23

— Я ничего не могу с ним поделать, — кипел мистер Хилл, — вталкивая Ноэля в кабинет миссис Гренфелл, все еще держа его за шиворот и неистово тряся. Он был взбешен равнодушием мальчишки. — Ноэль только что не пробежал, а прошел кросс в пять миль, вернулся на базу на два часа позже всех. И не только это, — бушевал Хилл. — Он стоит на баскетбольной площадке как бревно, отказывается бегать на футбольном поле, а что касается бейсбола… О! — Он подтолкнул Ноэля к столу.

Рассеянный взгляд Ноэля замер где-то над головой миссис Гренфелл. Со вздохом откинувшись в кресле, она поправила тугие седые волны химической завивки и пристально посмотрела на Ноэля сквозь очки в золотой оправе. Эльвира Гренфелл была крупной, почти тучной. Плечи напоминали подушки, что придавало ей вид горбуньи, а огромные ляжки, когда она сидела, могли бы служить постелью любому ребенку, где тот мог спать, свернувшись калачиком. Но Эльвира не принадлежала к типу мягких, умиротворяющих женщин, ее глаза были как стальная бритва, резкий голос и сарказм выражений вселяли в детей сомнения и неуверенность в себе. Тем не менее Эльвира считала себя превосходной женщиной, которая посвятила свою жизнь детям. Она стремилась вырастить из них примерных христиан, готовых занять свое место в обществе. Такие мальчики, как Ноэль, выбивали ее из колеи.

— Ну? — Голос миссис Гренфелл поднялся на октаву, — Ответь мне! — потребовала она. — К чему у тебя есть способности? Что ты сделал, Ноэль Мэддокс, чтобы внести хотя бы маленький вклад в нашу жизнь?

Ноэль пожал плечами и опустил глаза.

Миссис Гренфелл и мистер Хилл раздраженно посмотрели друг на друга поверх его головы. Действительно, мальчик едва ли заслуживал их внимания.

Подняв очки на лоб, миссис Гренфелл посмотрела на поднос с кофе, который принесла секретарша. Запах кофе был таким вкусным и насыщенным, а еще там был кусок торта, специально испеченного сегодня. Конечно, это совсем по-детски — так любить торты, но она действительно не могла устоять против такого соблазна. Ее руки жадно засуетились над подносом. Отщепенцы и бездельники. Да и ребенок был очень несимпатичным. Она раздраженно отбросила эту мысль, как не стоящую внимания, но, в самом деле, мальчик был таким бледным и истощенным, глаза посажены настолько глубоко, что трудно было понять, о чем он думает, а нос совсем не по-детски выдавался на лице. Он был таким худым, что посетители могли подумать, что ребенок голодает.

— Ну, — сказала она резко, — что скажешь в свое оправдание? Почему ты причиняешь все эти беспокойства мистеру Хиллу?

Взгляд Ноэля был все так же устремлен в небо.

— У меня нет способностей к занятиям спортом, миссис, — проговорил он тихо.

— Он даже не пробует, — взорвался мистер Хилл, — он делает посмешище из себя и из меня. Мальчишки хихикают надо мной, когда он не выполняет моих указаний, а над ним потешаются, потому что он — коротышка. Он должен крепнуть, становиться мужчиной.

Ноэль отключился и уже не слышал их голосов. Он довёл до совершенства искусство отсутствовать там, где ему не хотелось быть. Больше всего он желал стать человеком-невидимкой, тогда он смог бы бродить по свету сам по себе, одинокий, наблюдая за предметами, изучая людей, как насекомых под микроскопом.

— Ну, хорошо. Отныне, когда другие мальчики будут получать удовольствие от занятий спортом, ты, Ноэль, будешь работать. Будешь убирать гараж. Я хочу, чтобы ты разобрал и вымыл полки и все аккуратно расставил. Моя машина должна быть вымыта и вычищена. Затем ты обслужишь машины всех сотрудников… Это займет тебя. Может быть, потом ты поймешь, что спорт — лучший способ развиваться физически и налаживать общение. Начать ты можешь сегодня вечером Мистер Хилл проверит твою работу и доложит мне. Теперь все, можешь идти.

Ноэль быстро удалялся от кабинета с решительным и хмурым лицом. Они могут придумывать ему любое наказание, давать столько работы, сколько захотят, ему все равно. Может быть, они отошлют его, чтобы избавиться, — он был неуправляем и смущал их. Старшие мальчики игнорировали его, младшие над ним смеялись. А девочки даже не замечали, что он существует. Ему хотелось умереть.

Один в гараже, он нехотя убирал полки, но машина магнитом притягивала его внимание. Автомобиль был не новый, но в прекрасном состоянии, большой и солидный. Знакомство Ноэля с машинами ограничивалось автобусными поездками на ярмарку, да на ежегодный пикник. Он никогда не ездил в частных автомобилях. Вода и щетки были забыты. Через мгновение он был за рулем. Машина пахла кожей, нафталином и слабым запахом одеколона миссис Гренфелл. Ноэль взялся зад руль, подвигал переключателем скоростей, пристально рассматривая щиток с показаниями мощности и скорости машины. Неожиданная радость охватила его. Боже, он влюбился в эту машину! Больше всего на свете Ноэль желал, чтобы машина принадлежала ему. После отъезда Люка он запретил себе все чувства, но он так страстно хотел эту машину, что готов был расплакаться.

Слезы неожиданно полились на кожаное сиденье между его костлявыми коленями, как будто кто-то открыл кран Ниагарского водопада. Ноэль не мог остановиться, сидел и плакал, слезы струились по лицу по крайней мере полчаса. Потом он вытер кожаное сиденье, уткнулся в него носом и почувствовал себя лучше. Лучше, чем за многие годы.

Ноэль долго разбирался, пока не нашел ручку, которой открывался капот. Двигатель был красивым, совершенным, простым, и тем не менее являлся сложным образцом техники. Он вдохнул горячий воздух, пахнувший маслом и бензином, охваченный желанием разобраться, как он работает.

Позже Ноэль взял в библиотеке книги и приносил их с собой в гараж, разбираясь в чертежах двигателя, пробуя все приборы, рычаги и кнопки, как это делал бы механик, испытывая необыкновенное удовлетворение. Отношение миссис Гренфелл к нему изменилось от гнева до безразличия, когда Ноэль перестал быть для нее проблемой. Наконец-то он, занявшись машинами, стал полезен.

В течение шести месяцев субботы, проведенные в гараже и магазине запчастей в городе, когда другие были на футбольном поле или бейсбольной площадке, научили Ноэля понимать красоту точного инженерного дела. И эти же субботы заменили ему тепло человеческого общения. Вполне достаточно было наблюдать, как механик превращал двигатель из неработающего предмета в блистательный мощный организм.

 

24

Оголив все цветочные ящики на балконе Каролины Монталвы, Пич бросала цветы вниз, американским солдатам-победителям, которые продвигались по Парижу на своих джипах и бронированных машинах, смеялась, когда они поднимали головы и улыбались ей.

— Я тоже американка, — кричала она, подавая знаки поднятыми вверх большими пальцами.

Жители Парижа смеялись и пели, а город сверкал под весенним солнцем. То там, то здесь джипы останавливались, и хорошенькие молоденькие девушки целовали освободителей.

— Париж снова ожил, — восклицала Леони, — они обнимаются на улице, как бывало.

— Как ужасно, — посетовала Каро, — что я уже слишком стара, чтобы принять в этом участие. Как ты думаешь, — продолжала она, — когда нам ждать Эмилию и Жерара?

Леони посмотрела на мейсенские фарфоровые часы, изящные золоченые стрелки которых меряли жизнь Каро, сколько она ее знала, а сейчас они отмеряли минуты до прибытия Жерара.

— Скоро, — сказала она, улыбаясь, желая, чтобы это было возвращение в родной дом на Иль-Сен-Луи. Но там сейчас располагалась штаб-квартира американского командования и ставка.

Пнч посмотрела на стол, накрытый для празднования возвращения домой отца. Серебро Каро, которое извлекли из потайного места под плитой, где его прятали во время войны, сияло на старинной скатерти из дамаста, букет цинний яркой красивой мозаикой украшал центр стола, а на серванте охлаждалось в ведерке со льдом шампанское. Пич знала, что оказалась среди тех, кому повезло, — ее папа возвращался домой. Им было известно много семей, для которых не будет праздника возвращения, и чьи букеты цветов будут возложены на холодные могильные плиты и омыты слезами.

— Они сейчас в госпитале, — сказала Пич, не в силах сдерживать счастье, — и скоро папа будет здесь!

Она затанцевала по сапфирово-голубому ковру, сходя с ума, от радости. «Папа возвращается домой!» Если бы только Лоис могла разделить с ней ее радость! Но Лоис лежала на огромной белой кровати со сложной системой растяжек и креплений, среди подвешенных бутылочек и трубок, которые поддерживали ее жизнь через вены на руках и шее. Вокруг Лоис теснились уродливые металлические столы с сосудами, наполненными растворами, а в комнате пахло антисептиками и увядающими цветами. Лоис жила в сумеречном мире, — шторы были опущены, чтобы защитить ее от солнца. Дома в комнате Лоис царила невероятная путаница картин, книг, миниатюрных чудесных вещичек. Яркая, нарядная, заполненная вещами Лоис, комната пахла пудрой, духами, лаком для ногтей. А сейчас Лоис лежала бледная и совершенно невесомая, глаза закрыты, чтобы не видеть больничного убожества, а простыня, которой укрыты ее длинные стройные ноги, белая и аккуратная, никогда не сминалась…

Каждый день, когда Пич ходила навещать ее, она не забывала о дежурной улыбке на случай, если Лоис очнется и увидит ее. Пич была уверена, что Лоис знает о ее присутствии. Но с той ужасной ночи она ни разу не открывала глаз.

Снова и снова Пич чувствовала раскаяние — это была ее вина, и это она должна была лежать здесь, в больнице, если бы отважная Лоис не закрыла ее собой, хотя бабушка объяснила, что Крюгер целился в Лоис и что это несчастный случай. Если бы она не вернулась за Зизи, если бы не начала паниковать… Особенно по ночам, когда она оставалась одна, чувство вины Охватывало ее помимо воли, и Пич снова и снова переживала ужас той ночи. Она ощущала запах крови, в ушах стоял жуткий крик Лоис. Холодный страшный взгляд Ферди, когда он направил пистолет на Крюгера, и фонтан крови из горла капитана — слишком много крови для такого маленького человечка. Это Леонора обнаружила слабый пульс и приказала, чтобы хоть кто-нибудь вызвал «скорую помощь», пока немецкий врач пытался остановить кровотечение. Наконец-то раздался звонок.

— Он приехал, он приехал! — кричала Леони, спеша к двери.

Неожиданно почувствовав смущение, Пич завертелась на балконе. Прошло пять лет с тех пор, как папа видел ее. Тогда она была совсем маленькой девочкой, а теперь ей одиннадцать, и для своих лет она была довольно высокой. Он, должно быть, ожидает увидеть свою малышку, а встретит этакого неуклюжего подростка.

Папа выглядел поразительно худым, настолько худым — Пич могла бы поклясться, что можно пересчитать все его ребра. Волосы, которые она помнила темными и блестящими, стали почти совсем седыми, а голубые глаза — бесконечно усталыми, несмотря на то, что он улыбался. Он тяжело опирался на трость с серебряным набалдашником, а Эмилия бережно поддерживала его.

Глаза Пич встретились с его взглядом — и долгих лет как не бывало. Палка покатилась куда-то в сторону, когда он, позабыв о ней, протянул руки к Пич, и она бросилась к нему.

— Я думал, что ты совсем взрослая, — шептал он ей, целуя, — но вижу, что ты все еще моя малышка.

— Всегда, папа, — отвечала Пич, как сумасшедшая обнимая его. — Я всегда буду твоей малышкой.

Ко всеобщему удивлению, опять раздался звонок, и на мгновение наступила тишина. Они еще не отвыкли от ужаса, который вызывал неожиданный звонок в дверь.

— Надеюсь, я не слишком опоздал к обеду, — произнес знакомый голос в холле.

Джим, в форме полковника Американских военно-воздушных сил, вошел в комнату.

— Ну-ну, — сказал он, оглядывая накрытый стол, шампанское и собравшуюся семью. — Я вижу, что меня ждали.

— Джим! О, Джим! — вскричала Леони, сорвавшись с места и бросаясь к нему. — Почему ты не предупредил меня? — протестовала она. — Почему?

Смех Джима раздался в изящной гостиной.

— Я служу в армии, мэм. Я один из солдат армии освободителей. Конечно, они не поверили мне, когда я сказал, что хочу повидаться со старой приятельницей Каро. Они думают, что где-то в Париже у меня есть хорошенькая любовница. — Он улыбнулся Каро. — Должен признать, что не ожидал увидеть всех вас здесь вместе. Я так же удивлен, как и вы.

— И папа тоже вернулся домой, — кричала Пич, — и мама!

— О, Джим, это чудо, настоящее чудо! Это уже второе чудо сегодня, — сообщила Эмилия. — Мы с Жераром навестили Лоис в госпитале. Жерар держал ее за руку, тихо разговаривал с ней. Говорил, что вернулся домой, что будет ухаживать за ней, и что все будет хорошо. Он сказал: «Все вернулось на круги своя, Лоис». А потом он поцеловал ее и мы пошли. У двери мы оглянулись — глаза Лоис были открыты.

 

25

Одетый в голубую льняную рубашку и свои лучшие фланелевые брюки, которые до него в прошлом году носил Робинсон и которые сантиметров на пять были ему коротки, Ноэль копался в автомобильном двигателе. Увидев масляное пятно на накрахмаленном рукаве, он нахмурился. Конечно, здесь, в гараже, лучше быть в рабочем комбинезоне, но миссис Гренфелл предупредила, что сегодня приедет важная гостья, которая жертвует огромные суммы на благотворительность.

Благотворительность! Ноэль ненавидел и презирал это слово. Благотворительность хороша, только когда ты даришь. Когда же ты принимаешь, это означает, что благодаришь за то, что в жизни других существует как должное, — благодаришь за хлеб, который ешь каждый день, и брюки, которые слишком коротки и путаются вокруг твоих костлявых коленей.

Раздался звонок, призывающий детей в зал. Миссис Гренфелл дала указание надеть самую лучшую одежду и аккуратно причесаться. Ноэль уныло потер масляное пятно на рукаве. Он сомневался, что сможет оттереть его, и предвидел неприятности из-за этого. Звонок еще раз напомнил о встрече, и, вытирая руки о старую тряпку, Ноэль неохотно пошел к дому.

Пич смотрела в окно, где под низким свинцовым небом между деревьев виднелось бесконечное пшеничное поле. Она взглянула на бабушку. Руки Леони крепко сжимали руль, она сидела откинувшись на спинку сиденья. Огромный «крайслер» ехал по свободной дороге со скоростью 25 миль в час. Пич вздохнула: с такой скоростью они попадут туда не раньше четырех часов.

— Незачем вздыхать, — сказала Леони. — Мы доберемся вовремя.

Вместо Эмилии, которая решила остаться в Нью-Йорке, где Лоис проходила курс лечения, она объезжала американские приюты и взяла с собой Пич. Но Пич была очень нетерпеливой путешественницей. Не успели они сесть в машину, как она уже хочет очутиться на месте! Пич усмехнулась.

— Можем ли мы, по крайней мере, ехать со скоростью 35? Леони взглянула на свою одиннадцатилетнюю внучку.

— Я так еду, потому что не умею управлять этими большими американскими машинами, — извиняясь, сказала она. — Обычно всегда едет шофер или Джим.

— Да, бабушка, — дразнила Пич. — В твое время были лошади и экипажи.

— Ты права, — согласилась Леони. — Я видела, как с появлением автомобиля изменился мир, — ваш дедушка производил самые великолепные машины во Франции. Я помню вечер, когда Месье первый раз вывез меня на первой машине де Курмонов. Я вижу ее, как сейчас, с бежевыми мягкими сиденьями, маленькими вазочками для цветов. Ярко-красная, она была покрыта двенадцатью слоями специального лака, с огромными фарами и кожаными ремнями вокруг капота… На мне было красное шелковое платье, точно в цвет машины, а Месье купил букетики жасмина для ваз…

Пич ждала, затаив дыхание, ждала, что Леони скажет дальше? Может быть, она наконец-то расскажет ей о себе и о Месье?

— Мы были сенсацией в театре в тот вечер, — проговорила Леони.

— Не только в тот вечер, — быстро возразила Пич. — Ты всегда была сенсацией, бабушка.

Леони улыбнулась.

— Не всегда. Это Месье всегда был сенсацией, всегда на виду. Он был очень умным и сильным человеком.

Леони крепче сжала руль. Неожиданная откровенность Леони позволила Пич задать вопрос, который не давал ей покоя:

— Почему ты не вышла за него замуж? — Леони выглядела настолько расстроенной, что Пич пожалела о своем любопытстве. — Может быть, я расскажу тебе когда-нибудь, Пич, если придется. О, я хотела бы уберечь тебя от многих ловушек, в которые попадают женщины. Подожди, совсем скоро ты узнаешь, что любовь — это самое сложное, непостижимое чувство, И мы все равны перед ней.

— Если я полюблю кого-нибудь, я выйду за него замуж…

— Хорошо, — живо ответила Леони, отсекая прошлое, — только сначала познакомь его с бабушкой, чтобы она могла одобрить твой выбор. А теперь посмотри, Пич, — там вдалеке. Это первое здание, которое мы видим за последние полчаса, должно быть, то, что нам нужно. Мэддокский приют.

Неприятный звук колокольчика приветствовал их, когда машина въехала в железные ворота, открытые двумя аккуратно одетыми мальчиками. Пич бегло осмотрела приземистые серые здания, и у нее засосало под ложечкой. Не было цветущих вьющихся растений, чтобы как-то смягчить эти неприветливые постройки, не было заботливо посаженных роз и азалий по бокам дорожек, как в замке д’Оревилль. Группа детишек, построенных для того, чтобы приветствовать их, выглядела такой же серой, с лицами, обветренными от постоянных ветров голой равнины.

— Бабушка, я не могу, — прошептала Пич. Леони удивленно посмотрела на нее.

— Что не можешь, дорогая?

— Не могу идти туда. — При одной мысли о том, как все будет, она испугалась и почувствовала себя разбитой. Мне там не нравится…

В лучах солнца мелькнуло лицо миссис Гренфелл, улыбающееся вставными зубами. Леони встревоженно взглянула на Пич:

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Нет, нет, но, пожалуйста, не заставляй меня идти туда, бабушка. Пожалуйста.

Леони посмотрела на Мэддокский приют для сирот, на ожидающее лицо миссис Гренфелл и ряд этих серых детишек, выстроенных перед серым зданием. Она поняла, почему Пич не хочет идти туда.

— Подожди здесь, дорогая, — сказала она, открывая дверцу машины.

Ее долг пойти туда и посмотреть, чем может помочь их организация. Леони пожалела, что взяла Пич с собой.

С теплой приветливой улыбкой на все еще красивом лице, Леони пожала руку миссис Гренфелл. Маленькая девочка в платье, которое ей совсем не шло, преподнесла гостье букет из огромных гладиолусов, завернутых в целлофан. Леони наклонилась, чтобы поцеловать ее, и ребенок застыл в изумлении, приоткрыв рот и держась рукой за то место, куда ее поцеловали. Леони шла дальше, улыбаясь, пожимая руки, гладя головки малышей, задавая вопросы старшим. Ее интерес был настоящим, а озабоченность — неподдельной, и Пич подумала, что она светится от любви к этим несчастным детям.

Пич со вздохом облегчения откинулась на сиденье, когда все друг за другом прошли в здание. Она не могла бы сидеть и обедать с ними, как всегда делала в приюте д’Оревилль. Это место пугало ее. Даже не заходя туда, Пич знала, что там будет: сильный запах дезинфекции, вчерашней еды и присутствие горя и одиночества. Усевшись, она смотрела в окно закрытой передней дверцы. Блики солнца играли на металлических буквах таблички: «Мэддокский приют для сирот». Худое лицо со светлыми стальными, как буквы на табличке, глазами, неожиданно появилось в окне. Испуганная Пич откинулась назад.

— Извините, — пробормотал мальчик, — я только хотел взглянуть на машину.

Он пошел прочь с опущенной вниз головой, руки в карманах. Пич опустила стекло и смотрела ему вслед. Он не показался ей взрослым. На мальчике были слишком короткие серые брюки, которые обвивали худенькие ноги, он был коротко острижен и выглядел очень уязвимым и трогательным. Быстро соскользнув с сиденья, Пич позвала его:

— Подождите минуту!

Ноэль шел, не веря самому себе. То, что она зовет его, должно быть, сон, мечта.

— Пожалуйста, — звала Пич, — подождите минуту, подождите меня.

Ноэль услышал ее легкие шаги и почувствовал, как она легонько дотронулась до его руки.

— Здравствуй, — сказала она. — Я — Пич де Курмон. А кто ты?

Она была даже красивее, чей показалась сначала. Яркая девочка с копной золотисто-каштановых волос. У нее была нежная кожа — не красная и загрубевшая от ветра, как у девочек, которых он знал, ее глаза — о, ее глаза! — были великолепны — бездонные, темно-синие, как чудесные озера, которых он никогда не видел, но знал, что они должны быть именно такими. Пич вопросительно улыбнулась ему:

— Ну?

Ноэль поднял голову:

— Что?

— Как тебя зовут?

— Ноэль.

— Ноэль — а дальше?

— Мэддокс. Ноэль Мэддокс.

Взгляд Пич остановился на табличке со стальными буквами, которая висела над дверью. Лучше бы она не спрашивала.

— А почему ты не обедаешь вместе с остальными? Ноэль еще глубже засунул руки в карманы.

— Я хотел посмотреть на машину, вот и все, — пробормотал он, опуская голову.

— Ну тогда пойдем. — Пич взяла его за руку. — Пойдем, я покажу тебе машину.

Ее прикосновение бросило его в дрожь, так что даже короткие волосы на шее вздыбились. Застеснявшись, он позволил ей отвести себя к машине.

— Смотри все, что хочешь, — сказала она, — я не могу рассказать тебе, с какой скоростью она может двигаться, так как бабушка никогда не ездит быстрее 30 миль в час.

От звонкого чудесного смеха у Ноэля по спине побежали мурашки.

— Могу я… Я хочу сказать, можно ли заглянуть внутрь?

— Конечно. — Пич распахнула дверцу и отступила назад.

— Нет, нет. Я имею в виду, вовнутрь, открыть капот.

— Ты хочешь посмотреть двигатель? — Она думала, что он хочет взглянуть на роскошное внутреннее убранство машины. — Я не знаю, как его открыть, — произнесла Пич.

— Это здесь. Разрешите мне. — Ноэль повернул рычаг и, обойдя машину, открыл капот. Перед ним был безупречный все еще горячий двигатель.

Пич за компанию посмотрела тоже.

— Что интересного в этих двигателях? — спросила она. Ноэль с интересом стал рассматривать двигатель, особенности сборки. Он страстно хотел разобрать его, изучить, он мог бы часами копаться в нем.

— Разве ты не видишь? Это само совершенство. Каждая деталь, каждый маленький узел имеют свое значение, и благодаря им двигатель становится таким мощным. Все так логично и просто.

— Это слишком сложно для меня.

Ноэль посмотрел на Пич. Ее рука, слегка золотистая, тронутая каким-то особенным солнцем, которое никогда не светило здесь, была совсем рядом, а струящиеся волосы напоминали водопад. Ноэль крепче сжал кран капота, голос стал низким от волнения.

— Это потому, что ты — девочка.

Пич, смеясь, поправила волосы.

— Да, но я — девочка из семьи де Курмон.

Ее имя колоколом прозвучало в голове Ноэля, отдаваясь тяжелыми ударами.

— Де Курмон! Ты имеешь в виду автомобиль «курмон»?

— Да, это наша семья, — улыбнулась Пич, заметив его ошеломленный взгляд.

На самом деле у Ноэля были чудесные глаза, когда он приподнимал завесу, которая скрывала и защищала их, и позволял заглянуть внутрь. Светло-серые, с длинными темными ресницами.

— Первую машину мой дедушка практически построил сам.

— Это чудесные машины, — ответил все еще растерянный Ноэль. — Конечно, я никогда их не видел, только в книгах.

Пич вздохнула.

— Мы не уверены, будут ли еще выпускаться такие машины. Заводы разрушены во время войны, сохранилось лишь немногое.

Ноэль попытался представить, на что похожи заводы де Курмонов. Заводы — это слишком важно, чтобы быть просто разрушенными во время войны…

— Ноэль!

Он обернулся, заслышав знакомые шаги мистера Хилла.

— Ноэль, что ты здесь делаешь? Ты должен быть в холле, вместе с остальными. Ты пропустил беседу мадам Леони с детьми, и сейчас твое место за столом выразительно пустует!

— Извините, — пробормотал Ноэль, опустив голову.

Пич тревожно посмотрела на него, ей показалось, что кто-то выключил живые огоньки его глаз. Он казался совершенно безликим, опустошенным…

— Это моя вина, — улыбнулась она, протягивая руку. — Я Пич де Курмон, внучка мадам Леони. Я почувствовала себя плохо и осталась в машине, а Ноэль заметил это и спросил, может ли он чем-нибудь мне помочь.

Пич видела, что этот человек не поверил ей. Но она была внучкой Леони, и ему пришлось принять ее объяснение. Он вежливо пожал ей руку.

— Могу ли я быть вам полезен, мисс де Курмон?

Пич покачала головой.

— Спасибо, мне уже лучше, я просто жду бабушку.

— Тогда, Ноэль, тебе надо идти со мной, обед уже начался. — До свидания, Ноэль, — попрощалась Пич.

И когда он уже повернулся, чтобы идти за мистером Хиллом, их взгляды встретились, и Пич заговорщически подмигнула ему и, усмехнувшись, снова забралась в машину.

Спустя час, когда Леони появилась на ступеньках Мэддокского приюта, она выглядела ужасно усталой, хотя все еще улыбалась. И это было неудивительно: Леони почти семьдесят, а приют — то печальное место, которое накладывает свою печать на любого.

Еще раз попрощавшись, Леони села в машину и включила двигатель.

— Помаши им рукой, дорогая, — тихонько попросила она, когда машина ехала в сторону высоких железных ворот, которые открыли для них все те же двое аккуратных мальчиков. — Слава Богу, — выдохпула она со слезами на глазах, когда ворота за ними закрылись. — Слава Богу, Пич, что судьба не допустила такой участи для тебя и ты никогда не жила в таком месте. Ноэль задержался у ворот и смотрел им вслед, пока машина не превратилась в маленькое пятнышко, исчезающее за горизонтом. Еще мгновение, и она исчезла. Пич де Курмон — золотистая девочка, недосягаемая для него, как мечта. В ее мире царили любовь, смех, свобода и успех. Ветер красиво волновал золотистые поля пшеницы. Ноэль вздохнул, вздохнул так глубоко, словно сама вечность прикоснулась к его худенькому тельцу. У него вырвался вздох тоски и желаний.

Теперь у него было две мечты, которые, он точно знал, должен осуществить. Ноэль хотел посвятить свою жизнь машинам. А еще он хотел такую девочку, как Пич де Курмон.

 

26

После восемнадцатичасового перелета из Нью-Йорка самолет кампании «Пан-Америкэн» с опозданием приземлился в Ле-Бурже. Во время полета была тряска, и уставшая Леонора с чувством облегчения и благодарности вышла под парижский дождь. Нью-Йорк не стал ей родным городом. Он был слишком блестящим, слишком новым, слишком оживленным. Несколько дней жизни в ритме Нью-Йорка совершенно опустошили ее, и Леонора с неохотой покидала свой гостиничный номер. Точно так же она не любила самолеты. Правда, это быстро и удобно, но у нее было такое ощущение, словно она все еще в Нью-Йорке, хотя перед глазами был Париж, и всей душой Леонора ощутила, что она дома.

В такси, направляясь домой на Иль-Сен-Луи, Леонора решила, что завтра утром поедет на Ривьеру поездом. Дверь открыл Оливер, новый английский дворецкий.

— Сегодня утром заходил какой-то джентльмен, чтобы встретиться с вами, мадемуазель де Курмон, — доложил он. Леонора никого не ожидала.

— Он не представился, Оливер?

— Нет, мадемуазель, он только сказал, что зайдет еще. Леонора устало поднималась по лестнице. Единственное, чего она хотела, это принять горячую ванну, выпить чашку чая и лечь в постель. Дом был таким тихим, что только сейчас Леонора поняла, до какой степени привыкла за эти несколько недель к шуму уличного движения, сиренам и парадам Нью-Йорка. Уютно засунув руки в карманы мягкого белого махрового халата, она прижалась лбом к стеклу и увидела с детства знакомую картину. Сена, как всегда, была расцвечена гирляндами огней, а фары машин вырисовывали мосты и улицы красными и желтыми огоньками, движущимися в разных направлениях.

Казалось, весь Париж сегодня был на улицах. Леонора знала, что кафе на Сен-Жермен будут переполнены. Уличные артисты выбиваются из сил, заставляя маленьких забавных собачек прыгать через обруч или ходить на задних лапках, жонглируя тарелками и исполняя джазовые мелодии на расстроенных саксофонах. Кто-то будет нежно петь под гитару, а влюбленные — бросать долгожданные монетки в их кружки. Красивые мужчины будут сопровождать шикарно одетых женщин в модные рестораны на элегантной Райт Банк, а парочки, держась за руки, медленно прогуливаться по набережным волшебной реки. Как можно ложиться спать в восемь часов, когда Париж ждет! Леонора торопливо, как будто опаздывала на свидание, надела черные брюки и изумительный зеленый кашемировый свитер, быстро застегнув крошечные жемчужные пуговки. Расколов привычный пучок, распустила длинные светлые волосы. Сегодня Париж будет только ее, и она станет смаковать его, бесконечно долго бродить, заходить в кафе что-нибудь выпить.

Решив побездельничать, Леонора бежала через две ступеньки, повесив через плечо маленькую сумочку, торопливо прошла холл, и огромные двойные двери выпустили ее в теплую парижскую ночь.

Какой-то мужчина входил во двор дома, когда Леонора выходила, и, чтобы не столкнуться, оба отступили в сторону.

— Извините, — сказал он по-немецки.

— Извините, — одновременно с ним произнесла она по-французски.

Свет уличных фонарей выхватил его высокую фигуру и прямые светлые волосы.

— Ферди, — изумленно выдохнула Леонора.

— Лоис! О, Лоис! — Его руки уже обнимали ее а губы нашли ее губы. Крепко прижавшись к нему, она утонула в этом поцелуе… С трудом Леонора высвободилась, отняла свои губы.

— Ферди, нет… нет. Пожалуйста, Ферди!

Он держал ее лицо в своих ладонях и говорил как завороженный.

— Лоис, это действительно ты. Я думал, Крюгер убил тебя. Они посадили меня в тюрьму после того, как я застрелил его. Но кто-то сказал мне, что ты в госпитале и тебя увезли в Америку. Другие говорили, что ты умерла… Я хотел верить, что ты жива, надеялся, что ждешь меня. Я вернулся, как только смог, чтобы разыскать тебя. О, Лоис, Боже мой, Лоис!

— Ферди, пожалуйста, — умоляла Леонора. — Пожалуйста, послушай меня, Я не Лоис, я — Леонора.

Ферди взял прядь ее светлых волос, пропуская их сквозь пальцы. — Нет, — сказал он. — Нет. У Леоноры были другие волосы.

Неожиданно Леонора сообразила, что сегодня она действительно похожа на Лоис, иначе одетая, с распущенными волосами. Ведь Леонора всегда носила наглухо застегнутые костюмы и гладко причесывала волосы. Но у нее были другие глаза, Ферди поймет, что она не Лоис, как только увидит цвет ее глаз.

— Сейчас, Ферди. — Взяв его за руку, она подвела его к свету. — Посмотри на меня теперь.

Он так пристально смотрел в ее глаза, что Леонора почувствовала, что он хочет, чтобы они стали голубыми и каким-то чудом она превратилась в Лоис.

— Мне очень жаль, Ферди, — прошептала Леонора, когда его руки соскользнули с ее плеч.

— Да, это правда, — спокойно сказал он. — Лоис умерла. Было бы чересчур, вопреки всему надеяться, что она жива.

Леонора колебалась всего одно мгновение. Лоис лежала в нью-йоркской больнице, проходя мучительное лечение в надежде оправиться от шока, в котором находилась со дня рокового выстрела. Все уже потеряли надежду, что когда-нибудь кусочки ее разбитого сознания соединятся, и к ним вернется их прежняя Лоис. На самом деле этого не может произойти, и никакое лечение не поможет Лоис вновь начать ходить. Для нее будет лучше, если Ферди никогда не увидит ее в таком состоянии, пусть лучше думает, что она умерла.

— Мне очень жаль, Ферди, — прошептала она.

Рассеянно он погладил ее по голове.

— Вы всегда были хорошей сестрой, — нежно ответил он.

— Ферди, я хотела бы знать, что случилось с вами, как сложилась ваша жизнь после всего происшедшего?

Вместе перейдя мост Мари, они нашли маленькое кафе, где за бутылкой красного вина Ферди рассказал ей об аресте и суде. Он был приговорен к десяти годам заключения, лишился своего звания, но его семья, используя свое влияние, добилась, чтобы заключение было заменено на домашний арест до конца войны, аргументируя это тем, что он необходим в управлении смейными заводами. Но времена третьего рейха подходили к концу. Каждую ночь Ферди наблюдал, как союзники бомбили город, уничтожали фабрики, военные заводы, шахты. И при этом чувствовал радость. Он думал, что Лоис погибла, но кто-то сказал ему, что она осталась жива и ее лечили в больнице сначала в Ницце, потом в Париже.

— Я не мог вернуться в отель, — объяснил Ферди, — не мог видеть место, где все произошло. У меня перед глазами всегда будет Лоис, лежащая на полу в крови, с закрытыми глазами. Сюда я пришел в погоне за ее призраком…

Леонора вспомнила, как маленькая Пич представляла Ферди прекрасным принцем, но красивым и молодым принцем он уже не был. Лицо в морщинах, голубые глаза в поисках воспоминаний пусто устремлены куда-то вдаль.

Когда Ферди проводил ее домой на Иль-Сен-Луи, он пожал ей руку, прибавив:

— Я должен извиниться за поцелуй.

Леонора почувствовала, как кровь прихлынула к щекам.

— Это вполне понятно, Ферди.

— Леонора, сегодня был первый день, когда я хоть с кем-то заговорил. Теперь я чувствую, что смогу жить дальше. Я должен был знать все точно, ты понимаешь?

Леонора кивнула, избегая его взгляда.

— Могу я еще раз встретиться с тобой? Обещаю, что не буду все время говорить только о себе.

У него была совсем мальчишеская, немного печальная улыбка, и Леонора, все еще чувствовавшая вкус его губ, тихо сказала.

Безупречный джентльмен, он склонился над ее рукой.

— Я позвоню тебе завтра, — сказал он, уходя через двор.

С улыбкой на губах Леонора стояла, прислонившись к запертой двери. Когда Ферди попросил ее о встрече, его лицо озарилось радостью и надеждой. В самом деле, пусть лучше думает, что Лоис умерла. Бедная, искалеченная Лоис… Ее сознание заперто в каком-то ином мире. В ее жизни больше не будет серебряных трофеев, которые она получала девочкой за плавание и бег, не будет танцев и песен, не будет тех стремительных поездок на темно-голубом «курмоне», когда она устремлялась вперед, решительно сжимая руль. Теперь у нее был другой мир.

Три недели спустя Леонора сидела рядом с Ферди в кинотеатре на Елисейских полях. В мерцающем свете экрана она едва различила руки Ферди, крепко сжимавшие ее руки. Интересно, знал ли он, как крепко ее держит, словно стоит на краю скалы и вот-вот сорвется, а ее руки — единственная ниточка, которая связывает его с жизнью, как будто только она может уберечь его от падения. Конечно, она собиралась вернуться домой, в отель, но вместо этого оставалась в Париже, целыми днями слоняясь по комнатам, никуда не выходя из дому, боясь пропустить его звонок. Леонора никогда не приглашала Ферди домой, всегда договариваясь о встрече в семь часов в кафе «Де Маго», где официанты уже знали их как постоянных посетителей, улыбаясь, кивали им, и, не дожидаясь заказа, приносили их любимое вино.

Это все совершенно невинно, говорила себе Леонора. Она и Ферди — просто друзья. Единственное, почему он поцеловал ее, — хотел верить, что Лоис жива, и в таком состоянии, когда увидел ее в сумерках с распущенными волосами, принял за сестру.

Леонору не мучило чувство вины, когда она слушала Ферди, говорящего о Лоис как о умершей. Каждый вечер они встречались и говорили о Лоис, и это было все более и более привычно. Она почти свыклась с мыслью и поверила, что Лоис теперь нет в живых.

— Ферди, — начала Леонора, когда они гуляли по саду Тюильри спустя неделю, — мне пора возвращаться в отель, ты знаешь, что я работаю.

— Но я не хочу, чтобы ты уезжала, — продолговатое, красиво вылепленное лицо Ферди неожиданно сделалось несчастным. — Ты даже представить себе не можешь, как для меня важно говорить с тобой, Леонора. Ты заставила меня поверить, что жизнь продолжается, это все благодаря тебе. — Ферди крепче сжал руки Леоноры. — Не покидай меня, Леонора, — умолял он, — по крайней мере сейчас.

Ветер ласково перебирал волосы Леоноры, прядка попала на глаза, и Ферди нежно убрал ее, провел рукой по щеке, красиво очерченной линии бровей, мягким губам. Их взгляды встретились, и одно мгновение они смотрели, читая мысли друг друга.

— Леонора, — мягко сказал он, потом поцеловал. Потерявшись в его объятиях, укрывшись от внешнего мира, Леонора знала — это то, чего она хотела.

Она думала, что у него что-то вроде холостяцкого жилища или убежища в каком-нибудь живописном месте улицы Лефт-Банк, но семья Меркер всегда имела апартаменты в отеле «Ритц», а после войны он стал его вторым домом. Леонора нервно расхаживала по комнате, осматривая его жилище, трогая букет, чтобы убедиться, что он действительно из воска. Она была поражена безупречной чистотой и скромностью его жилья. Не было ни халата, небрежно оставленного на стуле, ни тапочек, торчащих из-под кровати, ни газеты, небрежно брошенной в сторону. Никаких фотографий, блокнотов для записей. Постель Ферди аккуратно убрана горничной, на столике рядом с кроватью — графин с водой и стакан.

Ферди помог ей раздеться, а потом, раздевшись сам, обнял ее, и они стояли, прижавшись друг к другу горячими телами. Леоноре подумалось, что такой и должна быть эта ночь — неизвестный отель и мужчина, который занимается любовью с тобой, представляя себе другую женщину. Ферди целовал ее грудь, а руки все крепче сжимали ее. Взяв Леонору на руки, он отнес ее на широкую кровать. Она ощутила прохладу льняных простыней, а потом его жар наполнил ее, и она умирала вновь и вновь от бесконечного блаженства, а страсть стонами вырывалась из груди — перед любовью все равны, дамы и проститутки. Потом какое-то время он молча лежал рядом. Взяв сигареты со столика, стоящего у кровати, прикурил и протянул ей.

— Но я не курю, — сказала Леонора упавшим голосом. — Это Лоис курила.

Она уехала на следующий день, оставив ему у дворецкого Оливера записку, где сообщала, что ее срочно вызвали в отель и какое-то время она пробудет там и слишком занята, чтобы увидеться с ним.

 

27

Увлечение Ноэля боксом очень удивило мистера Хилла. Однажды субботним вечером он проводил тренировку с ребятами, и когда пришла очередь Ноэля, он не только вынес бой без жалоб, но и дал сдачи! Конечно, парень был тщедушен, еле двигался, но вел себя на ринге отважно, молча принимая удары. На следующей неделе он пришел опять. На этот раз Хилл не разрешил ему выйти на ринг — решил, что мальчика снова побьют. Вместо этого он отвел его в сторону и спросил, что за цель тот преследует? Хочет себя наказать за что-то? Он что, мазохист? В чем тут дело? Мальчик посмотрел на него непроницаемым взглядом светлых глаз и сказал:

— Я хочу учиться.

Это было действительно так. Хилл установил ему режим тренировок, веса, бега, прыжков, бокса. Скоро это должно дать результаты. Вот только стоило ли Ноэлю браться за это? Но мальчик действительно хотел. Он серьезно занимался, упражнялся с гарями каждый день, вставал пораньше, чтобы пробежать до завтрака четыре мили, даже в самые сильные зимние холода, пока не начались снегопады и его пробеги прекратились на несколько месяцев, тогда он стал тренироваться я спортзале — бег на месте, подъем тяжестей. Он так окреп, что сейчас, когда ему исполнилось четырнадцать, мог справиться с самым сильным противником. Когда Хилл вручал Ноэлю дешевенький посеребренный кубок, он искренне, с большой теплотой смотрел на мальчика.

— Победителю турнира по боксу Мэддокского приюта — настоящему чемпиону, — сказал он, улыбаясь.

Мальчики Мэддокского приюта восхищенно аплодировали, когда Ноэль пожимал руку мистеру Хиллу.

— Спасибо, сэр, — произнес он, крепко сжимая кубок.

— Дай его мне, и я устрою, чтобы твое имя выгравировали рядом с титулом «Чемпион по боксу среди участников младшей группы. Мэддокский приют для сирот, 1946 г.», — пообещал мистер Хилл. — Это была настоящая, чистая победа. Ноэль, ты действительно был на высоте. Поздравляю тебя.

— Спасибо, сэр.

Ноэль ушел с ринга, проскользнув под канатами, прошел через ряды мальчиков, сидевших на деревянной скамье, и отправился в душ. Аккуратно положив свой приз на стул, он снял мокрые от пота трусы и включил воду.

Горячая струя воды ударила по багрово-красным рубцам на спине и плечах. Ноэль вздрогнул, но заставил себя стоять под нещадно бьющей струей и терпеть боль. Через несколько минут он пустил холодную воду и крепко стиснул зубы, когда ледяной душ ужалил тело. Откинув назад голову, Ноэль подставлял лицо под струи, с готовностью принимая пытку холодной водой. Он считал медленно текущие минуты. Минимум три. Выйдя из-под душа, быстро растерся тонким полотенцем и оделся. Стоя перед зеркалом, причесал волосы. Мистер Хилл сказал, что волосы у него слишком длинны для боксера и приказал постричься, как остальные мальчики, но Ноэль проигнорировал его указание. Критически осмотрев себя в зеркале, он увидел худого, мускулистого парня лет четырнадцати, как решил Ноэль. Может быть, шестнадцати. Было важно выглядеть постарше, чтобы начать работать. Работать по-настоящему, а не по субботам. Ноэлю нужна настоящая работа. Он осмотрел душевую, зеленые деревянные стулья, старые железные, крючки — все это было пропитано запахом пота. Когда, забрав приз, он быстро направился к выходу, — вошли остальные участники турнира.

— Эй, Ноэль! — окликнули они. — Здорово ты его побил.

— Спасибо, — ответил Ноэль, уходя по коричневому линолеуму.

Они озадаченно смотрели на него.

— Ты не считаешь, что чемпион мог бы быть более общительным?

— Он всегда был одиночкой, — ответил кто-то, — Даже бокс не изменит его.

Ноэль решил ничего не брать с собой, только пакет с едой, которую ему удалось собрать за последнюю неделю. Так он не вызовет подозрений. На нем был комбинезон с нагрудным карманом, тенниска и высокие кроссовки, выданные мистером Хиллом как часть обязательной спортивной формы, — единственная вещь за всю его жизнь, принесшая радость обладания. Серый пиджак и шерстяной шарф составляли весь его гардероб. Завернув в шарф, он сунул приз в карман, прихватил коричневый бумажный пакет с едой.

Взяв пять долларов из тайника в ботинке, две купюры и мелочь, аккуратно положил их в карман джинсов. Было девять часов вечера, пятница. В приюте все еще горел свет, и мальчики болтали, сидя в обеденном зале за молоком и печеньем — праздничная трапеза в честь турнира по боксу. Даже младшим мальчикам было разрешено остаться по случаю торжества. Конечно, девочки были в другом здании, и миссис Гренфелл со старшей надзирательницей и смотреть не хотели на этот мужской спорт. Поэтому Ноэлю было несложно спуститься по парадной лестнице, которой редко пользовались, и пройти в темный зал. Обутый в кроссовки, он бесшумно прошел по черно-белому, выложенному плиткой полу и аккуратно открыл замок. На улице было очень темно. Тяжелые облака, которые гнал порывистый ветер, закрывали яркую полную луну.

Не оглядываясь, Ноэль закрыл за собой дверь и спустился по старым потертым ступеням. Идя по узенькой дорожке, поросшей травой, которая обрамляла выложенный гравием проезд, он быстро подошел к воротам и нетерпеливо дернул задвижку. Должно быть, заперто. Ноэль замер, когда яркая луна вышла из-за облаков, как сцену, осветив подъезд. Он увидел, что ворота заперты. Поколебавшись всего одну минуту, сунул пакет с едой за пазуху и полез на ворота. Цепляясь, как обезьяна, он добрался сначала до середины, потом до верхушки, перелез и легко спрыгнул по ту сторону ворот, отряхивая с рук краску и ржавчнпу. Выпрямившись, Ноэль быстрым шагом отправился по дороге, прямой, как путь к удаче, между полями пшеницы — к свободе.

 

28

Пич везла Лоис в кресле-каталке через великолепные, обрамленные арками двери их дома, Палаццо д’Оревилль на Майами, разворачивая кресло сестры таким образом, чтобы Лоис могла полюбоваться чудесными водяными струями фонтана, выложенного голубыми плитками охраняемого каменными львами — точными копиями «Львиного двора» в Альгамбре.

— Послушай, Лоис, ты помнишь, когда мне было три года, я упала туда, и ты спасла меня?

На внешней кромке фонтана воды не было, но плитка оказалась скользкой, и Пич соскользнула к центру, где было достаточно глубоко. У Лоис были испуганные глаза, когда она ее вытащила. Пич засмеялась.

— Ты струсила больше, чем я, — сказала она. — У меня хватило времени только удивиться, все произошло так неожиданно.

Опустившись перед креслом, Пич заглядывала в лицо сестре, ожидая хоть какого-то ответа. Теперь, когда все морщинки на хорошеньком личике Лоис разгладились, оно выглядело худым и изможденным, скулы сильно выдавались, мягкие губы были трогательно беззащитны. Казалось, Лоис смотрит на фонтан, но Пич не была уверена, видит ли она его. В ее глазах не мелькнуло и тени воспоминаний, не появилась улыбка. Со вздохом Пич заняла привычное место за креслом и повезла Лоис по тенистой дорожке. Океан, сверкая, играл всеми красками под ярким солнцем Флориды, и дюжина маленьких лодочек, гонимых легким ветерком, мелькала где-то на горизонте. Ближе к берегу были видны отдыхающие. Бронзовые от солнца, они купались и ныряли в прохладные атлантические волны. У бассейна Пич ненадолго задержалась, чтобы посмотреть, как какой-то мальчишка забирается на вышку для прыжков, какое-то время балансирует на краю доски, поднимается на цыпочки с вытянутыми руками, напрягая ноги перед тем, как нырнуть. Раздался всего лишь тихий всплеск, когда он прорезал гладкую поверхность бассейна. Затем его узкое гладкое тело молнией ушло под воду, а на поверхности осталась лишь россыпь хрустальных брызг.

— Великолепно! — восхищенно воскликнула Пич. — Это было просто великолепно!

Она повезла кресло от бассейна, думая о том, как было бы хорошо, если бы Лоис видела, как мальчик нырял, — это было настолько здорово, что она могла бы даже почувствовать прелесть воды. Вдруг ее поразило, что голова Лоис повернута немного влево вместо привычного положения и взгляда куда-то прямо перед собой. Может быть, Лоис смотрела на бассейн?

В поисках купальника Пич радостно перевернула все шкафы в комнате Лоис, пересмотрела всю одежду. Запихнув вещи обратно как попало, она понеслась к Лоис. Та лежала в специальном шезлонге окна, выходившего на террасу, и смотрела на открывавшийся прекрасный вид. «Помимо всего прочего, — уже сердито подумала Пич, — невозможно даже понять, действительно ли Лоис любуется видом».

— Лоис, — сказала Пич, надевая привычную улыбающуюся маску, — я должна ненадолго уйти, а к тебе пришлю Миц.

Миц — так они называли мисс Сару Фоли, сестру-компаньонку Лоис, девушку шотландского происхождения. Пич сразу же прозвала ее Миц, и это вполне подошло к её маленькой жилистой фигурке и суровому складу характера — как твердо она давала отпор любопытным, защищая Лоис! — но за внешней суровостью скрывалось очень доброе сердце.

— Вы думаете, она хотя бы знает, о чем я говорю, Миц? — спросила Пич, идя за ней обратно в спальню и глядя на неподвижный, равнодушный профиль Лоис, профиль камеи.

— Может быть, знает, а может — нет, — отвечала Миц, взбивая и поправляя подушки под головой Лоис, — но я убеждена, что вы пока просто не нашли того, что она хочет услышать. Однажды вы скажете это, и она очнется.

Как спящая принцесса из сказки, когда ее поцеловал красивый молодой принц. Но когда Ферди застрелил Крюгера, он не был похож на юношу-принца, у него были холодные, мертвые глаза, а Лоис лежала у нее на руках, истекая кровью… И Ферди больше никогда не возвращался, чтобы найти свою принцессу. Он исчез навсегда.

Двери хлопнули за ней, когда она со всех ног помчалась через площадку перед домом к отелю. Там в маленьком роскошном магазине был большой выбор модных купальников. Помня, как болезненно худа Лоис, Пич выбрала самый маленький. Но любимого цвета Лоис — цвета морской волны, очень изящный, и предназначавшийся для плавания, а не для украшения бассейна.

Задыхаясь на бегу, она торопилась обратно на виллу. Двери хлопнули за ней, и она услышала, как в своем кабинете заворчал Жерар.

— Смотри, Лоис! Мы идем купаться!

Миц с удивлением посмотрела на нее. Она возмутилась:

— Что ты говоришь, Пич, ты же знаешь, что бедняжка не может плавать!

— Лоис плавала лучше всех на свете, — возразила Пич, — Миц, о, Миц, сегодня в бассейне мы остановились, чтобы посмотреть, как ныряет какой-то мальчик, и знаете, Лоис повернула голову, чтобы посмотреть, я уверена в этом.

Миц тихонько взяла у нее купальник.

— Я думаю, она отвернулась от яркого солнца. Ты знаешь Пич, ей там не нравится.

Совсем упав духом, Пич смотрела на нее. Она была так уверена… Она грустно смотрела, как Миц убирает куда-то в шкаф такой красивый, цвета моря, костюм. Потом тихо пошла к двери и обернулась, чтобы улыбнуться Лоис, так, на всякий случай. Кресло-каталка Лоис стояло возле шезлонга, уродливый стальной корпус, огромные колеса и жесткая черная кожа — все в нем просто кричало о его назначении. Пич вспомнила свою ненавистную подпорку. Как же ей хотелось, чтобы она была хотя бы посимпатичней. Хорошо, если они не позволили ей взять Лоис в бассейн, она знает, что для нее сделать. Завтра утром Лоис будет ждать сюрприз.

Жерар настоял на том, чтобы вся семья завтракала вместе, это была единственная возможность увидеть всех сразу, в одном и том же месте, в одно и то же время. Какое счастье, думала Эмилия, наливая себе кофе, что Жерар быстро окреп физически после всего, что ему пришлось пережить в трудовом лагере, хотя она знала, что забыть это он не сможет никогда. Жерар еще недостаточно окреп, чтобы вернуться к своей работе, но последнее время она все чаще заставала его за чертежной доской, где он что-то набрасывал, зарисовывал. Жерар потихоньку поправлялся. Если бы только Лоис чувствовала себя хоть немного лучше. Невозможно было смириться с тем, что ее блестящая Лоис постоянно поражавшая всех, до конца своей жизни теперь останется странно тихим существом, запертым в одиноком мире своего сознания, отгороженная от счастья и боли внешнего мира.

— Доброе утро. — Неслышно, на цыпочках, подойдя, к Эмилии, Пич обвила руками шею матери и поцеловала ее. Эмилия почувствовала запах моря от ее кожи.

— Ты уже искупалась? — улыбнулась Эмилия.

— Э… — С бокового столика Пич взяла себе кусочки папайи и дыни. — У меня было свидание в семь часов.

— Свидание? Ты имеешь в виду — с мальчиком? — рассмеявшись, спросила Эмилия.

— Конечно, мама. С девочками не назначают свиданий, — насмешливо ответила Пич. — Я познакомилась с ним вчера в отеле. Он потрясающе ныряет и обещал научить меня.

Эмилия с болью осознала, что Пич скоро станет взрослой. Она и сейчас выглядела намного старше своих двенадцати лет. Они были разлучены так много лет, и тем не менее Пич хочет вернуться в Европу. Жерар твердо отказал ей.

— Когда тебе будет четырнадцать лет, мы поговорим об этом, а пока нам хотелось бы, чтобы ты жила с нами.

Но Эмилия знала, что сердце дочери осталось в Швейцарии, в школе, где она училась.

Пич подняла голову, чтобы вошедший с газетами Жерар поцеловал ее.

— Где Лоис? — удивился он. Лоис и пунктуальная Миц всегда первыми выходили к завтраку, заставляя всех остальных торопиться.

— Она опаздывает, — заметила Пич. — Наверное, из-за моего сюрприза.

Неожиданно ей пришло в голову, что Лоис может и не понравиться то, что она для нее приготовила, но даже отрицательные эмоции лучше привычного равнодушия.

— А вот и мы, — проговорила Миц, ввозя Лоис в кресле-каталке.

— Боже мой, Пич! Это великолепно! — воскликнула Эмилия.

Пич украсила металлическое основание кресла яркими разноцветными ленточками, обмотав его и оставив маленькие кончики развеваться по ветру. Спинку сиденья оклеила шелком цвета морской волны, который срезала с самого шикарного парижского вечернего платья Эмилии, и покрыла подушки золотисто-желтым кружевом. Бриллианты и изумруды, которые она взяла из шкатулки матери, прикрепила по углам подушек и украсила место для ног ярко-зеленым бархатом.

— Это трон Лоис, — возбужденно произнесла Пич. — Трон для тебя. А ты — принцесса.

Эмилия видела, что глаза Пич светятся любовью к сестре, когда она говорила с ней. И глаза Лоис тоже ожили и стали очень яркими. По щекам покатились слезы.

— Пич, — сказала Лоис тихим, немного хрипловатым голосом, оттого что так давно уже не разговаривала. — Пич, — Сказала она снова, на этот раз немного громче. — Пич…

 

29

Все называли этот город городом автомобилей. Он действительно был ошеломляющ. Заводы Детройта работали день и ночь, чтобы насытить растущие потребности страны, а после войны Америке потребовались новые блестящие машины. Гигантские корпорации Форда, Крайслера, «Дженерал Моторс», «Ю.С.Авто» и «Грейт Лейке Моторс корпорейшн» были как пчелиные матки, жужжащие в центре делового улья города, на который работала целая сеть мелких заводов и мастерских, производивших инструменты, гайки, задвижки, батарейки, краску — все, что может понадобиться, чтобы обеспечить стабильность работы гигантских производительных линий, которые ежегодно выпускали тысячи автомобилей.

Ноэлю потребовалось две недели, чтобы добраться туда. Две бесконечные недели дорог с препятствиями, путь по железной дороге в компании Нищих и бродяг, две недели ноябрьских холодов, почти без сна и без еды. Он добрался до Детройта накануне ночью в кабине грузовика, который что-то перевозил и возвращался порожняком. Водитель — молодой парень лет двадцати пяти или около того. Он отбывал воинскую повинность в Пятом бронетанковом соединении и был среди первых воинов-освободителей, которые вошли в Париж. Он не давал Ноэлю спать, рассказывая, как это было грандиозно, какие были красивые девушки, сколько он выпил бренди и шампанского. Победить — это великолепно, просто великолепно! У Ноэля слипались глаза, до того ему хотелось спать, тепло разливалось по всему телу, и в то же время он не мог понять, кому и зачем нужен Париж, когда на земле существует такой город, как Детройт. Водитель был славным парнем, он сразу оценил старенькую потертую одежду Ноэля, понял, что тот дрожит от холода, и спустя час, когда остановился пообедать, купил яйца, бекон, булочки и три галлона дымящегося горячего кофе. После еды Ноэль уже не мог бороться со сном. Пару часов он продремал, просыпаясь, когда после гладкого шоссе грузовик останавливался на светофорах и снова трогался.

— Ты ищешь работу? — спросил водитель, ожидая, когда дадут зеленый свет, чтобы ехать дальше.

— Ты можешь что-нибудь подсказать?

— Заводы переполнены, а людей, которые ищут работу, сейчас очень много — большинство вернулось с войны и им нужна обычная работа. У них есть привилегии. Тебе лучше попытать счастья в каком-нибудь маленьком местечке, где делают запчасти для автомобилей. Я могу сказать, куда тебе лучше поехать.

— Нет, — твердо сказал Ноэль, — я хочу поехать туда, где делают автомобили.

Водитель удивленно посмотрел на него.

— Послушай, малыш, работа есть работа — несколько долларов в кармане в конце недели, и ты будешь чувствовать себя человеком, и не важно, как ты их заработал — изготовляя задвижки или устанавливая их на машины.

— Я хочу работать с машинами, — упрямо повторил Ноэль. Водитель пожал плечами.

— Ладно, малыш, в конце концов, это твое дело. Так как он ехал в компанию «Дженерал Моторс», то высадил Ноэля там и показал, к каким воротам нужно идти, чтобы попасть в контору по найму служащих. Водитель пожелал ему удачи. Но удача покинула Ноэля.

— Попробуй еще раз завтра утром, — посоветовал ему парень на воротах. — И приходи пораньше, малыш.

Ноэль провел холодную ночь, свернувшись калачиком у двери рядом с заводом, боясь уйти на случай, если проспит и опять опоздает в контору. Жизнь города просто потрясла его. Этот рассвет многое перевернул в его сознании, и запущенные грязные улицы, по которым бродил Ноэль, стали вместо бесконечных полей пшеницы новым символом одиночества.

На следующий день он опять не нашел работу.

— Попробуй обратись в контору по найму рабочих на заводы «Крайслер», может, они нанимают.

Ноэль чувствовал ужасную слабость и не был уверен, доберется ли он до завода «Крайслер». На последние 25 центов он купил на улице пирожок и бумажный стаканчик кофе с тремя ложками сахара и устроился со всем этим в проеме двери, защищавшей от ледяного ветра. Затем пустился в путь. Горячий сладкий кофе и пирожок подкрепили его, дав силы, которые были так нужны. Казалось, он ходил часами. Город погружался в сумерки, и сношенные кроссовки не спасали ноги от сырости и холода. Ноэль посмотрел на свои ноги, Новые высокие кроссовки, полученные в приюте, были серыми и в пятнах. Подняв ногу, он взглянул на подошву. Ребристая подметка стерлась, стала гладкой и тонкой. Засунув руки в карманы серого пиджака, чтобы согреться, он огляделся. Ноэль уже не сомневался в том, что заблудился. По обеим сторонам тихих улиц выстроились высокие безликие дома, пустые окна контор освещались огнями, а служащие уже давно разъехались по своим комфортабельным пригородным домам, где их ожидали жены и дети, кусок мяса к ужину и красное вино или пиво, чтобы скрасить холодный зимний вечер или просто согреться. Ледяной ветер хлестал по лицу, из глаз Ноэля текли слезы. Повернувшись спиной к ветру, он с отчаянием смотрел на пустую улицу. Появилась машина, ехавшая в его сторону, и, остановившись на светофоре, посигналила ему. Удивленный Ноэль, подняв голову, увидел, что из окна машины на него смотрит мужчина.

— Эй, малыш, ты потерялся?

Ноэль переступил с ноги на ногу.

— Да, — пробормотал он, опустив голову, — что-то вроде того.

— Куда ты направляешься? Может, подвезти тебя?

Это был белый «крайслер» с хромированной отделкой, которая сверкала в уличных огнях. Ноэль увидел, что чехлы сидений из черной кожи, это было очень красиво.

— Я пытаюсь попасть на завод «Крайслер», — сказал он, направляясь к машине.

Мужчина присвистнул:

— Да, ты существенно сбился с пути.

Ноэль стоял на тротуаре рядом с машиной, немного наклоняясь вперед. Резкий желто-оранжевый свет светофора озарил его худое лицо, впалые щеки, выхватил широкие, растрескавшиеся на морозе губы и волевой нос. Серые глаза горели, выражая страх, неуверенность, восхищение, когда загрубевшей ладонью он гладил сияющую поверхность машины.

— Садись.

Ноэль обежал вокруг машины, быстро сел, так как уже переключился светофор, громко хлопнул дверцей, и машина тронулась. Ноэль внимательно оглядел своего спасителя. Это был высокий мужчина, седовласый, уверенность чувствовалась в каждом его движении. Он явно выделялся своей незаурядностью и напоминал помощников исполнительных директоров или редакторов журналов, хотя и начинал полнеть, подумал Ноэль, инстинктивно подтягивая живот, хотя у него самого не было ни грамма лишнего жира.

— Как тебя зовут? — Светло-голубые глаза мужчины мгновенно отметили его брюки в пятнах, тонкий пиджак, дешевый шерстяной шарф, обмотанный вокруг шеи.

— Ноэль.

— Ноэль, а дальше?

Ноэль заколебался, а мужчина улыбнулся.

— Все в порядке, — сказал он. — Это не важно. Я — Скотт Харрисон. Рад познакомиться с тобой, Ноэль. Ноэль молчал, не зная, что ответить.

— Ты давно в дороге?

Вопрос застал его врасплох.

— Пару недель, — пробормотал Ноэль. Роскошная машина остановилась на светофоре, двигатель тихо урчал, и Скотт включил радио.

— Семичасовые новости, — объяснил он.

Ноэль откинулся на подушки, проведя потихоньку рукой по гладкой поверхности сиденья, вдыхая опьяняющий запах кожи и легкий лимонный запах одеколона Скотта. Ноэль ужаснулся, неожиданно осознав, насколько сам он грязный и как, должно быть, ужасно выглядит.

Машина поехала дальше, Скотт приглушил радио.

— Ничего особенного, — сказал он. — В Детройте все еще делают машины, это единственное, что имеет здесь значение. Новости закончились, зазвучала мягкая музыка квартета Моцарта. Скотт расслабился.

— Это гораздо лучше, — со вздохом удовольствия сказал он, сворачивая на широкое шоссе. Они проехали огромный, освещенный огнями рекламный щит, который информировал о количестве машин, произведенных в этом году, каждую минуту изменяя цифру, так как все новое количество машин сходило с производственных линий.

— Неужели это правда? — удивился Ноэль.

Скотт засмеялся.

— Конечно. Это город автомобилей, Ноэль, великое время. Он слегка покосился в сторону своего молодого спутника.

— Ты надеешься найти работу на заводах «Крайслер»?

— Да, я пытался на «Дженерал Моторс», потратил на это два дня, и ничего не получилось. Я не могу больше болтаться. Я должен найти работу.

Скотт задумался.

— Ты голоден? — наконец-то спросил он.

— Есть немножко, — ответил Ноэль, чувствуя себя очень неловко.

Скотт свернул с большого шоссе, направляясь к кафе, где продавали гамбургеры. Ярко-желтая неоновая вывеска выделялась на ночном небе.

— Двойной гамбургер, жареный картофель и шоколадный коктейль, — опуская окно, сказал он официантке.

Ноэль почувствовал, что рот наполняется слюной от одного только запаха еды. В желудке что-то сжалось от ледяного коктейля, и он жадно откусил от гамбургера. Справился он с ним за две минуты, и Скотт попросил официантку принести еще один. У мальчика было очень странное выражение лица — затравленное, но при этом очень волевое. Он был худ, вернее, истощен, но двигался и держался как атлет. Скотт поинтересовался, откуда тот сбежал, но на ответе не настаивал.

— Сколько тебе лет, Ноэль? — Он зажег сигарету, дожидаясь, пока Ноэль дожует.

— Шестнадцать, — солгал Ноэль, не задумываясь. За несколько последних недель он достаточно часто делал это.

Скотт выпустил дым из ноздрей, удобно откинувшись на кожанное сиденье.

— Я знаю кое-кого из персонала на «Крайслере», — сказал Он. — Если хочешь, я могу позвонить и замолвить за тебя словечко.

Ноэль даже перестал жевать.

— Вы можете это сделать? — спросил он с благоговейным трепетом.

— Конечно. — Скотт задумчиво посмотрел на него. — Но тебе следует привести себя в порядок, прежде чем отправиться туда.

У Ноэля упало сердце. Не доев гамбургер, он положил его обратно в коробочку и стал смотреть из окна машины куда-то через улицу. Весело раскрашенные вымпелы, украшающие бывшие в употреблении машины, развевались на ветру, машины сияли, освещаемые Огнями, а цены на них, обозначенные на щитках ветрового стекла, составляли такие суммы, что Ноэль и представить не мог — возможно ли зарабатывать подобные деньги.

— Все в порядке, — понимающе сказал Скотт, — я догадываюсь о твоем положении. Послушай, малыш, у меня есть квартира здесь, в городе, — я бываю в ней, когда мне приходится допоздна задерживаться на работе. Моя жена и дети живут за городом, но иногда мне сложно возвращаться. Как насчет того, чтобы поехать ко мне? Ты сможешь принять душ, немного почистить одежду, отдохнуть. Утром я провожу тебя на завод «Крайслер».

Ноэль заколебался.

— Доедай гамбургер, — сказал Скотт, отъезжая — Поедем домой. Выпьем и поговорим о твоей работе.

Его квартира находилась в высоком скромном доме, на нижних этажах которого расположились офисы. В коридоре никого не было. Они поднялись на 15 этаж, Ноэль шел за Скоттом по коврам коридора, дожидался, пока тот справится замком тяжелой, отделанной деревом двери.

— Входи, — бросил ему Скотт через плечо, кладя пальто па стул и ставя рядом кожаный кейс. — Что ты хочешь, сначала выпить или принять душ?

Ноэль никогда в жизни не пил, поэтому решил сначала принять душ.

Ванная комната была небольшой, но роскошной, и, тщательно закрыв за собой дверь и сняв одежду, Ноэль встал под блаженно-горячую воду. Он подставлял воде спину, живот, наслаждаясь теплом, которое охватывало все его существо, давая отдых уставшим нервам. Ноэль не хотел больше никогда мерзнуть. Он смывал двухнедельную грязь дороги с тела, ногтей, волос. Очень довольный тем, что, наконец, вымылся, вышел из-под душа и вытерся огромным, восхитительно белым полотенцем.

— Эй, Ноэль, — послышался голос Скотта из-за двери. — Здесь для тебя халат! Почему бы тебе пока не надеть его, а мы посмотрим, Что можно сделать с твоей одеждой?

Ноэль завернулся в халат в черно-белую полоску. Ткань была очень тонкой, но в то же время теплой и мягкой. На этикетке он прочитал: «100 % натуральный кашемир». Интересно, подумал он, что такое кашемир? Но что бы это ни было, халат ему очень понравился. Улыбаясь, он вышел из ванной, оставив свою грязную одежду брошенной на полу.

Голубые глаза Скотта быстро оценили его.

— Что ты будешь, Ноэль? — Он жестом указал на стол и поднос с бутылками. Виски, красное вино? Или ты пьешь мартини, как я?

Скотт держал в руке не очень большой стаканчик с прозрачной жидкостью, и Ноэль решил, что такое количество он сможет осилить.

Ноэль сидел на белой софе со стаканом мартини в руке, глядя в окно на огни Детройта, совсем другого Детройта, чем тот, что он видел предыдущей ночью, свернувшись калачиком в проеме двери и меряя улицу шагами, чтобы как-то согреться. Он отхлебнул из стакана и закашлялся. Мартини был ароматный, но очень крепкий. Ноэль специально покашлял еще, чтобы скрыть, каким неожиданно крепким оказался для него напиток.

Скотт расхаживал по комнате со стаканом в руке и курил.

— Ты похож на атлета, Ноэль, у тебя крепкие плечи, слишком крепкие для футбола. Чем ты занимаешься? Легкая атлетика? Бейсбол?

— Бокс. — Глаза Ноэля загорелись энтузиазмом. — Однажды я даже выиграл приз.

— На самом деле? Где это было, в школе? — Скотт отвел глаза, но его вопрос попал в самую точку.

— Да, как раз перед тем, как я ее закончил, год назад, — солгал Ноэль, сделав большой глоток мартини. На этот раз он понравился ему больше.

Скотт сел рядом с ним на софу, разглядывая его. Парень был жилистый, за его худобой скрывалась сила, и сейчас, когда он одет в тонкий халат, это особенно заметно. И у него такое интересное лицо — несмотря на худобу, в нем было что-то сильное и мужественное, волнующе-необычное для такого молодого человека. Сколько ему лет? Шестнадцать? Скотт отбросил этот ненужный вопрос.

У Ноэля разболелась голова, глаза жгло как огнем. Несмотря на горячий душ и теплую комнату, его знобило.

— С тобой все в порядке? — резко спросил Скотт.

Краска отхлынула от лица Ноэля, стакан выпал из рук, его содержимое разлилось по толстому серому ковру.

— Я не знаю, — ответил Ноэль, — Я не знаю, в чем дело, думаю, я просто устал, не спал три ночи.

— Тогда тебе лучше поспать, — холодно сказал Скотт. — Спальня — вон там, ты сам справишься? Он понял, что Ноэля что-то смущает.

— Я буду спать здесь, — быстро добавил он. — Я так часто делаю, когда остаются друзья. Пойди выспись как следует. Мы еще поговорим обо всем утром.

Он помог Ноэлю пройти через комнату, слегка поддерживая его, дождался, пока тот устроился в постели и закрыл глаза. Выключив свет, Скотт вернулся к столу с напитками и налил себе еще мартини. Стакан Ноэля лежал на ковре, Скотт поднял его и поставил на поднос.

Когда Ноэль проснулся, в комнате было светло. Он почувствовал запах кофе и услышал, что где-то тихонько работает радио. Все еще в прекрасном кашемировом халате, он прошел через гостиную на крошечную кухню. Скотт пил сок и следил за закипающим кофе.

— Привет, — сказал Ноэль.

— Чувствуешь себя уже лучше? — улыбнулся Скотт.

— Я чувствую себя просто прекрасно, — ответил Ноэль, беря стакан с соком.

— Вот что я тебе скажу. — Скотт посмотрел на часы. — Я через минуту должен уходить. Почему бы тебе сегодня не отдохнуть здесь, ты пока еще выглядишь довольно измученным. А я посмотрю, что тебе нужно из одежды, и куплю, что смогу, а завтра ты сможешь уже пойти узнать насчет работы. Выпей кофе, можешь брать все, что есть в холодильнике, прими душ. — Он усмехнулся. — Я вернусь около шести, и за хорошим куском мяса мы поговорим о твоей работе.

Зазвонил телефон, нарушив тишину, в которой Ноэль обдумывал предложение. Скотт поспешил снять трубку, что-то негромко ответил, снова посмотрел на часы, и Ноэль услышал, как он сказал:

— Да, хорошо, буду там в три часа. Хорошо. До свидания.

Он положил трубку и вернулся на кухню.

— Я должен идти, Ноэль. Я опаздываю.

Скотт легко положил руки на плечи Ноэля, улыбаясь, и затуманенные глаза Ноэля встретились с его взглядом.

— Знаешь что, — сказал Скотт, — можешь взять этот халат себе, тебе он больше идет. Увидимся вечером.

Ноэль почувствовал его тяжелые руки на своих плечах, а через минуту он уже ушел.

Ноэль осмотрелся. Окна, опоясывающие всю квартиру, служили рамкой для Детройта, который сейчас не казался таким грязным, каким он его видел накануне, а высокое зимнее солнце светило в чистом, по-зимнему синем небе. Ноэль бродил по шикарной квартире, открывая двери, заглядывая в шкафы, рассматривая безупречные костюмы и начищенные ботинки. На туалетном столике лежал конверт, адресованный мистеру Скотту Харрисону, вице-президенту рекламной компании «АРА» в Детройте. Рядом лежало немного мелочи. Ноэль пересчитал ее, не прикасаясь. Там было почти шесть долларов. Потом он пошел в ванную. Его одежда была там, где он ее оставил, и он оделся. Вернулся в кухню, налил себе кофе, заглянул в холодильник. Там было немного сыра — сорт, который Ноэль никогда не пробовал раньше, покрытый белой корочкой, баночка маслин, пакет молока. В буфете он нашел кукурузные хлопья и крекеры. Ноэль съел четыре чашки кукурузных хлопьев и выпил две чашки кофе. Потом намазал сыр на крекер и положил в пустую коробочку из-под хлопьев. Вернувшись в спальню, положил в карман мелочь. Поискав, нашел ручку рядом с телефоном и написал записку на обратной стороне конверта: «Скотт! Спасибо. Эти деньги я верну, там было пять долларов сорок пять центов. Ноэль».

Обернувшись уже в дверях, он еще раз взглянул на теплую, солнечную квартиру. Еще в Мэддокском приюте Ноэль видел, какие отношения иногда бывают между мальчиками, и знал, чего ждет от него Скотт, если он останется. Скотт был обаятелен, добр и щедр. И квартира — шикарной и теплой. Так соблазнительно остаться… Быстро закрыв дверь, Ноэль поспешил к лифту. Лифт остановился перед ним, и Ноэль вошел, избегая смотреть на женщину, которая уже была в кабине. Неожиданно он догадался, что его бутерброды с сыром пахнут слишком сильно, и судорожно прижал их к себе. Сморщив нос, женщина немного отодвинулась. Ноэль упорно смотрел в пол. Он был рад, когда лифт остановился, и, дождавшись, когда женщина выйдет, выскочил из лифта, из подъезда и снова оказался на улицах Детройта.

Когда прозвенел звонок на обеденный перерыв, Ноэль с облегчением отложил свой инструмент. Это происходило четыре недели спустя на заводе «Ю.С.Авто». Вытирая руки о кусок тряпки, Ноэль смотрел, как из ярких корпусов машин выбираются люди, работавшие на сборочном конвейере, складывают инструменты и как можно скорее направляются в столовую. Ноэль медленно шел за ними. Работа на конвейере начинала сводить его с ума. В дешевом общежитии, где у него была узкая кровать, его преследовали сны о сборочной линии длиной в девять миль. Яркие, до конца еще не собранные автомобили упорно двигались по конвейеру, и вооруженный гаечным ключом Ноэль отчаянно пытался установить задвижку или затянуть болт и всегда опаздывал. Это была всегда одна и та же работа, одна и та же дилемма — линия двигалась слишком быстро. Ему снилось, что линия движется все быстрее и быстрее, и он все время опаздывает, беспомощно наблюдая, как, сверкнув, машины проезжают мимо. Он просыпался весь в поту, дрожа от страха, не переставая испытывать чувство спешки и тревоги, в отчаянии стараясь попасть в ритм, боясь потерять работу, которую ненавидел. Работу, которую ему посчастливилось найти. Потому что каждую пятницу он получал чек. А сегодня была пятница.

Ноэль стоял в очереди и, дойдя до прилавка, наполнял свой поднос едой. Устроившись в дальнем углу, он ел, опустив глаза в тарелку, ни на кого не глядя. Еда была вполне сносной, лучше, чем в Мэддоксе, и он плотно обедал, чтобы продержаться весь день и не тратить деньги вечером. Когда его смена заканчивалась, он шел в общежитие. Резкий холодный воздух освежал голову, давая ей отдых от шума и запахов завода. Вобщеежитии он принимал душ, переодевался в чистые рабочие брюки с карманом на груди и рубаху, направлялся в библиотеку, где просиживал до закрытия, читая о машинах и основателях автомобильной промышленности. Потом по холодным улицам возвращался в общежитие, раздевался и ложился на свою узкую кровать, не обращая внимания на товарищей по комнате, которые сидели и курили, разговаривая друг с другом при ярком свете лампы. Ноэль натягивал одеяло на голову и спал, снова видя свой ужасный сон, до тех пор, пока не приходило время вставать и повторять все сначала.

Угрюмо поедая бобы, он упорно смотрел в свою тарелку. Послышалось шуршание бумаги — звук переворачиваемой сраницы. Ноэль оторвал взгляд от тарелки. Парень за соседним столиком был очень молод, лет восемнадцати, совершенно поглощенный своей книгой, он читал, не переставая жевать. У рабочих был всего лишь получасовой перерыв, и многие использовали его как возможность расслабиться, получить кратковременную передышку от опустошающей монотонности последних часов, обсуждая футбольные матчи, громко комментируя их и пересмеиваясь, но этот парень не отрывал глаз от книги. Ноэль украдкой взглянул на заглавие. Физика! Парень читал учебник физики! Почувствовав его взгляд, молодой человек оторвался от книги.

— Зачем ты это читаешь? — Вопрос вырвался сам собой до того, как Ноэль осознал, что обращается к незнакомому человеку.

— Я изучаю проблему стойкости металлов, — ответил тот, — сегодня у меня экзамен. Ноэль выглядел озадаченным.

— В вечерней школе, — ответил парень на немой вопрос Ноэля. — Я хожу туда сразу после работы каждый день. Собираюсь когда-нибудь получить работу получше этой. — Он показал пальцем на сборочную линию. — Не хочу закончить жизнь в сумасшедшем доме, забивая воображаемые заклепки. — Он поднялся, собираясь уходить.

— И что же ты хочешь делать? — спросил Ноэль. Парень сунул книгу под мышку, глотнул кофе и, когда прозвенел звонок, снова направился к конвейеру.

— Собираюсь быть инженером по автомобилям, — крикнул он, стараясь перекричать шум выходящей толпы.

Ноэль уже усвоил этап установки задвижек, и его перевели на установку ведущих колес у коленчатого вала. Он проводил много времени в мастерской, учился делать сварные швы и предохранять себя от ожогов и порезов, вызванных собствен-ной неловкостью. Он прошел весь путь — от самых простых операций до самых сложных на поточной линии. После шести месяцев начальник смены решил, что может положиться на Ноэля и поставить на самый напряженный участок — на сварку. Со временем Ноэль понял, что зашел в тупик, дальше для него на конвейере нет будущего. У него не могло быть никакого продвижения, хотя платить ему стали больше. Однажды в столовой он нашел того парня и спросил его о вечерней школе.

После работы он сходил и записался в школу. Перед ним был длинный путь к профессии инженера.

С той же энергией, с какой занимался боксом, Ноэль принялся за учебу. Он никогда не пропускал занятий. Из общежития он переехал в дом, где сдавались комнаты, и теперь у него была отдельная комната, где можно заниматься. Питался он очень скудно, откладывая деньги из своей зарплаты на покупку книг, засиживался допоздна, вставая в шесть утра, чтобы идти на смену. Он весь обносился, плохо выглядел от недоедания и переутомления. Друзей у него не было, да он в них и не нуждался. Это был молодой человек с большой целью жизни.

Потребовалось больше года, чтобы получить диплом об окончании школы. Когда его поздравляли с получением диплома, Ноэль спросил, как поступить в колледж. Ему не было еще и шестнадцати лет.

 

30

Все произошло так, словно с разума Лоис спала пелена и она смотрела ни них как в первый раз. Собрали консилиум, сделали все анализы, провели тесты, рентген. Врачи — специалисты по речи — начали работать с Лоис, вновь обучая ее самым простым обиходным словам, которые, к большому удивлению, были забыты. Пич читала ей сказки из старых детских книг, связывая слова, как если бы она это делала для ребенка, и Лоис с готовностью училась узнавать когда-то знакомые звуки и знаки, пока после долгих месяцев упорной работы не смогла снова писать и читать.

Дела продвигались, и у Лоис опять появился вкус к жизни, она просила отвезти ее в лучшие магазины заказать платья, сделала модную стрижку до плеч, с былым умением пользовалась косметикой, а Пич, затаив дыхание, наблюдала, сидя на своем обычном месте — у ее ног на ковре.

Казалось, Лоис приняла свое кресло-каталку как неотъемлемую часть жизни, никогда не спрашивая о причинах своей парализации, и когда Эмилия, волнуясь, показала ее психиатру, он сказал, что ему противостоит каменная стена: или Лоис забыла о своем прошлом, или не хочет его вспоминать.

И в одно прекрасное, ясно-голубое утро, какое бывает только во Флориде, за завтраком, Лоис своим мягким, чуть хрипловатым голосом заявила, что хочет вернуться, во Францию.

— Я превосходно себя чувствую, мама, — сказала она, когда Эмилия переглянулась с Жераром. — Я не могу навсегда остаться здесь, я не ребенок.

— Тогда я должна поехать с тобой, — сказала Эмилия, уже планируя, каким образом они поедут.

— Нет! — резко ответила Лоис. — Я хочу, чтобы со мной ехала Пич!

Глаза Пич расширились от восхищения.

— Франция! — завизжала она от счастья. — Потрясающе!

— Но, Лоис, я нужна тебе, — возразила Эмилия. — Я просто не могу разрешить вам уехать одним.

— Пусть они едут, — спокойно сказал Жерар, — Лоис великолепно ладит с Пич, и вполне достаточно будет Миц, чтобы помочь.

Он протянул руку через стол и ободряюще коснулся руки Эмилии.

— Кроме того, ты нужна мне здесь.

Лайнер «Куин Мэри» отплывал из Нью-Йорка свежим весенним утром, и Лоис, подняв голову, улыбнулась Пич, которая стояла рядом с ее креслом.

— Помнишь, когда тебе было пять лет, и я тогда заботилась о тебе? А теперь ты будешь танцевать и флиртовать всю ночь, и отправлять меня в постель, не забывая о стакане молока и плюшевом мишке.

— Ты никогда не должна приходить на обед или на вечер слишком рано, — давала указания Лоис, в то время как Пич торопливо натягивала новое кораллово-розовое платье из тафты, украшенное на плечах бантами, с очень красивой, легкой, как пена, юбкой. — Ты должна научиться появляться.

Пич расчесала волосы, прихватив бронзовые волны розовой лентой, затем, решив, что выглядит так чересчур молодо, распустила волосы, которые блестящей волной ниспадали до талии. Высокая и худенькая, в плоских балетных туфельках, она походила на Жизель, появившуюся из леса. Итак, со вздохом подумала она, ей все равно нельзя было дать больше ее четырнадцати лет. Пич нетерпеливо переступала с ноги на ногу, время шло, а Лоис сидела за туалетным столиком, немного подкрашивая щеки, делая их поярче, расчесывая велось до тех пор, пока они не превратились в сияющий золотой цветок, который колыхался при каждом повороте головы. Вдев в маленькие ушки изящные изумрудные листочки, Лоис подняла руки, чтобы Пич помогла ей проскользнуть в сверкающее зеленое шелковое платье, ожидая, пока Миц застегнет застежки сзади. Она расправила пышную юбку, разложив ее складки так, что талия казалась еще более тонкой и подчеркивалась линия груди. Низкий вырез украсился булавкой, осыпанной изумрудами и бриллиантами, подаренной ей на прощание Жераром и Эмилией. Лоис добавила последнюю каплю «Орбле» — духов, от Герлена.

— Теперь, — сказала она, и Пич с облегчением вздохнула, — мы готовы.

Пич, пылающая, как ее платье, незаметно заняла свое место. Все в столовой наблюдали, как они приближались к столу. Лоис, сверкая своей самой ослепительной улыбкой, заняла место справа от капитана, а знаменитый рыжеволосый актер, который сидел слева, холодно взглянул на нее. Низким, хрипловатым голосом Лоис извинилась за опоздание, и мгновенно получила прощение всех мужчин, сидевших за столом.

Как будто кто-то неведомый нажал нужную кнопку, и все полузабытые рефлексы ожили снова. Лоис в великолепно украшенном кресле, которое везла Пич, посещала все коктейли, очаровывая всех своей бессознательной легкостью. Она не делала вид, что кресла-каталки нет, она просто никогда не акцентировала на нем внимание, давая понять, что ничем не отличается от любого из присутствующих. Лоис принимала участие во всех мероприятиях на корабле и выиграла пятьсот долларов, держа пари, за сколько дней, часов и минут корабль доплывет до Шербура. Она отстукивала пальцами ритм, когда оркестр наигрывал популярные мелодии Глена Миллера, улыбалась, глядя на танцующие пары. Потом сидела в баре, пила шампанское и изо всех сил флиртовала со всеми мужчинами подряд с опытностью бывалой кокетки.

Пич жалела молодого Тома Лаунсетона, который сидел рядом с ней за обедом и был так сражен красотой Лоис и отчаянно влюблен, что ничего не ел.

— Ты должен попробовать это, — сказала Пич, надкусывая шоколадное суфле.

Том тяжело вздохнул, пододвигая ей тарелку.

— Ешь и мое, тебе надо немного поправиться. Пич раздраженно осмотрела свою худенькую фигурку. Да, действительно, у нее была слишком маленькая грудь, но она развивалась, и Пич надеялась, что она станет красивой. Она же не худа, как палка, ведь правда? Нахмурившись, Пич доела суфле.

— Тебе нравится, да? — спросил он, на какое-то мгновение отводя глаза от Лоис, чтобы улыбнуться Пич.

— Очень, — согласилась Пич. — Я вижу, ты восхищен моей сестрой? — добавила она.

— Кто же может не восхищаться ею?

— Держу пари, у тебя нет сестер, — интуитивно догадалась Пич.

— Братья, — сказал Том, усмехнувшись. — Один — Гарри, он в Оксфорде, другой, младший — Арчи, заканчивает Итон и будет продолжать образование.

— А ты?

— Я просто путешествую перед поступлением в Кембридж. Я работал на ранчо в Колорадо, а до этого — в гонконгском банке и на ферме, где разводят овец, в Австралии. Считается, что это дает ощущение настоящей жизни в период между школой и университетом.

Пич была заворожена его рассказом о том, что живет он в старинном кирпичном доме в стиле королевы Анны, который называется Лаунсетон-Холл, в деревне с названием Лаунсетон Магна.

— Я думаю, что немного скучаю по всему этому, — признался Том. — Я отсутствовал почти год.

— Ну, похоже, это не из тех мест, которые быстро меняются, — успокоительно заметила Пич.

Том пригласил ее на танец, и Пич танцевала, забыв о своей застенчивости, под самые модные мелодии. Том рассказал, что ему девятнадцать лет и он собирается изучать в Кембридже историю, но на самом деле хотел бы заняться фермерством. Лаунсетон-Холлу принадлежало несколько сотен гектаров, это феодальное владение состояло из трех ферм, и Том считал, что когда-нибудь встанет во главе этого хозяйства.

— На Гарри нельзя, в этом положиться, — усмехнулся он. — Гарри талантлив. Он опубликовал свой первый роман в семнадцать лет, и все говорят, что он — гений.

Пич подумала, что «гений» звучит не слишком весело.

— Дорожный роман? — дразнила Лоис, когда Пич в изнеможении упала на кровать.

— Конечно, нет, — насмешливо ответила Пич, — он влюблен в тебя, Лоис, как, впрочем, и все остальные.

Через два дня, глядя на берега Франции, вырисовывающиеся в утреннем тумане, Лоис неожиданно спросила:

— Нацисты действительно взорвали Старый порт в Марселе?

Вопрос застал Пич врасплох, и она изумленно посмотрела на Лоис.

— Да, они взорвали целый квартал, улицу за улицей. Десять тысяч людей были эвакуированы. Рассказывали, что в гавани видели плавающие трупы крыс и немецких дезертиров. — Поколебавшись, всего одну минуту, она добавила: — Многим из бойцов Сопротивления удалось бежать.

Лоис пристально смотрела на серый горизонт, и Пич с нетерпением ждала, что она скажет, но сама боялась задавать вопросы. Что помнит Лоис, спрашивала она себя. И помнит ли она Ферди? Но сестра не промолвила больше ни слова.

Лоис приветствовала дворецкого Оливера в парижском доме, как будто знала его многие годы, и Пич было интересно, не ошиблась ли она и не приняла ли его за Беннета. Лоис понравилась новая комната, приготовленная для нее, — раньше она была кабинетом Месье на нижнем этаже, она восхищалась новыми занавесками в белых и зеленых тонах, шелковым покрывалом на кровати, вскрикнув от радости при виде специальной ванной, где кран и раковина были на определенной высоте — чтобы она могла ими пользоваться из своего кресла. Жерар проследил, чтобы ничто не было забыто. Расположившись в центре своей старой кровати с изголовьем в виде широкой раковины, наблюдая за игрой огня в камине и янтарных бликов на мраморной облицовке, Лоис удовлетворенно вздохнула:

— Хорошо быть дома!

Леони и Джим приехали на следующее утро, и, к удивлению Пич, Лоис в слезах прильнула к ним.

— Но она никогда не плачет, — шептала Пич, смущенная и расстроенная.

Они брали Лоис на долгие прогулки, останавливаясь перекусить под каштановыми деревьями, прогуливались по саду Тюильри. И с тенистой террасы перед ними открывался вид на самое сердце Парижа, площадь Согласия, обелиск — дар городу Парижу, преподнесенный Египтом во время Большой парижской выставки в 1884 году. Скульптурное изображение коней, «Лошади Морли», стояло у начала Елисейский полей, западную сторону площади украшал величественный фасад отеля «Крийон», где когда-то была штаб-квартира немцев. Лоис долго и пристально смотрела на отель, но лицо оставалось безучастным.

Ночным поездом они отправились на юг, а утром увидели голубое небо и вершины заснеженных Альп. Пич с нетерпением ждала появления тоненькой голубой полосочки Средиземного моря, страстно желая вновь вдохнуть запах моря, жасмина, олеандров. Поезд тянулся вдоль побережья, и неожиданно Лазурный берег засверкал драгоценным камнем под безоблачным небом.

— Почти приехали, — заметила Пич возбужденно, но глаза Лоис были закрыты. Бледная, она лежала, откинувшись на подушки. Если она и слышала, то не ответила.

Леонора беспокойно мерила шагами сад перед виллой, ожидая их приезда. На ней был превосходно сшитый серый костюм и хрустящая голубая блузка, застегнутая на все пуговицы. Волосы зачесаны назад и перетянуты темно-синим бархатным бантом, массивные очки в роговой оправе. Она выглядела шикарной преуспевающей деловой женщиной. Из нагрудного кармана Леонора достала носовой платок и вытерла влажные ладони, убеждая себя, что у нее нет причин волноваться. Перед тем как выйти их встречать, она осмотрела себя в зеркале; никто никогда бы не догадался, что эта преуспевающая дама в возрасте около тридцати лет способна на тайную страсть. Никто никогда бы не догадался, как послушна и уступчива она в руках мужчины; в любом случае, никто не знал о Ферди.

Леонора не хотела больше никогда с ним встречаться. Но Ферди умолял, объяснял, что она — единственный человек, который может ему помочь. Они договорились встретиться в старенькой гостинице в Провансе. Леонора приехала раньше, и беспокойно ерзала на краешке стула, решив не подниматься в комнату, если он передумает. Но он не передумал.

В хорошенькой спальне они опускали цветные шторы, скрываясь от полуденного солнца. Леоноре казалось, что огромная кровать укрывает их в каком-то своем, особенном мире, когда они, обнаженные, держали друг друга в объятиях. Она распускала волосы, и даже причесывала их на манер Лоис, так, чтобы прядь прикрывала один глаз, у нее была шифоновая ночная рубашка в мягких тонах цвета морской волны. Леонора не могла ответить сама себе, умышленно ли играет роль Лоис, чтобы удержать Ферди, и не потому ли Ферди стремится к ней, что она так похожа на сестру. Единственное, что волновало ее, это то, что она хотела Ферди.

Хотела ощущать его сильные руки, ласкающие ее грудь, слиться с ним своей наготой, языком ласкать его живот, опускаясь все ниже, к темному кустику, и губами ощущать самый его корень.

— Все, — шептала она, когда они сливались в единое целое, — делай со мной все, что захочешь.

Ее тело подчинялось его ритму, который перерастал в страстное крещендо, и Леонора хотела, чтобы это никогда не кончалось.

Ферди никогда не говорил, что любит ее. И никогда не называл ее именем сестры. Но всегда был мягким и нежным, понимая, чего она ждет от него. После обеда он говорил и говорил — о себе и о Лоис, о прошлом и будущем. Ферди готовился занять место главы железных рудников Меркеров. Скоро он будет заниматься этим, очень скоро.

Они встречались каждую неделю в маленькой гостинице, и цветастая комнатка, смотрящая окнами в парк, была их комнатой, а огромная кровать под балдахином — их кроватью. И Леонора, холодная деловая женщина, жила ради этих тайных чувственных встреч. Ферди сказал, что никогда не вернется в гостиницу «Ля Роз дю Кап». Сейчас он уже месяц как уехал. Письмо, полученное от Ферди, похрустывало у нее в кармане. «Моя дорогая Леонора», — начиналось оно, и заканчивалось: «Твой Ферди». А в целом он рассказывал ей об успехах в работе, и кратко: «Я скучаю по нашим беседам». Никто, при самом сильном желании, не примет это за любовное послание, с горечью думала Леонора. Но с самого начала она все это знала. Сейчас ей надо написать ему и объявить, что все кончено.

Пич вприпрыжку бежала к ней по террасе, размахивая руками как ненормальная. Длинные красновато-каштановые волосы стянуты в толстый блестящий хвост, к тому же Пич оказалась поразительно высокой.

— Ты растешь, — улыбаясь, упрекнула Леонора.

— Привет, Леонора. — Голос Лоис совершенно изменился, стал глубже, чувственней.

— С… с… с возвращением домой, — заикаясь, проговорила Леонора. Румянец вины пятнами загорелся на ее щеках, и Лоис насмешливо посмотрела на нее.

 

31

Пич не спеша поднималась в гору с другой стороны виллы, Зизи путался у нее под ногами, и они изнемогали от летнего зноя. Спрятавшись в маленьком оазисе тени, Пич легла на живот и, положив голову на руки, стала наблюдать, как маленький шлейф муравьев упорно тянется вверх по узловатому стволу оливкового дерева и исчезает в дупле, — как исчезали беглецы в подвале отеля. Было странно, что жизнь, которая так спокойно текла на поверхности, на самом деле полна тайной опасности. Она должна была признаться, что ее участие в Сопротивлении внесло возбуждение в спокойное течение школьной жизни, и ей очень нравилась эта игра — до того дня, когда это перестало быть игрой.

Пич сжала руками голову, запрещая себе вспоминать. Она не хотела еще раз пройти через эту боль и чувство вечной вины! Она никому не рассказывала о том, что чувствует, но думала, что бабушка, наверное, понимает. Это бабушка запретила ей посвящать все время Лоис, заставляя искать общества сверстников. «В отеле так много молодых людей твоего возраста, надень купальный костюм и иди в бассейн, тогда ты скоро найдешь друзей».

Скоро нужно идти в школу дома, во Флориде, но Пич не хотела возвращаться. Если бы только мама и папа согласились отпустить ее в школу в Швейцарию! Когда-нибудь она, конечно, поедет туда, и это великолепно. Там были студенты из многих стран, они катались зимой на лыжах, а летом купались в озере и катались на лодках. Если только… если только… Пич, быстро приняв решение, вскочила на ноги. Если кто-то и мог убедить ее родителей, так это бабушка.

Строя планы на будущее, Пич забыла о прошлом и стала спускаться с горы, немного скользя на крутых уступах, перепрыгивая через камни, пока не ступила на привычную дорожку, усыпанную гравием, которая змейкой вилась до самой виллы. А потом они с Зизи бежали, перепрыгивая через несколько ступенек. Было восхитительно и радостно в такой день осознавать, что ты жива и будешь жить.

Джим, вернувшись из поездки по автомобильным предприятиям де Курмонов, выглядел озабоченным. Производство снизилось до довоенного уровня, и новым конструкторам не хватало чутья и воображения их американских коллег и соперников. Оборудование и технология, которые использовались на заводах, уже давно устарели, но не было свободных денег, чтобы вложить в производство, поднять его на современный уровень, а это означало, что машины, сходящие с конвейера, были довоенного образца. Тогда как в Штатах уже существовал новый фордовский двигатель У8, и дизайн корпуса машин фирмы «Ю.С.АВТО».

«Фиат» и «Ситроен» заполонили европейский рынок маленькими машинами и оттеснили длинные, громоздкие автомобили «курмон» в самый конец рыночной шкалы. Росла конкурентоспособность английских фирм «Роллс-Ройс», «Астон Марти», «Бристоль» и «Ягуар», в Германии «Мерседес» восстанавливал свои позиции на рынке, и для машин де Курмонов вырисовывалось не слишком перспективное будущее.

Жерар остался безразличен к взволнованному телефонному звонку.

— Делайте то, что считаете необходимым, если хотите, ставьте новое руководство. Можете предпринять рекламную компанию.

Жерара это не волновало. Он отказался от промышленной Империи де Курмонов, помня о том, как отец ради успеха и власти практически отказался от семьи.

— Я всегда был против взяток и нечистых дел, — говорил он Джиму из Флориды, — поэтому не втягивай меня сейчас в это дело. Распоряжайся, как хочешь, всем — шахтами, литейным за водом, автомобильными предприятиями — мне все равно.

— Но это — наследство Пич, — запротестовал Джим, — мы должны сохранить его ради нее.

Смех Жерара прокатился через Атлантику.

— Я как-то не вижу Пич во главе автомобильной империи. У нее достаточно денег, чтобы быть счастливой, Джим. И я не вижу необходимости в огромном капитале.

Джим обсудил эту проблему с Леони, когда они собирались ложиться спать.

— Я понимаю, — ответила Леони, помня, как фанатически был предан Месье делу автомобилестроения и созданию империи, и еще она всегда знала, что Жерар обвинял отца в смерти Армана в день его совершеннолетия, который разбился на машине несовершенной конструкции.

«Мне придется в убыток продать фабрику, чтобы получить деньги, но это лучше, чем выпустить из рук автомобильный завод, — решил Джим. — Мы должны сделать все возможное, чтобы сохранить его для Пич».

— Настало время, чтобы кто-то позаботился о Пич, — сказала Леони, кончиками пальцев нанося духи за уши и на шею.

Джим удивленно посмотрел на нее.

— Ты понимаешь, что о ней всегда вспоминали в последнюю очередь? Ты ведь знаешь, она мечтает учиться в школе Л’Эглон в Швейцарии. Я думаю, нам следует убедить Эмилию и Жерара позволить ей поехать туда.

— Это будет непросто, — ответил Джим. — Сначала они отпустили Лоис, теперь — Пич. Но если ты думаешь, что для нее так лучше, полагаю, они прислушаются к твоему мнению.

Он смотрел, как Леони расчесывает волосы, восхищаясь золотистым ореолом, обрамлявшим ее лицо.

— Какие прекрасные золотые волосы. — Он нежно потрогал прядь.

— Теперь в них уже больше серебра, — критически заметила Леони.

— Все еще прекрасные, — пробормотал Джим, зарываясь лицом в душистую волну. — Знаете ли вы, как я вас люблю, Леони Бахри Джемисон?

Леони повернулась к нему.

— Думаю, что да, — поддразнила она Джима. — Думаю, что знаю.

Школа Л’Эглон состояла из разбросанных по берегу озера шале, а гладкая, словно отполированная поверхность озера отражала свинцовое осеннее небо. Позади были серо-голубые горы, прятавшиеся в тумане, а расположенные террасами сады, размеченные с педантичной швейцарской аккуратностью, — симметричные квадраты цветочных клумб и кустарников, вели к пристаням с дремлющими байдарками на широких деревянных настилах. В ясные дни в дальнем конце озера вырисовывались очертания Женевы.

Пич влилась в жизнь школы, подружившись со всеми девочками, как будто провела там несколько лет, а не одну четверть. Там были еще две американки — Нэнси и Джулианна, но в основном там учились француженки и англичанки. И Мелинда Сеймор, англичанка, вскоре стала ее лучшей подругой. Они были соседками по комнате, играли в паре в теннис, сидели рядом в столовой, и Пич помогала Мелинде с французским, а Мелинда ей — со всякими науками. Они доверяли друг другу секреты и обменивались историями, и Пич была в восторге от того, что у нее, наконец-то, появилась подруга-ровесница, которая понимала ее. Гуляя, они часто доходили до деревни и покупали изумительный швейцарский шоколад и лакомились по вечерам в своей комнате, читая дешевенькие слащавые романы, в изобилии распространяемые недалеко от их пансиона, которые забивали их головки мечтами о прекрасном, высоком, мужественно-красивом мужчине с темными волосами и жестким страстным ртом.

— Ты действительно думаешь, что такие мужчины существуют? — спрашивала Пич, прижимая к груди старого плюшевого мишку, в то время как Мелинда выключала свет.

— Конечно, существуют, — сонно отвечала Мелинда. — Я даже одного знаю.

Пич мгновенно села в кровати.

— Мелинда! Ты знаешь такого мужчину?

— Да, — зевнула Мелинда. — Может быть, он немного помладше тех, которых описывают в книгах, но он — божественен!

— Кто? — требовательно спросила Пич. — Мелинда, не спи, скажи мне, кто это?

— Его зовут Гарри, — пробормотала Мелинда, зарываясь в норку из одеяла на гагачьем пуху.

Пич откинулась на подушки, крепче прижав к себе мишку, улыбка тронула ее губы. «Гарри. — шептала она, — Гарри». Унего темные волнистые волосы и горящие глаза, как у героя романа «Поле страстной битвы», выразительное серьезное лицо и твердый подбородок. И он высок, широкоплеч и страстен, как персонаж романа «Опасные поцелуи». И его зовут Гарри. Этой ночью она мечтала о нем.

Романтическая любовь заполняла головки девочек-подростков школы Л’Эглон. По субботам на маленьком суденышке, которое курсировало по озеру, они отправлялись в Женеву, а иногда и в Монтре, чтобы сделать покупки, заглянуть в кафе, съедая при этом невообразимое количество сливочного мороженого-коктейля, внимательно разглядывая всех мужчин и оценивая их с точки зрения возможного возлюбленного, при этом перешептываясь, хихикая и отчаянно краснея, если в ответ встречали удивленно-насмешливые взгляды.

У Джулианны были мягкие темные волосы, которые слегка падали на один глаз, и она уверяла подружек, что это очень сексуально. Джулианна была истинной кокеткой и знала все. Мелинда и Пич хвостом тянулись за ней во время поездок в Женеву, когда она строила глазки молодым людям на теплоходе, официантам в кафе, помощникам продавцов в ювелирном магазине, куда она занесла в починку свои часы.

— Но как ты это делаешь? — спрашивали они, пораженные загадочным для них успехом, и Джулианна расширяла глаза, изящным жестом откидывала с глаз прядку волос, обворожительно полуулыбаясь, что вызывало такую необычайную реакцию.

— Это — секс, — говорила она небрежно.

Пич ловила себя на том, что думает о сексе во время уроков, глядя на написанные на доске и озадачивающие ее уравнения, или рассеянно наблюдая кипящую на горелке жидкость во время занятий в лаборатории, или читая сонеты Шекспира.

«Я думаю, что романтическая любовь нравится мне больше секса, — наконец выразила она свое окончательное мнение. — Я думаю, что секс — это сложно и глупо, ведь правда?» Но на этот вопрос, казалось, не существовало ответа. Когда выпал первый снег, они собрали свои вещи, весело погрузились в школьный автобус и на неделю поехали в горы. Джулианна, в обтягивающих голубых лыжных рейтузах и алом свитере, очень скоро приобрела целый хвост поклонников, которые бросались ей на помощь, когда она падала, несли ее лыжи, когда возвращались с прогулки.

Все дело в рейтузах, решили Пич и Мелинда, отправляясь в деревенский магазин, чтобы приобрести подобные. Но результата тем не менее не было: Пич выглядела в рейтузах просто длинноногим худым подростком, а Мелиида — пышкой.

— Давай посмотрим правде в глаза, — откомментировала Мелинда. — Я — слишком толстая, а ты — слишком тонкая. Ни один нормальный парень не посмотрит на нас второй раз.

Каждый вечер после лыжных прогулок они ходили в кафе, где Пич выпивала огромное количество горячего шоколада со сливками, заедая калорийными пирожными, чтобы исправиться, тогда как Мелинда, затянув потуже пояс, страдала над чашкой черного кофе, стараясь не глядеть на Пич. Но к концу недели их вес остался прежним.

— Все, довольно, — сказала Мелинда, запуская пальцы в огромный кусок шоколадного торта. — С меня достаточно и романтической любви, и секса, я хочу есть!

— Пич? — Мужской голос показался ей знакомым, и Пич подняла голову.

— Том? — удивилась она.

— Том Лаунсетон, — эхом отозвалась Мелинда.

Том, смеясь, пододвинул стул.

— Кажется, мы все знакомы, — весело заметил он. — Мы с Пич познакомились в прошлом году на «Куин Мэри». Должен заметить, ты немного выросла с тех пор, — оценил он. — А с Мелиндой мы — соседи.

— «Соседи» означает, что мы живем в двадцати милях друг от друга, — объяснила Мелинда. — Мы ходили на одни и те же детские праздники, хотя, конечно, по возрасту мне ближе Арчи. И потом, конечно, Гарри, старший брат Тома.

«Тот самый Гарри?» — глазами спросила Пич, и Мелинда кивнула.

— Почему вы сидите здесь, объедаясь сливками? — возмутился Том. — Вы должны быть в горах. Пойдем, Пич.

Схватив ее за руку, он потащил ее к двери, и прихватив две пары лыж, стремительно направился к подъемнику.

Было очень весело мчаться по спуску, отмеченному черным знаком, вместе с Томом, хотя в действительности она привыкла к более спокойной, красной дорожке. Но рядом с Томом Пич чувствовала себя в безопасности. И ехать в подъемнике, сидя рядом с Томом, было много приятнее, чем с Мелиндой, а когда он держал ее руку в массивной кожаной перчатке, она чувствовала приятное возбуждение.

— Давай поужинаем сегодня вместе, — предложил он, когда опустились сумерки и они, очень уставшие, возвращались в деревню.

— Но я не могу, — запротестовала Пич. — Я же живу в домике для школьников. Он — как крепость, нас не выпускают по ночам.

— Ну, это мы устроим, — ответил Том.

Он такой светский молодой человек, думала Пич, когда консьерж, получив от Тома швейцарские франки, с ухмылкой пообещал оставить ворота открытыми. Она чувствовала себя несколько виноватой, несмотря на то что Джулианна и другие старшие девочки, она знала, ухитрялись как-то возвращаться тайком каждый вечер. Последним увлечением Джулианны был молодой, с бронзовым загаром лыжный инструктор, широкоплечий, с повелительным взглядом своего прототипа из книги «Тайны Солнечной долины». И тем не менее Том был тоже очень мил, и с ним было весело. Он рассказывал ей о жизни в Кембридже, а она, в свою очередь, поведала ему о жизни в Л’Эглоне, они съели тонну жареного мяса и выпили много фруктового белого вина, и голова у нее немного кружилась. В полночь он проводил ее домой.

— Ну? — Он усмехнулся, а потом поцеловал ее.

Как хорошо, думала Пич, закрыв глаза и считая секунды, чтобы запомнить и рассказать Мелинде, как долго длился поцелуй.

— Спокойной ночи, малышка Пич, — весело попрощался Том. — Я черкну тебе пару строк из Кембриджа.

Пич все ждала и ждала письма, каждое утро стремглав бросаясь к столу в холле, радостно перерывая ворох писем в надежде найти одно со штемпелем Кембриджа, но писем не было.

— Почему? — вопрошала она Мелинду.

— Я думаю, он нашел себе там подружку, — мрачно замечала Мелинда, глядя, как Джулианна смакует письмо своего лыжного инструктора, который, казалось, писал каждый день.

Пич вздохнула.

— Мной пренебрегли! — драматически воскликнула она. — После поцелуя, который длился тридцать две секунды. Клянусь, что больше никогда не влюблюсь.

Как-то в субботу Пич бродила по старому женевскому кварталу, заходя в магазинчики и присматривая подарки ко дню рождения сестер, и в шикарной галерее ее восхитило расписанное стекло ручной работы с маленьким изысканным рисунком — загадочным пейзажем. Она задумалась, сможет ли себе позволить купить такую вещь и подарить Леоноре. Конечно, Лоис нужно было что-то совсем другое, что могло бы позабавить и рассмешить ее.

Направляясь к кассе, она взглянула на высокого седовласого мужчину, который просматривал каталог. Он стоял к ней спиной, но Пич знала точно, что это — Ферди. Ее сердце сильно билось, когда она неуверенно поставила на стол крошечную вазочку с колышущимися у излучины реки деревьями и спросила дрожащим голосом:

— Ферди?

Он посмотрел на нее.

Она кивнула, не зная, что сказать. Он очень изменился. Лицо было в морщинах, а светлые волосы поседели, но все равно он был красив по-прежнему.

Ферди повел ее в кафе у озера, и Пич, размешивая сливки в горячем шоколаде, с сомнением смотрела на него. Почему он не вернулся, чтобы повидать Лоис? Или он испугался того, что она не может ходить? Разве он не знал, что таких людей, как Лоис, ничто не могло изменить и она по-прежнему красива, удивительна и восхитительна? О, как Ферди мог быть таким жестоким!

Ферди расспрашивал о ней, о школе, и Пич неприветливо отвечала, подыскивая предлог уйти из кафе.

— А вы все так же живете в замке? — спросила она после неловкой паузы.

— Иногда, — ответил он с улыбкой, — а в основном я живу в Кельне, чтобы быть ближе к работе. А что ты делала в галерее, Пич? — спросил он, прикуривая сигарету и гладя, как она потягивает дымящийся шоколад.

— Я покупала подарок Леоноре, на следующей неделе ее день рождения. Их день рождения.

Ферди смотрел куда-то в сторону озера.

— Вам следует приехать и увидеться с ней, Ферди! — Слова вырвались неожиданно, и она с облегчением откинулась на спинку стула. Лоис никогда не упоминала имени Ферди, но все же Пич знала, что все эти годы Лоис ждала его, надеясь, что он вернется… она была уверена в этом.

— Вам нужно поехать в отель, поговорить с ней, объяснить…

— Объяснить… что? — смущенно спросил Ферди, раздумывая, что могла знать Пич об их отношениях с Леонорой.

— Почему вы не вернулись, — сказала Пич. — Ей нужно знать, Ферди. Ей нужно это.

— Это было давно, Пич, — ответил Ферди, — и ты не поймешь, ты просто не сможешь понять, что произошло.

Резко отодвинув стул, вся в слезах, Пич посмотрела на него.

— Я думала, что вы — волшебный принц, который разбудит ее поцелуем, — плакала она, — а вы… вы — просто предатель!

— Пич! — бросился он за ней. — Пич!

Но она стремительно бежала по улице, расталкивая прохожих, не обращая внимания на уличное движение, пока не скрылась из виду за углом. Ферди вернулся за столик, молча глядя на ее все еще полный стакан шоколада и серебряную ложку с длинным черенком на блюдце. Но видел он Пич, с глазами, полными ужаса, склонившуюся над Лоис. Что она подразумевала, говоря: «Ей нужно знать?» Бросив несколько монет на блюдце, он пошел вниз, к озеру. Ферди долго стоял, наблюдая, как над серой стеклянной глубиной вьются птицы, а крошечный пароходик где-то вдалеке, идущий вдоль берега, полон счастливыми людьми, возвращающимися с субботней прогулки.

 

32

Ноэлю стоило нечеловеческих усилий попасть в Мичиганский университет. Конечно, ему пришлось солгать насчет своего происхождения — он не хотел, чтобы кто-нибудь знал о Мэддокском приюте. Он так хотел смыть это пятно, словно его никогда не было, что, может быть, когда-нибудь это и в самом деле перестанет быть правдой.

Он работал все свободное время, несмотря на это не мог позволить себе купить что-нибудь из одежды и был самым обтрепанным на курсе, хорошо еще, что он сумел устроиться на работу в кафетерий — по крайней мере всегда был сыт.

Никто не хотел жить в комнате с Ноэлем. Парень из Нью-Йорка, который считался его соседом по комнате, показывался очень редко, проводя время в основном с друзьями, и если они случайно оказывались вместе в комнате, избегал смотреть на Ноэля. Ноэль не винил его за это. Он и сам знал, что выглядит странно. Он все еще был очень тощим, с худым, изможденным лицом, и, как бы в протест против того, что в Мэддоксе его слишком коротко стригли, сейчас носил слишком длинные волосы. У него было три рубашки и пара джинсов, летом и зимой он носил кроссовки, а когда было холодно, обматывал ноги портянками. Только серые глаза его излучали настолько яркий свет, что это завораживало.

Единственное, что было ему крайне необходимо, это физическая нагрузка, которая помогала от сильного перенапряжения из-за учебы и больших перегрузок на работе, так как трудиться приходилось очень много, чтобы покрывать расходы, и для того, чтобы гнать в дальний угол физические желания. Сексуальные потребности мучили его, и иногда он сам пугался силы и настойчивости этих желаний. Ноэль пытался заглушить их интенсивными тренировками. Он наращивал вес, бегал, прыгал и подавлял неумолимый зов плоти. И его тело с благодарностью отзывалось на все усилия, становясь мускулистым, стройным, с осанкой атлета. Ноэль даже прибавил немного в росте.

— У Ноэля Мэддокса — великолепное тело, — четыре пары женских глаз наблюдали за ним в кафетерии, в то время как Ноэль собрал высокую стопку подносов и отнес их к раздаточному прилавку.

— Это заметить несложно. — Джинни Бертон, улыбнувшись подругам, пригладила светлые волосы. — Стоит только взглянуть на эти плечи под рубашкой…

— Этой отвратительной рубашкой, — пробормотала одна из подруг с набитым ртом, поглощая салат и бутерброд с помидорами и майонезом.

— Не отвратительной, — сказала Джинни, задумчиво глядя на Ноэля, — просто… дешевой.

— Да, парень — дешевый.

— Откуда тебе знать, какой он? — строго спросила Джинни. — Ты когда-нибудь с ним разговаривала?

— Нет, я с ним не говорила, — ответила подруга, откусывая бутерброд, — и не представляю себе, кто бы с ним стал разговаривать. Он какой-то таинственный. Загадочный студент Мичиганского университета.

— Я видела его как-то раз, — сказала Джинни, наблюдая, как Ноэль натянул пиджак и с полудюжиной книг под мышкой направился к двери. — Он все время занимается в библиотеке.

— И работает тоже все время, — добавила ее подруга, — и много времени проводит на треке. Хотя не принадлежит ни к какой команде и не играет в футбол.

В Мичиганском университете футбол был всеобщей страстью, а игроки — богами. В дни, когда проходили игры, городок Энн Арбор, где размещался университет, пустел, и вечера в такие дни были самыми хорошими.

— Эй! — дразнила подруга, — я думаю, у Джинни Бертон найдется кое-что для этого бедняги-инженера. Но, дорогая, ты напрасно потеряешь время — он никогда не смотрит на девушек и, уж конечно, не назначает свиданий!

— В самом деле? — заинтересовалась Джинни, вспоминая мрачный взгляд Ноэля, когда он проходил мимо.

— Послушай, — продолжала подруга, — этот парень не замечал даже Риту Хейвортс. Никому не удастся назначить ему свидание.

Джинни откинулась на спинку стула и зажгла сигарету, лениво выпустив дым.

— Неужели это так? — протянула она. У Джинни Бертон были длинные, красивые светлые волосы и круглые голубые глаза. Она носила нежно-розовые или голубые кашемировые свитера и нитку мелкого жемчуга, который подчеркивал своим блеском ее нежную белую шею. Короткие юбки в складку покачивались при ходьбе, ремешки кожаных туфель застегивались вокруг ноги — у нее были великолепные стройные ноги. Ноэль уже давно, несколько месяцев тому назад отметил, какие ноги у Джинни. Когда бы она ни появилась в кафетерии, он находил предлог, чтобы быть где-то неподалеку и иметь возможность смотреть на нее, запоминать ее всю, чтобы потом, ночью, когда останется один, прокручивать ролик памяти, растворяясь в мечтах о ней. Он был настолько удивлен, когда Джинни заговорила с ним, что весь задрожал.

— Привет, — поздоровалась она, — я вижу тебя здесь уже сто лет. Я-Джинни Бертон.

— Привет! — Ноэль ошеломленно глядел на нее.

— Я знаю, ты — Ноэль Мэддокс, — продолжила она с улыбкой. — Послушай, нам по дороге. Ты не мог бы мне помочь донести книги?

— Конечно, конечно. — Он взял книги, которые она ему протянула, и пошел рядом.

— Итак, — начала Джинни, — чем ты занимаешься, Ноэль? Ты такой загадочный субъект.

От нее пахло чудесными свежими цветочными духами.

— Я учусь. Много занимаюсь. И, конечно, работаю. Иногда я не знаю, что же важнее, — Курица или яйцо! — рассмеялась она. — Но я слышала, ты — великолепный спортсмен. — Она смело взглянула на него. — Ты должен много тренироваться, чтобы оставаться в такой форме.

Ноэль вспыхнул.

— Мне нравится бокс, — ответил он. — Поэтому я тренируюсь, но у меня нет времени участвовать в турнирах.

Джинни остановилась около библиотеки для студентов средних курсов.

— Вот мы и пришли. Спасибо, что помог.

Ноэль передал ей книги, и их руки встретились.

— А почему бы нам не увидеться, скажем, за пиццей и пивом? — улыбнулась Джинни, пристально глядя на него голубыми глазами. — Ты когда свободен?

— Я… э… ну… — заикался Ноэль.

— Завтра? В семь часов? Давай встретимся здесь, — махнув рукой, она легко взбежала по ступеням.

Весь оставшийся день Ноэль не мог заниматься. Он был не в состоянии сосредоточиться. Не мог уснуть, думая о ней, вспоминая жемчужные бусы на нежной шее, длинные ноги, взбегающие вверх по ступенькам, улыбающиеся глаза. Он с волнением думал о предстоящей встрече, о том, как вести себя на свидании, о чем они станут разговаривать и во сколько обойдется пицца и пиво. И еще его волновало, как он прикоснется к ней.

В течение одного часа он дважды принял душ, надел чистые джинсы и новую клетчатую рубашку. Сложив и сунув в карман десять долларов, Ноэль отправился к библиотеке. Было всего шесть пятнадцать.

— Ты точен, — приветствовала его Джинни двадцатью минутами спустя. На ней был белый с широким воротом свитер и голубая юбка, светлые волосы сияли.

— Пошли, я умираю с голода.

Джинни пила красное вино и только пощипывала пиццу.

— Я думал, ты голодна, — сказал Ноэль, с сожалением глядя на отвергнутую пиццу.

— Да, была, — ответила она, зажигая четвертую сигарету, — но я слишком много говорю, чтобы есть. Джинни отпила еще вина.

— Знаешь ли ты, Ноэль Мэддокс, что у тебя очень интересное лицо? — Она нежно провела пальцем по его щеке. И, придвинувшись ближе, продолжила:

— И самые великолепные глаза. Иногда они выглядят яркими и непроницаемыми — когда ты не хочешь, никто не может догадаться, о чем ты думаешь, а когда ты спокоен и доволен жизнью, они становятся светло-серыми, прозрачными, почти как стекло. Как сейчас.

Ноэль слушал с восторгом. Его глаза еще никогда не были объектом столь пристального внимания.

— И твои губы, — сказала Джинни, дотрагиваясь до них пальцами. — Сильные и твердые, такие страстные губы, Ноэль Мэддокс.

Она поднесла к губам сигарету, затянулась, затем протянула ему. Ноэль не курил, но взял ее потому, что ее касались губы Джинни. Он ощутил вкус ее губной помады. Джинни потягивала вино, Ноэль же прикончил свое пиво одним огромным глотком.

Джинни рассмеялась.

— Хорошо, — сказала она, — я тебе все о себе рассказала. Теперь поговорим о тебе. Все, что я знаю, — как тебя зовут и что тебе двадцать лет.

Ноэль смотрел на нее, и его охватывала паника. Что она скажет, если узнает, что ему только восемнадцать? Что рассказать о себе? Что она хочет знать? Она болтала о своем доме в Гросс-Пойнт, рассказывала об отце, который был президентом известной международной биржи, о лошадях своей матери, о сестре, той, что в прошлом году вышла замуж за замечательного парня, который когда-нибудь станет просто фантастическим нейрохирургом. У них был летний коттедж, и во время летних каникул они плавали на лодке, купались и загорали.

— Не о чем мне рассказывать, — пробормотал он, глядя в пустой стакан. — Мои родители умерли. Я всегда был один.

Джинни пристально посмотрела на него. Улыбка замерла на губах, веселая болтовня прервалась на полуслове.

— О, Ноэль, прости!

Ноэль пожал плечами.

— Ничего.

Она взяла его за руку.

— Вот почему ты держишься обособленно. Тебе все еще больно, произошел несчастный случай, да, Ноэль? Он кивнул.

— Вот почему тебе приходится так много работать — ты совсем один. — Джинни сочувственно пожала ему руку.

— Теперь я знаю, что означает тот твой взгляд, когда глаза, кажется, пусты, и ты как будто где-то далеко. Должно быть, ты думаешь о НИХ.

Ноэль избегал ее взгляда, осматривая переполненное кафе.

— Пошли, — произнесла она неожиданно. — Мне хочется пройтись.

Уже на улице Джинни очень легко поцеловала его в губы. Она взяла его за руку, когда они возвращались по улицам Энн Арбор, и когда вошли в тень, она обняла Ноэля и крепко прижалась к нему.

— Поцелуй меня по-настоящему, — потребовала она.

Вопреки его ожиданиям, целовать девушку оказалось несложно. Каким-то образом его лицо приблизилось, губы нашли ее губы. Он чувствовал их нежность и теплоту. Когда она раскрыла губы, его язык инстинктивно нашел ее, и он прижал ее крепче, растворяясь в ней и в своей страсти.

Джинни чувствовала, как он возбужден, как все внутри него напряжено, и обычно она не позволяла так далеко заходить в отношениях на первом свидании, но в Ноэле Мэддоксе было что-то необыкновенное, какой-то голод. Такая сила влечения была очень опасна.

Наконец она оторвалась от него, дрожащими пальцами провела по воспаленным губам. Ноэль отступил от нее.

— Прости, — сказал он, — я не хотел так.

Джинни улыбнулась, ища сигареты.

— Все в порядке, — легко сказала она. — Мне было хорошо.

Ноэль замер, глядя на нее. Если бы он пошевелился, он не смог бы контролировать себя, он все еще чувствовал прикосновение ее маленькой груди, выпуклость живота, и как она стояла, слегка раздвинув ноги, чтобы лучше чувствовать его напряжение. Боже, Ноэль не мог вынести этого! Сунув руки в карманы, он смотрел в землю.

— Я лучше пойду, — сказала Джинни. — Позвони завтра, Ноэль.

Она наклонилась, поцеловала его в щеку и ушла. Легкий шлейф цветочных духов смешался с запахом сигарет в прохладном ночном воздухе. Он подождал, пока она не исчезла в доме, потом пошел. Шаги постепенно перешли в бег. Ноэль мчался в темноте по территории университета, достиг трека и там бегал до изнеможения, пока не выбился из сил.

Ноэль не мог понять, что Джинни нашла в нем. Он не звонил ей, так как не мог себе позволить пригласить ее куда-нибудь еще раз. Но она позвонила ему сама. Никогда и никто ему до сих пор не звонил, и когда парень внизу в холле позвал его, он был удивлен.

— Привет, — сказала Джинни, — разве я тебе не нравлюсь больше?

Они встретились и просидели пару часов за пивом, просто болтая. Вернее, болтала она. Джинни говорила о себе, о нем, приукрашивая его печальную историю собственными фантазиями: любящие погибшие родители, отсутствие семьи. И ей действительно нравились его глаза.

После этого они встречались несколько раз, и она всегда настаивала, что заплатит за себя сама. Джинни считала, что будет нечестно, если ему придется платить за нее. Ноэлю приходилось тратить деньги, предназначенные на более важные вещи, книги. И занимался он не так много, как следовало бы, даже когда ее не было рядом, он думал о ней.

Они много целовались в кафе, или за кафетерием, или в Коридоре. В темном зале кинотеатра она взяла его руку и Положила себе на грудь. Он чувствовал ее дыхание, через тонкую ткань блузки ощущал, как твердели ее соски под его рукой. Движимый какой-то неистовой силой, он наклонился и поцеловал ее грудь. Джинни тихонько застонала и оттолкнула его.

Они стали встречаться каждый вечер, даже когда он занимался в библиотеке, она приходила со своими книгами, садилась рядом, и их глаза сливались в едином желании. Ее друзья были поражены ее поведением.

— Это шутка, Джинни, — восклицали они, — Ноэль Мэддокс — всего лишь шутка!

— Вы не знаете его, — отвечала она, и ее глаза лихорадочно блестели, когда она вспоминала его губы. — Вы не знаете, какой она на самом деле.

Они с сомнением смотрели на нее. Ноэль Мэддокс был грубым чужаком, Джинни не следовало проводить с ним время, она даже не представляет, в какой ситуации может оказаться. Никогда ни в чем нельзя быть уверенным с таким парнем, как он, о нем никто ничего не знал, и ее отец сошел бы с ума, если бы узнал!

Они встречались уже полтора месяца, когда однажды Джинни сказала, что ее друзья, у которых была квартира за территорией университета, уезжают на выходные дни — на большую футбольную игру в Гарвард.

— Приходи, — бросила она небрежно, — я куплю вина, и мы поужинаем.

На ней была цветастая юбка и белая шелковая блузка, под которой ничего не было, и Ноэль не мог оторвать глаз от тяжелых округлостей под тонкой материей. Они пили красное вино и нервно разговаривали. Джинни предложила ему сыр, красиво разложенный на деревянном блюде, и он вспомнил, что это тот самый сорт, который он видел в холодильнике Скотта. Но на этот раз он не убегал, хотя по-своему Джинни была опасна, как и Скотт, оттого что он хотел ее, отчаянно хотел.

Смеркалось, и яркий свет вытеснили серо-голубые сумерки, Джинни зажгла свечу в облитой воском бутылке кьянти и опустила шторы. Казалось, он видит все в каком-то замедленном действии: она встала перед ним на колени, расстегнув блузку и спустив ее с плеч, ожидая. Жемчужные бусы оттеняли теплый тон ее кожи, свет свечи позолотил грудь. Руки Ноэля нашли ее, и Джинни отклонилась назад, задохнувшись, когда его губы стали целовать ее маленькие твердые соски. Он хотел бы никогда не отрываться от них, прижиматься к ним, гладить их языком, ласкать. Джинни оттолкнула его, их глаза встретились. Не отрывая от него взгляда, она встала и медленно сняла юбку. Джинни постояла минутку, высокая и стройная, в одних белых трусиках, потом расстегнула его рубашку. Быстро провела руками по груди, наклонилась и слегка прикусила его сосок. Ноэль почувствовал, что его пронзает дрожь. Ее руки легко прикоснулись к ремню, потом к пуговицам. Глаза мгновенно выхватили то огромное желание и напряжение, которое все еще скрывала одежда. Потом она очутилась в его объятиях, и они лежали на ковре, и свеча освещала их обнаженные тела. Он зарылся лицом в ее душистые волосы, а руки нежно блуждали по ее телу. Оно было мягким, гладким, влажным. Его охватило желание попробовать вкус ее кожи, и она дрожала и изгибалась под его настойчивым языком. Это было слишком, слишком… он должен овладеть ею. Он крепко обнял ее, пытаясь проникнуть в ее лоно.

— Нет, — выдохнула она, — нет…

Его пальцы нашли ее нежную плоть, раздвинули ее…

— Нет, — вскрикнула она, — Ноэль, не делай этого… Я не могу…

Ноэль поднял глаза, в смущении посмотрел на нее.

— Вот так, — сказала она, помогая ему, — вот так.

Их глаза вспыхнули и слились в единое пламя, когда слился с ней.

Джинни не могла без него. Ее друзья старались поговорить с ней наедине, серьезно предупреждая о том, что родители будут недовольны и Ноэль ей совершенно не подходит, но Джинни было все равно. Она ничего не могла с собой поделать. Джинни должна была его видеть. Она тратила много времени, отыскивая людей, чья квартира была бы свободна на ночь или на выходные дни, покупала сыр и вино, зажигала свечи и ждала его с работы, во сколько бы он ни возвращался. Та перемена, которая происходила в Ноэле, когда он скидывал дешевую одежду и она видела его обнаженным, была поразительной.

— Перед Богом все мужчины равны, — сказала она ему однажды, — но без одежды ты — король, Ноэль Мэддокс.

Его гладкое сильное тело влекло Джинни, а прикосновение рук и губ становилось все более опасным. Он так желал ее, так страстно желал. Джинни отдавалась ему, и когда их юные тела сливались, она стонала от наслаждения.

Потом они лежали рядом, не прикасаясь друг к другу, все еще слыша свое учащенное дыхание. Джинни протягивала руку и дотрагивалась до шелковистой пленки влаги на его груди. Ноэль склонялся над ней, пристально вглядываясь, но ничего не говорил.

— Наконец-то ты сделал это — посмотрел на меня, — сказала она, дотрагиваясь до его век.

Он нежно целовал ее.

— Я люблю тебя, Ноэль, — шептала она, а он снова и снова целовал ее.

Всего несколько человек знали об их романе. Друзья, которые беспокоились за ее репутацию, скрывали это. Но Джинни была очень хорошенькая, пользовалась неизменным успехом, и поэтому ее отсутствие на вечеринках и футбольных матчах не могло оставаться незамеченным.

— Ты пропускаешь самые веселые мероприятия, — протестовали друзья.

— В самом деле? — мечтательно отвечала она. В конце семестра у Ноэля были очень низкие результаты. Раньше у него никогда не было оценок ниже «А». А сейчас он глядел в табель, усыпанный «В» и «С». Он так же продолжал работать в университетском городке, но встречи с Джинни отвлекали его от занятий. Впервые за четыре года он был далек от своей цели. Джинни хотела встречаться с ним во время каникул, но он честно сказал ей, что должен работать. Он возвращался на конвейер, где будет работать днем, потому что ночью была его смена в баре. Наступило самое подходящее время, чтобы расстаться.

Когда они вернулись в колледж после каникул, она позвонила ему.

— Привет! Давай встретимся.

Он шел рядом с ней, пиная ногой кусочки льда, попадавшиеся по дороге, стараясь избегать ее взгляда.

— Ты не звонил, — проговорила она, беря его за руку. — Я скучала по тебе.

— Да, — сказал он, отводя глаза, — я тоже.

— Ноэль, — взмолилась она. — В чем дело?

Он пожал плечами.

— Ничего. Ничего, просто я очень занят, вот и все.

Джинни произнесла, едва сдерживая слезы:

— Ты не хочешь меня больше? — Светлые волосы развевались по ветру, а лицо было бледным.

— Мне нужно работать, Джинни, — твердо ответил он.

— Я думала, что знаю тебя, — потрясенно ответила она, ее чудные голубые глаза наполнились слезами.

— Ты не знаешь меня, Джинни, меня — настоящего. На самом деле я не существую.

— Будь все проклято! — вскричала она. — Будь проклято!

И она решительно зашагала по дорожке, волосы разлетались на ветру.

Ноэль печально смотрел ей вслед, пока она не скрылась, и потом вернулся к себе в комнату, к своим занятиям. Занятия и работа всегда должны быть на первом месте. Но Джинни никогда не узнает, как отчаянно он тосковал по ней. Он был так одинок, как никогда в своей жизни.

 

33

Неяркое солнце проникало сквозь листву каштанов, освещая лужайку на южной стороне Лаунсетон-Холла, ласково касаясь поднятого вверх лица Пич и скользя по ногам причудливой, все время меняющейся мозаикой.

Гладкая, как бархат, лужайка простиралась до цветника, где были посажены розы, и террас, а за ними возвышался дом. Усадьба Лаунсетон-Холл была построена во времена королевы Анны сэром Эдуардом Лаунсетоном, третьим баронетом. Розовый кирпичный дом живописно вписался в складки Вилтширских гор и ярким пятном выделялся в зелени парка. Прекрасная сосновая аллея серебристым каскадом спускалась со склона горы к озеру, в самом узком месте которого красовался мостик, сделанный по рисунку с китайской фарфоровой тарелки. Греческие ели украшали спуск с горы к восточной стороне озера, где открывался вид на дом, особенно великолепный при заходе солнца.

Все окна Лаунсетон-Холла были распахнуты вечернему солнцу, а на лужайке то здесь, то там мелькали фигурки по-летнему одетых людей, которые медленно собирались у чайного столика. Одетые в белую фланель игроки в крикет, благодарно раскланиваясь, покидали поле с лунками под всплески аплодисментов зрителей, дети перешептывались и смеялись, расплескивая лимонад по траве, а ошалевшие от жары собаки радостно подбирали кусочки торта. В тени старинного каштана музыканты оркестра Лаунсетон Магны «Сильвер Бэнд», сидя на маленьких стульчиках, с раскрасневшимися лицами под шикарными остроконечными шапочками, оживляли теплый голубой английский вечер веселыми мелодиями Гилберта Салливана.

Пич отдыхала в кресле с полузакрытыми глазами, погрузив босые ноги в прохладную зеленую траву. Это была изумительная английская сценка — и настолько же изумительно скучная. Она приехала сюда сегодня вместе с Мелиндой и миссис Сеймор в надежде увидеть Тома, но он был в Кембридже. Когда Мелинда пригласила Пич погостить, она нарисовала восхитительные картины английской деревенской жизни. Пич представляла утренние прогулки по лесу с прекрасно выдрессированными собаками, вечерний чай со слойками и, возможно, одним прекрасным длинным летним вечером, в романтических зеленоватых сумерках, встречу с красивым, мечтательным англичанином. Но все вышло не совсем так. Если вы не увлечены верховой ездой в сопровождении отвратительно ведущих себя собак и не любите жить в сыром, несколько обветшавшем доме, где ничего не менялось на протяжении, по крайней мере, столетия, то такая деревенская жизнь не для вас.

Пич выпрямилась в полосатом полотняном кресле, подбирая тяжелые волосы и открывая шею. В самом деле, англичане иногда смущали ее. Взять, например, Мелинду — ей шестнадцать лет, столько же, сколько и Пич, а она в огромных количествах поглощает торты, которые просто убивают ее фигуру, и носит прошлогоднее хлопчатобумажное платье, которое на ней вот-вот лопнет. И все же Мелинда была нежной, сдержанной, полной очарования и необыкновенно милой. Вероятно, в восемнадцать лет она выйдет замуж, угрюмо размышляла Пич, и у нее будет целый выводок ребятишек, за которыми нужен постоянный присмотр.

Такое будущее, конечно, не для Пич — это она решила твердо. Слава Богу, ее «романтический» период закончился. Когда ей исполнилось шестнадцать, она неожиданно расцвела, грудь, которая так долго была для нее предметом огорчений, из бутонов превратилась в чашечки распустившихся цветов, бедра слегка налились, ноги стали длинными, стройными и уже не выглядели тоненькими палочками. Было так приятно, когда на танцах в Л’Эглоне мальчики наперебой приглашали ее на танец, и удивительно — оказалось, что она прекрасно умеет флиртовать. Наблюдая и стараясь подражать Джулианне, Пич незаметно для себя научилась этому. И было приятно замечать, что Джулианна относится к ней немного ревниво. Неожиданно все мальчики оказались вокруг Пич, и иногда это было приятно, а иногда — раздражало, особенно на вечеринках, где все напивались, потому что считали это развлечением, а потом разбредались по темным комнатам и занимались там Бог знает чем.

Теперь в жизни Пич долгие годы не будет места для мужчин. Она собиралась уехать в Радклифф, потому что там хороший колледж, и дядя, Себастио до Сантос, живущий в Бостоне, сможет присматривать за ней. Затем она пойдет на курсы бизнеса и менеджмента и впоследствии сможет помогать Джиму на предприятиях де Курмонов, восстанавливать их былую славу. Может быть, ей придется купить очки в роговой оправе, как у Леоноры, чтобы выглядеть солиднее.

В доме Иль-Сен-Луи Пич изучила портрет дедушки Месье, найдя в нем большое сходство с собой. У нее были его глаза, правда, без этого пугающего взгляда.

— Дедушка, — сказала она портрету, — я знаю о том, как ты построил свою первую машину и как она была красива. Я знаю, как ты привозил резину на шины из Бразилии. Я знаю, что каждая машина покрывалась двенадцатью слоями специального лака — лак, полировка, потом опять лак, — до тех пор, пока машина не приобретала цвет удивительной глубины, которого не было ни у каких других машин. Верь мне, дедушка, — обещала она, — автомобили «курмон» будут ездить по дорогам Европы и, может быть, по дорогам Америки. И они будут красивы. Я не подведу тебя.

Игроки в крикет, отдохнув после чая, под аплодисменты возвращались к своим лункам. Закрыв глаза, Пич откинулась в кресле, убаюканная жарой и скукой, потихоньку засыпая. Собака лизала ее босые ноги, но ей было лень даже оттолкнуть ее.

— Проснись, Пич, — шептала Мелинда, — проснись. Открой глаза!

— Что случилось? — разнеженно пробормотала Пич. — Я думаю, что все но-прежнему и за последние полчаса ничего не произошло.

— Случилось! Быстро, Пич, ты должна взглянуть на него! Мелинда, должно быть, влюбилась опять в кого-нибудь. Это у нее было в порядке вещей. Подсмеиваясь над тревогой, которая звучала в голосе Мелинды, Пич приоткрыла глаза, и смотрела сквозь маленькую щелочку.

Матч в крикет был в полном разгаре, и боулер просто рвался к воротам. Он был высок и строен, с густыми светлыми волосами, которые нетерпеливо отбрасывал, а они вновь шелковистой волной спадали на его загорелый лоб. Брови сдвинуты в напряжении, когда он рассчитывал расстояние, потом пошел назад. Затем, отведя правую руку, побежал вперед и с силом бросил мяч в сторону отбивающего.

— Разве он не прекрасен? — прошептала Мелинда.

У Пич сильно билось сердце, щеки разгорелись, а глаза потемнели он возбуждения. Он был самым красивым мужчиной, которого она когда-либо видела в своей жизни.

Боулер опять отступил назад, легко поймав бросок от игрока с правой стороны. Пич восхитилась его легкой пружинистой походкой, красивым наклоном спины, когда он бросал мяч, напряженными мускулами рук.

— Кто это? — заинтересованно спросила она Мелинду.

— Брат Тома. Ты помнишь, я тебе рассказывала о нем сто лет назад? Тот, из любовных романов.

— Гарри? — Пич благоговейно произнесла его имя.

— Гарри, — подтвердила Мелинда. — Старший сын в семье Лаунсетон, и он безусловно лишил спокойствия всех деревенских невест. Как бы я хотела, чтобы он заинтересовался мной, — добавила она со вздохом. — Он блестящий молодой человек. Ему всего двадцать пять, а он уже опубликовал три романа. Это не те романы, которые мы с тобой читали перед сном в Л’Эглоне. На его романы печатались великолепные рецензии, и они публикуются во всем мире. Все считают, что у него большое будущее, он станет величайшим писателем Англии. Правда, его отец, сэр Питер Лаунсетон, говорил моему отцу, что абсолютно ничего не понимает в них. Все его книги — о гностических видениях и поверьях, о средневековых мифах. Я даже не знаю, что означает слово «гностический». Боюсь, что путь к его сердцу лежит через интеллект, а в этом случае я проиграла.

Болтовня Мелинды с трудом доходила до сознания Пич, когда Гарри Лаунсетон передал игру своему напарнику. Ребяческим жестом откинув назад светлые волосы, он направился к ним, легко ступая по зеленому дерну.

— Боже, — испуганно проговорила Мелинда, — он идет сюда, а я так выгляжу!

Она одернула на себе слишком тесное хлопчатобумажное платье.

Пич сидела очень спокойно, ее расслабленная поза и полузакрытые глаза скрывали внутреннее напряжение. Глядя на нее со стороны, можно было увидеть молоденькую девушку, немного разомлевшую от солнца, которая от нечего делать наблюдает за игрой в крикет.

Гарри Лаунсетон, проходя мимо, небрежно помахал рукой Мелинде, и повернулся, чтобы улыбнуться Пич. Его глаза сверкнули на солнце, напомнив зеленый мох, искрящийся под струями воды. Пич и не знала, что у нее есть такие нервные окончания, которые затрепетали при виде его глаз, и неизведанное чувство возбуждения пронзило живот. Это, должно быть, то, что называется любовью. Ей страстно захотелось дотронуться до него, провести рукой по загорелой шее и запустить пальцы в его прекрасные волосы. Она хотела оказаться с ним на необитаемом острове, отгороженной от мира его объятиями. Пич влюбилась в Гарри Лаунсетона! Мгновенно и без остатка отдалась этой любви…

В голове быстро пронеслись подсчеты: ей было шестнадцать, а ему — двадцать пять. Он сможет встретить кого-нибудь до того, как она сможет выйти за него замуж. Не важно. Она дождется своего часа. И в течение следующих двух лет во время молитв Пич просила у Бога, чтобы Гарри подождал и влюбился в нее.

 

34

Лоис припудрила нос, подкрасила губы и подушилась своими любимыми духами «Голубой час». Оглядев себя в трюмо хрустального туалетного столика, проверила, что из всего этого вышло. Леони подарила ей этот столик, когда она переехала в свою мансарду в гостинице. Когда-то он принадлежал сказочной коллекции какого-то индийского принца. Его изящные, облицованные стеклом ножки и окаймленное вьющимся серпантином хрусталя зеркало сверкали в лучах заходящего солнца, как бриллианты в тысячи карат, отражаясь маленькими разноцветными радугами в ее глазах.

В бледном шелковом платье с узкими бретелями и широкой юбкой (модель была создана для нее Диором) ее можно было принять за здорового человека, с горечью подумала Лоис. Она взглянула на Пич, сидящую на ковре и обхватившую колени руками, которая глядела на нее так, как делала это всегда. Лоис помнила: когда Пич была ребенком, она пыталась избавиться от нее, говоря, что сестра — маленькая приставала. Но Пич прилепилась к ней, как ракушка к днищу корабля, и всегда была с ней, подавала ей серьги и браслеты… Помощница Лоис.

Пич сама взяла на себя обязанность каждый вечер провожать Лоис вниз, в коктейль-бар. Она везла красивое, обтянутое белой кожей кресло в отдельном лифте, который работал только для Лоис и вез их без остановки на первый этаж. И это Пич предложила устроить мансарду. Жерар разработал проект, а вид на залив с зелеными мысами, которые обрамляли вечно меняющееся море, и голубая бездна неба были лучше любой картинной галереи. Мансарда Лоис и ее красивый маленький сад на крыше были ее крошечной собственной территорией, местом, где она была собой, и только Пич видела и знала настоящую Лоис.

И все же, если бы не Пич, может, она не была бы в инвалидном кресле. Лоис пыталась остановить ход мыслей, теснившихся в ее голове… но разве это не так? Если бы не Пич… Стоп! Все, что случилось, не имело никакого отношения к Пич — Крюгер все равно сделал бы это. И прежде всего, это именно она привлекла Пич к работе. Она всегда играла с опасностью. И то, что случилось, было просто ударом судьбы.

А как объяснить, что произошло с Ферди? Лоис закусила только что подкрашенные губы, чтобы остановить себя, чтобы его имя не вырвалось со стоном из ее груди. Даже Пич не знала, что она думает о Ферди каждую ночь и что эти мысли для нее были реальной жизнью. В воспоминаниях она была прежней Лоис, бегущей рука об руку с Ферди по пляжу, танцующей в его объятиях, сливающейся с ним в любви в единое целое, оплетая его длинными стройными ногами, чтобы он стал еще ближе. Она все еще была женщиной, которая могла ответить на любовь, и эти жаркие сексуальные воспоминания по ночам вырывались на волю, мучая ее желанием и тоской по Ферди.

Но Ферди никогда больше не возвращался. Она спрашивала Леони о дальнейших событиях, и та вынуждена была признаться, что Ферди убил Крюгера и исчез. Он никогда не пытался встретиться с ней или написать. Никто не знал, где Ферди.

— Я могу попросить Джима разыскать его, если хочешь, — предложила Леони, — это будет несложно. Если он жив, он, должно быть, вернулся и живет со своей семьей в Кельне.

Неожиданно лицо Лоис побледнело от страха. Если Ферди не вернулся к ней, значит, он не хочет ее больше. А может быть, он знал… Конечно, нельзя винить его за то, что теперь он не желал ее. Она — калека, красивая, летящая шелковая юбка скрывала две тоненькие бесполезные ноги. Отбрасывая воспоминания, Лоис отвернулась от зеркала. Ферди, вероятно, женился на высокой крепкой девушке, у них выводок красивых детишек. А у нее своя жизнь — такая, какая есть. Лоис была королевой самого шикарного американского коктейль-бара на всей Ривьере.

Слегка приподняв подбородок, с беспечной улыбкой она повернулась к Пич:

— Поторопись, наконец, с сережками. Мы опаздываем. Вскочив на ноги, Пич подала сережки, провела нетерпеливо рукой по копне бронзовых волос.

— Я хорошо выгляжу? — с беспокойством спросила она. Лоис смотрела на свою младшую сестренку, вспоминая, как яростно она ее ненавидела, когда та родилась. Пич подрастала, но иногда была совсем еще ребенком, а иногда — так бессознательно элегантна и красива.

— Что бы я делала без тебя? — просто спросила Лоис. Пич усмехнулась, откидывая назад густые волосы и заколола их, даже не взглянув в зеркало.

— Тогда пошли, — сказала она.

Лоис де Курмон прекрасно играла свою роль. Восседая на высоком стуле в баре на террасе, она чувствовала себя в своей стихии. И никто бы не догадался, что ее великолепный туалет, превосходная манера держаться, широкая улыбка и остроумные реплики скрывают внутреннее одиночество точно так же, как широкая юбка — ее бесполезные ноги.

Лоис сделала бар гостиницы знаменитым по всему Лазурному берегу, выписав Макса, нью-йоркского бармена, чтобы он смешивал «белую женщину» и «зеленых богинь». Макс изобрел специальный коктейль-шампань для нее. Еще она наняла Мюррея, американского пианиста, который развлекал по вечерам публику репертуаром из Джерома Керна, Ноэля Коварда и Кола Портера в легкой манере импровизации, полунапевая, полупроговаривая, с очень интимными интонациями. Быть принятым в кругу Лоис де Курмон во время коктейлей считалось очень престижным, и не удостоенные этой чести бросали завистливые взгляды на смеющийся, искрящийся остроумием элегантный кружок подле нее, вспоминая истории, которые слышали о ней и проявляя живой интерес.

Лоис наклонилась, чтобы прикурить, и улыбнулась мужчине, который держал для нее огонь. Она слишком много курила. И пила без устали. Глаза Лоис обежали зал — искала Ферди? Она ждала, что когда-нибудь он войдет и будет разыскивать ее, как будто и не было всех этих лет? Глупая, глупая Лоис! Нежно обняв за шею мужчину, который давал ей прикурить, она что-то шептала ему на ухо. Их взгляды встретились, и он, улыбнувшись, обнял ее, а его пальцы, скользнув по ее телу, легли на то место, где голубой шелк граничил с открытой кожей.

Гул речей, звон льда в стакане, голос Мюррея, напевающего: «Я не пьянею от шампанского…» приветствовали Пич, когда она пересекала волшебный круг, собравшийся вокруг Лоис. Светские мужчины с бронзовым загаром, в белых обеденных смокингах, прерывали деловые разговоры, обсуждения властей, яхт и автомобилей, женщин, чтобы улыбнуться Пич. И вкрадчиво-злобные женщины, которые сплетничали, у кого с чьим мужем был роман, сколько стоят платья и драгоценности других дам, тоже смотрели ей вслед, завидуя ее молодости.

Щеки Пич горели, она отвела глаза от мужчины, который был возле Лоис, сознавая, что его пальцы покоились на белоснежном изгибе ее груди. Сегодня бабушка ждала их к обеду, иначе она спокойно сидела бы в холле, дожидаясь, когда Лоис освободится.

— Пора идти на обед, — произнесла она.

Лоис, нахмурившись, взглянула на изысканные, украшенные бриллиантами часы от Картье. Пич знала правила.

— Возвращайся через полчаса, — приказала она. — У нас есть еще немного времени.

Пич заколебалась. Бабушка терпеть не могла, когда они опаздывали, но бар все еще переполнен, и никто не собирался переходить к следующей части вечера — обеду, танцам или вечеринке у кого-нибудь на вилле на побережье. И Лоис никогда не уходила, пока не расходились те, кто имел для нее какое-то значение.

— Она очень мила, эта малышка. — Пальцы мужчины скользнули по бретелькам вниз, по обнаженной спине Лоис. — Она так беспокоится о вас.

Лоис нетерпеливо отбросила его руку, приказав передать ей еще один коктейль.

— Глупый ребенок, — раздраженно проговорила она. — Она всегда была надоедлива.

Ожидая на террасе, Пич нервно поглядывала на часы. Наконец-то толпа начала расходиться. Она смотрела, как люди рассаживаются в длинные, элегантные машины, с восхищением глядя на женщин в золотых туфельках на высоких каблуках и струящихся платьях без бретелек.

— Поедем с нами, Лоис, — услышала она, как кто-то позвал сестру.

— Нет, нет, — помахала Лоис, смеясь. — У меня другая встреча.

Она произнесла эту фразу так интригующе, что можно было подумать будто у нее назначено свидание.

Бар был почти пуст, только несколько человек мирно допивали коктейли — те, на которых не обращали внимания, забытые где-то по углам. Пич вывезла кресло с того места, где его никто не видел, за баром, и Макс, обняв Лоис сильными руками, поднял ее со стула и посадил в кресло. Когда Пич везла ее через зал, группка отдыхающих, которые стояли у огромных двойных дверей в ожидании машин, окликнула ее:

— Поехали с нами, Лоис!

— Извините, — ответила она, — но танцы — это единственное, для чего я больше не гожусь.

К ней подошел мужчина.

— Легка, как перышко, — прошептал он ей на ухо. — Я буду держать тебя так близко, что никто даже не заметит…

— Вы стоите как раз на том месте, где в меня попала немецкая разрывная пуля, — холодно отозвалась Лоис. — Не так ли, Пич? Пич, чувствуя себя несчастной, молча кивнула.

— И знаете что? — добавила Лоис. — Даже не было больно. Разве это не странно?

Она резко развернула кресло.

— Пойдем, Пич. Мы опаздываем на обед.

 

35

Леони, спасаясь от полуденного зноя, легла, откинувшись на подушки своей удобной, широкой белой кровати. Джим в очередной раз объезжал заводы де Курмонов в Валансьене. Последнее время он несколько раз в месяц наведывался туда, помогая совету директоров решать сложные проблемы. С конца войны у него было очень много работы. Прокатные линии стали и заводы, изготовлявшие вооружение, очень пострадали от бомбежки, а то, что уцелело, было разрушено отступающими немецкими войсками. Автомобильный завод остался более или менее нетронутым, и Джим отдавал ему все силы, осознавая огромную потребность в транспорте в послевоенный период. Автомобильные заводы де Курмонов помимо автомашин производили грузовики и автобусы, постепенно восстанавливались литейные заводы. Джиму приходилось нелегко, но он любил свою работу. Леони не помнила такого времени, чтобы у Джима не было какого-нибудь проекта, перспективного и с огромным размахом, так что он мог применить свою неистощимую энергию. К тому времени, когда они встретились, он уже преуспел в трех сферах деятельности, сделав блестящую карьеру, а ведь ему было двадцать семь лет. Он принадлежал к родовитой, но бедной семье из Саванны, штат Джорджия. Золотые разработки принесли Джиму его первое состояние, и когда это ему надоело, он рискнул попробовать себя в добыче техасской нефти. И снова ему повезло. Он выгодно вложил свое состояние в акции и в течение многих лет жил и работал на двух континентах, так же легко пересекая Атлантический океан, как некоторые переезжают из города в город. Джим всегда шутливо хвастал, что он знает трансатлантические маршруты, как свой дом. А потом он бросил все это, чтобы жить с Леони.

Леони не любила, когда Джим уезжал из дома, и скучала по нему так же, как и в пору их первой любви. Откинув назад волосы с влажного лба, она села и посмотрела через полумрак комнаты на статуэтку богини Сехмет. Гладкая гранитная статуэтка времен Египетской династии гордо смотрела на нее с каменного постамента. Внушительная львиная голова с каскадом волос, откинутых назад, поражала холодной красотой, а солнечный диск сиял, словно в серебристом свете.

Эта статуэтка, да еще статуэтка Бастет, священной кошки, составляли наследство Леони от отца-египтянина, который исчез, как только она родилась, вернувшись в мир цирковой богемы, которому принадлежал. Они были ее куклами, так как других игрушек у нее не было, и когда в возрасте шестнадцати лет она сбежала в Париж, это были единственные ценности, которые она забрала с собой. И она всегда верила, что с тех пор, как попала в Париж, богиня Сехмет управляла ее судьбой. С того времени ее жизнь, казалось, повторяла легенду о богине. И только Джим окончательно убедил ее, что это лишь воображение. Или, если быть точнее, она позволила Джиму думать, что он убедил ее. В глубине души Леони продолжала верить в легенду.

Со вздохом она встала с постели и пошла к окну. Маленькая коричневая кошечка побежала за ней, и когда Леони раскрыла ставни и солнечный свет разлился по комнате, кошка зажмурила свои бусинки-глазки. Окунувшись в тепло солнечных лучей, Леони почувствовала себя лучше. Не отсутствие Джима расстраивало ее на этот раз. Она думала о внучках. За искрящимся весельем Лоис скрывала горькое одиночество, в котором не признавалась даже ей. И с Леонорой удавалось увидеться только изредка, мельком, на бегу. Леонора всегда должна была «сделать то или это» или «решить проблему здесь или там». Работа, казалось, забирала все ее свободное время, и Леони, которая хорошо знала Леонору, прекрасно понимала, что та цепляется за работу, чтобы у нее не было времени думать о своих настоящих проблемах. А какие проблемы были у нее настоящими? Всегда, раздумывала Леони, внучки поверяли ей свои печали. Она знала их, как самое себя. А сейчас и болтушка Пич стала рассказывать обо всем.

— Бабушка, — сказала Пич как раз сегодня утром, — о, бабушка, я должна сказать тебе, что влюбилась.

С длинными волосами, заплетенными в косу, загорелыми ногами, исцарапанными от хождения по горам, Пич выглядела лет на тринадцать. Закусив губы, чтобы не рассмеяться, Леони внимательно слушала, как Пич изливала сердце, рассказывая о Гарри Лаунсетоне.

— Он такой красивый, бабушка, такой красивый… У него такие густые шелковистые волосы, которые все время падают ему на глаза, и он отбрасывает их назад — вот так! — а его глаза — самые зеленые. Я имею в виду, настоящего зеленого цвета. Бабушка, он — знаменитый писатель, и ему всего двадцать пять лет. Бабушка, как только я его увидела, я знала, что выйду за него замуж. Я просто знала.

— Пич, Пич, — смеясь, возразила Леони, — ты ведь даже не знаешь Гарри Лаунсетона! Я уверена, что он — привлекательный, как ты говоришь, и могу предположить, что очень талантливый, но, может быть, ты просто немного поражена всем этим. Сочетание славы и красоты может быть суровым испытанием даже для людей много старше, чем ты. В конце, концов, тебе только шестнадцать.

Говоря все это, Леони помнила, что в шестнадцать лет она тоже, как сумасшедшая, была влюблена в Руперта фон Холленсмарка.

— Бабушка, — запротестовала Пич, вскакивая на ноги, — я рассказала тебе о Гарри потому, что была уверена, ты — единственный человек, который не скажет: «… тебе всего шестнадцать лет». Я даже маме не рассказала, потому что она не поймет, хотя сама вышла замуж, когда ей было семнадцать! Конечно, пока я недостаточно взрослая для Гарри — но я вырасту. Каждый год будет приближать нас с Гарри друг к другу. И когда я буду достаточно взрослой — восемнадцати или девятнадцати лет, — тогда Гарри женится на мне.

Не справившись с собой, Леони рассмеялась:

— А Гарри знает об этом?

— Конечно, нет. Но узнает, когда придет время. Леони посмотрела на Пич, и в ее сияющих темно-голубых глазах увидела страстный блеск. Месье. И его одержимость.

— А если Гарри влюбится в кого-то еще за это время? — спросила она. — В конце концов, он даже не знает, оказывается, что ждет тебя?

Пич пожала плечами.

— Не важно, — легко ответила она. — Он влюбится в меня, когда увидит. Я заставлю его полюбить меня.

Леони не знала, плакать ей или смеяться. Если бы это был кто-нибудь другой, а не внучка Месье, она пропустила бы все мимо ушей, как девичий вздор. Но в словах Пич была угроза правды. Она верила в то, что говорила. Помня одержимость Месье и ту тень, которую наложило это на ее собственную жизнь, Леони была взволнована.

— Ведь восемнадцать лет — это вполне достаточно, бабушка?

Пич, покружившись, остановилась перед Леони, и улыбка осветила ее милое личико.

— О, Пич, — печально сказала Леони, — забудь о Гарри Лаунсетоне и наслаждайся настоящей жизнью.

Каро Монталва всегда предпочитала ездить на юг поездом. Ей нравилось располагаться в теле длинного, солидного монстра на парижском вокзале «Гар де Лион» и принимать заботы внимательных стюардов, которые отлично ее знали. Ей нравилось обедать в элегантном вагоне-ресторане с приглушенными розовыми огнями, свежими цветами, сияющим серебром и вкусной едой. И, как дитя, она заворачивалась в чистые, без единого пятнышка, простыни и, засыпая на темном промышленном севере, утром просыпалась от южного солнца в поезде, который шел по побережью вдоль голубых гор и цветущих пушистых желтых мимоз, которые обещали теплую средиземноморскую погоду.

На этот раз Каро путешествовала со спутником. Марок, старейший друг Леони, который появился из своего дворца на склонах Танжера, где коротал в праздности дни, ожидая ежегодного визита в Париж к Леони. Глаза Марока были закрыты. Его лицо было гладким, темные волосы так же густы, с тугими волнами, как и тогда, когда она увидела его впервые. Он работал вместе с Леони в магазине дамского белья мадам Серра на улице Мент-Оливе. Действительно ли это было пятьдесят лет назад? Каро вздрогнула. Они все старели, этого нельзя было отрицать. А она была самой старшей из всех. Ее кости протестующе скрипели, когда она вставала с постели по утрам, а черные волосы стали серебристо-белыми — цвет, который ей никогда не нравился. Почему волосы не становятся, скажем, сапфирово-синими, когда человек стареет? Это пошло бы ей гораздо больше. Но она сохранила прямую спину, все еще прекрасные ноги и одевалась всегда у Диора — хотя и признавала, что время от времени восхищалась моделями Балмена. Сейчас ей было семьдесят четыре года, и это означало, что она должна все планировать заранее, чтобы собраться с силами выполнить задуманное. Визит к Леони потребовал месяц подготовки — две недели, чтобы привыкнуть к мысли, что ей нужно покинуть свой дом и куда-то ехать — ей, которая раньше путешествовала по миру, словно он принадлежал ей! Две недели Каро занималась туалетами, ее секретарь — билетами, и просто жила ожиданием поездки. К Леони должны были приехать сыновья Эдуарда д’Оревилля, Жан-Поль и Винсент; в последний раз она видела их, когда Лоис и Леонора были еще детьми. И, вероятно, девочки тоже не видели их с тех пор, несмотря на то, что они были кузенами. Д’Оревилли жили за многие тысячи миль, в Рио-де-Жанейро.

Поезд замедлил ход, приближаясь к окрестностям Ниццы. — Просыпайся, Марок, — подтолкнула его Каро носком кожаной туфельки, — мы приехали.

Жан-Поль д’Оревилль был точной копией своего отца, и Леони время от времени взглядывала на него во время обеда. У него было такое же крепкое телосложение. Это Эдуарду д’Оревиллю она доверила свою дочь Эмилию, убежденная в том, что Месье готов уничтожить их обеих, и это Эдуард вырастил Эмилию и любил, как родную дочь. Позже Эдуард женился на красивой кубинке, ее звали Хара, и со своими сыновьями-близнецами переехал из Бразилии во Флориду, где построил отель Палаццо д’Оревилль, один из первых и самых шикарных отелей на Майами. Эмилия вышла замуж за их дальнего родственника, Роберто до Сантоса, и когда, будучи совсем молодой, овдовела и осталась с двумя маленькими дочерьми, Лоис и Леонорой, она занялась бизнесом Эдуарда — стала управлять отелем.

Винсент д’Оревилль был очень похож на свою мать, Хару, с огромными карими глазами и смуглой кожей. Он был врачом-педиатром, а Жан-Поль, как и Леонора, был занят в гостинице, управляя известным старым отелем в Копакабане в Рио-де-Жанейро.

— Ты знаешь, что мой отец работает с твоим, — говорил Жан-Поль Леоноре. — Уже много лет он вынашивал идею, и сейчас они строят планы, связанные с новым отелем в Швейцарии. Он всегда интересовался, что ты сумела сделать в вашем отеле. Я думаю, что это имело большое влияние на их новый проект.

— В Швейцарии? — заинтересовалась Леонора. — В Женеве или Цюрихе?

— Нет. В маленьком городке на вершине горы. Это будет зимний курорт, но папа планирует устроить там и летний отдых — площадку для гольфа, а может быть, даже скачки.

— Это похоже на Эдуарда, — улыбаясь, сказала Леонора.

— И на Жерара, — добавила Лоис.

— Они строят, и этим открывают двери в жизнь мечте, — неожиданно вступила в разговор Пич. — На самом деле они хотят сделать людей счастливыми.

Жан-Поль удивленно посмотрел на нее.

— Ты, конечно, права, — сказал он, — только подумай, Пич, — я буду управлять мечтой.

Леонора засмеялась, и неожиданно Леони осознала, что давно не слышала ее смеха. Сегодня Леонора выглядела особенно хорошенькой в хлопчатобумажном платье с бело-голубым рисунком и широким поясом, что подчеркивало ее необыкновенную стройность, а пышная юбка грациозно струилась вокруг прелестных ног. И если она не ошибалась, Жан-Поль все это заметил. Леони с удовольствием смотрела на них, затем ее глаза встретились со взглядом Каро.

— Опять что-то планируешь? — спросила Каро, подняв брови.

— Леони всегда полна планов, — отозвался Марок. — Она переписала сценарии всех наших жизней.

— Конечно, она переписала и мой, — весело вступил в беседу Джим. — Я приехал на машине из Валансьена, чтобы выполнить ее требование и быть сегодня здесь, с вами.

— Но это стоило того, — улыбнулась Леони, когда он наклонился поцеловать ее.

Джим снова был дома, и она чувствовала себя счастливой.

 

36

Свинцовое небо монотонно поливало дождем улицы, и Ферди с пятого этажа своих апартаментов в отеле «Ритц» видел полосатые и пестрые зонтики, которые торопились по скользким серым улицам, и автомобильное движение по Вандомской площади. Гудели клаксоны: нетерпеливые парижские водители сражались друг с другом и с пешеходами. Он думал о Пич.

Леонора вряд ли могла рассказать Пич об их отношениях, и все же Пич что-то знала. То, что произошло между Ферди и Леонорой, не было любовным романом. Никаких романтических отношений — только щедрый успокаивающий жест со стороны Леоноры, она была единственной женщиной, разделившей его боль. Только это и взаимное чувственное влечение. Когда он получил записку о том, что она считает нужным расстаться, он понял, что это — конец. Их физическая и душевная потребность друг в друге была удовлетворена. Тогда почему Пич сказала с такой болью, что он должен приехать и все объяснить?

Ферди беспокойно ходил по комнатам. Он лежал без сна, ночью с тоской думал о Леоноре и пытался проанализировать свои чувства к ней. Это было совсем другое, не то, что он чувствовал к Лоис. Лоис ворвалась в его жизнь солнечным лучом, обволакивая своим теплом. До тех пор его жизнь была цепью из звеньев серьезной работы, семейных обязанностей и долга. Родившийся сразу после смерти отца, Ферди был единственным сыном в семье среди своих легкомысленных сестер, активный образ жизни которых никогда не одобрялся семейством матери, могущественными Меркерами. Как наследник, который должен был принять управление промышленной, империей Меркеров, распространившейся по всему Руру, Ферди обреченно раздумывал о своем будущем, подобно принцу, готовящемуся занять престол. Его жизнь состояла из неустанной работы, учителя прививали ему привычку к труду, заполняли его мозги знаниями до тех пор, пока работа не стала необходимым компонентом жизни. Инструкторы по физическому воспитанию занимались с ним плаванием, верховой ездой, гимнастикой, добиваясь, чтобы он стал физически сильным и соответствовал своему предназначению главы концерна Меркеров. Ферди не знал своего отца, но много — слышал о нем от бабушки, дедушки и мамы, о поразительной трудоспособности Клауса фон Шенберга и его удивительном даре наслаждаться жизнью. Клаус был очень чувствительным, бабушка Ферди говорила, может быть, слишком эмоциональным, но в конце концов он все-таки остепенился. Ферди всегда интересовало, что она под этим подразумевает, но догадывался, что это именно то, что предназначалось и ему. Первая трещина в великолепном фасаде безупречного, прекрасно образованного молодого немца, который был рожден и воспитан, чтобы преуспеть в своем деле, появилась, когда разразилась война. Отказ Ферди занять подобающее место — место главы предприятий Меркеров — прокатился по семье волной шока. Ничего — даже такое очевидное зло, как Гитлер, — не значило для них больше, чем поддержание положения и состояния Меркеров. Когда его призвали в армию, и Ферди принял только чин младшего офицера, мать отказалась разговаривать с ним. Он позорил семью.

Впервые встретив Лоис на вечере в Париже, он угадал, что искрящийся фасад се веселости вот-вот рухнет, и, ощущая ее уязвимость, Ферди потянулся к ней. И когда они снова встретились в отеле, огромное чувственное влечение переросло в любовь.

Оглядываясь назад и вспоминая прошлое, Ферди не мог припомнить, чтобы он с кем-то так много смеялся, как с Лоис, и он отдал бы все достояние Меркеров, чтобы вновь смеяться с ней.

А что же решить с Леонорой? Если он обидел ее, то он этого не хотел. Сейчас Леонора волновала его больше любой другой женщины. Может быть, он даже любил ее. Но это было совсем иное чувство, чем к Лоис, может быть, поэтому он не сразу понял и почувствовал любовь?

Подойдя к столу, Ферди взял ручку и бумагу. «Моя дорогая Леонора, — писал он, — прости, что не написал тебе раньше, и если сделал тебе больно — прости. Мне нужно было время, чтобы все обдумать. Я не мог заставить себя вернуться в ваш отель после той ночи, но сейчас, зная, что ты там, я думаю приехать, как только смогу, чтобы обсудить наше будущее. Пожалуйста, верь мне, дорогая Леонора — я не думал, что обижу тебя. Ферди».

 

37

Пич направила телескоп, установленный на террасе Лоис, в сторону пляжа, остановившись на паре, которая шла по самой кромке воды.

— Это Леонора и Жан-Поль, — возбужденно сообщила она, — он только что взял ее за руку, Лоис. Они остановились, наверное, чтобы… о… я думаю, что он ее поцелует.

— Пич! Подглядывать нехорошо. Пич неохотно развернула телескоп.

— Как ты думаешь, может, он хочет жениться на ней? — задумчиво спросила она.

— Они едва знают друг друга.

— Но чтобы влюбиться, совсем не нужно знать друг друга.

Лоис задумчиво посмотрела на сестру.

— Может быть, это и правда, — согласилась она, — но когда ты повзрослеешь, Пич, ты не будешь влюбляться так легко. И уж, конечно, не в мужчину, которого едва знаешь.

Пич рассердилась и, вспыхнув, заявила:

— Я люблю Гарри Лаунсетона, почему ты не веришь мне?

— Потому что думаю, ты не знаешь, что такое любовь, — ответила Лоис.

— А ты, конечно, знаешь?

— Потребовалось много времени, но, думаю, теперь знаю.

Пич посмотрела на нее, сожалея о вырвавшихся словах.

— О, Лоис! Прости меня, я не хотела говорить этого.

Лоис молча курила.

— Я знаю, что слишком молода, и понимаю, что никогда даже не разговаривала с Гарри, — прошептала Пич, устраиваясь у ног Лоис, — но, должно быть, это любовь, Лоис. Что еще это может быть? Я просто хочу прикоснуться к нему, быть рядом, слушать его голос, гладить его шелковистые волосы. Я знаю, что буду чувствовать, когда он поцелует меня: я начну таять и захочу, чтобы это никогда не кончалось… Разве это не любовь, Лоис?

Их глаза встретились, и Лоис сказала:

— Только ты можешь знать это, Пич. И если думаешь, что это — любовь, бери ее. Возьми от любви все, потому что это не может долго продлиться.

Жан-Поль д’Оревилль был человеком, знающим, чего он хочет. В свои тридцать девять лет он жил активной деловой жизнью, управляя роскошным отелем. Он до сих пор счастливо избегнул женитьбы на какой-нибудь красивой бразилианке. В Рио-де-Жанейро Жан-Поль имел репутацию плейбоя, устраивающего вечеринки на своей яхте или обеды на две персоны в самых спокойных и укромных ресторанах Рио. Темноволосые красавицы и их мамаши считали Жан-Поля желанным женихом, и на целых два десятилетия он стал объектом для их хитроумно расставляемых сетей. А сейчас здесь он влюбился в свою высокую светловолосую кузину, которую знал с детства, и даже не мог сказать, интересует ли он ее.

Он сидел в уголке бара на террасе, попивая сухой мартини и ожидая Леонору. Она обещала пообедать с ним, предупредив, что, возможно, задержится.

— Я подожду, — пообещал он, который никогда никого не ждал. И ожидание встречи с ней приятно волновало его. Ему нравилось ждать Леонору.

— Ты очень загадочна, — сказал он ей в первый вечер, когда они оказались одни на террасе виллы, — такая холодная, спокойная и деловая. Но это только одна твоя сторона, другую ты не показываешь никому.

— Ты все это придумываешь, Жан-Поль, — ответила она, избегая его взгляда, — или путаешь меня с сестрой. Это Лоис — сложная, многосторонняя натура.

— Лоис читается так же легко, как открытая книга. У нее в голове все ясно, никакой путаницы. А вот у тебя, Леонора…

Он, должно быть, задел больное место, потому что Леонора посмотрела так, словно он ее ударил, и поспешила вернуться к гостям Леони в ярко освещенный салон.

Он извинился на следующий день и отбросил как что-то ненужное все ее тысячу и одну отговорку, сказав с улыбкой:

— Ты не обманешь меня своими уловками. Не забывай, что я тоже управляющий отелем. Оставь свои дела, и давай пообедаем вместе.

К его удивлению, Леонора согласилась. Они сидели в маленьком деревенском ресторанчике высоко в горах над побережьем, проведя несколько часов в тени беседки, оплетенной виноградом, укрытой от солнца плотными глянцевыми листьями, поедая спелые дыни и сыр, потягивая прозрачное белое вино, а Леонора говорила.

Она рассказывала ему о Лоис, как та всегда требовала внимания к себе, как Леонора постоянно защищала и оберегала Лоис, как сильно она любила сестру и как разрывается ее сердце, видя, как каждый вечер в баре Лоис играет свою роль, делая вид, что все так и должно быть и так было всегда.

— Я бы сделала все, — страстно произнесла Леонора, — все, чтобы повернуть время вспять.

— Часы нельзя отвести назад, — нежно сказал Жан-Поль, беря ее за руку и чувствуя, как она вздрогнула от прикосновения. — Нужно идти вперед, по возможности приспосабливаясь к новым обстоятельствам. Жизнь состоит из ударов судьбы, перемен, различных обстоятельств, рока — назови это, как хочешь.

— Ты не понял, — сказала Леонора, отнимая руку. — Лоис любила! По-настоящему любила. Но когда в нее выстрелили, Ферди никогда уже за ней не возвращался, он думал, что она умерла…

Жан-Поль ждал, что она добавит что-нибудь, но голос Леоноры оборвался, и она сидела, опустив глаза, глядя на ярко-красную фигу забытую на тарелке, похожая на взволнованную молоденькую девушку со своими светлыми гладкими волосами, схваченными белой ленточкой.

— Леонора, — спросил Жан-Поль, — почему ты никогда не была замужем?

Удивленные янтарные глаза встретились с его взглядом.

— Но Ферди хотел жениться на Лоис, — вырвалось у нее, и, осознав сказанное, она вспыхнула, отвернувшись, но прежде он успел заметить блеснувшую на ресницах слезинку.

Так вот в чем дело! Жан-Полю не нужны были объяснения, подкрепленные подробностями, — он все понял. Он подождал несколько мгновений, а затем произнес:

— Это все было очень давно, Леонора. Жизнь продолжается, и приходит другая любовь, порою скорее, чем ты можешь подумать. Почему не попытаться жить сегодняшним днем, не прошлым или будущим, а настоящим? Мы здесь в этой солнечной беседке, в прекрасных горах, у наших ног лежит чудесное средиземноморское побережье, пьем холодное вино, едим изысканные фрукты, наконец, мы просто с тобой вместе. Быть с тобой для меня такая радость. Постарайся просто наслаждаться этим днем. Разве тебе не хорошо со мной?

Леонора ответила с благодарной улыбкой:

— Конечно, я счастлива с тобой, Жан-Поль! С тех пор он проводил с ней столько времени, сколько она могла уделить ему. Леонора призналась Жан-Полю, что впервые с тех пор, как она управляет отелем, она перепоручает свои дела другим, и ее немного озадачивает, что без нее дела в отеле идут так же гладко, как и при ней. Но потом ей понравилось «прогуливать уроки», как она это называла. Они вместе путешествовали по побережью, пересекая границу и оказываясь в Италии, чтобы пообедать, возвращались обратно через рыбацкие и горные деревушки, останавливаясь полюбоваться местными достопримечательностями то здесь, то там, делая покупки и счастливо ссорясь, обсуждая свой выбор. И он поцеловал ее один или два раза, совсем легко. Но целовал ее, не как брат сестру.

Жан-Поль глотнул мартини и посмотрел на часы. Леонора опаздывала уже на полчаса. Не важно, он подождет.

Леони ошеломленно смотрела на Леонору. Из всего, что внучка могла бы рассказать ей, это было самым неожиданным. Она была счастлива и чувствовала огромное облегчение, видя, как Леонора расцвела в обществе Жан-Поля за последние несколько месяцев. Когда Леонора сказала, что ей надо рассказать что-то важное, Леони питала надежду, что внучка пришла признаться в любви к Жан-Полю. Все было бы так чудесно… но сейчас вместо этого — отчаянный рассказ о ее страсти к Ферди и их печальный роман.

— Я никогда не рассказала бы тебе и никому другому, — призналась Леонора, — если бы не письмо от Ферди, которое пришло сегодня утром.

Она передала ей белый хрустящий лист бумаги с пометкой наверху: «Отель „Ритц“. Париж».

Леони быстро прочитала его. Бедная Лоис! О, бедная Лоис! И несчастная Леонора! Как только это могло случиться?

— И что ты собираешься ответить? — спросила она Леонору.

— Еще несколько недель тому назад я бы хотела увидеть его, хотя, конечно, не встретилась бы с ним, — призналась Леонора. — Ты не можешь себе представить, в каком душевном состоянии мы оба были, бабушка. Все произошло как во сне.

— Сон, в котором ты владела тем, что принадлежит твоей сестре, — отрывисто бросила Леони.

— Бабушка, пожалуйста, о, пожалуйста, не сердись! Я знаю, все было ошибкой. Я все бы отдала, чтобы этого не случилось — особенно сейчас.

— Из-за Жан-Поля?

— Да. И из-за Лоис. Она такая стойкая и такая уничтоженная. Я не хочу обидеть ее. Вот почему Ферди никогда не должен приезжать сюда, бабушка. Он думает, что Лоис умерла. Лоис не захотела бы, чтобы он увидел ее в таком состоянии, она не пережила бы, если бы он узнал, что она — калека…

— Никогда не называй так свою сестру! — Ни разу в жизни Леони не поднимала голос на свою внучку и увидела, как Леонора вздрогнула. — Единственное, что может послужить тебе извинением, — ты взяла то, что уже не понадобится твоей сестре. Лоис никогда не упоминала его имени за все эти годы. Поэтому пусть все остается, как есть. Постарайся забыть то, что ты сделала. Живи своей собственной жизнью, а не жизнью Лоис. Перед тобой — весь огромный мир, если ты, конечно, используешь свой шанс и вспомнишь о том, что ты женщина.

Леонора обняла ее, и Леони почувствовала слезы на щеке.

— Да, бабушка, да! Я буду, я обещаю.

Она говорила это так, словно стала, как прежде, маленькой беззащитной девочкой.

Леоноре просто нужно было написать письмо перед тем, как встретиться с Жан-Полем. Потом она сможет пойти к нему, свободная от своей прошлой вины. Ручка быстро летала по плотной голубой бумаге… «Нам не нужно встречаться, Ферди, это не в твоих интересах и не в моих. Пожалуйста, не пытайся встретиться со мной… я виновата во всем, я единственная, кто должен просить прощения за то, что обманула саму себя. Пожалуйста, не вини себя ни за что. Так лучше. Леонора».

Она опустила письмо в фойе, по дороге в бар, где ждал ее Жан-Поль, и видела, как оно скользнуло в стеклянный ящик, навсегда унося то, что было, из ее жизни.

Взглянув на часы, она убедилась, что опоздала на целый час, но Жан-Поль обещал ждать. Она чувствовала огромное облегчение, ушла тяжесть из сердца, она торопилась увидеть Жан-Поля.

 

38

Ферди медленно ехал по улицам Монте-Карло, время от времени посматривая на красный диск солнца, медленно опускающегося в уже потемневшее море. Через несколько минут ярко-красное и золотистое сияние превратится в прозрачные средиземноморские сумерки.

Ферди целый месяц обдумывал письмо Леоноры и теперь принял решение. Не давая себе времени, чтобы передумать, он упаковал чемоданы, сел в машину и уехал из Парижа. В последнее время он думал только о себе и на этот раз, решив, что Леонора имеет право на его любовь и поддержку, ждать больше не мог.

Сейчас, когда он был почти на месте, он уже не так настойчиво нажимал на акселератор, и длинный «мерседес» не спеша ехал по дороге. Ферди возвращался в тот самый отель, и боялся этого. Он войдет в розовый мраморный зал, и там будет Лоис, лежащая в крови, а рядом с ней — Пич, которая кричит, и слова эти врезаются в душу: «Она умерла, Ферди! Крюгер убил ее…»

Ферди сильно нажал на педаль, неумолимым рывком посылая машину вперед. Откладывать больше нельзя.

Молодой человек в розовой униформе отеля «Ля Роз дю Кап» принял у него машину, и Ферди медленно поднялся по широким ступенькам. Все изменилось. Уже не было больших стеклянных вращающихся дверей, и навстречу теплой ночи были распахнуты резные деревянные. Регистрационную стойку передвинули, и на ее месте стоял изящный старинный столик со стульями. Молодая девушка с прекрасными бронзовыми волосами сидела к нему спиной, разговаривая с клерком. Больше никого не было. Ферди смотрел на огромный, ручной работы португальский ковер, который лежал в центре огромного холла, где когда-то упала Лоис, и мягкие краски ковра заслоняли воспоминания. В зале было спокойно и безмятежно, воздух насыщен запахом цветов, из бара доносился звук фортепьяно.

Все было так, словно ничего не случилось. Жизнь по-прежнему продолжалась для тех, кто остался в живых, мрачно подумал он.

Ожидая, как обычно, Лоис, Пич закончила разговор с клерком, повернулась и заметила мужчину, пересекавшего холл. Этого не может быть… невозможно… Она могла поклясться, что это был Ферди. И он шел в бар, чтобы встретиться с Лоис. О Боже! После всех этих долгих лет! Вскочив, она бросилась к двери. Она должна найти бабушку.

Войдя в зал, Ферди оказался все в той же атмосфере радости, смеха, негромкого гула голосов, как будто время замерло. Она сидела на высоком стульчике в баре, одетая в струящееся шелковое платье цвета морской волны, неукротимые светлые волосы отброшены назад, и смеялась чьему-то остроумному замечанию. Кто-то играл на фортепьяно, напевая любимую песню Лоис: «Я не пьянею от шампанского…»

Стоя у двери, на пороге бара, переполненного людьми, Ферди видел сои наяву. Голоса вокруг доносились до него, как из длинного пустого тоннеля.

— Леонора, — произнес он озадаченно. — Леонора?

Толпа расступилась, когда он торопливо шел к ней. Вздрогнув, как от электрического тока, Лоис смотрела на него, ощущая себя на грани яви и сна, погружаясь в воспоминания. Он пришел за ней. Наконец-то Ферди пришел за ней! Дрожа, она приняла его поцелуй.

— Леонора, — прошептал он.

Лоис смотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами, потемневшими от ужаса.

Слушая печальный рассказ об обмане Леоноры, Ферди мерил шагами террасу виллы Леони.

— Но ведь это вина не только Леоноры, Ферди, — спокойно сказала Леони, — ты не вернулся, чтобы разыскать Лоис, никогда не писал. Ты ничего не объяснил нам, членам ее семьи.

— Сначала я думал, что она умерла, — простонал он, — потом до меня дошли слухи… Я поехал в Париж, чтобы узнать правду. И когда Леонора сказала, что Лоис умерла, она только подтвердила то, во что я уже поверил. Я знал, что вы не совсем одобряли этот брак, потому что я — немец… Я думал, вы обвиняете меня, и вы были правы.

Леони вздохнула. Вся эта печальная история произошла оттого, что они не поняли друг друга.

— В этой трагедии не было вашей вины, — сказала она уже мягче. — Когда Лоис сказала мне, что любит вас, я дала свое благословение.

Ферди горестно смотрел куда-то вдаль.

— Вы действительно любите Леонору, Ферди? Это так?

— Леонора была очень добра ко мне. Я обязан достойно ответить на это браком.

— Вы и Леонора — оба — взяли друг от друга то, что хотели, или то, в чем нуждались, — ответила Леони. Тонкая, прекрасная рука ласкала маленького коричневого котенка, свернувшегося на коленях. — И как вы могли заметить, у Лоис сейчас другая жизнь. Она вряд ли будет благодарна вам за сострадание.

Ферди, застыв, смотрел на нее. Казалось, Леони читает его мысли, срывая с него маску и оставляя беззащитным.

— Я буду заботиться о Лоис, — мягко продолжила Леони, — как это делала всегда. Вы свободны, Ферди.

Ферди отвернулся.

— Простите меня. — Дойдя до тропинки, он обернулся. Леони смотрела в даль моря, ее силуэт четко вырисовывался в свете террасы. Было что-то неукротимое в стройной фигуре, та сила, которой Ферди завидовал. Резко повернувшись, он пошел дальше.

 

39

Никто ничего ей не говорит. Пич сердито ходила по дорожке вокруг мыса Сен-Хоспис в компании кошки Леони по кличке Шоколад и своим Зизи, который следовал за ней, как преданный пес. Леонора вместе с Жан-Полем уехала в Швейцарию до того, как Пич успела задать ей хоть какие-то вопросы: Жан-Поль собирался показать Леоноре деревушку, где будет строиться новый отель. А Лоис заперлась у себя, оставив при себе только Миц для связи с окружающим миром. Когда же Пич попыталась задать бабушке вопросы о Ферди, о том, что он сказал и что произошло, и дюжину других, которые всплывали в ее голове, как пузырьки в шампанском, она не получала удовлетворительных ответов. Просто: «Это была ошибка Ферди».

— Ну, а что Лоис? — вскричала Пич. — Ведь Ферди после стольких лет вернулся за ней!

— Я не знаю, почему он вернулся, — уклончиво отвечала Леони.

— Зато я знаю, — сказала Пич. — Я видела его в Женеве. Я сказала ему, что следовало бы вернуться, чтобы увидеть ее и объясниться… сказать, что ему жаль…

Леони в изумлении смотрела на нее.

— Ты сказала, что Ферди должен приехать сюда? О, Пич! Что ты наделала!

Слезы застилали глаза Пич, когда она взбиралась на гору, гневно отбрасывая ногой гальку, попадавшуюся на пути… Что произошло не так? Конечно, это был шок для Лоис, но Ферди же вернулся. Почему просто нельзя отбросить в сторону минувшие годы, чтобы все стало как прежде — так, как это происходило в романах, которые она читала в школе? Правда была для Пич ударом; Лоис не нужна Ферди, потому что не может ходить.

Пич не могла больше этого выносить. Она должна получить ответы на свои вопросы. Раз бабушка не ответила ей, надо расспросить Лоис.

Миц отказалась впустить ее.

— Лоис никого не хочет видеть, — сказала она. — Она в постели. Доктора говорят, что ей нужен отдых.

— Но мне необходимо видеть ее, — молила Пич. — Пожалуйста, Миц. Только меня. Она захочет видеть меня, я знаю.

— Не сегодня, Пич, — твердо сказала Миц, закрывая дверь.

Она попыталась на следующий день, и еще через день. Потом Лоис прислала записку с просьбой позвать бабушку Пич нетерпеливо караулила за дверью, ожидая ее.

— Что? — настойчиво спросила она, когда на пороге появилась Леони.

— Она хочет видеть тебя, — сказала Леони. — Я сообщила ей, что ты видела Ферди в Женеве. Теперь она поняла, почему он вернулся.

Но Пич чувствовала, что Леони что-то не договаривает.

Лоис сидела в постели в простой белой ночной сорочке, длинные волосы заплетены в две косички. Она была без косметики, и без обычной яркой помады губы казались бледными.

— Все в порядке, Пич, — произнесла она со слабой улыбкой, — это не твоя вина.

— О, Лоис! Я просто не понимаю, отчего он не приехал раньше.

— Он думал, что я умерла, — мягко сказала Лоис. — Все эти годы он думал, что меня нет в живых.

Пич смотрела на сестру пустым взглядом, в памяти всплыло… Лоис умирала, всюду была кровь, дымок от пистолета Крюгера все еще тянулся к ним… каждая деталь отпечаталась у нее в голове, как картина на стене галереи… «Она умерла, Ферди! — звучал ее собственный голос. — Крюгер убил ее… Лоис умерла…»

Ферди не вернулся разыскивать Лоис из-за нее.

— Ты не должна себя винить. — Голос Лоис был спокоен. — Теперь его жизнь будет продолжаться, так же, как и моя. Все тени прошлого исчезли.

Виновато глядя на сестру, Пич размышляла.

Лицо Лоис было бледно, того же оттенка, что и волосы. Она лежала в шезлонге в тенистом садике на крыше с открытой книгой, делая вид, что читает. Но когда бы Пич ни взглядывала на нее, Лоис с отсутствующим видом смотрела в сторону голубого горизонта, как будто была где-то далеко отсюда. Она избегала шумного отеля и не посещала по вечерам бар на террасе. Ела она у себя, только с Миц или в компании Пич.

Пич знала, что Леони и Джим очень беспокоились за Лоис.

— Я думаю, следует послать за Эмилией, — предложила Леони.

— Девочке нужна не мать, — отозвался Джим. — Она тоскует по Ферди.

Пич думала, что если все это — правда, то ей надо решиться и предпринять что-нибудь. Все это произошло из-за нее, и только она может помочь им выйти из этого положения. Если бы Леонора была здесь, она могла бы посоветоваться с ней. Пич никак не могла понять, почему она уехала в такой напряженный момент.

Ей потребовалось два дня, чтобы составить письмо Ферди, и когда она наконец-то отправила его, то немедленно захотела забрать его обратно. Она написала Ферди правду. Писала, что Лоис сама не своя, что тоскует по нему. Что сейчас, когда с прошлым покончено, не могли бы они хоть писать друг другу… И что Ферди не должен никому говорить, что получил от нее письмо.

Она приходила в отель каждое утро к семи тридцати, когда приносили почту, нетерпеливо просматривая почту для Лоис, чтобы знать, не пришло ли письмо от Ферди. Неделю спустя оно пришло, со штемпелем Парижа, подписанное его именем над словами: «Отель „Ритц“». Пич добросовестно отнесла его наверх, и Лоис получила конверт вместе с завтраком.

— Для тебя письмо, — сказала Пич, кладя его на поднос перед Лоис. И, не в силах сдержать себя, добавила:

— От Ферди.

— Ферди? — Рука Лоис дрожала, когда она вскрывала конверт.

Пич заметила, что письмо было коротким, но Лоис читала его очень долго. Наконец сложила его и положила на столик у кровати.

— Ну? — нетерпеливо потребовала Пич.

Лоис улыбнулась ей — правда, очень слабо, но улыбка была обнадеживающей.

— Он сожалеет, что расстроил меня, но он был в шоке, когда увидел меня живой. Ферди хотел бы, чтобы я писала ему. Может быть, мы снова начнем узнавать друг друга и однажды, когда привыкнем к мысли, что мы опять вместе, сможем встретиться.

— О, — вздохнула Пич. — Лоис, ты ответишь ему?

— Посмотрю, — ответила она. — Я подумаю об этом.

Но когда Пич, выходя, оглянулась, то увидела, что Лоис снова перечитывает письмо.

С этого времени письма от Ферди приходили регулярно, и Пич приносила их Лоис вместе с завтраком. Она замечала, что часто на них был штемпель Кельна или Эссена, и это означало, что Ферди вернулся к своей работе на предприятиях Меркеров. Лоис не рассказывала ей, о чем пишет Ферди, хотя Пич умирала от любопытства. И Лоис все еще избегала посещений знаменитого бара на террасе и своих прежних друзей. Хотя она уже больше напоминала прежнюю Лоис в хорошеньких шелковых брючках и мягких рубашках, а коралловая помада делала бледное лицо несколько ярче.

За неделю до того, как Пич должна была ехать во Флориду, чтобы провести оставшиеся несколько недель летних каникул дома с родителями, они получила письмо из Парижа.

— Ферди хочет встретиться со мной, — сообщила Лоис, крепко сжимая плотный конверт. — Он в Париже. О, Пич, что мне делать?

В Париже было жаркое лето, город опустел, все покинули его, променяв на прохладу моря и пляжей. Лоис отказалась принять Ферди наедине, и Пич везла ее кресло по прохладным просторным залам отеля «Ритц», где они должны встретиться с Ферди за чашкой чая, чувствуя себя совершенно больной.

Лоис выглядела очень красивой, но совершенно другой. Волосы причесаны назад и схвачены бархатным бантом цвета морской волны, на ней был белый льняной пиджак от Шанель, брюки цвета морской волны и такого же цвета замшевые туфли. Но она все так же восхитительно благоухала духами Герлена «Голубой час», романтическое название которых символизировало тот час между закатом солнца и темнотой — голубой час, когда влюбленные, наконец, встречаются, а потом снова расстаются.

Ферди уже ждал за столом. Когда они появились, он встал и поцеловал руку Лоис.

— Лоис, — нежно сказал он, — спасибо, что ты пришла.

— Рада видеть тебя, Ферди.

Ее голос немного дрожал.

Они смотрели друг на друга, отмечая следы времени и перемен, а Пич нервно переступала с ноги на ногу, не желая мешать их разговору.

— Я пойду, — сказала она наконец. — Вернусь через полчаса, Лоис, — и поторопилась уйти, прежде чем они могли остановить ее.

Когда Пич обернулась, они сидели за круглым столом напротив друг друга. Лица Лоис она не видела — сестра сидела к ней спиной, но Ферди улыбался.

Пич вернулась через полчаса, торопливо направилась к ним через зал.

— Пич, — обратился к ней Ферди с улыбкой, — ты даже не дала возможности поздороваться с тобой!

Он действительно красавец, думала Пич, хотя и выглядел сейчас много старше.

— До свидания, Ферди, — попрощалась Лоис, протягивая руку.

Он поцеловал ее руку, а потом склонился и поцеловал в губы.

— Мы увидимся еще? — спросил Ферди.

Пич подумала, что ему явно не терпится увидеть Лоис еще, и как можно скорее.

Лицо Лоис, когда они прощались, было совершенно спокойно и вовсе не светилось от радости, как ожидала Пич.

— Но почему, Лоис, почему? — спрашивала Пич в машине на обратном пути в их дом на Иль-Сен-Луи. — Почему не встретиться с Ферди еще раз?

— Ты не понимаешь, — объяснила Лоис. — Ферди и я — мы никогда не будем прежними. Мы разные люди. Обоим нам нужно время, чтобы убедиться — то, что мы ищем друг в друге, действительно существует.

Но, по крайней мере, думала Пич, начало положено, и если Лоис и Ферди снова встретились, значит, она наконец-то свободна от своей вины.