ВВЕДЕНИЕ В ТИПОЛОГИЮ

Теперь на новом витке разговора, пришло время вернуться к тому, с чего начали, — к порядку функций как таковому, и попытаться проанализировать его истоки и последствия.

Начнем с главного: психотип — порядок функций — явление врожденное, а не приобретаемое. Об этом догадывались еще древние, и один из учеников Пифагора приписал учителю следующие слова: “Мы предрасположены к добродетелям и к порокам так же, как к здоровью и к болезням, и это зависит в большей степени от наших родителей и от составных частей нашего тела, чем от нас самих.”

Человек рождается с определенным психотипом и с ним же умирает. Это видно хотя бы из того, что по выражению глаз место Воли на ступенях иерархии угадывается еще в младенчестве. Достаточно рано, годам к трем, т. е. еще до того, как всерьез можно говорить о воздействии воспитания, практически весь порядок функций ребенка обнаруживает себя вполне отчетливо. Так что генетическое происхождение психотипа сомнения не вызывает.

До недавнего времени генетика была сугубо физиологична и на психологию почти не посягала. Дело круто изменили опыты с разлученными в детстве однояйцовыми близнецами. Из них следовало, что кроме внешности человек наследует от предков привычки, пристрастия, вкусы, вплоть до таких мелочей, как склонность носить определенное число колец на руке.

В свете опытов с однояйцовыми близнецами уже не покажется слишком удивительным, что в наших генах зашифрован и более капитальный психологический фонд — психический тип со всеми вытекающими из него мировоззренческими, идеологическими, экономическими, эстетическими и другими установками. Вопреки распространенному мнению, человек при рождении не только в физиологическом отношении не является “tabula rasa”, но и в психологическом отношении тоже. Что касается воздействия семьи и общества, то они могут либо еще более дисгармонизировать, изначала дисгармоничную психику человека, либо наоборот- гармонизировать ее, но принципиально изменить что-либо в психотипе человека не в состоянии (кроме случая обретения 25-го типа — типа полной гармонии, о котором будет сказано особо).

Психотип лучше всего сравнить с человеческим скелетом, но скелетом психического тела. Как известно, анатомический скелет — система подвижная: можно качать тазом, можно качать головой — одного нельзя- менять голову с тазом местами. Та же картина с психотипом: функции его подвижны в пределах своих ступеней, могут развиваться или деградировать, но принципиально меняться местами не могут.

* * *

Как же формируется психотип?

Способа три. Первый самый простой способ: когда ребенок просто целиком наследует психотип одного из родителей. Такой вариант очень удобен, потому что между ребенком и родителем, от которого унаследован психотип, сразу устанавливается взаимопонимание. Да и у другого родителя в связи с рождением ребенка не прибавляется проблем психологического порядка в дополнение к тем, что уже имелись в его отношениях со своей половиной.

Иногда же ребенок через головы родителей целиком воспроизводит психотип кого-либо из своих отдаленных предков. В этом случае ребенку и родителям гораздо труднее найти взаимопонимание, точнее, взаимопонимание просто никогда не достигается, и ребенок остается хорошим ли, плохим ли, но при всех условиях чужим.

Видимо, именно такая ситуация сложилась в семье Чеховых с рождением Антона. Один мемуарист писал:”… в его внешности, в манере держать себя сквозило какое-то врожденное благородство, точно он был странным и чужим пришельцем в доме родителей, быть может, и милых (мать Чехова), но совсем уж незатейливых людей”.К сожалению, в детстве Чеховская проблема психотипической несовместимости взаимным отчуждением не исчерпывалась. Будущий великий писатель бывал неоднократно порот, что приносило ему не столько физические, сколько моральные страдания, и не даром ему приписывают слова “В детстве у меня не было детства”.

Третий из возможных вариантов формирования психотипа представляет собой комбинацию родительских психических генов, никому из предшествующих поколений не тождественную. Приведу два хорошо известных мне примера такого рода комбинаций.

Первый пример: отец — «Лао-Цзы», мать — «Ахматова», ребенок — «Ленин».

 

На первый взгляд, при данной комбинации ребенок оказывается, из-за высокостоящей Логики и тождеству по Третьей и Четвертой функциям, ближе к отцу, нежели к матери. Но это видимость. На самом деле мощь 1-й Воли матери, столкнувшая 1-ю Логику отца на Вторую ступень, от чего и образовался новый психотип, такова, что в состоянии поделить взаимопонимание между ребенком и родителями почти поровну. Хотя при данной комбинации и взаимного непонимания в этом треугольнике будет больше, чем достаточно.

Другой пример: отец — «Наполеон», мать — «Пастернак», ребенок — «Ахматова».

 

В этом случае ребенок оказывается ближе к отцу, чем к матери. Хотя может показаться, что одинаковость верха и низа у ребенка и матери должны обеспечивать им внутреннюю близость. Но, во-первых, сами по себе перекрестья по верхним и нижним функциям, как в данном случае, мало что дает для взаимопонимания, а во-вторых, тождество с отцом по таким фундаментальным функциям, как Первая и Третья, заведомо перетягивает ребенка на сторону отца.

* * *

К сожалению, нынешние системы воспитания и педагогические концепции, вопреки личному и мировому опыту, указывающему на врожденность психических реакций человека, врожденность характера, с маниакальным упорством продолжают навязывать представление о ребенке, как о глине, из которой можно лепить все, что угодно. Мало того, каждый педагог считает для себя обязательным навязывать ценности, идеалы, вкусы и цели, исходя из собственного психотипа, по установкам достаточно далекого от остальных двадцати трех типов, что могут быть у его учеников.

Не в состоянии помочь делу и воспитательные системы, опирающиеся на религиозные, национальные, классовые, половые корни ребенка. Попытки воспитать “подлинных христиан”, “истинных арийцев”, “сознательных пролетариев” или “настоящих мужчин” — так же несостоятельны, как любые попытки психологической унификации людей по любому другому признаку.

Из сказанного не следует, что национальная или классовая психология — чистые фикции. Они существуют. Довольно определенно можно говорить о психотипе “англичанина”, “цыгана”, “русского” и “японца”. Но так как природа, бездумно играя генами, творит, совершенно не заботясь о национальной чистоте, то в семье англичан могут рождаться и рождаются “русские”, в цыганских семьях — “японцы” и т. д. Поэтому, несмотря на наличие у некоторых наций одного доминирующего психотипа, добиться психологического единообразия народа в принципе невозможно.

Отчасти имеет под собой основание и теория классовой психологии. Действительно, принадлежность к тому или иному классу заведомо предполагает наличие некой общности мировоззренческой и поведенческой позиции. Но природа, и в этом случае безразличная к умозрительным схемам, то принуждает аиста нести “буржуя” по психологии в семью пролетария, то наоборот — “пролетария” в буржуазную семью.

Правда, в отличие от национальной принадлежности, даруемой раз и навсегда, жизнь на уровне классов в состоянии скорректировать ошибки генетики. “Буржуй” пролетарского происхождения может достичь положения, отвечающего его буржуазным склонностям, равно как и “пролетарий” с буржуазным прошлым способен без труда переметнуться в стан кормящихся от рук своих. Пример Гогена, который, будучи богатым маклером, дотла разорился и не только не огорчился этому обстоятельству, а увидел в нем перст Божий, указывающий его на ремесло живописца, будет здесь достаточно выразителен.

Однако селекция, которую постоянно проводит жизнь среди общественных классов, не в силах добиться подлинной чистоты их рядов. А кроме того, появление каждого нового поколения требует от нее, по примеру Сизифа, каждый раз проделывать эту работу заново. Так что понятие классовой психологии было, есть и будет очень-очень относительным.

Еще меньше успехами на почве селекции может похвастаться психология, опирающаяся на религиозную традицию. А в случае с христианством и буддизмом следует, пожалуй, говорить о полном крахе их воспитательной работы. Хотя необходимо отметить, что обусловлен был этот крах самой самоедской сутью христианства и буддизма.

Во времена Христа и Будды, вероятно, и так не густо было людей, тождественных им по психотипу или близких в силу низкостоящей Физики. Со временем же аскетическая традиция, требующая полового воздержания, возобладала настолько, что, разогнав по монашеским кельям своих сторонников, христианство и буддизм свели к минимуму воспроизводство близких себе психотипов с низкостоящей Физикой. По сути, они сами истощили ту генетическую почву, из которой произросли и на которую опирались. Стоит ли удивляться после этого массовому безбожию немусульманского мира. Хотя, будем справедливы, и без проповеди аскетизма на абсолютную победу христианству и буддизму, в силу безнадежности попыток унифицировать человеческую психологию по одному единственному, пусть великолепному образцу, рассчитывать не приходилось.

Особого разговора заслуживает так называемая “половая психология”. Обусловлена необходимость такого разговора тем, что человечество до сих пор находится в заблуждении, считая, что человек вместе с внешними признаками пола получает при рождении и определенные внутренние качества, черты характера, непременно увязанные с полом. И очень удивляется, когда обнаруживает, что это не так. “Ты же мужчина!” — в раздражении кричит оно человеку, у которого от мужчины только волосатый скафандр с пенисом, который всегда чувствовал себя не мужчиной, а самой настоящей женщиной. Скорее не половая психология существует, а есть определенные психологические претензии к полу. И нельзя сказать, чтобы они были полностью безосновательны.

Пока жизнь на земле существовала в достаточно примитивных формах и воспроизводство ограничивалось метанием и оплодотворением икры, самцы и самки практически не отличались друг от друга функционально и потому каких-либо психологических претензий по половому признаку не возникало. Когда же процесс воспроизводства донельзя усложнился, потребовал длительного периода вынашивания, кормления и обучения потомства, функции партнеров разделились: самец сделался добытчиком и кормильцем, а самка — хранительницей потомства и гнезда. А это обстоятельство, в свою очередь, потребовало от супругов дифференциации моделей поведения и психических установок.

Не знаю, как с этой проблемой справились животные, а у людей, в связи с разделением функций, сложился ряд определенных взаимных психологических претензий. Согласно им “настоящий” мужчина должен как минимум обладать высокостоящей Волей и низкостоящей Эмоцией, а “настоящая” женщина наоборот — высокостоящей Эмоцией и низкостоящей Волей (Чеховская “Душечка”). На почве такого рода претензий и сложилась не изжитая до сих пор патриархальная система селекция половой элиты. Во всяком случае, до сих пор у волевых хладнокровных мужчин и у покорных чувствительных женщин больше шансов вступить в брак, нежели у людей с иным порядком функций. Вероятно, со временем такой отбор возымел бы свое действие, и чаемое человечеством тождество пола и претензий к нему было бы достигнуто, если бы природа не была столь же безразлична к запросам половой психологии человека, как и ко всякой другой. Играя генами, она часто, располагая “элитными” родителями, передает волевитый характер отца дочери, а эмоциональный характер матери — сыну, и тем самым в одночасье пускает по ветру селекционную работу поколений.

Зинаида Гипиус прямо говорила о мужественности своей натуры, Руссо и Андерсен столь же открыто признавались в своей женственности, и в обоих случаях речь шла не о физиологии, а о том, что можно назвать “психологическим транссексуализмом” — явлении неизмеримо более распространенном, чем физиологический транссексуализм.

Суть психологического транссексуализма — в противоречии между полом и характером, “женственности” мужской психики и “мужественности” женской. Разумеется, противоречие между полом и характером — вещь мнимая, условная, но психотранссексуалу от этого не легче, и он постоянно мечется, не зная, куда себя определить.

Иногда поиск себя доводит его до однополой любви, иногда дело обходится более мягким вариантом, когда психотранссексуал предпочитает общество близких себе не по полу, а по характеру людей. Байрон писал, что ему приятно, когда женщины обращаются с ним “как с любимой и чуть-чуть своенравной сестрой”. Жена Булгакова замечала, что ее муж “значительно легче и свободнее чувствовал себя в беседе с женщинами”. Вероятно, нет другого способа избавиться от психотранссексуализма, как изьять из употребления понятия “настоящий мужчина”, “настоящая женщина” и убедить человечество принимать человека таким, каков он есть. Но как это сделать — ведает один Бог…

* * *

Что касается педагогики, то, пока она ориентируется на унификацию, пусть исходя из самого лучшего образца человеческой породы, дело ее обречено на провал.

Если же взглянуть на педагогику через призму психе-йоги, то решение проблемы само себя обнаружит: и систем воспитания, и школ должно быть несколько. Не стану настаивать на том, что их число, по числу психотипов, должно соответствовать двадцати четырем. Для начальной реформы обучения и воспитания достаточно будет ввести четыре типа школ, ориентированных прежде всего на развитие Третьих функций: с риторо-математическим уклоном для 3-й Логики, с театрально-художественным уклоном для 3-й Эмоции, со спортивно-хозяйственным уклоном для 3-й Физики. Что касается 3-й Воли, то она нуждается в чем-то вроде американских школ “свободного воспитания”, т. е. школ, находящихся на полном самоуправлении, где дети приучаются к самостоятельному, освобождающему их скованную Волю, решению всех своих проблем.

Подчеркну, речь в данном случае не идет об уже существующих специальных школах спортивного, художественного или научного направления. Цель этих школ обратна целям гармонизации личности. Посвятив себя “воспитанию талантов”, нынешние спецшколы, стараясь усилить то, что в ребенке и без того уже сильно, т. е. накачивая и без того накаченные мускулы Первой функции, еще более искривляют с рождения кривое психическое тело ученика. Задача спецшкол будущего — обратная: развивать не то, что дано, а то, что не дано, тем самым гармонизируя и развивая не талант (который, как ни крути, есть специфическая форма уродства), а личность.

* * *

Когда задумываешься над значением порядка функций в жизни человека, на память постоянно приходит образ из одного романа Кобо Абэ. Герой романа — человек, которому одеждой и домом служит картонная коробка из-под холодильника. На уровне глаз в коробке прорезана узкая смотровая щель, через которую герой романа и сносится как-то с внешним миром.

Этот образ очень подходит для передачи того состояния, в котором находится до настоящего времени любой человек. Разница в том, что в ящике, где он обитает, не одна, а четыре расположенные по вертикали, разные по размеру и форме прорези (четыре функции). А так — все тоже. Живя в ящике и взирая на мир через дырки, у каждого на свой лад искажающие реальность, мы наивно полагаем, что видим мир таким, каков он есть. И очень удивляемся, когда наступаем на стоящие перед носом грабли.

Дзен-буддисты говорят: “Субьект и объект — одно”, т. е. мир таков, каковы мы сами. Действительно, каждый из нас — свой гринвический меридиан — проведенная через себя, условная, но принимаемая за абсолютную линия отсчета. А поскольку таких линий, даже если представить их себе в виде самой грубой схемы — минимум двадцать четыре. то хронический хаос, наблюдаемый в нашем обществе, был и останется нормой существования, а не отклонением.

Всякий наш взгляд на других не верен, хотя и мнится истинным. Бесполезно спрашивать, какой портрет Сократа точен: Платона или Ксенофонта? Какой образ Христа достоверен: Матфея или Иоанна? Все они — химеры, как все увиденное снаружи. Но все наши искривления специфичны, будучи отражением нашей собственной кривизны. Подправляя несколько знаменитый афоризм Протагора “Человек есть мера всех вещей” — хочется сказать: МЕРОЙ ВСЕХ ВЕЩЕЙ СЛУЖИТ ПОРЯДОК ФУНКЦИЙ ЧЕЛОВЕКА.

Единственный способ сблизить как галактики разлетающихся индивидуумов, объективизировав их точки зрения, — это добиться, чтобы каждый из них достиг гармонии. То есть добиться положения, когда у индивидуума заделана язва по Третьей функции, есть добротный результат по Первой, идут процессы по Второй и Третьей функциям. В этом положении функции работают в отпущенную им природой силу, и вертикаль порядка функций делается горизонталью, где все функции Вторые, что составляет существо гармонии и дает человеку новую, совершенную природу — природу 25-ого, безымянного типа.

О главном способе гармонизации личности будет сказано в следующем разделе книги — “Синтаксисе любви”. Пока же детально рассмотрим каждый психотип в отдельности.

 

АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ

1) ВОЛЯ (“царь”)

2) ФИЗИКА (“труженик”)

3) ЭМОЦИЯ (“сухарь”)

4) ЛОГИКА (“школяр”)

“Твардовский был престраннейший поэт,

Не написавший о любви ни слова.

Он мне бурчал:”Уж вам под сорок лет,

А машете своею пипкой снова,”-

писал Евтушенко, отмечая, сам того не ведая, едва ли не самую характерную черту занятой в поэзии 3-й Эмоции — отсутствие любовной лирики при очевидном лирическом даре и вообще тяги к выражению страстей и просто сильных чувств. Пафос Твардовский в свое творчество не пускал и не выносил у других. Всякая, излишне чувствительная, порожденная 1-й Эмоцией поэзия была ему не по нутру.

3-ю Эмоцию Твардовского ранило все крикливое, вычурное, безвкусное, даже цвет носок мог серьезно влиять на его отношение к человеку. Виктор Некрасов вспоминал: “Какие-нибудь красные носки или излишне пестрый галстук могли сразу же его настроить против человека. Так же, как и ходкие жаргонные выражения…Вообще пошлость, в любых ее проявлениях, даже самых утонченных, — а это тоже встречается как высшая форма обинтеллигентившегося мещанства, — была ему противопоказана. Я видел, как на глазах терялся у него интерес к человеку, который мог при нем сказать “вы знаете, я часами могу стоять перед “Мадонной” Рафаэля”, или что “прекрасное остается прекрасным даже в руинах, Парфенон, например…”

Между прочим, неприязнь “Твардовского” к позе, патетике, пафосу иногда принимает анекдотичные формы. Например, однажды Мольтке, великий прусский военный стратег и “Твардовский” по психотипу, ехал на поезде вдоль Рейна. Вечерело. Адьютант, глядя в окно, прокукарекал нечто в том духе, что Рейн особенно хорош при заходе солнца. Мольтке в ответ, едва глянув на реку, пробормотал: “Незначительное препятствие”…

Эта, едва ли не оскорбительная для немецкого сердца фраза Мольтке-”Твардовского” из творчества Твардовского же очень понятно выводится и оправдывается:

“Да, есть слова, что жгут как пламя,

Что светят вдаль и вглубь — до дна,

Но их подмена словесами

Измене может быть равна.

Вот почему, земля родная,

Хоть я избытком их томим,

Я, может, скупо применяю

Слова мои к делам твоим.

Сыновней призванный любовью

В слова облечь твои труды,

Я как кощунства — краснословья

Остерегаюсь, как беды.”

Алкоголь — одно из немногих средств, умягчающих каменную снаружи душу “Твардовского”, на короткий срок стаскивающих кольчугу с его уязвленной чувствительности. “Цари” вообще редко и умеренно пьют, Твардовский пил часто и неумеренно, поэтому в мемуарах сохранились картины, изображающие его в расслабленном состоянии и…после расслабления. Вот одна из них:”Было несколько встреч в баре на Пушкинской…Твардовский сидел один. Перед ним стояла водка в стакане, кружка пива и тарелка с ломтиком красной рыбы. К рыбе он за весь вечер не притронулся.

Если в редакции Александр Трифонович был со мной корректен, суховат и я не ощущал его истинного отношения, то теперь вдруг почувствовал какое-то непроизвольное движение теплоты, интереса к себе…

Мы остались вдвоем…

Он говорил, как отец прощался, как его увозили…

И в голосе была открытая боль, что меня поразило, ведь он и старше меня, и разлука с отцом произошла давно, двадцать лет назад, а у меня тринадцать лет назад, но я думал об отце гораздо спокойнее. Боли не было, засохла и очерствела рана. А он плакал.…

О чем он плакал? О безвозвратном детстве? О судьбе старика, которого любил? Или о своей собственной судьбе, столь разительно отличной от судьбы отца? С юных лет слава, признание, награды, и все за то, что в талантливых стихах воспел то самое, что сгубило отца. Он плакал, не замечая меня, наверно, и забыл, что сижу рядом…

На другой день зачем-то пришел в “Новый мир”, сидел в зальчике, разговаривал с Зинаидой Николаевной. Было начало дня. Вошел Твардовский в шубе, суровый, насупленный. Зинаиде Николаевне процедил “Добрый день”, мимо меня прошел, как мимо стула, поглядел в упор, не видя. Я пробормотал “Здрасте”, да так и остался с разинутым ртом…Ну зачем мне понадобилось после прекрасного вечера лезть ему на глаза в “Новом мире”?

Все это что-то напоминало. Я не сразу догадался — чаплинский миллионер!”

Параллель с миллионером из знаменитого фильма Чаплина абсолютно верна. Алкоголь для 3-й Эмоции — прекрасное средство эмоционального раскрепощения. Но, как всегда это бывает со спиртным, вместе с концом его действия, кончаются и чувства, и прежде распахнутые настежь ворота души с похмелья запираются еще плотнее.

Вместе с тем именно 3-я Эмоция сделала Твардовского великим поэтом. Только она могла с такой пронзительной простотой и безыскусностью описать солдатскую судьбу, страшную в своей будничности работу войны, описать тихо, без надрыва и от того еще страшней и выразительней. Позднее, когда Твардовский стал главным редактором “Нового мира”, простота, безыскусность, “безстильность” стали программными для эстетики журнала, и один из его заместителей мог прямо заявлять:” Для меня нет ничего ненавистнее стиля.”

Однако, если уж в чье-то творчество влюблялся Твардовский, то влюблялся без памяти:”…он говорил, что литературу надо любить ревниво, пристрастно. “Мы в юности литературные споры решали как? Помню, в Смоленске в газете затеялся какой-то спор о Льве Толстом, один говорит:”А, Толстой — дерьмо!” — “Что, Толстой дерьмо?” — не думавши разворачиваюсь и по зубам. Получай за такие слова! Он с лестницы кувырком…”” В этом коротеньком эпизоде- весь Твардовский со всем своим порядком функций. Что бы за Толстого “не думавши” бить по зубам, нужно непременно иметь: 1-ю Волю,2-ю Физику, 3-ю Эмоцию и 4-ю Логику.

* * *

“Увы, за рубежом меня куда меньше знают как поэта, чем как редактора некого прогрессивного журнала,”- жаловался Твардовский. Однако в этой жалобе было много лукавства, в его собственной системе ценностей политика стояла на первом месте (1-я Воля), а поэзия на третьем ( 3-я Эмоция), и политический уклон, которым явно грешил “Новый мир” при Твардовском, явился результатом бессознательного, но не случайного выбора психотипа его главного редактора. Юрий Трифонов писал: “Один мой приятель, литератор, в конце пятидесятых годов всегда спрашивал, когда речь заходила о каком-либо романе, о рассказе или повести: “Против чего?” Скажешь ему, что пишешь мол, рассказ или повесть, он сразу: “Против чего?” Все лучшие новомирские произведения, напечатанные за последние годы, очень четко отвечали на этот вопрос.”

Твардовский и сам иногда не считал нужным скрывать откровенно политический подтекст своих литературных симпатий. Тот же Трифонов вспоминал: “Вы прочитаете скоро повесть одного молодого писателя…”- говорил он, загадочно понижая голос, будто нас в саду могли услышать недоброжелатели.-”Отличная проза, ядовитая! Как будто все шуточки, с улыбкой, а сказано много, и злого…”

И в нескольких словах пересказывался смешной сюжет искандеровского “Козлотура”.

Там же в саду летом я впервые услышал о можаевском Кузькине. Об этой вещи Александр Трифонович говорил любовно и с тревогой. “Сатира первостатейная! Давно у нас такого не было…”

При всей ироничности своего мироощущения (3-я Эмоция) неядовитых шуток Твардовский не любил и считал их ниже своего достоинства печатать. В нем был некий сановитый (1-я Воля) подход к поэзии, и однажды он сильно обидел Заболоцкого фразой, по конструкции составленной также как фраза, которой “ макал” Евтушенко — “Не маленький, а все шутите.” К слову будет сказать, что “цари” вообще слишком серьезные и сановитые люди, чтобы воспринимать юмор. Смех, шутки, юмор вольно или невольно способствуют иерархическим перевертышам (см. на эту тему работы М. Бахтина), чего гордая, кастовая душа 1-й Воли очень не любит. Поэтому отсутствие чувство юмора — одна из самых твердых примет “царя”.

Но продолжим. Политик душил в Твардовском поэта, и происходило это даже тогда, когда он сталкивался с поэзией, тождественной по эстетическому кредо. Твардовский не принял Иосифа Бродского, исключительно в силу аполитичности последнего, хотя муза Бродского, воспитанная на той же эстетике 3-й Эмоции, была родной сестрой музы Твардовского.

И не кресло главного редактора Толстого журнала сделало из Твардовского политика. Он был им всегда. Вспомним слезы подвыпившего Твардовского при воспоминании о репрессированном отце. Так вот, у отца поэта были свои воспоминания о сыне. Он вместе с младшим сыном Павлом бежал из ссылки, сумел добраться до Смоленска и найти Александра. Далее произошло вот что: “Стоим мы с Павлушей, ждем. А на душе неспокойно: помню же, какое письмо было от него туда, на Лялю. Однако же и по-другому думаю: родной сын! Может Павлушу приютит. Мальчишка же чем провинился перед ним, родной ему братик? А он, Александр, и выходит. Боже ты мой, как же это может быть в жизни, что вот такая встреча с родным сыном столь тревожна! В каком смятении я глядел на него: рослый, стройный, красавец! Да ведь мой же сын! Стоит и смотрит на нас молча. А потом не “Здравствуй, отец,” а — ”Как вы здесь оказались?!” — “Шура! Сын мой!”- говорю.-”Гибель же нам там! Голод, болезни, произвол полный!” — “Значит, бежали?” — спрашивает отрывисто, как бы не своим голосом, и взгляд его, просто ему не свойственный, так всего меня к земле прижал. Молчу — что там было сказать? И пусть бы оно даже так, да только чтоб Павлуша этого не видел. Мальчишка же только тем и жил, что надеялся на братское слово, на братскую ласку старшего к младшему, а оно вон как обернулось! “Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставить вас туда, где были!” — так точно и сказал.”

Конечно, не вина Твардовского, что ему пришлось делать такой страшный выбор между родными и властью, но результат выбора следовало бы целиком отнести на его счет, если бы за Твардовского с самого начала все не решил психотип, его 1-я Воля. У человека нет ни вин, ни заслуг, есть лишь природа и случай.

Обычная для “царя” неровность отношения и поведения в полной мере была присуща Твардовскому. Вот несколько цитат из воспоминаний Юрия Трифонова: “…когда я узнал Александра Трифоновича ближе, я понял, какой это затейливый характер, как он наивен и подозрителен одновременно, как много в нем простодушия, гордыни, ясновельможного гонора и крестьянского добросердечия…был ровен, проницателен и как-то по высшему счету корректен со всеми одинаково: с лауреатами премий, с академиками, с жестянщиками. Та ровность и демократизм, которые были свойственны редактору “Нового мира” в его отношении с авторами, отличали Александра Трифоновича и в обыденной жизни…умел людей, которые ему были неприятны или которых он мало уважал, подавлять и третировать безжалостно: и ехидством, и холодным презрением, а то и просто бранью.” Такая вот противоречивая характеристика. К сказанному Трифоновым следует добавить, что демократизм Твардовского был специфическим, “царским”, т. е. он ровно относился к академикам и жестянщикам, потому что считал их равно ниже себя. Любовь Твардовского также отдавала монархизмом, Солженицын писал: “А.Т. в письме назвал меня “самым дорогим в литературе человеком” для себя, и он от чистого сердца меня любил бескорыстно, но тиранически: как любит скульптор свое изделие, а то и как сюзерен своего лучшего вассала.”

* * *

“Твардовские” — лучшие в мире бойцы. 1-я Воля не предполагает отступлений и дерется до последнего. Мощная, гибкая 2-я Физика легко держит удар, и ее нельзя сломать, ее можно только уничтожить.

У Трифонова сохранилось прекрасное описание купающегося Твардовского с очень точно воспроизведенным впечатлением от вида 2-й Физики: “Александр Трифонович был крепок, здоров, его большое тело, большие руки поражали могутностью. Вот человек, задуманный на столетья! Он был очень светлокожий. Загорелыми, как у крестьянина, были только лицо, шея, кисти рук. Двигался не спеша, но как-то легко, сноровисто, с силой хватался за ствол, с силой отталкивался и долго медленно плавал.

…на реке, от которой парило, я видел зрелого и мощного человека, один вид которого внушал: он победит!”

В порядке первых двух функций “Твардовский” совпадает с “Наполеоном” (см.) и первым среди бойцов, лучше “Наполеона”, его делает 3-я Эмоция. Покой и холод, не покидающие “Твардовского” в самой отчаянной схватке, парализуют противника, не позволяют ему считывать с лица “Твардовского” очень важную для тактики боя эмоциональную информацию. Дерущегося “Твардовского” лучше всего сравнить с медведем. Любой цирковой дрессировщик сразу скажет, что самый опасный зверь это медведь. Опасен он потому, что ведя одинокий по большей части образ жизни, медведь не нуждается в специальных сигналах, оповещающих о его состоянии и намерениях, т. е.”эмоционально обделен”, суховат, поэтому атаки его и последствия практически не предсказуемы. Точно таким же медведем можно считать “Твардовского”, существа сильного душой и телом и непроницаемого.

Железные нервы 3-й Эмоции данного психотипа прекрасное дополнительное орудие как в простой драке, так и в военной кампании. Недаром из среды “Твардовских” вышли такие первоклассные полководцы как Нельсон, Мольтке, Жофрр.

* * *

О том как выглядит “Твардовский”, целиком посвятивший себя политике, дает представление краткое жизнеописание австрийского императора Иосифа II. В сокращенном виде выглядит оно следующем образом:”Программа Иосифа II была самым последовательным выражением системы просвещенного абсолютизма. Иосиф был одним из самых деятельных людей и, не щадя ни себя, ни других, совершенно изнурил себя работой. Его бесчисленные путешествия были не триумфальными прогулками, а тяжелым трудом добросовестного ревизора. Входя во все самолично, он верил в свое призвание вывести Австрию из полудикого состояния путем реформ, идущих сверху. Вместе с тем, он следовал старой австрийской традиции укрепления внешнего и внутреннего могущества государства, бюрократической централизации, обьединения разноплеменного состава монархии, попрания старинных вольностейфеодального происхождения и подчинения церкви государству. В виде корректива произволу он допустил, однако, гласное обсуждение текущих вопросов в печати и открытую критику действий монарха (закон о печати 11 июня 1781 г.). Человеколюбивая деятельность его простиралась на всех обездоленных, начиная с притесненного крестьянства и кончая сиротами, больными, глухонемыми, незаконнорожденными. Тем не менее Иосиф был совершенно чужд сентиментальному и несколько отвлеченному благодушию чувствительного XYIII века…Похвалы со стороны модных писателей он не искал; во время наделавшего много шума путешествия его во Францию (1777) свидание его с Вольтером не состоялось. В 1781 г. он издал знаменитый указ о веротерпимости…Уничтожая привилегии магнатов и устанавливая равенство всех граждан, Иосиф признавал дворянство лишь как служилое сословие и допускал приток разночинцев в ряды чиновничества…Его политика возбудила всеобщее недовольство…На смертном одре, несмотря на тяжкие страдания. он продолжал заниматься государственными делами до последнего дня и умер 20 февраля 1790 г., с твердостью”.

Все узнаваемо в этом жизнеописании. Последовательный централизм, сочетаемый с уравнительными тенденциями, — обычная для 1-й Воли политика. От 2-й Физики огромная трудоспособность и забота о нуждающихся. Веротерпимость и несентиментальность — от 3-й Эмоции. Таков, собственно, и есть, занятый чистой политикой, “Твардовский”.

* * *

Обычно “Твардовский” — плотный, приземистый человек с твердым, прямым, насмешливым взглядом. Он осанист, церемонен, невозмутим. Жест спокоен, величав, уверен, точен. Речь ровна, напориста, иронична, монотонна. Втайне питает слабость к музыке, литературе, искусствам, а, выпив, не прочь сам спеть что-нибудь негромким, маловыразительным голоском. “Твардовский” заботлив, домовит, рукаст, хотя не без высокомерия и иронии относится к простым житейским заботам. Он очень любит природу, и домашние животные выглядят единственными существами, имеющими власть над этим отчужденным, жестким, холодноватым человеком.

 

ЛАО-ЦЗЫ

1) ЛОГИКА (“догматик”)

2) ВОЛЯ (“дворянин”)

3) ФИЗИКА (“недотрога”)

4) ЭМОЦИЯ (“зевака”)

По справедливости этот тип, наверно, лучше было бы назвать двойным именем:”Лао-цзы — гераклит”. Оба философа, имея одинаковый порядок функций, а кроме того они биографиями и творчеством идеально дополняют друг друга. О жизни Лао-цзы неизвестно почти ничего, но сохранился его главный труд. Из сочинений Гераклита уцелело лишь несколько цитат, но нечто, напоминающее биографию, имеется. Поэтому, говоря о типе “Лао-цзы”, будем в дальнейшем апеллировать и к памяти Гераклита.

Про Лао-цзы известно лишь, что под конец жизни он отправился из Китая на Запад (у древних “запад”, сторона солнечного захода, — обычный символ загробного мира). Но на границе был остановлен таможенником и по его просьбе написал философский трактат “Дао де дзин”, обессмертивший имя Лао-цзы. Вот, практически, и все.

История создания “Дао де дзин” — единственного произведения Лао-цзы если не правдива, то правдоподобна. Достоверно в ней выглядит то, что Лао-цзы увековечил себя как бы мимоходом, почти принудительно. И так могло быть, потому что “догматик” — вообще человек малокоммуникабельный, и, решив для себя капитальнейшие вопросы, он обычно успокаивается на этом, в дальнейшем добытым без нужды не делясь.

На 1-ю Логику Лао-цзы кроме этого указывает то, что “Дао де дзин” — результат, а не процесс. Взгляды китайского философа, изложенные в трактате, не предмет для дискуссий, но догма, которую можно либо целиком принять, либо целиком отвергнуть. Диалогом в “Дао де дзин” и не пахнет. Трактат от начала до конца продуман одним человеком за годы, проведенные в кабинетной тиши, очень строен, очень последователен и возражений не предполагает даже в теории. Кроме того, трактат явно претендует на универсальность, на то, что его принципы оказались бы равно приложимы ко всем элементам бытия: значительным, незначительным, всяким. И надо ли напоминать читателю, что монологовость и тяга к универсализму — ярчайшая из примет 1-й Логики?

Хотя от сочинений Гераклита остались лишь фрагменты, капитальность и безаппеляционность его суждений такова, что тождественное Лао-цзы положение Логики на ступенях функциональной иерархии у греческого философа сомнений не вызывает. Его интеллектуальная гордыня, позволявшая озаглавливать свое сочинение “Обо Всем”, и заявлять, что он самоучка, “сам себя исследовал и сам от себя научился” — лишнее тому подтверждение. На 1-ю Логику ясно указывает и результативная лапидарность гераклитовского стиля, почитаемого в древности “несравненным”.

* * *

2-я Воля данного психотипа диктовала Лао-цзы с Гераклитом и сам принцип их философствования. Оба они диалектики, т. е. все элементы бытия выстроены в их системах не по иерархической вертикали, а по горизонтали: сущее есть производное двух равноправных, противостоящих и взаимопроницаемых начал (свет-тьма, добро-зло, мужчина-женщина и т. д.). Всякое шевеление, постоянно происходящее во вселенной, — плод как раз такого взаимопроникновения, взаимоперетекания, доводящего до полного превращения одного начала в другое. Что, однако, ничего не меняет на космических весах, неизменно находящихся в равновесии. Внеиерархизм — типичная для “дворянской” психики черта. Заслуга Лао-цзы и Гераклита заключается лишь в том, что интуитивное обычно горизонтальное восприятие мира 2-й Волей они 1-й Логикой осознали и возвели в космический принцип.

В жизни Гераклит также вел себя вполне “по-дворянски”. Он принадлежал к царскому роду, но, когда жители родного Эфеса надумали усадить его на освободившийся трон, то городская делегация застала Гераклита играющим с детьми в бабки и совершенно глухим к столь соблазнительному предложению.

Каких-либо ясных указаний на наличие у Лао-цзы и Гераклита 3-й Физики в литературе не сохранилось. Пожалуй, только высказывание Гераклита, что “зрение — ложь” прямо свидетельствует об этом. Так как именно к продуктам деятельности низкостоящих функций человек испытывает наибольшее недоверие и подчеркнуто, агрессивно недоверчив ко всему, что связано с Третьей функцией. Поэтому грубая филиппика Гераклита в адрес зрения — чувства телесного — весомый аргумент в пользу предположения о ранимости его Физики.

Косвенно же подтвердить наличие у обоих философов 3-й Физики можно, руководствуясь методом исключения. У них Эмоция явно Третьей не была. Оба так свободны, беззастенчивы в выражении своих чувств, так плодовиты и легки на блистательные образы при передаче сухих, отвлеченных философских категорий, как никаким “сухарям” не под силу. А значит порядок функций Лао-цзы и Гераклита угадан верно:3-я Физика и 4-я Эмоция.

* * *

Тип “Лао-цзы” достаточно редок и является одним из главных поставщиков классных представителей умственного труда. Думаю, имена Эзопа, Марка Аврелия, Шанкары, Дионисия Ареопагита, Скота Эригены, Бонавентуры, папы Сильвестра II, Монтеня, Спинозы, Сахарова в состоянии подтвердить высокую репутацию данного психотипа.

По всем своим характеристикам “Лао-цзы” типичный интеллигент: рассеянный, малообщительный, вечно погруженный в свои мысли, хотя и не чуждый эстетическим запросам. Он тверд в принципах, но по мелочам уступчив, терпим, доброжелателен, честен. Внешность у него обычно невзрачна, он склонен к ханжеству, аскетизму, непротивленчеству, пацифизму, хотя в мечтах редкий драчун и повеса. Как всякий “догматик”, “Лао-цзы” довольно тяжел в общении, безапелляционен, темен в речах и не деликатен в выводах, но так как “догматизм “ его окрашен “дворянством”, то, даже оказавшись в родной для себя стихии рассудочности, он не так безнадежно глух к чужим мнениям, как можно было ожидать, и вообще внутренне умственно совершенно раскованный человек, если не сказать — интеллектуальный циник.

Во всем же, что не касается щекотливой интеллектуальной сферы “Лао-цзы” открыт, доступен, терпим. Собственной эстетики у него нет (4-я Эмоция), поэтому в искусствах он всеяден и художественная критика его беспартийна. Богатая душа и тощий кошелек “Лао-цзы” всегда открыты для ближнего, и есть своя правда в словах знавших Бонавентуру людей, когда они говорили:”По брату Бонавентуре можно думать, что Адам не согрешил”.

* * *

О том, как выглядит и действует “Лао-цзы” на политическом поприще, можно составить представление на примере английского премьер-министра Гладстона и римского императора Марка Аврелия.

Биограф Марка Аврелия рассказывает о нем так:”Уже с первых лет детства он отличался серьезностью…Будучи еще мальчиком, он усиленно занимался философией. Когда ему пошел двенадцатый год, он стал одеваться как философ, и соблюдать правила воздержания; занимался в греческом плаще, спал на земле, и мать с трудом уговорила его ложиться на кровать, покрытую шкурами…

Он отличался уступчивостью, и его иногда можно было заставить пойти смотреть охоту в цирке, появиться в театре или присутствовать на зрелищах. Кроме того, он занимался живописью под руководством Диогнета. Он любил кулачный бой, борьбу, бег, ловлю птиц; особенную склонность он имел к игре в мяч и к охоте. Но от всех этих склонностей его отвлекали философские занятия, которые сделали его серьезным и сосредоточенным. От этого, однако, не исчезла его приветливость… .Он был честным без непреклонности, скромным без слабости, серьезным без угрюмости…

Когда домашние спросили его, почему он с такой печалью принимает императорское усыновление, он изложил им, какие неприятности заключает в себе императорская власть..

Во время голода он выдал италийским городам хлеб из Рима и вообще он проявлял заботу о снабжении хлебом. Он всячески ограничивал зрелища, на которых выступали гладиаторы..

Среди других доказательств человеколюбия Марка заслуживает особого упоминания следующее проявление его заботливости: он велел подкладывать для канатных плясунов подушки, после того, как упало несколько мальчиков; с тех пор и доныне под веревкой протягивается сеть…(очень выразительный, но давно забытый подарок мировому цирку от завернувшейся в императорский пурпур 3-й Физики — А.А.)

К народу он обращался так, как это было принято в свободном государстве. Он проявлял исключительный такт во всех случаях, когда нужно было удержать людей от зла, либо побудить к добру, богато наградить одних, оправдать — выказав снисходительность — других. Он делал дурных людей хорошими, а хороших — превосходными, спокойно перенося даже насмешки некоторых.”

Важным показателем психотипической устойчивости является то, что политика “Лао-цзы” не зависит от политической системы, в которой он взращен, но вырастает как бы из внутреннего, автономного от среды, стержня личности. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить портрет абсолютного монарха Марка Аврелия с портретом премьер-министра полудемократической страны, какой была Англия в викторианскую эпоху, Вильяма Гладстона.

Вильям Гладстон, неоднократно занимавший пост премьер-министра, представлял собой одну и самых замечательных фигур времен королевы Виктории, украшение английского политического небосклона. По словам биографа Гладстона, попытавшегося нарисовать его политический портрет, “в литературе о Гладстоне можно встретить мнение, что в сущности он среди своих товарищей всегда занимал положение независимое и собственно не принадлежал ни к какой партии. В этом есть много верного. Гладстон сам однажды высказался, что партии сами по себе не составляют блага, что партийная организация нужна и незаменима лишь как верное средство в достижении высокой цели. На ряду с независимостью по отношению к вопросам партийной организации необходимо отметить другую важную черту политического миросозерцания Гладстона, намек на которую находится уже в речи, произнесенной им перед избирателями,9 октября 1832 г. это — твердое убеждение, что в основе политических мероприятий должны прежде всего лежать “здравые общие принципы”. Особенные свойства его выдающегося ума, ясность и логичность мышления развили в нем эту характерную черту, рано проявившуюся и никогда не ослабевавшую. В течение всей своей деятельности он постоянно отыскивал и находил принципиальный базис для взглядов и мероприятий каждого данного момента…Чем больше расширялся круг явлений, доступных его наблюдению, тем яснее выступало перед ним демократическое движение века, тем убедительнее становились законные его требования. В нем не могло не зародиться сомнение в справедливости и верности взглядов, которых продолжала держаться консервативная партия. Присущее Гладстону стремление отыскать принципиальную основу всякого общественного движения, в связи с его высоко-честными взглядами на жизнь и требовательное отношение к себе, помогло ему прийти к верному ответу на вопрос: где истина, где справедливость… По коренным своим убеждениям Гладстон был враг войны и всякого насилия..Весьма характерно определение роли министра иностранных дел, которое Гладстон сделал еще в 1850 г., в споре с лордом Палмерстоном по греческим делам. Задача его — “охранение мира, а одна из первых обязанностей — строгое применение того кодекса великих принципов, который завещан нам прежними поколениями великих и благородных умов.” Эту речь он закончил горячим приглашением признать равноправие сильных и слабых, независимость маленьких государств и вообще отказаться от политического вмешательства в дела другого государства. Гладстон допускал, однако, и даже требовал отступления от последнего правила, если это диктовалось соображением гуманности”.

Суммируя все сказанное прежде о Марке Аврелии и Гладстоне, можно сжать характеристику занятого на политическом поприще “Лао-цзы” до одной фразы: это — деятель вдумчивый, природный демократ, человек, едва ли не чрезмерно, жалостливый, заботливый и миролюбивый (1-я Логика, 2-я Воля, 3-я Физика). Что, в зависимости от политического контекста, может быть и плюсом, и минусом.

 

АЛЕКСАНДР ДЮМА

1) ФИЗИКА (“собственник”)

2) ЭМОЦИЯ (“актер”)

3) ВОЛЯ (“мещанин”)

4) ЛОГИКА (“школяр”)

На улице “Дюма” виден издалека: дородный, рослый, с, если не красивой, то сочной лепкой лица. Выставив вперед живот, он с ленивой грацией шествует по тротуару, подшаркивая и раздвинув носки. При этом физиономии его придано сложное совино-кислое выражение. Взгляд из-под полуопущенных век выглядит надменным, но, если вы попробуете заглянуть в его глаза, то обнаружите, что заглядывать некуда, так как взгляд его робко уперт в пол. В этой связи вспоминаются разночтения биографов императора Нерона, одного из виднейших представителей рода “Дюма”, одни писали про надменный, другие про робкий взгляд этого печально прославившегося владыки полумира.

Итак, надменно прищурившись с ленцой движется по улице “Дюма”. Но вот повстречался ему знакомый: обаятельнейшая улыбка расцветает на лице “Дюма”, веки поднимаются, открывая большие, красивые, блестящие глаза, в жестах пробуждается энергия, и на всю улицу разносится живой, задорный гогот. Таков “Дюма”, если смотреть на него исключительно со стороны.

Отличительнейшая из черт внешности “Дюма” — какое-то абсолютно безраздельное доминирование в ней сексуальности. Хотя, глядя через призму психе-йоги, феномен этот вполне объясним. И без того избыточная 1-я Физика делается еще избыточней под давлением 3-й Воли. А добавка в виде мощной 2-й Эмоции, функции, как уже говорилось, выросшей из сексуальной сигнализации, вообще выводит облик “Дюма” на уровень живого олицетворения половой производительности. Чувственный и чувствительный по двум первым функциям, он гипнотически привлекателен в своей сексуальности и знает это.

Однако красота “Дюма” почти всегда отдает некоторой вульгарностью. Достаточно взглянуть на его женскую версию — Мерилин Монро и мужскую — Элвиса Пресли, чтобы в этом убедиться. А дело здесь в том, что у “Дюма” чувственность 1-й Физики не облагораживается покойной верой в себя, как это происходит в при сочетании со 2-й Волей (“Чехов”, “Гете”) и не смягчается детскостью, как при сочетании с 4-й Волей (“Эпикур”, “Борджиа”). У “Дюма” 3-я Воля уродует и вульгаризирует облик, гипертрофируя, с одной стороны, и без того накаченную 1-ю Физику, а, с другой стороны, посылая вовне, на поверхность из глубин изломанной души импульсы страха и постоянного недовольства, придает лицу его выражение, которое никак не назовешь милым. Фраза биографа Нерона — “лицо скорее красивое, чем приятное,” вполне может быть приложена к данному типу в целом.

* * *

Изъяны облика “Дюма”, однако, легко скрадываются мощной бесконечно гибкой 2-й Эмоцией. Не знаю, откуда это берется, но судьба наделяет его таким талантом обаяния, перед которым устоять практически невозможно. Приходилось мне знавать одного русского архиерея-”Дюма”: патологического жмота, садиста, циника и редкостного скотину, но при этом милейшего человека, наделенного каким-то совершенно беспредельным обаянием. Резервуар обаяния этого архиерея был таков, что, при желании, он мог лить его на жертву ведрами, парализуя и заставляя, путь ненадолго, делаться доверчивыми даже людей, знающих его, как облупленного.

“Дюма”, как никому, удается роль простодушного, искреннего открытого человека, рубахи-парня. Эту роль он специально готовит и шлифует перед зеркалом для стандартных ситуаций (застолье, знакомство, общение в сфере услуг, конфликты и т. д.) и практически бьет без промаха. Львиная доля его удач принадлежит таланту обаивать. Мне не раз приходилось наблюдать, как “Дюма”. пойманный с поличным или припертый к стенке, пытался обаятельной улыбкой, типа:”Я просто милый дурачок и не ведаю, что творю”, - разрядить ситуацию, поставить в конце конфликта благоприятную для себя точку.

“Дюма” слишком хорошо знает силу своего обаяния и сексуальной притягательности, чтобы не использовать их в корыстных целях. Поэтому брачная афера — поголовное и беспроигрышное хобби данного типа, ей не брезговал даже совсем не бедный писатель, давший этому типа имя, — Александр Дюма-отец.

Несколько менее удачлив бывает “Дюма” в том случае, когда берется за религиозную аферу. Хотя и в этой сфере он в состоянии достичь совершенно фантастического результата, заложено в психотипе “Дюма” нечто, что мешает ему сделать свой успех на ниве религиозного мошенничества устойчивым и долгосрочным. Истории Григория Распутина и Ошо Раджнеша у всех на слуху и являют собой идеальную иллюстрацию деятельности “Дюма” на данном поприще.

На Раджнеша, даже внешне, очень походил хорошо знакомый мне, описанный выше архиерей. Когда он, очень представительный, красивый, стоя на амвоне в богато расшитом саккосе с щеками блестящими от слез, нес яркую, одухотворенную, чрезвычайно глубокую по лексическому подбору, неграмотную и пустопорожнюю чушь, — не поддаться его магии было просто невозможно. Похмелье наступало потом, когда трезвый анализ речей, знакомство с личность преосвященного, бытовой и интимной стороной его жизни доводило иных, наивно верующих, до катастрофического сотрясения основ. При этом более всего поражал не сам факт принадлежности церковного деятеля столь высокого ранга к стану закоренелых греховодников (этим русского человека удивить трудно), сколько невозможностью уложить в голове факт уживчивости в одной душе и, как кажется, равно искренне проповедуемых, абсолютно противоположных этических правил. Добавлю, что пугающей загадкой это свойство души “Дюма” остается не только для прихожан, но и для жертв его брачного мошенничества.

“Очаровательный негодяй” (Ахматова об А.Толстом), “приятный лицемер” (Ринго о Маккартни) — такими амбивалентными характеристиками пользуются все, близко знающие “Дюма”. Однако ничего загадочного в его раздвоенности нет. За обаяние и декларации о возвышенных намерениях отвечает мощная, тонко, глубоко чувствующая аудиторию 2-я Эмоция, и справляется она со своими обязанностями великолепно, находя идеальные формы декларирования чаяний, которые остальные функции совершенно не намерены реализовывать. Заставить закоренелую материалистку 1-ю Физику предаваться обязательным почти для каждой религии аскетическим подвигам — вещь совершенно невозможная, как невозможно излечить от лицемерия, цинизма и злости 3-ю Волю. Поэтому начальный успех и крах в конце религиозной аферы “Дюма” предопределены. Знакомый мне архиерей едва ли не одновременно с Раджнешем разделил его судьбу: даже известному своим долготерпением Русскому Синоду он так стал поперек горла, что тот досрочно отправил архиерея на покой, позволив лишь напоследок до чиста ограбить подчиненное ему церковное учреждение.

Упомянутый архиерей, обладая бездонным обаянием, в тоже время безукоризненно владел техникой морального уничтожения человека. Порой не зная о своем собеседнике почти ничего, он одним словом, вполоборота мог послать человека в нокаут, и вид выносимого из его кабинета на носилках подчиненного был почти банальностью.

В этой связи с горечью необходимо признать: обаяние, талант на комплимент, на ласку не отделим от таланта на унижение, на оскорбление, на обиду(помните об этом, милые дамы, когда приходит время развешивать уши). У “Дюма” общим источником двух этих как бы различных дарований служит сочетание 2-й Эмоции и 3-й Воли. Тончайшая мембрана 3-й Воли на ультразвуковом уровне слышит все шумы и скрипы, исходящие от оппонента, по мельчайшим деталям мимики, жестикуляции, выражению глаз, одежде, речи, как компьютер, считывает его файл. Тогда как 2-я Эмоция безукоризненно чувствует настроение собеседника и подсказывает абсолютно точно уместные для каждого отдельного случая слова, обороты, выражения. “Дюма” — прирожденный, идеальный психолог, и счастье окружающих, что ни на одних психологических обманках держится жизнь.

Наконец, завершая тему авантюризма “Дюма”, остается сказать, что при почти стопроцентной удачливости в брачной афере, немалых успехах — в религиозной, он абсолютно безнадежен в тех случаях, когда авантюра требует исключительных умственных усилий (4-я Логика).

За примером далеко ходить не надо — Мата Хари. Разного рода щелкоперы бог знает как расцветили и расписали историю этой несчастной женщины-”Дюма”. А правда такова. Жила-была кокотка, эксплуатировавшая ленивый интерес европейских Толстосумов к восточной экзотике (она некоторое время прожила на острове Бали). Но началась война, охотников поглазеть на сладострастные танцы поубавилось, возраст заявил о себе, и вот, обрюзгшая, ленивая, жадная, глупая жрица любви решила, что, по случаю войны, ей удобней обирать не отдельных богачей, а разведки воюющих сторон. Запродавшись всем, кто соглашался покупать, она промотала первые взносы, так и не отработав ни марки, ни франка. Да и не могла отработать, поскольку привыкла трудиться совсем ни те местом, каким добывается хлеб в разведке, требующей определенного интеллектуального багажа и постоянных умственных усилий. Дело скоро приняло такой оборот, что хозяева Маты Хари предпочли видеть свою сотрудницу скорее мертвой, чем живой. Поторопило трагедию то, что она оказалась в Париже в дни провала французского наступления под Верденом. Перекладывая на других ответственность за поражение, тогдашнее французское руководство стало пачками расстреливать иностранцев, и расстрел Маты Хари стал апогеем этой грязной правительственной игры. Туповатая, стареющая проститутка просто попала под кампанию, как под трамвай. А корыстные пошляки из масс-медиа расшили по этой канве такие узоры, что за ними скрылась подлинная драма существа с психологией “Дюма”, по глупости и жадности влезшего в жернова на смерть борющихся государственных машин и там погибшего.

* * *

Пожалуй, единственная сфера. где “Дюма” не только не опасен, но наоборот полезен, эффективен, гениален и просто в своей тарелке — это художественная сфера и шоу-бизнес.

“Дюма” — прирожденный актер, и весь его порядок функций как бы специально выстроен для сцены и экрана. Сочная фактура (1-я Физика), бесконечная гибкость в восприятии и передаче настроений (2-я Эмоция), тончайший психологизм (3-я Воля) — идеальный актерский набор. Стоит ли удивляться, что среди звезд актерского сословия большая часть представлена “Дюма”.Сара Бернар, Софи Лорен, Ричард Бартон, Евгений Евстигнеев, Джек Николсон — лишь верхушка списка имен блистательных актеров-”Дюма”, реализовавших себя в, к сожалению, убийственно нетребовательной среде зрелищных искусств.

По своему эстетическому кредо актер-”Дюма” — стихийный реалист, сознательный или бессознательный сторонник системы Станиславского (судя по всему, Станиславский тоже был “Дюма”). Главное требование данной системы — полная адекватность при передаче эмоциональных состояний (2-я Эмоция). Прославленная (хотя и заимствованная) фраза Станиславского “Не верю!” — главный и единственный эстетический тест-контроль для актера-”Дюма”. Добавим, что хотя система Станиславского создавалась как система театральная, по сути своей она не театральна, так как театр — принципиально нереалистичен. Система Станиславского — кинематографическая система, и, видимо, в этом главная причина феноменального ее успеха в последние десятилетия. Кино — принципиально реалистично, и требование безукоризненной адекватности мимики, жеста, звука — законное для него требование.

В этой связи еще одно интересное наблюдение: историки, говоря об императоре Нероне, часто с улыбкой упоминают его знаменитую предсмертную фразу:”Какой актер умирает!” Однако не будем торопиться с повторением ученой ухмылки. Нерон был “Дюма”, т. е. прирожденный актер, и если не прославился на этом поприще, то не по своей вине. Помешало происхождение и специфика античного театра, строго поделенного на два экстремальных жанра — трагедию и комедию. Однако однажды Нерону все-таки удалось поставить спектакль по душе и вполне в духе Станиславского: он поджег Рим и, стоя на башне в театральном облачении, пел “Крушение Трои”. Думаю, если Станиславский смог бы увидеть этот грандиозный спектакль, он точно воскликнул бы “Верю!”

* * *

Труднее, чем актерство, даются “Дюма” ремесла танцора и музыканта. С танцами у него не ладится в силу некоторой заторможенности 1-й Физики. “Дюма” в балете может произвести впечатление выразительностью жеста, сексуальным колыханием разного рода аппетитных выпуклостей (Мата Хари, Айседора Дункан), но быстроты, легкости, слаженности от его пластики ждать не приходится. Поэтому, как ни добивался Калигула, еще один император-”Дюма”, славы танцора, он получил ее только вместе с троном и потерял с ним же.

Еще одна проблема “Дюма”, общая для танца и музыки, — это обычное для 1-й Физики отсутствие слуха. Однако беда эта поправима. Шаляпину так страстно хотелось петь, что он долгими упражнениями победил природный недуг. Не только Шаляпин, но многие другие “Дюма”, даже в качестве композитора (Чайковский) подвизаются на оперной сцене и часто с огромным успехом. Вообще, для специально интересующихся, могу сказать, что вид певца с сочной фактурой, если не сказать дородного, с богатым, многоплановым и сложным эмоционально репертуаром не позволяет утверждать точно, но с большой долей вероятности позволяет предполагать, что на сцене “Дюма”.

В последнее время, с бешеным развитием видео-шоу индустрии требования к внешним данным исполнителя заметно ужесточились, и привлекательная наружность стала не менее важным условием музыкальной карьеры, чем абсолютный слух и красивый голос. Это обстоятельство оказалось как нельзя на руку “Дюма”, которому ни внешних данных, ни тяги к музыке не занимать. И сейчас данный психотип практически безраздельно господствует в музыкальном бизнесе (Элвис Пресли, Пол Маккартни, Фредди Меркьюри, Хосе Иглесиас, Мадонна и т. д.)

Успех ждет “Дюма” и на литературном поприще. Здесь на память приходят: Овидий, Байрон, Д’Аннунцио, Дюма-отец, Бальзак, Мопассан, Верлен, Есенин, А.Толстой.

К данному списку, вероятно, требуется небольшой комментарий, так как включение в него Бальзака и Дюма — писателей романтического, а не реалистического направления, может вызвать возражения. Предвидя таковые, просто напомню, что творчество 3-й Воли вообще носит несколько “попсовый”, конъюнктурный характер, а расцвет писательства Бальзака и Дюма пришелся на период безраздельного господства во французской литературе школы Гюго, школы романтизма. “Дюма” не настолько самоуверен, чтобы открыто грести против течения, поэтому оба писателя, благо гибкость 2-й Эмоции позволяла, послушно двинулись проторенным путем, исподтишка саботируя нормы и заповеди романтического письма: Дюма плохо замаскированным цинизмом своих произведений, Бальзак детальным, подробнейшим, вылезающим, как шило из мешка, бытописательством. Но время шло, и после войны 1870 года французские“ Дюма”,отряхнув с себя прах романтизма, смогли заговорить своим собственным языком — взошла звезда Мопассана и Верлена. Поэтому, если мы хотим знать, как и про что пишет “Дюма” сам по себе, без внешнего эстетического и концептуального давления, то лучше всего обратиться к творчеству Мопассана и Верлена.

Успехи “Дюма” на родном для него поприще никак не влияют на изломы его характера, и почитатели таланта “Дюма”, заочно влюбленные в его 2-ю Эмоцию, бывают крайне разочарованы при очном знакомстве со всем порядком функций этого психотипа. Вот коротенькая, но последовательная характеристика Алексея Толстого, данная Ахматовой:”Он был удивительно талантливый и интересный писатель, очаровательный негодяй, человек бурного темперамента. Его уже нет. Он был способен на все, на все; он был чудовищным антисемитом; он был отчаянным авантюристом, ненадежным другом. Он любил лишь власть и жизненную силу”.

* * *

Особого разговора заслуживает 1-я Физика “Дюма”, точнее, сочетание 1-й Физики с 3-й Волей. И сказанное далее о “Дюма” в равной мере может быть отнесено к “Аристиппу”, тождественному “Дюма” по этим позициям.

Никого не хочу пугать, но “Дюма” по натуре эксгибиционист. В своей сверхтелесности “Дюма” больше чем нудист. Нудизм предполагает здоровую индифферентность в вопросах наготы и внутренне ближе 2-й Физике. “Дюма” же самой своей избыточной 1-й Физикой уже склонен к выпячиванию в себе плотского начала, а так как 3-я Воля “мещанина” никак его не поддерживает, но наоборот дает ощущение жизни на вулкане, то плоть становится для “Дюма” единственно надежным инструментом для взаимодействия с миром. Поэтому “Дюма” относится к своему телу трепетней, внимательней, любовней, чем кто-либо, холит его, украшает, и заголяет при всякой представившейся к тому возможности. Едва ли не 80 % моделей “Плейбоя” и “Пентхауса” рекрутируются из “Дюма”, причем не только деньги и карьера влекут их на страницы эротических изданий, но и сама возможность массовой демонстрации лучшей стороны своей натуры. Естественно, что и покупателями такого рода изданий в основном являются “Дюма”.

Не хочу никого пугать, но “Дюма” по натуре насильник. Насилие самая простая и естественная для него реакция на возникающие трудности. Мне уже приходилось упоминать безобидную, но выразительную историю из жизни обоих Дюма, когда, в ответ на плачь маленького сына, Дюма-отец просто взял его за шиворот и зашвырнул на кровать. Такая импульсивная реакция насилием на проблему вполне органична для сочетания 1-й Физики и 3-й Воли.

Еще больше не хочу никого пугать, но “Дюма” — садист. Сам маркиз де Сад, описавший этот феномен, был родом “Дюма”. Однако садизм садизму — рознь, и проявляться он может по-разному: от некоторой грубоватости любовных ласк до чудовищного изуверства. Тот садизм, что существует в согласии с уголовным кодексом, присущ “Дюма” обоего пола и обусловлен простой сенсорной бегемотностью 1-й Физики этого типа, через его толстую кожу тактильный сигнал проходит с трудом и ему требуется приложение больших усилий, чтобы почувствовать отзвук чужой плоти.

С преступным садизмом дело обстоит сложнее. В нем участвует весь порядок функций “Дюма” и подвержены ему почти исключительно мужчины данного типа. Причины такой исключительности в страшной раздвоенности психики “Дюма”-мужчины. Обычно “Дюма”-мужчина рослый, мускулистый, волосатый, живое воплощение мужественности, за которым посторонним мнятся все остальные мужские добродетели: надежность, храбрость, благородство и т. д. И только сам “Дюма” знает, насколько форма его противоречит содержанию и какое разочарование ждет всякого, понадеявшегося на его внешнюю “крутизну”.

Сергей Довлатов, сам “Дюма”. с горечью констатировал: “Я понял, что величие духа не обязательно сопутствует телесной мощи. Скорее — наоборот. Духовная сила часто бывает заключена в хрупкую, неуклюжую оболочку. А телесная доблесть нередко сопровождается внутренним бессилием…

Мне кажется, именно здоровые физически люди чаще бывают подвержены духовной слепоте. Именно в здоровом теле чаще царит нравственная апатия.

В охране я знал человека, который не испугался живого медведя. Зато любой начальственный окрик выводил его из равновесия.

Я сам был очень здоровым человеком. Мне ли не знать, что такое душевная слабость…”

Если к сказанному добавить, что при бутафорской плоти природа наделяет “Дюма”-мужчину сильной эмоциональностью, то женоподобная транссексуальная суть этого типа проявится во всей своей страшной наготе. Кокотка в гриме ковбоя — таков “Дюма”-мужчина, по сути не-мужчина…

Однажды Александр I, когда в обществе зашла речь об его сходстве с сестрой, вышел и через некоторое время вернулся в женском наряде, он был очень доволен, и наряд ему шел; французский посол говорил о царе: “Самые существенные свойства его — тщеславие и хитрость или притворство; если бы надеть на него женское платье, он мог бы представить тонкую женщину”. Бальзак в “Серафите” очень прозрачно намекал на свою женственность, а Байрон в письме признавался, что ему приятно, когда женщины обращаются с ним, “как с любимой и чуть-чуть своенравной сестрой”.

Именно психологический транссексуализм выводит мужчину-”Дюма” на дорогу садистских преступлений самого широко диапазона от бытового маньячества до убийств в стиле “джека-потрошителя”. В этом случае женщина в мужском скафандре насилует женщину же. Феномен безмотивного криминала “Дюма” в этом и состоит. “Преступление должно казаться большим, когда совершается над существом, подобным тебе самому, и от этого удовольствие удваивается, “- писал в “120 днях Содома” эксперт в этом вопросе маркиз де Сад.

Довелось прочитать в газете про одного сексуального маньяка, сидящего в туринской тюрьме за то, что он похищал и пытал женщин. Этот маньяк через адвоката “добился разрешения сменить пол. И хотя реально он сможет это сделать только через несколько лет, когда выйдет из тюрьмы, уже сейчас он освободился из своего внутреннего заключения. Винченцо ведет себя, как женщина: просит, чтобы его называли Терри, красит губы и ногти, носит браслет на лодыжке и предпочитает трикотажные костюмчики персикового цвета.”

А вот признание самого масштабного из “джеков-потрошителей”, на счету которого 53 жертвы — Чекатило: “В детстве я больше гулял, дружил с девочками. И сейчас лучше контакт с женщинами как с подругами. С мужчинами не нахожу общей темы для разговора.

Ко мне приставали с детства мальчишки, как к девочке. И в армии, и потом, в тюрьме, и в командировках. И в конце концов, я уже не сознаю, к какому полу я больше отношусь. Такая раздвоенность.

Мне нравятся ухаживания мужские..”

Сам первопроходчик литературного садизма, маркиз де Сад был “Дюма”, и Симона де Бовуар совершенно справедливо замечала: “…он ненавидел женщин потому. что видел в них скорее своих двойников, чем дополнение, и потому ничего не мог от них получить. В его героинях больше жизни и тепла, чем в героях, не только по эстетическим соображениям, а потому что они были ему ближе. Сад ощущал свою женственность, и женщины вызывали его негодование тем, что не были самцами, которых он в действительности желал”.

После поимки очередного “джека-потрошителя” каждый раз встает вопрос о его вменяемости и мотивах. Психиатры ищут и не находят в его душе патологию, фрейдисты пытают на предмет детских психических травм, но даже сверхобидчивый “Дюма”, зачастую в своем детстве ничего кроме обид за прыщи не находит (подмосковный убийца мальчиков). А дело в том, что не шизофрения и не комплекс Эдипа толкают “Дюма” на путь садистских преступлений, а его собственный психотип, сочетание 1-й Физики и 3-й Воли, и тяжесть преступлений напрямую зависит от степени развинченности 3-й Воли. Чем глубже язва по Третьей, тем чаще у “Дюма” есть повод говорить о своих реальных и мнимых унижениях, незаслуженных обидах, несправедливости жизни, тем кровавее будет плата, которую он станет взимать за них с окружающих.

Несравненно реже такого рода преступления совершает женщина-”Дюма”. Причина такого законопослушания лежит на поверхности: женщины-”Дюма” не страдают половой раздвоенностью, женщина внутри них совпадает с женщиной снаружи и значит пол — не повод для обиды на мир.

Единственный общественный запрет, который последовательно нарушает женщина-”Дюма”, это запрет на торговлю своим телом. Чувственная и чувствительная (1-я Физика + 2-я Эмоция) она выглядит созданной для секса и умело пользуется такой аппетитной оболочкой. Однако из-за ранимости 3-й Воли женщина-”Дюма” предпочитает заниматься проституцией не профессионально, а по-любительски, т. е. как бы по своему выбору и не за презренные деньги, а за повышение по службе, дорогие подарки, оплаченный отпуск и т. д.

Деньги вообще больное место “Дюма”, и редко какой другой тип поспорил бы с ним по части жадности. Когда юному Полу Маккартни сказали, что его мать умерла, он тут же спросил: “А что мы будем делать без ее денег?”

Материальные блага вместе с благами эмоционального ряда (религия, искусство, развлечения) — две главные для “Дюма” ценности. “Сколько ни вспоминаю Федора Шаляпина…не проходило дня, чтобы не было какой-либо вспышки. В особенности, когда вопрос касался искусства и…денег,” — писал Коровин.

Иногда две эти страсти вступают в противоречие друг с другом, жажда переживаний борется с жадностью, и зачастую 2-я Эмоция побеждает 1-ю Физику в такой борьбе. Сам Дюма растрачивал в кутежах почти все праведно и неправедно нажитое. Однако когда есть хоть крошечный шанс не платить за удовольствие, “Дюма” не платит. Обожал кутежи и Шаляпин, но обычно на час расплаты в его кармане оказывалось лишь три рубля. А Бальзак вообще принципиально выходил на улицу без гроша, и все удовольствия и услуги, получаемые им на улице, либо не оплачивались вовсе, либо оплачивались другими.

* * *

Вопрос о политических талантах “Дюма” — вопрос спорный. Он обаятелен, артистичен, хитер, подозрителен, жесток, что совсем не вредно для политика. Но слишком подозрителен, слишком и бестолково жесток, чтобы быть хорошим политиком; он жаден, распутен, недальновиден, внушаем и импульсивно лжив. Политическое лицо “Дюма” удобно наблюдать на примере не худшего представителя данного рода — императора Александра I: “…он легко может очаровать, но этого надо опасаться; он не искренен; это настоящий византиец времен упадка Империи… Вполне возможно, что он меня дурачил, ибо он тонок, лжив, ловок…” (Наполеон), “Он был слишком неустойчивой личностью, чтобы суметь навязать свою волю. Непостоянство его натуры проявлялось так отчетливо, что окружающие уже и не пытались совместить черты отцеубийцы и святого, неврастеника и героя, самодержца и освободителя, пророка и сладострастника, обманщика и апостола…Тщеславие, вялость, слабость и какая-то детская тяга к двойственности затуманивала его мозг..” (Гарольд Николсон), “Разговор с ним всегда оставляет самое благоприятное впечатление, и вы покидаете его убежденным, что этот правитель соединяет в себе прекрасные качества настоящего рыцаря с чертами великого государя, человека умелого и энергичного. Его рассуждения были безупречны, доводы убедительны, он изьясняется с выразительностью и жаром убежденного человека. И что же? В конечном счете опыт, история его жизни и то, что я вижу каждый день, предостерегает вас: не верьте. Многочисленные проявления слабости доказывают, что энергии, которую он вкладывает в свои слова, нет в его характере; с другой стороны, этот слабохарактерный человек может вдруг почувствовать прилив энергии и возбуждения, достаточный, чтобы принять самые жестокие решения с непредсказуемыми последствиями” (Ляферроней), “В продолжении всего своего царствования он страдал парадоманией..” (Чарторыйский)

Последняя, отмеченная Чарторыйским черта — “парадомания” — тоже общая для всех политиков-”Дюма”. “Дюма” вообще политик-праздник. Он обожает приподнятую, жизнерадостную атмосферу, в которой может и умеет задавать тон. И не важно как это происходит: на белом ли коне во главе орущего “Виват!” войска, тамадой ли во главе длиннющего обильного стола, — главное, не просто царить, а царить душевно.

Беда только, что праздники свои “Дюма” зачастую перемежает казнями, так как жестокость и разгульность равно существенные компоненты его души. Насилие — нормальная, естественная реакция 1-й Физики “Дюма” на возникающие в ходе политической борьбы реальные или мнимые проблемы. Стоящие низко Воля и Логика фактически не контролируют чисто импульсивную жестокость Физики, более того, подозрительность, трусость и злость 3-й Воли подхлестывают и так не нуждающуюся в понукании склонность “Дюма” к насилию.

Зная об этой особенности данного типа, можно легко прояснить некоторые темные места мировой истории. Например, до сих пор является предметом спора вопрос о проектах Брежнева, видного представителя рода “Дюма”, убить своего шефа Хрущева. Ответ здесь может быть только один — да, безусловно хотел и планировал, реализации замысла помешало многое, в том числе собственная слабохарактерность, которая по обыкновенной для 3-их Воль раздвоенности и тонизирует жестокость “Дюма”, и подавляет ее.

Религиозным рвением “Дюма” не отличается, но как всякий эмоционал он суеверен и эмоциональная сторона культового действа для него своя. Как абсолютно свое чувствует он и искусство. Поэтому страсть к художествам часто в ущерб делу и авторитету — типичнейшая из примет политика-”Дюма”. Конечно, страсть этого типа к искусству не всегда проявляется столь очевидно, как в случае с Нероном. Например, мало кто знает, что Саддам Хусейн великолепный знаток арабской поэзии, а Брежнев знал наизусть несколько стихотворений Мережковского, включая очень длинное стихотворение “Шакьямуни”, - но пунктик такого рода является непременным компонентом жизнедеятельности даже очень погруженного в политику “Дюма”. Особенно забавно выглядит пример Брежнева. Вот бы удивились Мережковский с Буддой, когда бы узнали, кого и про кого старательно выучивал стихотворение ленивый, не любивший чтение генеральный секретарь КПСС, жизнь положивший на уничтожение того, во что верили и что любили Будда с Мережковским.

Описанные выше приметы, думаю, уже позволяют читателю приступить к персональной идентификации политиков-”Дюма”. Отчасти поможет ему в этом небольшой, составленный автором список: Клеопатра, Нерон, Калигула, Коммод, Каракалла, Элагабал, Иван Грозный, Анна Иоанновна, Александр I, папа Александр YI, султан Абдул-Азис, Людовик XIY и Людовик XY, Карл II Стюарт, Троцкий, Зиновьев, Берия, Брежнев, Мао Цзедун, Саддам Хусейн.

* * *

Обращаясь теперь к национальному вопросу, не без грусти проходится констатировать преобладание “Дюма” среди русских и славян вообще. Со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями. Судите сами:” Русские — первые актеры в мире…Ни в одном обществе, если не считать польского, я не встречал таких обаятельных людей…Когда русские хотят быть любезными, они становятся обаятельными, и вы делаетесь жертвой их чар вопреки своей воле, вопреки всем предубеждениям. Сначала вы не замечаете, как попадаете в их сети, а позже уже не можете и не хотите от них избавиться. Выразить словами, в чем именно заключается их обаяние, невозможно. Могу только сказать, что это таинственное “нечто” является врожденным у славян” (де Кюстин),”…вообще я считаю Россию для иностранцев пробным камнем их достоинств и что тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе. Это замечание я считала всегда безошибочным, ибо нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки…” (Екатерина II), “Вся Россия — страна каких-то жадных и ленивых людей: они ужасно много едят, пьют. Любят спать днем и во сне храпят. Женятся они для порядка в доме, а любовниц заводят для престижа в обществе. Психология у них собачья: бьют их — они тихонько повизгивают и прячутся по конурам, ласкают — они ложатся на спину, лапки кверху и виляют хвостом” (Чехов), “Это нация недоверчивая, несговорчивая, робкая, но вместе с тем надменная…русские обладают необыкновенной физической силой, но кране ленивы и охотнее всего предаются разгулу… Русские не имеют понятия о правдивости и видят во лжи только украшение” (Пальмквист), “В самых недрах русского характера обнаруживается вечно-бабье, не вечно-женское, а вечно-бабье” (Бердяев).

Засилие “Дюма” в России приняло такие масштабы, что для многих иностранцев Брежнев стал живым олицетворение русского народа в целом. Киссинджер писал: “Брежнев был не только генсек КПСС, но подлинно русский. Он был смесью грубости и теплоты, одновременно неотесанный и обаятельный, хитрый и обезоруживающий… Он одновременно казался полным сил и истощенным… Он старался скрывать свою неуверенность шумливостью, неистовством, громогласностью, а глубоко запрятанное ощущение своей неадекватности неожиданными порывами резкости..”

Вместе с тем, я бы не стал настаивать на тезисе о безраздельном доминировании “Дюма” в русском психологическом генофонде. Как минимум равную ему по численности группу населения России составляют “Пушкины” (см.) “Пушкин” мало отличим от “Дюма”, он тоже женственен (1-я Эмоция +3-я Воля), но более трудолюбив и добродушен (2-я Физика). Вместе же они, “Дюма” и “Пушкин”, и составляют суть или душу русского народа, поэтому, чтобы ни говорили о нем, слова Бердяева “о вечно-бабском” в русском характере останутся единственной и универсальной правдой о нем.

 

АЛЕКСАНДР БЕРТЬЕ

1) ЛОГИКА (“догматик”)

2) ФИЗИКА (“труженик”)

3) ЭМОЦИЯ (“сухарь”)

4) ВОЛЯ (“крепостной”)

Для тех, кто мало знаком с историей Наполеоновских войн и кому имя Бертье ничего не говорит, начну с краткой биографической справки:”Бертье Луи-Александр, французский маршал (1763 — 1815)… Роялизм не помешал ему в 1792 г. сделаться сначала бригадным генералом в армии Люкнера, а в 1793-96 гг. принимать деятельное участие в подавлении вандейского восстания. Назначенный в 1796 г. начальником штаба итальянской армии, он приобрел полное доверие генерала Бонапарта, высоко ценившего его технические познания, точность в исполнении приказаний и редкую работоспособность. В течение 18 лет Бертье почти не разлучался с Наполеоном и во всех походах до 1814 г. был неизменным начальником штаба его армии. После мира в Кампо-Формио Бертье был поставлен во главе итальянской армии, занял Рим и провозгласил там республику (1798). Затем он принял участие в египетской экспедиции и, вернувшись вместе с Наполеоном, деятельно помогал ему во время переворота 18 брюмера, после чего был назначен военным министром. В 1804 г. Бертье получил звание маршала, а после побед 1805–1807 гг. был сделан владетельным князем Невшателя, отнятого у Пруссии, вице-коннетаблем и имперским принцем. Тогда же он вступил в брак с племянницей короля баварского, принцессой Марией. Действия Бертье во время кампании 1809 г. подверглись суровой критике, но это не помешало Наполеону дать ему новую награду в виде титула князя Ваграмского. Несмотря на все милости со стороны Наполеона, Бертье к концу его царствования стал сильно тяготиться его политикой. Когда падение империи сделалось неизбежным, он один из первых перешел на сторону Бурбонов и сопровождал Людовика XYII при его въезде в Париж. В награду за что он был назначен пэром Франции. Наполеон, не веря в искренность его роялизма, попытался снова привлечь его на свою сторону и незадолго до отьезда с Эльбы сообщил ему о своих планах. Бертье ему не ответил, но в то же время ничего не сказал и Людовику XYII о полученном письме. Когда Наполеон высадился, в марте 1815 г. на берегу Франции, Бертье сильно колебался, на чью сторону ему стать, но, в конце концов, уехал в Бамберг. Здесь, во время прохода через Бамберг русских войск 1 июня 1815 г., он упал из окна замка, в котором жил, на улицу и расшибся насмерть”.

Кроме всего прочего, настоящая выписка из энциклопедического словаря замечательна тем, что наглядно демонстрирует неспособность любого, самого подробного и точного послужного списка передать нашу человеческую суть. И Бертье, реальный, теплый, живой, вовсе не походил на того Бертье, что предстает перед нами со страниц энциклопедии.

* * *

Наполеон, человек крайне самоуверенный и не всегда сдержанный на язык, говорил о Бертье, что “сделал из курицы орла”. Наполеон, конечно, тут, мягко говоря, забывался: курицу можно назначить орлом, но сделать нельзя. Ничего не сделал он и из Бертье. Но то, что Наполеон нашел в Бертье идеального исполнителя своей воли — это точно.

Странные, на первый взгляд, отношения сложились между этими двумя столь разными людьми. Бертье был одним из немногих приближенных, которых император в приступах раздражения не стеснялся поколачивать. Что никак не отражалось на начальнике штаба, ни физически, ни морально, так как его сильная, гибкая 2-я Физика и слабая, гибкая 4-я Воля были равно мало чувствительны к побоям и унижениям. Вместе с тем, рукоприкладная практика никак не влияла и на особое доверие, каким облекал Наполеон Бертье; император постоянно советовался с ним и, кажется, признавал его интеллектуальное превосходство, что понятно, если вспомнить о 3-й Логике императора. Действительно, крепкая голова 1-й Логики Бертье очень помогала Наполеону, и она же заставила начальника штаба одним из первых покинуть проигравшего хозяина.

“К чему он стремился? Этого никто не знал. Он обладал поразительной работоспособностью, почти неправдоподобной профессиональной штабной памятью и особым талантом превращать общие директивы командующего в точные параграфы приказа. На первые и самостоятельные роли он не годился, но никто не мог его с равным успехом заменить на посту начальника штаба”, - писал историк, отмечая невольно главные параметры типа “Бертье”: мощную и ясную 1-ю Логику, не знающую устали 2-ю Физику и 4-ю Волю без инициативы. Фактически именно этого и требовал от своих сотрудников Наполеон, когда говорил:” Я сам свой министр. Я сам веду свои дела, а следовательно, я достаточно силен, чтобы извлекать пользу из посредственных людей. Честность, отсутствие болтливости и работоспособность — вот все. чего я требую”. И надо ли объяснять, насколько полно отвечал Бертье такого рода требованиям?

* * *

Прекрасная пара Александру Бертье — другой “Бертье” (не к ночи будет упомянут) — Вячеслав Михайлович Молотов, ближайший сталинский помощник. Бертье с Молотовым сделали фантастическую карьеру, сами о том не мечтая и не желая. И Бертье, как Молотов, мог на вопрос: как очутился он там, где очутился. ответить: “Ветром занесло…Ветром понесло, понесло, так и несет..” Действительно. она — такая, эта 4-я Воля, ее ветром носит…

Скорый на грубости Ленин называл Молотова “каменной жопой”. Но ни он, ни его приемники так и не смогли инкриминировать этому идеальному бюрократу, хоть что-нибудь, кроме чудовищной работоспособности. За последние годы сложилась обширная литература, откровенно рассказывающая о верхушке советского режима; много места в ней уделено и фигуре Молотова. Поэтому сейчас есть возможность составить из мемуарных цитат почти исчерпывающий психологический портрет Молотова в частности, и “Бертье” вообще.

Современники вспоминали: “Я много работал с Молотовым. Это очень добросовестный, не блестящий, но чрезвычайно работоспособный бюрократ. Он очень спокоен, выдержан. Ко мне он всегда был крайне доброжелателен и любезен и в личных отношениях со мной очень мил. Да и со всеми, кто к нему приближался. Он корректен, человек вполне приемлемый, никакой грубости, никакой заносчивости, никакой кровожадности, никакого стремления кого-либо унизить или раздавить…

Неужели из этого человека все можно сделать? Дайте его в руки Сталина, возвысьте его в системе, где человек человеку волк, и он равнодушно будет смотреть, как гибнут в жестоких страданиях миллионы людей. Поставьте его рядовым чиновником в хорошей человеческой системе общества, и он ночами будет работать, изыскивая средства помощи пострадавшимот недорода крестьянам деревни Нееловки…”

“По характеру он сухой и угрюмый человек. Даже в такой обстановке, как просмотр какой-либо кинокомедии со Сталиным и гостями, он был официален, редко улыбался и не допускал никаких “вольностей”.”

“Я не видел такого нехорошего, подлого подлизывания только со стороны Молотова.

Молотов на меня производил в те времена впечатление человека независимого, самостоятельно рассуждающего. Он имел свое суждение по тому или другому вопросу, высказывался и высказывал Сталину, что он думает. Было видно, что Сталину это не нравится, а Молотов все-таки настаивал.”

“Меня поразило, что у такого жесткого политика столь вялое рукопожатие слабохарактерного человека.”

“Его подобная пушечному ядру голова, черные усы и смышленые глаза, его каменное лицо, ловкость речи и невозмутимая манера себя держать были подходящим выражением его качеств и ловкости…

Его улыбка сибирской зимы, его тщательно взвешенные и часто разумные слова, его приветливая манера себя держать делали его совершенным орудием советской политики в дышащем смертью мире.

Только раз я видел как будто у него нормальную человеческую реакции…Мы подписали англо-советский договор, и ему предстоял опасный полет домой. У садовой калитки на Даунинг-стрит, которой мы пользовались для сохранения секрета, я крепко взял его за руку, и мы посмотрели друг другу в лицо. Внезапно он показался глубоко взволнованным. За маской показался человек”.

К сказанному выше остается добавить, что этот человек “с улыбкой сибирской зимы” любил в короткие минуты отдохновения поиграть на скрипочке, что в казарменной большевистской среде было явлением уникальным, почти невероятным и вызывало у грубиянов из сталинского Политбюро постоянные насмешки.

В принципе, “Бертье” — Акакий Акакиевич из гоголевской “Шинели”: покладистый, мягкий, добрый, вдумчивый, работящий, любящий на досуге спеть что-нибудь задушевное негромким монотонным голоском. И все. Лишь чрезвычайные обстоятельства могут сделать из него князя Невшательского или министра иностранных дел СССР.

 

ВЛАДИМИР ЛЕНИН

1) ВОЛЯ (“царь)

2) ЛОГИКА (“ритор”)

3) ФИЗИКА (“недотрога”)

4) ЭМОЦИЯ(“зевака”)

Порядок первых двух Ленинских функций, их соотношение, взаимодействие и формы внешнего проявления исчерпывающе характеризует специально собранный для этого случая цитатник, помещаемый ниже. Его особенностью можно считать то, что авторы мемуаров, друзья и враги Ленина, оказались удивительно единодушны при описании его личности, и лишь по интонации можно догадаться: кто есть ему кто.

“…он был диктатором в лучшем смысле этого слова”.

“ Воля Ленина превосходила его интеллект, и последний всегда выступал как слуга первой…Многие критики обвиняли Ленина в сильной жажде власти и почестей. На самом деле он просто органически был создан для управления и буквально не мог удержаться от того, чтобы не навязывать свою волю другим, не потому, что жаждал этого, а потому, что это было столь же естественно для него, как для крупного тела естественно влиять на планеты. Что касается почестей, то их он не любил…

Ленин по-своему любил тех, кого ценил как полезных помощников. Он легко прощал им ошибки, даже неверность… Злобность и мстительность были ему чужды. Даже враги воспринимались им скорее как какие-то абстрактные факты. Вероятно, они не могли возбудить в нем чисто человеческий интерес, будучи просто математически определенными точками для приложения деструктивных сил. Чисто пассивная оппозиция его партии в критический момент являлась для него достаточным основанием для того, чтобы расстреливать сотни людей без тени колебаний. И при всем этом он любил, искренне веселясь, играть с детьми, собаками, котятами.”

“ Никто, как он, не умел так заражать своими планами, так импонировать своей волей, так покорять своей личности, как этот, на первый взгляд, такой невзрачный и грубоватый человек, по-видимому, не имеющий никаких данных, чтобы быть обаятельным”.

“В его внешнем облике не было ничего от сверхчеловека… И все же в этих стальных глазах было что-то, что приковало мое внимание. В его вопрошающем, полупрезрительном, полуулыбчивом взгляде читалась безграничная уверенность в себе и своем превосходстве.

Позднее я с очень большим уважением стал относиться к его интеллекту, но в ту минуту меня больше поразила огромная сила его воли, его непреклонность и бесстрастность. Он являл собой полную противоположность Троцкому, который также присутствовал при нашей встрече и был на удивление молчалив. Троцкий был весь темперамент, он был индивидуалистом и артистом, на тщеславии которого даже я мог играть не без некоторого успеха. В бесстрастии же Ленина было что-то нечеловеческое. На его тщеславие нельзя было подействовать никакой лестью”.

“Я вообще не любил этого человека. Во-первых, он был ужасно сварлив. Во-вторых, он никого не слушал и никому не давал говорить”.

“…Ленин всегда чувствовал свою аудиторию. Он никогда не поднимался слишком высоко над ее уровнем, однако и опускался до него лишь в те моменты, когда это было необходимо для того, чтобы не нарушить непрерывность гипнотического состояния, контролирующего волю его паствы. Более чем кто-либо он осознавал, что толпа требует, чтобы ее погоняли и пришпоривали, она хочет чувствовать твердую руку хозяина. Когда было надо, он говорил как правитель, осуждая и подстегивая свою аудиторию. “Он не оратор — он больше чем оратор,” — заметил кто-то, и это замечание вполне уместно.”

“Но вот он почувствовал, что аудитория не поспевает за ним, что связь со слушателем разомкнулась. Тогда он сразу берет себя в руки, опускается одним прыжком вниз и начинает свое восхождение заново, но уже более спокойным и соразмерным шагом. Самый голос его становится иным, освобождается от излишней напряженности, получает обволакивающую убедительность…И когда оратор вторично добирается до вывода, приведя на этот раз к нему слушателей, не растеряв в пути никого, в зале физически ощущается та благодарная радость, в которую разрешается удовлетворенное напряжение коллективной мысли.”

“Спорил он исключительно неприятно — высокомерно и презрительно, усыпая свою гладко льющуюся речь язвительными и часто грубыми выходками по отношению к противнику. При этом внешне он казался совершенно спокойным, но его маленькие монгольские глазки становились острыми и злыми…Ленин не принадлежал к числу людей, поражающих силой и оригинальностью мысли.”

По поводу ораторских способностей сочетания 1-й Воли со 2-й Логикой к сказанному могу добавить, что при всей видимости апелляции к разуму слушателя, не содержание составляет сильнейшую сторону речей, а форма. Речь “Ленина” может быть двусмысленна, бессодержательна, пуста и все-таки завораживающа, благодаря его исключительной, некритичной самоуверенности, веры в себя, могучей воле, наполнявшей невидимо каждое его слово. Пример Горбачева (очевидно — “Ленина”), своими пустыми речами часами державшего в напряжении многотысячную аудиторию, — достаточно выразителен, чтобы представить себе магию “Ленинского” слова. Мощь горбачевского словоблудия доходила до комизма и порождала анекдоты. Например такой: Горбачев попросил известного гипнотизера-психотерапевта Кашпировского прийти на его выступление и в случае речевого недержания гипнотическим воздействием остановить его. Результат оказался обратным ожидаемому: Кашпировский сам впал в гипнотический транс.

* * *

Всякая Третья функция двусмысленна. Но 3-я Физика Ленина, сочетавшая беспримерную жестокость с материнской заботой о нуждах окружающих, демонстрировала такое беспримерное раздвоение, что также провоцировала сочинительство и порождала, отдающие цинизмом, но точные анекдоты. Вот один из них:

-“Владимир Ильич, участники кронштадского мятежа арестованы, что с ними делать?”

-“Расстрелять! Перед расстрелом напоить чаем. И непременно горячим!”

Это — анекдот. А существуют еще сходного рода легенды, иногда выдаваемые за факт. Например, легенду о том, что Ленин сам тайно переправил за границу своего давнего друга-врага, Мартова. И будто бы на вопрос, зачем он это сделал, вождь будто бы ответил: “Потому что меня окружают люди, которые гораздо более последовательные Ленинцы, чем сам Ленин.” Этой фразе невольно веришь. Ленин должен был по 3-й Физике быть самым жалостливым из большевистской верхушки. И его действительно окружали люди с результативными и значит более жестокими Физиками: с 1-й Физикой (Троцкий, Сталин, Зиновьев) и 4-й Физикой (Свердлов, Дзержинский, Пятаков), — которые, конечно, Мартова живым из рук не выпустили бы.

Кроме анекдотов и легенд существуют и бесспорные исторические факты, свидетельствующие о поразительной раздвоенности Ленинской Физики. Так, известный портретист Юрий Анненков рассказывал, что когда к его отцу, бывшему революционеру и знатоку страхового дела, пришло предложение стать комиссаром социального страхования, он отказался и на следующий день обнаружил, что разорен: его счет в банке был конфискован. Старик умер от голода в 20-ом году, и когда эта весть дошла до Ленина, он назначил вдове приличную пожизненную пенсию. Так вот.

Собственно, 3-я Физика и привела Ленина в стан марксизма, именно типичное для нее искреннее, бессознательное сострадание ко всем людям физического труда заставило ее избрать данную идеологию. Массовые расстрелы рабочих после прихода вождя коммунистов к власти — производное не Физики его, но Воли. К Ленину в еще большей степени, чем к Наполеону подходят слова Гете, что “Наполеон пустился на поиски добродетели, но поскольку найти ее не удалось, взял власть”.От 3-й Физики Ленина происходит и уравнительно распределительная система, введенная им во времена военного коммунизма: похвальное желание поддержать слабосильных его ущербная 3-я Физика довела до абсурда.

Современники редко поминали, говоря о Ленине, про его отношение к физическому, материальному пласту жизни, разве что отмечали простоту и незамысловатость бытовых запросов. И это понятно. Именно свою 3-ю Физику старательней чем что-либо прятал от посторонних глаз вождь мирового пролетариата, и именно она, как ни странно, сыграла решающую роль в его судьбе. Дело в том, что если Гете можно назвать эталоном гармоничной личности, то эталоном дисгармоничной личности, безусловно, следует назвать Ленина.

Судьба из безразмерных своих закромов по линии Физики не дала Ленину ничего. Более чем невзрачной наружности, малорослый, рано облысевший, с серой кожей и маленькими монгольскими глазами, в 40 лет он уже выглядел стариком. Всю свою жизнь до октября 1917 года Ленин прожил на положении содержанки: семьи, партийных спонсоров и робин гудов. Особенно, уверен, Ленинскую 3-ю Физику травмировало то. что за всю жизнь им не было заработано ни копейки физическим трудом,т. е. в случае краха своей власти на государственном ли, на партийном ли уровне, для поддержания нормальной жизнедеятельности каких-либо внутренних ресурсов не было.

С женщинами также было мало радости. Они не дали Ленину того, что являлось бы единственным безукоризненным доказательством его мужественности, его физической полноценности — детей. Да и числом женщин Ленин похвастаться не мог, достоверно известно о трех: Крупской, Арманд и той, неназванной по имени секретарше, которую Сталин в порыве гнева грозился сделать вдовой вождя вместо строптивой Крупской.

Люди, знавшие Ленина, знавшие о его “зацикленности” на политике, вообще с большой долей иронии говорили о сексе вождя. Один из них писал: “Ленин был глубоко увлечен, скажем, — влюблен в Инессу Арманд — его компаньенку по большевистской партии. Влюблен, разумеется, по-своему,т. е. вероятно, поцелуй между разговором о предательстве меньшевиков и резолюцией, клеймящей капиталистических акул и империализма”. На самом деле секс Ленина был не таков, и любовник он был страстный. Другое дело, что, как всякий обладатель 1-й Воли и 3-й Физики, он боялся той власти, которую получала лежащая рядом женщина, страшился женской наготы и красоты. Соратник по ссылке рассказывал, что вместе с ними была сослана одна очень красивая женщина, и, глядя на нее, Ленин роптал: “ Она страшная женщина. Она меня волнует. Страшная женщина”.

Вместе с тем, думается, что гиперсексуальность Ленина не производила на женщин очень уж сильного впечатления. Вывожу это из того, что Октябрьская революция все-таки состоялась. Вы спросите: какая связь между сексом и революцией? А она в ленинском случае самая прямая. Если бы та же Инесса Арманд, разомлев от ленинских ласк, проворковала бы минуту любовной истомы: “Котик, ты — вообще человек неординарный, но в ЭТОМ тебе нет равных!” — то, вполне возможно, что революция не случилась бы. Ленин бы кинулся с удвоенной энергией отрабатывать магическую для его психики лестную характеристику исключительного любовника, бросив, хоть на время, постылую позу борца с капитализмом. Однако Октябрь грянул, и это событие — лучшее доказательство неудовлетворенности Ленинского полового чувства и невеликих его способностей по женской части.

Даже мысленно, заочно и на мгновение оказавшись в Ленинской шкуре, чувствуешь весь ужас и уродство его положения. Человек, родившийся с 3-й Физикой, “недотрогой”, т. е. судьбой обреченный на ранимость и уязвимость физического начала, в дополнение к этому бедствию, живет жизнью невзрачного, слабосильного иждивенца, бездетного и сексуально неудовлетворенного. Откуда взяться тут гармонии личности и ее производным: порядочности, благожелательности, терпимости — когда судьба взяла себе в привычку постоянно ломом ковырять больное место? Ленину просто ничего другого не оставалось, как только еще надежнее крепить единственную в жизни опору — и без того гипертрофированную природой 1-ю Волю — с маниакальным упорством домогаться власти, которая одна могла защитить раздавленную в лепешку 3-ю Физику.

* * *

Заблуждались современники Ленина, обманутые его страстью к политиканству, и относительно способности вождя к переживаниям. Один из них писал: “Я даже представить себе не могу Ленина, разговаривающим о поэзии, живописи, музыке, еще меньше о любви, о сложных духовных переживаниях человека… Интерес к человеку ему был совершенно чужд. Общаясь с ним, я всегда чувствовал, что он интересуется мной лишь постольку, поскольку видит во мне…единомышленника, которого можно использовать для революционной борьбы…Холодность Ленина к людям бросалась в глаза.”

Подобного рода высказывания по меньшей мере не точны. Ленин плакал на представлении “Дамы с камелиями” (а к психологии проституток 3-я Физика питает особо жадный интерес), с восторгом слушал Бетховена и лишь выражал сожаление, что вопреки потребности бесконечного наслаждения “нечеловеческой” музыкой венского композитора, ему приходится заниматься рубкой голов. Да и по отношению к людям Ленин не всегда был таким циником и паразитом, каким его описывают товарищи по партии. С залитым слезами лицом, шатаясь от горя, шел вождь за гробом Инессы Арманд, и в данном случае переживания его явно превосходили вклад покойной в партийное строительство. Так что, даже“ Ленинское” сердце не камень.

* * *

Как психологический тип “Ленин”довольно редок. Редок он даже в политической среде, хотя политика у “Ленина” в крови. В этой связи на память, кроме Горбачева, не приходит никто. Однако очевидное отличие личностей Ленина и Горбачева, дает повод сказать несколько слов о разнице в судьбе людей при психотипическом тождестве.

В том, что Горбачев — “Ленин”, сомневаться не приходится. Но отличия начинаются уже с масштабовличности Ленина и Горбачева. Второй, “Ленин” — карлик, несопоставимый по своим параметрам с великим первообразом: невоспитанный, малокультурный и просто неумный. Глупый “Ленин”, как альбинос, редок, но случается, и Горбачев — из числа таких альбиносов. Вместе с тем, судьба к Горбачеву была более благосклонна, нежели к Ленину. Горбачев успел попробовать себя в качестве работника физического труда, знал радости отцовства, его путь наверх ничем фатально непреодолимым не загромождался, был ясен и прост с самого начала, чего совсем нельзя сказать о Ленине.

Видимо, все эти обстоятельства и определили сравнительную с Лениным мягкость в критические для власти минуты. Как всякий “недотрога”, с неприязнью и брезгливостью относящийся к насилию, Горби, устраивая кровавые побоища в Прибалтике и на Кавказе, при виде первой крови убирал руки и делал вид, будто он ни при чем. Такое двурушничество в капитальном для власти вопросе о насилии, расхолаживало свиту Горбачева, позволяла ей считать, не без некоторых оснований, президента СССР слабым политиком. А когда головы свиты начинают посещать подобного рода мысли, гибель лидера, биологическая или только политическая, становится вопросом времени. Что и случилось в августе 1991 года. Последующие потуги вернуть себе хотя бы часть былого влияния стали плясками политического трупа. Но это уже другая история.

 

АБУ АЛЬ-ГАЗАЛИ

1) ЭМОЦИЯ (“романтик”)

2) ВОЛЯ (“дворянин”)

3) ЛОГИКА (“скептик”)

4) ФИЗИКА (“лентяй”)

Газали — величайший богослов-мистик и философ исламского мира. Он оказал большое влияние на развитие арабо-мусульманской культуры. Согласно исламским преданиям, каждые 500 лет должен являться обновитель веры, и многие мусульмане видели в Газали именно такого обновителя. Один из его биографов писал:” Если бы после Муххамада мог быть пророк, то это был бы, конечно, Газали.”

Судя по современным Газали источникам, жизнь его не была особенно богата событиями: иранец, пишущий по-арабски, учился в Нишапуре и Багдаде, преподавал право. Когда Газали погрузился в философию, то занятия этой наукой, вызвали в его душе глубочайший кризис, впрочем, типичный для данного психотипа. По словам одного биографа, Газали, занимаясь философией, пришел к выводу “ о принципиальной несочетаемости веры как понятия иррационального и философии как продукта рационалистических построений, что вызвало у него глубокий психологический кризис(1095). Отказавшись от поста мудариса (профессора), Газали 11 лет вел жизнь странствующего дервиша, а затем затворника”.

Казалось, что за причина была уважаемому всеми профессору подаваться в затворники: неужели только потому, что иррациональность веры противоречила рациональности философии? Как ни удивительно, но это так. Более того, именно такого рода душевный кризис переживает почти всякий “Газали”, он заложен в его психотипе. Вспомним, какое противоречие человек внутри себя ощущает особенно остро: противоречие между Первой и Третьей функциями. У “Газали”, стало быть, конфликтуют 1-я Эмоция и 3-я Логика, т. е. мистика с разумом, и победа более сильного мистического, иррационального начала над здравым смыслом в этом случае заведомо предопределена, — что со всей ясность проявилось на примере жизни Газали, ушедшего из профессоров в затворники.

Не только жизнь, но и вся философия Газали более чем удобно укладывается в его порядок функций. Антропология Газали выглядит следующим образом: структура человека совпадает со структурой вселенной (микрокосм совпадает с макрокосмом). Вселенная же состоит из трех слоев или уровней. Нижний уровень — “мир явного и осязаемого”, т. е. материальный, физический слой бытия (4-я Физика). Выше находится “мир духовного”, где под “духовным“ следует понимать некий объем знаний, интеллекта, воли, духа (3-я Логика и 2-я Воля). Наконец, выше всего находится “мир сверхчувственного и скрытого”, недоступный обычному восприятию человека, и, будучи миром божественным, он познаваем только с помощью мистического озарения (1-я Эмоция). То есть, картина внутренней структуры человека и космоса оказывается нарисованной Газали по образу и подобию своему: 1-я Эмоция, 2-я Воля, 3-я Логика, 4-я Физика.

Как философ Газали прославился в качестве автора “Самоопровержения философов” давшего начало скептицизму в его арабоязычной версии. Когда западные философы познакомились с этим трудом Газали, то посчитали его аргументацию почти исчерпывающей и дали “Самоопровержению философов” самую высокую оценку: Мунк назвал Газали первым скептиком Средневековья, Ренан утверждал, что после Газали “Юму больше нечего сказать”. И надо ли напоминать, что такой активный, последовательный скептицизм является ярчайшей приметой 3-й Логики?

Судя по упорству в исповедании скептицизма, язва по 3-й Логике у Газали была очень глубока. А значит, особой избыточностью и мощью должна была обладать его 1-я Эмоция. И верно, душевные религиозные переживания Газали достигали такого градуса, что он почти телесно начинал ощущать сердцевину своих экстазов. Он, говоря о своем мистическом опыте, сообщал:” Это так своеобразно, будто в действительности ощупываешь какой-нибудь предмет”. Нет, не даром Газали приписывают “эмоционализацию” ислама, прежде достаточно умеренного по этой части. До Газали многие пренебрегали молитвами и обрядами, он увеличил число молитв и потребовал неукоснительного соблюдения обрядов, так как они — орудия экстаза, сердечно-мистического постижения Божества.

Газали — аскет, но аскетизм его, как это бывает обычно при 4-й Физике, совершенно не агрессивен. Философ просто безразличен к материальному пласту бытия, его не раздражает излишество в этой сфере и не радует затягивание поясов. Газали пишет: “…ты не должен думать, что ненависть к миру является самоцелью…отречение от этого мира имеет целью не желать ни существования его, ни небытия. Это вершина совершенства…

Совершенство в отношении имущества состоит в том, чтобы для тебя были равны деньги, имущество и вода. Обилие воды около тебя, когда ты стоишь, например, на берегу моря, не вредит тебе, как не вредит тебе и ограниченность ее необходимой мерой”.

Знакомые черты “Газали” видим мы в характерах и поведении людей, никак к философии не причастных. Более того, как всякий обладатель 1-й Эмоции, “Газали” не к философствованию более склонен, а к художественной деятельности. Род “Газали” — род художников, поэтов, музыкантов и т. п. Ярким представителем занятых в художественной сфере “Газали” можно считать поэта Александра Блока, и на примере истории его жизни удобнее всего показать те специфические черты данного психотипа, которые укрылись от глаз биографов Газали.

Но прежде, чем рассматривать жизнь Блока под известным нам углом зрения, приведу одно высказывание поэта идеально формулирующее знакомый нам, типичный для “Газали”, конфликт между 1-й Эмоцией и 3-й Логикой. Поспорив однажды с Горьким, почтительно относившемся к проявлениям сильного интеллекта, Блок горячо воскликнул:” Если бы мы могли совершенно перестать думать , хоть на десять лет. Погасить этот обманчивый, болотный огонек (ум — А.А.), влекущий нас все глубже в ночь мира и прислушаться к мировой гармонии сердцем ”.Как бы порадовался Газали, услышь он во гробе эту фразу русского поэта, столь емко и выразительно сформулировавшего его заветную мечту.

* * *

Однако от узнаваемых черт перейдем, на примере жизни Блока, к не- известным нам пока особенностям характера “Газали”, беря его в чисто бытовом приземленном аспекте. Замечательным, хотя и не очень радостным для окружающих свойством этого психотипа является то, что он — невольный, говоря по-жаргонному, “динамист”, т. е. человек, провоцирующий сексуальное возбуждение, сам при этом ничего такого не испытывающий. В случае с “Газали” следует подчеркнуть, что он — динамист именно невольный, так как в сознательной сексуальной провокации ни 4-я Физика, ни 3-я Логика, ни 2-я Воля по сути своей участвовать не могут.

Увлекает и соблазняет в “Газали” окружающих легкое дыхание 2-й Воли, ее простота, доступность, природное благородство. Утонченная, рафинированная красота, обычно сопутствующая 4-й Физики, так же мало кого оставляет равнодушным. Однако решающую роль невольного возбудителя у “Газали” играет избыточная 1-я Эмоция, которой самой природой положено (как уже говорилось) быть чрезвычайно эффективным эротическим стартером. Беда для всякого влюбившегося в “Газали” как раз и заключается в том, что его привлекло: эмоциональные перехлесты этого типа отнюдь не свидетельствуют об избыточной сексуальности, а 4-й Физике присущи не только утонченная красота, но и ослабленное либидо, ставящее секс в иерархии ценностей данного типа на последнее место.

История отношений между Александром Блоком и женщинами — хорошая иллюстрация к тезису о невольном динамизме “Газали”. Первой и главной жертвой заблуждения на счет эротических способностей Блока стала его жена — Любовь Менделеева. Будучи еще невестой, она писала Блоку: “Вы навоображали про меня всяких хороших вещей и за этой фантастической фикцией, которая жила только в Вашем воображении, Вы меня, живого человека с живой душой, и не заметили, проглядели.“ Однако, обольстительное самовнушение возобладало у Любови Дмитриевны над женской интуицией, и они повенчались. Сразу после венца Блок уехал за границу, оставив молодую жену, надо полагать, в крайнем недоумении. Первое время жене еще удавалось вызвать у Блока что-то похожее на проявление чувственности, но, по ее собственным словам, скоро “и это немногое прекратилось”. С этого момента она, опять-таки по ее собственному выражению, стала не женой, не вдовой, не невестой и пробыла в таком странном состоянии до самой смерти поэта. Другим женщинам везло с Блоком не больше жены. По Петербургу даже ходила легенда, что две лучшие местные распутницы делали попытки соблазнить поэта, итог каждый раз оказывался для них неутешителен: проболтав с дамой всю ночь на всякого рода философско-литературные темы, он поднимался с дивана и со словами “Мадам, утро! Извозчик ждет!” выпроваживал искусительницу восвояси.

Литературоведение пыталось объяснить нестандартность поведения Блока изломанностью русской сексуальной идеологии начала века: с ее проповедью аскезы в миру, “белым браком”, “пажами”, замещавшими “рыцарей” при исполнении низменных супружеских обязанностей, и тому подобным бредом, действительно популярным тогда у нравственно, душевно и физически испорченной русской интеллигенции. Однако в случае с Блоком дело обстояло иначе. Натура всегда сильнее идеологии, и только совпадение их может создать некую иллюзию идеологической зависимости, но именно иллюзию — не более. Натура, сам “газальевский” порядок функций Блока предполагал большую фантазийность, затейливость, жесткость и черствость в любовных отношениях. И то что он спокойно смотрел на корчившуюся рядом жену, бестрепетно взирал на стоящую петербургской зимней ночью под окнами бывшую возлюбленную, говорит не о некой идеологической зависимости, а о том, что главные любовные функции его: Эмоция и Физика — были результативны, т. е. существовали исключительно для себя и никакого сопереживания по этим пластам от него ждать не приходилось.

* * *

Еще одна типичная для “Газали” черта характера: светлая печаль, сопутствующая ему с юности до гроба, апокалиптические ожидания, чувство конца, исчерпанности жизни. Прежде уже говорилось, что у 4-й Физики вообще ослаблено витальное начало, отсюда — и хроническая печаль. Но, обратим внимание, у “Газали” печаль эта светла и делает ее светлой сильный легкий дух 2-й Воли, заряженный на покойное, добродушное восприятие мира. Однако даже 2-я Воля “Газали” не в состоянии отменить присущую 4-й Физике тайную жажду катастроф, и сам Блок признавался в письме к Андрею Белому“ Люблю гибель”.

Эта фраза многое объясняет. Блок, по его собственным словам, “безрадостный и темный инок”, конечно же, не мог не приветствовать все, что делало окружающий мир сродным с его внутренним трагедийным миром, все что вело к концу эту “недотыкомку” (как называл Блок жизнь). Поэтому в 4-й Физике, а не в неких приступах подлости у эталонного в своей порядочности поэта — тайна личности Блока, тайна его шокирующих проявлений радости при виде народных бедствий, войн и революций.

Вместе с тем, не всякий “Газали” и с собой и с окружающими столь откровенен в жадном ожидании катастроф (личных, общественных, космических). Любовь к гибели у этого типа прямо пропорциональна реальному благополучию его жизни. Чем покойней, сытней жизнь “Газали”, тем сильней в нем тяга к обвалу, гибели, апокалипсису. И наоборот. Чем хуже жизнь, тем сильнее он давит в себе природный и никогда до конца не преодолеваемый трагический дух.

* * *

Лучше всего чувствует себя “Газали” в религиозной сфере, особенно на ранних стадиях организационного оформления религии, пока церковная дисциплина еще не успела вытравить дорогой для этого психотипа вольный, свободолюбивый дух. Эмоциональность “Газали”, искреннее равнодушие к запросам плоти, неизбывная печаль и апокалиптические ожидания — идеально ложатся в прокрустово для других ложе самых жестких религиозных доктрин. Поэтому неудивительно, что значительную и наиболее симпатичную часть разного рода пантеонов составляют святые-”Газали”. Достаточно вспомнить индийца Кришнамурти или иранца Лукмана, о котором в его житие очень выразительно сказано:” Он молил Аллаха лишить его рассудка, чтобы без помех предаться обожанию Бога”. Однако если мы хотим представить себе каких масштабов может достигать религиозная деятельность “Газали”, то лучше всего обратиться к фигуре замечательнейшего представителя данной людской разновидности — принцу Гаутаме Шакьямуни, основателю буддизма и первому из Будд.

Начало жизни Будды, по обычным меркам, было завидным, он принадлежал к богатому и славному роду, рано и счастливо женился, познал радость отцовства, но конвульсии внешнего мира прорвались в тепличную жизнь царевича и разрушили ее. Вид больного старика, трупа и странствующего монаха так поразил Гаутаму, что он бросил все: царство, жену, сына — и удалился в обитель отшельников. Изуверская аскетическая практика новых товарищей, сначала с энтузиазмом воспринятая царевичем, скоро разочаровала его. Гаутама ушел из общины аскетов и на пути в Бенарес на него снизошло откровение, он стал Буддой (букв. “просветленным”). С этого момента Будда целиком посвятил себя проповеди своего, нового для Индии учения и, достигнув на этом поприще выдающегося успеха, скончался в Паве, отравившись несвежим свиным мясом. Такова внешняя канва истории жизни Будды. Однако была и внутренняя, скрытая сторона его личности, которая собственно и определила судьбу Будды — его принадлежность к роду “Газали”- психологической зависимости от определенного порядка функций.

Во-первых, благополучие жизни для “Газали”, как уже говорилось, не отрада, а тот провокатор, который заставляет только острей ощущать трагизм бытия. В душе тепличных царевичей-”Газали” (Блока иногда называли “царевичем”) фраза “Люблю гибель!” звучит громче, чем в любой другой душе. Поэтому скачек Будды из предельного благополучия жизни в крайнее неблагополучие — нормальная для “Газали” реакция. Вместе с тем, изуверство над физическим пластом жизни, тем, что и так в глазах Будды недорого стоило (4-я Физика), не могло не показаться для Будды мелковатым аспектом духовной жизни, и он покинул общину аскетов, чтобы провозгласить главную цель жизни — смерть-нирвану, освобождение от жизни-страдания, “недотыкомки”. И уже по этим капитальным позициям в Будде без труда угадывается “Газали”. Нам остается лишь пройтись по всему его порядку функций, чтобы убедиться в этом окончательно.

Судя по “Дхаммападе”, древнейшем, единственном приписываемом непосредственно Будде памятнике буддийской литературы, наличие у основателя буддизма 1-й Эмоции можно считать вполне очевидным: “Дхаммапада” так поэтична, так насыщена образами, доля высокой метафоры в ней так значительна, что не оставляет на сей счет сомнений.

Приметы 2-й Воли Будды так же лежат на поверхности. В первую очередь на нее указывает стихийный демократизм Просветленного. Будда — едва ли не первый из индийских реформаторов покусился на святая святых местного образа жизни — кастовость и начал принимать без разбора в свою общину всех желающих независимо от касты.

Первые две функции Будды в точности совпадали с первыми двумя функциями другого основателя мировой религии — Христа. И это обстоятельство позволило специалистам не без успеха проводить параллели между буддизмом и христианством, между жизнеописанием Христа и Будды, тем более, что поразительные совпадения меж ними лежали буквально на поверхности. Однако были и принципиальные отличия, обусловленные отличием положений у этих вероучителей двух нижних функций.

Проблема роли рационального начала в жизни человека так мало волновала Христа, что он просто исключил слово “разум” из своего словаря. Иначе подходил к данному вопросу Будда и, хотя следов специальной критики интеллекта со стороны Просветленного не обнаружено, историки буддизма отмечали его изначальную направленность “против абстрактно-догматических исканий”, т. е. обусловленный 3-й Логикой скептицизм.

Особенно заметно отличие христианства и буддизма, когда речь заходит об отношении к физическому пласту жизни и его мировоззренческим производным. Христос, с его 3-й Физикой, был аскетом идейным и последовательным (“плоть не пользует ни мало”), Будда — напротив считал аскетические самоистязания заблуждением, хотя и распущенность не приветствовал. Такое отношение к плоти и ее радостям заставляет предполагать, что буддизм должен быть мягче к человеку, оптимистичнее, светлее христианства. Но как же бывает разочарован человек, взявшийся сравнивать эти две религии, когда обнаруживает, что буддизм, вопреки логике, намного грустнее и безнадежнее христианства. Разгадка этого мнимого противоречия — в 4-й Физике Просветленного. К ней восходит главный тезис буддизма — “жизнь есть страдание” и индивидуальный апокалипсис, как способ решения проблемы, т. е. избавление от страданий возможно лишь через нирвану, абсолютное личное небытие.

* * *

Пытаясь для себя нарисовать усредненный черно-белый портрет “Газали”, невольно представляешь себе взволнованного, красивого, милого, открытого, честного, житейски беспомощного человека, печально шепчущего: “Люблю гибель…”

 

ПЛАТОН

1) ЛОГИКА (“догматик”)

2) ФИЗИКА (“труженик”)

3) ВОЛЯ (“мещанин”)

4) ЭМОЦИЯ (“зевака”)

Обьяснять читателю, кем был Платон, думаю, нет необходимости. Поэтому сразу перейдем к анализу его порядка функций, попутно высвечивая с его помощью некоторые темные места биографии знаменитого философа.

Темные места начинаются уже с истолкования самого его прозвища — Платон (“Широкий”). Мнения на сей счет существовали самые разные. Однако теперь, исходя из 2-й Физики Платона, можно с уверенностью сказать, что правы были те, кто объяснял прозвище широтой конструкции тела философа. Как уже говорилось, 2-я Физика коренаста, плотна, низкоросла, коротконога, округла, широкогруда, и если среди знакомых читателя есть люди с такой внешностью, то ему не составит труда мысленно реконструировать, приблизительно конечно, облик Платона. Дополнительным аргументом в пользу версии о 2-й Физике философа может послужить и то, что, занимаясь в молодости спортом, Платон наибольших успехов добился именно в борьбе и даже, по слухам, однажды выиграл в этой дисциплине первое место на Истмийских играх. Очень может быть. 2-я Физика самой природой приспособлена к данному виду спорта, так как укороченные ноги ниже среднего опускают центр тяжести борца и тем делают их обладателя необоримым.

На 2-ю Физику Платона, кроме всего прочего, указывают гигантская трудоспособность его и непоседливость. Под “непоседливостью” философа следует понимать не столько упоминания о его многочисленных зарубежных поездках, по большей части легендарных, сколько непоседливость в буквальном смысле этого слова — он преподавал свою философию на ходу, прогуливаясь по аллеям сада основанной им Академии. Злоязыкие греческие комедиографы любили поострить на счет новой, Платоновской манеры преподавания и вкладывали в уста учеников философа признания наподобие следующего:

“Ты вовремя пришел. Уже я выдохся:

Хожу я взад-вперед, Платону следуя,

Все ноги стер, но ничего не выдумал.”

После смерти Платона традицию непоседливого философствования продолжил его ученик — Аристотель, за что его школа получила название перипатетической (“прогуливающейся”).

* * *

В 1-й Логике Платона также сомневаться не приходится. Его доходящая до абсурда вера в возможность рационального объяснения всего и вся — ясное тому свидетельство. В самих потугах создания универсальной, приложимой ко всякому случаю умозрительной концепции нет ничего предосудительного — это задача философии как таковой. Иное дело, что 1-я Логика Платона орудовала в этой области топорно, с очевидным насилием над житейским смыслом, опытом и без оглядки на реальную жизнь, что приводило к созданию таких утопических химер, как его “Государство”, по сравнению с которым ГУЛАГ выглядит санаторием. На ту же 1-ю Логику Платона ясно указывает и его космогония, в которой первое, основополагающее место занимает постигаемый лишь умом мир чистых идей, остальной мир — лишь убогое, испорченное его производное.

Биографы любят подчищать образ Платона заявлениями о его мнимой аполитичности на том основании, что он отказался участвовать в тирании 30-ти. Однако на самом деле Платон по натуре, по 3-й Воле был человеком в высшей степени политизированным, и чтобы убедиться в этом достаточно заглянуть в такие капитальнейшие его труды, как “Государство” и “Законы”. Биография философа также ясно указывает на несостоятельность тезиса о его аполитичности. Одни отдающие авантюрой поездки в Сиракузы с целью изменить существующий там порядок вещей чего стоят. Другое дело, что, как всякий обладатель 3-й Воли, Платон не был уверен в своем праве на власть, в своей способности подчинять себе людей, поэтому он предпочитал не формировать политику, а влиять на нее. По словам одного из биографов, Платона мало интересовали “какие-нибудь политические мероприятия, где бы они не происходили, его привлекала только возможность воздействовать на развращенного самодержца в надежде благотворно повлиять на всю сицилийскую общественность”.

Разумеется, воздействовать Платон пытался на сицилийских тиранов не силой своей израненной, вечно колеблющейся 3-й Воли, а мощью сверхизбыточной, параноидальной 1-й Логики, что само по себе свидетельствует о психологической слепоте, наивности, недальновидности и, как ни покажется странным, небольшом уме философа. На Сицилии он, кроме всего прочего, пытался реализовать безумный проект своего “Государства”, и счастье Платона, что сиракузский тиран оказался слишком глуп (или слишком умен), философским доводам не внял и земли под уникальный политический эксперимент не дал.

Современники описывают Платона как человека застенчивого, крайне сдержанного в молодости, нелюдимого и мрачного в старости. Такой портрет выглядит вполне правдоподобно, если учесть Платоновский порядок функций, т. е. психический тип, у которого 3-я Воля сочетается с 4-й Эмоцией. Больная 3-я Воля, по слабосилию не сдерживая свободу проявления чувств, все-таки старается их особенно не демонстрировать и окрашивает эмоции в больничные, темноватые тона. Недаром один современный Платону драматург писал:

“Ах, Платон, Платон,

Ведь только ты и знаешь, что угрюмиться

И брови гнуть, улитки наподобие”.

* * *

Тип “Платона” среди людской породы встречается редко, еще реже его представители попадают в общечеловеческий или, на худой конец, местный пантеон. Удел “Платона” — закулисная роль, роль советника, референта, секретаря при фигуре пусть не более значительной по душевным свойствам, но более заметной. И такая роль “серого кардинала” обычно его вполне устраивает (Александр Яковлев при Горбачеве).

Чтобы сделать портрет “Платона” немного объемнее, добавлю, что среди литературных персонажей данный тип точнее передают Одиссей и Эркюль Пуаро. Если читатель потрудится припомнить этих литературных героев, то образ “Платона” обретет дополнительные, упущенные здесь краски.

 

ЛУКРЕЦИЯ БОРДЖИА

1) ФИЗИКА (“собственник”)

2) ЭМОЦИЯ (“актер”)

3) ЛОГИКА (“скептик”)

4) ВОЛЯ (“крепостной”)

Лукреция Борджиа — дочь папы Александра VI, сестра Чезаре Борджиа. Она, по словам одного биографа, “была одарена всеми чарами богатой женской натуры, но слабая и бесхарактерная сделалась игрушкой неразборчивой политики и гнусных страстей своего отца и брата. Отличаясь замечательной красотой, остроумием, образованием и любовью к искусству, она могла бы считаться одной из самых блестящих женщин своего времени, если бы на нее не легла тень печальной славы ее безнравственной семьи”. В приведенных строках уже фактически описан весь психотип “Борджиа”, нам остается лишь уточнить детали.

Лукреция в планах брачных афер папы (“папы” буквально и переносно) занимала особое место, разумеется, в качестве орудия. Не достигнув 13 лет она уже была дважды помолвлена, а в 13 выдана замуж за третьего претендента на ее руку. Брак оказался недолгим, что-то в планах папы переменилось, ее развели и выдали за другого. Когда Лукреции исполнилось 20 лет, криминальная парочка, отец и брат, вновь решили переиграть прежнюю брачную аферу, организовали покушение на ее мужа, и он был смертельно ранен. Лукреция сделала все для спасения супруга и облегчения его страданий, однако Чезаре, вскоре навестив раненного, велел его задушить, что и было исполнено. Овдовев, Лукреция родила мальчика, но к этому следует добавить, что в к тому времени у нее уже “воспитывался трехлетний ребенок Джованни, которого она называет своим братом, а в двух буллах, хранящихся ныне в моденском архиве, Александр YI в одной признает ребенка сыном Чезаре Борджиа, а в другой — своим собственным. Это двойное признание отцовства и общая молва современников выражена в двустишии Санназара:

“Здесь покоится Лукреция по имени, в действительности же

Таиса, Александра — дочь, жена и невестка”.

Действительно, современники рассказывали об отношениях в папской семье более чем пикантные истории: будто Лукреция председательствовала на папских оргиях, прикрыв наготу лишь куском прозрачной ткани, будто однажды на двор перед папским дворцом было пригнано стадо жеребцов и кобыл, папа с дочерью из окна смотрели на буйные лошадиные случки, а потом надолго уединились в папской опочивальне.

После третьего замужества Лукреция, “удалившись от беспутных оргий папского дворца в Риме, ведет в Ферраре более скромный образ жизни, окруженная блестящим двором художников, ученых и поэтов. В числе последних был Ариосто, который посвятил ей октаву в своем “Неистовом Орландо”, где воспевает ее красоту и высокие душевные качества. Очевидно, впечатлительная, мягкая, слабая Лукреция вполне зависела от окружающей обстановки и в характере ее было больше пассивного равнодушия к злу и добру, чем активной преступной воли.”

На примере жизни Лукреции, существа чувственного, чувствительного и податливого (1-я Физика, 2-я Эмоция, 4-я Воля), легко просматривается сфера приложения этого типа. Женщина-”Борджиа” — идеальная проститутка. Сочетание Толстокожести 1-й Физики с беспечной 4-й Волей делает “Борджиа” нечувствительной к тем телесным и душевным травмам, что являются непременными спутниками данного промысла. Наличие же 2-й Эмоции лишь усиливает ее привлекательность на путях плотского греха. “Борджиа” — женщина-праздник. Обычно ленивая, неряшливая, киснущая от умных разговоров (3-я Логика), она вся преображается, когда приходит время оставив дела, предаться неге, беспечности и веселью. Здесь “Борджиа” в своей тарелке, и нет никого лучше, кто бы украсил праздничный стол своими развитыми, аппетитными формами, искрящимся оживленным взглядом, милыми шутками, обаятельной улыбкой, кто бы так будил плотские желания ощущением вседозволенности и возбуждал чувства мужчины, уснувшие под хлороформом повседневной суеты.

* * *

“Борджиа” не только идеальная проститутка, но, в своей мужской ипостаси, и — идеальный солдат. Такая параллель на первый взгляд покажется странной, однако на самом деле ничего странного в ней нет. Присущее “Борджиа” сочетание Толстокожести с покладистостью (1-я Физика с 4-й Волей) такое же непременное условие удачной военной службы, как и успеха при служении Афродите. Трудно найти лучшего кандидата на амплуа идеального солдата, чем “Борджиа”: бесстрашный, равнодушный к крови и страданиям (1-я Физика), не склонный к обсуждению приказов (3-я Логика), а тем более к их осуждению (4-я Воля) — он в солдатчине вполне на месте. Чтобы конкретно представить себе как выглядит и действует солдат-”Борджиа” обратимся к фигуре Иоахима Мюрата — командующего Наполеоновской кавалерией, неаполитанского короля.

И свои, и чужие узнавали Мюрата за версту. По обычной для 1-й Физики склонности к китчу, он любил обряжаться в похожий на новогоднюю елку, им самим придуманный, мундир и украшать свою шляпу неимоверных размеров плюмажем, чем одновременно вызывал умиление и улыбку. Коленкур вспоминал: “Его злополучная страсть к пышным костюмам приводила к тому, что этот храбрейший из королей, этот король храбрецов имел вид короля с бульварных подмостков. Император находил его смешным, говорил ему это и повторял это во всеуслышание, но не сердился на эту причуду, которая нравилась солдатам…”

Хотя Мюрат познакомился с Наполеоном, будучи уже в чине бригадного генерала, есть своя сермяжная правда в словах императора: “Он обязан мне всем.” Такова уж судьба “крепостных”: быть кому-либо чем-либо обязанным. Сам Мюрат не стал бы, думаю, оспаривать сказанное, потому что после женитьбы на сестре императора приписал себя к его родне и любил величаться “Иоахимом Наполеоном”, тем самым добровольно и с охотой демонстрируя свои верноподданические чувства.

Вспоминая Мюрата, Наполеон добавлял: “Он любил, даже обожал меня. Он был моей правой рукой. но предоставленный самому себе терял всякую энергию. В виду неприятеля Мюрат превосходил храбростью всех на свете, в поле он был настоящим рыцарем, в кабинете хвастуном без ума и решительности. Нет на свете генерала, более способного к командованию кавалерией, чем Мюрат”. На первый взгляд, похвальное слово Наполеона Мюрату выглядит более чем двусмысленно: Мюрат прекрасный командир: безмозглый и нерешительный. Однако следует учитывать специфику взглядов Наполеона (см.) на достоинства и недостатки подчиненных. По его мнению, они должны были отличаться храбростью и лояльностью, остальное он брал на себя (думающий и независимый генерал только бы путался под ногами и мешал делу).

Однако император несколько заблуждался относительно умственных способностей Мюрата, он был не так глуп, как могло показаться со стороны, особенно Наполеоновской. Например, Мюрат, пусть и с подачи начальника своего штаба, предвидел гибельные последствия похода на Россию, но просто не смел являться с мрачными пророчествами пред очи грозного сюзерена и шурина. Коленкур рассказывал, что Мюрат “видел трудности русской кампании и в разговорах с некоторыми лицами заранее скорбел об их последствиях. Генерал Бельяр, его начальник штаба, не строил себе иллюзий; человек благородной души, он не скрывал от короля своих мнений и тех несчастий, которые предвидела его прозорливость. Но наилучшие намерения короля рассеивались, как только он видел неприятеля или слышал пушечные выстрелы. Он не мог тогда совладать больше со своим пылом. Он мечтал обо всех тех успехах, которых способно было добиться его мужество.

Не было более услужливого человека, чем он, даже по отношению к тем, на кого он считал себя вправе жаловаться. Он любил императора, видел его недостатки, понимал, к каким они ведут последствиям, но у него в характере была склонность к лести…эта склонность почти в такой же мере парализовала все его добрые намерения, как и то влияние, которое император издавна имел на него.”

Из слов Коленкура видно, что Мюрат зажимал себе рот из природной покладистости, т. е. в терминах психе-йоги из-за 4-й Воли. А из характерного для “Борджиа” противоречия между 3-й Логикой и 1-й Физикой неумолимо следовало то, что возможность отличиться в насилии, мгновенно выдувала из головы немногие трезвые мысли, ее иногда посещавшие. Хотя справедливости ради, следует заметить, что в молчании Мюрата была и своя мудрость. Другие, в обход его пытались внести элемент реализма в представления императора о существующем и грядущем положении дел, но все их замечания он пропускал мимо ушей, не в природе Наполеона было воспринимать горькую правду. Так что, молчание Мюрата можно понять.

Будучи, казалось, абсолютно лояльным Наполеону, Мюрат после женитьбы на сестре императора и восшествия на неаполитанский трон стал вести себя как-то двусмысленно, начал, вопреки своей 4-й Воле, странно колебаться. Обьяснить себе эту метаморфозу императору, знавшему Каролину Бонапарт с детства, не составляло труда. Он говорил: “ У королевы в мизинце больше энергии, чем во всем короле…У него доброе сердце; в глубине души он любит меня больше, чем своих лаццарони. Когда он меня видит, он мой, но вдали от меня он, как все бесхарактерные люди поддаетсятому, кто ему льстит и подлаживается к нему…Его жена честолюбива и вбила ему в голову тысячу безумных затей: он хочет владеть всей Италией”. Таким образом, Мюрат оказался между мощными волями шурина и жены, как между молотом и наковальней, и полностью подчинялся тому, кто находился вблизи.

Когда же вблизи не было никого из них, Мюрат просто терял голову. Так, например, случилось, когда Наполеон оставил на него обсевки Великой армии, выбиравшейся из России. Под давлением обстоятельств и напористых генералов, он быстро скис и бежал, тем довершив разгром. Но как ни сваливал потом Наполеон вину за последнюю беду на Мюрата, он сам был виноват, потому что император специально назначил, вопреки воле армии, командующим Мюрата и тем сознательно обрек остатки ее на уничтожение, лишь бы лавры спасителя не достались его пасынку, принцу Евгению.

После первого отречения Наполеона Мюрат стал кидаться во всякого рода авантюры, с удивительным постоянством заканчивающихся для него полным крахом. Так продолжалось до тех пор, пока у стены неаполитанской тюрьмы в жизни старого служаки, приговоренного к расстрелу, не была поставлена последняя точка. Но как бы мы ни жалели знаменитого храбреца и рубаку, в гибели Мюрата чувствуется некая система. Все Наполеоновские маршалы, в чьем психотипе просматривается 4-я Воля (Груши, Бертье, Ней, Мюрат), благополучием финала своей жизни похвастаться не смогли.

* * *

Среди известных политиков к “Борджиа” с большой долей вероятности можно отнести польского короля Сигизмунда II Августа и американского президента Уоррена Хардинга. Правление Сигизмунда поляки относят к одному из самых блестящих периодов своей истории, правление Хардинга американцы считают национальным позором, но, по мнению историков, у первого в том нет личной заслуги, а у второго — личной вины. Оба они были игрушками в руках своего окружения, и их политическое лицо грубо, но точно обрисовано отцом Хардинга, как-то сказавшего сыну:” Уоррен, если бы ты был девицей, ты вечно ходил бы на сносях. Ты просто не умеешь сказать “нет””. Вспомнив судьбу Лукреции Борджиа, такую аттестацию нельзя не признать в высшей степени прозорливой.

 

НАПОЛЕОН БОНАПАРТ

1) ВОЛЯ (“царь”)

2) ФИЗИКА (“труженик”)

3) ЛОГИКА (“скептик”)

4) ЭМОЦИЯ (“зевака”)

Бонапарт сам определил порядок своих двух первых функций, когда заявил:” На свете есть лишь две могущественные силы: сабля и дух. В конечном счете дух побеждает саблю ”.”Дух”, в данном случае, конечно, синоним Воли, а “сабля” — метафора Физики. Поэтому, называя “дух” и “саблю” самыми могущественными силами в мире, Наполеон просто указывал на то, что у него Вверху, а отдавая из этих двух предпочтение “духу”, называл свою Первую функцию, т. е. у Наполеона были 1-я Воля и 2-я Физика, о чем он, если не знал, то, судя по приведенной фразе, догадывался.

Хотя надо сказать, что и без добровольного признания императора, его 1-я Воля видна невооруженным глазом. Поразительная простота, бестрепетность и естественность, с какими он занимал командные посты, вплоть до императорского, ясно указывают на “царственное” его происхождение. Одна история как он, играя в карты, умудрялся не замечать, что некий немецкий князек успевает на лету целовать его руку, чего стоит.

Из “царственного” по природе характера Наполеона, вместе с тем не следует, что власть ничего не меняла в его поведении, проще говоря, его не портила. Заняв начальственное положение, Бонапарт разрешил себе хамить, хамить даже женщинам, чего прежде за ним не замечалось. Биограф, специально занимавшийся отношением Наполеона к женщинам, писал:” Он мог их иногда публично поставить в самое неловкое положение. Во время приемов дама со страхом ждала того момента, когда император заговорит с ней. Он делал им нелестные комплименты по поводу их туалета и выдавал перед всеми их тайны. Это была его манера исправлять нравы при дворе. Молодая девушка могла ожидать, что ее спросят, сколько у нее детей. Молодых женщин он мог спрашивать, в котором месяце счастливого ожидания они находятся, а старым дамам он говорил в глаза, что они, по всей вероятности, будут не долго сбираться на тот свет. Если дама была некрасива или не в его вкусе, то он говорил ей, когда она представлялась ему:” Боже мой, мадам, мне говорили, что вы недурны собой…”

Будучи крайне самолюбивым, Бонапарт менее всего склонен был щадить самолюбие других. Единственной любимой женщине, Жозефине, он с удовольствием, в деталях описывал свои измены и в ответ на ее слезы заявлял: “ Я не такой человек, как другие, и общепринятые законы морали и благопристойности неприменимы ко мне.” Так, если не говорит, то думает любой обладатель 1-й Воли. Хотя в данном случае подобное поведение, похоже, являлось еще и местью за незаживающую рану от рогов, поначалу наставленных Наполеону женой.

У хамской прямоты Наполеона была и своя оборотная, положительная сторона — способность, отсутствующая у множества других начальников и начальничков, без обид выслушивать горькую правду. Коленкур писал:” Порой даже во всем его обхождении, в тоне его голоса проявлялось настроение человека, довольного той откровенностью, с которой с ним говорят и к которой так не привыкли государи”. Солдатской прямотой и честностью дышит бюллетень, выпущенный Бонапартом после бегства из России. Однако в нем отсутствует самый важный пункт — имя виновника катастрофы. Самокритичность никогда не была сильной стороной императора, и читателю трудно представить себе, на какие жалкие уловки шел этот “гений”, к каким убогим софизмам прибегал лишь бы отыскать причину бед за пределами истинных, лежащих на поверхности причин: своей собственной глупости и безграничного властолюбия.

Как и все “цари”, Бонапарт был бесстрашен перед лицом возможной конкуренции со стороны других даровитых честолюбивых людей и чувствовал это бесстрашие в себе. Он говорил:” Я не боюсь энергичных людей. Я умею пользоваться ими и руководить ими; кроме того, я ничем не нарушаю равенства, а молодежь, как и вся нация, дорожит только равенством. Пусть у вас будет талант, я вас выдвину; будут заслуги — я буду вам покровительствовать. Все знают это, и общая уверенность в этом идет мне на пользу.” В этом высказывании Наполеона много правды и много лукавства. Не боясь никого, он тем не менее безумно ревновал и к чужой славе, чужому авторитету, готов был погубить и губил тысячи людей из одного страха, что лавры триумфатора могут достаться другому. Например, во главе остатков отступающей из России Великой армии Бонапарт специально оставил бестолкового, слабохарактерного Мюрата вместо энергичного, уважаемого в армии пасынка Евгения Богарнэ. Катастрофа не заставила себя ждать. В связи с ней Коленкур замечал: “…своего рода недоверие к близким и вообще ко всем, кто приобрел личный авторитет, было всецело в духе императора и уживалось с его характером”.

Власть сделала Наполеона более подозрительным и циничным, чем прежде. Надеюсь, читатель простит мне пространность цитаты из мемуаров Коленкура, но она дает почти исчерпывающую картину отношения Наполеона к людям: “В частной жизни он проявлял не больше благодушия, чем в политических делах. Все истолковывалось им против ближнего. Держась всегда, словно он на сцене в роли императора, он думал, что и другие разыгрывают с ним заученные ими роли. Поэтому его первым чувством всегда было недоверие, — правда, только на мгновение. Потом он менял отношение, но всегда надо было быть готовым к тому, что его первое представление о вас будет мало приятным, а может быть, даже и оскорбительным для вас. Всегда подозревая, что под вашими замечаниями или предложениями скрывается какой-нибудь личный или тайный интерес, независимо от того. друг вы или враг, он путал сначала друзей с врагами. Я часто испытывал это и могу говорить об этом с полным знанием дела. Император думал и по всякому поводу говорил, что честолюбие и интерес — движущие мотивы всех поступков. Он редко поэтому допускал, чтобы хороший поступок был совершен из чувства долга или из щепетильности. Он, однако, замечал людей, которыми, по-видимому, руководили щепетильность или сознание своего долга. В глубине души он учитывал это, но не показывал этого. Он часто заставлял меня усомниться в том, что государи верят в возможность иметь близких людей”. Автор этих строк, Коленкур, познакомился с Наполеоном, когда тот уже был императором, но недоверчивость, отчуждение — общие, не зависящие от общественного положения свойства 1-й Воли.

Но пойдем дальше вслед Наполеону. Для 2-й Физики насилие — нормальный, частый и естественный способ защиты и утверждения своего “Я”. Не исключение здесь Наполеон. который, вспоминая свое детство, рассказывал: “Ничто мне не импонировало, я был склонен к ссорам и дракам, я никого не боялся. Одного я бил, другого царапал, и все меня боялись”. Свою любовь к драке он унес из малолетства во взрослую жизнь и культивировал ее в себе, начиная с избрания военной карьеры до Ватерлоо.

Однако из этого не следует, что исключительно в эффективном насилии воплощалась Наполеоновская 2-я Физика. Бонапарт был заботливым и нежным сыном, братом, мужем, отцом. Мысль о благосостоянии подвластных ему народов так же не покидала его. Император говорил:”…меня трогают горести народов. Я хочу, чтобы они были счастливы, и французы будут счастливы. Если я проживу еще десять лет, благосостояние будет у нас всеобщим. Неужели вы думаете, что я не люблю доставлять людям радость? Мне приятно видеть довольные лица, но я вынужден подавлять в себе эту естественную склонность, так как иначе ею стали бы злоупотреблять”. Этим словам Наполеона, вопреки фактам, невольно веришь: он сам был трудоголиком, высоко ценил трудолюбие в других и, не чешись у него постоянно руки повоевать, за десять мирных лет он вполне мог бы заметно улучшить условия жизни в стране. Вообще, эпиграфом к сочетанию 1-й Воли и 2-й Физики можно взять Наполеон овские слова:”…я человек. Что бы ни говорили иные, у меня тоже есть кое-что внутри, есть сердце, но это — сердце монарха.”

* * *

Единственно, что может остановить “Наполеона” в его победоносном и необоримом, как кажется, походе к вершинам власти — это его ахиллесова пята — 3-я Логика. И непосредственным препятствием может стать конкурент с Логикой, стоящей выше, некто, располагающий мнимым или реальным интеллектуальным превосходством. Когда маршала Жукова, еще одного видного представителя рода “Наполеонов”, спросили, почему он не устранил от власти Сталина, в первые дни войны впавшего в прострацию, Жуков дал чисто “скептический” ответ: “Я не считал себя умнее Сталина (с его 2-й Логикой — А.А.)”.

К счастью для Наполеона, в своей карьере он не столкнулся с проблемой интеллектуальной конкуренции, поэтому его 3-я Логика и проявлялась иначе. С одной стороны, страхи ее воплотились в жесточайшей газетной цензуре. С другой стороны, хорошая зависть к чужому интеллекту заставила Наполеона брать с собой в походы ученых, заботиться о них как ни о ком другом, гордиться званием члена Национального института, как ни каким другим титулом.

По мере карьерного роста представления Наполеона о собственных умственных способностях, очевидно, сильно менялись, самоуверенность его по этой части со временем достигла такого градуса, что из некогда вечно молчавшего артиллерийского капитана, он к моменту коронования превратился в неутомимого говоруна. По словам Коленкура, Наполеону “недостаточно было могущества власти и могущества силы. Он хотел еще обладать могуществом убеждения.”На то, что его жажда убеждения была непрактична и представляла собой форму самоутверждения указывает то, что император часто тратил свой полемический пыл на людей маленьких, ничего не решающих, того же Коленкура, который сам удивлялся Наполеоновскому азарту по этой части и писал:”Чем труднее было императору меня убедить, тем больше искусства и находчивости он прилагал для достижения этой цели. Судя по его стараниям, по блеску его аргументации и по форме его речи, можно было подумать, что я был державой, и он был чрезвычайно заинтересован в том, чтобы эту державу убедить.

Я часто наблюдал в нем это стремление и эту настойчивость. Я далек от того, чтобы отнести это на мой собственный счет. Он точно так же поступал со всеми, кого хотел убедить, а он всегда хотел этого”.

Поддакивание придворных, однако, ничего не меняло в Наполеоновском порядке функций, и Логика его как была 3-й, так ею и оставалась со всеми своими производными: скепсисом, склонностью к суевериям, недолгосрочностью прогноза и превосходством необоримого “Хочу!” 1-й Воли над отрезвляющим лепетом рассудка. Ущербность логического аппарата императора не составляла для придворных тайны и просто замалчивалась ими. Коленкур, недолго пробывший вблизи Бонапарта, писал:” Когда императору приходила в голову какая-нибудь мысль, которую он считал полезной, он сам создавал себе иллюзии. Он усваивал эту мысль, лелеял ее, проникался ею; он, так сказать, впитывал ее всеми своими порами. Можно ли упрекать его в том, что он старался внушить иллюзии другим? Если он пытался искушать вас, то он сам уже поддался искушению раньше, чем вы. Ни у одного человека разум и суждение не обманывалось до такой степени, не были в такой мере доступны ошибке, не являлись в такой мере жертвой собственного воображения и собственной страсти, как разум и суждения императора…

Обладая таким гением, таким закаленным характером и такой могучей волей, делавшей его сильнее неудач, он в то же время до такой степени был склонен предаваться мечтаниям, как будто действительно нуждался в этом средстве утешения слабых душ”.

* * *

4-я Эмоция Наполеона, по обыкновению всех Четвертых функций, была беспартийна, пластична и могла создавать иллюзию неплохих артистических способностей. 1-я Воля обычно использует 4-ю Эмоцию в политических целях, что и делал Наполеон, любивший говорить:” Я бываю то лисой, то львом. Весь секрет управления заключается в том, чтобы знать, когда следует быть тем или другим.” Пробовал использовать свои артистические дарования Наполеон и в своих переговорах с Александром I, в критические минуты играя перед русским царем состояние аффекта. Однако Александр был актером поталантливее Наполеона (см.”Дюма”), сам тонко играл и тонко разбирался в игре других, поэтому Наполеоновскому аффекту не поверил и в ответ, решительно берясь за ручку двери, гораздо лучше сыграл оскорбленную добродетель.

* * *

Тип “Наполеона” можно считать довольно распространенным в мире. Благодаря 2-й Физике он хорош на любом месте. Правда, “Наполеон” хорош как рабочий, но в качестве мастера он еще лучше; он хороший спортсмен, но еще удачливее в роли тренера. Одним словом, во всем, что касается лидерства (1-я Воля) в практической сфере (2-я Физика) “Наполеона” превзойти трудно.

Из числа известных людей к “Наполеонам” с большой долей вероятности можно отнести: Цезаря, апостола Павла, Лютера, Бисмарка, Черчилля, Франко, Тито, Ден Сяо Пина, маршала Жукова, папу Иоанна Павла II, Валенсу и множество других больших и маленьких “бонапартов”, для которых сфера приложения — лишь повод для реализации главной потребности, потребности в лидерстве.

 

АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН

1) ЛОГИКА (“догматик”)

2) ВОЛЯ (“дворянин”)

3) ЭМОЦИЯ (“сухарь”)

4) ФИЗИКА (“лентяй”)

Много странного было, на первый взгляд, в характере Эйнштейна. Он, например, мог жениться на девушке только потому, что ему понравился ее голос. Милева Марич была невзрачна, хромонога, и “однажды один из сокурсников сказал Эйнштейну, намекая на ее хромоту:” Я никогда бы не отважился жениться на женщине, не вполне здоровой”. Эйнштейн тихо ответил:” Почему бы и нет? У нее милый голос.”” И женился.

В этом отношении Эйнштейн напоминает Роксану из ростановского “Сирано де Бержерака”. Она, как мы помним, способность глубоко и сильно говорить о чувствах ставила много выше внешней привлекательности. И как водится в таких случаях, причина подобных предпочтений в психическом типе Роксаны и Эйнштейна. При 3-йЭмоции и4-йФизике чувствительность автоматически превалирует над чувственностью.

Повышенная чувствительность 3-й Эмоции, функции ранимой, вместе с тем требует известной сдержанности в проявлении чувств и не без удовольствия одергивает их излишне бурные проявления .Однокашник Эйнштейна вспоминал:”… то была одна из тех сложных натур, которые умеют скрывать под колючей оболочкой исполненное нежности царство своей интенсивной эмоциональной жизни. Случай повелел, чтобы этот мыслитель раскинул свой шатер в романтическом стане семейства Винтелер, где он чувствовал себя счастливым. Тогда, так же как и сейчас, он испытывал просто органическую потребность исполнять песни Шумана “Орешник”. “Лотос”…всех названий мне уже не припомнить. Этой музыкой наслаждался и Гейне, его излюбленный поэт. Часто бывало, что едва отзвучит последний аккорд, а Эйнштейн своей остроумной шуткой уже возвращает нас с неба на землю, намеренно нарушая очарование.

Эйнштейн ненавидел сентиментальность и даже в окружении людей, легко приходящих в восторг, неизменно сохранял хладнокровие.”

Язва по 3-й Эмоции Эйнштейна была столь глубока, что он открыто выступал против романтизма — течения, всеми “сухарями” осуждаемого, но не всеми осуждаемого открыто. Он говорил:” По-моему, в философии, так же как в искусстве, романтика — это своего рода незаконный прием, к которому прибегают, чтобы, не слишком утруждая себя, добиться более глубокого восприятия”.Более того, Эйнштейн отрицал необходимость красоты в науке, тем самым засушивая даже ту сферу человеческой деятельности, что суха по самой своей природе.

“Эйнштейн” — тип классического ученого, именно такого, каким привык представлять себе ученого обыватель: вечно погруженный в мир идей (1-я Логика), забывающий о хлебе насущном (4-я Физика), равнодушный к красоте (3-я Эмоция). “Эйнштейн” нередко выглядит карикатурой на ученого, действительность, конечно, намного сложнее, но в основных своих внешних параметрах карикатура верна.

* * *

По обыкновению 1-ых Логик Эйнштейн всем ролям предпочитал роль одинокого мыслителя. Он сам писал, что “для ученого идеальным было бы место смотрителя маяка, “ и возражения друзей, будто человеку для творчества необходимо общество, не поколебали его позиции.

Тяга к одиночеству у Эйнштейна была двуприродна. Интеллектуальная автономность 1-й Логики сочеталась в нем с закоренелым индивидуализмом 2-й Воли. О “дворянской” сути своего характера он писал:”Мое страстное стремление к социальной справедливости и чувство социального долга всегда находились в странном противоречии с явным отсутствием потребности в тесном общении с отдельными людьми и целыми коллективами. Я самый настоящий индивидуалист и никогда не отдавал безраздельно свое сердце государству, родине, друзьям и даже собственной семье, я был к ним привязан, но всегда испытывал неослабевающее чувство отчужденности и потребности в одиночестве; с годами это только усиливается… Человек такого склада, разумеется, частично утрачивает непосредственность, беззаботность, но зато он обретает полную внутреннюю независимость…”

Вообще, анализируя характер Эйнштейна, приходишь к выводу, что автономность и независимость его ума неотделима от автономности и независимости нрава, то и другое сливается в его натуре и предстает взорам посторонних как единое целое. Однокашник Эйнштейна писал:” Насмешливая складка в уголке пухлого рта с чуть выпяченной нижней губой отпугивала филистеров, отбивала у них охоту к более близкому знакомству. Условности для него не существовали. Философски улыбаясь, взирал он на мироздание и беспощадно клеймил остроумной шуткой все, что носило печать тщеславия и вычурности… Он бесстрашно высказывал свои взгляды, не останавливаясь перед тем, чтобы ранить собеседника. Все существо Эйнштейна дышало такой отважной правдивостью, которая в конечном счете импонировала даже его противникам”.

Будучи студентом, Эйнштейн, получив вместе с другими студентами инструкцию с описанием задачи и метода ее решения, бросал инструкцию в корзину и выполнял решения по-своему. Однажды разгневанный профессор спросил своего ассистента:” Какого вы мнения об Эйнштейне? Ведь он делает все не так, как я велел?” Ассистент ответил:” Это правда, господин профессор! Но его решения верны, а методы, которые он применяет, всегда интересны.” Кто возьмется судить в этом случае, что от независимости характера (2-й Воли), а что от эгоизма ума (1-й Логики)?

Неприхотливость в быту и бессребреничество Эйнштейна сделались легендой. Он отказывался от бесценных скрипок, превращал в книжные закладки банковские чеки с множеством нулей, был анекдотично небрежен в пище и одежде, и, думаю, нет нужды говорить, что все эти особенности поведения Эйнштейна восходят к его 4-й Физике.

* * *

Наверно, по справедливости этот психический тип кроме имени Эйнштейна должен был носить второе имя, имя Бердяева. Дело в том, что Бердяев был не просто “Эйнштейном”, но человеком, как мало кто глубоко и честно глядящим в себя, и его книга “Самопознание” является выдающимся памятником исповедальной литературы. Любопытствующих я отсылаю к этой книге, а пока приведу лишь несколько очень выразительных цитат, исчерпывающе описывающих “Эйнштейновский” порядок функций. Бердяев писал:” Я замечал малейшие оттенки в изменении настроений. И вместе с тем эта гиперчувствительность соединялась во мне с коренной суховатостью моей природы. Моя чувствительность сухая. Многие замечали эту мою душевную сухость. Во мне мало влаги. Пейзаж моей души иногда представляется мне безводной пустыней с голыми скалами, иногда же дремучим лесом. Я всегда очень любил сады, любил зелень. Но во мне самом нет сада. Высшие подьемы моей жизни связаны с сухим огнем. Стихия огня мне наиболее близка. Более чужды стихия воды и земли. Это делало мою жизнь мало уютной, мало радостной. Но я люблю уют. Я никогда не испытывал мления и не любил этого состояния. Я не принадлежал к так называемым “душевным” людям Во мне слабо выражена, задавлена лирическая стихия. Я всегда был очень восприимчив к трагическому в жизни. Это связано с чувствительностью к страданию. Я человек драматической стихии. Более духовный, чем душевный человек. С этим связана сухость. Я всегда чувствовал негармоничность в отношениях моего духа и душевных оболочек. Дух был у меня сильнее души. В эмоциональной жизни души была дисгармония, часто слабость. Дух был здоров, душа же больная. Сама сухость души была болезнью. Я не замечал в себе никакого расстройства мысли и раздвоения воли, но замечал расстройство эмоциональное.”Безукоризненный диагноз “Эйнштейна”, поставленный самому себе:1-я Логика, 2-я Воля, 3-я Эмоция.

В автобиографической книге Бердяева много примеров и на 4-ю Физику. Вот некоторые из них:” Близкие даже иногда говорили, что у меня есть аскетические наклонности. Это неверно, мне, в сущности, чужд аскетизм. Я с детства был избалован, нуждался в комфорте. Но я никогда не мог понять, когда говорили, что очень трудно воздержание и аскеза.. я имел аскетические вкусы и не шел аскетическим путем; был исключительно жалостлив и мало делал, чтобы ее реализовать… Жизнь в этом мире поражена глубоким трагизмом… Мне свойственно состояние тоски..У меня никогда не было чувства происхождения от отца и матери, я никогда не ощущал, что родился от родителей. Нелюбовь ко всему родовому — характерное мое свойство. Я не люблю семьи и семейственности, и меня поражает привязанность к семейному началу западных народов. Некоторые друзья шутя называют меня врагом рода человеческого”.

* * *

Для полноты картины хорошо бы было привести пример на “Эйнштейна”-политика. И по счастью, свежий и очень выразительный пример такого политика имеется — это Джордж Буш.

Джордж Буш, на мой взгляд, один из лучших президентов США за всю их историю. Еще в пору вице-президентства он обратил на себя внимание невозмутимостью, корректностью, деликатностью и лояльностью поведения. Он играл в команде Рейгана и вел себя строго в соответствие со своим местом в команде и правилами коллективной игры. Когда же пришел его черед занять Белый дом, Буш, не меняя ничего в духе рейгановской администрации (у обоих была 2-я Воля), многое переменил во внешности и системе приоритетов.

Сохранились принципы коллегиальности, “делегирования ответственности”, стремление к консенсусу, работы не на себя, а на свое дело. Знающие люди говорили о Буше:” Он председательствует, но не ведет за собой..””… он рожден для этой роли. Но большую часть своей жизни он провел, работая на других. Создается впечатление, что теперь, когда он стал высшим должностным лицом в государстве, он работает на само президентство в качестве президента.”Вместе с тем, многое переменилось с приходом Буша в Белый дом. При Рейгане “официальные встречи, организованные сотрудниками Белого дома. превращались в приветственные, а не деловые. Как правило, президент встречал группу глупым анекдотом, вслед за тем зачитывал по карточке-шпаргалке высказывания, которые должны были поднять его авторитет. Когда говорили его гости, он хрустел леденцами и с пониманием кивал головой. Потом было “спасибо”, “благослови вас Бог” и “давайте сфотографируемся”.

Про Буша рассказывали иначе:” Буш — серьезный слушатель и задает серьезные вопросы. Шпаргалки и организованное фотографирование ушли в прошлое.””На смену политикам, набранным Рейганом… Буш привел деятелей совсем иного толка. Места в его правительстве заняли очень компетентные и обладающие, как правило, самыми широкими связями и опытом люди. Для них на протяжении всей политической карьеры идеологические пристрастия практически всегда играли второстепенную роль. Прагматизм и профессионализм — вот два основных качества, которыми, как считают американские наблюдатели, “в избытке” обладают те, кто во главе с Бушем составляет ядро новой администрации.”

Разницу в манерах этих двух президентов, очевидно, определило различие в положении Логик на ступенях их порядка функций. Логика — слабость Рейгана, являлась основной силой Буша и разностороння компетентность окрашивала все, что делала его администрация. Вообще складывается впечатление, что Бог ворожит Америке по-особому. Президентство Буша — явное тому доказательство. Надо же Ему было так подгадать, чтобы в самый опасный за послевоенную историю период, период распада Варшавского договора, Советского Союза, краха коммунистической идеологии, кризиса в Персидском заливе у руля американского государства оказался самый подготовленный для этой миссии президент. Оглядываясь сейчас назад, невольно поражаешься с каким умом, тактом и хладнокровием вышла Америка из этой всемирной передряги.

Особенно показательна с точки зрения психе-йоги война в Персидском заливе. Как мы помним, человек конфликтует в соответствии со своим порядком функций, последовательно, сверху вниз пуская их в дело. Соответствующим образом вел себя по отношению к Ираку и Буш. Только когда стала очевидна бесполезность мирных средств воздействия на агрессора, он ударил, но ударил в соответствие со своим порядком функций: холодно и беспощадно (3-я Эмоция + 4-я Физика).

Хладнокровие 3-й Эмоции Буша сказалось и на результатах выборов в президенты на второй срок. Не положительно, разумеется. Американцам надоел президент, лишенный обаяния, с натянутой улыбкой, произносящий умные, но донельзя скучные речи. Хотя мы теперь понимаем, что Буш в силу 3-й Эмоции только выглядел бесчувственным, а не был им. Но… Буш пытался объясниться с публикой по этому поводу, говоря: “Конечно, президенту приходится переключаться с вопросов внутренней политики на вопросы внешней, а затем вновь на внутренние, все время. Иногда, как, например, сегодня с этим исполнявшим песню таиландским парнишкой-инвалидом из Бангкока, меня захватывает эмоция момента, и эмоции выходят наружу. Когда я смотрел на счастливое лицо этого брошенного родителями на улицах Бангкока слепого паренька, который теперь пел на южной лужайке, я должен признаться, что у меня был спазм. Но затем началось заседание Совета национальной безопасности, и думать о пареньке на лужайке было уже нельзя. Нужно было сконцентрироваться на важных вопросах национальной безопасности. Но такова жизнь. Это часть моей работы.” Однако американцы поленились вникать в сложности душевной организации президента и выбрали другого, пообаятельней, играющего на саксофоне. Бушу ничего не осталось, как утешать себя простым, очевидным, но мало действенным доводом: “Пудинг таков, каков он на вкус, а не таков, каким он выглядит.” * * *

Сугубый рационализм и засушенность душевной организации “Эйнштейна” как бы исключает плодотворность деятельности этого типа на культурной ниве. Однако многочисленные изображения самого Эйнштейна со скрипкой в руках уже намекают на чаще скрытую, но интенсивную эстетическую жизнь.

Скажу больше, можно назвать трех “”Эйнштейнов”, не просто посвятивших искусству свою жизнь, но ставших величайшими в мировой истории живописцами. Читатель будет удивлен, но это: Андрей Рублев, Леонардо да Винчи и Жорж Сера.

О Рублеве практически ничего не известно, о Леонардо — очень мало, о Сера — немногим больше, чем о Леонардо. Но если рассортировать по известной нам схеме биографические крохи, а главное, поставить рядом их, несопоставимые по времени и пространству, произведения, то типичная “эейнштейновская” картина психической организации всех трех выстроится сама собой.

1-я Логика. Произведения всех трех отличаются превосходящей всякое обыкновение интеллектуальной наполненностью. Анализ композиций Рублева, Леонардо, Сера показывает математическую выверенность каждой точки, детали, линии, т. е. демонстрирует чрезвычайную крепость головы художника, видную уже из того, как он строит композицию. То, что Леонардо был великим ученым и инженером, а Сера завистники ругали “химиком”, “математиком” лишь подтверждают выводы, следующие из анализа их особого композиционного дара. Сера крестиком пометил одно характерное высказывание в статье из журнала “Ар”:” В искусстве все должно быть сознательным”, - и нет сомнения, что под ним подписались бы и Рублев, и Леонардо.

2-я Воля. Все трое ученичествовали недолго, быстро превзошли учителей и скоро нашли самостоятельную дорогу в искусстве. Хотя у Рублева и Леонардо учителя были на зависть — Феофан Грек и Перуджино. Все трое явились крупнейшими реформаторами живописи своего времени, но школ своих не создали и не похоже, чтобы стремились к этому. Для произведений Рублева, Леонардо, Сера характерны статичность и внутренний покой персонажей, природы, они как бы омываемы тишиной и мирным одиночеством самодостаточного человека. И все это — явные приметы “дворянской” психологии, сильной, независимой, творческой, спокойной, уверенной в себе.

3-я Эмоция. Живопись Рублева, Леонардо, Сера — это не живопись чувств, а живопись настроений, т. е. материй гораздо более тонких, нежели те, что обычно представляет живопись. Крайней сдержанностью отличается жестикуляция и мимика персонажей, какого-либо бурления не наблюдается и в видах природы, запечатленных на холстах этих художников. Хотя только улыбка “Джоконды” окрещена была “загадочной”, на самом деле все творчество Рублева, Леонардо и Сера загадочно в своей невыразимости, неформулируемости тех состояний, что, существуя на уровне ультразвука, лишь угадываются в их произведениях. Всякие попытки описать настроения “Джоконды”, “Звенигородского Спаса”, “Моста Курбвуа” обречены, потому что слов, адекватно передающих их нежность, тонкость и сложность просто не существует в природе.

4-я Физика. Вместе с тем, если сильно упрощая и огрубляя, попытаться сформулировать типичное для творчества всех трех настроение, назвать их эмоциональную доминанту, то это будет печаль. Как уже говорилось, “лентяи” — народ ослабленный витально, и предпочтение отдает темноокрашенным эмоциям. Солнце на полотнах Сера и Леонардо если и светит, то не греет. Цвет в живописи всех троих сложен и не ярок, объемы не сочны по лепке, тела лишены силы и либидо, что естественно для иконописной традиции времен Рублева, но совершенно чуждо для традиции Ренессанса и импрессионизма.

Какого-либо психологического портрета Рублева история нам не оставила. О Леонардо современники иногда упоминали как о человеке крайне сдержанном в своих чувствах- и только. С Сера же один случайный его попутчик сделал небольшой психологический портрет, который мы с известными поправками можем перенести на Рублева и Леонардо, а равно на всех, занятых в искусстве “Эйнштейнов”:” Обладающий чувством собственного достоинства, скромный и простой, однако до такой степени проникнутый мыслью о необходимости и достаточности науки и химии в искусстве, что это приводило в изумление.”

* * *

Разумеется, “Эйнштейн”, трудясь на культурной ниве, не только в живописи готов заявить свой своеобразный талант. Но чтобы не растягивать повествование, только упомяну, что великолепным образцом “Эйнштейна”-поэта был Николай Заболоцкий. Читайте его стихи, в них все сказано. Я же приведу лишь одно четверостишие Заболоцкого, в котором поэт с безукоризненной точности назвал в себе Низ и Верх:

“Сквозь рты, желудки, пищеводы,

Через кишечную тюрьму

Лежит центральный путь природы

К благословенному уму.”

 

ГАНС ХРИСТИАН АНДЕРСЕН

1) ЭМОЦИЯ (“романтик”)

2) ЛОГИКА (“ритор”)

3) ВОЛЯ (“мещанин”)

4) ФИЗИКА (“лентяй”)

По сказкам Андерсена “Андерсена” не постичь. Хотя трагический надрыв, типичный для сюжетов его сказок, уже позволяет угадать в нем “романтика” и “лентяя” (1-я Эмоция + 4-я Физика). Чужими для Андерсена в его сказках были оптимистичные финалы, приделываемые им вопреки собственным ощущениям, просто по законам жанра. Если бы жанр позволял, то одна из лучших сказок Андерсена стала бы сказкой о гадком утенке (3-я Воля+4-я Физика), который знает(2-я логика), что ему не быть лебедем и который по темным углам птичьего двора в одиночку громко, навзрыд оплакиваем свое горькое знание и судьбу (1-я Эмоция). Таков — подлинный Андерсен, и чтобы увидеть знаменитого сказочника и его тип яснее, обратимся к фрагментам одной биографии Андерсена.

Биограф сказочника писал:”Он производил впечатление человека смешного, но обаятельного и к тому же отличался наивной и открытой назойливостью, которая постепенно обеспечила ему важные знакомства, даже в среде зажиточных горожан. Им руководила жажда чтения…

Непосредственность — или нежность ума, как говорил он сам — была одной из тайн его существа и с течением времени оказалась сильной чертой его характера. Но она была тесно связана с врожденной нервозностью, которая уже тогда и всю последующую жизнь приносила ему много страданий, проявляясь, в частности, в периодических депрессиях…В основе этих страхов и тревог лежало неискоренимое ощущение, что он еще недостаточно взрослый и не соответствует требованиям взрослого мира.”Я все еще остаюсь таким же ребенком, как и прежде, но даже рад этому, “- трогательно писал он…

Иногда возникает подозрение, что, несмотря на тревоги, он все же слишком часто играет роль преследуемого и обиженного. В течение всей жизни он был склонен к мрачному и подавленному настроению и часто углублялся в него, вместо того чтобы преодолеть…

…он был болезненно чувствительным; женщинам в семье не раз приходилось утешать и успокаивать его, когда он со слезами выходил из-за стола, оскорбленный той или иной невинной шуткой…

На вид он был крупный и сильный и в определенных ситуациях мог давать себе большую нагрузку. Но эта крепость была обманчива. В действительности ему всю жизнь приходилось страдать из-за очень слабого здоровья. Как ни странно, никто из современников не знал об этом. Выслушивая его жалобы на разные мелкие хворости, друзья приписывали их ипохондрии, самовнушению одинокого холостяка. Так считал и Эдвард Коллин. После сорока лет знакомства он писал Андерсену в 1865 году:” У вас, по существу, отличное здоровье; ваша нервность не убивает вас, а только мучает”.

Другим легко было говорить, что ему только кажется, для него слабость была более чем реальной… Ему приходилось постоянно брать себя в руки, постоянно пытаться обманом увести себя от собственного чувства бессилия, постоянно иметь успех или по крайней мере получать в виде стимула похвалы и поддержку. Случалось, что от горя он целый день сидел дома и плакал.

При такой конституции он неизбежно был поглощен собой, беспокоен, неуравновешен и раздражителен…

Он никогда подолгу не испытывал душевного равновесия, что угодно могло вызвать его раздражение, он терял терпение из-за мелочей, временами вел себя как избалованный ребенок или душевнобольной…

В его большом, но хилом теле жила необузданная душа, вулканоподобный темперамент, вспыльчивость и стремительность, которые достаточно часто удивляли и страшили его. Его разрывали огромные внутренние противоречия, и временами все его усилия были направлены на то. чтобы держать себя в узде…

Он испытывал нервный страх перед суровой реальностью жизни, ему не хватало мужской твердости, из-за чего он временами говорил о своей наполовину женской натуре . Его нерешительность проявлялась в удивительно осторожном отношении к некоторым наиболее самоуверенным друзьям и — что особенно бросалось в глаза — в его более чем осторожном отношении к женщинам…Его потребность в женщинах была велика, но страх перед ними еще сильнее. Казалось, он испытывал непреодолимую инстинктивную боязнь вступить в интимную связь с женщиной, пуританский ужас перед сексуальным влечением…

Еще более примечательно, что все эти особенности: незрелость, далеко идущее тщеславие и смехотворная поглощенность собой — проявлялись наряду с противоположными тенденциями… В нем были и другие противоречия, менее серьезные, но достаточно бросавшиеся в глаза, чтобы его друзья, да и он сам, поражались им: огромное добродушие и склонность таить злобу, сердечная открытость и мудрый расчет, стремление к одиночеству и потребность в обществе, малодушный страх и удивительная смелость в нужный момент, жалкая слабость и стойкая выносливость..

Были все основания опасаться, что такая суматошная и противоречивая душа в один прекрасный день сорвется, и на склоне лет, когда силы начали покидать его, в какие-то моменты он был не в состоянии управлять демонами, бушующими в нем. Но к счастью, в его психике были и стабилизирующие факторы. Например, ясный рассудок, позволявший ему видеть себя со стороны и признавать свои слабости и странности…

Трезво и беспристрастно он видел странное противоречие между собственным настроением и реальной действительностью.. Всю жизнь он был для себя самым острым наблюдателем и самым суровым судьей…

Многие спорили, можно его выносить или нет и имеет ли он право быть невыносимым. Но большинство не шло дальше копания в его причудах и странностях и характеризовало его простейшими клише: ребячливость, гордость, замкнутость в себе, честолюбие…”

Думаю, в столь пространной цитате читатель не мог не вычитать все основные приметы “андерсеновского” порядка функций: 1-я Эмоция, 2-я Логика, 3-я Воля, 4-я Физика.

Андерсен выглядит исключительной, патологической фигурой, но на самом деле ничего патологического в его психике не было. Горько об этом говорить, но “Андерсен” существует не как заболевание, а как норма, психотипическая норма, человека с определенным порядком функций.

“Андерсен” — самый трагический из всех богатых на трагическое типов человеческой психологии. Ослабленность витального начала 4-й Физики красит мироощущение “Андерсена” в трагические тона, заставляет жить в постоянном ожидании катастрофы. Шаткость 3-й Воли рождает неприязнь к себе и окружающим, обидчивость, подозрительность, капризность, мнительность. Когда же весь этот хронический кошмар, навеянный низкостоящими функциями, берется озвучивать своей мегафонной мощью избыточная 1-я Эмоция, то беспрестанные слезы не самая сильная реакция на полярную ночь, царящую в такой душе. Думаю, в статистике самоубийц люди с психотипом “Андерсена” должны преобладать. Неудивительно, что сам сказочник остался девственным и одиноким. Такое решение необходимо признать и мужественным, и мудрым: множить ряды подобных себе страдальцев и инфицировать свою боль другим, не имело смысла и радости доставить не могло.

Обычно “Андерсен” худой, большеглазый, с тонкими красивыми чертами лица человек. Взгляд уклончив, но если его поймать, то тоску, страх, страсть и ум разом можно прочесть в необычайно выразительных глазах человека этого типа. Небрежно одетый, равнодушный к пище, комфорту и особям противоположного пола, “Андерсен” подлинно азартен бывает лишь в общении, готов говорить, говорить, говорить… Общение с ним могло бы сделаться пыткой, если бы не особый талант превращать свою речь в великолепное блюдо — плод гибкого, сильного, разностороннего ума и чувствительной ко всему прекрасному и выразительному души. Вместе с тем, было бы крайне опрометчиво расслабляться, беседуя с “Андерсеном”. Самое непринужденное и горячее общение может быть внезапно оборвано им на полуслове, мгновенно трансформироваться в скандал, холод, отчуждение, слезы, потому что “Андерсен” ужасно мнителен, болезненно обидчив и талантлив на злоязычие. Можно понять Диккенса, когда он благодарно крестился вслед покидавшему его тихий гостеприимный дом Андерсену.

Если жизнь “Андерсена” окончательно не делается адом, то только благодаря сильной и гибкой 2-й Логике. Она — единственно здоровая часть его натуры, может умно, отчужденно, со стороны анализировать происходящее в душе “Андерсена”, ставить диагноз и прогнозировать последствия. Добротное знание самого себя — очень утешительное и эффективное средство для утоления боли этих насквозь болезненных натур. После очередного скандала Андерсен писал другу: ” У меня помутился рассудок! Но это пройдет еще раньше, чем вы получите мое письмо…” “Андерсен” знает себя, и это знание хотя бы отчасти удерживает в равновесии его вечно клонящуюся на бок, надломленную психику.

Особого сострадания заслуживают “Андерсены”-мужчины. Принадлежа к самому трагичному из психических типов, они еще и внутри этого психотипа оказываются самыми обделенными, обделенными по половому соответствию. “Андерсен”-мужчина — это вечная девочка-подросток, засунутая в объемистый скафандр взрослого мужеподобного существа. Объяснять, каково житье этой девочки в таком скафандре, тяжко, сложно и лучше не надо. Кто знает — тот знает…

 

НИКОЛАЙ БУХАРИН

1) ЭМОЦИЯ (“романтик”)

2) ФИЗИКА (“труженик”)

3) ЛОГИКА (“скептик”)

4) ВОЛЯ (“крепостной”)

Бухарин — ближайший сподвижник Ленина, лидер и идеолог большевистской партии, “золотое дитя революции”, “Вениамин большевистского руководства”, “любимец партии”. Расстрелян Сталиным в 1938 году.

Беда Бухарина — общая беда “крепостных” — управляемость. Он хотел стать художником, у него получалось, но в начале ХХ века Россия бредила революцией и в моде были революционеры. Молодежь, как известно, особенно восприимчива к моде, поэтому неудивительно, что Бухарин, с его социал-демократически ориентированной 2-й Физикой, уже в гимназические годы оказался среди радикалов. Удивительно другое: он не стал смешивать живопись с политической борьбой, как делали многие, а целиком посвятил себя, будучи существом по натуре аполитичным, политике. Сам Бухарин объяснял категоричность сделанного выбора тем, что “одна жизнь не может быть поделена между двумя такими требовательными богами, как искусство и революция”,но, думаю, ни в одной несовместимости кумиров было дело. Решающую роль в судьбе Николая Бухарина сыграл ближайший гимназический друг — Илья Эренбург, в то время рьяный большевик. Его вышестоящая Воля легко рекрутировала Бухарина в ряды политиков. Позднее Эренбург в страхе перед прессом мощнейшей Воли Ленина уполз из стана профессиональных революционеров, занялся искусствоведением, журналистикой, писательством, а Бухарин, обретя в Ленине настоящего хозяина, остался.

Отношения между Лениным и Бухариным — особый раздел их биографий. Ленин высоко ценил покладистость Бухаринской 4-й Воли, однако и боялся, как бы эта покладистость не обернулась политической проституцией. Он писал:” Мы знаем всю мягкость тов. Бухарина, одно из свойств, за которое его так любят и не могут не любить. Мы знаем, что его не раз звали в шутку “мягкий воск”. Оказывается, на этом “мягком воске” может писать что угодно любой ”беспринципный” человек, любой “демагог””.Ленин, конечно, напрасно ревновал, Бухарин принадлежал ему безраздельно, но из этого не следует, что Бухарин считал для себя обязательным, в точности копируя Ленина, переносить политические дрязги на личности. Наоборот, Бухарин был личностно вполне беспартиен (4-я Воля) и сохранял самые дружеские отношения даже с самыми заклятыми политическими врагами, пугая такой всеядностью мнительное большевистское начальство.

Еще один источник трений между Лениным и Бухариным: определенная холуйская свобода у “крепостного” стоящих выше Воли функций (решают за меня, но думаю-то я самостоятельно). У Бухарина хоть Логика и была 3-й, однако первоклассной, особенно на фоне других большевистских неучей. Приличное образование давало ему значительную фору и позволяло в среде единомышленников без страха открывать рот. Получалось, что у партии два идеолога: Ленин и Бухарин — с чем Бухарин легко мирился, но не мирился Ленин. Он старательно ссорился с Бухариным, изображая оскорбленную марксистскую невинность, ругал последними в их политическом словаре словами, явно ведя дело к разрыву. Коллеги по политической борьбе подсказывали Бухарину источник дрязг:”…ваш Ленин не может терпеть около себя ни одного человека с головой, “ — и ошибались. Ленин не только готов был терпеть рядом с собой неглупых людей, но даже симпатизировал им. Иное дело, что идеологическую монополию, как и монополию политическую, он оставлял за собой и соперников в этой сфере не терпел. Это обстоятельство не мешало Ленину задним числом пригоршнями черпать из обруганных бухаринских статей, публиковать явный плагиат под своим именем.

Более привлекательным для Ленина казалось использовать мягкость 4-й Воли Бухарина, сделав его “улаживателем” межведомственных и межфракционных конфликтов. И надо признать, выбор такой роли для Бухарина был как нельзя более удачен. Отсутствие личной заинтересованности, беспартийность, искренняя благожелательность к противоборствующим сторонам обеспечивало ему доверие тяжущихся и посильный успех миссии.

Противники Ленина мечтали использовать Бухарина иначе. Обнаружив некую систему в хроническом попадании его в оппозицию к Ленину, они заподозрили в данной фигуре закоренелого, последовательного и талантливого фрондера, готового и способного заменить колючего, неудобного Ленина. И конечно, просчитались. Когда представитель левых эсеров посулил Бухарину Ленинское кресло, тот с искренним испугом ответил :” Разве я обладаю необходимыми данными, чтобы стать руководителемпартии и бороться с Лениным и большевистской партией? Нет, не надо обманывать самих себя!”

Золотая пора для Бухарина наступила в промежутке между концом самодержавия Ленина и началом самодержавия Сталина. Будучи одной из ключевых фигур тогдашнего партийного руководства, он с самого начала отстранился от борьбы за лидерство (4-я Воля), выторговав за свой нейтралитет должность официального идеолога партии (мед для 3-й Логики). Положение гирьки, способной склонить в ту или иную сторону чашу весов борьбы за власть, не только доставило Бухарину место первого идеолога, но и сформировало облик страны на этот период: смирило людоедские инстинкты главных претендентов на трон (Сталина, Троцкого, Зиновьева), сколь возможно либерализировало культурную и экономическую политику властей. Особенно расцвела частная инициатива, как губка впитавшая выброшенный Бухариным, дорогой для его 2-й Физики, лозунг: “Обогащайтесь!”

История заката карьеры и жизни Бухарина банальна и грустна, как всякая история заката жизни милых, славных, но слабых людей. Получив из его рук единоличную власть, Сталин отблагодарил друга только тем, что расстрелял одним из последних. Расстреливать “Бухаринцев”, “правых уклонистов” начали еще до ареста Бухарина. Кстати, в их числе оказался и мой дед, профессор одного из Ленинградских институтов, расстрелянный в 1937 году, т. е. за год до казни своего кумира. Особую печаль картине гибели Бухарина придает то, что, не питая никаких иллюзий относительно характера и дарований Сталина, он перед арестом заставил жену выучить наизусть письмо грядущим поколениям, содержание которого исчерпывалось клятвенным заверением в верности тирану. Печально, но факт, как всякий “крепостной”, Бухарин даже перед лицом вечности остался более верноподданным, чем гражданином.

Об облике и характере “Бухарина”, как психического типа, наверно можно сказать теми же словами, что пользовались при описании самого Бухарина его знакомые и биографы:” Он имел внешность скорее святого, чем бунтаря и мыслителя. Его открытое лицо с громадным лбом и чистыми сияющими глазами было в своей совершенной искренности почти безвозрастным.””Обаятельный с женщинами, непринужденный с детьми, доступный и для рабочего, и для интеллигента, он был “симпатичной личностью” даже в глазах своих противников. Юношеский энтузиазм, общительность, задушевный юмор…уже тогда производили впечатление на знакомых. Они говорили о его доброте. благородстве, экспансивности и жизнелюбии.”

* * *

Из литературных персонажей тип “Бухарина” точнее всего передан Толстым в образе Платона Каратаева. Яркость, образность речи Каратаева, трудолюбие, доброта, заботливость, искренность и неизбывный фатализм его как нельзя лучше воспроизводят психотипические черты “Бухарина”.

К сказанному другими о “Бухарине” хочется от себя добавить одну примечательную черточку его характера — он не ревнив. Довелось мне как-то познакомиться с женщиной этого типа. Со свойственной “Бухарину” исповедальностью она рассказала, что выпала ей судьба выйти замуж за патологического волокиту. И, что замечательно, многое огорчало ее в поведении супруга, но только не волокитство. “Я не ревнива,”- просто говорила она. Ничего не изменило даже то, что муж в конце концов был посажен в тюрьму за попытку изнасилования. Она безропотно до конца срока ездила к нему в лагерь — питать желудочно и сексуально. Продолжения их истории я не знаю, но то, что изменам мужа, как и терпению жены не будет конца — сомнений нет.

“Бухарин” — живое ниспровержение Фрейда, живой антиЭдип. Его 2-я Физика слишком сильна и гибка, чтобы ревновать физиологической ревностью. А 4-я Воля слишком мало уважает себя, чтобы заранее не соглашаться с изменой.

И наоборот. У Бердяева была 2-я Воля с 4-й Физикой, и он писал:”Я совершенно не способен испытывать чувство ревности”. Складывается впечатление, что к ниспровергателям Фрейда, людям не ревнивым от природы, можно отнести всякого, у кого Воля и Физика занимает нетравмируемые Вторую и Четвертую ступени на иерархии функций, т. е. люди, принадлежащие к типам “Бухарин”, “Бертье”, “Газали”, “Эйнштейн”.

 

СОКРАТ

1) ВОЛЯ (“царь”)

2) ЛОГИКА (“ритор”)

3) ЭМОЦИЯ (“сухарь”)

4) ФИЗИКА (“лентяй”)

О Сократе, родоначальнике европейской философии, ученики, коллеги и наследники сочинили в традициях корпоративного мифотворчества сладенький миф про благостного, милейшего старца, будто бы ставшего невинной жертвой наиболее гадких и паскудных из своих сограждан. Однако, при том, что на сегодняшний день смертная казнь представляется как мера социальной самозащиты слишком суровой, все-таки нельзя не сказать, что Сократ вовсе не был милейшим, благостным старцем, каким его рисует корыстное корпоративное предание. И жертва, принесенная афинянами в его лице, не была совсем уж невинной. Во всяком случае, элементарное знакомство с сутью конфликта между Сократом и его согражданами заставляет относиться к последним если не с сочувствием, то с пониманием.

Вспомним, формальными обвинителями Сократа выступило всего несколько человек, и обвинение худо-бедно, но было подверстано под тогдашнее афинское законодательство (например, обвинение в ереси). Однако на самом деле Сократ костью стоял в горле у всего города и судили его за неподсудное — дрянной характер.

В Платоновской “Апологии Сократа” (сочинении, по мнению исследователей, наиболее точно передающим образ философа) сам Сократ изложил, по обыкновению своему многословно, личную позицию и мотивы общегородского раздражения на себя:”Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами… Только я думаю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, какое это предприятие..

Может быть, кто-нибудь из вас возразит:” Однако, Сократ, чем же ты занимаешься? Откуда на тебя эти клеветы?”…Слушайте же… Эту известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря некой мудрости. Какая же это такая мудрость? Да уж, должно быть, человеческая мудрость. Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр…И вы не шумите, о мужи афиняне, даже если вам покажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои слова я буду говорить, я сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей мудрости, если только это мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу вам бога, который в Дельфах. Ведь вы знаете Херефонта… Ну вот же, приехав однажды в Дельфы, дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. Я вам сказал не шумите, о мужи! Вот он и спросил, если кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия ему ответила, что никого нет мудрее. И хоть сам он умер, но вот брат его засвидетельствует вам это.

Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое намерение — объяснить вам, откуда пошла клевета на меня. Услыхав это, стал я размышлять сам с собой таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что он подразумевает? Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом, собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего опровергну прорицание, обьявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку — называть его по имени нет никакой надобности, скажу только, что человек, глядя на которого я увидел то, что я увидел, был одним из государственных людей, о мужи афиняне, — так вот, когда я к нему присмотрелся (да побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и многим другим и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым, этого нет; и я старался доказать ему. что он только считает себя мудрым, а на самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствующих возненавидели меня… Оттуда я пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же самое; и с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие.

Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь ненавистным, огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось, что слова бога необходимо ставить выше всего. Итак, чтобы понять что означает изречение бога, мне казалось необходимым пойти ко всем, которые слывут знающими что-либо… После государственных людей ходил я к поэтам… Стыдно мне, о мужи, сказать вам правду, а все-таки следует сказать. Ну да, одним словом, чуть ли не все присутствовавшие лучше могли объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами… и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического дарования, они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях, чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же самым, чем и государственных людей.

Под конец уже пошел я к ремесленникам…Но, о мужи афиняне, мне показалось, что они грешили тем же, чем и поэты…так что, возвращаясь к изречению, я спрашивал сам себя, что бы я для себя предпочел, оставаться мне так как есть, не будучи ни мудрым их мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как они, быть и тем и другим. И я отвечал самому себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться как есть”.

Даже если не принимать во внимание, что здесь суть конфликта изложена устами самого обвиняемого, т. е. необъективно по определению, речь Сократа выглядит шокирующе. Не надо большого воображения, чтобы представить себе как все происходило на самом деле и в красках. К занятому человеку, и не последнему в своем деле, врывается оборванный, грязный старик, известный в городе бездельник и болтун (так Сократа характеризовала даже жена). И ворвавшись сообщает, что его покойному приятелю удалось добиться от дельфийского оракула ответа “нет” на вопрос: есть ли кто мудрее Сократа? С покойника спрос не велик, с оракула — тоже. Но проблема даже не в том, что сказал оракул, и даже не в том, что старик свято уверовал в это пророчество. А в том, что он со всей страстью и азартом взялся доказывать его справедливость. Проще говоря, доказывать афинянам, что все они за вычетом его одного — полные идиоты. Мало сказать, что подобного рода задачи ставятся не от большого ума (извинить Сократа здесь может только преклонный возраст), но прямо небезопасны в любом месте и в любое время.

Бить старика, к чести афинян, не решились даже ремесленники, и все оскорбленные сословия, договорившись, просто потащили Сократа в суд, надеясь его посредством утихомирить сидевшего у всех в печенках философа. Здесь-то и обнаружилась главная, роковая трудность. За злоязычие и дурной характер его судить было невозможно, а притянутые за уши по случаю статьи оказались “подрасстрельными”. Точнее, дело обстояло так, что у философа было достаточно средств и возможностей, чтобы избежать смерти, но Сократ не был бы “Сократом”, если бы не довел процесс до того, до чего довел. Соблазн заявить себя фигурой общегородского масштаба оказался настолько силен, что Сократ просто не мог в этом случае не пуститься во все тяжкие своего порядка функций. И он пустился.

Будучи по своей 1-й Воле человеком крайне самоуверенным. Сократ отказался от услуг адвоката, взялся защищать себя сам и, защищаясь, как видно из приведенного выше, уже на весь город во всеуслышание заявил то, что прежде высказывалось келейно: афиняне — болваны, он — один умный. При этом, 2-я Логика философа, обретя столь роскошную трибуну, не могла отказать себе в удовольствии изьясняться о сем щекотливом предмете сколь возможно подробно и пространно. 3-я Эмоция не только не украсила речь обвиняемого, но предельно иссушила ее и обеднила. Хотя, зная за собой эту слабость, Сократ предупреждал судей:”Вы не услышите речи разнаряженной, украшенной, как у этих людей (обвинителей — А.А.), изысканными выражениями, а услышите речь простую, состоящую из первых попавших слов,” — думаю, судьи вряд ли вняли данному предисловию. Наконец, природное бесстрашие 4-й Физики вообще отодвинуло вопрос о жизни и смерти в конец заботящих философа проблем. Вопрос личного престижа (1-я Воля) стоял для него несравненно выше вопроса физического существования(4-я Физика). И надо отдать должное, Сократ добился своего: тело его преждевременно умерло, но имя стало бессмертным и сделалось почти синонимом того титула, которого философ тщетно домогался от своих сограждан — “мудрец”.

* * *

Не только именем Сократа славен данный психический тип. К “Сократам” принадлежали: Кальвин, Бекет, Ньютон, Робеспьер, Карл XII Шведский, Беркли, Петр Чаадаев, Михаил Тухачевский, Хомейни, Тэтчер, Бродский. Политики среди “Сократов”, в соответствии с их 1-й Волей, преобладают, но если поставить в один ряд Сократа, Робеспьера и Бродского, то это станет наглядной иллюстрацией простого, но очень важного тезиса: психотип — не судьба, он — только характер. Робеспьер реализовывал в политике 1-ю Волю “Сократа”, сам Сократ в философию — 2-ю Логику, Бродский в поэзии — 3-ю Эмоцию, а мог бы так и остаться на заводе токарем, реализовываясь по 4-й Физике.

Биографии складываются не только из внутренней предрасположенности, но и из внешних обстоятельств. Робеспьер так бы остался провинциальным адвокатом, не начнись во Франции тогда революционное брожение. Для бедного плебея Сократа путь в политику был закрыт, а писать стихи в духе Бродского в тогдашней Греции мог только сумасшедший. Самому же Бродскому, еврею в стране государственного антисемитизма, вообще никакая карьера не светила, и лишь литературный труд позволял рассчитывать на сколько-нибудь достойное место в жизни.

Вместе с тем, психотип — это и судьба. Несмотря на разность профессий, и Сократ, и Робеспьер, и Бродский занимались самыми социально значимымидля их времени и места занятиями: философией в Греции Y века, политикой во Франции конца XYIII века, поэзией в России 60-ых годов. Сократ и Робеспьер были казнены, Бродский подвергся политической казни, и не последнюю роль в этом случае сыграли самоуверенность и бесстрашие (1-я Воля + 4-я Физика) всех троих. То есть, существуют биографические точки, где психотип, характер, сходятся с судьбой.

Для психологии важнее всего, что профессия, время, пространство, национальность в принципе не в состоянии погрести под собой психотипическую общность: систему ценностей, мироощущение, стиль, реакции и т. д. Например, во все времена и любой “Сократ”, будучи поставленный перед выбором между сексом и разговором, непременно предпочтет последний, так как у него Физика 4-я, а Логика 2-я. И примеры из жизни трех названных “Сократов” данный тезис очень хорошо подтверждают. Когда Алкивиад, предмет вожделения обеих половин Афин, пытался известным образом расплатиться с Сократом за радость общения, философ сказал, что секс — вещь прекрасная, но разговор о нем еще лучше. Известно, сколько сил тратили самые прелестные из парижанок, чтобы соблазнить Робеспьера, однако все их усилия оказывались тщетными, и дело ограничивалось длинным назидательным монологом. Барышников рассказывал, что, посетив однажды Бродского, застал в его доме необычайной красоты девушку; Бродский же, нимало не обращая на нее внимания, схватил Барышникова и битых два часа выговаривал ему за какую-то неудачную телепостановку, о которой Барышников думать забыл. И надо было видеть, с каким выражением крайнего недоумения и даже испуга на лице рассказывал Барышников эту историю про чуждую для него “Сократовскую” систему ценностей.

Уж коль представился случай поговорить о сексуальности “Сократа”, то лучше не скрывать, что этот тип самый фригидный из всех тех типов, что по ленности, равнодушию или хладнокровию не спешат на ложе наслаждений. Мало того, что главные сексуальные функции: Эмоция и Физика — у “Сократа” внизу. Они и стоят-то безлибиднее некуда: 3-я Эмоция, 4-я Физика. Если же припомнить, что сухость 3-й Эмоции и лень 4-й Физики перемножаются у “Сократа” крайним индивидуализмом и отчужденностью 1-й Воли, то добровольное девство даже таких видных мужчин, как Ньютон, Чаадаев и Карл XII, не покажется слишком удивительным.* * *

Из литературных персонажей, пожалуй, точнее всего тип “Сократа” передает незабвенный Шерлок Холмс. По 1-й Воле Холмс отчужденный внутренне одинокий, властный, самоуверенный человек, мышление его строго, стройно, а память необьятна по 2-й Логике; он сух, ироничен, но по обыкновенной для 3-й Эмоции раздвоенности его холодность сочетается с тайной влюбленностью в свою дилетантскую скрипочку; наконец, бесстрашие, равнодушие к бытовой и финансовой проблематике ясно указывают на 4-ю Физику этого персонажа. А совокупно они свидетельствуют о точности воспроизведения Конан Дойлем типа “Сократа” и одновременно подтверждают слова писателя, что у Шерлока Холмса был реальный прототип.

Прозорлив Конан Дойль и в том, что сделал своего героя частным детективом, профессия такого рода, как и вообще работа в антикриминальной сфере дается “Сократам” без труда. Что не мешает им быть вполне на месте в роли мошенников и карточных шулеров (3-я Эмоция).

Однако самая большая удача ждет “Сократа” в политике, сферы живущей на стыке между полицейскими и ворами. Имя и образ Маргарет Тэтчер еще свежи в памяти ее ныне здравствующих современников, поэтому представить себе занятого в политике “Сократа” легко именно на ее примере. Биографы рассказывают о Тэтчер:”Она больше известна за свои мужские качества, такие, как агрессивность и властность. А один из членов парламента, не принадлежавший к числу ее поклонников, заметил:” Она абсолютно бесстрашный политик.” И даже тогда, когда она шутила, а делала она это не чаще чем раз в год и только со своими близкими, ее юмор носил суровый характер…

Оценивая “абсолютистское мировоззрение” Тэтчер и ее намерения, как он выразился “изменить душу” народа, бывший член ее кабинета Биффен даже назвал ее “сталинисткой”…

Один из журналистов спросил Тэтчер почему от ее выступлений создается впечатление неприветливости и жесткости. Тэтчер ответила:” Я понимаю, почему некоторые могут так думать. Я стараюсь всегда сдерживать себя. Мои родители, которые оказали самое большое влияние на мое отношение к жизни, включая политику, учили мою сестру и меня быть сдержанными. Мне внушали, что я никогда не должна выходить из себя, во всяком случае на публике… Если я буду переживать по поводу того, что обо мне говорят или пишут, а я иногда переживаю это, то не думаю, что было бы правильно оплакивать свою судьбу публично.” А когда журналист намекнул, что о ней создается впечатление, как о бесчувственной женщине (“холодной рыбе”, сказал он), Тэтчер с раздражением заметила:” Я полагаю, что люди понимают разницу между сдержанностью и бесчувственностью”…

Успех ее речей зависел прежде всего от очень хорошего знания предмета. Ее выступления лишний раз доказывают правоту Цицерона (которого она изучала в Оксфорде), говорившего, что ораторское искусство немыслимо без владения в совершенстве предметом речи. В своих выступлениях и пресс-конференциях она обычно приводила большое количество цифр, цитат, высказываний, и все на память, редко заглядывая в бумаги . Она излагала свои мысли простым языком, следуя аристотелевскому принципу, что главным достоинством речи является ясность. Поэтому, чтобы сделать ее более доходчивой, она часто сравнивала дела государства с делами семьи, бюджет государства с личным бюджетом и т. д…

Сильны были ее полемические выступления. Сама она говорила о себе:” Мне нравится спорить”…

Один из наиболее опытных британских журналистов писал:” Брать у нее интервью — все равно что разговаривать с автоответчиком. Задаешь вопрос — получаешь ответ””…

Хотя в приведенных цитатах речь идет не о древнем греке, мужчине и философе, а о нашей современнице, англичанке и политике, стоит открыть “Апологию Сократа” и другие посвященные философу труды, как произойдет чудо узнавания, узнавания до мелочей, и как в комбинированной съемке сквозь лицо Сократа проступит лицо Тэтчер и сквозь лицо Тэтчер — лицо Сократа.

 

БОРИС ПАСТЕРНАК

1) ЭМОЦИЯ (“романтик”)

2) ВОЛЯ (“дворянин”)

3) ФИЗИКА (“недотрога”)

4) ЛОГИКА (“школяр”)

“Пастернаки” — чрезвычайно симпатичные, редкой душевной красоты люди, почти средневековые, рыцарские натуры. Кузина Пастернака вспоминала:” Мне было 20 лет, когда он приехал к нам не по-обычному. Он был чересчур внимателен и очарован, хотя никаких поводов наши будни ему не давали. В Москве он жил полной жизнью, учился на философском отделении университета, играл и композиторствовал, был образованным и тонким. Казалось, это будет ученый. В житейском отношении он был “не от мира сего”, налезал на тумбы, был рассеян и самоуглублен. Его пастернаковская природа сказывалась в девичьей чистоте, которую он сохранял вплоть до поздних, сравнительно, лет. Пожалуй, самой отличительной бориной чертой было редкое душевное благородство”. Перенося характеристику Ольги Фрейденберг на весь “Пастернаковский” род, можно сказать, что душевное благородство действительно наиболее заметная черта натуры этого типа. При этом благородство обеспечивается сильной, гибкой, процессионной, развернутой к окружающим и потому отзывчивой 2-й Волей, а душевность — сверхмощью эмоционального потенциала, необъятными фибрами 1-й Эмоции.

Внешней красотой” Пастернак” обычно, как и другие 3-ьи Физики, не блещет, и это обстоятельство, как правило, единственный для него источник хронического и последовательного недовольства собой. Страшно переживал по поводу своей внешности и Борис Пастернак. После травмы в юности у него укоротилась нога, а зубы выросли редкими, большими и торчащими вперед. Поэтому когда Марина Цветаева говорила, что Пастернак “одновременно похож на бедуина и его лошадь”, - в этой фразе заключался не только комплимент. Какова же была радость Пастернака и сколько горьких слов о запоздалости этой меры было произнесено, когда, кажется, на шестом десятке ему удалось торчащий изо рта хронический источник стыда и раздражения сменить красивым ровным протезом.

Вместе с тем, наличие внешних дефектов не лишает “Пастернака” сексуальной привлекательности (большие, блестящие глаза, покойный, рассеянный взгляд уверенного в себе человека — достаточная компенсация любых недостатков), да и самих “Пастернаков” они редко удручают настолько, чтобы отталкивать потенциальных сексуальных партнеров. Художник Юрий Анненков писал:” Борис Пастернак: огромные глаза, пухлые губы, взгляд горделивый и мечтательный, высокий рост, гармоничная походка, красивый и звучный голос. На улицах, не зная, кто он, прохожие, в особенности, — женщины, инстинктивно оглядывались на него. Никогда не забуду, как однажды Пастернак тоже оглянулся на засмотревшуюся на него девушку и показал ей язык. В порыве испуга, девушка бегом скрылась за углом. “Пожалуй, это уже слишком, “-укоризненно сказал я. “ Я очень застенчив, и подобное любопытство меня смущает,”- извиняющимся тоном ответил Пастернак.”

Вообще, наличие крупных физических недостатков не только не смиряет чувственность “Пастернака”, но наоборот еще более ее усиливает, гиперсексуальная сама по себе 3-я Физика делается гипергиперсексуальной.

Едва ли не первым, говоря о Пастернаке, эту тему затронул в своих мемуарах В.Катаев. Называя Пастернака “мулатом”, он писал:” Я думаю, основная его черта была чувственность: от первых стихов до последних.

Из ранних, мулата-студента:”…что даже антресоль при виде плеч твоих трясло”…”Ты вырвалась, и чуб касался чудной челки и губ-фиалок”..

Из последних:

“Под ракитой, обвитой плющом,

От ненастья мы ищем защиты.

Наши плечи покрыты плащом,

Вкруг тебя мои руки обвиты.

Я ошибся. Кусты этих чащ

Не плющом перевиты, а хмелем.

Ну — так лучше давай этот плащ

В ширину под собою расстелем.”

В эту пору он уже был старик. Но какая любовная энергия!”Замечательно это завистливое катаевское восклицание в конце, вырвавшееся из уст человека, по натуре отнюдь не бесчувственного.

Отношение Пастернака к вещественной стороне жизни вообще можно считать эталоном и иллюстрацией функционирования 3-й Физики. Во-первых, — раздвоенность. На словах старательно принижая физическую сторону бытия, Пастернак на деле-то более всего ее и ценил. Жена Всеволода Иванова вспоминала:” Нравилось ему, что основой нашей жизни, как он выражался, была “духовность, а не материальность”.Хотя материальность в смысле бытового уклада он тоже ценил. И прежде всего в своей жене. Ценил ее хозяйственность. Ценил, что она не брезгует никакой физической работой: моет окна, пол, обрабатывает огород.”

Как это обычно бывает у “недотрог”, вещей у Пастернака было немного, но к этому немногому он питал почти патологическую страсть. Продолжим цитировать тот же источник:” В одежде Борис Леонидович был крайне неприхотлив. Но как бы ни был он одет — выглядел подтянутым и даже элегантным.

Со старой одеждой он никак не хотел расставаться, и Зинаиде Николаевне приходилось обманно ее выбрасывать.

Однажды Борис Леонидович очень обрадовался подарку своего пасынка Станислава Нейгауза, привезшего ему из Парижа светло-серую курточку, которую Борис Леонидович носил долго и с видимым удовольствием”.

Странную, с точки зрения посторонних, тягу испытывал Пастернак к физическому труду, роднясь в этом пункте с 3-й Физикой Толстого.

“Я за работой земляной

С себя рубашку скину,

И в спину мне ударит зной,

И обожжет, как глину”.

Злоязыкий Катаев смотрел на огородническую слабость Пастернака другими глазами и, подозревая поэта в позерстве, писал:” Вот он стоит перед дачей, на картофельном поле, в сапогах, в брюках, подпоясанный широким кожаным поясом офицерского типа, в рубашке с засученными рукавами, опершись ногой на лопату, которой вскапывает суглинистую землю. Этот вид совсем не вяжется с представлением об изысканном современном поэте..

Мулат в грязных сапогах, с лопатой в загорелых руках кажется ряженным. Он играет какую-то роль. Может быть, роль великого изгнанника, добывающего хлеб насущный трудами рук своих.” Простим Катаеву его злоязычие, у него Третья функция была иной, поэтому ни разделить, ни понять слабость Пастернака к огороду он просто не мог.

Утонченная и рафинированная сама по себе 3-я Физика Пастернака отличалась особой сверхостротой чувственного восприятия, позволяя ему проникать туда, куда проникнуть невозможно, и сопереживать тому, чему, казалось, не по силам человеческой сенсорике сопереживать:

“Я чувствую себя за них, за всех,

Как будто побывал в их шкуре,

Я таю сам, как тает снег,

Я сам, как утро, брови хмурю”.

И сказанное — не метафора, в одном раннем стихотворении Пастернак описывает, как, увидев на блузке возлюбленной комара, он сам оказывается этим комаром и чувствует, как его жало пронзает ткань и впивается в розовую налитую грудь девушки:

“К малине липнут комары.

Однако ж хобот малярийный,

Как раз сюда вот, изувер,

Где роскошь лета розовей?

Сквозь блузку заронить нарыв

И сняться красной балериной?

Всадить стрекало озорства,

Где кровь, где мокрая листва?”

Стороннему человеку даже трудно представить себе, что должен был испытывать столь тонкокожий человек, почти всю жизнь проживший в стране, правимой бронированной десницей большевистского левиафана, где массовые казни, пытки, голод воспринимались столь же естественно и неотвратимо, как непогода. Рассказывают, что, когда в начале 30-ых советскому правительству пришла в голову блажь прокатить на поезде писательскую братию по умирающей от голода стране, то из всего клана “инженеров человеческих душ”, оказавшихся в поезде, Пастернак выделялся тем, что за всю двухнедельную поездку хлебной крошки не проглотил. Не смог.

* * *

“…сострадание, доходящее до физической боли, полная сочувствия симпатия, часто следовавшая за этим действенная помощь. И в тоже время явственна непреднамеренная, несознаваемая, быть может, оторванность от повседневной жизни, ее забот и трудностей, полное подчинение ее искусству, затмевающему самую действительность, которой оно, однако, питалось,”- писала сестра Пастернака Жозефина, очень точно подсмотрев одну из специфических черт”Пастернаковского” психотипа. При всем таланте к сопереживанию, Физика в системе ценностей “Пастернака” стоит все-таки на третьем месте, тогда как Эмоция — на первом, и, естественно, что при необходимости выбора, он всегда делает его в пользу эмоциональных производных (литература, искусство, музыка, религия, мистика), и интересы его сосредотачиваются там же.

“для него любая жизненная ситуация, любой увиденный пейзаж, любая отвлеченная мысль немедленно и, как мне казалось, автоматически превращались в метафору или в стихотворную строку. Он излучал поэзию, как нагретое физическое тело излучает инфракрасные лучи.

Однажды наша шумная компания ввалилась в громадный черный автомобиль с горбатым багажником. Меня с мулатом втиснули в самую его глубину, в самый его горбатый зад. Автомобиль тронулся, и мулат, блеснув белками, смеясь, предварительно промычав нечто непонятное, прокричал мне в ухо:” Мы с вами сидим в самом его м о з ж е ч к е!”” — рассказывал Катаев.

Жизнь сугубо эмоциональная, т. е. насквозь охудожественная, эстетизированная, вместе с тем не отменяет у 1-й Эмоции того, чем она является. А является она законченной эгоисткой, даром самому себе. Исключительно собой и своими переживаниями была занята и 1-я Эмоция Бориса Пастернака. Безоглядность, эгоцентризм, безадресность его поэзии, писем, речей часто ставила читателей и слушателей в тупик, и им стоило больших усилий дешифровать хотя бы часть обрушивающего на них интересного, неожиданного, блестящего, но дикого, слепого и темного камнепада словес. Исайя Берлин после посещения Пастернака писал:” Его речь состояла из великолепных, неторопливых периодов, порой переходивших в неукротимый словесный поток; и этот поток часто затоплял берега грамматической структуры — ясные пассажи сменялись дикими, но всегда поразительно живыми и конкретными образами, а за ними могли идти слова, значение которых было так темно, что трудно было за ними следить…”

“…восприимчивость, вдохновение художника должны быть чрезмерны,” — писал Пастернак и тем лишний раз подтверждал наличие у него 1-й Эмоции. Ведь избыточность, как не раз говорилось, — главная примета Первой функции.

* * *

Очень выразительно являла себя во всем, что делал и говорил Пастернак, его 2-я Воля. Здесь нельзя не вспомнить знаменитый телефонный разговор поэта со Сталиным по поводу ссылки Мандельштама. Сталин любил пугать своими неожиданными звонками далеких от политики и власти граждан и часто достигал желаемого эффекта — тяжелейшего психического шока. Пастернак оказался в числе немногих, легко перенесших этот удар, и даже в конце разговора стал напрашиваться к Сталину в гости, чтобы, наивная душа, просветить тирана. К счастью для поэта, Сталин скоро почувствовал, куда клонится разговор, и поспешил повесить трубку. Позднее, когда пришло время сторонних оценок этой телефонной дуэли, даже такие заведомо пристрастные арбитры, как Ахматова и Надежда Мандельштам, оценили поведение Пастернака “на твердую четверку”.

О других симпатичных чертах 2-й Воли, являемых личностью Пастернака, лучше, наверно, сказать языком лично знавших его людей:”Ему дана была детская простота, порой даже обезоруживающая наивность, а иногда вследствие чрезмерной доверчивости к людям он даже проявлял слабость и легковерие. Ему свойственна была детская прямота и пылкость, но в то же время свежесть и тонкость чувств, деликатность по отношению к людям. Это свойство он с годами развил до крайности; он всегда боялся задеть своего собеседника даже невольно. Иногда он не хотел принимать какое-нибудь решение из боязни обидеть человека, и тогда он предоставлял решение вопроса самой жизни. И проистекало это не от малодушия или желания приспособиться, а от доброжелательности, уважения к другому. Внутренне же он был стоек и непоколебим…

Борису Леонидовичу чужда была расчетливость, он не способен был к мстительности, презрению, злопамятству. Он был само благородство: всегда был рад все отдать, ничего не прося для себя; всегда был бесконечно признателен за малейшую услугу. Он не замечал своих обид и огорчений в постоянном обновлении всего своего существа, неизменно отзываясь сердцем и душой на все, что жизнь могла принести нового. И он умел всегда по новому смотреть на жизнь, вещи и людей — взглядом поэта, стремящегося к “всепобеждающей красоте”, всегда готового “дорогу будущему дать”. Жизнь, вещи и люди были для него постоянно новы. Марина Цветаева могла бы повторить в 1960 году то, что она сказала в 1922; не Пастернак ребенок, а мир в нем ребенок”.

Моментальные снимки 2-й Воли Пастернака обильно рассыпаны и по его поэзии:

“Быть знаменитым некрасиво”…

“Я не рожден, чтобы три раза

Смотреть по разному в глаза…”

“Есть в опыте больших поэтов

Черты естественности той,

Что невозможно, их изведав,

Не кончить полной немотой.

В родстве со всем, что есть, уверясь

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,

В неслыханную простоту”.

.

“Всю жизнь я быть хотел как все,

Но век в своей красе

Сильнее моего нытья

И хочет быть как я.”

“Жизнь ведь тоже только миг

Только растворенье

Нас самих во всех других

Как бы им в даренье”.* * *

Эталоном всех 4-х Логик может послужить и пастернаковская 4-я Логика. Человек, получивший двойное философское образование в России и Германии, ученик знаменитого неокантианца Когена, учителя великого Кассирера, Пастернак, покончив с учебой, просто отключился от процесса рационального осмысления бытия и до конца дней, добродушно иронизируя, любил говорить, что всю жизнь заниматься философией — то же, что всю жизнь питаться горчицей. И по одной этой фразе видно, сколь пренебрегал он не только философией, но и здравым смыслом в целом. Ведь пожизненное самозаточение в литературе, на каковое он обрек себя, — диета ничуть не лучше. Но 4-я Логика есть 4-я Логика, и Пастернак, вернувшись из Германии, сбросил с себя рассудок, как дикарь, сбежавший из мира белых людей, сбрасывает на опушке родных джунглей постылый фрак и, вдохнув привычную смесь из ароматов прелых листьев и мускуса, возвращается к себе, вновь живя лишь чутьем и инстинктом.

* * *

Кроме хронического конфликта со своим временем и властью в душе Пастернака постоянно жил еще один конфликт — конфликт с родным племенем и племенной религией. Сам он говорил об этом крайне осторожно, редко и обтекаемо:” Я был крещен в младенчестве моей няней, но вследствие направленных против евреев ограничений и притом в семье, которая была от них избавлена и пользовалась в силу художественных заслуг отца некоторой известностью, это вызывало некоторые осложнения, и факт этот всегда оставался интимной полутайной, предметом редкого и исключительного вдохновения, а не спокойной привычки”.

Гораздо жестче, прямее и беспардоннее говорил об этой душевной ране Пастернака Исайя Берлин:”Пастернак был русским патриотом. Он очень глубоко чувствовал свою историческую связь с родиной…страстное, почти всепоглощающее желание считаться русским писателем, чье корни ушли глубоко в русскую почву, было особенно заметно в его отрицательном отношению к своему еврейскому происхождению. Он не желал обсуждать этот вопрос — не то что он смущался, нет, он просто этого не любил, ему хотелось, чтобы евреи ассимилировались и как народ исчезли бы. За исключением ближайших членов семьи, никакие родственники его не интересовали — ни в прошлом, ни в настоящем. Он говорил со мной как верующий (хоть и на свой лад) христианин. Всякое упоминание о евреях или Палестине, как я заметил, причиняло ему боль..”

Сказать, что конфликт между кровью, с одной стороны, и профессией с вероисповеданием — с другой, был в душе Пастернака совсем не- преодолим, нельзя. Иудаизм не только не оппонент поэзии, но фактически базируется на ней, вспомним “Псалтырь” и “Песнь песней”. И при желании Пастернак вполне мог заниматься двуязычной поэзией, как это делали многие его российские соплеменники-поэты.

Иное дело — вероисповедание, проблема эта была неразрешима. Конечно, будь на то его воля, Пастернак, сославшись на произвол няньки и собственную младенческую невменяемость, вполне мог откреститься от неосознанного крещения. Однако это не случилось, и не произошло это потому, что Пастернак был истинным христианином. Он был христианином не по должности, обязанности, привычке, традиции, а по душе. Проще говоря, Христос, в том виде, каким его описал евангелист Иоанн, принадлежал к “Пастернакам”. В этом и только в этом — тайна Пастернаковского упорства в исповедании Христа, с Ним Пастернак исповедовал прежде всего себя.

* * *

Коль случай представился, нельзя не высказаться в этой связи по поводу проблемы структуры Четвероевангелия и центральной его фигуры — Иисуса из Назарета.

Во-первых, тайну и очарование Евангелиям придает то, что в них описаны два психотипа: “Толстой” у Матфея и “Пастернак” у Иоанна. В Писании оба Евангелия этих апостолов разведены по полюсам, и задача промежуточных Евангелий от Марка и Луки заключалась в том, чтобы примирить и по возможности сгладить противоречия крайних Евангелий. Марку и Луке это вполне удалось, и в результате сложился какой-то действительно нечеловечески многоликий, полифонический, многими по-зеркальному узнаваемый и потому чрезвычайно привлекательный образ основателя христианства. Достоевский жаловался, что, в подражание Христу, рисуя образ князя Мышкина, он так и не смог по-настоящему приблизиться к оригиналу. И не мудрено, Мышкин одномерен, как был одномерен его создатель, не знавший, что бесподобие образа Христа в коллективности его ваяния.

У евангелиста Матфея, с его 1-й Волей, Христос-”Толстой” строг, суров, тираничен, ревнив; фраза, брошенная ученику, отпрашивающемуся на похороны, — “Иди за мной, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов”, - исчерпывающе характеризует 1-ю Волю матфеевского Христа-”Толстого”. У евангелиста Иоанна эта фраза не только отсутствует, в его Евангелие Христос-”Пастернак” вообще не прибегает к повелительному наклонению.

К какому психотипу принадлежал реальный Христос, модель, увиденная через разные призмы разных психотипов разных евангелистов, с уверенностью сейчас сказать невозможно. Однако, с учетом психе-йоги, некоторые поправки к евангельским и последующим описаниям Христа сделать можно. Главное, Матфей и Иоанн согласны в том, что у Спасителя была 3-я Физика, ясно зримая из его экстрасенсорных способностей. А из этого следует, что христианство искусство вряд ли угадало внешность Христа, воспроизводя Его черты тонкими, мелкими, до приторности красивыми, т. е. рисуя скорее 4-ю, чем 3-ю Физику.

Есть все основания предполагать, что Христос был невысоким, сутулым человеком, с худым носатым лицом, единственным украшением которых являлись присущие высокостоящей Эмоции большие, блестящие, очень выразительные глаза. Кроме того, более чем вероятно, что у Него наличествовал какой-то крупный и очень заметный физический недостаток: что-то вроде усохшей руки или ноги. Вывожу это из его экстрасенсорной обостренности восприятия и из того, что обычная для мужской 3-й Физики тяга к блудницам т. е. женщинам, открытой, непринужденной, демонстративной сексуальности, так и не довела Его до греха. Хотя все предпосылки для грехопадения Иисус, очевидно, создавал сам, явно предпочитая общество блудниц всем другим. Но. Бог миловал и миловал скорее всего потому, что страх был сильнее вожделение, что для “Пастернака” возможно лишь в случае объективной, не поддающейся сокрытию несостоятельности внешних данных.

* * *

“Пастернак” принадлежит к тому редкому типу людей, которые, несмотря на сильную 2-ю Волю, политической карьеры старательно избегают. В политику его может затолкать лишь случай, как это произошло не на радость самому Борису Пастернаку в конце его многострадальной жизни.

Вероятней всего, что лишь судьба заставила делать постылую политическую карьеру другого “Пастернака” — римского императора Антонина Пия, основателя горячо любимой римлянами династии Антонинов, тестя и отчима Марка Аврелия (см. “Лао-цзы”). О невероятных, почти чудесных формах, которые приобретает даже абсолютная власть в нежных, ласковых руках “Пастернака”, можно судить по помещаемым ниже отрывкам из биографии Антонина Пия:”Он выделялся своей наружностью, славился своими добрыми нравами, отличался благородным милосердием, имел спокойное выражение лица, обладал необыкновенными дарованиями, блестящим красноречием, превосходно знал литературу, был трезв, прилежно занимался возделыванием полей, был мягким, щедрым, не посягал на чужое, — при всем этом у него было большое чувство меры и отсутствие всякого тщеславия…Он получил от сената прозвище “Пий” (Благочестивый)…за то, что был от природы действительно очень милосердным и во время своего правления не совершил ни одного жестокого поступка…

Первым его высказыванием в новом положении, говорят, было следующее: когда жена стала упрекать его в том, что он по какому-то поводу проявил мало щедрости по отношению к своим, он сказал ей: “Глупая, после того как нас призвали к управлению империей, мы потеряли и то, что мы имели раньше.”..

Будучи императором, он оказывал сенату такое уважение, какое он хотел бы видеть по отношению к себе со стороны другого императора в бытность свою частным человеком…Ни относительно провинций, ни по поводу каких-либо других дел он не выносил никаких решений, не поговорив предварительно со своими друзьями, и формулировал свои решения, сообразуясь с их мнениями. Друзья видели его в одежде частного человека, среди занятий своими домашними делами.

Он управлял подчиненными ему народами с большой заботливостью, опекая всех и все, словно это была его собственность. Во время его правления все провинции процветали. Ябедники исчезли…

…такого авторитета у иноземных народов никто до него не имел, хотя он всегда любил мир в такой степени, что часто повторял слова Сципиона, говорившего, что лучше сохранить жизнь одного гражданина, чем убить тысячу врагов…

Среди многих других доказательств его душевной теплоты приводят еще и такое: когда Марк (Марк Аврелий) оплакивал смерть своего воспитателя и придворные слуги уговаривали его не выказывать открыто своих чувств, император сказал:”Дозвольте ему быть человеком; ведь ни философия, ни императорская власть не лишают человека способности чувствовать…”

Он — едва ли не единственный из всех государей — прожил, не проливая, насколько это от него зависело, ни крови граждан, ни крови врагов, и его справедливо сравнивают с Нумой, чье счастье, благочестие, мирная жизнь и священнодействия были его постоянным достоянием”.

Право, читая такое, невольно начинаешь верить в чудеса: как почти в одно время с Христом, в государстве, возведшем людоедство, распутство и произвол в традицию, абсолютная власть могла оказаться в руках человека столь высокой нравственности, что аналог ему трудно найти даже в наш просвещенный и гуманный век.

Пространность цитирования при рассказах о жизни Антонина Пия и Марка Аврелия (см. “Лао-цзы”) преследовала не только цель по возможности подробней нарисовать психологический портрет представителей этих типов, оказавшихся на вершине государственной пирамиды, но и отчасти восстановить историческую справедливость. Ведь о Нероне и Калигуле — худших представителях императорской власти Рима знают все, тогда как о лучших ее представителях — первых Антонинах — мало кто знает. И лишний раз напомнить о таких замечательных людях совсем не грех. Наконец, пример жизни Антонина Пия и Марка Аврелия подсказывает еще одну небанальную пока мысль, что политическая система сама по себе не многое решает в жизни общества, решающее слово принадлежит людям, стоящим в его главе.

* * *

Тип “Пастернака”, как ни странно, не такая уж большая редкость в человеческом роду. Можно даже говорить о целых народах, в которых доля “Пастернаков” случалась столь значительна, что оказывалась в состоянии по-своему, “по-пастернаковски” окрасить физиономию национальной психологии. К таким народам, думаю, в первую очередь следует отнести евреев, армян и цыган. Доказывать, что избыточная 1-яЭмоция у этих этносов доминирует, кажется, нет нужды, и что они натуры в высшей степени художественные — тоже. Евреи, армяне, цыгане — люди свободолюбивые, независимые и даже в диаспоре терять свою индивидуальность не склонные (2-я Воля). На 3-ю Физику их ясно указывают жадная плодовитость, почти патологическое чадолюбие и гиперсексуальность, сочетаемая с крайней щепетильность в вопросах секса (девственность, верность и т. д.).

Так что, как бы ни относились Пастернак и Христос к соплеменникам, они сами были психотипической солью своей нации.

 

АРИСТИПП

1) ФИЗИКА (“собственник”)

2) ЛОГИКА (“ритор”)

3) ВОЛЯ (“мещанин”)

4) ЭМОЦИЯ (“зевака”)

Аристипп — родоначальник гедонизма — философии, во главу угла которой положен принцип приоритета плотских удовольствий над всеми другими.

Диоген Лаэртский в жизнеописании Аристиппа приводит следующие характерные эпизоды из жизни философа:”…он первый из учеников Сократа начал брать плату со слушателей и отсылать деньги учителю. Однажды, послав ему двадцать мин, он получил их обратно, и Сократ сказал, что демоний запрещает ему принимать их: действительно это было ему не по душе.

Ксенофонт Аристиппа не любил: поэтому он и приписал Сократу речь, осуждавшую наслаждение, и направленную против Аристиппа…

Его упрекали за то, что он, последователь Сократа, берет деньги с учеников. “Еще бы!” — сказал он.-”Правда, когда Сократу присылали хлеб и вино, он брал лишь самую малость, а остальное возвращал; но ведь о его пропитании заботились лучшие граждане Афин, а о моем только раб Евтихид”…

Кто-то сказал, что всегда видит философов перед дверьми богачей. “Но ведь и врачи,”- сказал Аристипп,”- ходят к дверям больных, и тем не менее всякий предпочел бы быть не больным, а врачом”.

Однажды он плыл на корабле в Коринф, был застигнут бурей и страшно перепугался. Кто-то сказал:” Нам, простым людям, не страшно, а вы, философы, трусите?” Аристипп ему ответил:”Мы оба беспокоимся о своих душах, но души-то у нас не одинаковой ценности”…

Человека, который порицал роскошь его стола, он спросил:”А разве ты отказался бы купить все это за три обола?”- “Конечно, нет”,- ответил тот. “Значит, просто тебе дороже деньги, чем мне наслаждение”…

Гетера сказала ему:” У меня от тебя ребенок”, - “Тебе это так же неизвестно,”- возразил Аристипп, — “как если бы ты шла по тростнику и сказала:” Вот эта колючка меня уколола.” Кто-то упрекал его за то, что он отказался от своего сына, словно тот был не им порожден. “И мокрота и вши тоже порождаются нами,”- сказал Аристипп, — “но мы, зная это, все же отбрасываем их как можно дальше за ненадобностью”…

Он умел применяться ко всякому месту, времени или человеку, играя свою роль в соответствии со всею обстановкой. Поэтому и при дворе Дионисия (сиракузского тирана — А.А.) он имел больше успеха, чем все остальные, всегда отлично осваиваясь с обстоятельствами…

Когда Дионисий плюнул в него, он стерпел, а когда кто-то начал его за это бранить, он сказал:” Рыбаки подставляют себя брызгам моря, чтобы поймать мелкую рыбешку; я ли не вынесу брызг слюны, желая поймать большую рыбу?”…

Дионисий дал ему денег, а Платону — книгу; в ответ на упреки, Аристипп сказал:” Значит, мне нужнее деньги, а Платону — книга.”

Таков Аристипп в описании Диогена Лаэртского: жадный, Толстокожий, циничный, языкастый — и портрет этот, судя по его порядку функций, достаточно близок к оригиналу. Особенно выразителен последний пример с дионисиевыми подарками Платону и Аристиппу. Он показывает, что даже в те далекие времена и даже тираны были достаточно тонкими психологами, чтобы чувствовать в окружающих их Первую функцию и соответствующим образом действовать: Платону с его 1-й Логикой действительно нужнее была книга, а Аристиппу с его 1-й Физикой — деньги.

Мыслил же Аристипп, как жил, философия его была проста:” Между наслаждением и наслаждением нет никакой разницы, ни одно не сладостней другого. Наслаждение для всех живых существ привлекательно, боль отвратительна… Наслаждение является благом, даже если оно порождается безобразнейшими вещами… даже если поступок будет недостойным, все же наслаждение остается благом, и к нему следует стремиться ради него самого.”

* * *

Хотя философия Аристиппа ограничена сферой этического учения, по нашим понятиям, неэтичного, “Аристипп”, подобно другим психическим типам, — это не только мораль, но целое мировоззрение. Поэтому жившие много позднее Аристиппа “Аристиппы” существенно раздвинули рамки его первоначальной философии.

Одним из них был английский философ Томас Гоббс, и он, полностью соглашаясь с Аристиппом по части принципа примата чувственных удовольствий над всеми другими, еще проявил себя столь закоренелым атеистом, что сначала вынужден был бежать из Англии во Францию, а потом из Франции в Англию. Весь космос, по мнению Гоббса, насквозь материален и состоит только из тел, ничего бестелесного, духовного в природе не существует. Гоббс последовательный эмпирик, признающий достоверным только то, что подтверждается опытом, телесными чувствами. Особенность человека заключается лишь в том, что ему дано мышление для анализа и систематизации этого опыта, чтобы ясно видеть прошлое и правдоподобно прогнозировать будущее.

Пересказывая Гоббс не станем заблуждаться, будто в его учении содержится нечто оригинальное, сугубо индивидуальное. Таково — в оформленном или неоформленном, стихийном виде мировоззрение любого “Аристиппа”, потому что прямо проистекает из его порядка функций. Избыточная 1-я Физика обуславливает последовательный материализм и эмпиризм философии “Аристиппа”; она же легко обращает его в атеизм, так как 1-й Физике претит аскетизм, в большей или меньшей степени присущий большинству религий. “Аристипп” не верит ни в Бога, ни в черта, еще и потому что его 1-я Физика сопрягается со 2-й Логикой. Известно, любая вера содержит слишком много противоречий, чтобы не раздражать сильную, здоровую Логику. А обычная для религии апелляция к чувствам бессильна перед хладнокровием “Аристиппа”, у которого Эмоция занимает последнюю, четвертую строку и стало быть является наименее достоверным инструментом. Та же 2-я Логика обуславливает в мировоззрении “Аристиппа” и то, что вслед за плотскими утехами он более всего ценит ясность мышления и обширность знаний. Поэтому в соединении у Гоббса грубого материализма со столь же грубым рационализмом ничего индивидуального, выходящего за пределы его “Аристиппова” психотипа, нет.

* * *

Не оригинален Гоббс и в своей политической доктрине. Он и в жизни, и в теории последовательный монархист, что в большей или меньшей степени присуще всем “Аристиппам”, да и обладателям неуверенной в себе 3-й Воли вообще.

Что из себя представляет “Аристипп” в качестве действующего политика, видно на примере таких ярчайших фигур как император Тиберий, ИаковI Стюарт, Талейран, Иосиф Сталин, Фидель Кастро. Политик-”Аристипп” — тиран по определению, как, впрочем, любой “мещанин”. Его тирания оригинальна лишь тем, что это тирания хорошо информированного, ясно и непрестанно думающего человека. Данное обстоятельство гарантирует “Аристиппу”, за вычетом возможности утраты трона в результате внешней агрессии, долгое, до смертного часа пребывание на вершине властной пирамиды. Кладбищенский покой внутри страны обеспечивает “Аристиппу” как беспримерная жестокость (сочетание 1-й Физики с 3-й Волей), так и быстрый, изворотливый ум (2-я Логика).

Еще одна приметная деталь образа стоящего у кормила власти “Аристиппа” — это общее мнение окружающих о беспримерном таланте его к комедиантству. Но здесь ошибка. “Аристипп”, конечно, лицемер, но не более, чем любой другой “мещанин”. Иллюзию какого-то особого дара лицедейства создает его 4-я Эмоция. Как мы помним, Четвертую функцию характеризует легкость ее постороннего захвата, поэтому невольнику своих чувств “Аристиппу” легко смеяться со смеющимися, плакать — с плачущими. Однако менее всего эмоциями руководствуется “Аристипп”, принимая решения и действуя, потому так велик бывал шок, казалось, привыкшего ко всему общества, когда тот, с кем еще вчера смеялся и плакал “Аристипп”,сегодня складывал голову на плахе. Но, повторяю: не в особом таланте к комедиантству заключалось в таких случаях дело, а в простом сочетании 3-й Воли с 4-й Эмоцией.

Граница между миром политиков и уголовным миром прозрачна, если существует вообще, поэтому, коль происхождение, воспитание, обстоятельства или масштаб личности не позволяют “Аристиппу” делать политическую карьеру, он с легкостью перемещается в криминальную сферу. Как и в политике, в преступной организации “Аристипп” редко делается боссом, а если делается таковым, то по праву наследника, а не по праву создателя. Для подлинного непререкаемого лидерства “Аристиппу” не хватает характера, решительности (3-я Воля), поэтому в бандах он чаще занимает место визиря при пахане, становится мозговым центром преступной организации, тщательно разрабатывая и общую стратегию криминальной деятельности и тактику отдельных операций (Меир Лански?).

Однако непосредственного участия в операциях “Аристипп” старательно избегает. Дело в том, что будучи существом жестоким, иногда до патологии, с полным хладнокровием взирающим на чужие муки и кровь, сам “Аристипп” мягко говоря не храбрец и слишком боится ответного насилия, чтобы лично подвергаться риску. Благодаря этой типичной черте характера “Аристиппа” легко ответить на давно поставленный в истории вопрос о непосредственном участии или неучастии Сталина в тех терактах, что совершала его революционная банда. Сейчас с полной уверенностью можно сказать: нет, не участвовал. И безусловно прав был Лев Троцкий, сам не храбрец и вообще психологически близкий Сталину человек, когда писал:” Политические противники явно преувеличивали эту сторону деятельности Сталина; рассказывали, как он лично сбросил с крыши первую бомбу на площадь в Тифлисе с целью захвата государственных денег. Однако в воспоминаниях прямых участников тифлисского набега имя Сталина ни разу не названо. Сам он ни разу не обмолвился на этот счет ни словом. Это не значит, однако, что он стоял в стороне от террористической деятельности. Но он действовал из-за кулис: подбирал людей, давал им санкцию партийного комитета, а сам своевременно отходил в сторону. Это более соответствовало его характеру”.

Когда же обстоятельства принуждают “Аристиппа” творить беззаконие в одиночку, то обычно он избирает карьеру афериста, и, надо признать, выбор этот практически всегда удачен. Пример графа Калиостро — короля авантюристов в чрезвычайно богатом на авантюристов XYIII веке — показывает: каких высот может достичь в данной сфере “Аристипп”, даже когда он плохо воспитан и невежественен. Превзойти таких не менее нахальных, но лучше воспитанных и более культурных жуликов, как Сен-Жермен, Казанова, Месмер, Кренк, для этого нужно было иметь не только особый талант, но и психотип соответствующий.

* * *

Удачлив бывает “Аристипп” и в брачной афере, точнее, любой его брак — это маленькое или большое мошенничество. Такой удачливости способствует то, что часто “Аристипп” красив сочной, чувственной красотой (1-я Физика), а если не всегда красив, то всегда дьявольски хитер и абсолютно бессовестен. Мне довелось знавать одного “Аристиппа”, который, поднимаясь с самого дна, из тюрьмы для малолетних преступников, от жены к жене — семью браками неимоверно улучшил свое положение: материально, социально, географически. Под “географией” я в данном случае разумею то, что, будучи родом из глухой провинции, он в седьмой раз женился на москвичке, естественно, ради московской прописки. И вот с пропиской-то у моего “Аристиппа”, случился, может быть, не относящийся к делу, но любопытный прокол. На следующий день после свадьбы, с утра пораньше, еще до открытия паспортного стола он стоял у его дверей с паспортом для печати о прописке в руке. Можно представить себе, каков был шок паспортистки, прекрасно знакомой с русской традицией устраивать после свадьбы многодневные загулы, когда она обнаружила, ни свет-ни заря, у дверей своего учреждения абсолютно трезвого только-только испеченного мужа. Паспортистка совершенно справедливо заподозрила жульничество и промурыжила моего “Аристиппа” с пропиской так долго, сколько могла.

Говоря о брачной афере мы вплотную приблизились к такой важной теме, как тема: психотип и семья. И хотя не хотелось говорить, но сказать придется: “ Аристипп” — самый опасный на земле человек. Он безжалостен, зол, лжив, лицемерен, склонен к насилию, что роднит его с “ Дюма” (сочетание 1-й Физики с 3-й Волей), но при этом он абсолютно хладнокровен и сугубо рационален (сочетание 2-й Логики с 4-й Эмоцией), и именно последнее обстоятельство делает “Аристиппа” самым опасным в мире существом. Нет, не даром, мой знакомый, описанный выше “Аристипп”, с виду робкий замухрышка, любил говорить, что не встречал в преступном мире равного себе.

Естественно, что особому риску подвергается семья “Аристиппа”, так как она ближе других стоит к источнику опасности. Вспомним императора Тиберия, который почти целиком вырезал свою родню, находя этому злодейству милейшее мифологическое утешение, часто говоря, что “счастлив Приам, переживший своих близких”.

Обычно только корысть и тщеславие в состоянии привести “Аристиппа” под венец, и пока не исчерпан кошелек и связи любезной половины, он не отстанет. Если же половина “Аристиппа” бедна и простонародна, но молода и хороша собой, то он легко делается сутенером, используя ее как приманку для богатых и влиятельных людей (таков был брак Калиостро). Замечательной особенностью сутенерства “Аристиппа” является то, что оно удивительным образом уживается с бешенной ревностью. Поэтому поощрение измен легко сменяются в его семье бурными сценами ревности, обычно сопровождаемые, коль у жертвы нет влиятельных защитников, беспощадным рукоприкладством (сочетание 1-й Физики с 3-й Волей).

Секс “Аристиппа”, если прямо не сопровождается садизмом, то все равно так груб, эгоистичен и беспардонен, что больше напоминает изнасилование. В этой связи вспоминается легенда о том, что близость Сталина и его второй жены Надежды началась с изнасилования. Будто кто-то из родственников с пистолетом прибежал на крики жертвы, и Сталин лишь клятвенным заверением жениться на ней спас себе жизнь. Участники этой драмы давно мертвы и ни подтвердить, ни опровергнуть данную легенду не могут, но то, что она в высшей степени правдоподобна, учитывая психотип Сталина, в том сомнения нет. Секс “Аристиппа” — это секс носорога, и в нем просто отсутствует грань между добровольной и принудительной близостью.

* * *

В моем описании “Аристипп” выглядит законченным злодеем, и, вероятно, этой картиной можно было бы ограничиться, если бы существовал хоть один психотип, столь простой и житейски одномерный, что при его воссоздании хватило бы одной единственной краски. Абсолютное злодейство также нереально, как и абсолютная добродетель, они существуют только в кино. Есть свои привлекательные черты и в характере “Аристиппа”. Естественно, они связаны, как у всякого человека, с его Второй функцией, в данном случае 2-й Логикой, и, если “Аристипп” развернут к партнеру именно этой лучшей стороной, контакт с ним может доставить истинное удовольствие.

“Аристипп” — гений и титан интеллектуального общения. С его точки зрения, пятнадцатичасовые интервью Фиделя Кастро — не подвиг, а неслыханная удача. В своей неуемной болтливости “Аристипп” был бы совершенно невыносим, если бы не два важных обстоятельства: содержательность его речевых извержений и деликатность, т. е. способность не только говорить, но и с интересом слушать. Вместе с тем, обладая сильным, гибким, по-здоровому циничным умом, “Аристипп” часто как-то робок мыслью и редко оказывается первооткрывателем, подлинным революционером в сфере интеллектуального труда. Эта робость обусловлена 3-й Волей “Аристиппа”, потому что мало иметь подвижный, раскованный ум для подлинного новаторства, нужно еще обладать характером, волей, чтобы сметь до конца доводить свои умозаключения, каковы бы они не оказались, и обнародовать их даже наперекор сложившимся мнениям и предрассудкам. Но именно с волей-то и связано главное душевное неблагополучие “Аристиппа”.

Еще одно замечательное свойство “Аристиппа” — это то, что ему присуща совершенно неуемная жажда знаний. Конечно, осведомленность его в зависимости от происхождения, воспитания и обстоятельств сильно разнится. Но можно быть уверенным, что в информационном круге, очерченном ему судьбой, он постарается вычерпать все. По словам Габриэля Гарсиа Маркеса, Фидель Кастро “не упускает ни единой возможности добычи информации… и в любое время суток готов читать всякую попавшуюся в руки бумагу, на которой есть буквы…Его автомобили…всегда оснащены подсветкой для чтения ночью. Часто он берет в руки книгу, как только начинает светать…”

Знаю случай, когда “Аристипп” совершил почти героический поступок, отказавшись от хлебной должности ради места библиотекаря со скуднейшим содержанием — лишь бы быть поближе к источникам информации. И эта история заставляет сказать несколько слов о практически уникальном психотипическом раздвоении, свойственном только “Аристиппу”. Едва ли не только этому типу присуще противоречие между верхними функциями: Первой и Второй. Дело в том, что оплата интеллектуального труда едва ли не повсеместно так низка, что удовлетворить обычную для 1-й Физики потребность — жить на 20–30 % лучше своей социальной группы совершенно не в состоянии. Поэтому душе “Аристиппа” свойственна хроническая раздвоенность между корыстью по 1-й Физике и умственной жаждой по 2-й Логике. И к радости окружающих, Вторая нередко побеждает.

И еще. Будучи подобно другим обладателям 3-й Воли, существом очень одиноким, “Аристипп” одинок вдвойне. Дело в том, что высокостоящая Логика вообще редка среди людей и столь редко востребуется обществом, что всякий ее обладатель до конца дней живет с ощущением своего сиротства. “Аристипп” — сирота вдвойне, пряча от посторонних ранимое тельце своей личности (3-я Воля), он и развернувшись к ним своей лучшей интеллектуальной стороной наталкивается часто на равнодушие, даже неприязнь, и полнокровность общения, т. е. максимальная реализация нормативной, сильной, гибкой, диалоговой 2-й Логики — скорее мечта, нежели реальность для “Аристиппа”. Тот же Маркес писал о Кастро:” Частные вечеринки не в его характере, ибо он — один из немногих кубинцев, который не танцует и не поет, а те редкие домашние праздники, на которых он все-таки появляется, приобретают совершенно иной настрой с его приходом. Быть может, он этого не замечает. Быть может, не осознает, как сразу начинает довлеть над всеми и занимает все свободное пространство…Но, как ни крути, стоит ему появиться, и танцы прекращаются, смолкает музыка, отодвигается ужин, и публика концентрируется вокруг него, чтобы включиться в мгновенно завязавшуюся беседу. И в таком состоянии — на ногах, без выпивки и еды — вы можете пребывать бесконечно. Иногда, прежде чем отправиться спать, он вдруг стучится в поздний час в дом к пользующемуся доверием другу, чтобы предстать перед ним без предупреждения и сказать, что зашел всего на пять минут. Он говорит это с неподдельной искренностью. Но постепенно увлекается новой темой, падает в кресло, вытягивает ноги и произносит:” Я чувствую себя заново родившимся”. В этом весь он: устав от бесед, в беседах же находит отдых”. Маркес в своем комплиментарном очерке о кубинском диктаторе старается не замечать, что, говоря по-русски, “незваный гость — хуже татарина”, что отказ собеседников Кастро от танцев вряд ли вполне доброволен. И главное, он не видит или старается не видеть настоящую драму своего любимца, драмы закомплексованного интеллектуала, сиротливо стоящего в толпе своих бездумно пляшущих соотечественников, драмы, делающей “Аристиппа” еще более робким и одиноким, нежели создала его природа.

 

ЖАН-ЖАК РУССО

1) ЭМОЦИЯ (“романтик”)

2) ЛОГИКА (“ритор”)

3) ФИЗИКА (“недотрога”)

4) ВОЛЯ (“крепостной”)

Признаться, мне долго не давал покоя вопрос: каким порядком функций нужно обладать, чтобы иметь склонность к мазохизму. С садистским порядком функций затруднений не было (см.”Дюма”, “Аристипп”). Но мазохизм, как ни перекладывал я функции, все не давался. Так продолжалось до той поры, пока Руссо “Исповедью” не открыл мне на эту проблему глаза.

Начать с того, что по справедливости мазохизм следует переименовать в “Руссоизм”, так как именно Руссо не менее полно, но намного раньше Захера-Мазоха описал этот феномен. Вот как выглядит пробуждение мазохизма под пером Жан-Жака: “…мадемуазель Ламберсье любила нас, как мать, она пользовалась и материнской властью, простирая ее до того, что подвергала нас порой, когда мы этого заслуживали, наказанию, обычному для детей. Довольно долго она ограничивалась лишь угрозой, и эта угроза наказанием, для меня совершенно новым, казалась мне очень страшной, но после того, как она была приведена в исполнение, я нашел, что само наказание не так ужасно, как ожидание его, и вот что самое странное: это наказание заставило меня еще больше полюбить ту, которая подвергла меня ему. Понадобилась вся моя искренняя привязанность, вся моя мягкость, чтобы помешать мне искать случая снова пережить то же обращение с собой, заслужив его; потому что я обнаружил в боли и даже в самом стыде примесь чувственности, вызывающую во мне больше желания, чем боязнь снова испытать это от той же руки. Правда, к этому, несомненно, примешивалась некоторая доля преждевременно развившегося полового инстинкта, и то же наказание, полученное от ее брата, вовсе не показалось мне приятным…

Кто бы мог подумать, что это наказание, которому подвергла восьмилетнего ребенка девушка тридцати лет, определило мои вкусы, мои желания, мои страсти, меня самого на всю оставшуюся жизнь”.

Рассказ Руссо практически дословно повторяет Захер-Мазох: “К мои родителям приходила часто в гости графиня Соболь, приходившаяся мне какой-то троюродной теткой. Женщина величавая, красивая и с пленительной улыбкой, но ненавистная мне, так как имела в семье репутацию Мессалины. И я держался с ней до последней степени неуклюже, невежливо и злобно.

Однажды мои родители уехали на время из города. Тетка решила воспользоваться их отсутствием, чтобы задать мне примерное наказание. Неожиданно явилась она в комнату в своей подбитой мехом кацавейке, в сопровождении кухарки, судомойки и маленькой кошки, которой я пренебрег.

Без всяких околичностей они меня схватили и, несмотря на мое отчаянное сопротивление, связали по рукам и ногам; затем тетка со злобной улыбкой засучила рукава и принялась хлестать меня Толстой розгой так усердно, что кровь брызнула, и я, в конце концов, несмотря на весь свой геройский дух, закричал, заплакал и начал просто просить пощады.

Тогда она велела развязать меня, но прежде чем совсем оставить в покое, заставила меня на коленях благодарить за наказание и поцеловать руку.

Представьте себе этого сверхчувственного глупца! Под розгой этой роскошной красавицы, показавшейся мне в меховой душегрейке разгневанной царицей, во мне впервые проснулось мужское чувство к женщине, и тетка начала казаться мне с той поры обворожительнейшей женщиной во всем Божьем мире”.

В том, что одним из базовых компонентов мазохизма является гиперсексуальность 3-й Физики — сомнений нет. На это со всей очевидностью указывает трепетное, восторженное отношение к физическому контакту между полами — явлению для других Физик достаточно банальному и обыденному. Еще одна подсказка — типичная для “недотроги” раздвоенность отношения к интимной стороне жизни, где напускное ханжеское неприятие сочетается со скрытой жадной сексуальностью. Об этом вполне откровенно пишет сам Мазох: “Еще в колыбели, как мне рассказывала впоследствии моя мать, я проявлял “сверхчувственность”: я не выносил здоровую грудь кормилицы и меня вынуждены были вскормить козьим молоком. Маленьким мальчиком я обнаруживал загадочную робость перед женщинами, в которой таилась, в сущности, ненормальное влечение к ним…

По-видимому, вся моя катоновская суровость и вся робость перед женщинами была ни чем иным, как утонченнейшим чувством красоты. С той поры чувственность возросла в моей фантазии до степени культа своего рода…

Женщина была моим истинным культом.

Я видел в чувственности нечто священное — даже единственно священное”.

Вместе с тем, сама по себе 3-я Физика не делает ее обладателя мазохистом, она стимулирует сексуальность, но не определяет форм, в которые эта сверхчувственность облекается. В случае мазохизма эта сверхчувственность именно такова, потому что 3-я Физика сочетается с 4-й Волей. То есть, в нем, наряду с сексуально-физическим, присутствует и волево-иерархический элемент.

Причем, если верить Достоевскому, мазохизм может вовсе обходиться без первой сексуальной половины и просто получать по 4-й Воле удовольствие от бесполого проявления своего раболепия. Вспомним, в “Идиоте” Рогожин грозится высечь одного липнущего к нему чиновника, на что последний с радостью отвечает:” А коль высечешь, значит. и не отвергнешь! Секи! Высек, и тем самым запечатлел…”

По сути, мазохизм есть одно из проявлений заниженной, инфантильной самооценки 4-й Воли, иногда окрашенной, иногда неокрашенной гиперсексуальностью 3-йФизики.

О том, что дело обстоит именно так, а не иначе. свидетельствуют два крупнейших эксперта по этой части: Руссо и Захер-Мазох. Последний прямо объяснял свое неординарное пристрастие тем, что у него “мягкая, податливая, чувственная натура”, т. е. соединял слабохарактерность и повышенную сексуальность. Причем, в его любовных признаниях безраздельно доминировал первый элемент — обещание искреннего холопства. Он говорил:”…если бы я имел право выбора — властвовать или быть подвластным — то мне показалось бы гораздо более привлекательной роль рабапрекрасной женщины. Но где же я нашел бы такую женщину, которая не добивалась бы влияния мелочной сварливостью, а сумела бы властвовать в спокойном сознании своей силы?” В тон Мазоху писал Руссо:”Быть любимым всеми близкими было моим живейшим желанием. Я был кроток…

Всю жизнь я вожделел и безмолвствовал перед женщинами, которых больше всего любил…Быть у ног надменной возлюбленной, повиноваться ее приказаниям, иметь повод просить у нее прощения — все это доставляло мне очень нежные радости; и чем больше мое живое воображение воспламеняло мне кровь, тем больше я походил на охваченного страстью любовника. Понятно, что этот способ ухаживания не ведет к особо быстрым успехам и не слишком опасен для добродетели тех, кто является их предметом”.

Помнится, уже говорилось, что и 4-й Воле присуще иерархическое восприятие мира, в котором, так же, как и на взгляд 1-й Воли, все поделено на двух уровнях: верхнем и нижнем. Специфика философии 4-й Воли заключается в том, что себя она непременно помещает на нижний уровень, на уровень зависимости, вторичности, подчиненности. Там “крепостному” удобнее, естественнее, комфортнее. Поэтому и удовольствие от порки, получаемое “Руссо” и собратом его по нижним функциям “Августином” (см.), физиологически связано лишь с тем, что рука, держащая плеть, принадлежит существу другого пола. Душевные же радости от насилия над собой он испытывает, получая более чем ощутимые доказательства, пребывания на родной для себя нижней ступени (“высек, значит, я — твой”).

* * *

Особая трудность запечатления образа “Руссо” заключается в нестойкости его психического облика. Как всякий “крепостной”, он невольный Протей, живущий в том мире и в той системе ценностей, какие с легкостью навязал ему оказавшийся поблизости человек. Поэтому нет никакой уверенности, что завтра он будет таким же, как вчера. Способность к искреннему хамелеонству сознавалась самим Руссо как некое изначальное свойство его натуры и даже не вызывала внутреннего протеста или чего-либо похожего на самосуд. Что делать — таким уж уродился…

Рассказывая, как из пансиона, претендующего на статус учреждения просвещенного и утонченного, он сразу попал в мастерскую ремесленника, Руссо поведал о произошедшей с ним метаморфозе следующее:” Мой хозяин Дюкоммен был молодой человек, грубый и резкий; и ему в очень короткий срок удалось омрачить мое радостное детство, огрубить мой ласковый, живой характер и низвести меня в умственном отношении, как я уже был низведен и в самом своем положении, до уровня настоящего подмастерья. Латинский язык, античный мир, история — все было забыто надолго; я даже не вспоминал о том. что на свете существовали римляне… Самые низкие наклонности, самое гнусное озорство заняли место милых забав, не оставив о них даже воспоминания. Видимо, несмотря на самое благоприятное воспитание, у меня была большая склонность к нравственному падению, так как оно совершалось очень быстро, без малейшего затруднения…”

Так и переходил Руссо из рук в руки, постоянно мимикрируя, пока не попал в стальные когти своей тещи, мадам Левассер. Милый, простодушный мазохист до брака, Руссо под пятой тещиной 3-й Воли сделался “по-мещански” злопамятен, завистлив, пуглив, поэтому послебрачный психический облик философа являлся миру не в собственном, а в тещином макияже. Хотя память о себе самом, в своем натуральном виде продолжала жить в Руссо, и ниже приводимый отрывок из “Исповеди” показывает, как выглядит принадлежащий себе “Руссо” в те краткие минуты. когда его не держат за шиворот. Руссо исповедовался:”…посредственное существование было в значительной степени следствием моего характера — пылкого, но слабого, более склонного к унынию, чем к предприимчивости…Характера, чуждого больших добродетелей и еще более чуждого больших пороков, постоянно возвращавшего меня к жизни беззаботной и покойной, для которой я чувствовал себя рожденным, и никогда не позволявшего мне стремиться к чему-то великому как в добре, так и в зле.”Весь порядок функций “Руссо” воспроизведен здесь полностью:1-я Эмоция, 2-я Логика, 3-я Физика, 4-я Воля.

 

АННА АХМАТОВА

1) ВОЛЯ (“царь”)

2) ЭМОЦИЯ (“актер”)

3) ЛОГИКА (“скептик”)

4) ФИЗИКА (“лентяй”)

Ахматова была еще маленькой девочкой, еще не написала ни строчки, а отец уже называл ее “декадентской поэтессой”. То есть, в случае с Ахматовой психотип так рано и открыто заявил себя, что стал читаем близкими задолго до того, как стал ее судьбой.

Присущие декадентской поэзии печаль, холод, упадок сил, безжизненность были органичны и для 4-й Физики Ахматовой, равно как точность и выразительность слова (2-я Эмоция). Так что раннему узнаванию близкими будущности Ахматовой особенно удивляться не приходится. Когда же маленькая Анна села писать, ее поэтические опыты лишь подтвердили отцовский давний диагноз. Сама Ахматова рассказывала, как ее мать внезапно заплакала после чтения стихов дочери и проговорила: “Я не знаю, я вижу только, что моей дочке — плохо”.

Психотип “Ахматовой” запрограммирован на трагедию, и внешние обстоятельства не в силах переменить что-либо в этой программе. Знавший Ахматову в дни, когда ее положению могла бы позавидовать любая женщина, ее первый муж писал:

“Царица иль, может быть, только капризный ребенок,

Усталый ребенок с бессильной мукою взгляда..”

“Кто объяснит нам почему

У той жены всегда печальной

Глаза являют полутьму”…

“Ее душа открыта жадно

Лишь медной музыке стиха,

Пред жизнью, дольней и отрадной,

Высокомерна и глуха”..

“Покликаешь — морщится,

Обнимешь — топорщится,

А выйдет луна — затомится,

И смотрит, и стонет,

Как будто хоронит

Кого-то, — хочет топиться”.

Прозой Гумилев рассказывал о том же: “Анна Андреевна почему-то всегда старалась казаться несчастной, нелюбимой. А на самом деле — Господи! — как она меня терзала и как издевалась надо мной. Она была дьявольски горда, горда до самоуничижения. Но до чего прелестна, и до чего я был в нее влюблен!..

А казалось, кому как не ей быть счастливой? У нее было все, о чем другие только мечтают. Но она проводила целые дни, лежа на диване, томясь и вздыхая. Она всегда умудрялась тосковать и горевать и чувствовать себя несчастной. Я шутя советовал ей подписываться не Ахматовой, а Анна Горенко (т. е. подлинной фамилией — А.А.). Горе — лучше не придумать.”

Пройдет пятьдесят лет и уже наши современники будут описывать все ту же гордую женщину, лежащую на диване, томясь и вздыхая. Они будут думать, что источник ее горя в трагической судьбе, и ошибаться при этом. Она родилась такой. С таким психотипом. Сомнительной удачей Ахматовой можно считать лишь то, что ее психотип трагически “схлопнулся” с судьбой, жизнь подтвердила правоту врожденного мироощущения. Были расстрелы мужей, изгнание возлюбленных, каторга сына, травля властей, нищета, и все это, естественно, влияло соответствующим образом на восприятие читателя. Но на музу Ахматовой эти трагические обстоятельства не влияли никак, ее мировосприятие всегда было катастрофично и внешнее благополучие или неблагополучие ничего не добавляло к посеянному природой.

Вместе с тем, Ахматова, как никто, знала: каким мощным резонатором поэзии является судьба поэта, недаром она, узнав о суде над Бродским, не без зависти бросила: “Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял.” Она сама почти эксплуатировала ужас своей жизни, с порога посвящая в нее даже едва знакомых людей, и ядовитый Исайя Берлин, ошеломленный ее откровенностью при первом же визите, писал: “Рассказ о непрекращающейся трагедии ее жизни выходил далеко за пределы того, что мне когда-либо доводилось слышать”. Однако и эффект от такого пугающего предисловия производился немалый. Другой паломник к Ахматовой признавался: “Она притягивала к себе не только своими стихами, не только умом, знаниями, памятью, но и подлинностью судьбы. В первую очередь подлинностью судьбы”.

* * *

Уж коль речь зашла о 4-й Физике (а хроническую печаль, как мы помним, навевает именно она), можно, на примере Ахматовой, проследить все ее повороты на разных плоскостях физического бытия.

В своем пренебрежении к быту Ахматова могла бы соперничать с самыми фанатичными пустынниками. Вот одно из свидетельств: “Жила Ахматова тогда — даже не скажешь: бедно. Бедность — это мало чего-то, у нее же не было ничего. В пустой комнате стояло небольшое старое бюро и железная кровать, покрытая плохим одеялом. Видно было, что кровать жесткая, одеяло холодное. Готовность любить, с которой я переступила этот порог, смешалась у меня с безумной тоской, с ощущением близости катастрофы… Ахматова предложила мне сесть на единственный стул, сама легла на кровать, закинув руки за голову (ее любимая поза) и сказала: “Читайте стихи”.

Хотя в данном случае аскезу Ахматовой можно считать вынужденной, появление денег мало что меняло в ее жизни. Продолжим цитирование: “После смерти Сталина Ахматовой сразу стало легче, хотя бы в денежном отношении. Вышел ее перевод пьесы “Марион Делорм” в собрании сочинений Виктора Гюго, она получила первые крупные деньги, — они доставили ей много удовольствия. Правда, она никак не изменила своего быта и не предалась жизнеустройству. Прожив всю жизнь бездомной, она не стала на склоне лет обзаводиться хозяйством. Я как-то спросила Анну Андреевну: “Если бы я стала богатой, сколько времени я получала бы от этого удовольствия?” — Она ответила с присущей ей ясностью: “Недолго. Дней десять”.”

Интересно отметить, что непрактичность, беспомощность Ахматовой перед лицом насущных проблем играла в ее жизни двоякую роль: часто ставила на край гибели и столь же часто спасала. Например, во время войны Лидия Чуковская, ближайшая подруга Ахматовой, попав к Цветаевой в Елабугу, сказала, пробираясь через местную грязь: “Слава Богу, Ахматова не здесь, здесь она непременно погибла бы… здешний быт убил бы ее… она ведь ничего не может.” И вместе с тем, во время совместного с Ахматовой бегства в Ташкент та же Чуковская “ не могла не поразиться способности Ахматовой быть выше физических тягот путешествия”.

“Чужих мужей вернейшая подруга,” говорила о себе Ахматова и нисколько не лукавила. Хотя с другой стороны, верность мужчине не стоила ей большого труда. “Лентяи”, т. е. обладатели 4-й Физики, вообще не склонны к изменам из простого равнодушия к сексу.

Единственно, что может подтолкнуть 4-ю Физику к супружеской неверности — это тщеславие, жажда мести, зависимость и политические соображения. У “Ахматовой” же, как у всякой 1-й Воли, политика — в крови, поэтому секс для нее не столько плотская утеха, сколько политический инструмент семейного или общественного назначения. Качество, количество претендентов на обладание, броскость жестикуляции при ухаживании играет для “Ахматовой” главенствующую роль и при удаче носятся как ордена на груди и пожизненно. Сама Ахматова любила рассказывать, что когда у нее был роман с Гумилевым, “она уехала в Крым. Гумилев поехал туда, чтобы с ней увидеться. Он приехал к даче, подошел к забору и заглянул в сад: она сидела в белом платье и читала книгу. Гумилев постоял, не решился окликнуть ее и уехал в Питербург. Она рассказывала мне это и с горечью, но и с гордостью…”

Сам же по себе секс “Ахматовой” беспартиен, и Жданов был очень близок к истине, когда клеймил Ахматову ворованной фразой о полублуднице-полумонахине. Хотя обычно монахиня превалирует в “Ахматовой” над блудницей, и, если качественная сторона близости не вызывает у партнеров нареканий, то количество часто вызывает таковые.

Еще одна шокирующая деталь интимной жизни “Ахматовой” — склонность, как говорят, “крутить динамо”, т. е. провоцировать сексуальное возбуждение без расчета его удовлетворить. Причем, “Ахматова”, в отличие от других типов, часто провоцирующих такие ситуации непроизвольно, бессознательно, “динамит” целенаправленно и обдуманно. Цель — обычная для “царственных” особ, — политес, стремление сформировать вокруг себя свиту, без которой игра в монарха немыслима. Надо отдать должное, “динамо” “Ахматовой” почти всегда удается и ясно почему: тонкая, рафинированная красота, непринужденность при обсуждении самых щекотливых тем (4-я Физика), сила и богатство эмоционального строя (2-я Эмоция) — соблазнят хоть святого. Совершенно очаровательную картину “динамизма” в его “Ахматовской” версии дал Саша Черный:

“Она была поэтесса,

Поэтесса бальзаковских лет.

А он был просто повеса,

Курчавый и пылкий брюнет.

Повеса пришел к поэтессе.

В полумраке дышали духи,

На софе, как в торжественной мессе,

Поэтесса гнусила стихи:

“О, сумей огнедышащей лаской

Всколыхнуть мою сонную страсть.

К пене бедер, за алой повязкой

Ты не бойся устами припасть!

Я свежа, как дыханье левкоя,

О, сплетем же истомности тел!”

Продолжение было такое,

Что курчавый брюнет покраснел.

Покраснел, но оправился быстро

И подумал: “Была не была!

Здесь не думские речи министра,

Не слова здесь нужны, а дела…”

С несдержанной силой кентавра

Поэтессу повеса привлек,

Но визгливо-вульгарное: “Мавра!!”

Охладило кипучий поток.

“Простите”..-вскочил он, — ”вы сами…”

Но в глазах ее холод и честь:

“Вы смели к порядочной даме,

Как дворник с объятьями лезть?!”

Несмотря на всю карикатурность картины, нарисованной Сашей Черным, она верно воспроизводит “Ахматовскую” систему сексуальной провокации. Скажем больше, известен случай, когда Ахматову, далеко перешагнувшую тогда бальзаковский возраст, пытался “по-дворницки” обнимать ни кто иной как Борис Пастернак. И получил надлежащий отпор.

Усугубляет ситуацию в любовных играх “Ахматовой” то, что сколько бы она ни говорила во всю силу своей 2-й Эмоции о любви, по-настоящему любить ей, как всякому “царю” не дано. И предметы страсти это чувствуют. Гумилев писал:

“То лунная дева, то дева земная,

Но вечно и всюду чужая, чужая”.

С мужем в стихах же как бы соглашалась сама Ахматова:

“Я пью за разоренный дом,

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоем,

И за тебя я пью…”

* * *

О природной царственности, величавости Ахматовой не писал только ленивый. Приведу лишь некоторые из большого числа такого рода описаний: “… в ее глазах, и в осанке, и в ее обращении с людьми наметилась одна главнейшая черта ее личности: величавость. Не спесивость, не надменность, не заносчивость, а именно величавость: “царственная”, монументально-важная поступь, нерушимое чувство уважения к себе…”,”…что-то королевское было во всем, что ее касалось. Она недвусмысленным образом давала аудиенцию, ибо как еще описать способ, которым она терпеливо принимала поток бесконечных посетителей…”,”…важнейшая ее черта — аристократизм. И внешности, и душевному ее складу было присуще необычайное благородство, которое придавало гармоничную величавость всему, что она говорила и делала. Это чувствовали даже дети. Она мне рассказывала, как маленький Лева просил ее:” Мама, не королевствуй!””

Думаю, излишне говорить, что такая манера держаться — прямое производное от 1-й Воли Ахматовой. Но. Не от всякой “Ахматовской” 1-й Воли следует ждать демонстраций столь очевидного своего превосходства. Но только от той 1-й Воли, что достигла результата, результат для “царя” — это когда сформирована свита, появились подданные, “монарх” создал “монархию”, и лишь на этой базе он в состоянии успешно играть в превосходство, в харизматическое лидерство.

Кружение неких людей вокруг Ахматовой никогда не прекращалось, свита, небрежно названная Пастернаком “Ахматовкой”, не покидала ее даже в самые суровые годы, так что реализовывать свою 1-ю Волю ей было на ком. Говоря о своих подданых, она иногда даже пользовалась словарем, позаимствованным у советской номенкулатуры. Например, поиск среди поклонников нужного на данный момент человека, она называла “порыться в кадрах”(!)

Вместе с тем, именно достижение результата 1-й Волей Ахматовой заметно портило органичную величавость имиджа поэтессы мелочностью, обидчивостью, суетностью, оглядкой на чужое мнение, “она бывала капризна, деспотична, несправедлива к людям, временами вела себя эгоистично.” Бунину Ахматова до смерти не простила злую эпиграмму на себя, на Блока пожизненно обиделась за недостаточное внимание к своей особе, Пастернаку откровенно завидовала и ревновала к его, как ей казалось, незаслуженной славе (“нобелевка”, международный скандал и т. д.).

Хотя склонностью к стихосложению заведует Эмоция, в данном случае 2-я, стиль поэзии Ахматовой диктовала 1-я Воля. Ее стиху присущи величавость, классическая простота, лаконизм, ясность, “боязнь ничем не оправданных поэтических преувеличений, чрезмерных метафор и истасканных тропов”(Жирмунский), “властная сдержанность…Иногда она опускает один-два слога в последней и предпоследней строчке четверостишия, чем создает эффект перехваченного горла или невольной неловкости, вызванной эмоциональным напряжением” (Бродский),” Само голосоведение Ахматовой, твердое и уже скорее самоуверенное…свидетельствует не о плаксивости…но открывает лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную…”(Недоброво). Слово Ахматовой — это “царственное слово”, и практически весь свой порядок функций она запечатлевает в четырех очень выразительных строках:

Ржавеет золото и истлевает сталь,

Крошится мрамор — к смерти все готово.

Всего прочнее на земле печаль

И долговечней — царственное слово.

Процессионность Эмоции и Логики, т. е. функций речевых, предполагает, что Ахматова должна была быть многословной. Однако это не так, по свидетельству современников, “она была молчаливой”. И кроме естественной пугливости 3-й Логики, это обстоятельство обуславливается также “царственной “ 1-й Волей, “величавость поведения сдерживала свободное излияние мысли”, - болтливость не монаршья черта.

Вообще, на примере Ахматовой с лабораторной чистотой можно наблюдать трагедию самоуничтожения под прессом 1-й Воли. Корней Чуковский, видевший Ахматову близко, но не из свитской толпы, писал: “Мне стало страшно жаль эту трудно-живущую женщину. Она как-то вся сосредоточилась на своей славе — и еле живет другим.”

Ахматова любила играть в плотскую расслабленность, но жалость к себе не выносила и была в этой безжалостности к себе совершенно права. Рассказывают, что во время проводов Ахматовой в Москву “одна благостная старушка…(которая) задолго до отхода поезда несколько раз обняла и перекрестила ее даже прослезилась. Когда она ушла, Ахматова…сказала: “Бедная! Она так жалеет меня! Так за меня боится! Она думает, что я такая слабенькая. Она и не подозревает, что я — танк”. И у всех, кто имел дело с “Ахматовой”, бывает случай убедиться в справедливости этого признания.

* * *

3-я Логика также вполне явственно проглядывала в поведении Ахматовой. Она тускнела и уходила в себя во время интеллектуальных споров, хотя саму по себе ученость очень ценила, и научные успехи сына были предметом ее неизбывной гордости. Ранимость ее по 3-й Логике видна хотя бы из того примера, что, когда в одном предисловии к сборнику стихов ей довелось прочитать “У Ахматовой не хватило ума…”, с ней случился тяжелейший приступ стенокардии. Этот случай — хорошая иллюстрация несовсем банальной еще мысли, что душа, дух, ум и тело (психосоматика, одним словом) находятся в такой неразрывной связи, что всякое воздействие на один отдел, так или иначе отзывается на других. В данном случае удар по 3-й Логике аукнулся на 4-й Физике.

Из чисто внешней аллергии Ахматовой на всяческие проявления высоколобости вовсе не следует, что люди ее типа избегают серьезных интеллектуальных занятий. Отнюдь. Пример таких представителей рода “Ахматовых” как Шопенгауэр и Кьеркегор показывает не только предрасположенность этого типа к философии, но и какая именно философия может ими исповедываться. Конечно же, скепсис кладется во главу угла “Ахматовской” философской системы. Основой же мироздания мыслится лишенная рациональных тормозов, безмозглая Мировая Воля, которая с детской бестолковостью таскает индивидуума-куклу по кочкам бытия, а наигравшись, сбрасывает в бездну забвения. Наихудшим из миров считал этот мир Шопенгауэр и называл свою философию “философией пессимизма”. Что очень подходит ко всему “Ахматовскому” роду, испытывающему хроническое чувство одиночества и печали. Право, Ахматовской скорбной музе может соответствовать только шопенгауэровское умозрение отчаяния (1-я Воля+4-я Физика). Живи, думается, Ахматова с Шопенгауэром в одно время, они бы составили хорошую пару.

* * *

По своей 2-й Эмоции “Ахматовы” самой природой расположены к художественному творчеству, и потому Ахматовой список славных представителей данного рода, посвятивших себя искусствам и литературе, конечно, не исчерпывается. К “Ахматовскому” типу можно причислить Эсхила, Вергилия, Данте, Камоэнса, Баха, Тассо, Лермонтова, Леопарди, Элеонору Дузе, Поля Гогена, Врубеля, Кнута Гамсуна, Вилье де Лиль-Адана, Бунина, Марлен Дитрих, Майю Плесецкую, Галину Вишневскую, Коко Шанель, Джона Леннона, Александра Солженицына.

Из живописцев Ахматова больше всего любила Шагала; Джотто она предпочитала Рафаэлю, Эль Греко — Веласкесу и не любила Гогена. Определенные пристрастия Ахматовой в живописи легко объяснимы. Она по 4-й Физике отдавала предпочтения художникам спиритуалистического направления, чуждых чувственности и приземленности. Неясной кажется только ее антипатия к Гогену, принадлежавшему к тому же “Ахматовскому” роду.

Обьяснение тут может быть очень простое. Ахматова, как поэтесса, сразу нашла себя, заговорила своим языком, чему способствовал общий декадентско-трагический настрой доминировавшей в тогдашней русской поэзии 4-й Физики. Гогену же было труднее, ему пришлось прорываться сквозь солнечную, чувственную, жизнерадостную живопись своих предшественников и современников к себе — лунному, бесплотному, скорбному. Полностью собственный язык обрести Гогену так и не удалось, однако при взгляде на его картины, зрителя не покидает ощущение какой-то неловкости, двусмысленности, противоречия между ожидаемым и зримым. Таити — солнечный остров, его аборигены веселы и жизнелюбивы, но колорит таитянского цикла гогеновских картин темен, модели строги, задумчивы и погружены в тень. Гоген распутничал и писал голых женщин, но его “ню” до странного безлибидны, плоски, сексуально обесточены. Появление в конце жизни Гогена нескольких картин с лунным пейзажем и мистико-ритуальным сюжетом, кажется, свидетельствует о достижении чаемого самоотождествления души художника и ее живописного выражения, но именно в тот момент, когда художник обрел свой голос, его земному существованию пришел конец. Поэтому о подлинном самовыражении Гогена можно говорить лишь гипотетически — участь, которой, по счастью, удалось избежать Ахматовой, не узнавшей поэтому в художнике брата по духу.

Вот, вам еще один поворот психотипической темы: неважно кем родиться, главное — уместно.

* * *

Хотя художественная сфера для “Ахматовой” чрезвычайно удобна, данный тип редко реализуется в ней целиком. 2-я Эмоция находит среди литературы и искусств неиссякающую пищу, но 1-я Воля реализуется далеко не всегда, разве что за пультом дирижера или в кресле режиссера. Богема, артистическая среда слишком анархичны, слишком броунисты, чтобы организовываться на какой бы то ни было основе. Как известно, попытки даже такой мощной фигуры как Гоген навести порядок в буйной толпе постимпрессионистов закончились полным крахом.

Иначе дело обстоит, когда “Ахматова” обращается к религии, к мистике — здесь она может реализовываться полностью. Не только 2-я Эмоция ее находит себе в религиозно-мистической сфере постоянный корм, но и 1-я Воля нащупывает под ногами ступени той организационной структуры, которой не хватает “Ахматовой” в искусстве и которая ведет ее наверх, туда, где живет единственное, жадно желаемое 1-й Волей — Власть.

Тип “Ахматовой”, обретайся он в религиозной сфере, лучше назвать “типом гуру”, гуру, скорее, тантристской ориентации. Обуславливается такая характеристика тем, что абсолютная власть (1-я Воля) гуру в” Ахматовского” вида сектах сочетается с концепцией исключительно эмоционального восприятия Абсолюта и исключительно эмоционального давления на Него: экстаз, чтение мантр, сны, видения, глоссолалии и т. д.(2-я Эмоция). Еще одной отличительной чертой “Ахматовского” сектантства является отсутствие разработанной идеологии (3-я Логика) и суровых норм, ограничивающих запросы плоти (4-я Физика).

Ахматова, как известно, причисляла себя к православию, но думается, в ее русской церковности было больше политической фронды, чем искреннего религиозного чувства. Для внутреннего ощущения Ахматовой христианство излишне аскетично, недостаточно трагично, слишком умозрительно и больно склонно к сегрегации по половому признаку, исключающей серьезную женскую церковную карьеру. Ахматова скорее ощущала себя ветхозаветной пророчицей, мистическим судьей, Кассандрой (как называл ее Мандельштам):

“Я гибель накликала милым,

И гибли один за другим.

О, горе мне! Эти могилы

Предсказаны словом моим.”

“Нет царевич, я не та,

Кем меня ты видеть хочешь,

И давно мои уста

Не целуют, а пророчат.

Не подумай, что в бреду

И замучена тоскою,

Громко кличу я беду:

Ремесло мое такое.”

Судьба не дала Ахматовой шанса проявить себя на религиозно-мистическом поприще, роль случайно уцелевшего патриарха мученически погибшей поэтической школы и живого идола немногих истинных ценителей поэзии — вот ее удел. Некоторым другим представителям рода “Ахматовых” повезло больше, и они целиком реализовали свой психотипический потенциал в этой самой удобной для себя области. С большой долей вероятно к числу таких деятелей можно отнести: святого Бернарда Клервосского, основателя русского раскола протопопа Аввакуума, родоначальницу “Христианской науки” Мэри Бекер-Эдди, папу Бонифация VIII.

Фигура папы Бонифация особенно интересна для психолога, так как благодаря ей легко перебросить мостик от “Ахматовой”-мистика к “Ахматовой”-политику. Для папства политический азарт — явление нормальное, практически обязательное, но мало кто из пап мог сравниться по этой части с Бонифацием. “Религиозный, несмотря на вырывавшиеся у него в минуты раздражения слова, несовместимые с носимым им саном и подававшие потом повод к обвинению его в ереси, Бонифаций искренне и глубоко верил в церковь”; темперамент папы “ не мало способствовал неудаче многих его предприятий и был причиной того, что в конце понтификата он совершенно утратил понимание реальных отношений”.Бонифаций, отличавшийся “орлиной остротой взгляда” и “смелостью льва”, “вызывал протесты и сопротивление властными чертами своего характера и редкой надменностью. Он не терпел помех своей воле, уверенный, что “доживет до той поры, когда все его враги будут задушены””. Неспособный к дружбе и несдержанный, он мог в лицо обзывать французов собаками, короля неаполитанского — сволочью и грозить Филиппу Красивому согнать его с трона, как мальчишку. Еще меньше церемонился Бонифаций со своими подчиненными, католическими клириками. Итог политики папы, лишенной трезвого расчета, основанной исключительно на эмоциях и крайней самоуверенности, оказался плачевен, он умер гонимым, покинутым всеми.

* * *

На примере Бонифация YIII легко в общих чертах представить себе характер, поведение и судьбу, занятой в политике, “Ахматовой”.Для полноты картины добавлю только, что из известных политиков к данному роду принадлежали: Александр Македонский, императоры Август и Адриан, Людовик Святой, Валленштейн, последняя русская императрица Александра, последний немецкий император Вильгельм II, Адольф Гитлер, Индира Ганди, Джохар Дудаев. Суммой психотипических черт “Ахматовой”-политика можно считать непринужденную властность, непоколебимую веру в себя, бескомпромиссность, бесстрашие, воинственность, беспощадность, неприхотливость в быту, склонность к мистике, ораторский талант, трагизм прогнозов, импульсивность, иррациональность, непредсказуемость поведения, планов, настроений и зачастую в результате — печальный конец политической карьеры, обычно насильственный.

Особого разговора в связи с политической деятельностью “Ахматовой” заслуживает такая спорная фигура в мировой истории как Адольф Гитлер. Его образ оказался настолько искаженным пропагандой союзников по антифашистской коалиции, что до сих пор карикатура на Гитлера, нарисованная в годы войны, принимается за него самого. Однако стоит раскрыть “Застольные разговоры Гитлера”, как становится очевидна несостоятельность стереотипа “бесноватого фюрера”, и перед читателем предстает, может быть, слишком самоуверенный, неслишком умный, неслишком и однобоко образованный, но совершенно нормальный человек. Если и было в поведении фюрера что-то экстравагантное, то не для норм его психотипа, а для иных психотипических норм. Гитлер был, занятой в политике,“Ахматовой”, и тем проблема психики фюрера, можно сказать, исчерпывается.

Сама параллель Ахматова — Гитлер выглядит, на первый взгляд, кощунственной, но вчитаемся в такие строки:

“Он не станет мне милым мужем,

Но мы с ним такое заслужим,

Что смутится Двадцатый Век”.

Узнаваемо? Очень по-гитлеровски звучит, а ведь это цитата из “Поэмы без героя”. И повод для такого прозрения будущего сотворенного Ахматовой апокалипсиса столь же бредов, как мотивы гитлеровских политических галлюцинаций. Ахматова возомнила, что ее встреча с Исайей Берлиным была эпохальной. Сам Берлин писал об этом так: “Мы — то есть она и я — неумышленно простым фактом нашей встречи, начали холодную войну и тем самым изменили историю человечества. Она… была совершенно в этом убеждена и рассматривала себя и меня как персонажей мировой истории, выбранных роком, чтобы начать космический конфликт”(!) Характерное для “Ахматовых” крайнее самомнение, помноженное на иррациональный трагический прогноз, непременно дает одну и ту же самодовольную апокалиптическую картинку, а в чьей голове она возникает: русской поэтессы или немецкого политика — ни так уж важно.

На примере Гитлера вообще удобно наблюдать “Ахматову”-политика в его чистейшем виде. Сочетание 1-й Воли и 2-й Эмоции делало из Гитлера великолепного оратора, оратора, апеллирующего не к разуму публики, а к ее эмоциям. Для униженных версальским договором немцев и в условиях демократии такая комбинация могла оказаться и оказалась особенно действенной. Сам Гитлер прекрасно осознавал решающую роль 1-й Воли, как компонента своего ораторского таланта и даже время своих выступлений увязывал с вечерним временем, периодом усталости и упадка духа. Он говорил: “По утрам и даже в течение дня человеческая воля гораздо сильнее сопротивляется попыткам подчинить ее другой воле и чужим мнениям. Между тем вечером люди легче поддаются воздействию, которое оказывает на них более сильная воля. В самом деле, каждый митинг — это борьба двух противоположных сил. Ораторский дар, которым обладает более сильная, апостолическая натура, в это время дня сможет гораздо легче захватить волю других людей, испытывающих естественный спад своих способностей к сопротивлению, чем это удалось бы сделать в другое время с людьми, еще сохранившими полный контроль над энергией своего разума и воли.”

Вторым после 1-й Воли компонентом ораторского дара и залогом политического успеха Гитлера являлась мощная процессионная 2-я Эмоция. Ее фюрер тоже ясно чувствовал в себе, поэтому часто отзывался о себе как о “художественной натуры” и грозился бросить политику ради искусства. Во всем своем блеске демонстрировала свою силу 2-я Эмоция Гитлера на трибуне. Ее способность чувствовать состояние толпы в каждый отдельный момент выступления и мгновенно адекватно реагировать на него точной яркой формулировкой, позволяла фюреру прямо смотреть в душу немца и тут же находить слова для выражения смутных, неоформленных чаяний толпы. В сочетании с самоуверенностью и напором 1-й Воли, гипноз 2-й Эмоции Гитлера превращал слушателя в зомби, во всяком случае на то время, пока он непосредственно находился в поле гитлеровского речевого магнетизма

Слабость ораторского дарования фюрера заключалась в том, что апеллировал он исключительно к эмоциям человека, пренебрегая в речах доводами рассудка. Поэтому долгосрочным его воздействием были подвержены только те, у кого Эмоция стояла Вверху, а Логика — Внизу. Перед волевыми думающими людьми бисер гитлеровского красноречия метался совершенно напрасно.

Многое в речах Гитлера отпугивало мыслящих людей, прежде всего его откровенный антиинтеллектулизм, обусловленный, как мы теперь понимаем, “Ахматовской” 3-й Логикой. ”Скептицизм” Гитлера вполне открыто проявился еще в детстве, маленький Адольф не только плохо учился, но еще и гордился этим, а когда получил аттестат зрелости, то первым делом им подтерся (идеальный для 3-й Логики жест). Раздвоение, типичное для Третьей функции, на примере 3-й Логики Гитлера также проглядывает вполне явственно: по его собственным словам, в годы безвестности он не смел рта раскрыть, однако по мере восхождения по ступеням социальной лестницы язык его все более развязывался, и под конец карьеры подчиненные вынуждены были жаловаться на “стихийное говорение” и”речевой эгоизм” фюрера.

Даже знаменитый антисемитизм Гитлера был отчасти замешан на “скептицизме” 3-й Логики. Он любил говорить: “Евреи — это опаснейшие микробы разложения, они способны только к аналитическому, а не синтетическому мышлению”. Вряд ли сам фюрер смог бы объяснить, что он имел ввиду под “синтетическим мышлением”, но под ненавистным аналитическим мышлением, похоже, имел ввиду мышление как таковое, точнее, склонность серьезно на него опираться в своих взглядах и поступках, на что сам Гитлер не был по-настоящему способен. Вывожу это из того, что он презирал и боялся ученых почти так же, как и евреев. В “Застольных разговорах” можно найти следующий характерный пассаж: “В некоторых областях любая профессорская наука оказывает губительное воздействие: она уводит прочьот инстинкта. Она очерняет его в глазах людей.

Карлик, у которого нет ничего, кроме знаний, боится силы. Вместо того чтобы сказать: знания без здорового тела ничто, он отвергает силу. Натура приспосабливается к жизненным условиям. И если бы мир на несколько веков доверили немецкому профессору, то через миллион лет нас бы окружали сплошные кретины: огромные головы на крошечных телах”.

3-я Логика — ахиллесова пята политика “ахматовского” типа, именно на скепсисе чаще всего обжигается он и губит свою карьеру. Причем, ход исторического процесса таков, что умозрение вообще и плод его — наука в частности делаются все более весомыми аргументами в политических играх и тем почти автоматически записывает в аутсайдеры занятую на этом поприще “Ахматову”. Финал жизни Гитлера, как и картина мира, могли бы оказаться иными, не пренебрегай он фундаментальной наукой и не экономь на атомной программе.

Воинствующий скептицизм — половина беды “Ахматовой”-политика. Гораздо хуже то, что. не находя опоры в 3-й Логике, все свое доверие политики этого типа отдают 2-й Эмоции, т. е. фактически руководствуются настроениями и суевериями. Биограф императора Августа писал: “Сновидениям, как своим, так и чужим, относящимся к нему, он придавал большое значение…Некоторые приметы и предзнаменования он считал безошибочными…Но больше всего его волновали чудеса.” И надо ли напоминать, как легко в этой характеристике римского императора угадывается одно из самых уязвимых мест немецкого фюрера?

Гитлер, неприхотливый в быту, равнодушный к деньгам, небабник (что бы ни говорили по этому поводу), вегетарианец, серьезного интереса к материальному миру явно не питал, но и в последовательном аскетизме замечен не был, т. е. Физика его очевидно была 4-й. Другие ее производные в психологии фюрера также читаются без труда. От 4-й Физики у Гитлера трагизм мироощущения, апокалиптичность прогноза, бесстрашие (награжден крестом в 1-ю мировую войну), жестокость, искреннее равнодушие к страданиям и гибели людей.

Вопрос выбора между славой (1-я Воля) и смертью (4-я Физика) никогда для Гитлера, как и для любой другой “Ахматовой”, не стоял, успех был мерой всех вещей и размеры платы за него волновали мало. Здесь, как и в случае с 3-й Логикой, “ахматовский” порядок функций подставлял ножку политику-”Ахматовой”. Гитлер, предпочтя славную гибель армий Паулюса и Роммеля бесславному их тактическому отступлению, заметно ускорил закат своей жизни и политической карьеры. Для Гитлера своя жизнь, жизнь своего народа, в ее чисто биологическом аспекте не представляла, ни интереса, ни ценности. Он говорил: “Если война будет проиграна, то и народ погибнет. Эта его судьба неотвратима. И нам незачем заботиться о сохранении тех материальных основ, которые потребуются людям для их дальнейшего примитивного существования. Напротив, лучше нам самим это разрушить, ибо наш народ окажется слабым и будущее будет принадлежать исключительно более сильному восточному народу. Все равно уцелеют после войны только неполноценные, так как все лучшие погибнут в боях”. Что тут сказать: “Ахматова” (1-я Воля,2-я Эмоция,3-я Логика,4-я Физика) — и все.

* * *

В жизни Гитлера есть еще несколько эпизодов, на примере которых хорошо видно, как между представителями одного типа через время и пространство протягиваются невидимые симпатические нити, нити любовного узнавания себя в других. Гитлер — политик, Шопенгауэр — философ, Гамсун — драматург. Казалось, что общего между ними? Но все трое — “Ахматовы”. И потому ясно становится, почему Гитлер всю свою первую войну проносил в ранце томик Шопенгауэра, а Кнут Гамсун оказался единственным известным скандинавом, публично поддержавшим фюрера. Над такого рода фактами стоит поразмышлять, особенно когда мы психотипически узнаем себя в других: далеких и близких — обнаруживаем неизвестно откуда взявшееся единомыслие, родство душ…

* * *

Среди населения земли “Ахматовский” тип не такая уж редкость. Есть даже народы, где данный психотип составляет значительную долю населения, заметно влияет на национальную физиономию, психологию и культуру. В связи с “Ахматовой” в первую очередь на память приходят Испания и Кавказ. Мнится мне, что испанские и кавказские народные танцы — идеальное воплощение “Ахматовского” духа. Они странно сочетают в себе горделивое отчуждение, открытую сильную страсть и фригидность… Узнаваемо?

Если попытаться передать одной фразой пожизненное внутреннее состояние “Ахматовой”, то лучше всего ограничиться цитатой из поэмы Александра Блока, где он говорит о присущем его отцу “тяжелом пламени печали”.Действительно, это — “ а хматов ское ”: печаль — от 4-й Физики, пламень — от 2-й Эмоции, тяжесть же пламени — от 1-й Воли.

 

ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЕТЕ

1) ФИЗИКА (“собственник”)

2) ВОЛЯ (“дворянин”)

3) ЛОГИКА (“скептик”)

4) ЭМОЦИЯ (“зевака”)

Гете — один из немногих, кто, пусть бессознательно, но точно описал свой психотип. Сделал он это, однако, достаточно своеобразно: во-первых, в поэтической форме, во-вторых, начав отсчет своих функций с конца, снизу, и, наконец, поводом для описания своего порядка функций Гете послужил заочный спор его с евангелистом Иоанном, начавшим свое благовестие со слов:” В начале было Слово” (Ио,1.1.).

Гете открыл Евангелие и душа его (точнее, порядок функций) восстала против такого безапелляционного определения Начала всех начал. И он решил поспорить:

“В начале было Слово”. С первых строк

Загадка. Так ли понял я намек?

Ведь я так высоко не ставлю слово,

Чтоб думать, что оно всему основа.

“В начале Мысль была”. Вот перевод.

Он ближе этот стих передает.

Подумаю, однако, чтобы сразу

Не погубить работу первой фразой

Могла ли мысль в созданье жизнь вдохнуть?

“Была в начале Сила”. Вот в чем суть,

Но после небольшого колебания

Я отклоняю это толкование.

Я был опять, как вижу, с толку сбит:

“В начале было Дело,” — стих гласит”.

В этом отрывке из “Фауста” поражает не столько бесцеремонность Гете, взявшегося спорить с апостолом, сколько то, что оппонентом апостола в данном вопросе оказался ни кто иной как Гете — сам признанный величайшим мастером слова. Казалось, как мог гениальный поэт, прозаик, драматург заявлять:”Я так высоко не ставлю слово.” И тем не менее. Обьяснять данный феномен лучше всего через психе-йогу: у Гете была 4-я Эмоция, и, естественно, что, независимо от рода занятий, в его внутренней иерархии ценность слова, как эмоционального ретранслятора, не могла быть значительной.

Выше Слова Гете ставил Мысль,т. е. Логику. Но и ее он не спешил положить в основу мироздания, а просто помещал над 4-й Эмоцией, как вещь, на его взгляд более ценную, тем самым подсказывая нам, что у Гете была 3-я Логика.

Далее в Фаусте мы читаем:”Была в начале Сила. Вот в чем суть, но после небольшого колебания я отклоняю это толкование”. Сила, если природа ее не механистична, — синоним Духа, Воли (“сила воли”). И уж коль Гете поставил Силу выше 3-й Логики, но не на первое место, то 2-я Воля Гете проявляется в этом его решении вполне отчетливо.

Итак, что же первенствует в системе ценностей Гете? “В начале было Дело”,- провозгласил он, представляя физический акт (дело) началом и опорой мироздания, т. е. проще говоря свою 1-ю Физику.

Что на самом деле было в начале и кто правее в данном споре: евангелист Иоанн или Гете — не в том суть. Главное, размышляя о первоистоках мироустройства Гете невольно выстроил свою систему ценностей, а вместе с ней и свой психотип. Разница между Гете из “фауста” и психотипическим “Гете” лишь в терминах. Сравним:

Гете (“Фауст”) “Гете” (психотип)

1) Дело 1) Физика

2) Сила 2) Воля

3) Мысль 3) Логика

4) Слово 4) Эмоция

Присуще было Гете и характерное для его типа противопоставление Первой функции Третьей,т. е. в данном случае 1-й Физики 3-й Логике. Вспомним классическое:

“Теория, мой друг, суха,

Но древо жизни зеленеет.”

Однако, что замечательно, к 60-ти годам наступил в жизни Гете момент, когда он, залечив свою природную язву по 3-й Логике, смог расстаться с врожденным фиговым листом скептицизма. И когда юный Шопенгауэр с горячностью той же, но своей 3-й Логики попытался вернуть помудревшего старого единомышленника в лоно скепсиса, уверяя его в совершенной беспомощности разума, Гете, жалея своего юного оппонента и сочувствуя ему, все-таки не нашел для него слов утешения.

Биограф так писал о пережитой поэтом в тот период метаморфозе:” В научных интересах Гете происходят перемены. Разве не относился он прежде скептически к математике и к астрономии, как к наукам невидимым? Разве не держался вдалеке от звезд и чисел, потому что тут оказались бессильными его пять священных органов чувств? Теперь он превозносит астрономию, как единственную науку, которая покоится на абсолютно твердой основе и с полной уверенностью может шагать сквозь бесконечность…

Прежде он нападал на Ньютона, потому что его Гетевский глаз не видел того, что вытекает из опытов Ньютона. А теперь он снова спорит о том же предмете с Шопенгауэром, с молодым кантианцем. “Как,” — восклицает Гете, — ”свет существует только, поскольку вы его видите? Нет! Вас самого не было бы на свете, если бы свет не видел вас!”” Таким образом, Гете стал одним из немногих счастливчиков, достигших гармонии еще в это жизни, не дожидаясь перехода в мир иной, в котором врачуются все язвы, включая язвы по Третьей функции.

* * *

Выразительно и как-то особенно последовательно проявились в творчестве и судьбе Гете плоды его 2-й Воли. Начнем со стихов. Одно из последних звучит так:

“Когда в бескрайности природы,

Где, повторяясь, все течет,

Растут бесчисленные своды

И каждый свод врастает в свод,

Тогда звезда и червь убогий

Равны пред мощью бытия,

И мнится нам покоем в Боге

Вся мировая толчея”.

Удивительно глубоко, умно, сердечно и верно сказано. Емкость поэтической формы .лишь усилила эффект от ощущения 2-й Воли автора: сильной, гибкой, спокойной, демократичной… В прозе Гете говорил о том же, органично присущем ему чувстве неприятия кастовости:”…в человеческом духе, так же как и во Вселенной, нет ничего, что было бы наверху или внизу; все требует одинаковых прав на общее средоточение”.

Однако самое интересное, что эта “дворянская” этика Гете наложила неизгладимый отпечаток на область, казалось, достаточно далекую от философии и морали — на естествознание. Замечательное само по себе увлечение Иоганна Вольфганга фон Гете, господина тайного советника, короля европейской литературы, ботаникой, зоологией, анатомией вдвойне замечательно тем, что не интеллектуальное любопытство двигало Гете по пути естественнонаучных изысканий, а Воля.

Бессознательное поначалу ощущение несправедливоститогдашних научных догматов заставило Гете бросаться в бой даже тогда, когда речь шла о классификации растений. Отдавая должное Карлу Линнею как ботанику, Гете, понуждаемый своей 2-й Волей, не мог не восстать против признанного авторитета, когда решалась судьба картины мира. Гете писал:”После Шекспира и Спинозы наибольшее впечатление произвел на меня Линней, именно благодаря тому противоречию, которое он во мне вызвал; ибо то, что он насильно старался разобщить, должно было, в силу глубочайшей потребности моего существа, слиться воедино.” Как со временем выяснилось, в споре между Гете и Линнеем прав оказался Гете, и в дальнейшем морфология растений развивалась именно в указанном им направлении.

В том же направлении развивались анатомические изыскания Гете. На те времена в науке господствовала теория исключительности человека в животном мире на том основании, что среди костей его черепа отсутствовала межчелюстная косточка, непременная для черепов других млекопитающих. Гете, конечно же, не мог пройти мимо такого явного геноцида по отношению к братьям нашим меньшим и, взяв руки детский череп, злополучную косточку нашел, посрамив в очередной раз дипломированных ученых ослов.

* * *

Прямо сказать, “Гете” — один из немногих счастливчиков, о которых ничего не скажешь, как только:” Вот наградил Бог красотой тела и души”. Действительно, глядя на “Гете”, остается только завидовать: обильная, сочная рельефная плоть 1-й Физики облагорожена у “Гете” покойным, твердым, сильным духом 2-й Воли и потому не выглядит вульгарно. Самого Гете часто называли “олимпийцем”, и заслуженно — есть нечто олимпийское в облике “Гете”: в большом, могучем теле, в несуетной пластике, в замедленной, тихой, но весомой речи, в спокойном, несколько рассеянном взгляде. Ощущение силы, надежности, покоя и уюта — первое и неизменяемое со временем впечатление при контактах с “Гете”.

Особый интерес фигура “Гете” за последнее время приобретает в связи с политической сферой. Актуальность же такого интереса в данном случае обусловлена, как ни странно, тем, что демократическая политическая система становится господствующей в мире. А в таких условиях психологии есть где разгуляться. Не открою Америки, если скажу, что демократия строится на выборном начале, а не на династическом праве преемственности и не на праве сильного. В двух последних случаях, обычных для прошлых веков, психологу делать было нечего, так как психотип властителя был делом случая и произвола. Иные условия создает демократия, когда симпатии и антипатии выборщиков играют решающую роль в вопросах власти. Не сказать, что какому-то психотипу демократия заведомо отказывает в праве на власть, а другого, наоборот, под руки ведет в царские чертоги. Но то, что у демократии есть свои любимчики и свои пасынки — это сомнения не вызывает.

“Гете” вообще баловень судьбы, всеобщий любимец. В политике тоже. И не без причины. Приведу самый приблизительный список “Гете”, волею судеб оказавшихся на вершине властной пирамиды: император Диоклитиан, Джордж Вашингтон, царь Александр II, Рональд Рейган, Хосни Мубарак, Гельмут Коль, Борис Ельцын.

Что сказать о “Гете”-политике, исходя из его порядка функций? Очевидно, 1-я Физика делает его последовательным сторонником частной собственности, человеком, склонным считать личное обогащение делом безгрешным. Сам Гете полушутя-полусерьезно говорил, что родись он в Англии, то не родился бы без дохода 6000 фунтов. О сходном, но в общегосударственном масштабе говорил “Гете”-политик Рональд Рейган:” Прежде всего я хочу добиться того, чтобы наша страна осталась местом, где человек всегда может разбогатеть”. И практика экономических реформ Рейгана, Коля, Ельцына показывает, что опора на частнособственнический интерес не декларация, а внутренняя потребность 1-й Физики “Гете”.

Заботясь об общественном достатке, “Гете” никогда не забывает про себя. Когда к императору Диоклитиану, единственному в римской истории принцепсу добровольно ушедшему на покой, прибыла делегация с просьбой вернуться на престол, он воскликнул:” Не приставайте ко мне со всякими глупостями, лучше посмотрите, какая капуста у меня нынче уродилась”. Джорджа Вашингтона дела в поместье Маунт Вернон занимали не меньше общегосударственных дел, даже в самые тяжелые для Америки дни.

Применение силы в политике внутренне очень близко 1-й Физике “Гете”. Вспомним Рейгана с его доктриной “мир с позиции силы”, с его атаками на Ливию и Ливан. Вспомним агрессию Ельцына в Чечне и крутые расправы Хосни Мубарака с исламскими фундаменталистами. Даже когда судьба избавляет “Гете” от применения оружия, импульсивная склонность к насилию вылезает из него, как шило из мешка. Про Коля писали, что он “может померяться силами с оппонентами самым тривиальным образом. В молодые годы его выяснение отношений с социал-демократами не обошлось однажды без рукоприкладства. Канцлер, видимо, вспомнил молодость, когда в прошлом году разьяренный бросился в Галле на толпу, забросавшую его яблоками”. Одним словом, пацифистом в политике “Гете” никак не назовешь.

Но как бы кто ни относился к проблеме политического насилия или регулирования экономики,1-я Физика “Гете” уже одним своим внешним видом располагает избирателей к себе. Рост, вес, черты лица претендента на власть — не последний фактор в условиях демократических выборов. При всех других обычно туманных достоинствах все-таки приятней иметь во главе своего государства человека бесспорно представительной наружности: высоко роста, нехуденького, с сочной лепкой лица и т. д., - чему почти всегда отвечает “Гете” и сознает свое преимущество. Например, про Коля писалось, что “канцлер придает политическое значение своему весу — 120–125 килограммов при росте 193 сантиметра. Канцлер прямо говорит, что своей внушительной внешности он “многим обязан””.

1-я Физика сделала бы из “Гете”-политика закоренелого злодея и грабителя общегосударственного масштаба, каких немало знала история, если бы его 1-ю Физику железной уздой не держала 2-я Воля. Вторая функция, как было сказано, лучшая сторона человека, и, если на второй ступени находится Воля, то худшие черты Первой функции не сказать отменяются, но значительно сглаживаются, нивелируются. Так, 1-я Физика “Гете” ни в общественной, ни в частной жизни не делает его ни разбойником, ни жмотом, он, скорее, человек прижимистый, расчетливый, не более.

Склонность к насилию у “Гете” также облагораживается 2-й Волей. Этот тип хочется назвать “шерифом”, настолько данный голивудский образ точно передает внешнюю сторону его психологии. “Гете” и в жизни, и в политике — благородный герой, немногословный человек с каменными кулаками, бычьи упорством и чистым сердцем. Именно такой образ играл Рейган в кино, и ничего не изменилось, когда он променял актерскую карьеру на политическую. Ведь в существе его натуры с этим обменом ничего не изменилось. Подобно голивудскому шерифу, “Гете”, прибегая к насилию, должен знать, что на это у него есть правовое и моральное обоснование, без них насилие для него и крайне желанно, и совершенно невозможно. Обнажим мысленно головы перед непреходящей внутренней мукой “Гете”, перед постоянно бушующей в его груди бурей, когда хронически чешущиеся каменные кулаки 1-й Физики приходится держать в стальных наручниках 2-й Воли.

“Власть для меня — это ответственность, а не удовольствие,”- говорил Хосни Мубарак и, пожалуй, знак равенства между словами “власть” и “ответственность” достаточно точно передает суть политики “Гете”. Правда и то, что власть для него не удовольствие. Примеры Диоклитиана и Вашингтона, добровольно отказавшихся от власти, ясное тому свидетельство.

“Ответственность” — главное слово в словаре “Гете”-политика, и избиратели чувствуют, что ему можно верить. Когда Коль был еще кандидатом в канцлеры, у избирателей спросили: купили бы ли они у него поддержанный автомобиль? Большинство ответило положительно. И даже не надо особенно хорошо знать немцев, чтобы понять всю весомость этого результата. Мало кто из современников данного политика благополучно прошел бы этот тест.

Как уже говорилось, 2-я Воля демократична от природы, поэтому натура “Гете” находится в полной гармонии с политической системой, и это обстоятельство увеличивает его шансы на приход к власти. Исконный демократизм не покидает “Гете” и тогда, когда руль управления оказывается у него в руках.

Во-первых, в своей работе он стремится к консенсусу, старается усадить свою команду именно за круглый, а не за какой-либо иной стол. Качество это отличное, но, как все хорошее, не без изъяна. Один журналист писал:”Поиски консенсуса, бывало заводили Рейгана в тупик, а иногда даже парализовали его волю. Это происходило, когда позиции советников резко различались. Именно поэтому он столь часто следовал противоречивым импульсам”.

Во-вторых, “Гете”-политику присуще то, что политологи называют “делегированием ответственности”. т. е. босс не старается держать в своих руках все политические нити, а предоставляет своим помощникам полную свободу в пределах их полномочий. Журнал “Форчун” как-то задался вопросом:” Чему могут научиться менеджеры у Рейгана?” И сам ответил:” Соберите вокруг себя лучших людей, которых сможете найти, передайте им полномочия и не вмешивайтесь”. Кроме всего прочего, в этой фразе содержался камешек в огород Джимми Картера, который, хватаясь сам за все, часто оказывался в тупике, заваленный кучей больших и маленьких дел.

В доверчивости Рейгана вместе с тем заключалась не только сила, но и слабость. Он проморгал скандал “Иран-контрас” и даже не нашел в себе твердости еще до начала скандала потребовать ответа от своего помощника по национальной безопасности. О Рейгане писали:” Подобный подход был характерен для Рейгана практически на всех направлениях внешнеполитической деятельности. Обычно он объявлял условный курс, при этом его концепции о положении дел были настолько расплывчатыми, а представления столь упрощенными при всех обстоятельствах зависел от своих сотрудников в большей степени, чем большинство других президентов”.

“Гете”, прямо сказать, не златоуст. Хотя судьба обычно награждает его изощренным умом, а жизнь может дать приличное образование — 3-я Логика делает свое дело. 3-я Логика заставляет его обычно говорить медленно, с трудом, старательно упрощая лексику. Это обстоятельство создает о “Гете” представление как о человеке сильном, надежном, но недалеком и простоватом. И странное дело, мнимая простоватость “Гете”тоже работает на его политический имидж. Средний избиратель не любит интеллектуалов, поэтому вид простоватого “своего мужика” да еще внушительной наружности сразу дает “Гете” значительную фору на выборах. Один политолог писал:” Коль предпочитал не углубляться в бумаги, больше полагался на своих советников, нарочито создавая имидж “добродушного гиганта”, несколько “простоватого””.

Когда Рейган баллотировался еще на пост губернатора Калифорнии его оппонент избрал, казалось, беспроигрышную тактику: все время подчеркивал некомпетентность Рейгана. Но вот парадокс, несмотря на очевидную справедливость критики, она “пошла на пользу не ему…. Рейгану! Обращаясь к избирателям, Рейган как бы говорил: я один из вас, я простой человек, который не знает, что делается наверху; я как раз и хочу занять губернаторский пост, чтобы разобраться в этом. Так возник удивительный феномен, связанный с личностью Рейгана: в глазах избирателей его слабости легко превращались в его силу, а большинство критиков со временем вынуждено было признать бессмысленность своих попыток продемонстрировать, что этот популярный лидер просто не знает, о чем говорит”.

Таким образом, даже Третья функция, обычно работающая против ее обладателя и совсем его не красящая, для “Гете” и в условиях демократии оказывается позолотой, и фактически весь его порядок функций обеспечивает беспроблемность политической карьеры. Короче,”Гете” — не только любимец богов, но и любимец избирателей.

* * *

Еще одной замечательной чертой характера “Гете”, связанной с 3-й Логикой, является то, что он как правило суеверен. Тот же Рейган каждое утро клал в карман заветную монетку, бросал соль через левое плечо, когда проливал что-нибудь, а перед едой избегал проходить по лестницам. Однако “Гете” не мистик, и побасенки такого рода для него вовсе не руководство к действию. По натуре он эмпирик, апостол Фома Неверующий, который верит только тому, что может увидеть и пощупать. Поэтому суеверие “Гете” — скорее протоскепсис. 3-я Логика, не находя в разуме опоры для анализа и прогнозирования жизни, просто обороняется старушечьими приметами от нее, реальной веры к ним не питая. Так что, “Гете” суеверен, но суеверен на случай, от скептицизма.

Безобидной склонностью к суевериям проявления 3-й Логики “Гете” не исчерпываются. Как всякая ранимая функция, она несет в себе прямую угрозу для окружающих. Именно с 3-й Логикой “Гете” связана, например, история одной из двух самых трагичных для русской литературы дуэлей. О психотипических особенностях гибели на дуэли Пушкина будет сказано в своем месте. Сейчас же речь пойдет о гибели Лермонтова.

При всей видимой незлобивости, терпимости, расслабленности, непробиваемости, как бы дремотности полубожества есть слово — и это слово “дурак”- способное превратить “Гете” в разьяренного быка, неожиданно молча, импульсивно приводящее в действие каменные кулаки его 1-й Физики. И трагические последствия таких вспышек нередки. Гибель на дуэли Лермонтова — один из самых печальных примеров подобного рода взрывов.

Несчастного убийцу Лермонтова — Мартынова современники звали “статуей командора” и описывали так: “высокий”, “красивый”, “молчаливый”, “благороднейший человек”.Мартынов был “Гете”. Поэтому приехав на Кавказ, Мартынов в соответствии со своей 1-й Физикой первым делом обрядился в утрировано “черкесский” наряд, да еще навесил на пояс неимоверных размеров кинжал. Насмешник и язва Лермонтов (“Ахматова”), конечно, не мог пропустить великолепный случай для издевки: карикатуры его на Мартынова составили целый альбом. Везде, где мог Лермонтов иронически характеризовал Мартынова как “горца с длинным кинжалом”. Все это Мартынов терпел по своему “Гетевскому” благодушию, но терпел до поры, пока между ним и Лермонтовым не встала женщина.

Дело в том, что до приезда Мартынова на Кавказ Лермонтов пользовался вниманием одной местной светской львицы. С появлением красавца Мартынова положение переменилось, львица перенесла свое внимание на него. Желчи у Лермонтова от этого обстоятельства, понятно, не убавилось. И вот на одной из вечеринок, где присутствовали все трое, во внезапно возникшей тишине на всю залу, как пушечный выстрел, прозвучало произнесенное Лермонтовым по-французски “пуаньяр” (кинжал) Мартынов побледнел, подошел к Лермонтову, сказал:”Сколько раз просил я вас просил оставить шутки при дамах,” — и вышел.

Вопрос о том, кто был инициатором вызова, остается спорным. Да, он, и не важен, дуэль в такой ситуации была неизбежна. Вечером, в грозу они сошлись. Мартынов подошел к барьеру, Лермонтов остался стоять на месте. Секундант скомандовал “два-три”, но выстрела не последовало. Охота драться у дуэлянтов явно отсутствовала. Напряжение нарастало. Раздраженный секундант закричал:” Сходитесь или я развожу дуэль”. И тут Лермонтов произносит фразу, стоившую ему жизни:” Я с этим ДУРАКОМ стреляться не стану”. Мартынов немедленно нажимает на курок, Лермонтов падает замертво.

Люди, знавшие обоих дуэлянтов, так оценивали это событие:” Как поэт, Лермонтов возвышался до гениальности, но как человек, он был мелочен и несносен.

Эти недостатки и признак безрассудного упорства в них были причиной смерти гениального поэта от выстрела, сделанного рукой человека доброго, сердечного, которого Лермонтов довел своими насмешками и даже клеветами почти до сумасшествия”. Современники, верно усматривая в причине поединка несходство характеров дуэлянтов, не видели и не могли видеть причину гибели поэта. Ведь, как часто случалось в то время, поединок вообще мог обойтись без выстрелов, выстрелами в воздух или в ноги. Нет, добродушнейший Мартынов внезапно утратил все свое добродушие и стрелял именно с тем, чтобы убить. А причина неожиданной свирепости Мартынова заключалась в слове “дурак” небрежно произнесенном Лермонтовым. “Дурак!” — для 3-й Логики это удар в пах, и если она сочетается с 1-й Физикой, как у “Гете”, то чисто импульсивный ответ в виде физического насилия почти неизбежен.

* * *

Наконец, есть обстоятельство, предоставляющее счастливую возможность, сказать о “Гете” несколько слов не только как о человеке, ученом, политике, литераторе, но и о проявлениях его психотипа в изобразительном искусстве.

Начать с того, что “Гете”, в силу 1-й Физики, из всех видов изобразительного искусства предпочитает трехмерное, т. е. скульптуру, пластику. Двухмерное искусство (живопись, графика) слишком эфемерны, слишком бесплотны для избыточно плотской природы 1-й Физики. Сам Гете был известным коллекционером копий античных скульптур, и его коллекция камей считалась одной из лучших в Европе.

Но, чтобы понять, не только что любит, но и как непосредственно проявляется психотип “Гете” в изобразительном искусстве, следует обратиться к творчеству одного из величайших скульпторов ХХ века — творчеству Генри Мура. Посетивший мастерскую скульптора еще при жизни Мура, архитектор рассказывал:”…скульптуры особенно хороши среди живой природы, ибо становятся частью ландшафта. В их тени прячутся от летнего зноя овцы, причудливые силуэты фигур сливаются с холмами и деревьями. Большинство работ Мура — деформированные женские фигуры: Толстозадые, с мощными бедрами и маленькими, почти декоративными головами. За ненадобностью голова может и вовсе отсутствовать: скульптор предпочитает разговаривать со зрителем языком тела…(3-я Логика?)”Сам Мур говорил о своем творчестве:” Одно из свойств, которое, хочется думать, присуще моей скульптуре, — это сила, прочность, внутренняя энергия..” Добавим от себя — и покой.

В рецензии на московскую выставку Генри Мура рассказывалось, что по мнению одной музейной смотрительницы, в течении нескольких дней прожившей среди скульптур Мура, пребывание среди них следует прописывать нервным людям вместо транквилизаторов, таким удивительным чувством равновесия и покоя наделены эти скульптуры. Действительно, вид могучих, исполненных внутренней силы, обычно лежащих женских торсов Мура действует необычайно умиротворяюще и в тоже время может послужить как иллюстрацией внешнего и внутреннего психического состояния“ Гете”.

 

АЛЕКСАНДР ПУШКИН

1) ЭМОЦИЯ (“романтик”)

2) ФИЗИКА (“труженик”)

3) ВОЛЯ (“ мещанин “)

4) ЛОГИКА (“школяр”)

Узнав о гибели поэта, князь Паскеевич писал царю:” Жаль Пушкина, как литератора, в то время, когда талант его созревал; но человек он был дурной”. Нас, с детства влюбленных в поэзию Пушкина, не может не покоробить такая характеристика, но, увы, с ней трудно спорить. Даже, если мы заменим слово “дурной” на более деликатное — “тяжелый”, эта подмена не обойдет того странного, на первый взгляд, противоречия, присущего Пушкинской натуре, что Пушкин-поэт был неизмеримо выше, лучше, чище и даже умнее Пушкина-человека. Однако данное противоречие не уникально, оно прямо проистекает из присущего всякому “Пушкину” порядка функций, где поэтический мотор — сильная, избыточная 1-я Эмоция противопоставляется ослабленной ранимой 3-й Воле, а вместе с Волей, как уже говорилось, и личности в целом.

Генрих Гейне, “Пушкин” по своему психотипу, признавался:”…мой образ — это кислая капуста, политая амброзией!” Практически в том же, но более развернуто исповедовался Пушкин:

“Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел”.

Замечательный автопортрет, все в нем верно: и ощущение своей незначительности, и суетности, и малодушия (3-я Воля), верно даже и то, что работа души свершается у него, как бы толчками, с перерывами на сон, но чувства, раз пробужденные, парят на огромной высоте (1-я Эмоция). Еще замечательней, что Пушкин нашел в себе мужество не просто на поэтическое полупризнание, но и на прямое обнажение своих язв. В одном из писем он каялся:”…мой нрав — неровный, ревнивый, обидчивый, раздражительный и, вместе с тем, слабый, — вот что внушает мне тягостное раздумье”. Слабохарактерность Пушкина не составляла тайны для близких, один из них писал:” Иногда можно было подумать, что он без характера: так он слабо уступал мгновенной силе обстоятельств. Меж тем ни за что он столько не уважал другого, как за характер…”

“При всем добросердечии своем Пушкин был довольно злопамятен, и не столько по врожденному свойству и увлечению, сколько по расчету; он, так сказать, вменил себе в обязанность, поставил за правило помнить зло и не отпускать должникам своим,”-замечал один из ближайших друзей поэта, характеризуя тем самым не личность и даже не “Пушкинский” психотип, но обладателей 3-й Воли вообще. Большую или меньшую оригинальность обидчивости “Пушкина” придает лишь то, что обнаруживается она через страшное его злоязычие. Сочетание 3-й Воли с 1-й Эмоцией награждает “Пушкина” совершенно потрясающим даром хулителя. Причем, 3-я Воля определяет злость и пугливую наблюдательность к слабостям и уродствам оппонента, а 1-я Эмоция облекает эти ядовитые заметки в такие убийственные выражения, образы и метафоры, что слово “убийственные” приходится иногда понимать буквально. Во всяком случае, о древнегреческом поэте Архилохе рассказывали, будто он, будучи отвергнут одной молодой особой, написал такой стишок, что вся семья избранницы повесилась. К сожалению, стихотворение Архилоха не сохранилось, но с большой долей уверенности можно сказать, что оно не было простым, назывным набором площадной брани, типа “вы — такие, сякие, разэдакие..” Нет. Вспомним классическое из Пушкина:

“К Смирдину как ни зайдешь,

Ничего ты там не купишь.

Иль Сенковского толкнешь,

Иль в Булгарина наступишь.”

Талант “Пушкинского” злоязычия заключается в подтексте, околичностях, иносказаниях. Отрава вспрыскивается исподтишка, в последний момент, так что жертва не сразу догадывается о смертоносной инъекции. Вот еще один образцовый пример из Марциала (привожу по памяти):

“Семерых мужей схоронила Ксантиппа,

Теперь вышла за тебя она, Аникст.

Видно, покойных мужей хочет она навестить.”

Да, чтобы с такой испепеляющей язвительностью писать о чужой зловредности, надо, конечно, иметь психотип “Пушкина”. Поэтический талант и знание тонкостей этого ремесла — лишь орудия того желчного дарования, что изначала награждает “Пушкина” природа. Поэтому не удивительно, что большинство “Пушкиных”. упражняясь в хуле, легко обходятся без ямбов и хореев, однако это обстоятельство отнюдь не снижает убойную силу каленого “Пушкинского” слова.

Эмоционально, т. е. через язык, через хулу, через крик (1-я Эмоция) начинает борьбу “Пушкин”, но в его крике, как бы оглушителен он не был, все-таки чувствуется дребезжание неуверенного в себе человека (3-я Воля). У моего старинного друга была собака, которая, встречая гостей громким, даже яростным лаем, имела привычку одновременно с непонятной приветливостью помахивать хвостом. Я прозвал ее — “Пушкин”. И действительно, для “Пушкина” такое поведение типично. Бунтуя, воюя, конфликтуя, он прежде всего стремится поразить противника громом своего крика. Это действует. Но если вслушаться в “Пушкинский” крик, то в его обертонах явственно можно услышать неуверенность, готовность к капитуляции, сомнение в действенности своего крика, некое внутреннее виляние хвостом.* * *

В соответствии со своим порядком функций после разящего слова (1-я Эмоция) у “Пушкина” в качестве боевого аргумента следует кулак (2-я Физика). Нельзя сказать, что “Пушкин” — этакий крутой драчун, его сильная гибкая Физика запрограммирована на сотрудничество и созидание, а не на разрушение и насилие. И тем не менее. Когда конфликт требует, когда эмоциональное давление не достигает цели, “Пушкин” легко переходит к рукоприкладству. Причем, дерется “Пушкин” с отключенной 4-й Логикой и хлещущей через край 1-й Эмоцией, т. е. самозабвенно, в состоянии совершенного затмения, полной потерей какого-либо самоконтроля (3-я Воля) и со стороны выглядит, как взбесившийся кабан. “В ярости я за себя не отвечаю,” — предупреждал Достоевский (еще один “Пушкин”). Эффект от таких атак бывает очень впечатляющим. Знаю случай, когда крошечная девочка из рода “Пушкиных” избила санками и обратила в бегство шестерых здоровенных парней.

Типичная для “Пушкина” свобода рук отчасти определила и гибель самого Пушкина. В соответствии с духом XIX века и дворянского сословия драчливость его приняла форму бретерства. Хотя сама по себе 2-я Физика не сделала бы из Пушкина такого заядлого дуэлянта, каким он был, если бы его Физику не провоцировала обидчивая и мнительная 3-я Воля. Литературоведы, слишком влюбленные в стихи поэта, чтобы быть объективными, склонны винить в его гибели кого угодно (Дантеса, жену, царя, общество), только не самого Пушкина. Однако современники были на сей счет более прозорливыми, и один из них писал:” Он обожал жену, гордился ее красотой и был в ней вполне уверен. Он ревновал к ней не потому, что в ней сомневался, а потому, что страшился светской молвы, страшился сделаться еще более смешным перед светским мнением. Эта боязнь была причиной его смерти, а не г. Дантес, которого бояться ему было нечего. Он вступался за обиду, которой не было, а боялся огласки, боялся молвы, и видел в Дантесе не серьезного соперника, не посягателя на его настоящую честь, а посягателя на его имя, и этого он не перенес.”

Неизбежность гибели Пушкина на дуэли, в контексте его времени, сословной принадлежности, а главное, психотипа, хорошо видна на примере истории другой его, несостоявшейся дуэли. Приятель поэта, Путята, рассказывал:”Однажды Пушкин прислал мне французскую записку со своим кучером и дрожками. Содержание записки меня смутило, вот она:” Когда я вчера подошел к одной даме, которая разговаривала с г. де Лагрене (секретарь французского посольства), он сказал ей достаточно громко, чтобы мне услышать:”Прогоните его!” Будучи вынужден потребовать удовлетворения за эти слова, я прошу Вас, Милостивый государь, не отказаться отправиться к г. де Лагрене и переговорить с ним. Пушкин.” Я тотчас сел на дрожки Пушкина и поехал к нему. Он с жаром и негодованием рассказал мне случай, утверждал, что точно слышал обидные для него слова, объяснил, что записка написана им в такой форме и так церемонно именно для того, чтобы я мог показать ее Лагрене и настаивал на том, чтобы я требовал у него удовлетворения. Нечего было делать: я отправился к Лагрене, с которым был хорошо знаком, и показал ему записку. Лагрене, с видом удивления, отозвался, что он никогда не произносил приписываемых ему слов, что, вероятно, Пушкину дурно послышалось, что он не позволил бы себе ничего подобного, особенно в отношении к Пушкину, которого глубоко уважает, как знаменитого поэта России, и рассыпался в изьявлениях этого рода. Пользуясь таким настроением, я спросил у него, готов ли он повторить то же самое Пушкину. Он согласился, и мы тотчас отправились с ним к Ал. Сер-чу. Обьяснение произошло в моем присутствии, противники подали руку друг другу, и дело тем кончилось.”

В истории несостоявшейся дуэли Пушкина с Лагрене, как в капле воды, отразился механизм обусловленной “Пушкинским” психотипом гибельной дуэли. Даже если бы фраза “прогоните его!” действительно была произнесена, не всякий отреагировал бы на нее по-Пушкински. 1-я Воля, услышав подобное, прямо подошла бы предполагаемому обидчику и поинтересовалась бы, кого он имел в виду, т. е. пошла бы на прямое волевое противостояние. 2-я Воля, в силу здорового равнодушия к чужому мнению, пропустила бы эту фразу мимо ушей, посчитав не к себе относящейся. Иначе, подобно Пушкину, на такого рода “вызов” реагировала бы 3-я Воля: ни пропустить мимо ушей, ни пойти на прямое волевое противостояние она не могла, но и переварить обиду так же была не в состоянии. Нужно было мстить и мстить в соответствии с порядком функций. Так в случае с “Пушкиным”, психотип обязывал: убежать от обидчика домой (3-я Воля), написать ему изысканно-хамский картель, такой, что не сказать примирение, формальная дуэль уже была бы невозможна (1-я Эмоция+3-я Воля), а потом хладнокровно выйти к барьеру, подставив под бой свою ощущаемую неуязвимой, сильную гибкую, как резиновая дубинка, 2-ю Физику. Такова обычная поведенческая схема “Пушкина”, дворянина XIX века, в конфликтной ситуации, и нет ничего удивительного, что реальный Пушкин стал невольной жертвой этой самоубийственной схемы.* * *

Всякий человек противоречив. Но трудно найти, подобную “Пушкину”, фигуру, всю как бы сотканную из противоречий. Во-первых, в его сознании чудным образом уживается крайне завышенная оценка окружающих с крайне заниженной. Великолепный пример такого двойного стандарта дает сам Пушкин в отношении своей возлюбленной Анны Керн. С одной стороны — хрестоматийное:

“Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.”

При том, что “гений чистой красоты” украден у Жуковского, стихотворение, кажется, не оставляет сомнений в искренности и крайне возвышенной оценке Пушкиным предмета страсти. Каков же бывает шок, когда обратившись к эпистолярному наследию поэта, читатель обнаруживает относящиеся к Керн оскорбительные и просто нецензурные, заменяемые издателями многоточием, строки. Дикость? Лицемерие? Парадокс? Ничего подобного.

Ни “гением чистой красоты”, ни “вавилонской блудницей” Анна Керн не была, была она обычной, земной женщиной, довольно легкомысленной, по понятиям того времени. И все. Феномен заключался в том, что Пушкин никогда не воспринимал Керн такой, какая она есть, объективно. Он наблюдал ее сквозь две в разные стороны искривляющие предмет функциональные призмы: 1-ю Эмоцию и 3-ю Волю. Независимая от объекта, подслеповатая 1-я Эмоция своей избыточностью работала на страшное увеличение изображения, будто Керн была “гением чистой красоты”. Что касается эпистолярной брани в ее адрес, то она — плод уменьшающей и столь же необъективной призмы 3-й Воли Пушкина. “Мещанин” не любит, не уважает себя и с легкостью переносит эту неприязнь с себя на посторонних. Так что, ничего парадоксального, с точки зрения психе-йоги, в отношении Пушкина к Керн нет, как, впрочем, и во всех других случаях, где “Пушкин” обнаруживает свое любовное двурушничество.

Вообще, “Пушкинское” сочетание 1-й Эмоции с 3-й Волей неисчерпаемо на сюрпризы, правда, обычно не очень приятные, особенно в делах любви. “Пушкин” — изумительный любовник. Избыточная 1-я Эмоция — практически безотказный стартер сексуального возбуждения. 2-я Физика неутомимо заботлива и внимательна в быту, секс лишен ханжества, естественен, чуток, тактичен, обилен. Красотой “Пушкин”, правда, обычно не блещет, облик его типичен для 2-й Физики: небольшой рост, круглое лицо, приземистая, укороченная, пухловатая фигура. Однако “некрасивость” его с лихвой искупается точностью, энергией движений, изумительной пластикой. Кроме того, живая, яркая мимика и жестикуляция, громкий заразительный смех, быстрый искрящийся взгляд действуют необычайно возбуждающе, полностью скрадывая огрехи “Пушкинской” внешности.

Сочетание 1-й Эмоции со 2-й Физикой у “Пушкина”, создающее вокруг него жизнерадостную, чувственную, раблезианскую атмосферу, будит либидо и плодит иллюзии, будто любовные отношения с ним должны быть легкими, приятными, безоблачными. Ничего подобного. Любовь к “Пушкину” и любовь “Пушкина” мучительны, горьки, как и все, что связано с психологией “мещанина”. Во-первых, трудно представить себе человека, у которого между чувством, словом (1-й Эмоции) и поступком, делом (3-й Волей) лежала бы столь гигантская пропасть. Судя по делам “Пушкина”, его любовный пыл, восторг, страстные заверения — необычайно талантливое, завораживающее, действенное, но абсолютно беспримесное вранье. Однако на самом деле мнимая неискренность “ Пушкин а” — искренность робкого пугливого, неуверенного в себе и других человека.. Во-вторых, будучи бешено ревнивым, сам “Пушкин” последовательный в своей неверности любовник. И часто не в силу сексуальной неудовлетворенности не только сильной, но и гибкой 2-й Физики. Постоянным волокитством “Пушкин” либо самоутверждается, либо мстит за реальные и мнимые обиды. Хотя, как это обычно и бывает при сочетании 3-й Воли с высокостоящей Физикой, даже удачи по части донжуанства не стирает из памяти “Пушкина” злых замет и не добавляет ему самоуважения. Здесь, думаю, излишне говорить, что двусмысленность поведения, злость, неверность “Пушкина” мало красят жизнь в паре с ним и много разочарований ждет всякого, кто начинал с ожидания легких, безоблачных, надежных отношений.* * *

Еще один забавный парадокс “Пушкинского” психотипа обнаруживается с возрастом. Оказывается, став взрослым, он сохраняет все внешние признаки детскости. Виновник этого явления — все тоже сочетание 1-й Эмоции с 3-й Волей. Прежде говорилось об инфантилизме взрослых “мещан”, об их отдающем наивностью вранье, лукавстве, непоследовательности, обидчивости, капризности. Но в случае с “Пушкиным” этот поведенческий инфантилизм предельно усиливается у взрослых особей тем, что принято считать детской эмоциональностью. Один современник писал о Марке Твене (“Пушкине”): “Мальчишкой он оставался до конца дней…с сердцем хорошего мальчика или дурного, но всегда своенравного, и пуще всего, когда хотел показать, какой он еще мальчик”. Не по летам и не по чину задорный, неудержимый смех, неприличная возрасту плаксивость — создают у посторонних (вместе с признаками поведенческого инфантилизма), представление о “Пушкине”, как о неисправимом большом ребенке. Что верно лишь отчасти, так как обычная возрастная работа по накоплению опыта и знаний у “Пушкина” свершается точно так же как и у всех других людей.

Еще более усиливает впечатление по-детски безудержная тяга “Пушкина” подмигивать кривляться, корчить рожи. Особенно поражает эта черта, вызывая что-то вроде маленького приятного шока, когда замечаешь ее у отмеченных почестями мужей и увенчанных сединами старцев. “Пушкину” вообще присущ особый дар клоуна. Обостренное чутье на все смешное и уродливое (3-я Воля), усиленное выразительной до карикатурности мимикой, интонацией, жестом (1-я Эмоция), автоматически награждает “Пушкина” шутовским даром, который нередко делается для него средством существования, отводя “Пушкину” комическое амплуа в цирке, театре, кино. Недаром, к роду “Пушкиных” принадлежал и величайший комик всех времен и народов — Чарли Чаплин.

Особенно парадоксально выглядит сочетание 1-й Эмоции с 3-й Волей у “Пушкиных”-мужчин. Дело в том, что повышенная эмоциональность вместе с малодушием соответствует не только общественным представлениям о ребячливости, но и тем же представлениям о женственности. Типичная для “Пушкина” крикливость и лукавая податливость делает его мужскую версию не только дитем, но и психическим транссексуалом, заставляя ощущать в себе “бабское” начало, да и со стороны нередко характеризовать поведение “Пушкина” как “бабское”.

Следующий сюрприз обычно ожидает тех, кто ознакомившись с художественным творчеством “Пушкина”, по большей части возвышенным, романтичным, сталкивается с автором лицом к лицу. Представление, будто создатель этих, как бы оторванных от всего земного произведений, и сам — существо идеальное, питающееся одним воздухом горных вершин, — подвергается при личной встрече страшной ломке. Обнаруживается, что “Пушкин” вовсе не худой, высокий, бледный, с закаченными к небу глазами человек, как думалось, но наоборот, до безобразия земное, материальное создание, и внешне, и внутренне. Вот несколько типичных характеристик:” Я познакомился с поэтом Пушкиным. Рожа ничего не обещающая”, “…ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства — это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами.” Сходно о “Пушкине”-Гейне:” Гейне был похож на Юпитера, но со слишком короткими ногами, которому его весьма заметный животик и источающие довольство манеры придавали вид бонвивана,” “Я представлял себе автора “Путевых картин” бледным, стройным и высоким мужчиной, будучи введен в заблуждение его портретом, уже с давних пор украшающим мою комнату, а передо мной стоял приземистый полный человечек небольшого роста, с фигурой, которая скорее могла принадлежать состоятельному маклеру, нежели прославленному, может быть, величайшему немецкому поэту. Никогда чья-либо внешность не контрастировала так сильно с представлением, которое сложилось у меня об этом человеке.”

Но более всего шокирует “Пушкин”, заочно представляемый как фигура исключительно романтическая, своим удивительным талантом похабника. “Пушкин — любитель непристойного. К несчастью, я это знаю и никогда не мог себе объяснить эту антитезу перехода от непристойного к возвышенному”, - писал один из современников поэта, сам того не ведая, отмечая одну из характернейших черт не личности, но целого психического типа. Талант непотребства — именно психотипичен и естественно проистекает из “Пушкинского” порядка функций. Его 1-я Эмоция с легкостью находит соответствующие слова и яркие образы, непринужденность отношения и любовь 2-й Физики к любым проявлениям физиологии дает тему, а 3-я Воля, с ее страстью ко всему мелкому, приниженному, мельчит и унижает как форму, так и содержание. Однако скабрезность “Пушкинская”, как и хула, не есть простое, примитивное называние всего и вся своими словами, но по большей части выступает под неким ханжеским покровом, воплощаясь в намеках, иносказаниях.

Причем, самое замечательное в “Пушкинском” таланте к похабщине заключается не столько в частоте ее употребления, сколько в способности к быстроте обнаружения непотребства и, казалось, абсолютно на пустом месте. Случилось мне как-то попасть на выставку живописи с одной представительницей рода “Пушкиных”. С кисло-равнодушным видом переходили мы от одной картины к другой, пока не дошли до одной, рядом с которой висела скромная табличка с указанием имени автора — Вассерман. Откликнулась моя спутница мгновенно, лукаво улыбнувшись, она прошептала:” Ну, какова твоя реакция Вассермана?” После некоторой заминки, я пробормотал в том духе, что, конечно, положительная, но и тогда был поражен ее способности извлекать похабщину из ничего и практически мгновенно. Или вот еще пример. Довелось мне присутствовать на совещании с участием самых больших китов российской промышленности и искусства; атмосфера была вялая, решался скучный вопрос — уточнялся список ответственных за различные мероприятия. Решили, что список нужно дополнить неким, скажем, Ивановым, замыкался же список женской фамилией, скажем, Петровой. Тут один из присутствовавших замминистров, капитан промышленности, убеленный сединами, заслуженный человек, подняв ручку над списком, вдруг спросил у Иванова, хитро сверкнув глазами:” Послушайте, Иванов, вас поместить на Петрову или под нее?” Все рассмеялись, скука совещания рассеялась, но, думаю, не только я удивился тогда извращенности ума старого зубра, выжавшего из ситуации то, что, казалось, принципиально из нее не выжимаемо.

“Пушкин” — человек чрезвычайно практичный. Но вот еще один парадокс, он, будучи предоставлен сам себе, редко бывает удачлив в практических делах, особенно если требуются попутно серьезные интеллектуальные усилия. Сам Пушкин проигрывал в карты всем, кому только можно, и умер, оставив семье гигантский долг. Достоевский, в пух проигрываясь в рулетку, памятником своих безумств воздвиг роман “Игрок”.

Думаю, при всей точности восприятия материального мира (2-я Физика) странная непрактичность “Пушкина” обусловлена не только 4-й Логикой. Страшно мешает его плодотворной деловой деятельности 3-я Воля, своим тайным честолюбием доводя “Пушкина” до бестолкового азарта и просто безумия. Ведь золото, деньги — это как минимум свобода, а как максимум — и свобода, и власть. А соблазн свободы и власти для “Пушкина” так силен, что ни 3-я Воля, ни 4-я Логика противостоять ей не в состоянии. Любая авантюра, если она сулит сразу и много, выбивает из “Пушкина” остатки разума и, естественно, коротко, скоро и жестоко наказывает наивного рвача. Лучше всех феномен бестолковой алчности “Пушкина” описал, метя в Некрасова, но попадая в себя, Достоевский:” Миллион — вот демон Некрасова! Что ж, он любил так золото, роскошь, наслаждения и чтобы иметь их, пускался в практичности? Нет, скорее это был другого характера демон, это был самый мрачный и унизительный бес. Это был демон гордости, жажда самообеспечения, потребности оградиться от людей твердой стеной и независимо, спокойно смотреть на их злость, на их угрозы.”

Обычно спасает “Пушкина” от нищеты лишь то, что он “трудоголик” (2-я Физика). И неустанными ее трудами затыкаются бюджетные дыры, пробитые бестолковыми аферами. Да и в драмах личного порядка нет для “Пушкина” лучшего лекарства, чем труд. Современник Пушкина писал:” Труд был для него святыня, купель, в которой исцелялись все язвы, обретали бодрость и свежесть немощь, уныние, восстанавливались расслабленные силы.”

Впрочем, ни труд, ни богатство, ни знатность не в состоянии отменить 3-ю Волю и спасти ранимое психическое тело “мещанина” от ударов и страха перед ними. Пушкин жил в достатке, принадлежал к старинному роду, но это не мешало знакомым характеризовать его следующим образом:” Надо признаться, что при всем уважении к высокому таланту Пушкина, это был характер невыносимый. Он все как будто боялся, что его мало уважают, недостаточно почета оказывают..””…он чувствовал себя униженным и не имел ни довольно силы духа, чтобы вырваться из унижения, ни довольно подлости, чтобы с ним мириться”.* * *

Мировая история отводит “Пушкину” роль главного творца культурных ценностей. Достаточно назвать лишь некоторые имена из этого рода, чтобы представить себе чрезвычайность масштаба “Пушкинского” вклада в мировую культуру: Марциал, Рембрант, Чосер, Моцарт, Бернс, Хогарт, Рабле, Гойя, Достоевский, Эдуард Мане, Гейне, Жорж Занд, Бетховен, Гюго, Киплинг, Сезанн, Гофман, Чаплин, Пикассо, Марк Твен, Майоль, Михаил Булгаков, Эдит Пиаф, Феллини, Гарсиа Маркес.

Уже из этого списка первых пришедших на память имен видно, что “Пушкинский” психотип является становым хребтом мировой культуры, и трудно представить себе каким огрызком выглядела бы она, если бы природа время от времени не производила бы на свет “Пушкина”.

* * *

Небезынтересным бывает и обращение “Пушкина” к сфере умозрения (Ницше, Розанов). Однако лучшее, что выходит в таких случаях из под “Пушкинского” пера, лишь по ошибке принято называть философией. Мышление “Пушкина” лишено философской стратегичности и системности, поэтому плодит скорее эссеистику, нежели философию.

“Пушкин” более суеверен, чем религиозен. И уже во всяком случае он не христианин. Даже воинствующий нехристианин. Недаром наиболее яростными и последовательными критиками христианства в ХХ веке явились названные выше “Пушкины”-эссеисты — Ницше и Розанов. Пункт, на котором принципиально расходятся христианство и “Пушкин”, лежит на поверхности — отношение к Физике, материальному пласту жизни. Аскетизм, презрение к плоти — не укладывается в “Пушкинской” голове, с полным основанием считающей тело и все с ним связанное лучшей стороной своей натуры.

Если уж выбирать для “Пушкина” религию, то более всего ему подойдет иудаизм. И есть свой подспудный смысл в том, что костяк верующих в синагоге, обычно, складывается из евреев-”Пушкиных”. Иудаизм — сугубо эмоционален (1-я Эмоция), лишен какой-либо склонности к аскетизму, в праздники почти вакхически плотояден (2-я Физика) и допускает по субботним дням некоторое лукавство в отношениях с Богом (3-я Воля), что породило даже особый фольклорный жанр — еврейский религиозный анекдот. Одним словом, иудаизм — бальзам на душу “Пушкина”, это его религия. Недаром Ницше и Розанов не просто критиковали христианство, но прямо ставили ему в пример иудаизм.

* * *

Удачливым политиком “Пушкина” назвать трудно. Судите сами, к “Пушкиным” в политической истории с большой долей вероятности можно отнести: Генриха Наваррского, царицу Екатерину II, Жореса, Николая II, Муссолини, Хрущева, Джона Кеннеди, Николая Чаушеску, Вацлава Гавела, Мобуту, Норьегу, Жириновского.

Пожалуй, типичным для политической карьеры “Пушкина”, если она не зависит от династических соображений, редко начинается с безусловного лидерства. Чаще всего карьере “Пушкина” в политике способствует талант оратора и журналиста. Действительно, эмоциональное, горячее, образное “Пушкинское” слово делает его носителя нужной и важной фигурой партийного аппарата. Кроме того, восхождению “Пушкина” по политической служебной лестнице способствует 2-я Физика трудоголика и 3-я Воля, делающая сверхгибкой спину и психику, сочетающую в себе юродство с тайным, но бешеным честолюбием. Преимущества и недостатки гибкости “Пушкина”-политика очень хорошо описал на примере Вальтера Шелленберга один близко знавший его журналист:” Когда, например, Шелленберг наталкивался в деловом споре на упорное сопротивление, он умел изменить тактику, отказаться от грубого психологического давления. В течение нескольких секунд исчезало его озлобленное напряжение; сложив оружие, мило улыбаясь, он соглашался на капитуляцию, условия которой он пытался выторговать с невозмутимой терпимостью. Настолько сильно в нем было стремление оказать влияние на окружающий его мир и людей, настолько же легко он сам поддавался чужому влиянию.

В этом сильном рецептивном таланте скрывалась способность к духовной приспособляемости, которая, несомненно, до известной степени объясн яет тайну его блестящей карьеры. В то же время она проявилась и как опасная слабость. Способность к приспособлению означала и ненадежность; с почти женской чувствительностью уживалась капризность опереточной дивы, уже не уверенной в собственном успехе. У Шеленберга не было ярко выраженного подлинно мужского характера. Было бы преувеличением назвать его сильной личностью.”

Психотип “Пушкина”, с точки зрения политики, — сплошной минус. 1-я Эмоция делает из него плохого дипломата, крикливого и бестактного: хрущевский скандал с ботинком ООН — ярчайший тому пример. 2-я Физика “Пушкина” награждает его личным бесстрашием, что облегчает работу террористам и заговорщикам. 4-я Логика лишает нашего героя стратегичности мышления, пример того же Хрущева, создавшего Карибский кризис из бедноватой идеи “запустить американцам ежа в штаны”. А совокупность 1-й Эмоции, 2-й Физики и 4-й Логики рождает в правление “Пушкина” такое печальное явление как фаворитизм: иностранные дипломаты при дворе Екатерины II, например, жаловались на непредсказуемость царской политики, целиком зависящей от того, кто оказался ночью в постели императрицы. А все это вместе с 3-й Волей создает тот феномен “Пушкина”-политика, что очень точно воспроизведен под пером политолога Авторханова в портрете Хрущева:” Окружающие Хрущева имели дело утром — с одним, в обед — со вторым, а вечером — с третьим Хрущевым. Его постоянное непостоянство, его изумительный дар хаотического импровизатора, его болезненный зуд бесконечно организовывать и реорганизовывать, его властная безоглядность, умноженная на его незадачливость и беспечность, его опасная болтливость, его безосновательная амбициозность знать все, видеть все, делать все самому, его вероломство в дружбе и самоуверенность в политике — это только некоторые черты столь богатого, красочного, динамичного характера Хрущева. Эта черта делала его исключительно опасным диктатором…”

* * *

Род “Пушкиных”, если не самый многочисленный в мире, то один из самых многочисленных, и нет страны, где бы “Пушкины” не составляли среди населения весьма значительную группу. Но, пожалуй, есть на свете только одна страна, где “Пушкинский” род размножился до абсолютного доминирования — это Япония. Именно данный психотип сформировал специфические черты японского национального характера и стиля жизни.

Японцы — единственный народ поголовного эстетства: поэзия, живопись, музыка, любование природой — неотъемлемые и чрезвычайно важные элементы полнокровной жизни японца. Знание правил стихосложения на прямую предписывалось самураям, но поэзия в Японии не самурайская привилегия, многочисленные ежегодные поэтические конкурсы собирают десятки тысяч соискателей. Да и формы, в которые японец предпочитает облекать свое вдохновение (хайку и танка), как нельзя близки 1-й Эмоции.

2-я Физика японца также вполне очевидна. Он “трудоголик”. Японец стойкий, выносливый, бесстрашный боец и вообще человек живучий (средняя продолжительность жизни в Японии едва ли не самая высокая в мире). Японец предпочитает в быту простоту и естественность, а кухня его близка к сыроядению. Отношение в Японии в плоти лишено как излишнего восторга, так и ханжества.

О доминировании 3-й Воли в характере японского общества также многое свидетельствует. Для него типично неоспариваемая необходимость делегирование индивидуальности в пользу общественных формирований: семье, фирме, государству. На “мещанскую” психологию японцев указывает подчеркнутая этикетность и кастовость японского общества. Одна стюардесса международных линий как-то рассказала, что, когда летит американская делегация, она не в состоянии сразу определить, кто в ней босс, а кто подчиненный, тогда как в японской делегации положение каждого ее члена на служебной лестнице видно за версту. Еще пример: когда между двумя американцами намечается конфликт, они бессознательно стремятся оказаться с глазу на глаз. Японцы наоборот, в сходной ситуации стараются держаться подальше друг от друга и для разрешения конфликта ищут посредника, опасаясь прямого волевого противостояния.

Ум японцев исключительно практичен и направлен только на конкретные, ощутимые результаты. Мышление ради мышления, абстракция чужды 4-й Логике японца, поэтому на Японских островах так и не родились ни серьезная философия, ни фундаментальная наука. Наконец, еще одна не столь весомая, но по-своему замечательная “Пушкинская” примета: по словам профессора Кохэй Тани, Достоевский любимый писатель японцев — а Достоевский- естественно, “Пушкин” и, кажется, самый откровенный, самый исповедальный из представителей “Пушкинского” рода.

 

АВРЕЛИЙ АВГУСТИН

1) ЛОГИКА (“догматик”)

2) ЭМОЦИЯ (“актер”)

3) ФИЗИКА (“недотрога”)

4) ВОЛЯ (“крепостной”)

В памяти почти каждого человека хранится, обычно связанный с молодостью, проступок, вспоминаемый чаще других, необычайно ярко и с особой горечью. Как правило, проступок этот мелкий и остроту воспоминаний о нем придает то, что он первый. Он — как грехопадение, как потеря невинности, после него все другие грешки, грехи и даже преступления уже как бы сами собой разумеются, ординарны, и потому память о них короче и расплывчатей. Например, для Жан-Жака Руссо такой вехой стала кража ленты, из-за которой служанке отказали от дома, для Льва Толстого — карточный долг. Нечто подобное случилось в шестнадцать лет и с блаженным Августином. Он со стыдом вспоминал:” Я же захотел совершить воровство, и я совершил его, толкаемый не бедностью или голодом, а отвращением к справедливости и от обьядения грехом. Я украл то, что у меня имелось в изобилии и притом было гораздо лучше; я хотел насладиться не тем, что стремился уворовать, а самим воровством и грехом.

По соседству с нашим виноградником стояла груша, отягощенная плодами, ничуть не соблазнительными ни по виду, ни по вкусу. Негодные мальчишки, мы отправились отрясти ее и забрать свою добычу в глухую полночь: по губительному обычаю наши уличные забавы затягивались до этого времени. Мы унесли оттуда огромную ношу не для еды себе (если даже кое-что и сьели); и мы готовы были выбросить ее хоть свиньям, лишь бы совершить поступок, который тем был приятен, что был запретен.”

Отрясти грушу — проступок вполне невинный, и вид подлинного преступления в сознании Августина он приобрел, очевидно, потому, что был совершен сознательно. Ребенок безгрешен, бесстыден и неподсуден, так как не ведает, что творит. Августин в свои шестнадцать лет уже ведал о постыдности содеянного и потому именно с этого начал свое покаяние в “Исповеди”.

Отношение Августина к детству было, мягко говоря, противоречиво: в нем самом пожизненно жил большой ребенок (4-я Воля), он любил детей и переписывался с ними до самой смерти. Однако тот же Августин в книге “О граде Божием” писал:” Да и кто не пришел бы в ужас и не предпочел бы умереть, если бы ему предложили на выбор или смерть претерпеть, или снова пережить детство?…с каким запасом суетных желаний, начинающих открываться уже в ребенке, является человек в эту жизнь, так что если оставить его жить, как он захотел бы делать все, что желал бы, то он или всю жизнь, или большую ее часть провел бы в преступлениях и злодеяниях.”

С одной стороны, с Августином трудно не согласиться: жадностью и жестокостью дети значительно превосходят взрослых. Хотя и оправдание их лежит на поверхности — рост и незрелость. С другой стороны, у Августина были свои психотипические причины не любить детство: болезненное для “крепостных” ощущение оставленности, сиротства — непременные спутники раннего периода жизни, когда лишенная внешней узды 4-я Воля живет как душа неприкаянная. Для “крепостного” такое состояние кажется особенно опасным, потому что он искренне верит в абсолютную силу начальственного пригляда, без которого вся жизнь человека действительно должна превратиться в нескончаемую цепь преступлений.

Но вернемся к хронологии. Августин, пройдя по всем ступеням античного образования IY века, скоро стяжал себе славу замечательного ритора, обрел вес и влияние при императорском дворе. И уже само придворное его положение обязывало включать в речи критику христианства, словом поддержать языческую партию. Биографы, думаю, лукавят, объясняя первый языческий период жизни Августина “печальной традицией” винить во всех бедах христиан. Отец его был скорее агностиком, но мать — последовательная и искренняя христианка, поэтому списывать первоначальную покладистость Августина на простое неведение просто невозможно.

Однако маловероятно, что в своем прославлении язычества Августин вкладывает много жара. Еще до прибытия к императорскому двору он познакомился с другой гонимой в государстве религией — манихейством и со временем полностью втянулся в ее орбиту. Суть манихейской доктрины заключалась в том, что во Вселенной от века ведется борьба между Светом и Мраком. Эта борьба пронизывает все проявления жизни, включая человека. В наш век царь Тьмы как всегда нападает на царство Света и пока одерживает над ним победу. Помимо простоты, ясности и мнимой очевидности данной концепции, у Августина, видимо, были чисто личные причины стать последовательным манихеем. Со времен отрясенной груши грехов накопилось множество, и, по собственным словам Августина, памятуя о предопределенной победе зла, ему “лестно было извинять себя и обвинять что-то другое, что было со мной и в то же время мною не было (4-я Воля)”.

Августин не долго утешал себя манихейством. Однако, расставшись с доктрине Мани, он не сразу обратился к христианству; прежде он еще прошел через очистительную купель скепсиса. Скептицизм — последнее прибежище разочарованного интеллекта. Особую прелесть скептицизма заключается в том, что его купель наполнена не водой, а крепчайшей кислотой. Искать и с тайной радостью находить изъян в любой мысли, с порога, из одного фрондерства отрицать всякое позитивное знание — есть в этом неизьяснимое наслаждение уставшего от словоблудия ума.

Однако долго жить голым отрицанием было не в характере Августина и его 1-й Логики, душа алкала истины, и он продолжил поиск. С этого момента начинается последний окончательный период жизни Августина. Здесь не место перечислять все обстоятельства, повлиявшие на его последний выбор. Главное, — тридцати трех лет от роду он принимает крещение, спустя несколько лет рукополагается в сан священника, а после смерти своего наставника епископа Иппонийского Валерия наследует его кафедру.

Именно на епископской кафедре Августин как бы находит себя. Он необычайно деятелен. Почти все средства епархии идут на помощь неимущим, если же их не хватает, епископ приказывает разбить и продать ценную церковную утварь. Епископ обильно и блестяще проповедует, пишет, его наследие составляет 16 томов, и эти тома органично входят в золотой фонд мировой богословской и философской мысли.

Особое место в творчестве блаженного Августина занимает “Исповедь”, самое популярное, чаще всего переводимое и чаще всего издаваемое сочинение. “Исповедь”, на читателя, свободного от бездумного пиетета, производит одновременно умилительное и тягостное впечатление. Умиляет в ней удивительная поэзия, могучий пафос, восторженная и по-детски искренняя вера. Тяготит же какое-то старательное расплющивание себя перед лицом Абсолюта, инфантильная тяга перекладывания на Него всего происходящего, вплоть до мелочей: по меньшей мере странно читать, что у Августина по божьей воле могли заболеть зубы и по божьей же воле боль могла пройти.

Жажда мелочной опеки над собой у Августина, конечно, не случайна, она — прямое следствие его 4-й Воли. Как и сам факт обращения к жанру исповеди, внутренне столь близкому детской искренности “крепостного”. Но вернемся к отрясенной Августином в детстве груше. Анализируя этот эпизод своей биографии Августин приходит к выводу, что делал дурно просто за компанию, не по своей воле. Он писал:”…я один не сделал бы этого, никак не сделал бы один. Вот, Господи, перед Тобой живо припоминаю я состояние свое. Один бы я не совершил этого воровства, в котором мне нравилось не украденное, а само воровство; одному воровать мне бы не понравилось, я бы не стал воровать. О, враждебная дружба, неуловимый разврат ума, жажда вредить на смех и забаву! Стремление к чужому убытку без погони за собственной выгодой, без всякой жажды отомстить, а просто потому, что говорят: пойдем, сделаем…”Отрясти грушу — не велик грех, но тревога такого вдумчивого человека, как Августин, по столь мелкому поводу вполне обоснована.

Управляемость, столь явно проявившаяся в истории с грушей, — вот что внушило Августину, вглядывающемуся в себя, страх и тягостные мысли. В это связи нельзя не сказать, что вслед 1-й Физике наиболее криминогенную долю составляет 4-я Воля. И понятно почему. Августину еще повезло: кроме мук совести, иной расплаты не было. Знаю множество случаев, когда “крепостные” шли вслед своим более волевитым товарищам на более тяжкие преступления, шли за други своя и за други своя садились, с той же “Августиновской” детской безоблачностью во взгляде.

“ Я видел, однако, в поступках, совершаемых мною против воли, проявление скорее страдательного, чем действенного начала, и считал их не виной, а наказанием,”- совершенно справедливо писал Августин, будучи, действительно, стороной страдающей и за свои поступки не отвечающей. История поиска того Кукловода, что манипулирует им, есть главная тема в истории интеллектуальной жизни епископа Иппонийского. Друзья детства, мать, манихейский князь Тьмы, христианский Бог — все они последовательно держались за ниточки, ведущие к его воле, и этот сугубо личный опыт, по обыкновению людей судить по себе, Августин распространил на весь мир, возвел слабохарактерность в космический принцип.

Полемику о свободе воли начал не Августин, ее начал монах Пелагий. Он отрицал изначальную греховность человечества, утверждал, что человек сам, без помощи свыше, способен стяжать благодать. Естественно, что с совершенно противоположных позиций против Пелагия выступил Августин и победил. На Вселенском соборе в Эфесе учение Пелагия было предано анафеме. И кажется, слишком поспешно. Августиновская концепция абсолютной несвободы воли, ставшая официальной доктриной, называемой коротко “квиетизмом”, будучи последовательно воплощенной, вела к равнодушию, глухоте и безответственности.

По счастью, анафемой Эфесского собора спор между Пелагием и Августином не закончился. И по сей день вопрос о том, где кончается божья воля, судьба, карма, внешние обстоятельства и начинается личное волеизъявление, личная ответственность, человек вынужден решать сам.* * *

Параллельно 4-й Воле собственной жизнью жила 3-я Физика Августина. И как в обыкновение для этой функции, секс оказался в центре Августиновской внутренней плотской борьбы. Все остальные чувственные удовольствия, понемногу смиряемые, оказались на периферии этой битвы. Августин писал:”…юношей я был очень жалок, и особенно жалок на пороге юности; я даже просил у Тебя целомудрия и говорил:” Дай мне целомудрие и воздержание, только не сейчас”.Я боялся, как бы Ты сразу же не услышал меня и сразу же не исцелил от злой страсти; я предпочитал утолить ее, а не угасить.”

Ханжеский вопль Августина “Дай мне целомудрие, но не сейчас!”- эталонно передает состояние и отношение 3-й Физики к сексуальной стороне жизни.

4-я Воля Августина долгое время ничего не могла поделать с двусмысленной блудливостью 3-й Физики:”..грехи мои умножились. Оторвана была от меня, как препятствие к супружеству, та, с которой я давно жил. Сердце мое, приросшее к ней, разрезали, и оно кровоточило. Она вернулась в Африку, дав Тебе обет не знать другого мужа и оставив со мной моего незаконного сына, прижитого с ней. Я же, несчастный, не в силах был подражать этой женщине: не вынеся отсрочки (девушку, за которую я сватался, я мог получить только через два года), я, стремившийся не к брачной жизни, а раб похоти, добыл себе другую женщину, не в жены, разумеется. Болезнь души у меня поддерживалась и длилась, не ослабевая, и даже усиливаясь этим угождением застарелой привычке, гнавшей меня под власть жены…

То, что украшает супружество: упорядоченная семейная жизнь и воспитание детей — привлекало. меня весьма мало. Меня держала в мучительном плену, главным образом, непреодолимая привычка к насыщению ненасытной похоти…

Я вздыхал об этом, никем не скованный, но в оковах моей собственной воли. Мою волю держал враг, из нее сделал он для меня цепь и связал меня. От злой же воли возникает похоть; ты рабствуешь похоти — и она обращается в привычку; ты не противишься привычке — и она обращается в необходимость. В этих взаимно сцепленных кольцах (почему я и говорю о цепи) и держало меня жестокое рабство. А новая воля, которая зарождалась во мне и желала, чтобы я чтил Тебя ради тебя и утешался Тобой, Господи, единственным верным утешением, была еще бессильна одолеть прежнюю, окрепшую и застарелую. И две мои воли, одна старая, другая новая; одна плотская, другая духовная, боролись во мне, и в этом раздоре разрывалась душа моя”.

Война с другими плотскими соблазнами меньше занимала Августина и до крайностей, по примеру пустынников, не доводила. Вот несколько высказываний Августина на сей счет:” Пребывая в этих искушениях, я ежедневно борюсь с чревоугодием…Горло надо обуздывать, в меру натягивая и отпуская вожжи…Чары запахов меня не беспокоят. Их нет, — и я их не ищу; они есть, — не отгоняю; согласен навсегда обходиться без них..”

Сложнее складывались отношения у Августина со слухом и зрением. Они — проводники эмоциональной информации, и для его 2-й Эмоции принудительная закупорка этих каналов — вещь практически нереальная. Поэтому в шатании между умозрительным требованием отказа от чувственных радостей (1-я Логика+3-я Физика) и настоятельной эмоционально-телесной потребностью (2-я Эмоция+3ья Физика) в красочном и звуковом переживании прошла вся жизнь Иппонийского епископа. “Услады слуха крепче меня опутали и поработили…на песнях, одушевленных изречениями Твоими, исполненных голосом сладостным и обработанным, я несколько отдыхаю, не застывая, однако, на месте: могу встать, когда захочу… Иногда, мне кажется, я уделяю им больше почета, чем следует: я чувствую, что сами святые слова зажигают наши души благочестием более жарким, если они хорошо спеты; плохое пение такого действия не оказывает…

Остается удовольствие, получаемое от этих мои плотских очей…Глаза любят красивые разнообразные формы, яркие и приятные краски. Да не овладеют они душой моей…Они тревожат меня целый день, пока я бодрствую, и нет мне от них покоя, какой бывает от звонких голосов, да и от любимых звуков в наступившем молчании. И сам царь красок, этот солнечный свет, заливающий все, что мы видим, где бы я ни был днем, всячески подкрадывается ко мне и ласкает меня, хотя я занят другим и не обращаю на него внимание. И он настолько дорог, что если он вдруг исчезнет, то его с тоской ищешь, а если его долго нет, то душа омрачается.” Не правда ли, удивительная для христианского святого чувственность? А с другой стороны, именно обостренная чувственность фирменный знак христианства.

* * *

Не стяжав особых лавров на поприще практической борьбы с плотскими радостями, Августин с лихвой возместил этот недостаток умозрительной битвой с эмпиризмом и сенсуализмом, т. е. с теориями познания, исходящими из абсолютной достоверности опытного знания и истинными признающие лишь те явления, что доступны телесным чувствам.

Сама по себе критика эмпиризма и сенсуализма во времена Августина новостью не была, скептическая школа от души поплясала на этих двух концепциях. В случае с Августином, новостью было лишь то, что не скептик, а догматик взялся за такого рода критику. Хотя если вспомнить о принципиальном противостоянии Первой и Третьей функции в психотипе, в данном случае 1-й Логики и 3-й Физики, ничего странного в склонности Августина к критике эмпиризма не обнаруживается. Он писал:”Кроме плотского вожделения, требующего наслаждений и удовольствий для всех внешних чувств и губящего своих слуг, удаляя их от Тебя, эти же самые внешние чувства внушают душе желание не наслаждаться во плоти, а исследовать с помощью плоти: это пустое и жадное любопытство рядится в одежды знания и науки. Оно состоит в стремлении знать, а так как из внешних чувств зрение доставляет нам больше всего материала для познания, то это вожделение и называется в Писании “похотью очей”…

…во всех телесных видениях требуется свидетельство как других чувств, так особенно ума, т. е. разума, чтобы находить, насколько можно, то, что в этого рода предметах истинно. В духовном же зрении, т. е. в телесных подобиях, которые созерцаются духом, душа обманывается тогда, когда думает, что созерцаемые ею образы суть самые тела, или то, что она представляет себе по предположению и ложной догадке… Тот, кто истолковывает видение другого, больше пророк, чем тот, кто сам видит видение. Отсюда ясно, что пророчество принадлежит больше уму, чем духу в собственном смысле.”Естественный для 1-й Логики Августина следует из этого вывод:” Разумное зрение не ошибается,”- хотя собственная его жизнь давала немало примеров глубочайшего заблуждения ума.

* * *

Сам по себе “Августин” милый, робкий, задумчивый человек без каких-либо серьезных претензий в личной и общественной жизни. Он не подает больших надежд и, если таковые имеются, редко их оправдывает. Во всяком случае помимо самого Августина на память из представителей того же типа приходит лишь Дарвин. Причем, успех Дарвина стал приятной неожиданностью как для окружающих, так и для него самого. Нисколько не кокетничая, Дарвин писал:” Поистине удивительно, что человек таких скромных способностей, как я, мог в ряде существенных вопросов оказать значительное влияние на взгляды людей науки”.

Наиболее заметными чертами натуры “Августина” являются талант общения и редкое чадолюбие. Так как речевые функции его находятся вверху (1-я Логика+2-я Эмоция), то и общение с “Августином”, насыщенное мыслями и образами, доставляет истинное удовольствие. Чадолюбие данного типа так же проходит по двум статьям: 3-я Физика обожает делать детей и заботиться о них, 4-я Воля находит в детском обществе идеальных партнеров для инфантильной “Августиновской” психики.

 

ЛЕВ ТОЛСТОЙ

1) ВОЛЯ (“царь”)

2) ЭМОЦИЯ (“актер”)

3) ФИЗИКА (“недотрога”)

4) ЛОГИКА (“школяр”)

Характеризуя тип “Толстого” одним словом, лучше всего назвать его “пророком”. Будучи прирожденным лидером (1-я Воля), он более всего расположен реализовывать свою страсть к лидерству именно в пророческой, религиозно-мистическо-художественной сфере (2-я Эмоция). Причем, в той или иной форме “Толстовская” пророческая доктрина непременно окрашивается в коммуно-аскетические цвета, хотя лично “Толстой” в следовании данному пункту доктрины бывает не слишком тверд (3-я Физика). И нет живее и нагляднее иллюстрации к сказанному о типе “Толстого”, нежели сам Лев Толстой, титанический выразитель всех достоинств и недостатков своего типа.

Рано осознав свое “царственное” предназначение, Толстой не мог не задуматься о способах реализации изначала присущего ему лидерского дара. Чисто теоретически рассуждая, у Толстого было два пути: путь на вершину светской власти и путь на вершину духовной. Однако такая дилемма существовала по тем временам как чистая фикция. Синодально устроенная Русская православная церковь давно передала свои властные полномочия светской власти. В свою очередь светская власть, организованная по принципу наследственной монархии, исключала легальный путь достижения ее вершины.

Конечно, можно было бы попробовать взобраться на вершину общественной пирамиды нелегальным, революционным путем, как это сделал Кромвель (“Толстой” по своему психотипу). Но в то время в России серьезных предпосылок к революции не было. Однако, что примечательно, Толстой, видимо, не оставлял надежды стать чем-то вроде Кромвеля, и, вопреки своим призывам к непротивлению злу насилием, в частных беседах высказывался одобрительно о терроре, развернутым против правительства русскими революционерами.

Заведомая тупиковость традиционных путей наверх скоро навела молодого Толстого на мысль о существовании еще одного нестандартного пути к власти. В 1855 году, будучи двадцати семи лет от роду, он записал в своем дневнике, что чувствует себя “провозвестником новой религии”.Однако реализовывать свой замысел ему удалось не в полной мере и без большого успеха лишь несколько десятилетий спустя.

На счастье Толстого в России к середине XIX века сформировалась неформальная духовная сила, занявшая место косной, взнузданный государством Русской церкви. Это — литература. Говорю “на счастье” потому, что еще в начале XIX века литература такой силой не являлась, и родись Толстой пораньше, при всей своей предрасположенности к художественному творчеству, его деятельность в этой сфере вряд ли пошла бы дальше дилетантских опытов, подобных его же опытам композиторским. 1-я Воля слишком социально ориентирована, чтобы заниматься чем-то не имеющим общественного звучания. К середине XIX века литература в России стала заметной общественной силой, и неудивительно, что именно ее на первых порах избрал Толстой в качестве инструмента своего восхождения к вершинам власти.

Здесь Толстого ждала удача. Утонченная 3-я Физика позволяла ему абсолютно натурально вживаться в физиологию роженицы, лошади, умирающего человека. А 2-я Эмоция наделила Толстого широчайшим по диапазону и утонченнейшим по восприятию детектором чувств. Все это обеспечило ему лидирующее положение в русской литературе. Вместе с тем, сама по себе писательская слава, приятно щекоча самолюбие, не могла насытить его, дать полное удовлетворение. Не реализованной оказалась его жаждущая лидерства 1-я Воля, а царящий в литературе хронический беспредел не позволял надеяться на грядущее структурирование этого артистического бедлама.

Мысль о карьере на религиозном поприще, деле, родственном искусству, но поддающимся организации, все настойчивей билась в сердце Толстого, и юношеская мечта сделаться “провозвестником новой религии” уже не казалась незбыточной.

Однако на стезе религиозного реформаторства Толстого ждало больше провалов, чем триумфов. Начать с того, что не получилось “новой” религии. Усиленная штудия религиозных и философских текстов показала, что изобрести что-либо новенькое в этой сфере ему не по силам. А главное, магическое слово евангелиста Матфея (“Толстого” по своему психотипу), представившего Христа с тем же, что у Толстого порядком функций, исключила для писателя путь антихристианского бунта.

Все что соответствовало его внутренним психологическим установкам уже было изобретено. Поэтому ничего не оставалось, как бунтовать внутри христианства, избрав своей мишенью официальную церковь, пойти по пути ересеарха, основателя секты. Однако и на пути еретичества Толстого также не проявил изобретательности, “нового” здесь опять не получилось, и Толстовцы даже не смогли, в силу своей малочисленности, зарегистрироваться как секта. То есть, Толстой — великий русский писатель, не смог сделать то, что удалось сходно чувствующему малообразованному крестьянину Сютаеву.

Глядя со стороны, можно было бы посчитать религиозную фазу деятельности Толстого полным провалом, если бы не специфика системы ценностей 1-й Воли, легко удовлетворяющейся малочисленностью и низким качеством паствы, лишь бы власть над ней была реальна и бесспорна. Не смутился малочисленностью паствы и Толстой, более того, обретя долго чаемый пророческий статус, начал бомбардировать последнего русского царя смешными письмами с указаниями, как тому жить и каким быть. Ослепление Толстого на свой и царский счет было столь велико, что он всерьез посчитал себя парой царю, в качестве вершителя народной судьбы, в заботах о которой можно пренебречь нуждами окружающих. Когда Толстому напомнили о необходимости прибавить жалование прислуге, он заявлял:” Одно дело — благо русского народа, обсуждаемое с царем, другое: прибавка жалования лакею..”

Возомнив себя русским Самуилом, делателем царей, Толстой, казалось, исполнив мечту юности, должен был успокоиться. Однако особенность неформального лидерства состоит в том, что оно дается и удерживается с огромными издержками. Что в полной мере довелось испытать на себе самому Толстому. Ради статуса пророка пришлось изнасиловать лучшую эмоциональную сторону своей натуры, отказавшись от музыки и художественного творчества. А вместе со 2-й Эмоцией пришлось изнасиловать 3-ю Физику, изображая полное неприятие комфорта и секса.

До смерти изматывали бесконечные склоки среди малочисленной, но крикливой Толстовской общины. Наконец, всенародный восторг перед его личностью сменился в обществе полной поляризацией оценок, четким делением на безоговорочных доброжелателей и столь же безоговорочных ненавистников Толстого. “Я чувствую, что ко мне отношение людей — большинства — уже не как к человеку, а как к знаменитости, главное, как к представителю партии, направления; или полная преданность и доверие, или, напротив, отрицание, ненависть,”- жаловался Толстой, однако в его жалобах, пусть бессознательно, содержалась большая доля лицемерия. Он сам уже давно поделил общество на своих и чужих, и в соответствии с личными партийными установками вел себя. Вот характерная сценка, описанная самим Толстым без тени самоиронии:” Вчера вечером очень трогательное общение со студентом, приехавшим для свидания с Кавказа. Гусев сказал, что, кажется, проситель. Он подал мне конверт, прося прочесть. Я отказался, потом стал читать с конца. О монизме и Геккеле. Я недобро стал говорить ему. Он страшно взволновался. Потом я узнал, что он чахоточный, безнадежный. Он стал уходить и сказал, что чтение “О жизни” было для него событием. Я удивился и попросил остаться. Я прочел его записку. Оказалось, совсем близкий человек. А я оскорбил, измучил его. Мне было и больно, и стыдно. Я просил его простить меня. Он остался в деревне ночевать. Нынче утром пришел, и мы умиленно говорили с ним. Очень трогательный человек. Я полюбил его.” Толстой, видимо, и сам не сознает всего комизма ситуации, когда лаская и отталкивая людей в зависимости от приятия или неприятия его доктрины, он одновременно жалуется на неровность людского отношения к себе.

Вместе с тем, нельзя утверждать, что голос Толстого был гласом вопиющего в пустыне. Отнюдь. При личном общении желание оппонировать ему не возникало даже у тех, кто заранее настраивался на спор. И не истинность Толстовских взглядов была тому причиной. Особенность сочетания 1-й Воли со 2-й Эмоцией заключается в том, что она награждает речь ее обладателя высшей убедительностью. Безукоризненное чутье при выборе слов, корректируемое тончайшим слухом на настроение аудитории, дает 2-я Эмоция. При этом эффект многократно усиливается 1-й Волей. Она наполняет точно выбранное слово такой непоколебимой верой оратора в себя и в истинность им произносимого, устоять перед которой просто невозможно.

Однако, как часто бывало в таких случаях, включая случай Толстого, проходило время, магия слов улетучивалась и “Толстовцы на час” возвращались к своему прежнему образу жизни и образу мысли, нередко еще более критически настроенными к учению Толстого, чем прежде, в отместку за минуты душевной слабости и доверчивости, пережитые в Толстовском обществе. Вот как описывает Репин эффект от речей Толстого:” Беседы Л.Н. производят всегда искреннее и глубокое впечатление: слушатель возбуждается до экстаза его горячим словом, силой убеждения и беспрекословно подчиняется ему(1-я Воля+2-я Эмоция). Часто на другой и на третий день после разговора с ним, когда собственный ум начинает работать независимо, видишь, что со многими его взглядами нельзя согласиться, что некоторые мысли его, являвшиеся тогда столь ясными и неотразимыми, теперь кажутся невероятными и даже трудно воспроизводимыми, что некоторые теории его вызывают противоположное даже заключение, но во время его могучей речи это не приходило в голову.”

Между прочим, слушателям Толстого очень повезло, что он витийствовал в пределах Ясной поляны и общенациональной трибуны не имел. Другой “Толстой” — Оливер Кромвель такую трибуну получил и настолько заморочил магией своих пустых гипнотических словес английский парламент, что довел дело до гражданской войны, казни короля, своего бестолкового правления и реставрации, вернувшей все на круги своя. Счастье наше, что Толстой жил в непарламентской России.

Чувствуя, что магия его краткосрочна, что производимый им эффект непродолжителен, Толстой резкостью публичных высказываний пытался спровоцировать насилие со стороны правительства, дабы снискать мученический венец — безукоризненный и весомейший аргумент своей правоты. Горький рассказывал:” Он знает, что мученики и страдальцы редко не бывают деспотами и насильниками, — он все знает! И все-таки говорит:” Пострадай я за свои мысли, они производили бы другое впечатление.” Это всегда отбрасывало меня в сторону от него, ибо я не могу не чувствовать здесь попытки насилия надо мной, желания овладеть моей совестью, ослепить ее блеском праведной крови, надеть мне на шею ярмо догмата”. Правительство, по счастью, оказалось не настолько глупо и помучаться Толстому не дало.

Толстой вообще часто и сильно заблуждался, заблуждался даже относительно природы своего литературного успеха. Он писал о себе:” Редко встречал человека, более одаренного всеми пороками: сластолюбием, корыстолюбием, злостью, тщеславием и, главное, себялюбием. Благодарю Бога за то, что я знаю это, видел и вижу в себе всю эту мерзость и все-таки борюсь с ней. Этим и объясняется успех моих писаний.” Здесь Толстой опять, мягко говоря, лукавил. Аскеза его не была искренней и представляла собой декларацию о намерениях, предназначенную доверчивой публике. Во времена, когда разоряющееся дворянство распродавало землю, Толстой прикупал и прикупал землицу, крича, что землевладение — грех, что земля не чья-то, а Божья, и, наконец, накупил ее столько, что смог обеспечить отдельными поместьями все свое многочисленное потомство. В сексуальной ненасытности Толстой признавался сам и жаловалась жена. И уж совсем фантастически выглядит утверждение, что Толстовская слава зиждется на его показушной борьбе со своими пороками.

Что касается тщеславия и себялюбия, то с этими свойствами своей натуры Толстой и не пытался бороться. Идеальный соглядатай Толстого — его жена писала:” Если бы кто знал, как мало в нем нежной истинной доброты и как много деланной по принципу, а не по сердцу…Все выдумано, сделано, натянуто, а подкладка нехорошая, главное, везде тщеславие, жажда славы ненасытная..” Толстой нехотя соглашался с женой:”Живу напоказ, для людей”.

В Толстовских записях с предельной четкостью сформулирован и принцип противопоставления Первой и Третьей функций, т. е. в переводе на его психотип: противопоставление 1-й Воли и 3-й Физики. Вот как звучит этот антагонизм в дневниковой записи Толстого:” Эгоизм — самое дурное состояние, когда это эгоизм телесный, и самое вредное себе и другим; и эгоизм — сознание своего высшего “я” — есть самое высшее состояниеи самое благое для себя и других.” Обратим внимание, в соответствии с его 3-й Физикой, по мнению Толстого, плотский эгоизм или, говоря проще, жадность и сладострастие безусловно дурны, тогда как в соответствии с 1-й Волей ощущение своего превосходства над людьми, т. е. высокомерие и гордыня столь же безусловно благотворны.* * *

Сомнительность успехов лично Толстого на пророческом поприще не свидетельствует, что такого рода миссия “Толстому” не по плечу. Как раз по плечу. “Толстой” создан для духовного лидерства, и лишь обстоятельства могут преуменьшить или преувеличить масштабы его деятельности на этой стезе. Но не отменить. Пример другого “Толстого”, начавшего свой жизненный путь нищим мальчиком-пастушком, страдающим эпилептическими припадками, и закончивший его властителем огромной империи и основателем мировой религии, достаточно выразителен, чтобы представить себе “Толстовский” пророческий потенциал.

Читатель, думаю, уже догадался, что речь идет об основателе ислама, пророке Мухаммеде. Его судьба не может не удивлять. Казалось, как из обрывков иудейских, христианских и языческих преданий, услышанных юным бедным пастушком у караванного костра, удалось создать мировую религию, а вместе с ней и мировую державу — уму непостижимо. Но только на первый взгляд. Железная 1-я Воля Мухаммеда. возбуждающая своих и парализующая чужих, абсолютная вера в себя и свою миссию были одним из двух главных слагаемых его успеха.

2-я Эмоция наградила Мухаммеда даром великого художника, поэтому и по сию пору “Коран” считается непревзойденным памятником арабской поэзии. Рассказывают, что некий арабский поэт-язычник, прочитав лишь одну суру, прибитую к дверям мечети, немедленно обратился в ислам. Если же к природным данным добавить элемент удачи, постоянно сопутствующий пророку, то феномен Мухаммеда не покажется чем-то из ряда вон выходящим.

Свой отпечаток на облике мусульманского мира оставили и другие, нижестоящие функции “Толстовского” психотипа, данного природой Мухаммеду. 3-я Физика пророка, окрашивающая материальный пласт жизни в коммунистические тона, наложила на беззаботных прежде арабов ярмо в виде десятины для бедных (закийят), праздничные посты и квотирование числа жен (не более четырех). Хотя, как водится, 3-я Физика пророка не была бы собой, если бы, касаясь сексуальной проблематики, обходилась без плутовства. Так, Мухаммед лично для себя оставил вопрос о числе жен открытым, явно неудовлетворяясь введенной им самим квотой, что обнаружилось на похоронах пророка, за гробом которого следовало шесть женщин.

Не без участия 4-й Логики Мухаммеда сформировалась интеллектуальная жизнь ислама первых веков хиджры. Сам пророк явно не претендовал на серьезное осмысление капитальнейших проблем мирового умозрения. И как часто это бывает, данное обстоятельство имело двоякий результат. С одной стороны, последователи Мухаммеда с легкостью жгли библиотеки, считая их содержание либо вторичным по отношению к “Корану”, либо излишним. А с другой стороны, арабское господство, индифферентное к умозрительным вопросам, обеспечило небывалый расцвет интеллектуальной жизни в лучших на то время исламских университетах, и именно из рук арабов заново приняли европейцы свое собственное, казалось, навсегда утраченное античное философское и научное наследие. * * *

В сравнении с Мухаммедом, фигуры Оливера Кромвеля и Вильяма Бутса, основателя “Армии спасения”, не выглядят столь же масштабно. Однако, и они — “толстые”, оставившие заметный след в мировой истории. Но вот что интересно: Толстой, Мухаммед, Кромвель, Бутс — будучи людьми одного психотипа, по- разному отпечатались в памяти человеческой. Мухаммеда мы помним как пророка, Толстого — как писателя, Кромвеля — как политика, Бутса — как филантропа. И это обстоятельство лишний раз свидетельствует, что психотип не судьба, судьба слишком сложная категория, чтобы предсказывать ее, даже владея таким совершенным инструментом, как психическая типология.

 

АНТОН ЧЕХОВ

1) ФИЗИКА (“собственник”)

2) ВОЛЯ (“дворянин”)

3) ЭМОЦИЯ (“сухарь”)

4) ЛОГИКА (“школяр”)

Короткую, но едва ли не исчерпывающую характеристику всему порядку функций Чехова дал художник Илья Репин. Он писал:” Враг сантиментов и выспренных увлечений, он, казалось, держал себя в мундштуке холодной иронии и с удовольствием чувствовал на себе кольчугу мужества.

Нам, Чехова лично не знавшим, представляющим его себе по поздним фотографиям и пьесам, характеристика Репина покажется, по меньшей мере, странной. В сегодняшних представлениях, Чехов — болезненный, рано состарившийся, рафинированный интеллигент, человек милый, но слабый и телом и духом.

Однако на самом деле, описание Репина стоит гораздо ближе к оригиналу, нежели наши современные стереотипы. Во-первых, Чехов был красив, красив сочной мужественной красотой. Об этом говорили женщины, хорошо его знавшие и вниманием красивых молодых мужчин не обделенные. Но из фотографий Чехова, пожалуй, только одна — Чехова девятнадцатилетнего (1879 г.), еще без бороды и пенсне, дает представление о необычайно привлекательной его наружности, рельефности и сочности лепки лица.

Отнюдь не равнодушен был Чехов, вопреки интеллигентской традиции, к деньгам, вещам, комфорту. Однако присущий ему собственнический инстинкт не сделал из Чехова ни скряги, ни эгоиста, недаром Горький называл Чеховскую любовь к вещам “благородной”.

Пожалуй, единственной сферой, в которой вполне явственно отразилась 1-я Физика писателя, была сексуальная сфера. Прежде, благодаря цензуре, Чехов выглядел безлибидным певцом сумерек, страдающим половым индифферентизмом. Однако недавние публикации купюр из его писем дали совершенно иную картину. Перед нами предстал весьма жизнелюбивый джентельмен, делящийся в письмах с друзьями своими впечатлениями от посещения проституток, жалующийся на отсутствие в Сумах публичных домов и т. д.

Великая русская литература второй половины XIX века (Толстой, Достоевский, Куприн и т. д.) любила избирать себе в героини проституток и содержанок, посвящая им множество страниц, а иногда и целые произведения. Молчал на эту тему один великий писатель, может быть, лучше других знавший столь пикантный предмет, — это Чехов. Пожалуй, лишь однажды как-то высказался он на эту тему в писанном на заказ рассказе “Припадок”, однако высказался своеобразно. От начала до конца рассказа в нем сквозит плохо скрытая ирония по адресу тематически сходных писаний, прекраснодушных, исполненных гражданского пафоса и тайного вожделения. Герои рассказа — три студента: медик, художник и юрист. Если вспомнить, что сам Чехов был медиком, а два его брата художником и юристом, то ясно проглянет автобиографическая основа рассказа. Итак, три студента отправляются в поход по публичным домам. Для медика и художника (старших братьев) такого рода визиты — дело обычное, для юриста (Михаил — юрист- младший в Чеховской семье) они в новинку. Заканчивается же студенческий поход по злачным местам тем, что целомудренный юрист разражается гневной филиппикой по адресу своих распутных спутников. И в ответ художник произносит нечто совершенно неприличное для русской литературы:” Так и знал, что этим кончится. Не следовало бы связываться с этим дураком и болваном! Ты думаешь, что теперь у тебя в голове великие мысли, идеи? Нет, черт знает что, а не идеи! Ты сейчас смотришь на меня с ненавистью и с отвращением, а по-моему, лучше бы ты построил еще двадцать таких домов, чем глядеть так. В этом твоем взгляде больше порока, чем во всем переулке!” Из рассказа не видно — по какую сторону находится автор, но, судя по Чеховским письмам, в которых высказывалась симпатия к посетителям публичных домов и неудовольствие от отсутствия такого рода учреждений, отповедь художника в “Припадке” — отражение авторской позиции.

Сам по себе разговор о сексуальных предпочтениях Чехова не имел бы никакого смысла, если бы в этой частности не отразилось целое — 1-я Физика писателя. Нужно обладать избыточной, результативной, монологовой, Толстокожей и абсолютно бесстрашной плотью, чтобы почти весь зрелый период жизни обходиться услугами проституток. От 1-й Физики, дополненной 3-й Эмоцией, происходит и та неспешность, с которой Чехов решал вопрос о браке. Когда же писатель надумал-таки связать себя узами Гименея, полноценная семейная жизнь оказалась для него невозможной, и подобная ситуация вообще характерна для “Чеховского” порядка функций.

1-я Физика могла бы сделать из Чехова эгоиста, скрягу, потребителя, человека, равнодушного к нуждам и страданиям людей, если бы ее постоянно не придерживала развернутая вовне 2-я Воля. Куприн находил такое сочетание загадочным, он писал, что Чехов “мог быть добрым и щедрым не любя, ласковым и участливым — без привязанности, благодетелем — не рассчитывая на благодарность. И в этих чертах, которые всегда оставались неясными для окружающих, кроется, может быть, главная разгадка его личности”. Еще ближе к пониманию природы Чеховского альтруизма стоял другой писатель (Потапенко), по мнению которого “не может быть подвергнуто сомнению, что искреннего влечения к врачебной деятельности А.П. не питал. Заблуждения же наблюдателей объясняется тем, что за влечение они принимали исключительно развитое в нем чувство долга, которое заставляло его с улыбкой на губах делать то, что было ему неприятно и даже противно…”

Действительно, обостренное чувство долга — производное от 2-й Воли толкало к людям эгоистичную 1-ю Физику Чехова. Не нутром, не кожей сочувствовал он нуждающимся и страдающим, а сильным, гибким духом своего “я”. Именно 2-я Воля заставляла Чехова бесплатно лечить, строить деревенскую школу, помогать материально семье, собирать библиотеку для родного города Таганрога. К той же 2-й Воле восходят лучшие стороны Чеховской натуры: порядочность, деликатность, демократизм, скромность и т. д. Но бессмертием своим Чехов обязан 3-й Эмоции.

* * *

В том, что у него была 3-я Эмоция сомнений нет. О ней, только в других терминах, сообщали люди, хорошо Чехова знавшие:” Его всегдашнее спокойствие, ровность, внешний холод какой-то, казавшейся непроницаемой, броней окружали его личность. Казалось, что этот человек тщательно бережет свою душу от постороннего глаза.

Но это не та скрытность, когда человек сознательно прячет что-то такое, что ему неудобно показать и выгодней держать под прикрытием”.

“Сухари”, в качестве главного занятия, редко избирают артистическое поприще. Обычно литература, музыка, искусство — для них хобби, а не профессия. Сам Чехов, как бы намекая на несерьезность своих литературных занятий, любил говорить, что медицина ему жена, а литература — любовница. Впрочем, начало его писательской карьеры действительно выглядело несерьезным по содержанию и форме и преследовало одну цель — приработок. То, что поначалу Чехов избрал себе юмористический жанр, очень понятно:1-я Физика окрашивала его мировоззрение в светлые жизнелюбивые, веселые тона, фиговый листок 3-й Эмоции — ирония — во всем окружающем находила повод для насмешки, однако добродушие 2-й Воли делало эту насмешку беззлобной. Таким образом, из всей суммы порядка функций и сложился первый юмористический период творчества Чехова, точнее, еще не Чехова, а Антоши Чехонте.

Однако по прошествии времен, знакомства с серьезной литературой и серьезными писателями, накопления невеселого жизненного опыта, туберкулеза и общего истощения сил многое переменилось, и Чехов постепенно превратился в того Чехова, каким мы привыкли его себе представлять: классического певца сумерек, писателя тихой светлой печали. 1-я Физика истончилась и в самом Чехове, и в его творчестве. Остались беззлобие, честность и стыдливость 2-й Воли, равнодушие к умозрительной проблематике 4-й Логики, и доминантой его творчества стала нежная, еле слышная свирель 3-й Эмоции.

Именно 3-я Эмоция задала темы, тональность второго и последнего периода Чеховского писательства, одновременно сделав Чехова крупнейшим реформатором театрального искусства. Суть реформы заключалась в том, что с его драматургии начался, по точному выражению, “театр настроений”. Это театр — без фабулы, пафоса, назидательности, он — лишь приглушенное почти до ультразвука излучение и взаимодействие эмоций, акварель переживаний. И тут излишне говорить, сколь труден оказался Чеховский театр для восприятия и исполнения. Толстой, пусть на ухо, но прямо говорил Чехову о своем неприятии его драм. Часто не принимали Чехова и большие актеры. Впрочем, взаимно. Одна хорошо знавшая театральный мир тех времен писательница считала, что Чехов “не любил ничего пафосного и свои переживания и своих героев целомудренно оберегал от красивых выражений, пафоса и художественных поз. В этом он, может быть, даже доходил до крайности, это заставляло его не воспринимать трагедии: между прочим, он никогда не чувствовал М.Н.Ермолову, как и ей не был Чехов близок как писатель. Это было два полюса: реализм жизненный и реализм романтический”.

От прозы Чехова также не все были в восторге. Ахматова, с высоты своей образцовой 2-й Эмоции, так судила о Чехове:”…его вселенная однообразна и скучна, солнце в ней никогда не светит, мечи не сверкают, все покрыто ужасающим серым туманом; мир Чехова — это море грязи, в котором барахтаются несчастные человеческие существа…” Оценка Ахматовой, конечно, не бесспорна, но что-то в ней есть. Проза Чехова действительно бывает совсем уж обесцвечена, совсем уж запылена. Хотя быть слишком строгим к нему, как к писателю, памятуя о больной 3-й Эмоции, как-то не очень хочется.

4-я Логика Чехова также не вызывает сомнений. Из всего того, что можно назвать мировоззрением, определенность у него отличались только этика, идущая не от ума, а от 2-й Воли и эстетика — от 3-й Эмоции. Сам Чехов признавался, что меняет свои взгляды каждый день. Человеком неопределенных воззрений он выглядел и со стороны. В Чеховском дневнике есть такая запись:” Между “есть Бог” и “нет Бога” лежит целое громадное поле, которое с трудом проходит истинный мудрец. Русский человек знает какую-либо одну из двух крайностей, середина же между ними не интересует его, и потому он обыкновенно не знает ничего или очень мало”. Комментируя это место, один знакомый Чехова заметил:” Мне почему-то кажется, что сам Чехов, особенно последние годы, не переставал с трудом продвигаться по этому полю, и никто не знает, на каком пункте застала его смерть.”

Само сочетание 1-й Физики и 3-й Эмоции предполагает, что обладатель их неспешен в браке и размножении. История жизни Чехова — наглядное тому подтверждение. Поэтому “Чеховы” редки в этом мире. Однако, как ни странно, есть целая страна, где этот тип занял господствующее положение и сформировал национальный характер.

Речь идет, как нетрудно догадаться, об Англии. Полная серьезность в вопросах здоровья, внешности, денег и быта (“мой дом — моя крепость”) — все это, а также множество других более мелких черт ясно указывают на 1-ю Физику англичан. Британия — родина демократии, нынешнего правосознания и свободомыслия — конечно, не могла стать таковой, без преобладания среди ее жителей 2-й Воли. О хладнокровии, суховатости и сдержанности англичан не писал только ленивый…

Надо ли после этого объяснять: почему в Англии так любят Чехова, любят даже больше, чем на родине, в России?

 

БЛЕЗ ПАСКАЛЬ

1) ЛОГИКА (“догматик”)

2) ЭМОЦИЯ (“актер”)

3) ВОЛЯ (“мещанин”)

4) ФИЗИКА (“лентяй”)

“Да бездна есть во всем: в деяниях, словах…

И темной пропастью была душа Паскаля,”-

писал Бодлер, в общих чертах и по себе, по своей душе, догадываясь о том, что из себя представляла Паскалевская психика. Паскаль — трагичнейшая из фигур истории мировой мысли, “Паскаль” — трагичнейший из типов психе-йоги.

Подобно “Андерсену” (см.) чудовищную мрачность восприятия себя, окружающих, мира придает в “Паскале” сочетание 3-й Воли и 4-й Физики. Прежде уже говорилось, что безнадежность восприятия изначала присуща “лентяю”, и если трагизм 4-й Физики оказывается помноженным на ту неприязнь, с какой взирает на себя и мир 3-я Воля, то в результате получается то, что получилось — “Мысли” Паскаля.

“Люди ненавидят друг друга — такова их природа. И пусть они поставят своекорыстие на службу общественному благу, — эти попытки только лицемерие, подделка под милосердие, потому что в основе все равно лежит ненависть. Мы жаждем истины, а находим в себе лишь неуверенность. Мы ищем счастья, а находим лишь горести и смерть. Мы не можем не желать истины и счастья, но не способны ни к твердому знанию, ни к счастью. Это желание оставлено в нашей душе не только, чтобы покарать нас, но и чтобы всечасно напоминать о том, с каких высот мы упали…человек — это сплошное притворство, ложь, лицемерие не только перед другими, но и перед собой. Он не желает слышать правду о себе, избегает говорить ее другим. И эти наклонности, противные разуму и справедливости, глубоко укоренились в его сердце.”

Даже религиозность человека Паскаль объяснял антипатией к себе и другим, и, вполне возможно, что его собственная вера действительно проистекала из этого не самого чистого из источников:”…единственная истинная добродетель — в ненависти к себе (ибо человеческое “я” так своекорыстно, что только ненависти и достойно) и в поисках существа, которое мы любили бы потому, что оно подлинно достойно любви. Но мы не способны любить то, что вне нас, поэтому обратим любовь на Существо, которое не будучи нами, живет во всех нас без исключения. Но в мироздании есть лишь одно такое Существо.”

Из сказанного не следует, что Паскалю весь человек был ненавистен, совокупно. Есть у людской природы одно свойство, делающее ее достойной уважения, и, конечно же, в соответствии с 1-й Логикой Паскаля, это свойство — разум. Именно интеллект ставит человека над всем во вселенной, выше самой вселенной.”Человек — всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он — тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо всей Вселенной: достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо сознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, а она ничего не сознает.

Итак, все наше достоинство — в способности мыслить. Только мысль возносит нас, а не пространство и время, в которых мы — ничто”.

Вместе с тем Паскаль не был бы “мещанином”, т. е. существом изначала чудовищно противоречивым, если бы воспевая разум он одновременно не проклинал его, если бы догматизм органично не уживался в его сознании со скептицизмом. Главный для 3-й Воли тезис о ничтожестве человека колеблет даже твердую веру 1-й Логики в сверхнадежность и всемогущество рационального начала, подталкивает к скептицизму.

Более того, “Паскалевская” специфика противоречия между Первой и Третьей функциями, как раз и заключается в том, что величие человека описывается как осознание(1-я Логика) своего ничтожества(3-я Воля). Он пишет:”Величие человека тем велико, что он осознает свое ничтожество. Дерево свое ничтожество не сознает.

Итак, человек чувствует себя ничтожным, ибо понимает, что он ничтожен; этим-то он и велик”.

Кроме ироничного взгляда на всякое мудрствование, творчеству Паскаля присущ еще один элемент, так же как бы выводящий его из рядов философской корпорации — это прекрасный литературный язык, которым он излагал свои взгляды. Бог ведает как, но сложилось такое представление, что мудрость непременно должна быть облечена в серые, скучные, уродливые, серьмяжные одежды, иначе это не мудрость. Паскаль всем своим творчеством опровергал этот дикий, но повсеместный предрассудок. Его мысли — это “мысли-образы”, его слава — это не только слава “французского Архимеда”, но и слава “французского Данте”.Творчество Паскаля не только умно, но и выразительно, эстетически значимо.

Декартовскую “философию разума” Паскаль дополнил “философией сердца”, как бы дико не звучало такое дополнение для уха интеллектуального ортодокса. Дело в том, что в отличие от Декарта (см.”Платон”) у Паскаля не только Логика, но и Эмоция помещалась Вверху, и стало быть, противопоставлять обе сильнейшие стороны своей натуры, опыт ума и опыт сердца он просто не мог.

Верхнее положение у “Паскаля” Логики и Эмоции — функций, преимущественно речевых, делает из представителя данного типа превосходных собеседников. “Паскаль” — вообще “человек-общение”, одновременно и вдумчивый, и глубоко чувствующий, рассудительный и остроумный. В общении ему претит всякая односторонность, универсализм — его стихия. Явно имея в виду себя, Паскаль писал:” В свете не прослывешь знатоком поэзии, или математики, или любого другого предмета, если не повесишь вывеску “поэт”, “математик” и т. д. Но человек всесторонний не желает никаких вывесок и не делает различия между ремеслом поэта и золотошвея.

К человеку всестороннему не пристает кличка поэта или математика и т. д., он и то и другое и может судить о любом предмете. Но это никому не бросается в глаза. Он легко присоединяется к любой беседе, которую застал, вошедши в дом. Никто не замечает его познаний в той или иной области, пока в них не появляется надобность, но уже тут о нем немедленно вспоминают; точно так же не помнят, что он красноречив, пока не заговорят о красноречии, но стоит заговорить — и все сразу вспоминают, какой он хороший оратор”.

Как всякий обладатель 4-й Физики Паскаль — буддист. В его “Мыслях” есть один пассаж, который сделал бы честь иному бодхисаттве:” По натуре мы несчастны всегда и при всех обстоятельствах, ибо когда желания рисуют нам идеал счастья, они сочетают наши нынешние обстоятельства с удовольствиями, нам сейчас недоступными. Но вот мы обрели эти удовольствия, а счастья не прибавилось, потому что изменились обстоятельства, а с ними — и наши желания.”

Будучи “лентяем”, Паскаль отличался редким бескорыстием, с легкостью переносил аскезу, болезни и даже написал “Молитвенное размышление об обращении во благо болезней”. Вот характерный отрывок из этого сочинения:” Господи…Ты даровал мне здоровье на служение Тебе, а я истратил его для суетных целей. Теперь Ты посылаешь мне болезнь, чтобы исправить меня: не допусти же меня прогневить Тебя моим нетерпением. Я злоупотребил своим здоровьем, и Ты справедливо покарал меня. Помоги мне извлечь должную пользу из Твоего наказания… Если сердце мое было полно привязанности к миру, пока в нем была некоторая сила, уничтожь эту силу для моего спасения и сделай меня неспособным наслаждаться миром.”

Отношение Паскаля к материальному пласту жизни выглядит со стороны милым, не только не опасным, но даже привлекательным чудачеством. Однако из этого не следует, что все “Паскали” — бессеребреники, филантропы и аскеты. 4-я Физика беспартийна и в своем отношении к миру зависит от окружающих. Поэтому, попади Паскаль вместо монастыря в казарму, очень может быть, корыстолюбие, черствость и жестокость столь же органично вошли бы в его плоть и кровь, как монастырская аскеза и бескорыстие.

О 3-й Воле Паскаля уже говорилось. Остается добавить, что остро ощущая свою малость, уязвимость, ничтожество, он явственно чувствовал и другие типичные для “мещан” болячки: раздвоенность, заброшенность, эгоизм, тоску, суетность, тщеславие. Паскаль писал:” Противоречие. — Человек по своей натуре доверчив, недоверчив, робок, отважен.

Описание человека: зависимость, жажда независимости, надобности.

Состояние человека: непостоянство, тоска, тревога.

Тоска. — Все невыносимей для человека покой, не нарушаемый ни страстями, ни делами, ни развлечениями, ни занятиями. Тогда он чувствует свое ничтожность, заброшенность, несовершенство, зависимость, бессилие, пустоту. Из глубины его души сразу выползают беспросветная тоска, печаль, горечь, озлобление, отчаяние.

…Почет — заветная цель человека, он будет всегда неодолимо стремиться к ней, и никакая сила не искоренит из его сердца желания ее достичь.

И даже если человек презирает себе подобных и приравнивает их к животным, все равно, вопреки самому себе, он будет добиваться всеобщего признания и восхищения.”

Хотя Паскаль в “Мыслях” говорит как бы отвлеченно, о неком человеке вообще, на самом деле это — исповедь, и все что сказано в них о высоте и низости людской натуры — плод исключительно личных наблюдений, наблюдений над 1-й Логикой, 2-й Эмоцией, 3-й Волей и 4-й Физикой.

 

ЭПИКУР

1) ФИЗИКА (“собственник”)

2) ЛОГИКА (“ритор”)

3) ЭМОЦИЯ (“сухарь”)

4) ВОЛЯ (“крепостной”)

Несмотря на 3-ю Эмоцию, “Эпикуры” вовсе не производят впечатление людей холодных. Они теплы, и по первым ощущениям легко сравниваются с плюшевыми мишками: та же массивность, соединенная с неторопливостью, ленностью и мягкостью. Очевидный меркантилизм психологии “Эпикура” совсем не отдает скаредностью, но принимает почти чудаческие формы любовного, до копейки продуманного денежного расчета. Робкая полуулыбка часто озаряет по-детски безвременное лицо “Эпикура”. Речь тиха, ровна, но последовательна в своем логическом сцеплении, ей одного не хватает — энергетического наполнения, чтобы быть по-настоящему убедительной. И именно по ровной, обдуманной, но нетвердой речи легче всего распознать “Эпикура”.

Относительно Эпикура существует давнее заблуждение, путающее его мировоззрение с мировоззрением Аристиппа (см.), Эпикурейство с гедонизмом, т. е. философией, в основу которой положен принцип примата плотских утех над всеми другими. Но на самом деле, поскольку психотипы Эпикура и Аристиппа отличны, то, соответственно, различались и их философии. Судя по-всему, заблуждение относительно взглядов Эпикура родилось еще при его жизни, и он должен был публично открещиваться от упреков в гедонизме. Эпикур писал:”…когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, — нет мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждения мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкой, а только трезвое рассуждение”.

Вместе с тем Эпикур не представлял собой и аскета, бродящего в мире чистых абстракций. У него была 1-я Физика, заставляющая с величайшей серьезностью относиться ко всему, что связано с чувственным восприятием. Но так как у Эпикура 1-я Физика сочеталась с 4-й Волей, которая не жаждет самоутверждения, а вместе с ним и крайностей, то и сильная склонность к распутству, чревоугодию и сребролюбию в его психике не находила почвы. Если в чем со всей ясностью и проявляется 1-я Физика Эпикура, так это в грубом материализме его философии. Вот, может быть, один из самых характерных отрывков с изложением основ Эпикурейства:” Всякое ощущение, говорит он, внеразумно и независимо от памяти: ни само по себе, ни от стороннего толчка оно не может себе ничего ни прибавить, ни убавить. Опровергнуть его тоже нельзя…разум не может опровергнуть ощущений, потому что он сам целиком опирается на ощущения; и одно ощущение не может опровергнуть другое, потому что доверяем мы каждому из них. Само существование восприятий служит подтверждением истинности чувств. Ведь мы на самом деле видим, слышим, испытываем боль; отсюда же, отталкиваясь от явного, надобно заключить и о значении того, что не так ясно. Ибо все наши помышления возникают из ощущений в силу их совпадения, соразмерности, подобия или сопоставления, а разум лишь способствует этому. Видения безумцев и спящих тоже истинны, потому что они приводят в движение (чувства), а несуществующее к этому не способно.

…те, кто утверждает, что душа бестелесна, говорят вздор: будь она такова, она не могла бы ни действовать, ни испытывать действие, между тем как мы ясно видим, что оба эти свойства присущи душе…душа состоит из атомов самых гладких и круглых…”

Из высказываний Эпикура со всей очевидностью вытекает, что закоренелый его материализм заходил так далеко, как это только возможно: даже галлюцинации и сны для него истинны, поскольку видимы, а душа состоит из атомов и даже известно каких. Впрочем, такая позиция естественна для 1-й Физики.

Еще любопытнее, что вслед за чувственным восприятием Эпикур ставил разум. И хотя он напрямую выводил интеллект из ощущений и только из них, т. е. отрицал существование чистых абстракций, рационализм очевидно занимал в Эпикурействе второе после материализма место. А это явная примета 2-й Логики. О том же говорит и уникальная плодовитость Эпикура (300 свитков), по мнению биографов, превосходящая все, что делалось в золотой век греческой философии.

Замечателен он был и просто как собеседник. Ежедневно в знаменитый сад Эпикура собирались толпы учеников и поклонников, но подобного рода сборища не обременяли философа, а наоборот, доставляли истинное удовольствие. Вообще, для человека, подобно Эпикуру, имеющему процессионные Логику и Эмоцию, функции преимущественно речевые, общение представляет собой главную и никогда ненасыщаемую усладу жизни. Стоит ли удивляться в этой связи, что Эпикур все свое время, свободное от написания книг, посвящал неспешным дружеским беседам в саду, пренебрегая даже плотскими удовольствиями, на которые так богата была Греция его времени.

Указаний на 3-ю Эмоцию Эпикура сохранилось немного, но они есть. Прежде всего это характерная для его писаний сухость, блеклость изложения. Причем, такого рода бесстильность стиля была принципиальна для философа. Описывая подлинного мудреца, таким, каким он его себе представлял, Эпикур замечал, что “красивых речей говорить он не будет”. Там же есть еще одно характерное для 3-й Эмоции замечание:” Мудрец один способен верно судить о поэзии и музыке, хотя сам и не будет писать стихов”.

Эпикур был искренне равнодушен к политике и, даже немного ее побаиваясь, утверждал, что мудрец “не будет заниматься государственными делами”. Впрочем, он не исключал того, что мудрец “будет помогать и правителю, когда придет случай”, но точно “ не станет тираном”. Сам же Эпикур, несмотря на все свое влияние в обществе, старательно избегал всяческих официальных должностей, и в подобной аполитичности при самых благоприятных условиях для занятий политикой и страшной политизированности Афин того времени уже проглядывает 4-я Воля философа. Эпикур знал, что не рожден для власти, для лидерства, и все, предложенное им от себя вождю, правителю, заключалось в некой, не ясной по содержанию “помощи”, не более.

Вообще, пожелание философа ученикам — ” прожить незаметно” свою жизнь, можно считать программным для 4-й Воли.

Из жизни и философии Эпикура видно, что люди его типа редко оставляют заметный след в мировой истории. И потому, при попытке отыскать других “Эпикуров”, да еще в политике, на память пришел лишь один — Георгий Маленков — калиф на час Советского Союза.

О слабохарактерности Маленкова прямо говорили Хрущев и Молотов, а когда такого рода упрек бросается людьми, которые сами крепостью характера не отличаются, речь, очевидно, идет о 4-й Воле. Начал Маленков свою карьеру военным писарем, и, вероятно, так бы остался внизу социальной лестницы, если бы не женился на мелкой, но честолюбивой служащей ЦК компартии. Именно она начала толкать его в спину, заставляя передвигать ноги по ступеням канцелярской карьеры (недаром Эпикур был противником брака!). именно жена устроила его на работу техническим секретарем Оргбюро ЦК партии. На этом месте он зарекомендовал себя толковым бюрократом и был переведен выше, в технические секретари Политбюро. Здесь-то, видимо, Маленков и был замечен Сталиным. Чувствуя родство по 1-й Физике и 2-й Логике и испытывая доверие только к людям с 4-й Волей, людям преданным, покладистым, Сталин уже сам потащил Маленкова по ступеням служебной лестницы.

Как это ни покажется странным, среди политиков, кроме Сталина, Маленкова по достоинству оценили только иностранцы. Вот несколько его иноземных характеристик:” Он умен и осторожен, как дикий кот. Один французский политик, который встречался с Маленковым в период его подьема, говорил мне:” Он напоминает мне юного Лаваля.” Подобно последнему он соединял в себе острый ум с величайшим самообладанием и осмотрительностью”. “Его русский язык был самым лучшим из тех, что я слышал из уст советских лидеров. Слушать его выступления было удовольствием. Речи Маленкова были хорошо построены и в них видна была логика… Более важно то, что Маленков мыслил, на мой взгляд, в наибольшей по сравнению с другими советскими вождями степени на западный манер. Он по крайней мере разбирался в нашей позиции, и хотя он ее не принимал, но все же, я чувствовал, понимал ее. С другими лидерами, особенно с Хрущевым, не было никаких точек соприкосновения, никакого общего языка..” “Он производит впечатление скрытного, осторожного и болезненного человека, но под складками жирной кожи, казалось бы, должен жить совсем другой человек, живой и умный человек с умными, проницательными черными глазами.”

Перечислять все этапы пути Маленкова к вершине власти нет резона. Секрет его успеха, очевидно, крылся в абсолютной лояльности Сталину. Когда последний организовывал для своего окружения грандиозные пьянки в надежде выявить таким способом тайного врага, Маленков упивался до бесчувствия. Хотя, как выяснилось впоследствии, ненавидел алкоголь, после смерти Сталина сам перестал пить и позакрывал в стране распивочные, породив тем самым печальный обычай пить водку “на троих” в подворотнях.

Звездный час для Маленкова наступил в тот момент, когда умирающий Сталин из всех приближенных одному ему пожал руку. С этого момента почти целый год Маленков стоял во главе государства, пока у Хрущева не освободились руки вытащить бразды правления из слабых маленковских рук. Власть тот отдал практически без сопротивления и, может быть, даже, подобно всякому “Эпикуру”, с тайным облегчением, освободившегося от непосильной ноши, человека. Во всяком случае, вернувшись домой после низвержения с Олимпа, он сказал обеспокоенной родне одно:” Все остается по-старому”. Судя по этому высказыванию, Маленков даже не заметил, как из кресла первого лица в государстве, упал в кресло просто министра, событие, которое, будь он мало-мальски честолюбив, конечно же, было бы воспринято трагически. Для Маленкова же действительно все осталось по-прежнему, поскольку на тот, по западным меркам, скромный комфорт, которым располагал он и его родня до свержения, никто не посягал (1-я Физика+4-я Воля).

Заканчивалась государственная карьера Маленкова на посту директора Экибастузской ГРЭС. И вот что примечательно: местный обком как-то обьявил ему выговор “за панибратство с рабочими”, что ни покажется для нас удивительным, если вспомнить Эпикура, за ровню державшего себя даже с рабами и пускавшего в свой философский сад всякого, кто ни придет.