Гарри Термонт принял на себя главный удар ее ярости. Барбара ворвалась в его кабинет после изматывающего свидания с женой греческого посла.

— Она сказала, что ее гости старались вести себя вежливо, пока двух из них не стошнило, причем одного — прямо за столом.

— Должно быть, это изменит ее отношение к вам, — сказал Термонт, безуспешно пытаясь спрятать улыбку.

— Вы относитесь несерьезно, Гарри. Это же форменное вредительство.

Она пыталась держать себя в руках, старалась, чтобы ею владел рассудок, а не эмоции. Но сегодняшнее утро выдалось ужасным, совершенно ужасным. Ее вдруг вызвали в посольство к семи часам утра. Посол и миссис Петракис встретили ее в столовой, в которой стоял безошибочный запах рвоты. Не говоря ни слова, они повели ее на кухню, чтобы предъявить доказательства.

— Попробуйте вашу стряпню, — приказал посол. Их лица были смертельно бледными, глаза — налитыми кровью по причине бессонной ночи. Барбара принюхалась к тесту, от которого исходил странный запах.

— Попробуйте, — повторил посол. Барбара пыталась найти следы сочувствия на лице его жены, но, не добившись желаемого, послушно положила в рот кусочек теста и тут же выплюнула его.

— Поставка лучших блюд и деликатесов. Это вы называете лучшими блюдами и деликатесами? Вы отравили моих гостей.

Она была слишком ошеломлена, чтобы пускаться в какие-нибудь объяснения. Кроме того, от унижения у нее перехватило дыхание, и она не могла выговорить ни слова.

— Сперва я решил, что это турки подбили вас на терракт.

— Турки?

— Но затем я подумал, что было бы слишком много чести придавать этому делу статус дипломатического инцидента, — его гнев нарастал. — Ваши пироги попросту воняют дерьмом. Дерьмом, — он сорвался на крик, и жена попыталась успокоить его.

Барбара выбежала из посольства в слезах.

— Мы должны возбудить против него судебное преследование, — сказала она Термонту, немного успокоившись. — Именно этого-то мы и ждали. Он намеренно испортил продукты, — от воспоминания об этом у нее свело желудок. — Я уже не говорю о том, какой урон он нанес моему бизнесу. Я потеряла таких клиентов.

Термонт побарабанил пальцами по подбородку.

— У вас есть доказательства?

— А кто еще пошел бы на такое? Энн я доверяю, — она вдруг почувствовала какое-то странное колебание, когда в памяти всплыло воспоминание о ее краткой беседе с Энн в сочельник вечером. Что-то едва уловимое, но Барбара тут же пустилась в погоню. Она вспомнила, как почувствовала присутствие Оливера в библиотеке — мимолетное ощущение, почти не зафиксированное сознанием. Она отложила эту мысль до более удобного времени, поскольку Термонт вмешался в ее воспоминания.

— Ничего не выйдет, Барбара. Мы можем доставить ему неприятности, но не добьемся результата, который удовлетворил бы вас. Таким путем вы не выставите его из дома.

— Он признается. Ему придется признаться под присягой.

— Барбара, окажите мне услугу. Прекратите самостоятельно толковать закон. Вам только повредит, если вы выставите себя в смешном свете.

Она почувствовала вызов в его словах, и ее снова охватил гнев.

— Эти орхидеи — сущая ерунда. В сравнении с тем, что сделал мне он.

— Орхидеи?

Она не собиралась ничего рассказывать, но теперь слова полились из нее потоком. Она еще раньше сообщила Термонту о пожаре на рождественской елке, но обошла тогда молчанием эпизод с орхидеями.

— Рождество прошло ужасно. Нужно было куда-то девать всю эту пену. И тут я увидела орхидеи, и они меня разозлили. Боюсь, я не очень-то задумывалась, что делаю. Кроме того, не знала, что эта пена может их погубить. То есть не была в этом уверена наверняка. Просто хотела их немного испортить. Но не убить.

Он посмотрел на нее и покачал головой с насмешливым осуждением. Она невольно подумала, что сейчас он начнет указывать на нее пальцем и повторять: «стыдно, стыдно».

— Главное правило нашей игры сейчас — дисциплина, Барбара.

— Вам легко говорить.

— И я не всегда могу отрываться от дел ради ваших мелких недоразумений.

— Мелких недоразумений? — она уставилась на него. — Гарри, я не могу запирать все свои продукты под замок. Мне необходимо зарабатывать. Как я могу допустить, чтобы он вторгался в это? Это… это жестоко, бесчеловечно.

— Просто вам нужно поймать его на чем-то более… более хлестком. Более вызывающем.

— Я поймала его на взломе и проникновении в мою комнату, и что вы из этого извлекли? — фыркнула Барбара. Но его слова снова заставили ее насторожиться: она опять вспомнила об Энн и вечере накануне Рождества.

— Что-нибудь, связанное с моральной испорченностью, — продолжал Термонт. — Нужен настоящий крючок.

— Например, другая женщина?

— Необязательно, — он проницательно посмотрел на нее. — Нужно что-то настолько убедительное, чтобы любой судья без колебаний вынес приговор, обязывающий его покинуть дом. Чтобы можно было сказать: он плохо влияет на детей. Он представляет для них опасность.

Точно, Оливер был там. В библиотеке в сочельник. Теперь она была уверена. Она ощутила его присутствие, но не обратила внимание. Маленькая, невинная Энн.

— Но как минимум один полезный вывод мы из всего этого сделаем, — сказал Термонт. — Оливера можно спровоцировать. Если только провокация не будет такой очевидной. Чего вы должны избегать, так это видимости, что вашими действиями руководит принцип «око за око». Судьи этого не любят. Мстительность скомпрометирует вас, а именно этого нам сейчас необходимо не допустить всеми силами.

— Хорошо, Гарри, — с надутым видом сказала она. — Постараюсь сделать все гладко.

Она поняла, что Гарри Термонт и закон предоставляют ей весьма ограниченные возможности. Она начала понимать сущность процесса. Адвокат поднялся, обошел стол и остановился перед ней.

— Я совершенно ничего не буду иметь против, если вы решите свести его с ума. Но если он узнает о том, что вы хотите свести его с ума, он никогда не потеряет рассудок. Вам понятно?

— Абсолютно, — она сдержанно улыбнулась, обдумывая свою новую идею. Он долго в молчании смотрел на нее.

— Вы похожи сейчас на кошку, которая проглотила канарейку.

— Еще не проглотила, Гарри. Я только сейчас обнаружила клетку, в которой она чирикает.

* * *

Ей никогда не приходило в голову, что в зачатии Евы с ее стороны было что-то нечестное. Любовь, когда-то верила она, есть нечто большее, чем просто быть вдвоем. Любовь нуждается в чем-то ощутимом, что подкрепляло бы ее. А семья не может стать настоящей семьей без детей. Трудно было сейчас вспомнить точно то состояние мыслей, в котором она тогда находилась.

Все же она пришла к заключению, что намеренное зачатие Евы было с ее стороны действием, вызванным не любовью, но страхом. Возможно, в то время ее страх был интуитивным. Может быть, уже тогда она подсознательно чувствовала, что ее замужество представляет собой и останется навсегда бесконечной чередой однообразных дней. Оливер, который каждый день уходит на занятия. Скоро он начнет уходить на работу, где будет встречаться с людьми, коллегами и клиентами. Ей нравились эти слова, такие экзотические, от них веяло надеждами и приключениями. Он будет заниматься замечательными, волнующими делами. Ей же придется выполнять работу, убивающую всякое воображение, — что-нибудь наподобие демонстрации кухонных приспособлений или дамского нижнего белья. Затем домой — готовить обед, ждать, когда покажется ее солнце. Он. Весь мир принадлежал ему. В то время ей, конечно, казалось, что ничего нет на свете лучше именно такой жизни. И все же чего-то, она должна была это чувствовать, ей не хватало. Чего-то. Тогда она была уверена, что ребенка. Что такое жизнь женщины, у которой нет детей? Так велит сама природа, верно? Это стало самой большой ее честолюбивой мечтой. Родить его ребенка. Его. Вот почему она назвала девочку Евой. Джошуа родился уже потом. Они решили, что иметь одного ребенка как-то неприлично, и на этот раз уже тщательно рассчитали, чтобы он родился как раз тогда, когда Ева пойдет в детский сад. Настало время быть практичными.

Думать о сегодняшних проблемах, оглядываясь на прошлое, было не очень-то честно, решила она, улыбаясь при слове «честно». Нет ничего, что было бы «честно». Более того, мысль эта пришла к ней, облекшись голосом Гарри Термонта, потому что это он однажды преподнес ей идею, в которой она тут же дала себя убедить. «Честность не имеет никакого отношения к жизни».

— Как вы полагаете, у него есть подружка? — как-то после последнего разговора с Термонтом спросила она у Энн, выбрав подходящую минуту. Барбара стояла к ней спиной над большим дуршлагом, лежавшим в одной из раковин мойки, занимаясь салатом-латуком, который собиралась подать в тот день на обед. Это было утром. Дети только что отправились в школу, а Энн задержалась, решив выпить вторую чашку кофе.

Энн не ответила.

— Подружка, — повторила Барбара. — Я хочу сказать, это звучит весьма логично. Где, вы думаете, он проводит все вечера? В конце концов, мужчины отличаются от женщин.

Но когда Энн и на этот раз ничего не ответила, Барбара повернулась к ней.

— Что вы об этом думаете? — настойчиво спросила она.

— Понятия не имею, — ответила Энн, избегая взгляда Барбары. Умная сучка, подумала Барбара.

— И все же он — мужчина.

— У меня мало опыта в этой области.

Барбара чувствовала, что Энн не хочет говорить на эту тему, и осторожно стала продолжать.

— Вы полагаете, он ходит к проституткам? — поинтересовалась она вслух.

— Вряд ли, — Энн прошептала эти слова едва слышным голосом.

— Вы так не думаете? Почему? — Барбара опять повернулась, чтобы посмотреть, как Энн справится со своим смущением, уверенная, что та проглотила приманку.

— Он кажется не похожим на мужчин, которых это устраивает, — сказала Энн, покраснев. Барбара надавила еще больше.

— Мужчины на самом деле не очень-то думают о том, на кого им лечь. У них довольно низкий порог удовольствия в сравнении с женщинами. Я никогда не могла их понять. Я имею в виду эту их штуку. Вечно салютует. Как они таскают ее с собой все время? Словно пугач, вечно готовый выстрелить.

Она встала и отнесла чашку и блюдце к посудомоечной машине, выдвинула сетку и положила их в контейнер.

— Надеюсь, я не очень смутила вас, Энн, — заявила Барбара. — Полагаю, ему сейчас очень плохо. Наверно, он думает, я пустила по его следу детективов. Конечно нет. Мне это все равно. Если хочет, пусть приводит любовниц прямо домой, я-то возражать не стану, — она затаила дыхание.

— Это меня не касается, — запротестовала Энн, не в силах скрыть раздражение.

— Я знаю, Энн, — она сделала паузу. — На самом деле я даже хочу, чтобы что-нибудь в таком роде произошло. Другая женщина могла бы помочь нам выйти из тяжелого положения.

— А как насчет другого мужчины? Для вас?

Барбара усмехнулась.

— Меня так просто в ловушку теперь не заманишь.

— В ловушку?

— Это ловушка, Энн.

— А любовь? — спросила Энн. Вопрос прозвучал дерзко, почти помимо ее воли.

— Любовь? А вы как думаете? — Барбара повернулась и увидела, что Энн стала пунцовой. Хорошо, подумала она, вовремя вспомнила о любви.

— Я не знаю.

— Да ладно, Энн, — оборвала ее Барбара. — Наверняка вы носитесь с каким-нибудь чувством из области не-представляю-себе-жизни-без-него. Когда сжимается сердце и внутри все пульсирует от желания.

— Я не думаю об этом, — нервно ответила Энн. — Я слишком занята учебой.

— Разве?

— Не это у меня на первом месте. Вот и все.

Может быть, она зашла слишком далеко; наверняка разворошила тлеющие угли. Она быстро сменила тему разговора, уверенная теперь в приобретенном оружии. Но все же Энн ей нравилась, и собственное поведение заставило Барбару почувствовать себя неуютно.

— Простите, Энн, — искренне сказала она. — Действует на нервы постоянное напряжение. Наверное, мне стоит куда-нибудь съездить. Может быть, в Бостон, к родителям. И детей с собой прихватить, — она намеренно говорила неопределенно, ожидая какой-нибудь реакции. Но ничего не последовало. Энн встала и направилась к выходу.

— Так что вы думаете? — торопливо произнесла Барбара.

— О чем? — спросила Энн.

— О том, чтобы мне с детьми уехать на выходные?

— Не знаю, Барбара.

Ты прекрасно знаешь, о чем сейчас думаешь, Энн, мысленно произнесла Барбара, украшая анчоусами горку готового салата.