Живой. Похожий на старую автомобильную покрышку, которую хозяин за ненадобностью бросил в сарай. Три дня в больнице — и снова дома. Лето переместилось в жгучий июль. Плавился асфальт. Хорошо. Спокойно на душе.
Сидели на кухне с инженером Володей. За то время, пока не виделись, у него в жизни произошли кое-какие изменения. Ему прислали приглашение из Германии. Звали принять участие в какой-то разработке в области квантовой физики. Тамошних спецов заинтересовали его статьи по этой теме — десятилетней давности. Условия предлагали хорошие: жилье, подъемные и десять тысяч марок в месяц. Предварительный контракт на полгода. Володя был польщен, но ехать никуда не собирался. Сказал: пройденный этап, скука, тупиковый вариант.
— А что не пройденный этап? — спросил я. — Ларек? Домашний извозчик?
— Ты бы поехал?
— Я и поеду. Вызова жду.
Володя с сомнением покачал головой:
— Сходи в ванную, Ильич. Глянь на себя.
Я понимал, что он имеет в виду. После двух безумных месяцев и особенно после Витиных «гостинцев» я уже не походил на человека, которому куда-то нужно ехать.
Когда после больницы меня навестила Лиза, то даже не узнала. Спросила с порога:
— Вы ли это, Михаил Ильич?!
— Да, я! — ответил я гордо, небрежным движением поправив бинт, закрывающий половину головы.
— И что же с вами случилось?
— Упал с горы.
Лиза так растрогалась, что временно поселилась у меня, чтобы я не сдох без присмотра. Но я мало ее видел. Спала она по воинскому обычаю на коврике у двери, утром поднимала меня на зарядку и доводила до такого состояния, что после ее ухода я несколько часов валялся на кровати в полном отрубе, не имея сил пошевелить ни рукой, ни ногой. Возвращалась обыкновенно за полночь, и вся ее забота обо мне заключалась в том, что два раза сделала перевязку и один раз наварила из курицы странный суп, который не отдирался от ложки. Но я был рад ее присутствию.
Потихоньку вообще все как-то налаживалось. Однажды ночью вернулся из дальних странствий кот Фараон, и видок у него был не намного лучше, чем у меня. Замяукал под дверью, Лиза его впустила, потом заглянула в спальню, зажгла свет и доложила.
— Там кто-то черный пришел. Видно, к вам. Это кто?
Со сна я было решил, что явился с того света Трубецкой, но, услышав требовательный котиный вой, соскочил с постели в чем был — в шерстяных кальсонах и вязаной фуфайке. Фараон с разбегу прыгнул мне на грудь и располосовал фуфайку в трех местах. Мы оба были счастливы. Урча и отплевываясь, он сожрал на кухне здоровенного замороженного минтая и дохлебал полкастрюли куриного (?) варева. Раны у Фараона были обычные: сломана задняя левая лапа, вырван из бока кусок мяса и левое ухо болталось на тоненьком хрящике. Но он был полон жизни: нажравшись, начал неодобрительно поглядывать на Лизу, шипеть и выгибать спину в бойцовской стойке. Я смазал ему йодом раны, сделал из дощечек лубок на лапу, примотал бинтом ухо к голове и уложил на кухне, на его подстилке, заперев на всякий случай дверь. Лиза помогала и отделалась всего-навсего расцарапанной щекой и укусом в палец. Не сомневаюсь, что до плачевного состояния Фараона, как и меня, довела безумная безответная любовь.
В эту ночь Лиза перебралась спать ко мне. Сказала, что нипочем не останется наедине с чудовищем, которое я почему-то называю котом. Но поставила условие, чтобы я снял с себя «эту рвань».
— Неужели вы себе вообразили, Михаил Ильич, — фыркнула заносчиво, — что я лягу в постель с мужчиной в солдатских кальсонах?
— Нормальные кальсоны, импортные, — обиделся я. — Впрочем, тебя никто не принуждает.
— Постыдитесь, господин писатель! Кто вчера ущипнул меня за девичью грудь?
Ни в эту ночь, ни в следующую между нами ничего не произошло, да и что могло произойти, если я был весь как испитой чай. Мне не женщины теперь снились, а гробы. Лизу это беспокоило, и как-то среди ночи, после неудачных попыток растормошить меня, она выставила ультиматум:
— Михаил Ильич, либо вы предоставите утешение молоденькой сироте, либо я приму крутые меры.
— Лиза, но ты же видишь, как я исчах!
— Вот от этого и чахнете. Я же в книжке читала. Для старого человека долгое воздержание просто необратимо.
В отчаянии я ляпнул липшее:
— Лизонька, признайся уж, что хочешь меня угробить. Отомстить за Трубецкого.
Мгновенно вытянулась в струнку. Глаза сверкнули льдом в полутьме. Я сжался, приготовившись к побоям. Но она смилостивилась, призналась:
— Учитель сам послал меня к вам.
— Как это?
— Вы не поймете. Не надо об этом. Не тревожьте его.
Катенька помирилась со своим мужем-челноком. Антон ее простил. Мы с ней не виделись, но часто разговаривали по телефону. Ее умишко слегка повредился, но я надеялся, что со временем она придет в себя. Она не верила, что Трубецкой умер, потому что не видела его мертвым. Она вообще почти ничего не помнила из той страшной ночи. Только кровь на щеке и долгое паренье в небесах. Она полагала, Трубецкой нарочно устроил представление, чтобы ей меньше страдать. Быть брошенной и быть вдовой — совершенно разные вещи. Он вполне способен на такой трюк.
— Если бы он умер, — щебетала в трубку, — я бы чувствовала. А я не чувствую. И потом, папочка, я ведь ношу его ребенка.
Да, она была опять беременна.
— А что про все это думает Антон?
Про ребенка Антон еще ничего не знал, а измену воспринял нормально. То есть упрекал, конечно, в первые дни, но с пониманием. Даже признал себя отчасти виноватым в случившемся. Сознавал, что если бы у него было столько бабок, сколько у «этого гада», супруге и в голову бы не пришло крутить хвостом. В порыве душевной откровенности, когда мирились, поведал ей, что в ту ночь, когда «этот гад» посшибал их с крыльца, ему было видение и он поклялся, что землю жрать будет, Родину продаст, а сколотит за два года миллионец, а то и полтора.
— Он очень меня любит по-своему, правда, папочка, — ворковала рехнувшаяся дочь. — В конце концов, ведь это самое главное. Ты согласен?
— Держись за него, Катерина, — отвечал я в духе всех приватизаторов на свете. — Миллион на дороге не валяется.
В моей собственной душе больше не было смуты. Я прожил жизнь сносно, и закончилась она, как положено, миражом. Мираж — Полина, Трубецкой, Париж, Италия, бойня, трупы, и как реальное подтверждение небывальщины — сто тысяч долларов на банковском счету. Совсем неплохо для финала. Ни дня без побоев. Ни одной строчки писанины. Буйное завершение пресной судьбы. Жалеть совершенно не о чем. Но жить дальше тоже ни к чему. Без Полины? Без ее любви? Без ее сумасшедшей лжи? Зачем?
…Мы уже высосали бутылку «Столичной», поели пельмешков и находились в рассуждении: не послать ли гонца за добавкой. День то ли к вечеру клонился, то ли, напротив, наступило утро.
— Хочу жениться на Лизе, — сообщил я Володе. — Что посоветуешь?
— Одобряю, — без раздумий ответил инженер. — Жениться можно и на железной кобыле. Если дури хватит. Ну а тех женщин, с которыми до Лизы жил, куда дел? Тоже ведь были недурны.
— Одну задушили. Вторая за границей, бросила меня. Но я все равно как-то больше склоняюсь к Лизе. Чистосердечная она, покладистая.
— Тут спорить не приходится, — Володя мечтательно улыбнулся. — Но все же кое-какие сомнения есть.
— Какие же? Поделись.
— Во-первых, разница в возрасте. Как-никак не меньше четвертака. Второе, удалая она чересчур. На тебе вон и так живого места не осталось, а вдруг ей чем-нибудь не угодишь. Да она тебя враз в землю вобьет по шляпку.
— Нет, не тронет. Уважает за страдания.
— Кстати, где она сейчас? Чего-то второй день ее не вижу.
— На тренировке.
— А-а, естественно. Где ей еще быть.
Что-то его, я видел, беспокоило, и это было странно по нынешним временам, когда повсеместно установилась такая благодать, что даже заботы о хлебе насущном отпали сами собой.
— Может, тебе все же поехать в Германию? — спросил я. — Хоть на мир поглядишь. Я-то навидался, а тебе будет в диковину.
— Да ну его к черту! — махнул рукой, стряхнув пепел на пол. — Ты вот, Миша, теперь человек мафиозный. Объясни, пожалуйста, что значит выражение «спрессовать по полной программе»?
— Ничего особенного. Будешь такой же, как я, но только уже в ящике.
— Ага. Так я и думал.
Пошел он гонцом в ларек, а я собрался в туалет, но по дороге зацепился ногой за стул и растянулся в коридоре. Поворочался, поколготился, встать не удалось, и так сладко заснул, как прежде на перинах не спал. Наверное, Володя стучал, звонил, но я не открыл, не слышал.
Очнулся, когда Лиза волокла по полу в гостиную.
— Отпусти, зараза! — завопил я, рассвирепев. — Я совсем не туда шел.
Лиза помогла добраться до туалета, а после проводила в постель. Через минуту принесла горячего чаю и хлеба с колбасой. Я сидел, подоткнув под спину подушку.
— Опять физик приходил? — спросила Лиза утвердительно.
— Хотя бы и приходил, тебе-то что?
— Спаивает он вас, Михаил Ильич. Вам сперва окрепнуть надо. Вот вы же не делали днем упражнения, которые я просила. Только водку пили.
— Как хочу, так и живу. Ты мне вообще никто.
— Не к лицу вам грубость.
Взяла полотенце со стула и утерла мне подбородок. Колбасу я съел и чай выпил.
— Унеси. Здесь не оставляй. Мухи налетят.
Позже, когда свет погасили, я сказал:
— Физик посоветовал жениться на тебе.
— И вы что?
— А что я? Я не против. А ты?
— У вас, Михаил Ильич, прямо мания какая-то. Обязательно жениться. Я, конечно, согласна, но сначала надо же попробовать. Как в старину говорили, не суйся в воду, не зная броду.
Мы попробовали. Не получилось. Но я очень старался.
— Сыночек мой! Совсем стал слабенький, — Лиза ласково погладила мою седую голову. И я охотно заплакал.
Был дома один. Пытался читать. Позвонили в дверь. По времени пора Володе заглянуть, и я, не спрашивая, открыл, даже в глазок не глянул. Хотя должен был поостеречься.
Пришли долгожданные гости, но, правда, не в том составе, как я предполагал. Я думал, пришлют нарочных, увезут куда-нибудь в подходящее место, а уж там разберутся. Пожаловал собственной персоной Сидор Аверьянович с небольшой свитой. Сперва в квартиру ворвались двое бычар, обнюхали углы, а Сидор Аверьянович спокойно дожидался у лифта. Там еще стояли двое, похожие на грузовики.
— Не беспокойтесь, — сказал я с порога. — В доме никого нет.
Циклоп величественно шагнул в коридор, отодвинув меня локтем.
— Беспокоиться тебе надо, сынок. Ну, показывай, где гостей принимаешь.
Удивительно, что он, как и Лиза, окрестил меня сынком. Видимо, после всех травм и переживаний, с перевязанной головой, я производил на людей впечатление недобитого подростка.
Провел его в гостиную, усадил в кресло.
— Большая честь для меня. Не знаю, чем угощать. Может, водочки?
— Давай водочки, — благосклонно кивнул Циклоп.
Один из бычар вместе со мной сходил на кухню. Наблюдал, как я шурую в кухонном шкафу. Из-под стола дико рыкнул Фараон.
— Это кто там у тебя?
— Котик. Он безвредный.
Я принес графинчик с водкой, кое-какую закуску — огурцы, на тарелке нарезанный сыр и колбасу, — расставил все на журнальном столике. Разлил водку по бокалам. Зазвонил телефон, и Циклоп распорядился:
— Никола, выдерни шнур. Чтобы не беспокоили.
Бычара рубанул по розетке кулаком, и та повисла на одном шурупчике.
— Ну что, писатель, — обратился ко мне Сидор Аверьянович. — Все понял? Понял, зачем я пришел?
— Да, конечно.
— И что же ты понял?
— Мочить будете. Только зачем было вам самим, Сидор Аверьянович, утруждаться?
— Ничего ты не понял, сынок. Давай, выпей! Твое здоровье.
Опрокинули вместе до дна. Циклоп первый, я уважительно следом. Циклоп благодушно улыбался, суя в пасть толстый ломоть колбасы. Щека не дергалась. Сейчас он был удивительно похож на благородного джигита Басаева и одновременно — на отца реформ, свиноликого Егорушку.
— Единственно правильно сказал: зачем утруждаться. Столько трупов, столько ужасных преступлений, тебя наше государство с удовольствием замочит. Но я пришел совсем не за этим. Давай-ка закурим. Какие у тебя?
— Есть «Ява». На кухне где-то пачка ментоловых.
— Давай «Яву». Или мы не патриоты. Авось не помрем.
Бычара от дверей кинулся с зажигалкой. Прикурив, Циклоп коротким жестом отправил сторожей вон. Продолжал лениво, глядя мне в глаза:
— Много чего натворил, верно, но последним поступком все грехи с себя смыл. Честь тебе и хвала!
— Вы про что?
В первый раз щека у него слегка дернулась, как знак того, что незаметно я обнаглел.
— Трубецкого пустил в расход, вот действительно — услужил. Хотя поспешил немного. Долг на нем так и повис. Ладно, всего не учтешь. С Полинки вычтем… Да, писатель, никто от тебя такой прыти не ожидал. Ты против Трубецкого! Да это же как вошь против горы. Ну-ка, поделись опытом, как все устроил.
— Да как-то так, — я смущенно потупился. — Прицелился, пальнул — он и с копыт.
— Ну-ну, не скромничай, — пыхнул в мою сторону ядовитым дымом. — Такую гадину раздавить — дорогого стоит. Теперь не ты, я твой должник. А Сидор Аверьянович долги платит, запомни.
— Что вы, господин Вельяминов, разве ж я…
— Погоди, не мельтеши… Недооценил тебя, каюсь. Честно скажу, от вашего брата, интеллигентов писклявых, на блевотину тянет. Нагляделся, нанюхался. Сыпь крапивная. Ни ума, ни совести у вас нету. Дуриком живете. Но к тебе это не относится, нет, не относится. Ты из другого теста. Поэтому я сам лично пришел. Других ноготком помани — прибегут, приползут, с руки тухлятину жрать будут, а к тебе — сам! Оцени, пожалуйста.
— Благодарствуйте, Сидор Аверьянович, — сказал я, совершенно уже не вникая, к чему он клонит.
— И то сказать, без вас как обойтись. Время горячее, гулевое. Опять же выборы на носу и прочее… Не только я, и ты можешь пригодиться. Издательство хочешь?
— Какое издательство?
Циклоп самодовольно потер ладони, разлил водку.
— Любое. Хочешь — новое откроешь. Хочешь, старое перекуплю, из тех, которые на ходу. Суть не в этом. Издательство тебе куплю и газетку. Хороших помощников дам. Все на высшем уровне, все по закону, не сомневайся. Хватит стрельбы и беспредела, сынок. Это все в прошлом. Возвращайся на родную стезю. Хоть с завтрашнего дня. Твоя задача — общий культурный пригляд. Чтобы перья скрипели в нужную сторону. Хоть улавливаешь, о чем толкую?
— Шутить изволите, Сидор Аверьянович?
Щека у него вдруг скакнула на глаз, как в припадке.
— До этого еще не докатился, сынок, чтобы с вашим братом шутить. Да и времени нету… Так что, по рукам?
От меня ничего не требовалось, кроме согласия, которое я выразил в восторженной форме. Еще не верил, что он пришел не по мою душу, а с идиотским предложением. Договор скрепили чаркой.
— Теперь так, сынок. Я к тебе с добром, и от тебя жду ответного шага.
— … ?
— Полинку твою мы, конечно, сыщем, хоть она куда-то далеко мотнулась. Но к тебе просьбишка. Ежели объявится, сразу дай знать. Приволочем домой на аркане. Это будет для твоей же пользы. Пора узелочек окончательно разрубить. Слишком наследила, прохиндейка.
— Да что мне Полинка! У меня другая на примете.
Циклоп подобрел, расслабился. Оба глаза наивно открылись.
— Про свою каратистку имеешь в виду?
Приятно, когда хоть кто-то в курсе всех твоих дел.
— Вроде бы… Сиротка она. Привязалась ко мне. Намерение есть узаконить отношения.
— Худа больно.
— Откормлю.
— Ладно, Миша, бабы — это пустое. И Полинка в том числе. Две ноги и дырка — больше ничего. Хапнула не по чину, отберем… Я рад, что поладили. Большие дела тебя ждут, сынок. Власть нельзя отдавать всяким говнюкам. Понимаешь, власть! Не деньги, именно власть. Почитаешь мою программу, в мозгах просветлеет. Мы эту страну запрягли, теперь надо заставить, чтобы пахала, — его бешеный взгляд замутился, и в нем открылась такая бездна, куда я чуть не провалился. Поплыл куда-то, но чудом уцепился за графинчик. Разлил остатки.
— Этим особо не увлекайся, — осадил Циклоп. — Есть у тебя такая слабость, есть, знаю. Надо будет — подлечим. Ты теперь в команде, сынок. Кстати, о девочках. С деньгами как?
— Лишних нету.
— Будут и лишние. Все будет. Держи пока на разгон, — достал из кармана пиджака банковскую упаковку долларов, положил на стол. Я блудливо скосил глаза сотенные купюры.
— Спасибо, Сидор Аверьянович.
— Не дарю: отслужишь… Но вот что, Миша, больше не спотыкайся. Падать некуда. Один раз пронесло, два пронесло, десять не бывает… Да-а, достал ты меня с Трубецким. По-хорошему достал. Я ведь сперва не поверил, когда донесли. Кто ты, и кто он! А вот сумел, подлюка. Хвалю. Молодец. Ладно, давай на посошок. Мне сегодня еще в двух местах выступать. За Бориса агитировать… Эх, парень, как же тебе повезло! Не припомню случая, чтобы кому-нибудь так везло. За твое везенье, сынок!
Проводил его до лифта, дальше он не велел. Уселся с нукерами в кабину, оттуда подмигнул циклопьим оком:
— Денька три еще отдохни. Врача пришлю. В таком виде на люди не выходи. Не срамись.
Вот и слава Богу, подумал я, теперь есть у меня хозяин. Причем из самых крутых. Крепкий, убежденный рыночник. Депутат. Народный любимец. С прицелом на высшие посты. Об России печальник. Знал бы поэт Н., то-то бы позавидовал. Его-то покровители из первого горбачевского эшелона уже почти все отвалились.
Впереди безоблачное будущее. Собственное издательство, газета. Обеспеченная старость. Красавицы по вызову. Ордена и правительственные награды. Банковские счета. Золотая пластиковая карточка. Должность советника. Телевидение и радио. Интервью в «Известиях» и «Российских вестях». Приглашение на консультацию в Вашингтон… И чем заслужил? Да всего один раз с испугу удачно нажал курок.
Нервно хихикая, гладил черную шерстку урчащего Фараона. У него рана на боку затянулась, как по волшебству, ухо почти приросло, только задняя лапка, с которой я снял лубок, не сгибалась. По его ненавидящему взгляду было понятно: котяра вполне готов к новым любовным испытаниям. Все пройдет, потому что все проходит. Смерть, жизнь, страдания, любовь — все ерунда, говорить не о чем.
И все так немудрено в этом лучшем из миров, как в воображении гусеницы. Ползи, пережевывай, испражняйся.
…Ночью саднило в груди, подумал: инфаркт. Разбудил любезную каратистку. Со сна доверчиво потянулась худенькой грудкой:
— Попытка, Михаил Ильич?
— Погоди со своими попытками. Спросить хочу.
— Сейчас же ночь. Давайте утром.
— Ты любила Трубецкого?
Совсем проснулась, сверкнула своими льдинками:
— И сейчас люблю. Его все любили, кто знал. К нему не надо ревновать.
— Я не об этом. Я ведь его убил. Почему же ты льнешь ко мне? Отодвинулась. Темно было, но я отчетливо видел серую тень на ее щеках.
— Вы можете не понять.
— Да что вы все из меня дурака делаете!
— Вы никого не убивали. Учитель сам захотел умереть. Он устал. Вы сделали доброе дело. Вы ему помогли. Поэтому я к вам пришла.
Грудь сковало, как обручем.
— Принеси водки, Лиза.
— Может быть, капель? Лекарства?
— Неси, что велят.
Принесла в чайной чашке, ледяную, прозрачную — горькие слезы тоски. Я пил, давился. Вкуса не чувствовал. Водка проворно скользнула в кровь, скребанула по мозжечку. В который раз разжала обруч смерти.
Лиза потушила ночник, тихо сопела под боком.
— Что все это значит, Лиза?
— Что?
— Ночь, водка, воздух, тишина, твое присутствие. Почему все так ноет, болит, будто переехало трактором? Будто раскрошило в пыль?
— Вы ее не забыли, поэтому вам тяжело.
— А тебе легко?
— Всем тяжело, и мне тоже.
— А тебе почему тяжело? Из-за Трубецкого?
— Не только. Я никчемная, как и вы. Не умею жить сама по себе. Но те, к кому привязываюсь, уходят один за другим. Вы тоже скоро уйдете.
— Умру?
— Нет, просто уйдете.
— Тут ты ошибаешься, девочка. Мне некуда больше идти.
Она не ошибалась. Я не забыл Полину. Когда услышал в трубке ее голос, виски заломило. Сначала ворвалась междугородка со своими прерывистыми, наглыми «трень! трень!» — словно электродрель дырявит фанеру, — я в ту же секунду догадался, что это она. Сел, снял трубку, выслушал английскую речь, польскую речь, еще какие-то птичьи рулады, а потом по-русски:
— С вами будет говорить Монако! — и чуть позже родное, чуткое:
— Миша, Мишенька, почему ты молчишь?
— Я не молчу. Ты где?
Быстрое знобящее прикосновение к ушной перепонке.
— Миша, ты мне нужен. Приедешь?
На короткий миг я погрузился в забытье, был похоронен и вырыт из могилы. Сухие комья земли осыпались с глаз.
— Приеду… Но куда?
Все, что она дальше говорила, отпечаталось в мозгу, как на телетайпной ленте. Телефон в Москве, где помогут с документами и со всем прочим, маршрут, конечный пункт путешествия — Мексика, аэропорт «Вальпараисо», кафе «Глория». Хозяина зовут Антуан Пейзано.
— Не далековато? — спросил я.
— Нисколько, — Полина счастливо смеялась. — Ты даже не представляешь, как это близко.
— Это я так, к слову. Когда надо лететь?
— Если не будешь валять дурака, за два дня соберешься.
— Я не буду валять дурака.
— Миша! Мишенька!
— Да, я здесь.
— Мариночка скучает по тебе.
— Передай, я помню нашу тайну.
Дальше — зуммер отбоя. Связь прервалась. Потянулся к сигаретам, закурил. Значит, Мексика. Почему бы и нет? Перед глазами замелькали крохотные черные мушки. Чтобы их отогнать, размотал марлевую чалму с головы. В одном месте бинт прилип, пришлось отдирать.
Мексика! Она сказала, это совсем рядом. Тем лучше. Не в Рязань же, в конце концов собираюсь. Не надо беспокоиться о теплом белье.
Чтобы не терять времени даром, набрал номер, который продиктовала Полина. Отозвался солидный, уверенный в себе мужской бас. Я представился, объяснил по какому делу.
— Вы от Полины Игнатьевны?
— Именно так.
— Нет проблем. Я в курсе. Подождите, сейчас позову человека, который вами займется.
Я ждал, затаив дыхание, стиснув трубку двумя руками, словно это была хрустальная чаша, которая могла упасть на пол и разбиться вдребезги.