Чёрный человек (пролог)
Если прыгнуть в лужу, можно попасть на небо…
— Ага, рассказывай сказки!
— Можно! Только нужна большая лужа! И глубокая!
— Эта как раз подойдёт.
— Нельзя! Мама ругаться будет!
— Плюшка, отстань!
В водной глади — плывут барашки-облака. И правда: как же близко. Можно рукой дотронуться.
Знатная попалась лужа. Метра два, не меньше. И круглая. Всем лужам лужа!
Девочка делает неуверенный шаг. И… проваливается по колено в воду!
— Ой!
Ворона хохочет:
— Да ты чего? Так на небо не попасть. Вот так надо прыгать!
Летят брызги во все стороны. Ворона — мокрая с головы до ног. И счастливая.
— Я на небе была!! Вот круто!
— Я тоже хочу! — кричит Плюшка, — Но ведь нельзя…
А Девочка никак не может решиться. Ведь сегодня она надела новые сапожки. Красные, с цветочками по бокам. Не сапожки — загляденье.
— Эй, малышня! Что вы тут плещетесь как лягушки-крокозябры? Айда в прятки играть!
Это Том-Тимофей. Его все знают. Он совсем-совсем взрослый.
— Явился, не запылился! — кричат дети.
— Сам ты крокозябра! — злится Ворона.
— В прятки? А где?
— В Поясе.
Плюшка сжимает кулачки. Ей не хочется идти в Пояс.
— А если папа узнает?
А в глазах друзей уже пляшут искры.
— Ураа! В прятки-на-выживание! В прятки-на-выживание! — скандируют все.
— А кто водящий?
— Рыбка! Пусть Рыба водит!
— Нет, так нечестно! Она же там живет, все дорожки знает!
Рыба ухмыляется:
— А вы прячьтесь лучше.
Том подбегает к Девочке и хватает за руку:
— Давай вместе прятаться!
Девочка краснеет:
— А можно?
— Конечно, дурочка!
Дед Терентий еще не поднимал мост. Успеем!
Девочке страшно прыгать через глубокую канаву. И в Поясе играть — тоже страшно. Но если Том рядом, то, пожалуй, ничего.
— Знаешь, я тут нашёл одно место… Увидишь — закачаешься! А еще взял кое-что!
Мальчик вытаскивает из-под куртки здоровенный бинокль.
— Здорово…
— А то! Эй, да не дрожи ты! Еще ведь не стемнело даже. По сторонам не смотри только.
Девочка обещает смотреть только на Тома.
Дети взбираются на холм. Продираются сквозь колючие кусты ягодки-отравки. И видят корт — заросший, заброшенный.
«СПА…ТАК — ЧЕМПИОН!!!» — гласит потускневшая надпись на воротцах.
— А кто такой Спатак? — спрашивает Девочка.
— Не знаю! Наверно, он тут жил… Пошли!
Девочка замирает. Слишком высокая трава. Слишком густая.
— А тут никто не водится? Нет, я не трусиха! — тут же краснеет Девочка, — Просто интересно!
Том смеется:
— Да никого тут нет! А, ладно…
Мальчик хватает Девочку за плечи:
— Я тебя понесу! Добежать-то только да вон той штуки! — он указывает пальцем на покосившуюся баскетбольную вышку.
И понес Девочку — легко, как пушинку.
— Глянь-ка, вся ржавая! Да ничего, крепко стоит! Полезли?
— Туда?
— Ага.
Девочка ставит ногу на перекладину. А Том уже высоко, машет ей рукой. Забрались на самый верх.
— Смотреть вот сюда надо. Колесики крутишь — и увеличивается все.
А поглядеть есть на что. Шутка ли — весь город, вся Ракушка как на ладони!
Черные тучи сгущаются над Ядром.
По улицам Пояса гуляет зеленоватый туман.
Мимо булочной проходит одинокая Бешеная Корова. Девочка знает — коровы добрые. Если, конечно, не совать им под нос лист синей капусты.
В песчаном карьере резвятся Пучеглазы-хха. Пищат от удовольствия, зарываются с головой. Мама говорит, это к холоду.
— Ну что, нравится?!
— Здорово! Я как будто летаю!
— Я ж говорил! Это тебе не в лужу прыгать! Знаешь, я хочу это… заката дождаться! Красотища ведь, если отсюда смотреть!
— А домой как?…
Вечером по Поясу гулять — не шутки.
Мальчик хмурится:
— Добежим как-нибудь. Да тут до моста пять шагов!
«Может, и правда, добежим?» — думает Девочка.
А пока — смотреть, смотреть! Крутит Девочка колёсики, вертит головой. И решается глянуть на улицу Двенадцати арок. Одним глазком.
Нехорошее это место. Тёмное. Даже для Пояса — нехорошее.
Громады-дома с пустыми глазницами окон. Мостовые булыжные, раскуроченные. И высокие арки в своем мрачном великолепии. В их жерлах клубится туман. А может, и ещё что-нибудь клубится. Или кто-нибудь.
Люди больше не живут на этой улице. Даже нормальные Местные не селятся.
Но если одним глазком…
И вдруг Девочка дёргается всем телом, как в нервном припадке. На лбу ее выступает холодный пот. Руки начинают дрожать.
— Что с тобой? Плохо, что ли?
Нет, ей не плохо. Просто она увидела Чёрного Человека.
«Нельзя смотреть, нельзя, нельзя, нельзя…» — стучит в ее голове. А где найти сил разжать ладони?
Неясный силуэт в тумане. Но все же — можно разглядеть и черное лицо, и белые круги вместо глаз, и плащ-кожу, свисающий клочьями. Чёрный Человек идёт… нет, плывёт по улице Двенадцати арок.
Чёрный Человек — просто страшилка для малышей.
Нет, не страшилка, — говорила бабушка. Это очень опасное существо. Существо, которое вышло из самого сердца города, из самых тёмных глубин Ядра.
«Если не будешь слушаться, тебя заберет Чёрный-чёрный Человек» — говорят злые мамы.
Добрые мамы это слово и вслух не произносят. А то и накликать недолго.
Дети из соседних дворов частенько играли в Чёрного Человека. Водящий надевал шапку с прорезями для глаз, драное пальто и принимался ловить «нарушителей». И Девочка тоже играла. И Ворона, и Плюшка, и все…
— Ну-ка дай мне! — Том вырывает бинокль из онемевших пальцев Девочки.
Мальчик смотрит туда же, куда и Девочка.
«Не надо!» — хочет сказать она, но из горла вырывается лишь хрип.
— Ты… видела? — шепчет Том, — Там такое… Нет, не может быть.
Бинокль вываливается из его рук и падает в густую траву.
— Мне вдруг показалось… Что он посмотрел на меня. Что он нас заметил.
Нельзя встречаться с ним. Нельзя его видеть. Иначе…
Иначе Черный Человек заберет тебя с собой в Ядро. Это знают все, от мала до велика.
— Бежим отсюда!!!! Скорее!!
Да. Бежать…
Все становится неважным. И те, кто водится в траве. И Пучеглазы-хха, прыгающие под ноги. И сапожок с левой ноги, улетевший в яму.
Они падают навзничь, падают лицом в грязь. Ползком перебираются через канаву. Они не перестают бежать, даже когда Пояс остается позади.
— Он нас не догонит!! Ни за что!
БАМ-БАБАМ!! БАМ-БАМ-Б-БАМ!!
Еще три минуты. Ну пожалуйста!
«Засыпай, Джерри…» — поют зеленые дракончики на наволочке.
БААААААМ-БАБАААМ!!!!! БАМ!!!!!! БАБАМ!
Голодная Муха-бум-бум бьется в стекло со всей дури.
Чего тебе надобно, старче?
На подоконнике красуется куриная котлетка сто второй свежести.
— На что позарилась-то? На тухлятину! — я осуждающе качаю головой.
Распахиваю форточку и бросаю котлету вниз.
— На, ешь!!
Муха-бум-бум устремляется вслед. Гудит, как паровоз. Видимо, от радости. У самой земли котлету подхватывает голубь-клювожор и глотает целиком.
— Не повезло тебе, красавица!
Настроение — ни к черту. Вот так, сразу с утра. А вам бы понравилось, если б в вашу комнату ломилась муха-гудила размером с котёнка?
Выхожу на балкон — проветриться. А там — сюрприз. Бочаны в деревянном ящике вымахали до невероятных размеров. Красные, бугристые, с усиками. Распухли от гордости. Не Бочаны, а монстры какие-то. Как же я их проглядела?
«А все потому, что лень-матушка вперед тебя родилась!» — шепчет злобный внутренний голос.
Теперь они только в суп и годятся. Значит, понесу их Плюшкиной матери. Авось на фрыгурцы выменяю.
А воздух на улице — будто звенит. Эх, знатное нынче лето!.. Но, конечно, не такое, как опасное лето двадцать пятого года, когда лягушки-крокозябры забирались на балкон, а бабушкина многоногая курица снесла триста шестьдесят яиц! Ну и слава Богу.
— Ма-аам! Я к Плюшке! Избавляться от этого безобразия.
Безобразия — полный рюкзачина.
— Проглядела, значит… Ну и лентяйка же ты! — мать качает головой.
— Да не хмурься! Будут тебе фрыгурцы свежие, зеленые!
— А котлета где?! Господи, да неужели ты опять скормила ее этим клятым мухам, да я тебя…
— Всё! Убегаю!
Я спрыгиваю с балкона на подъёмник и начинаю крутить ручку. Мама в гневе страшна, как Буль-Буль весной.
— Дашка!! Папа сегодня у Семеныча в шахматы играет! Пирожков им купи!!
— Куплю, если не заблужусь!
Она грозит мне кулаком из окна.
Подъёмник скрипит. Не скажу, что это слишком удобное средство передвижения. Вообще-то папа сделал его для старой бабушки Агафьи. На лифте ездить стрёмно — говорят, в шахте завелся Немышить. Двенадцать этажей пешком? Ну уж нет.
Люлька застопорилась где-то между первым и вторым этажом. Н-да. Хорошо, что кроссовки на ногах. Небось пятки не отобью.
На углу дома висит табличка: «Сов……. улица». Точнее, висела. Нашелся добрый человек, который взял краску и подписал: «Совиная». А что? Совы — клёвые. Жаль, что вымерли.
С тех пор и зовут наш райончик Совушкой. Совушка — это уже не Пояс, но еще и не Перья. В общем, местечко что надо. А в архитектурном плане — ничего особенного, натуральнейший спальник. Многоэтажки панельные, дворики, спортплощадки. Даже каток есть.
Плюшка живет в Перьях, почти у самой стены. Её папка когда-то работал с приезжими, вот и получил квартирку. Точнее, домик.
И чего все так в Перья рвутся? Я вот не рвусь. Ну, от Ядра далеко, это да. Местных почти нет. Я б там со скуки подохла, честное слово.
Пробегаю через Свальню. Ну, это место такое, куда люди выбрасывают все ненужное.
Место, скажем так, не самое приятное. Потому что пованивает.
Если б не местные местные, разрослась бы помойка на всю Ракушку.
В кучах копошатся Мусора. Фыркают, рыщут, чего бы на обед сообразить. А рацион у них простой — все, что потухлее. Бабушка Агафья всегда говорила: кто попивает и бомжует, да на улице ночует, может Мусором стать. Правильно говорила. Если квартиры нет, надо не попрошайничать, а идти к приезжим в жилищную контору.
В детстве пацаны, бывало, ловили Мусоров. На рыбью голову приманивали. Дурацкое занятие. Ну что такое Мусор? Комок липкого тряпья. Может покусать, но не сильно.
Между кучами ползают Шшляпники, собирают то, что мусора не съели. Бабушка Агафья говорила: если бросить где-то старую шапку или берет, из него обязательно вырастет Шшляпник. Глупости, конечно. Шшляпники почкованием размножаются, как все нормальныеместные.
Один из них, совсем жухлый, прямо какая-то драная кепка, подползает ко мне. И смотрит грустными глазами.
— Шшшшш… Ш-шш…
Зашипел, жалостливо так. Ну как не дать такому бочанный лист?!
Ам! — и нету. Зубы у Шшляпников что надо. И дерево, и мыло — все перемелют.
— Э, нет, ты за мной не увязывайся!
И правда — вон, из-за забора уже Коньпальто выглядывает. Охотится.
Коньпальто — это пальто. Чаще всего — синее, с высоким воротом. Бегает на передних ногах — рукавах. И резво бегает. Издалека можно за лошадку принять. Людям не доверяет (и правильно делает). Питается исключительно Шшляпниками. Та еще зверюга.
А за свальней — речка Омутинка. Одно название, что речка — заболотилась по самые уши.
На мостике притаился припозднившийся Ночной Ловелас. Сунулся было ко мне. Лениво замахиваюсь сумкой. Не на ту напал, милый-дорогой. Отскакивает к перилам. Ишь ты. Помнит мой тяжелый рюкзак.
— Неплохо бы и домой. Утро на дворе. Кыш, кыш!!
А если серьезно — чудище ещё то. Охотится на людей. Чаще — на женщин. Мужчинами тоже не брезгует, если те совсем пьяные.
Допустим, идет через мост запоздавшая дамочка. А к ней подходит человек одинокий, в шляпе, да в курточке. Лица в темноте не разглядеть. Руки — как клешни. То есть натуральные клешни.
«Это он в перчатках кожаных» — думает дамочка.
Незнакомец-то обходительный — берет под ручку, подводит к перильцам. Мол, глядите, какая красота: луна, кувшинки, лягушки-крокозябры. Ночной Ловелас, ясно дело, времени не теряет. К руке приклеивается так, что не отодрать. Сердцеедка наша уже и на ногах не держится. В клешнях-то отрава. Незнакомец — прыг в реку, в самый омут. Вместе с дамочкой. А там, на глубине спокойненько ужинает. И попадаются же такие дуры!
И ведь попадаются…
Каждый раз, когда смотрю на Стену — дух захватывает. Такая громадина! Сама высоченная, полированная. Наверху антенны всякие торчат. Её еще давным-давно вокруг нашего города выстроили. Если б не Стена, мы б все давно копыта откинули. Приезжим-то хорошо, они в масках ходят дыхательных (надевала как-то одну — гадость; лицо потеет и чешется жутко). А нам как? Там ведь, за Стеной, совсем нечем дышать.
У подножья гнездится резиденция приезжих, школы, больничка, библиотека, комитет жилищный. Раз в две недели, по вторникам, через Западные Ворота протискивается кишка Железного поезда. Ракушечники встают в длинные очереди за пайком и жетонами. Приезжие всюду крутятся, беспокойные, как пучеглазы-хха. А как же! Надо всех пайком обеспечить, никого не забыть.
Вот и домик Плюшкин. Красненький, чистенький. Скучный.
Открывает Роза Михайловна. Такая же пухлая и круглая, как дочка.
— Ой, Дашенька!! Бочанчики принесла?
Фрыгурцы закончились — на рассольник ушли. Зато остались Глаззки Выдержанные.
Плюшка выскакивает из коридора, хватает меня за плечи и затаскивает к себе в норку. То есть, в комнату. А барахла там столько, что натуральная нора.
— Джерри-Джерри!! Пойдем скорее, Анжелика Двенадцатая родила!
— Что, опять?!
— Не опять, а снова!!! Ты разве не рада?!
Анжелика Двенадцатая — это морская свинка. Невероятно привлекательная и плодовитая особа.
Заказывать на жетоны всякие глупости — в Ракушке дело обычное.
Плюшка вот покупает исключительно зверье.
— Я, это… — смущается, — На канареечку коплю.
— Да на что она тебе? Лучше попроси Рыбу, она тебе голубей-клювожориков наловит…
Плюшка надувается, как воздушный шарик:
— Не! Нужны! Мне! Твои! Клювожоры! Они только и делают, что жрут!!
Это правда. Прикормила как-то одного, так он целую буханку хлеба за один присест слопал.
Лежим на диване, семечки лузгаем. Лето на дворе, ах, какое лето!
— Слушай, — спрашиваю. — А ты б за Стену хотела уехать?
Плюшка пожимает плечами:
— А чего мне там делать? Там все грязное, надо маску носить. И еще, наверное, работатьпридется…
Мамкина сестра, тетя Таня, однажды решилась. От балды просто, с мужем повздорила и сбежала. Посадили ее на поезд, отвезли на фабрику. Там еще люди из разных городов трудились. Работа очень ответственная и сложная: обувь делать. По восемь часов в день, без отдыха!! А зарплата — всего два жетона. Надоело это тете Тане, и вернулась она домой. Другое дело — у нас, в Ракушке полезным делом заниматься. Одежду шить, например, или пирожки печь. Делать, что нравится. И еще премию выдадут!
Приезжие говорят: мы работаем бесплатно, за идею. Чтоб помочь городам, миру помочь. Я им даже завидую немного. Это ж надо такую силу воли иметь!
— Я, Джерри, лучше книжку почитаю… — подытоживает Плюшка.
Читать она любит. Особенно — о прошлом. Особенно — про любовь. Или — о древности. Или про море…
А я — не люблю. Чего душу бередить? Живы, здоровы — и слава Богу.
Лучше фильм документальный посмотреть, про конец света или про годы после. О том, как Глобальная Утечка случилась. Вот где настоящий ужас.
Вдруг Плюшка выдает:
— А у папы сегодня гость! Ночью приехал. Заперлись в кабинете, балаболят о чем-то.
— А чего за гость-то?
— Ученый, кажется, — Плюшка переходит на шепот, — Важный человек, из приезжих. Правда, молодой совсем.
Тут Роза Михайловна и нагрянула.
— Растрепала ведь все, честное слово!
— Мам, прости…
— Ладно, что с вами делать… Идёмте, папа зовет, — знакомиться.
Плюшкин папа, тощенький, с залысинами, бегает кругами, суетится чего-то.
Гость сидит на кресле, чаек попивает. Невысокий, очёчки нацепил узенькие. На лбу — сеточка морщин. Волосы темные до плеч. Не сказать, чтоб совсем дряхлый. Моложе тридцатника, точно.
— Здрасьте…
Отец Плюшки меня за ручку берет, ласково так, и говорит:
— Вот это, собственно, Дашенька… Лучше и не сыскать! Поверьте на слово старому Борису Борисовичу!
Я подхожу к гостю и касаюсь его одежды:
— Вот это пиджак! Мягкий, как кожа Буль-буля… Вы, наверное, и день и ночь трудились, чтоб такой получить?
— Да, я действительно много работаю. Порой, даже слишком много…
Голос у гостя-приезжего мягкий, вкрадчивый.
— Что за ткань-то?
— Это бархат.
Гость разглядывает меня. И протягивает руку:
— Будем знакомы. Я — доктор Валентин. А ты ведь…
— Зовите меня Джерри! Даша-каша… Не люблю!
Смотрит — чуть насмешливо.
— Джерри? Ну ладно. Я не против.
Хмурюсь. Мол, я взрослый серьезный человек, со мной не пошутишь.
— Я знаю — вам от меня что-то надобно. Говорите прямо!
Старый-добрый Борис Борисович нервно озирается. Роза Михайловна прячет глаза в карман. Фигурально выражаясь.
В общем, правду я быстро узнала:
— Показать Ракушку?!! Наш город?
— Я просто хочу узнать это место получше, — объясняет приезжий учёный.
— Дашенька, но ты ведь знаешь все самые интересные места! Ну что тебе стоит!
Видно, приезжий-то сначала к Плюшкиным родичам с просьбой такой обратился. А они ведь дальше Перьев носа не высовывают.
Валентин поправляет очёчки:
— Я не знаю, удобно ли просить тебя об этом…
— Уважаемый Валентин Иванович! — Роза Михайловна сотрясает воздух, — Но ведь в ракушке есть места, куда ходить совсем не следует.
Гость улыбается, одними глазами.
— Не сомневаюсь. Но я хочу увидеть все. Своими глазами. Ради этого я проделал столь долгий путь… Мне хочется узнать настоящую Ракушку.
А я ухмыляюсь вовсю.
Узнаете, не переживайте. Еще как узнаете. Будет весело.
Рисую на асфальте круг.
— Вот тут, в центре — Ядро. Вокруг него — Пояс. А мы сейчас — вот здесь, в Совушке, — и тычу пальцем для наглядности.
Он строчит что-то себе в блокнотик. Важничает. Сказал, что хочет книгу написать про город наш.
— Джерри, а почему — Ракушка?
Да кто его знает? Может, потому, что ближе к Ядру улице закручиваются, как по спирали? Я видела много ракушек в музее древностей у Стены. Симпатичные.
Двадцать лет назад название признали официальным.
— Ракушка — это прикольно.
— Не спорю.
— Ещё б вы спорили… А почему у вас на лбу морщины? Вы же не пожилой вроде?
— Ну как тебе сказать…
— А, ясно. Личное. Девушка бросила, да?
Закашлялся. Значит, в точку попала.
Если уж начинать экс-кур-си-ю, то с самых достопримечательных примечательностей. А если по-русски — раз, и головою в таз.
Поэтому идём смотреть Морду, на подземную автостоянку.
— Всё огорожено… И колючая проволока, зачем? — удивляется Валентин.
— Это чтоб всякие дураки к Морде на ужин не попали.
Достаю копченую колбасу и кидаю за забор:
— А-ууу! Мордатая!!!
Ноль внимания, фунт презрения. Оправдываюсь:
— Не вылазит что-то. Дрыхнет, наверное, там, в глубине, под землей. В логове своем.
— А какая она — Морда? — интересуется доктор-ученый-писатель. Держит карандашик наготове.
— Какая? Круглая! И больша-ая! Вот с этот гараж размером. Рычит — жуть. И все жрет, что по пути попадается.
— Что?! Такое чудовище? Здесь, так далеко от Ядра?!
Валентин малость в шоке.
Я вздыхаю:
— Хотели мы нужных парней с Пояса позвать и вывести тварюгу. Да только хавает она Мусоров в основном. Они к ней сами ползут, и никакие заборы им не помеха. Вонь их манит, видимо.
Я касаюсь рукой ворот:
— Такие ей сломать не помеха. Хорошо, что она из привязочных. Дальше, чем на двадцать метров от автостоянки — ни-ни.
Экскурсоводствую дальше.
— Говорят, раньше здесь две Морды жили. Однажды случилась такая история. Молодежь из Перьев тут гуляла. День рождения справляли, кажется. Один пацан решил перед девчонкой своей хвост распустить. Типа я самый крутой, возьму, через забор перелезу, Морде кукиш покажу. Друзья кричат: слабо тебе! А он взял и перелез. А Морда — тут как тут. Затаилась, видимо. Ну и скушала парня. Пять метров не добежал! А девчонка его на следующий день пришла, да и подбросила Морде обед с бух-грибами. Зверюга их проглотила и взорвалась.
Валентин стоит зелёный, как ёлочка.
— Вы чего, поверили что ли? Да если каждой сказке верить, так поседеешь раньше времени! Скорей всего, одна Морда другую с голодухи сожрала. Вот и вся романтика.
Ну надо же, какой впечатлительный! Все вы смелые — от стены в двух шагах.
Выдавливает улыбочку:
— Это было ужасно… Ужасно увлекательно.
Под землей что-то утробно заворчало. Просыпается… Или храпит просто.
Улица Совиная — длинная-длинная. Есть на что посмотреть.
— А правда, что раньше, во время до, все люди работали, и учились лет по десять?
— Правда.
— Ужас!
Он прищуривается:
— А ты бы хотела учиться?
— Да я выучилась уже — все четыре класса закончила. И без троек, между прочим!
На перекрестке торчит светофор. Совсем ржавый, древний. Понятно дело — сейчас на машинах никто не ездит. Потому что бензин закончился. Вообще везде закончился. А у светофора, на асфальте — тряпочка лежит. Белая такая, в разводах.
— Ой, доктор Валентин! Принесите мне ее сюда скорее! Мне очень нужно!
Смотрю на него умоляюще.
— Это же просто кусок ткани…
— Пожалуйста!
— Ладно, я сейчас.
Я в предвкушении.
Господин доктор идет, наклоняется, берет тряпочку в руки… А тряпочка — прыг на него. И давай пеленать, как жрецы фараона древнеегипетского.
— Джерри!! Господи… Оно меня задушит! На помощь!!
А я — давай хохотать.
— Почему… Почему ты смеешься! Кто-нибудь!! Спасите…
Освободился, в конце концов.
Взъерошенный, как воробьишка. Очки в сторону улетели.
Меня от смеха пополам согнуло:
— Вы… Чего? Ой, не могу… Это же… Это же БСП! Б-С-П!!!
— БСП? Б-бессоюзное пред-дложение?
— Сами вы бессоюзное предложение! Это Бедная Старая Простыня!
— Немедленно прекрати хохотать! Я взрослый человек, ты должна… Должна была предупредить хотя бы!
— Да вы напугали бедняжку! Посмотрите-ка!
Простыня съежилась, задрожала и юркнула в ближайший подвал.
— Меня ещё в пять лет в простыню кинули. Она безобидная совсем! Насекомых ловит, да мышек маленьких. Ей даже котенка не удержать! А вот с Бедным Старым Одеялом я бы не хотела встретиться. Ну, они у нас и не водятся…
Валентин пытается спасти остатки достоинства:
— Наверное, я был просто не готов к столь тёплому знакомству.
— Зато у вас теперь впечатлений куча! Напишите этот, как его… Бест… Бестсолер!
— Бестселлер.
— Послушай, Джерри… О чём ты мечтаешь?
Серьезно так смотрит.
— Мечтаю? Ну, накопить штук двадцать жетонов, и…
— Я не об этом.
— А о чем? О глобальном? Ну, не знаю. Я всем довольна. У меня есть все, что нужно. Разве что…
Я замолкаю на миг. Нет, все-таки скажу.
— Наверное, я хотела бы встретить Соломенного Пса.
Доктор Валентин не понимает, он хочет узнать больше.
— Это просто легенда. История о большой пушистой собаке. Шерсть ее — золотистая, как солома. А глаза — круглые и добрые. Человек, увидевший Соломенного пса, изменится навсегда. Он станет самым счастливым в мире, потому что будет видеть вокруг только хорошее. Это же здорово, правда? Я б хотела так.
Валентин молчит.
— Смотрите!! Смотрите, клин!!! Рыбы улетают!
Я подскакиваю, как ужаленная и тычу пальцем вверх. Летучие рыбы расправляют плавники, набирая высоту. Они сбрасывают чешую, и она падает вниз, словно серебряный дождь.
— Рановато они нынче. Раньше в начале августа они еще в прудике плескались…
Говорю, как на духу:
— Я, конечно, извиняюсь, но может вам и не стоит туда ходить?
Туда. В Пояс.
— Я должен. Я обещал себе.
Стоит прямой, как струна. Оделся уже посерьезней, в куртку нормальную.
— Ну ладушки. Только, если чего случиться, я ни за что не отвечаю. Одна вас не поведу, я ж с ума не сошла. Пойдём к подруге моей, она там все знает.
Дед Терентий читает газетку в своей будочке:
— Дашка? Надолго ль к нам? А это кто с тобой, что за франт?
— А это человек приезжий, важный. Натуралист.
— На Керамическую не суйтесь, там с утра кричит что-то…
Воздух здесь — будто вязкий, тяжелый.
— Головой не вертите, по сторонам не смотрите, ничего не трогайте!
Напутствую. А жизнь — кипит. Не так, как в сонных Перьях да в ленивой Совушке.
Стайка детишек дразнит Алёнушку, засевшую в песочнице. Набрали полные карманы железных гаек и пуляют в «красавицу». Аленушки — те еще хитрюги. Выглядят как девчонки маленькие, в платочке. Копошатся в песочке, куличики строят. Лица сухонькие, как печеное яблочко. А зубки острее некуда.
Не играйте, дети с Алёнушкой-песчанкой!.. Мигом в песок утащит. И останутся от вас рожки да ножки.
Да только ребятня здешняя — не из таких. Бегаю вокруг, смеются. Весело им. Алёнушка уж и зубами скрежещет, а не достать хулиганов. Привязочная она.
— Тащите кошку дохлую! И спички!! Накормим Аленушку!! — кричат.
Ой, накормят!..
Валентин спрашивает, не требуется ли детям помощь.
— Этим-то? Да вы поглядите на них! Кого хочешь в гроб загонят.
Дом Рыбы — деревянный, приземистый, крепко сбитый. Вокруг забор высокий с частоколом. А у меня ключики имеются. Заходим во двор. И бежит нам навстречу… Бешеная Корова. Мчится, как ветер.
— Зоська, свои! — кричит Рыба из окна.
Я обнимаю буренку за шею.
— М-мууу! Ррр!
Узнала, хорошая моя!
— Красавица, красавица! — чешу ее за ушком, — И не надо на дядю Валентина скалиться.
В поясе без коровы — никуда. Молочко дает парное, да еще и охранница, конечно.
Объясняю ошалевшему докторишке:
— Вы не думайте, у неё ого-го зубищи! Попробуй кто чужой залезь, да еще если местный, не дай Господи.
— Плотоядное парнокопытное? — доктор-писатель пытается говорить деловитым тоном.
— Да она добрая! Хотите погладить?
Валентин не захотел.
Тут выбегает Рыба. В сарафане до полу, коса через плечо перекинута. Глазищи синие, как море. Ученый человек, разумеется, пялится на нее во все глаза. Что ни говори, люди Пояса — особые люди. Девушки замуж выходят рано, рожают много детей. Мужчины не пьют никогда. Всем особый паек положен, большой, плюс оружие кой-какое заказать можно.
Узнала Рыба о натуралисте новоявленном, удивилась:
— Давненько к нам приезжие не заглядывали.
Оглядывает его с голову до ног, в глазах искорки пляшут. Валентин, ясный перец, смущается.
— Заходите, чаем напою.
— Рыбка, будешь нашим проводником?
— А что с вами делать.
Я подхожу к Рыбе и смотрю прямо в глаза:
— Сведи нас в Сердце.
Она хмурится:
— Вечер не за горами. Если б раньше пришли…
— Ну пожалуйста!
Посмотрела на нас так серьезно, так по-поясовски, что стало мне неуютно.
— Будете делать, что я говорю.
Сменила сарафан на штаны драные, да куртку широкую. Косу за ворот спрятала. Не узнать нашу Рыбу. Двустволку на плечо повесила.
Валентин от оружия отказался. Пацифист, кажется.
Идем на проспект Лени. Лени?.. И не удивляйтесь. Вот, на старой вывеске накарябано: «Лени… проспект».
Домищи вокруг — громадные, с покатыми крышами, балкончиками-нишами. Напирают со всех сторон, словно каменные драконы. Эти дома умирают. Но умирают медленно, с достоинством, как все великаны. Неужели они помнят… Помнят время до?
На всех окнах — по нескольку решеток. Повсюду буйствуют колючие кусты ягодки-отравки.
Лень — старый город, говорит Рыба. Живут здесь разве что самые отчаянные, да старики, которым нечего терять.
Откуда-то слева слышится чей-то истошный вопль.
— Что это? — встрепенулся доктор, — Зовут на помощь!!
Рыба только машет рукой:
— Это Блуждающий Крик бушует, не обращайте внимания.
Ну, такая штука в плаще и маске дурацкой. Бегает по улицам и орёт. Типа, кто не спрятался, я не виноват.
— Вы не дергайтесь, господин доктор. Тут иногда такие сюрпризы встречаются, что мало не покажется.
Первый сюрприз нас поджидает у Одиноких Развалин.
На земле сидит патлатый грязный мальчик, уронив голову на руки. Плечи его дрожат от рыданий.
Кидается к нам навстречу, вытянув вперед руки.
Сколько раз видела, как подруга моя с местными расправляется, а все никак наглядеться не могу. Ни одного лишнего движения.
Мальчик тряхнул волосами и перескочил через развалины. И дыра в груди ему нипочем.
— Таких не убьешь с одного выстрела… — шепчет Рыба.
Валентин молча смотрит ему вслед.
Я думаю — скажет сейчас какую-нибудь глупость. Нет, молчит просто.
И Рыба молчит.
— Потеряшка?
— Он самый, — кивает она.
У Потеряшек нет лиц. Они их потеряли. Поэтому они забирают лица у других.
И глаза, и уши, и зубы — все забирают.
Потеряшка — не просто местный. Он местный бывший. Бывшие — это те, кто когда-то был людьми. Когда-то очень, очень давно.
Старый Вокзал близко. Мы пробегаем через Парк, попутно отбиваясь от нахальной стайки Блуждающих Почек. Отсюда уже видно Крепость.
Высокое сооружение из красного кирпича. Оно окольцовывает Ядро так же, как Стена окольцовывает Ракушку. Стена внутри Стены. Но Крепость строили не приезжие. А кто — неведомо. Может, она сама по себе возникла? На Крепость больно долго смотреть — глаза начинают слезиться. Ведь за ней — Оно. Ядро…
Над ним клубятся черные облака. Где-то там, в глубине, бушует буря, Вечная Гроза.
Что такое — Ядро? Кто бы знал… Никто и никогда не был — там. Никто из людей. Сильные местные, вроде Бесхозяйной Головы или Шкафа-Откуда-Не-Возвращаются, преодолевают преграду без труда. Преодолевают каменную стену без окон и дверей.
«Их зовет Ядро, — рассказывала бабушка Агафья, — Они должны бывать там время от времени. Они не могут уходить далеко, иначе умрут».
В вечной тьме, в безумных глубинах пребывают такие существа, которым никогда не покинуть Ядро. Если падут стены Крепости, они вырвутся на свободу, и наступит конец мира.
«Но ведь конец света уже был?» — спросила я тогда.
«Это был не конец, это просто был шлепок, подзатыльник миру и всем людям», — усмехнулась бабушка.
На перроне — пусто, грязно. Над головой кружат Газетчики, машут крылами-страницами. Бумажники Дай-Дай ведут себя нагло, как всегда.
Обходим громаду поезда, наполовину вросшего в землю.
— Это Зелёный Змей, — рассказывает Рыба. — Если положить на бок руку, можно почувствовать его дыхание. Пока он спит, но придет время и откроются глаза его…
И ведь не знаешь, шутит она или нет. Такая уж она, наша Рыба.
Проходим еще шагов двадцать, и видим: дыра в земле.
— Обвалилось тут все лет десять назад. Я на Вокзале бывала частенько, вот и наткнулась на это… место, — рассказывает Рыба.
— Что за Место?
— Увидите, господин доктор.
Лезем в провал. Внизу, в дыре вагоны раскуроченные, рельсы, железяки всякие. Земля мягкая, рыхлая. Ноги скользят во все стороны. А Валентин-то хорош! Ловко, правильно спускается. И где только научился так?
Ноги упираются во что-то твердое. Лестница. Быстро же ее землей заносит.
— Сюда.
Рыба приподнимает металлическую пластину, скрывающую вход. Вход в Сердце. Длинный, широкий коридор. Округлый свод над головой. Ступеньки ветвятся и убегают за поворот.
Светло. Будто стены светятся. Или то, что на них.
Линии. Золотые, синие, алые… Они скользят по потолку, сплетаются в узоры, зигзаги, круги…
Башни. Барашки волн. Облака. Горы. Цветы.
Нет… Это просто клубок линий.
Глаза — тысячи глаз. Линии играют. Будто живые… А может, и впрямь.
— Что вы видите? — спрашивает Рыба.
Сотни образов проскакивают перед глазами. Я не могу поймать их…
Большая, толстая птица. Заполняет собой весь свод. У нее только один глаз. И слишком короткие, маленькие крылья.
И снова все смешалось.
— Кажется… Нет, я не уверен. Это огонь? Языки пламени. Все как будто горит. Город… Город в огне!!
Рыба улыбается краем губ.
— Так я и знала. Каждый видит что-то свое…
— Это оптическая иллюзия? Удивительная точность… Кто же создал все это?
Меня раздирает почти нестерпимое желание сбежать. И одновременно — пьянящее удовольствие пребывания.
Коридор сужается, скручивается. Как морская раковина. Краски на стенах — все ярче. Словно линии — это тугие сосуды. По ним струится кровь — с бешеной, невообразимой скоростью.
Нет… Это просто линии.
— Не дышите полной грудь — может закружиться голова.
— Но почему? — удивляется доктор. — Краска ядовитая?
— Нет, — Рыба пожимает плечами. — тут безопасно. Местные сюда носа не суют. Просто воздух… немного иной. Нужно привыкнуть.
Когда я была здесь впервые, меня вырвало.
Валентин дотрагивается до стены ладонью:
— Она… тёплая?
— Эй! Да у вас нос красный, как морковка! Может, пойдём отсюда?
— Нет! Я должен… Посмотреть все.
Ну ладушки. Только в обморок не хлопнитесь.
Мы идем — в молчании. Каждый — опутан своими мыслями. Каждый — опутан своими линиями.
Тупик. Ступеньки обрываются. Перед нами — дверь, нарисованная оранжевой краской.
— Кто все это нарисовал?! Тебе известно? — спрашивает приезжий.
Голос его дрожит слегка.
— Пусть лучше Рыбка расскажет. Только она любит все приукрашивать.
Она всегда хотела знать — кто? И потратила на это десять лет. Опрашивала старожилов, читала книги, собирала легенды…
Жил-был город… Самый обычный, один из сотен других.
Жил-был художник. В меру талантливый, но робкий и невезучий.
Люди смеялись над ним:
— Лучше бы дороги строил!
— Здоровый детина, а калякает бездарные картинки.
Однажды он встретил девушку и влюбился в нее. Она сказала: хочешь быть со мной — стань гением. Напиши то, что изменит мир.
И он решил, что будет стараться. Он заработал деньги и славу. Но девушка сказала — это не то.
Художник сходил с ума от бессилия. Как-то вечером он упал в яму. И нашел пещеру под землей. Стены ее были тёплыми.
«Да, — подумал он. — Я смогу стать гением. Я отщипну кусочек от своего тела и превращу его в краски».
Здесь, в пещере, эта мысль не показалась ему такой уж безумной. И он начал рисовать на стенах и потолке. Он стал чувствовать радость творения. Он создавал все новые и новые картины. И однажды понял, что не может остановиться. От тела его почти ничего не осталось.
«Да, — подумал он. — Я хочу писать еще. Я отщипну кусочек от своей души и превращу его в краски».
Душа кончилась быстро. И остались только любовь, память и безумие.
«Да, — подумал он, — Я должен закончить работу. Я отщипну кусочек от своего безумия и превращу его в краски»
Неведомые чудеса рождались от рук его. И не кончалась краска, и была она многогранна, многоцветна и безмерна, как само безумие.
Девушка, которую он любил, нашла пещеру и спустилась вниз.
Она пришла сказать: хватит. Девушка взглянула она на стены, и тотчас упала замертво. Человеческий глаз не мог вынести картин, нарисованных безумием.
То, что осталось от художника, пришло в ужас от горя. Любовь стала болью, а боль убила память. И осталось лишь одно Безумие.
И вырвалось Оно наружу, сквозь землю и камень, и стало Оно менять мир, и наполнять все Собой.
Прошло через воздух — и стал он другой.
Прошло через вещи — и стали они другими.
Прошло через животных — и стали они другими.
Прошло через людей — и остались они прежними, и сказали: не пустим тебя дальше.
Но безумие лишь посмеялось над ними.
Валентина согнула пополам.
— Что такое? Плохо? Рыбка, ну пойдем, пожалуйста.
— Спасибо, Джерри. Нет, я в порядке… Просто дыхание перехватило.
Он выглядит… Нет, не напуганным. Уничтоженным. Раздавленным. Жалким, как Бедная Старая Простыня.
Насмешливый молодой человек, попивающий чай в кабинете. Он ли это был?
— Может, это коридор ведет под Ядро?
Рыба касается нарисованной двери:
— Как-то раз я была тут, поздно вечером. И мне показалось, что дверь начала открываться вовнутрь. Стыдно признаться, но я струсила. Убежала…
— Получается, что эти рисунки… линии… Нарисованы душой и телом? Тогда где то, что было написано безумием? За нарисованной дверью?
Мы не знали ответа. Ведь это только легенда. Глупая сказка.
Сидим на гранитной набережной. Я и Валентин. Слушаем вечерний хор лягушек-крокозябр.
Знатно вопят.
Доктор зачерпнул пригоршню воды.
— Она же чистая, правда?
— Да. Пить можно, не бойтесь.
— Но почему? Ведь тут водиться столько всего… всех.
Пожимаю плечами.
— Этот мир… Мир Ракушки. Он враждебен людям. Все здесь — существует для того, чтобы убивать. Уничтожать. Пожирать. Человеку здесь места нет. Тогда как? Как?!!
Ударяет по земле кулаком.
«Их можно приручить — если понять…»
Рыба так говорила.
— Я уезжаю завтра. Не думаю, что когда-нибудь хватит сил сюда вернуться.
— Ну, до свиданьица.
Мне-то что за дело? Мне все равно. Абсолютно все равно.
— Прежде чем уйти, я бы хотел… — казалось, с трудом подбирает слова. — Рассказать тебе кое-что. Нет, я не уверен, что ты поймешь. Я даже не знаю, сможешь ли ты жить после этого…
Я зеваю. Холодает что-то.
— Этот оазис удивителен. Многогранен, — шепчет ученый-писатель.
— О-а-зис?
— Да. Мы называем такие города оазисами.
— Какие — такие? Разве не все они одинаковые?
— Нет. Не все. Есть и другие города. Нормальные. И очень много. Мы построили стену, чтобы защитить себя от вас.
Выдавливаю улыбку:
— Но мы же не страшные совсем…
Нет, тогда я ещё не поняла.
Валентин поправляет очки. Ему все равно. Он говорит не со мной. Но со своими призраками. С теми, кто вырезал на лбу морщины.
— Все началось… Нет, не здесь. В маленьком сибирском городке. Взрыв на подземном заводе. Давно, очень давно. Тот учёный, такой молодой! Его идеи… Многие считали его безумцем. Однажды он открыл… нечто совершенно особое. Но эксперимент вышел из-под контроля. Тогда мы не знали, с чем имеем дело. На том месте образовалось особое… пространство. Монстры, местные, — они появились позже. Когда люди попытались уничтожить это пространство… Ядро, да. Это было не просто. Техника приходила в негодность: садились компьютеры. Самолеты, пролетающие над Ядром, теряли управления. Изучить?
Он хмыкнул.
— Да, все хотели изучить это. Лучшие умы со всего мира. И все они облажались. Пространство оказалось непознаваемым. Оно оказалось нам не по-зубам. В конце концов, было принято решение о ликвидации. Были убиты тысячи местных — но Ядро рождало десятки тысяч. Даже ядерную бомбу сбросили. И что с того? Она упала туда — и не взорвалась. А Ядро стало расти. Увеличиваться в размерах. Казалось — это конец всему. И тогда кому-то пришла в голову безумная мысль — оставить Его в покое. И Ядро остановилось. Это была победа. Вот только… Франция, Бразилия, Япония, Россия, Африка… В городах начали образовываться Ядра. Люди гибли тысячами. Бесконечная война с местными — оружием, подручными средствами… Надо было что-то делать. И мы сделали. Мы огородили города стенами, расставили кордоны. Надеялись, что монстры быстро перебьют жителей и успокоятся. Так и случилось. Но не везде… Всё решили оставить как есть. И потихоньку менять мировоззрение этих людей. Постепенно приучать их… вас к мысли, что мир за — ужасен.
А мир… Разве мир… Есть? Тот, который, в книжках. И он не ужасен? И там, за стеной, вовсе не пустыня?!
Я не узнаю своего голоса.
— Последние пятьдесят лет новые оазисы больше не появлялись. Мы можем вздохнуть спокойно.
— Мы? Кто — мы? Приезжие? А как же катастрофа? Глобальная утечка?
— Не было никакой утечки. Это часть программы, придуманной для вас.
— Что за бред ты несешь?!
Я назвала его — ты?
— Ах, неужели ты думаешь, что никто ничего не знает? — качает головой доктор, — Часть жителей вашего города посвящена в это… в тайну. Но они будут молчать, — из-за страха. Из-за привилегий, которые мы предлагаем. У них просто нет выхода. Весь мир против вас, Джерри! Риск слишком велик…
Бабушка Агафья. Она была очень, очень старой. Она умерла, когда мне было семь. Она говорила — всё время одно и то же:
«Они украли море. Они украли его у нас. Бедная моя внученька, ты никогда не увидишь море. Они заперли нас здесь».
Они нас заперли.
Кого ты обманываешь, Джерри?
Злобный внутренний голос. Ты ведь догадывалась, правда? Поэтому ты никогда не любила читать книги о времени до.
— Вы плохой! Вы злой!! Гадкий ученый-писатель!
— Прости, Джерри. Но я должен был…
— Джерри? Вы знаете, почему я Джерри? Мы были друзьями — я и мой Том. И его забрал Чёрный Человек!! Из-за меня! И Ворону!! И если вы еще будете болтать эти глупости, я вас… Я вас скормлю буль-булям! Слышите меня?
— Я пришел сюда просто из любопытства. Наверно, не стоило…Не стоило поступать так с тобой, Джерри. Прости меня.
Нет. Я не заплачу.
— Нам пора. Уже вечер. Проводить тебя до дома?
— Делайте, что хотите. Мне все равно.
Темные, пустые улицы. Где-то вдалеке кричит Немышить. Летающие Тарелки гоняются за комарами.
Тихая, спокойная ночь.
Чёртов доктор плетётся за мной.
Там, в счастливом мире за… Есть ли там ночные фонари? Есть, я уверена. Там все есть.
— Подожди, Джерри…
Там есть вкусные пирожные и красивые платья. Там дают их всем просто так, и не надо копить кучу жетонов.
Бип… Пип… Пиип…
— Стой!! Джерри!
Там есть…
Что-то пищит.
Валентин сжимает в руках какую-то штуковину. Она квадратная и светится. И громко пикает.
Валентин что-то бормочет себе под нос:
— Двенадцатая категория? Нет, выше. Не может быть! Невозможно распознать? Шестьдесят метров?!
Бип-пип-пип-пиип…
— Джерри… Приближается монстр… местный Ядра.
Что у него с голосом? Будто ежа проглотил.
И тут я слышу…
Хруст. Словно кто-то ступает по битому стеклу. Нет. Это скрипят кости Черного Человека. Об этом знают все, от мала до велика. Об этом знают все.
Немышить заткнулся. Замолчали цикады.
— Сорок восемь метров?! Продолжает приближаться. Не могу определить природу…
— Сюда идет Чёрный Человек.
— Что?…
— Вы дурак? Это Чёрный-чёрный человек. Самый сильный местный. Теперь понятно, глупый доктор?
Валентин надевает на руку браслет. Негнущимися пальцами нажимает кнопки на квадратной штуковине.
Боится доктор. А мне и не страшно совсем.
— Вы чего делаете? Это вам не Потеряшку подстрелить. От этого не сбежишь. Хотя… Может, вас он и не тронет. Вы ж чужой все-таки.
БИИП-ПИИИП-ПИП-ПИП-ПИП!!!
— Беги.
— Что?
Жмет на свой браслетик.
— У меня есть оружие. Серьёзное оружие. Я справлюсь.
— Справитесь? С ума сошли? Вам его не убить.
— Местный-вне-категорий… Да, я знаю. Понимаю.
Выключил бы свою пикалку. Достало. Странный он какой-то, доктор Валентин. На лице — гримаса, как у Алёнушки. Глядит в темноту, глазищи таращит. Выставил руку вперед:
— Беги к Стене!!!!
Да что с ним такое? Почему он кричит? Почему…
Почему он решил вдруг умереть здесь?
— Нет.
— Ты должна меня слушаться! В конце концов, я старше!!!
Ну почему эти взрослые считают себя самыми умными?
— Я справлюсь с ним!
— Нет…
— Я плохой человек, Джерри…
Бип-пип-пип-пип-пип-пип-пип-пип-пип-пиииип…
БАМ!! БАМ-БАБАМ!! БАМ!
Ошалевшая от голода муха-бум-бум бьется в стекло.
Ах, да. Что было после? Кажется, я хлопнулась в обморок. Что вполне простительно впечатлительной тринадцатилетней барышне. Валентин отнёс меня к родителям. И уехал.
Чёрный Человек? Он передумал знакомиться. Наверное, заблудился где-то на полпути. Такое часто случается с местными. В голове у них настоящая каша.
Завтра я навсегда перееду в Лень. Уйду от родителей. Начну жить самостоятельно, как Рыба. И будь что будет.
— Дашенька? — мама заглядывает в комнату. — К тебе пришли…
— Я никого не жду.
— Дашенька, тут какой-то важный человек…
И шепотом:
— Из приезжих, кажется.
— Я выйду!! Только не пускай его сюда! Я скажу, чтобы он ушел!!
Какой-то он совсем жалкий. И новое пальто его не красит.
— А вы постарели.
— Знаю.
— Зачем пришли? Идите к Рыбе, пусть она вас по примечательностям водит.
Он достает большую папку для бумаг.
— Тимофей Суворов, верно?
— Что?..
— Приезжие работали с его отцом, Александром. Он был из посвященных. Врач. Я собрал информацию о нём и его сыне. Твоём друге детства. Восемь лет назад они уехали из Ракушки. Поздно ночью, вещи собрали впопыхах. Попросились на фабрику, на постоянное проживание. Сейчас с ними все в порядке.
Он сует мне какие-то фотографии.
— Ты можешь увидеться с ним. С Томом. Побыть там недолго.
— Это всё?
Он молчит.
— Уйдите прочь!! Оставьте меня… Уйдите. Пожалуйста!
— Только вместе с тобой.
— Что?…
— Я забираю тебя отсюда. Документы уже готовы. Это было не просто, но моя компетенция позволяет, — он горько усмехнулся. — Правда, работы я лишился, и, похоже, навсегда. А, к черту…
— Зачем…
— Зачем? Поверь, за стеной есть на что посмотреть. Правда, там не все так безоблачно как ты думаешь. Теперь я даже думаю, что там в чем-то и хуже… Ну, ничего. Хочешь увидеть океан? Или лес, настоящий лес?
— Я останусь в Ракушке. Уйду в Лень! — я кричу.
— Просто выслушай меня…
О чем он только думает?!
— Нет!!! Я не понимаю… Для чего — всё это?!!
— Наверное, я увидел Соломенного Пса.
Он сказал, что мы не поедем на поезде. Нас ждет вертолёт. Будем лететь. Я боюсь!! Я никогда не летала!
Я сказала маме с папой, что уезжаю подработать. Нет, не надо беспокоить Плюшку и Рыбу. Не могу смотреть им в глаза.
Валентин сказал — никогда. Я никогда не смогу вернуться.
Мы садимся в большую, гудящую машину. Она взмывает вверх. Высоко — над Совушкой, над Поясом, над Стеной. Ракушка — такая маленькая!
Прощай. Моя волшебная страна.
— Джерри, ты что — плачешь?!