему суждено лишиться этой девушки. Да, конечно, так и должно было получиться: она принадлежала совсем другому миру – миру, обитатели которого умели веселиться и ликовать, которого он, Зев Абрамски, никогда не мог понять и принять.

– Что с вами, Зев? – спросила Мисси, поймав его взгляд, устремленный на эти десять долларов – символ ее свободы от него. – Вы, кажется, совсем не рады за меня?

– Что вы, – проговорил Зев, поднимая глаза. – Просто я подумал, что скоро вы покинете Нижний Ист-Сайд, и мы больше никогда не встретимся.

– Почему же не встретимся? – удивилась Мисси. – Скажу вам честно, Зев, я с таким нетерпением ждала этого вечера, этой встречи с вами. Мне так хотелось поделиться с вами моими новостями, ведь вы и Роза – мои самые близкие друзья. – Она улыбнулась. – Я никогда не забуду вас, Зев Абрамски. И потом, я ведь уезжаю не в Париж, не в Лондон, не в Санкт-Петербург – сниму квартиру поближе к центру, за полчаса можно будет пешком добраться. Каждое воскресенье мы по-прежнему будем встречаться в этом кафе. Кстати, вы заметили, что хозяин всегда оставляет для нас именно этот столик, а цыгане поют мои любимые песни?

Зев не сомневался в искренности ее слов, но он прекрасно понимал, что одно дело – намерения, и совсем другое – жизнь. Слишком велика была пропасть между ним и Мисси О'Брайен. Она была бедной лишь потому, что попала в такие обстоятельства– он был бедным по рождению; она получила блестящее образование – он был неуч; она была само очарование и наверняка нравилась мужчинам – он ни разу не был любим. Действительно, кто мог влюбиться в этого некрасивого, тщедушного ростовщика с Орчард-стрит?

На обратном пути Зев молча смотрел на тротуар – ему было нечего сказать.

– Прошу вас, Зев, не расстраивайтесь, – сказала Мисси, нежно гладя его по щеке. – Я ведь еще никуда не уехала. – Она поцеловала его на прощание и побежала в свой подъезд. – До следующего воскресенья! – крикнула она, оборачиваясь на пороге.

Зев дождался, пока в ее окне загорится свет, и медленно побрел к себе. Он прошел через ломбард в темные, мрачные комнаты, которые называл своим домом, и, включив газовое освещение, огляделся по сторонам. Только сейчас он понял, как здесь уныло – в этих комнатах совершенно не ощущался дух хозяина, все было мрачно и безлико. Да и кто он такой, чтобы иметь свой дом? Несчастный еврейский эмигрант, зарабатывающий деньги на чужом горе. Зев понял, что в тот день, когда из его жизни уйдет Мисси, эта жизнь потеряет всякий смысл.

Сняв пальто. Зев сел за фортепиано – пальцы быстро пробежали по клавиатуре, он играл этюд Шопена. До сих пор Мисси всегда ассоциировалась у него с этой музыкой– нежной, тихой, чарующей. Но сегодня он впервые увидел эту девушку с другой стороны. Неожиданно он стал играть мазурку, и веселые звуки польского танца напомнили ему радостный смех Мисси сегодня в кафе. Зев Абрамски не был художником, но он умел выражать свои чувства в музыке.

На следующее утро Мисси проснулась в шесть часов. Стараясь не разбудить мирно сопевшую Азали, она подошла к плите и поставила на огонь большую кастрюлю воды – надо было успеть помыться.

Пока вода грелась, Мисси обвела взглядом комнату: как ей хотелось уехать отсюда! Скорее бы у нее было достаточно денег, чтобы иметь приличную одежду и приличную еду. Мадам Элиза ее спасительница. Она сделает все, чтобы оправдать ее доверие и стать хорошей манекенщицей.

– Мне не нужны хорошие манекенщицы! – кричала рассерженная мадам Элиза после очередной примерки в тот же день. – Мне нужна отличная, прекрасная манекенщица! Пойми, что недостаточно быть стройной и изящной – ты должна походить на настоящую леди. Светские дамы, которые соберутся на показ моих моделей, должны захотеть быть похожими на тебя! Понимаешь?! Иначе они ни за что не согласятся покупать мои платья.

– Выпрямись, выпрямись, – продолжала она, нервно расхаживая по салону. – Не так! Надо казаться еще выше, чем ты есть на самом деле. Вытяни шею! Расправь плечи! Спину, спину держи ровно! У тебя ведь такая изящная походка, Верити. Ну, пожалуйста, расслабься, не надо так напрягаться. Посмотри на себя в зеркало, разве можно такой богине смотреть в землю? Пройдись-ка еще раз!

Мадам Элиза тяжело вздохнула.

Мисси услышала за своей спиной сдавленные смешки. Она давно уже заметила, что остальным манекенщицам доставляют неописуемую радость замечания мадам.

– Так, а теперь еще раз! – произнесла мадам. – Впрочем, подожди. Миранда, покажи Верити, как должна себя держать настоящая манекенщица.

Белокурая красавица Миранда легкой походкой прошлась по салону – левая рука ее покоилась на изгибе бедра, правая – чуть отставлена вбок. Она остановилась перед Элизой и Мисси, кокетливо выставила вперед одну ногу и, чуть прикрыв глаза, посмотрела на хозяйку салона и новенькую манекенщицу.

– Видела?! – восторженным тоном спросила мадам. – Именно это от тебя и требуется. Давай, Верити, попробуй еще разок.

Когда после нескольких часов репетиций мадам Элиза сказала, что ей нужно отойти на часок в отель «Уолддорф-Астория», где ее ждал один из клиентов, Мисси облегченно вздохнула и присела отдохнуть. Портниха, занимавшаяся в тот день примеркой, поведала Мисси, что некоторые клиенты охотно выкладывали по тысяче долларов лишь за то, чтобы мадам Элиза дала им совет, какую материю лучше всего использовать и какой фасон выбрать.

– А потом, – продолжала портниха, – они приходят в салон и покупают именно те платья, которые скажет мадам. Надо отдать должное Элизе – в ее нарядах женщины выглядят просто потрясающе. Мадам говорит, что знает секрет женского обаяния. Само собой разумеется, что мужья не жалеют денег на оплату услуг хозяйки.

Мисси еще раз посмотрела в зеркало: роскошное платье из фиолетового шифона лишь подчеркивало ее усталый, несчастный вид. В этом наряде она должна была выглядеть, как настоящая королева – пышные складки укороченной юбки, тонкий поясок из крученого шелкового шнура, глубокое декольте, треугольный вырез на спине – увы, она походила скорее на служанку, потихоньку от своей госпожи напялившую ее выходной наряд.

– Ну что?! – услышала Мисси ехидную усмешку Минервы. – Не выходит из гадкого утенка лебедь?

– Конечно! – поддакнула Минетта. – Куда уж со свиным рылом в калашный ряд лезть…

Минерва бросила на Мисси испепеляющий взгляд.

– Ты отняла у меня работу, – процедила она сквозь зубы. – Это тебе так не пройдет! Глазом моргнуть не успеешь, как вылетишь отсюда. Сегодня я обедаю с Альфонсо. Это герцог ди Монтечиччо, к твоему сведению. – Минерва резко повернулась и быстрой походкой вышла из салона.

– Она уже считает себя герцогиней, – вздохнула портниха. – Ох, скорее бы она выскочила замуж и убралась отсюда… Просто невыносимая девица. Вечно какие-то скандалы устраивает. Будь с ней поосторожнее, дорогая. А то эта стерва обязательно у тебя что-нибудь уведет – шелковые чулки, работу, кавалера. Она без этого не может…

Несмотря на предостережения доброй портнихи, Мисси казалось, что завистливую Минерву нужно бояться в последнюю очередь. Гораздо важнее было для нее научиться выполнять требования мадам Элизы.

До самого вечера Мисси репетировала перед зеркалом: она старалась вытянуть шею как можно сильнее, клала руку на бедро, выставляла вперед одну ногу, подражая во всем Миранде. Увы, она смахивала лишь на испуганную героиню немого кино. Не обращая внимания на усталость, Мисси ходила взад и вперед по пустому салону, улыбаясь и кланяясь воображаемой публике. Наконец она поняла, что если немедленно не прекратит репетицию, то просто грохнется в обморок.

– У меня ничего не получается, – жаловалась она вечером Розе. – Я все делаю не так. Хочется подражать Миранде, а получается какая-то пародия. Не манекенщица, а Чарли Чаплин какой-то! И вообще, кто придумал эту неестественную походку? Ведь ни одна женщина не ходит так по улице – зачем же манекенщице предаваться подобным извращениям?!

– Не получается и не надо, – убеждала Роза. – Зачем тебе подражать какой-то Миранде? Будь сама собой. Думаю, это произведет на твою мадам впечатление.

– Не знаю, не знаю, – покачала головой Мисси. – Мадам говорила, что лучшие парижские манекенщицы ходят по подиуму именно так. Я не смею спорить с ней. Как бы то ни было, уже слишком поздно. Завтра генеральная репетиция. Ах, Роза, мне так страшно! А вдруг я опозорюсь?! Вдруг мадам вышвырнет меня на улицу?

Мисси была бледна, как полотно, ее губы дрожали. Роза не могла спокойно смотреть на подругу – она погладила ее по голове и сказала:

– Не бойся, глупышка – все будет хорошо. Мадам Элиза продаст все свои платья, а ты выйдешь замуж за миллионера. Ведь в конце концов все манекенщицы мадам Элизы выходят замуж за богачей, не так ли?

Мисси улыбнулась. Всего несколько дней назад перспектива выйти за миллионера казалась ей вполне реальной, а теперь… Теперь она просто перестала думать об этом.

Придя наутро в салон мадам Элизы, Мисси с трудом узнала это место: посредине большого зала возвышался длинный подиум—должно быть, бригада плотников работала всю ночь. В углу небольшой оркестр наигрывал мелодии из последних бродвейских шоу. По всей площади зала были расставлены сотни стульев. Уборщицы начищали до блеска подсвечники и торшеры. Вскоре рабочие покрыли подиум бархатным ковром пурпурного цвета, а на дверях раздевалки, из которой будут выходить манекенщицы, появились фиолетовые занавески из шифона с золотым вензелем мадам Элизы.

В самой раздевалке царила суета. Портнихи и ассистентки вносили последние поправки в наряды, сапожники выслушивали жалобы манекенщиц на слишком тесные туфельки, а перед огромным зеркалом стоял усатый парикмахер и размышлял, что еще можно сделать с прическами этих богинь…

Когда настала очередь Верити, мадам Элиза подошла к парикмахеру и строгим голосом потребовала:

– Пожалуйста, не трогайте ее волосы!

– Извините, мадам, – пытался возразить мастер, – но мне кажется, что можно немножко подровнять спереди… И потом, вот здесь, на височках… Я укоротил бы всего несколько волосков.

– Несколько волосков? Ну что ж, несколько волосков можете. Но не больше! Вы только посмотрите, какие у нее красивые волосы… цвета конского каштана, длинные, шелковистые…

Все было готово к показу: платья, шляпки, туфельки. На полках были аккуратно разложены перчатки, меха, шелковые чулки и длинные-предлинные нити искусственного жемчуга – мадам Элиза считала, что в этом сезоне искусственный жемчуг должен стать неотъемлемым аксессуаром каждого праздничного наряда.

Ровно в три часа дня огромные двойные двери салона распахнулись настежь, и Элиза бросилась встречать гостей. Отодвинув фиолетовую занавеску, Верити наблюдала за публикой, занимавшей места вокруг подиума. Здесь собрался почти весь нью-йоркский свет. К удивлению Верити, присутствовали не только женщины, но и мужчины– они оживленно беседовали между собой, поглядывая на дам. При виде роскошных нарядов собравшихся Верити с удивлением подумала: зачем этим дамам новые платья? Но здесь она вспомнила, что клиенты мадам Элизы не могли позволить себе одеваться по прошлогодней моде.

Девушка обернулась на часы: через десять минут ей предстояло выйти на подиум. Она уселась перед зеркалом, и молодая гримерша взялась за дело: она напудрила ее и нарумянила лицо, подвела губы любимой помадой мадам Элизы…

– Боже мой, – прошептала Мисси, глядя в зеркало, – я чувствую себя актрисой…

– А ты и есть самая настоящая актриса, – улыбнулась гримерша. – Вылитая звезда экрана. Ты только полюбуйся на себя. Нравится?

Мисси промолчала. Она твердо знала лишь одно – эта роскошно одетая молодая дама в жемчугах не имеет ничего общего с той Мисси О'Брайен, которую знала вся Ривингтон-стрит.

Из-за занавески раздался мелодичный звук серебряного колокольчика – мадам Элиза поднялась на подиум и, поприветствовав гостей, сообщила, что через несколько секунд им предстоит увидеть ее последние модели.

– Если кого-то из вас, уважаемые дамы и господа, особенно интересуют некоторые образцы, – добавила мадам, – я и мои очаровательные манекенщицы готовы устроить частные просмотры. А теперь, господа, прошу внимания, мы начинаем.

Оркестр заиграл мелодию Гершвина, и на подиум вышла Минерва – на ней было серо-голубое вечернее платье, такого же цвета чулки и туфли и длинный тонкий шарф с цветочным узором. Зал разразился аплодисментами.

Вслед за Минервой вышла Миранда в светло-сиреневом наряде, за ней – Минетта в бледно-розовом. Нежный цвет ее платья резко контрастировал с ярко-рыжими волосами, подчеркивая красоту и изящество девушки– публика приветствовала ее бурной овацией.

Настала очередь Мисси. Она появилась на подиуме в кремовом дорожном костюме из твида. Шляпа с мягкими полями была кокетливо опущена на один глаз, на шее висело с полдюжины ниток жемчуга. С первым же шагом она ощутила какой-то животный страх: сотни глаз следили за каждым ее движением. Колени ее задрожали– Мисси в один миг забыла обо всем, чему так долго учила ее мадам. Как хотелось ей броситься назад, в раздевалку. Мисси замерла. Она стояла как вкопанная на пурпурном ковре и не решалась двинуться. Возвращавшаяся после своего выхода Минерва кинула не нее презрительный взгляд—зрители в недоумении ждали, что же будет дальше. И тут Мисси подумала: ведь все эти богатые дамы, собравшиеся сегодня в салоне Элизы, так похожи на княгиню Аннушку. Им ведь никакого дела не было до нее, Мисси-Верити, они просто пришли посмотреть на новые модели одежды.

Неожиданно Мисси почувствовала, что бояться нечего– она широко улыбнулась и сделала несколько шагов по бархатной дорожке. Исчезли куда-то страхи и опасения, она чувствовала себя легко и естественно, не думая ни о походке, ни о наклоне головы. Через каждые пять-шесть шагов она останавливалась, легко поворачивалась, демонстрируя публике фасон рукава, покрой юбки, форму шляпы… Дойдя до края подиума, она остановилась на какую-то секунду, изящно развернулась кругом и быстрым шагом вернулась в раздевалку.

За спиной Мисси услышала сдержанные хлопки аплодисментов– наверное, мадам будет недовольна, но что поделать – она просто не могла ходить так, как это делали другие манекенщицы.

Мимо проскользнула Минерва в золотом кружевном платье, с медными бусами на шее.

– Я же тебе говорила, – бросила она с высокомерным видом. – Не выйдет из гадкого утенка прекрасного лебедя.

Публика встретила Минерву бурной овацией.

Мисси надо было срочно переодеваться для следующего выхода. Надев с помощью портнихи платье из фиолетового шифона, она протянула руку к полке, на которой лежали серебряные лайковые туфельки. К ее ужасу, полка оказалась пуста. В панике принялась она шарить по всем остальным полкам, недоумевая, что же могло произойти.

Наконец Мисси увидела свои туфельки – они лежали в углу раздевалки, на полу; тоненькие ремешки, на которых они держались – порваны. Мисси нагнулась и подняла одну из туфелек: нет ремешки были не порваны, а аккуратно отрезаны! Она вспомнила улыбочку Минервы– неужели она могла решиться на такую подлость? Мисси в панике обвела взглядом раздевалку: портные куда-то исчезли, девушек-служанок тоже не было на месте– они подавали гостям чай с пирожными. Возле занавеса, отделявшего помещение от салона, стояли в ожидании выхода Минетта и Миранда, но Мисси прекрасно понимала, что ждать от них помощи – бесполезно.

В отчаянии она швырнула туфельку на пол – это была последняя капля. Мисси поняла: это конец. Со слезами на глазах она взглянула на свое отражение в зеркале: если бы не эти испорченные туфельки, она была бы неотразима в этом фиолетовом платье… И тут она вспомнила Азали и Розу – двух самых близких людей. Они, наверное, переживают за нее, надеются на ее успех. Эта мысль вселила в Мисси смелость и решительность.

– Будь что будет! – подумала она. – Папа ведь всегда говорил: «Если испробованы все варианты, а ничего не получается, придумай что-нибудь новое».

Мисси выхватила из подвернувшегося под руку свертка фиолетовые атласные ленты, пропустила их под подъемом туфелек и завязала изящными узлами чуть выше лодыжек. Затем она вынула из волос шпильки, распустила густые каштановые пряди по плечам и надвинула на самые брови изящный обруч с плюмажем.

– Быстрее! Быстрее! – закричала появившаяся как из-под земли костюмерша. Схватив Мисси за руку, буквально вытолкнула ее на подиум.

На какое-то мгновение Мисси вновь ощутила страх. Но, быстро поборов в себе это чувство, высоко подняла голову—наконец-то ей удалось сделать то, чего так долго добивалась мадам Элиза – и медленно пошла вперед по пурпурному ковру…

Сидевшая в первом ряду Элиза от изумления открыла рот: что это случилось с девушкой? Господи! Что это у нее на ногах?! С волнением обернулась она назад и, к своему величайшему удивлению, обнаружила, что великосветские дамы наклонились вперед и затаив дыхание следят за каждым движением Мисси. Даже мужчины перестали разговаривать и устремили взгляды на новую манекенщицу.

Мадам Элиза снова посмотрела на Мисси: девушка стояла на краю подиума, широко раскинув руки; мягкие складки шифона подчеркивали изящество ее фигуры, она была так похожа на несравненную Айседору Дункан. По плечам и спине струились роскошные пряди каштановых, с бронзовым отливом волос, огромные фиалковые глаза затмевали своим блеском жемчуга.

Встряхнув головой, Мисси развернулась и пошла обратно; все было прекрасно в ее наряде: и серебряное монисто, и пояс с кистями, и глубокий вырез платья, но больше всего потрясли публику фиолетовые банты на изящных лодыжках девушки.

Мисси скрылась за фиолетовым занавесом—оркестр заиграл новую мелодию. Служанки с чаем и пирожными принялись проворно сновать между рядами. Гости обсуждали новую дерзкую модель Элизы. Закрыв глаза, мадам откинулась на спинку кресла. Что натворила эта Верити?! Что же она натворила?! Она нарушила все ее указания. Это же полная катастрофа, полное крушение ее планов!

Сохраняя внешнее спокойствие, Элиза прислушивалась к шепоту публики. И вдруг кто-то захлопал. Через несколько мгновений аплодисменты подхватил весь зал – вскоре они перешли в бурную овацию. Послышались крики «браво»…

– Браво! Бис! – раздался громкий крик в каких-нибудь двух метрах от Элизы. Мадам обернулась и увидела, что одна из ее заказчиц—известная законодательница моды – восторженно приветствует новую модель.

Элиза одарила ее лучезарной улыбкой и шепнула служанке вызвать Верити на бис.

Мисси не могла поверить своим ушам: неужели эта буря аплодисментов была адресована ей?! Но вот в раздевалку вбежала девушка-служанка и сказала, что мадам просит се выйти на бис. Поправив плюмаж, она вышла па подиум.

Она медленно шла по ковровой дорожке, рассыпая ослепительные улыбки и давая собравшимся возможность как можно лучше рассмотреть ее наряд – туфельки на ленточках, страусовые перья, легкие складки юбки. Ей было так хорошо и легко, что хотелось смеяться. Может быть, работа манекенщицы не такая уж тяжелая? Мисси вспомнила совет Розы: «Попробуй держаться естественно…» Может быть, в этом и был весь секрет ее неожиданного успеха?

Под гром оваций Мисси вернулась в раздевалку – возле самого входа стояла Минерва: с отвисшей челюстью она смотрела ей прямо в глаза. Мисси сдержанно улыбнулась.

– Спасибо за помощь, Минерва, – проговорила она. – Порой нужда толкает на великие открытия.

Минерва густо покраснела, и Мисси стало ясно окончательно– это именно она отрезала ремешки у ее серебряных туфелек.

Переодевшись в очередной наряд, Мисси стала дожидаться следующего выхода. Она больше ничего не боялась – более того, каждый выход на подиум доставлял ей огромную радость: какое это счастье – ощущать себя молодой и красивой!

Когда показ мод завершился, мадам Элиза лично пришла поздравить ее с успехом.

– Все только и говорят, что о моих новых туфлях, – рассмеялась мадам. – Не знаю, как только тебе пришла в голову мысль об этих лентах, Верити, только весь Нью-Йорк одержим желанием иметь такие же. Миссис Вулмэн Чейз из журнала «Вог» сказала, что ты олицетворяешь дух нового поколения женщин, женщин, вздохнувших полной грудью после тяжелых лет войны – помолодевших, забывших о чопорности и ханжестве. Естественность– вот твое главное достоинство, Верити… Можешь мне поверить – ты была сегодня гвоздем программы.

Элиза повернулась к остальным манекенщицам и, смерив их взглядом, произнесла:

– Вот с кого надо брать пример, девочки. Поучитесь у Верити. Вот, например, ты, Минерва. На фоне Верити ты выглядишь, как самое настоящее чучело – ходишь, словно палку проглотила. Графиня Венслиширская пригласила нас к себе в следующее воскресенье. Так вот, мне бы очень хотелось, чтобы вы хоть чему-то научились у Верити.

Минерва с раздражением швырнула на туалетный столик жемчужное ожерелье.

– Ни за что! – крикнула она, топая ногой. – Я не собираюсь брать уроки у этого желторотого птенчика!

– В таком случае, – ледяным тоном процедила мадам Элиза, – можешь поискать работу в другом месте. До свидания!

Минерва пожала плечами.

– Ах, мадам, герцог уже давно сделал мне предложение. Жаль, что вы так и не поняли, что, участвуя в этих шоу, я делала вам большую любезность…

– Мои поздравления, – бросила Элиза вслед уходящей Минерве. Потом, обернувшись к Мисси, смеясь добавила – Не надо переживать, дорогая. Таких, как Минерва– сотни, Верити – одна-единственная. Сегодня, милая девочка, ты покорила клиентов моего салона, в воскресенье у твоих ног будет весь Нью-Йорк.

 

ГЛАВА 25

Сидя на краешке кровати, Азали смотрела, как Мисси собирается уходить. Возле девочки на кровати лежал, свернувшись клубком, Виктор; верный пес любил маленькую Азали больше всех на свете, и девочка платила ему тем же – она нежно гладила его по шее.

– Вы замечательно смотритесь, – улыбнулась Мисси, поправляя шляпку.

– Между прочим, – заметила Азали, – мы собирались сегодня пойти на прогулку с Виктором. А ты снова уходишь. – Она с укором посмотрела на Мисси.

Да, Азали имела полное право обижаться. В последние дни Мисси была так занята, что у нее не хватало времени даже на Азали, что уж говорить о бедном старом Викторе.

– Не обижайся, Азали, – с виноватым видом проговорила Мисси. – Обещаю тебе: мы еще обязательно погуляем все вместе. Только в другой раз.

Мисси и сама была не рада, что мадам Элиза назначила демонстрацию мод на воскресенье, но изменить что-либо было не в ее силах.

– Послушай! – сказала она, присаживаясь на корточки перед Азали. – Очень скоро мы переедем отсюда в новую квартиру. Представляешь, рядом будет парк, Виктор будет каждый день гулять там. А у тебя появится отдельная комната, там будут жить все твои игрушки… Ты будешь ходить в школу вместе с другими девочками. У тебя будет специальная шапочка и особенное платьице – это называется школьная форма. Встретит тебя кто-нибудь на улице в таком платьице – и сразу догадается, что ты из…

– Я из Нижнего Ист-Сайда, – перебила ее Азали. – И мне никуда не хочется отсюда уезжать, здесь Роза и все мои подружки.

Тяжело вздохнув, Мисси присела на кровать возле Азали.

– Поверь мне, милочка, – проговорила она, обнимая девочку. – Мне тоже не хочется расставаться с Розой. Но ведь мы сможем приезжать к ней в гости, да и она с дочками будет навещать нас. Если у нас будет много комнат, они смогут даже ночевать у нас. Ты только подумай, как это здорово – ходить друг к другу в гости.

– Мне и здесь здорово, – упрямо проговорила Азали, зарываясь лицом в густую шерсть Виктора. – Мне никуда не хочется отсюда уезжать.

Мисси нежно погладила девочку по голове – Азали горько рыдала, и Мисси поняла, что причина этих слез – не только и не столько перспектива переезда, сколько страх перед переменой. В памяти девочки навсегда осталось бегство из Барышни, переправа в Константинополь, похороны Софьи. Азали слишком хорошо для своих лет понимала, что такое горечь расставания с любимыми людьми, и не хотела терять друзей.

Когда Мисси отводила Азали к Розе, та, улыбнувшись, проговорила:

– Желаю тебе успеха, дорогая. У тебя не жизнь, а просто сказка, самая настоящая волшебная сказка. Вдруг именно сегодня ты встретишь того самого миллионера.

Мисси засмеялась: ей не очень-то хотелось выходить замуж за миллионера. Были бы деньги прокормить себя и Азали. К чему все эти миллионы?

Прошла неделя со времени той демонстрации мод, которая принесла Мисси славу – теперь мадам Элизу и ее манекенщиц приглашали в лучшие дома Нью-Йорка. Богатые заказчицы имели возможность лучше рассмотреть новые модели. Но, конечно же, все хотели видеть именно Верити. Теперь уже Миранда и Минетта старались подражать ей. Ателье мадам Элизы за считанные дни было буквально завалено заказами на фиолетовые платья, этот фасон вошел в моду; нью-йоркские леди были просто в восторге от туфелек с бантами. Вот уже несколько дней подряд с утра до вечера портнихи звали Мисси в примерочные, подгоняя по ее фигуре очередной наряд.

Сегодня вечером манекенщиц мадам Элизы ждали в особняке графини Венслиширской.

У дверей салона стояли шесть роскошных лимузинов, готовых доставить их с Парк-авеню на Лонг-Айленд. В первый лимузин села сама мадам – она ехала, как королева, в сопровождении одного лишь шофера… Мисси было приготовлено место во второй машине. Ее спутницами оказались Миранда и Минетта. Всю дорогу девушки демонстративно болтали между собой, всем своим видом показывая, что им нет никакого дела до Мисси.

Да, все это было так похоже на сказку. Впрочем, было у этой сказки и реальное, вполне ощутимое продолжение: Мисси регулярно получала от мадам сорок долларов в неделю и вдобавок бесплатную одежду.

Лучшую одежду. Элиза хотела, чтобы ее девушки рекламировали ее платья не только во время парадов мод.

– Извините, мадам, – сказала ей Мисси, не решаясь принять коробку с дорогими нарядами, – но я ведь никуда не хожу.

– Никуда не ходишь? – с недоумением переспросила мадам. – Такая девушка проводит целые дни между домом и работой! Пора с этим кончать!

Остальные четыре лимузина предназначались для многочисленных коробок с платьями, а также для костюмеров и парикмахера. Кортеж пронесся по тихим дорогам Лонг-Айленда и остановился у огромных кованых ворот с грифонами на столбах. Из маленькой каменной будки выбежал усатый привратник, и лимузины въехали на посыпанную гравием аллею – она вела прямо к огромному белому дому.

Богато одетые люди праздно бродили по аккуратно подстриженным лужайкам среди столиков с чайными сервизами; чуть поодаль человек десять молодых людей в белых костюмах играли в теннис. На специально сооруженной по этому случаю деревянной платформе помещался целый оркестр. Вдоль террасы дома были расставлены вазы с экзотическими цветами, выращенными специально по заказу графини в лучших оранжереях мира.

Мисси тотчас вспомнила те праздники, которые устраивала в Варышне княгиня Аннушка: роскошный дом, веселые гости, смех, музыка, цветы…

– Верити, Верити, давай скорее, – услышала она голос мадам. – Графиня нас ждет.

Аймоджен, графиня Венслиширская, была высокая, стройная красавица. За свои тридцать с небольшим лет она успела сменить несколько мужей; покойный граф был третьим. Старик просто боготворил Аймоджен. Он умер три года назад с ее именем на устах. В наследство от покойного мужа красавице графине достался родовой замок в Йоркшире, а на завещанные ей миллионы она купила особняки в Лондоне и Париже, пентхауз в Манхэттене и роскошную яхту, которая стояла сейчас на якоре в порту Монте-Карло. Графиня Аймоджен прожигала жизнь, устраивая приемы и приглядывая себе четвертого мужа.

С нескрываемым любопытством светская львица окинула взглядом Мисси.

– Так вот, значит, та девушка, о которой говорит весь Нью-Йорк, – проговорила она, пожимая Мисси руку. – Все мои знакомые мужчины просто помешаны на прекрасной Верити. К сожалению, мне не удалось побывать на параде мод у Элизы, но ваша слава гремит по всей стране.

– Благодарю за комплимент, – вежливо улыбнулась Мисси, – но боюсь, он не совсем по адресу: ведь этот фурор произвела не я, а то платье, которое я демонстрировала.

Графиня загадочно прищурилась.

– Если бы речь шла о женщинах, это было бы вполне возможно, но когда о параде мод начинают говорить мужчины – дело явно не в платьях. – Она громко рассмеялась.

– Элиза, дорогая, – воскликнула она, оборачиваясь к мадам, – давайте выпьем чаю, а потом я покажу вам зал, в котором состоится демонстрация мод.

В углу просторного бело-голубого зала располагалась маленькая сцена. На этот раз мадам сама выводила на нее манекенщиц.

Выходя на сцену в очередном экстравагантном наряде– блестящей серебряной накидке с драгоценными камнями, – Мисси почувствовала, как это приятно – преображаться перед публикой. Надевая наряды мадам Элизы, она становилась совсем другим человеком, она приобретала какую-то власть над этими людьми, собравшимися в зале специально для того, чтобы посмотреть на нее. Графиня была права: ведь многие пришли сюда не только ради роскошных костюмов.

Горделивой походкой прошлась она по сцене, а потом спустилась в зал. Она остановилась между рядами кресел, давая возможность лучше разглядеть легкие складки ее экзотического наряда и конечно же – серебряные туфельки с серыми атласными лентами, завязанными бантами на ее стройных лодыжках. Она заметила, что мужчины смотрят на нее с не меньшим интересом, чем женщины. От этих взглядов, часто очень нескромных, Мисси стало немного не по себе.

Публика реагировала восторженно: всем хотелось познакомиться с волшебницей Элизой и ее очаровательными манекенщицами. Неожиданно для самой себя Мисси оказалась в самой гуще гостей. Полетели в потолок пробки, под восторженные крики и звуки музыки бокалы наполнились запретным шампанским…

На сцену вышел джаз-банд, зазвучал регтайм. Но в этот самый момент, когда веселье достигло апогея, Мисси почувствовала неожиданное отрезвление. Она вспомнила, кто она такая на самом деле. Да, она была всего лишь Мисси О'Брайен – бедной девушкой с Ривингтон-стрит, не имевшей, по сути дела, никакого отношения к обществу этих богачей.

Проскользнув между танцующих гостей, она вышла на террасу и спустилась в парк. В лицо ей подул свежий ветерок, напоенный ароматом лилий и раннего жасмина. Мисси радовалась, что осталась одна – она медленно брела по посыпанным гравием тропинкам и вспоминала Варышню.

Присев на садовую скамейку, она подумала, что у маленькой Азали тоже мог быть такой дом, такой парк, такая веселая, беззаботная жизнь. Если бы не русская революция, девочка жила бы сейчас ничуть не хуже, чем эта графиня. Неужели ей не суждено выбраться из нищеты?! Неужели Мисси не сможет дать ей то, что дали бы отец и мать?!

– Добрый вечер!

Мисси обернулась – рядом с ней стоял высокий, хорошо одетый человек лет сорока.

– Вышли подышать свежим воздухом? – спросил незнакомец. – Или просто захотелось помечтать в одиночестве?

– И то и другое, – улыбнулась Мисси, разглядывая незнакомца.

Она замети на, что у этого человека аристократические черты лица. Судя по всему, ему было жарко: он снял пиджак, вытер лицо носовым платком и, обмахиваясь шляпой, произнес:

– Невыносимая духота!

Присаживаясь на скамейку возле Мисси, он слегка прищурил глаза и сказал:

– Вы очень красивая девушка, мисс…

Мисси покраснела. Неужели этот тип будет приставать к ней? Она стала тревожно осматриваться по сторонам. Может быть, кто-нибудь есть рядом?

– Мне очень нравится ваше платье, – добавил незнакомец. – Скажите, оно тоже от Элизы?

Кивнув головой, Мисси отодвинулась на самый край скамейки. Наверное, это развеселило незнакомца, так как он громко рассмеялся и проговорил:

– Я, кажется, напугал вас? Ради Бога, извините! Просто, когда я вижу красивую девушку, я начинаю рассуждать вслух. Это, видите ли, моя профессия – разбираться в юных красавицах. – Он протянул руку: – Разрешите представиться: Зигфельд, Фло Зигфельд. Признаюсь вам честно, мисс…

– Верити, – быстро проговорила Мисси. – Верити Байрон.

– Верити… Какое красивое имя. Так вот, мисс Верити, признаюсь вам честно: я пришел сюда по совету одного соглядатая. – Зигфельд загадочно улыбнулся. – У меня, знаете ли, везде свои люди… Так вот, этот соглядатай сказал мне, что на вечере у графини Венслиширской будет самая красивая девушка Нью-Йорка… Вы, наверное, понимаете, что он имел в виду вас. Он уверял меня, что когда вы идете по сцене, ни один мужчина не в силах отвести от вас взгляд.

Зигфельд еще раз смерил Мисси взглядом.

– Да… – протянул он. – Мой человек забыл сообщить мне, что кроме идеальной фигуры у вас лицо мадонны Рафаэля и чудесный мелодичный голос и… – их взгляды встретились, – и что вы настоящая леди.

Густо покраснев, Мисси прошептала «Спасибо» и одернула свою легкую белую юбку с большими розовыми цветами. Она никак не могла понять, к чему клонит этот человек.

– Простите, мистер Зигфельд, – сказала она. – Я никогда не была на ваших шоу, но очень много о них слышала. Говорят, это просто чудо.

– Без ложной скромности могу сказать, что эти слухи вполне обоснованны, – улыбнулся Зигфельд. – Мои представления – лучшие в мире. Даже парижская «Фоли Берже» не идет ни в какое сравнение. Сами понимаете, что хорошее шоу невозможно без очаровательных танцовщиц. Именно поэтому я и пришел сюда. На этой неделе весь Нью-Йорк говорит только о вас, мисс Верити, а Фло Зигфельду именно такие девушки и нужны. Как бы вы отнеслись к предложению стать артисткой в моем шоу? – Зигфельд широко улыбнулся и в ожидании ответа Мисси достал из кармана большой серебряный портсигар.

– Стать артисткой? – переспросила Мисси. – Танцевать в вашем шоу?! – Она не знала, как отнестись к словам Зигфельда: то ли смеяться, то ли обидеться.

– Простите, мистер Зигфельд, – проговорила она, – наверное, произошло какое-то недоразумение: я всего лишь манекенщица – я не умею ни танцевать, ни петь… И потом… насколько мне известно, танцовщицы в ваших шоу… – она замялась, не находя нужных слов, и наконец шепотом произнесла: – весьма скупо одеты.

– Вы хотите сказать «полуголые»? – Зигфельд покачал головой. – Смею вас уверить, мисс, ничего подобного я не допускаю. Нормы приличия для меня прежде всего. Конечно, девушки показывают публике свои очаровательные ножки. Но только и всего. Некоторые знатоки шоу-бизнеса даже обвиняют меня в чрезмерном целомудрии. Колготки в обтяжку, балетные пачки, шарфики из шифона телесного цвета – в общем, я не выставляю напоказ тела моих девушек. Конечно, я не могу ручаться за реакцию публики. Сами знаете, мисс Верити – иному мужчине достаточно увидеть обнаженное плечо, чтобы лишиться рассудка. Но моя совесть совершенно чиста.

Зигфельд громко расхохотался, а потом продолжил:

– Мои шоу – гимн красоте, обаянию, изяществу. Поистине, это Шоу с большой буквы; но, сами понимаете, на такие шоу нужны большие деньги: декорации, занавесы, лучшие костюмы – сама мадам Элиза принимает участие в их разработке. Парча, шелк, страусиные перья, сибирские меха. Что же касается умения танцевать, то я и не прошу вас быть танцовщицей, мисс Верити, – я просто предлагаю вам почтить своим присутствием мои представления. Вам придется всего-навсего пройтись разок-другой по сцене в сопровождении других девушек. Если вы будете выглядеть так же изумительно, как сегодня, – а я нисколько не сомневаюсь, что это у вас получится, – я буду считать, что в моем шоу появился новый коронный номер.

Зигфельд снова вытер лицо платком и, наклонившись к Мисси, прошептал ей на ухо:

– Обещаю вам сто долларов в неделю.

– Сто долларов! – воскликнула Мисси. Она не могла поверить своим ушам.

– Ладно, ладно, сто пятьдесят, – поправился Зигфельд. – Конечно, вы стоите этих денег. Через три месяца поговорим о прибавке.

Ошеломленная Мисси не знала, что и сказать.

– Если вас смущает отношение Элизы, то я согласен сам поговорить с ней, – продолжил Зигфельд. – Конечно, ей не захочется так быстро терять свою лучшую манекенщицу, но я найду к ней подход. Она получит эксклюзивный заказ на разработку новых моделей для шоу. Она заработает на этом не меньше миллиона. Мы пошьем вам лучшие платья. На такой девушке, как вы, мисс Верити, грех экономить!

Зигфельд похлопал Мисси по плечу.

– Решайтесь, мисс Верити. Я гарантирую вам успех. И впридачу – сто пятьдесят баксов в неделю. Это точно, как часы.

Солнце скрылось за горизонтом – стало смеркаться. Мисси поежилась.

– Не знаю, что и ответить, – пробормотала она. – Все так неожиданно. Несколько недель назад у меня вообще не было никакой работы, а тут…

– Нью-Йорк есть Нью-Йорк, – улыбнулся Зигфельд, поднимаясь со скамейки. – Уже поздно, мисс Верити, – пойдемте в дом. Можете не волноваться – я все устрою. Вернее, мы с Элизой.

– Признаюсь вам честно, мистер Зигфельд, – проговорила Мисси, – мне очень страшно.

– А что здесь страшного? Ведь вы будете делать то же самое, что у Элизы – только зрителей будет побольше… Даю голову на отсечение – вам самой скоро понравится. На моей памяти не было случая, чтобы хоть одна девушка была недовольна… Мы живем одной большой, дружной семьей. Не бойтесь – я за вами присмотрю: ни один проходимец к вам близко не подойдет… А если уж найдется такой кавалер, который решится предложить вам руку и сердце, то, предварительно убедившись в серьезности его намерений, скрепя сердце отпущу вас с вашим избранником. Ну как, убедил я вас, мисс Верити? – И, не дождавшись ее ответа, Зигфельд торжественным тоном произнес: – Молчание – знак согласия. Я пошел к Элизе. Как только что-нибудь выяснится, я вам сообщу.

Зигфельд чуть поклонился и быстро побежал вверх по лестнице, ведущей в дом графини.

Глядя ему вслед, Мисси думала о том, как странно устроена жизнь: еще недавно она довольствовалась работой в салуне О'Хары, потом была рада получить любое место на швейной фабрике, а теперь… Она так и не могла до конца понять, рада ли она предложению Зигфельда – может быть, еще не поздно отказаться?

Прикрыв глаза, она представила себе, как будет выступать на огромной, залитой светом тысячи ламп, сцене, одетая в тончайшую ткань, с бриллиантами на шее, как будут домогаться ее общества знаменитые нью-йоркские ловеласы, и ей стало не по себе. Но потом она вспомнила про обещание Зигфельда платить ей еженедельно по сто пятьдесят долларов. Мисси знала, что этот человек сдержит свое обещание.

Стало совсем темно. Мартовский день закончился, из сада потянул холодный ветерок. Мисси снова ощутила себя простой девушкой с Ривингтон-стрит, и ей совершенно не хотелось возвращаться в зал, снова надевать на себя маску.

Послышался шум мотора – возле самой лестницы затормозила длинная желтая машина. Из нее вышел какой-то человек и стал подниматься по лестнице. Вдруг он обернулся и, заметив Мисси, замер как вкопанный и воскликнул:

– Боже мой, Мисси! Неужели это ты?!

Мисси узнала голос О'Хары. Вот уж кого она меньше всего ожидала увидеть на этом вечере. Да, это был он, Шемас О'Хара; он и, вместе с тем, не совсем он… Густые рыжие волосы О'Хары были напомажены и зачесаны назад, на нем был серый, с иголочки костюм, модные кожаные туфли и широкополая шляпа. В зубах его красовалась сигара невиданной длины.

Придя в себя, О'Хара подбежал к Мисси и крепко сжал в своих кулачищах ее руки.

– Я не верю своим глазам! – воскликнул он. – Приезжаю по делам в этот дом и встречаю – кого бы вы думали? – девушку своей мечты! – Он громко рассмеялся. – Вот что значит быть человеком слова: ведь О'Хара всегда доставляет спиртное в срок. Притом, по таким ценам, которые и не слышали на Деланси-стрит.

О'Хара прервал свой монолог и уставился на Мисси.

– Однако, как ты разодета! Такую роскошную девушку опасно отпускать в сад без охраны – того и гляди похитят. Ай да Мисси О'Брайен! – Он немного помолчал и продолжил. – Хотя, честно говоря, у меня в голове не укладывается, что ты – та самая Мисси. Где ты раздобыла деньги на эти наряды? Да и вообще, как ты оказалась в доме графини Венслиширской?

– Я нашла работу, – ответила Мисси и подробно рассказала О'Харе о мадам Элизе. Вдруг она запнулась– О'Хара, казалось, вовсе не слушает ее: он с мрачным видом переминался с ноги на ногу, уставившись на носки своих ярко начищенных ботинок.

– Что с вами, О'Хара? – спросила Мисси.

– Ах, Мисси, Мисси, – проговорил О'Хара, нервно пожевывая конец сигары. – Ты сама не понимаешь, в какую историю влипла! Знаю я, что это за людишки! Можешь мне поверить: я и не в таких домах успел побывать и хорошо изучил нравы их обитателей. Я тебе могу такого порассказать, что волосы дыбом встанут. Люди для них – пешки в игре. Сегодня тебя приласкают, завтра – выгонят пинком под зад. Стоит мне подумать, что ты – мой идеал, девушка моей мечты – выставляешь себя напоказ перед этими…

– Опомнитесь, О'Хара, что вы говорите?! – резко перебила его Мисси. – Что значит «выставляю себя напоказ»?! Я демонстрирую модные платья, которые потом покупают уважаемые всеми леди… – В этот миг она вспомнила те нескромные взгляды, которыми пожирали ее некоторые мужчины, но ей не хотелось думать об этом. Она пристально посмотрела на Шемаса и бросила ему в лицо: – И потом, кто вы такой, чтобы читать мне мораль? Вы-то чем промышляете – подпольной торговлей спиртным, не так ли? Я, во всяком случае, закон не нарушаю!

О'Хара весь побагровел от гнева; он так сильно прикусил сигару, что ее кончик остался у него в зубах, а сама она шмякнулась на землю. Он выплюнул кончик сигары и растоптал его каблуком. И вдруг, совершенно неожиданно для Мисси, он расхохотался:

– Будь я трижды проклят, если ты не права, крошка! Но у меня есть маленькое оправдание: у меня на родине, в Ирландии, никто не считает, что торговля спиртным есть нарушение закона. Я имею в виду высший закон, а не это дурацкое законодательство. Мало ли что они там придумают в своем Конгрессе! Разве это грех—доставить людям немного удовольствия? И потом, я никого не спаиваю – они сами меня находят. Им этого хочется.

– Мне тоже! – воскликнула Мисси, топая каблучком.

– Это ты на новой работе научилась так разговаривать? – засмеялся О'Хара. – Извини, Мисси, я и впрямь немного перегнул палку. Поверь мне, я ни на секунду не сомневаюсь в твоей порядочности. Просто мне было бы гораздо спокойнее, если бы ты тихонечко сидела в моем домике в Нью-Джерси, а не трудилась с утра до вечера, зарабатывая себе на хлеб таким образом.

Мисси крепко сжала руку О'Хары. Гнев прошел, и она поняла, что разговаривать с этим старым добрым знакомым – можно сказать, другом – доставляет ей огромное удовольствие. Ведь он был единственным более или менее близким для нее человеком во всей этой великосветской компании.

– Как я рада вас видеть, О'Хара, – проговорила она. На лице Шемаса засияла блаженная улыбка.

– Раз так, беги в гардероб за шляпкой, Мисси О'Брайен – я приглашаю тебя провести оставшуюся часть вечера в лучшем ресторане Лонг-Айленда.

Обрадованная Мисси побежала к мадам Элизе и сообщила ей, что собирается провести вечер в ресторанчике со своим старинным приятелем.

– Со старинным приятелем? – переспросила мадам с иронической улыбкой. – А может быть, с новым поклонником? Что ж, не смею тебя задерживать. Что касается твоей новой работы, я имею в виду Зигфельда, то об этом поговорим завтра.

Сбегая вниз по лестнице к тому месту, где ждал ее О'Хара, Мисси решила до поры до времени не говорить ему о Зигфельде. Она чувствовала, что Шемас не поймет ее. Рано или поздно он все равно узнает об этом, но только не сейчас.

Ресторан, в который повез ее О'Хара, напоминал своим расположением то заведение, в котором они останавливались по дороге в имение Шемаса в Нью-Джерси – его не было видно с шоссе за густыми деревьями. На стоянке было припарковано несколько десятков автомобилей, но в окнах не видно света – лишь тусклый фонарик у входа освещал вывеску с надписью «Ресторан Ориконне».

– А вы уверены, что здесь открыто? – спросила Мисси.

О'Хара хозяйской походкой подошел к двери и нажал кнопку звонка.

– Уверен, – ухмыльнулся он. – Только сюда кого попало не пускают – частный ресторан. Что-то вроде клуба. Если ты не знаком с хозяином – можешь не соваться.

– Ресторан только для своих. Интересно, – проговорила Мисси. – Но зачем все это?

– Зачем?! Для конспирации, вот зачем! – рассмеялся О'Хара. – Здесь торгуют горячительным. Моим горячительным, – с гордостью добавил он. – В этом кабачке всегда опущены шторы и заперты двери. Если нагрянет полиция – есть шанс смыться и спрятать спиртное. Впрочем, вероятность облавы практически равна нулю – братья Ориконне щедро оплачивают тяжелый труд полицейских.

В тяжелой входной двери раскрылось маленькое окошко. Какой-то человек внимательно посмотрел на них из-за частой решетки. Через мгновение раздался лязг мощных замков – Мисси и О'Хара прошли внутрь. Миновав вторую, обитую кожей, дверь, они очутились в длинном низком помещении, битком набитом людьми: посетители не жалели голосовых связок, стараясь перекричать джаз-банд. В углу зала, на небольшом круглом пятачке, танцевало несколько пар.

– Видишь, как им здесь хорошо? – прокричал О'Хара в самое ухо Мисси. – И все благодаря твоему покорному слуге.

– Но на столе нет ни одной бутылки, – с недоумением проговорила Мисси. – Только чашки с чаем.

О'Хара лукаво подмигнул.

– Это у них особый чай – чай с плантаций Шемаса О'Хары.

Увидев вошедшего О'Хару, к нему подбежал официант.

– Чем могу служить, сэр? – спросил он, услужливо улыбаясь.

О'Хара повернулся к Мисси.

– Если мне не изменяет память, в прошлый раз мы пили шампанское, не так ли? Почему бы не установить такую традицию – при каждой встрече распивать бутылочку именно этого напитка?

– Почему бы и нет? – с готовностью отозвалась Мисси.

В этот день у нее было ощущение праздника – почему бы не отметить этот праздник? Ведь скоро она будет выступать в шоу Зигфельда и зарабатывать сто пятьдесят долларов в неделю. Мисси убеждала себя, что идет на это исключительно ради Азали, но в глубине души она чувствовала, что предложение Зигфельда было ей весьма лестно. Ей хотелось стать звездой бродвейского шоу… Поскорее расстаться с Ривингтон-стрит, со всей этой нищетой и убожеством! Ничто не связывало ее с этим кварталом – разумеется, за исключением Розы и Зева. Ах, Зев! И тут ее осенило.

– Боже мой! – воскликнула она, хватаясь за голову. – Я же совсем забыла: сегодня, в восемь вечера, я должна встречаться с Зевом Абрамски!

– С Зевом Абрамски? – переспросил ошарашенный О'Хара.

Мисси пришлось рассказать ему, что каждое воскресенье они встречаются с Зевом в небольшом украинском кафе.

– Мы просто ужинаем вместе – только и всего, – объяснила она. – Это совсем другое дело, чем наши с вами совместные трапезы, дорогой О'Хара. Вы же сами понимаете, кто он такой – он всего лишь… Зев Абрамски.

– Никак не пойму, что у тебя может быть общего с этим типом, – проговорил О'Хара. По выражению его лица Мисси поняла, что он ревнует. – Может быть, ты задолжала ему кругленькую сумму, и он предложил вернуть долг столь странным образом?

Мисси сверкнула глазами.

– Да как вы смеете?! Зев Абрамски – честный и порядочный человек. Кроме того, у нас с ним гораздо больше общего, чем вам могло показаться, Шемас О'Хара.

Мисси откинулась на спинку стула и с грустью подумала о Зеве: бедняга, должно быть, сидит сейчас в их любимом кафе и недоумевает, почему ее до сих пор нет. Мисси поклялась себе, что на следующий день, прямо с утра, она пойдет к Зеву и все ему объяснит. Они пойдут в кафе на следующей неделе; она больше никогда не забудет об этих свиданиях.

Она посмотрела на О'Хару, с мрачным видом сидевшего напротив нее, и рассмеялась.

– Стоит нам только встретиться – сразу начинаем ссориться, – проговорила она. – По-моему, во всем виноват ваш ирландский темперамент.

– При чем тут мой ирландский темперамент?! – О'Хара со всей силой стукнул кулаком по столу – чашки задребезжали. – Сама ты дура – не хочешь выходить за меня замуж!

– Бьюсь об заклад, если бы я вышла за вас замуж, мы бы ругались каждый день, – сказала Мисси. – У нас слишком различные взгляды на жизнь, О'Хара. Вы бы, наверное, захотели запереть меня на замок в вашем уютном гнездышке, чтобы я с утра до вечера стряпала, стирала и нянчила многочисленных детишек. Таков, наверное, ваш идеал?

– Да ты что, Мисси?! – воскликнул О'Хара, ударяя себя в грудь. – Да, я торгую алкоголем, но это не значит, что у меня нет принципов. Никогда Шемас О'Хара не позволит себе так обращаться с женой!

Мисси кинула на Шемаса лукавый взгляд.

– Не позволит? А жаль, было бы интересно попробовать.

О'Хара насупил брови и налил еще шампанского.

– Как все меняется в этом мире! – протянул он. – Всего пару месяцев назад, когда я закрыл свой салун и уехал из Нижнего Ист-Сайда, ты была несчастной, полуголодной девчонкой. А теперь… Я с трудом узнал тебя, Мисси.

– Неужели я так сильно изменилась? – спросила она.

– Еще как, – с торжественным видом произнес О'Хара. – Но все равно, мое предложение остается в силе. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Мисси подняла голову, посмотрела Шемасу в глаза и сказала:

– Давайте договоримся так: ровно через год вы еще раз сделаете мне это предложение, хорошо? И тогда я буду готова дать окончательный ответ.

О'Хара крепко сжал ее руку.

– Как ты сказала? Через год?

– Да, через год, – пообещала Мисси. О'Хара широко улыбнулся:

– О, это будет самый долгий год в моей жизни!

– Не думаю, – улыбнулась Мисси. Она была уверена, что год пролетит очень быстро.

 

ГЛАВА 26

В понедельник, в двенадцать часов дня, мадам Элиза отвела Мисси в Новоамстердамский театр. В пустынном зале царил полумрак—лишь слегка поблескивали в свете немногих включенных светильников позолоченные ложи. На двери, ведущей за кулисы, висели десятки объявлений, рекламировавших пудру, грим, помаду, граммофонные пластинки. Уборщицы добирали остатки мусора – вытряхивали медные пепельницы, чистили мягкие плюшевые сиденья.

При виде этого зрительного зала Мисси вспомнила раннее детство, когда отец водил ее в оксфордский театр пантомимы и в Лондонский балет. Что бы сказал профессор Маркус Октавиус Байрон, узнай он, что его дочь решила посвятить себя бродвейскому театру? Впрочем, у нее не было другого выхода. Обещанные Зигфельдом сто пятьдесят долларов слишком много значили для нее в этой жизни. Они оказались решающим аргументом. К тому же, Зигфельду удалось убедить Мисси в том, что в его шоу действительно нет ничего непристойного – в конце концов, какая разница: выступать в салоне мадам Элизы или в этом театре? И наконец, Мисси чувствовала, что новая работа должна ей понравиться.

– Это будет весело, – думала она, стараясь при этом вспомнить, когда в последний раз ей было по-настоящему весело. Может быть, главный секрет веселья в отсутствии финансовых проблем?

– Нельзя ли поскорее? – произнесла мадам Элиза, нервно барабаня костяшками пальцев по двери служебного входа.

Дверь наконец распахнулась, и на пороге появился Зигфельд.

– Мисс Верити! – воскликнул он, приглашая обеих дам пройти внутрь. – Как я рад вас видеть! Вы только посмотрите, что о вас пишут в «Таймс»!

Он протянул девушке свежий номер газеты, целая страница которого была посвящена демонстрации весенней коллекции Элизы – имя Верити было набрано крупным шрифтом.

Мисси взяла газету в руки и с интересом прочитала: «Новая манекенщица Элизы – Верити – вызвала самую настоящую сенсацию, появившись на подиуме в легком платье из фиолетового шифона, серебряных бусах и изящнейших серебряных туфельках с фиолетовыми атласными лентами, столь удачно подчеркивающими стройность ее ножек. Верити олицетворяет новый стиль, говорит мадам Элиза. Не вызывает сомнения, что в скором времени все нью-йоркские модницы захотят походить на эту несравненную модель. Но если можно научиться подражать ее Легкой походке, то едва ли многим удастся перенять ее грациозность и обаяние. Действительно, у кого еще найдутся такие стройные ноги, такие роскошные каштановые волосы и такие яркие фиалковые глаза? Ходят слухи, что красавица Верити уже получила предложение от Фло Зигфельда, и скоро жители Нью-Йорка смогут увидеть ее на подмостках Новоамстердамского театра».

– Ах, Зигфельд! – улыбнулась мадам Элиза. – Я подарила вам еще одну звезду. Сначала белокурая Мод, которая потом вышла замуж за владельца железнодорожной компании; потом – рыжеволосая Жакетта, сбежавшая от вас в Голливуд. И вот наконец – Верити.

– Клянусь честью, – воскликнул Зигфельд, – она затмила их всех! Эта самая красивая девушка во всем Нью-Йорке.

– По-моему, мистер Зигфельд, вы преувеличиваете, – застенчиво улыбнулась Мисси. – Я мало чем отличаюсь от других девушек.

– Боже мой! – вздохнула мадам Элиза. – Ну что ты лепечешь, дурочка?! Тебе предстоит войти в историю звездой Бродвея, а ты говоришь, что мало чем отличаешься от остальных!

– Можете положиться на мое мнение, дорогая Верити, – улыбнулся Зигфельд. – Я на этом деле собаку съел. У вас на редкость неординарная внешность. Конечно, нельзя сказать, что вы очень ярки. Впрочем, ярких девушек у меня и так хоть отбавляй. Вы настоящая красавица, Верити, а в шоу-бизнесе красота артисток прямо пропорциональна доходам театра.

– Мы с Флоренцем заключили сделку, – вступила в разговор мадам Элиза. – Я освобождаю тебя от всех обязательств передо мной, а взамен мистер Зигфельд предоставляет мне эксклюзивное право шить тебе костюмы– как для шоу, так и для прогулок по улицам.

– Простите, Элиза, но… – пытался было возразить Зигфельд, но Элиза даже не дала ему договорить.

– Никаких «но», Флоренц! Вы что ж, полагаете, что звезда такой величины, как Верити, будет гулять по Пятой Авеню в пальтишке, купленном за пять долларов? Может быть, вы еще посоветуете ей обедать в дешевенькой столовке? Носить на шее побрякушки из самоварного золота? Опомнитесь, Флоренц – это же будет величайший позор для вашего театра! Я настаиваю на том, чтобы несравненная Верити носила платья только от Элизы. Это мое условие. Само собой разумеется, что счета за пошив одежды я буду посылать на ваш адрес.

– Мне нечего возразить, – тяжело вздохнул Зигфельд.

– И еще: эта девушка должна получать двести долларов в неделю – и ни центом меньше – вне зависимости от того, выступает она или нет. Само собой разумеется, что через три месяца встанет вопрос о повышении жалования.

– Ах, Верити, – проворчал Зигфельд, – у вас такой настойчивый адвокат, что я не в силах противиться. Ну что ж, будем считать, что сделка заключена! А теперь, уважаемые дамы, позвольте пригласить вас отобедать со мной в «Ректоре».

Ресторан «Ректор» был любимым местом встреч всех звезд нью-йоркского шоу-бизнеса – Фло Зигфельду это заведение во многом заменяло родной дом. Когда в сопровождении Элизы и Мисси Зигфельд появился на пороге обитого плюшем обеденного зала, метрдотель радостно улыбнулся ему как старому знакомому и повел к лучшему столику. Флоренц представил метру Элизу и Верити – тот учтиво поклонился каждой из дам и поцеловал руки.

– Да-да, конечно, – произнес он, – я уже читал о вас в газетах, мисс Верити. Вам прочат будущее звезды бродвейских шоу.

– Похоже, не вы один читали об этой красавице, – заметил Зигфельд, обводя взглядом сидевших за столиками завсегдатаев. Словно по команде они отложили ножи и вилки и повернулись к Мисси.

– Принесите, пожалуйста, икры! – громким голосом произнес Зигфельд. – Гулять так гулять!

– Простите, мистер Зигфельд, можно к вам обратиться? – к их столику подбежал проворный молодой человек с блокнотом в руках. – Я Дэн Джеймс, корреспондент «Дейли Стар». Если не ошибаюсь, эта юная леди – мисс Верити, новая манекенщица мадам Элизы?

– Ее бывшая манекенщица – моя новая звезда, – с важным видом произнес Зигфельд. – Можете сообщить об этом вашим читателям, мистер Джеймс – пусть приходят полюбоваться на нее в мой театр. Мисс Верити стоит того, чтобы раскошелиться на билет!

– Разумеется, стоит, мистер Зигфельд, благодарю вас, сэр, за цепную информацию. – Джеймс поклонился Верити и пожал ей руку: – Рад был с вами познакомиться, мисс Верити.

– Вот видите, – произнес Зигфельд, обводя рукой зал, – все уже обратили на вас внимание. Посмотрите на того парня у окна – это Тим Уэллс из «Варьете». Ставлю десять долларов – он прибежит сюда следующим. Та девица, которая сидит рядом с ним – Салли Вайн из шоу Шуберта. Но кто она по сравнению с вами?! Вы уже стали звездой, Верити. Завтра же во всех газетах будут опубликованы целые статьи о вас.

Мисси стоило немалых трудов сохранять спокойствие. Действительно, взгляды всех присутствующих были устремлены на нее. Может быть, немаловажную роль в этом головокружительном внимании сыграл и этот кремовый костюм. Мисси чувствовала, что он очень ей к лицу.

Интересно, подумала Мисси, отпивая из высокого стакана апельсиновый сок, каково будет выступать на сцене? Наверное, там будет даже спокойнее – ведь в зале темно, и она не сможет видеть все эти нескромные взгляды.

Официант принес жареного цыпленка под спаржевым соусом – Зигфельд заказал это блюдо специально для Мисси.

– Немедленно унесите это! – воскликнула мадам Элиза, отчаянно размахивая руками. – Девушка должна заботиться о своей фигуре. – Она бросила на Зигфельда взгляд, полный укоризны. Потом, повернувшись к официанту, Элиза велела ему принести салат из свежей зелени и крохотный кусочек телятины – разумеется, без соуса.

– Но… – пыталась было возразить Верити, но тщетно– цыпленок исчез.

Раньше ей приходилось голодать от бедности. Неужели теперь ей снова придется отказывать себе даже в таких маленьких удовольствиях? Да еще при таких доходах.

– А можно, я отнесу этого цыпленка Азали? – спросила она, краснея, и тут же пожалела о сказанном. Увы, было уже поздно. Теперь придется рассказывать этим людям, кто такая Азали.

– Азали? – с интересом спросил Зигфельд. – Это ваша подружка, не так ли? А что, она такая же красавица, как вы? Если да, то приводите ее ко мне – я подыщу для нее работу.

– Азали… – неуверенно проговорила Мисси. – Это… это моя сестренка. С тех пор как умерли наши родители, я присматриваю за ней. Конечно, она красавица, только, боюсь, ей еще рано выступать в вашем шоу, мистер Зигфельд – ей ведь всего пять лет.

Зигфельд и Элиза рассмеялись, а Мисси облегченно вздохнула: наконец-то ей удалось выдумать правдоподобную версию. Азали в мгновение ока превратилась из ее «дочери» в ее «сестренку». Слава Богу! – подумала Мисси. Теперь все проблемы отпали сами собой. Она уже не подозрительная «молодая вдова», а достойная всякого уважения «старшая сестра». С радостью Мисси набросилась на салат, с трудом удерживаясь от того, чтобы заказать десерт. В присутствии бдительной Элизы этот номер у нее все равно бы не прошел.

Когда они направлялись к выходу, официант протянул ей небольшой, аккуратно упакованный сверток:

– Это для Азали, – пояснил Зигфельд. – Пускай девочка порадуется.

– Когда ты выступаешь в полупрозрачной одежде, – инструктировала ее Элиза на пути из ресторана, – речь идет не просто о лишних фунтах. Ты не имеешь права ни на одну лишнюю унцию! Да, конечно, есть среди этих артисток и весьма пышные девочки, но пойми – это не твой стиль!

– Завтра же мы приступим к разработке твоего нового гардероба, – проговорила Элиза, усаживаясь рядом с Мисси на заднее сиденье роскошного пурпурного лимузина. – Мы тебя оденем с ног до головы. А сейчас поговорим о твоей новой квартире. У меня есть кое-какие соображения на этот счет.

– Но, мадам, – возразила Мисси, – у меня ведь нет денег – как же я могу думать о новой квартире?

– Можешь не беспокоиться, Зигфельд будет исправно платить тебе по двести долларов в неделю. Это вполне приличная сумма. Есть у меня на примете одна квартирка на Сорок Третьей стрит. С одной стороны, это не так уж далеко от театра, с другой – не так уж и близко, так что у тебя есть шансы спрятаться от назойливых поклонников.

– Ты ничего не говорила мне о своей сестренке, – с укором продолжила Элиза. – Я-то думала, ты живешь одна-одинешенька в своей комнатке в Нижнем Ист-Сайде. Но теперь, когда ты стала звездой, тебе необходимо перебраться ближе к центру. Я поговорю с Зигфельдом – он даст тебе аванс. Впрочем, зачем откладывать дело в долгий ящик? Поедем посмотреть квартиру прямо сейчас!

Квартира располагалась на четвертом этаже, как и комнатка на Ривингтон-стрит – на этом сходство обеих квартир заканчивалось.

Мисси в восторге пробежалась по просторным, роскошно обставленным комнатам.

– Какая гостиная! – воскликнула она. – Как много света! А какая мебель—диваны, стеклянные столики, мягкие ковры, даже картины на стенах! А эта столовая… С ума можно сойти– мраморный пол! А какие очаровательные спальни – как раз две, для меня и Азали! И ванная… Настоящая ванная! А кухня…

– Думаю, тебе не придется тратить много времени на стряпню, – улыбнулась мадам Элиза.

«Бедная девочка, – подумала она, – знать, довелось ей хлебнуть горя, раз даже такая скромная квартирка вызывает у нее такой восторг».

Мисси прижала руки к груди.

– Ах, какая квартира! – восклицала она. – Именно о такой я и мечтала. Решено, я буду жить здесь!

Но тут она поняла, что это удовольствие обойдется ей в весьма крупную сумму.

– Простите, мадам, – проговорила она, – а сколько стоит такая квартира?

– Восемьдесят пять долларов в неделю, – ответила Элиза. Заметив, что Мисси изменилась в лице, она добавила – Может быть, для тебя хозяин согласится сделать скидку. Сойдетесь на семидесяти пяти.

– Семьдесят пять долларов? – переспросила Мисси. Она никак не могла привыкнуть к столь большим суммам– ведь всего пару недель назад у нее не было ни цента за душой. А теперь ей предлагают снять квартиру за семьдесят пять долларов в неделю! Но Мисси поняла, что квартира стоит этих денег. Такое роскошное жилище должно в корне изменить всю их жизнь! Наверняка поблизости найдется хорошая школа, куда она отдаст Азали; потом она сможет нанять няню, которая станет присматривать за девочкой во время вечерних представлений в театре Зигфельда. Глубоко вздохнув, Мисси посмотрела на мадам Элизу и с решительным видом произнесла:

– Я согласна, мадам. Элиза кивнула.

– Молодец, Верити! Ты приняла правильное решение! Главное в этой жизни – поверить в себя. Если Флоренц Зигфельд сказал, что ты будешь звездой – значит, ты действительно ею будешь! Ладно, пусть мои адвокаты займутся квартирой, а нам пора ехать в салон.

Уже вечером, когда примерки были закончены и Мисси собиралась покинуть салон, рассыльный принес большую плетеную корзину.

– Это для мисс Верити, – сообщил он.

Мисси осторожно подняла крышку. Корзина была доверху набита самыми экзотическими продуктами. Здесь были наливные яблоки и сочные груши, и золотистые апельсины, и инжир, и даже земляника. Кроме фруктов в корзине лежали аккуратно завернутые в цветную бумагу жареная индейка, кальмары, свежая спаржа и огромная коробка шоколадных конфет. Недоумевая, кто же мог прислать все эти деликатесы, Мисси раскрыла лежавший на дне конверт и прочитала:

«Для Азали. Пусть ребенок порадуется. С любовью, дядя Фло».

Мисси осторожно взяла в руки завернутую в шуршащую бумажку бутылку шампанского – к ней тоже была приложена записка:

«А это лично для вас, Верити, – из моего личного подвала, для вашего семейного праздника. Флоренц Зигфельд».

Прочитав записку, Мисси расплакалась от счастья. Неожиданно окружающий ее мир оказался полон добрых, отзывчивых людей. Эти люди хотели помочь ей, делали такие хорошие подарки! Отошли на задний план страшные воспоминания о русской революции – Мисси уже не чувствовала себя одинокой, никому не нужной сиротой. Если это и есть мир шоу-бизнеса, то все просто замечательно.

Чувствуя себя самой настоящей Золушкой, Мисси сменила роскошный кремовый костюм на свою старую юбку и блузку и вышла из салона… Личный шофер мадам Элизы отвез ее на Ривингтон-стрит. Шофер хотел было донести корзину с едой до самой квартиры, но Мисси было стыдно пускать его в этот грязный, зловонный подъезд, и она позвала на помощь Розу.

– Сегодня вечером у нас праздник! – радостно сообщила она Розе и ее дочерям, обступившим корзину. – Приглашаю всех вас! Меера тоже, если, конечно, он сам захочет.

– Меер сегодня занят, – пожала плечами Роза. – У него какое-то собрание. Что ж, тем лучше.

– Вот и славно, – улыбнулась Мисси. – В семь часов– милости прошу. И не забудь, пожалуйста, тарелки и стаканы.

Схватив за руку Азали, она шепнула ей на ухо:

– Пойдем, пригласим на праздник Зева.

Мисси и Азали вприпрыжку бросились по грязным улицам к ломбарду.

Зев удивленно посмотрел на них из-за прилавка.

– Здравствуйте, мистер Абрамски, – прощебетала Азали. – Мы пришли, чтобы пригласить вас в гости. У нас сегодня маленький праздник.

Не веря своим ушам, молодой еврей уставился на Мисси.

– Да-да, – подтвердила Мисси. – У нас маленький семейный праздник. Ровно в семь в моей квартире.

– А в честь чего праздник, матушка? – спросила Азали, дергая Мисси за юбку.

– Потом скажу, – ответила Мисси.

Тут она вспомнила, что до сих пор не извинилась перед Зевом за свое вчерашнее отсутствие в украинском кафе, и смущенно проговорила:

– Извините меня за вчерашнее, Зев. Поверьте, мне очень хотелось прийти, но я была допоздна занята на показе мод на Лонг-Айленде. Я просто не успела. Сегодня вечером я собиралась прийти извиниться, но видите, вместо этого прихожу, чтобы пригласить вас на торжество.

Зев бросил на нее грустный взгляд и сдержанно произнес:

– Вы мне ничего не должны. Я все понимаю, если у вас были какие-то неотложные дела, то…

– Ах, Зев! – вздохнула Мисси, протягивая руку к окошечку в медной решетке и касаясь его ладони. – Если бы вы только знали, как мне хотелось видеть вас! Прошу вас, перестаньте обижаться! И пожалуйста, обязательно приходите ко мне в гости.

Мисси не сводила глаз с Зева, а он вспоминал, как сидел вчера вечером в одиночестве за столиком у окна и ждал ее. Официанты с сочувствием поглядывали в его сторону, а он все ждал и ждал. Когда часы пробили одиннадцать, он подумал, что это конец – так и не начавшийся роман завершился. И вот эта девушка снова здесь, она дарит ему свою чарующую улыбку, гладит его по руке. Разве мог он отказаться от ее приглашения?

– Хорошо, Мисси, – произнес Зев. – Я приду.

– Вот и славно! – улыбнулась Мисси. Она взяла Азали за руку и направилась к двери, возле которой сидел верный Виктор. На самом пороге она обернулась и произнесла: – Итак, ровно в семь… До скорого!

В этот вечер Зев закрыл ломбард раньше обычного. Он надел свой лучший костюм – белоснежную накрахмаленную рубашку, черный пиджак, синий галстук, расчесал густой расческой свои черные вьющиеся волосы, посмотрелся в зеркало. Без пяти семь он запер дверь и вышел на улицу. Ни разу в жизни не доводилось ему бывать на праздниках.

Дверь открыла Роза Перельман. Она внимательно посмотрела на Зева и, протягивая ему руку, сказала:

– Добро пожаловать, мистер Абрамски, все уже в сборе. У нас сегодня так много еды. Человек на пятьдесят хватило бы.

Зев с удивлением посмотрел на стол, заставленный ароматными фруктами, розовыми кальмарами, поджаристыми кусочками индейки, шоколадными конфетами. В самой середине стояла бутылка шампанского. Абрамски перевел взгляд на Мисси.

– Что же вы стоите, Зев? – воскликнула она. – Скорее открывайте шампанское – надо выпить!

– Хочу индейки! – потребовала Азали.

– Что значит «хочу»?! – Мисси строго посмотрела на девочку. – Юные леди должны говорить «мне бы хотелось».

– В таком случае, мне бы очень хотелось кусочек, – прощебетала девочка.

Мисси вздохнула.

– А ведь этого ребенка когда-то учили хорошим манерам. Ладно, еще не все потеряно.

Неловким движением Зев открыл бутылку: пробка полетела в потолок, вино полилось на стол, на его брюки, на пол. Дети радостно завизжали при виде этого «салюта».

– Скорее подставляйте стаканы! – крикнула Роза. Собравшиеся со стаканами шампанского в руках – Роза решила, что по такому торжественному случаю можно и детям по полглоточка выпить – стояли вокруг стола. Взгляды всех были устремлены на Мисси.

– Насколько я понимаю, пришло время произнести тост, – сказала она. – Что ж, прошу достопочтимых гостей приготовиться к двум… нет, даже трем сюрпризам. Итак, наш первый тост – за мистера Флоренца Зигфельда, который столь любезно прислал к нашему столу эту изысканную еду и это изумительное вино.

– Зигфельд?! – воскликнула Роза. – Тот самый Зигфельд? Это он прислал тебе такое угощение?

– Он прислал для Азали, – поправила Мисси. – Если не веришь, можешь прочитать записку.

Ознакомившись с запиской Зигфельда, Роза наклонилась к Азали и, погладив ее по головке, сказала:

– Сохрани эту записку на всю жизнь, детка: ее написал один очень известный человек.

– А что он пишет? – поинтересовалась Азали.

– Он пишет: «Пусть ребенок порадуется», – улыбнулась Мисси. – Думаю, он не расстроится, если узнает, что радуются не только дети, но и взрослые.

Увидев заинтригованные лица Зева и Розы, Мисси добавила:

– Давайте сначала немного подкрепимся, а потом я все расскажу по порядку.

– Вы только посмотрите на этих девочек, – всплеснула руками Роза. – Уплетают за обе щеки кальмаров и индейку, словно всю жизнь питались этими деликатесами. Боже мой! Какое нежное мясо! Я даже представить себе не могу, сколько месяцев надо работать моему Мееру, чтобы наскрести денег на такую еду. – Она пригубила шампанское и добавила: – Знаешь, Мисси, я ведь пила шампанское всего один раз в жизни. Когда мой дядя приехал из Латвии, он решил отпраздновать начало «новой жизни» и раскошелился на шампанское… Увы, неделю спустя его задавила цистерна с пивом, бедняге так и не было суждено узнать, что такое «новая жизнь»…

– Какая вкусная индейка, – вежливым тоном произнес Зев, отстраняя руку Мисси с блюдом кальмаров.

– Не обижайся на Зева, – пояснила Роза. – Кальмары– трефная пища. Он, должно быть, ест только кошерное. Это я ем все подряд…

– Ну тогда берите спаржу! – воскликнула Мисси. – И наливайте еще шампанского!

– Долго вы еще собираетесь томить нас в неведении, дорогая Мисси? – спросил Зев. – Рассказывайте скорее, мы просто сгораем от любопытства.

– Конечно, конечно! – закричали девочки. – Ты ведь обещала преподнести нам какие-то сюрпризы!

Мисси высоко подняла стакан и произнесла:

– А теперь позвольте мне произнести тост за здоровье новой артистки театра мистера Флоренца Зигфельда Верити Байрон! – Она выдержала паузу и добавила. – Верити Байрон – это я.

При виде вытянувшихся лиц гостей Мисси громко рассмеялась.

– Не верите? То-то же! Честно говоря, я и сама не могу до конца поверить в это. Представляете себе, Мисси с Ривингтон-стрит становится звездой бродвейского шоу! Зигфельд пообещал мне двести долларов в неделю! Независимо от того, будет у меня работа или нет – так сказала сама мадам Элиза. Она лично будет разрабатывать модели моих костюмов – как для сцены, так и для «частных прогулок». Боюсь, что теперь у меня почти не будет свободного времени…

Зев и Роза молча смотрели на Мисси.

– Неужели вы не рады? – воскликнула она.

– Потрясающе, – задумчиво произнесла Роза. – Как это похоже на сказку о Золушке! У меня такое впечатление, что поутру я обязательно обнаружу где-нибудь на площадке тыкву, а на лестнице – хрустальную туфельку…

– Туфельку? Знаешь, Роза, а ведь именно туфелькам я в большой степени обязана своим успехам. Помнишь, я тебе рассказывала? – Мисси перевела взгляд на Абрамски – Что же вы молчите, Зев? Не хотите меня поздравить?

– Конечно, хочу, дорогая Мисси, – спокойно ответил Абрамски. – По-моему, вам очень повезло с работой. Что касается жалования, то оно в десять раз превышает средний заработок жителя Нижнего Ист-Сайда. За ваше здоровье, Мисси!

Мисси начала рассказывать о своей новой квартире, и каждое ее слово пронзительной болью отзывалось в сердце Зева. Сбывалось то, чего он так боялся – Мисси покидала Нижний Ист-Сайд.

Забравшись к Мисси на колени, Азали внимательно слушала ее рассказ о будущей детской.

– Матушка, – проговорила сонным голосом девочка. – Ты, кажется, обещала еще третий сюрприз?

– Да, Азали, сюрприз заключается в том, что ты пойдешь в школу.

– В школу?! – встрепенулась Азали. – Но я хочу ходить в школу вместе с Соней и Рэчел!

Роза глубоко вздохнула.

– Поговорим об этом в другой раз. Кстати, который час? По-моему, моим дочуркам пора спать.

Черненькие кудрявые девочки, сладко позевывая, стали подниматься из-за стола.

– Скажу тебе честно, дорогая Мисси, – проговорила Роза. – Мне будет тяжело с тобой расставаться. Но, конечно, я очень рада за тебя. Ты столько вынесла на своем веку, что имеешь право на такую награду.

Дождавшись, пока Перельманы уйдут, а Азали уляжется спать, Зев залпом осушил свой стакан и произнес:

– Мисси, сейчас, наверное, не время обращаться к вам с такой просьбой, но… если когда-нибудь и мне повезет… если я стану совсем другим человеком… не согласитесь ли вы… – Зев запнулся: нет, он не мог найти в себе силы сделать ей предложение… – Не согласитесь ли вы… иногда встречаться со мной? Вы ведь будете звездой первой величины.

Мисси с сочувствием посмотрела ему в глаза: что-то влекло ее к этому человеку—может быть, этот печальный взгляд? А может, его одиночество? Мисси знала, как много довелось вынести этому человеку за четверть века жизни… Наклонившись к Абрамски, она прошептала:

– Хорошо, Зев, я вам обещаю. Мы обязательно будем встречаться.

Зев обнял ее за талию – никогда еще он не был так близок с девушкой… Как же любил он ее! Как страстно желал! Разжав объятия, он резко тряхнул головой и проговорил:

– Мне пора. Спасибо за приглашение, Мисси. Желаю вам счастья в новой жизни:

На пороге он остановился и еще раз посмотрел на нее – может быть, они виделись в последний раз? Мисси не могла выдержать этот печальный взгляд – она бросилась к Зеву и поцеловала его…

Он приложил руку к губам, улыбнулся и, попрощавшись, вышел из квартиры.

Мисси стояла у двери, прислушиваясь к затихающему звуку его шагов по лестнице. Потом она подбежала к окну и долго смотрела ему вслед, пока худенькая фигура не скрылась за поворотом.

В эту ночь Зев Абрамски так и не смог заснуть. Он ходил взад-вперед по своей комнатушке, время от времени останавливаясь возле рояля и перечитывая лежавшую на нем газету. Внимание Зева привлекла страница рекламы– десятки объявлений приглашали желающих разбогатеть в одночасье отправиться в Голливуд, проявить себя в новой отрасли – кинобизнесе.

Объявления сулили всем, кто решится приехать в этот калифорнийский городок, несметные сокровища и райские наслаждения: солнце круглый год, вечнозеленые сады, частные бассейны с теплой морской водой и, разумеется, самых красивых в мире девушек.

«Если у вас есть решимость и небольшая сумма денег– не упускайте свой шанс!» – такими словами заканчивалось одно из объявлений. Ниже приводился номер телефона, позвонив по которому «решительные» люди могли узнать все подробности.

Зев отложил газету и задумался. Он понимал: для того, чтобы обладать такой девушкой, как Мисси О'Брайен, ему нужно в корне изменить свою собственную жизнь. Он должен бросить вызов судьбе, должен стать достойным своей мечты. Может быть, именно в солнечной Калифорнии ему было суждено найти свое счастье?

На следующее утро Зев так и не открыл ломбард. Повесив на дверь табличку с надписью «Закрыто», он отправился в редакцию «Гетто Ньюс» и попросил дежурного редактора поместить в ближайшем номере объявление следующего содержания: «Продается ломбард. По всем вопросам обращаться к мистеру Абрамски, Орчард-стрит».

 

ГЛАВА 27

Мисси медленно прогуливалась по тротуару перед фасадом театра Зигфельда, время от времени поглядывая на яркую цветную афишу. Огромные буквы гласили:

«НОВОЕ МЕЖДУНАРОДНОЕ ШОУ ЗИГФЕЛЬДА.

ВЫСТУПАЮТ: ФЭННИ БРАЙС – АМЕРИКА,

ГАБИ ДЕЛИС – ПАРИЖ, БРАТЬЯ АРКОС – ЛОНДОН».

Ниже, буквами поменьше, было написано:

«В программе принимают участие самые красивые девушки Бродвея, среди них – несравненная Верити Байрон».

Она еще ни разу не выступала на подмостках театра, но афиши, газеты, журналы сообщали о ней, как о новой восходящей звезде, сотни жителей Нью-Йорка засматривались на ее огромные портреты, вывешенные у входа в театр. Через несколько часов ей предстояло впервые выйти на сцену. При мысли об этом Мисси почувствовала дрожь в коленках – справится ли она с этим? Странное дело, до сих пор ей казалось, что все пойдет как по маслу.

Но потом она подумала о тех деньгах, которые сулила ей новая работа, и немножко ободрилась. За двести долларов в неделю она была готова лучезарно улыбаться, выставлять напоказ свои ноги. Ей было, в общем, наплевать на нескромные взгляды мужчин.

Последние два месяца ее жизни были самыми беспечными за эти три года. С ней обращались, как с каким-то драгоценным предметом, водили в дорогие рестораны. Зигфельд считал, что лучшая реклама его нового шоу – сама Верити, именно поэтому он настаивал на том, чтобы она регулярно выходила в свет. Самое интересное, что за эти два месяца ей уже успели сделать предложение – некий титулованный англичанин средних лет был настолько очарован Мисси, что предложил ей руку и сердце.

– Вы волшебница, вы фея, – шептал он на ухо Мисси по пути из манхэттенского пентхауза Аймоджен Венслишир. – Мне кажется, что вы сошли со страниц сказок Шехеразады и вот-вот исчезнете.

Рассмеявшись, Мисси ответила джентльмену, что она всего лишь дочь профессора истории, а Оксфорд, насколько ей известно, расположен в нескольких тысячах миль от Багдада.

Переезд в новую квартиру прошел быстро – у Мисси ведь не было никаких вещей, не считая двух чемоданов – в одном лежали их пожитки, в другом – оставшиеся сокровища.

Уезжая с Ривингтон-стрит, Азали горько плакала, но стоило ей переступить порог своей новой комнаты – плачь сменился на крики радости. Девочка весело скакала по широкой, покрытой бело-розовым атласным покрывалом кровати, распахивала настежь дверцы стенных шкафчиков, в которых висели новые платьица, развязывала коробки с игрушками. За день до переезда Мисси обошла целую дюжину магазинов детских товаров; она чувствовала себя настоящей принцессой, вальяжно указывая на то или иное понравившееся платье и прося прислать купленное прямо на дом. Конечно, она потратила вчера кучу денег, но разве можно экономить на Азали?

Не остался без подарков и Виктор: Мисси купила ему новый ошейник с серебряным колокольчиком, длинный поводок из натуральной кожи и серебряную миску с выгравированными буквами «Виктор». Сразу же по приезде в новую квартиру Мисси положила в миску огромный кусок мяса с кровью и высыпала в нее целый пакет «Собачьих деликатесов» – Виктор справился с едой за какую-то минуту.

В тот вечер Мисси долго не могла уснуть – она ходила взад и вперед по квартире, время от времени с гордостью заглядывая в кладовку и в холодильник: они были доверху забиты всевозможными продуктами. Девушка блаженно улыбалась, думая о том, что теперь ей никогда не придется беспокоиться о пропитании на следующий день. Она заглядывала в спальню Азали и благодарила Бога за то, что наконец ей удастся подарить девочке счастливое детство. Она заходила в ванную комнату и любовалась на огромную белоснежную фаянсовую ванну. Могла ли она еще два месяца назад мечтать о такой роскоши?

Потом она надела шелковую ночную рубашку, сшитую при личном участии мадам Элизы и оплаченную Зигфельдом, и заглянула в свой собственный платяной шкаф. Чего там только не было: платья, пальто, костюмы, шляпки – это был гардероб настоящей леди. Когда наконец она добралась до постели и предалась объятиям Морфея, на лице ее сияла блаженная улыбка – она снова ощущала себя молодой, беззаботной девушкой. Ей не надо было думать о хлебе насущном – она могла впервые за последние годы заняться своей жизнью. Мисси с удивлением подумала, что до сих пор у нее вообще не было этой самой «личной жизни».

На следующее утро в дом Мисси явилась Бэла Брэдфорд. Язык не поворачивался назвать эту симпатичную пожилую женщину просто «домработницей» или «няней»– она напоминала скорее добрую волшебницу из старой сказки. У миссис Брэдфорд было шестеро взрослых детей и десятеро внуков – все они жили в штате Джорджия. Несколько лет назад она овдовела и с тех пор посвятила себя заботе о других семьях.

В своем просторном чисто выстиранном халате и больших домашних туфлях она быстро передвигалась по квартире, напоминая боевой корабль, бороздящий морские просторы.

– У меня богатый опыт, – говорила она Мисси. – И своих шестерых на ноги поставила, и вот уже много лет помогаю бродвейским звездам в этом деле. Мне об этих красавицах все известно, самые интимные подробности. Вы не подумайте только, что я сплетница – упаси Бог! Я – могила. Ни одному репортеру не удавалось вытянуть из меня информацию. На меня можно положиться, мисс Верити, не сочтите эти слова за грубую саморекламу. Ах, если бы вы только знали, как я люблю детишек. Какая прелесть ваша Азали. Я смотрю на нее и вспоминаю молодость. Да, мои детки тоже были очаровательны. А потом… потом они выросли, стали самостоятельными и совсем забыли про мать.

Уже через неделю Бэла стала полноправным членом семьи, отчасти заменив для Мисси Розу. Если бы не эта добрая женщина, Азали осталась бы совсем без присмотра, но миссис Брэдфорд, не жалея сил и времени, отдавала себя воспитанию девочки: она готовила ей еду и лично следила за тем, чтобы Азали все съедала, купала ее, стирала и гладила ее платьица, заплетала ей косички. Каждый день после обеда Бэла выводила Азали с Виктором в расположенный напротив дома парк, на детскую площадку.

Две мысли не давали Мисси покоя. Во-первых, она постоянно чувствовала угрызение совести по поводу того, что не находит времени сходить в гости к Розе. Формально придраться было не к чему: у нее практически не было ни одного свободного часа, но, как бы то ни было, на совести было нехорошо. Во-вторых, Мисси тревожило, что она стала самой настоящей транжиркой – деньги просачивались сквозь ее пальцы, как вода.

После заключения контракта Зигфельд первым же делом дал Мисси аванс за месяц. Теперь она могла расплатиться со всеми долгами и сразу же заплатить домовладельцу за квартиру. Мисси вернула деньги Зеву, доплатила разницу за купленное в рассрочку пальто, отдала Розе пять долларов, а потом, когда подруга куда-то отошла, засунула ей в карман еще двадцать. Мисси хорошо помнила, что значит быть бедным, поэтому она настояла на том, чтобы миссис Брэдфорд согласилась на жалование размером сто долларов в месяц. Само собой разумелось, что стоимость рабочей одежды, жилья и еды не входила в эту сумму. Но Мисси не успокоилась на этом. Отозвав Бэлу в сторону, она решительным голосом произнесла:

– Такое жалование вы будете получать лишь первые три месяца. Потом, когда Зигфельд даст мне прибавку, я прибавлю и вам.

Конечно, у нее теперь хватало на жизнь, но в какой-то момент Мисси с удивлением отметила, что очередные двести долларов, полученные от Зигфельда, уже не кажутся ей целым состоянием.

В редкие свободные минуты Мисси ходила по престижным школам, думая, куда бы лучше всего отдать Азали. Первое, что ее неприятно удивило, были цены – в этих школах требовали кучу денег за обучение. Кроме того, директрисы, с которыми довелось беседовать Мисси, вели себя довольно высокомерно: то и дело они вставляли в разговор такие имена, как Асторы, Вандербильды, а услышав, что перед ними всего лишь артистка бродвейского театра, с ханжеским видом поджимали губы. Судя по всему, они не верили, что Азали – сестра Мисси. Ах, если бы они только знали, чья это дочь, думала Мисси, они бы самую настоящую драку затеяли за право обучать этого ребенка в их школе!

Наконец Мисси нашла школу, в которой согласились принять Азали. Она принадлежала сестрам Бидл – двум приятным, улыбчивым дамам из известной бостонской семьи. Их собственное социальное происхождение было столь безупречным, что госпожи Бидл не имели нужды хвастаться ученицами из знаменитых семей. Более того, они делали все, чтобы школьницы не чувствовали социального неравенства: все они ходили в одинаковых серых курточках и юбочках – скромных, но аккуратных– и носили одинаковые шляпки – зимой фетровые, а летом – соломенные. Обращение учителей с девочками было напрочь лишено лицеприятия. Единственное, что поначалу смутило Мисси, была плата за обучение – пятьсот долларов в четверть, причем хозяйки требовали уплаты всей суммы вперед. У Мисси просто не было таких денег. Попросить у Зигфельда еще один аванс ей было неудобно, а залезать в долги не хотелось. Мисси торжественно поклялась себе никогда больше не попадать в финансовую зависимость от кого бы то ни было.

Она побежала домой и, раскрыв старый чемодан, стала рассматривать его содержимое, вспоминая, как всего три года назад Софья выковыривала с помощью булавки бриллианты из диадемы, чтобы продать их за бесценок на улицах Константинополя. Три оставшихся бриллианта ярко блестели в свете торшера, четвертый камень – тот самый, который она получила недавно обратно от Зева – был аккуратно завернут в лоскуток бархата. Мисси вспомнила слова Зева: конечно, если она захочет продать такую бесценную вещь, никто не поверит, что камень достался ей законным путем.

Мисси посмотрела на фотографию князя Михаила. Он стоял перед ней как живой—девушке казалось, что вот-вот князь сойдет с фото и протянет ей руку. Потом она перевела взгляд на подарок князя – брошь с бриллиантами. Она нежно провела рукой по броши, снова вспоминая ту ночь, когда Миша подарил ей это украшение. У Мисси не было ничего дороже этой вещи. Некоторое время Мисси колебалась, но потом поняла: другого выхода нет. В конце концов, что такое эта брошь по сравнению с огромными бриллиантами? Если кто-нибудь заинтересуется ее происхождением, она всегда сможет придумать историю про подарок какого-нибудь тайного воздыхателя. Ведь артисткам шоу-театров часто дарили драгоценности – Мисси сама была свидетельницей того, как девушки из театра Зигфельда хвастались друг перед другом своими «трофеями». Очень часто имя щедрого поклонника так и оставалось в тайне. И потом: сколько лет прошло со времени революции! Неужели агенты Москвы до сих пор помнят о князе Иванове и его сокровищах?

Всю ночь Мисси обдумывала, сколь велика степень риска. Ведь Зигфельд любил использовать для костюмов своих танцовщиц настоящие бриллианты, которые брал напрокат у самых знаменитых парижских ювелиров – среди них могли оказаться и те, кто выполнял в свое время заказы Ивановых. Мало ли что? Вдруг кто-нибудь узнает брошь?

Рано утром Мисси надела кремовый костюм и экстравагантную шляпку с перьями – в таком виде даже далекие от мира шоу-бизнеса люди сразу бы приняли ее за артистку бродвейского театра—и, поймав возле подъезда такси, велела везти ее на Пятую авеню.

Она зашла в ювелирный магазин «Картье» и стала с праздным видом прогуливаться вдоль витрин, рассматривая бриллиантовые кулоны, жемчужные ожерелья, сапфировые сережки.

– Простите, мадам, – учтиво поклонился ей худой господин во фраке, – не могу ли я вам помочь?

Мисси одарила его лучезарной улыбкой.

– Добрый день. Я – Верити Байрон. Мистер Зигфельд говорил мне, что вы должны прислать бриллиантовые украшения для моего следующего выступления. Мне бы очень хотелось сначала посмотреть на них. – Она сделала небольшую паузу и продолжила. – Может быть, мне стоило приехать к вам вместе с мадам Элизой. Впрочем, едва ли это необходимо – я вполне могу положиться и на ваше компетентное мнение, не так ли? Господин во фраке улыбнулся.

– Итак, – продолжила Мисси, – мне бы очень хотелось узнать, какие украшения мне предстоит надеть.

– Для нас большая честь видеть вас в нашем магазине, мисс Байрон, – произнес господин во фраке. – Я много слышал о вас и вот, наконец, имею возможность лично познакомиться. Право, я даже не ожидал… Должен признаться, что в жизни вы еще очаровательнее, чем на фотографиях.

Присев на стул в стиле Людовика Пятнадцатого, Мисси с нетерпением стала барабанить пальцами по стеклянному прилавку. Наконец продавец подошел к ней, неся целую дюжину замшевых футляров.

Страшно довольный тем, что ему приходится иметь дело с такой знаменитой артисткой, он разложил футляры на прилавке и стал по очереди открывать их, показывая Мисси их содержимое. С интересом смотрела она на бриллиантовые колье, браслеты и огромные серьги в виде капель – она знала, что сама княгиня Аннушка с радостью согласилась бы носить такие украшения.

– Пожалуйста, примерьте, – проговорил продавец. – Если колье не совсем подходит вам по размеру, мы его переделаем. Ах, мадам, у вас такие тонкие запястья! Боюсь, что и браслеты будут немного великоваты. Но согласитесь, мадам, эти браслеты в форме змеи – настоящий шедевр ювелирного искусства! Их только что прислали из Парижа.

– О да, – произнесла Мисси, любуясь в зеркало, – это действительно шедевры. По сравнению с ними та вещица, которую я принесла вам на комиссию, кажется дешевой побрякушкой.

– Вы хотели продать нам какое-то украшение? – заинтригованно спросил продавец. – Позволите посмотреть?

Мисси немного помолчала, а потом проговорила:

– Видите ли, у меня есть один маленький сувенир. Подарок одного из моих поклонников. Он пожелал остаться неизвестным. В общем, мне эта вещица совсем ни к чему… И по стилю не очень подходит, и вообще… Так что я решила ее продать. Насколько мне известно, ее купили в одном из магазинов «Картье».

– Я прекрасно понимаю вас, мадам, – улыбнулся продавец. – Позвольте, пожалуйста, взглянуть…

Небрежным движением руки Мисси вынула из сумочки брошь, завернутую в шелковый носовой платок, и положила на прилавок. Продавец аккуратно развернул тонкую материю и воскликнул:

– О, мадам! Это настоящее произведение искусства! Но, конечно, вы правы – это очень необычная вещь. Я прекрасно понимаю, что такой леди, как вы, могло захотеться избавиться от нее.

Вставив в глаз лупу, продавец принялся внимательно изучать брошь. Наконец он поднял голову и проговорил:

– Эта брошь была сделана на рубеже веков в Париже по заказу одного знатного рода. Очень жаль, что вы не знаете, кто подарил вам эту вещь. – Он внимательно посмотрел на Мисси и добавил. – Когда известно происхождение того или иного ювелирного изделия, его гораздо легче продать.

– Мне очень жаль, – проговорила Мисси, – но, к сожалению, я действительно, не знаю, кто бы это мог быть. У меня так много поклонников.

– Что вы, что вы, мадам, – засуетился продавец. – Я совсем не собираюсь выяснять происхождение броши. Что же касается ее стоимости, То, учитывая размеры камней и мастерство ювелира, полагаю, что можно будет оценить эту вещицу в тысячу долларов. Любой уважающий себя коллекционер сочтет за честь приобрести такую брошь.

От неожиданности Мисси закрыла глаза: тысяча долларов! Она рассчитывала не больше, чем на пятьсот – как раз на такую сумму, которой хватило бы на оплату обучения Азали.

– Я согласна, – произнесла она, широко улыбаясь.

Покупка была оформлена за несколько минут. Блаженно улыбаясь, Мисси взяла из рук продавца десять стодолларовых бумажек и направилась к выходу. На сердце было светло и легко.

Продавец дождался, пока восходящая звезда бродвейского шоу закроет за собой дверь, а потом снова внимательно стал изучать брошь. Сомнений быть не могло: эта брошь из собрания князя Иванова! Он зашел в кабинет и заказал телефонный разговор с Европой. Их соединили поздно вечером. Разговор был краток.

– Сэр, – прошептал продавец, прижимая к трубке ладонь. – Вы просили немедленно сообщить вам, если мне станет что-либо известно о драгоценностях Ивановых. Так вот, сегодня к нам в магазин принесли одну вещицу из этого собрания. Полагаю, что вам как собирателю сокровищ будет небезынтересно приобрести ее. Да, сэр, это поистине уникальная вещь. Брошь в форме родового герба Ивановых: бриллианты, рубины, сапфиры. Оправа – из платины. Брошь увенчана волчьей головой из чистого золота. Вас интересует эта брошь, сэр? Отлично. – Некоторое время продавец молча слушал, а потом произнес: – Да, да, сэр, конечно, помню. Эту брошь принесла одна молодая леди. Артистка из шоу-театра Зигфельда. Имя? Ее имя Верити Байрон, сэр. – Он выслушал реплику собеседника и, улыбнувшись, сказал: – Конечно, конечно, сэр. Ни одна живая душа не узнает об этой броши. До вашего приезда она будет лежать в моем сейфе. До свидания, барон Арнхальдт.

Наступил вечер премьеры. Мисси стояла за кулисами в своем полупрозрачном серебряном платье, облегающих колготках телесного цвета и в бриллиантах от «Картье»… На ногах ее были серебряные туфельки на очень высоком каблуке. Сотни раз надевала она их во время репетиций, тысячи раз – оставаясь одна, но все равно, привыкнуть к каблукам она никак не могла.

Незадолго до начала спектакля Зигфельд подошел к Мисси и, улыбнувшись, сказал:

– После такой рекламы вся публика будет смотреть только на вас, дорогая Верити. Вы не менее популярны, чем Фэнни и Габи. Впрочем, нет – Габи вы, пожалуй, даже обошли. Между прочим, очень жаль, что зрители не в восторге от этой девочки – мне она очень нравится… Извините за небольшое отступление – перейдем к делу. Главная наша задача – заставить их с нетерпением ждать вашего выхода. Нужно довести их любопытство до предела. Так что, милая Верити, вы будете выступать дважды – в самом начале второго действия и в финале. Для начала хватит. Я буду давать им насладиться вашей красотой по чайной ложечке. – Рассмеявшись, Зигфельд отошел.

В отличие от манекенщиц Элизы, девушки из театра Зигфельда не были подвержены греху зависти – они старались во всем помочь новенькой, давая ей разные полезные советы. Когда до начала второго действия оставалось несколько минут, девушки стайкой облепили Мисси и защебетали:

– Ничего не бойся! Стой, где тебе сказали, иди куда тебе сказали, улыбайся, когда тебе сказали. Вот и все. Все очень просто. Сама увидишь.

Артистические уборные были полны цветов. Каждой девушке поклонники еще за несколько часов до спектакля прислали свои букеты. На туалетном столике Мисси лежал огромный букет белоснежных лилий от Зигфельда– к нему была приложена записка с пожеланием успеха, пышная ветка сирени от мадам Элизы – в своей записочке мадам просила Мисси не забывать о том, как она восхитительна, и прямее держать спину, семь розовых роз в серебряной бумажке от Азали и большущая охапка весенних цветов от миссис Брэдфорд.

– Ну вот, – подумала Мисси, еще раз перечитывая записки, – все обо мне помнят, все меня любят. Что еще нужно в этой жизни?

Но в глубине души ей по-прежнему было очень страшно. Она жалела, что не сообщила о предстоящей премьере О'Харе. Если бы он сидел в зале, ей было бы гораздо спокойнее. Она послала пригласительные билеты Розе и Зеву, но боялась, что они так и не придут на спектакль, ведь за все это время она так ни разу и не выбралась в Нижний Ист-Сайд.

Перед самым началом представления к ней в уборную принесли еще один букет – двадцать четыре темно-красных розы на длинных стеблях. К букету была приложена записочка: «Желаю счастья и успеха. С любовью, Зев». Мисси с радостной улыбкой прижала розы к груди. Слава Богу! Зев не забыл ее!

Несмотря на отвратительную погоду – дождь лил как из ведра и улицы Нью-Йорка напоминали вышедшие из берегов реки – вся Сорок Вторая стрит и Бродвей были забиты лимузинами и толпами людей. Зеваки пришли поглазеть на знаменитых особ, пожаловавших на премьеру.

Ловко перепрыгивая через лужи, придерживая одной рукой намокшую шляпу, Роза Перельман пробивалась через густую толпу к входу в театр. На тротуаре перед входом шла оживленная торговля: перекупщики продавали билеты в партер по пятьдесят долларов за штуку.

Услышав, как дорого стоят билеты, Роза остановилась перед самыми ступеньками. Немного подождав, она уверенной походкой подошла к одному из хорошо одетых молодых людей, спрашивавших лишний билетик, и предложила ему свой билет на первый ряд. Молодой человек пытался было сбить цену, но Роза была непреклонна. Через несколько минут она стала счастливой обладательницей дешевого билета на галерку и поимела навар в пятьдесят долларов. Облегченно вздохнув, Роза направилась к входу.

Розе досталось место в самом уголке галерки, но отсюда была хорошо видна сцена, и Роза нисколько не расстраивалась. Рядом с ней сидели такие же, как она сама, зрители – бедно одетые, насквозь промокшие под дождем. Перегнувшись через бортик галерки, они смотрели на богатую публику, занимавшую лучшие места в партере. Казалось, своими роскошными нарядами они хотят затмить блеск театральных костюмов. Но Роза знала, что основное различие между ней и остальной публикой совсем не в красоте платья – все остальные пришли посмотреть новое шоу, она пришла увидеть Мисси.

Свет в зале погас, оркестр закончил увертюру и начал исполнять одну из новых мелодий Джерома Керна; занавес медленно поднялся, и взорам сотен зрителей предстал дворец из сказок «Тысячи и одной ночи»: сцена светилась золотыми и медными сосудами, танцовщицы были одеты в костюмы одалисок – полупрозрачные короткие шаровары и золотые безрукавки, на украшенном драгоценными камнями троне восседал халиф в огромной чалме, за его спиной замерли шесть пар невольников в высоких головных уборах с перьями и кривыми саблями в руках. Натуральные восточные ковры придавали сцене какой-то особенный таинственный дух. В изящных курильницах, стоявших вдоль рампы, дымились восточные благовония.

При виде этой красоты у Розы, как, впрочем, у всей остальной публики, дух захватило – никогда она не видела ничего подобного. На несколько часов Роза Перельман сделалась невольницей Флоренца Зигфельда, его великого таланта, позволившего ей хотя бы на короткое время подняться над суетой. Зигфельд отлично знал, что именно требовалось публике. Никто не мог выполнить эти требования так, как он… Благодарные зрители щедро оплачивали труды великого маэстро шоу-бизнеса.

Роза от души смеялась над проделками Фэнни Брайс, аплодировала братьям Аркос. В перерыве она осталась сидеть в зале, внимательно изучая программку. Мисси должна была выступать в самом начале второго действия. Само собой разумеется, что в программе было написано «мисс Верити», но Роза прекрасно знала, что за этим громким именем скрывается ее старая подруга.

Роза купила у сновавшего между рядами мальчишки коробку шоколадных конфет и спрятала ее в карман пальто – надо и детишек чем-то порадовать. Крепко сцепив руки, Роза ждала начала второго действия. Она молила Бога, чтобы Мисси сделала все как нужно, чтобы она не ошиблась, не оступилась. Как это трудно – выступать перед таким большим залом, думала Роза…

Наконец, свет погас. Оркестр заиграл какую-то неровную мелодию – тихую, медленную и вместе с тем ритмичную. Медленно поплыл вверх тонкий голубой занавес, и зрителям предстало подводное царство. Танцовщицы в легких бирюзовых накидках плавно кружились вокруг огромной серебристой раковины, стоявшей посреди сцены. Другие девушки, с золотистыми чешуйчатыми русалочьими хвостами, в фантастических головных уборах из перламутра, раскачивались на необычайного вида качелях, сделанных в форме древнего корабля. Оркестр играл все громче и громче. Огромная раковина раскрылась; взорам публики открылась гигантская жемчужина. Через какое-то мгновение она раскололась пополам – внутри стояла Мисси. На ней был легкий серебристый наряд, она стояла, широко раскинув руки, отбросив голову назад, ее роскошные волосы были распущены и ниспадали до самой талии.

По залу пронеслись крики восторга. Мисси стояла в луче серебристого света, исходившего из огромной электрической луны, подвешенной к потолку зала, она повернулась к источнику света и протянула к нему руки. Из-за кулис выбежали молодые люди в синих трико и серебряных жилетах и окружили Мисси. В сопровождении этого эскорта она проскользнула к самому краю рампы, поклонилась зрителям, на какое-то время замерла, а потом, быстро развернувшись, в сопровождении тех же молодых людей и танцовщиц в бирюзовых накидках стала подниматься по спустившейся откуда-то сверху серебряной лестнице прямо к луне. Зал взорвался аплодисментами.

Роза смахнула с ресниц слезы. Странно, смешно, но она плакала от восторга. Потрясенные зрители, забыв о том, что представление продолжается, шептались, превознося Зигфельда и Верити Байрон – самую красивую из всех его артисток – стройную, как кипарис, хрупкую, как лунный свет, заливавший сцену. Розе очень хотелось закричать на всю галерку: «Это моя лучшая подруга! Я знаю ее как облупленную!», но она все же сдержалась. С нетерпением ждала она окончания представления, чтобы пробиться к Мисси за кулисы и поздравить ее с потрясающим успехом.

В заключительной сцене Мисси чинно прогуливалась по сцене в фиолетовом платье с кринолином а ля Мария Антуанетта. В правой руке она держала огромный веер из страусовых перьев, а левой прижимала к груди крошечную собачку чихуахуа…

Едва опустился занавес, Роза со всех ног бросилась с галерки вниз, на улицу, и, обойдя здание театра, оказалась у служебного входа. Там уже выстроилась целая очередь из модно одетых мужчин: все они были в элегантных пальто, шелковых шарфах и шелковых шляпах… Швейцар принимал у них «записки» для девушек. Розе показалось, что некоторые «записки» очень напоминают футляры для драгоценностей…

– Эй, господин швейцар, – крикнула Роза, пробиваясь поближе к входу. – Передайте, пожалуйста, мисс Верити Байрон, что к ней пришла ее подруга Роза.

Окинув ее безразличным взглядом, швейцар стал снова принимать «записочки» поклонников, аккуратно сортируя их по именам адресаток и не забывая при этом взять плату за услуги почтальона – Роза хорошо видела, как некоторые мужчины совали ему в карман десятидолларовые бумажки.

– Послушайте! – повторила она сердитым тоном. – Вы что, оглохли? Я же ясно сказала: передайте Верити, что ее хочет видеть подруга. Меня зовут Роза Перельман.

На этот раз он даже не повернул головы. Роза уперла руки в боки и собиралась было высказать наглому вышибале все, что она о нем думает, но, заметив на себе любопытные взгляды нескольких молодых людей в шляпах, решила не устраивать скандал – ведь это могло дурно отразиться на репутации Мисси…

Придется ждать, когда Мисси сама выйдет. А может… Улучив минуту, когда швейцар отвлекся на очередную сделку, она бесшумно скользнула за его спиной к служебному входу и для верности еще бежала некоторое время по грязному коридору.

– Эй! – окликнула она проходившую танцовщицу. – Как мне найти Верити Байрон?

– По лестнице, третья комната направо, – ответила та, продолжая идти.

Дверь была усеяна серебряными звездами, висела табличка «Девушки Зигфельда», и когда она открыла эту дверь, ее глазам они все и предстали, все двенадцать – хохочущие, говорящие разом, в нарядных шелковых платьях предвкушавшие праздничный вечер. В центре стояла Мисси, к ней лезли с поздравлениями, обнимали, целовали, воплями встречая все новые записки, уже завалившие туалетный столик, и букеты цветов.

Роза подумала, что такой красивой она ее еще не видела. На Мисси было прелестное платье из розовой тафты, руки ее украшали бриллиантовые браслеты в форме змей, а волосы были заколоты бриллиантовыми же шпильками. Но Роза понимала, что главное было не в богатстве наряда – в этот день ее лучшая подруга, бедная девчонка с Ривингтон-стрит, стала бродвейской звездой.

– Роза!

Остальные артистки с удивлением уставились на Мисси, бросившуюся на шею какой-то незнакомой, скромно одетой женщине.

– Ах, Роза! Как я рада, что ты пришла! Я достала тебе билет на самое хорошее место. Надеюсь, ты все видела? Расскажи, пожалуйста, какие у тебя впечатления. Тебе понравилось?

Роза улыбнулась:

– Мистер Зигфельд сдержал слово. Он превратил Мисси О'Брайен в звезду первой величины Верити Байрон. Ты была неотразима, Мисси!

Мисси рассмеялась; вдруг лицо ее помрачнело, и она прошептала Розе на ухо:

– Понимаешь, Роза, я чувствую себя как-то неловко: я ведь здесь ничего не делаю. Остальные девушки танцуют, поют, показывают акробатические номера. А я? Просто подхожу к краю сцены и даю зрителям возможность на себя посмотреть…

– На мой взгляд, за двести долларов это вполне достаточно, – спокойно проговорила Роза. – Если Зигфельду захочется, чтобы ты еще пела и танцевала, пусть платит тебе тысячу баксов в неделю!

– Может быть, ты и права, – рассмеялась Мисси.

– Кстати, я заработала пятьдесят долларов на твоем билете, – призналась Роза. – Согласись, я бы выглядела жалко по соседству с этими выряженными дамами в партере. Надеюсь, ты не обижаешься?

– Что ты, что ты! – воскликнула Мисси. – Мне и самой надо было это предусмотреть…

– Ничего тебе не надо было предусматривать, – улыбнулась Роза. – И вообще, надо тебе как можно скорее забыть о том времени, когда ты была бедной.

– Как же я могу об этом забыть? – возразила Мисси. – Ведь именно тогда я познакомилась с тобой. А тебя я никогда не забуду. Ты по-прежнему моя лучшая подруга. Ты и Зев. Кстати, а где он?

– Разве ты не знаешь? – удивилась Роза. – Об этом говорит весь Нижний Ист-Сайд – от мясника до дворника. Зев Абрамски продал свой ломбард и уехал в Голливуд. Говорят, он собрался сколотить состояние на кинобизнесе.

Мисси с недоумением посмотрела на букет красных роз.

– Говоришь, уехал? И ни с кем даже не попрощался? Даже со мной?

Мисси стало грустно и одиноко. У нее всегда было чувство, что этот человек где-то рядом, что к нему, как и к О'Харе, всегда можно прибежать за помощью в трудный час. Зев Абрамски был ей не просто другом – он стал частью ее жизни. И вот он исчез, даже не попрощавшись.

– Поверь мне, Мисси, – прошептала Роза, обнимая подругу за плечи, – это только к лучшему. Он ведь тебе не пара. Зев прекрасно понимал это. Вот он и уехал, не оставив даже адреса до востребования. Забудь о нем, Мисси, живи своей собственной жизнью, радуйся, веселись, наслаждайся молодостью, славой.

К подругам подошла одна из артисток.

– Извините, но пора идти на банкет. Мисси грустно посмотрела на Розу и сказала:

– Мне пора. Зигфельд устраивает банкет в ресторане «Ректор». Приходи ко мне в гости, Роза! Чем скорее, тем лучше. Обязательно возьми с собой девочек.

Роза внимательно посмотрела ей в глаза – Мисси выглядела такой хрупкой и беззащитной! Тяжелые серьги и бриллиантовые заколки лишь подчеркивали детское выражение лица.

– Как только я понадоблюсь тебе, я приду, – проговорила Роза. – Не волнуйся, Мисси, я тебя тоже никогда не забуду; мы ведь настоящие друзья.

Махнув на прощание рукой, Роза вышла в коридор, быстро сбежала по лестнице и, презрительно фыркнув в сторону заносчивого швейцара, проскользнула на улицу.

 

ГЛАВА 28

Эдди Арнхальдт сидел в четвертом ряду партера. Его кресло располагалось у самого прохода, и с этого места сцена Новоамстердамского театра была как на ладони. Арнхальдта тяготил комический номер Фэнни Брайс, с трудом он сдерживал зевоту во время выступления Габи Дели. Не для этого пришел он в Новоамстердамский театр Зигфельда, не для этого прилетел в Нью-Йорк. Ему была нужда одна-единственная артистка – Верити Байрон.

Во время антракта барон, нервно пожевывая кончик сделанной специально по его заказу турецкой сигареты, прошелся по фойе, бросая алчные взгляды на женщин, потягивающих апельсиновый сок через соломинки. Эдди был не в восторге от американок – слишком тощие, слишком плоскогрудые, то ли дело немки. Никто из этих великосветских дам, вальяжно расхаживающих по фойе, даже отдаленно не напоминал Эдди его мать, а именно она всегда была для него идеалом женской красоты. Даже в преклонном возрасте она сохранила особую стать. Но самым главным качеством матери Эдди Арнхальдта была ее сила. Эдди, как, впрочем, и всем остальным мужчинам из рода Арнхальдтов, нравились именно сильные женщины – такие, которые могли бы удовлетворить их ненасытные сексуальные аппетиты. А о сексуальных аппетитах Эдди слышала вся Европа…

Как только звонок оповестил зрителей о начале второго действия, Эдди выплюнул недокуренную сигарету в пепельницу и направился в зал. Он с нетерпением ждал появления на подмостках этой девицы – Верити Байрон. Когда волшебная раковина раскрылась, барон достал свой театральный бинокль и стал внимательно рассматривать новоявленную звезду Бродвея. С первого же взгляда Эдди понял, что она не состоит в кровном родстве с Ивановыми – у нее был совершенно иной тип лица. Более того, Верити Байрон была не в его вкусе – слишком худая, слишком субтильная… Но Эдди был готов пожертвовать своими вкусами – интересы дела Арнхальдтов были для него важнее всего. К тому же, перспектива обольстить «несравненную мисс Верити» представлялась ему весьма заманчивой.

Когда занавес опустился, Эдди поспешно покинул здание театра и свернул за угол, к служебному входу. При виде длиннющей очереди поклонников, барон состроил презрительную гримасу и, резко развернувшись, пошел к своему «мерседесу» – барон Эдмунд Арнхальдт не привык стоять в очередях, он знал, что существуют другие способы заполучить красотку Верити.

Обернувшись к Арнхальдту, шофер учтиво спросил, куда везти.

– Сначала в цветочный магазин, – сухо ответил Эдди. – Это неподалеку.

Забежав на пять минут в магазин, Эдди оставил заказ, после чего велел шоферу отвезти его в отель. Арнхальдт выполнил деловую программу на этот вечер – теперь можно было и отдохнуть. Поманив пальцем дежурного по этажу, барон сунул ему в руку сто долларов и шепнул пару слов на ухо. Дежурный с понимающим видом кивнул. Криво ухмыльнувшись, барон отправился к себе в номер – на эту ночь ему была обеспечена красотка в его вкусе. Теперь пора было подумать и о еде: набрав номер рум-сервиса, Эдди заказал ужин – черную икру и недожаренный ростбиф. Во Франции такой ростбиф называли «синим»… Эдди предпочитал недожаренное мясо и необузданных женщин.

Став звездой, Мисси получила право на собственную артистическую уборную. Каждый вечер рассыльные приносили в нее огромные букеты цветов от поклонников. Часто к букетам прилагались записочки, в которых поклонники приглашали Мисси отужинать или отобедать с ними в таком-то ресторане. Некоторые воздыхатели присылали и «скромные» подарочки – бриллиантовое кольцо, изящный браслет с драгоценными камнями, украшенную сапфирами и бриллиантами заколку в форме подковы. Мисси никогда не отказывалась от цветов, но все подарки отсылала обратно; ни разу не согласилась она пойти в ресторан с мужчиной, которому не была заранее представлена.

Мисси строго придерживалась этих правил: она не упускала случая, чтобы напомнить окружающим, что поступила в труппу Зигфельда для того, чтобы честно зарабатывать на жизнь – она не могла позволить себе даже дать повод думать, что ее можно купить за бриллиантовое колечко. Другие девушки из труппы смеялись над Мисси: получать подарки от воздыхателей входило в правила игры, говорили они. Но Мисси твердо решила не принимать эти правила.

К тому же, у нее просто не было времени гулять по ресторанам: она брала уроки танцев, занималась с вокалистом. По замыслу Зигфельда, в следующем спектакле она должна была спеть песенку, специально для нее написанную Джеромом Керном, и исполнить – в сопровождении мужской труппы кордебалета – небольшой танцевальный номер. В дальнейшем Зигфельд собирался поручить ей даже несколько реплик в маленьком скетче.

С радостной улыбкой Мисси осмотрела гору трофеев, лежавших на туалетном столике, и стала снимать с лица грим. У нее были все основания радоваться жизни. Азали нравилось ходить в школу, учителя неоднократно обращали внимание Мисси на то, что девочка очень невнимательна, рассеянна, не может выучить самый простой урок.

– Не волнуйтесь, – успокаивала она учителей. – Азали просто любит помечтать. Знаете, иногда она настолько погружается в себя, что забывает обо всем на свете.

Но больше всего поразила девочка учителей во время одного из уроков танцев, или, как предпочитали говорить в школе Бидл, «мимики и движения». В этот день за роялем сидела сама мисс Бидл: она играла красивую классическую мелодию, а девочки – в балетных пачках и воздушных накидках – должны были по очереди выходить в центр зала и импровизировать. Когда настала очередь Азали, она несколько мгновений стояла молча, а потом, воздев руки высоко над головой, выгнулась дугой и сделала удивительно изящный балетный прыжок. Движения девочки были столь грациозны, что даже не склонная к эмоциям мисс Бидл пришла в восторг и сказала, что Азали просто необходимо серьезно заняться балетом.

После этого случая два раза в неделю Азали ходила заниматься танцами к пожилой бродвейской танцовщице. Уроки эти проходили в небольшой холодной студии на Сорок Второй стрит. В течение первого часа Азали под неусыпным наблюдением Доры Дивайн, так звали учительницу, делала упражнения у станка, после небольшого перерыва она меняла розовые балетные пуанты на серебряные туфельки на высоком каблуке и отбивала ритм в течение еще одного часа. Когда время урока истекало, возбужденная Азали возвращалась домой и долго еще продолжала повторять балетные па на мраморном полу столовой.

В уборную зашла костюмерша.

– Еще одна записка, мисс Верити, – проговорила она. – И цветок… Наверное, этот парнишка совсем бедный, раз не смог наскрести денег даже на букетик.

Верити взяла цветок и послание. В конверте лежала визитная карточка, на которой готическим шрифтом было написано: «Барон Эдмунд Арнхальдт». Визитная карточка и одна-единственная кремовая роза. Ни слова больше. Улыбнувшись, Мисси поставила цветок в большую хрустальную вазу, в которой красовалось уже не менее полутора десятков роз.

На следующий вечер барон снова прислал визитную карточку и одну розу, но на этот раз цветок был сделан из чистого серебра. Он был столь прекрасен, что Мисси поставила его в отдельную серебряную вазу.

Еще через день Арнхальдт подарил ей розу из червонного золота. А потом – цветок из платины, каждый лепесток которого был усыпан розовыми бриллиантами. На этот раз на визитной карточке было написано:

«Не согласитесь ли отужинать со мною сегодня вечером? Ваш покорный слуга».

Мисси не знала, как быть. Первым желанием было принять предложение барона. Но потом она подумала, что, согласившись пойти в ресторан с этим человеком, она грубейшим образом нарушит правила, ею установленные. Более того, она не имела ни малейшего представления, кто такой этот Арнхальдт. Сколько ему лет? Как он выглядит? А вдруг это девяностолетний старик, не умеющий даже по-английски грамотно говорить? Она подошла к двери соседней уборной и поделилась сомнениями со своей приятельницей – артисткой по имени Дженни.

– Арнхальдт! – воскликнула Дженни. – Эдди Арнхальдт! Да ты сама не понимаешь, какое счастье тебе свалилось на голову! Этот человек так богат. Если бы ему захотелось, он мог бы купить все театры на Бродвее без малейшего ущерба для своего состояния! Да что там Бродвей – он мог бы приобрести все магазины фирмы «Картье». У него несколько замков, штук десять яхт… И самое главное – это настоящий красавец! Видишь ли, Верити, когда основной источник доходов – сталелитейная промышленность, это кое о чем говорит. Эдди Арнхальдт– крупнейший индустриальный барон Западной Европы.

Дженни глубоко вздохнула и произнесла:

– Если хочешь моего совета, то знай: тебе просто необходимо встретиться с ним. Если откажешься – будешь последней идиоткой! В конце концов, ты ему ничего не должна. Не понравится – сделаешь дяде ручкой.

Глаза Мисси загорелись: ей стало очень интересно посмотреть на этого красавца-барона.

– Что ж, – улыбнулась она. – Может, и впрямь стоит посмотреть?

– Ну вот, совсем другое дело! – рассмеялась Дженни. Когда Мисси вышла из ее уборной, она крикнула ей вдогонку: – Да, совсем забыла тебе сказать, у этого барона репутация ловеласа.

Под звонкий хохот Дженни Мисси дошла до своей уборной – она твердо решила принять предложение барона.

Длинный черный «Мерседес-Бенц» стоял прямо напротив входа в театр. Шофер в мундире с блестящими пуговицами учтиво поклонился Мисси и, снимая фуражку, произнес:

– Простите, мисс, вы – Верити Байрон? Барон ждет вас в «Ректоре», мэм. Барон просил передать, что он подвернул ногу – ему больно ходить… Именно поэтому он не смог приехать за вами лично. Барон надеется, что вы его простите.

Шофер твердил свой монолог, как попугай. Усаживаясь на заднее сиденье, Мисси подумала, что этот барон Арнхальдт окончательно заинтриговал ее.

Ресторан «Ректор» был расположен между Сорок Третьей и Сорок Четвертой улицами. В его отделанном зеленым плюшем и золотом вестибюле толпились люди, тщетно ожидавшие свободных мест. Зал на первом этаже был полон. Сидевший в углу возле высокого, до самого потолка, Зеркала, Зигфельд увидел, как в сопровождении метрдотеля Верити Байрон поднялась по винтовой лестнице на второй этаж – он знал, что там располагался второй зал, а также частные кабинеты. Зигфельда удивило, что Верити пришла в ресторан одна; он подозвал официанта и попросил выяснить, кто назначил ей свидание. Через несколько минут официант возвратился и шепнул Флоренцу на ухо имя Эдди Арнхальдта—Зигфельд нахмурился, написал на салфетке записку и попросил немедленно передать ее мисс Верити.

Эдди Арнхальдт сидел возле окна и смотрел на поток машин, двигавшийся по Сорок Третьей стрит. Дверь кабинета открылась – на пороге стояла Верити. Барон внимательно посмотрел на нее: да, конечно, он предпочитал более полненьких, но эти глаза, эти шелковистые волосы. Что ж, можно для разнообразия заняться и этой крошкой. Впрочем, будь перед ним самая безобразная женщина Нью-Йорка, он все равно не оставил бы ее в покое – ведь ради обладания раджастанскими копями Эдди был готов на все.

– Еще раз приношу свои извинения за то, что не смог приехать за вами к театру, – проговорил барон. Он с трудом поднялся со стула и, опираясь на эбонитовую трость, подошел к Верити. – Прошу вас, мисс Байрон, проходите.

Едва Мисси переступила через порог кабинета, официант закрыл за ней дверь. Теперь она осталась наедине с этим человеком, который заставил ее отступить от своих правил. Глядя на Эдди из-под прикрытых ресниц, Мисси пыталась понять, что это за человек.

Он был красив, самоуверен, белокурые волосы зачесаны назад. Их взгляды встретились. Мисси поняла, что не может выдержать этого цепкого взгляда, и инстинктивно отступила к двери.

– Простите, – воскликнула она, – но я… я не думала, что мы будем здесь совсем одни… Я… я не могу… Это не в моих правилах…

Арнхальдт улыбнулся.

– Вы напрасно испугались, мисс Байрон. Ужинать мы с вами будем не здесь. Я заказал столик в соседнем зале. Просто мне показалось, что отдельный кабинет – подходящее место для знакомства. Мы ведь с вами видимся впервые в жизни. Вдруг я вам не понравлюсь, и вы откажетесь ужинать со мной? Согласитесь, что устроить такую сцену в большом зале, при десятках свидетелей, было бы не совсем удобно.

Мисси облегченно вздохнула. Наверное, она и впрямь напрасно испугалась. Арнхальдт производил впечатление хорошо воспитанного человека – едва ли он осмелится нескромно повести себя с девушкой.

– Ну что вы, барон, – улыбнулась Мисси. – Я вовсе не собираюсь от вас убегать.

Эдди взял ее под руку.

– В таком случае, мисс Верити, самое время пройти к нашему столику.

Они прошли в просторный зал, освещенный огромными хрустальными светильниками. Барон сильно припадал на одну ногу. Заметив это, один из официантов помог ему сесть.

– Спасибо, спасибо, – проговорил Арнхальдт. Потом, обернувшись к Мисси, он добавил: – Ничего страшного: вчера я играл в поло и подвернул ногу… Пустяки – растяжение связок. Видите ли, мисс Байрон, лошадка оказалась строптивой… – Он улыбнулся. – Конечно, я с ней справился, но, увы, победа стоила мне подвернутой ноги.

Мисси поняла, что с каждой минутой Эдди Арнхальдт нравится ей все больше и больше: с каким презрением относился он к боли, как уверенно давал указания суетившимся вокруг их столика официантам.

– Я взял на себя смелость выбрать блюда, мисс Байрон, – сказал Арнхальдт. – Я предпочитаю делать заказ заранее: у официантов есть время перелить вино из бутылок в графины. Признаюсь вам, мисс Байрон: я хорошо разбираюсь в винах. У меня дома, в Хаус-Арнхальдте, хранится в погребах двенадцать тысяч бутылок отборных вин. Надеюсь, вы тоже любите хорошие вина, мисс Байрон? Сегодня нам предстоит отведать божественные напитки.

Мисси сидела, опустив глаза – она не знала, что ответить.

– Быть может, вас смущает сухой закон? – спросил Арнхальдт. – Полноте, мисс Байрон, насколько мне известно, за последние месяцы в Америке никто не стал пить меньше. Может быть, вы со мной не согласитесь, но, по-моему, если человек поставил себе цель спиться и закончить жизнь под забором, никакие законы не в силах помешать ему. А препятствовать настоящим ценителям наслаждаться тонким ароматом божественного нектара– просто грех.

К столику подошел официант и, дождавшись, пока Арнхальдт окончит свой монолог, произнес:

– Записка для вас, мисс Верити.

Мисси быстро развернула послание, пробежала его глазами и с удивлением посмотрела на Арнхальдта.

– Что-нибудь случилось? – с некоторой тревогой в голосе спросил Эдди.

– Нет, нет, – проговорила Мисси. – Просто меня заметил мистер Зигфельд и решил меня поприветствовать.

Конечно, она солгала: на салфетке рукой Зигфельда было написано: «Верити, будь осторожна!». Но разве могла она рассказать об этом Арнхальдту? К тому же, смысл записки был ей неясен. Она ума не могла приложить, что же имеет в виду Зигфельд.

Барон наклонился к Мисси и сказал:

– Должен признаться вам, мисс Байрон, что с тех пор, как я впервые увидел вас на сцене Новоамстердамского театра четыре дня назад, я просто не могу думать ни о ком другом. Со мной такое впервые. Я ведь деловой человек, и в Нью-Йорк-то я приехал по делам. Но вы… вы заставили меня забыть обо всем на свете. Извините меня за излишнюю откровенность, но, находясь рядом с вами, я просто не могу лгать и притворяться. Я знал многих женщин, но ни к одной из них я не испытывал таких чувств, как к вам. Поверьте, я не лгу.

Мисси прикусила губу и опустила глаза. Ни разу в жизни она не слышала от мужчины таких слов и просто не знала, как реагировать. Щеки ее залились краской. А вдруг этот человек лжет? Ведь наверное, все пылкие ромео из числа поклонников бродвейских звезд осыпали своих избранниц такими же признаниями.

– Благодарю вас, барон, – проговорила она, не отрывая взгляда от скатерти. – Мне очень лестно услышать такие слова.

– Ах, мисс Байрон, – рассмеялся Арнхальдт. – Вам, право, не за что меня благодарить, я ведь сказал вам сущую правду.

Четверо официантов расставили на столе серебряные тарелки, а пятый принес хрустальный графин с вином и наполнил бокалы барона и Мисси.

– Отведайте этот божественный напиток, – проговорил Эдди, отпивая вино. – Клянусь, даже боги-олимпийцы не пили ничего лучшего.

Мисси последовала совету барона – никогда еще не доводилось ей пить такого замечательного вина. Впрочем, нечто похожее подавали на званых обедах у Ивановых, но это было так давно, что Мисси совсем забыла вкус тех вин.

Во время еды Эдмунд рассказывал Мисси о себе и о своих предках: как его дед сколотил огромное состояние, как погиб его отец—он был пассажиром «Титаника». Сам Эдди в возрасте двадцати трех лет женился, но спустя три года после свадьбы его супруга погибла во время кораблекрушения у берегов Далмации.

– Как видите, мою семью просто преследует злой рок, – сказал он, глядя Мисси в глаза. – Но я не отчаиваюсь; главное, у меня есть сын. Его имя Оги – Огастус. Сейчас ему четырнадцать. Мальчик учится в закрытом пансионе. Уже сейчас видно, что он – настоящий Арнхальдт.

Барон отпил еще один глоток и, сдержанно улыбнувшись, проговорил:

– Кажется, я увлекся рассказами о себе, мисс Верити. Может быть, и вы поведаете мне свою историю? Откуда вы родом? Как оказались в Нью-Йорке?

– Право, барон, в моей истории нет ничего интересного, – пробормотала Мисси и в двух словах рассказала об отце, о детстве, проведенном в Оксфорде. Заметив, что Арнхальдт смотрит на нее с нескрываемым удивлением, она сказала: – Должно быть, вам интересно, каким образом оказалась на подмостках театра Зигфельда? Я… мы… мы с отцом отправились путешествовать, и он скоропостижно скончался. Я осталась без средств к существованию, начала искать работу. Видите ли, барон, мне нужно было как-то прокормить себя и младшую сестричку.

– У вас есть сестра?

– Да, ее зовут Азали. Девочке уже шесть лет, она ходит в школу Бидл.

Эдди кивнул головой:

– А что, она так же прекрасна, как вы, мисс Байрон? Мисси рассмеялась.

– Все задают мне этот вопрос. И всем я отвечаю «нет». Азали во много раз красивее меня. Это просто ангел во плоти: белокурые волосы, глаза цвета анютиных глазок. Это самый красивый ребенок на свете.

– Как вы ее любите! – заметил Арнхальдт.

– Кроме Азали у меня никого не осталось, – спокойным голосом проговорила Мисси.

– Мне бы очень хотелось посмотреть на нее, – сказал Арнхальдт. – Моя яхта «Фердинанд А.» стоит на якоре в устье Гудзона… Приглашаю вас и Азали провести со мной ближайшее воскресенье. Мы совершим увлекательную морскую прогулку вдоль атлантического побережья, пообедаем прямо на борту. – Эдди снова склонился к Мисси и, глядя на нее своими холодными голубыми глазами, произнес: – Прошу вас, мисс Верити, скажите «да».

Глаза Арнхальдта обладали удивительной притягательной силой. Мисси хотелось, позабыв о всяких предосторожностях, довериться этому человеку.

Она больно ущипнула себя за руку под столом и попыталась взглянуть на вещи трезво. Да, Эдди был красив, он обладал огромной силой воли, но было в нем и что-то отталкивающее. С каким высокомерием обращался он с теми, кого считал ниже себя – разговаривая с официантами, он даже не смотрел в их сторону! Впрочем, наверное, так было принято в их доме, в их семье. Могла ли она столь строго судить человека, принадлежавшего к одной из самых богатых семей Германии?

Впрочем, князь Михаил Иванов тоже был одним из самых богатых людей своей страны, но ни разу не видела Мисси, чтобы он грубо обращался со своими слугами – напротив, он всегда старался разговаривать с ними на равных.

Эдди молча сидел напротив Мисси, в его глазах стоял немой вопрос; она поняла, что не может отказать этому человеку.

– Я согласна, барон, – тихо прошептала она, уговаривая себя, что делает это лишь ради Азали – ведь девочке должна так понравиться морская прогулка. Когда, закончив ужин, они поднимались из-за стола, на пол упала записка Зигфельда – Мисси и думать забыла о его предостережении.

Мисси и Арнхальдт направились к выходу—десятки посетителей провожали их взглядами до самых дверей.

Когда «мерседес» затормозил возле дома Мисси, Эдди осторожно притронулся к ее руке.

– Итак, до воскресенья? – спросил он, касаясь ее пальцев губами.

Проснувшись на следующее утро, Мисси сначала не могла понять, где она находится: вся ее спальня была заставлена вазами с великолепными чайными розами на высоких стеблях. У бедной Бэлы Брэдфорд была аллергия на пыльцу – потирая покрасневшие глаза, она проговорила:

– Боже мой! Мне уже давно не было так плохо… Но скажу вам честно и откровенно: кто бы ни был этот ваш поклонник, он вас действительно любит…

В воскресенье, ровно в десять утра, к дому Мисси подъехал «мерседес» – он отвез Мисси и Азали к набережной Гудзона, возле которой стояла красавица-яхта. При виде высоких мачт, белоснежных парусов, натертых до блеска палуб из тикового дерева и блестящих медных перил Азали стала прыгать от восторга. На палубе их встречали капитан судна и весь экипаж – двадцать бравых матросов. В кают-компании, заставленной дивными чайными розами, Мисси и Азали ждал сам Эдди Арнхальдт.

При виде этих восхитительных цветов Мисси радостно рассмеялась.

– Где вам удалось раздобыть столько роз?! – спросила она. – Ни в одном магазине Манхэттена не найти такого количества.

– Эти розы были доставлены в Нью-Йорк поездом из Вашингтона, – отвечал Эдди. – Специально для вас, мисс Верити.

– Ах, матушка! – воскликнула Азали, вбегая в кают-компанию, – какая красота! – При виде барона девочка остановилась как вкопанная.

– Это моя сестра, Азали, – представила Мисси девочку. – Поздоровайся с бароном Арнхальдтом, Азали.

– Здравствуйте, – застенчиво произнесла Азали. – Большое спасибо за приглашение. Скажите, а мы скоро отправимся в плавание?

– Как только вы прикажете, юная леди, – ответил Арнхальдт, присев на корточки перед Азали. – Вам стоит лишь отдать приказание капитану – и мы немедленно снимемся с якоря.

– Так давайте отправимся прямо сейчас! – воскликнула девочка.

Арнхальдт вышел из кают-компании, и уже через минуту послышался грохот якорной цепи, скрип лебедок, свистки боцмана – яхта медленно отплыла от берега и направилась вниз по Гудзону в Атлантический океан.

Свежий морской ветерок ласкал лица путешественниц, и Мисси, растянувшись в удобном шезлонге, позволила себе расслабиться. Она лежала, закрыв глаза, и вспоминала о своих друзьях. Интересно, что сказал бы О'Хара, узнай он, что девушка его мечты совершает морскую прогулку в обществе знаменитого немецкого миллионера? А может, он уже забыл о ней? Ведь у него сейчас так много дел. К тому же, Шемас не знал, что она ушла от мадам Элизы. Слава Богу, что он не бывает на Бродвее! – подумала Мисси. – Иначе ему бы стало все известно.

Потом она подумала о Зеве. Интересно, куда же он уехал? Ей так не хватало этого доброго, застенчивого человека, этих встреч в украинском кафе.

Из всех старых приятелей у нее оставалась одна Роза Перельман, и Мисси не терпелось как можно скорее рассказать ей о бароне Эдди Арнхальдте – ведь она ни разу не встречала таких красивых, таких обаятельных мужчин.

Теплый летний день пронесся, как сон. Барон почти все время был рядом с Азали, объясняя ей устройство различных корабельных машин – он обращался с шестилетней девочкой, совсем как со взрослой… Когда Эдди заметил, что Азали утомилась от диковинных названий бесчисленных парусов, он отвел ее к установленной на корме мощной подзорной трубе. Прильнув к окуляру, девочка внимательно рассматривала разбросанные вдоль берега поселки и города.

Солнце клонилось к закату. Яхта «Фердинанд А.» развернулась и взяла курс на Нью-Йорк. Мисси стояла, опершись на перила, и смотрела на бескрайнюю гладь океана. Обернувшись, она увидела Арнхальдта.

– Я никогда не забуду тот день, когда впервые увидел вас, Верити, – произнес барон. – Но сегодня я увидел вас и с другой стороны. Поверьте, мне давно не было так хорошо.

Ей захотелось, чтобы Эдди взял ее за руку, обнял, поцеловал, но этого не произошло. Когда, проводив их до дома, Арнхальдт попрощался и уехал к себе, Мисси поняла, что он ни словом не обмолвился об их следующей встрече.

На следующий день Зигфельд встретил Верити расспросами об Арнхальдте, и она с воодушевлением стала рассказывать ему о том, как все было замечательно.

Заметив, что Зигфельд смотрит на нее с тревогой, Мисси воскликнула:

– Прошу вас, мистер Зигфельд, не волнуйтесь, Эдди порядочный человек. Ведь он даже пригласил меня на яхту вместе с Азали.

Флоренц покачал головой.

– Дело ваше, Верити, но советую вам быть поосторожнее, Арнхальдт – опасный человек.

Эдди не давал о себе знать ни в понедельник, ни во вторник. Когда наконец в среду ей принесли записку, в которой барон приглашал Мисси отобедать с ним, она была вне себя от счастья. Барон писал, что пришлет за ней машину, а сам будет, как и в прошлый раз, ждать ее в ресторане «Ректор».

В этот вечер Верити надела свой любимый наряд – платье из красной тафты, шелковые чулки телесного цвета и туфельки на высоких каблучках. Она аккуратно расчесала волосы, накрасила губы «Фиалкой Элизы» и надушилась любимыми духами мадам. Последний раз посмотревшись в зеркало перед выходом, Мисси подумала, что впервые в жизни принарядилась для того, чтобы понравиться мужчине.

Летящей походкой поднялась она по ступеням винтовой лестницы на второй этаж ресторана. Когда Эдди предложил ей остаться в отдельном кабинете, она не стала возражать.

Эдди окинул ее сладострастным взглядом: какой лакомый кусочек, подумал он. Конечно, у нее было слишком мало сил, чтобы полностью удовлетворить его аппетиты, но ведь он и не собирался ограничивать себя этой девушкой.

– Ах, Верити, – проговорил он, лучезарно улыбаясь, – сегодня вы просто неотразимы.

Мисси застенчиво улыбнулась, нервно поглядывая на столик, накрытый на двоих.

– Надеюсь, вы не станете возражать? – проговорил Арнхальдт. – Сегодня мне необходимо побыть с вами наедине. Молю вас, не отказывайте мне в этой маленькой просьбе. Мне очень надо поговорить с вами. Без свидетелей.

Казалось, этот холодный взгляд загипнотизировал Мисси. Рассудок подсказывал, что она должна отказаться, но ноги сами сделали шаг в сторону барона. Эдди учтиво пододвинул ей стул.

Достав из серебряного ведерка со льдом бутылку шампанского, Эдди наполнил оба бокала и произнес тост:

– За ваши прекрасные глаза! – Галантно щелкнув каблуками, он пригубил искристое вино…

Поставив бокал, барон протянул Мисси небольшой сверток.

– Это вам, Верити, – проговорил он. – Прошу вас, откройте поскорее.

Сгорая от любопытства, Мисси развязала атласную ленту и развернула оберточную бумагу – в ее руках оказалась маленькая изящная шкатулка. Девушка нажала серебряную кнопку запора – крышка плавно поднялась вверх, и ее взору предстали дивные украшения: колье с бриллиантами и рубинами, выполненные в таком же стиле серьги и два браслета.

– Это наши фамильные драгоценности, – спокойным тоном произнес Эдди. – Я преподношу их вам, Верити, потому, что хочу видеть вас своей женой.

От неожиданности Мисси на какое-то время лишилась дара речи. Наконец она совладала с собой и проговорила:

– Простите, барон, но мы почти не знаем друг друга. Мы встречались всего два раза.

– Разве это так важно? – улыбнулся барон. – Разве близость определяется количеством часов, проведенных вместе? Мне уже тридцать восемь лет, Верити. Я влюблялся много раз, я знал многих женщин. Поверьте, я знаю, что такое настоящая любовь. Когда чувствуешь, что сражен ударом молнии, незачем еще ждать чего-то.

– Но… – пыталась было возразить Мисси. Решительным движением Арнхальдт приложил к ее губам ладонь.

– Я не привык к отказам, Верити, – отчеканил он. – Иди ко мне, дорогая… Ближе… ближе.

Не в силах сопротивляться, Мисси сделала шаг навстречу барону.

– Еще ближе, – скомандовал Эдди.

Она подчинилась – Арнхальдт крепко обнял ее за плечи и впился в ее губы жадным поцелуем. К своему удивлению, Мисси не почувствовала страха – ей не хотелось бежать, вырываться, звать на помощь. Объятия Арнхальдта были ей приятны.

– А теперь, – сказал он, отрываясь от ее губ, – теперь попробуй сказать, что я тебе противен, что ты не хочешь иметь со мной дело. Итак, Верити Байрон, я в последний раз спрашиваю тебя: согласна ли ты стать моей женой?

– Согласна, – прошептала Мисси, опуская голову на плечо барону. – Я согласна, Эдди.

 

ГЛАВА 29

Голливуд

Зев сидел на веранде отеля «Голливуд» и смотрел вдаль. Несмотря на ранний час – было всего девять утра—стояла невыносимая жара. Зев лениво обмахивался вчерашним номером «Сан-Франциско Экземинар». На фоне ярко-синего неба далекие силуэты гор казались отсюда фанерными декорациями. Прямо под верандой отеля раскинулся Голливуд: несколько пыльных улочек, жалкие домишки – типичный провинциальный городишко дикого Запада. Изредка по центральной улице проезжал какой-нибудь драндулет, носились по дворам стайки мальчишек, игравших в ковбоев и индейцев. В каких-нибудь пятистах ярдах от отеля начиналась апельсиновая роща – она находилась уже за чертой «города».

«Боже мой! – подумал Зев. – Я ехал в славную столицу кинобизнеса, а попал в какую-то деревню!»

Зев взглянул на часы: ровно в десять у него была назначена встреча с мистером Мелом Шредером – надо было обсудить кое-какие вопросы, связанные с вложением его денег в новую кинокомпанию Шредера. Отхлебнув апельсинового сока, Зев развернул газету и пробежал глазами заголовки и фотографии, опубликованные на первой полосе. Вдруг он увидел знакомое лицо.

«Верити Байрон выходит замуж за короля оружия» – гласил заголовок. На фотографии была запечатлена Мисси– такая же юная и прекрасная, как всегда. Рядом с ней стоял высокий хмурый господин средних лет – типичный пруссак.

Заметка сообщала: «Вчера состоялось бракосочетание знаменитой звезды бродвейских шоу, бывшей манекенщицы Верити Байрон, первым же своим выступлением на подмостках театра Зигфельда вызвавшей настоящую сенсацию, и магната сталелитейной и военной промышленности Германии мультимиллионера барона Эдмунда Арнхальдта.

Церемония бракосочетания, на которой присутствовали лишь самые близкие друзья новобрачных, состоялась в Беркли-Крест – имении супругов Зигфельдов на Лонг-Айленде.

Мисс Байрон была неотразима в своем кремовом подвенечном платье из креп-жоржета, сшитом специально по этому поводу самой мадам Элизой. В руках ее был огромный букет великолепных чайных роз. На мисс Байрон было кольцо с бриллиантом весом в семь карат; обручальные кольца Верити и Эдмунда были также украшены бриллиантами. Эскиз украшений был разработан лучшими парижскими ювелирами.

От мисс Байрон ни на шаг не отходила ее шестилетняя сестра Азали; на девочке было платье из розовой тафты, отделанное тончайшими кружевами. В руке она несла букетик фиалок.

Приданое невесты состоит из нарядов, сшитых в салоне ее бывшей работодательницы Элизы (именно благодаря мисс Верити стал моден во всем мире разработанный мадам Элизой фасон туфелек с бантами из атласных лент).

Жених подарил своей избраннице драгоценный ювелирный гарнитур, состоящий из украшенного рубинами и бриллиантами ожерелья, двух браслетов, серег и изящнейшего кольца. Эти украшения достались барону Эдмунду в наследство от его предков.

Невеста преподнесла жениху золотой портсигар, предназначенный специально для длинных турецких сигарет, которые курит Эдмунд. На крышке портсигара бриллиантами выложена монограмма барона.

После завершения церемонии состоялся маленький банкет. Весь дом Зигфельдов был буквально завален чайными розами – говорят, что барон Арнхальдт объездил в поисках такого количества цветов все Восточное Побережье.

В тот же вечер счастливые молодожены отплыли на пароходе Британского Королевского флота «Маджестик» в Европу; Медовый месяц супруги Арнхальдты планируют провести в Париже. Новоиспеченная баронесса приняла решение оставить сцену и полностью посвятить себя домашним заботам в знаменитом замке стальных баронов «Хаус-Арнхальдт», расположенном неподалеку от Дюссельдорфа».

Дрожащими руками Зев отложил газету. Он почувствовал себя брошенным, забытым, никому не нужным…

Значит, напрасно он продал свой ломбард и приехал в эту дыру на краю пустыни! Он опоздал – Мисси выскочила замуж за первого попавшегося миллионера. Теперь ему уже не суждено увидеться с той, о которой он думал целые ночи напролет, кому он открыл душу, кого искренне и преданно любил!

Зев вскочил со стула и стал в гневе расхаживать по веранде. Через несколько минут его пыл охладился; он облокотился на перила и дал себе клятву навсегда забыть эту девушку. Отныне он будет думать только о себе самом. Зев почувствовал прилив честолюбия. Не везет в любви – повезет в бизнесе, подумал он.

До встречи со Шредером оставалось пятнадцать минут. Еще недавно Зев не знал, как вести себя с этим человеком, от которого во многом зависела его судьба, но теперь он твердо знал, что и как сказать. Зев Абрамски добьется успеха в этой жизни. И уж никому не позволит он презирать себя!

Нью-Йорк

О'Хара неспешно прошелся по полутемному ночному клубу. Его вполне устраивало это помещение: не очень большое – следовательно сюда не станут заходить все подряд; но и не очень маленькое – можно будет извлечь из этого местечка неплохие доходы! В углу зала располагалась маленькая сцена для оркестра; в центре находился «танцевальный пятачок» – О'Харе пришла в голову блестящая мысль: надо устроить на этом месте прозрачный пол, а лампы освещения установить снизу. На танцующих это должно обязательно произвести потрясающее впечатление…

О'Хара поднял глаза вверх: с потолка свисали большие шары с зеркальными гранями. «Что ж, это мы, пожалуй, оставим», – подумал Шемас. Зал был разбит на три больших сектора, в каждом из которых стояли столики и стулья. О'Харе, в принципе, понравилась идея дизайнеров. «И это менять не будем, – подумал он. – Вот разве что цвета. Пожалуй, здесь слишком много пестроты. Обыграем черный и белый – на этом фоне будут лучше смотреться яркие платья посетительниц».

О'Хара прикрыл глаза и моментально представил себе, как будет выглядеть клуб после ремонта: мягкие ковры, черные скатерти, серебристые занавески. В этом углу будет играть джаз-банд, а в зале раздаваться хлопки открывающихся бутылок шампанского – тех самых, что по последним данным расходились по двадцать пять долларов за штуку—и веселый смех юных красавиц. Здесь, на этом самом месте, будут кружиться в быстрых танцах молодые пары. Самые богатые люди Нью-Йорка не пожалеют баксов, чтобы стать членами престижного «Королевского клуба О'Хары»…

Увидев счастливую улыбку О'Хары, стоявший возле двери агент по операциям с недвижимостью облегченно вздохнул.

– Я согласен взять в аренду это помещение, – проговорил О'Хара. – Но не по той баснословной цене, которую вы назначили. Слишком далеко от центра. Клубы на Бродвее и то меньше стоят.

О'Хара рассчитал все до мельчайших подробностей. Бутылка шотландского виски будет стоить в его клубе двадцать пять долларов, ржаной водки—десять, стаканчик пива—два бакса… По проходам между столиками будут расхаживать, виляя бедрами, очаровательные девочки, торгующие сигаретами, брелоками, куклами, бутоньерками и прочими безделушками. Пусть только хоть один из кавалеров откажется купить сувенир для своей девушки. Он уж этому скряге задаст.

– Итак, давайте посмотрим на вещи трезво, – продолжил О'Хара. – Я согласен платить вам на двадцать пять процентов меньше.

– Согласен, – кивнул посредник. – Подпишем контракт?

– Одно маленькое уточнение, – подмигнул О'Хара. – Я беру клуб в аренду не на пять, а на десять лет.

Посредник с недоумением уставился на Шемаса.

– То есть как на десять, мистер О'Хара?! Мы так не договаривались…

– Не хотите – как хотите! – отрезал О'Хара, пожимая плечами.

– Ладно, ладно, – согласился посредник. – На десять так на десять. Придется внести некоторые изменения в контракт. Завтра все будет готово.

– Ну что ж, – улыбнулся О'Хара. – В таком случае, до завтра.

Они вышли на улицу и расстались: посредник ушел, а Шемас остался стоять напротив входа в клуб. Он явственно представлял себе, как через несколько дней на этом фасаде появятся огромные ярко-зеленые буквы: «КОРОЛЕВСКИЙ КЛУБ О'ХАРЫ». С радостной улыбкой Шемае прошелся взад-вперед по тротуару: наконец-то он станет настоящим боссом! Хватит, он достаточно поработал на братьев Ориконне. Он рисковал, проворачивая все дела, а эти итальяшки набивали себе карманы. Но работа на братьев имела и свои плюсы. Теперь Шемас знал изнанку большого бизнеса как свои пять пальцев. Пошел на пользу и опыт содержания салуна – только на этот раз Шемас О'Хара собирался по-настоящему разбогатеть.

О'Хара остановил такси и попросил шофера отвезти его на Шестую авеню. Шемасу хотелось немного расслабиться– пообедать в приличном кафе, а заодно навестить Мисси. Он не виделся с ней месяца два – слишком много было неотложных дел. Челночные рейсы в Чикаго, работа на братьев Ориконне. Впрочем, и у нее, судя по всему, работы хватало: она ведь говорила, что мадам Элиза держит своих манекенщиц в черном теле. Конечно, Шемас скучал по Мисси, но ведь он же обещал ей подождать годик. Ничего страшного, успокаивал себя О'Хара, что такое год – каких-то двенадцать месяцев, сущие пустяки… Этого срока ему как раз хватит, чтобы стать богатым, а возможно, и знаменитым человеком. Тогда она не сможет отказать ему и станет его женой. У владельца «Королевского клуба» должна быть своя «королева»!

Зайдя в кафе, О'Хара заказал пастрому и бутылку тоника. Дожидаясь заказа, Шемас вынул из кармана блокнот и начал расчеты. Потом его взгляд остановился на лежавшей на столе газете. Вообще-то О'Хара не читал газет – у него просто не было на это времени. Но на этот раз – благо делать все равно было нечего – он просмотрел номер от корки до корки. Вдруг он заметил фотографию Мисси. Не веря своим глазам, он внимательно прочитал статью.

– Что же это все значит?! – воскликнул он и одним махом смел со стола стакан и тарелки. Швырнув растерянному официанту два доллара, он выбежал из кафе и, поймав такси, поехал к Мисси домой.

– Она здесь больше не живет, сэр, – сообщил ему консьерж. – Мисс Верити, ее маленькая сестричка и няня уехали в Германию. Мисс Верити вышла замуж за миллионера. Так у них принято, у артисток бродвейских шоу, – добавил он, криво улыбаясь.

О'Хара не поверил свои ушам. Как так? Мисси О'Брайен, девушка его мечты, образец целомудрия и чистоты– артистка шоу? А он об этом даже не слышал! Сжав кулаки, Шемас побрел к Новоамстердамскому театру. Двое рабочих, стоя на высокой раздвижной лестнице, снимали с фасада афишу с именем Верити Байрон. Ее портрет все еще висел над самым входом.

О'Хара ничего не понимал: как же так? Ведь Мисси обещала ему подождать год! Как же посмела она нарушить слово?! Он, Шемас О'Хара, оказался в дураках! Любимая девушка сначала подалась в артистки, а потом—сбежала с каким-то заезжим миллионером! По щекам О'Хары покатились крупные слезы. О, если бы она оказалась сейчас тут, на Бродвее, он своими руками задушил бы коварную изменницу. А потом… потом и сам расстался бы с жизнью.

Эдди забронировал две каюты на борту «Маджестика»: одну для себя и Мисси, другую—для Азали и ее няни Бэлы. Эдди имел все основания быть довольным своей женой—когда они поднимались по трапу на борт парохода, она выглядела как настоящая светская дама; элегантное фиолетовое пальто с собольим воротником – последняя модель Элизы – подчеркивало изящество ее фигуры… Стюард провел их в каюты, и Мисси радостно воскликнула:

– Как здесь хорошо, Эдди. Неужели все эти апартаменты наши? Ты только посмотри: гостиная, две спальни, два будуара, две ванных…

Как маленький ребенок, Мисси бегала из помещения в помещение – барон с интересом наблюдал за ней. Он с нетерпением ожидал наступления ночи—их первой брачной ночи. Арнхальдт посмотрел на часы: пароход отчаливал ровно в шесть… Сколько же еще ждать? Ведь надо дождаться выхода в открытое море… потом подадут ужин, и лишь после этого они останутся наедине… С трудом сдерживая свою похоть, барон отошел к иллюминатору.

В дверь постучали.

– Да-да, – сказал Эдди, и в ту же секунду дверь распахнулась настежь, и в каюту вбежала Азали в сопровождении Бэлы.

– Вы представить себе не можете, как здесь здорово! – воскликнула девочка, бросаясь Мисси на шею. – Тут на верхней палубе есть специальная площадка для выгула собак! Там даже поставлены столбы, чтобы они могли поднять лапу! А вдоль этих столбов – сточная канавка… Как жалко, что мы не взяли с собой Виктора!

– К сожалению, милая Азали, Виктор слишком стар для морских путешествий, – сказала Мисси. – Думаю, ему будет лучше с Розой. Она не даст нашего пса в обиду. И потом, мы еще обязательно увидим его; Эдди говорит, что у него так много дел в Америке, что он чуть ли не по два раза в месяц совершает трансатлантические рейсы. Он обязательно возьмет нас с собой.

– Правда? – проговорила Азали. – Это очень хорошо, но все равно, матушка, я буду очень скучать по нашему Виктору.

Мисси взяла Азали за руку и обе они вышли на палубу. Несколько буксиров тянули на толстых стальных тросах пароход к выходу из гавани. Наконец «Маджестик» был в открытом море – силуэты Манхэттена стали постепенно отдаляться и, наконец, совсем исчезли за горизонтом.

Прощаясь с Нью-Йорком, Мисси не могла удержаться от воспоминаний: четыре года назад она так же стояла на палубе парохода – куда менее фешенебельного, чем «Маджестик», и, вглядываясь в силуэты огромного города, пыталась угадать, что же готовит ей Новый Свет.

Уезжая из этого города, она оставляла здесь княгиню Софью, похороненную в чужой земле, свою лучшую подругу, ставшую ей за четыре года не менее близкой, чем Азали, двух мужчин, так много сделавших для нее, благодаря которым она нашла в себе силы выжить в этих нечеловеческих условиях.

Но выбор был сделан: она вышла замуж за человека, который поистине свел ее с ума. Но самое главное – Эдди Арнхальдт мог обеспечить достойную жизнь крошке Азали. Мисси надеялась, что покойный князь Михаил Иванов не стал бы ее осуждать за этот выбор. А сама она отлично понимала, что, несмотря на это увлечение Арнхальдтом, она всегда будет по-настоящему любить одного-единственного мужчину – князя Мишу…

Ужин проходил чинно и неспешно: они сидели одни в углу большого обеденного зала – прямо напротив красивой широкой лестницы, по которой в этот зал обычно спускались светские львы и львицы. Они, как правило, останавливались на несколько секунд на верхней ступеньке, давая возможность присутствующим как следует рассмотреть себя.

Поужинав, они вышли на прогулочную палубу. Эдди положил правую руку на плечо жены и, посмотрев украдкой на часы, проговорил:

– Ну как? Пойдем?

Стюардесса уже успела распаковать чемоданы Мисси, а Бэла расставила ее вещи в том порядке, который был заведен в нью-йоркской квартире: на туалетном столике стройными рядами стояли хрустальные флаконы с кремами, духами, туалетной водой, баночки с пудрой, лежали серебряные гребешки. Платья Мисси были аккуратно развешаны в стенных шкафах, на полках лежали фиолетовые коробки со шляпами, обувь стояла на полу под вешалкой.

Роскошное норковое манто—свадебный подарок Элизы – висело в чехле в отдельном шкафу, а чемоданчик с драгоценностями был заперт в сейфе, стоявшем в будуаре.

«Надо же! – подумала Мисси, – я теперь богатая женщина! Могу ни в чем себе не отказывать – прямо как княгиня Аннушка. Получу все, что захочу».

Но в этот момент ей хотелось одного – близости с мужем, который с нетерпением дожидался ее в спальне.

Раздевшись, Мисси отправилась в ванную. Потом она надела белоснежную крепдешиновую ночную рубашку с глубокими вырезами на груди и спине и, присев к зеркалу, стала аккуратно расчесывать свои роскошные волосы. Посмотрев на свое отражение, Мисси осталась довольна: густые каштановые пряди ниспадали на плечи, подчеркивая изящество ее форм…

Потом она накинула элегантный пеньюар, надела атласные тапочки и попрыскалась духами Элизы. Дрожа от волнения, она переступила порог спальни.

Эдди сидел на кровати с газетой в руках, на нем был халат цвета морской волны и синяя шелковая пижама.

Услышав ее шаги, он отложил газету в сторону. На щеках его зарделся легкий румянец.

– Моя дорогая Верити, – спокойным тоном произнес он, – сегодня ты просто восхитительна.

Эдди выключил свет, оставив гореть лишь один ночник возле кровати.

– Иди ко мне, дорогая, – прошептал он, подойдя к Мисси и заключая ее в свои объятия.

От грубых поцелуев Арнхальдта ей стало немного не по себе – это были совсем не те поцелуи, что прежде. Он стал бесцеремонным, требовательным, исчезла куда-то былая ласка.

– Эдди, Эдди! – прошептала она, стараясь освободиться из его объятий, – прошу тебя, подожди немного, дай отдышаться.

Громко расхохотавшись, он взял ее на руки и отнес к кровати. С силой швырнув девушку на подушки, барон сорвал с нее пеньюар и прижался лицом к ее нежной груди. Мисси бил озноб: она впервые была с мужчиной и не знала, что делать дальше…

– Эдди, милый, – прошептала она, гладя его по голове. – Расскажи… нет, покажи мне все… Я ведь ничего не умею…

– Снимай ночную рубашку! – приказал барон, поднимаясь во весь рост и развязывая пояс своего халата.

Краснея от стыда, она выполнила этот приказ. Обнаженная, она сидела на краешке кровати, застенчиво прикрыв руками лоно.

– Вот так-то лучше! – прорычал Арнхальдт, опрокидывая ее на постель.

Он грубо впился в ее тело, и она застонала от неведомой доселе боли.

– Громче! Громче! – закричал Арнхальдт. – Мне нравятся эти стоны!

Мисси не чувствовала ничего, кроме боли и унижения. Она молила Эдди остановиться, но тщетно – ее слезы лишь возбуждали похоть барона.

Наконец, тяжело дыша, он уткнулся носом в подушку.

Через несколько секунд Эдди встал и, даже не посмотрев на юную жену, направился в ванную комнату и заперся на крючок. Мисси слышала, как он включает воду и залезает под душ. Она не могла ничего понять: если это и есть «занятие любовью», то о какой вообще любви здесь может идти речь? Неужели от этого унижения кто-то мог испытать удовольствие? Мисси с недоумением вспоминала восторженные рассказы подружек по театральной труппе о счастливых ночах, проведенных с любовниками. А может, у них все было иначе? Может, это просто ей так не повезло?

Эдди вернулся из ванной: у него был бодрый и свежий вид.

– Советую принять душ, – небрежно проговорил он. – Сразу станет лучше.

– Эдди… – прошептала Мисси, садясь на кровати. – Это всегда бывает так… в первый раз?

Арнхальдт пожал плечами.

– У всех женщин по-разному. Некоторым нравится больше – некоторым меньше. – Он равнодушно посмотрел на Мисси и добавил: – Я ложусь спать. Пожалуйста, не буди меня утром. Я просил стюарда принести завтрак ровно в десять. Если проснешься раньше, можешь заняться чем хочешь.

Даже не поцеловав жену, барон резко повернулся и ушел во вторую спальню. Ошарашенная Мисси некоторое время сидела молча, а потом уткнулась носом в подушку и громко разрыдалась: в эту ночь ее постигло страшное разочарование.

Они увиделись только за обедом. Эдди был обаятелен и вежлив на публике и неприветлив и угрюм, когда оставался наедине с Мисси.

К ужину Мисси надела одно из лучших своих платьев – бирюзовый шелк облегал ее стройную фигуру, а на плечах лежала тонкая шаль с узором «павлиний глаз». На руках у нее были браслеты в форме змей, а в волосах – бриллиантовые заколки. Эдди замечательно выглядел в своем строгом, военного покроя костюме, и Мисси подумала, что сейчас, когда они медленно спускаются по лестнице в обеденный зал, все наблюдающие за ними пассажиры могут решить, что перед ними – идеальная пара.

Они сидели на почетных местах между капитаном корабля и членом Британского кабинета министров, который знал Мисси еще по Новоамстердамскому театру. Тогда, встретившись с ней на банкете в «Ректоре», он говорил, что до конца своих дней останется ее поклонником. Во время ужина Мисси старалась вести себя непринужденно. Она шутила, смеялась, с удивлением поглядывая на Эдди, который, полностью игнорируя молодую жену, шептался с высокой полногрудой немкой – графиней Гретель фон Дуссман. Мисси поняла, что между графиней и ее мужем существует какая-то связь. Возвратившись в свою спальню, Мисси надела одну из самых соблазнительных ночных рубашек и стала дожидаться мужа. Она слышала его шаги за стеной, но потом хлопнула дверь в коридор, и Эдди куда-то ушел. Мисси накрылась одеялом, с печалью думая о том, что, наверное, она настолько несостоятельна в постели, что муж решил с горя пойти в казино.

Дни на борту парохода проходили на редкость однообразно: Мисси вставала рано утром, завтракала с Азали, а потом они вдвоем отправлялись гулять по палубам, иногда задерживаясь на игровых площадках – поиграть в кольцеброс или кегли. Ровно в одиннадцать стюард приносил прямо па палубу поднос с дымящимся куриным бульоном, а в час дня Мисси и Азали шли обедать с Эдди.

Мисси с удивлением отметила, что Эдди изо всех сил старается понравиться Азали: хотя ему было не о чем разговаривать с шестилетней девочкой, он постоянно дарил ей всевозможные сувенирчики, которые покупал в корабельном магазине, угощал ее бесчисленными шоколадками и пирожными. Мисси не возражала; она видела, что в присутствии этого человека Азали просто расцветает. Конечно, бедняжке ведь нужен был отец.

Мисси дожидалась, пока Азали поужинает, после чего отправлялась к себе в каюту переодеваться к ужину. Каждый вечер она спускалась в банкетный зал в новом платье, вызывая восторженные взгляды собравшихся. И каждый вечер Мисси становилась свидетельницей откровенных заигрываний Эдди с Гретель фон Дуссман, и тщетно ждала она мужа, оставшись одна в своей спальне.

В последнюю ночь морского путешествия – накануне прибытия в Шербур – Мисси надела то самое платье из красной тафты, в котором она была в тот день, когда Эдди сделал ей предложение; впервые она появилась на людях в фамильных драгоценностях Арнхальдтов. Спускаясь по лестнице в банкетный зал, она заметила на себе недобрый взгляд графини Гретель. Мисси знала: в этом наряде она неотразима – куда уж этой грудастой немке было равняться с нею. Даже Эдди весь вечер не сводил глаз с жены.

Когда они подошли к двери каюты, Эдди пропустил Мисси вперед, запер дверь на ключ и тотчас же начал раздеваться: он скинул пиджак, развязал галстук, резким движением сорвал с себя рубашку. Раздевшись, он бросился к Мисси и порывистыми движениями снял с нее платье и комбинацию, оставив девушку в одних чулках и бриллиантах.

Мисси с ужасом глядела на его искаженное гримасой лицо, недоумевая, что же будет дальше.

Громко выругавшись по-немецки, Эдди с силой оттолкнул от себя жену.

– Дура! Молокососка! – взревел он, натягивая на себя белье. – Да ты у самого страстного мужчины все желание можешь отбить! Чему вас только учат в Новоамстердамском театре?! Да любая шлюха знает в сто раз больше, чем ты!

Арнхальдт полностью оделся. Он стоял у двери, с отвращением глядя на забившуюся в угол Мисси.

– Прошу тебя, оденься, – процедил он сквозь зубы. – Когда-нибудь я научу тебя, как надо вести себя в постели. По только не сегодня. Сегодня у меня есть дела поважнее.

С этими словами он резко развернулся на каблуках и выскочил в коридор, с шумом захлопнув за собой дверь.

Через некоторое время Мисси услышала, что Эдди возвращается. С ужасом поняла, что барон не один: через тонкую перегородку до нее донеслись звуки женского смеха, стоны, визг, скрип кровати. То, о чем она лишь смутно догадывалась, оказалось правдой: графиня Гретель фон Дуссман давала ему то, чего он не мог получить от нее, целомудренной, неопытной Верити Байрон.

На следующее утро Мисси, как всегда, проснулась очень рано. Одевшись, она вышла на палубу и стала смотреть, как огромный «Маджестик» медленно заходит в порт Шербура. Вскоре на палубе появился Эдди: он был гладко выбрит, аккуратно причесан, благоухал одеколоном. По его галантному виду трудно было догадаться, что всю ночь напролет он предавался плотским утехам с чужой женой. Мисси с ужасом поняла, что вышла замуж за оборотня: на публике это был галантный аристократ, у себя в спальне – похотливый сатир.

Арнхальдт подошел к Мисси и холодно отчеканил:

– Наши планы меняются. Я решил не ехать в Париж. Я только что отправил телеграмму в отель «Бристоль» и отменил бронирование номера. Из Шербура мы поедем прямо в Германию.

При этой новости на глазах Азали выступили слезы. Арнхальдт заметил это и, положив руку девочке на плечо, спросил:

– Неужели тебе не хочется поскорее оказаться в Хаус-Арнхальдте? Это же твой новый дом.

– Конечно, хочется, – оживилась Азали.

– Вот видишь, – улыбнулся барон. – Что же касается Парижа, то у тебя будет еще много возможностей съездить в этот город, когда ты немного подрастешь.

До Дюссельдорфа путешественники добирались поездом, а дальше – на машине. Поездка изрядно утомила Мисси. Наконец лимузин свернул на посыпанную гравием аллею – вдали показались суровые очертания Хаус-Арнхальдта.

Машина затормозила у парадного входа. В тот же миг двери дома раскрылись, и на крыльце выстроились в шеренгу все слуги во главе с камердинером: они вышли приветствовать хозяина и его новую жену.

Камердинер подошел к Мисси, поцеловал ей руку.

– Манфред, – сухо представился он.

Затем он провел новую госпожу вдоль строя слуг: Мисси одаривала каждого из них лучезарной улыбкой, в ответ девушки делали книксен, а мужчины кланялись…

Пройдя вслед за мужем в холл, Мисси увидела, что возле парадной лестницы стоит высокая, надменного вида женщина. Смерив взглядом Мисси, она перевела глаза на Азали: да, Эдди оказался прав—девочка очень похожа на княгиню Аннушку Иванову. Женщина улыбнулась. Она могла по праву гордиться своим сыном. В один присест Эдмунду удалось осуществить то, к чему Арнхальдты стремились на протяжении многих лет. Баронесса не сомневалась: это очаровательное белокурое создание– дочь князя Михаила, чудом выжившая в годы революции. Но отныне девочка стала «дочерью» ее сына, барона Эдди Арнхальдта.

Эдди с матерью продумали все до мельчайших подробностей. Девочке было всего шесть лет, но Арнхальдты были согласны подождать. Когда ей исполнится восемнадцать, они объявят во всеуслышание, что приемная дочь Эдмунда – княжна Ксения Иванова, законная владелица раджастанских копей. Юридической стороной займутся лучшие юристы Германии.

Особое место в планах Арнхальдтов уделялось и новой жене Эдмунда – Верити. Девушка была нужна им как свидетельница. Если она вздумает артачиться – семья стального барона найдет достаточно эффективные способы заставить ее давать необходимые показания.

А пока на протяжении двенадцати лет Эдди предстоит играть роль заботливого и любящего отца: у девочки не должно быть никаких сомнений в том, кому поручить управление копями. А потом… потом Ксению-Азали надо будет выдать замуж за сына Эдди – Оги: вот тогда-то наконец Арнхальдты станут законными владельцами вольфрамитовых месторождений…

Пожилая баронесса величественной походкой приблизилась к своей новой невестке и подставила ей щеку для поцелуя.

– Надеюсь, ты будешь счастлива в этом доме, – медленно протянула она. Потом, обернувшись к Азали, баронесса добавила: – А ты, детка… ты скрасишь остаток моих дней. Добро пожаловать в Хаус-Арнхальдт. Я хочу, чтобы ты твердо знала: отныне это твой дом.

 

ГЛАВА 30

Дюссельдорф

С каждым днем жизнь в Хаус-Арнхальдте все больше и больше напоминала Мисси тюремное заключение. Ей выделили комнату на втором этаже – прямо напротив комнаты Эдди, но он никогда не заходил к ней. Будние дни барон проводил в правлении фирмы в Дюссельдорфе или на заводе в Эмсене, по выходным ездил охотиться и ходил в гости. Но ни разу он не взял с собой молодую жену.

Мисси подозревала, что роман Эдди с графиней Гретель продолжается, но доказательств у нее не было: ведь за два месяца, что прошли с того дня, когда ее нога впервые ступила во владения Арнхальдтов, она ни разу не имела возможности покинуть Хаус-Арнхальдт.

С той самой злосчастной ночи на борту «Маджестика» Мисси ни разу не была наедине с мужем. Она даже не знала, в каком он расположении духа, как идут дела у него на фирме. Мисси не могла понять, почему Эдди так к ней равнодушен: ведь если даже в тот раз она не сумела удовлетворить его страсть, то причиной этому была лишь ее неопытность. Она ведь могла еще всему научиться.

Мисси решила приложить все усилия, чтобы понравиться мужу: каждый вечер, прежде чем спуститься к ужину в огромную залу с готическими окнами, она с особой тщательностью выбирала наряды, подолгу просиживала перед зеркалом, расчесывая длинные пряди своих каштановых волос, примеряя украшения в тон к платью. Увы – все было напрасно: никто не обращал на нее внимания. Манфред и другие слуги молча подавали еду, а Эдмунд и его мать, баронесса Ютта фон Арнхальдт, разговаривали за столом исключительно по-немецки. Мисси, потратившая в свое время долгие годы на изучение древнегреческого и латыни, не понимала ни слова на языке Гете и Шиллера. Мать и сын Арнхальдты обращали на нее не больше внимания, чем на муху на абажуре тяжелой кованой люстры. Чувствуя на себе любопытные взгляды слуг, она старалась как можно скорее справиться с ужином и, извинившись, уходила к себе, не дожидаясь окончания трапезы.

С чувством глубокого отчаяния поднималась она по старинной дубовой лестнице и бежала по темному коридору в свою комнату. Единственное, что удерживало ее в замке, было счастливое личико возвращающейся с очередной прогулки по парку Азали. Мисси видела, что девочке здесь хорошо. Если бы не это – она давно бы распростилась с Эдди и уехала из этого места.

С другой стороны, уехать из Хаус-Арнхальдта было не так-то легко. Мисси с тоской глядела в узкое стрельчатое окно своей комнаты. Вокруг – насколько хватал глаз – простирались леса. Она находилась в незнакомом месте, в чужой стране. К тому же, у нее не было в кармане ни гроша. Эдди считал излишним давать ей карманные деньги. Он был по-своему прав: Мисси жила на всем готовом.

Совершенно в других условиях оказалась Азали: Арнхальдты предоставили ей две светлых, солнечных комнаты на первом этаже: уютную маленькую спаленку, специально к ее приезду обитую ярко-зелеными штофовыми обоями, и просторную комнату для игр, буквально до самого потолка набитую всевозможными игрушками и настольными играми. По соседству находилась учебная комната, в которой девочка ежедневно занималась с гувернанткой немецким языком, а также две комнаты для Бэлы – спальня и гостиная. Каждый день в пять вечера Мисси спускалась в эту небольшую гостиную и пила чай вместе с Бэлой и Азали. Это были самые счастливые моменты в замке, и Мисси с нетерпением ждала, когда стрелки больших настенных часов в ее комнате покажут без пяти пять. Она имела возможность видеться с «младшей сестричкой» только во время этих чаепитий – у Азали было очень насыщенное расписание: уроки верховой езды на недавно купленном пони, уроки плавания в крытом бассейне, уроки классического танца, на которые девочку ежедневно возили в Дюссельдорф, и, конечно, постоянные занятия немецким.

Не спеша прихлебывая чай, Бэла сокрушенно качала головой.

– Ах, не нравится мне все это, мисс Верити, – произнесла она громким сценическим шепотом. – Что они вытворяют с ребенком?! Целыми днями вдалбливают ей, какие замечательные Арнхальдты – самые богатые, самые известные. Заставляют ее разговаривать исключительно по-немецки – у тебя, мол, теперь папа-немец, а сама ты – маленькая немецкая девочка. А как же вы, мисс Верити? Вы ведь ее сестра, не так ли? Почему же никому не приходит в голову и вас обучить этому языку, чтобы вы могли непринужденно ворковать на нем с вашим мужем-немцем? Что-то здесь не то – чует мое сердце. Эти люди стараются оторвать ребенка от вас – от вас и от меня. В этом возрасте за детьми нужен глаз да глаз, а то – глазом моргнуть не успеешь, как наша очаровательная мисс Азали превратится в этакую немецкую фройляйн.

Всю ночь, ворочаясь в постели, Мисси думала о словах Бэлы. Добрая няня была права: эти люди делали все, чтобы оторвать Азали от Мисси; они поощряли ее интерес к немецкой речи и осыпали ее похвалами, даже когда девочка делала грубые ошибки. Но зачем? Может быть, они просто любят Азали? Но Мисси слишком хорошо помнила взгляды Эдди Арнхальдта и его матери– ледяные, безжалостные – и прекрасно понимала, что об искренности чувств и речи быть не может.

Вместе с тем, супружеские отношения становились с каждым днем все холоднее и холоднее, и Мисси понимала, что, если так пойдет дальше, ей придется рано или поздно поставить перед Эдди вопрос о своем возвращении в Нью-Йорк. Конечно, ее не радовала перспектива ославиться на весь мир, не найдя пути к сердцу своего мужа, но все же это было гораздо лучше, чем терпеть этот тюремный режим.

Когда в один из субботних дней Эдди остался дома, Мисси решила, что настал подходящий момент для объяснений и, надев строгое шерстяное платье синего цвета и убрав волосы в пучок (ей казалось, что в таком виде она выглядит старше и серьезнее), направилась в его кабинет.

Она постучала в дверь и стала ждать. Никто не отвечал. «Наверное, он вышел погулять», – подумала девушка. Громко позвав его по имени, она толкнула дверь и вошла в кабинет.

В комнате никого не было, но резкий запах вонючих турецких сигарет и раскрытая книга свидетельствовали о том, что барон лишь ненадолго отлучился. Мисси решила подождать. Она с интересом оглядела кабинет мужа – ведь за два месяца, проведенных в Хаус-Арнхальдте, она была здесь всего один раз, когда баронесса Ютта устроила для нее экскурсию по замку. Еще тогда Мисси удивило, какие странные предметы стоят на рабочем столе Эдмунда – массивная серебряная лампа, три телефонных аппарата, огромная неуклюжая медная пепельница, модели выпускаемых компанией Арнхальдта вооружений, сделанные из чистого серебра. Еще тогда Мисси показалось, что все в этом доме непропорционально больших размеров – хозяева явно страдали гигантоманией. Даже книги на стеллажах были все как одна толстые, в крепких кожаных переплетах.

Не зная, чем заняться в ожидании мужа, Мисси стала смотреть на висевшие вдоль стен картины: ее взгляд остановился на небольшом пейзаже кисти неизвестного автора. Но не сам пейзаж привлек внимание девушки – она заметила, что картина скрывала вделанный в толщу стены сейф. Сейчас дверца сейфа была приоткрыта; очевидно, барон был уверен, что никто не осмелится в его отсутствие зайти в кабинет. Мисси подошла и – о, ужас! – увидела знакомый предмет – ту самую брошь в виде герба Ивановых, которую подарил ей Миша!

От неожиданности Мисси пошатнулась, к горлу подступил комок: она снова вспомнила предостережения княгини Софьи, сотни раз говорившей ей о недопустимости выставлять на продажу фамильные драгоценности Ивановых. ЧК ничего не забывает, говорила старая княгиня, наследство князя Михаила – слишком лакомый кусочек, чтобы от его поисков отказались просто так.

Но кроме знакомой до боли броши Мисси разглядела в глубине сейфа еще один знакомый предмет – большой лист, скрепленный красочной сургучной печатью. Она взяла бумагу в руки и прочитала: «Договор об аренде копей Ивановых в Раджастане. Заключен между правлением компании Арнхальдтов и правительством Российской Советской Социалистической Федеративной Республики 1 января 1918 года». Документ был подписан Михаилом Александровичем Ивановым. Мисси сразу поняла, что это подделка – к этому времени князя Миши уже не было в живых.

Страшная догадка пришла в голову Мисси: вот, оказывается, зачем семейка Арнхальдтов так нянчится с Азали. Они догадались, что она – дочь Миши. Но что им надо от девочки? Неужели они действовали заодно с ЧК?! В ужасе смотрела Мисси на Мишину брошь, пытаясь понять, что на уме у стального барона и его мамаши. Инстинктивно она протянула руку к любимому украшению и опустила его в карман. В этот момент она услышала голос Эдди. Он стоял в коридоре и давал какие-то указания Манфреду. Мисси в панике огляделась: прятаться было негде, бежать – некуда.

Девушка поспешно засунула арендный договор обратно в сейф, с громким лязгом захлопнула бронированную дверцу и поправила пейзажик. Потом, схватив с полки первую попавшуюся книгу, побежала в другой конец кабинета и плюхнулась в большое, обитое красной кожей кресло.

Дверь кабинета открылась, и на пороге появился барон Арнхальдт.

– Ты ко мне по делу, – ледяным тоном процедил Эдди, – или из любопытства пожаловала?

Он подошел к ней и взглянул в книгу, которую девушка держала в руках.

– «Исследования в области баллистики», да еще на немецком языке. Право, Верити, если ты решила за мной шпионить, следовало получше продумать тактику.

– Я вовсе не хотела шпионить за тобой, Эдди, – виноватым тоном произнесла Мисси. – Я пришла, чтобы… – И тут она поняла, что уже не сможет сказать ему то, что собиралась сказать всего несколько минут назад: бесполезно говорить этому человеку, что она хочет уехать в Нью-Йорк. Он все равно ни ее, ни тем более Азали из Хаус-Арнхальдта ни на шаг не отпустит.

– Я хотела спросить, почему ты перестал со мной разговаривать, Эдди, – проговорила она.

Арнхальдт пожал плечами.

– Мне казалось, что еще на пароходе стало ясно, что нам с тобой не о чем разговаривать. Я допустил чудовищную ошибку, Верити. Ты оказалась совсем не такой, как мне показалось в Нью-Йорке. Но я не стану с тобой разводиться. Ты можешь оставаться здесь, в Хаус-Арнхальдте и жить, как настоящая баронесса. – Эдди криво ухмыльнулся и добавил: – До конца своих дней.

Мисси похолодела. Что у него на уме? Уж не собирается ли Эдди убить ее, устранив таким образом последнее препятствие на пути к обладанию Азали? Теперь у нее исчезли последние сомнения: надо было бежать из этой золотой клетки как можно скорее, причем, тайком.

Мисси резко поднялась с кресла и направилась к выходу. Возле самой двери она пристально посмотрела в холодные голубые глаза Арнхальдта и сказала:

– И все же, я не теряю надежды на то, что у нас с тобой все устроится, Эдди. Со своей стороны я готова приложить все усилия.

Мисси потребовалось собрать в кулак всю силу воли, чтобы не броситься бежать по коридору. Она медленно поднялась по деревянной лестнице и дошла до своей комнаты.

Оставшись одна, она стала обдумывать возможность побега из Хаус-Арнхальдта. Замок был расположен посреди лесов в двадцати километрах от ближайшего города. О том, чтобы собрать вещи и попросту попросить шофера отвезти ее, Азали и Бэлу до ближайшего железнодорожного вокзала, не могло быть и речи: шофер не посмел бы сделать ни шагу без спросу Эдди и Ютты. Попытаться добраться до Дюссельдорфа пешком? Но их немедленно хватятся и пошлют погоню. К тому же, Бэла была слишком стара для такого путешествия, а Азали – слишком мала.

От сознания собственного бессилия Мисси зарыдала и уткнулась головой в подушку. Ей оставалось только одно: сидеть в замке и ждать подходящей возможности сбежать из этой тюрьмы. Тем временем надо было предупредить Бэлу о подготовке к побегу.

Когда Мисси поведала свой план Бэле, старая женщина радостно воскликнула:

– Ну вот, давно пора! Скорее бы убраться из этого проклятого замка!

Возможность осуществить дерзкий план представилась гораздо скорее, чем могли ожидать Мисси и Бэла. Ненавистная баронесса Ютта во время прогулки по парку упала и сломала шейку бедра. В тот же день из Парижа был выписан хирург – светило в области переломов и протезирования, который сообщил Эдмунду, что повреждение довольно серьезное. Врач настаивал на немедленной транспортировке престарелой баронессы в его частную клинику в Париже. В противном случае он не мог гарантировать полного выздоровления.

Эдди, бледный, как полотно, стал давать соответствующие распоряжения. И тут Мисси поняла, что у нее появился шанс.

– Бедная баронесса Ютта, – с сочувствием проговорила она. – Ей будет так одиноко в Париже, вдали от Хаус-Арнхальдта. Почему бы не отправить вместе с ней Азали? Она ведь так любит девочку…

По реакции Арнхальдта Мисси поняла, что он совсем не слушает ее.

– Твоя мама души не чает в Азали, – настаивала Мисси. – Только в ее обществе она улыбается.

– Баронесса права, – вмешался в разговор врач. – Психологическое состояние больного, особенно если он уже в годах, как ваша мама, имеет огромное значение для процесса выздоровления. Присутствие родственников благотворно скажется на здоровье баронессы Ютты.

– А может, поедем все вместе?! – воскликнула Мисси, заламывая руки. – Ты ведь обещал показать Азали Париж, не так ли, Эдди?

Барон в растерянности смотрел на жену. В присутствии знаменитого профессора он боялся ответить ей отказом – этот француз наверняка бы подумал, что у Эдди не все дома.

– Ну что ж, – пробормотал он, – может быть, и правда стоит поехать.

Мисси со всех ног бросилась к Бэле поделиться хорошими новостями.

Они собрали в дорогу не слишком много вещей – ровно столько, сколько может понадобиться светской даме для проживания в Париже в течение нескольких недель. Эдди уехал раньше – он лично сопровождал мать в санитарной машине. Мисси, Азали и Бэла должны были добираться до Парижа поездом – встреча была назначена в отеле «Бристоль».

Когда поезд отошел от Дюссельдорфского вокзала, Мисси долго не могла поверить, что наконец она смогла усыпить бдительность стального барона. По прибытии в Париж она попросила таксиста отвезти их вместо «Бристоля» на Северный вокзал и, оставив Бэлу и Азали в зале ожидания, отправилась на улицу Сент-Оноре. Зайдя в один из роскошных ювелирных магазинов, Мисси уверенный походкой подошла к продавцу и, сняв с пальца перстень с огромным бриллиантом, заявила, что хочет продать его.

Не моргнув глазом старенький продавец предложил за перстень три тысячи долларов. Мисси не стала торговаться: она взяла деньги и отправилась в ближайшее отделение конторы Кука, где заказала билеты в каюту второго класса на отправлявшийся вечером того же дня из Шербура в Нью-Йорк лайнер «Америка». Потом она доехала на такси до Северного вокзала. Через несколько часов три беглянки сидели в поезде Париж – Шербур.

В семь часов вечера лайнер вышел из шербурского порта. На этот раз Мисси даже не вышла на палубу посмотреть на исчезающий в легкой дымке французский берег. Ей было страшно. Она и представить себе не могла, на что пойдет Эдди Арнхальдт, когда узнает, что они сбежали.

 

ГЛАВА 31

Стамбул

В это утро Джером Эбисс впервые за много лет проснулся рано. Откинув в сторону несвежую простыню, он прошел босиком в ванную и принялся внимательно изучать свое отражение в висевшем на стене прямоугольном зеркале без рамы. Сейчас, при ярком свете утреннего солнца, Джерому предстала весьма безутешная картина: заплывшие глаза, глубокие морщины, красный нос. Эбисс схватился за низ живота: протравленная алкоголем печень давала реакцию на вчерашнюю попойку. Старый ювелир согнулся в три погибели от боли, не в силах даже сделать глубокий вздох. Через несколько минут боль утихла, и он залез под душ.

Может быть, наконец, хотя бы сейчас, когда появились деньги, он отправится в одну из наркологических клиник и займется лечением. Они почему-то называли это лечением, как будто речь шла о болезни. Но ведь любой мало-мальски осведомленный человек прекрасно знал, что это никакая не болезнь, а самое настоящее блаженство – блаженство забвения.

Мылясь, Эбисс смотрел на свой огромный отвисший живот – может, пора наконец сбросить лишние фунты? А то ведь смешно заказывать новые модные костюмы на такое пузо. А ведь когда-то он одевался у лучших модельеров мира. Давно это было – в те годы любого мальчишку на улицах Парижа спроси, кто лучший в мире ювелир, и он, не раздумывая, ответил бы: Джером Эбисс. Тогда даже такие фирмы, как «Картье», почитали за честь дать ему работу. Разумеется, и платили неплохо, хотя, конечно, ни разу в жизни не получал он такой солидный куш, как за переогранку гигантского изумруда.

Может быть, ему удастся снова открыть свое дело? Надо будет конфиденциально сообщить старым знакомым, известным ювелирам, что именно он разрезал и переогранил знаменитый изумруд Ивановых. Он, конечно, пообещал этой черноволосой красавице держать язык за зубами, но мало ли что может наобещать человек в состоянии похмелья.

Эбисс читал газеты и знал, какой фурор вызвало появление на аукционе Кристи огромного изумруда. Да, получив такую сумму, эта красавица долго еще не будет иметь нужды в деньгах. Эбисс знал ее имя: Лейла Казан, но ему не было известно, как уникальный камень попал в ее руки. Впрочем, его это не особенно интересовало. Прошлым вечером прямо в бар, где он в последние дни любил посидеть, Жерому принесли банковский чек на 648 ООО долларов. Да, наконец-то он разбогател.

Дрожащей рукой Эбисс взял опасную бритву и принялся снимать пятидневную щетину; рука плохо слушалась– на левой щеке осталась кровоточащая царапина. Старый ювелир снова подумал о газетах. Да если он предоставит в любую из крупных редакций материал для эксклюзивного репортажа, они его золотом осыплют. Эбисс осклабился: у него появился реальный шанс стать еще богаче. А самое главное – его имя станет известно во всем мире.

Он достал из стенного шкафа рубашку и задумчиво посмотрел на черный ободок вдоль воротничка—ладно, и так сойдет! Потом он снял с вешалки свой любимый белый костюм: в некоторых местах он давно уже потерял первоначальную белизну, но это не смутило Эбисса, как, впрочем, и то, что в такой холодный весенний день появляться на улицах в белом костюме по меньшей мере странно. В этом костюме ему всегда везло, он был своего рода талисманом старого ювелира. Белый костюм и панама– головной убор, приносивший ему счастье.

Лихо заломив мятую панаму с алой ленточкой, ювелир направился к выходу. Остановившись возле двери, он в последний раз окинул взглядом эту комнату и все свои пожитки, лежавшие в шкафу или просто наваленные в кучу в углу. Он больше никогда не вернется сюда – пусть пропадет пропадом это барахло. На всякий случай он еще раз похлопал себя по нагрудному карману – чек был на месте. Богатому человеку незачем возвращаться в бедную каморку…

Внешность клиента показалась служащему банка «Стамбул» не соответствующей достоинству чека, и он решил позвать управляющего. Эбиссу пришлось пережить несколько неприятных минут. Турецкий чиновник долго вертел в руках чек, подписанный управляющим одного из крупнейших швейцарских банков, сравнивал фотографию в паспорте на имя Жоржа Джерома с внешностью плохо одетого клиента, но наконец произнес:

– Конечно, конечно, господин Джером, наш банк сочтет за честь открыть счет на ваше имя. Я сам займусь этим. Вам только надо решить, какой вид вклада вы предпочтете. Если вас интересуют инвестиции, я бы посоветовал открыть краткосрочный вклад под самые высокие проценты. Кроме того, рекомендую положить часть денег на текущий счет.

Эбисс кивнул.

– Положите сто тысяч на текущий счет, а остальное– на депозит. И будьте любезны выдать наличными десять тысяч долларов.

Чтобы богатый клиент не слишком томился в ожидании оформления документов, предупредительный управляющий распорядился принести ему чашечку турецкого кофе. Нервно помешивая ложечкой сахар, Эбисс каждую минуту посматривал на часы: ну что же они так долго возятся?! Уж не случилось ли чего?

– Прошу вас, господин Джером, все готово, – управляющий с улыбкой подошел к Эбиссу. – Пожалуйста, распишитесь здесь и здесь.

Эбисс много бы отдал, чтобы его рука не так тряслась– корявая закорючка, которую он изобразил, очень уж смахивала на подделку. С волнением посмотрел он на управляющего, но тот по-прежнему широко улыбался.

– Благодарю вас, сэр. А вот ваши десять тысяч долларов. Искренне рад, что вы стали нашим клиентом.

Если возникнут какие-нибудь проблемы или вопросы, буду рад помочь.

Довольно улыбаясь, Эбисс пересек площадь Таксим, не обращая внимания на невысокого человека в коричневой куртке шагах в двадцати за ним. Нащупав в кармане пиджака толстую пачку стодолларовых купюр, он пошел дальше.

Первым делом он снимет номер в отеле «Хилтон», потом пойдет по магазинам. Четыре дюжины новых рубашек, разумеется, ручной работы, дюжина модных костюмов, нижнее белье, носки, ботинки и, конечно же, новая шляпа – чтобы тоже приносила счастье. Старушка панама уже сослужила свою службу, можно было с ней без сожаления расстаться. С веселой улыбкой Эбисс нахлобучил панаму на голову первому попавшемуся мальчишке-чистильщику и побрел дальше. Ему решительно нравился Стамбул – в этом городе ничто не помешает богатому человеку чувствовать себя королем.

Заметив горящую неоновыми огнями вывеску бара, Эбисс остановился. Стаканчик ведь не помешает, подумал он. Да и потом, куда спешить? Через час отель «Хилтон» будет стоять на том же месте. Теперь, когда он стал почти миллионером, Эбисс мог никуда не спешить.

Он не обратил внимания на неприметного человека в коричневой куртке, проскользнувшего в бар вслед за ним и занявшего место возле входа.

Пробегая глазами батарею бутылок на полке, Эбисс снова вспомнил ту черноволосую синеглазую красавицу, которая принесла ему изумруд. Он был почти уверен, что она увильнет от расплаты. Впрочем, и те двадцать пять тысяч, которые он получил в качестве аванса, были для него весьма солидной суммой. Увы, они уже успели разойтись. Десять тысяч выложил он за паспорт, остальное ушло на корабли, поезда, отели… Не так-то дешево добраться инкогнито от Бангкока до Стамбула. Но теперь ему было нечего бояться – с такими деньгами он мог спокойно заниматься чем душа пожелает.

Эбисс заказал двойное виски и, опрокинув стакан в глотку, пробурчал:

– Еще один… И себе налей– я угощаю.

Бармен кивнул и привычным движением засунул в карман деньги. Он встречал на своем веку сотни таких посетителей, как этот толстяк с красным носом.

Почувствовав новый приступ, Эбисс скорчился и чертыхнулся: похоже, дела обстояли совсем худо. Не стоило ему, наверное, пить это виски… Обливаясь потом, он поплелся на улицу.

Откуда ни возьмись к нему подскочил юркий человечек в коричневой куртке.

– Вам плохо? – спросил он по-французски.

Эбисс с недоумением уставился на него, но выяснять, кто это такой и откуда ему известно, что он – француз, было некогда: новый приступ боли скрутил старого пьяницу.

– Мне нужно в больницу, – простонал Джером, опираясь на плечо незнакомца.

Свободное такси плавно затормозило возле тротуара– человек в коричневой куртке помог Эбиссу забраться в салон и, сев рядом с ним, захлопнул дверцу машины. Такси резко тронулось и, свернув за угол, понеслось в сторону моста и старого города.

Утренние газеты посвятили этому происшествию всего пять строк. В бухте Ункапани был выловлен труп мужчины. Это не был утопленник – смерть наступила от удара холодного оружия. Орудие убийства, кинжал, остался в спине жертвы. Убийство не было совершено с целью ограбления, поскольку в кармане убитого была найдена крупная сумма денег. При нем имелись также документы на имя Жоржа Джерома. Полиция начала расследование.

 

ГЛАВА 32

Вашингтон

Стоя у окна, Кэл Уоррендер смотрел на Потомак, остров Теодора Рузвельта, и потягивал кофе. Последней сенсацией было убийство Маркгейма: тело дюссельдорфского дельца было обнаружено уборщицей в его кабинете. Поскольку стало известно, что Маркгейм связан с покупкой изумруда, практически все крупные газеты посвятили этому убийству большие репортажи. Кэла интересовали две вещи: успел ли Маркгейм поведать убийце, кто поручил ему купить изумруд, и кто был этим убийцей: уж не Валентин ли Соловский?

Уоррендер поставил чашку на блюдце. Он подумал о Джини и Соловском. Кэл не получал от нее никаких известий с того самого дня в Дюссельдорфе. Снова она куда-то исчезла, не поставив его в известность, а сам он был вынужден срочно возвратиться в Вашингтон.

Он вспомнил испуганный взгляд Джини. В тот раз он убеждал девушку, что бояться нечего.

– Вам ничто не угрожает, – говорил Кэл. – Им ведь нужна не вы, а наследница Ивановых. Да и потом вы же не Мата Хари.

Увы, он ошибся. Джини Риз вела себя, как эта знаменитая шпионка. Она пошла на риск, чтобы помочь Родине. Впрочем, удивляться здесь нечему: и раньше, в подготовке материалов для своих репортажей, Джини всегда рисковала. Ему, опытному дипломату, следовало предусмотреть это и не впутывать девушку в столь сомнительное предприятие.

Уоррендер с тревогой посмотрел на свои электронные часы, как будто дата и точное время могли подсказать, где находится сейчас Джини.

Он снял телефонную трубку и позвонил к ней на службу.

– Нет ли новостей от мисс Риз? – поинтересовался он.

– Отчего же нет? – отозвались на том конце провода. – Она только что звонила. И вчера тоже.

Слава Богу, подумал Кэл. Значит, с Джини все в порядке. Она сказала продюсеру, что собирается в Вашингтон. Значит, скоро Кэл увидится с ней и обо всем расспросит. А потом, потом он попросит ее навсегда забыть об этом изумруде, о кознях КГБ, о таинственных наследниках Ивановых. Незачем очаровательной тележурналистке играть в такие опасные игры.

Улыбнувшись, Уоррендер позвонил в цветочный магазин и попросил прислать по адресу мисс Риз пару дюжин чайных роз с запиской: «Извините. С любовью, Кэл».

Он надеялся, что Джини поймет его правильно.

И снова мысли его переключились на убийство Маркгейма. Кэл включил телевизор: может быть, в выпуске новостей сообщат какие-нибудь подробности на эту тему?

Вдруг на экране мелькнуло знакомое лицо. Русский дипломат пробивался сквозь толпу репортеров и телеоператоров к зданию аэропорта Даллеса. Это был Валентин Соловский. С удивлением уставившись прямо в камеру, Валентин через мгновение резко отвернулся и попытался ускользнуть от назойливых журналистов. Как из-под земли возникло несколько дюжих мужчин в темных очках – они оттеснили толпу, освобождая дорогу для Соловского.

– Мистер Соловский! – крикнул один из журналистов, протягивая прямо под нос Валентину микрофон. – Недавно вы были на аукционе в Женеве. Что вы там делали?

Не обращая внимания на вопрос, русский дипломат шел вперед.

– Что вы можете сказать про убийство Маркгейма, сэр? – не отставал журналист, но Валентин лишь молча отстранил микрофон и пошел дальше. С недовольным видом посмотрел он на охранников, и они теснее сомкнули вокруг него ряды, не позволяя дотошным журналистам приблизиться к Соловскому. Пройдя насквозь здание аэропорта, Валентин вышел на улицу – посольской машины поблизости не было. Соловский сел в такси и уехал.

Кэл тихонько присвистнул: он полагал, что вопрос о наследстве Ивановых удастся решить дипломатическим путем—увы, события начинали выходить из-под контроля. Похоже, без помощи разведки теперь не обойтись.

Уоррендер позвонил в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния, своему старому знакомому Джиму Корнишу и спросил, нет ли новых сведений об убийстве Маркгейма.

– Да, Кэл, Маркгейма они укокошили, – ответил Корниш. – И не только его: сегодня утром поступила информация из Стамбула – в Мраморном море выловили труп Эбисса. Надеюсь, тебе знакомо это имя? Придешь на работу – взгляни на свой рабочий стол, дружище. У тебя там лежит свежий выпуск «Ежедневного информационного бюллетеня ЦРУ» – там обо всем этом подробно написано. Что же касается бедняги Эбисса, то он плавал пузом вверх с кинжалом между ребер и десятью тысячами баксов в кармане. Веселенькая история.

– Веселее некуда, – процедил Уоррендер. – Видишь, я был прав. Он действительно торчал в Стамбуле.

– Выходит так, – поддакнул Корниш. – А что? Идеальное место, чтобы залечь на дно. А эти деньги, должно быть, его гонорар?

– Вообще-то маловато за такую работу, – заметил Кэл. – Он должен был получить как минимум в десять раз больше. Но коль скоро эти десять тысяч лежали у него в кармане, значит, он получил их незадолго до смерти. Где же остальное?

– Может, положил их в банк? – предположил Корниш.

– Вполне вероятно. Причем, наверняка открыл новый счет. – Кэл немного подумал и проговорил: – Послушай, Корниш, можно попросить тебя об одной услуге? Проверь-ка все стамбульские банки и узнай, в каком из них открыл счет господин Жорж Джером. А может, банковские служащие уже сообщили об этом в турецкую полицию?

– Сомневаюсь. Стамбульские газеты уделили убийству ювелира всего по нескольку строчек. Думаю, никто не обратил внимания на эту информацию. Ладно, Кэл, я постараюсь что-нибудь разузнать.

– Когда выяснишь, в каком банке покойный открыл счет, узнай, пожалуйста, в каком виде была внесена сумма: наличными, чеком… Если чеком, то поинтересуйся, не из швейцарского ли он банка.

– Ладно, ладно, все будет о'кей, – проговорил Корниш. Он не любил, когда его, кадрового сотрудника разведки, начинали учить работать.

Кэл вышел из дому и поехал на работу – в Западное крыло Белого Дома.

У западного входа толпились журналисты. Интересно, кого они дожидаются, подумал Кэл, выходя из машины. Вдруг прямо в лицо ему ударил свет осветительных приборов, в нескольких сантиметрах от своего рта он увидел микрофон.

– Мистер Уоррендер, – прокричал журналист. – Расскажите, пожалуйста, какова была цель вашей поездки в Женеву?

Вспомнив о том, как вел себя в аналогичной ситуации Валентин, Кэл молча покачал головой.

– Что вы думаете об убийстве Маркгейма?

– Только что стало известно о гибели Эбисса. Как вам кажется, эти убийства связаны?

Кэл снова покачал головой и с благодарностью посмотрел на работников охраны, которые оттеснили толпу и пропустили его к дверям. Уоррендер прошел в холл и выглянул в окно: операторы продолжали съемку. Интересно, подумал он, вернулась ли Джини Риз? Если да, то она наверняка сразу же позвонит ему.

Попросив секретаршу приготовить кофе, Кэл устало опустился в кресло – выпуск бюллетеня ЦРУ, о котором говорил Корниш, лежал на столе. В «Нэшнл секьюрити дейли» помещались оперативные сведения от американских разведчиков – данные поступали изо всех стран мира, некоторые из них были интересны, некоторые– не очень. Бюллетень издавался специально для Президента, доступ к нему имели лишь немногие сотрудники Белого Дома, Министерства обороны, Госдепартамента и ЦРУ.

В свежем выпуске бюллетеня целая страница была посвящена убийству Маркгейма. Сообщалось, что из офиса убитого были похищены все деловые записи; аналитики ЦРУ предполагали, что речь идет о «мокром деле» – так на жаргоне русских называлось убийство. Убийству Жоржа Джерома посвящалось всего несколько строк.

Кэл знал, что в «Раннюю пташку» – информационный бюллетень, составленный по материалам девяти крупнейших газет, сообщениям телеграфных агентств и трех каналов телевидения – информация о гибели Эбисса попадет лишь на следующий день. Но уже сегодня все члены «петли» – узкого круга людей, имеющих доступ к свежей информации, узнают все подробности об этом происшествии. По Вашингтону поползут сплетни.

Уоррендер понял, что нужно немедленно что-то предпринимать. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Кем бы ни была эта загадочная «Леди», ей угрожала смертельная опасность – ведь за дело, судя по всему, взялись русские. А может быть, к поискам наследницы Ивановых подключилась и третья сторона? Мало ли на свете людей, заинтересованных в обладании раджастанскими копями.

Уоррендер снова позвонил в ЦРУ.

– Корниш, – сказал он в трубку, – у нас есть данные по эксплуатации копей Ивановых в Раджастане? Что там делали русские на протяжении последних семидесяти лет? Велась ли добыча вольфрамита?

– Думаю, что велась, – ответил Корниш. – Но наша контора никогда не занималась вплотную делами Ивановых. Так что точными данными я не располагаю.

– Надо бы все разузнать, – проговорил Кэл. – На копях в Раджастане добывают тунгстен – он же вольфрамит, без которого невозможно производить высококачественную сталь. А кто у нас крупнейший производитель стали и вооружений?

– Ты думаешь?..

– Вот именно. Барон Арнхальдт из Дюссельдорфа. Теперь мне становится ясно, на кого работал Маркгейм.

– Ты просто гений, Кэл. Ладно, попробую что-нибудь разузнать. Созвонимся позже.

Кэл довольно улыбнулся. Наконец-то ему удалось разгадать третьего участника игры. Он готов был дать голову на отсечение, что именно Арнхальдт купил изумруд. Интересно, что думает по этому поводу Джини Риз? Надо будет позвонить ей чуть позже. Может, стоит пригласить ее на обед? Конечно, Кэл возмущался безрассудством этой девушки, но, по правде говоря, она ему очень понравилась. Ее целеустремленность напоминала Уоррендеру его собственный подход к любым делам. Как бы то ни было, Джини Риз обязательно получит в награду за свои труды право на эксклюзивный репортаж.

Кэл вспомнил их беседу на банкете в отеле «Бо-Риваж» и то, как широко раскрылись ее голубые глаза при упоминании о миллиардах, скопленных в швейцарских банках, как она стала нервно поправлять рукой волосы. Да, эта девушка ему решительно нравилась.

Корниш перезвонил Уоррендеру в половине шестого вечера. Он сообщил, что факты использования копей компанией Арнхальдта документально подтвердились. По данным агентов ЦРУ из Дюссельдорфа, стало известно, что Маркгейм получил от кого-то крупную взятку за разглашение имени покупателя изумруда. Возможно, его подкупили русские. Как бы то ни было, не вызывало никаких сомнений, что Москве было известно о причастности Арнхальдта к поискам «Леди». Кэл кивнул: он был уверен в этом. Попросив Корниша продолжить проработку линии Арнхальдта, Уоррендер взглянул на часы. Рабочий день близился к концу, а Джини так и не позвонила.

«Что ж, – подумал Кэл, – придется мне проявить инициативу».

Он набрал ее номер.

– Привет, Кэл, – сказала Джини. – Большое спасибо за цветы. Теперь у меня в квартире стоит благоухание, как в южных садах.

– Очень рад, что мой подарок доставил вам удовольствие, – проговорил Кэл, радуясь, что снова слышит ее голос. – Надеюсь, вы приняли мои извинения?

– Конечно. По-моему, вам просто не за что было извиняться.

– А по-моему, было. Впрочем, это не телефонный разговор. – Джини не ответила, и Кэл быстро спросил: – Надеюсь, с вами все в порядке?

– А почему вы спрашиваете? – с удивлением спросила Джини.

– Ну как же… В Дюссельдорфе вы куда-то пропали, а в свете последних событий я уж начал волноваться за вашу безопасность.

– В свете последних событий? Ах, да… – Джини немного помолчала, а потом проговорила: – Ах, Кэл, если бы вы только знали, как я рада, что вы позвонили. Может быть, встретимся вечером?

Уоррендер улыбнулся.

– Вы прямо читаете мои мысли. Я только что собирался пригласить вас отобедать.

– Отобедать? Ну что ж, может быть.

Уоррендер был удивлен: Джини отнеслась к его предложению без всякого восторга. Но, как бы то ни было, ему очень хотелось повидаться с ней.

– Предлагаю встретиться в восемь часов в баре «Четыре времени года».

– Хорошо, Кэл. Могу ли я попросить вас об одном пустяке? Посмотрите, пожалуйста, шестичасовой выпуск новостей по телевидению. Думаю, вас это заинтересует.

Нахмурившись, Кэл положил трубку. Он недоумевал, что имела в виду Джини. Да, эта девушка умеет добывать информацию. Что же ей удалось на этот раз? Уоррендер снова пожалел о том, что впутал ее в эту смертельно опасную игру.

Он взглянул на часы: было без четверти шесть. В любом случае, он не успел бы попасть на телевидение раньше, чем программа новостей выйдет в эфир. Ну почему, почему она всегда проявляет инициативу, не посоветовавшись с ним? И потом, что ей наговорил этот Соловский? С мрачным видом Уоррендер включил телевизор и стал дожидаться выпуска новостей.

Джини не нуждалась в тезисах на «бегущей строке» – она и так знала, что сказать. Она смотрела на стенные часы – их стрелка медленно, но верно приближалась к шести. Валентин прилетел в Вашингтон еще утром, но до сих пор не позвонил. А вдруг он уже никогда не позвонит? На глаза Джини навернулись слезы – она прикусила губу. Сейчас она не имела права на эти слезы, через несколько минут надо было выступать в прямом эфире. И потом, она и так слишком много плакала за последние два дня. Что такое случилось с храброй, бесстрашной журналисткой Джини? Да нет же – она осталась прежней, и вот сейчас, через несколько минут она докажет это всей Америке. А может, и всему миру.

Гримерша нанесла последний мазок помады. Сжимая в руке блокнот, Джини еще раз подумала, что именно сейчас начнется игра ва-банк: она знает способ заставить убийцу заявить о себе. Да, это была на редкость рискованная игра, но у Джини не было другого выхода. Она поставила на карту все.

Она приняла это решение еще утром. Придя на телевидение, тотчас же отправилась прямо к директору и изложила ему свой план. Он внимательно выслушал ее и дал добро, не забыв при этом предупредить Джини о том, что она берет на себя огромную ответственность. Она и сама знала, что взваливает на себя слишком много, но обратной дороги уже не было.

Без четырех шесть зазвонил телефон.

– Валентин… – прошептала Джини, узнав знакомый голос.

– Джини, мне необходимо с тобой увидеться, – быстро проговорил он.

– Да-да, конечно.

– Я заеду к тебе, – сказал Соловский. – Буду ровно в семь.

Валентин, не попрощавшись, повесил трубку – было без трех шесть.

– Джини, – позвал режиссер. – Иди-ка сюда, пора готовиться.

Девушка села за полукруглый черный стол; зажглись прожекторы, гримерша еще раз прошлась тампоном с пудрой по щекам Джини. Журналистка молча смотрела в объектив и дожидалась, пока закончится музыка, и с экрана исчезнет заставка. Она была совершенно спокойна. Она приготовилась действовать.

Кэл Уоррендер сидел в кресле напротив телевизора; он снял пиджак, ослабил узел галстука. В правой руке он нервно сжимал открытую банку пива «Миллер». Исчезла с экрана заставка, диктор прочитал международные новости вкратце и проговорил:

– А теперь предоставляю слово нашему специальному корреспонденту Джини Риз. У нее есть важные сведения относительно всколыхнувшего весь мир дела об изумруде князя Иванова.

На экране появилась Джини: она была сосредоточенная, серьезная, белокурые волосы распущены, в ушах и на шее красовались жемчуга. На девушке был строгий голубой костюм, оттенявший цвет ее прекрасных глаз. Кэл подумал, что к такому костюму подошли бы духи «Шанель № 5».

Не улыбаясь Джини посмотрела в объектив.

– Поиски загадочной «Леди» – владелицы знаменитого изумруда Ивановых, выставленного на аукционе «Кристи» в Женеве – вступили в очередную стадию. Недавно в Дюссельдорфе был убит Пауль Маркгейм, посредник, купивший камень. И вот еще одно убийство. В Мраморном море у берегов Стамбула обнаружен труп ювелира Джерома Эбисса, который, как предполагают, разрезал и переогранил изумруд.

Встает закономерный вопрос: неужели старинные легенды о несметных богатствах Ивановых – правда? Неужели КГБ идет по следу «Леди»? А может быть, в дело вмешалось ЦРУ? Или – что кажется все более и более вероятным – в игру включилась третья сторона?

Во всем мире есть только один человек, способный ответить на эти и многие другие вопросы, который может тем самым прервать цепь убийств – это сама «Леди». Я решила начать частное журналистское расследование, и вот теперь, по прошествии некоторого времени, могу со всей ответственностью заявить: мне известно, кто такая «Леди». Ровно через три дня в шестичасовом выпуске новостей я дам телезрителям возможность прослушать записанное на магнитофонную пленку интервью с загадочной владелицей изумруда. До встречи в эфире!

– Ах, Джини, – проговорил директор программы, когда эфир закончился. – Рискованная ты девушка. Теперь эти разбойники от тебя не отстанут.

– Именно этого я и добиваюсь, – улыбнулась журналистка.

– Ну что ж, – пожал плечами директор, – дело хозяйское. До дома тебя довезут, у дверей приставим парочку громил, надеюсь, они не дадут тебя в обиду.

– Спасибо за заботу, – улыбнулась Джини, направляясь к выходу. – Итак, увидимся через пару дней.

Режиссер с тревогой посмотрел ей вслед.

– Ну и кашу же мы заварили, ребятки, – проговорил он, вытирая пот со лба. – Дай-то Бог, чтобы все закончилось хорошо.

Несколько секунд Кэл не мог найти в себе силы встать с кресла. Потом он вскочил как ошпаренный и закричал через стенку секретарше, чтобы она немедленно соединила его с телестудией. Увы, секретарши на месте не оказалось: она уже ушла домой. Вне себя от гнева, Кэл сам отыскал в справочнике телефон студии и позвонил Джини: в ответ раздались короткие гудки. Еще бы, подумал Уоррендер, после такого выступления им телефон пообрывают.

Поспешно натянув пиджак, Кэл выбежал на улицу и поймал такси.

– Мне очень жаль, мистер Уоррендер, – произнес дежурный по зданию телекомпании, – но мисс Риз уже уехала.

– Куда? – спросил Кэл. Дежурный пожал плечами.

– Не знаю, сэр. Кэл выругался.

– Ладно, – проговорил он, стараясь успокоиться. – Могу я хотя бы поговорить с директором?

– К сожалению, сэр, он тоже уехал, – последовал ответ.

Уоррендер прошел к телефону-автомату в холле и набрал домашний номер Джини. Никто не отвечал, даже автоответчик был выключен.

Недоумевая, куда могла подеваться Джини, Кэл еще раз обругал себя за то, что впутал девушку в столь опасную игру. Где ее теперь искать? Кэлу оставалось одно: дожидаться восьми вечера и – если только Джини придет в бар «Четыре времени года» – строго-настрого запретить ей заниматься самодеятельностью без его ведома. Теперь он ни на шаг не отпустит Джини Риз – даже если придется ехать на край света.

Да понимает ли она, что натворила: она ведь заявила на весь мир, что знает, кто такая «Леди». Неужели ей не пришло в голову, что теперь ей грозит расправа со стороны тех, кто уже убрал Маркгейма и Эбисса? С понурым видом Уоррендер отправился в «Четыре времени года» и стал дожидаться Джини.

Он уселся на мягкий диванчик в коктейль-холле, потягивая через трубочку слабый коктейль. Играла музыка, весело смеялась молодежь, а Кэл каждые десять минут нервно посматривал на часы. Было уже восемь часов, но Джини так и не появилась. В десять минут девятого Уоррендера позвали к администратору. Он сказал, что только что звонила мисс Риз и просила передать, что не сможет прийти на свидание.

Кэл снова набрал ее номер – и снова не было ответа. Уоррендер позвонил в справочную, узнал домашний номер директора телепрограммы и позвонил ему.

– Можете быть спокойны, мистер Уоррендер, – проговорил директор. – Мы все предусмотрели. В распоряжении мисс Риз лимузин. Мы приставили двух охранников к ее дому. Лично я нисколько не волнуюсь. Мисс Риз сказала, что собирается куда-то уехать на пару дней. Она уверена, что все будет хорошо.

Кэл с раздражением бросил трубку и пошел к автостоянке.

Через пять минут его машина затормозила у дома Джини. Уоррендер пригляделся. Свет в доме был потушен. Уговаривая себя, что ничего страшного за столь короткий промежуток времени произойти не могло, Кэл вышел из машины и, поднявшись на крыльцо, заглянул в окна: все шторы были опущены.

Уоррендер нажал кнопку звонка: никто не ответил. Тогда он подергал за ручку входной двери – дверь оказалась не заперта.

– Джини! – позвал Кэл.

В ответ послышался хриплый лай – Уоррендер вспомнил, что у Джини есть собака, и на всякий случай решил включить свет. Найти выключатель оказалось просто – он был прямо возле косяка входной двери. Его взору предстал маленький аккуратный холл: на высокой антикварной консоли стояли в стройной хрустальной вазе его двадцать четыре розы.

– Джини! – снова позвал Кэл, открывая дверь, ведущую налево. Он включил свет и окинул взглядом пустую комнату: восточные ковры, белые диваны, цветы, торшер в углу – только Джини нигде не было.

Дверь, расположенная с другой стороны холла, была закрыта – Уоррендер с силой надавил ее плечом, и она поддалась. Навстречу Кэлу выскочил огромный пес и, виляя хвостом, начал радостно лизать своего освободителя.

– Ладно, ладно, дружище, успокойся. – Кэл отстранил собаку и попытался раскрыть дверь пошире. – Скажи лучше, где наша Джини.

Что-то мешало открыть дверь настежь – Кэл протиснулся в образовавшуюся щель и оказался на кухне. На полу возле плиты лежали связанные по рукам и ногам два здоровенных детины, их глаза были завязаны платками, изо ртов торчали кляпы. Один из них упирался ногами в дверь и не давал возможности распахнуть ее. Уоррендер наклонился к связанным: они лежали тихо и неподвижно. Кухонным ножом Кэл разрезал веревки и проверил пульс – оба мужчины, к счастью, были живы. Наверное, им сделали какой-то укол, подумал Уоррендер и выбежал из кухни. За несколько минут он обшарил весь дом – следов Джини Риз нигде не было.

Заметив на стене кухни телефон, Кэл позвонил в «скорую помощь» и полицию, а потом – в ФБР и сообщил, что Джини Риз куда-то пропала. После этого он набрал домашний номер Корниша и велел ему немедленно ехать на работу.

Несмотря на то, что охрана Белого Дома давно знала Кэла в лицо, бравые ребята внимательно проверили его пропуск, у вторых ворот морской пехотинец с автоматом наперевес тоже долго изучал фотографию Уоррендера. Кэл с нетерпением ждал, когда же закончится эта скучная процедура, понимая, что формально сотрудники охраны совершенно правы: они не должны никому доверять.

В некоторых окнах еще горел свет – продолжался прием у Президента в честь кого-то из высокопоставленных зарубежных гостей. Белый Дом никогда не спал. Уоррендер зашел в свой кабинет и проверил автоответчик: на пленке было записано всего одно послание, да и то не от Джини: его просила позвонить какая-то сестра Сара Милгрим.

Уоррендер набрал номер, оставленный на автоответчике, и позвал Сару. Та объяснила ему, что звонит по просьбе одной из обитательниц «Тихих полян» – даме трудно было позвонить самой: ей уже за девяносто, и она плохо слышит. Престарелая дама узнала о Кэле из газет и телепередач и считала необходимым переговорить с ним лично.

– Она сказала, что будет говорить только с вами, сэр. Я не совсем поняла, что она имела в виду, но… – сестра Милгрим понизила голос, – но она сказала, что все это имеет прямое отношение к какому-то изумруду Ивановых.

Кэл напрягся. Придется отложить разговор с Корнишем на потом.

– Кто эта пожилая дама? Как ее зовут?

– Ее зовут Мисси О'Брайен, сэр.

– О'Брайен? – переспросил Кэл. – Хорошо. Скажите ей, что я немедленно выезжаю. Благодарю вас, сестра Милгрим, что все-таки дозвонились мне.

– Я сделала это для миссис О'Брайен, а не для вас, сэр, – язвительным тоном ответила Милгрим. – Только очень попрошу вас не забывать, что она – очень старый человек. Сейчас уже поздно, и если вы чем-то расстроите ее, она всю ночь не сможет заснуть.

– Хорошо, сестра, – проговорил Уоррендер. – Обещаю беречь ее нервы.

Мэриленд

Посмотревшись в карманное зеркальце, Мисси поправила рукой волосы: для своих лет она выглядела не так уж плохо – особенно после того, как сестра Милгрим привела ее в порядок. Теперь можно было со спокойным сердцем принимать посетителя.

Куда же пропала Анна? – подумала Мисси. Неужели эти два убийств настолько испугали бедную девочку, что она решила спрятаться от всех на свете – даже от нее? Что же она натворила?! Разве можно играть в такие опасные игры?

Мисси покачала головой и отложила зеркальце. В последнее время Мисси мучила бессонница; проснувшись на рассвете, она уже не могла забыться, и поэтому лучшим другом старушки стал телевизор – особенно утренние программы. Но вот уж чего она никак не ожидала увидеть на экране, так это до боли знакомые черты Миши Иванова. Не рассчитывала она и услышать фамилию «Соловский». А потом, потом на экране появилась Анна, и Мисси не на шутку испугалась за ее жизнь.

Она не знала, что предпринять: ведь никто не мог оказать им помощь в этой ситуации. За исключением разве что самого Президента США. В это самое время по телевизору показали Кэла Уоррендера. Репортер говорил, что этот молодой человек назначен самим Президентом расследовать тайну семьи Ивановых. Мисси вспомнила, что уже читала об этом Уоррендере в газетах: «подающий надежды молодой политик», «человек, которому уготована блестящая карьера»…

И тут Мисси решила, что само небо посылает ей этого человека. Она ведь так долго молилась о спасении Анны, и вот… Конечно, именно этот Уоррендер сможет защитить ее дорогую девочку.

Наверное, Сара Милгрим решила, что старушка совсем спятила, когда Мисси попросила ее позвонить в Белый Дом господину Кэлу Уоррендеру и сказать, что она, скромная обитательница дома престарелых Мисси О'Брайен, знает какую-то тайну, имеющую самое прямое отношение к стратегическим интересам Соединенных Штатов. Как бы то ни было, добрая девушка все-таки выполнила ее просьбу и смогла убедить Уоррендера немедленно приехать в «Тихие поляны».

Дрожащей рукой Мисси достала украшенную драгоценными камнями рамку с фотографией князя Михаила. Она поставила ее на столик, впервые за много десятков лет не пряча снимок любимого человека от посторонних глаз.

– Ну вот, Миша, – проговорила она, глядя на старую фотографию, – кажется, пришло время нарушить обещание. Придется мне рассказать им всю правду об Азали – о твоей дочери Ксюше. В противном случае, дорогой, может случиться то, чего так боялся ты и твоя матушка—эти негодяи убьют твою внучку. Поверь мне, Миша: у меня просто нет другого выхода. Ты же сам знаешь, что я молчала целых семьдесят лет.

Сложив руки на коленях, Мисси О'Брайен откинулась на спинку кресла и стала дожидаться Кэла Уоррендера.

 

ЧАСТЬ 2

 

ГЛАВА 33

Мисси О'Брайен оказалась совсем не той старушкой, которую предполагал увидеть Кэл. Даже преклонный возраст до конца не уничтожил ее королевскую красоту. Роскошные серебряные волосы были аккуратно расчесаны, огромные фиалковые глаза с волнением смотрели на Уоррендера.

Мисси тоже представляла себе Кэла иначе.

– Когда я смотрела телевизор, – призналась она, – мне показалось, что вы старше… Впрочем, для меня сейчас почти все окружающие – молодые люди… Даже врачи, которые меня лечат, годятся мне во внуки.

Кэл улыбнулся:

– А свои внуки у вас есть? Мисси покачала головой.

– Одна. Да и то приемная. С ней-то и связана вся эта история. Но что же вы стоите, мистер Уоррендер?

Старая женщина указала Кэлу на стоявший возле ее кресла стул. В это время в комнату вошла сестра Милгрим с подносом чаю.

– В ногах правды нет, мистер Уоррендер, – улыбнулась Мисси. – К тому же, разговор у нас будет долгий…

– Очень прошу вас не засиживаться допоздна, – обеспокоенно произнесла сестра Милгрим. – Не забывайте, что вы еще не успели принять таблетки, мэм.

– Сегодня таблетки мне не понадобятся, – возразила Мисси, покачав головой. – Нужно сделать одно очень важное дело. – Она пристально посмотрела на Кэла и добавила – И я очень надеюсь, что этот молодой человек поможет мне.

Милгрим протянула Кэлу чашку.

– «Эрл Грей», – пояснила она. – Единственный напиток, который употребляет миссис О'Брайен.

– Не могли бы вы оставить нас, Сара? – нетерпеливо проговорила Мисси. – У нас с мистером Уоррендером много дел. Очень прошу нас не беспокоить.

Сестра с тревогой посмотрела на Кэла, и он решил успокоить ее:

– Пожалуйста, не волнуйтесь, я позабочусь о ней. Как только я замечу, что миссис О'Брайен утомлена, я тотчас пошлю за вами и за свежей порцией «Эрл Грея».

Едва закрылась дверь за Милгрим, Мисси наклонилась поближе к Кэлу и произнесла:

– Мы не имеем права терять время впустую, мистер Уоррендер: Анне Ивановой грозит смертельная опасность. – При виде того, как он напрягся, услышав это имя, Мисси кивнула головой: – Да-да, речь идет о внучке князя Михаила Иванова. Вот его фотография. – Она кивнула в сторону старинного фото в драгоценной рамке. – Анна—дочь Ксении Ивановой, которой вместе со мной удалось спастись из России в годы революции. Это очень длинная история. О многом вы, наверное, уже знаете, о многом – догадываетесь. Но, надеюсь, вы не станете возражать, если я расскажу вам все подробности. Расскажу я и о судьбе сына князя Михаила – Алексея.

На мгновение Мисси вновь ощутила страх: может быть, и этому человеку нельзя выдавать тайну Ивановых? Она ведь была практически не знакома с Уоррендером – просто видела какую-то передачу по телевизору, читала статьи в газетах. Но она твердо знала: другого выхода нет. Для того, чтобы помочь Анне, она была уже слишком стара и нуждалась в чьей-то помощи.

– Эта история началась около семидесяти лет назад, в день моего восемнадцатилетия, – начала Мисси свой рассказ. – Все мы: князь Михаил, Ксения, Алексей, княгиня Аннушка и я—были в Варышне, родовом поместье Ивановых. Мы смеялись, пили шампанское, но на душе было тяжело: в воздухе носилось предчувствие беды.

Незаметным движением руки Уоррендер включил карманный диктофон: Сара Милгрим оказалась права – Мисси действительно была туга на ухо – она не услышала тихое гудение аппарата.

Затаив дыхание Кэл слушал рассказ старой женщины– ведь она выдавала ему тайны, над разгадкой которых вот уже более полувека бились спецслужбы мировых держав. Когда Мисси рассказала ему об Арнхальдте, Кэл радостно закивал: он оказался прав – именно компания Арнхальдтов оказалась тем самым «третьим игроком».

В какой-то момент Мисси тяжело вздохнула и, замолчав, откинулась на спинку кресла.

– Наверное, вам очень тяжело заново переживать все эти события, мэм, – участливо проговорил Кэл. – Может быть, сделаем перерыв? Вы немного отдохнете, а я приду попозже.

– Нет, – сказала Мисси, выпрямляя спину. – То, что я вам рассказала—лишь начало. Мне просто необходимо поведать вам остальное. Если вы не будете знать всю историю, вы не сможете помочь Анне. Впрочем, небольшой перерыв действительно можно сделать. – Старая женщина лукаво улыбнулась. – Вы будете не против, если я выпью рюмочку бренди, мистер Уоррендер?

Кэл налил Мисси янтарный напиток и проговорил:

– По-моему, мэм, довольно странно, что, раскрывая мне свои тайны, вы называете меня «мистер Уоррендер». Почему бы вам не звать меня просто Кэл, как принято в таких случаях?

Мисси улыбнулась.

– Кэл… Это уменьшительное от «Кэлвин»? Уоррендер покачал головой.

– От «Кэллум», в честь одного из далеких ирландских предков.

Старая женщина улыбнулась.

– Я знала одного ирландца, – задумчиво проговорила она, видимо, забыв, что только что рассказывала Уоррендеру про О'Хару. – Крепкий, сильный, обаятельный человек. – Она отпила бренди и, немного подумав, продолжила:

– По возвращении из Германии в Нью-Йорк, я оставила Азали и Бэлу в маленьком отеле без названия на Пятьдесят Седьмой Западной стрит – обычно в таких отелях останавливаются коммивояжеры – и отправилась на Ривингтон-стрит на поиски Розы…

Нью-Йорк

Дверь Розиной квартиры открыла смуглая молодая женщина с резкими чертами лица. С любопытством она окинула взглядом Мисси.

– И что же понадобилось такой роскошной молодой леди в квартале Перельманов? – спросила она, с завистью глядя на дорогое пальто Мисси.

Отстранив девицу, Мисси прошла в комнату Розы и замерла от неожиданности: куда-то исчезли детские вещи, игрушки; в квартире царила необычная тишина. Лишь мебель, посуда и Розины субботние подсвечники напоминали о былых временах. Мисси поняла: Роза здесь больше не живет; она боялась задавать вопросы и молча смотрела на смуглолицую девицу.

Та пожала плечами.

– Уехала… Ну и ладно – туда ей и дорога. Никогда не смогу понять, как такой человек, как Меер Перельман, мог столько лет терпеть эту ленивую потаскуху! Бедняга Меер каждый вечер приходил ко мне жаловаться на эту лентяйку. На деток ей было глубоко наплевать, мужнины деньги транжирила. Наконец-то он вышиб ее пинком под зад! – Она с вызовом посмотрела на Мисси. – Как только Меер получит развод, он женится на мне. Я стану новой миссис Перельман!

Шокированная этим известием, Мисси выпалила:

– Где Роза? Куда она уехала?

– Меер был с ней слишком добр, – произнесла девица. – Я говорила ему, что он ей ни гроша не должен, но он меня не послушал: дал этой бездельнице денег на детей. И что бы вы думали: на следующий день она собрала вещи и поехала в Калифорнию. В Голливуд—не больше не меньше. – Молодая женщина ехидно улыбнулась – Так ее там и ждали! С ее-то внешностью только в кинозвезды!

– Где она живет?! – Мисси сердито топнула ногой. Девица пожала плечами.

– Меер не знает. Впрочем, его это не очень-то волнует.

– А дети? Их судьба его тоже не волнует? Девица задумчиво посмотрела на Мисси и, сложив руки на груди, проговорила:

– Дети они и есть дети. Меер говорит, что, если ему захочется, он сможет произвести на свет еще дюжину.

Такая женщина, как я, может дать такому мужчине, как Меер Перельман, все, что он только захочет.

При мысли о том, что бедную Розу и ее девочек выгнали из дома ради этой наглой девки, Мисси почувствовала прилив гнева. Она подбежала к смуглолицей разлучнице и с размаху ударила ее по щеке.

– Да как ты смеешь называть Розу Перельман потаскухой? – закричала она. – Это ты потаскуха: живешь в открытую с женатым мужчиной! А он… Отец, которого не интересует судьба родных детей! Вы стоите друг друга, ты и этот негодяй Меер!

С трудом сдерживая слезы, Мисси резко повернулась и побежала вниз по лестнице. В лицо ей ударил забытый запах гнилых овощей, и ее чуть не стошнило.

Выбежав из подъезда, она осмотрелась: Ривингтон-стрит нисколько не изменилась за последнее время. Уличные торговцы так же громко расхваливали свой товар, домохозяйки с такой же настырностью пытались сбивать цены, кошки, собаки и детишки по-прежнему сновали по проезжей части, рискуя быть задавленными какой-нибудь машиной… Ничего не изменилось во внешнем облике этих мест, но Мисси со всей остротой почувствовала, что это уже не ее родная улица: не было здесь княгини Софьи, О'Хары, Зева. И вот сейчас исчезла Роза – последнее связующее звено между Мисси и Ривингтон-стрит. Она ощущала себя совсем чужой в этом квартале.

Купив у пожилой торговки огромный букет цветов, Мисси быстрой походкой направилась в церковь Спасителя. Она поставила свечку за упокой души Софьи, а потом положила цветы на ее могилу и долго еще сидела на скамейке возле могильного камня, предаваясь воспоминаниям.

Наконец она поняла, что пора переключиться на настоящее: надо было решать, что делать дальше. К О'Харе она идти не могла, ведь она вышла замуж за другого. Зев исчез в неизвестном направлении. Оставалось одно: поехать в Голливуд и постараться разыскать Розу.

Выбежав с кладбища, Мисси села в вагон надземки и доехала до Второй авеню, где поймала такси. Неожиданно для самой себя она попросила шофера проехать мимо Новоамстердамского театра: с афиши на нее смотрели знакомые лица, только вместо «несравненной Верити Байрон» появилась новая «неподражаемая» звезда… Должно быть, о Верити на Бродвее уже успели позабыть: конечно, всех этих красавиц из шоу-программ, повыскакивавших замуж за миллионеров, просто не упомнишь.

В сумочке у Мисси лежало две тысячи четыреста долларов – довольно солидная сумма, если тратить деньги с умом. Впрочем, что-что, а экономить Мисси научилась. Теперь ей нужно было найти новый способ зарабатывать на жизнь, постоянно помня при этом о смертельной опасности, преследовавшей ее по пятам. К сожалению, за те годы, что прошли со времени бегства из России, опасность не уменьшилась – напротив, врагов стало больше. Раньше она боялась лишь ЧК, теперь ей угрожал и бывший муж, а по сути дела – коварный соблазнитель– Эдди Арнхальдт. За два месяца, Проведенных в Хаус-Арнхальдте, Мисси достаточно хорошо изучила нравы семейства «стального барона» и знала, что для достижения своих целей эти люди ни перед чем не остановятся…

Именно Голливуд был тем местом, где можно было спрятаться от всех врагов: ведь артисты придумывали себе новые имена и новые биографии. Мисси решила отправиться в Калифорнию.

 

ГЛАВА 34

Голливуд

Голливудские «апартаменты» Розы Перельман мало чем отличались от нью-йоркских: одна комната вместо двух, кое-какая мебель, одна-единственная кровать, на которой они спали все вчетвером валетом, кухня, которую приходилось делить с соседями, да еще ванная комната в коридоре. Вся разница заключалась в том, что новое пристанище выброшенной из дома женщины находилось теперь не в самом центре Нижнего Ист-Сайда Нью-Йорка, а на первом этаже небольшого, давно не крашенного домишки неподалеку от голливудского кладбища. Домишко этот был расположен на Гауэр-стрит, где бульвар Сан-Сет переходит в Санта-Монику.

У нового жилища были крупные недостатки: летом здесь было душно и жарко, как в аду, а зимой, которая, вопреки ожиданиям Розы, все-таки наведывалась иногда в Калифорнию – слишком холодно и сыро. Впрочем, было у нового жилища одно свойство, неизменное и зимой и летом – здесь было мрачно и неуютно.

Что же касается преимуществ переезда в Голливуд, то они, главным образом, заключались в смене пейзажа. Если раньше из окна нью-йоркской квартиры можно было увидеть лишь кусочек грязной и шумной Ривингтон-стрит, то теперь каждый день взгляд Розы отдыхал на поросших цветами склонах Голливудских холмов, незаметно переходящих в гряду пурпурно-бронзовых гор. На протяжении дня пейзаж значительно изменялся: с утра, в молочно-нежном свете восходящего солнца, горы и холмы выглядели по-другому, чем в полдень или вечером, когда багрово-красный диск солнца медленно склонялся к Санта-Монике. Роза любила наблюдать за голливудским небом: ей иногда казалось, что она присутствует на киносеансе и смотрит какой-то фантастический фильм.

Роза полюбила Голливуд с первого взгляда. Увы, она не была уверена, что он отвечает ей взаимностью. Ей так нравились эти пальмы и перечные деревья, олеандры и гибискусы; яркая растительность Голливуда заставляла ее ощущать и себя каким-то тропическим растением, наконец-то попавшим в благоприятные условия для роста и цветения.

Почти каждый день Роза становилась свидетельницей съемок очередного фильма: по пыльным улочкам бегали свирепого вида «хулиганы», наводя страх на очаровательных черноглазых «барышень», а проворные операторы едва успевали менять кинопленку в своих камерах.

Розе так нравилось каждый день встречать в аптеке, куда она устроилась на работу, знаменитых на всю страну киноактеров: раньше она и подумать не могла, что эти легендарные мужчины и женщины могут так просто выбирать товар, расплачиваться, говорить о погоде, смеяться, пить содовую, садиться в роскошные «Роллс-Ройсы» и «Бугатти». Однажды она удостоилась чести обслуживать горничную самой Мэри Пикфорд, которая пришла в аптеку купить любимый крем знаменитой актрисы.

Но больше всего радовалась Роза при виде того, как весело играют на залитом солнцем газоне ее девочки – вдали от смрадного воздуха Нижнего Ист-Сайда, не рискуя попасть под колеса машины или тележки уличного торговца. Возможно, им так и не придется разбогатеть, зато дети будут здоровее и счастливее – не в последнюю очередь потому, что наконец-то из их жизни ушел Меер Перельман. Каждый вечер Роза садилась на крыльцо своего нового жилища, любовалась закатом и – к своему великому удивлению – вновь ощущала себя женщиной, молодой, полной сил и энергии.

Девочкам тоже, судя по всему, Голливуд понравился. Соня мечтала поступить в местный колледж и стать учительницей; правда, оставался открытым вопрос, где раздобыть деньги на учебу. Что же касается Ханны и Рэчел, то они, как и сама Роза, просто бредили кинематографом. Целыми днями они болтали только об актерской карьере, а Роза как настоящая любящая мать делала все от нее зависящее, чтобы мечты девочек не были напрасны. В свободное от дежурств по аптеке время она ходила с Рэчел и Ханной, одетыми в лучшие платьица и аккуратно причесанными, по окрестным киностудиям. За короткое время они успели побывать в «Метро» – на улице Ромэн, «Плейерс-Лэски» на улице Селма, «Чаплин» на улице Ла-Бреа и «Гриффит» на Закатной. До остальных кинокомпаний Перельманы не добрались, поскольку туда надо было добираться на общественном транспорте, а денег для этого у Розы не было.

Девочки росли похожими на мать – такие же симпатичные, темноглазые, кудрявые. Их очаровательные невинные личики вскоре приглянулись некоторым режиссерам, и они получили «роли» в массовках. Конечно, настоящими ролями назвать это было сложно – надо было просто пройтись от одного фонарного столба к другому, но девочки становились известными. Рано или поздно их могли пригласить на настоящую роль. В Голливуде все было основано на счастливом случае: сегодня ты никто, завтра – звезда первой величины! Как же хотелось Розе, чтобы счастье улыбнулось ей и ее девочкам!

А пока этого не произошло, Розе приходилось зарабатывать хлеб насущный, трудясь в аптеке… Конечно, много здесь не платили, но ощущение того, что удача прячется где-то за углом, не давало унывать. Голливуд вскружил голову Розе.

Ей так нравилось сидеть на пороге своего дома! Время от времени мимо проносился автомобиль, но, как правило, тишину нарушали лишь песни птиц и стрекотание цикад. Соня занималась уроками, а младшие девочки играли с соседскими детьми – чаще всего на четырех акрах Голливудского кладбища.

Роза сидела в лучах заходящего солнца и, прикрыв глаза, предавалась воспоминаниям и размышлениям. Да, наконец-то ей удалось оторваться от опостылевшей жизни с Меером. Да, она находилась сейчас в нескольких тысячах миль от него и нисколько не сожалела об этом. Но тысячи миль отделяли Розу и от другого человека, по которому она страшно скучала. Имя этому человеку было Мисси О'Брайен. Конечно, Роза и мечтать не смела о такой головокружительной карьере, как у Мисси, но она не жаловалась на судьбу – по крайней мере, она обрела покой.

Откинувшись на спинку плетеного кресла, Роза прикорнула… Сквозь сон она услышала звук чьих-то шагов. Потом до ее ушей донесся до боли знакомый голос:

– Ну, наконец-то! Как хорошо, что я нашла тебя, Роза!

Сначала Роза подумала, что это ей снится – как могла оказаться здесь, в Голливуде, Мисси? Но это был не сон: лучшая подруга стояла здесь, на пороге ее дома. Выходит, она находилась не в тысячах миль от Калифорнии. Розе в глаза светило заходящее солнце, и она не могла рассмотреть лица Мисси, но она и так понимала, что нежданная гостья улыбается.

– Мисси! – воскликнула Роза, вскакивая с кресла. – Какая неожиданность! Как я рада видеть тебя!

Подруги обнялись и расплакались от радости.

– Ну, рассказывай! – проговорила наконец Роза. – Ты, наверное, самая счастливая женщина на свете. Какими судьбами в Голливуде.

– Какое там счастье! – вздохнула Мисси. – Моя жизнь в этом замке оказалась самым настоящим кошмаром! Я просто сбежала оттуда. Теперь у меня никого не осталось, кроме тебя, Роза, вот я и решила во что бы то ни стало тебя найти. Эта наглая девица, которая живет сейчас с Меером, сказала мне, что ты уехала в Голливуд…

– Как же ты меня здесь нашла? – поинтересовалась Роза.

– Очень просто. Твои дочки ведь должны ходить в школу, не так ли? Вот я и обошла все местные школы – не так-то уж много их оказалось в Голливуде – выясняя у учителей, нет ли среди учениц девочек по фамилии Перельман. Вот видишь, я могла бы работать в полиции, – засмеялась Мисси.

– Выходит, ты уже знаешь, что стряслось со мной, – вздохнула Роза. – Ладно, это все неинтересно. Расскажи лучше все по порядку о себе.

Мисси кивнула.

– Обязательно расскажу, но сначала ответь мне на один вопрос, что с Зевом? Он здесь, в Голливуде?

Роза пожала плечами.

– Куда-то пропал. Никто о нем не слышал. Может, вернулся в Нью-Йорк и снова стал ростовщиком?

– Мне бы очень хотелось его увидеть, – с печалью в голосе проговорила Мисси. Она сама не ожидала, что так расстроится, узнав, что Зев куда-то запропастился. Ведь он, как, впрочем, и О'Хара, стал частью ее жизни. Ей было больно терять этих людей.

– Ну что ж, – сказала она после небольшой паузы. – А сейчас я расскажу о том, что произошло со мной. Знаешь, Роза, раньше я многое не договаривала. Сейчас пришло время раскрыть все карты.

Роза внимательно слушала рассказ Мисси, а потом совершенно спокойным тоном, как будто речь не шла о жизни и смерти подруги, произнесла:

– Ну, и что же ты собираешься предпринять? Мисси не знала, что ответить:

– Я и сама не знаю, Роза. Мне было просто необходимо отыскать тебя. У меня есть чуть больше двух тысяч долларов. Может быть, мне удастся найти работу.

– Две тысячи долларов! Да весь этот дом стоит гораздо дешевле! – Роза на секунду задумалась и вдруг воскликнула:

– Мисси! У меня, кажется, есть идея!

Роза и Мисси остановились под вывеской «Меблированные комнаты «Розмонт». Это заведение было расположено на Фаунтин-авеню, между улицами Ла-Бреа и Сьюард. Поблизости находилось около дюжины киностудий, и поэтому меблированные комнаты могли бы сгодиться как временное пристанище актерам, искавшим работу. В обшарпанном деревянном домике было шесть двухкомнатных и две однокомнатные квартиры. Помимо этого во дворе имелся небольшой сарайчик-бунгало.

Девушкам сразу же понравилось это заведение, и они решились на смелый шаг – купили его. Они долго приводили в порядок холл, превратив его в уютную гостиную с ломберным столиком, пианино, виктролой, несколькими подержанными стульями и чайным столиком. Большая застекленная дверь вела из гостиной на деревянное крыльцо, вполне заменившее террасу; с него открывался прекрасный вид на аккуратненькие оштукатуренные домики на другой стороне улицы. Впрочем, Фаунтин-авеню улицей можно было назвать лишь условно – она, скорее, смахивала на тихую проселочную дорогу, обсаженную чахлыми деревцами.

Сами новоиспеченные хозяйки поселились в маленьком бунгало, расположенном на заднем дворе «Розмонта». Девочки разместились по двое в двух комнатах, а Мисси и Роза даже позволили себе роскошь иметь по собственной комнате.

Мисси предложила Бэле оплатить ей дорогу до Восточного Побережья и выдать впридачу жалованье на три месяца вперед, но верная няня наотрез отказалась покидать Азали. Она поселилась в небольшой комнатке за кухней «Розмонта». Более того, хозяйки заведения даже официально взяли ее на работу на должность экономки… Правда, жалованья она временно не получала.

Что касается верного пса Виктора, то ему выделили отличный тенистый уголок на парадном крыльце.

Единственное неудобство заключалось в том, что постояльцы не спешили поселиться в меблированных комнатах, а деньги были на исходе.

– Нам нужна реклама, – заявила Мисси, с некоторой тревогой глядя на Розу. – Давай поручим девочкам написать от руки несколько десятков листовок и расклеить их у дверей киностудий.

Девочки отлично справились с заданием. Уже через два дня в двери «Розмонта» постучался первый постоялец– веселый круглолицый молодой человек в толстых очках. Звали его Дик Неверн, он искал работу режиссера. Дик выбрал самую маленькую однокомнатную квартиру и заплатил деньги за месяц вперед. Когда он расплачивался, Роза обратила внимание, что в бумажнике у молодого человека почти не осталось денег.

Поскольку Дик был их единственным постояльцем, девушки решили, что он может столоваться вместе с ними, и вот за каждой трапезой Дик стал развлекать их рассказами о ленивой, неспешной жизни среди пшеничных полей Оклахомы, его родного штата, о том, как каждому жителю небольшого городка, откуда он был родом, с самого рождения был предопределен жизненный путь: кирпичное здание школы – танцплощадка для подростков – работа на семейной ферме – женитьба на соседской девушке – кресло-качалка на крыльце, широкополая шляпа, соломинка во рту и рой назойливых мух.

– Почему же вы решили стать режиссером? – поинтересовалась Мисси.

Дик снял очки, тщательно протер их и, уставившись на Мисси своими близорукими глазами, протянул:

– Там, среди бескрайних равнин Оклахомы, я понял, как надо смотреть на вещи. Понимаете, это ничем не ограниченное пространство… эти горизонты… Они нисколько не подавляют. Наоборот, именно на фоне этих широких просторов каждый отдельно стоящий предмет– будь то дерево или дом – приобретает особое величие, особую значимость. Я уже столько раз проиграл в уме все съемки, что все эффекты мистера Гриффита представляются мне детской игрой. Вот с артистами дело потруднее… Мне вообще сложно общаться с незнакомыми людьми.

– Не беспокойтесь, – перебила его Мисси, – с этим у вас проблем не будет.

– И как скоро вы собираетесь затмить Гриффита? – поинтересовалась Роза. Для нее это был отнюдь не праздный вопрос – совладелице «Розмонта» хотелось знать, платежеспособен ли ее единственный постоялец.

– В моем распоряжении три месяца, – ответил молодой человек. – На большой срок у меня не хватит денег. – Он надел очки на нос, широко улыбнулся Розе и добавил: – А вы что, полагаете, этого срока окажется мало?

Роза глубоко вздохнула; меньше всего ее воодушевляла перспектива заселить «Розмонт» юными мечтателями с пустыми карманами. Впервые за последние несколько недель она усомнилась в правильности своего выбора– может быть, не стоило вкладывать деньги в это заведение?

Как бы то ни было, но постояльцы постепенно заполняли меблированные комнаты – уже через две недели после вселения Дика Розе пришлось вывесить у входа табличку «Мест нет».

Жителями меблированных комнат были, в основном, молодые люди, приехавшие в Голливуд попытать счастья.

Среди них были две близняшки – Лилиан и Мэри Грант; очаровательные девятнадцатилетние блондинки прибыли сюда из Стэмфорда, штат Коннектикут, в сопровождении матери, миссис Виноны Грант, которая, едва поднявшись на порог «Розмонта», сообщила Розе и Мисси, что ее дочери – «самые настоящие юные дарования. Ведь они с шести лет учились в Барриморской школе мимики и танца…»

Поселилась в «Розмонте» и двадцатилетняя Милли Треверс из Де-Муана – ее чемодан был до отказа забит старыми номерами журнала «Фотоплей», а ее прелестная рыжая головка – мечтами; низенький молодой человек из Нью-Арка, штат Нью-Джерси, по имени Бен Соломон– он мечтал стать великим комиком, как Гаральд Ллойд, и по дороге в Голливуд зарабатывал на жизнь выступлениями в придорожных клубах. Был среди постояльцев и сорокалетний Маршалл Мейкпис – за свой долгий актерский век он успел выступить чуть ли не во всех театрах от Бродвея до Сан-Франциско; при виде Мисси он долго и тщетно пытался вспомнить, где же он мог раньше встречать эту девушку.

И, конечно же, одними из самых приятных постояльцев были очаровательные Рут Д'Або, Мари Мюльвэн и Луиза Хансен из шоу Мака Сеннета «Прекрасные купальщицы». Пожалуй, только от них хозяйки могли с некоторой уверенностью рассчитывать получить плату – сам Мак Сеннет торжественно заявил Розе, что он как работодатель за «купальщиц» ручается.

Жизнь в обшарпанном пансионе била ключом. Мисси забыла на время о ЧК и Арнхальдте, а Роза – о Меере. Кроме того, доходы от содержания «Розмонта» позволяли кое-как сводить концы с концами, и, хотя в золоте молодые хозяйки не купались, это их мало огорчало. Что же касается девочек, то они относились к постояльцам как к членам одной большой и веселой семьи.

Восьмилетняя Азали, правда, все еще скучала по рыжему пони и просторной детской в Хаус-Арнхальдте; за два с половиной месяца жизни в замке она успела привыкнуть к тому, что, стоит лишь чего-то захотеть, и десяток слуг мгновенно бросятся выполнять прихоть маленькой хозяйки. Она успела привыкнуть к новому сводному братику Оги, который, вернувшись из школы, начинал с ней играть. Но сейчас ей снова было хорошо и весело с Рэчел и Ханной. Они возвращались из школы, неся под мышкой книги, и, едва переступив порог, кидались с расспросами, не удалось ли кому-нибудь добиться за этот день кинематографических успехов.

Больше всех любила маленькая Азали близняшек. Каждое утро Лилиан и Мэри в сопровождении матери спускались к завтраку. Миссис Грант строго следила за тем, чтобы дочки не съели лишнего – благо, выбор, особенно сладкого, был весьма богатым – Бэла трудилась на славу.

– Помните о фигуре! – строго говорила она, перехватывая взгляды девушек, устремленные на медовые коврижки.

– Подумайте о цвете лица! – ворчала она, отодвигая подальше шоколадный торт. – Вы никак не хотите понять, что одно дело – быть просто талантливыми девушками, а совсем другое – кинозвездами.

Заморив червячка стаканом апельсинового сока, сухарями и свежими фруктами, сестры Грант отправлялись по киностудиям. Во второй половине дня они возвращались домой – уставшие и понурые: никто из продюсеров не хотел найти для них роль. Девушки ложились спать на часок, а потом, в четыре часа, спускались в гостиную и целый час занимались танцами. У фортепиано сидела сама миссис Грант, а Азали, затаив дыхание, смотрела, как Лилиан и Мэри грациозно двигаются по залу. Девочка не могла стоять спокойно, когда рядом танцевали – уже через пять минут она начинала двигаться в такт музыке, подражая движениям сестер.

Когда через несколько дней миссис Грант предложила Азали ходить с Лилиан и Мэри на занятия в школу танцев Беркли на бульваре Санта-Моника, ее радости не было предела. Она прыгала, смеялась и говорила, что она самая счастливая девочка во всем Голливуде. Ничто не привлекало ее так сильно, как танцы.

Содержание пансиона отнимало так много времени, что присесть поболтать Мисси и Розе удавалось лишь вечером, после ужина. Иногда разговор переключался на серьезные темы.

– Скажи мне, Мисси, – задумчиво проговорила как-то Роза, глядя на заходящее солнце, – а тебе не интересно, чем занят сейчас Эдди?

– Какое мне дело! Пусть занимается, чем хочет. Я уже три месяца его не видела и, надеюсь, никогда больше не увижу.

– А тебе не приходило в голову, что он мог нанять частных детективов и поручить им во что бы то ни стало найти тебя? Ведь у него в руках было огромное наследство. И вдруг в один миг все ускользнуло. Сомневаюсь, что он так просто успокоится.

– А он вообще никогда не успокоится, – махнула рукой Мисси. – Он одержимый. Пожалуй, ты права, Роза. Он ведь действительно может нас разыскать…

– Да что ты! – Заметив волнение подруги, Роза решила успокоить ее. – Да ему ни за что не придет в голову, что его бывшая жена открыла пансион в кинематографической столице Америки. Хотя… – Роза вдруг запнулась и с тревогой посмотрела на Мисси.

– Что ты хочешь сказать?! – спросила Мисси, со страхом глядя на Розу.

– Да нет, я просто думаю вслух. Видишь ли, Мисси, ты ведь легко нашла меня и без помощи частных детективов. Если не ошибаюсь, ты просто прошлась по голливудским школам и просмотрела списки учениц. А что если люди Арнхальдта пойдут по тому же пути?

– Какая же я идиотка! – воскликнула Мисси. – Я почему-то решила, что Эдди ограничится поисками пропавшей жены у Зигфельда, у мадам Элизы… Ну, сунет нос в другие нью-йоркские театры. Мне и в голову не приходило, что он может добраться и до Голливуда. А ведь это логично: безработная актриса с маленькой девочкой на шее – куда ей еще податься? Он ведь знает, что у меня нет денег!

– А что если поменять фамилию Азали? – предложила Роза.

– Нет, только не это, – встрепенулась Мисси. – Хватит! Один раз она уже поменяла имя и фамилию. Бедная девочка так окончательно запутается. Да и потом мы уже упустили время. Весь Голливуд знает ее как Азали О'Брайен. Есть только один выход: забрать ее из школы и нанять частного учителя. – При мысли о том, сколько это будет стоить, Мисси глубоко вздохнула: – Конечно, придется потуже затянуть пояса, но другого выхода я не вижу.

На следующий день в столовой появился новый предмет– школьная парта. Пять раз в неделю в пансион «Розмонт» приходила молодая учительница, оставившая в свое время работу в школе ради волшебного мира кино, и давала Азали уроки арифметики, английского, а также истории и географии – впрочем, последние два предмета учительница и сама-то знала весьма приблизительно.

– Но почему, почему я не могу ходить в школу с Рэчел и Ханной? – возмущалась Азали, размазывая по щекам слезы. – Почему я должна учиться дома? Я ведь так скучаю по школе… по другим девочкам… Зачем… ну зачем ты все это придумала, Мисси?

– Не расстраивайся, детка, – проговорила Мисси, гладя Азали по голове. – К сожалению, я не могу сейчас рассказать всего, но со временем ты обязательно поймешь, что у нас с тобой просто не было другого выхода. И потом, это ведь не на всю жизнь. Со временем ты сможешь ходить в школу.

Азали молча посмотрела на нее, а потом резко развернулась и побежала к себе в комнату. Когда девочка не вышла к ужину, Мисси отправилась к ней с подносом еды. Азали лежала ничком на кровати и, заслышав скрип открывающейся двери, отвернулась лицом к окну.

– Ну, пожалуйста, – ласковым голосом произнесла Мисси. – Поешь. Иначе ты проснешься от голода посреди ночи.

– Я не хочу есть, – пробурчала Азали.

– Но ведь надо обязательно поесть, – настаивала Мисси. – Чтобы стать танцовщицей, надо хорошо есть, иначе у тебя не будет сил поднять ногу.

– Не буду я никакой танцовщицей, – пробормотала девочка, зарываясь лицом в подушку.

Мисси выдержала паузу, а потом, поставив поднос на стол, спокойным голосом произнесла:

– Мне очень жаль, что ты так расстроилась, Азали. Если бы не обстоятельства, я ни за что бы не пошла на это. Пойми меня правильно, детка, у нас нет другого выхода. А сейчас, пожалуйста, встань с кровати и поешь. А потом приходи в гостиную. Миссис Грант обещала поиграть на пианино, а «Прекрасные купальщицы» собираются репетировать какую-то новую сцену.

Мисси была уверена, что, услышав это сообщение, Азали мгновенно вскочит с кровати и бросится в гостиную, но девочка и бровью не повела. Она по-прежнему лежала ничком, отвернувшись к окну, и ничего не говорила.

Когда через некоторое время Мисси зашла к Азали пожелать ей спокойной ночи, еда на подносе так и осталась нетронутой. Девочка лежала, отвернувшись; казалось, она спит. Мисси с тревогой посмотрела на ребенка и понесла поднос обратно на кухню.

На следующее утро Азали вышла к завтраку бледная и печальная. Она молча выпила стакан молока и с сомнамбулическим видом отправилась в гостиную, где ее дожидалась учительница мисс Валериан.

– Боже мой! – воскликнула Роза при виде девочки. – На ней же лица нет! Ох, Мисси, что мы с тобой натворили!

Мисси стало не по себе. Она поняла, на кого похожа сейчас Азали. Да, именно так выглядела княгиня Аннушка в минуты депрессий, когда она полностью отключалась и уходила в какой-то иной, ей одной ведомый мир. Мисси знала, что болезнь таит в себе страшную опасность. Она ведь была свидетельницей того, как учащались приступы непонятной тоски у матери Азали. Самое ужасное было то, что княгиня Аннушка находила в этих приступах какое-то особое удовольствие и не хотела возвращаться к нормальной жизни.

Заметив, что с Азали творится что-то неладное, жильцы пансиона поспешили ей на помощь. Они быстро подключились к урокам и, прикидываясь двоечниками, сумели развеселить девочку. Милли подарила ей один из номеров «Фотоплея», а «Прекрасные купальщицы» высыпали на ее парту целую кучу своих последних снимков, сделанных на пляже Санта-Моники. На некоторых фотографиях был изображен сам Мак Сеннет, обнимающий за плечи Рут и Мари. Лилиан и Мэри с решительным видом заявили, что отказываются ходить на уроки танцев без Азали – конечно, она согласилась пойти с ними.

Уже через день от депрессии не осталось и следа, но Мисси знала: для оптимизма нет причин. У княгини Аннушки тоже бывали ремиссии.

Прошло несколько недель. Роза, Милли Треверс и Дик Неверн сидели на крыльце. Вдруг Дик вскочил со стула и, размахивая газетой, которую только что читал, закричал:

– Подумать только! Четырнадцатилетний мальчишка получил такое огромное наследство! Да мне за всю жизнь таких денег не заработать – даже если я стану величайшим из режиссеров.

– Неужели он стал богаче, чем Мэри Пикфорд? – с недоумением спросила Милли Треверс. Она целыми днями читала журналы о кино и знала, на какую сумму заключают контракты все звезды экрана…

– Богаче? – воскликнул Неверн. – Не то слово! Да Мэри Пикфорд просто нищая по сравнению с ним. Чарли Чаплин – тоже.

– Кто же этот золотой мальчик? – поинтересовалась Роза. – Четырнадцатилетний миллионер. Интересно. А может, удастся женить на нем Ханну?

Неверн развернул газету и прочитал вслух заголовок: «В результате трагического происшествия сын немецкого стального барона становится наследником всех богатств отца».

Убедившись, что Роза и Милли его слушают, Дик начал читать заметку:

«Вчера в автомобильной катастрофе погиб барон Арнхальдт. Автомобиль барона, новый роскошный «Бродмен» на полной скорости врезался в дерево на узком шоссе в окрестностях Довилля, Франция. Вместе с Арнхальдтом в машине находилась его подруга графиня Гретель фон Дуссман и еще двое пассажиров – все четверо погибли на месте.

Наследником огромного состояния барона станет его единственный сын, четырнадцатилетний Огастус Арнхальдт. Помимо денежных накоплений, автомобилей, яхт и недвижимости, юному барону достанутся крупнейшие в Европе заводы по производству оружия, расположенные в Эссене, Германия».

Роза вскочила на ноги.

– Извините, – пробормотала она, – я сейчас. Мисси сидела на кухне и, потягивая кофе, разговаривала с Бэлой.

– Боже мой! Что случилось? – воскликнула она при виде раскрасневшегося лица Розы.

– Арнхальдт погиб! – закричала Роза. – Вчера он разбился насмерть – врезался на машине в дерево! Я сама видела статью в газете. Ах, Мисси, Мисси, наконец-то тебе больше не надо прятаться!

 

ГЛАВА 35

Нью-Йорк

«Король» О'Хара окинул взглядом свой ночной клуб, считая посетителей. У него были все основания быть довольным. Все столики были заняты. О'Хара улыбнулся во весь рот и стал мысленно подсчитывать доходы. Цены в его заведении были высокие, но это нисколько не отпугивало состоятельных людей. Напротив, считалось, что дороговизна – гарантия фешенебельности, и богатенькие мальчики и дяди боролись за право стать членом клуба Короля.

Не так давно он открыл второй ночной клуб – «Пурпурная орхидея О'Хары». Находился он на Западной Пятьдесят Второй улице, и цены в нем были еще выше, чем в «Королевском». Впрочем, и оформлено это заведение было куда роскошнее: декор в серо-фиолетовых тонах, оркестранты в стильных пиджаках, позолоченные ведерки под шампанское, выписанные специально из Франции, хрустальные бокалы, оранжерейные цветы. Каждой женщине, приходившей в клуб, официанты преподносили пурпурную орхидею, а каждому мужчине – пурпурную гвоздику в бутоньерку.

Король О'Хара считал, что, в принципе, членом его клубов может стать любой человек с толстым кошельком, но в «Пурпурную орхидею» принимали лишь лучших из лучших—это был по-настоящему элитарный клуб. Его завсегдатаями были представители высшего света, звезды театра и кино. Чтобы стать членом этого клуба, было необходимо получить добро лично от О'Хары. Приколотый поверх собольих или лисьих боа пурпурный цветок ценился великосветскими красавицами больше, чем бриллианты и сапфиры.

Каждый вечер танцевальные пятачки «Королевского» и «Пурпурной орхидеи» были заполнены парами, и хотя Шемасу приходилось отстегивать солидные суммы на отмазку полицейским – торговля спиртным во время действия сухого закона оставалась делом довольно-таки рискованным – клубы все равно приносили бешеную прибыль. Вскоре О'Хара с радостью констатировал, что его доходы превзошли доходы братьев Ориконне, с которыми он в свое время начинал.

Именно в отношениях с этими итальянцами и заключалась главная проблема Короля – братьям не нравилось, что их бывший подчиненный открыл собственное дело, да еще на их территории. Особенно сердило итальянцев, что Шемас по их же каналам нашел бутлегера, который продавал ему спиртное дешевле, чем им. Ночные клубы О'Хары сильно подкашивали их бизнес на Манхэттене, в Филадельфии, Питтсбурге и Чикаго.

Обаятельные братья Ориконне – Джорджо и Рико – пригласили Шемаса на семейный ужин в особняк Рико в Нью-Джерси. Праздник был устроен в честь дня рождения дочери Рико – ей исполнялось шестнадцать. О'Хара отправился за подарком в магазин «Тиффани» и выбрал для юной Грациэллы изящнейшую золотую цепочку с шестнадцатью жемчужинами.

– Не думал, что у тебя есть вкус, О'Хара, – ехидно заметил Рико, рассматривая цепочку. – Впрочем, чему удивляться? Ты ведь теперь Король. Королю положено разбираться в сокровищах.

– Ладно, Рико, – перебил его О'Хара, выпуская изо рта густые клубы сигарного дыма. – Хватит намекать на «Королевский клуб» – это мое личное дело. Что же касается «Пурпурной орхидеи», то я тоже не понимаю, чем вам так не угодило это заведение – по всей Америке разбросано не менее сотни таких клубов…

– Из которых шестнадцать принадлежат клану Ориконне, – заметил Джорджо.

О'Хара внимательно посмотрел на него, пытаясь понять, о чем пойдет речь дальше. Рико было понять легко: черноволосый, низенький, толстый, отличный семьянин и вообще – добрая душа. Казалось, вся атмосфера свидетельствует о добром нраве хозяина. Дом полон гостей – взрослых и детишек, мужчин и женщин. Малыши резво носились по саду, время от времени останавливаясь у плетеного столика выпить стакан лимонада. В доме Рико никогда не подавали к столу спиртное.

Джорджо являл собой полную противоположность брату. Даже внешне они сильно отличались. Джорджо был среднего роста, худощав, носил густые черные усы. Его недобрые темные глаза замечали, казалось, все вокруг; к тому же, он обладал феноменальной памятью.

О'Харе всегда казалось, что у Джорджо просто шило сидит в одном месте – ни секунды он не мог стоять спокойно; даже во время семейного торжества он все время переминался с ноги на ногу, нервно затягивался табачным дымом, стрелял глазами повсюду… Ему нужно было что-нибудь предпринять – все равно, что.

С тех пор как несколько лет назад погибла жена Джорджо, он жил совсем один; говорили, что у него даже нет любовницы.

Смерть синьоры Ориконне была покрыта мраком. Она плыла на океанском лайнере из Америки в Италию и вдруг ни с того ни с сего бросилась за борт. С самого начала версия о самоубийстве вызывала у многих людей, знавших семью Ориконне, сомнения. Действительно, зачем сводить счеты с жизнью красивой и богатой женщине в расцвете лет? Ведь покойница не знала ни в чем нужды– у нее были деньги, драгоценности, меха, особняки и виллы. И, как было принято считать, верный муж. По крайней мере, никто никогда не заставал Джорджо с другими женщинами. Ходили слухи, что она очень страдает от того, что не может иметь детей. Конечно, что такое итальянка без детишек? Говорили, что Джорджо черной завистью завидовал Рико – отцу шестерых детей. Как бы то ни было, Джорджо таил в себе какую-то загадку, и Шемас опасался этого человека.

– Зачем ты так с нами поступаешь, О'Хара? – проговорил Джорджо. – Разве мы хоть чем-то обидели тебя? Ты был нам как родной, как член нашей семьи. А теперь ты начинаешь перебегать нам дорогу. Это, в конце концов, просто нечестно.

О'Хара вынул изо рта сигару и, откашлявшись, ответил:

– По-моему, Джорджо, ты что-то путаешь. Неужели Америка стала для тебя тесна? Посмотри: вокруг столько отличных парней, которым нечем заняться с наступлением сумерек. Вот они и идут в ночные клубы. Какая разница, куда пойдет тот или иной богатый клиент: к тебе или ко мне?

– Разница есть, – невозмутимо отвечал Джорджо. – Ты отнимаешь у нас доход.

В разговор вновь вступил Рико. Неожиданно серьезным тоном он сообщил:

– Мы с братом все обсудили, О'Хара. Так вот, мы решили, чтобы отныне ты покупал все спиртное исключительно у нас. Как старого друга, мы не станем тебя обдирать. Система тебе известна: в понедельник к тебе придут наши ребята, и ты сможешь сделать первый заказ.

– Да, кстати, – добавил Джорджо, – тебе придется платить на двадцать пять процентов больше, чем сейчас. На меньшее семья Ориконне не согласна. Ты ведь не хочешь с нами окончательно рассориться, не так ли?

О'Хара с удивлением посмотрел на братьев. Джорджо начинал терять совесть. С какой стати он должен был приплачивать такие деньги каким-то итальянцам?

– Ладно, ребята, я подумаю, – проговорил Шемас, кидая окурок сигары на аккуратно подстриженный газон.

Рико поманил к себе пальцем слугу в белом пиджаке и показал на окурок. Человек тотчас же подобрал его и унес.

– Только, пожалуйста, решай поскорее, – проговорил Рико, кладя руку на плечо О'Харе. – А сейчас предлагаю повеселиться. В конце концов, для чего мы здесь собрались?! Грациэлла как раз разрезает именинный пирог.

Как и говорил Рико, в понедельник к О'Харе подошел человек от братьев Ориконне. Шемас заказал ему спиртное– но не все, а лишь половину. Остальное он прикупил у мелких бутлегеров, которые были рады сбыть товар и по менее высоким ценам. Таким образом ему удалось сократить свои расходы на оплату «добрых услуг» Рико и Джорджо с двадцати пяти до двенадцати с половиной процентов.

Конечно, и этот убыток ударил по карману Шемаса, но не настолько, чтобы ради этих процентов рисковать головой. Каждую среду в четыре часа пополудни люди Ориконне доставляли О'Харе спиртное. Их фирма работала, как часы.

Сделка с Джорджо и Рико была заключена полгода назад, а сейчас О'Хара вынашивал планы открыть еще один клуб в Чикаго. Он слышал, что где-то в южной части города пустует подходящее помещение—достаточно большое, чтобы вместить большое количество желающих раскошелиться, и, вместе с тем, достаточно маленькое, чтобы сохранить элитарность. За последнее время он уже успел выучить, что глупо гоняться за количеством. Вместо того, чтобы увеличивать число столиков, гораздо лучше поднять цены на виски и шампанское. Ночные клубы О'Хары пользовались доброй репутацией, и он не сомневался, что дороговизна нисколько не испугает потенциальных завсегдатаев.

Успехи Шемаса в области строительства в Смолвуде, штат Нью-Джерси, были не столь головокружительны. Вышла какая-то загвоздка с официальным разрешением на застройку участка, не находились надежные подрядчики. Но О'Хара не унывал, он знал, что с этим можно немного подождать.

Единственное, что действительно огорчало «короля», была судьба Мисси – он ведь знал, что она вышла замуж за какого-то немецкого барона. Нет, Шемас не забыл о девушке своей мечты, она часто снилась ему. После того, как Шемас стал владельцем ночного клуба, его режим сильно изменился, и он спал днем. Проснувшись в шесть вечера, он принимал душ, брился, съедал «завтрак», состоявший из свинины с кукурузой и пяти чашек кофе, после чего выходил на крышу отеля «Шерри Нидерланд», где располагался его пентхауз, и окидывал взором расстилавшийся внизу городской пейзаж.

Затем он шел на Бродвей – посмотреть новое шоу. Всякий раз под руку его держала какая-нибудь хорошенькая девушка – чаще всего, из высших слоев общества – в последнее время «король» стал любимцем женщин. Им нравился его ирландский акцент, густая рыжая шевелюра. К тому же, по городу пронесся слух, что О'Хара – настоящий «король» в постели…

Но все равно сердце его принадлежало одной-единственной женщине – Мисси О'Брайен. Несмотря ни на что, Шемас продолжал любить ее, хотя иногда ему снилось, что он душит коварную изменницу собственными руками.

После театра Шемас шел ужинать в какой-нибудь дорогой ресторан или клуб – уж где-где, а в такого рода заведениях он действительно ощущал себя королем. Завсегдатаи радостно приветствовали О'Хару, многие звали его к своим столикам. Ему нравилась эта популярность, и со своей стороны он старался, как мог, отблагодарить этих людей: угощал их, рассказывал веселые истории из своей жизни. И все же без Мисси О'Хара так и не мог назвать себя счастливым человеком.

О'Хара не любил читать газеты – поэтому известие о гибели Эдди Арнхальдта дошло до него лишь через несколько месяцев. Дело было так: кладовщик принес ему очередную партию бутылок бермудского рома, завернутых в старую газету. Шемас решил посмотреть товар, и его взгляд случайно наткнулся на заголовок статьи, посвященной гибели барона.

Забыв о роме, О'Хара три раза подряд перечитал статью, но никакой информации о Мисси в ней не содержалось. Журналист вскользь упоминал, что Эдди был женат на звезде Бродвея и уделял основное внимание единственному наследнику его несметных богатств – четырнадцатилетнему Оги.

О'Хара почесал в затылке: что же случилось с Мисси? Если наследство целиком досталось сыну барона, значит, она снова бедствует. О'Хара понял, что, несмотря ни на что, готов всем помочь этой девушке. Пусть она обманула его надежды – он не столь злопамятен.

Не долго думая Шемас обратился за помощью сразу в несколько частных сыскных контор. Буквально через несколько дней детективы сообщили ему, что молодая баронесса сбежала от мужа через какую-нибудь пару месяцев после свадьбы. Увы, дальше ее следы терялись. Барон разослал по всему миру сыщиков, лично ездил по многим странам Европы, Азии и даже Латинской Америки, но обнаружить беглянку так и не смог. Детективы сообщили также, что Эдди Арнхальдт открыто сожительствовал с графиней Гретель фон Дуссман – их роман начался еще до того, как баронесса Верити бросила мужа – и вообще, свою молодую жену особо не жаловал, так что завещанию в пользу Оги удивляться не приходится.

– Ребята, – сказал О'Хара детективам, – вы меня знаете. Я за ценой не постою. Прошу вас, найдите мне эту девушку!

– Нам нужна хотя бы какая-нибудь улика, – отвечали детективы. – Если даже Арнхальдт со всеми его миллионами оказался на бобах, то что же делать нам?

– Послушайте Зигфельда, мадам Элизу, походите по Ривингтон-стрит… – О'Хара немного подумал и добавил – Найдите хотя бы Розу Перельман и Зева Абрамски– это были ее близкие друзья.

Сыщики сразу же поняли, что ни Зигфельду, ни Элизе о красавице Верити ничего не известно, зато на Ривингтон-стрит им сказали, что Роза и Зев уехали в Голливуд. Еще через месяц детективы выяснили, что ни о каком Зеве Абрамски в Голливуде никто и слыхом не слыхивал, а вот Роза Перельман жила на Фаунтин-авеню и содержала там пансион.

Щедро расплатившись с сыщиками, О'Хара надел шляпу и отправился на вокзал: ему нужно было срочно уладить одно дельце в Чикаго. Подписав договор об аренде помещения для нового клуба – того самого, в южной части города – он отправился ночевать в один из лучших отелей Чикаго, а на следующий день сел в экспресс, отправлявшийся в Лос-Анджелес.

По прибытии в Голливуд Шемас с удовлетворением отметил, что его имя известно и в этих краях: сама миссис Маргарет Андерсон, менеджер отеля «Беверли-Хиллз», лично отвела его в одно из лучших своих бунгало, расположенное под сенью тенистых тропических деревьев. Шемас принял душ, переоделся, пригладил рыжую копну волос и, поймав такси, отправился на поиски Розы.

Всю дорогу О'Хара не отрываясь смотрел в окно: машина неслась мимо апельсиновых рощ, широких полей, одиноко стоящих пальм, густо поросших холмов. Мелькали аккуратненькие оштукатуренные домики под черепичными крышами, небольшие магазинчики.

– Послушай, приятель, – обратился Шемас к таксисту, – как вы здесь живете? Я бы через пару деньков от тоски удавился! Как здесь развлекаются по вечерам?

– Большинство жителей так или иначе связаны с кинобизнесом, – ответил шофер. – В Голливуде рано встают и рано ложатся. По-моему, этим ребятам не до развлечений: есть у них работа – пашут с утра до ночи, нет работы – обивают пороги контор.

О'Хара задумался: город без ночного клуба – мыслимое ли дело?! А может, эти ребята так рано отправляются на боковую потому, что здесь негде развлечься?

– Фаунтин-авеню, сэр, – сообщил таксист, сворачивая на тихую, обсаженную деревьями улицу, – пансион «Розмонт» как раз посередине.

Машина затормозила у белого трехэтажного здания. Окна его были широко распахнуты, и чистые полотняные занавески развевались на свежем ветерке. На крыльце сидели две очаровательные юные блондинки и о чем-то оживленно беседовали. Рядом, свернувшись калачиком, лежала собака. Шемас сразу же узнал Виктора. Он облегченно вздохнул: раз Виктор здесь, то и Азали должна быть где-то рядом. А где Азали – там и Мисси.

На крыльцо вышел высокий, поджарый мужчина, судя по внешнему виду, старый актер. Он проследил за тем, как О'Хара выходит из такси. Когда Шемас поднялся по лестнице к парадной двери, актер приблизился к нему и сценическим голосом произнес:

– Извините, старина, но разве вы не заметили вывеску «Мест нет»? И потом, человеку, носящему такие дорогие костюмы и разъезжающему на таких роскошных лимузинах, просто не подобает жить в таком скромном заведении, как «Розмонт»

– Лично мне ваш «Розмонт» нравится, – возразил О'Хара – Если этот пансион содержит сама Роза Перельман, он не может быть плохим.

Актер кивнул.

– Я не знал, что вы знакомы с хозяйкой. Просто вы слишком хорошо одеты, вот я и решил, что вы что-то перепутали У вас, должно быть, есть хорошая работа?

– Есть, – улыбнулся О'Хара. – Кстати, позвольте представиться, «Король» О'Хара. – Изо всех сил он сжал руку актера.

– Маршалл Мейкпис, – отвечал тот, на этот раз уже обычным голосом.

– Вы действительно Король О'Хара? – воскликнули в унисон близняшки.

Шемас широко улыбнулся.

– Собственной персоной. Кстати, с кем имею честь? Не сочтите мои слова за праздный комплимент, но вам сам Бог велел сниматься в кино: с вашей внешностью судьба звезд вам обеспечена. Какие невинные создания! Какие красотки! Да по сравнению с вами сама Мэри Пикфорд – обычная посудомойка!

Девушки густо покраснели, а Мейкпис рассмеялся.

– А что, может, и впрямь Мэри с Лилиан уготована судьба кинозвезд? Что же касается всех нас, остальных жильцов этого очаровательного пансиона, то мы почти расстались со всякой надеждой получить роли. Впрочем, в уныние мы не впадаем – вдруг все-таки повезет…

О'Хара понимающе кивнул.

– А где же хозяйка? Мне бы хотелось с ней поговорить.

На пороге появилась Роза.

– Кто здесь меня спрашивает? Ну-ка, ну-ка… Да не может быть! Это же Шемас О'Хара с Деланси-стрит! Какими судьбами?

– Ах, Роза! – воскликнул О'Хара. – Ты и представить себе не можешь, как я рад тебя видеть! Хочешь верь – хочешь нет, но целая команда частных детективов в течение месяца шла по твоим следам.

– Скажи по правде, Шемас, ты ведь приехал в Калифорнию не ради меня?

Шемас достал из кармана белоснежный носовой платок, вытер пот со лба и проговорил:

– Не стану скрывать, Роза, я приехал сюда ради Мисси. Мне очень хочется надеяться, что она с тобой, а не с Зевом Абрамски.

Роза пожала плечами.

– Что касается Зева, то о нем давно уже никто не слышал. Он продал свой ломбард, отправился в Голливуд, но потом его следы где-то затерялись… Вообще-то Голливуд—маленький городок. Если бы он сколотил себе состояние, я бы обязательно о нем услышала. – Она осмотрела О'Хару с ног до головы и добавила: – А ты-то как поживаешь, Шемас О'Хара? Судя по твоему виду, с голода не умираешь. Куда подевались зеленые подтяжки и старый галстук, которым ты подвязывал брюки?

Действительно, Шемас был одет с иголочки: щегольской костюм, бело-рыжие штиблеты, голубая шелковая рубашка, темно-синий галстук.

– Ты права, – проговорил он, – с голоду не умираю. Но ладно, хватит обо мне. Где Мисси?

– Заходи в гостиную и посиди немножко, – улыбнулась Роза. – Сейчас я ее позову.

Сердце Шемаса бешено заколотилось – он не мог поверить своим ушам: Роза пошла звать Мисси!

Вдруг ему стало страшно: а что если она стала другой? Она ведь побывала замужем, жила в замке на всем готовом. Вдруг роскошь развратила его Мисси?

– О'Хара?

Он поднял глаза и увидел Мисси: на него смотрели те же невинные фиалковые глаза, которые еще тогда, в салуне на Деланси-стрит, покорили его сердце.

– Я просто не верю своим глазам. Неужели это вы? – проговорила она, подходя ближе.

Он поднялся с кресла и широко раскрыл объятия; Мисси прижалась к его груди, и Шемас понял, что все его волнения были напрасны: эта девушка нисколько не изменилась. Она осталась той же Мисси, которую он так сильно любил все это время.

 

ГЛАВА 36

Киностудия «Мэджик» располагалась к северу от Голливудского бульвара, на грязной обочине Кауэнг-авеню. Хотя это было одно из самых молодых кинопредприятий в городе, аккуратненькие административные корпуса в испанском стиле и свежевыкрашенные павильоны свидетельствовали о том, что дело здесь поставлено на твердую основу. В двух длинных, похожих на амбары павильонах съемки шли круглосуточно – администрация приобрела новейшие осветительные приборы; чуть поодаль возводился третий павильон. В павильонах было два постоянных задника, изображающих улицы: большого города и поселка на Диком Западе. Студия могла позволить себе роскошь иметь «собственных» кинозвезд – на «Мэджик Муви» снимались актрисы Май Френч – знойная и страстная брюнетка; Дон Чейни – миниатюрная, хрупкая, просто воплощенная невинность, и Митци Хармони – веселая, кудрявая; ей лучше всего удавались комедийные роли. Было на студии и два актера: Ральф Лэен – утонченный, романтичный англичанин, и Том Джекс – грубоватый, резкий, несравненный наездник.

Во всех фильмах, которые снимались на «Мэджик», ключевые роли всегда предоставлялись этим пяти «постоянным» звездам. Для эпизодических ролей продюсеры набирали людей на биржах труда. До последнего времени студия специализировалась на короткометражных комедиях и мелодрамах, но у хозяина родился замысел снять полнометражную эпическую картину под названием «Шехеразада» – в ней должны были сняться десятки звезд и тысячи статистов. Уже сооружались декорации, шились костюмы, снова и снова переписывался сценарий. И вот когда до начала съемок оставались считанные дни, неожиданно сбежал режиссер.

С. 3. Эбрамс – хозяин и председатель правления «Мэджик» – откинулся на спинку кожаного кресла и ледяным взором обвел подчиненных.

– Итак, джентльмены, – проговорил он своим тихим, спокойным голосом, – кто из вас знал о планах Арнотта перебежать на студию «Витаграф»?

Четверо сотрудников кинокомпании переглянулись Наконец один из них, помощник режиссера, запинаясь на каждом слове, начал:

– Видите ли, сэр. У Арнотта с самого начала сердце не лежало снимать «Шехеразаду». Ну, а потом… Ну, сами понимаете. На «Витаграфе» ему предложили пять тысяч в неделю. Что ж тут удивительного, что он ушел к ним? Разве можно его за это осуждать?

– Я осуждаю его не за это, – спокойно возразил Эбрамс. – Порядочные люди, прежде чем принять такое решение, приходят к своему работодателю и ставят его обо всем в известность. – Он еще раз обвел взглядом собравшихся: помощника режиссера, продюсера, ассистента продюсера и главного оператора – людей, без которых грандиозным планам Эбрамса было суждено с треском провалиться – и проговорил: – Насколько я понимаю, джентльмены, вы считаете, что Арнотт поступил правильно?

Четверо снова переглянулись, и помреж ответил:

– В общем, да, мистер Эбрамс. Не станем скрывать, что в подобной ситуации мы поступили бы так же. Да и потом, у нас так много часов простоя. За это время можно было бы заработать целое состояние.

– Спасибо, джентльмены, – произнес Эбрамс. – Мне остается лишь одно: предложить вам последовать примеру Арнотта и уйти на «Витаграф». Может, они и впрямь станут платить вам по пять тысяч в неделю. Вы уволены, джентльмены.

Продюсер вскочил со стула как ошпаренный. Размахивая руками, он закричал:

– Но… Но, мистер Эбрамс, мы не давали вам повода так поступать. Мы просто сказали, что в положении Арнотта можно и нужно войти.

Эбрамс холодно процедил:

– Ошибаетесь, уважаемый – вы дали мне достаточно поводов избавиться от вас. Я всегда считал и считаю, что деньги – дело наживное. Если хорошо поставить дело, будет и доход. А из ваших слов я понял, что рассчитывать на вас не могу – я не привык иметь дело с потенциальными предателями. – Нажав кнопку внутреннего переговорного устройства, Эбрамс попросил секретаршу проследить за тем, чтобы все четверо получили выходное пособие и впредь на территории студии не появлялись.

Четверо сотрудников, теперь уже бывших, вышли из кабинета Эбрамса – он долго смотрел им вслед. С одной стороны ему было жаль этих людей – ведь они проработали вместе целый год, добились неплохих результатов. Увы, у него не было другого выхода – слухи о недовольстве подчиненных давно беспокоили Эбрамса. Это недовольство распространялось, как гангрена, по киностудии, и председатель правления даже пожалел, что не предпринял решительных шагов раньше. Он и сам прекрасно понимал, что проволочки со съемками «Шехеразады» обойдутся ему куда дороже, чем увеличение жалования «мятежникам», но он принципиально не хотел идти у них на поводу – Эбрамсу действительно было противно вести какие бы то ни было переговоры с подобными людьми.

Эбрамс не требовал, да и не собирался требовать, от своих подчиненных любви – он требовал порядочности. Самого председателя правления никто из актеров, режиссеров, продюсеров, гримеров или операторов не мог обвинить в грубости или нечестности по отношению к ним. Эбрамс относился к подчиненным, как к родным, и ни разу не обидел даже самого последнего статиста. Что же касается кинозвезд, то они регулярно получали от Эбрамса букеты цветов. Впрочем, цветами дело не ограничивалось. За год совместной работы все три красавицы получили от председателя правления и более ценные подарки: Май – новенький алый «Паккард», Дон – роскошную горностаевую накидку с двухметровым шлейфом, Митци – огромный, выложенный синим кафелем плавательный бассейн в Калифорнии.

Мужчины тоже не были обделены вниманием Эбрамса: он оплачивал уроки верховой езды, которые брал Том, и счета за элегантные костюмы и туфли ручной работы, присылаемые Ральфу прямо из Лондона.

Единственное, чего требовал С. 3. Эбрамс взамен (помимо, разумеется, полной самоотдачи на съемочных площадках) – скромного поведения. Эбрамсу очень не хотелось, чтобы его «личные» звезды становились героями скандальной хроники. Да и вообще он рекомендовал актерам воздерживаться от каких-либо выступлений в прессе – исключение делалось только для таких престижных изданий, как «Пикчер плей», «Фотоплей», и «Моушн Пикчер классикс».

Когда в честь того или иного праздника мистеру Эбрамсу доводилось встречаться со своими звездами за пределами киностудии – на вечеринках в их роскошных виллах или на торжественных обедах в его собственном особняке, расположенном по соседству с поместьем Бертон-Грин на Лексингтон-Роуд в Беверли-Хиллз – председатель правления был подчеркнуто вежлив, обаятелен, сдержан и никогда не позволял себе фамильярности в общении с актерами.

Но когда С. 3. восседал в мягком кожаном кресле в своем кабинете или прогуливался по тридцати акрам земли, принадлежащим киностудии, он твердо знал: здесь, на Кауэнг-авеню, он единственный и полноправный хозяин.

Роскошный особняк Эбрамса на Лексингтон-Роуд насчитывал тридцать комнат, почти в каждой из которых висели картины знаменитых художников, восточные ковры ручной работы, антиквариат. С. 3. следил за тем, чтобы прислуга регулярно меняла цветы в изящных напольных вазах. На террасе особняка хозяина всегда поджидал верный пес; высокие кедры предохраняли тенистые лужайки от палящих лучей калифорнийского солнца.

Эбрамс содержал экономку, десяток слуг, личного шофера (что, в общем-то, было маловато при его шести автомобилях), бухгалтеров и адвокатов. О состоянии С. 3. ходили противоречивые слухи, но одно не вызывало сомнений: это был один из самых богатых людей в Голливуде.

Эбрамс встал из-за стола и прошелся по кабинету. Надо было срочно искать режиссера, который взялся бы за съемки «Шехеразады».

«Легко сказать! – подумал С. 3.—Все лучшие уже давно ангажированы».

Раздался звонок. Эбрамс подошел к столу и нажал кнопку.

– К вам мисс Лилиан и мисс Мэри Грант, сэр, – раздался голос секретарши. – Они пришли в сопровождении мамы.

Эбрамс глубоко вздохнул: ох уж эти мамы! Он имел обыкновение лично отбирать актеров для каждого фильма, не доверяя даже режиссерам. Что касается близняшек Грант, то девушки ему понравились, и он согласился взять их на эпизодические роли – изображать танцовщиц в заключительной сцене. Теперь Эбрамсу предстояла неприятная задача – сообщить девушкам, что съемки «Шехеразады» откладываются на неопределенный срок.

Он вышел навстречу посетительницам, пожал им руки, предложил сесть и лишь потом вернулся в свое кожаное кресло. Сложив руки на столе, он внимательно смотрел на семейство Грант.

Винона Грант тоже внимательно смотрела на С. 3. Она много слышала об этом удачливом предпринимателе: весь Голливуд только и говорил, что о его головокружительном успехе. Два года назад он приобрел за бесценок у некоего Шрёдера полуразвалившиеся сарайчики и за короткий срок превратил их в процветающую студию, способную конкурировать с самыми известными кинематографическими компаниями Америки. Говорили, что секрет успеха Эбрамса заключался в дешевеньких короткометражных комедиях и сериалах, которые стали обязательной составной частью репертуаров чуть ли не всех кинотеатров в стране.

«Мэджик» начинала с весьма непритязательных картин, но за несколько последних месяцев в павильонах студии были отсняты такие популярные фильмы, как «Безотрадная судьба», «Приключения Митци» и ряд ковбойских вестернов с Томом Джеком в главной роли. Ходили слухи, что Эбрамс вложил кучу денег в подготовку съемок «Шехеразады». После провала «Нетерпимости» Гриффита Эбрамс стал общепризнанным фаворитом кинобизнеса.

Впрочем, Винону Грант не особенно волновали перспективы самого С. 3.– ей было важно, чтобы ее дочери получили роли.

– Хочу сказать вам, мистер Эбрамс, – начала Винона, широко улыбаясь, – что мои девочки – Мэри и Лилиан– прекрасные танцовщицы. Они уже много лет занимаются танцем.

– Я нисколько не сомневаюсь в их таланте, мадам, – спокойным тоном произнес Эбрамс, переводя взгляд с близняшек на Винону. – Могу вас от всей души поздравить: у вас замечательные дочери. К сожалению, должен вас несколько огорчить, – съемки фильма откладываются на неопределенный срок. Дело в том, что у нас нет сейчас режиссера.

Улыбки мгновенно исчезли с лиц девушек – как по команде они обернулись к матери, словно моля ее о защите…

– Да… но… – проговорила Винона, пытаясь осознать, насколько серьезно то, что сообщил ей С. 3.– Надеюсь, когда режиссер найдется, мои девочки не останутся без ролей?

– Да-а, конечно, – Эбрамс сдержанно улыбнулся. – Как только начнутся съемки «Шехеразады» – если они вообще начнутся – Лилиан и Мэри обязательно получат свои роли. Поверьте, мои юные леди, мне самому очень жаль, что все так вышло. Я прекрасно понимаю, как много значит для вас кино. Я скажу секретарше, чтобы она не выбрасывала ваши анкеты и фотографии. Спасибо, что нашли время зайти ко мне.

Гранты с понурым видом направились к двери.

– Спасибо, мистер Эбрамс, – проговорили они хором, не зная, как реагировать на происходящее: огорчаться из-за пропажи режиссера или радоваться из-за внимательности и предупредительности С. 3.

– Возмутительно! – проговорила Винона, когда они подошли к воротам, ведущим на улицу. – Мы явились сюда лишь для того, чтобы выслушать сообщение об увольнении режиссера!

– Но ведь мистер Эбрамс сказал, что будет помнить о нас, – возразила Лилиан. – По-моему, такому человеку можно доверять.

– Да, – задумчиво протянула Мэри, – в нем что-то есть. Он такой спокойный, уравновешенный. А какая у него улыбка… Да и внешне он привлекателен: какие глаза, какие волосы… Этот человек обладает особенной властью.

– Это уж точно! – перебила ее Винона. – Властью увольнять подчиненных, как только они перестают ему нравиться.

В тот вечер главной темой разговора за ужином в пансионате «Розмонт» стал сам С. 3. Эбрамс, его студия «Мэджик» и неожиданные проблемы, возникшие с постановкой «Шехеразады». Мисси в разговоре не участвовала– она отправилась с О'Харой на ужин в отель «Беверли-Хиллз», зато Дика Неверна история с пропажей режиссера явно заинтересовала.

На следующее утро он проснулся раньше обычного, плотно позавтракал и отправился на «Мэджик».

Стоявший у ворот охранник в мундире с блестящими медными пуговицами равнодушно посмотрел на Дика. Каждый день пороги студии обивали сотни молодых «талантов».

Когда Дик сказал, что хочет поговорить с мистером Эбрамсом, привратник скорчил презрительную гримасу и поинтересовался:

– А вы кто – комик? Ладно, кем бы вы пи были – С. 3. никого не принимает без предварительной договоренности… – С этими словами здоровенный вышибала встал на пути Дика и недружелюбно посмотрел на него.

Немного подумав, Неверн залез в карман, вытащил пятидолларовую бумажку (деньги у него давно уже были на исходе) и протянул ее привратнику.

– Пожалуйста, передайте мистеру Эбрамсу, что его хочет видеть гениальный оператор и режиссер, – проговорил Дик.

Вышибала как ни в чем не бывало засунул в карман купюру и, сняв трубку внутреннего телефона, передал секретарше Эбрамса слова Неверна. Выслушав ответ, он повернулся к молодому человеку.

– Секретарша говорит, что С. 3. сейчас очень занят. – Хотя, если у вас есть время, можете подождать. Пойдете направо по этой тропинке, сверните за угол и увидите в глубине большое здание – там, на первом этаже, кабинет мистера Эбрамса.

Вне себя от радости Дик бросился вперед по тропинке.

Он заглянул в один из павильонов – шла съемка уличной сцены; Дик внимательно следил за работой оператора и режиссера. Потом он толкнул какую-то дверь и оказался в роскошном манхэттенском пентхаузе: из-под потолка лился свет мощных прожекторов, за Окном виднелись знаменитые нью-йоркские небоскребы. В самом центре павильона на парчовом диване возлежала мисс Май Френч в длинном атласном платье. Чуть поодаль четыре музыканта исполняли скрипичный концерт Гайдна– прежде чем приступить к съемкам очередной любовной сцены с Ральфом Лэеном, Май Френч всегда слушала музыку.

– Роскошь – вот что хочет увидеть зритель, – услышал Дик чей-то спокойный голос. – Люди устали от нищеты, от обыденности, им надо убежать в романтический мир, мир грез и сказок. Им нравится вздыхать при виде роскошных нарядов героини, переживать за неудачи героя. Зрителям хочется плакать и смеяться.

– Им хочется развлечься, – подхватил Дик, оборачиваясь на человека, стоявшего сзади. – Нет, вы только посмотрите, что творит этот осветитель! Ну разве можно ставить прожектора прямо напротив героини?! Надо передвинуть их назад, немножко поднять – чтобы на лицо падала тень… – Отчаянно жестикулируя, Дик попытался приблизиться к съемочной площадке.

– А как вам эти декорации? – спросил человек.

– В общем, хорошие. Впрочем, я бы не стал делать так много окон. Я, конечно, понимаю, что хотел сказать художник: это, мол, пентхауз в Нью-Йорке – так что будьте любезны смотреть на силуэты Манхэттена. Лично я бы оставил одно окно и повесил на стены побольше картин, драпировок. Больше… как бы это сказать… Больше текстуры! – Он еще раз посмотрел на собеседника и спросил: – Простите, я, может быть, тут критикую вашу работу. Это часом не вы делали декорации? Незнакомец громко рассмеялся.

– Продолжайте, продолжайте – мне очень интересно вас послушать.

– Вот, посмотрите: герой подходит к героине справа. Я бы сделал так, чтобы он приближался сзади, из-за дивана, клал руки ей на плечи. Понимаете, при этом ракурсе он закрывает плечом ее лицо, а она ведь так прелестна, что нужно как можно чаще показывать ее зрителям.

– Интересное замечание, – улыбнулся незнакомец. – Кстати, не хотите посмотреть съемки очередной серии «Приключений Митци»?

– Еще бы! Кстати, меня зовут Дик Неверн. – Дик радостно пожал протянутую ему руку, и они зашагали к выходу на другую площадку. Митци сидела у входа во второй павильон – верхом на опрокинутой бочке. На ней была широкая полосатая юбка, черные чулки и высокие ботинки на шнурках; кинозвезда держала над головой зонтик – ведь палящие лучи калифорнийского солнца могли повредить ее гриму.

Дик отпустил пару замечаний по поводу наряда Митци, после чего оба они зашли в павильон, где проходила съемка очередного дубля.

– Не сочтите меня хвастуном, но я сделал бы лучше! – воскликнул Дик, наблюдая за работой режиссера и оператора. – У меня сразу возникли кое-какие идейки!

– Мне бы хотелось что-то вам показать, – проговорил незнакомец. – Но, к сожалению, сейчас я очень занят– у меня совещание. Если вы располагаете минуткой свободного времени, возьмите этот ключ и пройдите к складскому помещению – это футах в пятистах отсюда. Думаю, вам будет интересно.

Дик задумался.

– Я… у меня тоже назначена одна встреча. – Но тут он вспомнил, что С. 3. неизвестно когда освободится, а проторчать лишние полчаса в его приемной Дику совершенно не улыбалось – лучше и впрямь сходить посмотреть, что творится на их складе.

– Впрочем, полчаса у меня найдется, – проговорил он с улыбкой. – Скажите, а меня не сцапают сторожа?

– Не волнуйтесь, все будет в порядке. Только не забудьте на обратном пути занести ключ секретарше мистера Эбрамса. – С этими словами незнакомец поспешно удалился.

Сгорая от любопытства, Дик побежал к складу – ангар был доверху набит декорациями к «Шехеразаде». «Да, – подумал Неверн, – именно такое кино создаст иллюзию освобождения от обыденности. Всего за десять центов зрители перенесутся в таинственный мир сказок «Тысячи и одной ночи»… Лишь бы не провалился замысел фильма!»

Дик мог бы часами бродить среди этих великолепных декораций, но – увы! – время поджимало. Он запер ангар на ключ и направился к кабинету председателя правления. Когда он отдавал секретарше ключ, та с улыбкой посмотрела на него и сказала:

– Вы, наверное, Дик Неверн? С. 3. сказал, что если вы действительно гениальный режиссер и оператор, то завтра, в половине седьмого, он ждет вас на пробы.

У Дика от неожиданности отвисла челюсть.

– Как вы сказали? Сам мистер Эбрамс хочет посмотреть меня в деле?! Но откуда он узнал обо мне?

– Насколько я поняла, вы имели с ним сегодня продолжительную беседу. Это он водил вас по съемочным площадкам.

За ужином Дик, захлебываясь от восторга, рассказывал жильцам «Розмонта» о своей неожиданной встрече с С. 3. Эбрамсом. Напрягая память, он старался изобразить их разговор в лицах. Когда на молодого человека посыпался целый поток поздравлений, он с серьезным видом поднял руку и произнес:

– Поздравлять меня пока не с чем. Завтра будут только пробы.

Проведя в своем номере бессонную ночь, Дик явился на студию ровно в шесть утра. На этот раз привратник был на редкость вежлив – он учтиво поклонился «мистеру Неверну» и сказал, что его ожидают в павильоне «Б».

Митци Хармони была на месте и в гриме; вокруг толпились человек двадцать пять статистов, лениво пожевывая бутерброды. Режиссер пожал Неверну руку и произнес:

– С. 3. сказал, что сегодня вы можете делать все, что захотите. Так что вам и карты в руки.

Дик набрал полные легкие воздуха: наконец-то ему представился шанс показать себя! Впервые в жизни он будет руководить съемкой – и его будет слушаться знаменитая кинозвезда. Он быстро просмотрел сценарий и с ходу внес ряд поправок. Потом он обстоятельно поговорил с операторами, подробно объяснив, что от них требуется. Наконец настало время проинструктировать Митци.

Знаменитая звезда с пониманием кивала. В свои двадцать лет она успела постичь многие премудрости актерского искусства – еще бы, ведь в кино Митци начала сниматься в четырнадцать. К тому же, она росла в семье потомственных актеров и уж что-что, а отсебятину нести могла без стеснения.

– Ну что ж, – улыбнулась она, выслушав инструкции Дика, – попробуем.

Съемки закончились в семь вечера. Несмотря на огромное напряжение, Дик выглядел веселым и свежим. Ему очень не хотелось завершать работу. Когда ему сказали, что на следующий день он должен прийти на следующие пробы, его счастью не было предела. Потом его пригласили еще раз, и еще, и еще… Шесть дней подряд он ходил на студию «Мэджик-Муви», каждый раз снимая совершенно разные по жанру и стилю сюжеты. В конце недели секретарша вручила Дику конверт с сотней долларов и сказала, что окончательное решение будет сообщено позже.

Целая неделя прошла в тягостном ожидании. К следующему воскресенью Неверн почти не сомневался, что С. 3. забраковал его работу – иначе он обязательно дал бы знать о своем решении.

И вот в воскресенье вечером в пансионе раздался телефонный звонок.

– Вас к телефону, Дик, – позвала Бэла. – Говорят, это сам С. 3. Эбрамс.

– Эбрамс?! – Дик со всех ног бросился к аппарату, схватил трубку. – Алло… Да, сэр?

– Добрый вечер, – раздался голос на том конце провода. – Я звоню вам из дома. Я только что просмотрел отснятые вами сцены. Хотелось бы обсудить некоторые моменты. Жду вас завтра в моем кабинете ровно в девять.

– В девять? Конечно, конечно, сэр! – радостно закричал в трубку Дик, но Эбрамс уже повесил трубку.

На белых стенах кабинета Эбрамса не висело ни одной картины, ни одного снимка – бумаги на широком письменном столе были разложены по аккуратненьким стопкам. Сам С. 3.– гладко выбритый, серьезный, одетый в строгий серый костюм и бледно-голубую рубашку– вызывал у Дика какой-то близкий к благоговейному страх.

– Я решил заключить с вами контракт, мистер Неверн, – проговорил, растягивая слова, Эбрамс. – Могу объяснить, почему я принял такое решение. Я привык полагаться на интуицию, и сейчас эта интуиция подсказывает мне, что вам можно доверять. Мне понравилась ваша работа, мистер Неверн. Некоторые сцены вышли хорошо, некоторые – просто отлично. Итак, я хочу поручить вам одну важную работу: вы будете режиссером-постановщиком «Шехеразады».

Дик даже вскочил со стула.

– Боже мой! – воскликнул он, снимая очки и начиная их яростно протирать. – Но ведь это же будет один из самых дорогих фильмов в истории мирового кинематографа!

– Вы совершенно правы, – спокойным тоном произнес Эбрамс. – Вам придется много поработать, мистер Неверн. От успеха «Шехеразады» зависит и ваше, и мое будущее. Условия контракта вы сможете обговорить с моими адвокатами – будьте уверены: вас не обманут. Продюсировать картину буду лично я, так что подбирать актеров будем вместе. Моя секретарша отведет вас к адвокату. До свидания, мистер Неверн.

– Но почему все-таки именно я, мистер Эбрамс? У вас ведь был такой богатый выбор.

Абрамски улыбнулся.

– Когда я только приехал в Голливуд, меня спросили, с чего я взял, что смогу быть продюсером. И знаете, что я ответил? «У меня есть кое-какие идейки!» И тот человек поверил мне. Вы ответили на мой вопрос точно так же, и теперь моя очередь поверить вам.

Дик почти не слушал адвоката – он автоматически подписал контракт. Выйдя за пределы студии, он несколько минут стоял, прислонившись к забору – голова шла кругом. Дик Неверн так и не мог до конца поверить в случившееся: ему предстояло стать режиссером-постановщиком «Шехеразады». Дик чувствовал себя на седьмом небе.

 

ГЛАВА 37

На радостях О'Хара купил четыре бутылки лучшего французского шампанского.

– Такое событие надо отметить! – восклицал он, изо всех сил похлопывая Дика по спине своей здоровенной ладонью. – Надо же! Такому парнишке, как ты, дать снимать такое кино, как «Шехеразада»! Классный мужик этот С. 3., коль скоро судит людей не по одежке, а по таланту. Ведь он, по сути дела, тебя на улице подобрал!

– Да, мистер О'Хара, – проговорил Дик, отстраняясь подальше от ирландца – от его ласк у Неверна уже трещало в затылке. – Мистер Эбрамс – удивительный человек. Он говорил мне, что в юности сам хлебнул много горя и поэтому хочет дать шанс всем талантливым, но бедным молодым людям.

– А какой он из себя? – с любопытством спросила Мисси.

– Среднего роста, густые черные волосы, большие темные глаза. Очень благообразный мужчина. Впрочем, я не большой специалист в мужской красоте – это надо у кого-нибудь из дам спросить. А вот одевается он очень красиво: даже в эту дикую жару он все время в чистейшей рубашке, при галстуке.

– Знаете, – продолжил Неверн после небольшой паузы, – у меня создалось впечатление, что мистер Эбрамс– человек-загадка: даже старые сотрудники «Мэджик-Муви» не могут до конца понять своего начальника. Известно, что он ни разу еще никого не обжулил, но и цену деньгам он знает – все финансовые вопросы решает лично. С. 3. невозможно провести – ему известно даже, сколько стоили на прошлой неделе почтовые марки. Но в скупости мистера Эбрамса обвинить трудно: он регулярно дарит своим звездам огромные букеты цветов и время от времени преподносит им поистине королевские подарки.

– Ну что ж, – сказал О'Хара, поднимая бокал шампанского, – раз Эбрамс такой славный парень, предлагаю выпить за его здоровье! А также за успех нашего юного друга Дика в постановке фильма века – «Шехеразады»!

– Теперь, когда у вас появились деньги, вы, наверное, уедете из нашего пансиона, мистер Неверн, – задумчиво проговорила Роза. Она привыкла смотреть на вещи трезво: как только у бедных жильцов заводились баксы, они начинали искать себе более комфортабельное жилье.

– Боюсь, что мне действительно придется перебраться в другое место, – признался Дик. – Дело в том, что мне придется уходить из дому очень рано, а возвращаться очень поздно, так что я просто вынужден поискать себе место для ночлега поближе к студии. Но если вы позволите, я все равно оставлю за собой комнату в «Розмонте». Мало ли что?

– Но ты уже никогда не вернешься сюда, – заплакала Азали. – Я знаю, я чувствую. Опять все будет не так, как раньше.

Хозяева и жильцы с тревогой посмотрели на девочку: она побледнела, по щекам катились крупные слезы.

– Ты ошибаешься, Азали, – веселым голосом проговорил Дик. – Все будет именно так, как раньше: комната останется за мной, я даже не стану забирать вещи. Как только у меня появится минутка свободного времени, я буду приходить к тебе в гости. И потом, – добавил он с улыбкой, – у меня есть к тебе деловое предложение. Я хотел бы предложить тебе маленькую роль в «Шехеразаде», если, конечно, ты будешь себя хорошо вести и не плакать по каждому пустяку.

– Правда?! – оживилась Азали. Глаза ее мгновенно высохли. – А можно, я исполню роль маленькой танцовщицы?

– А почему бы и нет? – улыбнулся Дик, обводя взглядом собравшихся за столом: Маршалла, Милли, Лилиан, Мэри, Бена, всех остальных. – Вы все получите роли в «Шехеразаде»! Если бы вы только знали, как благодарен я всем вам – особенно Розе и Мисси – за то, что вы поддержали меня в трудную минуту. Вы не дали мне впасть в отчаяние, и теперь я постараюсь сделать все, чтобы хоть как-то отблагодарить вас.

О'Хара наполнил бокалы и, встав во весь рост, произнес:

– Уважаемые дамы и господа, друзья! Прошу внимания! Мне надо сказать вам кое-что важное. Дело в том, что я уже много лет знаком с Розой Перельман и Мисси О'Брайен. Вот уже несколько лет я добиваюсь руки одной из них. До сих пор я получал весьма уклончивые ответы типа «Может быть» или «Поговорим через год». С тех пор много воды утекло, и вот, неделю назад, я вновь нашел ту, которую так любил все эти годы. Клянусь, что никого и никогда я не любил так, как ее!

Обернувшись к Мисси, он пристально посмотрел на нее и спокойным голосом произнес:

– Видишь, Мисси, я свидетельствую перед всеми собравшимися, что люблю тебя. И сейчас, в присутствии всех этих людей, я еще раз прошу тебя стать моей женой. На этот раз я убедительно прошу тебя дать мне ясный ответ.

Их взгляды встретились. Мисси смотрела на большое красивое лицо О'Хары, и ей казалось, что никого, кроме них, в комнате нет. Шемас с тревогой ждал ее ответа – Мисси еще раз поразилась его честности и благородству: он сохранил любовь, несмотря даже на то, что она побывала замужем за другим. Он не постеснялся признаться ей в любви при всех этих людях и сейчас ждал ее ответа, как приговора суда – обвинительного или оправдательного.

– Ах, О'Хара, – проговорила Мисси. – Как я сожалею о том, что не ответила тебе согласием еще тогда!

– Так значит… значит, ты согласна пойти за меня замуж?!

– Да, О'Хара, я согласна, – прошептала Мисси.

– Господи! – воскликнул О'Хара, бросаясь к Мисси и заключая ее в объятия. – Неужели сбылись мои мечты?! Неужели ты моя, Мисси О'Брайен?!

Горячо облобызав Мисси, О'Хара полез в карман пиджака и извлек оттуда небольшую коробочку.

– Перед отъездом из Нью-Йорка я зашел в лучший ювелирный магазин и – на всякий случай – приобрел для тебя вот это.

Он раскрыл коробочку, и собравшиеся увидели прекрасный бриллиант.

– А вот и обручальное кольцо, – добавил О'Хара, доставая из другого кармана замшевый футляр. – Я подбирал его специально к этому бриллианту. Тебе нравится, дорогая?

– Они просто великолепны, О'Хара, – прошептала Мисси. – Я недостойна таких подарков.

– Жена Короля О'Хары достойна всего самого лучшего! – воскликнул Шемас. – Да я и жизнь свою отдам ради тебя, Мисси О'Брайен! Будущая Мисси О'Хара.

Винона села за фортепиано и заиграла свадебный марш. Собравшиеся бросились к Шемасу и Мисси и начали от души поздравлять их. Никто поначалу и не заметил, что куда-то пропала Азали.

Девочка выбежала на крыльцо, кинулась к Виктору и, зарывшись лицом в его густую шерсть, громко расплакалась.

– Ах, Виктор, – причитала она, – опять все изменится. Я знаю… Они уедут из этого дома в другое место, в другой город. Но мы с тобой никуда не уедем, Виктор! Слышишь, никуда!

Ярко зажглись огни в пансионе «Розмонт», из распахнутых окон на улицу доносились звуки музыки, взрывы смеха, хлопание откупоривавшихся бутылок. Но маленькой Азали было не до веселья – она улеглась на деревянные доски крыльца, прижалась к верному псу и через некоторое время заснула.

Венчание было назначено на следующую субботу. Оно предполагалось в церкви на Голливудском бульваре. Молодые приглашали на торжество всех желающих. Азали была уготована роль подружки невесты, а Розе – посаженой матери.

– Ни разу в жизни не переступала порог церкви, – призналась она Мисси, – но, коль скоро Бог един, ничто не помешает мне принять участие в твоем торжестве.

Наскоро были куплены свадебные наряды, заказаны букеты; свадебный завтрак планировалось устроить в ресторане отеля «Голливуд».

В то утро О'Хара поднялся раньше обычного. Он надел серебристо-серый костюм и шелковый цилиндр, заколол галстук перламутровой заколкой, приколол к лацкану пурпурную гвоздику… В церковь он явился на полчаса раньше назначенного срока.

В пансионе «Розмонт» царила предпраздничная суета. Жильцы примеряли перед зеркалами свои лучшие костюмы, давали друг другу советы, какая шляпка лучше подходит к наряду. Наконец шумной толпой все вышли на улицу, прихватив с собой Розиных дочек.

– Ну, Азали, – проговорила Роза, внимательно глядя на девочку, – тебе уже говорили, что ты настоящая красавица? Будь я кинорежиссером, я давно уже предложила бы тебе лучшую роль.

Смущенная Азали, поправляя оборки желтой плиссированной юбки, подняла глаза на Розу и проговорила.

– Ты действительно думаешь, что из меня выйдет кинозвезда?

Роза прижала девочку к груди и крепко поцеловала ее в обе щеки.

– Если бы мистер С. 3. Эбрамс видел тебя сегодня, он тотчас же предложил бы тебе сниматься.

Девочка громко рассмеялась, и Роза облегченно вздохнула: в последние дни Азали была как-то непривычно спокойна, и она начала волноваться за ее состояние. Сначала Роза подумала, что девочка ревнует Мисси к О'Харе, но вскоре поняла, что дело не в этом. К сожалению, поговорить по душам с крошкой Азали так и не удалось: как только девочка понимала, что с ней хотят «серьезно побеседовать», она замыкалась в себе.

На пороге комнаты появилась Мисси в свадебном наряде – Роза и Азали ахнули от восторга. На Мисси было длинное гипюровое платье кремового цвета – с длинными рукавами, глубоким вырезом на груди и пышной юбкой. В волосах был цветок флердоранжа, в руках букет чайных роз. Но не роскошный свадебный наряд поразил Азали и Розу – их поразили глаза Мисси—веселые, светящиеся от счастья.

– Как я тебя люблю, Мисси! – воскликнула Азали, бросаясь ей на шею.

– Я тоже тебя очень люблю, – прошептала Роза, глядя, как Мисси обнимает Азали и что-то шепчет ей на ухо.

– Я тебя никогда не брошу, – шептала Мисси. – Запомни, ты всегда останешься моей маленькой девочкой. Знай, милая, ты для меня дороже всех на свете. Мне хочется лишь одного – чтобы ты была счастлива. Пожалуйста, будь счастлива.

– Хорошо, я очень постараюсь, – кивнула Азали. В комнату заглянул Дик Неверн.

– Роза, за вами приехала машина.

Азали стремглав выбежала на крыльцо и через какую-то минуту возвратилась, ведя на поводке Виктора – к его ошейнику была приколота роза.

– Виктор поедет с нами, – сказала девочка, с надеждой глядя на Мисси.

– Ну, конечно, конечно, – успокоила девочку Мисси. – Куда же мы без Виктора?

Дик внимательно посмотрел на Мисси, а потом, откашлявшись, произнес:

– Дерзну сказать, многоуважаемая Мисси, что ни разу в жизни мне не доводилось видеть таких красивых дам, как вы.

Мисси улыбнулась.

– Значит, вы просто никогда не влюблялись, Дик. Подождите немного – даю вам честное слово, что ваша невеста в день свадьбы будет выглядеть ничуть не хуже.

В этот момент Мисси с ужасом подумала, что она почти ровесница Дику – ей ведь было всего двадцать четыре года, но по сравнению с этим чистым и пылким юношей она ощущала себя многоопытной, видавшей виды женщиной.

При виде входящей в церковь невесты, О'Хара расплылся в блаженной улыбке. Мисси грациозно шла по центральному нефу – мерцали свечи, горели светильники, с потолка свисали гирлянды роз, скамьи были украшены цветами флердоранжа.

Служба была как-то по-особому торжественна, умилительно пел хор. Когда О'Хара взял ее руку в свою и надел на палец кольцо, Мисси со всей отчетливостью поняла, что наконец-то нашла истинное счастье с человеком, которого любила.

Свадебный завтрак в ресторане отеля «Голливуд» сопровождался таким шумом – музыкой, криками восторга, что в дверь ресторана стали заглядывать другие постояльцы отеля. Разумеется, всех их тоже пригласили к столу.

О'Хара подарил Азали рубиновый кулон в форме сердечка – девочка радостно завизжала и стала прыгать вокруг стола; Розе он преподнес бриллиантовый браслет, при виде которого «посаженая мать» лишилась дара речи.

Жених произнес небольшой спич, в котором сказал, что от всей души любит всех собравшихся и надеется, что никто не станет обижаться, если он похитит у них на недельку Мисси – молодые собирались в свадебное путешествие в Сан-Франциско.

Азали с улыбкой смотрела, как Мисси и О'Хара идут по ковру из риса и розовых лепестков. Она погладила Виктора и подумала, что, может быть, все будет совсем не так плохо: может быть, О'Харе так понравится Голливуд, что он сам не захочет никуда уезжать и навеки поселится в «Розмонте». Может быть, на этот раз обойдется без крутых перемен.

Если стараниями Эдди Арнхальдта у Мисси создалось превратное впечатление о медовом месяце, то в первую же ночь, проведенную с О'Харой, она наконец поняла, какую радость может испытывать женщина на брачном ложе.

О'Хара дал ей почувствовать, что такое настоящая нежность, что значат ласки. В отличие от грубого и эгоистичного Эдди, он обращался с ней, как с настоящей королевой, боясь даже невольно доставить ей малейшую неприятность.

Неделя пролетела на одном дыхании – молодожены почти не выходили из спальни.

Прежде чем Мисси успела осознать это, они уже были в купе экспресса, несшего их обратно в Лос-Анджелес.

– Как только приедем в «Розмонт» – начинай собираться, – сказал О'Хара, когда поезд стал замедлять ход. – Надо возвращаться в Нью-Йорк – у меня неотложные дела.

– В Нью-Йорк?! – переспросила ошарашенная Мисси. – А я-то думала, мы навсегда останемся здесь, в Голливуде. Азали здесь так хорошо.

Только сейчас Мисси поняла, как сильно ошибалась: конечно, О'Хара был настоящим бизнесменом и не мог бросить свое дело – даже ради любимой жены.

– За Азали можешь не волноваться, – постарался успокоить ее О'Хара. – Я сделаю все, чтобы девочка была счастлива. Она пойдет в лучшую школу Нью-Йорка. Азали будет настоящей маленькой принцессой – ведь теперь она дочь Короля О'Хары.

Азали будет жить, как принцесса. Если бы только Мисси могла рассказать О'Харе, какая кровь течет в жилах этой девочки. Увы, она знала, что делать этого не нужно: и так уже слишком много людей знали тайну семьи Ивановых. Как знать, может быть, с новыми документами, выписанными на имя Мисси и Азали О'Хара, им удастся скрыться от преследований большевиков и Арнхальдтов.

Нью-Йорк

Пентхауз на крыше отеля «Шерри Недерланд» показался О'Харе недостаточно вместительным для его новой семьи, и он принял решение переселиться в новую квартиру – она была расположена на верхнем этаже высоченной башни на Парк-авеню. Четыре спальни, столько же ванных комнат, библиотека, отделанная дубовыми панелями (на полках уже были расставлены книги), огромная гостиная с двумя мраморными каминами. За просторной кухней располагались комнаты для Бэлы и двух ее помощниц.

Вопреки ожиданиям, Азали не захотела брать с собой Виктора.

– Нет, – проговорила она, с трудом сдерживая слезы. – Пусть он лучше останется жить здесь, на этом уютном деревянном крылечке… Незачем тащить пса в этот вонючий Нью-Йорк.

Вспомнив о том, как весело выбегал в свое время Виктор на пожарную лестницу в доме на Ривингтон-стрит, Мисси подумала, что, может быть, и на Манхэттене псу будет не так уж плохо, но Азали была непреклонна в своем решении.

– Я буду часто навещать тебя, Виктор, – прошептала девочка, покрывая морду собаки горячими поцелуями и слезами.

Азали очень старалась выполнить обещание, данное Мисси – она старалась быть счастливой. В квартире на Парк-авеню у нее была отдельная комната, заставленная красивыми игрушками; она снова пошла учиться в школу Бидл, но после нескольких месяцев, проведенных в Голливуде, после ежедневных разговоров о кино жизнь в Нью-Йорке казалась девочке скучной и лишенной смысла.

Азали с тревогой думала, что стоит ей привыкнуть к какому-то одному месту, как судьба вырывает ее из родного окружения и перебрасывает за тридевять земель. С головокружительной скоростью менялись квартиры, друзья, развлечения: Ривингтон-стрит, Пятьдесят Третья улица, Хаус-Арнхальдт, Голливуд, наконец эта квартира на Парк-авеню. Но, судя по всему, и здесь Азали было не суждено пустить корни: О'Хара поговаривал о том, чтобы на несколько месяцев перебраться в Чикаго.

За все эти годы скитаний Азали не забыла, кто она и откуда родом. В детской памяти навсегда остались смутные воспоминания о России. Однажды, лежа в постели, девочка постаралась напрячь память и разложить все по полочкам. Да, в те далекие годы все вокруг казалось таким большим – и дома, и деревья, и люди, а она была такой маленькой. Азали никогда не заговаривала об этом с Мисси, но она навсегда запомнила своего настоящего отца – не могла забыть, как по утрам он приходил к ней в детскую и прижимался к ее щеке своим подбородком; она помнила аромат фиалок, который всегда исходил от матери. Мать нежно гладила ее по голове, но губы ее почему-то всегда были холодны. Она хорошо помнила старшего брата Алексея. Азали крепко зажмурила глаза и мысленно перенеслась в Варышню: она бежала вверх по высоким ступенькам, а Алексей гнался за ней. Она помнила его большие серые глаза, его голос. По утрам брат говорил только по-французски, а после обеда – по-английски. А какие чудные колыбельные пела на ночь няня!

Азали часто мечтала об этом счастливом мире, мире детства, где все ее любили и понимали, где можно было обратиться за помощью к любому человеку, где не было зла, болезней и смерти. Как хотелось ей надеяться, что рано или поздно она снова окажется в этом волшебном мире…

А пока что Азали ходила в школу Бидл, принося домой весьма нелестные отзывы учителей: девочка невнимательна на уроках, предается мечтаниям и плохо справляется с заданиями. Чуть ли не каждый день она разговаривала по телефону с Розой и ее дочками, засыпая их вопросами о судьбе жильцов «Розмонта» – все ли уже снялись в «Шехеразаде», как успехи Дика на режиссерском поприще. И, конечно же, очень переживала Азали за Виктора: она дотошно выпытывала у Сони, Рэчел и Ханны, сильно ли скучает по ней верный пес.

Каждый раз, перед тем как положить телефонную трубку, Азали обещала Перельманам, что скоро приедет в Голливуд, но со времени их расставания прошел уже целый год, а ей так и не удавалось выполнить это обещание.

Однажды вечером они сидели втроем за большим столом на кухне: Азали доедала ужин, а Мисси и Бэла обсуждали меню на следующую неделю. Вдруг дверь распахнулась настежь, и на пороге появился О'Хара – он улыбался во весь рот.

– Готовьте ваши лучшие платья, девочки, – прогремел он. – Завтра мы уезжаем в Чикаго.

– В Чикаго? – воскликнули Мисси и Азали.

– Обустройство «Розовой орхидеи» близится к концу, – пояснил Шемас. – Я планирую торжественное открытие на середину следующей недели. По-моему, надо побывать на этом мероприятии всем вместе – как вам кажется, красавицы мои?

Шемас подошел к Мисси и крепко обнял ее.

– Представляешь! – рассмеялся он. – Король О'Хара открывает свой третий ночной клуб! Не так уж плохо для бывшего содержателя пивной на Деланси-стрит.

– Ты просто молодец, О'Хара, – улыбнулась Мисси. – Но ведь за весь этот год ты ни разу не брал меня с собой в твои клубы. Так что, честно говоря, мне довольно трудно судить о том, насколько ты преуспел.

О'Хара нахмурился.

– Ты не должна обижаться, Мисси. Ты же знаешь, как я отношусь к ночным клубам: это не место для порядочных женщин. – Он запнулся и густо покраснел. Мисси громко расхохоталась.

– Что я слышу, Шемас? – воскликнула она. – Выходит, Король О'Хара содержит такие заведения, в которые стыдно пойти порядочной женщине. Интересно, что бы сказали на это наши соседи? Насколько мне известно, у многих из них сыновья и дочери – завсегдатаи «Королевского клуба» и «Пурпурной орхидеи».

– Это совсем другое дело, – резко перебил ее О'Хара. – Бизнес есть бизнес. И потом, Мисси, я ведь только что пригласил тебя на открытие «Розовой орхидеи». Я лично составлял списки приглашенных – там будут только сливки общества. Светские львы и львицы смогут увидеть мой новый клуб и познакомиться с моей женой.

– А чем ты их будешь поить – джином, приготовленным в собственной ванне? – язвительно спросила Мисси.

– Ну и шуточки у тебя! – обиделся О'Хара. – Да я получаю самый отборный джин прямо с Бермудских островов!

Мисси с удивлением посмотрела на О'Хару.

– С Бермудских островов? А я-то думала, ты покупаешь все спиртное у твоих друзей – этих… как бишь их… братьев Ориконне.

– У Ориконне? – О'Хара закашлялся. – У меня с братьями Ориконне диаметрально противоположные взгляды на стоимость оптовых поставок. Так что я приобретаю у них лишь половину спиртного – по старой дружбе. Ладно, хватит болтать об этих итальяшках – надо собираться в дорогу! Наш поезд отправляется завтра утром.

При виде Азали, сидевшей с понурым видом над недопитым стаканом молока, О'Хара подошел к девочке и, погладив ее по голове, проговорил:

– А для тебя у меня есть один маленький сюрприз, детка. Из Чикаго мы отправимся прямо в Голливуд – в гости к твоей любимой тете Розе.

Личико Азали вмиг порозовело, глаза заблестели от восторга: неужели она наконец увидится с Виктором, Розой и ее дочерьми?!

– Ах, Король О'Хара! – воскликнула девочка, бросаясь ему на шею. – Спасибо, огромное тебе спасибо!

– Ну что ты, что ты, – улыбнулся О'Хара. – Для меня ведь главное – счастье моих девочек.

– На вашем месте, мистер О'Хара, – заметила Бэла, – я бы требовала, чтобы Азали называла вас «папа», а не «король».

Мисси покачала головой: она слишком хорошо понимала, что при всей своей любви к О'Харе Азали никогда не сможет называть его папой. Девочка помнила, что у нее есть другой, настоящий отец, и не теряла надежды, что когда-нибудь, в один прекрасный день он найдет ее – ведь именно так заканчивались все счастливые сказки, которые читала Азали перед сном Бэла.

Чикаго

Семья О'Хара остановилась в старом чикагском отеле «Палмер Хаус»: Шемасу нравилось это роскошное заведение с высокой ротондой, египетским салоном, французской мебелью и итальянскими фресками на стенах.

– Мои девочки имеют право жить в самых лучших отелях! – с важным видом заявил Король, делая очередную затяжку.

Немного отдохнув с дороги, они отправились ужинать в банкетный зал. По периметру комнаты стояли стройные мраморные колонны, с расписанного лучшими европейскими мастерами потолка свисали тяжелые хрустальные люстры; возле стола замерло пять официантов в белоснежных костюмах – они дожидались распоряжений Короля.

О'Хара подмигнул Мисси.

– Помнишь, как я впервые пригласил тебя на обед в ресторанчик Ориконне в Нью-Джерси?

Мисси кивнула.

– В тот день ты сказала, что вся эта обстановка для тебя слишком роскошна. Если помнишь, я с тобой не согласился. Так вот и сейчас, сидя в этом роскошном зале, я со всей ответственностью утверждаю, что все это богатство не стоит и твоего мизинца.

О'Хара с любовью посмотрел на Мисси и положил на стол перед ней какую-то коробочку.

– Какая красота! – воскликнула она, открывая крышку и любуясь платиновой орхидеей с розоватыми бриллиантами. – Ах, Шемас, это просто чудесный подарок!

О'Хара улыбнулся.

– Что это с тобой случилось, дорогая? Раньше ты всегда звала меня по фамилии, и вдруг – «Шемас»!

– Я люблю тебя, дорогой, – тихим голосом проговорила Мисси. – Я люблю тебя, Шемас О'Хара. Спасибо тебе за все!

Густо покраснев, О'Хара повернулся к Азали.

– А теперь твоя очередь получать подарок! А ну-ка открой эту коробочку!

Сгорая от любопытства, Азали подняла крышку. – Надо же! – воскликнула она. – У меня тоже орхидея!

– Почти как у твоей мамы, но с небольшой поправкой на возраст, – прокомментировал Шемас.

Действительно, орхидея Азали была сделана из розового кварца, и лишь в самом центре красовались розовые же бриллианты.

Широко улыбаясь, О'Хара протянул руки к Мисси и Азали.

– Если бы вы только знали, как я сейчас счастлив! – проговорил он.

«Розовая орхидея» располагалась на бойком месте – как раз между Стейт-стрит и Кэльюмет-Авеню, в самой гуще подобного же рода заведений: кафе «Сансет», «Дримленд», «Панама», «Новый Орлеан».

Вечернее небо пронзили лучи десятков прожекторов. Оператор с большой камерой, укрепленной на штативе, снимал прибытие почетных гостей. Столы в ночном клубе были заставлены бутылками лучшего французского шампанского. Мисси была неотразима в своем темно-розовом шифоновом платье, с приколотым к груди букетом розовых орхидей. Да и сам Шемас смотрелся весьма неплохо: белый галстук, фрак, розовая орхидея в петлице. А как очаровательна была Азали в платьице из нежно-розовой кисеи! О'Хара так расчувствовался, что крепко обнял девочку и со слезами на глазах заявил, что он страшно горд иметь такую дочурку и ни за что не бросит ее.

Азали подняла глазки и проговорила: – Я очень рада, что теперь ты мой папа, О'Хара. Услышав эти слова, Шемас зарычал от восторга и, подняв девочку на руки, стал осыпать ее жаркими поцелуями.

С видом радушного хозяина О'Хара стал показывать «своим девочкам» новый ночной клуб. Темно-синий сводчатый потолок был усеян розовыми звездами, такие же звезды были вкраплены в пол танцевального пятачка; на покрытых розовыми скатертями столах стояли серебряные кубки и розовые канделябры; по стенам зала выстроились официанты в ярко-розовых пиджаках и продавщицы сигарет в коротеньких розовых юбочках, едва прикрывавших их очаровательные ножки в розовых колготках.

На каждом столе стояла ваза с одной-единственной розовой орхидеей.

На небольшой сцене расположился джаз-банд: Шемас специально консультировался по этому поводу со знатоками музыки и подписывал контракт только с джазменами, имевшими солидные рекомендации.

Но в день открытия развлекательная программа не ограничивалась выступлениями джаз-банда. Ожидались знаменитые артисты и танцовщики, увидеть которых так мечтала Азали.

В этот вечер к дверям «Розовой орхидеи» собрался чуть ли весь Чикаго. Те, кому не посчастливилось получить пригласительные билеты, с завистью смотрели на выходивших из своих роскошных лимузинов гостей. Небрежно помахивая перед носом швейцаров розовыми пригласительными билетами, разодетая публика устремлялась в широкие двери клуба, из-за которых на улицу доносились звуки джаза, смех, звон бокалов. О'Хара знал, чем порадовать гостей – спиртное в этот день подавалось самое изысканное.

Шемас представлял каждому новому гостю Мисси и Азали, а когда все приглашенные собрались и началась праздничная программа, он отвел Мисси в сторону и шепнул ей на ухо:

– Время уже позднее – по-моему, девочка устала. Отвези ее в отель, уложи спать, а потом, если есть силы, возвращайся обратно.

Мисси, Азали и О'Хара вышли на улицу и, встав прямо под вывеской, стал ждать лимузин. Шофер почему-то задерживался, и О'Хара стал нервно ходить взад-вперед вдоль фасада здания, то и дело поглядывая на часы.

Сначала никто не обратил внимания на медленно ехавший по противоположной стороне улицы черный автомобиль, но вдруг, поравнявшись с входом в ночной клуб, машина резко развернулась и затормозила прямо напротив дверей. В свете розовых лампочек вывески блеснуло короткое дуло ручного пулемета.

Прежде чем Мисси успела что-то понять, О'Хара с диким криком бросился вперед, прикрывая своим телом ее и Азали – через долю секунды раздалась оглушительная очередь, и, обливаясь кровью, огромный ирландец рухнул на тротуар.

Азали знала, что она плачет, но, странное дело, ей казалось, что она находится не на одной из улиц Чикаго, а в холодном зимнем лесу под Варышней. Две страшные ночи слились воедино – перед ней лежал человек, которого она так любила, которого всего за несколько часов до этого впервые назвала папой. Как сквозь сон слышала она истошные крики Мисси, шум мотора уезжающей с места преступления машины убийц, топот чьих-то ног.

Девочка стояла, прижавшись в ужасе к стене, и во весь голос рыдала: в этот миг вышли наружу все страхи и кошмары, сидевшие в ее подсознании на протяжении стольких лет. Она плакала и плакала, понимая, что этому плачу никогда не будет конца.

 

ГЛАВА 38

Мэриленд

Кэл нажал кнопку вызова медсестры – ему стало страшно за состояние Мисси. Старая женщина побледнела, голос ее задрожал. Уоррендер взглянул на часы – было два ночи. Конечно, Мисси наверняка устала от столь длительной беседы, к тому же, ей было явно нелегко рассказывать о гибели О'Хары.

Мисси разжала ладонь и показала Уоррендеру брошь в виде розовой орхидеи.

– Я никогда не расстанусь с ней, – прошептала она. – Никогда…

В комнату вбежала взволнованная сестра Милгрим в белом халате. Она кинула взгляд на Мисси, потом – на Кэла и строгим голосом проговорила.

– Ну, что я вам говорила?! Вы только посмотрите на миссис О'Брайен – на ней лица нет от усталости Это вы во всем виноваты, молодой человек!

Кэл несколько удивился, что сестра, которой самой едва можно было дать больше двадцати пяти, называет его молодым человеком, но решил промолчать – он и впрямь чувствовал себя виноватым.

Сестра Милгрим налила стакан воды.

– Давайте, мэм, – ласковым голосом проговорила она, – надо принять таблетки. Потом я принесу вам чашечку свежезаваренного чаю, и вы отправитесь в постельку.

Мисси с покорным видом проглотила таблетки, запила их стаканом воды, но потом, неожиданно выпрямившись в кресле, решительным тоном проговорила:

– Неужели вы так ничего и не поняли, Сара? Если уж я начала, мне надо довести рассказ до конца. Только в этом случае Кэл сможет чем-то помочь мне.

Милгрим обернулась к Уоррендеру и строго посмотрела на него. Кэл пожал плечами.

– Это очень важно, сестра, – проговорил он. – Для всех нас.

Поняв по его тону, что речь идет действительно о чем-то очень важном, Милгрим оставила свои планы загнать Мисси в постель.

– Ну, раз так… – нехотя согласилась она, – может быть, стоит приготовить сэндвичи? – С этими словами она выбежала в коридор.

Мисси поправила рукой волосы и, посмотрев на Кэла, продолжила свой рассказ:

– Азали не смогла пойти на похороны Впрочем, я и не настаивала. На две недели девочку положили в больницу, на обследование. Увы, по прошествии этого срока врачи так ничего и не смогли понять. Девочка замкнулась, и никто не мог достучаться до нее. В медицинском заключении написали, что Азали пережила шок и со временем все придет в норму. Увы, я знала, что никаких оснований для оптимизма нет.

Мисси немного помолчала и продолжила:

– Когда гроб уже опускали в могилу, на кладбище принесли огромный венок из розовых орхидей. Посыльный вручил мне открытку – она была от Рико и Джорджо Ориконне.

– Выходит, это они?.. Мисси кивнула.

– О'Хара недооценил их силу. Эти ребята давно заприметили этот ночной клуб. Братья Ориконне специально позволили Шемасу сделать дело – еще бы: им достался новенький, только что отремонтированный клуб.

Мисси опустила голову.

– Вы, наверное, догадываетесь, что до суда дело так и не дошло. В газетах появились сенсационные репортажи об «очередном нераскрытом преступлении на улицах Чикаго», но вскоре и репортеры потеряли к гибели Шемаса всякий интерес. Бесполезно было добиваться справедливого возмездия убийцам – мне было не под силу бороться с итальянской мафией.

Открылась дверь, и на пороге вновь появилась сестра Милгрим – в руках у нее был поднос с горкой сэндвичей и шоколадными пирожными.

– Обязательно поешьте, – сказала она старой женщине. – Это прибавит вам сил.

С благодарной улыбкой Мисси отпила чай и, убедившись, что Кэл ее слушает, продолжила:

– Я забрала Азали из больницы и поехала обратно в Калифорнию – к Розе. Я очень надеялась, что уют пансиона выведет девочку из депрессии. Жильцы проводили все свободное время с Азали, стараясь развлечь ее историями о своей работе на киностудиях. Увы, она не обращала на их рассказы никакого внимания. Единственным живым существом, с которым ей хотелось общаться, был Виктор – Азали буквально ни на минуту не отпускала его от себя. У меня и сейчас стоит перед глазами эта картина: Виктор и Азали лежат рядышком на крыльце, девочка гладит пса по спине и невидящим взглядом смотрит куда-то вперед.

О'Хара не оставил мне в наследство почти ничего: он был человеком дела и все заработанные деньги мгновенно пускал в оборот. Бедняга Шемас думал, что у него вся жизнь впереди. Прошел год – Азали так и не становилось лучше, и я решила отвезти ее в Швейцарию, в клинику знаменитого психоаналитика профессора Карла Юнга Мне хотелось узнать наверняка, можно ли рассчитывать на помощь медицины Скажу вам честно, Кэл, всю дорогу я только и делала, что молилась о том, чтобы болезнь Азали оказалась излечимой. Лишь бы не начались необратимые процессы в психике девочки! – молила я.

Юнг отнесся к этому случаю с большим интересом. Я прекрасно понимала, что если стану скрывать от психоаналитика предысторию болезни, то этим лишь смогу повредить девочке, и поэтому, не называя имен, рассказала профессору о нашем бегстве из России, о том, что довелось нам пережить потом. Я рассказала доктору, что ни разу не показывала Азали фотографии ее покойных родителей и вообще никогда не заговаривала с ней о них. Конечно же, я поведала ему и об О'Харе.

Юнг сказал, что редко встречался в своей врачебной практике с такими интересными случаями Он сказал, что у Азали целый комплекс заболеваний: депрессия, истерия, подавленные эмоции—девочка закрылась в себе с раннего детства Профессор сказал, что ей грозит потеря самоощущения – он называл это «путаницей в области личности»

Я рассказала Юнгу, что ни разу за последние годы она не вспомнила о своих папе и маме и за все время жизни в трущобах Ривингтон-стрит ни разу не роптала на судьбу Еще я поведала ему, как сильно привязалась Азали к собаке… Кивнув головой, Юнг сказал, что перед ним классический случай, и он постарается сделать все, чтобы помочь девочке.

Почти два года мы жили в Швейцарии, в небольшом отеле в горах, недалеко от Цюриха. Нам обеим нравились виды заснеженных вершин, альпийских лугов, аккуратненьких домиков; воздух был прозрачен и свеж – каждое утро и каждый вечер мы слушали, как звенят бубенчики – это шли по извилистым тропам стада коров. В этом месте я чувствовала себя в относительной безопасности, Азали – тоже.

Время от времени мы ездили в Калифорнию, жили по нескольку недель у Розы. Азали было хорошо в Голливуде, но я боялась подолгу там задерживаться – доктор Юнг говорил, что большие перерывы в лечении не на пользу.

Наконец Юнг сказал, что он сделал все, что было в его силах Мы решили вернуться в Голливуд. Азали как будто стало лучше: давно уже я не видела ее такой веселой и жизнерадостной. Она вернулась в свою школу и снова стала дружить с дочерьми Розы. Опять она возобновила занятия танцами – постепенно всем нам стало ясно, что именно в танцах видит она смысл своей жизни. Ей хотелось одного – танцевать, танцевать, танцевать…

Мисси подняла глаза на Кэла и проговорила:

– Надеюсь, вы поняли, что я вам рассказываю об Эйве Адэр?

– Эйва Адэр? – переспросил Кэл. – Я слышал о кинозвезде с таким именем…

– Сейчас я расскажу вам все по порядку. – Мисси отхлебнула глоток уже остывшего чая. – Все началось с одной случайной встречи, и я до сих пор не могу понять, была эта встреча во благо Азали или, напротив, окончательно погубила ее.

Мисси поведала Кэлу, что поначалу ничто не предвещало беды – все начиналось совершенно невинно. В пансион «Розмонт» приехал Дик Неверн – он весь светился от восторга. Еще бы, ведь в свои двадцать с небольшим лет он был в зените славы. За плечами у него была «Шехеразада» и еще три фильма, снятых на студии «Мэджик».

Лавры знаменитого кинорежиссера нисколько не испортили Дика – он остался все тем же веселым, бесшабашным очкариком; прекрасные актрисы сами бросались на него, но Неверн по-прежнему оставался застенчивым и скромным.

Дик не забыл, что лишь чудом избежал судьбы обычного оклахомского фермера. Он помнил, кто совершил это чудо, и буквально через каждое слово пел дифирамбы С. 3. Эбрамсу, давшему тот самый единственный шанс.

Эбрамс считался одной из самых загадочных фигур в Голливуде. Никто толком не знал этого человека; у него совсем не было друзей – только деловые знакомства, но к Дику он испытывал искренние симпатии. По нескольку раз в неделю Эбрамс приглашал Дика в свой особняк на Лексингтон-Роуд на просмотр новых фильмов. Иногда Дик оставался ужинать – С. 3. ел вместе со слугами, был со всеми одинаково ровен и вежлив, но никогда ничего не рассказывал о себе. Единственное, что Неверн знал наверняка– это что Эбрамс верующий иудей и всегда строго соблюдает субботу.

В тот день, когда Дик пришел к нам в гости, у Азали было особенно хорошее настроение – она только что вернулась домой из школы танцев. С радостью бросилась она к Дику. Неверн с удивлением посмотрел на Азали. В ту пору ей было уже четырнадцать, и она постепенно превращалась из очаровательного ребенка в прекрасную девушку. У нее была на редкость необычная внешность: огромные глаза цвета анютиных глазок, роскошные пепельные волосы, стройные длинные ноги. К тому же она обладала особой грацией, свойственной только танцовщицам.

Дик долго смотрел на нее, а потом, повернувшись ко мне, сказал:

– Знаете, Мисси, Азали создана для того, чтобы сниматься в кино. Поверьте мне на слово: ее полюбят и режиссеры, и зрители.

Я улыбнулась и покачала головой. По-моему, сказала я, в четырнадцать лет еще слишком рано думать о карьере киноактрисы, но Дик отвел меня в сторону и рассказал такое, от чего мне стало немного не по себе.

Он поведал мне, что Азали прогуливает занятия в колледже и обивает пороги киностудий – она просит дать ей любую роль, даже эпизодическую, хотя, конечно, начинает с того, что хочет исполнить роль балерины.

Нет ничего удивительного в том, что до сих пор ее никуда не брали: всем продюсерам было очевидно, что перед ними девочка-подросток, прибавляющая себе возраст. Дик считал, что нельзя пускать дело на самотек, учитывая впечатлительность и ранимость Азали.

– Если девочка действительно не может жить без кино, – сказал он, – почему бы не сделать пробы? Может быть, мне удастся дать ей маленькую роль в следующем фильме?

Он торжественно поклялся мне не спускать глаз с Азали, охранять ее от всяких соблазнов.

– Клянусь своими оклахомскими сапогами! – воскликнул он в конце своего монолога. – Не пройдет и года, как Азали станет кинозвездой!

Пришлось мне еще раз сказать Неверну, что Азали еще подросток и что до тех пор, пока ей не исполнится хотя бы шестнадцать, я строго-настрого запрещаю ей на пушечный выстрел подходить к воротам киностудий.

Все это происходило в 1928 году. Голливуд сильно изменился – кинобум превратил в большой город некогда спокойный городишко. Нам с Розой принадлежало к тому времени целых пять домов по Фаунтин-авеню. «Розмонт», который мы перестали сдавать и сделали собственной резиденцией (сколько же можно ютиться в сарайчике на задворках?), был самым маленьким и скромным из наших владений. Киностудии росли, как грибы после дождя, новые фильмы появлялись чуть не каждый день. Голливудский бульвар превратился в оживленную магистраль, забитую транспортом.

Уходили многие старые звезды: умер Валентино; разорились и опустились Мейбел Норманд и Фэтти Арбукл. Актеров захлестнула волна наркомании и распутства. Голливуд терял свою невинность – потеряли ее и наши старые знакомые. «Прекрасные купальщицы» слишком быстро поняли, что, позируя в голом виде для мужских журналов, они могут заработать гораздо больше, чем у старика Сеннетта.

Вы, наверное, и сами понимаете, Кэл, почему мне очень не хотелось, чтобы Азали окунулась в это грязное болото богемной жизни – она была слишком слаба и беззащитна, чтобы сопротивляться искушениям, и, конечно, никакой Дик Неверн, которому, кстати сказать, я вполне доверяла, не мог бы удержать ее от падения в бездну.

Мне хотелось, чтобы все шло как прежде: Азали ходила бы в школу, проводила бы свободное время в компании Розиных дочерей и совсем уже одряхлевшего Виктора, была бы все время у меня на виду. Я знала, что головокружительные взлеты и стремительные падения лишь окончательно расшатают ее и без того больную психику. К тому же, за последние годы нам удалось «залечь на дно» – оторваться от преследований алчных претендентов на наследство князя Иванова. Я очень боялась, что, если мечта Азали исполнится, и она действительно станет звездой экрана, кто-нибудь обратит внимание на разительное сходство юной актрисы с княгиней Аннушкой.

«Великий немой» переживал агонию – звуковое кино настойчиво прокладывало себе дорогу, растаптывая старых кумиров. Голливуд лихорадило, напрочь исчезла уверенность в завтрашнем дне. Списывались за штат отличные актеры – иуды-продюсеры почему-то решали, что их голоса не обладают «красивыми обертонами». Но, конечно, это не отбило у Азали желание стать актрисой. Я даже пригрозила забрать ее из колледжа и снова нанять домашних учителей, если она не прекратит таскаться по киностудиям. Увы, все было напрасно.

Но все же мне было суждено изменить свое непримиримое отношение к карьере Азали в кино. Это случилось после смерти Виктора. Он был самой старой собакой во всем Голливуде. В последние месяцы своей жизни он окончательно лишился зрения и проводил целые сутки на коврике, постеленном на его любимом крыльце. Я тяжело переживала его уход—порвалась еще одна гать, связывавшая меня с Мишей. Но для Азали гибель собаки стала настоящим несчастьем.

Я поняла, что нужно срочно найти для нее какую-то замену, и бросилась на поиски другой собаки. Вскоре мне удалось приобрести Рекса – полугодовалую борзую, внешне очень походившую на Виктора. Увы, молодой пес не смог заменить Азали старого друга. В глазах ее я снова заметила ту безысходную тоску, которая начала было исчезать после лечения доктора Юнга. Девочка снова стала замыкаться в себе, перестала реагировать на окружающий мир, и тогда я позвонила Дику и сказала, что он может приехать и поговорить с Азали о кинопробах.

Голливуд

С. 3. неспешно прогуливался по комнатам особняка на Лексингтон-Роуд, ожидая Дика. Так уж у них повелось в последнее время, что просмотр отснятого за день киноматериала Эбрамс устраивал не на студии, а у себя дома. Что заставило Эбрамса завести такой порядок? С одной стороны, ему было приятно общество Дика, а с другой – и это обстоятельство было решающим – присутствие в огромном, пустом особняке гостя – пусть даже пришедшего с деловым визитом – скрашивало одиночество хозяина.

Часы пробили десять раз – Эбрамс подошел к высокому окну в большом зале. Небо уже совсем потемнело, ярко зажглись звезды.

С. 3. стоял у окна и предавался воспоминаниям. Кем же он был на самом деле? Всего восемь лет назад он приехал в Голливуд и, обставив самого Шрёдера, стал владельцем пары сараев-развалюх на Кауэнг-Авеню. Тогда у него была всего одна кинокамера и несколько метров пленки. С. 3. сам с трудом верил, что все это было с ним – теперь он стал одним из магнатов кинобизнеса. Его имя упоминалось в одном ряду с Голдвином и Зукором, Фоксом и Уорнерами. Но в глубине души он оставался все тем же Зевом Абрамски, одиноким еврейским холостяком. Он был настолько одинок, что радовался отсутствию свободного времени. Зев работал по двадцать часов в сутки, и ему было некогда задуматься о своей судьбе. Когда наконец он добирался до постели, чтобы поспать часа четыре, у него не было сил даже на сны..

Когда Шрёдер впервые увидел Зева, он решил, что перед ним очередной простофиля, надуть которого не составит большого труда: еще бы – в такую жару этот молодой еврейчик ходил в строгом черном костюме, в белом накрахмаленном воротничке; по-английски он говорил с сильным акцентом… Но Шрёдер не знал, что всего за несколько минут до встречи с ним Абрамски дал себе клятву показать всему миру, на что он способен. Судьба распорядилась так, что именно Шрёдеру довелось первому ощутить на своей шкуре, что с этим молодым человеком лучше не связываться.

Будучи по природе человеком осторожным, Зев решил заранее выяснить, кто такой этот Шрёдер, и чем он занимается. Вскоре Абрамски стало ясно, что Шрёдер нечист на руку: он уже продал доверчивым простакам четыре вымороченные «студии». Рекламу Шрёдер помешал в провинциальных газетенках, выходивших в маленьких городках.

Поначалу Зев думал, что лучше вообще не связываться с таким подлецом, но потом, хорошенько поразмыслив, он переменил свое решение.

Со своими доверчивыми жертвами Шрёдер поступал следующим образом: привозил их на отдаленный участок земли, который приобретал незадолго до этого за какие-то гроши, и выдавал это место за студию. Когда ошеломленный покупатель спрашивал, где же весь персонал, Шрёдер отвечал, что все уехали на съемки в пустыню или на берег океана. Сам он, дескать, руководит всей работой из своего голливудского офиса и поэтому кабинета на студии не имеет. Потом он вел покупателя в «павильоны»– на самом деле эти жалкие деревянные постройки были обычными коровниками или дровяными сараями, но наивные мечтатели, решившие посвятить себя кинобизнесу, верили коварному обманщику – тем более, что тут и там валялись куски кинопленки, а в углу стояла одна-единственная камера. После этого аферист вытаскивал из папки липовые балансовые отчеты «Кинокомпании Шрёдера»: судя по этим бумажкам, чуть ли не вся Америка закупала продукцию кинокомпании; доходы исчислялись сотнями тысяч долларов, а в графе «дебет» красовались прочерки.

– Можете не волноваться: за компанией не числится никаких долгов, – рассказывал Шрёдер Абрамски, когда они вышли из «павильона». – Эта студия – мое детище, ни за что бы не стал ее продавать, если бы не этот климат. Не переношу калифорнийскую жару – и все тут. Можете поверить: вы не прогадаете – сейчас в производстве пять фильмов, запланировано еще в два раза больше. Да, если бы не здоровье, – он постучал кулаком в грудь, – ни за что бы отсюда не уехал. Но, увы, годы уже не те. Доктора говорят, что, если я немедленно не сменю Калифорнию на Восточное Побережье, через пару месяцев можно будет заказывать памятник на кладбище.

Шрёдер обернулся на Зева – бледного, спокойного – и, подмигнув, продолжил:

– Ну разве можно спорить с врачами? Знаете, молодой человек, вы мне нравитесь! И мне очень хочется, чтобы вам в жизни повезло. Отбросьте сомнения, моя студия – это именно то, что вам нужно. Через несколько месяцев вы будете богаты, как Крез. Да и помимо денег– разве кинобизнес не достойное занятие? Ах, если бы не эта проклятая болезнь. – Он тяжело вздохнул. – Видно, нет воли Божией на то, чтобы я стал великим продюсером. Но ничего – я буду рад, если такой серьезный молодой человек, как вы, продолжит начатое мною дело.

Зев молча смотрел на Шрёдера, и аферист начал беспокоиться.

– Неужели вы не понимаете, что если в ближайший месяц я не переберусь в Филадельфию, вы сможете присутствовать на моих похоронах. Помогите мне, мистер Абрамски, и я не останусь в долгу. Я ведь продаю вам киностудию со всем оборудованием и документацией: землю, павильоны, пять камер, кинопленку – вы не прогадаете, молодой человек. Надеюсь, вы обратили внимание на то, что к концу года студия получит верный доход в размере семидесяти пяти тысяч долларов?

Зов скептически поднял брови.

– Ну, и сколько вы хотите?

– Сколько? – переспросил Шрёдер. – Честно говоря, деньги меня сейчас волнуют меньше всего: сами понимаете, что речь идет о моей жизни. Если мне не суждено дожить до Дня Благодарения, то на что мне эти баксы?! В общем, если мы договоримся прямо сейчас, я согласен пойти на уступку. Двадцать пять тысяч! Деньги на бочку– и ударим по рукам!

Стараясь изобразить непринужденную улыбку, Шрёдер уставился на Абрамски, ожидая, что же он ответит.

– Мне кажется, ваша студия не стоит этих денег, – спокойно проговорил Зев, засовывая руки в карманы и проводя носком ботинка черту в дорожной пыли.

Шрёдер заволновался.

– Ну, хорошо… пожалуй, действительно, для такого симпатичного молодого человека я готов сбавить тысчонок пять. Двадцать тысяч долларов – и дело в шляпе! Вы согласны?

– Будьте любезны еще раз показать мне финансовые документы, – сказал Зев.

От неожиданности Шрёдер даже не стал возражать. Он раскрыл папку и дрожащими руками передал молодому человеку бумаги.

– Пожалуйста, вот они…

Зев аккуратно сложил документы и засунул их в карман.

– Постойте! – улыбнулся Шрёдер. – Вы ведь еще не стали владельцем этой киностудии. Как насчет двадцати тысяч наличными?

– Слушайте меня внимательно, господин Шрёдер, – процедил Зев. – За этот участок земли площадью десять акров я заплачу вам сто семьдесят пять долларов – это, между прочим, на пятьдесят долларов больше, чем отдали за него вы. Еще семьдесят пять долларов я готов дать за камеру и пленку. Все остальное и яйца выеденного не стоит. Итого – двести пятьдесят долларов. По-моему, я вас нисколько не обижаю, мистер Шрёдер.

– Ах ты, мерзкий жиденок! – закричал Шрёдер. – Да как ты смеешь так со мной разговаривать?! Двести пятьдесят баксов… Это, наверное, все, что у тебя имеется…

Ни один мускул не дрогнул на лице Зева – он лишь еще побледнел и таким же спокойным тоном проговорил:

– Размер моего состояния не имеет к вам никакого отношения, мистер «тяжелобольной». Не думаю, что у вас самого много денег за душой. Последний раз спрашиваю: вы согласны на двести пятьдесят долларов?

Похлопав рукой по карману, в который всего за минуту до этого он положил липовые документы, Зев добавил:

– Если вас не устраивают мои условия, мне придется отнести эти бумаги в полицейское управление Лос-Анджелеса. Полагаю, они знают, как обойтись с мошенником. Я не первый, кто покупает у вас студию, Шрёдер. Не первый, но последний. Больше вам не придется заниматься обманом честных людей. – Зев мрачно усмехнулся. – Лично мне кажется, что двести пятьдесят долларов – и то многовато.

Шрёдер с ненавистью посмотрел на Абрамски – он готов был на месте удушить этого парня, если бы не боялся, что он успел кого-нибудь предупредить о своей встрече с ним. Он протянул ладонь и прошипел:

– Ладно, двести пятьдесят так двести пятьдесят. Гони деньги.

Зев полез в другой карман и достал оттуда какую-то бумагу.

– Сначала вам придется подписать этот документ, Шрёдер; это договор о покупке недвижимости, составленный господином Милтоном Фирстейном, директором адвокатской конторы на Вайн-стрит. Я объяснил ему, в чем дело, и он сказал, что для заключения сделки необходима ваша подпись. – Абрамски указал пальцем место для подписи и протянул Шрёдеру ручку. – Полагаю, вам известно, кто такой мистер Фирстейн: его знают и уважают далеко за пределами Голливуда. Так что не пытайтесь оспорить факт купли-продажи: одного свидетельства этого уважаемого юриста будет достаточно, чтобы суд вообще отказался принять ваш иск.

Стиснув зубы, Шрёдер подписал бумагу и, даже не пересчитав деньги, засунул их в карман. Подойдя к стоявшей у обочины машине, он обернулся и крикнул:

– Раз уж ты такой умный, дружище, – будь любезен добираться обратно на своих двоих!

С саркастической улыбкой Зев проводил взглядом удаляющийся автомобиль Шрёдера и вернулся на территорию «студии».

Он измерил шагами длину павильонов, проверил, не начали ли подгнивать деревянные конструкции. Потом он взял в руки камеру и стал с интересом ее рассматривать: он не имел ни малейшего представления о том, как работает эта штуковина, но один ее вид говорил сам за себя – с помощью этого странного предмета делалось кино.

Примерно через полчаса после позорного отступления Шрёдера Зев услышал вдали шум мотора – это ехала заказанная им машина. Абрамски улыбнулся и не спеша побрел к дороге. Да, приобретенный им участок земли находился на приличном расстоянии от города, и преодолеть несколько миль по этим ухабам и кочкам было не так уж просто, но Зев отлично знал, что всего неделю назад муниципалитет продал несколько акров земли вдоль Кауэнг-Авеню компании «Юниверсал Пикчерз» – а это означало, что через какой-то месяц сюда проведут хорошую асфальтированную дорогу, воду, электричество и телефон.

Абрамски уже успел лично побывать в муниципалитете и договорился о приобретении еще тридцати акров земли, непосредственно примыкающей к участку Шрёдера. Как хорошо, что Шрёдер не читает объявления, расклеенные на стене муниципалитета, подумал Абрамски.

Довольно улыбаясь, Зев сел в машину. В принципе, он был готов заплатить этому наглому аферисту пятьсот долларов, но Шрёдер сам все испортил. Обозвав его жиденком, он лишил себя двухсот пятидесяти баксов. Как бы то ни было, но теперь Зев Абрамски стал владельцем киностудии.

Прежде чем совершить эту сделку, Зев внимательно изучил конъюнктуру кинобизнеса. Он знал, что главное– наладить деловые контакты. Кинокомпании, имевшие такие связи, быстро подминали под себя конкурентов. Перед Зевом стояли две основные проблемы: во-первых, он никого не знал в мире бизнеса; во-вторых, тех денег, которыми он располагал – десять тысяч долларов– было слишком мало, чтобы начинать свое дело в такой области, как кинобизнес.

Отель «Голливуд» был набит киношниками. Сплетни, слухи, ценная информация – все это постоянно передавалось из уст в уста. Зев подолгу сидел в столовой или на веранде со стаканом апельсинового сока и, навострив уши, внимательно прислушивался к разговорам соседей по столикам. Часто до него долетали такие вещи, от которых у застенчивого молодого человека просто волосы дыбом вставали: какой режиссер спит с какой кинозвездой, какой актер спит с какой официанткой и так далее и тому подобное. Он выяснил, что последний контракт Мэри Пикфорд был заключен на сумму, превышающую миллион долларов, а средний статист получал в день по пять баксов.

Абрамски стал ходить по студиям, тереться в приемных продюсеров; он стал профессионалом в деле подслушивания; он исправно смотрел все новые фильмы. Вскоре он узнал, что в городе есть два банкира, симпатизирующие кинематографистам: молодой калифорниец по имени Мотли Флинт, директор Первого Национального сберегательного банка, и Амадео Джаннини– директор Итальянского банка.

Зев остановил свой выбор на Джаннини – за годы жизни на Нижнем Ист-Сайде он привык иметь дело с итальянцами и относился к ним с большой симпатией. Кроме того, Зев слышал, что у Джаннини было тяжелое детство – почти такое же, как у него самого. Сын итальянских эмигрантов, он жил в нищете; к тому же, когда Амадео было всего семь лет, пьяный сосед прямо на глазах у мальчика зарезал его отца. И все же Джаннини удалось выбиться в люди – он стал брокером. Казалось, чего еще хотеть от жизни: престижная работа, неплохие деньги. Но в тридцать один год Амадео уволился из своей конторы и стал банкиром. В 1901 году он открыл «Итальянский банк». Зев слышал, что Джаннини привык полагаться на свою интуицию: если клиент ему нравился, он готов был дать ему любую ссуду.

Зев пришел к Джаннини на прием. Первую минуту они молча изучали друг друга. Перед Абрамски сидел худощавый пожилой итальянец с проницательными черными глазами; Зев знал по Нью-Йорку десятки людей, как две капли воды похожих на этого Джаннини. Вся разница заключалась в том, что этот итальянец смог добиться успеха в жизни, и теперь именно от него зависел успех Зева.

Джаннини увидел молодого, хорошо воспитанного еврея – по черному костюму и белоснежной рубашке можно было подумать, что он только что с похорон.

Потом Зев начал излагать свои планы. Он хотел открыть такую киностудию, которая работала бы по восемнадцать часов в сутки – актеры, режиссеры и операторы трудились бы по сменам. Он честно признался банкиру, что для начала думает ограничиться дешевыми развлекательными картинами: пускай хотя бы на десять-пятнадцать минут посетители кинотеатров смогут отдохнуть от невыносимой тяжести повседневной жизни. Скопив достаточный капитал, Зев планировал организовать систему распределения кинопродукции, сеть кинотеатров. И вот тогда уже можно было бы говорить о настоящем кино.

– А что вы называете настоящим кино, мистер Абрамски? – с улыбкой спросил итальянец.

– Зрелищность, красота, исторические сюжеты… Настоящее кино позволит простым людям увидеть такое, о чем они и мечтать не могут. – Зев посмотрел на Джаннини и добавил. – Настоящее кино – это настоящее волшебство, магия…

Банкир рассмеялся.

– Ну, и сколько же денег понадобится вам, чтобы заниматься этой «магией»?

Зев набрал полные легкие воздуха, а потом решительно выпалил:

– У меня есть десять тысяч долларов – у вас я прошу еще пятьдесят.

Джаннини повертел в руках карандаш и, внимательно посмотрев на Зева, спросил:

– А почему вы решили, что сможете добиться успеха в бизнесе, окончательно разорившем десятки, нет, пожалуй, даже сотни предпринимателей?

Зев не знал, что ответить.

– Трудно ответить, сэр, – проговорил он. – Просто я знаю, что это у меня получится. Есть у меня кое-какие идейки.

Джаннини громко расхохотался и проговорил:

– Поздравляю вас, Абрамски, вам удалось меня убедить. Пятьдесят тысяч – ваши.

Зев удивленно посмотрел на итальянца.

– Позвольте, я задам вам один вопрос, сэр. Почему вы все-таки согласились выполнить мою просьбу?

– Во-первых, вы уже неплохо начали, Абрамски. Тот участок земли на Кауэнгской дороге скоро станет золотым. А во-вторых… мне просто нравятся такие люди – люди, которые верят в себя.

Зев вернулся в этот вечер в отель «Голливуд» с чеком на пятьдесят тысяч долларов, выписанным лично директором «Итальянского банка». Тот факт, что банкир поверил ему, произвел на молодого еврея гораздо большее впечатление, чем тот, что он ссудил ему пятьдесят тысяч.

За несколько недель были полностью перестроены ветхие сараи; неподалеку от них появилось небольшое деревянное здание – «административный корпус»; были закуплены киноаппаратура и пленка. На бирже труда Зев отобрал нескольких квалифицированных операторов, которые стали у него по совместительству и режиссерами. Постепенно появились у него и «свои» актеры, недельное жалование которых колебалось от тридцати до трехсот долларов. Постоянно были на студии Абрамски и временные вакансии – статисты, массовка, помрежи…

Дни и ночи напролет сидел Зев, согнувшись в три погибели, за письменным столом в душном «административном корпусе» и сочинял новые киносценарии: он заимствовал лучшее из самых популярных сюжетов, каждый раз стараясь добавить что-нибудь от себя—плагиатором Абрамски никогда не был. Зев писал, режиссеры ставили, актеры играли, операторы снимали. Так делалось кино. Абрамски занимался всем сам: ни одна мелкая деталь не ускользала от его пристального взора. Результат был налицо: вскоре фильмы, снятые на его студии, привлекли внимание дистрибьюторов. Тем временем Зев старался создать собственную сеть распространения кинолент и выйти на кинорынок.

Голливуд был битком набит новоиспеченными кинобизнесменами– и вскоре Абрамски пришлось столкнуться с конкуренцией. Зев взял за правило регулярно ходить по кинотеатрам и знакомиться с продукцией потенциальных соперников. Когда он услышал о том, что в кинотеатре «Вудли» состоится премьерный показ нового фильма молодого режиссера Фрэнсиса Пирсона под названием «Путешествие длиной в жизнь», Зев – или, как его теперь называли, С. 3.– решил обязательно сходить на эту картину. Пирсон был никому не известным начинающим режиссером, и фильм его грешил многими недоделками– и все-таки Зеву понравился сам замысел картины: переселенцы едут в крытых фургонах на Дикий Запад в поисках новой жизни. В картине сплелись юмор и пафос, она была полна трагизма и надежды.

Когда фильм закончился, Зев – к своему огромному удивлению – заметил, что на глаза его навернулись слезы. Так он был растроган картиной. Будучи сам эмигрантом, он сопереживал героям Пирсона, ему были близки и понятны их тревоги и чаяния. Он понял, что большинство американцев должны были испытать при просмотре фильма те же чувства, что и он.

Мало кто обратил внимание на эту премьеру – зал «Вудли» был на три четверти пуст. С. 3. вышел в фойе и стал дожидаться режиссера и продюсера; когда наконец они появились, понуро глядя в пол, Зев учтиво представился и предложил им сорок тысяч долларов за право на распространение картины. Продюсер и режиссер сначала посмотрели на Зева, как на сумасшедшего, а потом с радостью согласились.

На следующий день он опять явился в кабинет Джаннини с просьбой ссудить ему еще сорок тысяч долларов на распространение фильма. Банкир просмотрел отчет по деятельности компании за первые полгода ее существования и, улыбнувшись, сказал:

– Хорошо, я дам эти деньги. Но учтите, С. 3., сейчас время сложное – либо пан, либо пропал, так что советую еще раз все хорошенько обдумать.

– Я уже это сделал, – с решительным видом проговорил Зев.

С большим трудом ему удалось пристроить «Путешествие» в один из нью-йоркских кинотеатров. Вскоре на адрес фирмы «Мэджик» посыпался целый поток заявок. На одном этом фильме С. 3. заработал больше миллиона долларов и вскоре купил несколько небольших независимых дистрибьюторских фирм. Осуществилась давняя мечта Зева – фирма «Мэджик Дитрибьюшн» стала реальностью, а сам он – миллионером.

Фрэнсис Пирсон постоянно работал на «Мэджик» – вскоре после успеха «Путешествия длиной в жизнь» он снял еще один фильм – и на этот раз у него не было затруднений с финансами; картина вышла на редкость удачной: эффекты, дорогие декорации, роскошные костюмы. Киностудия «Мэджик» выдвинулась в ряды наиболее престижных и преуспевающих. Каждый месяц снималось по несколько фильмов—деньги текли рекой на счет фирмы. С. 3. постоянно расширял «производство» – он покупал новые акры земли, увеличивал площади павильонов, строил новые здания. В Голливуде поняли, что с С. 3. Эбрамсом можно иметь дело. У него был свой особняк, слуги, работал он почти круглые сутки, а о его частной жизни никто не слышал – очевидно, у мистера Эбрамса вообще не было частной жизни.

В ожидании Дика Неверна Эбрамс сел за огромный рояль «Бехштейн» и пробежал пальцами по клавиатуре, вспоминая те далекие ночи в маленькой комнатке за ломбардом.

В последнее время он все реже и реже думал о прошлом, хотя серебряные подсвечники, доставшиеся ему от матери, по-прежнему гордо красовались на серванте в столовой. С. 3. жил только настоящим, но всякий раз, прогуливаясь в редкие свободные минуты по своему роскошному особняку, он понимал, что готов расстаться со всем этим богатством за то, чтобы почувствовать себя так, как в те времена, когда в его жизни существовала Мисси О'Брайен. Он слишком хорошо помнил, как бешено начинало колотиться сердце, когда он видел эту девушку, как подбегал к окну, чтобы посмотреть, не появилась ли она из-за угла Ривингтон-стрит; с каким нетерпением дожидался он вечера пятницы, когда Мисси приносила ему эти доллары! Зев готов был отдать десять лет жизни за возможность снова оказаться рядом с Мисси за столиком в украинском кафе.

– Добрый вечер, С. 3.,– услышал он голос Дика; Эбрамс обернулся и увидел, что молодой человек стоит на пороге комнаты, держа под мышкой ролики пленки.

– В общем, ничего особенного, – улыбнулся Дик. – Но под занавес я покажу вам кое-что достойное внимания.

С. 3. резко встал из-за рояля и кивнул.

– Давайте начнем, – сказал он, направляясь вместе с Диком в расположенный в подвале просмотровый зал.

В зале был уже накрыт столик с коньяком, пивом и сэндвичами: опытный продюсер и молодой режиссер опустились в мягкие кресла, и Дик набросился на еду и пиво, а С. 3. впился глазами в экран. Сначала они просмотрели отснятые в этот день дубли для короткометражного фильма – С. 3. по ходу вставлял замечания об игре актеров и работе операторов. Потом наступила очередь следующих роликов – на них были отсняты эпизоды двух полнометражных картин.

– Ну что ж, в принципе неплохо, – с видом знатока произнес С. 3., когда просмотр закончился. За годы жизни в Голливуде он, кстати, совершенно потерял свой местечковый акцент. – Рауль неплохо поработал в «Неравном браке», да и вы отлично сняли этот кусочек из «Бродвея».

Дик улыбнулся и проговорил:

– Знаете, С. 3., по-моему, сейчас наступает новая эпоха в истории кино. Появление звуковых фильмов в корне должно изменить все представления о кинематографе: фильмы станут более реалистическими, актерам придется играть совсем не так, как сейчас. Думаю, мы не обойдемся без новых лиц, С. 3. Скажу больше, именно сейчас нам необходимо найти новую звезду.

Зев улыбнулся. Энтузиазм был одним из главных достоинств Дика. Рядом с таким увлекающимся молодым человеком всегда должен был находиться кто-то трезвый, рассудительный – иначе Неверн обязательно бы разорился и погубил все дело. Наверное, именно поэтому им было так хорошо в паре – прагматик Эбрамс уравновешивал романтика Неверна.

– Вы, кажется, собирались мне что-то показать, Дик? – проговорил С. 3., наливая себе коньяк.

Дик вставил в проекционный аппарат последний ролик– на экране появилась голая сцена в одном из павильонов киностудии. На ней стояла юная стройная девушка, грациозно скрестившая руки поверх шифоновой юбки. Девушка медленно подняла голову и поплыла по сцене. Она кружилась и кружилась, длинные пепельные волосы развевались вокруг головы. Наконец музыка закончилась, девушка подошла к самому краю сцены и произнесла:

– Меня зовут Азали О'Брайен. Мне пятнадцать лет, я учусь в Голливудской школе. С самого раннего детства мне хотелось танцевать, а еще больше – сниматься в кино. Спасибо вам, мистер Неверн, что предложили мне сняться в кинопробе.

Дрожащей рукой С. 3. снял очки. Сердце бешено стучало, он приложил руку к груди, словно мог приглушить этот стук.

– Это еще не все, – улыбнулся Дик. – Я снял ее в маленькой сценке.

– Берите ее, – перебил его С. 3.– Тысяча долларов в неделю. Контракт подпишем завтра.

Дик изумленно посмотрел на Эбрамса – председатель правления «Мэджик» встал и направился к двери. Дику показалось, что с Эбрамсом что-то случилось.

– Извините, С. 3.– крикнул ему вслед Неверн, – с вами все в порядке? Вы очень плохо выглядите. Может быть, позвонить врачу?

– Я твердо решил, – отчеканил С. 3., как бы не слыша испуганного крика Неверна. – Контракт должен быть подписан завтра. Тысячу в неделю, и ни цента меньше.

Они поднялись наверх. Остановившись на пороге большого зала, С. 3. нахмурился и проговорил:

– Послушайте, Дик, она ведь несовершеннолетняя. Контракт должен быть подписан либо родителями, либо опекуном. Вы знаете ее семью?

– Конечно, знаю, – улыбнулся Неверн. – Я уже много лет знаком с ее матерью. Завтра же обе они будут в вашем офисе.

До самого утра Зев ходил взад и вперед по дому, с нетерпением прислушиваясь к тиканью часов. Он походил на дикого льва, оказавшегося в неволе и с нетерпением ожидающего часа своего избавления из ненавистной клетки. На рассвете он принял душ, надел новый элегантный костюм, светлую рубашку и аккуратно завязал свой любимый шелковый галстук. На нем были итальянские ботинки, из кармана жилета выглядывала платиновая цепочка швейцарских часов. Зев придирчиво посмотрел на свое отражение в зеркале, еще раз поправил галстук, вложил в нагрудный карман цветастый шелковый платок– от волнения у него дрожали руки. Позвонив по внутреннему телефону в гараж, он вызвал машину к подъезду особняка и, присев на край дивана, стал с волнением думать, какова же будет эта долгожданная встреча.

В половине девятого ему в офис позвонил Дик Неверн– он сообщал, что семейство О'Брайен прибудет на киностудию «Мэджик» ровно в двенадцать.

С. 3. плотно прикрыл дверь и стал ходить взад и вперед по кабинету. В десять часов он попросил секретаршу немедленно разыскать шофера – ему срочно понадобилось съездить домой. Переступив порог особняка, он опрометью бросился в душ, надел другой костюм, практически не отличавшийся от предыдущего, постоял минут десять перед зеркалом и поехал обратно на студию.

А вдруг Мисси уже забыла его? Вдруг она встретит его холодно и неприветливо? Вдруг ей неприятно вспоминать о своей жизни на Ривингтон-стрит, и все, что с ней связано, вызовет у нее лишь неприязнь? Зев не знал, что стало с ее мужем, не знал, есть ли у нее дети. А самое главное, он боялся, что за эти годы Мисси могла измениться.

Ровно в полдень секретарша позвонила Эбрамсу и сообщила, что в приемной сидят мистер Неверн и Азали О'Брайен с матерью.

– Пригласите их зайти, – распорядился С. 3.

Он поднялся со стула и, опершись левой рукой на стол, устремил взгляд на дверь.

Она выглядела точно так же, как в те далекие годы. При виде председателя правления ее огромные фиалковые глаза раскрылись еще больше, и она воскликнула:

– Боже мой! Зев, неужели это вы?! Вы и есть тот самый С. 3. Эбрамс! Вы – это студия «Мэджик»!

В душе Абрамски пробудились давно забытые чувства: значит, за все эти годы все осталось по-прежнему. Зев широко развел руки и, глядя Мисси прямо в глаза, произнес:

– Я сделал все это ради вас, Мисси.

 

ГЛАВА 39

До Азали дошли слухи, что, если бы не старая дружба Мисси с С. 3. Эбрамсом, ее едва ли пригласили бы сниматься в первом полнометражном звуковом фильме компании «Мэджик». Она старалась не принимать это близко к сердцу и все внимание, все силы вкладывала в ежедневную работу над своей ролью в «Мариэтте», слушая наставления своего учителя Дика Неверна. Съемки доставляли Азали огромное наслаждение—она практически не уставала. Иногда, просматривая по вечерам отснятый материал, она с трудом могла поверить, что эта девушка на экране и она – одно лицо, а то, что у нее появился псевдоним – Эйва Адэр – лишь усиливало ощущение раздвоенности.

Роза и Мисси решили сделать все, чтобы Азали не слишком возгордилась: разговоры о будущей карьере кинозвезды в доме были строго-настрого запрещены. Девочке регулярно напоминали, что «восходящая звезда Эйва Адэр», на самом деле Азали О'Брайен, пятнадцатилетняя девчонка, которой надо прежде всего окончить школу.

Азали, в общем, нравилось возвращаться по вечерам домой, где она снова становилась ребенком, которому положено было выпивать стакан теплого молока и выгуливать собаку, но настоящая жизнь была там – в павильонах студии «Мэджик», и она с нетерпением ждала утра, чтобы вновь стать Эйвой Адэр.

Азали знала, что многие стали ей завидовать. Еще бы – она ведь теперь каждую неделю получала столько денег, что другим не удавалось заработать за несколько месяцев. Ей было ужасно обидно, потому что деньги интересовали ее меньше всего. Она готова была сниматься задаром – просто ради удовольствия.

Дик дал маленькую роль и Рэчел. Теперь каждое утро, в половине седьмого, обе они садились в роскошный «Линкольн», который присылал за ними С. 3., и ехали на студию, высмеивая пламенные чувства партнера Азали по фильму – восемнадцатилетней звезды Уилла Мекка: недавно, отозвав Азали в сторонку, юноша признался ей в любви.

– Да, вот такая любовь! – со смехом говорила Азали, прижимаясь к Рэчел. – Интересно, что бы ты сказала, прицепись к тебе такой крокодил? На мой взгляд, Дик и то красивее.

– Как сказать, – протянула Рэчел. – У твоего Уилла хорошие зубы… – И обе они еще громче расхохотались.

Рэчел было восемнадцать лет. Унаследовав от Розы мягкие черты лица и красивые задумчивые глаза, она по праву считалась одной из самых симпатичных девочек на Фаунтин-авеню. В последнее время они очень сблизились с Азали. В свободные часы девушки часто сидели вместе на крыльце дома, говорили о кино и поверяли друг другу свои секреты: Рэчел призналась, что влюблена в кинозвезду интеллектуала Ральфа Лэена, а Азали – что просто с ума сходит по парнишке из Санта-Моникской школы, по выходным торгующему содовой возле аптеки.

Средняя дочь Розы, Ханна, на два года старше Рэчел, обладала более практичным умом, чем младшая сестра. Оставив романтические мечты, она устроилась работать на биржу труда. Начальство постоянно устраивало ей взбучки – добрая девушка слишком часто руководствовалась не профессиональными качествами, а тем жалким видом претендентов на свободные места.

Старшая сестра, двадцатидвухлетняя Соня, уже несколько месяцев жила в Сан-Франциско. Она работала учительницей и даже успела обручиться с молодым человеком из приятной еврейской семьи среднего достатка.

Появился постоянный «кавалер» и у самой Розы – вот уже целых три года владелец скобяного заводика в Питтсбурге по имени Сэм Брокман во время своих частых визитов в Голливуд останавливался в «Розмонте». Но Роза не спешила ответить согласием на его предложение руки и сердца.

– Нет уж, – говорила она Мисси. – Хватит с меня одного Меера Перельмана! Вдруг и этот такой же? Надо сначала получше присмотреться.

Конечно, в глубине души она прекрасно знала, что Сэм Брокман – приличный человек, но менять привычный образ жизни Розе не хотелось: во-первых, пришлось бы бросить свои пансионы, а во-вторых, в этих ежемесячных встречах с Сэмом было столько романтики… Он осыпал Розу цветами, водил ужинать в ресторан, как-то раз они съездили на остров Каталины. К тому же, Роза слишком ценила свою независимость – она твердо решила не позволять никому из мужчин понукать ею.

Но вот по Голливуду поползли сенсационные слухи: в павильонах и конторах, магазинах и ресторанах судачили о том, что у загадочного С. 3. Эбрамса наконец появилась личная жизнь. Более того, у этой личной жизни было свое имя – Мисси О'Хара. Вскоре в некоторых весьма солидных журналах появились их фотографии с такими подписями: «Директор компании «Мэджик» С. 3. Эбрамс в обществе постоянной спутницы Мисси О'Хара на премьере своей последней киноэпопеи» или «Очаровательная Мисси О'Хара и С. 3. Эбрамс на банкете в честь завершении съемок «Детей несчастья».

Людей, долго работавших с Эбрамсом, больше всего поражало то, что он ни разу не попытался возмутиться по этому поводу, а уж об официальных требованиях напечатать письменное опровержение слухов и речи не шло. Более того, однажды утром, заглянув в кабинет председателя правления, Дик Неверн обнаружил, что С. 3., блаженно улыбаясь, рассматривает очередной журнал, на развороте которого запечатлен он сам в обществе Мисси.

– «Постоянная спутница», – процитировал Эбрамс, – интересно, они сами понимают, какой смысл вкладывают в это слово?

Дик не осмелился спросить у С. 3., что он хотел этим сказать, но одно было ясно – повышенный интерес средств массовой информация к личной жизни не только не раздражал его, но даже, напротив, был ему приятен. Злые языки поговаривали, что тонкий знаток конъюнктуры С. 3. Эбрамс специально создает себе имидж дамского угодника, чтобы завоевать большую популярность в обществе, но Дик знал, что эти гипотезы совершенно безосновательны. Он видел, что С. 3. по-настоящему счастлив. В свою очередь, Роза заметила, что и с Мисси стали происходить перемены.

– Что с тобой делается? – спросила она как-то раз, провожая Мисси, одетую в один из своих лучших нарядов, на очередное свидание с С. 3.– Ты прямо вся светишься от восторга! Надо же, никогда не видела тебя в таком состоянии. Помнится, с О'Харой ты была мягкой, тихой, улыбчивой. А с Зевом Абрамски ты вдруг помолодела лет на десять. Знаешь, любой мальчишка на улице с первого взгляда определит, что перед ним влюбленная…

– О'Хару я любила совсем по-другому, – спокойно ответила Мисси. – Он был сильным человеком, а как раз тогда мне очень была нужна защита – я ведь столько натерпелась от Арнхальдта, да и не только от него. Каждый раз, когда Шемас заключал меня в свои объятия, я чувствовала себя как за каменной стеной. О'Хара был необычным человеком – он так умел радоваться жизни, что это отношение передавалось всем окружающим. Я до сих пор люблю О'Хару и никогда не смогу забыть о нем. К Зеву я отношусь совсем по-другому. – Она виновато поглядела на Розу. – Ты думаешь, я поступаю нехорошо?

Роза покачала головой.

– Только ты сама можешь разобраться в своих чувствах, поэтому тебе и решать. Да разве я осуждаю тебя? Скажу тебе честно: после всего горя, которое ты испытала, надо изо всех сил цепляться за каждый шанс ухватить счастье.

Мисси сидела за рулем недавно подаренного ей Зевом новенького темно-синего «Де Курмона» и направлялась в Беверли-Хиллз. Все ее мысли были заняты Абрамски.

Когда она увидела его в то утро на студии «Мэджик», она сначала с трудом поверила своим глазам. Ее старый друг, бывший ростовщик из Нижнего Ист-Энда, – председатель правления знаменитой кинофирмы! Но еще больше удивили ее перемены, происшедшие с Зевом. Бледный, щупленький, застенчивый молодой человек превратился в стройного, подтянутого красивого мужчину. Она так хорошо помнила его выходные субботние костюмы, которые Зев надевал, отправляясь с ней в украинское кафе, – как мало общего было у них с его нынешними элегантными нарядами из лучших ателье Америки и Европы.

Прежними остались лишь глаза Зева – печальные, с поволокой. И когда, широко разведя руки, он сказал: «Я сделал все это ради вас, Мисси», ей показалось, что этих восьми лет, которые прошли со дня их последней встречи, попросту не было. Она снова ощутила себя юной девушкой, пришедшей в ломбард на углу Орчард-стрит, которой застенчивый ростовщик ссужает пятьдесят долларов на похороны княгини Софьи.

– Как давно мы не виделись, – проговорила она, пожимая Зеву руку (не могла же она прямо с ходу, да еще при свидетелях броситься на шею самому С. 3. Эбрамсу, председателю правления компании «Мэджик»). – Но я не забыла вас, Зев; вы ведь были так добры ко мне. И вот вы снова стали нашим благодетелем – на этот раз Азали.

Тут в разговор вступила сама Азали.

– Зев Абрамски! Ну надо же! Я ведь до сих пор помню, как вы приходили к нам на Ривингтон-стрит по воскресеньям и водили Мисси в украинское кафе! – Она осмотрела продюсера с головы до ног и добавила: – Вы сильно изменились за эти годы. Даже фамилия у вас другая.

– Вас тоже трудно узнать, – улыбнулся Зев. – Настоящая барышня. Теперь я могу воочию убедиться, что камера не солгала – вы очаровательная барышня.

Покраснев, Азали опустила глаза.

– Если бы вы только знали, как мне хочется стать киноактрисой! – проговорила она. – А если бы еще в фильме мне надо было танцевать..

Она села на диван возле Дика, скромно сложив руки на коленях, и стала слушать, о чем будут разговаривать С. 3. и Мисси.

– Дик показал мне пробу, – сказал Эбрамс. – Азали просто создана для кино. К тому же, она обладает очень приятным низким голосом. Надо обязательно дать ей шанс. Мы бы дали ей роль в фильме «Мариэтта». Разумеется, с вашего разрешения.

– Но ведь ей всего пятнадцать, – нерешительно произнесла Мисси. – Пусть сначала окончит школу, потом, может быть, поступит в колледж.

Зев кивнул.

– Конечно, конечно… Я и сам прекрасно понимаю, что Азали еще ребенок, и не допущу, чтобы ей дали взрослую нагрузку. У нее будет сокращенный рабочий день. Возможно, имеет смысл приглашать учителей прямо в студию. Я буду следить за тем, чтобы девочка не переутомлялась. Не волнуйтесь, Мисси, я присмотрю за Азали.

– Конечно, Зев, я никогда не сомневалась в вашей надежности.

– Ах, Мисси, Мисси, ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! – Азали упала перед ней на колени. – Умоляю тебя, скажи «да»!

Мисси громко рассмеялась, хотя в глубине души она все-таки опасалась, что совершает большую ошибку. Мир кино – далеко не лучшая среда для девушки с такой расшатанной психикой. Профессор Юнг предупреждал, что любая драма, любой стресс могут отбросить Азали обратно в болезнь, а ведь судьба киноактрисы полна стрессов. Но, с другой стороны, Мисси боялась, что и отказ может дурно сказаться на состоянии девочки: со времени гибели О'Хары Азали ни разу еще не была такой веселой и возбужденной, как в эти дни.

– Вообще-то я пришла сюда для того, чтобы отказаться от вашего предложения. Я собиралась попросить вас рассмотреть кандидатуру Азали в съемках ваших фильмов позже – когда она немного повзрослеет. Но теперь, когда я вижу, что знаменитый С. 3. Эбрамс – это вы, Зев, разве могу я сказать «нет»?

– Спасибо! Спасибо! – Азали в восторге кружилась по кабинету. Наконец она остановилась возле стола С. 3. и серьезным тоном произнесла: – Я обещаю упорно трудиться и делать все, что вы мне скажете. Поверьте мне, я не подведу.

– Конечно, не подведете, – рассмеялся Зев, и Дик с удивлением подумал, что впервые видит смеющегося Эбрамса – он всегда оставался серьезен и строг – даже на просмотрах кинокомедий. Улыбка редко появлялась на лице этого человека.

С. 3. предложил Дику провести Азали по территории студии, а потом отвезти домой – сам он собирался пообедать с Мисси и обсудить с ней кое-какие деловые вопросы.

Сейчас, направляясь на своем «Де Курмоне» в гости к Зеву, Мисси вспомнила этот первый после восьмилетнего перерыва обед.

В тот день они сели в один из роскошных лимузинов Абрамски и поехали к нему домой. Казалось, Зеву не терпится поскорее показать Мисси свой особняк, чтобы она смогла воочию убедиться, что он уже не бедный ростовщик, а богатый человек с утонченным вкусом. Увы, при всей своей красоте и роскоши дом на Лексингтон-Роуд производил впечатление музея: в нем было холодно и неуютно…

Камердинер в белом сюртуке подавал изысканные яства, а Мисси и Зев сидели друг против друга за старинным ореховым столом и вели светскую беседу – о погоде, искусстве, о дивных садах, вид на которые открывался из окна столовой.

Вдруг Зев оборвал на полуслове очередную фразу и, взяв Мисси за руку, проговорил:

– Что с вами, Мисси? Я вижу, что вы пережили какое-то горе.

– Неужели это так заметно?

– Да, – тихо ответил Зев. – Я заметил по вашим глазам…

И она рассказала ему все – ведь так уж вышло, что Зев был тем человеком, которому Мисси могла исповедаться. Она не скрывала от него ничего—даже подробностей той отвратительной первой брачной ночи с Эдди Арнхальдтом. Поведала она и о найденной в сейфе Эдди броши, и о психических расстройствах Азали, и о том, как любила Шемаса… Когда Мисси дошла до рассказа о гибели О'Хары, она расплакалась – Зев не стал ее утешать, лишь протянул платок, чтобы она могла вытереть слезы. Он дал ей возможность выплакаться до конца.

– Что же происходит с вами сейчас? – спросил он, когда Мисси закончила рассказ. – Вы забрали Азали из клиники, но может быть, имеет смысл вам самой показаться доктору Юнгу?

Мисси покачала головой.

– Нет, Зев, у меня достаточно устойчивая психика, – проговорила она, стараясь изобразить улыбку. – К тому же, у меня есть Роза, которая может порой заменить самых квалифицированных психоаналитиков. Я изливаю перед ней душу, и сразу становится легче – я не замыкаюсь в себе, как Азали. Теперь, после моего рассказа, вам, наверное, понятно, почему мне так не хотелось, чтобы она становилась актрисой. А что если фильм провалится?

Уж я-то знаю, сколько грязи могут вылить язвительные критики на чем-то не угодившего им актера. Вынесет ли бедная девочка такое унижение?

– И все же, – проговорил Зев, – я твердо убежден, что девочке надо испытать свои силы. Бесполезно защищать ее от самой жизни, Мисси. Надо позволить ей жить…

– Может быть, вы и правы. – Мисси глубоко вздохнула.

Оставалась еще одна серьезная проблема – проблема анонимности. До сих пор она решалась довольно просто: ни агентам Москвы, ни людям Арнхальдтов было не под силу проверить всех школьниц Америки. Но если девушка по имени Азали О'Брайен станет кинозвездой, опасность неминуема. Мисси настояла на том, чтобы Азали снималась под псевдонимом.

– Пусть будет Эйва Адэр, – предложила она.

Они прошли в большую гостиную, из окон которой открывался великолепный вид на пальмовую аллею, ведущую к выложенному синим кафелем бассейну – Зев сел к роялю и пробежал пальцами по клавиатуре. Волшебные звуки Шопена наполнили гостиную.

– Каждый раз, когда я встречал вас, я играл эту пьесу, – признался Зев. – Я возвращался домой после этих удивительных вечеров в украинском кафе и, оставшись наедине с собой, мечтал о вас. Встреча с вами изменила всю мою жизнь, Мисси. – Он опустил взгляд на клавиши из слоновой кости. – Именно это я имел в виду, когда сказал, что сделал все это ради вас. Еще тогда, в Нью-Йорке, я понял, что люблю вас больше жизни. Но что я мог дать такой девушке, как вы, такой утонченной барышне? Две крошечные комнатки за ломбардом? Муж, который дает ссуды окрестным жителям, принимая под залог их выходные сорочки?

Он снова посмотрел на нее и продолжил:

– Когда я продал свой ломбард и переселился в Голливуд, я сделал это ради вас – я был полон решимости добиться чего-то в жизни, стать таким человеком, на которого вы могли бы обратить внимание. Если бы я добился успеха, я почувствовал бы себя вправе вернуться в Нью-Йорк и попросить вашей руки. Когда я прочитал в газете, что вы вышли замуж за Арнхальдта, первым моим желанием было убить этого человека. – Зев саркастически улыбнулся. – Но я обратил свой гнев против другого: это был известный голливудский аферист, принявший меня за простака и решивший погреть на этом руки. О! Ему пришлось глубоко раскаяться в том, что он посмел связаться со мной! Вот так и началась история «Мэджик-Муви».

– Теперь вы уже не Зев Абрамски, – проговорила Мисси, подходя к роялю, – вы – С. 3. Эбрамс, один из самых знаменитых продюсеров в Голливуде. Но для меня это не имеет никакого значения. Я всегда уважала вас, Зев. Всегда считала вас равным себе.

В тот день Мисси допоздна засиделась в особняке Эбрамса. Солнце закатилось за горизонт, ночная тьма постепенно спустилась на калифорнийскую землю, а они все сидели за столиком в гостиной, пили французское шампанское и изливали друг перед другом свои души – точь-в-точь как восемь лет назад в маленьком украинском кафе в Нью-Йорке…

Прошло восемь месяцев. По мере работы над «Мариэттой» развивались и отношения Зева и Мисси. Наконец фильм был завершен. Зев пригласил Мисси к себе домой на частный просмотр. Эта честь была оказана только ей – даже Дика Неверна не позвали в тот вечер в особняк С. 3.

В огромном доме стоял чарующий запах воска и роз. В каждой комнате были расставлены серебряные вазы с дивными цветами, широко раскрывшиеся лепестки которых отражались в начищенных до блеска паркетных иолах. На большой софе в гостиной лежала борзая Джульетта. Тяжелые парчовые гардины уступили место легким шелковым занавескам кремового цвета. Мрачная мебель, фанерованная темными породами дерева, исчезла– ее место заняли удобные кресла и диваны. По комнатам были небрежно разбросаны книги и журналы, под столом валялся искусанный собакой кожаный тапок. Под влиянием Мисси дом Зева изменился до неузнаваемости– изменился и его хозяин: он стал больше улыбаться, шутить, исчезла вся его былая холодность и неприступность.

– Все готово, – возбужденно проговорил Зев. – Тебя ожидает сюрприз.

– Хороший или плохой? – спросила Мисси, целуя его в щеку.

Зев улыбнулся.

– Это уж тебе решать.

Взяв Мисси под руку, Зев повел ее на террасу, где под голубым балдахином уже был накрыт столик на двоих. Они знали друг о друге все и их жизни так тесно переплелись, что, казалось, эту связь не в силах прервать ничто. Они сидели за столом, смотрели на темный сад, болтали о винах, землянике, кино, и со стороны можно было подумать, что это супружеская пара, прожившая вместе много-много лет. Даже внешне они стали чем-то похожи.

Однако до сих пор они даже не стали любовниками.

Мисси подумала, что в этот вечер Зев выглядит особенно хорошо. Он взял ее за руку и, посмотрев ей в глаза, проговорил:

– Настал момент истины. Готова ли ты к нему?

Они прошли в просмотровый зал; Зев вставил в аппарат ролик и выключил свет. Фильм о Мариэтте рассказывал историю о девушке-сироте, которой в конце концов улыбнулось счастье. Драматизм тесно сплетался с юмором, а что касается режиссерской работы Дика Неверна, то она была превыше всяких похвал.

Быстро пробежали по экрану титры, и Мисси увидела на экране Азали: девочка с тревогой смотрела в камеру и спрашивала, куда же пропали ее родители. Эта тревога была настолько неподдельной, что на протяжении всего фильма было просто невозможно оторваться от экрана.

За все время Мисси не проронила ни слова, а потом, когда на экране появилась надпись «конец», громко расплакалась.

– Я и представить себе не могла, что Азали способна на такое, – проговорила она. – Моя девочка способна вызвать слезы у зрителей…

– А я сразу понял, на что она способна, – улыбнулся Зев. – С первого же взгляда.

Месяц спустя «Мариэтта» вышла на экраны Нью-Йорка, Филадельфии и Сан-Франциско – практически все солидные издания сочли своим долгом поместить статьи о новом фильме Эбрамса и Неверна. Критики на все голоса расхваливали юную Эйву Адэр, называя ее «находкой», «восходящей звездой» и даже «вполне зрелой молодой актрисой».

Азали недавно исполнилось шестнадцать. Было очевидно, что после такого головокружительного успеха говорить о поступлении в колледж просто глупо – Мисси решила отправиться с ней и Рэчел в небольшое путешествие.

– Почему бы вам не съездить в Мексику, в Агуа-Кальенте? – предложил Зев. – Что касается дорожных расходов, то их возьмет на себя «Мэджик».

Агуа-Кальенте был в то время одним из самых фешенебельных курортов на американском континенте: горячие источники, грязевые ванны, поле для игры в гольф, теннисные корты и огромный, облицованный бело-розовым мрамором бассейн, строительство которого, по слухам, обошлось в семьсот пятьдесят тысяч долларов.

Главный отель города по праву гордился пятьюдесятью роскошными бунгало с розовыми ваннами и просторным банкетным залом, в котором подавали лучшие блюда европейской кухни и тонкие вина; хозяева отеля позаботились не только о качестве еды. Старинные саксонские сервизы и приборы из чистого золота были в постоянном обиходе.

Зеву хотелось, чтобы его восходящая звезда и его будущая жена смогли провести этот «отпуск» по высшему разряду. Надо сказать, что, хотя он и считал Мисси своей невестой, с официальным предложением он не торопился, давая ей время забыть трагическую гибель О'Хары.

Агуа-Кальенте славился также своим ипподромом и стадионом для собачьих бегов. В отеле останавливались многие известные люди: политики, артисты, игроки– они приезжали сюда на несколько недель, чтобы полежать на солнышке, принять целебные ванны, расслабиться и развеяться.

Рэчел и Азали проводили большую часть времени в бассейне – они весело резвились в воде, потягивали лимонад со льдом из высоких бокалов и обдавали такими же ледяными взглядами молодых людей, пытавшихся с ними флиртовать. Они принципиально не шли с юными повесами на знакомство, и посрамленные плейбои смущенно ретировались.

Впрочем, среди мужского населения отеля был один человек, который сразу же привлек внимание обеих юных красавиц. Это был некий мексиканец по имени Карлос дель Вильялосо – он был намного старше девушек, на вид ему было лет тридцать, а то и больше; он обладал манерами опытного ловеласа. На Рэчел с Азали Карлос не обратил никакого внимания, что было вдвойне обидно, ибо со всеми остальными жительницами отеля – включая даже Мисси – дель Вильялосо был весьма любезен.

Однажды вечером Мисси прогуливалась по аллеям парка. Вдруг она услышала совсем неподалеку чьи-то шаги. Обернувшись, она увидела дель Вильялосо.

– Какой прекрасный вечер, сеньора, – проговорил мексиканец, обнажая ослепительно белые зубы. – Насколько я понимаю, вам нравится бывать на природе. Признаюсь, мне тоже. Сады и парки – это жемчужины. Вы, наверное, видели – или, по крайней мере, слышали – о знаменитых парках Италии, Франции, Англии. Конечно, наша страна не может пока состязаться с Европой, но я верю, что скоро мексиканские парки станут известны на весь мир. Вот сейчас, например, мне кажется, что этот парк – самый красивый в мире, но я знаю – это иллюзия. Стоит мне оказаться в другом парке, и я полюблю его…

Они остановились под сенью бугенвиллии.

– Я прекрасно вас понимаю, – улыбнулась Мисси. – Всегда трудно отдать чему-то предпочтение. Для себя я давно решила, что лучший выход – любить именно тот парк, в котором ты находишься в данный момент.

Мексиканец щелкнул каблуками и, вежливо поклонившись, произнес:

– Разрешите представиться, сеньора – Карлос дель Вильялосо.

Он был высок, строен, белоснежный пиджак оттенял смуглую кожу. У него были большие карие глаза, маленькие усики и белоснежные ровные зубы. На среднем пальце левой руки он носил перстень с крупным бриллиантом.

– Миссис О'Хара, – представилась Мисси, протягивая Карлосу руку.

– О'Хара? – переспросил дель Вильялосо. – Кажется, мне знакома эта фамилия.

Мисси поспешно отвернулась.

– Извините, но мне пора возвращаться в отель. Моя дочь, наверное, уже переоделась к ужину, а без меня она в банкетный зал ни за что не пойдет.

Дель Вильялосо рассмеялся.

– Ах, эти юные создания так любят поесть! Остается только диву даваться, как они умудряются потреблять такое количество пищи.

Мексиканец проводил ее до самого отеля.

– Рад был с вами познакомиться, – произнес он на прощание.

Когда во время ужина дель Вильялосо проходил мимо столика, за которым сидели Мисси и девушки, он еще раз учтиво поклонился и улыбнулся.

– Так значит, вы знакомы? – в один голос воскликнули Азали и Рэчел.

– Да, – отвечала Мисси. – Мы познакомились полчаса назад, беседовали о парках.

– Беседовать о парках с таким человеком… – задумчиво проговорила Рэчел. – По-моему, он самый настоящий распутник.

Как по команде девушки повернули головы в сторону Карлоса – заметив их взгляды, он улыбнулся. Рэчел и Азали быстро отвернулись и густо покраснели.

– В нем что-то есть, – проговорила Азали. – Это не просто какой-нибудь глупенький мальчик из числа тех, кто пытается с нами познакомиться в бассейне.

– В нем есть порок, – язвительно заметила Рэчел, и обе подружки громко рассмеялись.

На всякий случай Мисси решила выяснить, что за человек этот Карлос дель Вильялосо, и вскоре ей стало известно, что в Агуа-Кальенте он отдыхает регулярно: за те несколько лет, что он бывает на курорте, Карлос успел стяжать себе лавры азартного игрока – любителя рулетки и тотализатора, а также ловеласа.

Получив эту информацию, Мисси стала проявлять большую осторожность – всякий раз, когда она встречала в парке дель Вильялосо, она сдержанно кивала в его сторону и спешила в отель, чтобы не оказаться с ним наедине на тихой тропинке.

– Знаешь, Рэчел, – призналась как-то раз после ужина Азали, – мне здесь страшно надоело. – Она вытянулась на диване, положив длинные ноги на спинку. – Чем здесь можно заняться? Бега меня не интересуют, выпивка– тоже. Да и с сексом здесь плоховато.

– С сексом?! – удивилась Рэчел. – Да что ты понимаешь в сексе?

Азали села на диване.

– Практически ничего, – ответила она. – Но мне очень хочется узнать об этом побольше. Предлагаю съездить в Тихуану– это ведь совсем рядом.

– Что ты имеешь в виду? – удивленно проговорила Рэчел.

– Давай оденемся так, чтобы нас приняли за взрослых девушек, – возбужденно проговорила Азали. – Думаю, нам удастся заглянуть в кое-какие заведения. Неужели тебе не любопытно, Рэчел?

– Честно говоря, не очень, – протянула Рэчел, – но коль скоро тебе так захотелось съездить в Тихуану, я составлю тебе компанию.

Азали подбежала к платяному шкафу.

– Надо выбрать подходящие платья. Что касается причесок, то тебе можно идти прямо так, а вот я, пожалуй, заберу волосы в пучок и надену шляпу.

Переодевшись, девушки выбежали из отеля и стали ловить такси. Услышав, что столь милые барышни собрались в Тихуану, шофер с изумлением посмотрел на них и запросил двойную цену.

– Куда сейчас? – спросил он, когда машина въехала на узкую главную улицу города, по обеим сторонам которой светились вывески баров и злачных мест.

– Спасибо, мы приехали. – Азали вышла из машины, протягивая шоферу половину названной суммы. – Будьте любезны подождать. Мы придем через час.

Таксист пожал плечами и, склонившись на руль, стал смотреть им вслед. Девушки шли по ярко освещенной улице, крепко держа друг друга за руки, словно опасаясь, что из-за угла может выскочить банда злоумышленников.

Из дверей и окон баров доносились громкие звуки музыки – по тротуарам слонялись проститутки, сутенеры, торговцы марихуаной, пьяницы…

Азали остановилась возле афиши клуба «Венера»– она уже много слышала об этом заведении Яркая надпись на испанском и английском гласила. «Любые виды наслаждения». Девушка попыталась заглянуть в щель жалюзи, но тут входная дверь распахнулась настежь – очередной подгулявший посетитель вышел подышать свежим воздухом – и глазам изумленной Азали предстало зрелище, которое она так давно мечтала увидеть: на сцене, в окружении двух мужчин, стояла обнаженная женщина.

Глубоко вздохнув, она схватила Рэчел за руку.

– Ты видела? – пробормотала она. – Ты видела, чем они занимались, Рэчел?

– Нет, – ответила Рэчел. – Не видела Что же там происходило? Расскажи.

– Понимаешь, Рэчел… – прошептала Азали, – их было трое… Все голые и…

Рэчел вздрогнула и проговорила:

– Говорила же я, что не надо нам было сюда приезжать.

– Но почему, почему? – запротестовала Азали.

Никому на свете – даже Рэчел – не могла она подробно рассказать о том, что видела на сцене «Венеры». Она вся дрожала от возбуждения, не в силах понять, что же с ней такое происходит.

Девушки пересекли улицу и остановились у дверей клуба «Комерсьяле».

– Давай вернемся в Агуа-Кальенте, – проговорила Рэчел.

Как раз в этот момент их заметил Карлос дель Вильялосо– он только что проигрался вчистую в казино, теперь в кармане у него оставалось всего триста долларов– сумма, недостаточная даже для проживания в отеле, не говоря уже о прочих развлечениях.

Он сразу же обратил внимание на Рэчел и Азали: девушки стояли посреди тротуара, резко выделяясь из толпы – два непорочных создания посреди разврата и порока. Выходит, им удалось усыпить бдительность строгой миссис О'Хара, подумал Карлос. Девочки решили познать жизнь. Что ж, Карлос дель Вильялосо был готов дать им урок.

Поправив галстук, он подошел к «Комерсьяле».

– Добрый вечер, сеньориты, – проговорил он, широко улыбаясь. – Узнаете меня? Мы встречались в Агуа-Кальенте. Что же делают такие милые сеньориты в таком неприличном месте, да еще вечером?

Девушки густо покраснели, и Карлос продолжил:

– Позвольте составить вам компанию. Таким очаровательным девушкам, как вы, не стоит появляться в «Комерсьяле» без сопровождения мужчин.

Дель Вильялосо широким жестом распахнул дверь клуба, и девушки, застенчиво улыбаясь, прошли внутрь. Карлос усадил девушек на высокие табуретки у длинной стойки и, поманив пальцем бармена, спросил, что собираются милые сеньориты пить. Услышав в ответ, что они пьют только лимонад, Карлос лукаво улыбнулся и шепнул бармену, чтобы он подлил в стаканы немного джина.

Облокотившись на полированную стойку, Азали наблюдала за посетителями «Комерсьяле» – это были, в основном, проститутки, сутенеры, игроки, пьяницы. Эти люди пришли сюда в поисках наслаждений, запрещенных в ее родных Соединенных Штатах. Симпатичные темноглазые девушки беззастенчиво предлагались посетителям, спиртное текло рекой, оркестр играл веселые латиноамериканские мелодии. Нервы у Азали были напряжены– никогда еще ей не было так интересно, как сейчас, в этом мексиканском ночном клубе.

Карлос с первого взгляда определил, что кудрявая брюнетка очень напугана; зато блондинка, очень ему понравившаяся – во всем ее облике было что-то чарующее и загадочное, – была очень возбуждена и ни секунды не могла сидеть спокойно.

Конечно, эти девчонки были еще слишком молоды для Карлоса – с гораздо большим удовольствием он провел бы вечер с их матерью – или кем там она им приходилась? Миссис О'Хара, судя по всему, успела много повидать на своем веку, а дель Вильялосо как раз предпочитал опытных женщин – опытных во всех отношениях. Впрочем, в невинности этих юных созданий была своя прелесть. Карлос подумал, что не отказался бы от чести преподать очаровательной блондинке первый урок секса. Подмигнув бармену, он попросил его принести еще два «лимонада».

– Вы, наверное, приехали в Мексику на каникулы? – поинтересовался дель Вильялосо, когда бармен поставил на стойку два полных стакана. – Должно быть, учитесь в колледже?

Лицо Азали раскраснелось от джина, глаза блестели. Она повернулась к Карлосу и проговорила:

– Не угадали – мы снимаемся в кино.

– В кино? – переспросил мексиканец.

Он сразу же подумал о миссис О'Хара – эта красавица совсем не походила на обычную «сценическую мамочку», стремящуюся пристроить своих девочек в кинематограф. Она была слишком красива и слишком царственна для этого – настоящая леди. По ее речи, по манерам было видно, что эта женщина из хорошей семьи, получила блестящее образование. Она так ловко отшила его в тот вечер, что у него на некоторое время отпал всякий интерес к этой даме. Но теперь, когда судьба свела его с дочерью недоступной леди, дель Вильялосо решил выяснить, кто же такая эта миссис О'Хара.

– А кто ваш отец? – спросил он, наклоняясь к Азали. – Где он сейчас?

Девушка громко икнула. Покраснев, она закрыла рот ладонью и проговорила:

– Папа… папа умер. – Ее губы дрожали, и Карлос взял ее за руку.

– Понимаю, – проговорил он нежным голосом. – Извините за бестактный вопрос. Мне не следовало заходить так далеко.

Рэчел тупо посмотрела на «лимонад», сладко зевнула и немного заплетающимся языком произнесла.

– Все не так плохо. Мисси скоро выйдет замуж за С. 3. Эбрамса.

– За С. 3. Эбрамса? – удивленно переспросил дель Вильялосо. Теперь он вспомнил, откуда ему знакома фамилия О'Хара: он часто видел ее в газетах. Так значит, эта царственная леди и есть вдова Короля О'Хары! Выходит, очаровательная блондинка – ее дочь.

Из-под прикрытых ресниц Азали смотрела на Карлоса – его рука лежала у нее на колене. Девушка не пыталась отодвинуться дальше – происходящее манило ее все дальше и больше. Дель Вильялосо почувствовал, что ему страстно хочется эту девушку. Вообще-то он не увлекался девственницами, предпочитая многоопытных и финансово независимых женщин, но это хрупкое создание лишило его покоя.

– Какой странный вкус у этого лимонада, – сонным голосом проговорила Рэчел. – Наверное, мне не стоило его пить.

По выражению ее лица Карлос сразу понял, что девушку просто тошнит.

– Пойдемте отсюда, – сказал он, резко поднимаясь с табуретки. – В такое время приличным сеньоритам положено ложиться в постель.

– А я почему-то думала, что в такое время положено ложиться в постель как раз не очень приличным сеньоритам, – кокетливо проговорила Азали.

Карлос громко рассмеялся: обняв девушку за плечи, он повел ее к выходу из бара, шепча на ухо:

– Почему же не очень приличным? Приличным – тоже.

Дель Вильялосо уселся на заднее сиденье такси между девушками и на всякий случай, если Рэчел снова станет дурно, открыл ее окно. Но эти опасения были напрасны – хорошенькая брюнетка вскоре сладко заснула. Азали положила голову ему на плечо, и Карлос обнял девушку.

– Как мне хочется спать, – прошептала она, прижимаясь к его груди.

Он нежно прикоснулся к ее щеке и стал гладить девушку. Глаза ее были закрыты, но Карлос знал, что она не спит. Его рука сползла по тонкой шее, опустилась на грудь – мексиканец почувствовал, как бешено бьется сердце этой белокурой красавицы. Резким движением он повернул Азали к себе и впился в ее губы жадным поцелуем.

Изнемогая от страсти, Азали прижималась к Карлосу.

– Ах, зачем такие красавицы, как ты, так жестко обращаются с мужчинами? – прошептал Карлос, прижимая руку Азали к своему сердцу. – Вы завлекаете их в свои сети, крепко связываете невидимыми нитями, а потом… потом бросаете! Если бы вы только понимали, какое чувство остается потом в душах несчастных мужчин. Это самая настоящая агония!

Мексиканец сжал свои объятия, и Азали вполсилы попыталась освободиться.

– Не бойся, не бойся, – прошептал дель Вильялосо. – Я просто хотел рассказать тебе, какую власть имеете вы над мужчинами – вы, бессердечные маленькие девственницы!

Азали отпрянула в сторону и расплакалась – крупные слезы стекали по щекам на розовое платье.

– Я не хотела, – говорила она сквозь всхлипывания. – Я действительно не хотела причинить вам боль. Я ведь просто не знала, что…

Она снова икнула, и Карлос, тяжело вздохнув, протянул ей носовой платок.

– Теперь ты все знаешь, – резко проговорил он, когда машина затормозила у входа в отель. – Позвольте предупредить вас, мисс О'Хара: вы играете с огнем.

Карлос помог девушкам выйти из машины и, закурив сигарету, долго смотрел им вслед. Азали и Рэчел, немного пошатываясь, поднялись по ступенькам, прошли через вертящиеся двери и скрылись в холле. Что ж, подумал дель Вильялосо, неплохо для начала. Подожди немножко, маленькая мисс Азали, – я тебе преподам урок жизни.

Потом он развернулся и отправился гулять по аллеям парка – его мысли были заняты одним-единственным человеком– Мисси О'Хара.

Когда на следующее утро во время завтрака Карлос прошел мимо их столика, Азали густо покраснела и уткнулась взглядом в тарелку. Рэчел с испуганным видом посмотрела сначала на Мисси, потом на самого дель Вильялосо – мексиканец галантно поклонился и одарил девушек ослепительной улыбкой.

– Доброе утро, сеньора О'Хара, доброе утро, сеньориты. – При звуке этого бархатистого голоса Азали почувствовала, что сердце ее снова бешено забилось.

Дель Вильялосо еще раз улыбнулся и продолжил:

– Извините, что я отрываю вас от завтрака, но сегодня такой прекрасный день, не правда ли? – Он выдержал небольшую паузу: – Прошу вас оказать мне честь, приняв приглашение отобедать со мною. Почему бы нам не устроить маленький пикник? Может быть, сходим на ипподром? Я просто подумал, что торчать целыми днями в этом отеле невыносимо скучно – особенно для таких юных девушек, как вы, сеньориты.

– Благодарю вас за приглашение, сеньор дель Вильялосо, – прервала его Мисси, – но на сегодня у нас были другие планы.

Азали с болью посмотрела на нее.

– Ах, Мисси… – только и смогла она произнести. Мисси с недоумением уставилась на девушку: что это с ней такое происходит?

– Понимаю, понимаю, – закивал головой Карлос. – Тогда, может быть, получится в другой день?

Он откланялся и быстрой походкой стал удаляться от их столика. Дрожа от волнения, Азали смотрела ему вслед – дель Вильялосо ни разу не обернулся в их сторону. И это после всего, что он наговорил ей накануне.

– Что с тобой, Азали? – с удивлением спросила Мисси. – Можно подумать, я запретила тебе принимать участие в съемках фильма века. Я всего-навсего дала от ворот поворот этому наглецу. Это игрок и ловелас, и я не собираюсь ходить с обладателями столь сомнительной репутации ни на пикник, ни на скачки.

– Да как ты можешь?! – с гневом воскликнула Азали. – Ты ведь практически не знаешь этого человека!

– Уж не хочешь ли ты сказать, что знаешь его лучше? Ладно, хватит. Заканчивайте быстренько завтрак и пойдемте на теннисный корт: я уже договорилась с одним тренером – он поучит вас обращаться с ракеткой. Посмотрите на себя: бледные, вялые – вам просто необходимо немного поразмяться. – Она еще раз взглянула на девушек и с видом медицинского эксперта сделала свое заключение: – Мы приехали сюда отдыхать, а вы – вы стали похожи на привидения.

Рэчел вспомнила последнюю ночь, проведенную над унитазом, и проговорила:

– Наверное, все дело в лимонаде… Вчера мы выпили слишком много лимонада.

– Вы слишком много едите и мало двигаетесь, – с видом знатока произнесла Мисси и быстро, чтобы их не успел перехватить дель Вильялосо, повела девушек из банкетного зала.

Всю следующую неделю Мисси не спускала с девушек глаз. Она решила устроить им образцовый «активный отдых». По два раза в день Рэчел и Азали занимались теннисом, плаванием, подолгу гуляли в окрестностях отеля, рано ложились спать.

Но когда отдых в Агуа-Кальенте закончился и они возвращались в Лос-Анджелес, Мисси с тревогой подумала, что она перестаралась: Азали выглядела очень уставшей, а Рэчел – понурой. Всякий раз, когда взгляды Мисси и Азали встречались, Мисси замечала, что девушка чем-то напугана. Она никак не могла понять, что же случилось – ведь они так хорошо провели время на курорте.

 

ГЛАВА 40

Во время отдыха в Мексике Мисси часто думала о Зеве и в итоге твердо решила, что если Абрамски по-прежнему будет медлить с предложением, она сама сделает его.

В тот вечер, когда они вернулись в Голливуд, она оделась довольно скромно – в простую синюю юбку и белую блузку. Потом аккуратно расчесала свои короткие каштановые волосы. «Как жаль, что я подстриглась, – подумала она в этот миг, – Зеву так нравились мои длинные волосы!»

Подушившись лучшими духами от Элизы, она подошла к зеркалу и критически осмотрела себя. Да, эта двадцатидевятилетняя женщина, успевшая дважды побывать замужем и дважды овдоветь, сильно отличалась от той наивной восемнадцатилетней девчушки, с которой Зев познакомился одиннадцать лет назад.

Впрочем, Роза говорила, что ей удалось сохранить ту же девичью походку, то же изящество фигуры—да и лицо за эти годы почти не изменилось. И только глаза – такие же огромные и прекрасные, но уже потерявшие юношеский блеск – выдавали перенесенные тяготы.

Подчиняясь какому-то порыву, Мисси вытащила из-под кровати старый чемодан и высыпала на покрывало его содержимое. Ярко блестели бриллианты на диадеме, а огромный изумруд напоминал Средиземное море в лучах яркого солнца – таким или примерно таким запомнилось ей оно в Константинополе. И только сейчас Мисси поняла, что с тех пор, как в ее жизнь снова вошел Зев, она перестала бояться ГПУ и Арнхальдтов – она вспоминала о России только в страшных снах.

Она взяла фотографию Миши и сравнила ее со снимком Азали, стоявшим на комоде. Они совершенно не походили друг на друга – девочка пошла в мать. Прижав фотографию князя к груди, Мисси подумала, не настала ли пора сейчас, после стольких лет молчания, показать ее девочке и открыть ей всю правду. Но доктор Юнг предупреждал, что психика Азали слишком неустойчива, чтобы выдержать радостное известие о своем происхождении одновременно со скорбным рассказом о их страшной смерти.

– Я всегда буду любить тебя, Миша, – прошептала Мисси, прижимая старый снимок к груди. – Пойми меня, пожалуйста. Этого человека я тоже люблю, и он меня любит.

Положив фотографию в чемодан, Мисси взяла брошь с гербом Ивановых, повертела ее в свете торшера, а потом решительным движением приколола на блузку. Конечно, это роскошное украшение не очень подходило к простому костюму, но ей показалось, что старинная брошь символизирует благословение Миши на тот шаг, который она собиралась сейчас сделать.

Спрятав чемодан под кровать, Мисси поспешила на кухню, где сидели за чаем Роза и ее кавалер из Питтсбурга. При виде драгоценной броши Роза широко раскрыла глаза.

– Ну и видок! – протянула она. – Можно подумать, что у тебя раздвоение личности: одна половина собралась на бал, а другая – решила остаться дома.

Откусив кусочек пирога, Мисси с улыбкой посмотрела на подругу и сказала:

– Нет, голубушка, ты не угадала: просто я собираюсь предложить любимому мужчине выйти за меня замуж.

– Как жаль, что моя любимая не придерживается таких же правил, – мрачно заметил Сэм Брокман.

– Ты хорошо подумала? – спросила Роза. Мисси кивнула.

– Лучше некуда. – Доевши пирог, она бодро направилась к двери. – В конце концов, каким образом может девушка добиться того, что ей так хочется? По-моему, она имеет полное право попросить.

– Не поступают так уважающие себя девушки! – крикнула вдогонку Роза. – Просить должен мужчина, и только мужчина…

Мисси обернулась на пороге.

– Ну что ж, если он откажет – я прибегу плакаться тебе в жилетку, а у тебя появится шанс отругать меня и сказать: «Я же говорила»…

– Она же просто сумасшедшая, – тихо пробормотала Роза, когда дверь за Мисси захлопнулась.

– Жаль, что ты не сумасшедшая, – решительным тоном проговорил Сэм. – Если бы ты сделала мне такое предложение, я бы без малейших колебаний ответил «да».

– Делать такие предложения – не в моих правилах, – усмехнулась Роза. – А сама я не отвечу согласием до тех пор, пока не пойму, что полностью готова на этот шаг.

– Скорее бы ты почувствовала эту готовность, – улыбнулся Сэм.

Зев ждал этой минуты весь день – впрочем, нет – он ждал ее целых две недели. Ему так хотелось, чтобы поскорее настал миг, когда на лестнице послышатся легкие шаги, и Мисси снова войдет в его жизнь.

Он бросился ей навстречу и заключил в объятия.

– О, Господи, – пробормотал он, целуя ее роскошные волосы, – как я скучал без тебя.

Они прошли на террасу и, опершись на каменную балюстраду, стали прислушиваться к стрекотанию цикад, пению птиц и журчанию маленького водопада, несшего свои прозрачные воды к бассейну. Зев был очень взволнован.

– Пожалуйста, никогда не уезжай от меня, Мисси, – проговорил он, глядя куда-то вдаль. – Живи здесь. Выходи за меня замуж.

Мисси повернулась к Зеву, но он по-прежнему смотрел в сторону бассейна. Она громко рассмеялась.

– Ах, Зев Абрамски, наконец-то ты решился.

Он медленно повернул голову и дрожащим от волнения голосом проговорил:

– Значит, ты согласна? Она кивнула.

– Да, я согласна. Я пойду за тебя, Зев. Я люблю тебя так сильно, как не любила еще никого из мужчин. – Она притронулась к висевшей на груди броши и добавила: – Я люблю тебя совершенно по-особенному.

Зев покачал головой.

– Мне нет дела до этих особенностей – главное, что ты меня любишь. – Он крепко прижал ее к груди. – Осталось решить один вопрос: когда?

– Дай мне месяц, – сказала она, вспомнив об О'Харе и о том, как быстро они поженились. – Только очень прошу, давай не будем устраивать пышных банкетов – пусть это будет маленькое семейное торжество.

Четыре недели Зев жил, как на иголках, каждое утро просыпаясь со страшной мыслью о том, что все это сон, что Мисси придет к нему и скажет, что передумала. Он погрузился с головой в работу, стараясь ни о чем не думать, но в глубине души он знал, что, если бы по Вечерам он не встречался с Мисси, жизнь его потеряла бы всякий смысл и он не нашел бы в себе сил даже дожить до свадьбы.

На свадьбу были приглашены только Роза, Рэчел, Ханна и Соня. Роль подружки невесты досталась Азали, а шафера – Дику Неверну. Официальная церемония должна была состояться в муниципалитете Беверли-Хиллз, а «торжественный прием» – в особняке Зева.

На студии кипела работа. Шли съемки «Мариэтты в горах» – продолжения «Мариэтты». Зев не мог позволить никому вмешиваться в производство фильма, и поэтому свадебное путешествие было временно отложено. Азали в это время должна была жить у Розы.

Но Мисси понимала, что с девочкой творится что-то неладное. Каждое утро Азали отправлялась на съемки полная радости и энергии, а по вечерам возвращалась мрачная и изможденная. Она без всякого аппетита съедала ужин и, сказавшись усталой, отправлялась спать.

За неделю до свадьбы Мисси решила, что так продолжаться больше не может – она поднялась вслед за Азали в ее комнату. Девушка лежала на кровати в одежде, сжимая в руке свою любимую французскую куклу – ту самую, которую подарил ей много лет назад О'Хара во время поездки в Нью-Джерси.

«Так вот в чем дело, – с чувством вины подумала Мисси. – Она любила О'Хару. Он был для нее папой».

– Ты не хочешь, чтобы я выходила замуж за Зева? – спросила Мисси, присаживаясь на край кровати и гладя Азали по голове. – А мне казалось, что он тебе нравится.

– Конечно, конечно, – проговорила Азали. – Мне очень нравится этот человек и, конечно же, я ничего не имею против вашей свадьбы. Я хочу, чтобы ты была счастлива, Мисси. Пожалуйста, поверь мне.

У Мисси не было оснований не доверять девушке, но ее испугали глаза Азали: в них появился нездоровый блеск, странная отрешенность…

– Так скажи же, что случилось, дорогая, – ласковым голосом проговорила Мисси. – Ты же знаешь, что я все пойму.

– Да нет, ничего особенного… – Азали села на кровати и широко раскрытыми глазами посмотрела на Мисси. – Просто у всех теперь новые имена. Все перепуталось, понимаешь? Это как в театре, как в кино. Посмотри сама, Мисси: С. 3. на самом деле Зев. А я – я сразу и Мариэтта, и Эйва Адэр, и Азали… А ведь когда-то давно у меня было другое имя; я была совсем другой девочкой.

– Что поделать – такие в Голливуде законы, – перебила ее Мисси. – Актеры придумывают себе красивые псевдонимы, эмигранты, как Зев, переделывают свои фамилии на американский манер. Что же тут странного? По-моему, это очень даже неплохо.

– Да нет же, я не об этом, – в отчаянии воскликнула Азали, зарываясь в подушку и еще крепче сжимая в руке куклу. – Иногда я чувствую, что не знаю, кто я такая на самом деле. Мне начинает казаться, что внутри меня живут две девушки – «приличная» и «неприличная».

– Что ты говоришь, Азали? – в недоумении переспросила Мисси. – Ты же всегда была сущим ангелом. Посмотри на себя: ты работаешь от зари до зари. По-моему, ты просто сочиняешь свою «темную» половину.

Азали отвернулась к окну и сказала:

– Знаешь, я ведь помню папу; помню, как он обнимал меня, как говорил со мной. Он был очень большой, с добрым, спокойным голосом. Я помню и старшего брата. Он казался мне таким большим. Но ведь в то время я была кем-то другим, не правда ли, Мисси?

Собравшись с силами, Мисси взяла девушку за руку и сказала:

– Тебе грозила опасность – вот и пришлось нам придумать тебе новое имя. На самом деле ты – Ксения.

– Ксения Иванова, – медленно протянула девушка. – Теперь я вспоминаю. Да, была такая сказочная девочка, жившая в сказочном мире, где не было горя и болезней, где все ее любили, особенно – папа. Папа жив, – вдруг резко проговорила она, как-то странно глядя на Мисси. – Я точно знаю – я ведь видела его.

– Ты могла видеть его лишь во сне, Азали, – пробормотала Мисси. – Твои папа, мама и бабушка Софья сейчас на небесах.

Азали улыбнулась и проговорила:

– Знаешь, Мисси, по-моему, я просто переутомилась.

– Когда закончатся съемки «Мариэтты в горах», тебе надо будет еще раз куда-нибудь съездить… Может быть, отправиться всем вместе в Агуа-Кальенте? Тебе ведь там понравилось, не так ли?

– Нет! – испуганно воскликнула Азали. – Я не хочу в это место! Не хочу!

– Ну что ж, я и не настаиваю, – проговорила удивленная Мисси. – А сейчас советую тебе принять ванну, а я пока схожу на кухню – принесу тебе стакан молока с корицей. Помнишь, твоя бабушка всегда потчевала тебя этим напитком?

Азали послушно приняла ванну и выпила молоко. Мисси заботливо накрыла девушку одеялом и пожелала ей спокойной ночи. Она посмотрела на Азали и подумала, что сейчас, в этой белой хлопчатобумажной ночной рубашке, с косой, с руками, сложенными на груди, она действительно похожа на ангела во плоти.

В день свадьбы стояла пасмурная погода, накрапывал мелкий дождик, но это ни в коей мере не отразилось на настроении жениха и невесты: громко и радостно произносили они перед судьей клятвы в верности друг другу. На Мисси было элегантное шелковое платье цвета морской волны и маленькая шляпка, подобранная в тон. Зев выглядел очень солидно в отлично сшитом светло-сером костюме. Свадебный ужин проходил весело: улыбающиеся слуги подавали еду, струнный квартет играл Моцарта, шампанское текло рекой.

Когда все гости разошлись, Мисси вышла в прихожую попрощаться с Азали. Когда девушка стала спускаться по ступенькам крыльца, Мисси стало тревожно.

– Думаешь, ей надо было остаться здесь? – спросил Зев.

Улыбнувшись, Мисси покачала головой.

– Нет, не думаю, Зев. Мне хочется побыть с тобой наедине.

Они сидели допоздна в большой гостиной – Зев играл на рояле, а Мисси с восторгом вслушивалась в звуки музыки, понимая, что Абрамски не просто услаждает ее слух дивными мелодиями, но таким необычным образом еще и еще раз признается в любви.

Потом она пошла в свой будуар, надушилась лучшими духами, расчесала волосы и, раздевшись, встала перед зеркалом: ей хотелось посмотреть на себя его глазами. Тело ее почти не изменилось за эти годы – тонкая талия, маленькая высокая грудь, длинные стройные ноги. И все же Мисси было жаль, что она уже не невинная восемнадцатилетняя девушка, что она уже не может подарить Зеву свою девственность.

Мисси надела тонкий атласный халат с кружевами, затянула поясок, выключила свет в будуаре, босиком пошла по ковру к двери… Перед тем как выйти из комнаты, она в последний раз оглянулась на зеркало – в нем отражалась лишь расплывчатая светлая тень… В полумраке ночи Мисси вновь стала юной девушкой, непорочной невестой, впервые шедшей на брачное ложе.

В спальне горела одна-единственная лампа. Зев стоял у окна и всматривался в ночь. На нем был бордовый шелковый халат. Он обернулся, и Мисси еще раз подумала, до чего же красив этот человек…

– Мисси, – проговорил Зев, раскрывая объятия, – если бы ты знала, как ты прекрасна.

Сияя от счастья, Мисси опустилась на кровать.

– Мне так хочется рассказать тебе о своей любви, но я не знаю, как это выразить словами, – шептал Зев, покрывая ее нежными поцелуями.

Он опустился на колени возле кровати и, целуя ее ноги, стал говорить, что всегда считал себя недостойным ее мизинца. Мисси протянула к нему руки, заставила подняться с колен и сказала, что такой мужчина, как он, достоин гораздо большего, чем она. Их уста слились в страстном поцелуе.

Исчезли все страхи, рассеялась суета – для Мисси и Зева в этот миг не существовало никого, кроме них. Они любили друг друга и хотели быть вместе. Оказавшись в объятиях возлюбленного, Мисси забыла об Арнхальдте, об О'Харе, даже князь Миша отступил в туманную даль. В эту ночь она стала женщиной Зева, она принадлежала только ему и знать не желала о ком-то другом. Через несколько часов, засыпая в его нежных объятиях, Мисси подумала, что ей никуда больше не хочется, ничего больше не нужно – быть рядом с Зевом – вот и все, что она хотела в жизни.

Мэриленд

Восток окрасился первыми утренними лучами, и Мисси, посмотрев на Кэла, сказала:

– В том, что случилось потом, виновата я сама. Я никогда не смогу простить себя за это. Я была еще молода, эгоистична и хотела насладиться своей любовью. Да, я была без ума от этого человека. В то время ему было тридцать пять – из никому не нужного еврейского эмигранта он сделался самой настоящей голливудской легендой. Вся история его киностудии походила на волшебную сказку. Два ветхих сарая, одна камера и несколько метров пленки – вот и все, что досталось ему от продавца. И всего за несколько лет «Мэджик» превратилась в одну из самых знаменитых кинокомпаний Америки – ее фильмы крутили по всем кинотеатрам, слава ее звезд гремела на весь мир. И все это было достигнуто благодаря способностям Зева Абрамски.

Но не только головокружительный успех делал Зева живой легендой. Он ведь казался многим человеком-загадкой, человеком-тайной. Действительно, он избегал шумных компаний, не любил давать интервью, никому не рассказывал о себе. В нем было нечто такое, что заставляло менеджеров отелей и директоров ресторанов сразу же предоставлять ему самые роскошные номера и лучшие столики. Он был настоящим королем Голливуда, а я стала его королевой – мы были настолько поглощены друг другом, что ни на что другое у нас практически не оставалось времени.

Когда завершились съемки «Мариэтты в горах», Зев решил снять еще один фильм из той же серии – «Мариэтта в Малибу». В плане киностудии начало съемок было назначено на следующий месяц, и мы с Зевом решили наконец отправиться в свадебное путешествие. Ехать далеко нам не хотелось – тем более, что совсем близко находился такой райский уголок, как остров Каталина. Отель «Святая Екатерина» был идеальным местом для отдыха; многие киношники скрывались за его стенами от суеты внешнего мира, чтобы собраться с мыслями и восстановить силы.

Мы, наверное, походили на подростков, отправившихся в увлекательный поход. Мы катались на лодке-плоскодонке, танцевали до упаду в местном казино, часами гуляли вдоль пляжей. Я помню, как любили мы купаться в лунной дорожке, вода была теплая и чистая, откуда-то издалека доносились звуки оркестра, а мы были такие счастливые.

Мы пробыли на острове неделю, не зная горя и печали, и вдруг – как гром среди ясного неба – телефонный звонок от Розы: куда-то пропала Азали.

Зев тотчас же зафрахтовал маленький самолет, и в тот же день мы вылетели в Голливуд. Роза была в смятении. Рэчел – в слезах. Судя по всему, Азали наскоро сложила самые необходимые вещи и прямо посреди ночи куда-то убежала. Когда она не вышла к завтраку, Роза решила, что она просто проспала, и лишь через несколько часов выяснилось, что девочки нет в «Розмонте».

Зеву показалось, что Рэчел что-то знает. Он отвел ее в сторону и попросил рассказать всю правду. – Мисси сделала небольшую паузу – Кэл заметил, что старая женщина прилагает огромные усилия, чтобы не заснуть, но он не стал уговаривать ее сделать перерыв – все равно было ясно, что она не согласится на это.

– Рэчел рассказала ему, что Карлос дель Вильялосо изнасиловал Азали, что она беременна от него и теперь поехала в Агуа-Кальенте, чтобы разыскать этого типа и выйти за него замуж. Я не поверила этому рассказу. В ярости носилась я по комнатам пансиона, восклицая, что все это гнусная ложь и моя Азали – чистый и невинный ребенок.

Зев знал, что в такой ситуации обращаться в полицию бесполезно. По городу мгновенно поползли бы слухи, дотошные журналисты стали бы вынюхивать мельчайшие подробности, и это, несомненно, лишь усугубило бы страдания бедной девочки. Зев снова зафрахтовал самолет, но на этот раз он наотрез отказался брать с собой меня. С ним полетели два охранника, которых студия содержала для того, чтобы охлаждать пыл слишком рьяных поклонников звезд экрана. До сих пор я думала, что их держат исключительно для острастки – больно уж свирепый был у них вид, – но в этот раз я поняла, что они способны не только пугать.

Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Я беспрестанно задавала себе один и тот же вопрос: «Неужели, отдав столько сил на спасение бедной Азали, я оказалась столь глупа, что не могла защитить ее от этого мерзкого проходимца Карлоса дель Вильялосо?»

Зев нашел дель Вильялосо на ипподроме. Он не хотел устраивать скандал на публике и поэтому попросил его выйти. По лицу этого негодяя Зев сразу понял, что рыльце у него в пушку. Но поначалу тот стал от всего отпираться: он, видите ли, почти не знаком с Азали, наедине они ни разу не были и так далее.

Тогда Зев позвал телохранителей. После краткого разговора с этими громилами Карлос запел совсем по-другому: он рассказал, что Азали недавно пришла к нему с сообщением, что она ждет от него ребенка и хочет немедленно выйти за него замуж. По его словам, она сама бросилась на него, таскалась за ним в Тихуану и что вообще Азали О'Хара – самая обычная маленькая шлюшка.

При этих словах Зев не сдержался и выбил подлому развратнику несколько бесценных белоснежных зубов.

– Где она? – кричал Зев. – Если ты сейчас же не расскажешь, что с ней случилось, я придушу тебя своими собственными руками!

Смазливая мордашка дель Вильялосо всегда была его главным козырем. И вот она превратилась в кровавое месиво. Мексиканец понял, что шутить с ним никто не собирается. «Я дал ей немного денег, – прошепелявил он, выплевывая изо рта кровь и зубы, – она поехала в Тихуану».

Зев прекрасно понимал, что это значило. В этом городишке чуть ли не в каждой подворотне можно было за считанные гроши сделать аборт. При мысли о том, что Азали попала сейчас в руки какого-нибудь полуграмотного мясника, ему стало плохо – надо было немедленно ехать в Тихуану спасать девочку. Оставив дель Вильялосо под присмотром одного из охранников, Зев поехал в сопровождении второго в Тихуану.

Сначала они обыскали все «больницы», но Азали там не оказалось: дель Вильялосо дал ей слишком мало денег. В одной из больниц им сказали, что дешевыми абортами промышляет некий доктор Миллер – алкоголик, уволенный много лет назад из одной американской больницы после того, как, оперируя в нетрезвом виде, чуть не убил пациента, дав ему слишком большую дозу наркоза.

Найти Миллера не составило большого труда. Мертвецки пьяный он сидел в своем любимом баре: из нагрудного кармана рубахи торчали деньги – те самые деньги, которые дал несчастной Азали ее соблазнитель. Зев даже не стал его трогать и отправился на поиски бедной девочки.

Грязная, вонючая комната кишела огромными тараканами размером с серебряный доллар; крошечное оконце почти не пропускало света, но Зев разглядел Азали – накрытая окровавленной простыней, она лежала на железной кровати и тихо стонала. Глаза ее были закрыты, лоб покрыт крупными каплями пота.

Лицо ее было землисто-серого цвета; притронувшись рукой ко лбу бедняжки, Зев вскрикнул от ужаса – она вся горела. Зев отдернул простыню, и глазам его открылось страшное зрелище – девочка истекала кровью. В ужасе взмолился он Богу пощадить бедную Азали и даровать ей жизнь.

Вдруг она приоткрыла глаза и посмотрела на него.

– Зев, это вы? – прошептала она. – Значит, я еще жива?

Зев был настолько поражен увиденным, что с трудом мог ответить.

– Да, дорогая, ты жива, – проговорил он.

– Как хорошо, – пробормотала Азали. – Мне бы так не хотелось подвести вас с «Мариэттой».

Он отвез Азали в больницу, где ей сделали чистку и переливание крови; врачи сказали, что надежды практически нет. Всю ночь провел он возле ее койки, держа бедную девочку за руку, молясь Богу и страшась одной мысли, что придется рассказывать обо всем этом мне. Но вот настало утро – тот час, когда переживающие кризис больные либо умирают, либо начинают выздоравливать—и он, не веря своим глазам, заметил, что на щеках у Азали появился слабый румянец. Ее дыхание стало спокойнее, и уже к девяти утра врачи сказали, что опасность миновала – девочка будет жить. Вот тогда-то Зев, облегченно вздохнув, пошел «разбираться» с доктором Миллером.

В тот же день пополудни полицейские подобрали на улице жестоко избитого человека – его лицо было превращено в кровавое месиво, но все же им удалось узнать в нем знаменитого на всю Тихуану «доктора». Миллера посадили в тюрьму, и больше о нем никто не слышал.

Дель Вильялосо тоже арестовали – ему вменили в вину жульничество на скачках. В тот же день его отправили в Мехико, где вскоре состоялся суд. Негодяй получил десять лет тюрьмы. Можно сказать, что ему еще повезло– он остался в живых. Хотя, конечно, трудно говорить о везении человека, попавшего в мексиканскую тюрьму. С. 3. Эбрамс был могущественным человеком, и он умел мстить негодяям.

Азали была в ужасном состоянии. Она все время плакала и говорила, что все это – неправда, что она не делала никакого аборта и не знает никакого Вильялосо. Мы не решались спорить с ней.

Девочка долго не могла прийти в себя – она потеряла слишком много сил – и моральных, и физических. Когда ей стало немного лучше, я попыталась заговорить с ней. Ее реакции были неадекватны, и я поняла, что снова в наш дом вернулась беда. Зев вызвал из Нью-Йорка одного из ведущих психиатров, и он сказал, что девочка страдает распадом личности – она запуталась в своих многочисленных именах и жизнях. «Она перестала быть индивидом, – говорил доктор. – Под этой телесной оболочкой уживаются сразу несколько человек… Невозможно определить, кто из них был настоящей Азали. А может быть, Ксенией? Или Эйвой?»

Азали нельзя было обвинить в распутстве – она просто не знала толком, кто она такая. В «нормальных» условиях она вела себя как «нормальный» человек, но стоило ей оказаться в чрезвычайной ситуации, никто не мог предугадать ее поведения. Доктор сказал, что ей необходимо пройти курс лечения, который продлится минимум три года.

Азали начала лечиться, и наша жизнь вновь вошла в нормальное русло, хотя, конечно, все мы прекрасно понимали, что эта «нормальность» висит на волоске…

Зев положил на полку «Мариэтту в горах», вычеркнул из планов студии «Мариэтту в Малибу». Мы стали прилагать все усилия, чтобы обеспечить Азали спокойную, стабильную жизнь. Особенно больно нам было узнать, что во время аборта внутренние органы бедной девочки так сильно пострадали, что теперь у нее никогда не будет детей. С другой стороны, я подумала, что, может быть, это и не так плохо, ведь Карлос дель Вильялосо был лишь первым мужчиной в ее жизни, и я не была уверена, что подобные истории не повторятся.

Глубоко вздохнув, Мисси печально посмотрела на Кэла.

– Шли годы, – продолжила она свой рассказ. – Учителя приходили к нам домой, и Азали освоила всю школьную программу. Мы боялись отдавать ее в колледж. Зато с прежним энтузиазмом занималась она танцами.

Психиатр предупредил нас, что Азали осознает, что причиной ее психического расстройства является дурная наследственность и перенесенные в детстве стрессы; что все то, что ей довелось пережить, случилось именно с ней, а не с какой-то «другой девочкой». Но врач считал, что о какой-либо стабильности говорить не приходится. Надо было продолжать курс лечения и надеяться, что рано или поздно Азали сможет вернуться к нормальной жизни.

Когда Азали исполнилось восемнадцать, мы решили устроить для нее небольшой праздник. Приглашены были только Роза и Сэм, Рэчел, Дик и Ханна. Мы пошли в кафе «Кокосовая роща» – на столе уже стоял огромный именинный торт со свечами, а когда оркестр заиграл «С днем рождения», Азали покраснела и чуть не расплакалась. Она была сама невинность: стройная, белокурая, с широко раскрытыми глазами, в бледно-зеленом платьице; на груди ее был приколот рубиновый кулон в виде сердца—тот самый, что подарил ей О'Хара к дню нашей свадьбы. На столе лежала целая куча подарков от всех приглашенных. Разумеется, больше всех постарался Зев – он вообще считал, что меньше дюжины подарков дарить неприлично. Но главным его подарком было сообщение о том, что специально для Азали пишется сценарий нового мюзикла под названием «Полет птицы».

– Я помню эту картину! – воскликнул Кэл. – Мы с друзьями в колледже смотрели ее по нескольку раз. Да, Азали блестяще сыграла эту роль…

– Вам понравилось? Можете себе представить, какая это была радость для самой Азали. Доктор разрешил ей сниматься, а мы со своей стороны старались ни на секунду не сводить глаз с девочки, оберегая ее от всех окрестных мужчин – начиная с кинозвезд, с которыми ей надо было сниматься, кончая случайными грузчиками, передвигавшими декорации. Как всегда, продюсером был Зев, режиссером-постановщиком – Дик Неверн, фильм действительно вышел отличный.

Шел 1932 год. Большая Депрессия затронула и Голливуд. Зев вложил кучу денег в рекламу фильма, но интервью с Эйвой Адэр были сведены к минимуму: к ней допускались только представители самых престижных голливудских и нью-йоркских изданий. Но никто не мог запретить публиковать в журналах ее снимки, и вскоре Азали вновь стала звездой первой величины.

Громкая слава, казалось, мало волнует девочку. Каждое утро она выходила из дома с двумя собаками – Рексом и маленькой Бэби (к этому времени у Рекса и Джульетты родилось шесть борзых щенят) – и отправлялась на студию. После съемок шла заниматься танцами, готовясь к новой роли. Азали снова стала веселой и жизнерадостной. Наконец-то мы смогли хотя бы спокойно спать – о полном покое говорить не приходилось: психические болезни так просто не проходят.

Рэчел по-прежнему была лучшей подружкой Азали, в каждом фильме ей тоже доставалось по небольшой роли. У них с Диком Неверном завязался роман.

Первые признаки беды появились, когда Азали был двадцать один год. Она вдруг заявила, что сняла отдельную квартиру в Голливуде и собирается немедленно туда переселиться. Удерживать ее было бесполезно.

Вскоре она познакомилась с одним молодым человеком, который затем стал ее партнером по танцам. Звали его Милош Зоран, он был сыном хорватского крестьянина и внешностью своей напоминал древнегреческого бога. Азали впервые встретила его в танцевальном классе – красивый юноша сразу же привлек ее внимание. А когда она стала танцевать с ним, то ей, наверное, показалось, что это ее судьба. Действительно, исполняя очередной танец под музыку Кода Портера или Керна Джерома, они смотрелись великолепно: он в белом галстуке и фраке, она – в розовом шифоновом платье…

Первый же фильм с их участием вызвал бурю восторга. В газетах появились статьи, авторы которых весьма двусмысленно намекали на «более, чем дружеские» отношения между партнерами. Мы прекрасно поняли, к чему все это может привести. Зев попытался действовать силой; он пригрозил Зорану увольнением. Как только Азали узнала об этом, она устроила нам самый настоящий скандал, заявив, что в этом случае уйдет и она. Азали ни с кем не считалась в этой жизни. Она жила, как хотела. А может, это была не она, а какая-то «другая девочка». – Мисси грустно покачала головой. – Мы так и не знали, как же с ней обращаться.

Влияние Зорана становилось все сильнее и сильнее; он стал лично ставить танцы, руководил репетициями, в которых принимала участие Азали. Через некоторое время Азали попросила Зева во всех титрах и афишах указывать его фамилию перед ее – «Зоран и Адэр» Зев пообещал девочке выполнить ее просьбу, но, конечно, ничего подобного делать не стал. Когда разгневанный танцовщик явился к нему в кабинет и потребовал объяснений, Зев спокойно подошел к нему, взял обеими руками за лацканы его пижонского нового пиджака и сказал, что однажды ему уже довелось бросить за канаты одного парнишку, который попытался обидеть Азали, и что он не потерпит еще одного такого наглеца. Зоран не стал спорить со всемогущественным продюсером, но через некоторое время все же ухитрился сделать пакость: в самый разгар съемок следующего фильма он заявил, что отказывается работать на студии «Мэджик». Азали была страшно потрясена этим известием – снова пришлось водить ее по врачам, возобновлять курс лечения, оберегать личную жизнь девушки от вторжений извне. Само собой разумеется, что все разговоры о кино были временно прекращены – «до существенного улучшения в состоянии больной».

Подобные истории повторялись не раз. Возможно, вы слышали, что у знаменитой Эйвы Адэр было несколько партнеров по танцам? Самым известным из них был, конечно, Тедди Адамс. Танцевальная пара «Адамс и Адэр» вошла в историю. В середине тридцатых годов Азали была в апогее славы: молодая, красивая, великолепная танцовщица, певица. То, что в газетах время от времени появлялись заметки об очередном ее скандальном увлечении, кажется, лишь прибавляло ей популярности. Зев заметил как-то раз, что если женщина по имени Эйва родилась в тридцатые годы, то можно дать сто процентов, что она названа в честь Эйвы Адэр.

Подолгу, иногда по нескольку лет, Азали казалась вполне нормальной девушкой. Но потом наступал очередной кризис… Ей не приходилось заботиться о своей карьере – всем занимался Зев. До тех пор, пока он оставался продюсером, Азали была обречена на успех. Но потом на голову нам свалилось еще одно горе – она встретила Джеки Джерома и… Григория Соловского.

 

ГЛАВА 41

– На экране Азали всегда была светлой, солнечной девочкой; зрители были от нее без ума. В жизни же все было далеко не так радужно. Одним из ужасных свойств Азали была какая-то патологическая тяга к мерзавцам мужского пола – к этаким смазливым альфонсам, которые откровенно эксплуатировали бедную девушку. Джеки Джером производил совершенно другое впечатление.

Он был невысок ростом, неуклюж в движениях, но очень обаятелен. Джеки постоянно улыбался, был прекрасным собеседником. На студии «Мэджик» он работал сценаристом. Не сказала бы, что был очень талантлив, но перерабатывать чужие идеи в довольно сносные сюжеты умел. Он много работал и – в отличие от большинства сценаристов – мало пил.

Зеву Джеки нравился – именно он познакомил молодого сценариста с Азали. Через некоторое время ему сообщили, что Азали и Джеки видели вместе на скачках. Зев не обратил на это никакого внимания: было очевидно, что этот парень не в ее вкусе.

Но их дружба продолжалась. Азали начала приводить его к нам в гости. Джеки был с ней очень внимателен, заботлив – в отличие от других кавалеров не пытался использовать ее как средство для достижения своих целей. Если все ее предыдущие приятели буквально через педелю после знакомства поселялись в ее квартире, то Джеки продолжал жить у себя.

К тому времени Рэчел успела выйти замуж за Дика Неверна и родить ему двух сынишек. Я часто замечала, с какой тоской смотрит Азали на игры этих малышей: ей тоже очень хотелось ребенка, но приговор врачей был суров.

Дружба Азали и Джеки с каждым днем крепла, и мы стали всерьез подумывать: а вдруг это и есть тот самый человек, который нужен нашей бедной девочке. Зев повысил Джеки по службе, назначив его заведующим сценарного отдела с существенной прибавкой в зарплате. Получив деньги, Джеки побежал в антикварную лавку и потратил все жалованье на два старинных венецианских зеркала, которые в свое время очень понравились Азали. Она была в таком восторге от этого подарка, что решила затеять в гостиной перестановку – лишь для того, чтобы зеркала смотрелись выигрышнее. Когда комната приобрела новый облик, она устроила обед для самых близких: меня, Зева и Джеки.

Он был таким веселым, непосредственным в общении и – странное дело – рядом с ним Азали становилась такой же; я давно уже не видела ее в таком хорошем настроении и была от всей души благодарна этому молодому человеку за то, что он смог помочь девочке.

Шел 1937 год. Азали было всего двадцать четыре, но она считалась звездой со стажем, за плечами ее было целых восемь лет съемок в кино. Джеки был на пять лет старше, но при этом оставался «темной лошадкой». Он не любил рассказывать о своих родственниках. Мне было известно только, что в Голливуд он приехал из Филадельфии, что большая часть его родственников до сих пор живет где-то в Польше.

После того как мы с Зевом хорошенько осмотрели гостиную, Азали объявила, что Джеки хочет что-то сказать. Молодой человек встал, откашлялся и попросил Зева дать согласие на его брак с Азали – конечно, для него она была Эйвой. В этот момент он казался таким воспитанным, таким благородным. Азали с мольбой смотрела на меня и шептала: «Ну, пожалуйста, Мисси, скажи «да». Я тотчас же вспомнила, как умоляла она меня разрешить ей сниматься в кино. Сами понимаете, Кэл, что мы не могли ответить отказом – полетели к потолку пробки от шампанского; свадьба была назначена на октябрь. Настоящая, большая свадьба. Азали буквально светилась от счастья; болезнь, казалось, навсегда оставила ее. Я подумала, что если Джеки действительно сможет избавить девочку от страшных приступов депрессии – или, по крайней мере, хотя бы смягчить их – то о лучшем муже для Азали и мечтать нельзя.

В тот же день Джеки сказал, что у него созрел план нового сценария, скорее, даже пьесы, которую, для начала он хотел поставить на сцене.

«Почему бы Эйве не выступить в бродвейском мюзикле? – предложил он. – А потом уже сделаем из этого спектакля фильм. Нас ждет двойной успех. К тому же, Эйве давно уже хотелось сыграть в театре».

Зев удивился, но сказал, что обязательно прочтет пьесу. Это оказалась средней руки поделка. Сюжет – банальный и довольно скучный. По замыслу Джеки, гвоздем спектакля должна была стать сама Азали – она должна была петь, танцевать, очаровывать зрителей. Джеки рассчитывал на участие в постановке лучших композиторов и балетмейстеров. Кто был автором пьесы, так и осталось неизвестно – Джеки Джером купил ее за несколько тысяч долларов в качестве подарка к помолвке. Само собой разумеется, Зев дал согласие.

Джеки переписал текст заново. Азали попросила Дика Неверна быть режиссером. Эта была его первая работа в театре – как, впрочем, и ее. Как бы то ни было, Азали доверяла Дику. Вскоре был найден подходящий театр на Бродвее, и Джеки переселился в Нью-Йорк и вплотную занялся постановкой. Он нашел в одном из театров партнера для Азали – Уилла Хатнера. С одной стороны, он был достаточно талантлив, а с другой, не было опасности, что он затмит «несравненную Эйву Адэр».

Азали напряженно готовилась к премьере, и вот после полутора месяцев репетиций, в холодный мартовский вечер публика повалила на премьеру «Бродвейской девушки». Каждый выход Азали сопровождался громом аплодисментов, а в конце спектакля зал приветствовал ее стоя. Я постоянно вспоминала свой успел в шоу Зигфельда – бедного Флоренца к этому времени давно не было в живых – и понимала, какое наслаждение испытывает Азали. По щекам моим текли слезы радости; я ужасно гордилась моей девочкой.

После спектакля мы пошли в ресторан Сарди. Наутро с волнением принялись читать газеты – слава Богу, все они были единодушны в восторженных оценках Эйвы, Дика, композиторов, хореографов. На сюжет никто вообще не обратил внимания – впрочем, это было вполне объяснимо. В театре каждый раз был аншлаг – «Бродвейская девушка» принесла целое состояние. Шестьдесят процентов дохода пошло Зеву, двадцать – Джеки. Впервые в жизни Джеки разбогател. Он безудержно транжирил деньги, приглашая первых встречных на обеды в лучших ресторанах. Он торжественно вручил Азали большое обручальное кольцо с бриллиантами – вместо тонюсенького серебряного колечка, которое подарил ей полтора месяца назад в Голливуде. Из скромной квартирки на Бродвее он переехал в роскошные апартаменты прямо напротив отеля «Шерри Недерланд».

За все это время между Азали и Джеки не было интимных отношений. Мы думали, что жених просто-напросто настоящий джентльмен пуританских нравов. Азали с нетерпением ожидала октября – свадебный банкет должен был состояться в особняке Зева на Лексингтон-Роуд, были уже разосланы приглашения друзьям и коллегам по шоу-бизнесу. Но администрация театра стала со слезами умолять Азали немного подождать с устройством личной жизни – «Бродвейская девушка» оставалась единственным источником дохода, а найти другую артистку за столь короткий срок оказалось невозможно. Скрепя сердце Азали согласилась перенести свадьбу на апрель следующего года.

Я часто ездила к ней в Нью-Йорк. Самолеты я всегда не любила, так что приходилось добираться поездом. Останавливалась у нее в квартире возле «Шерри Недерланд», но на общение с Азали времени практически не было. Она возвращалась домой под утро – ведь после каждого спектакля обязательно устраивался банкет, – а потом спала до самого вечера. Я оставалась предоставлена сама себе. За здоровье девочки я могла не опасаться– Джеки был к ней очень внимателен, он даже следил за тем, как питается Азали. Мне казалось, что Азали нравится такое обращение: Джеки отчасти заменял ей отца, хотя разница в возрасте у них была совсем незначительная.

Азали стали узнавать на улицах. Теперь она уже не могла позволить себе роскошь гулять пешком, приходилось ездить на лимузине. Отсутствие свободы раздражало ее, и по воскресеньям она старалась вырваться к кому-нибудь из друзей на Лонг-Айленд: Азали отдыхала на природе, плавала, играла в теннис, загорала. Я диву давалась, откуда у девочки столько энергии.

В том году в Нью-Йорке проходила Международная ярмарка. Город был наводнен зарубежными гостями. Почти каждый день Азали принимала за кулисами представителей иностранных делегаций. Эйва Адэр была, по сути дела, одним из главных экспонатов на ярмарке – молодая, обворожительная, веселая – одним словом, настоящая американская звезда. Их дружба с Джеки длилась уже около двух лет, и ни разу за это время у нее не было приступов депрессии. Казалось, она совсем забыла о врачах, санаториях, однообразных процедурах, режиме дня.

Однажды в октябре я зашла за кулисы. Ко мне подошел администратор театра и сказал, что какие-то незнакомые ему высокопоставленные русские добиваются встречи с мисс Адэр. Я побледнела и дрожащим голосом попросила выяснить, кто это такие и какую организацию представляют. Администратор ответил, что это члены какой-то правительственной делегации, прибывшей в Нью-Йорк на конференцию, а возглавляет группу некий Григорий Соловский.

В тот же миг я вспомнила тесный, набитый до отказа вагон, лица попутчиков-крестьян и суровый взгляд красного командира, устремленный на маленькую Ксению. Он спросил, как ее зовут, и девочка ответила «Азали О'Брайен». А потом я вспомнила ту страшную ночь в лесу под Барышней, когда Григорий Соловский увез от нас Алексея… увез навсегда. Двадцать лет я с ужасом ждала этого момента, и вот он наступил: русские вышли на наш след.

За моей спиной раздался голос Азали:

– Конечно, я встречусь с ними. Как интересно, Мисси, наконец-то я поговорю с настоящим русским.

– Может быть, не стоит, – пыталась было возразить я, но в этот миг на пороге артистической появился сам Соловский. Он почти не изменился за эти двадцать лет, только в лице появилось больше уверенности. Конечно, тогда, в семнадцатом году, он был еще молодым человеком, и мне удалось заставить его поверить в мою легенду; теперь передо мной стоял высокопоставленный советский военный в щегольской форме, с ромбами в петлицах, с шевронами на рукавах. С волнением я стала заглядывать ему за плечо, надеясь, что вместе с ним пришел Алексей.

Я стояла в дальнем углу уборной, и пришедшим было трудно разглядеть мое лицо. Впрочем, я их вовсе не интересовала – им нужна была Эйва Адэр. Соловский галантно поцеловал ей руку и произнес:

– Спектакль произвел на нас такое впечатление, что мы сочли своим долгом лично засвидетельствовать вам свое восхищение. Спасибо вам большое, мисс Адэр, – ваш талант просто потряс нас.

Еще минут пять Соловский непринужденно болтал с Азали на светские темы, а потом, глядя ей прямо в глаза, произнес:

– У меня такое ощущение, что мы с вами уже встречались, мисс Адэр. Ваше лицо мне знакомо.

– Неужели? – заинтересовалась Азали. – Где же мы могли встречаться?

Я поняла, что она может наговорить лишнего и, встав между Азали и Соловским, быстро проговорила:

– Извините за бестактность, господа, но Джеки очень просил тебя как можно скорее приехать в клуб «Сторк»: там уже все собрались: Кол, Дик…

Соловский окинул меня взглядом, и я поняла, что он узнал меня.

– Это моя мать, миссис Эбрамс, – представила меня Азали. – Извините, господин Соловский, но мне действительно пора убегать. Может быть, встретимся в другой раз?

Григорий поклонился и сказал:

– Что ж, буду очень рад… – При этом он не сводил с меня глаз. Потом подошел ко мне, поздоровался за руку и тихо – так, чтобы не услышали его спутники – прошептал: – Мы ведь с вами знакомы, не так ли, миссис О'Брайен?

Я не знала, что ответить. Мне казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди от страха.

– Нам надо поговорить, – прошептал Соловский.

Я совсем растерялась: что, если это ловушка? Вдруг где-нибудь за углом стоят агенты НКВД, готовые по первому слову комкора схватить нас? Соловский прочитал мои мысли и с улыбкой сказал:

– Не бойтесь. Мы будем беседовать с глазу на глаз. Без свидетелей.

Я кивнула. Мы договорились встретиться через полчаса в моем номере.

Нью-Йорк

Григорий Соловский узнал бы лицо Мисси из тысячи– он не мог простить себе ту слабость, которую допустил тогда, двадцать лет назад, в поезде. Что же произошло с бдительным краскомом в тот морозный зимний день? Как мог он позволить обмануть себя? Григорий прекрасно помнил, что крестьянское чутье подсказывало: эта девушка лжет, но он почему-то испугался оказаться в неловком положении. Спохватился лишь в Петрограде, когда Дзержинский рассказал ему все подробности, связанные с исчезновением обоих детей князя Михаила и его матери. Вот тогда-то Григорий и понял, что совершил роковую ошибку, но что он мог сделать? Признаться «железному Феликсу», что проворонил наследницу? За такие просчеты могли расстрелять без суда и следствия. Выдать им тайну Алексея? Но он слишком привязался к мальчику и ради любви к нему готов был пойти на маленькую сделку с партийной совестью. Да, Россия задыхалась без миллиардов Ивановых, но Григорий все равно не мог пожертвовать ради этого своим приемным сыном. Конечно, узнай об этом Ленин, он обозвал бы Григория мягкотелым ренегатом и политической проституткой, но мнение вождя в данном вопросе мало интересовало Соловского.

Лицо Эйвы Адэр показалось Григорию знакомым, но только когда он увидел Мисси, все окончательно встало на свои места: Соловский понял, что перед ним стоит сестра Алексея Ксения Иванова собственной персоной. Живая и здоровая и такая же прекрасная, как ее покойная мать.

Поднимаясь на лифте в номер Мисси, Григорий думал, что эта женщина – единственный человек, знающий о том, что той ночью он подобрал Алексея. Если он поведет себя достаточно умно, у России появится еще один шанс вернуть несметные богатства князей Ивановых.

Мисси ждала его, сидя в кресле; на столике стоял чайный сервиз. Внешне женщина была совершенно спокойна, но опытный взгляд Григория сразу же заметил, что зрачки ее темных глаз расширены – выходит, она боялась этой встречи.

– Вот мы и снова встретились, – обратился он к Мисси по-русски.

Она покачала головой.

– Я уже много лет не говорила на вашем языке, краском… простите, комкор Соловский…

Григорий сел напротив Мисси в мягкое, обитое розовым бархатом кресло и, положив ногу на ногу, продолжил по-английски:

– За эти годы, как вы, наверное, уже могли заметить, я овладел английским, так что обмануть меня во второй раз вам не удастся.

– Полагаю, что и вам не удастся обмануть меня, – спокойно парировала Мисси.

Их взгляды встретились.

– Получается, что мы с вами квиты, – сказал Соловский. – У вас один ребенок князя Михаила, у меня – другой.

Мисси молча налила чай. Григорий улыбнулся: эта женщина была настоящим борцом, а он всегда уважал борцов.

Мисси поставила чашку перед ним, предложила лимон и сахар.

– Пожалуйста, расскажите об Алексее, – попросила она.

– У меня было два пути: я мог пристрелить мальчика и оставить его на съедение волкам в зимнем лесу, а мог захватить его как ценную добычу – еще бы, сын князя Иванова—пленник краскома Соловского. Но был еще третий путь: воспитать княжеского сына, как простого крестьянского мальчика.

Григорий подробно рассказал ей о себе: как он рос в маленькой сибирской деревушке, как впервые увидел направлявшегося в ссылку Ленина, как скромная учительница в Новониколаевске научила его грамоте, как учился он в Петербурге, как служил в армии, как боролся против царизма…

– К тому времени у меня уже был один сын, – проговорил Григорий своим густым басом, – но я решил усыновить этого мальчика.

Я дал ему новое имя – Сергей. Он ходил за мной повсюду, как щенок. В глазах его светилась благодарность– не за то, что я спас ему жизнь, а за то, что я отомстил за надругательство над его матерью. Ни разу не заговаривал он о своей семье, о своем детстве и по мере сил старался привыкнуть к нашему образу жизни. Мальчик хорошо учился, много занимался спортом.

Вскоре мы переехали из Белоруссии в Москву, где я получил назначение в наркомате обороны.

Много лет я не возил его в Ленинград. Боялся, что места, знакомые с детства, могут вызвать нежелательные ассоциации, и это пагубно скажется на наших отношениях.

Сергей окончил Московский университет, а потом, вопреки ожиданиям многих, поступил в Военную академию. Сейчас ему двадцать семь лет, он красный офицер, член партии, верный ленинец. О прошлом даже не заговаривает– прошлое давно забыто.

Я горжусь тем, что мне удался этот опыт, – спокойным голосом произнес Григорий. – И я горжусь своим сыном Сергеем. Можете себе представить мое удивление, когда сегодня вечером я совершенно случайно встретил вас и понял, что нашел то, вернее, ту, которую столько лет искала наша разведка. Впрочем, нельзя сказать, чтобы поиски велись планомерно: ведь не было доказательств того, что Ивановым удалось бежать. Это известно только нам двоим. Но НКВД все-таки надеется, что Ивановы живы. Вы ведь сами понимаете, что Советскому Союзу нужны наследники князя.

Крепко сжав дрожащие от волнения руки, Мисси спросила:

– И вы собираетесь им все рассказать? Соловский улыбнулся.

– Можно еще чайку? Как здесь у вас уютно – камин, мягкие кресла… Прямо как на старой русской даче.

Пока Мисси наливала чай, Григорий внимательно следил за выражением ее лица. Эта женщина умела скрывать свои чувства, но он знал: она боится его.

– Мы с вами уже выполнили свой долг по отношению к нашим «детям», – проговорил Григорий. – Больше мы не можем дать им ничего: и Эйва, и Сергей достигли таких высот, о которых мы, в общем-то, и мечтать не могли. Скажу больше: они не добились бы таких успехов, будучи детьми князя Михаила и княгини Аннушки. Сергей может по праву гордиться своими достижениями – ведь он достиг всего своими собственными силами. Выходит, я не зря поставил этот опыт? Да и вам удалось очень много: посмотрите, какого успеха добилась Ксения.

Григорий положил руки на стол и, постукивая костяшками пальцев по полированному дереву, проговорил:

– Вы умная женщина, Мисси, и должны понимать, что произойдет, если я сейчас сниму трубку и позвоню в НКВД. Вам, должно быть, известно, что агенты советской разведки рассеяны по всему миру – в Нью-Йорке их тоже немало.

Мисси побледнела, как полотно, Соловский с довольным видом ухмыльнулся: вот теперь-то можно было поторговаться.

– Я мог бы силой отнять у вас Эйву, – медленно протянул он. – Я мог бы передать ее нашему правительству и получить за это очередное повышение по службе – ведь, захватив Ксению Иванову, Советская Россия получила бы доступ к миллиардам ее предков. – Соловский сделал небольшую паузу. Несколько секунд он молча смотрел на Мисси, как ястреб на воробья. – Но я вижу, что вы любите Ксению, как свою родную дочь, – продолжил он наконец. – И мне не хочется причинять вам боль. Предлагаю заключить договор. Мне давно уже хотелось сделать что-нибудь приятное для Сергея. Вот я и подумал: почему бы не подарить ему радость встречи с родной сестрой? Если вы дадите согласие на поездку Эйвы в Россию – всего на несколько недель, – я, со своей стороны, обещаю никому не раскрывать тайну Ивановых. Уладить формальности не составит большого труда: мы организуем «культурный обмен» или что-нибудь в этом роде – поездка знаменитой актрисы по крупнейшим городам СССР, встречи с деятелями культуры, концерты, просмотр фильмов с участием Эйвы. Со своей стороны я сделаю все, чтобы обеспечить безопасность Ксении.

Снова, как двадцать лет назад, в том самом поезде, Мисси почувствовала, что настал решительный момент в судьбе Ксении. Усилием воли Мисси заставила себя победить страх, выйти из оцепенения. Она с ужасом поняла, к чему пытается склонить ее этот русский генерал: его план был коварен и жесток. Как только несчастная Азали пересечет границу Советского Союза, она окажется в ловушке. Вместо концертов и встреч с деятелями культуры бедную девушку ожидают застенки НКВД. Кремль завладеет несметными сокровищами Ивановых, а Алексей даже не узнает о трагической судьбе сестры. Ксения подпишет бумаги и, скорее всего, будет расстреляна без суда и следствия, а Григорий убьет двух зайцев одним выстрелом: принесет пользу Отечеству и сохранит «сына». Но тут Мисси вспомнила, что у нее оставался один козырь.

– Я прекрасно понимаю, к чему вы клоните, господин Соловский, – проговорила она. – Но я не могу дать согласие на поездку Эйвы в Россию. Что же касается ваших угроз, то мне они не страшны.

– Не страшны? – переспросил Григорий, поднимаясь с кресла. – Вы что же, полагаете, НКВД не в силах расправиться с вами?

– Вы забыли, где вы находитесь, Соловский. Америка—демократическая страна, и здесь не принято действовать угрозами и запугиванием. Эйва Адэр – знаменитая актриса. Если с ней что-нибудь случится, разразится международный скандал. Соловский пожал плечами.

– Россия привыкла к скандалам. Мы уже двадцать лет живем среди враждебного окружения.

– Но вы забыли об одном обстоятельстве, Соловский, – проговорила Мисси, глядя ему в глаза. – Мне известно, что стало с Алексеем Ивановым. Так вот, знайте, что я немедленно сделаю официальное заявление в присутствии свидетелей и, заверив его у нотариусов, положу в банковский сейф. Если с Эйвой что-нибудь случится, заявление будет тотчас же предано гласности. Вам и вашему «сыну» не поздоровится.

Соловский злобно посмотрел на Мисси. Он понял, что проиграл: она нашла его ахиллесову пяту. Все планы комкора рассыпались в прах.

Тяжело вздохнув, он опустился в кресло.

– Мне нечего возразить вам, Мисси. Вы сами прекрасно понимаете, что ради Алексея я готов пожертвовать всем. Брату и сестре не суждено встретиться. Алексей Иванов будет жить своей жизнью, Ксения Иванова – своей. Больше нам говорить не о чем.

– А как же те миллиарды, обладать которыми так стремится Россия? – с дрожью в голосе спросила Мисси. Она подумала, что агенты НКВД способны на все. Если не удастся захватить Ксению живой, то они могут постараться уничтожить ее.

– Советую вам держать язык за зубами, – процедил Григорий. – Гарантировать ничего не могу. Впрочем, шансы у вас есть. Ведь не нашли же вас наши агенты на протяжении двадцати лет.

Он поднялся и, с улыбкой посмотрев на Мисси, признался:

– Еще тогда, в поезде, я понял, что вы – крепкий орешек.

Разговор был закопчен, но перед тем, как распроститься с Соловским, Мисси нужно было задать ему еще один вопрос.

– Пожалуйста, расскажите мне, что случилось с князем Михаилом, – выдавила она.

– Князя застрелили взбунтовавшиеся крестьяне. Потом они сожгли усадьбу, и его тело сгорело в огне.

Вдруг за дверью послышались шаги. На пороге комнаты появилась Азали. Она была бледная, как полотно.

– Извините, что я прерываю вашу беседу, – произнесла она слабым голосом. – Я вернулась домой пораньше. У меня ужасно болит голова.

– Пожалуй, мне пора, – проговорил Соловский, кланяясь Азали и Мисси. – До свидания, леди.

Мисси долго смотрела ему вслед – ей очень хотелось надеяться, что свидание с Соловским никогда не произойдет.

Мисси обернулась к Азали: девушка стояла, прислонившись к дверному косяку, сжимая ладонями виски. Наверное, она поняла всю двусмысленность слов этого русского военного. В глазах ее бился немой крик. Лишь один раз Мисси видела Азали в таком состоянии – когда на глазах девочки пули изрешетили О'Хару. В тот раз она кричала от ужаса – сейчас хранила гробовое молчание. Мисси с ужасом поняла, что болезнь возвращается.

 

ГЛАВА 42

Голливуд

Ярко светило солнце над Беверли-Хиллз, отражаясь в воде открытого бассейна в саду С. 3. Эбрамса. Весело щебетали птички, стрекотали цикады, но не было весело на сердце у обитателей особняка на Лексингтон-Роуд.

Зев стоял, опершись на балюстраду, и смотрел, как Мисси подает чай. Больше всего на свете ему хотелось повернуть время вспять. Ах, если бы только было возможно возвратиться на год назад… Он бы сделал все, чтобы не дать Азали увидеться с Григорием Соловским!

Они только что возвратились из клиники «Ранчо-Вело», расположенной в графстве Вентура. Впервые за целый месяц врачи разрешили им повидать Азали. Девушка медленно вышла навстречу Зеву и Мисси: она с трудом могла передвигать ноги и шла, опираясь на руку медсестры. За этот месяц она так изменилась, что Зев с трудом поверил, что это и есть Азали.

Волосы ее были коротко острижены – в клинике использовали какие-то новые методы лечения с применением электрошока; электроды должны были плотно прилегать к черепу, а роскошная шевелюра пациентки мешала этому. Лицо бедной девушки осунулось, бледная кожа покрылась мелкими морщинками. Огромные глаза казались еще больше. Азали так истощала, что было непонятно, как эти тонюсенькие ноги могут держать тело.

– Она отказывается от приема пищи, – поведал Мисси врач. – Я не могу понять, почему…

– Девочка хочет умереть, – проговорила Мисси. – Она хочет быть рядом со своим отцом.

– Конечно, мы осуществляем принудительное кормление, – проговорил врач. – До поры до времени это позволит поддерживать в ее организме обмен веществ. Но это не может продолжаться вечно. Если в ближайшие несколько дней она не станет нормально есть… – Он многозначительно пожал плечами.

Отрешенным взглядом Азали посмотрела на Зева и Мисси, и они с ужасом поняли, что девушка не узнает их. Вдруг она бросилась к Мисси и, схватив ее за руку, громко прошептала:

– Ты привела его? Ты привела ко мне Алексея? Помнишь, ты же обещала привести его.

В глазах Азали стояли слезы.

– Милая моя, – прошептала она, – пожалуйста, скажи, что с папой все в порядке. Скажи, что он скоро придет меня навестить.

Больше она ничего не смогла произнести. Опираясь на плечо медсестры, Азали смотрела куда-то вдаль и плакала.

Зев отошел от края террасы и приблизился к Мисси – она поставила чайник на стол и, уткнувшись в его плечо, разрыдалась. Абрамски не знал, что сказать; действительно, в такой ситуации все слова могли показаться лишь пустым сотрясанием воздуха. Он лишь крепко обнимал жену и гладил ее по голове. Как жалел он, что у них с Мисси нет собственных детей.

Молчание было прервано Розой. Она вскочила со стула и в ярости стала ходить по террасе.

– Это просто невыносимо! – кричала она, отчаянно размахивая руками. – С каждым днем бедной девочке становится все хуже и хуже. Да эти врачи ее совсем в могилу сведут! Забери ее домой, Мисси! Если уж Азали суждено на всю жизнь остаться душевнобольной, то пусть хотя бы живет дома, среди тех, кому она по-настоящему дорога!

«Что ж, – грустно подумал Зев, – Роза как всегда права». – Он снял трубку внутреннего телефона и попросил шофера приготовить машину.

– Куда ты собрался? – сквозь слезы спросила Мисси. Зев поцеловал ее в лоб и ответил:

– Я собрался в клинику – заберу Азали домой.

Несмотря на настойчивые возражения врачей, Зев забрал Азали: он молча прошел к ней в палату, накинул ей на плечи теплую шаль и на руках отнес в машину. Зев был настроен весьма пессимистично. Он не надеялся на выздоровление и вез бедную девочку домой, чтобы она могла умереть в спокойной обстановке.

Мисси приготовила для нее отдельную комнату, но Зев покачал головой.

– Не надо оставлять ее одну. Пусть как можно больше времени девочка проводит с нами – сидит за столом, гуляет по саду. Роза права: Азали должна чувствовать, что она нам по-настоящему дорога.

Две борзые – Рекс и Бэби – с веселым лаем бросились к своей хозяйке; с отсутствующим видом Азали потрепала их по головам. Радостный Рекс свернулся клубком у ее ног, и девушка, словно очнувшись от обморока, с улыбкой произнесла:

– Привет, Рекс.

Потом она перевела взгляд на Розу и спросила:

– Мне надо идти спать?

– Спать? – переспросила Роза. – Разве нормальные люди спят посреди бела дня?

– А разве я нормальная? – с недоумением проговорила Азали.

– Садись, – сказала Мисси, указывая Азали на удобный шезлонг. Обе собаки улеглись у ее ног, а Мисси принесла стакан теплого молока с корицей. – Выпей, детка, – улыбнулась Мисси. – Это ведь фирменный напиток бабушки Софьи. Помнишь, как ты любила его в детстве?

– Спасибо, – проговорила Азали и, машинально выпив молоко, стала смотреть по сторонам. – Как здесь красиво, – выдавила она наконец и закрыла глаза.

Мисси, Зев и Роза склонились над Азали – один лишь Джеки остался стоять у балюстрады, потягивая виски из тяжелого стакана.

Зев подошел к нему и с сочувствием произнес:

– Я понимаю, как тяжело вам выносить все это, Джеки. Если вы оставите Эйву, мы не станем осуждать вас. После всего, что произошло за последний год, ваши обязательства теряют силу. Мы не имеем никакого морального права удерживать вас возле такой… неустойчивой девушки, как Эйва…

Пожимая плечами, Джеки осушил стакан.

– Я постараюсь сделать все, чтобы помочь ей, С. 3., но моя задача осложняется: ведь Эйва даже не узнает меня. Вы, конечно, правы: не всякий может вынести такое. Наверное, мне надо отключиться – ну, например, снова с головой погрузиться в работу. «Бродвейская девушка» имела огромный успех – почему бы теперь не попробовать сделать хороший фильм?

Не дожидаясь ответа Зева, Джеки налил себе еще один стакан виски.

– Нашел я на днях один сценарий. Можно попробовать довести его до ума. Что скажете, С. 3.?

– В понедельник принесите его мне в кабинет. – Зев дружески похлопал Джеки по плечу: – Посмотрим, что за сценарий – может, и правда что-нибудь придумаем.

Со следующего дня обитатели особняка на Лексингтон-Роуд стали делать все возможное, чтобы вернуть Азали к нормальной жизни. Утром ее разбудили вместе со всеми и отвели в столовую. Во время завтрака Азали пристально следила за ними своим остекленевшим взглядом, но Мисси, Зев и Роза как ни в чем не бывало весело разговаривали. Одного вида несчастной больной было достаточно, чтобы отбить всякий аппетит, но они знали, что не имеют права поддаваться эмоциям, и с трудом запихивали в рот блюдо за блюдом. Азали в то утро к пище так и не притронулась.

После завтрака Мисси и Роза взяли Азали под руки и попытались гулять с ней по террасе. Буквально через несколько шагов ноги у бедной девушки стали подкашиваться, и пришлось снова посадить ее в кресло.

Во время обеда Азали снова не ела. За ужином повторилось то же самое. Чувство тревоги передалось даже Рексу, который молча смотрел на девушку, не дерзая даже пошевелиться.

Через три дня терпение Розы иссякло. Во время очередного обеда она вдруг стукнула кулаком по столу и закричала:

– Ты зачем сидишь за столом?! Чтобы смотреть вдаль или чтобы есть?! Экая барыня! Она, видите ли, есть не хочет! Ты что, забыла те дни, когда Мисси с утра до вечера трудилась, чтобы заработать тебе на еду? Или кинозвезды считают ниже своего достоинства помнить о своем прошлом?

Азали от неожиданности вздрогнула и с удивлением посмотрела на Розу – та на какой-то миг даже испугалась, что зашла слишком далеко.

– Извините меня, – проговорила Азали, поднося ко рту первую ложку супа. – Да-да, я, конечно, помню, как много работает Мисси. – Она наклонилась и потрепала по голове Рекса. – Ей ведь надо прокормить и меня, и Виктора. – Улыбнувшись Мисси, она продолжила: – Спасибо тебе большое, матушка.

Они поняли, что Азали кажется, что она снова ребенок. И все же прогресс был налицо – девушка начала реагировать на внешний мир, а самое главное, начала есть.

Зев одобрил сценарий, представленный Джеки, и назначил его продюсером. На постановку фильма была выделена баснословная сумма, жалованье самого Джеки было увеличено в несколько раз. Впервые за много лет Зев предоставил ему полную свободу в подборе актеров и режиссера-постановщика. Студия «Мэджик» процветала, но у Зева появились другие интересы: он не жалел времени и денег на помощь еврейским беженцам из нацистской Германии, Венгрии, Польши и Чехословакии.

С замиранием сердца следил он за развитием политических событий в Европе. Когда 1 сентября 1939 года немецкие войска вторглись на территорию Польши, а потом – двумя днями позже – Англия и Франция объявили Германии войну, он склонил голову на грудь и расплакался.

Мисси проводила целые дни возле Азали, стараясь сделать все возможное, чтобы помочь ей выйти из тяжелого кризиса. На общение с Зевом у нее практически не было времени, и он снова вернулся к работе. За следующие полтора года объем продукции кинокомпании «Мэджик» выросла на тридцать процентов, а доходы– на пятьдесят.

Хотя фильм Джеки никак нельзя было отнести к шедеврам киноискусства, он все-таки окупился, и теперь Джером мог приступить к производству новой картины.

Азали постепенно становилось лучше. Исчез ужасный бессмысленный взгляд, она начала подолгу болтать с Рэчел и ее сынишками, а при виде Джеки на лице ее появлялась счастливая улыбка.

7 декабря 1941 года японцы разбомбили Пирл-Харбор– Америка вступила в войну. Дик Неверн одним из первых явился на призывной участок.

– Эти ребята не хотели меня записывать, – с возмущением воскликнул Дик, вернувшись домой. – Говорят, что в сорок один год поздно идти на войну. Но меня не так-то просто переспорить – пришлось им уступить.

– Боюсь, приятель, что на фронт тебя так и не пошлют, – улыбнулся Джеки. – Будешь служить писарем при каком-нибудь штабе в глубоком тылу.

Сам он примеру Дика не последовал и – хотя ему было всего тридцать три – на призывной участок не пошел. Более того, он умудрился пробить себе официальную бронь, доказав чиновнику из министерства обороны, что он нужнее здесь, в тылу. Его фильмы, видите ли, будут поднимать боевой дух солдат.

Гораздо удивительнее было другое: он еще раз сделал Азали предложение. И тут с ней произошло настоящее чудо – казалось, кто-то включил юпитеры, и на съемочной площадке появилась прежняя Эйва Адэр. Она смеялась, шутила, без конца болтала. Она вела себя как самая настоящая влюбленная женщина, вернее, как влюбленная Эйва Адэр. Мисси и Зев снова тревожно переглянулись, когда Азали очередной раз, заламывая руки, попросила:

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, Мисси, скажи «да»… Азали была взрослой женщиной – какое они имели право запрещать ей распоряжаться собственной судьбой? И все-таки, интуиция подсказывала супругам, что ничего хорошего этот брак девочке не принесет.

Наконец-то состоялась свадьба, о которой так долго мечтала Азали. Невеста была в длинной фате из белого атласа. Банкетные столы расположили прямо на лужайке, и гости, многие из которых были в военной форме, пили отборное шампанское из подвалов Зева, ели икру и омаров. Казалось, на эти несколько часов все забыли о том, что где-то идет война, гибнут люди.

Когда молодые отправлялись в свадебное путешествие, Зев еще раз обратил внимание, как не похожи Азали и Джеки: коренастый, толстенький жених и высокая, стройная невеста.

– Не волнуйтесь, – сказала Азали на прощание. – Скоро у меня родится ребенок, и вы станете бабушкой и дедушкой.

Зев и Мисси не стали возражать – они долго махали вслед большому красному автомобилю, уносившему счастливых молодоженов к тихоокеанскому побережью.

– Пусть девочка немного помечтает, – сказал Зев, когда они возвратились домой. – Ведь мечты удерживают ее в этом мире.

На следующий же день после возвращения из свадебного путешествия Джеки заявил, что он собирается снимать новый фильм с Эйвой Адэр в главной роли. Картина должна была называться «Любимая девушка вооруженных сил», действие должно было развертываться на фоне военных кораблей, авианосцев и самолетов. По замыслу Джеки, Эйва должна была танцевать прямо на палубе.

Фильм был встречен на ура, и сразу же по выходе его на экраны Азали начала сниматься в новой картине. Она работала с утра до позднего вечера, а после съемок шла помогать в голливудскую благотворительную столовую, отправляла посылки на фронт, собирала деньги на медикаменты для раненых.

По мере того, как Джеки Джером становился известным продюсером, Зев предоставлял ему все больше и больше свободы.

Дика так и не признали годным к строевой службе: его отправили в Англию в качестве военного корреспондента. Он скучал в Лондоне, надеясь, что рано или поздно его пошлют в действующую армию фельдмаршала Монтгомери, воевавшую с частями Роммеля под Эль-Аламейном. Принципиальное согласие английского командования на командировку Неверна в Северную Африку было получено – оставалось только дождаться самолета. Вместе с другими американскими репортерами Дик зашел в один из лондонских баров опрокинуть по стаканчику виски – как раз в этот момент в здание попала немецкая авиабомба. Никто из американцев не уцелел под обломками.

Позабыв о своих собственных проблемах, Азали принялась утешать Рэчел – тридцатидвухлетнюю вдову, у которой на руках осталось трое мальчиков в возрасте от десяти до пяти лет. Через несколько недель скоропостижно скончался Сэм Брокман – с ним случился сердечный приступ. Зев уговорил Розу и Рэчел с детьми перебраться жить к ним в особняк.

– Наконец-то в нашем огромном доме будет не так пустынно, – с улыбкой произнес он, когда мать, дочь и внуки появились на пороге. Но на сердце у Зева было невесело: он сильно переживал из-за смерти Дика. Дик был его другом и союзником – именно его он видел своим преемником на посту председателя правления «Мэджик-Муви». Ведь именно благодаря Дику киностудия добилась таких потрясающих успехов – без этого человека все теряло свой смысл. Зев с удивлением заметил, что и он начинает терять интерес к кинематографу. Ему было пятьдесят лет, он устал от кино, от войн и от горя… Ему хотелось лишь одного – быть рядом с Мисси.

 

ГЛАВА 43

Мэриленд

– Так мы и зажили все вместе – с Розой, Рэчел и тремя мальчишками – в доме на Лексингтон-Роуд, – рассказывала Мисси Кэлу. – Вместо того, чтобы сидеть над квартальными планами и финансовыми отчетами, Зев проводил почти все время с детьми, которые стали ему как родные. Он ходил в школу на родительские собрания, проверял их дневники, искал для ребят самых хороших тренеров по теннису и плаванию, ходил с ними на бейсбольные матчи. И так постепенно студия «Мэджик» все больше и больше переходила в руки Джеки Джерома. Поначалу Джеки делал вид, что не решается предпринимать никаких важных шагов, не посоветовавшись с С. 3., но вскоре всем нам стало ясно, что это была лишь маскировка – он все равно поступал по-своему. Зев появлялся на студии два-три раза в неделю: он подписывал документы, просматривал отснятый материал, сидел на официальных совещаниях. При этом ему не было известно, что втайне от него Джеки проводит другие совещания.

После того тяжелейшего приступа болезни, вызванного встречей с Соловским, Азали перестала отзываться на это имя. Теперь она была только Эйвой Адэр. Какое-то время нам даже казалось, что все ее проблемы отпали вместе со старым именем. Она снималась в фильме за фильмом, и как-то раз даже Зев сделал Джеки выговор за то, что он нещадно эксплуатировал жену. Само собой разумеется, что на новые сюжеты у него фантазии не хватало – менялись только названия, декорации и актеры.

– Эйве нужен новый стиль, новый образ, – сказал Зев Джеки после просмотра очередной киноэпопеи с ее участием. – Она может показать зрителям больше, чем свою красоту…

Но Джеки лишь пожал плечами.

– Зрителям нужны именно такие фильмы, С. 3., зачем создавать себе лишние проблемы?

Когда Зев рассказал об этом разговоре Азали, она лишь улыбнулась: мол, Джеки лучше знает, что нужно для успеха. И тут же бросилась на репетицию какого-то благотворительного концерта.

После войны в кино произошла самая настоящая революция – даже к мюзиклам стали предъявлять новые требования. Когда последний фильм Джеки с треском провалился и студия понесла значительные убытки, Зев вызвал Джеки к себе в кабинет и потребовал объяснений. Джеки как ни в чем не бывало ухмыльнулся и сказал, что во всем виновата Эйва – она, мол, отказывается слушать режиссера и продолжает играть по-старому.

Джеки и Азали жили в роскошном доме на Крезент-Драйв; Джеки любил устраивать званые обеды. Иногда мы заходили к ним в гости, и с каждым разом мне становилось очевиднее, что положение Азали в семье постепенно меняется. Когда они только что познакомились, всем было ясно, что Джером Азали не пара: она была голливудской звездой, к тому же – падчерицей самого С. 3. Эбрамса, а он – неказистым, бедным, в общем-то, бездарным молодым сценаристом. Теперь все поменялось местами. Джеки стал одним из королей Голливуда. Он постоянно что-то говорил, поучал других, не терпел возражений; носил теперь только самые дорогие итальянские костюмы, курил лучшие сигары. А Эйва Адэр постепенно отходила в тень – у нее была репутация женщины, страдающей психической болезнью, к тому же в Голливуде появилось новое поколение звезд и «звездочек», которые ни перед чем не останавливались для достижения своих честолюбивых целей, так что бедная Азали вскоре почти совсем потеряла популярность. Что же касается молодых «звездочек», то Джеки очень любил приглашать их к себе в гости.

Он стал обращаться с ней грубо и бесцеремонно: прерывал на середине фразы, демонстративно смотрел в другую сторону, вел себя так, словно жены вообще не было в комнате. До Зева стали доходить слухи, что Джером часто не ночует дома; бедной Азали он говорил, что допоздна засиживается у друзей за партией в покер.

Так прошло еще несколько лет. Мы с Зевом жили так же счастливо, как в первый год после свадьбы. Мне хотелось верить, что война заставила русских думать о более серьезных вещах, чем наследники князя Иванова, и почти забыла об агентах Кремля.

Весной 1950 года мы с Зевом решили попутешествовать по Европе. Мы побывали в Лондоне, Париже, Риме. Оксфорд оказался совсем не таким, как я его запомнила по детским годам. Из всей старинной застройки нетронутыми остались лишь здания университета. Но я все-таки разыскала наш старый дом: профессор, который жил в нашей квартире, любезно согласился впустить нас. К моей великой радости, почти все осталось здесь по-старому—даже любимый папин стул стоял на том же месте. Когда я рассказала профессору, как папа, сидя на этом стуле, сажал меня к себе на колени, он улыбнулся и сказал, что стул по праву принадлежит мне. Я отвезла этот стул в Америку. Это ведь единственное, что напоминает мне об отце: могила его – в России, дом давно принадлежит другим людям, никаких других вещей не осталось. Вот и появился в нашем доме совершенно неожиданно этот стул как напоминание о давно ушедших временах…

Мы возвратились в Калифорнию в отличном настроении. Зев хорошо отдохнул, к нему вернулись творческие силы. В годы войны, когда стало известно об ужасах концлагерей, он стал переводить крупные суммы на помощь жертвам фашизма, активно участвовал в деятельности различных международных гуманитарных организаций. Теперь он решил возвратиться к занятиям кинобизнесом. Он собирался вернуться к руководству студией «Мэджик».

Едва мы успели вступить на порог дома, раздался телефонный звонок. Я сняла трубку.

– Матушка, – послышался голос в трубке. – Здравствуй, это я, Азали. – Впервые за двенадцать лет она назвала себя этим именем, и мне стало не по себе: я предчувствовала беду.

Мы сразу же поехали к ней. Азали сидела на диване, поджав ноги и сжимая в руках носовой платок. Она была бледна и, судя по всему, чем-то страшно испугана.

Она посмотрела на Зева с таким видом, словно это был призрак.

– Странно, – проговорила она, – ты ведь совсем не похож на больного.

– Конечно, – отвечал Зев. – Я ведь совершенно здоров. Скажу больше: никогда в жизни я еще не чувствовал себя так хорошо, как сейчас.

– Слава Богу! – с облегчением вздохнула Азали. – После всего, что наговорил Джеки, я боялась, что ты при смерти.

Зев сел на диван возле нее и, обняв Азали за плечи, спросил:

– Ну, и что же он такое наговорил?

– Что ты давно состарился, что твое время давно прошло, что давно пора в корне перестроить «Мэджик». Он говорил, что ты сильно сдал за последние месяцы, что у тебя какая-то загадочная болезнь, о которой никто не хочет говорить. Я подслушала этот разговор во время игры в покер, несколько недель тому назад. Это была не совсем обычная партия в покер – были приглашены солидные люди… денежные люди… – Азали смотрела на Зева, выглядевшего в этот миг помолодевшим лет на двадцать, и на лице ее отразился ужас. – Я поняла, что ему нужно, поняла, зачем он всем говорит, что ты болен… Он хочет прибрать к рукам «Мэджик»!

По Голливуду пронесся слух, что С. 3. Эбрамс неизлечимо болен. Надо сказать, что у него хватало врагов: честность и бескомпромиссность Зева многим действовала на нервы – и вот теперь все они с нетерпением ждали, когда же ему станет совсем плохо, чтобы наброситься на ослабевшего противника и вырвать у него добычу Джеки повел нечестную игру. К тому времени в активе студии «Мэджик» было несколько миллионов долларов, но когда шли съемки, приходилось иногда занимать довольно крупные суммы. За последние несколько лет Джеки полностью взял под контроль финансы компании. Он стал по собственному усмотрению выбирать банки, в которых брал ссуды на съемки фильмов. Ему удалось подружиться с одним молодым банкиром по имени Алан Рэкмен, который всегда с готовностью давал ему необходимые деньги.

Джеки сказал Зеву, что «Мэджик» оказался в тяжелом положении. Годовые доходы упали на шестьдесят процентов, но самое страшное было не это: в бухгалтерии сказали, что куда-то пропали огромные суммы денег – они нигде не были учтены. Джеки сказал Зеву, что его возвращение как нельзя более кстати – с ним давно хотели поговорить в бухгалтерии. Когда же Зев с гневом спросил, как понимать разговоры о его «болезни», Джеки как ни в чем не бывало ответил, что просто-напросто повторил то, что у всего Голливуда на слуху, об этом писали даже в «Дейли Верайети» – он показал газету с заметкой: «С. 3. Эбрамс срочно уехал на лечение в Европу. Директор студии «Мэджик» страдает какой-то загадочной болезнью – некоторые врачи полагают, что у него опухоль мозга. Судя по всему, именно этот недуг стал причиной того, что в последние годы мистер Эбрамс фактически отошел от управления делами основанной им компании».

Далее в статье говорилось, что в последние годы «Мэджик» переживает тяжелый кризис – студия до сих пор не может найти достойную замену безвременно погибшему Дику Неверну. Но, несмотря на слухи о затруднительном финансовом положении, молодой менеджер студии Джеки Джером недавно заявил, что на ближайшее время запланирована съемка еще трех полнометражных фильмов.

Вскоре наступила развязка. Банкир Рэкмен, приятель Джеки, обвинил Зева в растрате денег, принадлежащих компании. Этот негодяй осмелился утверждать, что под видом благотворительности Зев просто-напросто переводил деньги на свои собственные заграничные счета. Рэкмен показывал журналистам какие-то бумажки, якобы лично подписанные С. 3. Эбрамсом. Конечно, все это была самая настоящая «липа», но общественное мнение было взбудоражено. Кроме того, Зева стали обвинять в некомпетентности и безответственности – он, якобы, был виноват во всех финансовых неурядицах компании, хотя всем было прекрасно известно, что всеми финансами давно уже ведал не кто иной, как Джеки Джером. Ходили слухи, что Зева хотят подвергнуть медицинской экспертизе с целью поставить диагноз чуть ли не старческого маразма– при том, что ему не было тогда и шестидесяти.

– Представляете себе, какой разразится скандал, мистер Эбрамс? – елейным голоском спросил Джеки. – Достаточно будет одних газетных заголовков, чтобы убить вас… нас… и всю компанию—даже если вы захотите доказать, что все это клевета, вам понадобится на это лет десять, не меньше. Зачем вам на старости лет такие неприятности? И потом, неужели вам не жаль вашего детища – киностудии «Мэджик»? Почему бы нам обо всем тихо-мирно не договориться? Признайте свое поражение– передайте управление компанией нам. Ваше время прошло – наступило наше.

При виде наглой ухмылки Джеки Зеву захотелось хорошенько съездить ему по физиономии – выбить парочку зубов, как Вильялосо, но рассудок подсказывал, что это не выход из положения. До него вдруг дошло, что Джером никогда не любил Азали, что бедная девочка стала пешкой в подлой игре.

– Именно этого вы добивались с самого начала, не так ли! – спросил он.

Джеки с наглым видом посмотрел ему в глаза и ответил:

– Однако ж, вы догадливы, сэр.

На следующий день Зев официально объявил об уходе с поста председателя правления компании «Мэджик». На вопрос корреспондента одной из солидных газет, что заставило его принять такое решение, Зев ответил, что в последние годы произошло слишком много перемен в мире кинобизнеса: появились большие корпорации, телевидение стало диктовать новые условия, а самое главное, слишком многое стало зависеть от богатых спонсоров. В общем, ему захотелось заняться другим делом. Еще несколько лет назад Зев купил маленькую винодельню и собирался провести остаток лет за производством вин традиционным способом.

Вы, наверное, уже догадываетесь, Кэл, что с тех пор никто ни разу не вспомнил о «растратах», «неучтенных деньгах» и «смертельной болезни» мистера Эбрамса. «Пропавшие» суммы моментально нашлись, а Алан Рэкмен был назначен новым менеджером компании. Кресло председателя правления занял, естественно, Джеки Джером. Он, наконец, добился своего.

Мисси печально улыбнулась и добавила: – Теперь, Кэл, вы можете понять, почему С. 3. Эбрамс умер в полной безвестности, а Джеки Джером стал героем своего времени…

Азали ушла от Джеки. Она жила затворницей в своих комнатах в особняке на Лексингтон-Роуд, практически ни с кем не общаясь, если не считать собак и слуг. Джеки уволил ее из штата киностудии и подал на развод; в графе причины он указал «душевная болезнь супруги». Он прекрасно понимал, что поступает подло и жестоко, но выдумывать другую причину ему не хотелось. К тому же, он знал, что Азали будет нечего возразить.

Бракоразводный процесс прошел быстро, однако газеты успели уделить этому событию несколько статей: в некоторых изданиях была помещена фотография Азали– в черных очках и большой шляпе она поднималась по лестнице в суд. Казалось, ей хочется спрятаться от камер, вспышек, любопытных взглядов. Неудивительно, что после суда ее состояние резко ухудшилось – она снова попала в больницу. Когда время от времени врачи отпускали ее домой, она предпочитала жить не на Лексингтон-Роуд. а в новом доме Рэчел в Беверли-Хиллз. Роза вышла замуж за владельца небольшой строительной фирмы и уехала с ним в Сан-Диего. Мы с Зевом поселились на винодельне в Северной Калифорнии.

Он купил это владение – пятьсот акров виноградников и винные подвалы и ветхие жилые постройки впридачу – много лет назад: надо было вложить куда-то деньги. Увы, винодельня оказалась абсолютно нерентабельной. За все эти годы мы не получили с нее ни цента. Время от времени Зев с улыбкой говорил, что, наверное, на этой земле растет самый кислый виноград в Калифорнии. Но, будучи по природе человеком серьезным; он терпеть не мог халтуру и любительщину – так что виноделием он занялся «по науке». Для начала накупил всевозможных справочников и энциклопедий, начал ездить по окрестным винодельням, когда этого ему показалось недостаточно, предпринял еще одну поездку во Францию – перенять опыт лучших виноделов Бургундии, Божоле, Прованса.

Зев подолгу разговаривал с виноделами, проводил целые дни в подвалах и на виноградниках, постоянно делал в блокноте какие-то записи – я смотрела на него и с трудом могла поверить своим глазам: всего несколько месяцев назад этот человек был одним из королей кинобизнеса, не имевшим ни малейшего представления о виноделии. И все же я радовалась, что мой муж не предался унынию, но нашел себе новое дело.

Вместе с тем, утрата кресла председателя правления киностудии сильно отразилась на нашем материальном положении – вскоре мы решили продать роскошный особняк на Лексингтон-Роуд и построить дом среди наших виноградников. Пока шло строительство, мы жили на небольшом ранчо, и каждое утро Зев поднимался ни свет ни заря и в сопровождении управляющего отправлялся наблюдать за посадкой новых сортов отборного французского винограда. Он разработал план деятельности на десять лет и был уверен, что по прошествии этого срока о винах из поместья «С. 3.» заговорят во всем мире…

По вечерам он любил катать меня на машине вдоль виноградников, мог подолгу рассказывать о каждом сорте. Надо сказать, что климат Северной Калифорнии отличается от климата южной: по вечерам в долинах дует холодный пронизывающий северо-западный ветер – вроде французского мистраля. Увы, Зев не обращал на это никакого внимания: одевался так, словно мы по-прежнему жили в Голливуде, не признавая ни пиджака, ни свитера.

Однажды вечером во время прогулки я заметила, что Зев дрожит от холода. Стоял октябрь, было довольно сыро. Я предложила поскорее вернуться домой, но Зеву не терпелось показать мне еще один участок, а потом – еще. На следующий день он слег с высокой температурой и кашлем. Я вызвала врача, он осмотрел больного и сказал, что у мистера Эбрамса острый бронхит. Через несколько дней бронхит перешел в воспаление легких.

Зева положили в больницу и стали колоть новым чудодейственным средством – пенициллином, но состояние его по-прежнему оставалось тяжелым. Я сидела возле Зева, держа его за руку, и понимала, что жить ему осталось совсем недолго. Мы были знакомы тридцать четыре года, двадцать три из которых прожили вместе – несмотря на все невзгоды этого времени, я могла со всей уверенностью сказать, что эти годы были самыми счастливыми в моей жизни.

Для того, чтобы облегчить дыхание, Зеву вставили в горло какие-то трубки. Лучше ему от этого не стало, зато он потерял возможность говорить. По его глазам я поняла, что он хочет мне сказать, и, посмотрев на его изможденное лицо, проговорила:

– Я тоже люблю тебя, Зев… Мы никогда не разлюбим друг друга.

Я отвезла его тело в Голливуд и там предала земле. Именно в этом городе Зев добился своих успехов. Он никогда не говорил, где хотел быть похоронен, но я подумала, что мое решение нисколько не огорчило его…

Кончине С. 3. Эбрамса была посвящена довольно большая статья в «Верайети» – автор подробно перечислял все его достижения и в самом конце кратко обмолвился о том, что мистер Эбрамс ушел с поста председателя правления компании «по состоянию здоровья» – о роли Джеки Джерома в этой истории журналист предпочел умолчать – и слава Богу! Что касается международной прессы, то она ограничилась лишь кратким сообщением– Зев, как я уже говорила, избегал громкой славы, и его имя мало что говорило за пределами Голливуда.

Я была уверена, что на похороны придут лишь самые близкие люди, но собралась целая толпа – Зева ценили и уважали, у него было гораздо больше друзей, чем мы предполагали. Тогда я впервые подумала, что, если бы он не поддался на шантаж Джеки, победа была бы за ним. Но Джеки Джером был опытным бойцом – он умел оказывать на противника психологическое давление.

Оставшись богатой вдовой, я продала виноградники и купила маленькое ранчо в окрестностях Энсино, что в долине Сан-Фернандо. Я гуляла с борзыми, играла в бридж, занималась благотворительностью. Но, конечно, главной моей заботой оставалась Азали.

Она по-прежнему снималась, хотя злые языки поговаривали, что без С. 3. она ни на что не способна. Ходили слухи, что она много пьет, но могу поклясться, что никогда Азали не имела пристрастия к алкоголю. Просто очередной раз исчезла Эйва Адэр, и появилась Азали О'Брайен. Раздвоение личности Азали доставляло кучу хлопот продюсерам и режиссерам – часто случалось так, что на следующий день после удачных съемок она не могла вспомнить, что от нее требуется. Но она оставалась красавицей, и по-прежнему вокруг нее увивалось много мужчин. Когда болезнь обострялась, мне приходилось отвозить ее в больницу.

И вот однажды, во время очередного обострения, я приехала навестить ее в клинику Вэлли-Лома. Шел 1959 год. К тому времени она уже несколько лет сидела без работы. Все расходы на лечение взяла на себя я – не хватало еще, чтобы Азали думала о финансовых проблемах. За последний год она почти не выходила из больницы, а в те короткие периоды, когда ей удавалось вырваться на волю, предавалась безудержным оргиям и распутству.

Азали сидела в плетеном кресле на террасе больницы, я подошла к ней. Я принесла ей букет роз – Азали улыбнулась и сказала:

– Привет, матушка. А знаешь – я беременна. Боже мой, подумала я, бедняжка совсем лишилась рассудка: вообразила себя беременной! Это в сорок четыре-то года?! После того, как лучшие гинекологи страны приговорили ее к бесплодию…

– Наверное, ты ошибаешься, Азали, – попыталась возразить я. – Ты ведь знаешь, что это невозможно.

Азали загадочно улыбнулась.

– Доктора ошибались, – проговорила она. – Сегодня диагноз подтвердился. Наконец-то ты станешь бабушкой, Мисси!

Отказываясь верить ее словам, я побежала к главному врачу. Он сказал, что Азали действительно беременна, и посоветовал как можно более внимательно следить за ней до самых родов. В тот же день я забрала ее домой – давно уже я не видела бедняжку такой счастливой. Она ела все, что говорили врачи, быстро набирала вес, принимала витамины, подолгу гуляла, делала необходимые физические упражнения. Ради будущего ребенка она была готова на все.

Мне так и не удалось выяснить, кто же отец ребенка: то ли Азали сама не знала, то ли не хотела говорить мне. В ответ на все мои вопросы она лишь пожимала плечами и говорила, что это не имеет никакого значения: отцом мог оказаться любой из шести симпатичных молодых людей, с которыми она побывала в постели за последние несколько месяцев.

– Во всяком случае, он намного моложе меня, – задумчиво проговорила Азали. – Может быть, именно поэтому я наконец забеременела?

Конечно, молодость партнера была здесь совершенно ни при чем – просто произошло чудо: выпал один шанс из миллиарда.

Роды прошли без осложнений – я помню, с какой радостью Азали впервые показала мне младенца.

– Ты только посмотри, матушка, – гордо произнесла она, – такая же красавица, как Аннушка.

Конечно, новорожденная не была красавицей: сморщенное красное личико, курносый нос, почти лысый череп. Но для Азали она была воплощением красоты. Она назвала девочку Анна Адэр – в честь княгини Аннушки и в память о своей работе в кино.

С рождением Анны состояние здоровья Азали заметно улучшилось. Уже через полгода она стала подыскивать себе работу, а я сидела на ранчо, занимаясь воспитанием ребенка. Как мне хотелось, чтобы Зев и Миша могли увидеть маленькую Анну.

Время от времени Азали удавалось найти работу, она по-прежнему вела беспорядочную жизнь, иногда ложилась на несколько недель в санаторий. Когда Анне было шесть лет, болезнь снова обострилась – Азали легла в клинику и уже никогда не выходила оттуда. Рассудок ее окончательно помутился – это был уже не человек, а самый настоящий зомби: она никого не узнавала, не отвечала на вопросы… Поначалу я брала Анну с собой в больницу, но потом мне стало ясно, что эти свидания доставляют девочке одну лишь боль. Именно в то время я встретилась в Париже с Тариком Казаном – жизнь Анны после этой встречи изменилась. Наконец-то у нее появилась настоящая семья.

Примерно тогда же я узнала, что многочисленные любовники Азали промотали все ее состояние. Мои деньги тоже были на исходе – я ведь оплачивала лечение Азали. Врачи посоветовали перевести ее в бесплатное государственное учреждение: все равно она ничего не заметит, говорили они. Но я не могла так обойтись с моей дорогой воспитанницей.

Жизнь Азали прервалась трагически: она погибла во время пожара в клинике в 1972 году. Конечно, и я тяжело переживала ее кончину, но разум подсказывал, что для Азали смерть – лишь прекращение страданий.

К тому же, и маленькой Анне было очень тяжело жить с сознанием, что ее родная мать – сумасшедшая. Эйва Адэр ушла из жизни в возрасте пятидесяти семи лет, но в памяти любителей кино она навсегда осталась юной, жизнерадостной и прекрасной. Многие газеты и журналы поместили большие некрологи, в которых говорилось, что талант Эйвы войдет в историю мирового кинематографа, что ее фильмы будут помнить в веках. Я осталась единственным родным человеком для двенадцатилетней Анны.

Как я уже говорила, денег у меня было в обрез. Чтобы поднять Анну на ноги, мне приходилось экономить на всем. Мне так хотелось, чтобы моя приемная внучка получила хорошее образование, нашла себе работу по вкусу. Я молила Бога об одном: чтобы Он не забрал меня из жизни раньше, чем Анна повзрослеет и станет самостоятельной. – Мисси рассмеялась. – Мне тогда и в голову не приходило, что моя затянувшаяся старость может таить в себе опасность для девочки. Видите сами, Кэл, умри я несколькими годами раньше – ничего бы этого не произошло. Анна продавала сокровища Ивановых с одной-единственной целью: обеспечить мне спокойную старость. Заботясь обо мне, она хотела отблагодарить меня за то, что я сделала для ее матери.

На часах было семь утра. Ярко светило солнце над «Тихими полянами» – на пороге снова показалась сестра Милгрим.

– Ну вот, – сердито пробурчала она, с укором глядя на Мисси и Кэла. – Так всю ночь и не спали! Представляете, что с вами теперь будет, мэм?

– Вы напрасно волнуетесь, Сара, – улыбнулась Мисси. – Есть вещи поважнее сна – например, исповедь. Я сделала все, что было в моих силах. Теперь настал черед Кэла.

Она выразительно посмотрела на Уоррендера, и он быстро произнес:

– У меня к вам два вопроса. Во-первых, известно ли вам, где она?

– Конечно, в Стамбуле – где же еще? Она поехала к Казанам.

Уоррендер кивнул.

– Тогда еще один вопрос: у нее есть при себе какие-нибудь бумаги?

– Вы имеете в виду договор об аренде раджастанских копей? Да, у Анны с собой все бумаги. Когда я перебралась в «Тихие поляны», она забрала все. – Мисси рассмеялась. – Видите ли, Кэл, хранить чемодан с драгоценностями под кроватью в доме престарелых—дело более чем рискованное. В один прекрасный день его попросту выбросят на помойку как хлам.

Мисси перевела дыхание и, внимательно посмотрев на Кэла, продолжила:

– Должна вам рассказать еще одну вещь: как только я увидела по телевизору этого молодого русского дипломата Валентина Соловского, я сразу же поняла, что это сын Алексея Иванова – двоюродный брат Анны.

Она достала из ящика туалетного столика снимок симпатичной белокурой девушки и протянула его Кэлу со словами:

– Пожалуйста, найдите Анну… Помогите мне!

Кэл изумленно уставился на фотографию той самой загадочной девушки, которая была так нужна сейчас всем мировым державам. Так вот она какая – наследница Ивановых! Перед ним лежала фотография Джини Риз!

 

ГЛАВА 44

Стамбул

Полуденное весеннее солнце высоко стояло в небе над древним городом; его лучи освещали тесные улочки старых кварталов, покрытые грязью и копотью дома, потускневшие от времени купола величественных храмов Топкапи, Айя-София, Синей мечети. Стройные минареты устремлялись ввысь, к синему небу, а в их тени шла оживленная торговля коврами, сувенирами, восточными сладостями. Центральные улицы были забиты транспортом, а в небольших уютных чайханах почтенные отцы семейств сидели в обществе старых друзей и чинно потягивали чай. Где-то внизу извивалась синяя лента Босфора, разделявшего бывшую столицу Византийской, а потом и Османской империи на две части – европейскую и азиатскую. У причалов стояли рыбацкие фелюги и прогулочные катера, огромные танкеры и комфортабельные пассажирские лайнеры. По обоим берегам пролива, в зелени холмов, виднелись крыши новых фешенебельных вилл и летних загородных дворцов прошлого столетия.

Борису Соловскому не было дела до синевы стамбульского неба и до красот древних христианских храмов. Не обращал он внимания ни на улыбчивых приветливых прохожих, ни на очаровательных черноглазых дам в шикарных французских костюмах, проносившихся мимо него в своих лимузинах. Краем глаза генерал скользнул по турецким солдатам, замершим в карауле возле дворца Долмабахче, и пошел дальше.

Борис прибыл в Турцию днем раньше: в составе официальной советской делегации он прилетел в Анкару, а уже там, убедившись, что за ним никто не следит, сел в частный самолет и добрался до Стамбула. Джини Риз утерла нос его агентам в Вашингтоне: пока они засовывали кляпы во рты ее охранников, она уже садилась в самолет, отправлявшийся в Лондон. По прибытии в аэропорт Хитроу она пересела на английский лайнер, улетавший в Стамбул. Но на этот раз агенты КГБ не дали маху: как только Джини вышла на улицу из здания стамбульского аэропорта, ее окружила группа захвата. Прежде чем девушка успела что-либо понять, ее уже затолкали в машину с занавесками на окнах. Укол в руку– и Джини без чувств уронила голову на спинку сиденья. И вот теперь Джини Риз – она же Анна Иванова – находилась в условленном месте, ожидая прибытия Бориса Соловского.

Борис довольно ухмыльнулся. Он предвкушал радость победы – победы над ненавистными ему Алексеем и Валентином Ивановыми.

Валентин навел свой мощный бинокль на дом напротив: ничего подозрительного заметно не было. Дом как дом, никаких снайперов на крыше и в окнах. Внизу кипела жизнь. Ползли по улице рейсовые автобусы, извергая клубы дизельного дыма, натужно ревели двигатели старых «шевроле»; по тротуару ковылял старенький торговец чаем с серебряным кувшином за плечами и в национальных турецких чувяках с загнутыми носками. Уличный торговец предлагал прохожим соленые огурцы с перцем; на открытой террасе кафе сидели рыбаки. Они курили кальяны и отхлебывали из маленьких изящных чашек крепкий кофе, предаваясь воспоминаниям о былом.

В Стамбуле было все спокойно: квартал Эмирчан, в котором поселился Валентин, жил своей обычной жизнью – ничто не предвещало опасности. Валентин облегченно вздохнул: в его распоряжении оставалось еще несколько часов, потом КГБ выйдет на его след.

Прошлым вечером ему в Вашингтон позвонил отец и, забыв о предосторожностях, открытым текстом сообщил:

– Валентин, они схватили Джини Риз в стамбульском аэропорту. Ты много поработал в этом направлении, сынок. Думаю, Борис оценит по заслугам твой вклад в общее дело.

Когда Валентин увидел по телевизору выступление Джини, у него сердце екнуло. Он прекрасно понимал, что этим заявлением она подписывает себе смертный приговор. Едва закончилась передача, Валентин выскочил из дому и поехал к Джини, ругая на чем свет стоит уличные пробки, в одной из них ему пришлось проторчать целых десять минут. Ворвавшись в квартиру Джини, он понял, что опоздал: охранники лежали связанные, самой хозяйки нигде не было. Значит, КГБ опередил его. Валентин был уверен, что девушка жива – она обладала слишком ценной информацией, чтобы убивать ее на месте.

Соловский запросил информацию по авиарейсам и выяснил, что Джини вылетела в Лондон, а оттуда в Стамбул. Значит, она находилась где-то в городе на Босфоре, и ему было необходимо отыскать ее. Скорее всего, Борис захочет переправить ее в Россию и уже там приступить к допросам. Проще всего было вывезти девушку в трюме одного из многочисленных советских кораблей, пришвартованных в стамбульском порту. Валентин решил отправиться в порт и посмотреть, не происходит ли вокруг какого-нибудь судна под красным флагом необычная суета.

Но уже через час он был вынужден прекратить «прогулку» по порту и, поймав такси, возвратиться в отель – советские суда совершали обычные рейсы, нигде не было видно усиленной охраны или подозрительных «товарищей в штатском».

Когда такси проезжало мимо ресторана, Валентин глубоко вздохнул: только сейчас до него дошло, что он не ел уже целые сутки. Велев шоферу свернуть на дорогу, шедшую вдоль Босфора, Соловский стал высматривать более или менее приличную забегаловку. И тут его взгляд упал на огромный советский сухогруз «Леонид Брежнев». Возле трапа, спущенного на берег, прогуливались два спецназовца в полной амуниции.

Подав шоферу знак остановиться, Валентин вышел из машины и, стараясь не попадаться на глаза спецназовцам, подошел поближе к судну. У него не было никаких сомнений: эти ребята в бронежилетах с «Калашниковыми» наперевес охраняли важную пленницу – Джини Риз. Если Борис до сих пор не прибыл на борт сухогруза, то должен вот-вот появиться. Ему было нужно во что бы то ни стало вывезти девушку за пределы Турции. Он должен узнать у нее, кто такая загадочная «Леди», и он сделает все, что для этого потребуется.

Ферди Арнхальдт сидел за столиком возле большого мраморного фонтана во дворе отеля «Есиль-Эв» и, потягивая белое сухое вино «Каваклйдера», ждал своего агента. Человек запаздывал, и это выводило Ферди из себя. Каблуки его модных ботинок отбивали под столом мелкую чечетку; каждую минуту барон нервно посматривал на вход.

Казалось, барон вот-вот взорвется от негодования. Официант, стоявший в нескольких шагах от его столика на ступеньках лестницы, ведущей в отель, с тревогой посмотрел в его сторону: вдруг клиент не доволен обслуживанием? Как только Арнхальдт допил бокал, официант со всех ног бросился к его столику, чтобы налить вина барону. Но тот скривил недовольную гримасу и отмахнулся от официанта, как от назойливой мухи. Парнишка пожал плечами и ретировался к служебному выходу. Непонятные люди эти европейцы, думал официант. Сидит себе битый час над одним бокалом, пожирает глазами входную дверь, словно ожидая чудесного явления. Официант решил, что клиент просто-напросто назначил свидание какой-то красавице, а она заставляет его ждать.

Но когда десять минут спустя человек, которого ждал Арнхальдт, наконец-таки пришел, оказалось, что это вовсе не женщина, а приземистый, плотный турок с густыми усами и сигаретой в зубах. Турок небрежно поманил официанта и заказал стакан раки.

– Ну – и?.. – прошипел Арнхальдт, испепеляя турка взглядом.

Турок пожал плечами.

– Что поделаешь, в Стамбуле всегда были проблемы с транспортом. В этом городе просто невозможно не опаздывать.

Турок одним глотком выпил раки и попросил официанта принести еще один стаканчик.

– Услуги нашей фирмы обойдутся вам в целое состояние, господин, – проговорил он, вытирая рот тыльной стороной ладони. – Мне пришлось задействовать полтора десятка ребят: за аэропортом, виллой Казанов и их яли установлено круглосуточное наблюдение.

– Продолжайте в том же духе, – сухо бросил Арнхальдт. – И коль скоро оплата услуг ваших соглядатаев обойдется мне в целое состояние, будьте любезны работать как можно лучше – мне нужны результаты.

– Не волнуйтесь, господин, результаты обязательно будут. – Турок улыбнулся и закурил. Ему было приятно ощущать свою власть над этим европейским миллионером– «мистером Стилом», как он представился. Турок уже много лет занимался частным сыском и с первого же взгляда понял, что эту фамилию иностранец придумал сходу, но сейчас он получал деньги не за то, чтобы выяснять его личность. Пусть выдумывает себе какое хочет имя – лишь бы платил исправно.

Заметив, что мистер Стил снова начал отбивать каблуками чечетку, турок осушил второй стакан горячительного и произнес:

– Вчера в аэропорту Ататюрка мы насчитали двенадцать агентов КГБ – не слишком ли много для такой операции?

Арнхальдт в ярости стукнул кулаком по столу – пустой бокал упал и разбился вдребезги, молодой официант бросился подметать осколки.

– Для какой еще операции?! – воскликнул барон.

– Да так, сущие пустяки, – спокойно отвечал турок. – Им понадобилось отловить одну девчонку – очаровательную белокурую американку.

Арнхальдт нахмурился. Он приехал в Стамбул специально для того, чтобы выяснить, какое отношение к изумруду Ивановых могли иметь Казаны, и вдруг… Значит, КГБ работает быстрее.

– Слонялась по аэропорту и парочка агентов ЦРУ, – продолжал турок, выпуская изо рта клубы табачного дыма. – Но они опоздали: прежде чем они успели что-либо предпринять, русские затолкали девицу в машину и уехали. Американцы бросились за ними, мы – за американцами.

– Куда они ее повезли?

– К старому доку в Истинье, вернее, к развалинам этого дока. Там стоит на якоре русский сухогруз – «Леонид Брежнев». Здоровенная махина. Девица сейчас находится на борту судна – это ясно, как дважды два. До Казанов она так и не доехала, так что, по всей видимости, в ближайшие часы и они включатся в ее поиски.

– Так, значит, она на борту «Леонида Брежнева»? Турок кивнул.

– Судно набито русскими солдатами – они патрулируют палубы, охраняют трапы. Если вам захочется предпринять операцию по освобождению ее с борта корабля, мистер Стил, потребуется не меньше роты автоматчиков. – Турок криво улыбнулся. – По моим расчетам сегодня вечером, как только стемнеет, капитан снимется с якоря и возьмет курс на Черное море. А там до России – рукой подать. – Он вопросительно посмотрел на Арнхальдта, ожидая дальнейших распоряжений, но барон, нахмурившись, смотрел куда-то вдаль – его каблуки выстукивали тот же ритм.

Турок заказал третий стакан раки, давая мистеру Стилу время собраться с мыслями, но немец по-прежнему тупо смотрел вперед и молчал. Наконец усачу надоело ждать, и он снова заговорил:

– Я разузнал для вас еще кое-что, мистер Стил. Это очень важная информация. Осмелюсь заметить, что за нее вам придется платить дополнительно.

Арнхальдт посмотрел на турка с таким видом, что у видавшего виды сыщика пробежал по коже холодок. Немец засунул руку в карман. «Неужели полез за пушкой?!»– с ужасом подумал турок. Но Арнхальдт вытащил пухлую пачку дойчмарок и швырнул их на стол.

– Полагаю, что эта сумма удовлетворит ваши аппетиты, – процедил он сквозь зубы. – Но хочу предупредить: подарков я делать не привык. Вы получите деньги лишь в том случае, если ваша информация действительно представляет для меня интерес.

Турок со спокойным видом протянул руку к пачке валюты и засунул ее в карман. Потом он наклонился поближе к иностранцу и прошептал:

– Я изучил все связи Казанов, господин. В семье одна-единственная молодая девушка. Это дочь Ахмета Казана Лейла. Все ее двоюродные братья и сестры намного старше, они давно обзавелись семьями и живут в Турции. Но есть еще одна девчонка, которую старый Казан всегда называл своей дочкой – это некая американка, которая большую часть года проводила в Лос-Анджелесе, а летом приезжала погостить у них в Стамбуле. Ее имя Анна Адэр.

Это имя ничего не говорило барону, и он с нетерпением ждал, что же скажет турок дальше.

– Я связался с агентом в Лос-Анджелесе и поручил ему провести маленькое расследование. Час назад он позвонил мне. Анна Адэр – приемная внучка известного кинопродюсера двадцатых – сороковых годов С. 3. Эбрамса. Ее матерью была знаменитая актриса Эйва Адэр. Сама она работает журналисткой на телевидении в Вашингтоне. Я получил по факсу ее фотографию. А также фотографию Эйвы Адэр.

Турок вынул из кармана два снимка и положил их на стол перед Арнхальдтом.

– Анна сменила имя, – проговорил турок. – Теперь ее зовут…

– Джини Риз!

– Совершенно верно! – ухмыльнулся турок. – Что теперь от меня требуется, мистер Стил?

Арнхальдт задумался: наконец-то все встало на свои места. Он нашел загадочную «Леди». Но как вызволить ее из рук КГБ? Оставалось надеяться лишь на Казанов – это честные, верные люди. Как только они узнают, что Анна в беде, они поспешат ей на помощь.

– Не спускайте глаз с сухогруза, – приказным тоном произнес барон. – Усильте наблюдение за домом Казанов. Если они попытаются что-либо предпринять, немедленно сообщите мне! Слышите – немедленно, а не через час!

– Слушаюсь, сэр! – Турок встал со стула. – Но знайте, вам это дорого обойдется.

Арнхальдт окинул его ледяным взглядом.

– Если вы не справитесь с заданием, вам это тоже дорого обойдется!

Барон поднялся из-за столика и, не прощаясь, пошел к лестнице, ведущей в отель – турок с тревогой смотрел ему вслед. В этом немце было что-то непредсказуемое, он таил в себе какую-то опасность. Таким людям лучше не попадать под горячую руку.

Арнхальдт поднялся в свой номер и нашел по справочнику номер телефона Михаила Казана. Переписав его на клочок бумаги, вышел из отеля и направился к чайхане, расположенной неподалеку от Синей мечети.

Как всегда, тротуар перед чайханой был заполнен продавцами ковров, кожаных курток и сувениров. Черноглазые мальчишки навязывали иностранцам открытки с видами Стамбула. Заказав стакан чаю, Арнхальдт принялся внимательнее изучать шумную толпу. Наконец его взгляд остановился на парнишке лет восьми с огромным веером открыток в руке. В глазах мальчика барон прочитал беспокойство – очевидно, торговля в этот день не шла. Он подозвал мальчишку и купил несколько открыток по шестьсот лир за штуку. Ферди знал, что юный продавец согласился бы сбавить цену, но он не привык экономить на мелочах.

– Хотите кожаную куртку? – спросил мальчишка на ломаном английском. – Я знаю место, где все дешево.

Арнхальдт покачал головой.

– Ты говоришь по-английски?

– Конечно, – улыбнулся мальчик. – Все турецкие парни говорят по-английски, по-французски, по-итальянски. Чуть-чуть.

При виде десятитысячной купюры, которую достал Арнхальдт, робко отступил назад. Ему стало страшно.

– Мне надо позвонить по телефону, – произнес Арнхальдт, медленно и четко выговаривая слова. – Но я не умею говорить по-турецки. Поэтому я прошу позвонить тебя. Вот номер телефона. – Он показал мальчишке клочок бумаги с цифрами. Тот кивнул.

– Ты позовешь к телефону господина Михаила Казана, – продолжил Арнхальдт, – и передашь ему следующее: «Анна на «Леониде Брежневе» в Истинье». Повторишь эти слова дважды, а потом повесишь трубку. Понял?

– Конечно! – радостно закивал мальчишка, не отрываясь глядя на десятитысячную купюру: такую сумму ему было не заработать за полгода.

– Повтори! – приказал Арнхальдт.

– Я должен попросить к телефону господина Михаила Казана и сказать ему, что Анна на «Леониде Брежневе» в Истинье. – Его рука потянулась к банкноте.

Арнхальдт опередил его, накрыв яркую бумажку ладонью.

– Сначала ты позвонишь.

Первый телефон-автомат, который попался им на пути, не работал. Второй – тоже.

– Я знаю одно место! – воскликнул мальчишка и потянул Арнхальдта в боковую улочку.

Подойдя к дверям мясной лавочки, мальчик вытащил из кармана телефонный жетон и попросил у хозяина разрешения позвонить. Стоя на улице, Арнхальдт сквозь витрину смотрел, как мальчишка набирает номер Казана. Потом он сказал что-то по-турецки, быстро повторил те же слова и бросил трубку. Через секунду мальчишка уже стоял на пороге лавки с протянутой рукой. Ферди сунул ему десять тысяч и, развернувшись, поспешил обратно в отель.

– Спасибо, спасибо, сэр, – кричал вслед мальчишка. – Вы очень добры ко мне…

Но барону было не до этого. Он спешил возвратиться в свой номер, чтобы ждать.

Рефика Казан заметила, что рука мужа, сжимающая телефонную трубку, дрожит. Он положил трубку и подошел к окну их фешенебельной виллы, стоявшей на вершине одного из холмов над Босфором.

Рефика с тревогой посмотрела на мужа. Еще несколько минут назад он был полон энергии, желания действовать, но теперь, после этого звонка, вся сила, казалось, оставила его. Более того, за несколько мгновений он как бы постарел. Михаил Казан не любил говорить о своем возрасте, но годы постепенно брали свое. Рефика понимала, что они с мужем уже успели состариться – еще бы, ведь за плечами была долгая жизнь. За годы, прожитые вместе, Рефика ни разу не напоминала Михаилу о его физическом недостатке – впрочем, какой это недостаток? Опираясь на трость, Михаил отошел от окна и тяжело опустился на диван возле Рефики.

– Звонил какой-то мальчишка, – спокойным голосом произнес Михаил. – Он сказал, что Анна находится на борту «Леонида Брежнева» в Истинье. Очевидно, кто-то заплатил ему за то, что он передаст мне это сообщение.

Рефика забеспокоилась еще больше.

– Но кто? И зачем?

– Если бы я знал. Наверное, они схватили ее прямо в аэропорту. Почему, почему она не позвонила нам, не предупредила, что прилетает в Стамбул? Что же нам теперь делать? Как вызволить Анну с русского корабля?

– Один ты с этим не справишься, – проговорила Рефика. – Позвони в министерство иностранных дел, в полицию. Обязательно свяжись с американцами. Я уверена, что если сегодня нам не удастся вызволить ее, будет поздно – с наступлением темноты они отплывут в Россию.

Михаил с мольбой посмотрел на висевшие на стене фотографии родителей – Тарика и Хан-Су…

– Как бы ты поступил на моем месте, отец? – проговорил он. Вдруг через мгновение он громко расхохотался – Ты бы последовал совету своей жены Хан-Су! – Михаил улыбнулся Рефике: – Что ж, я, пожалуй, тоже послушаюсь тебя.

Михаил позвонил Ахмету, рассказал ему, в чем дело, и попросил немедленно приехать. Потом он позвонил еще в три места. Через полчаса на виллу приехали четыре человека: министр иностранных дел Малик Гульсен, шеф полиции Мехмет Келич, американский консул Джим Херберт и Ахмет Казан.

Рефика сидела в мягком кресле у окна, смотрела на Босфор и прислушивалась к разговору мужчин. Лицо ее было спокойно, но это была лишь маска – Рефика любила Анну, как родную дочь, и знала что, если с девушкой что-то случится, она не вынесет этого… Если бы только эта глупышка приехала в дом Казанов и сказала, что нужны деньги на содержание Мисси. Увы, Анна всегда отличалась упрямством и независимостью; она была страшно горда тем, что без посторонней помощи добилась успехов в работе.

Рефика посмотрела на Михаила и с радостью заметила, что он снова полон энергии и решительности. Это был уже не тот сломленный судьбой старик, который говорил с ней час назад – к Михаилу вернулась молодость. Михаил был готов пойти на что угодно, лишь бы помочь Анне.

Министр иностранных дел Гульсен с тревогой в голосе проговорил:

– Это верно, что русский сухогруз находится в территориальных водах Турции и, следовательно, подпадает под действие турецкого морского законодательства. Но для того, чтобы пойти на конфликт с русскими и провести на борту судна обыск, как этого требуете вы, Михаил, нам нужно иметь стопроцентную уверенность в том, что девушка действительно находится на борту «Леонида Брежнева». В противном случае мы рискуем спровоцировать крупный международный скандал, а скандалы Турции сейчас совершенно ни к чему.

– Я только что вернулся из Истинье, – проговорил Михаил с трудом сдерживая волнение. – Судно набито вооруженными людьми: солдаты с автоматами стоят у обоих трапов. На них военная форма, форма частей спецназа. Я уверен на все сто!

Американский консул Джим Херберт глубоко вздохнул.

– Девушка – гражданка США. Ее необходимо найти. Но, как уже сказал господин Гульсен, нам не нужен международный скандал. Если на борту «Леонида Брежнева» действительно размещены спецназовцы, это значит, что они охраняют кого-то или что-то – очень важное. Как бы то ни было, мне кажется, что Турция имеет право задать русским ряд вопросов. Мне необходимо позвонить в Вашингтон и проконсультироваться по этому вопросу.

Михаил ткнул пальцем в телефон.

– Звоните прямо сейчас, мистер Херберт, – у нас нет ни минуты лишнего времени.

– Анна прилетела в Стамбул из Лондона, – начал Ахмет. – Она прошла через паспортный контроль и поздоровалась со знакомым таможенником. Он видел, как она выходила из здания аэропорта – неожиданно ее обступила целая толпа мужчин. Таможеннику показалось, что они пристают к Анне, и он решил подойти поближе– разобраться, в чем дело. Когда он вышел на улицу, ее уже поблизости не было – таможенник решил, что она уехала на такси, и успокоился. То, что Анну захватили в аэропорту русские, не вызывает сомнений. Зачем она им понадобилась, вам известно. Было бы логично предположить, что они предпримут попытку вывезти ее в Россию. Что может быть проще, чем отправка такого ценного «пассажира» на борту сухогруза? Русские корабли каждый день ходят по Босфору в обоих направлениях – никто не обращает на них особого внимания. КГБ наверняка постарается под покровом ночи незаметно вывезти Анну на борту «Леонида Брежнева».

Джим Херберт положил трубку и передал собравшимся, что в Вашингтоне уже известно о похищении Анны Адэр. Как сообщили ему в Госдепартаменте, сотрудник этого ведомства Кэл Уоррендер должен прибыть в Стамбул сегодня вечером и лично заняться делом о похищении. Консул замялся. Он не имел права говорить о том, что на турецкой территории действуют агенты ЦРУ. Наконец он нашел нужные слова и закончил:

– В Вашингтоне согласны с вашей версией относительно нахождения мисс Риз на борту «Леонида Брежнева». Правительство США окажет поддержку любым действиям Турции, направленным на ее освобождение. Впрочем, настаивать мы не имеем права. Правительство Турецкой республики вольно поступать по собственному усмотрению.

– Коль скоро никому из нас не хочется устраивать международный скандал, – заметил шеф полиции Келич, – надо обратиться за помощью к моему ведомству.

Гульсен задумчиво кивнул головой.

– Может быть, попробуем дать русским шанс вообще обойтись без скандалов? Скажем, что у нас есть сведения, что один из моряков силой затащил девушку на корабль. Если они согласятся добровольно вернуть ее, мы замнем дело.

– А если они не согласятся? – спросил Михаил, нервно постукивая по полу тросточкой.

Гульсен пожал плечами.

– В таком случае нам придется настаивать на проведении обыска. – Он тяжело вздохнул. – И все-таки надо попытаться решить вопрос мирным путем – существуют же цивилизованные способы разрешения подобных конфликтов.

Михаил поднялся во весь рост и словно туча навис над Гульсеном.

– Предупреждаю вас, господин министр, – проговорил он, – если у вас ничего не выйдет, я лично займусь этим делом. Пока еще не поздно, надо разыскать Анну!

Четверо мужчин переглянулись: они прекрасно понимали, что имеет в виду Михаил – «пока еще не поздно» означало «пока они ее не убили».

Гульсен пристально посмотрел на шефа полиции и спокойно произнес:

– Разрешаю вам действовать согласно обстоятельствам.

Гости поднялись с кресел и направились к выходу – Михаил и Рефика долго смотрели им вслед. Когда кортеж машин скрылся за поворотом, Михаил обернулся к жене.

– Что скажешь? – спросил он.

– А что тут говорить? – ответила Рефика. – Ты сам все сказал: если у них ничего не получится, придется тебе взяться за освобождение нашей Анны.

Джини открыла глаза. По крайней мере, она думала, что открыла глаза, но вокруг стояла кромешная тьма. Она покрутила головой в надежде найти какой-нибудь источник света, но тщетно. Голова раскалывалась от боли. Глухо застонав, Джини попыталась понять, где она находится, как здесь оказалась и почему не может притронуться руками к гудящим вискам. Но мозг отказывался работать, и это был тревожный симптом.

Беспросветная тьма давила на глаза, было жарко и душно. Джини с ужасом вспомнила слышанные в детстве истории о замурованных заживо монахинях и о несчастных больных, впавших в летаргический сон и живыми опущенных в могилы.

Она снова застонала, но никто не пришел на помощь. Никто не услышал ее. Всхлипывая от страха, она постаралась сесть, но тут поняла, что руки ее связаны за спиной, а ноги – крепко перехвачены на уровне лодыжек толстыми веревками. Только сейчас до нее дошло, что случилось: ее связали!

Не в силах подняться и даже сесть, Джини повалилась на пол – ей хотелось света, свежего воздуха. На глазах девушки выступили слезы отчаяния. Собрав в кулак свою волю, она еще раз предприняла попытку вспомнить, что же с ней произошло. Сначала она вспомнила, как выходила из самолета британской авиакомпании в стамбульском аэропорту, потом все события последних часов постепенно выстроились в логический ряд.

Она решила выступить по телевидению с заявлением о том, что ей известно имя и местонахождение загадочной «Леди», по одной единственной причине: дело зашло слишком далеко – гибли люди, она начала бояться не только и не столько за себя, сколько за Мисси. К тому же, ей очень хотелось выполнить обещание, данное Кэлу, – обещание помочь своей стране.

Но для начала ей было необходимо увидеться с Казанами. Надо было предупредить друзей о возможной опасности, а заодно – посоветоваться с Михаилом, что делать с несколькими миллиардами долларов, хранящимися в швейцарских банках. С тех пор, как Джини узнала о существовании этих денег, она часто задумывалась о них. Она знала, на что пустить эти огромные суммы, а Михаил мог дать практический совет. Но самое главное, Джини была уверена, что Казаны защитят ее от любой опасности – рядом с этими мужественными и честными людьми она всегда чувствовала себя уверенно и спокойно. Увы, ее планам не суждено было сбыться– она лежала в темном и душном помещении, связанная по рукам и ногам. Она стала чьей-то пленницей.

Джини недоумевала, как врагам удалось выйти на ее след—ведь она так ловко пересела с одного самолета на другой в лондонском аэропорту! А еще раньше, в Вашингтоне, вместо того, чтобы поехать домой, не переодеваясь, прямо поехала с телестудии в аэропорт. Но противник оказался хитрее и сильнее. С трудом она вспомнила, как в стамбульском аэропорту ее окружила толпа каких-то странных мужчин в темных очках. Больше она ничего не могла восстановить – как ни старалась напрячь память.

Вдруг Джини заметила, что пол, на котором она лежит, плавно покачивается: она сразу же вспомнила детство, отдых на яхте Казанов, морские прогулки вдоль берегов Род-Айленда. Выходит, она не была заживо погребена– она находилась на борту корабля!

Джини напрягла слух, может, удастся расслышать знакомый рокот турбин? Но вокруг стояла гробовая тишина– даже волны не плескались о борт судна. Где же она находилась? В Стамбуле? Или в России?

Джини попыталась сориентироваться в пространстве: рукой она нащупала пол – он был деревянный. Превозмогая боль от впивавшихся в кожу веревок, стала перекатываться с бока на бок, пока не оказалась возле борта – он был холодным и чуть влажным.

Вдруг она услышала шаги – кто-то спускался по железному трапу к ней в трюм. Замирая от страха, Джини всматривалась в темноту.

Послышалось лязгание замка, и неожиданно в помещение ворвался свет столь яркий, что Джини зажмурилась.

– Итак, – произнес незнакомый грубый голос, – ты наконец проснулась, Анна Адэр? – человек говорил по-английски с сильным акцентом.

Анна Адэр… Вот уже много лет она жила под другим именем – ей не хотелось, чтобы печальная известность матери преследовала ее по пятам. Тогда ей было всего восемнадцать – она собиралась поступить в колледж и не хотела, чтобы однокашники и преподаватели указывали на нее пальцами как на дочь знаменитой своим беспутством актрисы. Кроме того, в глубине души она боялась, что болезнь матери может передаться по наследству ей. Когда Мисси ругала маленькую Анну, она часто называла ее сумасшедшей. Конечно, умом девочка понимала, что никаких оснований для беспокойства нет, но, изменяя имя и фамилию, она как бы ставила еще одну преграду на пути болезни. В первом же учебнике для колледжа, который она купила, Анне попалась на глаза фамилия «Риз» – Риз так Риз, решила она и взяла себе эту фамилию. Теперь она была совсем другим человеком– простой американской девчонкой Джини Риз. Ей и думать не хотелось о своих знаменитых предках с их несметными богатствами и неизлечимыми болезнями. Никто из однокурсниц не знал, что она дочь Эйвы Адэр, а Анной она оставалась лишь для Мисси и семейства Казанов…

Обладатель грубого голоса помог ей сесть на стул и поднес к губам девушки стакан с какой-то жидкостью.

– Пей, – приказал он.

Джини с ужасом покосилась на стакан.

– Это всего лишь вода, – проговорил незнакомец. – Давай, пей поскорее и начнем беседу.

Он приподнял дно стакана, и холодная влага потекла по ее лицу. Почувствовав внезапный приступ жажды, Джини сделала несколько жадных глотков, но буквально через секунду незнакомец отнял стакан и скомандовал:

– А ну-ка, сядь! Наконец-то я вижу внучку князя Михаила Иванова. – С минуту он молча разглядывал лицо девушки, а потом громко расхохотался: – Да, тебе далеко до матери и бабки. Но я слышал, ты умная, сообразительная девушка, наверное, ум заменяет тебе красоту?

Незнакомец стал ходить кругами вокруг Джини, громко стуча каблуками по дощатому полу. Девушка напрягла зрение, стараясь привыкнуть к яркому свету.

– Кто вы? – прошептала она хриплым голосом. – Почему я нахожусь здесь?

– А ты сама не понимаешь?! – Незнакомец присел на край столика, стоявшего прямо напротив ее стула, и Джини рассмотрела его: лысый череп, руки, сложенные на груди. Потом словно кто-то навел на резкость невидимый объектив, и девушка увидела маленькие злые глаза, густые нависшие брови, выступающую вперед челюсть и маленький жестокий рот.

– Неужели тебе не ясно, кто я такой? – проговорил лысый человек. – Может, ты еще скажешь, что не догадываешься, чьи интересы я представляю?

Джини кивнула.

– России. Человек рассмеялся.

– Я маршал Борис Соловский, председатель КГБ!

– Соловский? – переспросила Джини.

– Что, знакомую фамилию услышала? Да, я дядя того красавца-дипломата, с которым ты, насколько мне известно, уже успела близко познакомиться.

Борис наклонился к самому лицу Джини. Девушка почувствовала тяжелый запах из его рта, разглядела бисеринки пота на лбу и нездоровый блеск в глазах. Соловский грубо схватил ее за правую грудь, Джини закричала, но он лишь крепче сжал руку.

– Ну вот, – протянул он. – Можно начинать.

Оставив свой черный «Форд-Скорпио» на стоянке в парке Йильдиз, Валентин вышел на берег Босфора. По склонам холмов в траве ярко горели весенние тюльпаны. Оранжевый шар солнца медленно клонился к западу. Валентин смотрел на закат и думал о Джини.

Через несколько минут солнце скрылось за горизонтом– Валентин развернулся и пошел к машине. От парка Йильдиз до Истинье было всего несколько минут езды, но, когда Соловский подъехал к старому доку, уже совсем стемнело. Валентин остановился возле большого портального крана. Привычным жестом похлопал себя по кобуре, спрятанной под мышкой, – «люгер» был на месте. Затем достал из кейса «Микро-Узи» и стал внимательно изучать его. Со сложенным прикладом автомат имел в длину всего двадцать пять сантиметров и мог спокойно уместиться в кармане пиджака; вместе с тем, эта машина могла производить 1250 выстрелов в минуту «Карманная смерть», – подумал Валентин.

Оставив машину незапертой, Валентин направился к стоявшему ярдах в ста пятидесяти «Леониду Брежневу».

С судна спускались на берег два трапа: один из них, в центральной части корабля, вел в трюмы, а другой, на корме, – в кубрик. Возле каждого трапа стояло по два автоматчика. Валентин подошел к корме – солдаты сделали шаг вперед, направляя стволы «Калашниковых» прямо на него.

Соловский поднял правую руку и произнес по-русски:

– Я майор спецназа Валентин Соловский. Мне надо срочно поговорить с капитаном.

Солдаты опустили автоматы и отдали ему честь, но по их нерешительным лицам Валентин понял, что они получили приказ никого не пускать на борт «Леонида Брежнева». Тогда Валентин сказал, что на корабле находится его дядя, генерал-майор КГБ Борис Соловский. Конечно, он не был уверен, что Борис уже прибыл в Стамбул, но другого способа попасть на корабль у него не было.

Услышав имя председателя КГБ, один из спецназовцев подошел к Валентину и попросил предъявить удостоверение. Внимательно изучив красную книжечку, он вытянулся по струнке и еще раз отдал честь. Валентин окинул солдата презрительным взглядом: кажется, ему повезло – удостоверение офицера спецназа и командирский тон произвели на охранников должное впечатление.

– Я провожу вас к капитану корабля, товарищ майор, – подобострастным голосом произнес солдат.

– Оставайтесь на посту! – бросил Валентин. – Я сам найду дорогу.

Стараясь ничем не выдать волнение, Валентин поднялся на палубу. Лишь бы солдаты не передумали и не бросились за ним вдогонку. Подходя к надстройкам на корме, Валентин подумал, что будь он командиром этих солдат, то обязательно отдал бы их под трибунал: невыполнение приказа – слишком суровый проступок, особенно для спецназовца.

Капитан сидел один в своей каюте; он доедал ужин, запивая его турецким пивом. Это был коренастый человек средних лет, не отягченный излишним интеллектом. Действительно, для выполнения такой работы – регулярных рейсов между Одессой и Триполи – совсем не обязательно быть семи пядей во лбу. Правда, на этот раз «Леонид Брежнев» выполнял не совсем обычный рейс, но всю ответственность за происходящее взял на себя большой человек из Москвы – генерал КГБ Борис Соловский.

При виде Валентина капитан поставил на стол недопитую бутылку и с изумлением уставился на молодого человека.

– Кто ты такой?! Что тебе нужно?! – закричал капитан.

– Встать! – скомандовал Валентин. – Я майор спецназа Валентин Соловский.

Капитан послушно вскочил на ноги и вытирая рукавом губы, пробормотал:

– Извините, товарищ майор. Я никого не ждал в этот час. Охрана получила приказ никого не пускать на борт судна.

– Ко мне этот приказ не относится, – отчеканил Валентин. – Неужели вам неясно, зачем я сюда прибыл? Мне нужно увидеться с моим дядей, генерал-майором Борисом Соловским.

Капитан с понимающим видом закивал головой.

– Конечно, конечно, товарищ майор, – пробормотал он. – Я провожу вас к товарищу генералу.

– Благодарю вас, капитан, но я не нуждаюсь в эскорте, – проговорил Валентин, краем глаза глядя на дымящуюся тушёнку с макаронами. – Можете спокойно ужинать. Скажите, как мне найти генерала.

Проходя мимо кубриков, Валентин обратил внимание на то, что все двери задраены – в коридоре не было ни одного матроса. Очевидно, Борис распорядился не выпускать команду из спальных помещений специально для того, чтобы они не узнали, что на борту судна находится председатель КГБ. Не заметил Валентин и «товарищей в штатском» – очевидно, Борис решил свести число охранников до минимума: чем меньше людей знает о готовящейся операции, тем больше шансов сохранить секретность.

По узкой винтовой лестнице Валентин спустился в трюм. При свете электрической лампочки он увидел, что трюмы пусты, налево от лестницы находилась обитая железом дверь. Валентин осмотрелся – охраны поблизости не было; из-за двери доносился голос Бориса.

Резким движением Валентин толкнул дверь – она оказалась незаперта. Ворвавшись в маленькое тесное помещение, Валентин нос к носу столкнулся с дядей. За его спиной сидела на стуле связанная по рукам и ногам Джини Риз.

– Валентин! – с удивлением воскликнул Борис. – Не стану спрашивать, как ты сюда попал. Побеседуем посемейному. Скажу честно, я давно уже тебя ждал. Вот и встретились, милый племянничек.

Валентин закрыл за собой дверь и прошел в глубь помещения. Джини с надеждой смотрела на него, но он, казалось, не обращает на девушку никакого внимания.

Прислонившись к стене, Валентин сложил руки на груди и сказал:

– Насколько я понимаю, ты опередил меня, дядя Боря.

– А ты что думал?! – с ухмылкой ответил Борис. – Пытался обмануть КГБ? Перехитрить меня? По-моему, ты стал забываться, Валя. Помни, с кем ты имеешь дело. Как видишь, я могу больше, чем ты предполагал. Я могу все, и я знаю все.

Борис сделал шаг навстречу Валентину. При виде его маленьких поросячьих глазок, не выражавших ничего, кроме ненависти, молодому человеку стало немного не по себе: на секунду он представил себя несчастным арестованным, вызванным на допрос к всесильному и беспощадному шефу КГБ.

Собрав волю в кулак, Валентин решительно прошел мимо Бориса и приблизился к стулу, на котором сидела Джини. На девушке были джинсы и черная футболка. Она была бледна, как полотно, и лишь на щеке краснел след от пощечины. Девушка молча смотрела на Валентина.

– Боишься, что она сбежит? – проговорил Валентин, поворачиваясь к Борису. – Ты всегда так обращаешься с дамами, дядя Боря?

– Не зли меня, Валя, – процедил генерал. – Девушка связана потому, что она моя пленница.

– Боюсь, что скоро тебе придется ее освободить. – Валентин со спокойным видом опустился на свободный стул и положил ноги на стол. – Я позвонил кое-куда. Естественно, не представившись… Так что в скором времени в Истинье прибудет турецкая полиция, и не только она. Потом здесь появятся представители американского консульства, турецкого правительства, ФБР, Интерпол, ЦРУ.

Валентин с издевкой посмотрел на дядю.

– Твоя выходка вызовет громкий международный скандал, дядя Боря Могу себе представить, что скажут турки и американцы, когда узнают, что на борту советского сухогруза, стоящего на якоре в территориальных водах Турции, находится председатель КГБ собственной персоной! Притом, не один, а с похищенной американкой, которую он связал по рукам и ногам и, судя по всему, пытает. Представляешь себе, что напишут в газетах! «Шеф русского КГБ генерал-майор Борис Соловский пойман с поличным во время похищения гражданки США». Интересно, что скажет по этому поводу Генсек? Думаешь, он представит тебя к очередному званию за тот позор, который навлечешь на всю страну? Борис с ненавистью посмотрел на племянника.

– Лжешь, щенок, – прошептал он. – О том, что девчонка находится на борту судна, не знает никто.

– Ошибаешься, дядя. Думаешь, в ЦРУ работают полные идиоты? Это же элементарно – догадаться, что простейший способ вывезти человека из Турции в Россию—спрятать его на корабле. Мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее. Итак? Что же ты собираешься теперь предпринять?

Джини перевела взгляд с Валентина на Бориса, стоявшего возле двери. Свет лампочки без абажура отражался на его лысом блестящем черепе.

– Я отдам приказ немедленно сниматься с якоря, – произнес он, сжимая кулаки.

Валентин покачал головой.

– Поздно, дядя Боря. Выйди на палубу. Корабль окружен катерами береговой охраны.

– Думаешь, я поверю этим бредням? – рассмеялся Борис.

– Думаю, поверишь. Понимаю, что тебе это не очень приятно, однако это правда. Но могу предложить тебе план спасения: сейчас мы сойдем с корабля, я посажу тебя в частный самолет и через час ты будешь в Анкаре – честь КГБ будет спасена.

– Ты что же, полагаешь, я так спокойно отдам тебе девчонку? – рассмеялся Борис. – Не надо принимать меня за круглого дурака.

Борис заложил руки за спину и начал ходить взад-вперед по комнате.

– Ты идеалист, Валентин, и это твоя беда. Идеалисты всегда хотят совместить приятное с полезным – урвать кусочек послаще и при этом не испачкать рук. И все-таки ты не настолько идеалист, чтобы думать прежде всего о благе Родины – плевать тебе на Советскую Россию, племянничек. Хочешь спасти шкуру—свою и милого папочки!

– А ты чего хочешь, дядя Боря?

– Я? – Борис подошел к стулу, на котором сидела Джини, и, раскачиваясь на каблуках, медленно произнес – Я хочу осуществить свою давнюю мечту: уничтожить вас обоих.

Он скрестил руки на груди и начал громко хохотать: это был не обычный смех, а истерический припадок. Генерал уже не контролировал себя, он все хохотал и хохотал– на глазах его выступили слезы, он покраснел, как рак, закашлялся и стал задыхаться.

Не моргнув глазом, Валентин достал из кобуры пистолет и навинтил на ствол глушитель. Джини с ужасом смотрела на него, но он лишь покачал головой и прижал палец к губам.

Борис услышал знакомый щелчок предохранителя: приступ смеха мгновенно прекратился—с презрительным видом он покосился на «люгер».

– Думаешь выбраться отсюда таким способом, щенок? – проговорил он, глядя в упор на Валентина. – Похоже, ты забыл, что находишься на борту советского корабля. Если ты убьешь меня, тебе отсюда никогда не выбраться. Девчонке – тоже. – Вдруг Борис схватил Джини за веревку, стягивающую ее руки, и, подняв девушку на ноги, прикрылся ее телом. – Сначала тебе придется убить ее!

Валентин безразлично пожал плечами и прицелился.

– Что ж, дядя, может, и впрямь стоит пристрелить вас обоих?

Джини покачнулась и стала медленно оседать, но Борис крепко держал в руках веревки: он знал, что племянник все-таки не осмелится убить девушку. В глазах той стоял ужас. Минуту назад она была уверена, что Валентин пришел, чтобы спасти ее из рук этого садиста, а сейчас он целился прямо в нее. У нее закружилась голова.

– Предлагаю компромиссное решение, – проговорил Валентин. – Сейчас мы сойдем с корабля все вместе. Девушка пойдет с нами. Могу гарантировать тебе жизнь: я лично отвезу тебя в аэропорт и отправлю в Анкару. Самолет уже на взлетной дорожке. Мы избежим международного скандала и постараемся забыть этот инцидент. Если, конечно… – Валентин потряс пистолетом.

Выругавшись, Борис бросил Джини обратно на стул. На лбу его выступил холодный пот – маленькие глазки бегали по тесному помещению.

– В твоем распоряжении пять секунд, – отчеканил Валентин. – Раз… Два… Три…

– Ладно, я согласен… – В голосе Бориса послышался испуг. Он протянул вперед раскрытую ладонь, как бы останавливая неумолимый счет секунд. – Я сделаю все, как ты скажешь. Но где гарантии, что ты меня не обманешь?

Валентин пожал плечами.

– Тебе остается лишь одно: поверить мне на слово. А пока что развяжи девушку.

Заметив, что Борис полез в карман, Валентин в два прыжка подскочил к нему и приставил дуло пистолета к ребрам.

– Мне нужен нож, чтобы разрезать веревки, – испуганно закричал Борис.

В свете лампочки блеснула сталь лезвия. Валентин поднес «люгер» к виску Бориса и тихо проговорил:

– Веревки можешь разрезать, дядя Боря.

Генерал освободил руки и ноги Джини. Облегченно вздохнув, она с трудом поднялась со стула и стала растирать затекшие конечности.

– А теперь отдай мне нож и подними руки! – скомандовал Валентин.

Борис послушно выполнил приказ. Валентин тщательно обыскал его, вынув при этом из кармана дяди тяжелый «кольт»– любимое оружие шефа КГБ.

– Как твои ноги, Джини? – спросил Валентин. – Двигаются? К сожалению, я не смогу нести тебя на руках, так что это не праздный вопрос.

Джини кивнула и потуже завязала шнурки кроссовок. Ноги до сих пор гудели, но она надеялась, что сможет идти и даже бежать. Валентин по-прежнему держал пистолет возле виска Бориса, который краем глаза косился на холодный черный ствол, – в глазах шефа КГБ стоял ужас.

– Пойдешь впереди, мы с девушкой – за тобой, – распорядился Валентин. – Скажешь караульным, что мы уезжаем. Мы втроем спустимся по трапу на берег и повернем налево; там, метрах в ста пятидесяти, стоит портальный кран. Туда мы и пойдем. Смотри, дядя, ничего не перепутай – я буду все время идти за тобой, в каких-нибудь двух футах… С такого расстояния я никак не промахнусь.

Борис крепко стиснул зубы, но промолчал. Когда они проходили по трюму, Борис все время смотрел по сторонам, надеясь, что на пути им встретится кто-нибудь из матросов: вдруг он заподозрит неладное и поднимет тревогу… Вокруг не было ни души, и генерал вспомнил, что сам отдал приказание не выпускать команду из кубрика До самого отплытия.

Когда они поднимались по винтовой лестнице, на одном из поворотов Борис и Валентин встретились глазами. При виде больших серых глаз племянника шеф КГБ с трудом сдержался, чтобы не плюнуть ему в лицо: как же был похож этот парень на своего отца. И тут Борис вдруг осознал: оба внука князя Михаила здесь, рядом с ним. Он просто не имел права отпустить их. Но как? Валентин, судя по всему, не настроен шутить. Ничего, подумал генерал, надо будет потянуть время – может, удастся подать знак охране, чтобы не заметил Валентин.

При виде Бориса, направлявшегося в сопровождении Валентина и Джини к трапу, караульные вытянулись по стойке смирно. Борис скомандовал, и они, отдав честь, освободили путь. Валентин шел в шаге сзади от Бориса, и генерал чувствовал, что холодное дуло «люгера» по-прежнему крепко прижато к его ребрам. Джини с трудом преодолевала крутые ступени трапа – каждый шаг доставлял ей боль.

Не проронив ни единого слова, они дошли до машины. Валентин с силой втолкнул дядю на заднее сиденье и, отдавая Джини пистолет, сказал:

– Сядешь рядом с ним. Если он посмеет шевельнуться– нажимай на спуск. С такого расстояния даже ты не промахнешься.

При виде дрожащей руки Джини Борис улыбнулся – он понял, что у него появился шанс.

– А я и не знал, что вы успели подружиться, – проговорил Борис ласковым голосом. – Вот ведь какая интересная получается штука.

Валентин завел мотор.

– Интересная получается штука, Валя, – повторил Борис. – Ты столько времени провел в Вашингтоне и не знал, что ответ на все вопросы находится совсем рядом.

Увидев в зеркале глаза Валентина, генерал вдруг сообразил, что тот не понимает, о чем идет речь.

– Так, значит, ты ничего не знал, – прошептал он. – Ты до сих пор ничего не знаешь, ничего не понимаешь.

Ствол «люгера» уткнулся ему в ребра.

– Заткнись, ублюдок, – крикнула Джини, – или я тебя пристрелю, как последнюю сволочь.

– С тобой все в порядке? – спросил Валентин. Джини повернулась к нему, и в эту самую секунду Борис резко ударил ее по руке. Раздался глухой хлопок, но пуля прошла сквозь днище машины, не причинив шефу КГБ никакого вреда. Еще через мгновение пистолет был в руках Бориса. Злобно ухмыляясь, он навел оружие на затылок Валентина, следя краем глаза за Джини, в ужасе забившейся в угол. Теперь он снова контролировал ситуацию.

– Выходи из машины! – скомандовал Борис, поворачиваясь к Джини. – Медленно пойдешь по направлению к кораблю. Попробуешь бежать – пристрелю на месте.

Девушка по-прежнему сидела без движения. Она прекрасно понимала, что Борису ничего не стоит выполнить угрозу: за какую-то секунду он мог перевести пистолет с затылка Валентина на нее. И все же… У нее была эта секунда.

– Быстро! – крикнул Борис—Я что сказал?! Пошевеливайся!

Джини повернулась к двери и стала делать вид, что открывает ручку… Но через какую-то долю секунды она неожиданно набросилась на Бориса и ударил его по руке – пистолет упал на пол. Изрытая площадную брань, генерал нагнулся за оружием – его пальцы уже сжимали рукоятку, но в этот момент Джини изо всех сил наступила на его руку.

Выскочив из машины, Валентин распахнул заднюю дверь и, схватив Бориса за воротник, стал тянуть его наружу. Прижав голову генерала к заднему крылу, он со всего размаху ударил его ребром ладони по сонной артерии. Боль и злоба вспыхнули в диких глазах Бориса, и через мгновение он бездыханный упал на землю.

Джини с трудом вышла из машины и, обойдя ее сзади, остановилась над генералом.

– Ты его убил? – с ужасом спросила она. Валентин кивнул.

– У меня не было другого выхода: он или я. Впрочем, это старая история.

Джини почувствовала, что упадет в обморок. Обеими руками она схватилась за плечи Валентина.

– Мне плохо, – прошептала она.

– Ничего страшного, – проговорил Валентин. – Это просто шок. Сядь в машину, а я разберусь с этим мерзавцем.

Она молча уселась на переднее сиденье и стала наблюдать за Валентином. Взвалив труп на плечи, он исчез в темноте. Через несколько секунд она услышала легкий всплеск воды.

Валентин быстро вернулся к машине – двигатель по-прежнему работал. Он захлопнул за собой дверь и, развернувшись, поехал по направлению к городу. Когда «Форд-Скорпио» сворачивал на главную дорогу, Джини заметила, что со стороны Стамбула несутся на полной скорости четыре полицейские машины с включенными сиренами.

– Они действительно собираются устроить обыск на сухогрузе? – спросила Джини.

– Не знаю, не знаю, – улыбнулся Валентин. – Если ты имеешь в виду мой звонок в полицию, то я выдумал эту историю специально для дяди Бори. Выходит, я оказался провидцем.

Машина пронеслась мимо холмов, мелькнули за окном огни фешенебельных отелей, здания на площади Таксим. Джини била крупная дрожь. Она до сих пор не могла поверить, что все это произошло с ней… Еще полчаса назад она была в лапах этого страшного человека, и вдруг, словно в приключенческом фильме, появился Валентин.

Пробившись сквозь затор у Галатского моста, Валентин свернул к Эминону: не сбавляя скорости, промчался по темным улицам, прилегающим к Рынку Специй, и резко затормозил у обшарпанного здания, неоновая вывеска на крыльце которого сообщала, что это отель «Турист». Обе буквы «Т» перегорели, на ступеньках валялся мусор, а в холле даже не было портье – после семи вечера он уходил отдыхать, и постояльцы получали право заняться самообслуживанием. Впрочем, Валентину был нужен именно такой отель.

Поддерживая Джини за талию, он повел ее в гостиницу.

– Надо преодолеть два лестничных пролета. Тебе одной ни за что не справиться, – улыбнулся он, поднимая ее на руки.

Джини прижалась к его плечу: рядом с этим сильным, мужественным человеком она чувствовала себя в полной безопасности. Валентин спас ее от неминуемой смерти. Он любил ее. Как только они поднимутся в номер, она попросит его позвонить Михаилу, и все окончательно встанет на свои места. Она вернется домой и никогда уже не будет так рисковать.

Как же ей хотелось, чтобы рядом оказался Кэл. Она покаялась бы ему в своей глупости и пообещала бы никогда не вести себя подобным образом.

 

ГЛАВА 45

Шестиместный двухмоторный турбореактивный «С-21-А» ВВС США резко снизился с высоты 41000 футов и, пробив густой слой облаков, приземлился на небольшом аэродроме к северу от Стамбула. Самолет вылетел с военно-воздушной базы Эндрюс около Вашингтона и, сделав по пути две промежуточные посадки для дозаправки– в Гандере на Ньюфаундленде и Верхнем Хейфорде в Англии, добрался наконец до Турции.

– Ну, как себя чувствуешь? – спросил пилот, оборачиваясь к Кэлу.

– Спасибо, неплохо, – ответил тот, расстегивая ремень безопасности. – Слава Богу, прилетели.

Уоррендер открыл дверь и спрыгнул на летное поле – от здания аэропорта навстречу ему бежала группа людей в форме цвета хаки с винтовками наперевес.

– Ваши документы! – крикнул офицер, протягивая руку.

Кэл показал ему дипломатический паспорт и специальное удостоверение, выписанное в Белом Доме. Внимательно изучив бумаги, турок на чистейшем английском языке проговорил:

– Все в порядке, мистер Уоррендер. Вертолет, на котором вы сможете добраться до Стамбула, ждет вас.

К самолету, доставившему Кэла на турецкую землю, подкатила большая цистерна – началась заправка перед обратной дорогой. Уоррендер, чуть покачиваясь, медленно побрел к выкрашенному в камуфляжные цвета маленькому военному вертолету. При виде машины Кэл тяжело вздохнул: он уже был сыт по горло перелетами; наверное, любой врач поставил бы ему диагноз патологической боязни высоты.

Молодой усатый пилот отдал Кэлу честь и что-то бодро пробубнил на ломаном английском. При виде задорного выражения лица вертолетчика Кэлу стало не по себе. Он понял, что для этого турецкого лейтенантика сложная машина – просто забавная игрушка. Он покорно забрался на сиденье рядом с пилотом и закрыл глаза.

Через каких-нибудь пятнадцать минут после взлета пилот похлопал его по колену и прокричал в самое ухо:

– Сэр, мы снижаемся.

Кэл посмотрел вниз: они летели над ночным Стамбулом. Город был залит лунным светом, и вдоль обоих берегов Босфора горели мириады огоньков. Когда полозья вертолета коснулись посадочной площадки, Кэл с облегчением вытер со лба пот: предстоящие разборки с КГБ представлялись ему детской забавой по сравнению с этим перелетом.

На краю бетонной площадки стоял длинный черный «мерседес»: с американским консулом, турецким министром иностранных дел и Ахметом Казаном.

– Новости неутешительные, Кэл, – сказал Джим Херберт после того, как Уоррендер был представлен туркам. – Начальник полиции лично обыскал сухогруз: там никого нет, если не считать отделения русского спецназа. Конечно, это грубое нарушение международного права: на гражданском судне, находящемся в территориальных водах Турции – иностранные солдаты. И все-таки к нашему делу это никакого отношения не имеет.

У Кэла в груди ёкнуло: он был уверен, что Джини находится на корабле.

– Но мы обладаем достоверными сведениями, что девушка была доставлена на борт «Леонида Брежнева», – мрачно настаивал он.

Министр иностранных дел кивнул.

– Вполне вероятно, но никаких следов Джини Риз на советском судне обнаружить не удалось. Капитан утверждает, что ожидался визит какой-то шишки – чуть ли не адмирала—для этого, мол, на судне и находилась вооруженная охрана. – Министр глубоко вздохнул. – Правдоподобная версия, не правда ли? Русский адмирал наносит визит на какой-то ржавый сухогруз. Но кое-что наши полицейские все-таки обнаружили: в маленьком помещении в трюме лежала на полу веревка. Судя по всему, ею кого-то связывали, а потом разрезали.

– Как же им удалось вывезти Джини из Истинье?

– Катера береговой охраны со всех сторон заблокировали Истинье, так что морем выбраться они никак не могли. Полицейские машины добрались до места с небольшой задержкой: пришлось ждать, пока с дороги уберут перевернувшийся автобус. Судя по всему, наши ребята опоздали на каких-нибудь десять-пятнадцать минут.

Запищал радиотелефон.

– Гульсен слушает, – произнес министр по-турецки, поднимая трубку. – Вы уверены? Его опознали?.. Понимаю… Понимаю… Спасибо.

Он положил трубку и спокойным тоном сообщил:

– Полиция выловила в Босфоре труп мужчины. На нем был темный костюм. Никаких документов, как, впрочем, бумажника, оружия, часов, при нем не было. Но по фотографиям наши эксперты установили, что это председатель КГБ генерал-майор Борис Соловский.

– О, Господи, – прошептал Джим Херберт.

– Представляете себе, в каком щекотливом положении оказывается Турция?! – мрачно произнес Гульсен. – Шеф КГБ убит в Стамбуле. У нас возникнут серьезные проблемы.

– Мне кажется, что самая серьезная проблема – это поиски Анны, – сухо заметил Ахмет Казан. – Кто-то убил Бориса Соловского и помог ей бежать. Не вызывает сомнений, что она доверяла человеку, устроившему побег.

Кэл кивнул.

– Вы совершенно правы, господин Казан. Могу сказать вам, кто этот человек: его зовут Валентин Соловский.

Черный «мерседес» медленно въехал в ворота виллы Казанов.

Сидя на мягком диване в одной из гостиных своей виллы, Михаил Казан слушал рассказ Кэла; верная Рефика сидела рядом с мужем и, как всегда, была готова в случае необходимости дать практический совет. Расхаживая из угла в угол просторной гостиной, Кэл излагал собравшимся свою версию происходящего.

– Мисси никогда не рассказывала Джини – или, если хотите, Анне – всю историю. Она никогда не говорила ей ни о миллиардах, хранящихся в швейцарских банках, ни о фамильных реликвиях семьи Ивановых – только когда старая женщина перебиралась на постоянное жительство в «Тихие поляны», она передала чемоданчик с сокровищами приемной внучке—другого выхода у нее не было. Что касается раджастанских копей, то Анна, судя по всему, до сих пор не знает об их существовании. Мисси никогда не говорила с ней о России, не показывала девушке старые фотографии: благородная женщина, вынесшая на своем веку столько горя и страданий из-за наследства Ивановых, надеялась, что эта тайна сойдет с нею в могилу. Она хотела сдержать обещание, данное когда-то князю Михаилу.

– Валентин Соловский ничуть не менее опасен, чем его покойный дядя, – продолжал Кэл. – Это карьерист, готовый по трупам идти в гору. Уверен, что он ни перед чем не остановится. Как только Валентин услышал выступление Джини по телевидению, он решил перехватить ее. Соловский надеется, что с помощью Джини он найдет Анну Адэр – найдет, чтобы расправиться с ней. Лишь бы у нее хватило ума не признаться русскому в том, что она и есть та самая Анна – в противном случае, у нее практически нет шансов уцелеть.

– А каковы ваши планы? – обратился Михаил к шефу полиции. – Ваши люди уже проворонили Анну на корабле. Что вы собираетесь предпринять дальше? Ждать, пока перевернется следующий автобус? Или у вас все-таки есть стратегические планы, которые вы держите от нас в секрете?

– Мы сделали все, что было в наших силах, – пробормотал Келич. – Вы же сами знаете, что такое стамбульские улицы, Казан-паша! Даже премьер-министр иногда опаздывает.

Михаил поднялся с дивана и, опираясь на трость, подошел к Кэлу.

– Вы ведь знакомы с Анной, не так ли? – проговорил он, глядя американцу в глаза. – Как вам кажется, мистер Уоррендер, как поведет себя Анна в этой ситуации?

Кэл глубоко вздохнул. Он вспомнил, как странно повела себя Джини после разговора с Валентином в Женеве.

– Соловский-младший – красивый, обаятельный мужчина, – проговорил он наконец. – Джини увлечена им, а он – ею. Но не думаю, что это его остановит: как только Соловскому станет известно, что Джини Риз и Анна Адэр – одно лицо, он хладнокровно убьет бедную девушку. Остается лишь надеяться, что полиция выйдет на их след раньше, чем Анна раскроет перед Валентином все карты. Может быть, ей удастся позвонить вам.

Рефика поймала тревожный взгляд мужа – она поняла, о чем сейчас думает Михаил: Тарик Казан дал клятву верности роду Ивановых, а он, его сын, оказался слишком слаб, чтобы защитить последнюю наследницу князя Михаила.

Ферди Арнхальдт с яростью швырнул трубку телефона: только что ему в номер позвонил этот турецкий детектив и сообщил, что он потерял Джини Риз. В пробке возле Галатского моста ее черному «Форду-Скорпио», удалось оторваться от его машины. Ферди сжал кулаки. Если бы этот наглый турок был тут, в этой комнате, он своими руками выцарапал бы ему глаза!

Трясущимися руками барон раздвинул тяжелые бархатные портьеры и выглянул в окно. Джини могла быть где-то поблизости, возможно, в одном из домов напротив. Но кто, кто этот человек, который спас ее из лап КГБ?

– Молодой парень, – сказал ему турок. – Иностранец. Похож на американца.

Как лев, загнанный в узкую клетку, Арнхальдт ходил взад-вперед по гостиничному номеру. Все действовало ему на нервы – и низкие потолки, и узкие дверные проемы, и миниатюрные детали викторианского декора. Чтобы вместить гнев барона Арнхальдта, нужно было здание размером с Хаус-Арнхальдт, а не этот отель.

Ему хотелось вырваться из этих стен и броситься на добычу – ведь смог же он разделаться с Маркгеймом и Эбиссом! Но на этот раз турок-детектив, которому он так доверял, подвел. Ферди не знал, что делать, и от сознания своей беспомощности ярость его только увеличивалась.

Снова зазвонил телефон – Ферди бросился к аппарату и снял трубку.

– Да? – прорычал он по-немецки.

– Десять минут назад к вилле Казанов подъехал лимузин, – раздался голос турка на другом конце провода. – Троих пассажиров мы узнали: это турецкий министр иностранных дел, американский консул и Ахмет Казан. Четвертого человека мои люди не знают, но, судя по всему, он американец. Он прилетел в стамбульский аэропорт на военном вертолете. Пятью минутами позже на виллу прибыл шеф полиции.

– Внимательно следите за домом, – приказал Арнхальдт. – И будьте любезны в следующий раз, когда кто-нибудь приедет или уедет, звоните мне сразу же, а не через десять минут! Мне нужно знать, куда поедут эти люди. Если вы еще раз меня подведете – на деньги можете не надеяться!

Положив трубку, барон снова начал ходить по комнате, стараясь понять, кто же увез Джини с русского корабля. Судя по словесному портрету, это был явно не Борис Соловский. Через десять минут терпение Ферди иссякло. Он выбежал из отеля и, сев в машину, которую взял напрокат сразу же по прибытии в Стамбул, на полной скорости помчался к вилле Казанов.

 

ГЛАВА 46

Лежа на жесткой кровати, Джини наблюдала за Валентином. Он стоял в углу комнаты и мыл руки над небольшой чуть поржавевшей раковиной.

– Неужели эти руки никогда не станут чистыми? – процитировала она.

Соловский поморщился.

– Леди Макбет, смывающая кровь после убийства. Убивать нетрудно, Джини… Тем более, если ты этому специально обучен. Но мне это занятие глубоко противно. С Борисом Соловским у меня не было другого выхода. Мой отец – достойнейший человек, он по праву занимает высокий пост в Политбюро, а этот подлец, эта мразь пыталась уничтожить отца и таким образом выслужиться. Я люблю свою родину, Джини, но отец дорог мне ничуть не меньше.

Джини не знала, что сказать – она молча смотрела, как Валентин достал из кармана пиджака «Узи» и положил его на стол. При виде зловещего орудия убийства Джини вздрогнула.

Валентин повесил пиджак на спинку стула и подсел к Джини.

– Тебе лучше? – спросил он, гладя девушку по щеке.

Отбросив тонкое покрывало, он внимательно осмотрел ее опухшие, кровоточащие лодыжки и, тяжело вздохнув, проговорил:

– Бедная Джини! Наверное, ты и представить себе не могла, в какую опасную игру ввязываешься.

Набрав из рукомойника графин воды, Соловский опустился на колени перед кроватью и стал промывать раны Джини.

– Надо будет сбегать в аптеку, – с тревогой в голосе произнес он. – Без дезинфецирующих средств и болеутоляющего не обойтись.

Он снова сел на край кровати и нежно обнял девушку.

– Ни к кому на свете не испытывал я таких чувств, как к тебе, Джини…

Девушка покачала головой.

– Я тоже, Валентин. Что бы я делала, если бы не ты? Он нежно поцеловал ее в губы, и Джини ответила на его поцелуй. Сколько дней прошло с той ночи в Париже, когда они впервые были вместе? За несколько страшных часов, проведенных в чреве «Леонида Брежнева», девушка потеряла счет времени. Наконец она была вне опасности, рядом с ней лежал любимый человек, ничто не мешало ей отдаться чувствам.

Джини не знала, сколько времени она проспала. Час? Два? А может, пять минут? Валентин сидел у стола и чистил автомат. Свисавшая с потолка лампа ярко освещала его белокурые волосы, и Джини с удивлением подумала, что этот большой, сильный мужчина ужасно похож на маленького мальчика, поглощенного увлекательной игрой – игрой со смертью.

Заметив, что девушка проснулась, Соловский поднял голову и сказал:

– Ты, наверное, хочешь есть, – привычным движением он вставил в «Узи» обойму и положил оружие обратно.

Джини покачала головой.

– Мне сейчас не до еды. Не помню даже, когда в последний раз жевала—наверное, в самолете. Я даже не могу вспомнить, сколько времени прошло с тех пор. – У нее закружилась голова. – Валентин, что мы будем делать?

Соловский поставил возле кровати стул и уселся на него.

– Сейчас мне нужна твоя помощь, Джини, – сказал он, глядя ей в глаза. – Мне нужно разыскать «Леди», прежде чем это сделают КГБ или ЦРУ.

Она удивленно посмотрела на него.

– Я думала, ты все знаешь.

– Нет, Джини, – покачал головой Валентин. – Кроме тебя, этого не знает никто.

И только в этот момент Джини поняла: Валентин не знает, кто она такая. Он по-прежнему считал ее простой американской девушкой Джига Риз, тележурналисткой, ввязавшейся в эту опасную игру исключительно из профессионального интереса. Приподнявшись на кровати, она проговорила:

– Так вот зачем ты спас меня от Бориса. Тебе была нужна не я, а эта таинственная «Леди».

– Не стану скрывать, что это была одна из причин, побудивших меня действовать именно так, – ответил Валентин. – Но повторяю: это была лишь одна из многих причин, Джини.

Взгляд ее снова упал на блестящее дуло смертоносной игрушки, лежавшей на столе. Со всей очевидностью Джини поняла, что, как только Валентин узнает, кто настоящая «Леди», он убьет ее!

– Извини, что я тороплю тебя, Джини, – произнес Валентин, – но в моем распоряжении очень мало времени. Помнишь поговорку: «Жизнь за жизнь»? Несколько часов назад я спас твою жизнь и теперь имею полное право просить тебя о помощи: спаси мою жизнь, Джини. Мне необходимо знать, кто она.

Девушка прикрыла веки, пытаясь спрятаться от зловещего блеска автомата.

– Я… я точно не знаю, – пробормотала она. – У меня… у меня есть один телефонный номер. Эти люди знают «Леди».

– Кто? – воскликнул Валентин. – Кто эти люди? Кто знает «Леди»?

Джини набрала полные легкие воздуха и, стараясь не смотреть ему в лицо, выпалила:

– Это Михаил Казан. Валентин кивнул.

– Что ж, вполне возможно: ведь изумруд был выставлен на продажу кем-то из сотрудников компании Казанов. Я посмотрел досье на это семейство. Они родом из России, работали в имении Ивановых.

– Они скрывали ее на протяжении всех этих лет, – стала сочинять с ходу Джини. – Михаил Казан сам вышел на меня, потому что– понял, что дело зашло слишком далеко. Он решил положить конец всем этим слухам и домыслам. Казан считает, что надо во всеуслышание заявить о том, кто такая «Леди», прежде чем кто-нибудь найдет ее и… Она… она находится сейчас на их вилле.

Больше всего на свете Джини сейчас боялась, что Валентин не поверит ей, но он поцеловал кончики ее пальцев и прошептал:

– Спасибо, Джини, ты очень помогла мне.

В глазах его не было ни коварства, ни жестокости; этот человек совсем не походил на безжалостного убийцу. Неужели он способен поднять руку на беззащитное существо? В этот миг Джини вспомнила слова, сказанные ей Уоррендером: «Помните, что прежде всего Валентин– русский, а уж потом – мужчина…» Неужели Кэл был прав?

Джини уронила голову и громко разрыдалась.

– Прости меня, Джини, – прошептал Валентин, гладя ее по голове. – Я понимаю, как тебе тяжело.

Ах, если бы он действительно понимал!

Соловский аккуратно поправил подушки, поцеловал Джини и, подойдя к столу, взял в руки «Узи». В глазах Джини застыл ужас—ей не хотелось кричать, звать на помощь, ей даже не хотелось никуда бежать. Сейчас он выпустит в нее полную обойму – бесполезно прятаться от неминуемой смерти.

Валентин отсоединил обойму, сложил приклад и засунул автомат в карман пиджака.

– Поспи немножко, – проговорил он. – А я постараюсь вернуться как можно скорее. А потом… потом начнется нормальная жизнь. Все будет хорошо. Мы будем вместе, и никто не сможет нас разлучить.

Спокойной походкой, словно речь шла не о страшном убийстве, а об охоте на вальдшнепов, Соловский направился к выходу.

Закрылась дверь, и Джини услышала щелчок замка. Потом до нее донеслись звуки удаляющихся по лестнице шагов – зарывшись лицом в подушку, она горько зарыдала. Ее сотрясали боль и отчаяние: Джини любила человека, который собирался убить ее.

Через несколько минут она подняла голову, вытерла глаза краем простыни и подошла к окну: черного «Форда-Скорпио» возле отеля уже не было. Дрожа от страха, Джини вернулась к кровати, проклиная себя за то, что не приняла всерьез предостережения Мисси. Теперь смертельная опасность угрожала им обоим—Джини поняла, что, как только Валентину станет известна вся правда, он убьет и Мисси! Она не имела права сидеть в этом номере! Ей было нужно выбраться отсюда и спасти жизнь своих близких!

В голове ее пронеслись все способы вскрытия замков, о которых она слышала, читала или видела в кино. Увы, сумочка Джини пропала где-то в трюмах «Леонида Брежнева», и теперь у нее не было под рукой даже заколки. В панике стала она шарить по комнате, надеясь найти какую-нибудь «отмычку». Так ничего и не обнаружив, она в отчаянии навалилась всем телом на дверную ручку – раздался оглушительный щелчок, и дверь распахнулась настежь. От неожиданности девушка замерла как вкопанная. Потом, собравшись с мыслями, медленно вышла в коридор, все время озираясь по сторонам. Вокруг ни души, словно во всем отеле не было в эту ночь ни одного постояльца. На цыпочках подошла она к лестнице и прислушалась: все было тихо и спокойно. Преодолев первый марш, она снова прислушалась и лишь потом опрометью бросилась в холл, а оттуда—на улицу.

Черного «Форда» по-прежнему не было. Превозмогая боль в ногах, Джини побежала по направлению к ипподрому, время от времени оглядываясь по сторонам – нет ли поблизости такси. Увы, в столь поздний час площадь была пустынна.

Джини нужно было найти хотя бы полицейский участок, но она плохо ориентировалась в этом районе Стамбула. Добежав до угла, девушка остановилась и подумала о Кэле: о, если бы он оказался рядом. Почему, почему она сразу не открыла ему всю правду? Она ведь с самого начала поняла, что этому человеку можно доверять. Если каким-то чудом ей удастся уцелеть, как сможет она смотреть в глаза Уоррендеру? Джини знала, что в этой ситуации ей может помочь один-единственный человек: она должна дозвониться до Михаила—и он обязательно придет ей на помощь.

Валентин наблюдал за ней с противоположной стороны площади. Он пытался добраться до виллы Казанов, но дорога была перекрыта полицейскими машинами. Чтобы не навлечь на себя подозрение, ему пришлось быстро развернуться и возвратиться в Стамбул. До отеля оставалось метров сто, когда в зеркало заднего вида он заметил Джини. Остановив машину в квартале от отеля, Соловский вышел на тротуар и пошел за девушкой. Меньше всего ожидал он, что девушка попытается бежать – он думал, что она верит ему. Печально шел он за Джини, размышляя, как поступить: остановить ее сейчас или проследить, куда она идет. Джини подбежала к телефону-автомату и стала судорожно дергать рычаг – судя по ее реакции, телефон не работал. Она подошла ко второму, но и он оказался неисправен. Валентину было больно смотреть на все это. Как грустно, что Джини обманула его. Бедная Джини! Безрассудная, очаровательная обманщица.

Убедившись, что вокруг нет ни души, Джини пересекла площадь Султанхамет и углубилась в одну из улочек в надежде найти ночное кафе, откуда можно было бы позвонить: она дозвонилась бы до Михаила, заказала такси, и было бы уже не так страшно жить.

Она пробежала мимо старой Водяной башни и остановилась на площади Еребачан, напротив Затонувшего Дворца. Она стояла у дверей какого-то учреждения – сквозь большое окно она заметила на столе телефон. Джини подняла с асфальта пустую бутылку из-под пива и со всей силой ударила по окну. Стекло разлетелось на тысячи мелких кусочков – Джини перелезла через низкий подоконник, и, подскочив к столу, схватила трубку и набрала номер Михаила.

«Ну, скорее, скорее, дядя Михаил, – молила она, – что же ты не подходишь».

Наконец после четвертого длинного гудка на том конце провода ответили.

– Михаил! Михаил! – что есть мочи закричала девушка. – Это я, Анна!

– Ничего не объясняй! – быстро проговорил Михаил. – Скажи только, где ты сейчас находишься.

– Возле Затонувшего Дворца. Я разбила окно в какой-то конторе и…

– Оставайся на месте. Сейчас я приеду за тобой. С тобой все в порядке, Анна? За тобой никто не следил?

– Да… нет… – невпопад отвечала девушка. – Ах, Михаил, приезжай скорее – мне так страшно!

– Я выезжаю немедленно. Спрячься в подземном резервуаре – вдруг за тобой гонятся.

Повесив трубку, Джини выбралась из офиса и, пройдя через турникет, стала спускаться в Затонувший Дворец. На всякий случай она еще раз оглянулась – и чуть не закричала от ужаса: прислонившись спиной к дверям офиса, стоял, сложив руки на груди, Валентин Соловский. На лице его застыло выражение боли и страдания. Джини говорила с Михаилом Казаном по-английски – стоя в каких-нибудь двадцати шагах от него. Валентин не мог не слышать ее слов. Джини оказалась Анной. Она оказалась его двоюродной сестрой. Джини Риз была той самой «Леди», которую он так давно искал.

 

ГЛАВА 47

– Это Анна, – сказал Михаил, поворачиваясь к Рефике. – Ей удалось бежать – она ждет меня у Затонувшего Дворца.

Вздох облегчения вырвался из груди Рефики.

– Срочно звони в полицию, Михаил, – проговорила она. – На этот раз мы не имеем права опоздать.

Он покачал головой.

– С полицией покончено. На этот раз всем займется лично Михаил Казан.

Опираясь на трость, Михаил доковылял до портрета Тарика в полный рост и вытащил из-за рамы старинную кривую саблю.

Рефика с удивлением уставилась на мужа.

– Что ты делаешь? – воскликнула она. – Тебе предстоит сражаться с профессиональными убийцами, вооруженными новейшим оружием… Зачем тебе этот древний меч?! Ты ведь не в поход с Чингис-ханом собрался.

– Я мирный человек, – спокойно отвечал Михаил. – В моем доме нет современного оружия. С этой саблей мои предки не раз выходили биться с русскими. Сегодня настал мой черед.

Он пристегнул саблю к бедру и, дойдя до двери, бросил на Рефику прощальный взгляд.

– Я обязательно вернусь, – проговорил он. – Вместе с Анной.

Рефика услышала хлопанье входной двери и шум мотора. Подбежав к окну, она увидела лишь задние габаритные огни автомобиля, уносившегося по посыпанной гравием дорожке к воротам виллы. Закрыв лицо руками, она разрыдалась – в этот миг она почувствовала себя женой, проводившей мужа на войну.

Через минуту она совладала с собой и побежала звонить Ахмету.

– Я срочно выезжаю, – сказал Ахмет. – Я приеду к Затонувшему Дворцу с полицейскими. Прошу тебя, мама, позвони Кэлу Уоррендеру и Малику Гульсену, расскажи им все. Ты знаешь, как их найти?

– Знаю, – ответила Рефика. – Прошу тебя, Ахмет, выезжай поскорее.

Когда полицейские, дежурившие у дороги, пытались остановить Михаила, он лишь замахал на них руками.

– Прочь с дороги, бездельники! У меня есть дела поважнее, чем разбираться с вами.

Не смея перечить столь уважаемому человеку, они отошли на обочину. Как только мощный серебристый «Бентли» свернул на главную дорогу, старший полицейский побежал к стоявшей в кустах машине и сообщил в штаб, что Казан-паша куда-то уехал.

Ферди Арнхальдт сразу же заметил серебристый «Бентли» в свой мощный бинокль ночного видения – вот уже несколько часов барон стоял на вершине лысого холма, с которого открывался прекрасный вид на виллу Казанов. Ожидания оказались не напрасны: Михаил Казан явно куда-то спешил.

Ферди сел в машину, включил зажигание и, дождавшись, пока «Бентли» подъедет к повороту на шоссе, ведущему в Стамбул, выжал сцепление.

Когда Казан-паша подъезжал к первому светофору, Ферди уже ждал его возле обочины. Михаил был так взволнован, что не обратил никакого внимания на ничем не приметную серую БМВ с турецким номером.

Над узкой каменной лестницей, ведшей к древнему подземному резервуару, горела одна-единственная тусклая лампочка. Впереди была полная темнота. Джини закрыла за собой дверь и сделала несколько шагов по крутым ступенькам. Ноги и запястья страшно болели, но девушка знала, что не имеет права останавливаться. Она миновала лампочку и оказалась в темноте: не было видно ни зги. Джини испытала те же ощущения, что в трюме «Леонида Брежнева»– вся разница заключалась в том, что в этом подземном зале было не так душно и где-то внизу слышался плеск воды.

С незапамятных времен в Стамбуле существовало несколько подземных водохранилищ. Самое древнее из них – так называемая Базилика – было устроено еще императором Константином. Пресная вода поступала в него через акведук из ключей, бьющих в окрестных лесах; в случае осады или засухи жители столицы могли не бояться умереть от жажды. Тяжелый кирпичный свод поддерживали монолитные колонны коринфского ордера– водоем казался столь величественным сооружением, что жители Стамбула окрестили его «Еребатан-Сарай» – Затонувшим Дворцом. В прежние времена для путешествия по Затонувшему Дворцу нужна была лодка, но в последние годы водохранилище сильно обмелело, и в самом глубоком месте глубина на превышала одного ярда. Для удобства посетителей по всему периметру водоема были устроены деревянные мостки.

Джини вспомнила, как в детстве Тарик и Михаил водили ее на экскурсии в этот подземный дворец. Древние своды были освещены цветными прожекторами, а из спрятанных за капителями колонн динамиков лилась музыка Баха. В те годы многочисленные легенды о людях, заблудившихся в подземных лабиринтах и унесенных потоками вод, казались ей не более чем увлекательными сказками. Но теперь, когда она остановилась в середине плоской каменной платформы, от которой в разные стороны расходились деревянные мостки, она вдруг почувствовала, что во всех этих историях есть доля правды. Она подумала о Кэле Уоррендере; наверное, он сейчас в тысячах миль от Стамбула и не знает, что с ней произошло. Больше всего на свете Джини хотелось увидеть сейчас его умные, проницательные глаза, услышать его спокойный, уверенный голос. Он обязательно нашел бы выход из этого положения, обязательно защитил бы ее. Увы, Джини сама ввязалась в игру со смертью и теперь осталась один на один с судьбой. Успеет ли прийти на помощь Михаил?

Пошарив рукой по холодной сырой стене, Джини нашла перила. Крепко ухватившись за них, сделала два шага вперед, все время думая о том, чтобы не поскользнуться и не упасть в воду, плескавшуюся в трех футах под ней. Наконец она почувствовала под ногами доски мостков. Держась за перила, она смело пошла вперед. Скоро она оказалась в какой-то нише – дальше дороги не было. Глубоко вздохнув, девушка села на пол и, обхватив руками колени, стала считать секунды. Когда же наконец за ней приедет Михаил?

Когда она досчитала до ста пятидесяти, сверху послышался звук. Джини вздрогнула и стала всматриваться в темноту. С того момента, как она позвонила Михаилу, прошло не более десяти минут—добраться от виллы Казанов до центра Стамбула за столь короткий промежуток времени было нереально. Из укрытия Джини не был виден освещенный участок лестницы– она затаила дыхание и прислушалась. До ушей ее доносился лишь тихий плеск воды. «Может быть, показалось», – с надеждой подумала Джини и снова стала считать. Десять… двадцать… тридцать… сорок секунд– и тут она снова услышала этот звук. Ошибки быть не могло: это были чьи-то шаги. У Джини замерло сердце: она точно знала, что это не Михаил – он наверняка позвал бы ее.

В ужасе она зажала руками рот, чтобы не закричать.

– Джини? – раздался мужской голос. – Я знаю, что ты здесь. Отзовись – мне нужно поговорить с тобой.

Это был Валентин. Джини схватилась за голову. Она вспомнила, как всего несколько часов назад лежала в его объятиях—ей казалось, что рядом с этим мужественным человеком она надежно защищена от любых опасностей, и вот… вот он пришел, чтобы убить ее! Теперь даже Михаил Казан не успеет прийти на помощь.

– Джини, отзовись! – кричал Валентин. – Мне нужно поговорить с тобой, пока не поздно. Может случиться мировая катастрофа. Пойми, Джини, от нас с тобой зависят судьбы всего мира. Пожалуйста, Джини, откликнись– я умоляю тебя.

Слова Валентина казались такими искренними, такими нежными, что Джини приложила немало усилий, чтобы заставить себя не поверить ему. Она быстро напомнила себе, кто этот человек: Валентин Соловский, русский, племянник шефа КГБ, которого совсем недавно убил своими руками у нее на глазах. Это был профессиональный убийца, и хотя, по его же собственным словам, убийства были ему глубоко противны, Джини не сомневалась, что в случае необходимости он будет жесток и беспощаден.

Зажав голову между колен, Джини беззвучно плакала: ее поиски займут у Соловского несколько минут, и потом все будет кончено.

Освещая дорогу маленьким фонариком, Валентин стал спускаться по лестнице. Он проклинал себя за то, что не догадался взять с собой более мощный источник света – поиски девушки в этом подземном дворце могут занять немало времени, а времени-то как раз у Соловского совсем не было. По его расчетам, Казан с полицией должны были прибыть сюда в ближайшие пять минут.

Луч фонарика выхватил из темноты мокрые стены, капители колонн.

– Джини! – прокричал Валентин. – Пожалуйста, послушай меня. Мне нужно рассказать тебе кое-что очень важное.

Он немного подождал и продолжил:

– Если ты боишься меня, можешь не отвечать – просто послушай. Теперь я знаю, что ты и есть та самая «Леди», но ты ведь не знаешь, зачем я ищу тебя.

Но она знала, знала, что Валентину Соловскому нужна ее жизнь, и лишь крепче зажала голову коленями.

– Слушай меня внимательно, Джини. Настоящее имя моего отца – Алексей Иванов, он родной брат твоей матери. Я твой двоюродный брат, твой ближайший родственник.

Джини не могла слушать эту ложь – ей хотелось зажать уши, кинуться к Соловскому и заставить его молчать.

– Моего отца спас от мародеров Григорий Соловский. Это было в ту самую ночь, когда погибли княгиня Аннушка и князь Михаил – наши с тобой бабка и дед. Григорий усыновил Алексея, дал ему новое имя и воспитывал вместе с Борисом – его родным сыном, который возненавидел приемного брата лютой ненавистью. Борис знал, кто Алексей на самом деле, и хотел уничтожить его. Но у него не было доказательств. Только ты могла служить таким доказательством, и именно поэтому мне пришлось убить Бориса Соловского. Я говорю тебе правду, Джини. Пожалуйста, поверь мне. Я сделал это ради тебя. – Он немного помолчал и с глубоким вздохом добавил: – Мне очень жаль, что все так случилось. Очень жаль…

В этот момент скрипнула дверь – под сводами древнего водохранилища раздался голос Михаила:

– Анна! Где ты?

Услышав его шаги по каменной лестнице, Джини подумала, что сейчас Валентин убьет старого татарина.

– Михаил! – закричала она. – Он здесь, он убьет нас обоих!

Тяжело вздохнув, Валентин достал из кармана «Узи» и спустил предохранитель. Казан остановился под лампочкой и стал напряженно всматриваться в темноту. Соловский грустно покачал головой: ему предстояло стрелять в седого старика – как же несправедливо была устроена жизнь! Он уже поднял автомат, но в этот миг у входа на лестницу мелькнула еще чья-то тень. По крутой лестнице спускался человек с автоматическим пистолетом в вытянутой руке. Валентин прищурился. Это был барон Ферди Арнхальдт.

Остановившись на полпути к глади подземного водоема, Арнхальдт направил пистолет на Михаила. Барон не испытывал ни колебаний, ни угрызений совести: он уже избавился от Маркгейма и Эбисса, теперь настала очередь этого старого азиата. Вожделенная «Леди» находилась в двух шагах от него: Ферди не терпелось расправиться с этой наглой девчонкой. Теперь весь мир падет к ногам стального барона. Мировые державы будут заискивать перед ним, умоляя продать оружие по сходной цене. Он, Ферди Арнхальдт, станет властелином мира!

Ферди позвал Михаила по имени – тот резко обернулся.

– Советую сказать Анне, чтобы немедленно выходила из своего укрытия, – ледяным тоном произнес немец. – Скажи ей, что в ее распоряжении ровно минута. В противном случае я пристрелю тебя, как собаку.

– Ах ты, грязный негодяй! – воскликнул Михаил, вынимая из ножен саблю. – Ты думаешь, я просто так позволю тебе расправиться с Анной?! Безумец! У входа в подземелье стоит усиленный наряд полиции. Тебе все равно живым не уйти.

Арнхальдт начал считать.

– Не надо, не надо! Остановитесь! – закричала Джини, выбегая из ниши на деревянные мостки. – Пожалуйста, не убивайте его. Я выхожу.

Ферди наклонился вперед, пытаясь рассмотреть девушку, и в этот миг Михаил с воинственным кличем бросился на него.

Под сводами подземного водоема раздалась очередь «Узи»—широко раскрытыми глазами Ферди посмотрел на своего убийцу и упал замертво к ногам Михаила.

С автоматом Валентин бросился к ним, но тут из-за угла выбежала Джини.

– Это Соловский! – закричала она. – Он убьет тебя, Михаил!

Михаил Казан поднял саблю высоко над головой и наотмашь ударил Валентина.

Соловский как подкошенный упал к ногам татарина. Подбежав к сраженному русскому, Джини опустилась на колени возле него, пытаясь рукой остановить кровь, хлеставшую из огромной рубленой раны на шее.

– Почему, Валентин? Почему? – рыдала она, обливаясь слезами.

Из последних сил Валентин приоткрыл глаза и, посмотрев на Джини, еле слышно прошептал:

– То, что я тебе рассказал, правда… Знаешь, Джини, я никогда не смог бы убить тебя…

Валентин улыбнулся краешками губ и, последний раз глубоко вздохнув, замер. Через секунду его глаза остекленели– Джини смотрела на покойника.

Опережая турецких полицейских, Кэл первым спустился по лестнице. Подземелье было теперь освещено ярким светом галогенных прожекторов. Кто-то по ошибке нажал не ту кнопку, и под сводами водохранилища звучала кантата Баха.

Уоррендер посмотрел на труп Арнхальдта, потом перевел взгляд на Михаила, стоявшего с саблей в руках над убитым русским. При виде Джини, рыдающей над телом Соловского, Кэл покачал головой; в этом черно-белом мире «свои» должны были остаться в живых, а «чужие» – погибать. Обняв девушку за плечи, он повел ее вверх по ступенькам.

 

ГЛАВА 48

Мэриленд

Ровно через неделю после первого знакомства с Мисси О'Брайен Кэл снова приехал в «Тихие поляны». Старая женщина уже знала о том, что произошло в Стамбуле, но Уоррендер должен был рассказать ей нечто очень важное. К тому же, он хотел быть рядом с Мисси в момент шестичасового выпуска новостей, когда на телеэкране появится Джини.

На Мисси было длинное фиалковое платье, гармонировавшее с ее чудными глазами, серебристые волосы аккуратно расчесаны. На туалетном столике стояла фотография Михаила Иванова.

Старая женщина протянула Кэлу руку, и он, наклонившись, коснулся ее губами. Сестра Милгрим внесла в палату поднос с чаем.

– Надеюсь, на этот раз вы не станете засиживаться так долго, – проговорила Милгрим, становясь в позу охранника возле кресла Мисси.

– Не беспокойтесь, Сара, – улыбнулась старая женщина. – Все уже закончилось.

– Есть интересные новости, – сказал Кэл. – Мы только что получили сообщение ТАСС: в нем говорится, что в одном из горных районов Крыма обнаружены обломки небольшого самолета. Москва утверждает, что в самолете находились председатель КГБ Борис Соловский и его племянник Валентин. Связь с самолетом прервалась, когда он возвращался из Анкары в Россию. В Турции Соловские были с дипломатической миссией.

Мисси печально покачала головой.

– Зачем им нужно лгать? – спросила она.

– Было решено не устраивать международный скандал. Россия принесла официальные извинения турецкому правительству. Кремль утверждает, что Бориса Соловского никто не уполномочивал похищать американскую гражданку.

– Бедный Алексей, – прошептала Мисси. – Он потерял единственного сына.

– ТАСС сообщает также, что маршал Сергей Соловский подал в отставку с поста члена Политбюро и вместе с женой затворился на своей подмосковной даче. Советский народ выражает маршалу Соловскому глубокие соболезнования в связи с гибелью брата и сына. – Кэл немного помолчал и добавил: – Насколько нам известно, Сергей и Ирина Соловские – верные супруги. Остается надеяться, что им будет хорошо вдвоем, вдали от столичной суеты и грязи политической жизни.

– Как жаль, что я не рассказала обо всем Анне, – устало проговорила Мисси. – Возможно, все было бы по-другому: Валентин остался бы жив, а бедной девочке не пришлось бы вынести весь этот кошмар. – Старая женщина задумчиво покачала головой. – Мне казалось, что своим молчанием я оберегаю Анну; я так много натерпелась страху, что больше всего на свете хотела, чтобы дочь Азали не знала его.

– Если бы не вы, Мисси, – проговорил Кэл, – Америка оказалась бы отброшена назад опасными конкурентами – нарушилось бы мировое равновесие.

– Как странно, – вздохнула Мисси, – много-много лет назад одна русская цыганка предсказала, что на мои плечи ляжет ответственность за судьбы мира. Только сейчас я понимаю, как велика была эта ответственность. А что Ферди Арнхальдт?

– О, этот человек был просто одержим манией величия– самый настоящий клинический случай. Впрочем, чему тут удивляться: яблочко от яблоньки недалеко падает; его предки были тем же миром мазаны. Еще его дед, Эдди Арнхальдт, пытался прибрать к рукам копи Ивановых. Даже та сравнительно небольшая сумма, которую он выплачивал Советам за аренду, казалась ему чрезмерной. Ваш рассказ расставил все точки над «i» – лично у меня нет никаких сомнений относительно его планов: барон хотел выдать Азали замуж за своего сына Оги. Тогда никто бы уже не посмел оспорить права рода Арнхальдтов на раджастанские копи. Ферди пошел еще дальше: он решил физически уничтожить всех, кто стоял на его пути. В том числе и Джини.

– Михаил Казан спас ей жизнь, – проговорила Мисси. – Какой смелый и благородный человек!

– Джини говорила, что Казаны приглашают вас перебраться к ним в Турцию.

Мисси кивнула.

– Да, Михаил звонил мне. Он хотел прислать за мной свой самолет. Он предлагает мне несколько комнат в своей новой вилле или весь яли целиком. Я смогу целыми днями сидеть у окна, любоваться на Босфор и предаваться воспоминаниям. При желании я даже смогу взять с собой сестру Милгрим.

– И что же вы ему ответили? Она громко расхохоталась.

– Я слишком стара для таких путешествий. Мне хорошо и здесь – среди этих лужаек, деревьев и диких уток. И потом, здесь у меня есть Анна.

Сестра Милгрим просунула голову в дверь и сообщила:

– Скоро шесть часов, Мисси – начинается выпуск «Новостей».

Мисси дотянулась до пульта дистанционного управления и включила телевизор. Сразу же после заставки в кадре появилась Джини: она выглядела немного уставшей, но строгое черное платье и жемчужное ожерелье придавали ее лицу особую торжественность. Кэл снова подумал, что такой девушке очень пошел бы запах духов «Шанель № 5», но, вместе с тем, он заметил, как сильно изменилась она со времени своего последнего выступления по телевидению. Бесследно исчезли юношеский задор и журналистские манеры – в ее огромных голубых глазах стояла боль и тоска. Голос ее немного дрожал.

– Эта история началась давным-давно, – произнесла Джини в микрофон. В одном сказочном поместье под названием Барышня жила-была одна сказочная семья. Отец семейства – молодой, красивый князь, – и мать – самая прекрасная княгиня на свете – души не чаяли в своих детях – Алексее и Ксении. Вместе с ними в этой сказочной усадьбе жила их подруга – молодая англичанка…

Затаив дыхание, вся Америка прильнула к экранам телевизоров. В кадре показались фотографии членов семьи Ивановых, и Джини рассказала, что все они – в том числе, маленький Алеша – были убиты восставшими крестьянами, и что спастись удалось лишь Ксении, ее бабушке и той самой молодой англичанке.

Слушая подробный рассказ о своей полной горя и страданий жизни, Мисси с трудом сдерживала слезы. Джини говорила, что главной целью ее было спасти наследников Ивановых от алчных претендентов на их богатства.

– И она справилась с этой задачей, – проговорила Джини. – Но в один прекрасный день мир снова вспомнил про Ивановых: на аукцион «Кристи» был выставлен знаменитый изумруд, и загадочная «Леди» – владелица камня – оказалась в фокусе внимания мировых держав и промышленных магнатов. Оказалось, что миллиарды, столько лет хранившиеся в сейфах швейцарских банков, могут быть востребованы на законном основании; более того, оказалось, что у раджастанских копей – а на них добывались ценнейшие редкие металлы – нашелся законный хозяин.

Джини сделала небольшую паузу, поправила бумажку с тезисами и, глядя прямо в объектив, произнесла:

– Таинственная «Леди», которую искали агенты сверхдержав, сейчас перед вами. Мое настоящее имя – Анна Софья Евгения Адэр. Моей матерью была та самая Ксения Иванова, чудом спасшаяся от смерти в лесу под Варышней.

Рассказав вкратце историю жизни Эйвы Адэр, Джини поведала телезрителям, что право на владение копями Ивановых она официально передала правительству США. Что же касается миллиардного наследства, то она решила потратить его на создание целой сети благотворительных заведений, приютов, школ, больниц, бесплатных столовых. Она собиралась лично возглавить новую благотворительную организацию и ради этого отказывалась от карьеры на телевидении.

Затем Джини взяла со стола фотографию и показала ее прямо в объектив – это была фотография Мисси.

– Но не мне Америка обязана своим огромным успехом—Америка должна низко поклониться Мисси О'Брайен, чьими трудами нам достались эти запасы стратегического сырья. Именно Мисси О'Брайен-Эбрамс и есть та самая «Леди», имя которой должно быть вписано золотыми буквами в историю США.

Джини закончила выступление; ведущий поблагодарил ее и сказал, что через несколько часов по той же программе состоится теледискуссия на эту тему.

– Ну как? – проговорил Кэл, выключая телевизор. – Все закончилось хорошо, не так ли?

Но Мисси не ответила. Она молча смотрела на погасший экран и думала о чем-то своем.

– Скоро Джини приедет сюда, – улыбнулся Уоррендер. – Может быть, пока суд да дело, попросим еще чайку?

Он нажал кнопку звонка, и через несколько минут на пороге палаты появилась сестра Милгрим с подносом: с тревогой посмотрела она сначала на Мисси, а потом на Кэла.

– Мистер Уоррендер ни в чем не виноват, – спокойно произнесла Мисси. – Я просто задумалась о своей жизни.

Кэл внимательно посмотрел на старую женщину, и ему стало ясно, откуда у Джини столько силы. Мисси О'Брайен – женщина, вынесшая на своих хрупких плечах тяжкие испытания, – научила эту девушку не бояться опасностей и во всем слушаться голоса совести.

Вдруг дверь в палату распахнулась: Кэл встретился взглядом с Джини Риз…

– Ну как? – спросила она, с лукавой улыбкой глядя на Кэла.

– Вы были просто великолепны, – ответил он.

Девушка подбежала к Мисси и, опустившись на колени у ее ног, взяла старую женщину за руку. Несколько минут они молча смотрели друг другу в глаза, и, хотя они не обменялись ни единым словом, Кэл не мог отделаться от ощущения, что подслушивает чужой разговор. Он знал, что Мисси и Джини понимают друг друга без слов.

Вздохнув, Джини положила голову на колени «бабушке», и Мисси ласково погладила ее по белокурым прядям.

Старая женщина посмотрела на Джини, потом на Кэла, после чего взяла со столика фотографию князя Михаила…

– Знаешь, Миша, – проговорила она, глядя на потускневший от времени снимок, – иногда я начинаю сомневаться: неужели все это было на самом деле? Неужели я действительно любила тебя, а ты – меня?

Глубоко вздохнув, она поставила фотографию обратно и закончила:

– И иногда я задаю себе вопрос: а может быть, вся моя жизнь была основана лишь на вздорных мечтаниях семнадцатилетней девочки, начитавшейся романтических повестей?

Старая женщина откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Джини ласково гладила ее по руке – она отлично понимала, что хочет сказать ей Мисси: прошлое есть прошлое, а жить надо настоящим. Взгляд девушки снова встретился с взглядом Кэла – с его добрыми, проницательными карими глазами – и она улыбнулась…

Ссылки

[1] Стиль мебели начала XVII в.

[2] Истина (англ.).

[3] Шекспир, т. 7, с. 86. М., 1960, пер. Ю. Корнеева.