1. НА БЕРЕГАХ АНТАЛИИ

Привычка ржать по любому поводу у меня от батюшки. Жаль, нет его на свете. Сражен спиртом "Роял". Молодой, пятидесятилетний. Жить бы и жить, а он взял и помер. Стечение роковых обстоятельств. Он работал в "ящике". Совпало так, что закрыли тему, связанную с оборонкой, и одновременно потекли в Москву реки спирта, дешевого, как молоко. Сердце у папочки было легкое, веселое, но сверхнагрузок не выдержало. С непривычки. Прежде он почти не пил - и вдруг размотал на полную катушку. Первый же удар свалил его в могилу. Едва успел попрощаться. Напоследок пошутил: "Эх, доченька, не довелось поглядеть, как станешь миллионершей..."

Миллионершей я не стала, но бедствовали мы с матушкой недолго. Правда, поучившись в институте всего годик, быстро смекнула, что это лишняя обуза. И как еще оказалась права! В прошлом году Гарик Рахимов, с которым мотались на Канары, для смеха подарил мне диплом, в котором указано, что я окончила ВГИК и являюсь режиссером, актрисой, а заодно и топ-моделью. Вот и все высшее образование.

Старикам трудно, а я, при моих внешних данных, в рынок вписалась шутя, как шар в лузу. У стариков предрассудки, у нас их нет. Мы выросли свободными людьми в свободной стране. Выбор огромный: хочешь - иди на панель с прицелом подцепить богатенького иностранца и упорхнуть в забугорный рай, хочешь - делай карьеру в какой-нибудь торговой фирме, если язычок хорошо подвешен и грудки торчат, хочешь - вообще ничего не делай, затаись и жди, когда по сотовой трубке позвонит принц. Я научилась совмещать, для меня подходит и то и другое и третье, и еще пятое, десятое. С полной ответственностью могу сказать: до примитивной проституции не опустилась, хотя... Матушка, разумеется, осуждала мой образ жизни ("Ах, что бы сказал отец!"), но тоже понимала, что проживешь, нищета заест, а она у меня дамочка балованная. Мы теперь как две добрые подружки и каждого очередного лоха, с которого собираюсь снять сливки, вместе всесторонне обсуждаем. Я прислушиваюсь к ее мнению. Да, иногда приходится давать какому-нибудь борову, от которого души воротит, но это редко, когда уж совсем припрет.

Короче, живи и радуйся, но с оглядкой. В том смысле, чтобы не проколоться. Свободной женщине в свободной стране все же грозят две большие опасности, коих она должна избегать: пуля в башку и зараза в кровь. Но если тщательно и постоянно соблюдать меры предосторожности, можно уберечься и от того и от другого. Надо заметить, от "заразы" прогрессивное человечество не придумало более надежной зашиты, чем простая резинка с двойной прокладкой. К сожалению, полной гарантии она не дает. Мне долго везло, но однажды все-таки влипла. Один черненький бизнесмен, ненасытный, кстати, кобель, наградил-таки каким-то загадочным микробом, неопасным, но удивительно цепким. Понадобилось три курса мощнейших антибиотиков, чтобы его заглушить. Кроме резинки, надо твердо придерживаться правила: на работе никогда не напивайся и не обкуривайся, чтобы не попасться на уловки некоторых сладкоежек, жаждущих исключительно "чистого секса". От таких лучше вообще отделываться сразу под любым благовидным предлогом.

Теперь о главном, об отморозках. Избежать с ними встречи нельзя, особенно если вращаешься в столичной тусовке на высоком уровне, но падать в обморок тоже не надо, когда попадаешь к ним в лапы. Отморозки такие же люди, готовые платить за свои желания, но только с обостренным восприятием радостей жизни. Их беда в том, что они сами часто не знают, чего хотят. Больше всего их среди кавказцев и узкоглазых, но там же иногда крутятся такие бешеные бабки, что поневоле рискнешь. Пуля - это метафора. С красивыми самочками, если опростоволосятся, обходятся попроще: либо разбрасывают кусками по помойкам, либо - в прорубь. С отморозками, с беспредельщиками, есть ряд табу, ни в коем случае нельзя нарушать. Первое в этом иске: не динамь! Никогда никого не динамь. Даже если очень хочется. Даже если кажется, что можно взять денежщ просто так, без отработки. Даже если имеешь дело с что ни на есть чайником из всех чайников. Важен навык. Как бы ни было тошно - не динамь! Один раз обойдется, второй, а на третий все равно обломишься. Могу привести кучу печальных примеров, да не хочу заводиться. Кто знает, о чем речь, тот поймет без примеров.

Второе: держи дистанцию и никогда не втягивайся в их дела. Чем бы ни манили. У тебя свой товар, ты его предлагаешь хотите берите, хотите нет, - и это твоя игра. Все остальное - не твоя. Все остальное тебя не касается. Тут действует старый закон: кого-ток увяз - всей птичке пропасть. Говорю об этом так горячо потому, что один раз, как с микробом, обожглась крепко, едва ноги унесла. Причем не на отморозке - на родном отечественном бизике комсомольского закваса, на фирмаче. Витя Скоморохов, гад ползучий! И чего простить себе не могу, подзалетела, как дура, на старой совковой сказке о любви. Поверила его бредням, да и как не поверить... Обхаживал, холил, двухкомнатную квартиру снял на Плющихе. Стихи, сука, по пьяни читал наизусть, образованная падла. А слил по-подлому, как шлюху стодолларовую. Наладил к немцам с гостинцем. Убедил, с погранцами, дескать, все схвачено, поедешь вип-персоной. Туда и обратно, но билет, как выяснилось, был только в один конец. Что за гостинец, Витенька? Пустяки, детеныш. Небольшой антиквар и мешочек с побрякушками. Но все по эксклюзивной стоимости. Вот тебе авансец в десять тонн, оставь мамочке на пропитание. Все по-благородному.

Я поехала. Гостинец сдала в Мюнхене, с тамошними пацанами провела вечерок и очнулась в Эмиратах, в борделе. Такую дозу, сволочи, вкатили, что, наверное, целый месяц трепыхалась под жирными арабскими тушами, не соображая, что со мной происходит. Как выбралась, как домой вернулась, особая история, когда-нибудь расскажу малолеткам в назидание, но не сейчас. Статистика такова: из десяти б..., улетающих, по своей ли, по чьей ли воле, на промысел в те края, в живых остается хорошо одна-две. Но нет худа без добра. Если у кого-то проблемы с лишним весом, нет лучше способа похудеть. Без всяких гормонов. Когда зимним вечером приползла домой, от пятидесяти восьми килограмм осталось сорок, и плюс душа в руинах. Мамочка еле признала, зашлась в истерике, не чаяла увидеть меня - полгода я странствовала. А те десять кусков, Витя Скоморохов забрал на другой день в долг. Ничего, как-нибудь встретимся на московском променаде, нам есть о чем поговорить.

Теперь об Анталии. Финиковые пальмы, рощи, экзотические пейзажи, ласковое море... Эта поездка стала в моей жизни переломной. Я не хотела ехать, хандрила после Эмиратов, никак не могла набрать форму и, чтобы продержаться, снесла немного золотишка в ломбард. Уговорила отдохнуть Ляка Гуревич. Она могла уговорить и мертвого. Ей немного за сорок, но энергии столько, что хватит на десяток молоденьких курочек. За последний год мы близко сошлись, хотя познакомились случайно, на тусовке в кинотеатре "Россия", на присуждении "ТЭФИ". То есть мы и прежде встречались, круг общения у светских профурсеток тесный, но тут вдруг потянуло друг к дружке, как магнитом, несмотря на разницу в возрасте. И ничего лесбийского, чисто духовный импульс.

Ляка, Елена Вадимовна Гуревич, по прозвищу Вагина, в девичестве Куропаткина, была женщиной трудной рыночной судьбы. Муж ее, Иван Захарович Гуревич, владелец несметных богатств и знаменитого банка "Анаконда", был ее пятым мужем, и при этом самым успешным. Из прежних она двоих похоронила, скорее всего, затрахала насмерть; одного подстрелили в подъезде, и он умер у нее на руках, проклиная казанскую братву и персонально какого-то Федю Покрышкина; четвертый пропал без вести, уйдя среди ночи в ларек за сигаретами. Банкир Гуревич души не чаял в своей необузданной супруге. До сих пор не пойму, чем она его так приворожила. Может, знала что-то такое, о чем никто другой не знал. По годам Иван Захарович староват для нее, далеко за шестьдесят, да и по всем остальным параметрам мало подходил. Ляка - женщина романтическая, с озорным настроем, а он угрюмый скептик с компьютером вместо сердца. Когда поженились, Иван Захарович уже давно был законченным импотентом и с гордостью об этом рассказывал всем знакомым. Так что постель между ними исключалась. Правда, раскладывая пасьянс из финансовых отчетов, он иногда возбуждался, но Ляка жаловалась, что это были такие короткие вспышки, что они ни разу не успели использовать их по назначению. Предположить, он нашел в Ляке умную собеседницу и заботливого друга, трудно. Ляку интересует только то, что у мужиков ниже пупка, а в остальном она вряд ли справится и с таблицей умножения, не говоря уж о затейливых рассуждениях о смысле жизни, к которым склонен ее супруг. Другом она не могла быть потому, что понимала это слово лишь в его физиологическом значении. Хозяйкой также была никудышной, хотя деньги тратить, естественно, любила и, к примеру, два раза в год обязательно меняла мебель в загородном поместье. И все же, могу поклясться, Гуревич ее боготворил. Наверное, в его привязанности таилось что-то сакральное, что мы называем словом "рок". Я однажды слышала, как в легком подпитии он шепнул:

- Моя драгоценная, маленькая ведьмочка, без тебя я пропаду...

И Ляка ответила с неподражаемым достоинством:

- Не горюй, пупсик, я тебя не брошу.

Да и с чего ей бросать своего мужа, если жила за ним как за каменной стеной? Вольная, как птица, богатая, ухоженная, весь мир у ее ног. И никакой ответственности ни перед кем.

Как-то я спросила напрямик:

- Лякушка, открой секрет, каким зельем опоила дурачка?

Ответ поразил меня глубинной мудростью, какой от нее не ожидала.

- Никакого зелья, милая Нации, - сказала с неожиданной грустью. - Он беспомощный, как скворушка на ветке, и я люблю его, как всех своих нерожденных детей. Я его единственная защита. Ванечка об этом знает. Вот и весь секрет.

Я не поверила, это не могло быть правдой, но в принципе если существует любовь, о которой писали поэты в прошлом веке, то она должна быть только такой, как у Гуревича с Вагиной. Все остальное туфта, "Сказки Венского леса". Я тоже хочу, чтобы мои дети были похожи на седенького Ивана Захаровича с банком "Анаконда" в кармане. Честь тому, кто навеет нам сон золотой.

Ляка собралась в Анталию, чтобы потрахаться с турками, которые ей очень нравились как любовники. По самоотдаче, уверяла она, их можно сравнить с нигерийцами, на худой конец с австралийскими пигмеями, про которых вообще рассказывают чудеса, но Ляка их еще не пробовала. Меня тащила с собой, потому что одной ехать скучно. Стыдила:

- Ну что, в самом деле, Надин? Подумаешь, в борделе поработала. Гордиться должна, мир такой же бордель, как в твоих Эмиратах. Разве нет?

Я возражала вяло:

- Не говори чего не знаешь...

- Да я хоть сейчас бы, добровольно, но не могу рисковать. У меня Ванечка на руках. Две недели - все, что могу себе позволить. Надька, не дури! Развеешься, турка себе заведешь. Ох они какие, как огурчики малосольные! Враз все забудешь - После первой палки. За мой счет, Надин.

Мамочка не осталась в стороне:

- Поезжай, доченька, не думай ни о чем. Вагиночка плохого не посоветует.

После смерти отца она так и не оправилась до конца, умственно сильно сдала, и последняя фраза свидетельствовала, что рассудком вернулась в детство. И я поехала, дала себя уговорить. В конце концов, какая разница, где слезы лить?

Поехала - и не пожалела. Перемена обстановки, теплое море, черное вино, фрукты и цветы, долгие сны в номере люкс подействовали благотворно, душевное оцепенение начало спадать, как старая змеиная кожа. Стоял лучезарный май, и тот клочок побережья, где мы очутились, напоминал рай, каким его в смелых мечтаниях представляет себе какая-нибудь старшеклассница из Замоскворечья, у которой родителям не на что купить упаковку нормальных прокладок. В первые дни я только и делала, что бултыхалась в воде, пила, жрала и спала, при этом Ляка вела себя с такой деликатностью, какой я от нее не ожидала. Я ее почти не видела. Едва обосновались в отеле, за ней приехали два тучных, с лоснящимися рожами и крокодильими улыбками турка и увезли неизвестно куда. Хотели и меня прихватить, но Ляка шаловливо погрозила им пальчиками:

- Нет, мальчики, это пока не ваше!

Турки понятливо закивали, а один с такой силой хлопнул себя по жирным ляжкам, что люстра закачалась.

Потом Ляка иногда возникала в номере, чтобы переодеться, забрать что-нибудь из вещей, но не надолго, на минутку-другую. Волосы у нее стояли дыбом, и ее трясло словно в затяжном оргазме. Но когда обращалась ко мне, глаза теплели.

- Как ты, кроха? Не скучаешь? - Все хорошо, Вагиночка. Отдыхай спокойно.

- Надеюсь, скоро ко мне присоединишься? Есть кольные варианты.

- Ой, не торопи, пожалуйста!

Ко мне постепенно возвращалась воля к жизни, и вид обнаженного мужского тела перестал вызывать тошноту. На пятый вечер уже без особого внутреннего принуждения спустилась в бар, чтобы пропустить рюмочку перед сном. По пути, привлеченная музыкой, завернула на дискотеку.

В небольшом помещении, освещенном настенными факелами, билось в падучей человек сорок, ничего интересного, и я повернула обратно, но встретилась взглядом с молодым мужчиной, сиротливо притулившимся у стеночки. Мужчина вскочил на ноги и учтиво поклонился. У него были хорошие манеры, и я его узнала. Несколько раз видела в ресторане за обедом и на пляже. Кажется, он отдыхал с женой и дочерью, во всяком случае, появлялся в сопровождении сухопарой блондинки выше его на голову и вихлястой девчонки лет пятнадцати. Сам был пухлый, ухоженный мужичок неопределенной внешности, по социальному статусу явно принадлежащий новорашенам. Его можно было спутать с немчиком, тут, как и русских, было предостаточно, если бы не мобильник, постоянно зажатый в кулаке, и специфическое, уныло-нагловатое выражение лица, характерное для отечественных ворюг. На меня он глаз положил с первой встречи, но даже в моем заторможенном состоянии по въевшейся охотничьей привычке я сразу, на подсознательном уровне, отмела его как возможную добычу. Какой-то поляк, да еще окруженный семейкой... При любом раскладе игра не стоила свеч.

Зато улыбка у него была хорошая, жалобная, как у проголодавшегося телка.

- Хотели потанцевать? - спросил он.

Я невольно задержалась. В маленьком фойе никого, кроме нас, не было, но через открытые широкие двери видно, как извивался разгоряченный молодняк, словно рыбеха в котле.

- Нет, не хотела... Вы почему один?

- Дочь сторожу... - указал рукой в зал. - Чтобы в кусты не увели. Приспичило подергаться перед сном.

- А-а... - Говорить больше было не о чем, приличия, принятые между земляками, соблюдены. - Что ж, cпокойной ночи.

Мужчина нервно переступил с ноги на ногу.

- Может, выкурим по сигаретке? - Это была почти мольба, и я откликнулась.

- Здесь?

- Можно в баре. Тут рядом, за углом.

- Не прозеваете дочурку?

- Не такая уж она дурочка... Хотя, знаете, четырнадцать лет - опасный возраст. Всегда лучше подстраховаться... За несколько минут, надеюсь, ничего не случится.

- Рисковый вы человек, - осудила я.

Через минуту сидели в глубине полутемного бара с коктейлями "Ночи Кабирии". Познакомились. Его звали рустам. Фамилия - Петренок. Отчество - Феоктистович.

Элитный набор.

Разговор тянулся как-то нудно, неопределенно. Когда снимаешь клиента, есть некоторые приемчики и правила, но когда девушка в моем состоянии, измученная борделем, то не знаешь, как себя вести, теряешься, тем более имея дело с новорашеном. Они все немного чокнутые, или, как считает Оля Иванцова (ох высоко теперь летает), они все мутанты. Но при этом им очень хочется выглядеть нормальными хозяевами жизни, не хуже тех, какие представлены в американских фильмах. Абсолютно уверенными в себе и ничего не боящимися. Они обзаводятся женами, детьми, любовницами, иномарками, загородными виллами, секретаршами, богатыми офисами, носятся по всему миру, соря деньгами, как мусором. Глубокомысленно рассуждают о ценах на бирже, о правах человека, да обо всем на свете, о чем пишут "Коммерсант" и "Московский комсомолец", но в головах у них страшная каша. Новорашен непредсказуем. От него никогда не знаешь, чего ждать: то ли отвалит по настроению пачку бакcoв, то ли, на что-то обидевшись, подошлет киллера. Они отнюдь не идиоты, потому и сами себе не рады.

Олька Иванцова говорит, что кумпол у них треснул дважды: первый раз при Горби, когда они оказались в нужное время в нужном месте и озолотились, а второй - когда Мриенковская братва подкинула им дефолт. Олька вся теперь в политике и приводит такой пример. Раньше они в один голос проклинали "эту страну за то, что в ней живут рабы и коммунисты, потом вдруг все обернулись патриотами, круче Жирика, и поддержали сталинский гимн, а некоторые, страшно сказать, проголосовали на выборах за Зюганыча. Я в политику не лезу, но Олька права. Новорашенов вечно кидает от одного берега к другому, а нам, верным подружкам, которые, честно говоря, за их счет живут, приходится приспосабливаться. Других-то богатеньких у нас нету. Кроме, естественно, иностранцев. Но это только название одно: иностранец. На самом деле те, которые в Москве сшиваются, отличаются от наших бандюков только тем, что бойко щебечут по-английски - эка невидаль. В принципе точно такие же отморозки. За путным иностранцем надо ехать к нему на родину, а это уже другой расклад. Я вон съездила - и что толку?

Рустай Феоктистович клеил меня плотно, но быстро поплыл, что, в общем-то, мне польстило: приятно убедиться, что опять в форме. Мне не стоило больших усилий его охмурить. Это был простой случай. Он рассказывал о дочери, которую почему-то звали Эдита, о том, как трудно ее воспитывать в православных традициях, когда все вокруг пропитано американской дешевкой. Эдита хорошая, умная девочка, но она из поколения пепси, и этим все сказано. Она верит Интернету, а не своим родителям. Больше всего ему не нравилась школа, куда он перевел ее в этом году. С виду там все прилично, классные преподаватели с научными степенями, бассейн, теннис, языки и все такое, но оценки по предметам ставят просто так, за красивые глаза, и по-настоящему учат только безопасному сексу. С этого года даже собираются ввести практические занятия. Он человек широких взглядов, либерал, но всему должна быть мера.

Я слушала, неотрывно глядя ему в глаза, поддакивала хрипловатым голоском, иногда подрагивала грудью, подмечая, как синхронно вспыхивает на его виске голубоватая жилка. Могла поручиться, ладони у него уже вспотели. Наконец он решил выяснить кое-что обо мне. В жизни искательницы приключений это всегда щекотливый момент.

- Вы впервые в Анталии, Надин?

- Да. Обычно предпочитаю Кипр. Там уютнее. Подруга уговорила. Не хотела ехать одна. У нее строгий муж.

- Извините, а дома чем вы занимаетесь? Каким бизнесом?

- Фотоателье, - ответила я наобум. - Работаем для иллюстрированных журналов.

- Можно сказать, человек искусства?

- Что вы, Рустам! Какое там искусство... Рутинные заказы. Но требования, конечно, высокие.

Наверное, теперь я должна была спросить, кто он такой. Собственно, единственное, что новорашены любят, - это говорить о себе, о своих успехах и прочее. Но я не спросила. Это дурной тон. Наоборот, напомнила о времени:

- Мне приятно с вами, Рустам, но кажется, мы засиделись?

- Вы спешите?

- Я - нет. Но как же бедняжка Эдита? Тут столько соблазнов для молоденькой девушки...

Ох как ему не хотелось отрываться от мысленного поедания моих прелестей!

- Да, конечно... Пора... Надин, дорогая Я могу рассчитывать на продолжение знакомства?

- Все зависит от вас, - сказала я с таким красноречивым намеком, что сама почувствовала жар внизу живота.

- Знаешь, Надин... Ничего, что я на "ты"?

- Конечно, Рустам. Какие могут быть церемонии? Мы же на отдыхе.

- Тебе не кажется, что между нами вспыхнула какая-то искра?

- Еще какая! - подтвердила я, потупясь. - Но ведь ты, увы, не один.

- Тамара? О, это замечательная женщина, но немного диковатая, со множеством предрассудков. Обкомовская дочка. Когда я на ней женился...

Он не успел досказать. В бар, озираясь, как в лесу, вошла его диковатая половина и через минуту подтвердила, что он не заблуждается насчет нее. Подскочила к нам и с воплем "Ах ты, развратная гадина!" влепила моему кавалеру звонкую оплеуху. Рустам чудом удержался на стуле, но недопитый коктейль вырвался у него из руки, как камень из пращи, и долетел аж до стойки. Привыкшая к таким сценам, я равнодушно отвернулась. Зато немногочисленные посетители разом вылупились на наш столик. Бесплатное шоу.

- Ты не права, Тома, - прошамкал Рустам, вытирая губы. - Веди себя, пожалуйста, прилично.

- И это говоришь мне ты, негодяй?

- Кто же тебе должен говорить? Из-за чего психуешь? Нельзя рюмку выпить?

- Ах рюмку! Можно, конечно, можно! - с неожиданной ловкостью и силой она сдернула его со стула и потащи, да к выходу примерно так же, как менты выводят из зала раздухарившихся пьянчуг.

Во время этой бурной семейной сцены мы с ней всего один раз встретились взглядами, но по женскому телеграфу обменялись короткими репликами. Дама предупредила: "Не лезь, милочка! Этот сундук под замком". На что я ответила:

"Успокойся, девушка. Твой валенок мне на хрен не нужен".

Рустамчика я не презирала и не жалела, он был мне неинтересен.

 

2. НА БЕРЕГАХ АНТАЛИИ

(продолжение)

Утром, когда я еще валялась в постели, в номере возникла Ляка. Мы пили кофе, и я рассказала ей о вчерашнем приключении. Ляка обрадовалась.

- Значит, оживаешь, подружка... Рустамчика не отпуcкай. Ни в коем случае.

- Почему?

- Да ты что! Крутяк в натуре. Из него зелень течет, как вода из крана. Только руки подставляй.

- Ты же его не видела.

- Как не видела? Прекрасно видела. Такой пирожок запеченный. И мочалку его помню, дылду стоеросовую. И молоденькая шлюшка с ним. Дочка его, да?

- С чего ты взяла, что он крутяк?

- Малышка, поживешь с мое... Не сомневайся, это родник.

Важно прихлебывала кофе с истомной гримасой сытой персидской кошки. Я не очень удивилась. Ляка действительно просекала мужиков с первого взгляда. Куда мне до нее.

- Короче, собирайся, поедем со мной.

- Куда, Лякочка?

- Отоспалась, отогрелась, пора начинать активный отдых. Хватит киснуть. Я для тебя кое-кого приглядела. Не думай, что забыла о подруге.

- Не понимаешь, Лякочка.

- Что такое?

- Еще с российским бобиком могу попробовать, а с турками!.. Да меня вырвет.

- Вот! - Ватина наставительно подняла палец. - Слишком мы гордые, слишком аристократичные. От народа оторвались. А в народе как говорят: от чего заболели, тем и лечимся.

- Это пьяницы так говорят.

- Пьянство - такая же болезнь, как наша с тобой. Они на глотку слабые, мы на передок... Но если серьезно... Ты чего, собственно, добиваешься?

- В каком смысле?

- В смысле светлого будущего... Может, у тебя профессия есть? Может, еще что-то умеешь? Денежки чем заработаешь?

Возразить нечего. Я ничего другого не умела. А те, кто умел, перебивались с хлеба на квас. Не было сейчас такой профессии, которая могла обеспечить хотя бы сносное существование. Любую нормальную девочку спроси. Пока молодая, пока тельце съедобное - лови миг удачи. Кому повезет, богатенького мужика подцепит. Но это редко кому. Большинство гуляет до первой морщинки. Потом спокойно ложись и подыхай. Рынок. Свобода, блин. Офисные девочки, топ-модели, спортсменки - ну все те, кто вроде бы бабки заколачивает не лежа на спине, - это все то же самое. Разновидности б..ства. Торгуй, пока молодой. Вагина права. И поездку надо отработать. То, что она обещала за свой счет свозить, конечно, пустые слова. Я с самого начала не придала им значения. Мои душевные терзания - это только мои проблемы, никого не касаются. Подумаешь, в борделе затрахали. Цаца какая!

- Я не против, - повинилась я, - Только боюсь тебя подвести. Чего-то внутри сломалось.

Ляка выпила ликера, самодовольно ухмыляясь. Так бы врезала между глаз.

- Поверь, Наденька, девочка, я тебе добра желаю. Сама через это проходила. Сломалась, говоришь? Это не страшно. Наша бабья доля такая - ломаться и снова вставать. Страшно другое, когда хандре поддашься и поплывешь по течению Тогда одно спасение - игла и могила. Но тебе еще рано, умненькая, цепкая. Да, сейчас тебе трудно, а кому легко, не знает, тот думает, мы как сыр в масле катаемся Только и забот, как бы утробу насытить. А ты попробуй... простая деревенская девка, в Москву пехом пришла, как Лoмоносов, чтобы в техникум поступить. Пять мужей поменяла думаешь, мне легко? С моим Ванечкой, думаешь, легко? Да может, от него говном воняет на весь дом, и я этим дышу с утра до ночи. Это как? Говоришь, вырвет? Вырвет, значит - пора на свалку. Но не думаю, что вырвет. Нет, не думаю.

Слов нет, как разошлась. Никогда ее такой не видела. Но слушать было забавно. В каждом слове вранье, это тоже надо уметь. Я спросила:

- Кто он такой?

- Про кого ты?

- Ну тот, кому меня ладишь? Тряхнула кудрявой башкой, словно выходя из транса. Еще ликерцу приняла. Задымила косячком. Двужильная какая...

- Не бойся, не черт с рогами. В обиде не будешь.

- По-русски хоть говорит?

- По-русски они все говорят, когда надо. У него целая сеть магазинов на побережье. Весь обсыпан бриллиантами. Зовут Дилавер. От беленьких дамочек балдеет, как от героина. Но это ничего не значит. Раскошеливаются они туго. Вроде наших кавказцев. С виду шик и блеск, а за копейку удавятся. Чего тебе говорить, сама все знаешь.

Я знала. Но так не хотелось приниматься за старое... Случайная охота хороша на заре туманной юности, когда за каждым поворотом мерещится клад. Пройденный этап. Риски большие, откат сомнительный. Даже если порой сорвешь куш, все равно в итоге себе дороже. Ходишь потом неделю - как обоссанная. Тушку легко отмыть, а на душе лишняя ранка. Сколько их там накопилось?.. Намного благороднее и безопаснее не спеша приглядеть солидную жертву и приближаться шажок за шажком. Чтобы никто никого не неволил. С прицелом на долгие отношения. С поэтическими прибамбасами. Это почти как любовь, почти как семья. Кавалер тебя оценит, и сама поймешь, кто такой. И лишь потом, после сексуальной разминки, - решительный рывок. Но и тут, разумеется, гарантий нет. Жизнь есть жизнь. Вон как рванула сo Скомороховым, аж до Эмиратов. И прежде бывало оскальзывалась. Но сейчас чего гадать? Отработка. С Лякой в неравном положении. Для нее это все игра, влагалищный каприз. В бабках она не нуждается.

- Об одном прошу, - взмолилась я. - Если что случится передай поклон родной матушке.

- Передам, - улыбнулась Ляка. - Одевайся.

Турок Дилавер оказался не такой ужасный, каким я его вообразила. Нормальный, хорошо раскормленный, пузатый самец с лоснящейся улыбкой. Возраста у турок не бывает, но не старый, лет, наверное, около пятидесяти. С ним двое приятелей, Лякины кавалеры, - Эрай и Хаги. Эти вообще душки. Если не знать, где мы, вполне сошли бы за двух бычков из солнцевской братвы. Причем не центровых, а тех, кто на подхвате, на мокроте, на зачистке, короче, мясники. Приземистые, кривоногие, тугие, волосатые, целеустремленные - самое то, что Ляке требуется для полноценной жаренки. У нее ведь вкус неприхотливый, побольше да погуще. С Ляки оба не сводили выпученных, влюбленных глаз, на меня взглянули мельком, хотя и с одобрительным цоканьем. Не ихнее приплыло мясцо, хозяину предназначенное, Дилаверу, надобно уважать. Все трое действительно говорили по-русски, но примерно так, как торгаши на московских рынках: слова перековерканные, но накал такой, что все сразу понятно.

Обедали мы в открытой кафешке, за столиком под пальмой - на виду у гуляющей публики. Подавали мясо, рыбу, овощи, фрукты и черное, густое вино. Турок Дилавер красиво ухаживал, перекладывал куски со своей тарелки на мою - особая честь. Мне не нужно было смотреть на него два раза, чтобы понять: покупатель доволен. Перед тем как браться за рюмку, каждый раз со значением облизывал волосатые пальцы, и я молила Господа, чтобы не предложил это сделать мне.

Я не чувствовала к нему отвращения. В желудевых глазищах поблескивала звериная похоть, но это меня не пугало. Все лучше, чем затаенная изощренность лиходея. Вряд ли он пристукнет меня после того, как насытит утробу. Хотя в нашем девичьем ремесле никогда нельзя исключить такой вариант. Особенно когда имеешь дело с джигитом, неукротимым в страсти. Но Ляка - надежный посредник. При всей своей бабьей неудержимости она никогда не действовала наобум. Наверняка эта троица каким-то образом связана с россиянским бизнесом, а значит, и с банком "Анаконда". Об этом можно было догадаться по красноречивым обмолвкам, по тому почтению, с каким обращались к Ляке пировальщики, включая Дилавера. Не они ее купили, а она к ним снизошла, как королева к своим гвардейцам. Пылая чугунным, жаром, беспрестанно целуя ее пухлые пальчики, усатики Эрай и Хаги непременно добавляли: "Пжалоста Элена Вадимовна!", "Будьте любезны, Элена Вадимовна!" я не выдержала, прыснула в кулачок, Ляка взглянула на меня благосклонно: мол, учись, малышка, пока я жива!

Учиться было нечему, я все это давно умела. Другое дело что за моей спиной не стоял Гуревич со своими миллионами и головорезами. Вот что значит удачно быть мужней женой.

Ближе к вечеру мы с Дилавером очутились в прохладной зашторенной спаленке с коврами на полу и на стенах и с просторным низким ложем, застеленным голубым атласом, со множеством подушечек и пуфиков. Спаленка располагалась в двухэтажном особняке с примыкающим к нему роскошным садом. К тому времени я была пьяная в стельку, но приходилось это скрывать, потому что восточному повелителю вряд ли придется по вкусу охмелевшая шлюха, которой совершенно безразлично, кто ее берет. Тем более что весь день, и за столом, и на морской прогулке на белоснежной яхте, я старательно разыгрывала роль северной принцессы-недотроги, попавшей под грозное обаяние неотразимого, бронзоволикого самца. Судя по всему, роль удалась. Учтиво поддерживая под локоток, Дилавер провел меня по анфиладам комнат мимо склонившихся в поклоне слуг и, деликатно усадив на краешек пылающего всеми цветами радуги любовного ложа, смущенно произнес:

- О, милая госпожа, прежде чем заключить вас в объятия, хочу сделать маленькое предисловие.

Сверху вниз я томно смотрела на него, стараясь не уснуть.

- О чем вы, любезный Дилавер?

- Я учился Университет дружба народов и много знал русских женщин. Они все любят крутой секс и деньги. Это немного скучно. Госпожа Елена сказала, ты не такая. У тебя нежный душа, и деньги для тебя - тьфу. Главное, чтобы был настоящий благородный мужчина. Это правда?

Про себя я подумала: "Ну, сволочь Ляка, погоди!" - а вслух жеманно призналась:

- Конечно, правда... Но секс я тоже немножко люблю, разве это плохо?.

На бронзовом лике вспыхнули розовые морщинки.

- Совсем не плохо, нет. Кто сказал "плохо"? Я сам хочу секс и еще хочу знать, как ты подумала обо мне. Мы можем сделать праздник или только можем сделать секс?

Плывя сквозь густые волны хмеля, я насторожилась:

Неужто извращенец? Те всегда так начинают - непонятно и издалека. Ответила твердо:

- Если мне человек не нравится, никогда с ним не лягу, у русских женщин тоже своя гордость есть.

Турок запыхтел, задумался. Подобрался клешнями к моим коленкам. Я вспомнила, как он смачно недавно их облизывал, не коленки, а свои пальцы-чурочки, но тошноты не ощутила. Алкоголь взял свое. Не бывает плохих мужчин, бывает маленькая доза. Я ее сегодня добрала. Была готова к сдаче ответственного зачета - на выживание. Здесь нет преувеличения. Для тех, кто зарабатывает деньги, как я, потеря любовной сноровки равнозначна самострелу.

- Не совсем врубился, госпожа, - пробурчал турок, светясь ласковыми миндалинами глаз. - Белый девочка купить - не проблема. У нас дешевле, чем в Москве. Можно двух девочек взять за сто баксов. Можно трех худых. Дилавер не хочет покупать. У него сердце просит музыки. Когда тебя увидел, сразу подумал: мечта сбылась. Вот приехал женщина, какую ждал. Открою тайну по секрету. У меня был любимый женщина в Москве, ее машина сбил. Любаша Петрова. Ты похожа на нее. Для нее была любовь дороже всего.

Я слушала вполуха, испытывая какую-то странную отчужденность от происходящего. Плотные шторы, богатая постель, сопящий от сдерживаемой страсти самец - все это как-то меня не задевало. Летело мимо. Поскорее справиться со своими обязанностями, отработать по минимуму - и айда. Вряд ли толстяка хватит надолго. Но что-то мешало немедленно приступить к делу. Что-то тормозило. Ручки, ножки отяжелели - не хотели подчиняться. Но все равно надо спешить. Когда кайф выветрится, будет хуже.

- Господин желает на халяву? - уточнила я. - Хорошо, согласна. Буду как Любаша. Помочь раздеться, миленький?

- Не надо раздеться. - Турок огорчился. - Сначала стихи почитай, пожалуйста.

- Стихи?

- Почему удивляешься? Елена сказал, ты сама стихи пишешь. Я в Университете дружба народов учился, очень Пушкина любил. Я про женщину не думаю как про животное. Они тоже люди, как и мы. Почитай стихи, госпожа Надин. Хочешь - Пушкин, хочешь - свои.

С восточными кавалерами всегда приходится быть настороже, но тут был явный перехлест. Попахивало каким-то особого рода интеллектуальным изуверством, и я стремительно протрезвела. Больше всего хотелось поскорее увидеть Ляку и сказать, что о ней думаю. Дилавер переместил свою тушу на ковер, уселся в позе лотоса и смотрел на меня не моргая. Такая же умильная морда бывает у кота, когда он разглядывает придавленного лапой мышонка.

- Не шутите? - спросила я.

- Шутить не умеем, зачем шутить?.. Подожди минутку, госпожа.

Хлопнул в ладоши - и в спальне возник тучный черногривый слуга в шелковых алых шароварах. Поставил рядом с хозяином на пол поднос с фруктами и вином в глиняном кувшине. С низкими поклонами, задом выкатился из комнаты. На меня ни разу не взглянул, да и вообще не поднимал глаз, наверное евнух.

- Давай, Надин, начинай, пожалуйста.

- Почитать из "Онегина"?

- Хорошо будет, очень хорошо, - важно закивал Дилавер.

Не знаю, как догадалась Вагина, но у меня действительно отменная память, и я знала много стихов со школьной поры. Было время, когда болела стихами, как корью. Смешное время... Еще до рынка.

И вот хотите верьте, хотите нет, но я прочитала письмо Онегина к Татьяне, потом ее письмо к Онегину, потом свое любимое, есенинское "Тих мой край после бурь, после гроз" и закончила - где наша не пропадала - Пастернаком:

"Прощай, лазурь Преображенская..."

Дилавер сидел с закрытыми глазами и раскачивался в экстазе, словно я была Кашпировским, а он идиотом, страдающим энурезом. Хмель сошел с меня, и я уже не была так уверена, что справлюсь с отработкой в постели.

Турок тяжко вздохнул, выходя из транса. Легко поднялся на ноги и церемонно поцеловал мне руку.

- Божественная Надин. Проси чего хочешь, все для тебя сделаю.

- Может быть, сбегать в ванную? - предложила я несмело. - Хотя в принципе я чистая.

Турок потер глаза, словно они слезились.

- Не надо ванную. Ничего не надо. Вино будем пить. Гулять будем. Ты самый лучший женщина после Любаши. Завтра тебе предложение сделаю, сегодня - нет.

И мы пили вино, ели фрукты, курили, но он ко мне не прикасался. В доме стояла напряженная тишина, как в склепе. Нас никто не беспокоил. Дилавер, в свою очередь, читал стихи какого-то неведомого Назыка, потом достал из шкафа неизвестный щипковый инструмент с круглым деревянным брюшком и запел неожиданно высоким, пронзительным голосом. В его голосе звучало истинное страдание и еще что-то такое, от чего хотелось умереть. Постепенно я пришла к мысли, что, скорее всего, так и случится. Мне предстоит умереть в этой спальне. Стихи, пение, таинственная ночь и никакого намека на отработку - все это не закончится добром. С трепетом гадала, какой будет смерть - быстрой, страшной? Скорее всего, думала я, войдет евнух в шелковых кальсонах и затянет на моей нежной шейке шнурок. Или надрежет вены и сцедит кровь в серебряный тазик. Ни в коем случае он не станет спешить, чтобы хозяин успел вдоволь насладиться агонией белокурой бестии. Они любят смотреть, как умирают рабыни. И не только на Востоке - вообще все мужчины. Я знаю, о чем говорю, потому что уже умирала много раз под пытливым, изучающим, презрительно-восхищенным мужским взглядом.

Наверное, что-то было подмешано в черное вино, потому что незаметно я уснула, не раздеваясь, в юбочке и тонкой рубашке. Да так крепко и сладко, как в детстве. Зато пробуждение было ужасным. На меня навалилось стопудовое чудище и с грозным рычанием, с мутным запахом чеснока и вина как будто насадило на металлический вертел. Кое-как, поерзав, я приспособилась, иначе быть бы разорванной на две части. В комнате царил полумрак, настенные бра причудливо обрисовывали ковры и потолок. Целую вечность чудище двигалось во мне в ритме медленного танго, проникая все глубже и глубже, но наконец рычание перетекло в густой человечий хрип и оборвалось на короткой, резкой ноте, как если бы лопнула шина. Еще некоторое время Дилавер лежал на мне, сопя в ухо. Потом перевалился на бок, пророкотал.

- Прости великодушно, госпожа. Немного потревожил твой сон. Ты такой красивый и сладкий... Не мог утерпеть.

- Все в порядке. Мне хорошо. Благодарю тебя, господин.

- Правда хорошо? Нигде не больно?

Его искренняя озабоченность тронула меня. Но правда была в том, что если бы мной овладел инопланетянин, наверное, я испытывала бы то же самое.

- Волшебная ночь - сказала я.

- Хочешь вина попить?

- Лучше давай поспим.

- Давай, госпожа Нации. Утром будет сюрприз. Я не успела испугаться, как он мерно задышал. На сей раз сон подступал осторожно, переполненный сиянием, словно надо мной опускался звездный небесный полог. Слезы потекли по щекам. Я любила ночные слезы. Вместе с ними приходило очищение. Я радовалась тому, что миновал еще один длинный, томительный, пустой день, а девочка опять уцелела.

 

3. СЮРПРИЗ

К сюрпризам я привыкла, и к приятным, и к отвратительным, но этот был особенный.

- Теперь я полюбил маленькую госпожу, - лукаво сообщил Дилавер за завтраком. - И мы будем вместе делать бизнес. Хочешь сыру, да?

Со своей тарелки плюхнул кусок чего-то слизисто-желтого, остро пахнущего. Мы сидели вдвоем на террасе с бамбуковыми перегородками. Тяжкая ночь отступила, утро было чудесным. Рокотало близкое море, в воздухе порхали лиловые бабочки. Поскорее бы в воду, уплыть, растаять. Поскорее бы очутиться в отеле, уснуть, забыться. Поскорее вернуться в Москву к мамочке, обнять седенькую головку, утешить. Кроме нее, у меня никого нет. До двадцати пяти годов не завелось, о ком стоит сожалеть. Самый умный, смелый, красивый мальчик в нашем классе. Весь выпускной год любила его самозабвенно. Два аборта сделала. Он считал, что предохраняться - это не по-христиански. Его батяня был крупным бандюгой тогда у них мода как раз пошла на воцерковление. Отец брал с собой Жорика на воскресные службы, и мальчик подучился продвинутый в религиозном отношении. На него большое впечатление произвел случай, когда батяню подстрелили в подъезде и спасся он лишь благодаря тому, что пуля попала в большой золотой крест у него на груди.

Со мной Жорик поступил как подонок. Когда второй раз подзалетела, то сперва заблажила, сказала, что буду рожать. Не знаю, что взбрело в голову. Выйти за него замуж не помышляла: какая я ему пара? Но вот уперлась: рожу, дескать, и рожу. Пусть будет маленький Жорик, с его искристыми глазками и розовыми ушками. Жорик принял все за хохму, а когда понял, что это всерьез, замкнулся в себе и посуровел. Начал заметно отдаляться и в конце концов прислал записку, где объяснил, что не надо держать его за лоха. Он хотя и верующий, но не намерен воспитывать чужого ублюдка. Написал, что разочаровался во мне как в женщине, потому что я оказалась неблагодарной, лживой тварью и ради того, чтобы внедриться в приличную, богатую семью, готова использовать такие подлые приемчики. Прямо ножом в сердце ударил.

По прошествии лет я перестала на него обижаться. В принципе он имел право во мне сомневаться. В десятом классе наши девочки и мальчики так все перемешались, что трудно было понять, кто с кем спит, спали все со всеми - огромная шведская семья с интернетовским уклоном. Больше того, была ему благодарна за любовный урок. И когда через два года стороной узнала, что его батяню все же добили в очередной разборке, и крест на сей раз не помог, хотела позвонить, выразить соболезнование, начинала даже набирать номер - но так и не решилась.

- Какой бизнес, любезный Дилавер? Наверное, вы шутите?

- Зачем шутить, нет. - Турок с утра выглядел помолодевшим и умытым. - В Москве нужен верный, преданный человек. Не турок, а россиянин. Лучше россиянка, как ты. Поняла, да? Чтобы никто не догадался... Тебе будет контора, офис, деньги, машина. Свой секретарша. Все будет, чего душа пожелает. Хорошо, да? Будем вместе бабку рубить.

- Бабки, - машинально поправила я. - Любезный Дилавер, я не гожусь для бизнеса. Я вольный стрелок. Вы уж не обижайтесь.

- Зачем обижаться? Тебе дам новую квартиру. Маму пошлем в санаторий лечиться. От тебя ничего не надо. Только чтобы не жульничала. Россияне жульничают, все друг дружку кидают. Нам не надо, верно? Будем делать честный бизнес.

Когда он упомянул про маму, я поняла что не пустой разговор. Значит, заранее наводил справки. Через Ляку, разумеется. Хорошо же, подружка. Как бы тебе не проколоться... Второй раз на одну кучу говна я не наступлю. Странному предложению я удивилась только в первую секунду. Все мы, кто вырос уже в свободной стране, с детства привыкли к неожиданным резким переменам и воспринимаем их нормально, как снег или дождь. Где старики ломаются, как мой покойный папочка, царство ему небесное, там мы только крепнем. У нас повышенная живучесть.

- Благодарю за честь, милый Дилавер, но вы обознались. Кто-то вам лапши на уши навешал. Для бизнеса я не гожусь. Я глупенькая и молоденькая: одни забавы на уме.

Дилавер артистично зацокал языком, потряс бородкой, закатил глаза. Все это означало, что он оценил тонкость и благородство моих слов, но не согласен с ними.

- Когда узнаешь, по-другому скажешь.

Хлопнул в ладоши - влетел евнух, но не тот ночной, пожилой и в чалме, а улыбчивый и вертлявый, похожий на обычного канцелярского клерка. Может, даже не евнух: слишком бедово стрелял масляными глазенками. подал хозяину какую-то бумажицу и тут же, не дожидаясь знака, исчез.

- Возьми, - сказал Дилавер, загадочно улыбаясь. - Интересно будет.

Я взяла, повертела в пальцах. Обыкновенная пластиковая карточка со штрихкодом. Небесно-голубого цвета. Подобные я видела у некоторых моих знакомых. Ими расплачивались в ресторанах и по ним же сливали деньги из банкоматов.

- Нравится? - спросил турок.

Не зная, что ответить, я хотела вернуть карточку, но Дилавер поднял вверх обе ладони.

- Твоя, Надин. Тоже сюрприз.

- Моя?

Довольный произведенным впечатлением, Дилавер самодовольно хохотнул:

- У тебя фирма "Купидон" и счет в швейцарском банке. Хорошо, да?

Игра зашла слишком далеко, и я разозлилась. Вот так и затягивают в омут.

- Еще раз говорю, я не по этой части. У меня для бизнеса кишка тонка.

- Не тонка, нет. Честный, послушный девочка, нам нужен такой. Что будет трудно, подруга поможет. У тебя хороший есть подруга - Ольга Иванцова.

Тут он не выдержал, расхохотался, хлопая себя по толстым ляжкам, а мне по-настоящему стало страшно. Вот это прикол! Не омут, хуже. У них все просчитано. Знать бы еще, у кого у них? Впрочем, не так уж и важно. Я слышала, как это бывает. Не спросясь, меня сделали частью какой-то многоходовой комбинации и проплатили аванс. Пластиковая карточка, фирма "Купидон" - это и есть аванс. Не безвозвратный, зато такой, от которого нельзя отказаться. Я всего лишь крохотный кирпичик в неведомой пирамиде. Все очень серьезно. Могут так прищемить, что бордель в Эмиратах покажется райским уголком.

На какой-то тусовке я однажды встретилась со знаменитым нефтяным магнатом Маликом Вышеблядским. Одно время он часто мелькал в телепрограммах, потом куда-то делся. Мы одновременно потянулись к тарелке с закусками, я его узнала, ну и естественно, решила воспользоваться случаем. Нестарый, упакованный миллионер сам подкатился под локоть: надо быть полной дурой, чтобы не воспользоваться. Пролепетала что-то восторженное: "Ах, извините, кажется, мы знакомы?" - выпятила грудку, но Малик как-то чудно отреагировал. Попятился, чуть тарелку не выронил. будто черта увидел. Глаза пустые, как раковины. Тут же два дюжих молодца меня оттеснили. Заинтригованная, я рванулась следом за Маликом, но один из них бесцеремонно ухватил за руку, с улыбкой шепнул: "Отвали, пигалица".

Вот и все знакомство. Впоследствии, кажется как раз от Ольки, я узнала, что из Вышеблядского слепили коммерческого зомби. Он не принадлежал себе. Его пасли повсюду. Самостоятельно он не имел права даже помочиться. Кормили с ложечки, выводили гулять, демонстрировали публике, совокупляли по необходимости, чтобы не усох, ставили перед камерами, а несчастный лишь открывал рот, зачитывая подготовленные речевки, да подписывал счета и контракты от своего якобы имени. Олька сказала, что таких зомби в россиянском бизнесе полным-полно. Их готовят по западным технологиям, апробированным в развивающихся странах. Когда такого зомби загрузят по макушку, он попросту исчезает. Живая, ходячая офшорная зона. Кто в этих играх дергает за веревочки, простым смертным знать не дано.

Я собралась с духом, проглотила кусочек желтой гадости, запила кофе.

- Вы знакомы с Олей Иванцовой, любезный Дилавер? Турок с удовлетворением погладил огромный живот, словно она там у него и сидела.

- Ольгу знаем, Громяку знаем. Ни о чем не беспокойся. Почему не спросишь, сколько денег у тебя в банке?

- Мы учились вместе, но она мне не подруга. Вы ошибаетесь, если на это рассчитываете. Она гордячка, в облаках летает. Я ей никто.

- Зачем о плохом думать? Кушай ананас, отдыхай. Все хорошо будет. Тебе помогут.

Я сорвалась, завопила:

- Кто поможет, в чем?! Что вы затеяли? Я приехала на солнышке погреться, ничего не хочу больше. Говорю же, у меня башка соломой набита. Не гожусь я вам, не гожусь! До десяти считаю, пять раз собьюсь... Ляку, заразу, никогда не прощу!

Восточные повелители не выносят бабьих истерик. В следующую секунду я увидела, каким у Дилавера бывает ли когда он наказывает обнаглевших рабынь: лоснящаяся, смуглая, оплывшая жиром маска, выражающая вечный покой.

- Не надо кричать, Надин. Я люблю, когда тихо.

Ляка изображала святошу. Удалось с ней поговорить только накануне отлета в Москву. Четыре дня и четыре ночи Дилавер держал меня при себе неотлучно. Какой там "Купидон", какой там бизнес... Что-то, видно, произошло с его психикой. День ото дня заводился больше. Выдумщик оказался отменный, поимел меня во всех видах, но никак не мог насытиться. Говорил: "Это госпожа Надин!" Звучало презабавно, если учесть, в каких позах я это слышала. От вина, анаши и недосыпа я чуть не сошла, вдобавок в перерывах, когда турок временно истощался, он с умильным видом заставлял читать стихи, романтик хренов! Или тащил с собой в сауну, где слуги делали нам чудовищный массаж с целебными мазями, от которого я вся пошла какими-то зелеными пятнами. Долго буду помнить дни "лубви". За четверо суток, не преувеличиваю, поспала от силы часиков десять, да и то урывками. Были, правда, и приятные моменты. Один раз стопудовый Дилавер поскользнулся в сауне и всей тушей грохнулся с мраморных ступенек. Думала, свернул себе шею, так заревел. Но радость была преждевременной. Не прошло и десяти минут, как он, очухавшись, кряхтя и постанывая, раскорячил меня на скамье, на мокрых простынях. "Лубовь снимает боль!"

На прощание, перед тем как отправить в отель, подарил золотые часики, усыпанные микроскопическими бриллиантами, сопроводив подарок очередным романтическим бредом: в этих часиках якобы бьется его "влубленное" сердце. Посулил скорую встречу в Москве. Как же, надейся.

Я лежала на кровати в номере, не имея сил принять душ, когда джигиты Хаги и Эрай внесли на руках хохочущую Ляку. Более счастливого существа я никогда не видела. Она вся сверкала, покрытая ровным слоем спермы, как перламутром. Благородные турки, бережно опустили ее на диван и тут же нас покинули, пообещав утром доставить в аэропорт.

- Охо-хо-хоньки! - запричитала Ляка, устраиваясь поудобнее среди подушек, - Как же дедочка устала... Надин, душа моя, принеси из холодильника сока. Умираю.

Она избегала смотреть мне в глаза.

- Может, поговорим?

- Ну конечно, поговорим... Ох, прости, Надин. Сумасшедшая поездка, поистине сумасшедшая. Такие нагрузочки уже не по мне. Зато будет что вспомнить... А как у тебя? Надеюсь, довольна?

- Сволочь ты, Ляка, - сказала я. - Какая же ты сволочь!

Вагина не удивилась, но перестала копошиться.

- Почему так решила?

- За сколько меня продала? Не продешевила?

- Ах, ты об этом... Что ты, малышка? Я просто не успела предупредить. Значит, он сделал тебе предложение?

- Какое предложение?

- Откуда мне знать? Дилавер расспрашивал о тебе, я так поняла, речь идет о каком-то контракте. У них полно в Москве разных магазинов, контор. Думала, сама разберешься.

Я не верила ни одному ее слову, но ведь не придерешься. Да и глупо сейчас придираться. Сперва еще надо вернуться домой, на свою территорию.

- Что ты им сказала про Иванцову?

- Про какую Иванцову? Ах, про эту рыжую телку Громякина?.. Ничего не сказала. Сказала, вроде вы вместе учились. А что такое?

- Ты дура или притворяешься?

Ляка выпрямилась, села, синие плошки подморозили. Опасная тварь.

- Возьми себя в руки, Надин. Не смей так со мной разговаривать! Не забывайся... Объясни нормальным человеческим языком.

А в чем я ее обвиняю? Что сдала с потрохами туркам, это дело житейское. Я тоже ее при случае не пожалею. Каждый, как умеет, ведет свою маленькую войну. Подлость теперь не качество характера, а такой же товар, как и все остальное. Как титьки, к примеру. Как молодость. И ничуть я не боялась ее синих гляделок. Еще посмотрим, кто кого переглядит.

- Не думала, что так меня ненавидишь, Вагиночка, - сказала я миролюбиво. Искренне удивилась.

- Ненавижу? С чего ты взяла, малышка? - опять откинулась на подушки, заулыбалась. - С головкой поплохело, да? Чем тебя Дилаверчик опоил?.. Ладно, не будем ссориться. Вот послушай. Кобели они отменные, но люди серьезные, деловые. Капиталы у них отмытые. Ванечка давно с ними хороводится. Он хоть импотент, но очень головастый. Если хочешь знать, турки намного надежнее, чем европейцы. У них везде свои каналы, кроме Штатов. Там у них пока туговато, китайцы теснят, япошки, но Западная Европа вся схвачена. Пока наши пеньки в России капитализм строили, турки из Европы шашлык строгали. Вместе с итальяшками. Улавливаешь, о чем я?

Если я что-то и уловила, так только то, что Вагина не сексуальная маньячка, какой я ее считала. И это плохо. Значит, я так и не научилась правильно оценивать людей.

- Мне до лампочки, что они делают с Европой, лишь бы меня не трогали. Можешь им сказать, чтобы оставили в покое?

- Хорошо. Что тебе предложил Дилавер?.. Погоди, сначала принеси соку. Глотка пересохла.

Собственно, это тоже маленький тест. Она вполне могла сама добраться до холодильника, но посылала меня. Проверка на вшивость. Кто есть ху. Кто у кого на побегушках. Так всегда есть и будет. Один командует, другой лижет. Но я без всяких колебаний выполнила ее просьбу. Принесла сок, стаканы - и заодно бутылку "Чинзано" и два яблока.

- О-о! - обрадовалась Ляка. - Именно то, что нужно. Молодец, малышка. Налей по глоточку.

Но в глазах опять лед: заново меня изучала. Зачем, интересно знать? Выпили вина, закурили. Скоро - сон, потом аэропорт и Москва.

- Слушаю тебя, грубиянка.

Я рассказала все - фирма "Купидон", бизнес - и показала небесно-голубую пластиковую карточку. Ее еще раз вместе с золотыми часиками Дилавер вручил мне, когда я уже сидела в машине. Подарки влюбленного турка.

- Бред какой-то, - сказала я. - Ты сама что-нибудь понимаешь?

- Чего тут понимать? Прекрасные перспективы. Черное золото. Что тебя смущает?

- Наверное, я произвожу впечатление идиотки, но не до такой же степени? Такие фирмы, возможно, всегда возникают из воздуха, но туда не берут директорами девочек с улицы...

- Не совсем с улицы. - Ляка еще отпила вина, смочила луженую глотку. - У тебя хорошие рекомендации. - Засмеялась, но была в напряжении, как охотник в кустах.

Я это чувствовала спинным мозгом и взвешивала каждое словечко:

- Боюсь вас подвести. Я ведь больше по мужикам специалист. Да и то, как выяснилось, не первой категории.

- Откуда знаешь? - заинтересовалась Ляка. - Дилавер сказал?

- Нет, Дилавер доволен... Сама чувствую, сильно сдала после Эмиратов. Лякочка, не заводились бы вы со мной. Честное слово, не гожусь. И Иванцова мне никакая не подруга, да и Громякина я вообще ни разу не видела. Только по телевизору. Пустышку тянете. Объясни им, Ляка. Не бери грех на душу.

Синие заплывшие глазки изучали меня, как два микроскопа.

- Чего-то химичишь, Надин. Может, перекупалась на солнышке перегрелась?

- Да я четверо суток из постели не вылезала, - сообщила я с гордостью.

- Тогда, может, тебе деньги не нужны? Большие деньги?

- Нужны. Но не такой ценой. Вагиночка, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Это же наша общая девичья заповедь.

- Не называй меня Вагиной. Какая я тебе Вагина?

- Извини, сорвалось...

- Денежки, конечно, не бесплатные. Отработаешь. Поумней нас люди подскажут как.

- Не хочу, Вагиночка. Помилуй ради Христа! Мольба возымела такое же действие, как если бы я обратилась к кирпичной стене. Ляка повертела в пальцах эолoтые часики, сверкнувшие хитрым желтым глазом.

- Аванс взяла?

- Насильно дал. И потом, это за другое.

- Какая разница? - важно изрекла она, - Хватит дурачиться, малышка. Поезд уже ушел, нам с тобой его не догнать.

Вязкий, бессмысленный пошел разговор... Вставать, предстояло до света, и через час мы улеглись. Я уснула в печали. В голове вертелось одно и то же: кого-ток увяз - всей птичке пропасть... Прощай, прекрасная Анталия.

 

4. ФИРМА "КУПИДОН"

Действительность оказалась проще, чем грезы турка. Офис - одно название что "Купидон". На самом деле - трехкомнатная квартира на Пятницкой, в жилом доме, снятая в аренду. Провели ремонт, развалили пару стен, натащили финской мебели и компьютеров - вот тебе новая фирма зарегистрированная, с лицензией, со штатным расписанием и уставным капиталом в тысячу баксов.

Сотрудников четверо, включая меня, генерального, то бить директора. Но все тоже не совсем всамделишные, а якобы сотрудники. Натуральнее всех выглядит бухгалтер - Зинаида Андреевна Шмелева, крашеная блондинка лет пятидесяти. капризная, властная - и голос зычный, с истерическими нотками. В первый же день завалила стол ведомостями и циркулярами и предупредила, что если кто-то без разрешения сунет туда нос, она его прищемит. В разговорах со мной, вроде бы своим начальником, она пучила глаза и выдерживала исключительно обвинительный тон. В своей жизни я мало видела бухгалтеров, но, по-моему, они такие и должны быть.

Моя личная секретарша - толстозадый юноша Вадик Апресян, стопроцентный гей с наивными, птичьими глазками и нежными щечками, которых, кажется, еще не касалась бритва. Думаю, его взяли в секретарши, учитывая предполагаемую ориентацию "Купидона". Впрочем, не знаю. Ко мне он обращался почтительно и по имени-отчеству, но это было даже не смешно. Во всем его незрелом облике явственно проступала заведомая обреченность. Видно было, что не жилец. Я испытывала к нему материнские чувства. Он был безвредный. Таких по нынешним временам стирают с карты жизни обыкновенной резинкой - не остается никаких следов. Вдобавок по мути в глазах легко определялось, что Вадик уже крепко торчал. Редкие посетители называли его ласково Таней, и он охотно отзывался на это имя. Зинаида Андреевна с самого начала возненавидела его люто, даже больше, чем меня, и потребовала огородить ее стол ширмой, чтобы не видеть, как Вадик шастает в туалет. Я попробовала заступиться, но нарвалась на строгую отповедь.

- А вы знаете, милочка, что он делает в туалете, педик проклятый?

- Ну, полагаю, то же, что и все.

- Ах вы полагаете?! - Сарказм сокрушительный. - Тогда со своей стороны полагаю, нам не о чем разговаривать!

Особый сказ - Геннадий Миронович Шатунов, который по штату числился как бы моим коммерческим заместителем. В действительности, конечно, он был в мыльном пузыре "Купидона" главным персонажем. И именно через несколько дней после моего возвращения из Анталии заехал за мной на Зацепу, где я жила с мамочкой, и отвез на Пятницкую "принимать дела". Приехал на серебристом "Ситроене" и выглядел респектабельным, ухоженным бизнесменом лет за сорок. В добротном костюмчике аглицкого пошива, с модной прической, с прекрасными фарфоровыми челюстями и располагающей улыбкой, смягченной круглыми очочками с золотыми дужками. Когда подсаживал в тачку, не преминул ловко ухватить за попку. Я резко огрызнулась, и Геннадий Миронович добродушно хохотнул:

- Как скажешь, командир. Твое слово - закон. Разумеется, он и был бизнесменом, но это не вся правда о нем. Как многие нынешние воротилы, он был человеком с двойным дном, или, проще говоря, двуликим Янусом. Мы с ним трудно сходились, а когда наконец сошлись, он сам об этом рассказал, нарушив одно из строжайших коммерческих табу. Короче, кроме того что он занимался легальным бизнесом, он был еще вором в законе по кличке Яша Мосол, причем вором старой, нэпмановской закваски. В "Купидон" его откомандировал сходняк для выполнения какой-то чрезвычайно важной для всего воровского дела миссии. Вскоре я убедилась, что связи у него немалые. В его гроссбухе имелись номера телефонов видных шишек из разных министерств и ведомств, а также он хорошо знал турка Дилавера, который меня завербовал. Уже на второй-третий день я прекрасно понимала, что если кто-то поможет мне выбраться из "Купидона" живой, так это Геннадий Миронович. Какой вывод из этого могла сделать такая девочка, как я, ежу понятно. Мы оба глазом не успели моргнуть, как оказались в одной постели, и я сделала все возможное, чтобы он остался доволен. Довольной, как ни странно, осталась только одна его половина - та, которая была Яшей Мослом.

Вторая половина, которая была коммерческим директором "Купидона", не верила ни в какие любовные сказки и вообще была равнодушна ко всему, кроме звона монет. Отличить одного от другого не составляло труда. Вальяжный Геннадий Миронович говорил на двух языках, на английском и польском, запросто и со знанием дела употреблял такие слова, как "маркетинг", "компьютерный анализ", "капитализация" и "дебилизация", курил контрабандный золотой "Парламент" и пил охлажденные коктейли. Яша Мосол жрал руками, сосал "травку", играл в "сику" и изъяснялся исключительно матом или по фене. Находиться вместе в одном туловище им было тяжело, и я не раз наблюдала, как спровоцированный чьим-нибудь неосторожным замечанием благообразный бизнесмен Шатунов вдруг покрывался свекольной рябью, начинал размахивать руками и задыхаться, будто готовился к обмороку, - и это значило, что в неурочное время пытался вырваться на волю Яша Мосол. Естественно, мне ближе и приятнее был вор в законе, который балдел от моих ласк и в один прекрасный день поклялся страшной воровской клятвой, что замочит каждого, кто попробует меня опустить. В ту же секунду двойник бизнесмен Шатунов отозвался на клятву холодным, скептическим смешком.

Геннадий Миронович сидел в одной комнате со мной, и столы у нас были одинаковые, но ему еще принадлежал сейф с электронными запорами, который он при мне ни разу не открыл. Вообще в контору он заглядывал редко, и то на час, на два. В остальное время наша троица - я, бухгалтерша и секретарша Вадик - в основном бездельничала, но никто не скучал. Зинаида Андреевна корпела над якобы квартальным отчетом, я названивала по телефону, смотрела телевизор и мучительно искала выход из создавшегося положения, Вадик-Таня прихорашивался перед карманным зеркальцем, подолгу курил, мечтательно глядя в окно (за его окном краснела кирпичная стена), иногда приводил какого-нибудь посетителя: "Надежда Егоровна, это к вам".

Появление каждого нового лица меня пугало, потому что было необъяснимым. Никакой мало-мальски осмысленной трудовой деятельности мы не вели, объявлений не давали, и о нашем существовании свидетельствовала лишь скромная, почти незаметная табличка под козырьком подъезда - "ООО "Купидон"". Но люди, ведомые таинственным рыночным чутьем, все же забредали, преимущественно старики и старушки, а также молодые коробейники, готовые всучить задешево любой товар, начиная от поролоновых подушек и плееров и кончая виагрой с Пелевиным с Марининой. Старики, естественно, просили хоть какого-то вспоможения, ссылаясь на близкую голодную смерть, и так как с каждым днем их становилось все больше, я предложила Зинаиде Андреевне открыть небольшой благотворительный счет и раздавать особо нуждающимся по десять-двадцать рублей. Бухгалтершу от моих слов едва не хватила кондрашка.

- Милочка, вы хоть думаете, что говорите?

- Что такое, Зинаида Андреевна?

- Да я не знаю, чем зарплату платить... Извините, Надежда Егоровна, вы где работали раньше?

- По-всякому бывало... Какое это имеет отношение?..

- Такое, милочка, что у нас солидное учреждение. Кто же вам позволит выходить за рамки сметы? Чтобы открыть новый счет, потребуется решение координационного совета.

- Понятно... Но ведь жалко стареньких. Им тоже хочется молочка с хлебушком.

- Коли вы такая жалостливая, выходите с предложением наверх.

- Куда наверх?

Бухгалтерша не ответила, на мгновение остекленела и, сокрушенно разводя руками, удалилась.

Несколько раз я пыталась связаться с Лякой, но у нее дома никто не отвечал, а сотовая трубка сообщила, что абонент вне предела досягаемости. Набравшись духу, я позвонила Ивану Захаровичу в банк "Анаконда". Он узнал меня, но держался как-то скованно. Учтиво поинтересовался, все ли у меня в порядке, но когда я начала жаловаться, тут же перебил, сказав, что у него совещание и не могла бы я перезвонить в другой раз, через денек-два.

- Иван Захарович, - заспешила я, - никак не могу найти Ляку... Не подскажете, где она? Ответ получила поразительный:

- Надин, дружочек, а разве вы с ней не в турпоездке?

Я положила трубку. Абсурдность происходящего меня не смущала, наоборот, вдохновляла. Я не вчера родилась и хорошо усвоила, что в этой стране шуршание больших денег всегда сопровождается потусторонними явлениями. Но такими они кажутся только непосвященным.

Примерно на десятый день Геннадий Миронович явился в офис какой-то всполошенный. Мне даже показалось, что и Мосол пришел вместе с ним. Секретарша Вадик-Таня, как было заведено, подал кофе с ликером, и Шатунов выставил его за дверь, дружески потрепав по заду. Обратил на меня злые очи:

- Ну, Надюха, готова?

- К чему, Гена? Хочешь прямо здесь?

- Не до озорства сейчас. Пора выходить на Иванцову. Из-под очочков посверкивали голубоватые лучики, огромной пятерней почесал под рубахой грудь в том месте, где, я помню, любовалась, - вытатуированы два летящих ангела.

- Как это, Гена, выходить на Иванцову? Долго смотрел на меня, словно не узнавая, потом выпил ликеру, поморщился - ах, не водка. Мосол явно пробивался наружу, в кабинете это случилось впервые.

- Слушай сюда, Надюха. Ведено ускорить процесс. Подробности тебе знать необязательно. Надо заручиться закорючкой Громякина. С ним договоренность давно имеется. Твое дело - толчок через Иванцову.

- Какой процесс, Геночка?

Психанул. На скулах запрыгали желваки. Мосол почти вышел из-под контроля, но мне это было на руку. С ним управиться легче. Вор в законе податлив на ласку и на слезу. Тем более связан воровской клятвой.

- Ядовитые вопросики задаешь. По рогам хочешь схлопотать?

- Почему сразу по рогам? Мосолушка, ты меня больше не любишь?

Зыркнул по сторонам, заглянул под стол (тюремная привычка), а я застенчиво перебралась к нему на колени.

- Правда, Мосолушка... я же ничего не знаю. Сколько можно играть втемную? По-человечески пойми меня как женщину.

- Здесь я тебе не Мосол, а Геннадий Миронович. Заруби на носу.

Бодрился, но на самом деле уже потек. Рожа побагровела. Еще секунда - и ринется запирать дверь.

- Звони той падле. Дело срочное. Не терпит отлагательств. На заметке у Мудрика.

Я пересела на стул. Нельзя доводить до крайности. Из Мосолка можно что-нибудь выудить, именно когда он в промежутке между желанием и самим половым актом. Когда свое возьмет, только рычит удовлетворенно. Точно так же от Геннадия Мироновича, его двойника, можно что-либо узнать, когда он в уме пересчитывает купюры. В этот момент на его смурной морде появляется мечтательное выражение, как у лунатика, и он теряет самоконтроль.

- Мосол Миронович, вот мое последнее слово. Скажи что за процесс и кто такой Мудрик? Тогда позвоню Иванцовой. Хотя мы с ней никакие не подруги, сто раз говорила.

- Не знаешь, кто такой Мудрик?

- Откуда?

- Любопытно. Что ж, тут секретов нету. Главный наш куратор из "Дизайна". Кто же еще?

Чтобы не выдать удивления, я опустила глаза. Значит, вот оно что! За всей этой хреновиной стоит блистательный Гай Карлович Ганюшкин. Как же, наслышаны. Больше того, имели честь. Незабываемое воспоминание. Роскошная загородная вилла, теплый вечер, массовая сходка не помню по какому случаю. Я вся от Версачи, распаленная, благоухающая, соблазнительная, как тысяча наяд, в сопровождении молодого преуспевающего фирмача. Не помню, как зовут, но помню, что через месяц от него остались только мозги на стене в подъезде. Музыка и фейерверки, реки шампанского - и к нашему столику подходит импозантный господин в сиреневых шортах, в голубой детской маечке, с волосатой грудью, со свекольньм лицом, улыбается, поводит во все стороны хищным носярой, будто принюхивается, и говорит человеческим голосом: "Однако... Кто ты, прекрасная незнакомка?" И я, дерзкая, в ответ: "Мужнина жена, благородный принц".

Продолжения не было, но могло быть. В этом смысле девушку не обманешь. Пока обменялись любезностями, он раз пять меня изнасиловал, не вылезая из шорт. Ножищи массивные, волосатые, глаза вытаращенные, как у таракана, - блеск. Но, видно, не судьба. Так бывает: если сразу не получилось, потом не наверстаешь. Магнат, нувориш, надежда демократии, член Семьи, покровитель сирых и убогих, кровопийца из кровопийц, короче - лакомый кусочек. Корпорация "Дизайн-плюс". Разумеется, я не знала, чем конкретно они занимаются в этой корпорации, мне ни к чему, но, как каждый рядовой обыватель, понимала: грабят очень успешно. Спускают с нас шкуру за шкурой без всяких даже обещаний оделить новой, пусть похужее. Я не жалела об упущенной возможности. С такого человека, как Ганюшкин, при везении можно, конечно, слупить на несколько лет безбедной жизни, но легко и башку потерять. Сколько милых, привлекательных девочек, полных светлых надежд, исчезают бесследно в районе их Питания... В тот раз убереглась, сейчас, похоже, прижучили.

- Значит, наш "Купидон" принадлежит "Дизайну"?

- Какая тебе разница?.. Давай звони. - Мосол набычилcя, решив, что ляпнул лишнее.

- А процесс? Какой процесс? Чем торгуем?

- Зачем тебе?

- Как зачем? Иванцова спросит, что отвечу?

- Не спросит... Она в курсе, как и Громякин. Только кочевряжатся пока. И хочется и колется. Фраера паскудные... - Мосол с сожалением разглядывал бутылку водки, которую я выставила на стол, - Не тяни, Надька. Поджимает под дыхалку.

С Олькой мы не виделись года два, но иногда созванивались. Звонила всегда я, ей без надобности. Она так высоко летала, что не до прежних школьных подруг. Хотя, если по правде, когда-то нас связывали близкие отношения. Мы даже невинность потеряли в один и тот же день в девятом классе, от одного и того же партнера, десятиклассника, который на этом делал маленький бизнес. У него и кличка была соответствующая - Коля Елдак.

Кстати, я тащилась от Олькиного папани, деликатнейшего Анатолия Викторовича. Если бы попросил, дала бы без разговоров, но тогда об этом и речи не могло быть. Десять лет назад россияне еще не избавились от совковых предрассудков, и если бы я кому-нибудь призналась в своем желании, просто сочли бы извращенкой. Я тоже думала, со мной что-то неладно. Уже попозже, поднабравшись западного ума, поняла, что это вполне нормальное чувство: страсть к отцу, к брату, к родителям подруги и так далее. Все описано у Фрейда. Анатолий Викторович, сам того не подозревая, действовал на меня как удав на кролика. Трудно, наверное, назвать это влюбленностью, да я до сих пор не знаю, что такое влюбленность, но когда он своим профессорским рокотком произносил что-нибудь типа: "Надин, радость моя, не холодно тебе в этой курточке?" - у меня, несчастной, внизу мокрело. Ах, где ты моя молодость, буйство глаз и половодье чувств...

Другое дело - ее брательник Виталик. Он-то как раз делал попытки. Самовлюбленный болван. Даром что теперь мебелью торгует, а ему бы деревянной башкой орехи колоть. На дух не выношу таких самоуверенных красавцев. Жаловалась Ольге: "Если твой полоумный братец еще раз полезет, не обижайся, подружка, яйца оторву!" Хохотала, стерва: "Отрывай, не жалко".

Я позвонила Иванцовой, и как-то мутно стало, когда услышала в трубке мелодичный знакомый голос. Неужто она тоже во все это замешана, как Ляка. А во что во все?

Разговаривали так, будто расстались вчера.

- А-а, это ты? - вяло поздоровалась Иванцова. - Ты где?

- В офисе... Надо бы встретиться, Оль.

- Да-да, хорошо бы... Подожди, в каком офисе? Ты разве работаешь? Она не притворялась, действительно не знала. Я похвалилась, что сделала карьеру и имею собственную фирму "Купидон".

- Поздравляю, - холодно, без удивления похвалила Оля. - Чем занимается твоя фирма?

- Об этом лучше не по телефону, Оль.

- Ладно... Сейчас, подожди, взгляну на график... - деловой разговор деловых людей, похоже, девичьи телефонные посиделки остались в прошлом.

Мосол налил водки, внимательно слушал. Сказал:

- Договаривайся на сегодня... Нечего тянуть.

Я покрутила пальцем у виска, дескать, думай, что говоришь. Мне ли диктовать условия?

- Надюха, ты здесь?

- Да, Оленька.

- Твоя фирма, под чьей она крышей?

Мосол поднес стакан к губам, но не торопился выпить. Никогда не видела его таким настороженным.

- Вроде бы у Ганюшкина под крылом. "Дизайн-плюс"

- Что значит - вроде бы? Ты же сказала, твоя фирма.

- Оль, давай не по телефону, - повторила я.

Мосол опустил стакан, лицо окаменело. Трудно понять, кто это - вор в законе или бизнесмен Шатунов. Оба смотрели на меня предостерегающе.

- Хорошо, - отозвалась Иванцова, но чуть раздраженно. - Подъезжай прямо сейчас. Сможешь? На Добрынинскую.

- О'кей. Через час буду.

- Минутку, Надя. Я только сейчас сообразила. Так это тебя патронирует Гуревич?

- Скорее его супруга. Елена Вадимовна.

- Ну и дела... Все, жду...

- Ждет, - сказала я Геннадию Мироновичу, опустив трубку.

- Когда?

- Прямо сейчас. Доволен?

Мосол с облегчением осушил стакан, бросил в пасть шоколадную конфетку.

- Молодец, детка... Теперь так, - покопался в кейсе, положил передо мной несколько листков. - Дельце пустяковое. Громякин должен это подписать. Если зайдет речь об откате, скажешь, по обычной схеме. Больше тебе ничего знать не надо.

- Можно почитать?

- Почитай... Только помни: любопытной Варваре на базаре нос оторвали.

Я пролистала контракт, в котором было двадцать пять пунктов. Стороны обязуются - и пошло, поехало... Одна сторона - фирма "Купидон", вторая сторона - сплошь прочерки.

На последнем листке опять же печати "Купидона" и место для подписей. От "Купидона" генеральный директор - это, видимо, я - и главный бухгалтер. Единственной, кто расписался на филькиной грамоте, как раз и была Зинаида Андреевна. Когда только успела... Сколько я ни напрягалась, смысла контракта так и не смогла понять. Лишь уразумела, что в случае споров и разногласий стороны могут обратиться в арбитражный суд.

- Может, я тупая, - призналась я, - но все это для меня темный лес.

- Вот и хорошо. Распишись. На трех экземплярах. Я расписалась где положено. От водки Геннадий Миронович слегка размягчился, и я воспользовалась этим.

- Помнишь свое обещание, Мосолушка?

- Чего?

- Не дашь в обиду, спасешь от лютой смерти.

Налил еще полстакана, подумал. Пить или не пить. Сказал, не веря сам себе:

- Не будешь зарываться, все обойдется.

- Меня уже опускают, разве не видишь?

- Нет. До этого еще далеко. Ты им нужна.

- Мосолушка, любимый, за что все это? Я же никого трогала, никуда не лезла...

Мосол водку выпил. Ответил строго:

- Поздно сопли распускать.

Поехали на его машине, на серебристом "Ситроене", за баранкой незнакомый водила, упитанный бычок. За пятнадцать минут, пока ехали, все заново прокрутилось перед моими глазами: Анталия, Ляка, Дилавер... а еще раньше - Эмираты, Витька Скоморохов, смерть отца, долгое, затянувшееся ожидание чуда, которое так и не произошло. И не могло произойти. Вдруг я остро осознала, что у меня нет будущего, потому что моя жизнь бутафорная, похожая на фирму "Купидон" и на наш проезд по Москве на серебристой машине. Во всем этом столько же настоящего, сколько правды в пьяном вздохе.

- Ты чего? - заинтересовался Геннадий Миронович. Плачешь, что ли?

- Отстань.

- Не-е, не надо. Плакать чего теперь... Не на правку едем - в культурное место. Нехорошо с красным рылом. Вытрись, пожалуйста.

Я подмазалась, подправила личико - и через минуту была у Оленьки Иванцовой. Мосол остался в машине. дорожку напутствовал так:

- Никакого лишнего базара. Чего не поймешь, прикидывайся дурой. У тебя получится.

На Ольке костюм из плотной шерсти, неброский, но на штуку тянет. В ушах камушки. За то время, что не виделись, она вроде подтянулась росточком, похорошела. Как и велел Мосол, я не стала тянуть резину. После объятий, после двух-трех ничего не значащих фраз достала бумаги.

- Вот, Оль, подпиши у барина.

На документ она взглянула мельком, накрыла бумаги сверху изящной, узкой ладонью. В глазах что-то незнакомое, укоризненно-насмешливое.

- Как же ты в это впуталась, подружка?

- Во что в это? Если бы я знала...

- Ах, даже не знаешь? Ну, тогда посмотри... Щелкнула пультом, и на экране телевизора, подключенного к видаку, проступило изображение. Сначала я подумала, реклама. Замаячила длинная очередь молодых женщин в каких-то странных цветастых балахонах, накатывающая волна за волной. У женщин отрешенные, как будто неживые лица, убитые горем. Они шли одна за одной, задрав подбородок, но иная несуразность была в том, что все похожи друг на дружку к огромное скопление близняшек. Потом началась очередь из молодых, рослых мужиков, тоже поразительно похожих, с окаменевшими квадратными будками и с вселенской печалью в полузакрытых глазах. Две бесконечные вереницы горемык разного пола брели неизвестно куда. Зрелище завораживало, томило. Хотелось, чтобы хоть кто-то один - женщина, мужчина - улыбнулся, подал голос, сбросил с себя оцепенение. Прямо мурашки побежали по коже.

Оля щелкнула пультом - и изображение исчезло.

- Ну, как тебе?

- Нормально... Что они рекламируют? Прокладки?

- Ничего не рекламируют. Это и есть товар, которым ты торгуешь. Купидоны.

- Оль, - протянула я плаксиво. - Просвети меня грешную, куда я вляпалась? Впотьмах блуждаю. Хоть ты не говори загадками. А то у меня крыша поедет. Я после Эмиратов не совсем полноценная. Вагина втянула. Ты ведь знаешь рыжую нимфоманку, супругу Гуревича?

- На чем, интересно, вы сошлись с Вагиночкой?

- На б..стве, Оль. На чистом, бескорыстном б...стве. А она вон что устроила. Ты им понадобилась, Оль. Меня и подписали как твою подружку. Помоги, Оль! Помирать чего-то неохота. На кого мамочку оставлю?..

Слушала внимательно, сощурив светлые, изумительного рисунка глаза, и я вдруг поймала себя на мысли, что передо мной совсем не та Ольга, с которой мы в школе шушукались на переменках, и не та, с которой перезванивались и болтали о разных пустяках, попутно клянясь друг другу в преданности. Не случайно она поднялась на такую вершину и попала в этот кабинет с массивной немецкой мебелью, где работает кондиционер и пахнет цветами, но все равно как-то познабливает. Случайно с девочками такие метаморфозы не происходят. Видно, было в ее натуре что-то такое, чего я не замечала и чего не было в моей. Не думаю, что Олька умнее, привлекательнее меня, но уж точно - победительница. Вот потому ее и приметил один из самых крутых мужиков в стране, претендент на трон.

- Не стоит преувеличивать мое влияние на Владимира Евсеевича. - Она будто подслушала. - По секрету скажу, Надечка, я ему даже не любовница.

- Ой! - воскликнула я.

Оля улыбнулась, угостила меня сигаретой и на минуту стала прежней - доброй и милой подругой.

- Представь себе. Бывает, конечно, но редко. Но я действительно вхожу в его ближайшее окружение. Громяка мне верит, а это, Надечка, в политике такая же редкость, как порядочность. Настоящий политик вообще-то никому не должен верить, впрочем, это к делу не относится.

- Ага, - сказала я.

- Не агакай, - засмеялась совсем по-домашнему. - Что ты как маленькая... Вот это, - погладила бумаги, - очень перспективный коммерческий проект, можно сказать, суперпроект. Но у Громяки есть сомнения, и они вполне обоснованные. Деньги нам нужны, скоро выборы, и суммы за этим проектом фантастические, но лоббировать его в открытую нельзя. Если пресса пронюхает, будет такой скандал, какого еще не бывало. Громяке это никак не подходит. На него и так вешают всех собак. Кем он только не был. И растлителем младенцев, и педиком, и фашистом. Ему только недоставало работорговли. А ведь могут повернуть и так. Хотела бы я спросить наших записных моралистов, чем еще может торговать Россия в ее нынешнем положении, кроме нефти?

Я робко попыталась повернуть ее мысли в нужную сторону:

- Значит, то, что мы видели, вот эти мужчины и женщины?..

- Ну да, это клоны. Величайшее в мире научное открытие. Самая дешевая рабочая сила. И штука в том, что россияне подходят для унифицированного отбора лучше всего. Может быть, наравне с африканцами. За последние десять лет все в этом убедились. Основные качества россиянина - неприхотливость, долготерпение, стадность мышления. Такого человеческого фактора, как говорил Горбач, нигде не сыщешь. А тут - греби лопатой. Десять лет умерщвления - и никакого серьезного протеста. Свобода, общечеловеческие ценности Любой бред проглатывают, как собаки сырую печенку. Теперь представь, Надечка, с какой охотой россияне воспримут идею биологически скорректированного самовоспроизводства. Конечно, пока еще это все общая идея, научный эксперимент, но...

- Не шутишь? - пискнула я, испугавшись сумасшедшего блеска в ее глазах.

Она отмахнулась от глупого замечания.

- Откровенно говоря, Надин, я горячая сторонница проекта. Больше того, многим пожертвовала ради него. Об этом как-нибудь после... нам почти удалось убедить Владимира Евсеевича. Почти! Он боится огласки, но не только это. Намешалось личное. Он ненавидит Ганюшкина. Чего они не поделили, не знаю, еще до меня было, но при одном упоминании этого имени мой прямо весь синеет, как баклажан. А у него давление. Он с виду такой богатырь, на самом деле - рыхлый, как навозная куча... Тебе необходимо подписать контракт?

- Еще бы! Меня и держат, чтобы подписывала, не сумею - фьють! - и башки нету. Сама понимаешь.

- Понимаю... Тогда давай сделаем по-хитрому. Представим так, что "Дизайн" тут ни при чем и ты действуешь самостоятельно.

- Кто в это поверит?

- Неважно. Главное, Громяку не разозлить, не задеть его мужское самолюбие. И потом - за тобой Гуревич, банк "Анаконда". Это солидно. Громяка не будет вдаваться в детали, но тебе придется пойти со мной.

- Куда?

- К Владимиру Евсеевичу, куда же еще?..

- А где он?

- Наверху. Сейчас позвоню - и пойдем. Юбочку покороче подтяни.

- Ой? - вздохнула я.

Громякин сидел под огромным полотном: Георгий Победоносец повергает копьем Змея. Обличьем святой Георгий неуловимо напоминал самого Громякина. Скорее всею, картина написана по спецзаказу - художественный пиар все больше входил в моду. Вождь партии небрежно махнул рукoй на кресла.

- Быстро, Оля. У вас пять минут. Еду в Кремль. Ольга сухо повторила слово в слово все то, что перед тем сказала по телефону: проект "Клоны", договор о намерениях, никаких обязательств. Промежуточный вариант. Дослушав, Громякин окатил меня свинцовым взглядом, по-медвежьи прошелся из угла в угол. Опять сел. Грозно уставил палец.

- Кто такая?

Я сделала вид, что затрепетала. Ответила Оля:

- Директор фирмы "Купидон". Посредник, Владимир Евсеевич.

- Не засланный казачок?

- Ни в коем случае, моя школьная подруга. Надин Марютина. Ваша давняя фанатка. Протеже Гуревича.

- Мне начхать, чья она протеже! Разворовали Россию мерзавцы! Ничего, скоро всех уроем, вместе с Гуревичем. Тюрем хватит.

- Ой! - сказала я.

Вождь повернулся к Ольге:

- Идиотка?

- Нет, Владимир Евсеевич. Робеет.

- Ну-ну... Надеюсь, не демократка?

- Монархистка, Владимир Евсеевич. У нее корни дворянские по батюшке.

- Все нынче дворяне... А я вот простой русский мужик от сохи, с чем вас и поздравляю... В Бога веришь, Марютина?

- Православная я.

- Православная, говоришь? Чего ж тогда занялась непотребным делом? Не боишься геенны огненной? Или денежки не пахнут?

Я оглянулась на Ольгу, но та будто воды в рот набрала. К счастью, Громякину не потребовался ответ. Он снова вскочил на ноги, пробежался по кабинету, делая характерные пасы, знакомые миллионам россиян. Вещал как на митинге:

- Россиянин терпелив, но всему есть предел. Рыжие подонки уже почуяли близкий конец. Ишь как забегали. Вопят как недорезанные. Президент их не устраивает, гимн не устраивает, народ не устраивает. Все воровать мешают. К америкашкам взывают: Клинтушка, голубчик, наших бьют! Ничего, скоро разворошим осиное гнездо. И до Клинтушки доберемся, и старушке Европе задерем подол. По-суворовски. Не хотели добром, получите, заразы, наших российских клоников. Мильоны нас! Да Клинтушка и так накрылся пыльным мешком. У америкашек своего ума нет, под израильскую дудку пляшут, а все-таки сообразили в последний момент. Глобалисты хреновы! С Россией шутки плохи, нам только дай размахнуться. Верно, девоньки?

Неожиданно упал в кресло, отдышался, с сомнением оглядел мои коленки.

- Ишь вырядилась, коза! Но товарец есть, одобряю... некогда лясы точить, давай бумаги, Ольга Анатольевна. Учти, на твою ответственность.

- Как обычно, Владимир Евсеевич.

Через секунду выкатились из кабинета, как из бредового сновидения.

- Как он тебе? - спросила Оля.

- Настоящий народный лидер.

Мне хотелось ей угодить. Я еще не утратила надежды на ее помощь. Пусть она не в себе, пусть заигралась в чумовые игры, пусть считает себя важной шишкой, но ведь есть вещи, от которых нельзя отмахнуться просто так. Светлые школьные денечки, разделенные девичьи мечты, один на двоих прекрасный витязь Коля Елдак.

- Как лидер он, к сожалению, выдохся. Год за годом повторяет сам себя, дудит в одну дуду. Его конек - патриотизм, а кто теперь не патриот. Рейтинг, по последним опросам, упал почти до нуля... Нет, я о другом. Как он в человеческом плане?

- В смысле - как мужик?

- По секрету, Надюх, предлагает обвенчаться.

- Как? У него же есть жена.

- Не имеет значения. Можно обвенчаться тайно.

- Да? И что тебя останавливает?

- В сущности, конечно, ничего. Но ведь он педик, Надь. По-настоящему его интересуют только мальчики. Я ему нужна для прикрытия. На случай, если коммуняки вернутся.

- Ой! - сказала я.

 

5. ПЕРВАЯ ПОПЫТКА

После того как я удачно справилась с подписанием контракта, Геннадий Миронович исчез из конторы на целую неделю, не появлялся и не звонил, я не знала, что и думать. Еще не было явных признаков надвигающейся опасности, но я Понимала, что время, отпущенное мне на предпринимательскую деятельность, уменьшается, сужается, как шагреневая кожа. Отсутствие Мосла и штиль в конторе - косвенное то, свидетельство. Вполне возможно, "Купидон" открыли лиц, для разовой операции. Я мучительно искала выход - и не находила. Бежать? Но куда? Обратно в гостеприимные Эмирату? В Турцию? В Европу? Догонят везде, у меня не было иллюзий Не то чтобы я представляла какую-то особую ценность, но девочки с такими сведениями, как у меня, на свете не задерживаются. И обижаться не на что - рынок. В коммерческих суперпроектах без издержек не обойтись. Не удивлюсь, если Мосол окажется лишним, а уж капризная бухгалтерша Зинаида Андреевна - точно. Не говоря уж о несчастной секретарше Вадике. Так всегда было и будет. Лес рубят - щепки летят.

И тут меня осенило. Тошка Сидоркин. Вот кто мне нужен. Таинственный, неуловимый, похожий на Иванушку-дурачка. Мы с ним познакомились при довольно пикантных обстоятельствах. Он меня подобрал в ночном клубе "Ниагара", где двое хачиков собирались меня отметелить. В клуб я попала случайно, увязалась за Скомороховым, а он меня кинул. Пошел в туалет и не вернулся - его обычный прикол. С горя я крепко набралась в баре, и хачики приняли меня за местную обслугу. Я динамо не крутила, сразу культурно объяснила, что я с кавалером, он просто пошел отлить, но чем-то все же задела их обостренное мужское самолюбие, и они поставили ультиматум. Пока кавалер, дескать, отливает, по-быстрому обслужить обоих. С кавказцами я вообще-то умею ладить и знаю, что не так страшен черт, как его малюют. Главное, держать дистанцию. Причем такая тонкость, даже если вступила с кавказцем в интимный контакт, ну мало ли как бывает, понадобились, допустим, быстрые бабки, а кавказцы всегда отстегивают сразу или вообще не платят, кидают по-черному, с грязными оскорблениями; так вот, даже в этом случае надо вести себя с умом, не допускать душевного сближения. Чисто техническая сделка. Ничего личного, никаких эмоциональных нюансов. Ни страха, ни любви. Иначе можно так влипнуть, что не выпутаешься. Если заподозрят бабью слабину - тебе крышка. В прямом и переносном смысле. Короче, я кавказцев не боялась, как некоторые, просто предпочитала не иметь с ними дела. Правда, живя в Москве и ведя светский образ жизни, на них все равно натыкаешься то тут, то там.

На ультиматум я ответила дерзко, повторяю, вдобавок в обиде на Витюню. Как чувствовала, что он задумал какую-то большую пакость.

- Пошли на хрен, - сказала им. - Не мешайте отдыхать.

- Кого на хрен? - удивился один абрек. - Нас, что ли, Халтаз?

- Не может быть, - откликнулся Халтаз. - Повтори, чего сказала, девушка.

Я на них не смотрела, уткнулась в свой коктейль, но немного протрезвела. У меня часто так бывает, сперва взорвусь, а потом жалею.

- Хороший разговор не понимаешь, да? - гудело уже над ухом. - Или работай, или бить будем. Я прав, Халтаз?

- Абсолютно, - согласился Халтаз. - Бить надо больно. Наглая очень.

Опомнясь, я взмолилась:

- Ребятки, отвалите, а? Ну пожалуйста! Живот болит, спасу нет.

Подняла глаза, а лучше бы не глядела. Жуть. Обкуренные, в черной щетине, один с какими-то хлопьями на губах. Во нарвалась... Теперь и соглашаться поздно.

- Живот пройдет, ничего, - посочувствовал абрек. - За грубость платить надо, сама знаешь. На хрен кого послала, думала головой?

- Брюхом она думала, - добавил Халтаз. - Пойдем, девушка, кино смотреть. Веселый кино, посмеемся.

Не в моих привычках падать духом, но положение было безвыходное. Один шанс - ломануть по коридору, но удеру ли бухая на шпильках?

И вот тут в дверях столкнулась с Тошей Сидоркиным. Тогда я не знала, как его зовут, а просто увидела высокого парня, да не парня, скорее мужчину лет тридцати - с улыбающимся, простецким лицом. И шепнула ему:

- Помоги, земляк, отработаю!

Все он понял, но прошел мимо, будто не услышал. Ничего другого я не ожидала: так уж, кинула крючок на всякий случай. Какой олух будет связываться с хачиками, да еще на их территории Сердце екнуло - и я приготовилась к бегу. На высоких каблуках по паркету, наверное, действительно будет кино. Абреки дышали в затылок. Но бежать не пришлось. Паренек оказался не промах. Меня озадачила тишина, установившаяся сзади. Оглянулась: хачики сaми сидят у стены, как два черных вороненка, притулившиcь друг к дружке плечами. Головки свесились безвольно, а прень стоит как ни при чем и придурковато улыбается.

- Упали, - сказал с простодушным удивлением, - сударыня, что водка делает с людьми.

Наш роман не имел продолжения. Не по моей вине я как раз прониклась к Сидоркину полным доверием. Он вывел меня на улицу, посадил в тачку (помнится, задрипанная "шестеха"), отвез домой (я тогда жила на Плющихе за квартиру платил гад Скоморохов), естественно, поднялся наверх выпить кофе, и, естественно, я его отблагодарила как умела, за то, что спас от ордынцев. Но все получилось как-то обыденно, дежурно, и, наверное, я не сумела выказать благородному рыцарю своих чувств. А они были. Он глубоко поразил меня тем, что рискнул жизнью ради незнакомой путаны. У него даже не было времени для раздумий, он принял решение за доли секунды, словно отточенный клинок, летящий в пространстве. Безусловно, в нем было нечто такое, что мерещится юным девам в грезах, а в реальной жизни не встречается никогда.

Он исчез, пока я спала. Но перед тем как исчез и еще перед тем как легли в постель, я сделала маленькую подлость, которую обычно себе не позволяю. Пока он был в ванной, заглянула к нему в карманы и обнаружила служебное удостоверение в красивом кожаном переплете. Но какое-то странное. В нем не было даже фамилии, только фотография, красная печать и цифровой код. Я таких удостоверений прежде не видела. На обложке - герб. Все гадала, с кем же довелось переспать. Похоже, с каким-то сверхсекретным агентом. Об этих сверхсекретных агентах я ничего не знала, кроме того что читала в книжках и видела по телеку. У нас при сталинском режиме была такая страшная организация, которая называлась КГБ. В Америке тоже была подобная организация, которая называлась ЦРУ. Разница в том, если судить опять же по кино, что их секретные службы занимались благородными делами, спасали человечество от фашизма и ядерной войны, а КГБ настроил лагерей, где людей пытали и расстреливали без суда и следствия. Наш КГБ возглавлял палач и изувер Феликс Дзержинский, чей памятник раньше стоял на Лубянской площади. Потом по пьянке сносили с пьедестала разъяренные демократы. Может мой спаситель был одним из тех, кто чудом спасся от толпы. Пока мы еще не уснули, меня подзуживало спросить об этом, но я не рискнула, потому что пришлось бы признаться, что рылась в его карманах. Если говорить серьезно, то я, разумеется, знала, что секретные службы много раз меняли названия, маскировались, заметали следы, чтобы избежать возмездия граждан, вырвавшихся из-за колючей проволоки (в каком-то журнале я читала, что в лагерях сидело больше людей, чем их было в стране, мистика какая-то, но сейчас все возможно), и наконец перешли на рыночные отношения, то есть смешались с прочим населением в царстве победившего капитализма. Но за последний год опять что-то переменилось: собственными ушами я слышала по телеку, как сам святейший патриарх, поздравляя силовиков с каким-то праздником, может быть, с днем рождения Дзержинского, возвестил, что среди чекистов встречаются хорошие и даже верующие люди. Допустим, он имел в виду сидящего в президиуме президента, но возможно, намекал на Антона Сидоркина. Как бы то ни было, я пришла к мысли, что следует немедленно отыскать в записной книжке телефон Сидоркина и умолить спасти меня вторично, причем за любую плату. Главное, что этот телефон у меня был.

Сидоркин, улизнув в то утро, по какому-то капризу шпионского ума нарисовал его помадой на зеркале в ванной, и я, отлично помню, переписала его в записную книжку. Все собиралась позвонить, да закрутилась. То да се, хлопоты по добыче деньжат, сложные отношения с Витюней Скомороховым, а вскоре уже Эмираты замаячили на горизонте девичьей судьбы. Но сейчас, лихорадочно листая телефонную книжицу, я с необыкновенной отчетливостью осознала, что совершила непростительную глупость: умная девица не должна ссылаться на занятость, коли ей выпало счастье повстречать истинного героя, что в нашем мире почти невозможно. Тут еще сыграло роль дурацкое самолюбие. Он тоже мог меня найти, знал, где спал, но не захотел. Значит, принял за обыкновенную московскую телку, которая проводится с кем попало по ночным клубам. С такой можно спать, но поддерживать серьезные отношения неприлично. Второе: я его боялась. В принципе мужиков бояться, в лес не ходить, но уж больно лихо он разделался с матеры абреками, усадив их у стены. Опять же кожаная книжица, фамилии, но с фотографией. Для вольных охотниц, к кони я себя, конечно, причисляла, чувство опасности то же самое, что копье для первобытного человека. Иногда только оно дает шанс выжить.

Наконец наткнулась на телефон - и в ту же секунду в комнате некстати возник Геннадий Миронович. И опять в раздвоенном воплощении. На сей раз это выразилось не только в проявлениях, но и в одежде. От коммерческого директора на нем были серые брюки от Юдашкина и претенциозный аглицкий галстук; от Мосла - мокасы на каучуковом ходу и алый клубный пиджак с золочеными пуговицами. После недельной разлуки обоих едва признала. Бухнулся в кресло.

- Налей, Надюха, чего-нибудь покрепче... В глотке пересохло... И собирайся, сейчас поедем.

- Куда, Геннадий Миронович? У меня рабочий день. Вам советовала бы написать объяснительную. Где изволили пропадать целую неделю?

Разинул пасть - точно, Мосол.

- Ты чего, Надь, упарилась?

- В каком смысле?

- Да не бзди, все путем. Хозяин доволен. Сейчас повезу на смотрины.

- На какие смотрины? О чем вы, Геннадий Миронович? - Чтобы скрыть страх, я пошла к бару, налила водки в стакан. Мосол вообще ничего не пил, кроме водки и одеколона. Подала ему. - Кушайте на здоровье и ступайте себе с Богом. Сами не работаете, хотя бы другим не мешайте.

Глядел остолбенело - и водку зажал в кулаке, как гранату.

- Ты чего в натуре, Надь? О чем базар? Не врубаюсь.

- Извините, Геннадий Миронович, мне нужно в туалет. С гордым видом покинула комнату. Зинаида Андреевна за своим столом, как обычно, согнулась над ведомостями, окатила меня злобным взглядом. Весь стол завален бумагами, если учесть, что по штату в "Купидоне" числилось четыре человека, то наличие такого огромного бухгалтерского учета являлось для меня неразрешимой загадкой, как и мнодутое. Бухгалтерше я дружески кивнула, а с секретарей Вадиком-Таней, накладывающим на бледную физионoмию дневной макияж, обменялась парой фраз:

- Вадюша, если кто придет, меня нету. - Где же вы, Надежда Егоровна?

- Буду совещаться с Шатуновым. Ты видел, как он?

- Извините, Надежда Егоровна, не видел. Он всегда такой бесшумный, очень таинственный мужчина, прямо вам скажу.

- В чем таинственный?

Вадик шаловливо стрельнул подведенными глазенками.

- Ох стыдно сказать.

- Ну и не говори...

То, что Вадик не заметил прихода Мосла, меня не удивило. Как все юные геи, он вечно витал в грезах. В чем-то я ему завидовала. Точно так же он, скорее всего, не заметит, как однажды сбоку подкрадется смерть и разнесет вдребезги гнилую черепушку.

В туалете, плотно прикрыв дверь, достала мобильник и набрала номер, который нашла в записной книжке. Что-то подсказывало, если не успею сделать это сейчас, другой случай представится не скоро. Ни на что особенно не надеялась, облик секретного героя, возникший в воображении, был, скорее всего, не более чем фантазией, поэтому не расстроилась, когда услышала сперва длинные гудки, потом характерный щелчок и шорох ленты. Мужской голос бодро объявил: "Сидоркин, к сожалению, отсутствует, если хотите передать что-то важное, сделайте это после сигнала. Сидоркин вам обязательно позвонит".

Я тупо слушала шуршание ленты и не знала, что сказать. Пришлось набирать номер второй раз.

- Антон, дорогой, - окликнула тихонько, - ты когда-то спас меня, вырвал из рук изуверов. И у нас была восхитительная, волшебная ночь. Потом ты исчез. Позвони, пожалуйста. Позвони, как только сможешь, - и добавила после короткой паузы:

- Я соскучилась по тебе, Антон.

 

6. ОПЯТЬ ТУРКИ

Мосол привез меня в дачный поселок на двадцатой километре Калужского шоссе. У него была страсть менять машины и водителей чуть ли не каждый день, и на этот раз мы ехали в симпатичном желтеньком "Седане", за баранкой сидел незнакомый башибузук. Видимо, он был глухонемой, потому что Мосол разговаривал при нем совершенно свободно. Пока я звонила, он пару раз приложился к бутылке и заметно закосел, что было на него непохоже. Обычно водка его не брала, он только разбухал, наливался розовым соком, и бешеные очи проваливались внутрь черепа. А сейчас развезло. Он был в каком-то умильно-сладковатом настроении, как в сиропе. Лапал меня на заднем сиденье, но тоже как-то по-домашнему, без азарта. Повторил несколько раз, что товар сделал ноги и босс чрезвычайно доволен. В частности, и мной. Теперь мне, возможно, светят премиальные. Я не стала интересоваться, что это такое - премиальные, попросила его угомониться:

- Геннадий Миронович, мы не одни. Неужели нельзя вести себя прилично?

- Расслабься малек, - рокотал он. - Никто тебя не тронет, любому пасть порву, поняла, нет?

- Ага, - усомнилась я. - У вас, наверное, таких, как я, десятки. Только для забавы. Серьезных чувств вы, Мосол Миронович, не испытываете.

- Не-е, падлой буду. - Он вдруг посерьезнел, убрал лапы. - Ты особенная. Не токо я заметил. Из тебя, Надь, вполне возможно, центровую слепят.

- Объясните ваши непонятные слова.

- Чего непонятного? Центровой в бизнесе, как законник. Неприкосновенный. Со всеми полномочиями. Сходняком коронованный.

- Чем же я могу заслужить такую честь?

- Вопрос с закавычкой. Скоко пользы принес общему делу, стоко и получишь. Оценка идет по многим статьям. Но главное, конечно, поручители. Поручиться должны те, кому воры доверяют, не фраера. Причем кровь слить в залог.

- Вы, Мосол Миронович, немного выпивши, потому несете бог весть что. Откуда у бедной девушки такие поручители?

- Найдутся, Надь. Не трухай, найдутся. На смотринах не оплошай, а там видно будет.

Меня мутило от перегара, которым он дышал, и от его сивой рожи, и оттого, что опять шел разговор, в котором не понимала ни словечка. Но должна была соответствовать. В одном Мосолушка прав: у бизнеса и у урок общие законы. И там, и там, если догадаются, что только прикидываешься своим, - разорвут всей стаей.

К загородному особняку подъехали около полудня, когда ослепительное июльское солнце прокалило землю до какой-то почти яичной желтизны. Глухонемой водила покатил машину в каменный гараж, а мы с Мосолушкой чин чином, под ручку взошли на крыльцо двухэтажной виллы. Вор в законе, заметно нервничая, дал последнее наставление:

- Ты это, Надь... Ежели чего, гляди на меня. Подмигну правым глазам, значит, все путем. А вот так пальцами сделаю, значит, соображай. Поняла, нет?

- Еще бы! - сказала я.

В гостиной - батюшки светы! - ждала такая компания, что я обомлела. Вся Анталия сюда перебралась. Незабвенный черноокий, с жирным пузом Дилавер, кривоногие янычары Эрай и Хаги, а уж с ними сама кудрявая, розовощекая пышка Вагиночка с бокалом в руке. Не хватало, пожалуй, только ее муженька Вани Гуревича, не удивлюсь, если тоже подскочит на огонек. Увидев меня, все так заржали, будто цирк приехал. Вагиночка кинулась ко мне, затискала, затормошила, да с такой страстью и напором, что от ее визга и щипков померещилось, напала целая толпа.

- Ах сюрприз, ах сюрприз! - вопила ненормальная. - Ну что, рада, счастлива?! Видишь, кто явился? Видишь, кто по тебе истосковался?

Истосковавшийся Дилавер, господин мой, лучезарно улыбаясь, как подпаленный блин, поманил меня пальчиком. Одет был не в шорты и маечку, как привык, а в строгий европейский костюм и истлевал в нем от жара. На о пальчик я не отреагировала, напротив, сразу дала ему урок хорошего тона. Может, это не моя территория, но и не его тоже.

- Любезный Дилавер, конечно, приятно снова вас к деть, но у меня теперь другой повелитель, вот, познакомьтесь... Геннадий Миронович Шатунов...

Вагина опять заржала, и турки ритуально захлопал себя по ляжкам. Оказывается, "Генку все знают, он давно в колоде", и знакомить никого ни с кем не надо, а лучше поскорее поднять бокалы за счастливую встречу. Мосол толкнул меня в бок, на уголовной роже проступила почтительная улыбка. Всеобщее братание, милый розыгрыш большие люди принимают в свой круг несмышленыша о наставляют на путь истинный. Все они хитрили, но каждый на свой лад. Каждый держал в кармане заточку с собственным набором. Но из них я никого не боялась, если не считать Вагиночку. Она самая опасная здесь. И турок, и Мосла, и меня, грешную, она использовала как хотела трахала во все дырки. Но только, наверное, не все об этом догадывались. Я догадывалась, потому что была женщиной, и знала, как легко обломать рога практически любому мужику, но ведьму остановит лишь осиновый кол, вбитый в грудь. Господи, совсем недавно я считала ее подругой... Гордилась ее дружбой. Бесится от похоти, так что с того? С кем не бывает при муже-импотенте... Сочувствовала ей. Верила ее причитаниям: "Мой Ванечка без меня пропадет, он как дитя малое! Как мы все одиноки, Надин, как одиноки!"

Дилавер, насупившись, поднял бокал. Жирные миндалины глаз излучали суровую доброту.

- Госпожа Надин, душа моя... Помнишь, как читал Пушкин под небом Анталии? Ты читал, я слушал. Потом я читал, ты слушал. Нам было хорошо, не так ли, дорогая?

- Истинно так.

- Давай не омрачать встречу. Про твой успех нам все известно. Твой счет вырос в банке. Гену хочешь себе взять, бери Гену. Про нас думают, дикий народ, женщин за собак держим. Все врут гяуры. Настоящий турок - сердечный турок. Женщину ценит как музыку, как красивый ковер. Впереди тебе трудный тет-а-тет с одним человеком. Давай выпьем вина за твою удачу. Это тост. За тебя, Гена, тоже пью. Надин себе забрал, не жалко. Потом опять отдашь. Друзья познаются в беде, у русских говорят. Пей, Гена, до дна. Госпожа Надин на всех хватит.

Пока он говорил, Эрай и Хаги важно согласно кивали, верные болванчики, стиснув Вагиночку с боков, опасаясь, что вредный Мосол и ее отнимет. Сама опять чуть не лопнула от сдерживаемого смеха. Чт-то на нее сегодня смехунчик напал. Я поблагодарила Дилавер за лестные слова и выпила вместе со всеми. Мосол выпил вина, хотя и с брезгливой миной: водки не было. Шепнул мне на ухо:

- Молодец, Надюха. Нормально врезала обезьяне. Сказал негромко, но слышали все - и как-то странно на него посмотрели. Как на покойника. Никто никуда не спешил, сидели перед камином, где потрескивали декоративные поленья. Будто кого-то ждали. В тишине ангел пролетел. В комнате были лепные потолки с ангелочками, на полу - зеленый ковер. Мебель обычная, примерно тысяч десять баксов за гарнитур. Итальянская. Фирма "Монако". В окно ломилось солнце, не сочетающееся с камином. Ляка сказала:

- Надюш, прости, что так получилось. Наверное, на меня обижаешься, но поверь, иначе было нельзя. Я не пряталась, но ты должна была справиться сама. И справилась отлично. Но рисковать мы не могли. Игра крупная, когда-нибудь сама все поймешь. Не хмурься, прошу тебя. Все хорошо, дитя мое. Теперь опять будем вместе.

- С чем я должна была справиться? С Иванцовой?

- С Иванцовой в том числе. И еще доказать, что в тебе не ошиблись, просчитали правильно. Ты же не думаешь, что это случайный выбор?

- Я ведь просила оставить меня в покое, - лишние слова, но вырвались помимо воли.

Вагиночка улыбнулась покровительственно.

- Конечно, просила... Я помню... но разве нас кто-то спрашивает, милочка? И меня никто не спрашивает. В большом бизнесе приходится делать то, что нужно. Или оказываешься на помойке. Третьего не дано.

- Почему выбрали меня?

- Решают специалисты. Для той роли, какую тебе дали, Необходимо сочетание многих качеств, честно говоря, я в этом вопросе тоже не Копенгаген. Алчность, молодость, внешние данные, повышенная живучесть, ум - короче, целый букет. Все это у тебя есть. За тебя, родная!

О как мне хотелось выплеснуть рюмку в похотливую светящуюся материнской нежностью рожу! Но я этого не сделала. Чокнулась с ней, и с Дилавером, и с кривоногими, и с любезным Мосолушкой.

- На теперь подарок, - во всю черноту размаслился Дилавер, - Бери, лубовь моя.

Протянул сафьяновую коробочку, я открыла: точно такие же золотые часики, какие подарил в Анталии.

- Прозит, - поклонилась я, - Буду коллекционировать, У вас щедрое сердце, господин мой.

- Турецкая дешевка, - ревниво заметил Мосол, и опять все присутствующие посмотрели на него странно. Ляка сказала:

- Прошу прощения, господа, мы с Надин покинем вас ненадолго, потом, надеюсь, продолжим пир в более уютном месте.

Кивнула мне - и я потянулась следом. Мужчины проводили нас понимающими взглядами.

Идти пришлось недалеко - на второй этаж и налево. Роскошно обставленный дачный кабинет в дизайне "Санта-Барбары". У окна высокий солидный мужчина в светлом летнем костюме. Лицо в тени, но я его сразу узнала - Гай Карлович Ганюшкин. Он пошел нам навстречу, дружески обнял Вагину, чмокнул в щеку.

- Погуляй пока, Елочка, сделай милость. Мы с девочкой малость побеседуем наедине.

По недовольной гримасе я поняла, Вагина не ожидала, что ее так бесцеремонно выставят.

- Как угодно, Герник, но я думала...

- Не думай, дорогуша. - Магнат усмехнулся одной щекой. - За тебя уже подумали.

Какая-то особая издевка таилась в его словах и учтивом тоне. Вагина вспыхнула, развернулась и вылетела из кабинета.

- Ишь ты, - сказал Гай Карлович, обращаясь уже ко мне, - Она думала. Интересно, каким местом? Удивительно бесцеремонная особа, вы не находите, Надин?

- Нет, не нахожу... Почему она назвала вас Герником? По-моему, вас зовут Гаем Карловичем.

- По-разному зовут. Не забивай голову ерундой. Садись сюда, на пуфик, чтобы я мог получше разглядеть... Скажи, детка, ведь мы, кажется, встречались? Помню-помню эти пухлые губки и ясные глазки... Приятно, когда молодая умеет себя подать. Этому в школе не научат.

- Благодарю, синьор Герник.

- Надюшик, девочка ты умненькая, битая, поэтому давай прямо к делу. Извини, ни на что другое сейчас времени нет. Может в другой раз... У тебя, кстати, какое образование?

- Высшее. Диплом ВГИКа. Режиссер и актриса в одном лице.

Ему ответ понравился, и вообще я ему нравилась, я это заметила еще при первой встрече. Но это ничего не значило. Для таких людей, как Ганюшкин, эмоции не имеют значения. Тем более все, чего душа пожелает, они получают без труда. В этом их сила и слабость. Слабость крупных хищников заключается в том, что от постоянного пресыщения им иногда лень лишний раз щелкнуть челюстями.

- Круто, - одобрил он. - Режиссер. Кто бы мог подумать! С дипломом - это тебе Гарик Рахимов удружил?

Сердце захолонуло: знает про Гарика, знает про меня все, значит, крепко заглотнул. Видно, это не тот случай, когда лень щелкнуть челюстями.

- Гарик, да... Но я сама всегда мечтала стать режиссером.

- Вот и отлично. Вот мы и снимем киношку с твоим участием. Но придется напрячь силенки. Не дай бог оступиться, сценарий ювелирный. Что-то хочешь спросить?

По привычке я уже отметила некоторые его особенности, за которые можно зацепиться. Например, внешность. Не красавец, конечно, и не урод. Холеный мужичонка с едва намечающимся брюшком. Морда скорее приятная, чем отвратная, если бы не носяра. Нос приметный, с подвижными, как цветочные лепестки, ноздрями, чуткий, как у насекомого. Наверное, именно энергичный носяра лучше всего отражал его характер. А характер такой, что случайно зацепишься - обдерешься до крови. Ну, это уж у них общее, родовое, у всех победителей жизни. Это мы всегда учитываем.

- Гай Карлович, раз уж оказали мне честь, - я смущенно потупилась, - раз приняли участие... Позвольте признаться чистосердечно?

- Ну?

- Вы мой герой. Гай Карлович, мой жизненный идеал, для вас я готова на все. В самых смелых мечтах не могла представить, что когда-нибудь буду сидеть вот так запроса рядом с великим человеком. И мне очень страшно, что я не сумею угодить.

Обычно на такие невинные девичьи признания они клюют безотказно, но этот, похоже, был чересчур умнее, чем я предполагала. По свекольной морде пробежала тень смеха, носяра дернулся вверх-вниз, как поплавок.

- Не мели чепуху, красавица, это необязательно... Лучше запомни, что скажу. Главная твоя задача - загарпунить Громякина. Намертво. Чтобы не ворохнулся. Это трудно, понимаю. Он человек ломаный, дурной. Даже говорить о нем как о человеке не совсем верно. Животное, чудовище. Но он нам нужен. Мы на него сделали ставку, вложили средства. И ты должна его приручить. С помощью подруги, разумеется. Справишься?

- Приручить Громякина - это как? В постель уложить, что ли?

- В постель - мало. Надо, чтобы кормился из твоих рук. Честно говоря, я была поражена.

- Гай Карлович, вы серьезно? Может, вы меня с кем-то путаете? Я обыкновенная московская путана. С какой стати он вдруг будет, есть из моих рук? И потом - у него есть Иванцова. Я ей в подметки не гожусь.

Ганюшкин недовольно сдвинул брови, носяра поник.

- Не умствуй, Надя. Каждый солдат должен знать свой маневр. Иванцова - это Иванцова, ты - это ты.

- Есть другая народная мудрость: всяк сверчок знай свой шесток.

- Ты не сверчок, Надин, а результат научного отбора. Ошибки нет: зверюга на тебя среагировал. Пока вяло, но импульс есть.

- Откуда известно?

- Наводил справки о тебе. Кто, откуда? Чем болела? Есть и другой красноречивый фактор. Шуганул двух любимых петушков. Неделю к ним не прикасается.

- А к Иванцовой?

- Не дерзи, Надя, если хочешь, к Иванцовой тоже... Повторяю, Громяка нам нужен в товарном, упакованном виде. И как можно скорее. Раз уж помянула свою подругу, скажу, Иванцова не справилась. К сожалению, придется ее наказать. Надеюсь, с тобой этого не случится.

Он сидел так близко и был такой тихоголосый, домашний рассудительный, и все же от него веяло ужасом, как из преисподней.

- По ряду причин, - продолжил наставительно, - с Громякой мы не можем использовать более действенные, активные способы сотрудничества. Поэтому, Надя, прошу тебя, не сорвись. Глупо сломаться в начале блестящей карьеры, которая перед тобой открывается. Согласна?

- Да, но... Что все-таки я должна сделать?

- Пока войти в доверие, стать незаменимой - иными словами, занять место Иванцовой. Дальше видно будет. Успокойся, тебе помогут, у тебя будут консультанты и все прочее, что необходимо. Вся современная наука любви к твоим услугам. Со всеми ее самыми изощренными приемами.

Магнат поднялся на ноги, взглянул на ручные часы. Аудиенция закончена.

- Гай Карлович, можно последний вопрос?

- Говори.

- Даже два.

- Быстрее, Надя, спешу.

- Туркам я подчиняюсь или нет?

- С этого дня ты подчиняешься лично мне. Но слушаешься всех. Улавливаешь тонкость?

- Улавливаю... Гай Карлович, Иванцова - моя школьная подруга... Пожалуйста, скажите, что с ней?

- Ты же ее недавно видела?

- Да, но вы сказали, придется наказать.

- А-а, ты вон про что... - Неожиданно Ганюшкин перестал спешить и опустился обратно в кресло. Больше того, посадил меня к себе на колени, нежно обняв за плечи. - Хорошо, удовлетворю твое вполне понятное любопытство. Сейчас вместе проведем маленький научный опыт Ну-ка, признайся, как относишься к Гене Шатунову?

- К Мослу? Как к нему можно относиться? Животное, оно и есть животное.

- Ая-яй, Наденька, стыдно. Зачем же спала с этим животным?

- От страха, Гай Карлович.

- Что-то ты непохожа на трусиху... Ну да ладно... Геночка обидел наших турецких братьев, сама была свидетелем. И вообще последнее время ведет себя вызывающе, задирает хвост... Нет-нет, не волнуйся, ничего страшного, мы давно отказались от варварских методов воздействия - пытки и прочее. Пожалуйста, смотри внимательно.

Я не заметила, как в пальцах у него оказался дистанционный пульт, и лишь увидела, как вспыхнул экран телевизора, стоящего у противоположной стены. Изображение было четким, но беззвучным. Маленькая комната с операционным столом и разными приспособлениями, на столе лежал Мосол, к его голове подведены провода от каких-то приборов. Вокруг суетились трое мужчин в белых халатах, что-то налаживали, подключали, возможно, готовились к операции. Сцена напоминала кадры из популярного штатовского сериала "Скорая помощь", который я недавно смотрела. Один знакомый гинеколог (не любовник, а именно врач) как-то сказал, что эту мыльную медицинскую оперу российские врачи воспринимают как суперкинокомедию, не уступающую фильмам Чарли Чаплина. У Геннадия Мироновича глаза вытаращенные, как у человека, который ушел под воду и понимает, что вынырнуть не успеет.

- Что с ним делают? - спросила я почему-то шепотом.

- Ничего. - Гай Карлович нежно помял мои груди. Я не сомневалась, что ему приятно. - Все, что надо, они уже сделали.

И действительно один из медиков освободил голову Мосла от путаницы датчиков, второй скинул ремни, которыми тот был примотан к столу. Ошарашенный Мосол слез со стола, неуклюже раскачивался. Ближайший врач поводил перед его лицом ладонью. Мосол скривился в неуверенной улыбке.

Гай Карлович отключил изображение.

- Ну, как тебе?

- Ничего не поняла. Ему вкололи наркотик?

- Мелко мыслишь. Надежда Егоровна. Старыми категориями. Его изменили.

- Как изменили? Отрезали что-нибудь?

- Ах, Надин, какая же ты непонятливая девочка! Ладно, сейчас увидишь, - спихнул меня с колен довольно бесцеремонно, потянулся к телефону, снял трубку и, не набирая никакого номера, распорядился:

- Подайте сюда Мосолушку. - Энергично потянул носом, потер руки. В непроницаемых глазах такое выражение, будто нанюхался кокаину. - Любопытное ты существо. Надежда Егоровна.

- В каком смысле?

- Увидеть такое - и даже бровью не повести! В твоем-то возрасте... Неужто ничего не почувствовала?

- Что я должна почувствовать?

- Ну не знаю - жалость, страх, содрогание душевное. Все же - э-э - сожитель.

- Не понимаю. Гай Карлович, чего от меня ждете?

- Ничего не жду, ровным счетом ничего. Но вижу, с Громякиным справишься. И не только с Громякиным, да?

Отвечать, слава богу, не пришлось. Отворилась дверь, и робко, боком втиснулся в кабинет Геннадий Миронович. Первое, что бросилось в глаза, от его привычной раздвоенности не осталось и следа. Теперь это была однозначная определенная личность, без внутренних метаний, с каким-то неожиданно появившимся прилизанным хохолком на голове. Без всяких закидонов и амбиций. Лох. Человек доисторического времени, когда существовали бесплатные туалеты. И голос новый, чуть ниже тембром, басовитый и заискивающий.

- Звали, барин? - спросил, скользя туманным взглядом куда-то в заоконное пространство. У меня по коже пробежали мурашки.

- Звал-звал, - благодушно отозвался Ганюшкин, подойдя к страдальцу ближе. - Как зовут тебя, помнишь?

- Мослом Мословичем, ваше высокоблагородие.

- Верно... Ну-ка, открой рот.

Геннадий Миронович послушно вывалил язык, и магнат зачем-то подергал его зубы. Потом вытер ладонь о белую сорочку Мосла.

- Кому служишь, горемыка?

- Вам, ваше высокоблагородие.

- А еще кому?

- Вот ейтой дамочке, запамятовал, как звать-величать, Простите Христа ради, - ожег пустым и каким-то влажным взглядом, от которого меня замутило. Преданный пес не смотрит жалобней.

- Опять верно, - похвалил Ганюшкин. - Теперь докажи, как любишь свою хозяйку.

С утробным урчанием Мосол повалился на колени, подполз к пуфику и облизал мою туфлю, при этом крепко зажав в ладонях щиколотку.

- Почеши его за ухом, почеши, - улыбчиво посoветовал Ганюшкин. - Они это любят.

- Гай Карлович, вам нравится превращать людей в мошек? - спросила я холодно.

- Зачем превращать? Они и есть мошки, дорогая.

 

7. ПОЯВЛЕНИЕ МАЙОРА

Звонок раздался среди ночи, и в первую минуту я не могла сообразить, кто бы это мог быть. Подумала, кто-то из ошалевших бывших спонсоров. За восемь лет столько мужиков прошло через мои руки, и некоторые имели обыкновение возникать заново из прошлого, аки привидения, пытаясь снова занять место в моем сердце. Никому этого не удавалось. Я не из тех, кто лакомится тухлятинкой.

Голос в трубке звучал в настырной интонации забуксовавшего автомобиля. Звонивший был явно под хмельком.

- Позовите гражданку Марютину, пжалуста! Это ты, Надин? Чего-то не слышу? Я куда попал?

Я включила ночник, взглянула на часы - половина второго. Значит, поспала около часа. Вечером засиделись с мамочкой, судачили, как две кумушки. Отца вспоминали, угоревшего от "Рояла" на заре реформ, поплакали, конечно. И мои делишки обсудили. Маму я, естественно, ни во что не посвящала, но она чувствовала, что-то неладно. Какая-то фирма, хожу на работу - отродясь такого не бывало. Прежнюю мою жизнь она осуждала, а теперь испытывала страх. Для нее само слово "фирма" звучало зловеще. Так же как все новые слова: "префектура", "брокеры", "дилеры", "киллеры" и прочее - все одинаково. Все чужое. Все ранило сердце, сплавляясь в усталой головке в болезненное, надрывное понятие - общечеловеческие ценности, рынок.

- Эй, вы знаете, который час? Мужчина заныл заново: .

- Мне бы гражданку Марютину... Пжалуста, позовите ее к телефону. Это ты, Марютина?

- Допустим, а вы кто?

Но когда спросила, уже знала ответ. Секретный агент. Он постоянно придуривался, даже в постели. Сразу все вспомнила. Волшебная ночь. Утреннее исчезновение. Помада на зеркале. В постели он прикидывался вампиром, импотентом и сексуальным маньяком. У меня никогда не было такого забавного партнера. Половину ночи занимались любовью, вторую половину пили водку и хохотали. С тех пор я, кажется, больше не смеялась ни разу. Искренне. Без истерики. Как в детстве.

- Я почему позвонил-то, - нудело в трубке. - Получил сообщение, а уже ночь. Думал, дождусь утра. Но вдруг что-то срочное. Дай, думаю, сразу звякну, хотя и пьяный. Вдруг у нее, к примеру, денег нет на такси. Или прокладки закончились. Это ты, Надин?

- Антон, почему ты пропал?

- То же самое могу спросить у тебя.

- Я знаю, почему ты пропал. Никогда не надо отдаваться мужчине с первого раза. Все мужчины одноклеточные. Они думают, если женщина сразу задрала ноги, она непременно шлюха. А тут еще эти хачики. Дополнительный штрих. Наверное, решил, я только и делаю, что ошиваюсь по ночным клубам.

- Хочешь правду, Надь?

- Давай, если сможешь.

Я уже сидела в постели с сигаретой в зубах. Только зажигалка куда-то делась. Сон улетучился бесследно. Какой уж тут сон... Секретный агент. Соломинка в трясине.

- Оробел я, Надь... Зачем я нужен прекрасной даме со своей зарплатой? Ну, попал под настроение, а дальше что? Я насчет себя не обольщаюсь. Иной раз доходит до того, что порядочную девушку не на что пивом угостить У тебя что стряслось-то, Надь?

Я оказалась в затруднительном положении. Не хотела, опасалась откровенничать по телефону. Для тех, кто торгует людьми, как сигаретами, поставить на прослушку квартиру - плевое дело. Вроде того как сигнализацию на тачку. Они это наверняка проделывают со своими сотрудниками. И это правильно, надо же следить, чтобы мошка, владеющая хотя бы малой информацией, не ускользнула в щелку.

- Антон, давай встретимся.

- Сейчас?

- Нет, лучше завтра.

- Говори, где и когда.

Я попыталась интонацией передать ему предостережение. Он должен понять, если хороший агент.

- Помнишь, где познакомились?

- Ага. На всю жизнь зарубка.

- Давай там же в восемь вечера.

Он понял, похоже, улыбнулся в трубку:

- Про неуловимого Джо помнишь старый анекдот?

- Нет.

- Он неуловимый, потому что на хрен никому не нужен. До завтра, принцесса.

* * *

Мосла обещали забрать из конторы. Вреда от него не было, он тихо сидел в углу, но стоило кому-нибудь войти, даже своим - бухгалтерше или секретарше Вадюше, - вскакивал на ноги и с печальным клекотом, широко раскинув руки, закрывал меня своим телом. От прежних воплощений у него сохранилось только чувство повышенной опасности. Зыркал глазами из угла, как вороненок из дупла. Хорошо хоть молча. Разговаривать по собственной инициативе он как бы разучился, но на любой обращенный к нему вопрос отвечал разумно. На меня его присутствие действовало удручающе, но попытка вытурить его прогуляться окончилась неудачно. Он так перепугался, как если бы увидел наставленный пистолет, а потом натурально расплакался. Пришлось утешать, как маленького.

- Мосолушка, голубчик, ну чего ты, в самом деле. Утри сопельки. Ведь для твоей же пользы. Погляди, какая погода на улице. Купил бы себе мороженого, посидел в парке...

- Разве я мешаю госпоже?

- Не мешаешь, конечно, нет, - соврала я. - Но нельзя же так сидеть целый день без всякого занятия. С ума можно сойти!

Мосол отвечал трагически:

- Если мешаю, убей своей рукой, за счастье почту! В пустых очах мученический, влажный восторг. Самое удивительное, что Зинаида Андреевна и Вадюша-Танюша не замечали произошедших с ним перемен. У бухгалтерши я спросила:

- Вам не кажется, Зинаида Андреевна, что господи Шатунов немного приболел?

- С похмелья они все одинаковые, - ответила строго. - Обожрался паленой водяры, вот его и ломает.

Вадюша, косясь на притихшего Мосла, вспыхивал, как маков цвет, и на мой вопрос, не находит ли он в поведении Геннадия Мироновича чего-то необычного, ответил вообще загадочно:

- Что вы. Надежда Егоровна. Я об этом даже и не мечтаю. В конце концов я позвонила Вагине (теперь она легко обнаруживалась по любому номеру), и та, внимательно выслушав, пообещала прислать перевозку. Уточнять, что за перевозка, я не стала.

К концу дня у меня осталась одна забота: ускользнуть из конторы незамеченной. Чем бы это ни грозило. Я знала, что на мою машину (красный "Фольксваген") поставлен маячок (прежний Мосол предупредил), а также двое бычар неотлучно дежурили у подъезда "Купидона" и сопровождали меня, куда бы ни пошла. Но на моей стороне был фактор внезапности. До этого вечера я ни разу не пыталась избавиться от опеки. В начале седьмого обратилась к Геннадию Мироновичу:

- Мосолушка, милый, есть для тебя важное поручение.

Вор в законе с радостным курлыканьем выполз из угла на середину комнаты.

- Приказывайте, госпожа!

С большим трудом мне удалось растолковать, что ему надо отвлечь топтунов. Конечно, я сильно его подставляла, но ничего другого не придумала.

- Ты их знаешь, да, Мосолушка? Гарик и Махмуд. Хорошие, правильные пацаны. Может, немного поколотят, но не сильно. Ступай, голубчик, не тяни.

Бедный головастик пыхтел от усердия, пытаясь понять, чего я от него хочу, и все норовил облобызать мою туфлю. Я ласково взъерошила его волосы.

- Послушай еще раз. Выйдешь на улицу, подойдешь к Махмудику, он возле моей машины толчется, и скажешь:

"Ах ты, козел вонючий, мать твою..." Они на тебя кинутся, ты только не обороняйся. Ты же не боишься двух качков?

- О госпожа! Если они тебе не нравятся, почему не сделать проще? Возьму пушку и пристрелю обоих. Чтобы не маячили.

- Не надо. Они мне не нравятся, но не до такой степени. Просто попугай их, Мосолушка. Чтобы не наглели.

В окно я наблюдала, как он выскочил на улицу, подбежaл к черноликому Махмудке, но по пути, похоже, забыл все наставления. Говорить ничего не стал, а без затей съездил громиле по уху. Рука у Мосла тяжелая, привычная к расправе: Махмудик, не ожидавший нападения, отлетел, как кегля. Мосол взялся волтузить его ногами, как у них принято, через несколько секунд к ним присоединился, как я и рассчитывала, вспыльчивый Гарик, с лету повис у Мосолушки на плечах. Следить за дракой дальше не было времени.

Подхватив сумку, я быстро покинула офис и вышла во двор через пожарную дверь, от которой заранее приготовила ключ. Да она обычно и не запиралась, через нее вывозили мусор. По переулку почти бегом вылетела на шоссе и - вот удача! - тут же остановила частника на белой "Волге".

Тот же ночной клуб "Ниагара" и, кажется, тот же самый бармен за стойкой, усатый, бритоголовый, узкоглазый... Зато Антона Сидоркина я словно увидела впервые. Симпатичный, скромный мальчик лет тридцати с небольшим, узколицый, темноглазый, с чистой, как у девушки, кожей, с застенчивой улыбкой, никакой показушной придурковатости. Интеллигент из хорошей семьи. Может быть, преуспевающий бизнесмен. С первой же минуты я усомнилась в том, что он секретный агент. Разве они такие бывают? Глаза добрые, внимательные. В принципе я не верю в мужскую доброту. Характер у них у всех обычно неустойчивый, подвижный, а добрые они или злобные, зависит исключительно от женщины, которая ведет их по жизни.

В полупустом баре мы расположились за столиком в глубине. Сидоркин принес для себя кружку пива, а для меня фруктовый коктейль с капелькой рома. Еще орешки и сыр рокфор.

- Ты выглядишь усталым, - сказала я.

- Есть маленько, нагрузки большие, организм не всегда справляется.

Я не стала уточнять, какие именно нагрузки испытывает его организм, но мне было хорошо сидеть с ним за одним столом в уютном баре. Чувство покоя разлилось, как тишина, и это было странно. Я даже забыла все свои приемчики обольщения, которые уважающая себя охотница за мужчинами пускает в ход автоматически. Как-то неожиданно размякла. Я не обманулась в своих воспоминаниях. Кем бы он ни был, но он был таким, каким я надеялась его увидеть: спокойным, трезвым, сосредоточенным, доброжелательным. И от него исходила чарующая аура зверя. В нем ощущалась некая опрятность, не зависящая от обстоятельств. Увы, наверняка где-то есть другая женщина, которой он принадлежит и возле чьей кровати стоят его домашние тапочки. Не может быть, чтобы такой мужчина остался неоприходованным. Хотя представить Сидоркина в ночных шлепанцах было трудно.

- Антон, не буду лукавить, мне нужна твоя помощь.

- За тобой кто-то гонится? Опять азеры?

- Мне не до шуток. Дело очень опасное, даже не знаю, как начать.

- А почему выбрала меня?

Я посмотрела на молодого человека через хрусталь. Мы провели вместе двадцать минут, но уже перестали замечать окружающее. Это морок хорошо мне знакомый. Он знаком всем мальчикам и девочкам и в старые времена назывался влюбленностью. Первый шаг к неизбежной близости.

- Пока ты был в ванной, я заглянула в твои карманы. Прости, время лихое. Всегда лучше подстраховаться.

- Ну и что? - В его голосе не было осуждения, и я немного успокоилась. Трудное признание позади.

- Ничего. Нашла удостоверение.

- Не понял. Какое удостоверение?

- Антон, ну пожалуйста... Я знаю, кто ты.

- И кто же?

Я оглянулась по сторонам: две-три парочки шушукались, двое пожилых мужчин степенно тянули пиво, о чем-то беседуя, бритоголовый батыр за стойкой заученно, как в вестернах, протирал бокалы тряпочкой - на нас никто не смотрел.

- Ты - агент государственной безопасности, вот кто. Может, это теперь по-другому называется. По-другому, да?

Сидоркин бросил в рот орешек, отпил пива. Улыбаясь, сказал:

- Фантазия у тебя богатая, Надин. Ладно, допустим, я агент этой самой безопасности. Как бы она ни называлась. А У тебя, выходит, дело государственной важности. За тобой охотится иностранная разведка. Моссад или Интеллижен сервис. Обидно, Надь.

- Почему обидно?

Он еще выпил пива и загрустил. Губки надул, лобик наморщил. Мне неудержимо захотелось нырнуть с ним поскорее в постель. Я вдруг вспомнила, как пахнет шерстка у него на груди. Как осенняя травка на лугу. Господи, да что же это со мной? Скоро стану копией Ляки. Что годы и страдания делают с бабенкой...

- Обидно, Надь, потому что рушатся иллюзии. Думал ты правда соскучилась, встретимся по-людски, выпьем закусим. Потом... А вместо этого какой-то агент, какие-то разборки. И что характерно, со мной это не в первый раз.

- Что - не в первый раз?

- Женщины всегда с кем-то путают. Доходит до смешного. Представляешь, одна дамочка спутала с Киркоровым. Всю ночь уговаривала спеть "Зайка моя".

- Антон, прекрати, поссоримся. Я сама видела удостоверение.

- Конечно, видела. Зачем же их продают на любой вкус в метро? Какой дурак нынче выйдет на улицу без ксивы? По Москве шмонают, ищут террористов. Нет документов, получишь пулю в лоб, и не спросят, как зовут.

- Значит, ты не агент?

- По-честному?

- Да.

Важно приосанился.

- Для тебя готов быть кем угодно. Хоть самим Феликсом Эгмундовичем. Давай выкладывай, что за беда?

Ему не удалось меня обмануть, напротив. Он вел себя так, как и должен вести настоящий шпион. Не хватало еще, чтобы он признался случайной подружке в роковой оплошности. За это начальство по головке не погладит, наверное, у них там дисциплина - ое-ей! К тому же мне все равно деваться некуда. Понизив голос, рассказала все, что могла, начиная с Анталии. Фирма "Купидон", Вагиночка, Громякин, клоны, подруга детства Иванцова, "Дизайн-плюс" - и прочее, прочее. Уложилась в десять минут. Сидоркин не перебивал и, только когда закончила, отправился к стойке, сказав, что должен немедленно выпить. Промыть мозги от этой чертовщины.

Чертовщина, да. Я тоже это поняла, пока молола языком. Особенно дико про клонов. Но, как и Антон, я знала, что нет такой мерзости, которая органично не вписалась бы в московскую реальность.

Антон принес графинчик водки и закуски. Я ждала приговора. Как он решит, так и будет. Если не поможет, вернусь я в "Купидон" и буду делать что прикажут. Пока я им нужна, не тронут. Откровенно говоря, после Эмиратов смерти я не боялась, но страсть как не хотелось стать измененной. К призеру, как Мосолушка. Страшно подумать... Был уважаемым членом общества, вором в законе, бизнесменом - и вдруг превратился в пресмыкающееся. Вся моя гордыня, доставшаяся от спившегося папочки, бунтовала. Понятно, в Москве полно измененных, куда ни плюнь - попадешь в зомби, но я не хотела быть одной из них. Уж лучше простая, незатейливая смерть в проруби или под ножом мясника.

Сидоркин выпил водки, пожевал колбаски, закурил сигарету - и все молча. Я его не торопила. Спешить некуда. Смотрела на него с горечью: ну почему, почему мы не встретились хотя бы несколько лет назад, когда я еще не была пропащей? Могли бы пожениться, нарожать детей, купить домик в деревне. Я работала бы художником-декоратором, как когда-то мечтала, а он ловил бы террористов - или кого они там ловят? Главное, в жизни появился бы иной, сокровенный смысл, который нынче заменился неукротимой погоней за долларом. Я никого не осуждаю, осуждать грех, но в ту минуту прокляла время, в какое меня угораздило родиться. Подлое, как рожа Ганюшкина.

- Турки-то при чем, Надь?

Я обрадовалась, вопрос конкретный.

- Как при чем? Канал сбыта. Туда сплавляют товар. Клонов, рабов. Наверное, каналов много, просто меня посадили на этот.

- С Гуревичем хорошо знакома?

- Лякин муж, - подтвердила я, - Клевый дядька. А Ляка - сволочь. Подставила меня.

- Надь, скажи по совести, тебе чертики не снятся? Ты не чокнутая? В смысле крыши.

- Что же такое! - взорвалась я, но тихо, без шума, не привлекая внимания. - Не веришь, что ли? Думаешь, лапти плету? Зачем мне это надо?

- Про клонов не верю. Про остальное могу поверить, а про клонов нет. Это научная фантастика.

- Ах фантастика?! Да я сама видела. Целые шеренги, и все одинаковые, как близняшки. А что они сделали с Мосолушкой, тоже не веришь?

- Что сделали с Мосолушкой?

Я рассказала, он выслушал. Выпил еще водки, я махнула рюмку и задымила, мы оба выглядели ошарашенными, но он больше, чем я.

- Антон, скажи прямо. Можешь помочь?

- Как, Надь?

- Вытащи меня оттуда.

- О чем ты? Если хоть половина из того, что ты рассказала, правда - твоя песенка спета. Никто тебя не вытащит. Сама же понимаешь.

Вот и приговор. Как обухом по голове. И он был, конечно прав. Так же прав, как весенний дождь с грозой, смывающий с асфальта грязь. Оставалось извиниться за то, что побеспокоила занятого человека, и распрощаться. Ему жить, мне пропадать в одиночку. Что заслужила, то и получи. Я затушила сигарету в пепельнице, поправила прическу. Жест неуместный. Сейчас на мне такая прическа, которую не поправила.

- Что ж, Тошенька, спасибо за доброе слово, за сочувствие. Считай, что ничего не слышал, а я ничего не говорила. Позволь расплатиться за выпивку? Это ведь я тебя пригласила, не ты меня. - Достала из сумочки кошелек, из кошелька пятидесятидолларовую купюру. - Думаю, хватит, а?

- Черт его знает, тут цены ломовые.

- Прощай, секретный агент.

- Прощайте, сударыня.

Когда встала, ухватил меня за руку и ловко вернул на место. В ту же секунду слезы хлынули у меня из глаз неудержимым потоком, как вода из прохудившихся кранов. Сидоркин, достав носовой платок, покачал головой и начал вытирать краску, растекшуюся по щекам. Я не сопротивлялась. Его забота нас сроднила.

- Издеваешься, да? Антон, мне страшно. Спаси меня.

- Спасти человека может только он сам, - наставительно заметил он, - С помощью поста и молитвы. Так учат святые старцы.

Невольно я улыбнулась, по натуре я смешливая, только давно забыла об этом. Сидоркин с поклоном подал рюмку водки:

- Выпей, краса ненаглядная. Облегчи душу. Я выпила с удовольствием. Слезы высохли.

- Не думай, могу и заплатить, если поможешь. Деньжата у меня есть.

- Большие?

- Турки счет открыли, не веришь? Вот, - показала пластиковую карточку со штрихкодами. Он ее чуть ли на зубок не попробовал.

- Сильная вещь, - оценил. - Надо проверить, не липа ли.

- Нет, не липа. Я проверяла. В банкомате сняла пятьсот баксов. Без проблем.

- С богатым человеком всегда приятно иметь дело, но у меня другое условие.

- Какое?

- Если все окончится благополучно, скатаем куда-нибудь на недельку позагорать. Третий год собираюсь, все никак не получается.

- Ты же сказал, моя песенка спета?

- Иносказательно - да. Но практика часто противоречит нашим представлениям о ней. Так написано у таджикского философа Наджилами Али.

- Ты очень образованный человек, хотя по тебе никогда не скажешь, - похвалила я. - ответь, что мне делать?

- Пока ничего. Сиди, работай. Мне больше не звони. Понадобится, сам найду, - не успела я испугаться, мягко добавил:

- Ужасно другое. Сегодня нельзя ни к тебе, ни ко мне. Надо поскорее разбежаться.

Я огорчилась не меньше его, робко предложила:

- Если тебе не терпится, можно в машине.

- Интересная мысль... Ладно, слушай инструкции... Говорил недолго, и я все отлично запомнила. Первый Урок конспирации. Отлетели беззаботные денечки и, наверное, никогда не вернутся. Но все бабы полоумные, и я не исключение. Его суровые наставления звучали для меня ласково, как пожелания спокойной ночи: "Ляг на животик, Деточка, и болеть перестанет". Я больше не чувствовала себя одинокой и радовалась лукавому блеску его сумеречных, темных глаз, погружаясь в них с головой. Что бы ни случилось дальше, за этот вечер я благодарна судьбе.

Была еще ошеломительная поездка по ночной Москве на "жигуле". Забыв обо всем на свете, до одури целовались на каждом светофоре, а то и прямо на ходу, и не разбились только благодаря его высокому водительскому мастерству и цыганскому счастью. Я не знала, что способна на такое. Поплыла, как квашня. Внутри не осталось ни одной жилочки, которая не принадлежала бы ему. Так и парила в невесомости, пока не высадил меня возле Павелецкого вокзала. Прощались недолго. Отдышавшись, я спросила:

- После этого опять скажешь, что не чекист?

- После чего после этого?

- Антон, скажи, что любишь меня. Это важно. Мне не так страшно будет.

- Не могу, - отозвался самодовольно, - Слишком большая ответственность.

Открыл дверцу и выпустил. А сам рванул с места, как ненормальный, и мгновенно исчез в сверкающем потоке лимузинов. Сгинул в ночи.

 

8. ПОКОРЕНИЕ ГРОМЯКИНА

Наказали той же ночью. Примитивно, по-босяцки. Заснула счастливая, а очнулась от резкой боли в паху. Попыталась ворохнуться - куда там... Голову чем-то замотали, пасть заткнули, и на грудь давило, как плитой. Били в основном по животу и по бедрам. Но без изуверства. Боль резанула оттого, что в дырочку чего-то запихнули. Потом выяснилось - маленькую пластиковую бутылку от пепси. Поозоровали. И дали понять, какое я для них ничтожество.

Экзекуция проходила в полной тишине, и когда закончилась, я еще некоторое время лежала не шевелясь, прислушиваясь. Негромко хлопнула входная дверь, загудел лифт. Я размотала с головы простыню, зажгла лампу у кровати, общупала всю себя - и побрела в ванную. Потери невелики. Лицо совершенно нетронутое, левая грудь расцарапана, кровь на соске, ну и весь низ живота побурел. Боль стала ровной, тянущей, как при воспалении придатков.

Меня и раньше, конечно, поколачивали, без этого жизнь дамы полусвета не обходится, без пенделей, но в собственной постели отметелили впервые. Наверное, это должно было, по замыслу хозяев, оказать благотворное воздействие на мою психику. То есть не столько сами побои, сколько сопутствующий антураж. Действительно, без всяких затруднений проникли в запертую квартиру, застали врасплох и вообще могли сделать что угодно, но даже не изнасиловали, милостиво обошлись. Предупредили по-доброму, дескать, знай, свое место, тварь, и не рыпайся, не самовольничай. Бутылка между нoг - знак особого, почти сакрального презрения. Что ж, спасибо, сэр Ганюшкин! Я все поняла. Больше не буду.

Мамочка проснулась, всполошенная заглянула в ванную. Я еле успела прикрыться.

- Надюша, приснилось мне, что ли? Будто дверь хлопнула?

- Приснилось, мамочка, приснилось.

- А ты чего встала? Не спится?

- Все в порядке, мама. Жидкости на ночь перепила. Иди ложись.

- Может, чайку согреть?

- Нет, будем спать.

Легче сказать, чем сделать. Побои - лучшее средство от сонливости. Часа два проворочалась, поглаживая живот, жалела себя. Но страха не было. Напротив, как солнышко сквозь тучку, проглядывало в полутьме насмешливое, прекрасное лицо моего нового друга, и губы помимо воли растягивались в блаженную улыбку.

Наутро события завертелись с пугающей быстротой. В офисе поджидал новый заместитель, присланный вместо Мосла, и он мне сразу не понравился. Не понравился - мягко сказано. Это был не человек, а существо из юрского периода, ящер, одетый в безукоризненную серую тройку. Я даже подумала, что это какой-то розыгрыш или продолжение ночной экзекуции в иной форме. Головка маленькая, приплюснутая, глазки двумя черными буравчиками, безгубый рот и вытянутый, как локатор, носяра, но не вращающийся, как у Ганюшкина, а будто зацементированный. Цвет лица как у трупа. Лепехин Георгий Сидорович. До моего прихода он, видно, уже как-то себя проявил, потому что Зинаида Андреевна не отозвалась на мое приветствие и вся пылала, как спелый осенний помидop, а у Вадюши на лбу сияла голубая шишка вроде маленького рога, и он тоже прятал глаза. Ящер по-хозяйски расположился в кабинете в моем кресле и, когда я вошла, проблеял козлиным голоском, от которого кровь стыла в жилах:

- Опаздываешь, директриса? Нехорошо. Плохой пример для подчиненных.

После чего сам же и представился, сказав, что будет вместо Шатунова. Я поинтересовалась, что с Геннадием Мироновичем, и получила ответ, что это никого не касается, кроме самого Геннадия Мироновича.

- Давай сразу условимся, Марютина. Меня послали для укрепления дисциплины, и я ее укреплю, не сомневайся. С сегодняшнего дня со всей вашей болтанкой, считай, покончено. Будем делать культурный, современный бизнес.

Не хотелось ссориться, да и с кем, если ублюдка прислали для устрашения, но я предупредила:

- Вадюшу больше не трогай. Он совершенно безобидный, Чудовище мгновенно вскочило на ноги и оказалось ростом под потолок. Черные буравчики засверкали яростью.

- Учить меня будешь, Марютина?

- Если понадобится, да.

- Меня?!

- Кто ты, собственно, такой, что тебя нельзя учить? Чудовище взревело, затряслось, но ударить почему-то не решилось. Прошипело зловеще:

- Учти, Марютина. Мосла упаковала, со мной не выйдет. У меня такие сикушки, как ты, от зубов отскакивают.

- Убирайся из-за моего стола... Или хочешь, чтобы папе позвонила?

Пригрозила наугад, но попала точно. Чудовище вдруг сникло, в поясе согнулось, глазенки потухли.

- Зачем папе? Не надо папе! Мне сказано бдеть, я бдю. Ничего плохого не сделал.

Измененный, поняла я. Ничего страшного. Всего-навсего измененный. Подобрать ключик - и хоре.

- Ладно, - сказала я примирительно. - Папе ничего не скажу, но Вадюшу не трогай. Вообще, если надумаешь кулаками махать, сначала посоветуйся. Уловил?

Чудовище самодовольно заурчало и переместилось из-за стола в угол.

- Жора Лепехин не дурнее других. Почему не уловить, он все улавливает. В натуре, Марютина. Папе не надо звонить, без папы обойдемся. Зачем его тревожить? У него без нас дел полно.

- Какие же у него дела?

- Мало ли... - уже совсем добродушно подмигнул, - Слоники чтобы бегали. Курочки чтобы неслись. Сама знаешь, Марютина. Хе-хе-хе!

Ничего отвратнее этого утробного смешка я давно не слышала. Позвала Вадика-Танюшу, чтобы принес кофе. Тот покосился на чудовище, побледнев от страха. Рог на лбу - как голубой фонарик.

- Не бойся, Вадюша. Он тебя не тронет. Эй, Жорка, а ну-ка, извинись перед малышом за грубость.

- Еще чего - с апломбом отозвался Лепехин. - Пусть честь отдает, когда видит перед собой россиянского офицера. Педик вонючий.

- Офицер - это ты, что ли?

- А то нет?

- Где же твоя форма? Погоны? Сапоги?

- Все равно должен чувствовать.

Я поняла, настаивать бесполезно. От измененных можно получить только то, что в них закодировано, но не больше. Похоже, никакие извинения не входили в его программную установку. Он бы рад, да не может. У них умишко хрупкий, детский, при малейшем нажиме ломается. У меня был случай с одним фирмачем, тоже измененным, которого я в шутку попросила поделиться казной... Печальный случай. Как он начал кукарекать, прямо из ресторана увезли в Ганнушки.

Кофе не успела допить, позвонила Вагина. Голосок елейный, б...ский. Ох, как я ее ненавидела!

- Надин, сокровище мое, надо ехать... Ты в порядке? Ничего не болит?

Знала, паскуда, как со мной ночью обошлись.

- Куда ехать, Лякочка?

Объяснила. Громякин выступает перед избирателями в кинотеатре "Родина". Потом у него встреча с одним важным американосом в подвальчике на Арбате. Моя задача - на абордаж. Прямо горяченького. Есть сведения, что малютка будущий президент ведет двойную игру.

- Известный нам господин пообещал, если сегодня уложишь Громяку в постельку, счет в банке увеличится ровно на треть. Ты рада?

- Ляка, кого вы прислали вместо Мосла? Стопроцентный дебил. Неужели никого получше не нашлось?

- Опытный экземпляр. Не бери в голову. За ним наблюдают.

- Ах наблюдают! А если покусает?

- Не покусает, - засмеялась подружка, - Он смирный. Короче, выступление через час.

- Иванцова будет?

- Забудь про Иванцову. Списанная фигура.

- Ее тоже накажут? Как Мосла?

- Надин, что ты себе вообразила? При чем тут Мосол? При чем тут Иванцова? У тебя свой участок... Кстати, сильно не напрягайся, с Громякиным тебя подстрахуют.

- Как? Запасная девица будет?

- Котенок, не зли меня... Время пошло...

С тем и расстались... Надо сказать, мужики меня часто кидали, взять того же Витюшу Скоморохова, сплавившего меня в Эмираты, но так, как с Вагиной, я еще не влетала. Принять матерую волчицу за взбалмошную похотливую бабенку - это чересчур. Чем смотрела, Надюшик? Что ж, теперь расхлебывай.

На встречу с идолом демократии собралось много народу, люди стояли в проходах, с трудом удалось пробиться в первый ряд, а это было необходимо, чтобы попасться на глаза. По дороге в машине (за баранкой незнакомый водила, назвавшийся Славиком, видно, вместе с Мослом поменяли весь караул) я вспоминала, что я, собственно, знаю о Громякине. В политический бомонд он ворвался лет десять назад, и это было своего рода сенсацией. Доселе мало кому известный, то ли правозащитник, то ли тюремный сиделец, на очередных выборах он вдруг воссиял звездой первой величины. Впоследствии все годы не слезал с экрана, как ковбой с лошади, и молол языком неустанно и о чем попало. Слушать его - одно удовольствие, о чем бы ни говорил. И из себя видный мужчина, не старый, крупный, с намеком на сексуальную извращенность в сытой морде. С экрана метал громы и молнии, казалось, поднеси спичку - взорвется, но на деле всегда смирно голосовал сперва за Елкина, теперь за нового народного избранника. Многие за эти годы утонули, сгинули, а он нет. Наверное, в политике он мог дать фору любой шлюхе, у которой только один закон: кто больше заплатит, того и обслужу. Всех этих общеизвестных сведений, конечно, маловато, чтобы взять его тепленьким с трибуны, и я пожалела, что не удосужилась выудить у Ольки Иванцовой что-нибудь интимное, какие-нибудь его маленькие житейские слабости и пристрастия, но, наверное, это было бы нелегко. Иванцова - человек скрытный, себе на уме, у нее и смекалки побольше, и амбиции другие. Даром что без всякой помощи взлетела на такую вершину, но вот поди ж ты, как сошлось: похоже, дыхание нам перекроют одновременно. Ничего, подружка, теплее будет спать рядышком в могилке вечным сном. Громякин вышел на сцену - высокий, статный, характерным жестом поднял правую руку, и зал ответил восторженным ревом. В ту же секунду из динамиков грозно грянул новый бывший гимн Советского Союза, публика замерла в благоговейном молчании, а на красной морде Громякина появилось таинственное выражение, будто он только что украдкой похмелился. Я представила, как где-то в зале прячутся неугомонный кудрявый красавчик Борька Немцов или его наперсница, японская затейница Хака Мада, пугавшие народ, что никогда не встанут при звуках позорной музыки, воспевающей Сталина, кому они тоже не подали бы руки, и некстати подавилась смешком.

Речь Громякина, как обычно, состояла из причудливой мозаики угроз, анекдотов, обещаний и нечленораздельных восклицаний. Грозил он НАТО, евреям, коммунистам, Борису Абрамовичу, Шамилю Басаеву, Мадлене Олбрайт и всем прочим, кто посягал на святую Русь, призывал к единению вокруг его партии, обещал мужикам море разливанное водки (каждому по бутылке), рассказывал байки о своих встречах с Хусейном, - короче, кривлялся, как умел, но даже я, далекая от политики, чувствовала, как трудно ему держать аудиторию. Штука в том, что совсем недавно, года три назад, он ведь был единственным крутым патриотом на всю страну, не считая коммунистов, которым никто не верил. Но время изменилось, и даже самые забубенные американские головушки, навроде Рыжего Толяна, со слезами на глазах невнятно залепетали о величии России и ее неувядаемой мощи, которая останется Неколебимой, даже если всех россиянчиков удастся вогнать в землю по шляпку. Получалось, что все народные трибуны, как пoпугай, теперь гудели в одну дуду, и это было скучно.

В середине выступления на сцену под видом восхищений публики ринулись молодчики из охраны Громякина и завалили ее ворохами живых цветов, что заметно оживило дежурное мероприятие, тем более что в спешке дюжие мордовороты затоптали небольшой пикет демократической молодежи, скромно стоящий у входа на сцену с плакатов "Дело Ельцина живо и будет жить!"

Я вся извертелась, пытаясь привлечь к себе внимание вождя, орала "Браво, Громяка!" так, что чуть не надсадила глотку, но наконец мои старания увенчались успехом. Оратор прервался на полуслове, на эффектной фразе: "Все ограбленные граждане, коих хоронят сегодня в целлофановых мешках без тепла и электричества, однозначно" - прервался и несколько секунд разглядывал меня прищурясь, но кажется узнал: по лицу скользнула непонятная гримаса, то ли радости, то ли отвращения. В ответ я запустила на сцену галочку с запиской, один из телохранителей перехватил ее на лету и передал шефу. В записке было сказано: "Люблю. Надеюсь. Важное коммерческое сообщение. Прошу аудиенции".

Громякин кое-как закончил фразу о бедолагах, похороненных в целлофановых мешках, призвав их тоже вступать в его партию, и одновременно прочитал записку. Прочитав, пальцем ткнул себе за спину, что я расценила как приглашение. За кулисами ждала долго, но не скучала, потому что проникла в комнату, где был накрыт богатый стол, по всей видимости, для прощального фуршета. Пока вождь общался с нацией, за столом пировала челядь, причем пила и жрала на удивление нагло. Какие-то снулые мужчины средних лет, раскрашенные пожилые дамочки, несколько девиц-манекенщиц, которых Громяка повсюду таскал за собой, видимо, таким образом ненавязчиво демонстрируя свою мужскую удаль. Я взяла банан и скромно присела в сторонке у стены. Тут же ко мне присоседился один из свиты, со стаканом водки в руке. Дебилистый такой, лет сорока.

- Кто такая? - спросил с гонором. - Почему не знаю? По тону - из охраны. Охрана Громякина из всех охран, если брать знаменитых авторитетов, выделялась своей невменяемостью. Об этом я где-то читала. Или слышала по телеку, не помню.

- Меня лично пригласил Владимир Евсеевич, - гордо ответила я.

- Когда пригласил? Чего-то я не в курсе.

- Вы что, у него вроде няньки?

Замечание дебилу не понравилось, он грубо потребовал:

- Покажь документы, острячка.

Говорил громко, чего стесняться, все свои. Со стола оглядывались. Дамочка в макияже под нимфетку покачала язык: дескать, влипла, голубушка! Не споря, я отдала дебилу элегантное удостоверение "Купидона", где значилось, что я генеральный директор фирмы.

- Какой "Купидон"? - уточнил дебил, отхлебнув водку точно так же, как пьют апельсиновый сок - двумя-тремя маленькими глотками.

У меня аж в кишках скрипнуло. Я вот сколько пью водяру, а так к ней по-настоящему и не привыкла. Всегда стараюсь проглотить побыстрее и чем-нибудь заесть. У самой лучшей водки, к примеру у шведской, есть какой-то настырный рвотный привкус.

- Где стриптиз-бар, что ли?

- Сами вы стриптиз-бар, - обиделась я. - Международный экспорт. Лизинг и клиринг. Понятно?

- И чем торгуешь?

- Что же вы такие любопытные? - возмутилась я, но не забыла со значением облизнуть банан. - Какое вам, собственно, дело?

- Не горячись, девушка. Может, босс тебя и пригласил, но ежели что случись, с кого спросят? С Калистрата и спросят.

- Калистрат - это вы?

- А то сама не видишь?

- Что же может такого случиться, господин Калистрат? Съем я вашего Громяку?

- Всяко бывает. Купидоны вроде тебя попадаются шустрые. На личике не написано, что у тебя на уме. Так что придется пройти со мной.

- Куда еще?

- Неподалеку. Вон в ту дверцу.

Провожаемая сочувственными смешками, с недоеденным бананом в руке, я проследовала за Дебилом в смежную комнату, где он быстро и умело, произвел милицейский шмон. Обследовал сумочку, а также облапал всю меня сверху до низу. Я предупредила:

- Не сопи, Калистрат. Ничего не выйдет. Не про тебя ягодка.

Дебил не обиделся.

- Эх, барышня, одно баловство в голове. Хотя честно скажу, изюминка в тебе есть. Вона какие сиськи нарастила в ладонь не захватишь.

- Спасибо за комплимент.

- На здоровье. Учти и то, наш барин не жадный, иной раз и нам с его стола обламывается. Так что не зарекайся.

Едва вернулись в общий отсек, в зале вторично грянул гимн Советского Союза, и спустя минуту в комнату вбежал Громякин, со вздыбленными кудрями, распаленный, измазанный помадой. При его появлении свита в едином порыве вскочила на ноги и вытянулась по стойке "смирно". Вождь бухнулся в кресло, принял поданный услужливой рукой фужер вина и лихо, единым духом опрокинул.

- Фу-у, приморился маленько... Прошу садиться, господа. Вы же знаете, не люблю церемоний...

Вместо того чтобы последовать любезному приглашению, половину пировальщиков будто ветром сдуло: за столом осталось шесть-семь человек, включая Калистрата. К ним Громякин обратился с маленькой речью:

- Что ж, братцы-кролики, народец у нас все чудней становится. Иной раз диву даешься, до чего туп. Тупее тупого. Чего не дай, все проглотит и еще поблагодарит. Любое дерьмо. Главное, чтобы обертка нарядная. Реформу проглотил, Елкина терпел, трупом лежит у ног злодеев, а побренчи над ухом побасенкой, вскочит и заорет от радости. Не в укор говорю - с благоговением. С таким народом мы любую Европу разнесем вдребезги, только прикажи. Не везет россиянам с управителями, вот в чем беда. Ничего, мы это дело скоро поправим.

Под почтительный, негромкий гул домочадцев, жадно внимающих каждому слову, уперся в меня взглядом. Икнул, поманил пальцем.

Я приблизилась танцующим шагом, как на подиуме.

- Молчи, сам скажу, кто такая... Олькина подруга. Фирма "Купидон". Надька Марютина. Угадал?

С этим человеком могла быть только одна правильная линия поведения - глубокое и постоянное восхищение. Ничего сложного. Чеши за ухом, как пса, и он твой.

- Поразительно! - Я натурально зарделась. - У вас, Владимир Евсеевич, феноменальная память.

- Как тебе мое выступление?

- Забирает до печенок. Кончить можно невзначай.

- Смело отвечаешь, но в точку. Что про народ сказал, согласна?

Я присела на стул рядом с ним.

- Я, Владимир Евсеевич, согласна со всем, что вы говорите. И так уже семь лет подряд. Как только в возраст вошла. Вы же мой кумир.

Наши взгляды соприкасались: его, грозный, должный выражать неодолимый мужской напор, и мой, робкий, овечий. С удовлетворением вождь откинулся в кресле, протянул руку, в ней тут же оказался новый фужер с вином.

- Так что же привело тебя ко мне? Какая срочная надобность?

Я растерянно повела глазами: дескать, мы же не одни. Громякин расхохотался:

- Брось... Тут лишних ушей нет. Это все мои друзья, лопушки мои любимые...

Для подтверждения привлек к себе ближайшего лопушка, коим оказался пухленький господинчик с розовой лысинкой, ласково ущипнул за щеку. Господинчик мерзко захихикал.

- Ваши, да. Но не мои. Извините, Владимир Евсеевич, есть секреты, которые не принадлежат мне одной.

- Кому же принадлежат? Гаденышу шепелявому? Калистрат, что за девица? Не подосланная?

Калистрат, чуть не подавившись водкой, отчеканил по-военному:

- Никак нет, господин полковник. Самолично снял досмотр. Бесхитростная она, хотя лживая. Вождь глубокомысленно кивнул.

- Вечером свободная?

- Это вы мне? - уточнила я, потому что в этот момент он выковыривал ногтем соринку из фужера.

- Кому же еще? Не Калистрату. Про него я все знаю.

- Если хотите куда-то пригласить, для вас я всегда свободная, - ответила на одном дыхании.

- Особняк на Самотечной знаешь?

- С закрытыми глазами найду, если надо.

Поглядел укоризненно.

- Что-то мне, Надюха, настроение твое шутливое не нравится. Кабы после плакать не пришлось... Хорошо, будь к десяти вечера. Но без всяких сопровождающих.

От смущения я потупила очи. Над столом пронесся завистливый шепоток.

...Все складывалось примитивно, по схеме "ходки на одну ночь", но как я понимала, это было не совсем то, чего ожидали Ляка и Ганюшкин. А чего, собственно, они от меня ожидали? Чтобы Громяка "заторчал" с первого захода и ни с того ни с сего начал плясать под мою дудку? Но это же смешно. Такого не бывает. Трезво рассчитывая свои возможности, я могла надеяться, что, приложив старания, охмурю пожилого извращенца настолько, что он внесет меня в список своих утешительниц наравне с круглозадыми мальчатами, но не больше того. Что не удалось Иванцовой, не удастся никому. Она во многом меня превосходит, и, наверное, какое-то время политический громила ходил по ее указке, зато теперь ее активно сливают, и можно только молиться, чтобы не окончательно перекрыли кислород.

Я присмотрелась к Громяке. Суть в том, что он тоже измененный, причем его измененность еще страшнее, чем у других измененных, которые сначала были людьми, а потом превратились в зомби. Его измененность вместе с ним родилась, она в его природе, и главный ее признак - это отношение ко всем остальным людям, к мужчинам и женщинам, как к мусору. Они все там наверху такие, Громяка еще не самый отпетый. Их нутро пожирает ненасытный червячок-вампирик, считается, имя злобному сосуну - жажда власти, но я думаю, его зовут по-другому. Жажда власти, денег, утех и все прочее - это человеческие страсти, они свойственны многим и необязательно делают из человека чудовище. А вот то, что зудит в печенках у таких, как Громяка, и заставляет их обращаться с людьми как со скотом, глумиться, грабить и лицедействовать, стремясь к неведомой цели, - это родовая мета дьявола, если говорить языком моей бедной матушки, свихнувшейся на чтении эзотерических книжонок. Мы разные существа и живем в разных мирах. Он проглотит меня мимоходом, не заметив, что проглотил, и я даже укусить его не успею.

Из офиса дозвонилась Вагине и высказала ей эти соображения, естественно, еще более упрощенно.

- Пригласил в притон на Самотеку, - доложила я. - Хочет трахнуть в извращенной форме. Если это входит в мои обязанности, я готова. Сколько с него заломить? Или дать на халяву?

Вагиночка поздравила с почином и спросила:

- Что-то тебя еще беспокоит, прелесть моя?

- Я с ним не справлюсь. Волки не приручаются. Ей не надо разжевывать, сразу усекла, о чем речь.

- Ошибаешься, милочка. Он не волк. Раздухарившийся совок, разжиревший от зелени. Вот и все. Вспомни, как легко подмахнул контракт.

- Чем Иванцова плоха? Она с ним сто лет. Знает, как облупленного. И контракт он не мне, а ей подписал. Скоро они обвенчаются.

- Про Иванцову забудь.

- Как забудь? Она все же моя подруга. В школе вместе учились. Если вам не угодила...

- Надин, заткнись! - В голосе ледяные нотки, словно змея прошуршала в мокрой траве, - Пожалуйста, оставь свои бабские штучки. Это бизнес. Говорила тебе, время пошло. От тебя и от меня больше ничего не зависит. В одном могу успокоить: с Громякой работаешь не ты одна. Он обложен со всех сторон, никуда не денется. У тебя роль важная, но не центральная. Не заносись чересчур.

- Куда мне заноситься, не до жиру... Ляка, ты меня просто не слышишь. Я не справлюсь, понимаешь? Употребит как подстилку и выкинет вон.

- Ошибаешься, милочка. - Голос потеплел. - Повторяю, тебе помогут.

- Раздеться я сама сумею.

- Глупышка ты еще, Надин. Так и не поняла, кто у тебя за спиной. Не должна говорить, но скажу, чтобы не мандражила. Зверюге дали определенный настрой. Он натаскан на твой запах. У него заранее стоит и всегда будет стоять. Сама удивишься, какой он мягонький, пушистый, послушный медвежонок. Игрушечный, Надь. Все эти возомнившие о себе вшивые политики на самом деле разлуке лягушки из папье-маше. Вопрос лишь в том, кто раздувает. Ты, милая Надин, стеклянная трубочка, через которую в него закачают нужную информацию. Ну что, успокоилась?

- Если это так просто, почему не обойтись велосипедным насосом.

- Все, ты меня достала, дорогая. Ночевать останешься у него, утром позвонишь. Чао бамбино! - и соскочила с провода.

День прошел смутно. Приходили нищие, но их Лепехин выгнал пинками. Зинаида Андреевна принесла на подпись какие-то "сметы реконструкции", что уж вовсе отдавало чертовщиной. Какая реконструкция? Чего? Потом возник конфликт между ней и Вадюшей, который посмел появиться с накрашенными губами и подведенными глазами. Вадюша, кажется, уже забыл про Мосла и прилагал все усилия, чтобы обратить на себя внимание сменщика. Думаю, шансов у него еще меньше, чем с Мослом. По сравнению с Георгием Сидоровичем тот был настоящим мужиком, хотя и раздвоенным. А этот, ящеровидный, вообще ни с чем несообразный. То наглел, то начинал лепетать о каких-то мадагаскарских кроликах, которых некому на даче кормить. На меня больше не нарывался: угроза пожаловаться папочке подействовала сокрушительно. Зато отыгрывался на бухгалтерше и Вадюше. Сто раз на дню обещал им поломать ноги, вырвать зубы и выколоть глаза. Причем без всяких причин. Зинаида Андреевна отвечала достойно, в том смысле, что еще неизвестно, кто кому чего вырвет, а Вадюша от ужасных посулов возбуждался и трепетал. Короче, в цирк не ходи. Когда Лепехин расправился с двумя бездомными старушками, забредшими за милостынькой, я не выдержала, попеняла ему:

- Что же ты такой свирепый, Жорж? Прямо как маньяк какой-то. Ведь несчастные женщины в матери тебе годятся. Не от хорошей жизни побираются. Тебе чего, жалко рублик дать?

- У меня матери нету, - ответствовал с гордостью. - От калик перехожих вся зараза. И СПИД, и ползучий триппер, и все такое. Телек надо смотреть, гражданочка Марютина. Там люди не дурнее нас. К ним весь западный мир прислушивается.

- Что же они советуют нищих ногами бить?

- Бить не бить, а избавляться надо. - Тут он весь раздулся в непомерном умственном усилии и важно добавил:

- Это, Марютина, как прошлогодний снег. Пока не сойдет, земля не родит.

Дальше разговаривать было бессмысленно, но я спросила:

- Откуда же ты взялся такой, Георгий Сидорович? Рaз у тебя даже матери нету.

- Откуда и все, - ответил ящер. - Рыночник я. По-научному, бизнесмен.

Весь день ждала весточки от Сидоркина. Наши поцелуи ничего не значили. Мало ли кто с кем лижется по настроению. Добрый сон приснился и растаял поутру. Наверное, я не сумела ничего ему толком объяснить, только отпугнула своими клонами. Я сама в них то верила, то нет, хотя видела своими глазами. А чего ждать от секретного агента... Принял за шизу и думать обо мне забыл. "Антоша, ау! Услышь меня, милый. Если я выдумала клонов, если я шиза, то ведь "Купидон" существует на самом деле, и "Дизайн-плюс" существует, и Гай Карлович правит бал, и Громяка лезет в президенты, и людишками торгуют, как пряниками с лотка. Разве всего этого мало, чтобы привлечь ваше внимание, мистер?"

По-чудному устроено женское сердце. Я прекрасно сознавала, какая опасность мне грозит, ночное предупреждение еще саднило и горело внизу живота. Еще раз споткнусь - и за мою жизнь никто не даст ломаного гроша. И если не споткнусь, то же самое. Используют и спишут за ненадобностью, как Мосла. Зачем им амбициозная красотка с длинным языком? Или с коротким, не имеет значения. Таких, как я, в большой игре всегда списывают после первого кона. Олька Иванцова может в этом сомневаться, но не я. Я трезвая девочка и много чего повидала. В Москве жить - по-волчьи выть. Однако никакой вой не поможет, когда ты уже на мушке. И вот понимая все это, пережив ночной налет, я перестала бояться. По-настоящему меня волновало, лишь какое впечатление я произвела на секретного агента: полной идиотки или девочки с небольшим приветом?

К десяти, как ведено, явилась в особняк на Самотеке, про который всей Москве известно, что здесь Громяка устраивает партийные оргии. Про это писали в газетах, и по ночным каналам показывали срамные пленки. Отмороженные жители ближайших улиц бомбардировали жалобами инстанции, вплоть до прокуратуры, требуя закрыть притон: якобы невозможно спать по ночам из-за взрывов, пальбы праздничных фейерверков и истошных воплей истязаемых жертв. Однажды, выступая в передаче "Закон и порядок", Громяка изошел до объяснений. Сказал, что имеет полное право как ободный гражданин в свободной стране проводить на своей территории репетиции региональных выборов, и с привычным пафосом добавил, что недобитые коммуняки, клепающие смехотворные челобитные, могут ими утереться: им никогда не удастся повернуть Россию вспять. К коммунистам почему-то причислил и Чубайса с Новодворской.

В особняк я приехала в сопровождении почетного эскорта - мотоциклисты в масках и джип "Чероки": после вчерашней самоволки меня пасли плотно. Трое молодчиков даже намерились войти со мной внутрь трехэтажного здания, но их отсекли у ворот. До рукопашной, правда, не дошло. Офицерик в десантном камуфляже предупредил, что если будут наглеть, положит всех, к чертовой матери, на асфальте, и мои эскортники, поворчав, отступили.

Владимир Евсеевич принял меня в неприхотливой обстановке. Лежал на краю бассейна на полосатом матрасе, а две смазливых девчушки в бикини делали ему массаж: растирали кремом и умело пошлепывали. Громяка тихонько урчал от удовольствия. В таком виде он был похож на тюленя, с такими же статями, но, пожалуй, покрупнее. Рядом стоял столик с напитками и фруктами. Все как в лучших домах. С балкона надзирали за происходящим двое парней в плавках с автоматами в руках. Увидев меня, Громяка приподнялся на локтях, веско распорядился:

- Раздевайся - и ныряй. Поглядим, какая ты в натуральном естестве.

Он был сильно пьян, но я послушно стянула через голову платье. Стесняться нечего: цену своей фигурке я знала.

Громяка поманил меня пальцем. Я подошла и села, опустив ступни в теплую, прозрачную воду.

- Ничего, вид товарный, - заметил он одобрительно. - А что это у тебя живот синий?

- Новая мода. Говорят, возбуждает.

- Ага... Чего только не выдумают, сволочи... Так какое у тебя коммерческое предложение? Или просто для зацепки написала?

На этот вопрос ответ я приготовила заранее:

- Владимир Евсеевич, будете смеяться, но есть вещи, о которых я не могу говорить в присутствии посторонних лиц.

- Кто здесь посторонние? Вот эти, что ли? - Он ловко прихватил одну из массажисток за бочок, и та блаженно пискнула.

- Хотя бы в присутствии слуг.

- Осложняешь, Надюша... Правильно имя запомнил?

- Если бы вы знали, как мне это лестно.

- Ладно, ныряй, подмойся - тебя проводят куда надо. Без слов я соскользнула с бортика. Окунуться приятно, даже если за тобой наблюдает Громякин. Но он не наблюдал. Когда я, переплыв десятиметровый бассейн, оглянулась, его уже не было. И массажисток не было, и горилл на балконе. Побултыхавшись в одиночестве минут десять, я выбралась на сушу, растерлась большим махровым полотенцем, натянула платье на мокрые трусики. Потом выпила бокал красного вина и съела розовый персик, выкурила сигарету и уже начала думать, что обо мне забыли, но тут появилась странная фигура в смокинге (рожа знакомая, тоже мелькала на экране, из ближней свиты) и, нелюбезно буркнув:

"Следуйте за мной, сеньорита!" - отвела меня на второй этаж к дверям из мореного дуба.

- Вам сюда.

Безусловно, это была спальня вождя. Огромная, как взлетная полоса, кровать, застеленная ярчайшим покрывалом, множество зеркал, камин со встроенным баром, медвежья шкура на полу. Все предназначено для богатой, комфортной любви. Не успела толком оглядеться, появился хозяин, облаченный в бухарский халат. Хмурый, чем-то недовольный. Ноги босые и волосатые.

- Садись, чего стоишь? - подтолкнул к креслу у камина. Сам опустился в такое же напротив. - Ну? - повторил нетерпеливо. - Что за коммерческое предложение? Только без туфты.

- Владимир Евсеевич, если Иванцова узнает, она меня убьет.

- Тебе кто Иванцова? Сестра? Нянька?

- Вместе учились... Через нее я в вас и втюрилась.

- Как это? Поясни? - закурил, нервно поводил плечами, словно чесалось между лопаток.

- Обыкновенно, Владимир Евсеевич. Женщина ведь любит ушами. Олька рассказывала про вас... Какой вы велики, могучий гений. Какой изобретательный нежный любовник... Ну вот... Я и спеклась.

Громяка довольно долго, пристально меня разглядывал. Если у него был настрой, о котором говорила Вагина, самое время ему проявиться.

- Ну-ка, налей нам из той бутыли, - показал на каминную полку.

Это был бурбон. Меня от него воротило, как от водки. Но сейчас не время кочевряжиться.

- Вам со льдом или как?

- Со льдом пьют поганые америкашки. Мы выпьем по-русски, тепленькую... Значит, это вся твоя коммерция? Подставить передок?

- Не совсем... - Я смотрела на него жалостливым взором, грея в руке хрустальную рюмку. - Но суть именно в том, что пропала я, Владимир Евсеевич. Пожалейте сироту. Понимаю, вам ежедневно объясняются молоденькие поклонницы, но со мной такое впервые. Я...

Он уже выпил и поднял руку.

- Погоди тарахтеть. Расскажи сперва, как спуталась с гнидой Ганюшкиным. Это же мразь. Они Россию взнуздали, как девку продажную.

Тут я сплоховала, возможно.

- Владимир Евсеевич, вы тоже подписали с ним контракт.

Реакция была мгновенной и резкой.

- Ты со мной не равняйся, шалава. Я деньги у всех беру, в том числе и у этого подонка. Важно, не кто дает, а куда они идут. Пойди у народа спроси, кто есть кто. Народ тебе ответит. Постыдилась бы сравнивать, засранка!

Самое удивительное, он говорил искренне, проникновенно. Или это великий актер, или... Но я тоже не лыком шита.

- Я докажу, Владимир Евсеевич.

- Что докажешь?

- Свою преданность докажу.

- Каким же образом?

- У меня на Ганюшкина сведения есть. Жизнью рискну, а вам предоставлю. Только не гоните.

Вождь задумался, машинально передал рюмку, и я ее заново наполнила.

- Это интересно, коли не брешешь. Что же за сведения такие?

Я импровизировала, потому выдала несусветное:

- Все думают, он народный заступник, олигарх, а на самом деле он обыкновенный гермофродит. У него яйца отрезанные.

- Врешь?! - в изумлении вождь выкатил глаза и стал еще больше похож на тюленя. - Как отрезанные? Откуда знаешь?

- Сама видела. Правда, на фотке. Он с девочками не спит. Громяка проглотил бурбон, глаза подернулись желтизной, заискрились.

- Коли не врешь, премию получишь. В сущности, это меняет политическую карту России. Даже если врешь, хорошо. Зачем нам гермафродит? Гермафродит нам не нужен. У нас не Америка. Нам подавай нормального бисексуала, с деревянным колом. На педиков мода уходит. А кто, говоришь, ему яйца отрезал?

- Вроде от природы такой. Гомункул. Но есть другая версия. Яйца турки оторвали, с которыми хороводится.

- Конкретно этих турков знаешь?

- Откуда, Владимир Евсеевич? Когда случилось, я еще в горшочек писала. Я же молоденькая.

- Фотку сможешь достать?

- Попробую... Для вас, Владимир Евсеевич, жизни не пожалею. Но люди, у которых пленка, очень опасные. И цену, конечно, запросят ломовую.

- Ну-ка, плесни еще.

Ох, зачастил вождь, не к добру это. Налила, не жалко. Громяка задумчиво выпил.

- За ценой не постоим, стоит того Какая все-таки грязь! Вот они, Надюха, наши демократы хреновы, американосы вонючие. Яйца оторватые, туда же, лезут землю делить. Ничего, мы им скоро ручки укоротим. Какая бомба, Надя, какая бомба! Да коли получится, озолочу. Первой советчицей будешь. В свиту включу. Фавориткой сделаю.

- Ой! - смутилась я. - Как же Оленька? Неловко как-то.

- Об ей не думай, вчерашний день. Раз на откровенность пошло, скажу тебе так. Иванцову давно пора осадить. Вознеслась чересчур. Норов кажет. С вороньем пугается. Духовности ей не хватает, вот в чем беда. И тельцем ты вроде посвежее.

Что дальше было, описывать подробно не стану. Но до конца не сдюжила, совершила ошибку, которую не поправишь. И виноват во всем секретный агент, его присутствие во мне. Так хорошо все складывалось, так удачно придумала с гермафродитом... Забалдевший Громяка, я чувствовала, оттаял, потянулся наконец на манок. Хлопнул в ладоши - и в спальню влетели две обезъяны, точно такие как сидели на балконе. Но без автоматов, зато растелещенные, в одних плавках. Я сразу поняла, к чему идет. Схема известная. Громяка важно разъяснил, налив себе бурбона уже в стакан.

- Так положено, Надюха. Сперва ребятки пену снимут после я приступлю. Возражать не станешь, надеюсь?

- Как вам угодно, - пискнула я.

Да и что возражать, обычная работа, рутина, не такое проходили. Все стерпела без надлома: сопение обезьян, их яростное внедрение, немотивированную грубость (как же без капельки садизма?), но потом, когда Громяка выставил помощников за дверь, и сам навалился тюленьей тушей, жалобно похрюкивая, сплоховала. Захохотала как полоумная.

- Ты чего? - не понял Громяка. - Щекотно, что ли? Багровая рожа нависла низко - и на ней выпятилась сизая губа с капелькой бурбона. Я подняла голову, дотянулась и прокусила резиновый ошметок насквозь.

 

9. БУНТ

На другой день, прямо из дома привезли на правеж к Ганюшкину. Куда, не знаю. Везли в закрытом фургоне, голову чем-то замотали. Похоже, какой-то офис. Обычный кабинет с казенной обстановкой, не слишком богатой. Примерно такой же, как у меня в "Купидоне". Сначала со мной беседовал невесть откуда взявшийся Дилавер. Цокал языком, стыдил, укорял - я его почти не слушала. Во мне еще с ночи, когда побитую привезли домой и выкинули возле подъезда, укрепилось стойкое ощущение близкого исхода. Под стенания и всхлипывания мамочки я выпила грамм триста коньяку - и теперь не испытывала ничего, кроме кошачьей ярости. Именно кошачьей, потому что так ощеривается кошка, окруженная лающими псами.

- Ая-яй, какой непослушный, плохой госпожа! - крутил башкой турок, - Зачем все испортил? Себе испортил, людям испортил. Чего не хватало? Счет шел, деньги шел, живи радуйся. Стихи читал вслух. Душа нежный, как у розы. Зачем укусил губу человеку? Он тебе ничего плохого не делал.

- Заткнись!

Мне было так скверно, что и ругаться не хотелось. Боялась, что подохну и не увижу секретного агента, не сумею объяснить ему что-то очень важное для нас обоих.

- Хочешь сказать, меня не любишь? Тоже губу укусишь?

- Вообще все откушу, только сунься. Вонючка кривоногая.

- Ая-яй, какой стал вредный госпожа! Чужие слова говоришь, не свои слова. Зачем дразнить Дилавера. Дилавер тебя любит? Он любит чистый девочка, а не с дерьмом в башке.

Еще пришел господин в белом халате, по-видимому врач. Проверил давление, осмотрел ушибы. Хотел сделать укол тазепама, но я послала его так далеко, что он, бедняжка, выронил шприц.

Потом пожаловал сам Ганюшкин. В этот раз, подавленная но не сломленная, я с особой остротой ощутила, что этот человек несет в себе еще больше воплощений, чем Мосол. От того, кого я помнила по первой встрече, не осталось ничего, кроме подвижного носяры и тусклого, демонического блеска глаз. Цвет лица переменился со свекольного на благородно-синеватый, улыбка "добрая", как у коршуна, и движения плавные, завораживающие. Я вспомнила, что от кого-то слышала (возможно, от Ольги), что в прежние времена, до рынка, у него имя было другое, звали его Герник Самсонович, и работал он завкафедрой в секретном институте. Но также общеизвестно, что нынешний великий магнат при коммунистах томился за колючей проволокой вместе с писателем Курицыным и имел уважительную кличку Бухгалтер. Доктора он шуганул, а турок Дилавер как сидел, так и остался сидеть в кресле, все так же сокрушенно покачивая сияющей лысиной, разбрасывающей по кабинету солнечные зайчики.

- Что же ты натворила, непутевая? - ласково, как к сиротке, обратился ко мне Гай Карлович. - Испортила песню, дурашка. Какая карьера открывалась, с неба прямо в Руки золотой шар упал, и что в итоге? В итоге имеем разбитую мечту и горькие слезки. Надо тебе это было?

- Госпожа надсмеялась над чувством абрека, - трагически пожаловался Дилавер. - Не оценила бескорыстный лубовь.

Я потянулась в кресле, проверяя, слушаются ли руки ноги. Прибежавшие на крик опричники Громяки все же качественно меня отметелили и забили бы насмерть, если бы он не остановил. Почему остановил, не знаю.

- Чего молчишь, сказать нечего?

- Я старалась, но всему есть предел. Ваш Громяка садист и извращенец.

- Ах вот оно что! - Гай Карлович насмешливо сощурился, повел носярой в сторону турка. - Приятно вас удивлю, господин Дилавер. Наши московские шлюшки все исключительно голубых кровей и занимаются сексом по-благородному, как тургеневские барышни. Таков непреложный факт.

- Стихи вслух читали, - заунывно протянул турок, холящийся, похоже, в затяжном трансе.

- Хорошо, - вернулся ко мне Ганюшкин. - Допустим, я уважаю ваше редкостное целомудрие, барышня, но зачем вы изуродовали лидера партии? У него теперь заячья губа образовалась. Конечно, это было бы смешно, когда бы не было так грустно.

- Я тоже спрашивал, - поддакнул турок. - Госпожа не хочет отвечать.

- Погорячилась, - признала я. - Но не жалею. Хоть кто-то наказал эту тварь за ее мерзкие штучки.

- Наказал, да, - согласился Ганюшкин. - И тебя накажут, дитя мое. Каждому, как говорится, будет воздано по заслугам... Но уж чего совсем не пойму, кто тебя надоумил про гермафродита? Представляете, господин Дилавер, эта дамочка распространяет слухи, что вы со своими побратимами лишили меня наиважнейшей части мужского естества. Каково?

Изумились мы оба с турком, но по-разному. Я лишь подумала: откуда он узнал, вроде были с Громякой одни? Значит, прослушка. Дилавер, напротив, выказал возмущение театрально, как подобает восточному человеку. Выкатил зенки, засопел и трижды хлопнул себя по ляжкам.

- Бай, вай, вай! Слышу и не верю. Какой грязный шутка для такой прелестной головки! Может быть, сошла с ума, господин Ганюшка?

- Пока нет, - успокоил Гай Карлович. - Что же, прелесть моя, сама придумала или кто-то подсказал?

- Жизнь подсказала. Надо было его, паскуду, чем-то ошарашить.

- И не стыдно тебе?

Этим вопросом он меня достал. Зачем вообще ему понадобился нелепый правеж? И так ясно, что участь моя решена. "Ау, Антоша, милый друг! Последний разочек - ау!"

- Кончай говорильню, дядя, - сказала я. - Ты еще, сволочь, будешь учить меня стыду, да на твоей морде все статьи Уголовного кодекса пропечатаны, вплоть до трупоедства.

Ганюшкин ничего не ответил. Повел носярой в сторону форточки, прихватил свежего воздуха, повернулся и вышел, турок грустно поник в кресле, как срезанный у стебля черный подсолнух.

- Ая-яй, какой беда с девушкой... Совсем голова прохудилась. Что делать с ней? Как спасать - ая-яй!

- И ты заткнись, боров. Думаете, слопали Наденьку? Как бы не подавиться, козлы приблудные!

Бахвалилась зря. Отворилась дверь, и вошел прежний докторишка с дюжим помощником. На сей раз он шприц не выронил и быстро, по-деловому впендюрил в вену какую-то гадость. Зато я успела напоследок лягнуть его в мошонку.