Типичная сценка из жизни руссиянских бизнесменов: допрос оборзевшего соратника. На сей раз ему должен был подвергнуться некто Зосим Абрамович Пенкин, коммерческий директор «Голиафа». По дороге Гарий Наумович (юрист!) рассказал, что собой представляет этот Пенкин. Блестящий комбинатор, ас финансовых махинаций, ценитель изящных искусств, короче, во всех отношениях незаурядный человек, а в чём-то гениальный. Можно считать — коммерческий бог концерна. Рука об руку с Оболдуевым они поднимались на финансовый олимп, но на каком-то этапе у бывшего (в совке) министерского клерка началось головокружение от успехов. Он и в прежние годы, разумеется, химичил (как без того?), вёл двойную бухгалтерию, сливал в собственную мошну не меньше десяти процентов от каждой крупной сделки, запараллелил денежные потоки на подставные фирмы и прочее в том же духе; но Оболдуев относился к его шалостям на удивление снисходительно, пока Пенкин окончательно не зарвался. На днях служба безопасности «Голиафа», которую возглавлял бывший генерал КГБ Жучихин, представила неопровержимые доказательства того, что хитроумный соратник задумал вопиющее злодейство: нацелился прибрать «Голиаф» к рукам целиком и готовит покушение на своего благодетеля, для чего законтачил с известной охранно-киллерской фирмой «Пересвет». Убойные факты — видеоматериалы и записи телефонных разговоров — тем не менее не убедили Оболдуева, и он, прежде чем решить судьбу друга, потребовал провести дополнительное, контрольное расследование.

Я выслушал всё это с интересом, но заметил, что не понимаю, почему я должен принимать участие в чисто семейной разборке. Гарий Наумович, рискованно огибая пробку по встречной полосе (с включённой мигалкой), снисходительно улыбнулся.

— Виктор Николаевич, я вам просто удивляюсь. Неприлично в вашем возрасте задавать такие наивные вопросы.

— Извините, Гарий Наумович, но я работаю над книгой, а это…

— Именно книга… Разве не важно своими глазами увидеть, с какими ничтожествами иногда приходится иметь дело великому человеку? По моему слабому разумению, как раз в таких нештатных ситуациях как нельзя ярче проявляется благородство господина Оболдуева и величие его души. Или вы не согласны?

Думаю, моё согласие интересовало его примерно так же, как меня цвет его нижнего белья. Общаясь с Верещагиным, я пришёл к выводу, что он не видит во мне равноценного собеседника и, обращаясь ко мне, разговаривает как бы сам с собой, разыгрывая короткие интермедии для собственного развлечения. Для него, как и для Оболдуева, я был всего лишь забавным человеческим экземпляром, страдающим повышенной, ни на чём не основанной амбициозностью. Суть в том, что российское общество уже лет пятнадцать как разделилось внутри себя на тех, кто грабит, и на быдло, чернь, которая по старинке пытается заработать деньги трудом. Это разные миры, и между ними неодолимая пропасть, которая день за днём углубляется. Грабители, расписавшие страну в пулечку и рассовавшие выигрыш по бездонным карманам, естественно, не считают остальных за полноценных людей, что и понятно, но ибыдло инстинктивно отвечает им взаимностью. Я сам не раз ловил себя на том, что, увидев на экране какую-нибудь до боли знакомую сытую, самодовольную рожу, вещающую о святой частной собственности, о правах человека и т. д., испытываю желание перекреститься и в испуге бормочу: «Чур меня! Чур меня!»

Приехали на «Динамо», долго петляли переулками и очутились возле каких-то складских помещений, огороженных железным забором, с каменными воротами. Гарий Наумович сказал охраннику несколько слов через спущенное стекло, и тот опрометью бросился открывать. Подрулили к кирпичному домику с металлической входной дверью с электронной защитой. Гарий Наумович позвонил — её тут же открыли.

Комната, где проводилось дознание, была большая с обитыми пластиком стенами, с необычным чёрным (резиновым?) покрытием на полу. Посередине длинный, наподобие операционного, стол, вокруг разная аппаратура, по всей видимости, особого назначения. Одна стена сплошь заставлена стеллажами, тоже с разными инструментами и приборами, у другой стены медицинский шкаф со стеклянными дверцами. В комнате, когда мы вошли, находились трое мужчин, все примерно одинакового возраста, за пятьдесят. Один белом халате. Четвёртый мужчина, обнажённый до пояса, с унылым лицом, испачканным кровью, сидел кресле в характерной позе пытаемого бизнесмена, руки пристёгнуты к подлокотникам изящными браслетами. Наверное, это и был не кто иной, как коммерческий директор «Голиафа» господин Пенкин.

Гарий Наумович представил меня присутствующим — генералу Жучихину и двум его ассистентам — как референта по конфликтным проблемам. Вряд ли он сам мог объяснить, что это означает, но генерал почему-то сразу проникся ко мне доверием. Пожаловался:

— Чёрт знает что такое. Пятый час бьёмся, а воз, как говорится, и ныне там. Упёртый, сучонок.

— Сыворотку вводили? — спросил Гарий Наумович.

— А как же. Прекрасный французский препарат нового поколения… И током пробовали растормошить — никакого толку. Я уж думаю дедовский метод применить: подвесить на растяжку да яйца оторвать.

Вид у генерала был внушительный: короткий ёжик над низким лбом, светлые глаза, подёрнутые звериным холодком. Так как он продолжал смотреть на меня, поинтересовался:

— А что вы, собственно, хотите от него узнать?

— Да в общем ничего, нам и так всё известно. Мокрушник хренов. Но хозяин настаивает на чистосердечном признании. Чтобы всё, как говорится, по закону.

Генерал повернулся к креслу и в сердцах замахнулся кулаком.

— У-у, подлюка! Будешь признаваться или нет?

Коммерческий директор, внимательно прислушивающийся, испуганно вжал голову в плечи и захныкал:

— Не в чем признаваться, Иван Иванович. Навет все это. Вам самому потом стыдно будет. Невинного человека терзаете.

— Вот, извольте. — Генерал в отчаянии развёл руками. — И так всё время одно и то же. Навет, завистники… Кончать с ним надо. Что нам тут, до ночи маяться? Гарик, позвони хозяину, пусть даёт добро.

— Бесполезно, Иван Иваныч. Вы же знаете, какой он щепетильный в этих вопросах.

Ассистент в белом халате (Юрий Карлович, кажется) несмело предложил:

— Иван Иванович, может быть, по маленькой, для променаду?

— И то правда, господа, — оживился генерал. — Прошу следовать за мной.

Следовать пришлось недалеко — в угол комнаты, за пластиковую ширму, разрисованную алыми гвоздиками. Там обнаружился стол с водкой и закусками. Мы все пятеро удобно расположились на низких железных табуретках. Второй ассистент, богатырь с шеей, равной моему туловищу, — его звали без имени и отчества, просто Купоном, — разлил водку по серебряным стопарикам. Когда все выпили, генерал поделился своими соображениями. По его мнению, допрос продвигался туго по той причине, что негодяй боялся своих сообщников из «Пересвета» больше, чем Оболдуева. Для этого у него были веские основания. Киллеры-охранники из «Пересвета» славились своей неумолимостью и любое нарушение контракта воспринимали как личное оскорбление.

— Похоже, Абрамычу так и так хана, — заметил генерал. — Доигрался, подлец. Но уж лучше принять смерть от руки хозяина, чем стать подопытным кроликом на старости лет. У них в «Пересвете» полный беспредел. Эксперименты по многоступенчатому умерщвлению. Жуткая штука, господа. Говорят, у них договор с Аль-Кайедой и с военной базой в Гуантанамо. Ничего не скажешь, широко развернулись.

— Всё же, Иван Иванович, — Верещагин закусил маринованным огурчиком, сладко почмокал, — босс вряд ли удовлетворится вашими объяснениями. Ему нужен результат.

— Понимаю… Но вот же вы привезли специалиста. А, Виктор? Может, попробуете с ним потолковать тет-а-тет? Может, перед вами откроется, облегчит душу?

— Да, Виктор Николаевич, — поддержал юрист. — Попробуйте, покажите, на что способны инженеры душ.

— Иначе Купон им займётся. — Генерал скабрезно ухмыльнулся. — Нет смысла дальше тянуть.

Делать нечего, я наспех хлопнул стопку и вышел из-за ширмочки. При моём приближении Пенкин вскинул голову и напрягся. Несмотря на перенесённые страдания и выбитые зубы, он не выглядел сломленным человеком. Напротив, в круглых беличьих глазёнках светилось даже какое-то сумасшедшее озорство. Я не испытывал к нему сочувствия. Как каждый руссиянин, я давно привык к виду крови и чужих мук. После того как Гата Ксенофонтов застукал меня с Лизой, моё положение было, вероятно, ненамного лучше, чем коммерческого директора. Немудрено, если через день-два я сам окажусь в этом кресле.

— Ай-яй, Зосим Абрамович, — я покачал головой, изображая недоумение, — как же вы так опростоволосились?

— Миллион, — ответил он шёпотом, предварительно попытавшись заглянуть себе за спину.

— В каком смысле миллион?

— Вижу, вы культурный человек, интеллигент… Не чета этим питекантропам… Помогите отсюда выбраться — и миллион ваш.

— Долларов?

У Пенкина хватило мужества снисходительно улыбнуться.

— Не знаю, как вас зовут…

— Виктор.

— Послушайте сюда, Виктор. Меня подло подставили, и я знаю кто. Естественно, Леонид Фомич сейчас в ярости, ничему не поверит. Ему нужны доказательства. А мне нужно два дня, чтобы их собрать. Вспомнил, кто вы такой. Вас наняли, чтобы воспеть осанну Оболдую. Это прекрасно. Жаль, мы не встретились раньше. Уверяю, помочь мне в ваших интересах.

— В моих?

— Юноша, вы плохо себе представляете, куда попали. Как только перестанете быть нужным, от вас избавятся, как от многих других. Раздавят, как клопа, простите за прямоту. Оболдуй безжалостен, впрочем, в бизнесе по-другому нельзя. Не мне его упрекать. Вы не могли бы дать сигарету? Страсть как хочется покурить.

Разговор становился занятным. В быстрой, пугливой речи коммерческого директора не было и следа той заторможенности и обалделости, которая непременно наступает после вливания сыворотки правды. Что же это за существо? Я сходил за ширму за сигаретами, заодно принял ещё стопаря и прихватил дозу для Пенкина. Заметил, что на столе появились две новые бутылки.

— Ну что, сынок, колется мерзавец? — спросил генерал.

— Пока нет, но, кажется, близок к этому.

— Уж вы постарайтесь, Виктор, — ехидно проговорил Гарий Наумович. — Вся Европа на вас смотрит.

За моё короткое отсутствие они все успели как-то здорово надраться. Ассистенты кемарили с открытыми глазами, окружённые сладковатым ароматом травки. Видно, утомились, сердечные, выбивая признание из упёртого Абрамыча.

Пенкин жадно выпил водку из моих рук, после чего я сунул ему в рот зажжённую сигарету. На его лице проступило выражение полного умиротворения, на мой взгляд, совершенно неуместное в его положении.

— Зосим Абрамович, почему бы вам не предложить деньги Верещагину? У него больше возможностей помочь. А я…

— О чём вы говорите, Виктор? Это же изверг рода человеческого. Ничего святого за душой. Вы знаете, кем он был при коммунистах?

— Не имею понятия.

— Обыкновенный сексот. Его засылали в диссидентские компании, он там косил под вольнодумца, втирался в доверие, а после сдавал всех органам. Препаскуднейшая личность. Скорее всего, он-то и затеял всю эту чудовищную провокацию с «Пересветом».

— С какой целью?

— Как с какой? Хочет посадить на моё место своего человечка. Неужели не понятно?

— Ну а генерал?

— Пенёк гэбэшный. Это несерьёзно. У него в башке одна извилина, и та ржавая. Только вы, Виктор, только вы. Подумайте — миллион долларов. Представляете, что на них можно купить?

— Это я представляю, но не вижу способа… Зосим Абрамович, вы явно переоцениваете меня.

— Ничуть. — Окурок от резкого выдоха слетел с разбитых губ, я поймал его налету и запихнул обратно. — Ничуть, дорогой друг. Ничего, что я так вас называю?

— Напротив, польщён…

— Вы, Виктор, плохо знаете Оболдуя. Он великий человек, ему глубоко на…ть на всех генералов и юристов, но у него тоже есть маленькие слабости. Он любит разыгрывать из себя гуманиста, особенно перед новыми людьми. Два дня, мне нужно всего два дня. И мы с вами оба на коне.

— Хотите, чтобы я похлопотал перед Оболдуевым?

— Похлопотать мало. На жалость его не возьмёшь. Надо внушить, что если он даст отсрочку, это будет выгодно для него во всех отношениях — и в моральном, и в практическом. Тут есть нюансы. Представьте дело так, будто этот эпизод станет одним из ярчайших в книге, засвидетельствует его сверхъестественную проницательность и сердечную доброту. Взял и помиловал якобы предателя. На это способен далеко не всякий. Убедите его в этом, Виктор, вы сумеете, вижу по глазам. Поручитесь за меня, в конце концов. Миллион, Виктор! Когда ещё представится такой случай?

Обмотанный проводами, с прилипшим окурком на губе, с пятнами крови на щеках, с безумно сверкающими глазами, маленький и жалкий, коммерческий директор, честно говоря, нравился мне всё больше. Он не мог не понимать, что обречён, что жить ему, возможно, осталось всего ничего, считанные часы, но отчаянно сопротивлялся. Его ловкий умишко напряжённо искал лазейку к спасению. Дитя смутного времени, в некотором философском смысле он был мне родня. Разница лишь в том, что он успел присосаться к трубе, выкачивающей жизненные силы из миллионов руссиян, а я — нет. Присосавшись к трубе, он перешагнул в элитное сословие, а я остался с теми, кому предназначено стать унавоженной почвой, на которой пышно расцветет новый мировой порядок. Каждому своё, сказано у апостола. И там же сказано, что каждому воздастся по его делам. Ни вчера, когда он жирел и купался в шампанском, ни тем более сегодня, когда расплата приблизилась вплотную, я ему не завидовал, но «сочувствие имел». Мне было стыдно смотреть в его буйные, молящие, озорные глаза.

— Зосим Абрамович, скорее всего, вы не поверите, если я скажу, что мне наплевать на миллион. Что готов и так сделать всё, что в моих силах, чтобы отвести беду. Но вы не сказали ничего конкретного. Только общие слова. Вряд ли это подействует на Леонида Фомича. А вот если бы вы…

Окурок прижёг губы, и он выплюнул его на пол вместе с кровяным ошмётком.

— Конкретного? Пожалуйста… Назовите ему два имени: Жорик Маслов и Витторио Альманде.

— И что дальше?

— Ничего. Проследите за реакцией. Если клюнет, добавьте: вся документация, связанная с этими людьми, хранится в надёжном месте.

— Если это так важно, почему же вы не сказали об этом тому же Жучихину или Гарию Наумовичу?

— Это секретная информация, о ней не должен знать никто.

Зловещий подтекст, прозвучавший в последних словах, он уловил одновременно со мной и поспешил поправиться:

— Нет, нет, вы не так поняли, Виктор… Конечно, я бы сказал. Но надеялся, Оболдуй соизволит лично поговорить со мной. Однако ошибся. Видимо, многолетняя дружба для него пустой звук. Не соизволил. Отдал на растерзание опричникам. Да-с. Печальный урок для такого романтика, как я.

Из-за ширмы донёсся зычный голос генерала:

— Ну что там, сынок? Прислать Купона в подмогу?

— Прошу вас, прошу вас, Виктор! Миллион зелёных. И это только начало, — прошелестел, простонал Пенкин, и из его глаза — о господи! — медленно выкатилась слеза, похожая на смолистый подтёк на древесной коре.

Я вернулся за ширму, бодро доложил:

— Лёд тронулся, господа. Кое в чём он признался, но только для личной передачи боссу.

Ассистенты мирно дремали, привалившись к стене. У Гария Наумовича тоже был довольно осоловелый вид, и лишь генерал, казалось, обрёл второе дыхание Чокнулся со мной серебряной стопкой.

— Что же такого он тебе открыл, сынок, чего мы, грешные, не знаем?

— Да, да, поделись, Виктор Николаевич, — вялс поддержал юрист.

— Конфиденциальная информация, — важно ответил я.

— Ах, даже так? — Гарий Наумович встряхнулся, усмешливо переглянулся с генералом. — В таком случае спорим на сто баксов, сам отгадаю.

— Откуда у меня такие деньги?

— Ха-ха-ха, остроумно… Нашим так называемым творческим интеллигентам, — пояснил он генералу, — нравится изображать обездоленных. Этим они подчёркивают свою близость к народу. Хорошо, Виктор Николаевич, отгадываю за бесплатно. Небось наплёл про Жорика с Альмандой? Да?

— Вы всё слышали?

— Не без этого.

Юрист самодовольно усмехнулся и подмигнул Жучихину, который, в свою очередь, зачем-то подмигну мне. На мне это дружеское перемигивание пресеклось

— Не без этого, уважаемый писатель, но суть в другом. Знаешь, кто такие эти Жорик с Альмандой?

— Откуда же?

— Это, брат мой, чистое фуфло. Фантомы, призраки, возникшие в воспалённом воображении Абрамыча.

— Мерзавец! — вставил генерал, разливая водку.

— Нет, не спорю, — продолжал Гарий Наумович, блаженно щурясь, — прежде, года три назад, эти персонажи существовали в реальном мире и даже занимали солидное положение в «Голиафе». Скорее всего, вместе с Абрамычем начинали прокручивать свои мерзкие делишки..

— Подлецы! — буркнул генерал и, не дожидаясь нас, опрокинул стопку.

— Но в один прекрасный день оба они, так сказать, растворились в нетях. Улавливаете, Виктор Николаевич?

— Не совсем.

— Не удивляюсь. Мы и сами, будучи рядом, не совсем тогда поняли, что произошло. В некотором роде мистическая история. Помните, Иван Иванович?

— Отпетые негодяи!

— Так вот, в один прекрасный день Жорика Маслова сбивает машина прямо у входа в офис. Грузовик без номерных знаков. Насмерть. Все мозги по стенке. Пришлось вызывать пожарных, чтобы смыть грязь. Казалось бы, рутинное происшествие. Кто-то заказал, кто-то исполнил. При Жориковых запросах давно следовало ожидать чего-либо подобного…

— Смирно! — вдруг рявкнул генерал. — Руки по швам. Вольно. Спите спокойно, дорогие мои.

Ассистенты, Купон и Юрий Карлович, выполнили команду буквально: вскочили, вытянулись, откозыряли, повалились на стулья и снова погрузились в спячку. Генерал счастливо улыбался. Похоже, алкоголь, достигнув критической массы, нащупал какую-то трещинку в его мозгу. Гарий Наумович не обратил внимания на его выходку.

— И всё бы, как говорится, нормалёк, — продолжал он после короткой паузы, — если бы не одно странное совпадение. В тот же день и буквально в тот же час, когда Жорика задавил автомобиль, его поделыцик, этот псевдоитальяшка, повесился у себя в номере, в гостинице «Националь». Конечно, возникли вопросы, но расследование проводилось поверхностно и ничего, по сути, не дало. Хозяин рвал и метал, он не любит, когда сотрудники выкидывают подобные фортели без его ведома. Но главное не в этом. Именно с тех пор у нашего Абрамыча возникла шизофреническая идея, что двойное убийство связано с некоей тайной, грозящей благополучию «Голиафа». Он даже пытался шантажировать этим господина Оболдуева… Нет, друзья мои, с Абрамычем, видно, каши не сваришь, пора его гасить.

Генерал Жучихин встрепенулся, мотнул башкой, пробасил:

— Давно пора, давно. Не ночевать же всем здесь из-за одного мерзавца. Эй, мужики, подъём!

Ассистенты, Купон и Юрий Карлович, мигом очнулись. Дружно потянулись к стопарям, но генерал прикрикнул:

— Отставить! Сперва дело сделаем.

— На посошок бы, Иван Иванович, — заканючил Юрий Карлович с умильной миной.

— Никаких посошков.

Гуськом, один за другим, мы выползли из-за ширмы и окружили прикованного к креслу коммерческого директора. Пенкин сразу всё понял, позеленел, зрачки расширились, он не мигая смотрел на Гария Наумовича, одновременно охватывая взглядом всех остальных.

— Ну что, голубчик, — грозно загудел юрист, — пришло время держать ответ за всю свою подлость. Доинтриговался, сучий потрох. Ведь я тебя предупреждал: не становись на дороге. Предупреждал или нет?

— Гарик, ты не посмеешь! — Пенкин заёрзал, рванулся, но куда там, прикрутили надёжно. — У тебя нет санкции на нулевой вариант. Её даёт только хозяин.

— Об этом не беспокойся. Всё по протоколу. Можешь даже высказать последнее желание. Мы же не звери, верно, Иван Иванович?

— Ах ты, гнида! — завопил приговорённый. Казалось, его острые зрачки выпрыгнули из глазниц и впились в Гария Наумовича. — Одумайся, пока не поздно. Ты что делаешь? Самому себе яму роешь. Ведь за мной следом пойдёшь.

— Заботник ты наш, осиротеем мы без тебя.

Верещагин протянул руку и потрепал директора по слипшимся чёрным космам. От его ласкового голоса у меня заиндевело в груди. Не верилось, что всё это происходит наяву. Гарий Наумович повернулся к ассистентам.

— Купоша, заряжай.

— Всё готово, босс.

Неизвестно откуда в руках у ассистента появился шприц, наполненный зелёной жидкостью. Пенкин сделал ещё одну попытку освободиться от пут, опять неудачную.

— Виктор, Виктор! — взмолился он. — Скажите им! Вы же знаете, я ни в чём не виноват. Это произвол. Виктор, вы нормальный человек, остановите это безумие.

— Действительно, Гарий Наумович, — начал я деревянным голосом. — Вы же не хотите, в самом деле… Надо же разобраться…

— Уже разобрались. — Юрист улыбнулся улыбкой Фредди Крюгера, жить буду, не забуду. — Приступайте, Виктор Николаевич, нечего тянуть кота за хвост.

— Что значит?..

В ту же секунду я почувствовал, что шприц каким-то образом перекочевал ко мне в руку. Ассистенты, Купон и Юрий Карлович, стеснились за спиной, предостерегающе сопели. Генерал подбодрил:

— Не робей, сынок. Коли гадёныша в вену.

— Вы все с ума посходили! При чём тут я?

— Мы не посходили, — вкрадчиво объяснил Гарий Наумович. — И ты, Витя, не сходи. Хозяин распорядился. Ему будет приятно узнать. Доверие огромное… А ты как думал, писатель? В речке искупаться и уду не замочить?

Я протрезвел до звона в ушах. Вот и наступил момент истины. Головорезы за спиной. Обжигающе-любопытные, сверлящие, жалящие глаза Гария Наумовича. Отрешённо-сочувственный, добрый взгляд генерала. Мученик в кресле, от ужаса утративший дар речи.

— Не могу, — сказал я твёрдо.

— Ещё как сможешь, — возразил Гарий Наумович. — Коли жить захочешь. Действуй, Витя, действуй, голубок. В противном случае, не обессудь, велено вас на пару этапировать.

— Куда этапировать?

Ответом было зловещее молчание.