Никого не видно за окном. И рыбаки не возвращаются с Оби. Интересно, что попадёт им сегодня в сети? Ундре любит ездить с отцом на подлёдный лов. Эта рыбалка ещё интересней, чем летом. Прорубит отец пешнёй-ломом несколько лунок-майн, опустит в воду верёвку с грузиком, а к ней сетку привяжет, потом укрепит на колья — вот и готово. Но это просто сказать, а времени занимает такая рыбалка много. Да и не у всякого руки выдерживают на морозе, когда приходится вытаскивать из ледяной воды сети, проверять. Ундре научился согревать руки, надо только быстро ими похлопать себя по плечам, а потом опустить ладони в воду и снова похлопать. Зато какая радость, когда из майны высунется голова осетра или нельмы! Тут уж сам сразу согреешься.

А раньше Ундре совсем был глупый. Ещё до школы отец научил его ставить петли на куропаток. Пятилетний Ундре на лыжах плохо передвигался, поэтому и петли стояли совсем близко к чуму. Простоят ночь, смотришь — щука или налим попадётся. Откуда взялись? А отец шутил, будто рыба по земле ходит. Ундре этому верил, с радостью вытаскивал из петли рыбину, просил скорее сварить её. Дяди вернутся из стад, похвалят Ундре за уху.

Однажды отец принёс с мороза сеть и положил в корыто оттаять. До того Ундре сеть показалась праздничной и сладкой! Ячея сосульками топорщилась во все стороны и блестела, как слюда на новогодней ёлке. Как было не лизнуть такую сосульку! И никто не заметит! Отец стоял в обледеневшей малице и похож был на космонавта. Малица скрипела, и лёд лопался на изгибах. Суетилась около печи мать. Ундре больше из любопытства лизнул мороженую сеть — и язык прилип. Что тут началось! Все растерялись, глядя на кричащего Ундре. Самой догадливой оказалась мать. Она схватила ковш с водой и плеснула на сеть, потом этим же ковшом треснула по голове отца — почему он сеть не прикрыл рогожей. Язык отлип, но казался деревянным. Ундре тогда досыта наплакался: и от боли, и от того, что он поймал в куропачью петлю большую щуку, а теперь без него едят уху, и потому, что все едят уху, а у него язык чужой… Как давно это было.

Хорошо, если бы сегодня приехал отец, которого отправили с поисковым звеном далеко от дома. Может, спросить аньки? Но Ундре не решается этого сделать, он вслушивается в напевные слова матери.

— Тёплые будут пимы-кисы у Ундре, кисы из белых оленьих лап. Закроют они всю ногу — негде снегу пролезть. Лёгкие будут кисы у Ундре, с красивым узором, с красными тесёмками, — так шьёт и приговаривает мать.

Лоскуток к лоскутку, белый с чёрным — и на кисах появляются оленьи рожки, на вид все одинаковые. Очень умелые руки у матери, быстрым горностаем то здесь, то там поблёскивает напёрсток. Слышно, как прокалывает она шкуру иглой, как шуршит жила. Даже в морозный день матери некогда отдохнуть. Ундре с рождения не помнит, когда она ложится спать и когда встаёт. В тундре целыми сутками топила в чуме печь. Потом, когда Ундре пошёл в школу, переехали в посёлок Кушеват. Отец стал только рыбалкой заниматься, а мать работает на звероферме.

Каждый день она проходит от одной клетки к другой, где живут зверьки, раздаёт корм голубым песцам. Этот очень злым стал, грызёт проволоку — ему еды чуть-чуть побольше надо. Другой разленился, даже отвернулся — ну что ж, подожди. Зверёк не должен быть жирным, а то шкурка у него будет не такая пушистая. Каждому песцу заглянет в глаза. Один грустит — его развеселить надо, иначе от тоски по свободе он может погибнуть, другого — показать ветеринарному врачу. Домой приходит мать, помогает, как и другие женщины, шить для геологов тёплую одежду из оленьего меха. Такая трудная и радостная работа у матери.

Ундре прислонился лбом к оконной раме, задумался. Сейчас он во всём разбирается. Ему поручают даже в конторе расписываться вместо дедушки Валякси. Дедушка не расписывается буквами, а ставит тангу. Даже не ставит, а рисует её. Она походит на кораль-изгородь, куда загоняют оленей, с боковыми чёрточками и крестиками. Рисует старательно, даже пот на лбу выступает, долго думает над каждой чёрточкой. А куда проще расписаться.

Перед тем как нарисовать тангу, Валякси причешется, острым ножом лицо побреет, вытащит из старого деревянного сундука костюм.

— Аньки, — спрашивает Ундре, — почему дедушка ставит тангу, ведь он же знает печатные буквы?

— Разве несколько букв могут рассказать о человеке? — отвечает мать. — Вот дедушка и рисует тангу, с левой стороны чёрточки — это чтобы нас с тобой не забыть пометить, с правой стороны дедушка про твоих дядей рассказывает, кто из них женат, сколько у них детей.

— Зачем ему так делать? — не понимает Ундре. — Все люди расписываются, а он рисует. Кроме него, никто этот рисунок не разберёт.

— Дедушка — старый человек, танга для него — прожитая жизнь, ему понятна. Смотри сюда, Ундре, — показывает мать на кисы. — Белые кисы для тебя шью, чтобы ты был счастливым. А вот рожки, разве они все одинаковые? Один по краям красным и голубым шёлком обшит — это год, когда ты родился. Эти рожки одним цветом, когда мы жили с тобой в тундре, а эти другим — как в школу ты поступил учиться. Сосчитай все рожки — столько тебе годов. Как бы я об этом рассказала буквами?

— Так и ты, аньки, тангу вышиваешь? — удивился Ундре.

— Не знаю, — улыбнулась мать.

Ундре опять задумался. До чего же непонятна жизнь взрослых, их поступки. По правде сказать, Ундре один раз за дедушку в конторе расписался. Не захотел дедушка рисовать тангу. Сказал, если оленей не будет, кому понадобится его танга. Это было в тот год, когда месяц двумя рогами отвернулся от дедушки. Так он сам сказал, а на самом деле весной и летом в тундре ночи светлые и месяца не видно.

Это было, когда уже почти растаял снег, и вдруг ударили морозы, и Ундре только-только приехал к дедушке в тундру на летние каникулы. Гололёд — голодное время для оленей. Сколько ни бьют копытами, не могут олени достать корм, мешает лёд. Дедушка Валякси не спал сутками. На весеннем ветру лицо его стало совсем чёрным. Он метался по тундре, чтобы найти для оленей хорошие пастбища. А тут начался отёл. Оленята рождались слабенькими, дрожали на длинных ножках и тыкались влажными мордочками, отыскивая у важенки-матери вымя. Дедушка Валякси не спал сутками, но был пружинистым и лёгким, как тундровая лайка.

С трудом собрал он разбежавшееся стадо и двинул оленей к южным склонам холмов, где быстрей таял снег. Но за стадом не поспевали оленята. Слабенькие, они беспомощно смотрели вслед круглыми, доверчивыми глазами. Тут и Ундре приходилось недосыпать, все пастухи были заняты работой круглые сутки. Он собирал в кучу оленят, ночевал с ними, ждал, когда на следующий день дедушка приведёт забывшую про свои обязанности важенку-мать. Телят отгоняли вслед за стадом и снова оставляли с ними Ундре. За день так укачает на нартах, что трудно разобраться, то ли солнце над головой, то ли Ундре плывёт над ним.

А с затяжными дождями разопрела тундра, зачавкали болотины, поднялись полчища комаров — не продохнуть. И даже взрослый олень ослаб в ногах. Оленеводы тревожно шептали: «Копытка». Без врачей с этой болезнью справиться трудно. Дедушка растерялся, всё чаще стал ходить к своему идолу. Это была деревяшка чуть-чуть выше Ундре, с косыми глазами и широко разинутым ртом. «Разве честно так поступать, — спрашивал дедушка идола, — разве я не работал, разве я только для себя хочу хорошо сделать? Скажи, кому я плохо сделал?» Деревяшка молчала, ждала, когда дедушка намажет ей губы рыбьим жиром или оленьей кровью.

Дедушка Валякси вздрогнул, когда неожиданно рядом уркнул вездеход. Чтобы его никто не застал за разговором с идолом, он поспешно отогнал упряжку за холм, где тлел дымокур.

Вездеход круто затормозил, лязгнул гусеницами.

— Здравствуйте! — сказал Фёдор. Он был в брезентовой куртке и болотных сапогах.

Дедушка хмурился и сопел, как будто не видел геолога. Фёдор удивлённо посмотрел на Ундре. «Что с дедушкой?» — спросил он и вытащил карту из планшета. Валякси попыхивал трубкой и от нечего делать строгал ножом хорей. Без хорея олень не знает, что надо бежать вперёд. Геолог кашлянул в кулак и уткнулся в карту. Ундре было неудобно за дедушку, ведь дедушка знал Фёдора и всегда встречал его гостеприимно. Правда, при самой первой встрече дедушка Валякси к новым жителям тундры отнёсся настороженно. Ундре, тогда ещё совсем маленький, ехал с дедушкой зимой по тундре. Вдруг небо и земля затряслись от гула. Подминая под себя сугробы и карликовые берёзки, карабкались на взгорье странные машины. Дедушка Валякси не мог понять, что это за длинные чудовища. Первые железными ручищами расшвыривали сугробы. За ними, трясясь и горбатясь, почти двухэтажные тракторы тащили огромные металлические ножи, и дорога становилась широкой и гладкой. Урчали машины на колёсах, выглядывали из окон домиков-балков люди, машины с трубами изгибались до самого горизонта. «Какой странный аргиш-караван, — придерживая испуганных оленей за вожжу, удивлённо бормотал дедушка Валякси. — Никогда такого тундра не видела. Хорошо или плохо люди делают? По каким законам они будут здесь жить?»

Подбежал водитель, молодой парень.

— Ух ты, совсем заели, — он достал «Тайгу», мазь от комаров, и густо намазал лицо и шею. Но этого показалось ему мало, и парень засунул голову в дымокур.

— Как эту пакость можно терпеть, — задохнулся он и стал нетерпеливо отбиваться курткой и от дыма, и от комаров.

— Можно терпеть, — усмехнулся Валякси. Дедушку, кажется, вообще не трогали комары, он никогда ничем не мазался, только на шее у него повязан был красный платок.

— Какой комар хозяин, комар, что ли, военный, — пренебрежительно посмотрел он на суетливого парня.

— Как, как? — водитель забыл про комаров.

— Какой комар хозяин… ха, ха. Во даёт… комар, что ли, военный… Ха, ха.

— Чего раскудахтался, — успокоил парня Фёдор, хотя глаза у него тоже весело блестели.

Валякси совсем обиделся. И Ундре обиделся за дедушку, разве он виноват, что по-русски это смешно получается.

— В гости не смеяться приходят, когда смех давно из чума украли, когда олешки совсем ходить не могут, — рассердился дедушка Валякси.

— Невоспитанный он у нас, — согласился Фёдор и сердито взглянул на парня.

Водитель отошёл в сторону.

Фёдор развернул на планшете карту:

— Вот никак не можем разыскать Заячье болото, дедушка, третий день кружим.

— Это какое место? — примирительно ткнул Валякси пальцем в красный кружок.

— Если смотреть на север, то будет Пельвож, — начал было Фёдор, но дедушка взял у него карандаш и сделал несколько пометок. К удивлению геолога, Валякси карту понимал как живую, и ему было всё равно, с какой стороны смотреть на неё.

— Немножко солнце голову закружило, — ворчал оленевод, присматриваясь к волосяным ниточкам горных речушек.

— Ты стоял Варче-югане, где оленя кушал, видел, след свой оставил, — и пастух нарисовал новый кружок. — Пельвож здесь только бывает, — намусолил карандаш, поставил жирную точку. — Сюда идёшь. — Заячий нюрм совсем близко будет, — и ещё одна красная точка, будто лампочка, загорелась на карте. Фёдор сверил карту по компасу.

— Мы и здесь были, — неожиданно ткнул он в последнюю точку, — но никакого болота там не видели.

— Зачем болото? — ухмыльнулся Валякси. — Заяц, что ли, лягушка? Нюрм — хорошо зайцу. Заячье болото нету. Заячий нюрм есть.

Конечно, Фёдор не знал, что в лесотундре нюрмом называют открытые места. Ранней весной туда сгоняют оленей. В лесу снег, а на нюрмах обнажились холмы — корм на виду. Этим и пользуются зайцы.

— Обратно надо ехать, — посоветовал Валякси. — Одну ночь в дороге спишь — Заячий нюрм придёшь.

— Ну, понапишут же, понапишут, — захлопнул планшет Фёдор и недовольно покачал головой. — Целую неделю потеряли… Спасибо тебе, дедушка.

Тундра большая и кажется однообразной, но для оленевода каждый пригорок и каждая впадина имеют своё название. Когда Ундре едет с дедушкой, тот на каждой остановке сначала бросит хорей впереди нарт, чтоб остановить оленей, а потом скажет:

— Место Семи Лиственниц.

Хотя лиственниц давно уже здесь нет.

— Гнилое место, — скажет Валякси на следующей остановке. Оказывается, у дедушки здесь когда-то сломались полозья у нарт. Так и место назвал. Кочует оленевод, как будто это не тундра, а большой чум под небом, где всё знакомо.

— Спасибо, спасибо, — задумался над русскими словами Валякси, — моё слово не помогает олешкам, может, твоё «спасибо» поможет?

— Ты о чём, дедушка? — не понял Фёдор и пожал плечами.

Ундре нетерпеливо стрельнул чёрными раскосыми глазами на дедушку, тот кивнул: мол, говори.

— С дедушкиными оленями большая беда, — попытался разъяснить геологу Ундре. — Болезнь «копытка» пришла.

Фёдор долго не мог понять, что за странная болезнь «копытка», и Ундре пришлось сводить его к оленям. Больные олени совсем не испугались, печально смотрели на геолога, многие не могли подняться, лежали за кочками. Вот почему Фёдор не сразу их заметил: десятки, сотни умирающих животных распластались по тундре.

— Дедушка говорит, — объяснил Ундре, — если сейчас не вылечить, то через неделю больные олени погибнут. Из-за больных оленей не может передвигаться и всё стадо. Как их оставишь? Это будет хорошо только волкам.

— Вертолёт надо вызывать, ветеринарных врачей, — подойдя к Валякси, сказал Фёдор. — Так ведь все олени твои погибнут.

— Какая жизнь без оленей? — согласился дедушка и вздохнул. — Крылатая лодка хорошо, да Салехард далеко. Как туда пойдёшь? Никто не знает, где моё стадо сейчас.

— Попробуем отсюда вызвать, — Фёдор направился к вездеходу.

Ундре впервые увидел рацию. Стрелка словно натыкалась то на завывание вьюги, то вдруг раздавался такой треск, будто рушились Уральские горы. В чуме у дедушки есть «Спидола», но она только сама любит говорить. Фёдор же разговаривает со своей рацией. Интересно…

— База, я четвёртый! База, я четвёртый… В районе Варча-югана гибнут олени. Шлите от экспедиции вертолёт. Как меня поняли? Приём…

Валякси продолжал сидеть неподвижно около дымокура, наблюдал за водителем, который приспособил на костре походный котелок и готовил еду. Начистил картошки, мелко нарезал лук, вскрыл банку с борщом. Валякси к такой еде не привык, да и где зимой в тундре будешь хранить картошку?

— Вкусно, — облизнул ложку парень. — Как ты думаешь, хозяин тундры, — обратился он со смешком к Валякси, — вот бы ещё в котелок пригласить хоть не военную, пусть так, чуть-чуть гражданскую куропатку, что бы она сказала?

— Сказала, хоть телом ты с длинную жердь, а ум с комариную лапку имеешь, — без обиды покачал дедушка головой. — Только себя умеешь слушать…

Ундре очень понравился красный суп, а Валякси сплюнул лавровый лист и поморщился.

— Трава. Однако, геолог скоро, как олень, ягель будет кушать. В чум поедем, — стал приглашать он. — Мясо ешь — сильным будешь, целый день бегать можно.

Не захотел дедушка такой обед есть, но согласился посидеть вместе, когда Фёдор предложил ему чаю.

— Чай хорошо, — пододвинулся снова к костру Валякси. — Чай пить всегда можно — зубов не надо.

Ундре с интересом рассматривал кулинарную книгу, по которой готовил обед водитель, она вся была изрисована цветными картинками.

— Красиво? — подмигнул парень. — Сейчас, брат, без науки никуда.

«Сколько на земле растёт всякой травяной еды!» — удивился Ундре, перелистывая страницы.

— Это что? — показал пальцем на рисунок Фёдор.

— Огурец, — без запинки ответил Ундре, такую картинку он видел.

— А это?

— Помидор.

— Молодец, — похвалил Фёдор, — знаешь, что в тундре не растёт. А как одним словом их называют?

Ундре задумался. На картинке очень аппетитно были нарисованы огурцы. Они лежали на блюде вперемешку с помидорами, некоторые были нарезаны и как будто сочились. За ними стояла тёмная, почти чёрная бутылка. На столе были разложены вилки — бери и ешь. Но как называется эта еда? Её любят Роговы, в больших банках покупают в магазине огурцы и помидоры. Сем Вань такую еду называет…

— Закуска, — вспомнил Ундре.

— Во даёт! — загоготал водитель. Это его рассмешило, как дедушкин «военный комар».

— Малая еда, — поправился Ундре, — потому что здесь нет мяса и рыбы.

— Сиды, сиды — так, так, — подтвердил дедушка. — Правильно говоришь. Какая это еда? Тьфу.

Но теперь парень смеялся вместе с Фёдором. Дедушка Валякси долго переводил глаза с одного на другого, а потом неожиданно и сам захихикал.

— Ничего, ничего, — вытирая рукавом выступившие слёзы, погладил по голове Ундре геолог, — обижаться не надо. На морозе картошку не вырастишь.

А потом Фёдор вдруг стал серьёзным, мечтательно начал говорить:

— Найдём газ, нефть — тепло придёт в тундру. Приедут строители. Вот здесь, где сейчас сидим, построят первый каменный дом, за ним второй, третий — и вырастет город. А в этом городе построят теплицу, в которой будут краснеть помидоры. И главным агрономом в ней будет Ундре. Хорошо?!

— Возьми, это на память, — шофёр протянул Ундре кулинарную книгу.

Но не успел Ундре спрятать книгу в надёжное место, чтобы её не подмочило дождём, как неожиданно над головой пророкотал вертолёт. Они с дедушкой забыли поблагодарить геолога и уже мчались на нартах в сторону чума. Из вертолёта вытаскивали ящики с медикаментами, спальные мешки, продукты, опрыскиватели от овода и гнуса.

* * *

Через две недели олени повеселели, повсюду слышно было весёлое хорканье телят.

— Пора кочевать на новые пастбища, — радостно сказал дедушка Валякси и стал собираться в дорогу.

Далеко откочевали, но дедушка часто по утренней росе ездил к Заячьему нюрму, где строилась буровая вышка. Мяса, рыбы в подарок привезёт геологам, а сам, как ребёнок, с любопытством смотрит — что за железное чудо? От удивления восклицает: «Какой человек сильный: на железном олене умеет ездить, железный чум умеет строить…»

Последний раз на холм, где встретились с Фёдором, Ундре приехал вместе с дедушкой. Долго молча курил дедушка, потом взял топор и спустился вниз. Ундре подумал: наверное, ёлку хорошую хочет выбрать — вдруг в дороге сломаются полозья нарт. Однако до вечера не попадалась хорошая ёлка дедушке. Ундре устал ждать и решил помочь, пошёл следом. Вдруг внизу он увидел странную сцену. Дедушка стоял с топором около идола. И после каждого удара приговаривал:

— Вот тебе. Хватит ребятишков смешить. Чем помогла ты мне, чурка-обжора, когда олешки болели? Разве я не кормил тебя вкусным мясом, деревянная башка? — Валякси измочалил идола и, когда тот треснул, одним махом подрубил снизу и пнул полусгнившую чурку в овраг.

Чтобы не попадаться на глаза дедушке, Ундре поспешил на холм и уселся снова на нарты. Валякси пришёл запыхавшийся, сунул под шкуру топор, взял в левую руку хорей.

— Это место, однако, будем называть «Геолог», — не то себе, не то Ундре сказал он и тронул вожжой.