Физика как духовное упражнение, или Пессимизм и оптимизм у Марка Аврелия

Листая Размышления 0 Марка Аврелия, мы не можем не удивиться изобилию в них пессимистических заявлений. Горечь, отвращение, «тошнота», даже перед человеческим существованием, выражены там в поразительных формулах, например, в такой: «Каким представляется тебе омовение? Масло, пот, грязь, липкая вода — все вещи, возбуждающие брезгливость. Таковы же и каждая часть жизни, каждый предмет» (VIII, 24).

Презрительные выражения такого рода прежде всего относятся к телу, к плоти, называемой «кровь да кости, бренное плетение из нервов, жил, артерий» (II, 2). Они также применяются к вещам, которые люди рассматривают как ценности: «…это — труп рыбы, это — труп птицы или поросенка. Равным образом, фалернское вино — выжатый сок винограда, пурпур — шерсть овцы, окрашенная кровью улитки, соитие — трение известных органов и выбрасывание семени, соединенное с особыми спазмами» (VI, 13). Тот же взгляд без иллюзии направлен на человеческую деятельность: «Все блага, ценимые в жизни, суетны, бренны, ничтожны и подобны молодым псам, кусающим друг друга, и капризным детям, то смеющимся, то вновь плачущим» (V, 33). Война, посредством которой Марк Аврелий защищает границы империи, словно «паук, (который) горд, завлекши муху; <…> а кто — сарматов» (X, ю). На беспорядочное мельтешение человеческих марионеток Марк Аврелий смотрит без

сожаления: «Подумай, каковы эти люди, когда едят, спят, совокупляются, испражняются и т. д., а затем каковы они, когда корчат из себя важных господ, чванятся или гневаются и расточают укоризны с высоты своего величия» (X, 19). Человеческое мельтешение тем более смешно, что оно длится одно мгновение и сводится к малым вещам: «…то, что было вчера еще в зародыше, завтра уже мумия или прах» (IV, 48, 3).

Двух слов достаточно, чтобы резюмировать человеческую комедию. Все банально, все эфемерно. Все банально, потому что нет ничего нового под солнцем: «Постоянно размышляй о том, что все происходящее ничем не отличается от происходившего ранее и имеющего произойти в будущем. Пусть предстанут перед твоим взором целые периоды жизни и сходные друг с другом положения, которые известны тебе или из собственного опыта или из истории более раннего времени, как-то: весь двор Адриана, весь двор Филиппа, Александра, Креза. Ибо повсюду здесь одно и то же, только действующие лица другие» (X, 27). Банальность, скука, доходящая до тошноты: «Постоянное повторение представлений в амфитеатре и тому подобных местах может под конец опротиветь, и однообразие сделать зрелище докучным. То же происходит теперь и всю жизнь. Ибо и вверху, и внизу — все одно и то же, и из одного и того же. Но до коих же пор?» (VI, 46). Человеческие вещи не только банальны, но они также эфемерны. Марк Аврелий старается снова пережить посредством воображения человеческое мельтешение целых эпох прошлого времени (IV, 32), например, эпоху Веспасиана, эпоху Траяна: свадьбы, болезни, войны, праздники, торговля, сельское хозяйство, амбиции, интриги. Все эти человеческие массы и их деятельность угасли, и от них не остается больше и следа. Этот бесконечный процесс разрушения Марк Аврелий пытается представить себе как «дым» человеческий (X, 18 и 31).

Утешится ли человек скоротечностью своего существования, надеясь пережить себя в том имени, которое он оставит потомкам, но что такое имя, «пустой звук и бездушное эхо» (V, 33). И эта жалкая ускользающая вещь будет передана только поколениям, каждое из которых будет длиться только лишь мгновение в бесконечности времени (III, ю). И чем тешить себя этой иллюзией, не лучше ли повторить себе вместе с Марком Аврелием: «…сколько людей вовсе не знают и твоего имени, сколько забудут тебя в самом непродолжительном времени…» (IX, 30). И даже еще более определенно: «Скоро ты забудешь обо всем, и всё, в свою очередь, забудет о тебе» (VII, 21).

И что же такое человеческий мир в совокупности реальности? Маленький уголок земли вмещает его, и сама земля есть лишь маленькая точка в огромности пространства, в то время как человеческая жизнь есть лишь преходящее мгновение в двойной бесконечности времени, простирающейся перед нами и позади нас. В этой огромности все вещи безжалостно уносит мощным потоком метаморфоз, бесконечной рекой материи и времени (IV, 43).

Таким образом, все человеческие вещи суть лишь дым и ничто (X, 31), и за рамками веков и различий культуры кажется, что Марк Аврелий говорит созвучно Екклезиасту: «Суета сует, — все суета».

Не нужно поэтому удивляться, что многие историки говорили с некоторой снисходительностью о пессимизме Марка Аврелия. П. Вендланд 2) говорит о его «мрачном смирении», Дж. М. Рист 3) о его скептицизме. Э. Р. Доддз 4) настаивает на вечной самокритике, которой подвергает самого себя Марк Аврелий. Он связывает это со сновидением императора, сообщенной нам Дионом Кассием 5). Тот увидел сон в ночь своего усыновления, что у него были плечи из слоновой кости. Это, согласно Э. Р. Доддзу 6), означает, что Марк Аврелий испытал в

острой форме то, что современные психологи называют кризисом идентификации личности. Недавно доктор Р. Дайи, психосоматик, и X. ван Эффентерре 7) сделали попытку в совместном исследовании диагностировать в «Случае Марка Аврелия» патологические аспекты психического и физиологического порядка. Опираясь на свидетельство Диона Кассия 8), они предполагают, что Марк Аврелий страдал язвой желудка и что личность императора соответствует психологическим корреляциям этой болезни: «Язвенник — это человек, замкнутый на самом себе, беспокойный, озадаченный <…>. Определенная гипертрофия „я“ скрывает от него его соседей <…>, и по сути именно самого себя он ищет в других <…>. Совестливый до мелочей, он интересуется техническим совершенством управления больше, чем человеческими отношениями, суммой которых должно было бы быть это управление. Если он человек мысли, он будет склоняться к поиску обоснований, к поиску более высоких образов для подражания, к стоическим или фарисейским установкам» 9). В глазах авторов этой статьи Размышления отвечают потребности «самоубеждения», «оправдания в своих собственных глазах» 10).

Именно здесь предстает, я думаю, лучше всего, ошибка толкования, по причине которой можно подумать, что мы можем сделать из чтения Размышлений выводы касательно психологии императора-стоика. Это произведение представляют себе как некий личный дневник, в котором тот изливает свою душу. Достаточно романтическим образом воображают императора в трагической атмосфере войны против варваров, пишущего или диктующего вечерами свои расслабленные рефлексии о зрелище человеческих вещей или вечно старающегося оправдать себя или же убедить себя, чтобы поправить разъедающее его сомнение.

На самом деле, ничего подобного. Чтобы понять, что такое суть Размышлении, нужно прежде всего распознать

литературный жанр, к которому они относятся, и вновь поместить их в общую перспективу философского учения и жизни в эллинистическую эпоху п). В эту эпоху философия является главным образом духовным руководством: она направлена не на то, чтобы дать абстрактное учение, но всякий «догмат» предназначен для преобразования души ученика. Вот почему философское учение, даже если оно развивается в долгие изыскания или в обширные синтезы, неотделимо от бесконечного возврата к фундаментальным догматам, представленным, если возможно, в коротких выразительных формулах, в форме epitome или катехизиса, которые ученик должен запомнить наизусть, чтобы непрестанно к ним возвращаться 12).

Соответственно, важный момент философской жизни заключается в упражнении по медитации: «Обдумывай (…) днем и ночью» 13), как говорится в Письме Эпикура Менекею. Благодаря медитации, мы будем непрестанно иметь «под рукой», то есть в наличии, фундаментальные догматы школы, с тем чтобы душа находилась под их мощным психологическим воздействием. Медитация может принять форму письменного упражнения 14), которое будет настоящим диалогом с самим собой: eis heauton 15).

Значительная часть Размышлений Марка Аврелия соответствует этому упражнению: нужно обеспечить живое присутствие в своем разуме фундаментальных догматов стоицизма. Это фрагменты стоической системы 16), которые Марк Аврелий повторяет для самого себя.

К такой «меморизации» догматов у императора- философа добавляются другие письменные духовные упражнения, на этот раз вполне традиционные. Прежде всего, это испытание своей совести, когда мы проверяем ход своего духовного развития 17). Затем, упражнение praemeditatio malorum 18), предназначенного для того, чтобы не оказаться застигнутым тем или иным событием врасплох. Мы очень четко представляем себе возможные неприятные события, и должны продемонстрировать сами себе, что в них нет ничего устрашающего.

Таким образом, Размышления Марка Аврелия являются крайне ценным документом. Они доносят до нас замечательный пример жанра сочинения, вероятно широко распространенного в античности, но призванного в силу самого своего характера к легкому исчезновению: упражнения в медитации, записанные письменно. Как мы увидим сейчас, пессимистические формулы Марка Аврелия являются вовсе не выражением личных взглядов пресыщенного императора, но духовными упражнениями, практиковавшимися в соответствии со строгой методикой.

В настоящем исследовании мы сосредоточим наше внимание на очень характерном духовном упражнении, состоящим в создании для себя точного представления, «физики», предметов или событий. Его метод определяется в следующем тексте:

Следует давать определение или описание каждого представляемого предмета, чтобы без покрова и в расчленении всех частей видеть самою его сущность и называть его и все то, из чего он состоит и на что разложится, соответствующими именами. Ведь ничто так не содействует возвышенному настроению, как способность планомерного и истинного проникновения во все встречающееся в жизни и умение встать относительно него на такую точку зрения, чтобы сразу решить, какому миру и какая от него польза, в чем его ценность как для целого, так и для человека (III, 11).

Таким образом, упражнение заключается прежде всего в определении объекта или события в себе самом, таким, как он есть, отделяя его от условных представлений, обычно составляемых о нем людьми. В то же самое время мы должны применять метод разделения, который, как мы увидим далее, может принимать две формы: деление на количественные части, если объект или событие являются продолжительными и однородными реальностями, разделение на составные части, то есть на причинный элемент и материальный элемент в большинстве случаев. Наконец мы рассмотрим соотношение объекта или события с целой вселенной, его место в ткани причин.

Часть метода, состоящая в определении объекта «в себе самом» и его настоящего имени, разъясняет нам некоторые внешне пессимистичные тексты, которые мы цитировали в начале данного исследования. Именно таковы определения пищи, вина, пурпура, сексуального союза (VI, 13) — намеренно сугубо «натуральные», технические, медицинские определения объектов, о которых идет речь. В частности, определение соития напоминает формулировку: «Половое совокупление есть малая эпилепсия», — то, что Авл Геллий приписывает Гиппократу, а Климент Александрийский Демокриту 19). Равным образом, когда Марк Аврелий безжалостно живописует интимную жизнь грубых людей, «когда (они) едят, спят, совокупляются, испражняются и т. д.» (X, 19), он старается дать физическое описание человеческой реальности. Тот же метод применяется к изображению смерти: «Что такое смерть? Если взять ее саму по себе и отвлечься от всего, что вымышлено по ее поводу, то тотчас же убедишься, что она не что иное как действие природы» (II, 12). Несколько раз мы встречаем в Размышлениях попытку дать «научное» название этому произведению природы, так чтобы это соответствовало общей теории космической физики: «О смерти: или рассеяние, если все атомистично, или угашение и изменение, если все едино» (VII, 32; ср.: VI, 4; ю; VI, 24; IV, 14).

Такие изображения, отмечает Марк Аврелий, «доходя до самых вещей и проникая в них, дают возможность увидеть, каковы они на самом деле. <…> если какие-либо вещи кажутся нам безусловно заслуживающими нашего одобрения, следует обнажить их, прозреть всю их суетность и устранить ореол, придаваемый им россказнями» (VI, 13)20).

Другой способ точного познания объектов состоит в разделении 21), либо на количественные части, либо на составные части. Размышления дают нам пример первого способа разделения:

Ты будешь относиться с презрением к веселой песне, к танцам, ко всем видам борьбы, если разделишь всю мелодию на отдельные звуки и относительно каждого задашь себе вопрос: «Не перед ним ли я не могу устоять?» Ведь ты постыдишься же ответить утвердительно, поступай соответственно этому с танцами, относительно отдельных движений и положений, равно как и с борьбой во всех ее видах. Помни же, что во всем, за исключением добродетели и ее действий, следует тотчас же переходить к рассмотрению частей и из их расчленения черпать презрение к целому. Примени то же самое и ко всей жизни (XI, 2).

Именно в этом методе анализа «протяженностей» на составные части и заключаются первоистоки одной из самых дорогих Марку Аврелию тем, а именно темы скоротечности настоящего момента 22). Мысль, которую мы только что процитировали, действительно советовала так: «Примени то же самое [рассмотрение частей и их расчленение] и ко всей жизни». И мы видим, как Марк Аврелий конкретно применяет его: «Пусть не смущает тебя мысль о твоей жизни в целом» (VIII, 36). Равно как иллюзией является изображение песнопения, как чего-то иного, чем последовательность нот, танца — иначе, чем череда последовательных фигур, и эта пагубная ошибка, когда ты позволяешь беспокоить себя глобальным изображением всей своей жизни, накоплением всех трудностей и всех испытаний, ожидающих нас. Наша жизнь, как нечто протяженное, в конечном счете делится до бесконечности 23). Каждое мгновение нашей жизни угасает, когда мы хотим его схватить: «Последнее же (настоящее) еще умалится, если ты ограничишь его им самим…» (VIII, 36). Отсюда многажды повторенный совет Марка Аврелия: «Не выходи за пределы настоящего» (VII, 29). Это означает: старайся приоткрыть для себя, насколько бесконечно малым является мгновение, в котором будущее становится прошлым.

Итак, используемый здесь метод состоит в изолировании мыслью момента временной протяженности, потом в заключении от части к целому: песнопение — это только лишь ноты, жизнь — это только лишь убегающие мгновения. Мы находим применение того же самого принципа в некоторых приведенных выше «пессимистических» заявлениях. Мы делаем свое заключение от одного момента к совокупности жизни, от утомительных спектаклей амфитеатра ко всей продолжительности существования (VI, 46), от отвратительного вида воды в бане ко всей совокупности мгновений жизни (VIII, 24). Что делает легитимным такое рассуждение? Это идея, что временное развертывание ничего не меняет в содержании реальности, то есть реальность вся целиком дается в каждое мгновение, иначе говоря, продолжительность совершенно однородна. Лучшей иллюстрацией этой концепции является следующая мысль: «Подумай о том, сколько явлений возникает в теле и душе каждого из нас в течение одного момента времени, и ты не будешь удивляться тому, если несравненно более или, вернее, все сосуществует в том Едином и Целом, которое мы называем Миром» (VI, 25).

Другой способ разделения состоит в том, чтобы различать сущностные составляющие объекта или события. Вот почему неоднократно Марк Аврелий перечисляет вопросы, которые нужно задавать себе в присутствии предстающей перед нами вещи. Таких вопросов — четыре, и они достаточно хорошо соответствуют тому, что принято называть стоическими «категориями»: каков материальный элемент вещи? Каков ее причинный элемент? Каково ее соотношение с космосом? Какова ее естественная длительность? 24) И этот метод имеет своим следствием то, что событие или предмет располагается в физической перспективе, в общих рамках физической науки. Например, следующая мысль:

«Я состою из начала причинного и материального 25). Ни то ни другое не перейдет в небытие, как и не возникло оно из небытия. Поэтому каждая часть моего существа по изменении сделается какой-нибудь частью мира, последняя, изменившись, в свою очередь, сделается другой частью мира, и так в бесконечность» (V, 13). В этой перспективе рождение и смерть индивида становятся моментами универсальной метаморфозы, в которой находит удовольствие природа (IV, 36), и которую она ставит перед собой в качестве задачи (VIII, 6). Таким образом, видение неудержимой реки универсальной материи и бесконечного времени, уносящих человеческие жизни, в конечном счете, прибавляется к этому методу разделения. Благодаря ему, события, предстающие перед нами, страдания, оскорбления или смерть теряют свое чисто человеческое значение, поскольку воссоединяются со своей настоящей физической причиной, первоначальной волей Провидения и необходимого сцепления обусловленных ею причин 26). «Что бы ни случилось с тобой — оно предопределено тебе из века. И сплетение причин с самого начала связало твое существование с данным событием» (X, 5).

Метод, предложенный Марком Аврелием, целиком и полностью меняет нашу оценку предметов и событий человеческой жизни. Обычно, когда люди хотят что- либо оценить, они применяют систему чисто человеческих ценностей, зачастую унаследованную от традиции, искаженную страстями. Это то, что Марк Аврелий называет tuphos, раздутостью мнения (VI, 13). То есть можно сказать в некотором смысле, что метод «физического» определения стремится устранить антропоморфизм, если понимать здесь под «антропоморфизмом» то человеческое, слишком человеческое, что человек добавляет к вещам, когда он их себе представляет: «Не говори себе ничего сверх того, что сообщают первоначальные представления. Сообщается, что такой-то бранит тебя. Это сообщается, а что тебе вред от этого, не сообщается» (VIII, 49). Объективный факт представлен для нашего ознакомления: такой-то говорит то-то. Это и есть первое представление. Но большинство людей к нему добавляют сами второе представление, идущее изнутри, выражающееся во внутренней речи: «Это клеветническое слово является оскорблением для меня». К суждению существования добавляется ценностное суждение, которое для Марка Аврелия и стоиков не имеет основания в реальности, поскольку единственное возможное зло, способное поразить человека, это моральная ошибка, им совершенная:

«Итак, — заключает Марк Аврелий, — оставайся постоянно в пределах первых представлений, ничего не примышляя к ним сам от себя, и с тобой ничего не будет. Или, еще лучше, при/мысли, но как человек, знающий все присходящее в мире» (VIII, 49). Таким образом, здесь имеется два этапа: прежде всего, нужно следовать первому, можно сказать, наивному представлению, то есть придерживаться определения объекта или события, взятого в себе самом, не добавляя к нему ложной ценности; затем дать объекту или событию его настоящую ценность в той мере, в какой мы его соотносим с его естественными причинами: волей Провидения и волей человека. Мы наблюдаем тут появление темы, дорогой для Марка Аврелия: это тема знакомства человека с природой; мудрец, практикующий метод «физического» определения, все находит «натуральным», потому что он ознакомлен с путями природы: «Как смешон и невежественен тот, кто дивится чему- либо из происходящего в жизни!» (XII, 13). «Все происходящее так же обычно и известно, как роза весной и виноград осенью» (IV, 44).

В конечном счете, именно в космическую перспективу, перспективу универсальной природы снова помещаются объекты и события: «И широкий простор откроется перед тобой, если ты охватишь мыслью весь мир, подумаешь сначала о вечном времени, а затем о быстроте изменения, которому поочередно подлежат все отдельные вещи, о том, как краток промежуток между их возникновением и исчезновением, о бездне времени до их возникновения и беспредельности после их исчезновения» (IX, 32). Взгляд души 27) будет совпадать с божественным взглядом универсальной природы 28). Равно как мы дышим окружающим нас воздухом, нам нужно думать Мыслью, в которую мы погружены 29).

Это трансформирование взгляда, происходящее через практику «физического» познания вещей, есть не что иное, как величие души. В приведенном выше тексте (III, и) Марк Аврелий говорит об этом прямо: «Ведь ничто так не содействует возвышенному настроению, как способность планомерного и истинного проникновения во все встречающееся в жизни…» Марк Аврелий не дает пространного определения этой добродетели. Самое большое, что он отмечает (X, 8), это то, что термин byperphron (можно перевести «благородный», «нестроптивый») подразумевает «превознесение разумной части над медленными или порывистыми движениями плоти, над суетной славой, над смертью и тому подобным». Такое определение очень близко к определению, которое традиционно давали стоики величию души: «Величие души есть добродетель или знание, возвышающее нас над тем, что может случиться, что может произойти как с добрыми, так и со злыми» 30), то есть над тем, что технический язык стоиков называл «безразличные» вещи. И в самом деле, для стоиков были безразличны вещи, которые не были ни хорошими, ни плохими. Для них единственным благом была добродетель, единственным злом был порок. Добродетель и порок зависят от нашей воли, суть в нашей власти, а все остальное — жизнь, смерть, богатство, бедность, удовольствие, боль, страдание, известность — не зависят от нас. Эти вещи, независимые от нашего хотения, и поэтому чуждые противополаганию добра и зла, были безразличными. Они приключались безразлично с хорошими и с плохими в силу исходного решения Провидения и необходимого сцепления причин.

Таким образом, говорить, что метод «физического» определения порождает величие души, все равно, что сказать, что он для нас раскрывает, будто все, что не есть добродетель, безразлично. И это явным образом подчеркивается в следующей мысли Марка Аврелия:

Душа обладает способностью устроить жизнь наиболее совершенным образом, если только человек будет безразлично относиться к вещам безразличным. Безразлично же будет относиться тот, кто каждую из этих вещей рассматривает в расчленении 31), а не в целом виде и помнить, что ни одна из

них не навязывает нам убеждения о себе и не приступает к нам, но что они недвижимы, составляем

же суждение о них мы сами… (XI, 16).

Значение изучаемого нами метода предстает тут в ином свете. Определять или разделять объект чисто «физическим» способом, сообразным «физической» части философии, это отделить от него ложную ценность, которую ему приписывало человеческое мнение. Это значит признать его как «безразличный», то есть не зависящий от нашей воли, но зависящий от божественной воли, и это значит переместить его из банальной и мелочной сферы человеческих интересов в неизбежную сферу порядка природы.

Читатель обратит внимание на формулу «быть безразличным к безразличным вещам». Нет уверенности, что всякий стоик принял бы ее. В самом деле, стоики допускали, что среди безразличных вещей возможен выбор, что некоторые «предпочтительны» в силу их большей или меньшей сообразности с природой: они, например, предпочитали мир войне, спасение родины ее разрушению. Но формула «быть безразличным к безразличным вещам» напоминает определение конца жизни согласно Аристону Хиосскому, еретическому стоику III века до P. X.: «Жить в безразличии по отношению к безразличным вещам» 32). Аристон хотел этим сказать, что, помимо добродетели, не существует вещей, предпочтительных по природе; вещи могут предпочитаться только в силу обстоятельств зэ). Как хорошо показал Ж. Моро 34), Аристон хотел быть абсолютно верным фундаментальному принципу стоицизма, признающему только лишь добродетель единственным Благом, единственной ценностью. Его желание, чтобы разум был способен признавать свой долг в каждом обстоятельстве, не имея потребности в познании природы. Но однако мы знаем, что именно чтение сочинений Аристона и вызвало обращение Марка Аврелия в философию 35).

С другой стороны, надо уточнить смысл, который Марк Аврелий придает этому безразличию к безразличным вещам. Оно состоит в том, чтобы не делать различия; оно есть равенство души, а не отсутствие интереса и привязанности. Безразличные вещи небезынтересны для мудреца, совсем наоборот — и в этом-то и заключается главное благодеяние метода «физического» определения — начиная с того момента, когда мудрец открыл для себя, что безразличные вещи не зависят от воли человека, но от воли универсальной природы, они приобретают для него бесконечный интерес, он их принимает с любовью, но все с одинаковой любовью, он их находит красивыми, но все с одинаковым восхищением. В этом и заключается один из сущностных аспектов величия души; но именно в этом Марк Аврелий и глубоко отличен от того, что мы знаем об Аристоне Хиосском, каким бы ни было его влияние. Последний отвергал «физическую» часть философии 36), ибо хотел обосновать долженствование так, чтобы оно было независимо от познания природы. Напротив, Марк Аврелий основывает величие души и безразличие к безразличным вещам на созерцании физического мира. Духовное упражнение «физического» определения, которому мы посвящаем настоящее исследование, и является именно претворением физической части стоической философии.

Тесную связь между величием души и познанием природы можно прежде всего найти у Сенеки 37). В предисловии к своему трактату, озаглавленному Естественные вопросы, он излагает полезность этого физического исследования; это будет именно величие души: «Добродетель, к которой мы стремимся, — вещь, конечно, превосходная, но не потому, что свобода от зла сама по себе составляет благо, а потому, что она освобождает душу, подготовляет ее к познанию небесных вещей и делает ее достойной того, чтобы приобщиться к Богу» 38). В этом стоики соединялись с платонической традицией, открытой знаменитым текстом Государства39), который сам Марк Аврелий цитирует следующим образом: «Думаешь ли ты, что душе возвышенной и объемлющей своим взором все время и все сущее, жизнь человеческая покажется чем-нибудь значительным?» (VII, 35). Величие души здесь связано с некоторым полетом ума далеко от земных вещей. Хотя Марк Аврелий, цитируя этот текст, дал понять, что он сам поддерживает платоническую традицию, все же его концепция умозрительных основ величия души радикально отличается от платонической темы воображаемого парения души. И в самом деле, стоицизм предоставляет Марку Аврелию физику конкретного события, hic et пипс, и прежде всего именно эта физика дает основу для добродетели величия души.

Событие настоящего момента, которое метод количественного анализа временного содержания делал почти мимолетным, вновь получает, благодаря методу анализа на основные составляющие, можно сказать, бесконечную ценность. И в самом деле, если мы будем анализировать причины каждого события, оно представляется выражением воли природы, развернутой или отраженной в сцеплении причин, составляющих судьбу. «Очертить кружком настоящее», это сначала освободить воображение от страстных представлений, сожаления и надежды, освободиться таким образом от треволнений и бесполезных забот, но в особенности, это значит практиковать настоящее упражнение по «присутствию Природы», возобновляя в каждое мгновение согласие нашей воли с Волей универсальной Природы. То есть, вся моральная и философская деятельность сосредоточивается в мгновении: «Достаточно наличности правильного убеждения, действия, имеющего целью общее благо, и настроения, благожелательного ко всему, что происходит в силу внешней причины» (IX, 6).

Можно сказать, что вещи, рассмотренные в этой перспективе, преобразованы. Между ними мы больше не делаем «различия»: они равным образом принимаются, и их равным образом любят: «„Любит дождь земля; любит его и священный эфир“ 40). Мир любит создавать то, что должно возникнуть. Поэтому я говорю миру: „Я люблю то же, что и ты“. И разве не в том же смысле говорят: „Такой-то вещи любо то-то?“» 41) (X, 21).

Совсем недавно все казалось банальным, утомительным, даже отвратительным по причине вечного повторения человеческих дел, длительность была однородной; каждое мгновение содержало в себе все возможное. Но теперь то, что было скучно или пугало, принимает иной вид. Все становится знакомо для человека, отождествляющего свое видение с видением природы: он больше не чужой во Вселенной. Ничто не удивляет его, потому что он не «отверженец Града» 42). Он принимает, он любит каждое событие, то есть каждое настоящее мгновение, благожелательно, с благодарностью, с пиететом 43). Слово bileos, дорогое Марку Аврелию, хорошо выражает этот внутренний климат, и именно этим словом заканчиваются Размышления·. «Уйди же из жизни, сохраняя благожелательность, как благожелателен и тот, кто отпускает тебя» (XII, 35).

Таким образом, преобразование взгляда несет с собой примирение между человеком и вещью. Во взгляде человека, знакомого с природой, все снова обретает новую красоту, и именно реалистическую эстетику Марк Аврелий развивает в следующей мысли:

Следует обратить внимание и на то, что даже и привходящее к произведениям природы обладает какой- то привлекательностью и заманчивостью. Так, на печеном хлебе местами имеются трещинки, и хотя эти расщелины некоторым образом чужды цели пекарского искусства, однако они как-то уместны и особливо возбуждают аппетит к еде. Точно также и плоды смоковницы лопаются, достигнув наибольшей зрелости, а в переспелых маслинах самая близость гниения сообщает какую-то особую прелесть плоду. Низко склоненные колосья, хмурое чело льва, пена, бьющая из пасти вепря, и многое другое, далеко не миловидное, если рассматривать его само по себе, сопутствуя тому, что произведено природой, способствует общему впечатлению и влечет к себе; так что тому, кто обладает восприимчивостью и более глубоким проникновением в происходящее в Целом, едва ли что-нибудь и из сопутствующего произведениям природы не покажется некоторым образом неуместным. На пасти живых зверей он будет взирать с неменьшим удовольствием, чем на изображенные, в подражание природе, художниками и ваятелями; а разумными очами своими он сможет узреть как особый расцвет и красоту старца и старухи, так и привлекательность ребенка. И много есть такого, что ведомо не всякому, но открывается лишь тому, кто действительно сблизился с природой и ее делами (III, 2)44).

Теперь мы находимся весьма далеко от пессимистических заявлений, процитированных в начале нашего исследования. И однако эти пессимистические заявления составляли часть того же самого духовного упражнения, что и гимны красоте Природы, только что зачитанные нами. И те и другие соответствуют духовному упражнению, в котором нужно определить в самом себе объект, предстающий перед нами, разделить его на количественные или составные части, рассматривать его в перспективе, свойственной физической части философии. Это духовное упражнение «физического» определения и должно сделать нас безразличными перед безразличными вещами, то есть заставить нас отказаться делать различия между вещами, зависящими не от нас, а от воли универсальной Природы. Больше не делать различие, это прежде всего отказаться от присвоения определенным вещам ложной ценности, поскольку они будут измеряться только в человеческом масштабе. В этом смысл внешне пессимистических заявлений. Но когда мы больше не делаем различие, мы открываем для себя, что всякие вещи, даже те, что казались нам отталкивающими, имеют одинаковую ценность, если мы их будем измерять в масштабе универсальной Природы. Это значит смотреть на вещи тем же самым взглядом, каким смотрит на них Природа. В этом смысл оптимистических заявлений, воспевающих красоту всех естественных явлений, и также выражающих любящее согласие с волей Природы. Эта внутренняя установка, посредством которой душа не делает различий, остается равной — перед вещами, соответствует величию души.

Сам Марк Аврелий был пессимистом или оптимистом? Страдал ли он язвой желудка 45)? Размышления не позволяют нам ответить на этот вопрос. Они знакомят нас с духовными упражнениями, которые были традиционными в стоической школе, но почти ничего нам не открывают по поводу «случая Марка Аврелия».

 

Один из ключей к «Размышлениям» Марка Аврелия: три философских топоса (topoi) по Эпиктету

Литературная ценность Размышлений Марка Аврелия пользуется справедливым признанием. Энергия формул, живость выражений, строгость тона на каждой странице задерживают внимание читателя. Однако в первом приближении структура Размышлений от него ускользает. Кажется, что эти сентенции следуют друг за другом безо всякого порядка, по воле впечатлений и душевного состояния императора-философа. Кстати, зачем искать порядок в череде Размышлений, не претендующих на систематическое изъявление?

Однако в настоящем исследовании мы хотели бы показать, что за внешней беспорядочностью скрывается строгий закон, объясняющий содержание Размышлений. Кстати, этот закон ясно выражен в троичной схеме, по которой часто составлены некоторые сентенции. Но эта схема была изобретена не Марком Аврелием: на самом деле она в точности соответствует трем философским топосам (topoi), выделенным Эпиктетом в своих Беседах. Именно эта троичная схема и лежит в основе композиции Размышлений императора: каждая сентенция развивает либо один, либо два, либо все три из этих очень характерных топосов.

 

I Троичная схема по Марку Аврелию

Ее легко можно распознать в следующих трех текстах (каждую тему этой троичной схемы мы обозначили цифрами I, 2, з, что позволяет каждый раз их определять):

54: Всюду и всегда в твоей власти…

(ι) довольствоваться благочестиво своим наличным жребием,

относиться справедливо к находящимся налицо людям,

и исследовать внимательно наличные представления, дабы не проникло в них ничего несообразного 46).

IX, 6: Для тебя достаточно то, что…

(3) есть сейчас постигаемое (объективное)47) признание,

есть сейчас общественное деяние,

(ι) есть сейчас в душевном складе благорасполо-

жение ко всему, что происходит в соответствии с причинностью.

7: Природа же разумного… на правильном пути,

(ι) когда не соглашается ни с ложью, ни с неясностью в представлениях (phantasiai),

если направляет стремления (hormai) исключительно на общее благо,

склонность (orexis) и отвращение питает только к тому, что зависит от нас самих, и без ропота приемлет все ниспосылаемое ей общей природой.

В этих трех «мыслях» легко распознать идентичную тройственную структуру. Первое правило относится к установке, которую нужно иметь по поводу событий, проистекающих из хода универсальной природы, из действия «внешней причины», из порядка космоса. Нужно принимать с радостью, благочестием и готовностью все, что зависит от универсальной природы, и желать только лишь то, что зависит от нас, то есть — для стоиков — то, что есть прямое моральное действие. Второе правило направляет межчеловеческие отношения: нужно действовать справедливо во благо человеческому сообществу, то есть совершать «общественные деяния». Третье правило, наконец, определяет поведение в сфере мышления: критиковать представления, чтобы давать свое согласие только тому, что объективно («постигаемо»). Легко констатировать, что эти три правила ссылаются на три фундаментальных отношения, определяющих положение человека. Действительно, первая тема определяет отношения человека с космосом, вторая — отношения человека с другими людьми, третья — отношения человека с самим собой в той мере, в какой сущностная часть человека располагается в его способности думать и судить, в противопоставлении с телом, производящем в нас представления, требующие критики. Эти три отношения мы распознаем в VIII, 27:

Важны три отношения:

(ι) к облегающему тебя телу 48)

к божественной причине, источнику всего случающегося со всеми 49),

и, наконец, к живущим с тобою людям.

Этим трем фундаментальным отношениям соответствуют, наконец, три функции разумной души: желание (orexis), волевое устремление (horme), представление (phantasia), как ясно показывает третий текст (VIII, 7, цитированный выше). Эта триделимость функций разумной души является учением, вполне засвидетельствованным у Эпиктета, например, в Беседах IV, 11, 6:

Акты души суть:

(2) чистота (horman) и точно так же нечистота…

(aphorman)

стремления (oregesthai), избегания (ekklinein)

влечение (paraskeuazesthai), и невлечение (epiballes- tbai)50)

одобрение пристойного (sunkatatithesthai).

Это суть акты разумной души, потому что они всегда соответствуют представлению или суждению об этом представлении 51). То есть, первая тема требует дисциплины желания (orexis): отказаться желать то, что не зависит от нас, но от общего хода Вселенной, желать только такое благо, которое зависит от нас, то есть доброе моральное действие; принимать с радостью все, что исходит от универсальной природы, поскольку она дала нам его в совместное пользование, тогда как она есть совершенный разум 52). Вторая тема относится к устремлению (bormé) и к действию: не позволять себе вовлекаться беспорядочными хотениями, но действовать в соответствии с глубинным инстинктом человеческого сообщества и справедливости, вписанным в нашу разумную природу. Что касается третьей темы, она соответствует правильному использованию представлений {phantasia), дисциплине согласия.

Очень часто мы находим у Марка Аврелия сентенции, представляющие эту троичную структуру 5Э). Она также узнается в некоторых перечислениях добродетелей: первой теме соответствует атараксия, или умеренность, второй — справедливость или любовь к людям, третьей — истина или отсутствие спешки в суждении 54). Иногда также можно распознать эту схему в названиях пороков, которые Марк Аврелий рекомендует избегать 55).

 

II Три философских топоса (topoi) по Эпиктету

Марк Аврелий не является изобретателем этой троичности. Император-философ здесь предстает сознательным учеником раба-философа, стоика Эпиктета. И как раз Размышления Марка Аврелия анонсируют для нас фрагмент Эпиктета, излагающего так же в тройственной форме фундаментальные правила жизни (XI. 37):

Нужно… установить правила, определяющие, когда следует давать свое согласие.

Что касается стремлений (hormai), то необходимо следить за тем, чтобы они не были безусловны, были направлены на общее благо и сообразовались бы с достоинством.

(ι) От влечений (orexis) же следует вообще воздерживаться, но не отвращаться ни от чего, что не в нашей власти.

Три темы, различаемые у Марка Аврелия, здесь легко распознаются в своих объектах и в функциях души, которые они приводят в действие. В Беседах Эпиктета, сохраненных для нас Флавием Аррианом, мы очень часто встречаем перечисление этих трех тем, обозначенных, как здесь, термином топоса (topoi) 57). Это области, в которых должна располагаться практика философских духовных упражнений, например (I, 4, ιι):

А где твое дело?

(ι) В стремлении и избегании, чтобы ты был не терпящим неуспехов и не терпящим неудач,

в влечениях и невлечениях, чтобы ты был не совершающим ошибок,

в согласии (prosthesis58)) и воздерживании от суждения, чтобы ты был не впадающим в заблуждение.

Таковы три topoi, первостепенные и самые необходимые.

Среди многочисленных параллельных пассажей, содержащихся в Беседах, можно также упомянуть следующий: (III, 2, ι):

Есть три вопроса, в которых следует упражняться на деле тому, кто намерен стать добродетельным человеком: (ι) вопрос, касающийся стремлений и избеганий, — для того чтобы ни в твоем стремлении не терпеть неуспеха, ни в своем избегании не терпеть неудачи; (г) вопрос, касающийся влечений и невлечений, словом, касающийся надлежащего (kathekonta 59)), — для того чтобы вести себя порядком, благоразумно, не беззаботно; (3) третий — это вопрос, касающийся не- заблуждаемости и неопрометчивости, в общем, касающийся согласий.

В отличие от Марка Аврелия, Эпиктет устанавливает порядок между этими тремя топосами. Он рекомендует начать с темы, относящейся к желаниям, которая является самой необходимой, потому что она очищает нас от наших страстей, потом продолжать топосами, относящимся к тенденциям, склонностям, и закончить топо- сом дисциплины согласия, предназначенным для делающих успехи.

В аллюзиях, которые он делает на эту третью тему, касающуюся дисциплины одобрения, Эпиктет дает понять, что эта тема включает в себя учение относительно самых сложных форм силлогизма: «А нынешние философы, оставив в стороне первый вопрос и второй, предаются занятию третьим: изменяющимися рассуждениями, рассуждениями, приводящими к умозаключению путем вопросов, условными рассуждениями, ложными рассуждениями» б0). Здесь имеется ценное указание на истинное значение трех топосов. Мы констатируем, что третья тема соответствует той части стоической философии, которую называли логикой, и которая представляла собой метод воспитания внешней и внутренней речи. Это первое соответствие открывает путь двум другим. Вторую тему легко распознать, и она соответствует стоической этике, посвященной в основном теории «надлежащего» (kathekonta). Мы видим, что этот технический термин появляется несколько раз в сделанном Эпиктетом описании трех топосов 61). Соответствие между первой темой и физикой (которая вместе с логикой и этикой также является одной из трех частей философии 62) согласно стоикам), ухватить труднее, и однако, по размышлении, оно тоже вполне очевидно. С одной стороны, дисциплина желания побуждает нас желать лишь то, что зависит от нас, с другой стороны, принимать с радостью то, что не зависит от нас, но приходит к нам из действия универсальной природы, то есть — для стоиков — от самого Бога. Такое приятие требует соответственно «физического» видения событий, способного очистить эти события от эмоциональных и антропоморфических представлений, которые мы проецируем на них, чтобы снова их поместить в перспективу универсального порядка природы, в космическое видение. То есть речь здесь идет о физике, но не теоретической и научной, а воспринимаемой как физическое упражнение 63).

Следовательно, мы можем заключить, что три топоса Эпиктета соответствуют трем частям стоической философии б4), рассматриваемым в их глубинном смысле, как духовные упражнения: не теоретическая физика или этика, или логика, но физика, преобразующая взгляд, устремленный на мир, этика, которая упражняется в справедливости в действии, логика, производящая бдительность в суждении и критику представлений. Три топоса Эпиктета, как и три части стоической философии, покрывают собой все поле реальности, а также всю совокупность психологической жизни. Формулы Эпиктета, равно как формулы Марка Аврелия, позволяют, в кратком перечислении трех топик, предоставить концентрированное жизненное правило, которое будет находиться «под рукой» при любых обстоятельствах, резюмируя в нескольких словах принципы для разрешения в каждое мгновение задаваемых жизнью проблем.

Как части философии, или добродетели в стоической системе, наши три топоса взаимно подразумевают друг друга 65). Есть тесная взаимозависимость между дисциплиной assentiment (согласия) (или «логикой») и дисциплиной желания (или «физикой»). Дисциплина assentiment (согласия) принуждает допускать только объективные представления; но объективными являются только физические представления объектов, то есть суждения, посредством которых мы приписываем вещам их естественные — то есть, «физические» предикаты, а не проецируем на них ложные предикаты, которые будут лишь отражением человеческих страстей и условностей: «Пурпур — шерсть овцы, окрашенная кровью улитки, соитие — трение известных органов и выбрасывание семени, соединенное с особыми спазмами» 66). Дисциплина одобрительного assentiment, как и дисциплина желания, обе требуют, чтобы вещи были вновь помещены в общую перспективу хода природы. Этого также требует дисциплина устремлений (или «этика»). Она побуждает действовать «с оговоркой», то есть вполне осознавая тот факт, что результаты наших действий зависят не от нас, но от переплетения универсальных причин общего хода космоса 67). Таким образом, в определенном смысле, все сводится к физике. Но можно также сказать, что все сводится к логике. Ведь желания и устремления, предметы двух первых тем, находятся у Эпиктета и Марка Аврелия в сообразности со стоической традицией и тесно связаны с представлениями и суждениями68): «…совокупность деятельностей — именуемая жизнью, — если прекратится в урочное время, не потерпит зла от самого прекращения, да и тот, кто кто вовремя положит конец этому ряду, не испытывает зла» 69). Дисциплина желаний и дисциплина склонностей сводятся обе к дисциплине представления, то есть к изменению в видении вещей: конкретнее, речь идет, как мы только что видели, о том, чтобы снова поместить предметы в общей перспективе универсальной природы или человеческой разумной природы; речь также идет об отделении представления от волнения (то есть от ложного представления), которое сопровождает его и вызывает в нас смятение, грусть или боязнь. По этой причине слово «представление» {phantasia) часто заряжено у Марка Аврелия увеличенным напряжением, потому что оно не только обозначает образ объекта, но также образ объекта, сопровождаемого ложным суждением по поводу этого объекта 70). Все это «физика», все это «логика», но в конце концов все это «этика», поскольку «физика» и «логика» суть конкретные духовные упражнения, включающие в себя нашу волю и нашу свободу.

 

III Три топоса — ключ к «Размышлениям» Марка Аврелия

Эти три топоса, унаследованные от Эпиктета, предстают в Размышлениях Марка Аврелия не только эпизодически. С книги II по XII каждое из Размышлений является упражнением актуализации и ассимиляции, относящимся или ко всем трем топосам вместе, или к двум, или же к одному из них. Эпиктет определял эти три топоса как три фундаментальных темы аскезы (askesis), духовного упражнения 71). Будучи духовными упражнениями, Размышления Марка Аврелия полностью сообразуются с этим общим принципом тройственной формы: дисциплина желания, дисциплина устремления, дисциплина одобрительного assentiment (согласия). М. Боленц, не заметивший этого явления у Марка Аврелия, хорошо видел, что Руководство, написанное Аррианом к сентенциям Эпиктета, построено согласно этой модели: главы 1-29 соответствуют первому, главы 3133 — второму и глава 52 — третьему monocy7ï).

Разумеется, в рамках этого исследования невозможно показать, как все сентенции Марка Аврелия вписываются в эту общую схему. Но по меньшей мере мы можем кратко описать тему и вариации, которые у Марка Аврелия относятся к каждому из этих топосов, потом исследовать в качестве примера фрагменты книги IV.

Первая тема, тема дисциплины желания, основывается на принципиальном сущностном догмате стоицизма: различие между тем, что зависит от нас, и тем, что не зависит от нас 73). От нас зависят наши свободные акты, то есть три функции разумной души: желание, устремление, одобрение. Не зависят от нас все вещи, осуществление которых выходит за рамки нашей свободы: здоровье, слава, богатство, все происшествия, предполагающие вмешательство внешних сил, другие люди, общий порядок космоса, управляемый универсальным разумом. Нет добра и зла, кроме как в том, что зависит от нас; добро — это добродетель, зло — это порок. Если именно так обстоит дело, нужно желать только наше настоящее благо, то есть, если снова воспользоваться сделанным нами перечислением — благое желание, благое устремление, благое суждение. Мы снова находим наши три топоса·. сообразное воле природы желание, сообразное нашей разумной природе устремление, сообразное реальности вещей суждение. В том, что касается вещей, не зависящих от нас, таких как здоровье, богатство, слава, желать их — это значит подвергать себя мукам неудовлетворенного желания, поскольку мы не контролируем осуществление этих желаний. Вот почему в отношении этих вещей, первая тема рекомендует не иметь ни желания, ни отвращения, но оставаться в безразличии 74). Безразличие, кстати, не означает отсутствие интереса. Быть безразличным — это значит не делать различия, то есть любить одинаково все, что с нами происходит и не зависит от нас. Почему любить? Потому что природа любит самое себя, и события являются результатом необходимого сцепления причин, которые в своей совокупности составляют Судьбу 75) и таким образом вытекают из воли универсальной Природы 76).

Существует фундаментальное согласие Природы с самой собой: она любит самое себя, а мы, являясь частью природы, участвуем в этой любви (X, 21):

«Жаждет влаги земля, жаждет высокий эфир» 77), а мир жаждет то, чему суждено стать. Вот и я говорю миру, что жажду и я с тобою. Не потому ли вместо «обычно делает» говорят «любит он это делать»?

Здесь, опираясь на семантическую сторону греческого слова, Марк Аврелий дает понять, что само событие «любит» происходить: мы должны «любить» смотреть, как оно происходит, поскольку универсальная Природа «любит» его производить. Такое же расположение можно найти в IV, 23:

Мир! Все, что гармонирует с тобой, пристало и мне, и ничто, для тебя заблаговременное, и для меня не наступает слишком рано или слишком поздно. Природа! Все, созревающее в смене твоих времен, — мне на потребу.

Ключевое слово первой темы, это euarestein, и его производные или синонимы, то есть слова, обозначающие веселое и любящее благоволение 78). Дисциплина желания достигает своего пика в этой любви, и это любящее благоволение — в событиях, которых хочет природа. Но, чтобы достичь этого фундаментального расположения, нужно полностью изменить наше видение событий, нужно воспринимать их соотношение с природой. Соответственно, нужно признавать производящее их сцепление причин и рассматривать каждое событие как проистекающее посредством необходимого сцепления из первостепенных причин, как будто бы сотканных судьбой 79). Дисциплина желания таким образом становится «физикой», которая снова помещает всю человеческую жизнь в космическую перспективу (VIII, 52):

Тот, кто не знает, что есть мир, не знает и места своего пребывания. Не знающий же назначения мира не знает ни того, кто он сам, ни того, что есть мир.

Чтобы осуществить эту «физику», составную часть дисциплины желания, Марк Аврелий хочет следовать строгому методу80), который применим по поводу каждого предмета или каждого события (III, и):

Следует давать определение или описание каждого представляемого предмета, чтобы без покрова и в расчленении всех частей видеть самою его сущность и называть его и все то, из чего он состоит и на что разложится, соответствующими именами. Ведь ничто так не содействует возвышенному настроению, как способность планомерного и истинного проникновения во все встречающееся в жизни и умение встать относительно него на такую точку зрения, чтобы сразу решить, какому миру и какая от него польза, в чем его ценность как для целого, так и для человека….

Поэтому метод заключается в том, чтобы снова поместить объект в совокупность Вселенной, события в ткань причин и следствий 81), определить его в самом себе, отделяя его от условных представлений, которые люди обычно делают из него 82). То есть метод также заключается в том, чтобы разделять этот объект либо на количественные части 83), если объект или события являются длительными и однородными реальностями, либо на составные части 84), то есть в большинстве случаев в основном на причинный и материальный элемент.

Космическая перспектива подразумевает непрестанно обновляемое созерцание великих законов Природы, в частности, вечной метаморфозы всяких вещей 85), бесконечности времени, пространства и материи 86), интенсивной медитации над живым единством космоса 87), гармонии взаимного соответствия всяких вещей 88).

Эта «физика» понемногу ведет к «знакомству» с Природой (другое ключевое слово первой темы), потому что длительный опыт позволил познать пути и законы Природы 89). Благодаря этому знакомству с Природой всякое естественное событие становится знакомым, тогда как оно должно было бы удивить, всякий естественный процесс становится красивым, тогда как на первый взгляд он представляет собой лишь уродство 90).

Эта «физика» порождает величие души 91), то есть чувство малости человеческих вещей; так, возвращаются к своим справедливым пропорциям не зависящие от нас вещи: здоровье, богатство, слава 92), и, в конечном счете, смерть 93): медитация о смерти является составной частью первой темы.

Фундаментальное расположение радостного согласия по отношению к миру соответствует, в конечном счете, установке на благочестие, благочестие перед Природой, а также пиетет перед богами 94), которые являются своеобразными фигурами Природы. Следовать Природе — это значит следовать богам, подчиняться богам, практиковать благочестие.

Таковы многочисленные, сильно структурированные аспекты первой темы у Марка Аврелия. Важность физики в этой теме предстает гораздо более четко у Марка Аврелия, чем у Эпиктета.

Вторая тема, тема дисциплины устремлений, основывается на другом принципиально важном догмате стоицизма — догмате, утверждающем существование фундаментального инстинкта, благодаря которому всякая природа, особенно разумная человеческая природа согласуется сама с собой, склонна сохранить самое себя и любит самое себя 95). Если первая тема была сконцентрирована вокруг универсальной Природы, вторая тема опирается на понятие разумной природы. Это глубинное устремление разумной природы, horme, побуждает ее действовать во благо других представителей разумной природы, то есть на службе человеческого сообщества 96) и согласно справедливости 97), которая соответствует этой взаимозависимости человеческих существ. Как и первая тема, вторая тема принимает у Марка Аврелия сильную аффективную тональность: нужно любить других людей всем своим сердцем (VII, 13, 3), считая, что разумные существа не только являются частями одного и того же целого, но членами одного и того же тела. Эта любовь распространится даже на тех, кто совершает проступки против нас 98); мы будем думать, что они относятся к тому же самому человеческому роду, что и мы, и что они грешат по невежеству и неумышленно (VII, 22).

Область, свойственная второй теме, представляет собой широкое поле kathekonta, «надлежащего» 99). Это действия (то есть что-то, зависящее от нас), которые касаются вещей, не зависящих от нас (другие люди, ремесла, политика, здоровье и так далее), то есть вещей, составляющих безразличную материю 100), но эти действия, согласно разумному обоснованию, могут рассматриваться как сообразные глубинному инстинкту, побуждающему разумную человеческую природу действовать с целью самосохранения. Они уместны и довлеют нашей разумной природе. Чтобы быть благими, эти действия должны совершаться в общинном духе, из любви к человечеству, в соответствии со справедливостью.

Таким образом, вторую тему можно распознать у Марка Аврелия каждый раз, когда речь идет о разумной природе, о праведном и общем действии, в общем плане, каждый раз, когда будут ставиться проблемы отношений между людьми, а также каждый раз, когда будут даваться советы о способе действия. Эту вторую тему также можно будет распознать в максимах, рекомендующих не распыляться в своих действиях, не «кружиться, как марионетка на нитке», 101) но действовать с определенной целью 102). Эта тема также вмещает в себя, как у Эпиктета, понятие действия «с оговоркой» 103): нужно делать все, чтобы преуспеть, но твердо зная, что успех зависит не от нас, а от совокупности причин, то есть от Судьбы.

Третья тема, тема дисциплины assentiment (согласия), основывается на стоическом догмате, метко и ясно изложенном Эпиктетом (Руководство, § 5): «Не вещи приводят в смятение людей, но их суждения о вещах». Все дело в суждении, а суждение зависит от нас. Многочисленные сентенции, таким образом, разоблачают то, что ценностные суждения ложно прибавляют к реальности 104). Эта тема навязывает дисциплину внутреннего логоса (logos), то есть способ мышления, но она также включает в себя дисциплину внешнего логоса (logos), то есть способ самовыражения. Предлагаемая ею фундаментальная добродетель есть истина 105), понимаемая как прямолинейность мысли и слова. Ложь, даже неумышленная, есть результат искажения способности судить 10б). Эта третья тема тоже легко узнаваема в Размышлениях, либо когда Марк Аврелий ясно говорит о представлении (phantasia), суждении и одобрительном согласии, либо упоминает о долге истины.

Это описание, слишком краткое, различных аспектов, в которых три темы предстают в Размышлениях, позволят нам лучше установить их в книге четвертой, взятой в качестве примера.

Прежде всего, мы дважды найдем там законченные формулировки трех топосов. И в самом деле, мы их распознаем очень легко в следующей формуле (IV, 29, 2–3):

(ι) Беглец тот, кто уклоняется от разума гражданственности,

слепец — смежающий очи духовные…

Отверженец Града тот, кто обособляет свою душу от души всех разумных существ — единой для всех.

Следующая сентенция еще более эксплицитна (IV, 33):

Но есть ли что-нибудь, к чему следует отнестись

серьезно?

Только одно: праведное помышление, общеполезная деятельность,

речь, неспособная ко лжи и

(ι) душевное настроение, с радостью приемлющее все происходящее как необходимое, как предусмотренное, как проистекающее из самого общего начала и источника 107).

Первая и вторая тема, которые соответственно относятся к дисциплине желания и к дисциплине действия, группируются вместе в нескольких сентенциях. В IV, ι утверждается суверенная свобода руководящего принципа, находящегося в нас по отношению как к событиям (это наша первая тема), так и к действиям (вторая тема): из всего она извлекает материю для морального возвышения. Имеется также тесная связь между темой событий и темой действия в IV, ю: равно как всякое событие происходит именно потому, что природа праведна, точно так же во всяком деянии нужно действовать в качестве праведного человека. Праведный человек, говорит нам Марк Аврелий в IV, 25, получает удовольствие в доле всего, отведенной ему Судьбой (первая тема), и находит свое довольство в праведном действии и расположении благожелательства (вторая тема). В IV, г6 первая тема четко выражена: «Все случающееся с тобой изначала суждено тебе и сопряжено с тобой в силу устройства Целого». Соответственно, вывод делается следующий: «надо <…> использовать настоящее»; но здесь вводится вторая тема: «Надо разумно и справедливо использовать настоящее». В IV, 31 доверие к богам соответствует нашей первой теме, установка свободы с людьми («ни тиран, ни раб!») второй теме. Следующая сентенция (IV, 32) прежде всего посвящена второй теме: очень образное описание народных волнений при правлении Веспасиа- на и Траяна главным образом предназначено показать тщетность действий, не сообразных с разумной устроением человека; однако упоминание смерти, которое тесно связано с этим описанием, соответствует первой теме.

В IV, 37 мы находим собранные вместе в одной и той же моральной необходимости атараксию (первая тема) и практику справедливости (вторая тема). В IV, 4 от темы общности разумных существ (вторая тема) переходим к теме Космополиса, откуда происходит наше понимание (первая тема).

Вторая и третья тема очень наглядно соединяются в следующей сентенции (IV, 22): «Не следует бросаться из стороны в сторону, но при всяком стремлении сообразоваться со справедливостью и при всяком представлении блюсти понимание». Вторая тема здесь легко распознается в характерных понятиях порыва к действию (horme) и справедливости, третья — в не менее характерных понятиях представления (pbantasia) и объективности (kataleptikon). «Бросаться из стороны в сторону» 108), вероятно, одновременно выражает беспорядочность в действии и беспорядочность в мысли.

Наиболее многочисленные сентенции посвящены первой теме, теме дисциплины желаний, рассматриваемой отдельно. Прежде всего, мы здесь находим фундаментальный догмат: нет блага, кроме как в моральном благе, и нет зла, кроме как в моральном зле, то есть все, что не делает человека плохим морально, не является плохим для человека (IV, 8 и 49). Поэтому не нужно желать того, что не зависит от нас, например, славы (19–20). Но нужно любить все, что с нами происходит в силу воли Природы: «Природа! Все, созревающее в смене твоих времен — мне на потребу» (IV, 23). Именно полезность целой Вселенной непременно производит то или иное событие (9). Имеется рациональный порядок мира, что бы об этом ни говорили эпикурейцы: как мир может быть в беспорядке, когда в нас существует внутренний порядок? (27) Нужно согласиться с этим универсальным порядком, выткавшим нити нашей судьбы. «Предайся добровольно Клото (одна из трех Парк — богинь судьбы), и пусть она ставит тебя в те условия, которые пожелает» (34). Мир является уникальным живым существом, в лоне которого всякие вещи стремятся совместно производить события, и эти события составляют ткань плотно сжатых и переплетенных нитей (40). Созерцание великих законов природы есть сущностный элемент дисциплины желания: всякие вещи преобразуются одни в другие в потоке времени (35, 36, 47, 43, 46), но череда событий не управляется слепой необходимостью, она раскрывает прекрасное сродство между своими различными моментами (45). Из этого созерцания проистекает знакомство с природой: «Все происходящее так же обычно и известно, как роза весной и виноград осенью» (44 и 46). Эта «физическая» медитация может применяться к проблеме выживания душ (21), но она в основном служит тому, чтобы упражняться, чтобы рассматривать смерть, как «тайну» природы (5), как естественное явление (14, 15), всегда неминуемое (17), дата которого в связи с бесконечностью времени малозначительна (15, 47, 48, 50). Чтобы приобщиться к этому естественному явлению, Марк Аврелий говорит о его универсальности, смерти врачей, астрологов, философов, тиранов, всех тех, кто «жадно цеплялся за жизнь» (48 и 50). Человек, по словам Эпиктета, есть лишь только «душонка, обремененная трупом» (41). «Итак, не считай всего этого важным. Оглянись назад — там безмерная бездна времени, взгляни вперед — там другая беспредельность. Какое же значение имеет, по сравнению с этим, разница между тем, кто прожил три дня, и прожившим три человеческих жизни?» (50). В IV, 3 мы находим примеры кратких и принципиальных сентенций, благодаря которым мы сможем во всякое мгновение и неважно где совершить «духовный уход» 109), наслаждаться благосостоянием, легкостью и свободой ума, то есть, в конечном счете, бесстрастностью 110). Таким образом, эта тема фундаментально является темой дисциплины желаний, нашей первой темой, и большинство перечисленных максим действительно соответствуют этой теме. Всякое волнение, всякое смятение, всякое беспокойство рассеются, если мы будем помнить, что при любой гипотезе (мир или рационален, или иррационален) нет причины жаловаться на уготованный нам жребий; что, с другой стороны, не нужно желать то, что не зависит от нас, удовольствия или славы; что человеческие вещи действительно очень мелки на этой земле, которая сама представляет собой лишь точку в космосе; что всякие вещи вечно преобразуются в бесконечную метаморфозу. Но на службе дисциплины желаний, то есть поиска свободы ума и бесстрастности, появляются также максимы, заимствованные у других тем. Чтобы оставаться спокойным, мы вспомним, что «вещи не касаются души, но остаются неподвижными снаружи; только от суждения и проистекают наши треволнения». Здесь мы распознаем сущностный принцип дисциплины суждения и согласия, то есть нашу третью тему. Чтобы не допустить ощущения неудовольствия по причине других людей, мы вспомним, что терпение есть одна из частей добродетели справедливости, что ошибки людей непроизвольны и что мы созданы друг для друга. На этот раз, мы узнаем фундаментальные принципы второй темы, но которые также поставлены на службу дисциплины желаний. Здесь нет ничего, что должно нас удивлять, поскольку, как мы видели, три топоса взаимно подразумевают друг друга, и все есть одновременно «физика», «логика» и «этика». Различия, как во всех стоических схемах взаимной импликации, идут от преобладания одного аспекта над другими 1И).

Взятая отдельно вторая тема, тема дисциплины устремлений, порождает также несколько сентенций, предлагающих наставления о действии в человеческом сообществе: не действовать без цели (2), отделить то, что не является необходимым (24, 51), вернуться к разумным принципам действия (12, 13, 16), понять мотивы действий другого (6, 38), представить себе то, чем мы можем стать, если мы не будем контролировать свои склонности (28), действовать праведно, независимо от того, что делают другие (18).

Третья тема наименее развита: зло заключается не в вещах, но в суждении, которое мы выносим о вещах (7 и 39); нужно критиковать свое собственное суждение, не давая себе подпадать под влияние суждений другого

(и); разума достаточно философу и он не нуждается в бесполезных знаниях (30).

Все сентенции книги IV являются, таким образом, духовными упражнениями актуализации трех топосов Эпиктета. Иногда, как мы видели, в них излагаются все три топоса, иногда делается аллюзия на две из них, а иногда они посвящаются одному отдельно взятому из этих топоте. Книга IV строится по принципу, характерному для всего творчества Марка Аврелия в целом. Отметим мимоходом, что если в книге IV мы не нашли сентенции, объединяющей темы ι и 3, то примеры этой связи можно найти в других книгах, например, в

37 (критика суждения, тема N5 3, и космическое видение, тема N5 ι). Можно взять в качестве принципа для толкования всего творчества (за исключением нескольких редких сентенций, часто представляющих собой цитаты из других авторов) схему трех топоте Эпиктета: каждая сентенция старается их актуализировать, сделать живыми, либо все вместе, либо по два, либо отдельно.

В заключение мы рассмотрим позиции историков, интересовавшихся тремя топосами Эпиктета, или двоичным или троичным изложением правила жизни у Марка Аврелия. Нужно отодвинуться не менее, чем на девяносто лет назад, чтобы найти первого автора, заметившего связь между троичной схемой Эпиктета и троичными сентенциями Марка Аврелия. Речь идет об

А.Бонхеффере 112). Но он не заметил, что эта связь позволяет объяснить все Размышления Марка Аврелия. И тем не менее, его анализы сохраняют всю свою ценность и сегодня. Он дал замечательное развитие содержанию трех топосов Эпиктета 11Э), четко распознал, что деление на три топоса есть оригинальное творчество Эпиктета 114), и правильно увидел, что Марк Аврелий воспроизводит это деление в своих троичных схемах 115). Он прямо подчеркнул тот факт, что параллели с этими тремя топосами, которые, как полагают, можно обнаружить у Цицерона и Сенеки, на самом деле крайне отличаются от деления, предложенного Эпиктетом и, вслед за ним, Марком Аврелием 11б). Странно, что эта прекрасная работа Бонхеффера практически игнорировалась его последователями М. Поленцем, В. Тей- лером и X. Р. Нойеншвандером. Здесь перед нами интересный пример в истории гуманитарных наук: он позволяет развеять иллюзию, будто эти науки продвигаются вперед с равномерным ускорением. Нужно признать, что в той или иной области иногда случается попятное движение, которое в общем объясняется путаницей, введенной в ту или иную проблему тем или иным ученым. В нашей проблеме свою пагубную роль сыграла более или менее мифическая фигура Посидония. Она помешала В. Тейлеру 117) и, вслед за ним, X. Р. Нойеншвандеру 118) узреть тесную связь, существовавшую между Марком Аврелием и Эпиктетом, и особенно распознать оригинальность Эпиктета. В. Тейлер подпадает под гипноз некоторых бинарных схем у Марка Аврелия, группирующих в нашем толковании тем № ι и N5 2, то есть согласие с волей универсальной Природы и действие сообразно разумной природе. Среди этих схем он, впрочем, взял только те, где Марк Аврелий увещевает «следовать богам» и «быть праведными по отношению к людям», то есть те, в которых он объединяет «благочестие» и «справедливость» 119). Он считал, что смог узнать в этих формулах отзвук Теэтета, 176b, который тоже объединял благочестие и справедливость, а также он думает, что обнаружил параллели у Цицерона, которые свидетельствуют о посидонийском происхождении этой схемы. Для него троичные схемы являются лишь расширением 120) этих бинарных формул: добавление критики представлений якобы соответствует аналогичному расширению схемы у Сенеки, и опять же, соответственно, влиянию Посидония. Сказанное выше позволяет нам легко опровергнуть такое толкование. Прежде всего, В. Тейлер не усмотрел фундаментальной связи, существующей между троичными схемами Марка Аврелия и тремя топосами Эпиктета. То есть, он не увидел, что именно троичные формулы являются первоначальными, потому что они соответствуют полной систематической структуре, столь же замкнутой на самой себе, как система трех частей философии. Затем, он не увидел, что бинарная схема, привлекшая его внимание, является всего лишь частным случаем рядом с другими бинарными схемами: Марк Аврелий не только объединяет темы ι и 2, но также темы г и 3, и ι и 3. Соответственно, изученная

В.Тейлером схема не должна опережать другие; она лишь производное от первоначальной троичной структуры. Кроме того, противопоставление благочестие- справедливость является лишь одной из форм, в которую облекается эта двоичная схема в Размышлениях. Для объединения тем ι и г Марк Аврелий вполне естественно нашел традиционные формулы, восходящие, наверное, к Платону, но эти формулы стали видом общего представления в эллинистическую эпоху: соединить пиетет к богам и долженствование по отношению к людям. На самом деле, темы ι и г (согласие на волю универсальной Природы и разумное действие) представляют у Марка Аврелия гораздо более богатые и разнообразные аспекты. Наконец, сближения с Сенекой 121) малоубедительны. То же самое относится к параллелям между тремя топосами Эпиктета и троичными структурами у Цицерона 122), Сенеки 123) и Евто- рия 124), на которые М. Поленц 125) указывает без комментария. Таким образом, мы можем поддержать наш вывод: три топоса Эпиктета являются одним из ключей к Размышлениям Марка Аврелия. Этот вывод важен для общего толкования, которое можно дать творчеству императора-философа. Мы уже знали, что его Размышления были духовными упражнениями. Но теперь совершенно ясно представляется, что эти духовные упражнения практиковались Марком Аврелием согласно строгой методике, той самой, что была сформулирована Эпиктетом. Каждый раз, когда он пишет сентенцию, Марк Аврелий точно знает, что именно он делает: он упражняется в дисциплине желания, или в действии, или в согласии. Делая это, он философствует. Он занимается физикой, этикой, логикой. Содержание Размышлений, таким образом, предстает перед нами в гораздо более структурированной и гораздо более строгой форме. В то же самое время нам приоткрывается на конкретном примере важность методов практики духовных упражнений 12б) в античности.