Нил Аду

Подумать только

Карамельно-прозрачное море время от времени посылало к песчаному пляжу игрушечную, кокетливо кудрявившуюся пеной волну, но и та, лениво прокатившись вдоль бухты, разглаживалась задолго до берега. Матово-белое, яркое, но не обжигающее солнце, отвисев положенный срок в зените, устало скатывалось к горизонту. Лёгкий бриз, в полдень спасавший от жары, теперь осознал свою ненужность и тоже успокоился. Тишину летнего вечера нарушала лишь негромкая, заунывная, чем-то неуловимо похожая на родную, русскую, и оттого приятная песня, доносившаяся из рыбацкой деревушки, что располагалась рядом с базой. Или правильнее было бы сказать, что это база располагалась рядом с деревней? Ведь рыбаки жили здесь всегда, а учёные прилетели чуть больше месяца назад.

А могли же — подумать только! — и вовсе пролететь мимо. Многие до сих пор не верили собственному везению. Бывает же такое — после шести лет бесплодных поисков, после десятков мёртвых, не приспособленных для жизни планет, уже возвращаясь домой, вдруг наткнуться на обитаемый мир, населённый человекоподобными разумными существами. Да не просто подобными, а тождественными, вплоть до хромосомного набора. А уж в каком райском уголке они обитали! Тяготение чуть меньше земного, содержание кислорода — на полпроцента больше нормы, ни одного опасного для человека вида микроорганизмов, да ещё и климат идеальный. Не в общем и целом, а постоянно, каждый день. Вчера, сегодня, завтра — всегда одно и то же: ленивый прибой, ласковое солнце и освежающий ветерок.

Затевать серьёзный разговор в такой идиллической обстановке Николаю Скопинцеву не очень хотелось. Шторм или тропический ливень подошли бы для него гораздо лучше. Но здесь, на Эгипане, похоже, попросту не бывает плохой погоды, а поговорить с начальником экспедиции следовало уже давно.

Собственно, он и пытался, и не раз, но днём профессор Боухилл неизменно оказывался занят, а после ужина Николая так же, как и всех остальных, накрывала сонная умиротворённость, связывающая язык, смягчающая резкость слов и уводящая разговор в сторону, на обсуждение частных, второстепенных вопросов. Поэтому сегодня он начал с самого главного, опасаясь, что опять не решится испортить старшему товарищу приятный вечер. И у него получилось высказаться до конца, не сбиваясь и не миндальничая, но при этом пришлось пожертвовать некоторыми промежуточными рассуждениями, и кажется, профессора его пламенная речь не проняла, не впечатлила. Хорошо хоть задуматься заставила.

— И всё-таки я не понимаю вашей логики, Скоп! — Боухилл, наклонился, нелепо отставив в сторону негнущуюся левую ногу, и подобрал с песка причудливо завитую перламутровую раковину. — Возможно, мы и в самом деле не заслужили такой сказочной, невероятной удачи. Но ведь это ещё не повод отказываться от исследований, не воспользоваться предоставленным нам шансом. Иначе зачем мы вообще сюда прилетали?

— Да пользуйтесь, ради бога, Керк! — Николай раздражённо пнул ногой ковыляющего к воде краба. — Я всё равно не могу вам этого запретить, не имею права. Но и промолчать тоже не могу. Как начальник технической службы я требую ограничить общение с аборигенами до необходимого минимума.

Скопинцев поморщился, ощутив привычный кислый привкус только что произнесённых фальшивых слов. Вообще-то он с некоторых пор исполняет обязанности капитана звездолёта «Кастор». Но это в космосе. А в полевых условиях — при высадке на планету — отвечает за исправность техники, обеспечивающей безопасность корабля и экипажа. Точнее, уже и не экипажа, а персонала экспедиции. И сам он из капитана превращается в начальника технической службы, подчиняющегося руководителю научного отдела, то есть, тому же профессору. Почему-то составители регламента постеснялись сказать прямо: «начальника службы безопасности». Как будто есть в таком названии нечто постыдное. Как будто на самом деле может быть что-то важнее жизни и здоровья людей и готовности корабля к дальнейшему полёту.

За корабль Николай особо и не волновался — его надёжно стережёт автоматика. А вот люди… Как прикажете их охранять, если аборигены наведываются на территорию базы, как к себе домой, и проф даже распорядился отключить защитный периметр, чтобы случайно не напугать какого-нибудь неожиданного посетителя?

И ладно бы на базе находились только учёные, непосредственно занятые в исследованиях, те, без кого здесь никак не обойтись. Но постепенно сюда переселился весь экипаж корабля. Да, понять ребят можно — после стольких месяцев заточения в замкнутом пространстве появилась возможность побродить босиком по настоящей траве, искупаться в настоящем море, поваляться на настоящем пляжу. Да на здоровье — только знайте меру. Пару дней отдохнули на курорте — и возвращайтесь на корабль. Но ведь никого теперь и палкой туда не загонишь! Все пытаются выпросить у профа какое-нибудь задание — хоть на рыбалку с местными отправиться, хоть горшки им помогать лепить, лишь бы на базе задержаться.

— Помилуйте, Скоп, как я могу ограничить контакты, если нам достался такой богатый материал? — продолжал оправдываться Боухилл. — Мы не выполнили пока и половины запланированных работ. А если бы не добровольная помощь технического персонала, нам и бы и вовсе нечем было похвастаться. И давайте уж на чистоту — я не понимаю, чем вам не угодили автохтоны? Они же такие безобидные, гостеприимные, миролюбивые.

— Да не верю я в их миролюбие! — взорвался Николай. — С чего им быть гостеприимными? Чужаков либо уничтожают сразу, либо выгадывают подходящий момент, чтобы с ними расправиться. Это закон природы. А мы не просто не ждём нападения, мы его ещё и провоцируем.

— Какой-то у вас варварский взгляд на мир, Скоп! — покачал седой головой профессор.

Не понимает. Не хочет понять. Быстро же он позабыл, как заработал себе эту седину, и отчего не сгибается его нога. Позабыл и плюющиеся кислотой гейзеры Несса, и чудовищные приливы Харибды, и вызывающие ужасную головную боль магнитные бури Алкида. И первого капитана «Кастора» — Мацея Курковски — тоже, наверное, давно не вспоминал. А ведь тот тоже лишь смеялся, когда Скопинцев говорил ему о враждебности космоса к человеку. Так и умер с улыбкой на лице, не успев даже осознать грозившую ему опасность. И не он один, между прочим. В экипаже было восемьдесят два человека, осталось — шестьдесят шесть. Сколько ещё нужно смертей, чтобы люди приучились к элементарной осторожности?

— Лучше быть живым варваром, чем мёртвым профессором, Керк! — не удержался от колкости Николай. Но тут же спохватился: — Хотя лично я предпочёл бы, чтобы профессор тоже остался в живых. Но если вы меня не послушаете, я ни за что не ручаюсь.

Однако его великодушие не произвело на Боухилла никакого впечатления.

— Поймите же, я не могу пожертвовать интересами науки ради ваших необоснованных подозрений, — затянул учёный старую песню.

— А я не могу жертвовать жизнью людей, ради ваших научных амбиций, — жёстко ответил Николай. — Завтра же на планёрке потребую восстановить защитный периметр и ввести круглосуточное патрулирование.

— Вы с ума сошли, Скоп! — Профессор взвизгнул так, что даже певцы на мгновение приумолкли. — Вы же так замедлите нам работы вдвое, если не второе. Нет, я не допущу этого!

— Посмотрим, — процедил сквозь зубы Николай. — И вот ещё что — раз уж вы не варвар, потрудитесь впредь выговаривать мою фамилию полностью.

Жаль, что поблизости не нашлось ни одной двери. Скопинцев сейчас с удовольствием бы ею хлопнул.

В деревне опять пели. На этот раз что-то бодрое, развесёлое, немного даже насмешливое. И ведь действительно, было над чем посмеяться.

На планёрке Скопинцева всё-таки выслушали, но так, как врач обычно слушает больного. И диагноз тут же поставили — паранойя. Не в укор ему, с пониманием и сочувствием. Ясное дело — устал человек, переволновался. И все устали. Но ничего не поделаешь, надо терпеть, работать. Недолго уже осталось. Николай прицепился к этому «недолго», сказал, что они даже не представляют насколько недолго, и напомнил о своей ответственности за жизнь экипажа. Но добился только того, что Боухилл предложил этот груз ответственности временно, до отлёта, с него снять, освободить от занимаемой должности. На том и порешили. И разошлись по своим неотложным, жутко важным делам. А Скопинцев остался стоять посреди складской площадки, как оплёванный, в мучительных раздумьях: что же он опять не так сказал, почему его снова не поняли?

— Вы очень хорошо говорили, капитан! — Лингвист Эспиноса словно подслушал его мысли. — Эмоционально, ярко, убеждённо. А вот время выбрали неудачно. Если бы вы прочли свой апокалипсис вечером, уверяю вас — многим этой ночью снились бы кошмары. А сейчас — нет, не подействует. Люди слишком увлечены работой, чтобы думать о чём-то ещё.

Николай недоверчиво взглянул на учёного — не издевается ли. Маркос был известным на всю экспедицию циником и острословом. Да и внешностью отличался в высшей степени лицедейской — длинные чёрные волосы, нос с горбинкой, тонкие, словно бы брезгливо поджатые губы и аккуратная борода-эспаньолка, не то чтобы украшающая, но довершающая образ испанского гранда, со скуки подавшегося в науку. Однако сейчас в его вечно прищуренных карих глазах не чувствовалось насмешки.

— А вы сами? — на всякий случай спросил Николай.

— Что я? — не сразу понял лингвист. — Ах, я-а-а… Видите ли, — он задумчиво почесал переносицу, — большая часть моей работы уже выполнена. Язык гутре расшифрован и введён в программу коммуникатора. Теперь ко мне обращаются лишь тогда, когда услышат новое, непонятное слово. Да и то не всегда — туземцы уже довольно сносно говорят на английском и обычно сами справляются с трудностями перевода. Так что у меня, как и вас, появилось время для отвлечённых размышлений.

— Да? И о чём же вы размышляете? — всё ещё хмурясь, проворчал Скопинцев.

— Примерно о том же, о чём и вы. Я тоже не доверяю этим гутре, но немного по иным причинам. Не настолько они просты, как стараются показать. Слишком уж быстро для дикарей они обучаются. Взять хотя бы тот же английский.

— А что английский? — насторожился Николай.

— Вам, не специалисту, это, возможно, и не заметно, — усмехнулся Эспиноса, — но туземцы говорят на нём удивительно правильно, намного чище, чем многие из нас. Более того, ещё и подстраиваются по собеседника. С вами, например, уж извините, они упрощают построение фраз, а, допустим, с Боухиллом изъясняются чуть ли не с оксфорсдским акцентом.

Скопинцев кивнул немного разочарованно. Подозрительно, конечно, но акцент к делу не пришьёшь. И о враждебных намерениях аборигенов он никак не свидетельствует.

— А как ловко они обращаются с нашей техникой! — продолжил делиться наблюдениями лингвист. — Помните, поначалу мы страшно переживали, как бы не напугать туземцев — корабль посадили в стороне от деревни, технику старались не использовать. А сейчас? Сейчас все только радуются, когда гутре берутся нам помогать. Ещё бы — дело ведь пойдёт быстрее. Управлять погрузчиком — пожалуйста, шурф пробурить — да ради бога. Лазерные ружья им, правда, пока не доверяют, но надолго ли? Они ведь такие милые, приветливые и сообразительные, черти!

А вот это уже серьёзно! Об этом Николай как-то не задумывался. Сам он далеко от базы не уходил, и поэтому смутно представлял, как ведутся работы в поле. Оказывается, вот как! Оказываются, аборигены уже привыкли нажимать на всякие-разные кнопочки, и если что — на спусковой крючок тоже сумеют.

— А почему вы подумали именно про ружья?

— Вы не поверите, капитан, но исключительно по результатам анализа языка гутре. Дело в том, что никакого оружия, за исключением, разве что дубинки и остроги, у туземцев вроде как не имеется. Соответственно, и слов для их обозначения быть не должно. Не должно, однако есть. В песнях, сказках и легендах гутре различные виды оружия часто упоминаются. Между прочим, у них очень богатый фольклор, гораздо более обширный, чем следовало ожидать от примитивного изолированного от внешнего мира племени. И очень много параллелей с мифами народов Земли, но их ещё можно объяснить сходством внешнего облика. А вот как быть с городами, купцами, стражниками и царями, которые в сказках тоже встречаются? Откуда могли взяться эти понятия у жителей рыбацкой деревни?

Скопинцев с сомнением хмыкнул. С одной стороны, не было резона спорить с лингвистом, подтверждающим его подозрения, а с другой, не хотелось ещё раз выставлять себя на посмешище.

— А вы не допускаете мысли, что гутре просто одичали? — предположил он. — Когда-то были вполне цивилизованным народом, а теперь от прежней роскоши у них остались только туманные воспоминания, песенки да сказочки.

Эспиноса склонил голову набок и выразительно прищёлкнул языком.

— Я так и думал, пока Броуди не показал мне рисунки в пещере у Двойной скалы, — чуть ли не извиняющимся тоном возразил учёный. — Вы их не видели? Нет? Много потеряли. И сами рисунки замечательные, настоящий мастер работал, и сохранность удивительная. Краски не выветрились, не потускнели от времени. Броуди считает, что им не больше сотни лет, а мне показалось, что и того меньше. Но это уже не принципиально. Главное, что рисунки свежие с исторической точки зрения. И там, среди бытовых сцен, попадаются и батальные. Скорее всего, иллюстрации к древним легендам. Но оружие-то нарисовано со знанием дела, с подробностями. Не только копья и луки, но ещё и мечи, щиты, шлемы. Насчёт ружей я не уверен, возможно, это какая-то местная разновидность арбалета. Пусть так, сути это уже не меняет — знал художник, как с оружием управляться, видел собственными глазами.

Николай удивлённо присвистнул, хотя в пору было выругаться. Значит, всё ещё хуже, чем он предполагал. Значит, аборигенам не придётся преодолевать психологический барьер, запрещающий убивать себе подобных.

— А Боухиллу кто-нибудь эти рисунки показывал? — без особой надежды на отрицательный ответ, поинтересовался он. Ясно, что показывали, но проф их воспринял лишь как материал для очередной монографии.

Лингвист даже отвечать не стал, просто кивнул.

— А меня в пещеру отведёшь? — то ли спросил, то ли решил за собеседника Скопинцев. — Сразу после обеда.

— Нет, лучше вечером, — уточнил тот. — Днём я должен дежурить на базе. Вдруг кто-нибудь незнакомое слово откопает. Ты пока подготовься к походу, Скоп, а я попробую ещё раз с профессором поговорить. Может, он хотя бы меня послушает.

На этот раз поправлять Николай не стал. Скоп, так Скоп. Единомышленнику можно позволить и не такую фамильярность.

Когда они выбрались из пещеры, снаружи уже было ненамного светлей, чем внутри. Но всё-таки светлее. Вот только к расходящимся в разные стороны теням от двух лун Николай никак не мог привыкнуть. А надо бы. Чтобы впопыхах не перепутать, с какой стороны к тебе подкрадывается враг. Или самому спрятаться так, чтобы тебя не заметили. И начать привыкать следовало ещё месяц назад. А теперь уже поздно, остаётся лишь тревожно озираться по сторонам и пугаться собственных теней. И так все восемь километров от Двойной скалы до базы.

Можно было, конечно, взять техничку, но ведь она только называется вездеходом, а скалы — это вам не «везде», это гораздо хуже. Пришлось бы бросить машину на полдороги. Гравиплан — другое дело, его можно хоть на ветку дерева посадить. Но тут другая проблема — его с базы незаметно не уведёшь. А Николай уже ощущал себя партизаном, бойцом сопротивления, и не собирался оповещать начальство о каждом своём шаге. Он даже коммуникатор отключил, что делать профессор с сегодняшнего дня категорически запретил — разговор с Эспиносой всё-таки подействовал. Так что возвращаться пришлось в режиме радиомолчания. Да и не только радио. И в деревне, и на базе было как-то подозрительно тихо. Не хотелось думать о плохом, но дурные мысли сами лезли в голову. Что ж эти сволочи сегодня не поют? Надоело, нашли себе более интересное занятие?

В ночной тишине треск ломающихся веток прозвучал особенно отчётливо. Какой-то крупный зверь, не разбирая дороги, ломился через кустарник. Скопинцев сразу же пожалел, что отправился в путь без оружия. Нет, пожалел — не то слово. Он почувствовал себя неловко, как человек, пришедший в гости в домашних тапочках. Положим, лазерное ружьё Николаю, после недавних событий, доверить побоялись бы. Ну, хотя бы электрошокер. Впрочем, и крупных хищников на этой благодатной планете до сих пор не обнаружено. Но всё когда-нибудь случается в первых раз. К тому же самый опасный зверь — человек — здесь всё-таки обитает. И похоже, именно он сейчас и пробирался сквозь заросли.

— Стой, не шевелись! — окрикнул его Скопинцев. — Стрелять буду.

Ну да, стрелять ему не из чего, но неизвестному в кустах об этом знать не обязательно.

— Ри-фани-му-тангре, — почти синхронно перевёл Эспиноса.

Перевёл, но не полностью. Про стрельбу даже не заикнулся. Это уже на уровне рефлексов, инстинкта самосохранения. Упаси бог, напугаешь бедного дикаря — неприятностей потом не оберёшься. И на Земле, через много лет, напоминать будут. Если, конечно, доберёшься туда целым и невредимым.

— Не стреляйте, капитан! — ответил вышедший из кустов человек в форменном комбинезоне. — Это я, Эдсель.

Судя по верхнему регистру его голоса, мужчина поверил в угрозу. И это насторожило Скопинцева ещё сильнее. Эдсель был отнюдь не самым тупым в технической службе. Дурак бы с обслуживанием маршевого двигателя и не справился. И за труса Николай его не держал. Во многих переделках они вместе побывали, и ни разу не подвёл. А теперь явно находился не в своей тарелке.

— Ну, и что ты здесь делаешь, Эдсель? — строго спросил Скопинцев. Начальственный окрик — лучшее средство для приведения подчинённого в чувство. — Куда бежишь? Что, чёрт возьми, произошло?

Однако механик не собирался успокаиваться.

— К вам бегу, капитан, — чуть ли не шёпотом произнёс он. — Гутре…

И замолчал. Так замолчал, что стало понятно без всяких слов.

— Что гутре? Говори яснее!

— Они напали на базу, сэр. Неожиданно, прямо перед ужином. Я охранял склад и как раз подумал, что смена пришла. А это они. Ударили чем-то по голове, а потом занялись дверью. Она долго не открывалась, и я подумал, что успею отползти в кусты. И успел. Огляделся, а гутре уже по всей базе хозяйничают. Ну, я им на глаза больше показываться не рискнул, сразу к вам рванул.

Та-а-ак, понятно. И почему, интересно, Скопинцева эта новость не удивила?! Доигрались, гуманисты хреновы!

— Что с кораблём?

— Не знаю, капитан.

— Кто-нибудь ещё, кроме тебя, убежал?

— Не видел, сэр.

— А что ты вообще видел? — Скопинцев не выдержал и рявкнул на него по-настоящему. — Почему не попытался ни с кем связаться по коммуникатору?

— Почему побежал именно в эту сторону? — вмешался в разговор Эспиноса.

На последний вопрос ответить было проще, с него Эдсель и начал:

— Парк видел, как вы уходили в сторону скал. А коммуникатор… разве вы не знаете?

— Что не знаем?

— Он не работает, сэр. Слишком мощный фон, почти как Нессе. С него-то всё и началось. Когда связь пропала, ребята посовещались, и решили, что надо бы выставить патрули. Как вы предлагали, капитан. Не подумайте, что мы подумали, что вы…

— Ладно, понял, — перебил его Николай. Не хватало ещё выслушивать слова утешения от подчинённого. — Помолчи немного, дай сообразить, что нам делать дальше.

Да уж, научили дикарей на свою голову! Вероятно, они заранее знали о приближении магнитной бури, но как догадались воспользоваться ей для скрытного нападения? А кстати, кончилась уже буря или нет?

Эспиносе, похоже, пришла в голову та же мысль. Он включил коммуникатор и тут же снова выключил. Треск в динамике стоял такой, что, наверное, на базе слышно было. Вот положеньеце-то! По идее надо пробираться на корабль, но гутре наверняка охраняют его с особой тщательностью. Сами зайти не могут, но и не подпустят никого. Хотя, кто поручится, что и дальше не смогут? Вдруг эти смышлёные ребята знают, что такое пытка? А, допустим, Боухилл после той ужасной травмы физически не способен долго выносить боль. Стоит попросить, как следует, и он снимет защитный код. Значит, нужно действовать быстро. Но как?

Связаться с корабельным компьютером? Нет, нереально. Даже если сигнал и пройдёт, даже если комп не сожгли наведённые токи, (а на Нессе такое пару раз случалось), всё равно на нём установлена система голосовой идентификации. Хрен он кого-нибудь при таких помехах опознает. А ждать, когда буря утихнет, никак нельзя. Может, стоит сначала вызвать гравиплан? А что, это идея! На нём особой защиты, вроде бы, нет, прилетает по первому зову. А на гравиплане можно подняться повыше, выйти с кораблём на прямую видимость и отсигналить прожектором. Азбуку Морзе компьютер знать должен. Самому бы ещё её вспомнить. Шансов не много, но другого выхода нет.

Скопницев включил коммуникатор, снизил звук до минимума, набрал на клавиатуре код вызова гравиплана и стал ждать сигнал подтверждения. Но дождался лишь того, что дисплей моргнул раз-другой и погас.

— Чёртова железка! — процедил Николай сквозь зубы, упрямо нажимая на клавишу повтора. — Ну, давай же, работай, или завтра ты уже никому не будешь нужна!

Многострадальный дисплей на мгновение включился, на нём появилась какая-то надпись, но разобрать её Николай не успел. Коммуникатор отрубился окончательно.

— Что там было написано, Маркос? — Скопинцев тряс лингвиста за плечи, требуя ответа. — Сигнал принят, да? Не может быть, чтобы он не прошёл! Ну, что же ты молчишь?

— Сейчас узнаем, Скоп, — прошептал Эспиноса, как только капитан отпустил его. — Сейчас всё узнаем.

Они повернулись в ту сторону, где по их расчётам находился ангар с гравипланами и стали напряжённо всматриваться в тёмное чужое небо. Листья на деревьях слабо шевелились на ветру, временами заслоняя низко стоящие над горизонтом звёзды, а потом открывая их снова. Не раз и не два земляне принимали это моргание за вспыхнувший прожектор летательного аппарата. Наконец, Эспиноса выругался по-испански и отвернулся, вслед за ним сдался и Эдсель. Но Николай продолжал смотреть, словно от его упрямства что-то зависело. Глаза устали и тоже начали моргать, но он смотрел, потому что больше ничего не мог сейчас сделать.

— Летит, капитан! — заорал вдруг механик. — Лети-и-ит! Да куда вы смотрите? Он не от базы летит.

И действительно, сверкающий красными и зелёными огнями диск издевательски медленно приближался к ним совсем с другой стороны.

Николай шумно вздохнул и устало опустился на траву. Ну, вот и всё. Теперь всё будет хорошо. Теперь гутре ничем не смогут ему помешать. Разве что…

— Эдсель! — встревожено окрикнул он механика. — А какой склад ты охранял? Где это у нас такие крепкие двери, чтобы с ними пришлось долго возиться?

— Как это где? В оружейной, конечно же.

— И они её открыли? — помертвевшим голосом спросил Скопинцев.

— Кажется, да, — беспечно ответил Эдсель, радостно глядя на продолжающий визуально увеличиваться гравиплан и ещё не осознавая смысла собственных слов.

А Николай уже понял и даже не вздрогнул, когда диск покачнулся на лету, вокруг него расцвёл ярко-оранжевый нимб, напоминающий солнечную корону, а потом пропал вместе с самим аппаратом. Отчаянный крик механика потонул в грохоте взрыва.

Если бы уничтоженный гравиплан приблизился к ним ещё на полкилометра, всех троих спалила бы волна раскалённого газа, а так Скопинцеву и Эдселю лишь немного обожгло лицо, а Эспиноса успел упасть на землю и прикрыть голову руками. Он так и остался лежать, бормоча неразборчивые проклятия. Или это были молитвы? Николай не рискнул спрашивать.

— Пойдём, Маркос! — сказал он минуту спустя. — Здесь нельзя больше оставаться. Дикари наверняка проследили, куда летел гравиплан, и скоро начнут нас искать.

— Пойдём, — вяло согласился лингвист. — Хотя куда нам теперь идти?

— Вставай, кому говорят! Или мы уходим без тебя.

Николай сплюнул на землю всё накопившееся за день раздражение и добавил вполголоса:

— Учёные, м-мать вашу!

Солнце едва пробивалось сквозь мощный щит листвы, и Скопинцев лишь приблизительно мог определить время суток. Впрочем, не очень-то это его и интересовало. А вот узнать, сколько они уже топают по лесу без отдыха, было бы не лишним. Коммуникаторы так и не ожили, наручных часов никто в экспедиции не носил, оставалось полагаться лишь на собственные ощущения. А они подсказывали, что пора объявить привал.

Он остановился, прислушался — вроде тихо — и устало опустился на землю, прислонившись спиной к стволу хвойной пальмы, (сначала внимательно осмотрев его — а как же иначе!)

— Всё, ребята, отдыхаем.

Разумеется, в джунглях не бывает настоящей тишины. Тем более, когда сквозь чащу пробирается группа людей. Встревожено перекликаются на ветвях птицы, истерически орут обезьяны, попискивают мелкие грызуны. Но звуков погони сейчас действительно слышно не было. Даже странно немного, ведь гутре не очень-то и скрывали, что идут по их следу. Скорее даже наоборот — стучали на ходу в тамтамы, дудели в морские раковины, громко перекликались. Совсем как на облавной охоте, когда дичь гонят на укрывшихся в засаде стрелков.

Собственно, так оно и есть на самом деле. И охотятся гутре нынче не какого-нибудь, а именно на Скопинцева и двух его друзей. Николай прекрасно понимал это и старался уходить не в том направлении, куда его подталкивали загонщики. Похоже, и на этот раз удалось прорваться сквозь облавную цепь, но долго так продолжаться не может. Эдсель совсем плох.

Подумать только, всего каких-то два дня назад они искренне считали Эгипан райским уголком! Правда, никто раньше так долго не прогуливался пешком по лесу, но всё равно ни сам Николай, ни его спутники даже не подозревали, какие опасности подстерегают их в джунглях. Знай они обо всём заранее, скорее всего, выбрали бы другой маршрут бегства. Но уж больно соблазнительной казалась идея отсидеться в лесной чаще, где столько удобных мест для тайного логова и совсем нет крупных хищников.

Но и без крупных пришлось несладко. Когда у вас из оружия имеются только два ножа на троих и кое-как заострённые палки, то даже от стаи диких кроликов отбиться — уже проблематично. Впрочем, от кроликов у этих тварей одно лишь название и ещё уши. А так — ростом со взрослую овчарку, когти — как у рыси, а уж зубы… Палку Николаю они в конце концов перекусили, пришлось новую вырезать. Но, в общем-то, обошлось — пара царапин, разорванный рукав комбинезона и потерянная в драке походная аптечка. Вот её-то как раз жалко. Осталась всего одна, у Эспиносы, да и ту успели наполовину раздербанить, ещё до того, как Эдсель напоролся на колючку.

Глупо, конечно, получилось, но кто ж мог предположить? И так осторожничали — дальше некуда. Когда видишь перед собой какую-нибудь необычную живность, напрягаешься чисто инстинктивно. А тут — сидит на ветке птичка-невеличка, щебечет о чём-то, и вдруг оборачивается змеёй. Это у неё, оказывается, маскировка такая — яркие наросты на голове, издали напоминающие перья, клюв совсем птичий и голосок, как у какой-нибудь перепёлки. А в клюве — вот такенные клыки. Но это уже потом выяснилось, когда змеюгу палками забили. А сначала Маркос лишь каким-то шестым чувством заподозрил неладное и вовремя отпрыгнул в сторону.

Или, допустим, ленивец. Ему ведь лениться положено, висеть на дереве и дважды в день позу менять для разнообразия. И уж ни в коем случае не бросаться на случайных прохожих, оставив глубокую борозду на пластиковом корпусе фонарика, которым Николай в последний момент успел прикрыться. Неудивительно, что после таких происшествий хочется как-то себя взбодрить. Например, попробовать на вкус красивые, тёмно-красные ягоды с соседнего, совсем уж безобидного куста. Разве ж запретишь, если ребята уже больше суток ничего не ели? И откуда бедняга Эдсель мог знать, что в листве нижних веток прячутся десятисантиметровые шипы? Да не простые, а с микроскопическим сквозным каналом внутри.

Николая, когда он выдернул колючку из бедра механика и как следует её рассмотрел, сразу в пот бросило. Такие дырочки просто так, для красоты, образоваться не могут, зато через них очень удобно яд впрыскивать. Но анализатор из аптечки — как он уцелел-то во всех передрягах? — ничего подозрительного не показал. Да если бы и показал, набор медикаментов-то — дежурный, на все случаи жизни, и, как следствие, ничего полезного в данном конкретном случае. Ну, вкололи Эдселю общеукрепляющее и комплексный антибиотик, смазали ранку скинопластом — и всё, больше помочь нечем. И весь вечер механик держался молодцом. Чуть прихрамывал, но шёл вперёд наравне со всеми. Николай уже решил было, что напрасно тревожился. До самого утра так думал…

Конечно, на третьи сутки похода все уже выглядели неважно. Аристократизм Эспиносы под толстым слоем грязи на комбинезоне больше не просвечивал, волосы спутались, превратились в чёрную, неприятную на вид мочалку, зрачки глаз нездорово расширились, и взгляд слегка отдавал безумием. Своего лица Скопинцев, слава богу, видеть не мог. Тоже, должно быть, ещё та мумия. Но они с лингвистом всего лишь устали. Чудовищно, нечеловечески, но не смертельно.

А Эдсель просто умирал. Медленно и наверняка мучительно. Щёки ввалились так, словно из него выкачали воздух. Когда-то круглое, румяное лицо посерело, губы почернели, а глаза механик упорно зажмуривал, стараясь не показывать, как ему больно. Но тут уж показывай — не показывай… А на распухшую ногу Николай сам не мог смотреть без боли.

Тем не менее, Эдсель встал. И проковылял вместе со всеми три часа, или сколько там они на самом деле шли. Стиснув зубы, ни разу не ответив ни на один вопрос, чтобы невольным стоном не выдать себя. А Скопинцев продолжал с ним разговаривать, даже покрикивать — давай, мол, пошевеливайся. Жестоко, наверное, но только так он мог показать, что не считает механика безнадежно больным. И если бы кто-то сказал ему, что он не прав, что надо было поступить иначе, Николай не стал бы спорить. Разве можно спорить с человеком, который точно знает, как вести себя с умирающим другом? Скопинцев не знал, хотя и видел смерть неоднократно.

Вот и сейчас он только спросил: «Эдсель, ты как?», дождался молчаливого кивка и удовлетворённо прикрыл глаза. Николай ещё успел подумать, что засыпать сейчас никак нельзя. А то выскочит из зарослей какой-нибудь хищник, и Эспиноса один не сможет с ним справиться. Подумал, что нельзя засыпать, и заснул. Провалился в тяжёлое, не дающее отдыха забытьё, и в нём продолжая отбиваться от кошмарных монстров.

Возможно, бредовые видения даже сослужили ему добрую службу. Когда Скопинцев очнулся, разбуженный треском ломающихся веток и глухими, сдавленными криками, он уже был готов к борьбе. Пожалуй, он даже не сразу понял, что это не продолжение сна. Потому что в реальности такие чудища существовать попросту не могут. Во всяком случае, не на суше. Огромный, метров в пять высотой, грязно-зелёный с фиолетовыми пятнами спрут обвил щупальцами грудь и шею Эспиносы и тащил лингвиста к разинутой пасти. Зубов в ней Николай не разглядел, но это не имело значения, поскольку человек легко проходил в неё целиком. То есть, ещё не проходил, но с каждым мгновением приближался.

Скопинцев нащупал на поясе нож и с громким матерным криком бросился на помощь товарищу. Первый удар прошёл по щупальцу вскользь и не причинил заметного вреда. Пришлось ухватиться за обжигающую, омерзительно пахнущую гнилой капустой конечность чудовища и снова попытаться проткнуть его лезвием. Третья попытка оказалась удачной. Щупальце дёрнулось от боли, Николай соскользнул с него и улетел в колючие кусты, росшие шагах в двадцати от места борьбы. Эспиноса воспользовался тем, что чудовище ослабило хватку, и освободился из его объятий. При этом, правда, тоже пролетел немалое расстояние и приземлился на другом краю поляны.

Чудовище несколько мгновений неуклюже топталось на месте, выбирая жертву, и решила вернуться к уже почти распробованной добыче. Щупальца вновь потянулись в сторону лингвиста. И тут в схватку вступил Эдсель. Он уже не мог толком бежать, просто подпрыгивал на одной ноге и при этом громко кричал и размахивал палкой, привлекая внимание хищника. Скопинцев подумал, что механику долго не продержаться, и начал выбираться из зарослей. Но пока он освобождался от колючек, то и дело цеплявших его комбинезон, участь Эдселя была решена. Плотно спелёнутый по меньшей мере тремя щупальцами, он исчез в пасти чудовища. Разобрать, что он прокричал напоследок, Николай не сумел, но это явно был не вопль отчаяния и мольба о помощи. Кажется, механик впервые в жизни приказывал своему капитану. Приказывал не приближаться, не геройствовать понапрасну, а спасаться самому.

Скопинцев так и сделал. И краем глаза успел заметить, что Эспиноса тоже успел уклониться от вражеских щупалец. А убежать от неповоротливого чудовища уже не составило большого труда. Если бы спрут не застал их спящими, ничего бы у него не получилось. Никто бы не погиб.

Николай почувствовал, что виноват в смерти Эдселя, в том, что не правился с усталостью и прозевал опасность, и теперь старался не поворачивать голову к бредущему рядом лингвисту, избегал его взгляда. Тот тоже долго молчал, но, похоже, держать всё в себе было ещё хуже.

— Знаешь, Скоп, если уж нам суждено умереть, — в этом «если» уже не слышалось ни капли сомнения, — то я бы предпочёл, чтобы меня казнили туземцы. Пусть приносят в жертву своим богам, пусть поджарят на медленном огне или распнут на кресте, но только не так, как бедняга Эдсель.

— Дурак ты, Маркос, — беззлобно ответил Николай, сил на что, чтобы злиться, уже не осталось. — Он ведь как раз и принёс себя в жертву, чтобы нас спасти. Вот только, боюсь, не напрасно ли…

Пятые сутки. Погоня давно отстала. Николай даже не заметил, когда это произошло. Просто вдруг понял, что давненько не слышал тамтамов. Возможно, с самой гибели Эдселя. Джунгли тоже перестали подбрасывать опасные сюрпризы. Или Скопинцев с Эспиносой научились их распознавать. И, пожалуй, теперь они смогли бы здесь выжить. Если бы, конечно, беглецов вернули на старт и дали вторую попытку. Но слишком уж их измотали первые дни в тропическому лесу.

Да и не стал бы Николай повторять собственную глупость. Пора признаться, что его план был ошибочным. Чем дольше они прячутся в чаще, тем меньше остаётся надежд на возвращение к кораблю. А возвращаться надо. Это единственный шанс уцелеть в чужом, враждебном мире. К тому же, не исключено, что кто-то из землян всё-таки пробрался на «Кастор». Возможно, они даже усмирили гутре и теперь разыскивают пропавших коллег. А разве отыщешь человека в джунглях?

Нет, на самом деле Скопинцев не надеялся на такой благополучный исход. Но чисто теоретически… Короче, ему нужен был ещё один аргумент, чтобы убедить Эспиносу повернуть назад. И они повернули, ещё вчера вечером.

Только всё равно поздно. Не дойти им. Да, собственно, они уже и не идут. Эспиноса время от времени норовит встать на четвереньки, и Скопинцеву всё трудней поднимать его на ноги. Сам Николай пока держится, но зато начало подводить зрение. С голодухи, должно быть. Всё время что-то мерещится: то озеро за деревьями, то гравиплан в небе. Ну, вот — опять!

— Маркос, — прохрипел он, останавливаясь. — Глянь, что там, вон за теми кустами? Не хижина ли случайно?

Эспиноса с усилием распрямил спину и долго не мог понять, в какую сторону смотреть. Наконец, сообразил, прищурился и удивлённо обернулся к капитану.

— Похоже. Только откуда ей здесь взяться?

Скопинцев пожал плечами. А откуда взялся в джунглях осьминог? Он мог бы задать ещё много подобных вопросов, но некому. Приходится принимать мир таким, каков он есть. И раз уж эта хижина есть, нужно её осмотреть. Вдруг там найдётся еда или какие-нибудь полезные вещи. Правда, там почти наверняка найдётся и хозяин. Но сколько же можно по лесу бегать? Ну их к лешему, этих гутре! Имеет человек право хотя бы перед смертью увидеть крышу над головой?!

— Пойдём, на месте разберёмся, — решился Николай и зашагал к хижине.

По форме она напоминала обычный трёхгранный шалаш аборигенов, только не сплетённый из ветвей, как в рыбацком посёлке, а составленный из крепких, тяжёлых стволов, образующих пирамидальный каркас, и бревён потоньше, из которых были сложены стены. Да и размером это сооружение втрое превосходило обычную хижину. В ней и от хищников можно укрыться, да и нападение небольшого отряда отразить. Но главное — здесь можно выспаться, не вздрагивая от каждого шороха. Только бы дойти до неё, только бы не оставили силы в самое последнее мгновение!

Сил хватило. Николай откинул травяной полог, шагнул внутрь, уткнулся взглядом в узкие, покрытые относительно свежей соломой нары вдоль левой стены и больше уже ни о чём не думал. Повалился на лежанку и мгновенно уснул. Так, как не позволял себе последние четверо суток.

Разбудил его громкий стук, доносящийся из-за стены. Скопинцев открыл глаза и первым делом увидел Эспиносу, поднимающего голову и недоумённо оглядывающегося. А потом заметил и двух аборигенов, стоящих возле входа. В руках гутре держали копья с зазубренными костяными наконечниками, и направлены эти наконечники были в сторону проснувшихся землян.

— Та-а-ак, попались, — равнодушно, словно речь шла о ком-то другом, сообщил Николай лингвисту.

В общем-то, он догадывался, чем всё кончится. Даже хотел, чтобы кончилось, потому что смертельно устал от этой игры в прятки-догонялки. Возможно — хотя трудно сказать наверняка — он потому и решил идти к хижине. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. А в том, что конец будет ужасным, Скопинцев не сомневался. Но не сделал даже попытки убежать. Куда? Зачем? И сколько ещё пришлось бы бегать?

Один из стражей выглянул наружу и сообщил товарищам — Николай уже разглядел через узкое окошко, что рыбаки пришли сюда отнюдь не вдвоём — о том, что беглецы проснулись. Тут же со двора послышались радостные возгласы.

Подумать только, какая деликатность! Дикари, оказывается, настолько уважают право человека на отдых, что не решились их разбудить, хотя и очень хотели это сделать. Или, может быть, крепкий здоровый сон им зачли как последнее желание, полагающееся приговорённым к смерти?

Ну что ж, спасибо и на этом. Не стоит тянуть дальше, ребята, начинайте.

Он поднялся навстречу входящим в хижину аборигенам, но тут в него вцепился Эспиноса и — откуда только силы взялись — заорал прямо в ухо:

— Послушай, Скоп, я всё понял. Помнишь, когда спрут проглотил Эдселя, я сказал, что пусть уж лучше меня распнут на кресте? Помнишь?

— Ну, помню, — ответил Николай, удивлённый скорее не поведением друга, а тем, что ему позволили совершать резкие движения. Видимо, тугре были уверены, что никуда пленники уже не денутся.

— Так вот, — продолжал лингвист. — Я потом не раз вспоминал свои слова о распятии. И снилось мне сейчас то же самое. Понимаешь?

Скопинцев не понимал, да и не хотел ничего понимать.

— А теперь посмотри, чем занимались эти ребята во дворе! — бешено тряс его за плечи учёный. — Они же сколачивают крест! Они знают, о чём я думал, умеют читать мысли. Они телепаты, Скоп!

Ох, уж эти учёные! Даже перед смертью им необходимо сделать какое-нибудь открытие. Ну, телепаты, и что с того? Диссертацию-то об этом всё равно уже не напишешь.

— Прощай, Маркос! — прервал Николай откровения Эспиносы. — Ты настоящий мужик. С тобой приятно было иметь дело.

Он обнял лингвиста, пару раз хлопнул по спине, потом резко оттолкнул и, не оглядываясь, вышел из хижины. Аборигены, за исключением двух сторожей, проследовали за ним.

Мысли они, значит, читают. Ну и ладно. Только пусть не надеются прочитать в его мыслях страх, мольбу о пощаде. Пусть хоть живьём съедят — он будет думать лишь о том, что теперь всё, слава богу, закончилось…

Вожак аборигенов на мгновение замешкался. Ему, как и всем соплеменникам, доставляло огромное удовольствие выполнять желания чужаков. Ни один гутре не имел таких причудливых фантазий. Но если осуществить и эту, то она окажется последней. И тогда придётся вернуться к прежней, теперь кажущейся невероятно скучной жизни. Нет, он не допустит такой несправедливости!

К счастью, тому племени, что жило у моря, уже приходилось недавно сталкиваться с подобной проблемой. И они нашли выход, которым вожак сейчас и воспользуется. Пусть самому ему теперь будет сложно предаваться любимой забаве, но он будет радоваться тому, как веселятся соплеменники.

И туземец, способный по собственному желанию принимать любую форму, начал трансформацию в огромную каплеобразную амёбу. Потом он проглотит чужака, не повредив его драгоценный мозг, пристроит этот мозг к своим внутренним органам и сможет по-прежнему читать восхитительные фантазии, которые там рождаются.