— Юрий, — сквозь зубы процедил Николай Павлович, — простите, не знаю, как Вас по батюшке, но вы вели себя, как сопливый мальчишка. Разведка требует прежде всего дисциплины. Импровизация хороша, но лишь в случае непосредственной угрозы. Иначе говоря, когда провал неизбежен, и надо думать лишь о спасении собственной жизни. Поверьте на слово, но я занимался этим задолго до Вашего рождения. Не окажись в кабинете коменданта этого доктора Шульца, сидеть бы Вам сейчас в гестапо. Иголки под ногти — представьте себе! — еще самый невинный способ допроса. Своим мальчишеством Вы поставили всю операцию на грань провала!

— Предпочтительнее было следовать Вашей версии? — лениво спросил Кондрахин, дожевывая невкусную, как бумага, сосиску из пайка, полученного на немецком армейском складе. — Хорошо. При благоприятном раскладе я был бы произведен в полицаи. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Например, завтра бы отправился прочесывать смоленские леса. А Вы бы оставались в городе. Чем бы Вы, кстати, занялись?

Рейнгарт нервно вытер губы бумажной салфеткой — тоже подарок гитлеровцев — и отбросил ее в сторону.

— Прежде всего — легализация! Это закон разведки.

— Прежде всего дело, — нахмурился Кондрахин, — как можно быстрее и эффективнее. Всё остальное — мишура, внешний антураж. А за то, что не поставил Вас в известность, простите: времени не было.

— Шнапс будете? — спросил Рейнгарт.

— Боже упаси!

— Экие вы, шведы.

Николай Павлович налил себе и, морщась, выпил.

— Дрянь, не приведи господи. Куда им до нашего самогона!

Глядя сквозь сотоварища, Юрий напряженно размышлял. Случайно или преднамеренно оказался Шульц у коменданта? От ответа на этот вопрос зависело многое, если не всё. Случайность — это непознанная закономерность, — повторял про себя Кондрахин, но яснее от этого не становилось.

— Вы уверены, что Шульц — не тот человек, которого мы ищем? — спросил он.

Рейнгарт помедлил с ответом.

— Вы заметили, — наконец осторожно начал он, — какие очки носит Шульц? Не знаю, сколько диоптрий, но стекла очень выпуклые. Я не могу себе представить, чтобы маг, равный Просветленным, зависел бы от капризов оптики.

— А если это камуфляж?

— Помилуйте, милейший! Ему ли с нами в прятки играть? Да он нас просто раздавит, едва узнав о нашем существовании! Я как-то был свидетелем: на одной планетке жители решили осушить горное озеро. Их предводитель — кстати, не Просветленный даже — просто взглянул на гору, преграждающую путь воде. И та взлетела на воздух, словно ее нашпиговали динамитом!

— Вы закусывайте, — посоветовал Юрий.

— Не лезет в глотку вражья снедь, — пожаловался Николай Павлович.

— Глядя, как быстро убывает шнапс, этого не скажешь.

— О, алкоголю чужда национальная ограниченность. Как и нам с вами. Всё хочу спросить: почему вы назвались шведом?

— Да, евреем было бы назваться веселее, — съязвил Юрий. — Или цыганом. Гадаем на картах, по руке и по левой ягодице! Чем Вам шведы не нравятся?

— Слишком уж они нейтральны, — буркнул Рейнгарт, — даже подозрительно. И в первую мировую, и сейчас. Да, а как у Вас со шведским языком? Сегодня об этом не спросили, но будьте уверены, вопрос такой еще встанет.

По мнению Кондрахина, никакого вопроса здесь не было. Выдумав на ходу свое мнимое скандинавское происхождение, он подсознательно подогнал под версию прочие факты. Откуда, с какой стати ему владеть шведским? В СССР живут люди сотен национальностей. Одни имеют национальные школы, газеты и театры, у других, просто благодаря их численности и компактности проживания, тоже худо-бедно поддерживается и язык, и национальные традиции. Шведы в число тех и других не входили — в этом Юрий был уверен. Тогда с какого каприза потомок переселенца черт знает в каком колене должен знать родной язык? Да еще потеряв родителей и живя в провинции?

Занимало Юрия совершенно иное. Итак, закрепились они на удивление легко. Даже допрос в гестапо оказался для Кондрахина простой формальностью — видимо, бумага Шульца порядком припугнула гестаповца (о подписи Гиммлера Юрий, разумеется, не знал). Его, а вместе с ним и Рейнгарта в качестве переводчика, немедленно поставили на довольствие, отвезли домой на машине. Последняя любезность, впрочем, несла для немцев и практическую пользу: не было нужды пускать по следу шпиков, да и не лишне специалисту наметанным взглядом обозреть помещение и подходы к нему. Мало ли как могут повернуться дальнейшие события.

Загвоздка была в Шульце. Откуда он взялся здесь, словно по заказу? Помог он или, напротив, сорвал их планы? Неизбежный спектакль с чтением мыслей, загодя обдуманный Юрием, предназначался для местного начальства. Так планировалось. По мнению Рейнгарта, и Юрий признавал в этом логику, маг все еще должен находиться в Смоленске или его окрестностях. Они же уже завтра должны будут отправиться в Кенигсберг — к новому "месту службы". Очевидно, что Шульц профессионально занимается чем-то оккультным. На ловца и зверь бежит? Кто ловец, кто зверь?

Кондрахин поостерегся прощупать мысленно содержимое черепа Шульца. Даже не маг, а подручный его немедленно запеленгует подобный зондаж — это Юрий хорошо усвоил на Иоракау. Не насторожить, не вспугнуть — вот что сейчас самое главное. И самое трудное, добавил он про себя.

А натренированное тело просило, требовало действия. Слишком уж привык Юрий за последние несколько месяцев, проведенных им в сокрытом мире Иоракау непрерывно сражаться, совершать тяжелейшие переходы. И ради чего? Чтобы навести мир в этом курятнике? Здесь же его Родина, порабощенная, наполовину раздавленная паучьей свастикой. Магия магией, но есть к тому же руки бойца.

Юрий встал из-за стола, убрал за собой остатки пищи и одел пиджак. Правый карман оттягивал заветный камень

— До ветру, что ли? — спросил Рейнгарт, уже порядком осовевший.

— Да пойду пройдусь, — флегматично ответил Кондрахин, — может, подвиг совершу.

— Эй, молодой человек, — окинул его подозрительным взглядом напарник, — Вы того, не зарывайтесь… Вот отыщем главного врага, тогда и действуйте по своему разумению.

— А если не отыщем? Тогда что — побывали на экскурсии? Пора и по домам? Да, немудрено, что с такими полковниками царизм проиграл и японскую, и германскую войны! Вот что, мой любезный фольксдойче…

— Сам ты швед, — огрызнулся Николай Павлович.

— … сидите дома и никуда не высовывайтесь. Нагрянут фрицы ненароком, скажите, что я в сортире, и подумайте обо мне. Этого достаточно. Я Вас не напрягаю?

Рейгнарт потянулся неверной рукой к почти на три четверти опорожненной бутылке.

— Пойдите к черту!

Вечер был по-летнему светел. Золото солнца сверкало в водах Днепра миллионами играющих уклеек. Неистребимая зелень тянулась ввысь и вширь, заполняя собой не только палисады, но и оставшиеся без присмотра и ухода пешеходные дорожки. С холма, возвышаясь над величественной крепостной стеной, поднимался собор — Юрий не знал его названия, не разбирался, к стыду своему, в русском зодчестве. Церковные купола представились ему перевернутыми к земле параболическими антеннами, с помощью которых Всевышний прислушивается к людским мольбам. Наверное, что-то разладилось в небесной механике, подумал Юрий, коль враг безнаказанно бесчинствует на разоренной русской земле. Острое, не имеющее названия, чувство сжало его сердце. Сердце и кулаки.

Этот участок города, где по легенде проживала сестра Николая Павловича, война пощадила. Если и были разрушения на коротких, как вздох, одноэтажных улочках, то оставшиеся под немцем жители успели привести жилища в порядок. Жителей, впрочем, было немного: все больше старики да старухи. Но и молодежь попадалась. За сравнительно короткое время Юрий, к своему удивлению, насчитал подходящих по возрасту мужчин на полроты. Народ или опускал глаза или бросал исподлобья быстрый недоверчивый взгляд. Почему они здесь, а не в Красной Армии? Понятно, что кто-то белобилетник, кто-то не смог вовремя уйти с войсками, но основная масса? Надо будет спросить у Николая Павловича.

Взгляд Кондрахина привлек листок со свастикой и германским орлом, наклеенный на серый дощатый забор. Юрий ненадолго задержался, прочел и недобро усмехнулся. Слишком много пунктов в этом приказе. Легко можно заменить одной строчкой: "За всё — расстрел".

Внезапно из-за угла вывалила шумная ватага полицаев. Видимо, они находились в доме, скрывавшемся за серым забором, иначе Юрий не мог бы не услышать их издалека. Их было шестеро. Все изрядно под хмельком — непьющему Кондрахину резко шибанул в нос запах свекольного самогона. Немного впереди остальных вперевалку шел коренастый мужик лет пятидесяти пяти. Его налитые кровью глаза немедленно остановились на Кондрахине.

Судя по всему, полицаи все местные и каждого жителя окраины знают в лицо. Любое чужое лицо здесь подозрительно, так почему бы власть не проявить, да не покуражиться заодно?

— Стой! Кто таков? А ну, покажь документы! — смрадно прохрипел главарь, почти вплотную подойдя к Юрию. Дуло его карабина недвусмысленно смотрело Кондрахину в живот. Остальные полицаи стали сзади полукругом.

— Дерзишь, мерзавец? — рявкнул в ответ Кондрахин и глянул так, что с фашистских прихвостней мигом слетела вся спесь. Небрежным жестом аристократа, подающего лакею на чай, он достал из нагрудного кармана и раскрыл перед носом оторопевшего полицая только сегодня оформленное в немецкой комендатуре удостоверение. Не какая-нибудь потертая справка с неразборчивой подписью, а книжечка с фотографией и рельефной гербовой печатью.

Полицейский машинально протянул было, но тут же отдернул руку, отстранился и принялся вглядываться в удостоверение, сощурив и без того свинячьи глазки. Немецким он владел, вероятно, куда хуже Кондрахина, но вот по части печатей разбирался достаточно. Да еще фамилия владельца удостоверения — Йоханссен (Кондрахин-таки уговорил немцев) — произвела на него должное впечатление.

Юрий мельком оценил остальных. Трое здоровяков, державшихся вместе, старшему из которых под сорок, скорее всего родные братья. Еще один — среднего роста, чернявый, с живыми бегающими глазами — Кондрахину особенно не понравился. Такие в драке обычно вперед не лезут, зато именно они обычно и просунут тебе финку между ребер, пользуясь тем, что ты отвлекся на других. Последнего бандита Кондрахин вообще не стал принимать в расчет: молодой, придурковатого вида, нескладный верзила с зеленой соплей под носом.

Без труда Кондрахин прочел мысль, связывающую воедино всю эту разношерстную свору: страх. Страх перед немцами, страх перед русскими, страх перед смертью и жизнью. Он без особого труда разделался бы сейчас с этими выродками — знал, как, и умел. На миг это желание даже вызвало зуд в кулаках, но Юрий приказал себе: не время. Да и противник не его масштаба.

— Герр офицер, — подобострастно и невнятно забормотал начальник патруля, изучив, наконец, предъявленный документ, но не зная, как обращаться к его владельцу, — простите, коли что не так вышло. Времечко сами знаете, какое… А здесь шалят, да, неспокойный район. Одному тута находиться… беды бы не приключилось. Давайте мы проводим…

— Я сам решу, где мне быть! — грубо оборвал его Кондрахин. — Пойдите прочь!

Он постоял еще пару минут, глядя в спину удаляющемуся патрулю и размышляя: что же толкнуло каждого из этих людей на измену. Ненависть к советской власти? И у него, Кондрахина, а тем более у Николая Павловича для этого причин не меньше… Страх за свою шкуру? То же — не то. Как раз этим-то выродкам и предстоит бояться всю жизнь каждого куста, какой бы стороной не повернулась военная фортуна. Ведь идет сейчас не война противоположных социальных систем, а схватка, основанная на национальном признаке. Раз ты — славянин, значит, низшая раса. И если тебя, как пособника, не выкорчевали на этот раз, то жди своей очереди.

Не ведал, не предчувствовал Юрий — этого дара он был лишен напрочь — ни скорой депортации чеченцев, калмыков и прочих, ни уничтожения крымских татар по приказу Отца всех народов…

Однако время торопило. До комендантского часа не столь уж много осталось, а он совершенно не представляет своих возможностей. Утренняя беседа в комендатуре, последующий допрос, спешное оформление документов, поездка на склад и домой — совершенно лишили Юрия возможности хотя бы бегло ознакомиться с городом.

Куда идти? Где возможно применить свои навыки диверсанта, не раскрывая при этом невероятных для обывателя способностей?

Невдалеке прокричал поезд. Пустить под откос состав Юрий не мог: для этого нужны не только способности, но и взрывчатка. Но чем черт не шутит, и он пошел на звук.

Вокзал оказался неподалеку, но Кондрахин предпочел свернуть западнее, где, по его предположению, должна была находиться товарная станция. Действительно, вскоре пути начали ветвиться, занимая все более обширную площадь. Деловито сновали паровозы, распугивая ворон истошными гудками. Мимо медленно проползали груженые вражеской техникой поезда — на восток, к Воронежу и Сталинграду.

Юрий мрачно шагал в стороне, чувствуя свое бессилие. Вот бы где применить способности Просветленных! Взорвать гору силой мысли — это забава. Ты вот попробуй вознести к небесам всё это хозяйство — вместе с паровозами, тяжело нагруженными составами и рельсами заодно! Но до умения проделать это Кондрахину было ой как далеко.

Все подступы к товарной станции заполнили немцы, поэтому Юрий был вынужден наблюдать железнодорожную толкотню издали. Обученный навыкам дальновидения, он мог рассмотреть все детали, как в бинокль, но, как и в бинокле, обзор при этом резко суживался.

Среди немецких солдат изредка мелькали фигуры русских железнодорожников — их промасленные телогрейки было невозможно ни с чем спутать. Кто они? Пошли работать из-за куска хлеба? Идейные противники советского строя? А может, кто-то из них проник туда сознательно, вынашивая те же планы, которые сейчас не мог реализовать Кондрахин?

На одной из открытых платформ Юрий заприметил четыре новеньких — явно только с завода — автомобиля непонятного предназначения. Походили они на обычные хлебные фургоны, на каких утром по Москве развозят свежий хлеб. Зачем хлебовозки на фронте? Этого Юрий не понимал. Подсобная техника должна быть многофункциональна — хоть солдат на ней вози, хоть снаряды.

Странно было и то, что эти машины имели дополнительную охрану — четыре автоматчика, которые сейчас сидели попарно по разные стороны платформы и курили.

На глаза Юрию попался молодой железнодорожник, несущий инструмент мимо состава, на котором остановил взгляд Кондрахин. Дойдя по платформы с фургонами, парень воровато оглянулся и присел возле сцепки. Его немедленно окликнул один из охранников, небрежно шевельнув стволом автомата. Железнодорожник что-то ответил. Немцы махнули рукой: пусть себе возится. Кондрахин практически не имел представления об устройстве железнодорожных составов, и не мог понять, чем занят парень. Но втянутая в плечи голова да быстрые взгляды, которые парень бросал по сторонам, говорили о том, что производит он какую-то нештатную работу. Посторонним о ней лучше не знать.

Юрий позавидовал. На его глазах неизвестный патриот устраивал фашистам сюрприз. Какой — об этом можно было догадываться. Внезапно Юрий в полной мере осознал, что его родной Орел тоже придавлен германским сапогом. А там — родители. Эвакуировались ли? Или мыкают горькую долю? Возможно, отец в армии, он еще не стар. А мать? Как она одна? Может, немцы не тронут ее, когда узнают о незадачливой судьбе ее единственного сына, ушедшего из рук НКВД?

Не знал Кондрахин, и даже предположить не мог, что еще в апреле тридцать девятого, когда он харкал кровью на бетонный пол Орловской тюрьмы, отец публично отрекся от него. Марина благополучно родила сына весом 3600 г и назвала его Николаем, а вот отчество почему-то указала: "Сергеевич". Много чего не знал Кондрахин, и сии тайны были навек закрыты от него.

А пока он медленно брел назад, приискивая возможный объект для диверсии. Недолгое, но отмеченное десятками трупов и изувеченных кондов, пребывание на Иоракау не надломило, нет, но каким-то образом сместило в нем моральный стержень, заложенный с детства. Убийство из табу превратилось в общем-то обыденный акт, не только самозащиты, но и линии поведения. О многих своих жертвах, вольных и невольных, Юрий сожалел, но не раскаивался в содеянном. Так было надо. Так надо и теперь. Хорошо бы грохнуть какого-нибудь немецкого генерала! Но генералы, как назло, не фланировали, подобно ему, по оккупированному Смоленску.

Так, не солоно хлебавши, вернулся Юрий в свою временную обитель.

По бледному и встревоженному лицу Николая Павловича он сразу догадался, что что-то случилось.

— ? — одними глазами спросил Юрий.

— Я засек его, — почему-то прошептал Рейнгарт, — он здесь, в Смоленске.

— Идемте, — приказал Кондрахин. — Вы хорошо знаете город?

Николай Павлович нервно кивнул. Было видно, что он предпочел бы остаться дома.

— Скоро комендантский час… — напомнил он.

— Ерунда! Насколько точно Вы засекли его месторасположения?

— С точностью до метра, — и, заметив скептический взгляд Кондрахина, Рейнгарт торопливо добавил, — не смотрите, что я немного выпил. Кстати, эти способности у меня впервые проявились именно подшафе. Глупо, что в сокрытых мирах запрещен алкоголь.

— Он не запрещен, — прервал его Кондрахин, — просто туда редко попадают пьяницы. Ладно, хватит болтать! Отведите меня к объекту и делайте, что хотите.

— А Вы? Вы что замыслили?

Вместо ответа Кондрахин решительно шагнул к выходу. Покачнувшись, Рейнгарт был вынужден последовать за ним. Ранние сумерки августовского дня умиротворенно баюкали город. Из палисада резко дохнуло бурно разросшейся мятой.

— Далеко? — не оборачиваясь, спросил Юрий.

— Рядом, — буркнул Николай Павлович, — если бы не Федор Конь с его бессмертным творением, — он кивнул в сторону крепостной стены, — за десять минут добрались бы.

Он поравнялся с Кондрахиным и попросил:

— Только, ради Бога, не летите, как на пожар. Мне за Вами не угнаться — годы за пятки держат.

В совершенном молчании посланцы Просветленных добрались до извилистой центральной улицы, поднялись кварталом выше, мимо приземистой церковки, не произведшей на Кондрахина ровно никакого впечатления. Николай Павлович же, приостановясь, перекрестился и отвесил глубокий поклон.

— Аннозачатьевская, — пробормотал он.

— Мы теряем время, — напомнил Юрий.

— Почти пришли.

Рейнгарт широким жестом нетрезвого человека указал налево, а через пару сотен шагов остановился.

— Здесь…

Дальнейшие подсказки были излишни. У одноэтажного, но ладно выстроенного дома под оцинкованной крышей, уткнув бампер под перегнувшуюся через глухой забор яблоневую ветвь, притаился легковой автомобиль. Было очевидно, что в доме остановился не рядовой офицер вермахта. Короткие сумерки успели сгуститься, и за задернутой шторой теплился огонек. Юрий коснулся ладонью решетки радиатора — теплая.

— Вы можете быть свободны, — негромко сказал Кондрахин своему спутнику.

— Лучше я подожду… исхода.

— Тогда спрячьтесь в тех кустах, — Юрий показал на противоположную сторону улицы. Подождав, когда Николай Павлович надежно укроется, он подошел к границе огороженного участка и одним махом перелетел через забор. Не скрипнула доска, не вздрогнула ветка.

Отсюда путь к освещенному окну лежал под острым углом, и можно было не опасаться, что кто-то преждевременно заметит незваного гостя. Неухоженная земля густо заросла пружинящим ковром спорыша, и Юрий, хоть и недоучившийся, но все же медик, машинально представил, сколь же многим, страдающим от почечных камней, эта трава могла бы принести облегчение. Хоть и распространена она, да вот растет только вблизи человека, там, где он выгуливает своих собак, топчет ее, плюет и швыряет окурки.

Но мысль эта лишь краешком коснулось его сознания. В правой руке Юрий непрерывно сжимал свой камень, памятуя слова Лады о том, что камень экранирует его мысли ото всех. Распространяется ли это на Просветленных, или равных им, он в свое время не уточнил, но, в любом случае, лучше перестраховаться.

В несколько бесконечно долгих секунд он преодолел расстояние до окна. Штора была плотной, непроницаемой, лишь в левом верхнем углу ее маленький уголок не доходил до оконного откоса. Это могло быть и подарком судьбы и сознательной приманкой.

Юрий припомнил тренировки на красноярских Столбах и медленно, не отрывая глаз от окна, ощупал каменную кладку свободной рукой. Как назло, она была гладкой. А ему бы зацепиться на несколько минут хоть кончиками пальцев!

Внезапно занавеска отдернулась, и Юрий инстинктивно повернулся вокруг своей оси, вжавшись спиной в стену дома. Из форточки вылетел непогашенный окурок, и тускло засветился в траве. Это сильно смутило и озадачило Юрия. Неужели маг курит? Или он не один?

Штора вернулась на свое место. Кондрахин, скосив глаза, с удовлетворением отметил, что уголок вверху остался неизменным. Он еще немного постоял, выжидая, и вдруг почувствовал, что в бедро, чуть выше колена, ему упирается что-то твердое.

В деревнях хаты частенько стоят с завалинкой, на которых и устраивают посиделки. В городских домах цоколь, напротив, обычно вдается вглубь, за линию стены. Здесь же строители сделали его заподлицо с основной кладкой, и в ногу Юрия, как оказалось, врезался язык насмерть застывшего бетонного раствора. Чуть присев, Кондрахин ощупал его: выдержит.

Он вновь повернулся лицом к еще не остывшей от дневного солнца кладке, поставил левую ногу на выступ и медленно стал переносить на нее вес тела. Непосвященный полагает, что невозможно вот так поднять свое тело вдоль вертикальной стены, что это противоречит физическим законам. Но это вовсе не так. Не отклячивайся, как говорили в школе НКВД, то есть не отставляй назад таз, не смотри вверх — это запрокидывает голову — и все получится.

Юрий наконец полностью выпрямился, предоставив кратковременный отдых гудящим мышцам, потом вновь принялся осторожно, чтобы не нарушить хрупкий баланс, ощупывать стену. До верхнего угла окна оставалось каких-то десять сантиметров…

Целеустремленность его наконец-то была вознаграждена — пальцы натолкнулись на вбитый над головой прочный крюк. В былые годы к нему, вероятно, крепилась бельевая веревка. Юрий охватил его пальцами у самого основания и стал подтягиваться на одной руке, мысленно шепча: "Спасибо тебе, товарищ Байгуз, хоть ты и кадровый душегуб, а может статься, и не душегуб, но из их бесовского ведомства, что подвешивал нас на турнике, как на дыбе. Без тебя, без твоей учебы, ни за что не выполнить бы мне этого упражнения".

Правый глаз его прильнул к крохотному треугольнику, открывавшему вид на внутренность дома. К сожалению, Кондрахин увидел только часть руки в черном рукаве форменного мундира. Сидевший за столом что-то писал, то задерживаясь на несколько секунд, то торопливо покрывая бумагу ровным, каллиграфическим почерком. Позади него виднелось изголовье прибранной кровати.

Долго выдерживать такую нагрузку Кондрахину было не под силу, и он мягким прыжком вернулся на землю. Секунды на отдых и размышления. Вероятнее всего, немец в доме один. Хотя здесь не меньше трех жилых комнат. Не исключено, что там тоже кто-то есть, например, отсыпается. Правда, время слишком раннее для сна, а немцы народ пунктуальный — у них все по часам. Мог Рейнгарт ошибиться или не мог — размышлять об этом теперь поздно.

Юрий еще раз придирчиво оглядел окно. Хорошее окно, высокое и широкое, с редкими переплетами, лучше не бывает. Отойдя от стены, Кондрахин в три пружинящих шага разбежался, уже в воздухе перевернулся спиной вперед и влетел в комнату под звон разбитого стекла.

Он знал, он помнил о том, что нельзя удержать в поле сознания одновременно два объекта. Странно, но этому его учили и чекисты, и Лада. Картина разбиваемого стекла — один объект, появившийся рядом с тобой человек — другой. Даже тренированное сознание на мгновение раздваивается, выбирает главное.

Эсэсовец вскинул голову, потянувшись к кобуре, но еще раньше Кондрахин ударил его основанием ладони под нос, снизу вверх. В идеале такой удар заставляет хрупкие и острые косточки лицевого черепа глубоко вонзиться в мозг, разрушая жизненно важные центры. Но, даже если подвергшийся нападению, исхитрится смягчить удар, от болевого шока ему все равно не уйти, и грех этим не воспользоваться.

Удар Юрию удался. Для страховки он подхватил обмякшее тело немца, захватил его голову подмышку и резко повернулся всем телом. Хрустнули шейные позвонки. Акция заняла меньше двух секунд.

Выхватив из кобуры вражеский парабеллум, Кондрахин стремглав промчался по всему дому, но никого больше не обнаружил. Только еще одна убранная постель. Тогда он вернулся к убитому и некоторое время молча вглядывался в его лицо. Нет, это явно был не тот, кого они с Николаем Павловичем искали. Юрий просто чувствовал это, только ничем не мог подкрепить своей уверенности.

Сравнительно молодой офицер — Кондрахин еще не успел заучить партийных званий — высокий, хорошо сложенный, на пальце — обручальное кольцо. Наверное, писал письмо своей Гретхен, но получит она совсем иное послание. Сняв пиджак, Юрий хорошенько отряхнул его и проверил карманы. Туда могли попасть осколки стекла, это ему совершенно ни к чему. Поколебавшись, он протер пистолет снятым с дужки железной кровати полотенцем и засунул обратно в кобуру. Пистолет ему не нужен — его оружие другого рода.

Потом он поправил гардину. Она удержалась на карнизе, благо была не длинной — едва прикрывала подоконник. На письменном столе, среди битого стекла, по-прежнему горела керосиновая лампа. Юрий убавил фитиль, чтобы керосину хватило надолго.

Из дому Кондрахин вышел через дверь, отодвинув засов черед полу рубахи. Уже смерклось, и стояла тишина. Выйдя за калитку, Юрий негромко свистнул и спросил в темноту, не обращаясь по имени:

— Вы еще здесь?

В кустах затрещало, на фоне звездного неба возникла фигура человека.

— Вы знаете иной путь в нашему пристанищу? — спросил Кондрахин. — Мне показалось, что на прежнем маршруте нам не избежать встречи с патрулем. Тем более, что комендантский час уже наступил. Не хотелось бы засвидетельствовать свое присутствие по эту сторону крепостной стены.

— Вы что, не можете говорить тише? — прошипел Рейнгарт.

Юрий рассмеялся.

— Похоже, вам нравится играть в заговорщиков, полковник. Бросьте! Ведите себя естественней, естественный человек незаметен. Кстати, должен Вам доложить, что мы просчитались: судя по всему, убрали не того.

— Я знаю, — угрюмо кивнул Николай Павлович.

— Да? Откуда?

— Я воспринял еще один сигнал, восточнее Смоленска…

— Вспомните, это было до того, как я проник в дом — звон разбитого стекла Вы не могли не услышать — или позже? Мне кажется это важным.

— Чуть раньше. Может быть, на несколько секунд.

Юрий задумался. За несколько секунд до прыжка он был вынужден выпустить из руки свой камень. Значило ли это, что его мысли стали доступны магу? Тогда почему же он не предотвратил гибель своего подручного? Или погибший таковым вовсе не являлся, и насильственная смерть его нисколько не озаботила мага? С другой стороны, никаких паранормальных способностей Юрий не продемонстрировал, то есть ничем не выделился из миллионов обывателей. Что-то здесь было не так.

— Ну, так есть иная дорога? — поняв, что окончательно запутался, вновь спросил он.

— Западнее стена частично разрушена. Не уверен, что мне по силам, но в Вас не сомневаюсь.

— Помогу, — великодушно пообещал Кондрахин. — Ведите!

Домой добрались благополучно. Николай Павлович был трезв, но возбужден. Юрий погрузился в медитацию, незаметно сжимая камень в кармане пиджака. Со стороны казалось, что он в глубоком раздумье.

Через полчаса он перевел взгляд на Рейнгарта.

— Кстати, Николай Павлович, я сегодня видел на товарной станции совершенно новые автомобили. Очень напоминают наши фургоны для перевозки хлеба. Но почему-то под охраной. Что бы это могло быть, не в курсе?

Полковник помрачнел.

— Судя по Вашему описанию, это душегубки, как их прозвали в народе. Передвижные газовые камеры. Туда набивают людей, якобы, для санитарной обработки, и пускают газ — циклон Б. Раньше им травили тараканов и прочих насекомых. Такой вот шедевр инженерной мысли…

Юрий вспомнил молодого железнодорожника, явно подготавливавшего диверсию против этих машин, и позавидовал ему.