Рождество 2005 года в Ливане было украшено поистине европейской зимой. Белый снег покрыл дома и поля, украсив незатейливые постройки маленьких ливанских городков. Они походили на альпийские деревеньки, тревожа души живущих тут иностранцев своим тёплыми огоньками.

Инна ехала в своём маленьком «пежо» по размытым дорогам, похожим на её размякшее от воспоминаний сердце. Снег. Снег… Снег! На лобовое стекло падали хлопья и ей было даже жаль включать стеклоочистители, настолько редким для здешних мест и желанным был этот снег. В машинах было не принято менять резину на зимнюю, ввиду отсутствия зимы, и водители, медленно скользили по дорогам, проклиная всё на свете. Им не о чём было грустить, и этот, безусловно, красивый пейзаж, навевал на местных жителей совершенно другие мысли. «Не снег, а головная боль: школы закроют, дети будут дома, на работу и по делам не выедешь, кроме как на джипе. Пока не растает утренний лёд, надо будет цепи наматывать на колёса, чтобы передвигаться по заснеженно-обледеневшим дорогам. Эх, кому зима, а кому мука сплошная!»

В салоне Инниной машины пела в магнитофоне группа «Рондо», было тепло и уютно, и настроение было рождественским! И как кстати этот снег! И подарки к Рождеству она выбрала необыкновенные! Всё складывается таким волшебным образом!

Она проделала неблизкий путь в этот христианский городок, где рождественское настроение летало в каждом переулке. Хозяева выдумывали убранства для своих владений: одни ставили украшенные гирляндами из мерцающих лампочек ёлки в кадушках у входа, иные сооружали рождественские пещеры во дворах. На всех балконах многоэтажных зданий были приметы приближающегося праздника. Лица людей были озарены какими-то детскими и только в Рождество возможными улыбками. Все были приветливы и подчёркнуто вежливы.

Посетив все необходимые магазины, Инна направилась в ресторан забрать заказанные накануне блюда. Всё было готово и радушный продавец помог донести ей до машины пакеты с заготовками праздничного ужина. Садясь в машину, она услышала телефонный звонок и, спешно уместив свой ароматный груз на заднем сидении, начала искать телефон, неизвестно куда запропастившийся. Выудив его из щели заднего сиденья, всё-таки успела ответить.

– Алло! Лена! С наступающим тебя… Что случилось? Да, я ещё тут. Только вышла из ресторана. Хорошо, а что случилось? Ладно жду.

В полном недоумении Инна вернулась в ресторан и, заказав три чашки кофе, уселась у нарядного окна ожидать подругу. Что у той произошло по сбивчивым фразам понять было невозможно.

Ждать пришлось недолго. Не успел официант расставить на столе чашки, как ко входу подъехала знакомая машина. Из одновременно распахнувшихся дверей выскочили две женщины и направились в ресторан.

– Привет! Лен, что с тобой? Наташа, боже, да на тебе лица нет! Что случилось? – она переводила взгляд с осунувшегося Лениного лица на опухшее от слёз Наташино.

– Инн, Наташа пыталась вывезти Софью по поддельным документам, а Валид их поймал в аэропорту. Ему кто-то сообщил. Он дочку забрал, а Наташу чуть не убил. Хорошо, что я их отвозила в аэропорт и была рядом – на парковке машину ставила, так она убежала ко мне и мы быстро уехали. Он её ищет…

– Нормально… А почему я ничего не знала?!

– Инн…

– Ладно, это не самое важное сейчас. Хотя обидно.

– Да я не хотела подставлять вас, девочки! – сквозь слезы заговорила Наташа. – Вам ещё тут жить! Просто побоялась ночью на такси уезжать, вдруг попался бы шофер, который Валида знает! Так ночью Ленке и позвонила, попросила подбросить.

– А где ты документы-то левые взяла?! – спросила ошарашенная Инна.

– Где-где? – злобно ответила за неё Ленка. – Сказала бы я где! Точнее у кого! Ей Тонька, сучка, обещала за десять тысяч баксов всё провернуть. Эта бедная машину заложила, всё что было продала… А-а! Меня надо было брать с собой, когда к ней договариваться поехала! Ты со своей интеллигентностью и доверчивостью такую тварь не раскусишь. Веришь всему, бестолковая!

– Да ладно, Лен, не добавляй ей, и так вон еле живая сидит. А сейчас-то что делать?

– Не знаю… – Наташа полными слёз глазами смотрела в окно. – Жить не хочется, девочки… Я же её больше никогда не увижу… – Она опустила голову на руки и зарыдала.

Все понимали, что слишком велика доля правды в этих словах и не представляли, чем можно было утешить отчаявшуюся мать.

– Лена, милая, как я жить буду? Лена, что мне делать? – она не скрывая слёз и воя уже в голос тянула подругу за руку, будто подталкивая её совершить что-то невозможное, чтобы вернуть дочь. – Инна, её в платок оденут! Она будет расти, а я не увижу, у неё будут проблемы, а я не помогу… Инна… Она невестой станет, а меня не будет рядом…

Лена, смахивая слёзы, гладила её по поникшей голове, не зная что ответить.

– Пошли-ка к машине. – сказала Инна, собирая вещи. – Нечего внимание привлекать, раз такое дело.

Они вышли, поддерживая шатающуюся от бессилия подругу и перешли в машину. Наташа уже не рыдала, слёзы сами стекали по застывшему лицу.

– Слушай сюда, подруга. – сказала Инна, хорошенько встряхнув её за плечи. – Что случилось, то случилось. А сейчас слушай сюда! Пока мать жива и здорова, она вернёт ребёнка. Я не знаю как! Бог поможет! Но если ты помрёшь, то шансов нет. Мало кто проигрывает, в основном сдаются. Она повзрослеет и запрет не будет действовать после семнадцати – это первый вариант. Может она сама ещё раньше достанет отца просьбами и он согласится тебе её вернуть?

– Этого точно не будет… – тихо прошептала Наташа.

– Ну, а кто сказал, что он будет жить вечно? Вдруг помрёт, этот вариант тоже не сбрасываем со счетов! – бодро продолжала Инна, увидев, что в Наташины глаза возвращается интерес.

– Добрая ты женщина… – прокомментировала Ленка.

– Не мы начали эту войну! – парировала воодушевлённая оживлением подруги Инна. – И наконец! Ты красавица, мы тебя ещё раз в Ливане замуж выдадим. Как-никак, а рядом будешь!

– Инна, ну что ты ерунду говоришь! Мне одного замужества на всю жизнь хватит…

– Ну и умница. А теперь серьёзно, Наташа, за детей надо сражаться, и на это, возможно, потребуется время, возможно, годы. Но сдаваться нельзя! А пока в этом сражении надо временно спрятаться, чтобы сохранить себе жизнь. Это временно! Согласна?

– Спасибо. Но он не даст мне уехать. Найдёт и убьёт!

– Даст-даст. Только не сейчас, со временем. Время, Наташка, сейчас наше всё! – заключила Инна и, повернувшись к Лене, добавила. – Я сейчас к нам на разведку, а вы тут «туснитесь» где-нибудь. Разузнаю – перезвоню. А там разберёмся! Всё, побежала.

Наигравшись в снегу во дворе, замёрзшие и промокшие дети ввалились в домашнее тепло, оставляя по мере продвижения в квартиру лужи, перчатки, ботинки, куртки. Обычно терпеливая работница Рена сегодня была не в духе и, ворча на эфиопском, она шла за ними, нервно поднимая разбросанную на ходу одежду. У неё был тяжёлый день. Утром она испытала шок, увидев из окна белую землю, и подумала, что наступил конец света, о котором говорил священник в их церквушке-хижине на родине в Эфиопии. Во всей деревне у них не было ни одного телевизора, поэтому она даже представить себе не могла, что земля за ночь может сменить цвет. Тут ещё и неугомонный мистер Имад не мог успокоиться, пока не вытащил её на улицу и не забросал снежками, шутя, что впервые увидел воочию закон единства противоположностей. Мадам Инна потом успокаивала её и отпаивала чаем, ругая супруга. А тот набрал снег в тазик и превратил его в воду, отчего Рена опять заревела, а мистер махнул рукой и сказал ей «темнота!». Ближе к полудню мадам Инна уехала за подарками, и вот уже шесть вечера, на улице стемнело, а её всё нет. Земля же всё еще белела, даже ночью! Нехороший день…

Переодевшись, дети прошли в уютную каминную комнату, где за заваленным бумагами журнальным столиком работал папа, и сразу потребовали бутербродов с какао. Вздыхая, обиженная на весь (сегодня особенно) белый свет, Рена поплелась готовить им ужин. И почему хозяйка задерживается? Странный день…

Раздался телефонный звонок.

– Да, Инна! – ответил Имад, свободной рукой пытаясь отобрать у Насти важный документ, на котором та собралась оставить автограф. – Ты сегодня домой собираешься? Сейчас подморозит – не доедешь! Ну, давай, аккуратно. Нет, не знаю. А что случилось? – спросил и замолчал, внимательно слушая и мрачнея. – Инна, я тебя прошу, не вмешивайся! – опять глубоко вздохнул, продолжая слушать. Потом обречённо сказал: – Ну, поздно, так поздно. Да, я позвоню. – и положил трубку.

Он вышел на кухню, мрачный как туча, сел, не замечая важной и обиженной Рены, и закурил. Она попробовала было недовольно кашлянуть, но хозяин глянул на неё так, что мило улыбнувшись и забыв все обиды, она с подносом пулей вылетела к детям.

Имад набрал номер старого знакомого и, оставив телефон на громкоговорителе, стал заваривать себе чай под мелодичные гудки. Потом передумал, выключил почти закипевшую воду и налил себе глоток виски.

– Алло! Алло! – закричали из телефона на всю кухню. – Имад! Как хорошо, что ты позвонил! Ты уже знаешь, что случилось?!

– Да, привет, Али! Не волнуйся. Инна звонила и рассказала в двух словах. Ей Лена позвонила. Они с Наташей к нам собираются и где-то через час будут.

– Зараза, идиотка!! Я же просил её не связываться с Валидом! Потом не выпутаемся! Что за женщина! Что делать? Мы вообще тут ни при чём!

– Успокойся! – все знали истеричный характер Лениного мужа, он был безумный трус и паникёр, и все боялись его непредсказуемого поведения, поэтому Имаду с его врожденной гипнотической силой убеждения было поручено обезвредить временно невменяемого друга.

Раздался скрип тормозов. Имад выглянул в приоткрытое окно: подъехала машина к их двору, хлопнули дверцы.

– Али, я всё решу, главное никому не звони и ничего не говори, особенно Валиду! А то он за такую новость тебя первого и возненавидит. Человек он недобрый! И мы с тобой стали тут очень даже при чём! Так что к телефону лишний раз не подходи, чтобы не врать, пока они не приедут и не разберёмся что и как, а увидишь мой номер – отвечай. Всё, ко мне пришли, пока.

– Как пока?! Кто? Кто пришел?! – кричал, изо всех сил хватаясь за нить телефонной связи, аппарат, пока Имад безжалостно его не прервал.

В тяжёлую дверь постучали. Рена поспешила открывать, чтобы хозяин не разозлился, но он её опередил.

– Иди и будь с детьми! Не выходите, пока не позову. – сказал он, посмотрев в глазок и отпирая замки.

«Нехороший день» – опять с грустью заскулило Ренино сердце…

– Ассаляму алейкум! – В дверь медленно вошёл очень высокий строгий мужчина с малоподвижным лицом, тонким ртом и волевым подбородком. Рядом с ним всегда становилось неспокойно, некое предчувствие опасности появлялось в душе. Возможно, из-за большой комплекции или из-за непременного присутствия пистолета в кобуре на ремне брюк у всех мужчин его многочисленной семьи. Правда, он до сих пор ни разу не использовался, а служил этаким фирменным знаком. Но ведь все знают, что бывает, когда на стене висит ружьё…

Они поздоровались за руку с хозяином и троекратно поцеловались.

– Добро пожаловать, Валид, заходи!

– Спасибо. – Валид прошел в гостевой салон хорошо знакомого ему дома. Он заметно нервничал. Снял куртку, шарф положил на ближайшее кресло. Присел, потом пересел так, чтобы лучше видеть входную дверь.

Зная в общих чертах всё, что случилось, Имад понимал, что визит неслучайный, но пока слабо представлял себе предстоящий разговор и не торопил его. «Проблема серьёная, тема очень личная, пусть сам решит, хочет ли он огласки. Одно дело – сплетни поползли, другое, когда сам признал и подтвердил. Пусть думает».

– Присаживайся, угощайся, закуривай! – Имад придвинул вазу с фруктами, вазу с сигаретами всевозможных марок, пепельницу. Сел на соседнее кресло не близко и не напротив, а очень нейтрально.

Валид закурил, молча перебирая чётки нервными пальцами и всё время почему-то оглядываясь.

– Как ты, Имад? Как дети, как супруга? Все здоровы?

– Слава Богу, Валид, все здоровы.

Имад не знал, как быть дальше, как вести беседу. Не спросить в ответ про его семью было бы крайне невежливо, тем более сразу станет понятно, что ему всё известно и он избегает разговора на эту тему. Спросить – тоже задеть за живое. А вдруг он знает, что всем уже всё известно? Тогда вообще форменное издевательство.

Инна спросила бы в лоб. Ей можно, она иностранка, а ему придется выкручиваться, соблюдая правила беседы.

«Где её носит?! Лучше буду пока о своих говорить, время тянуть» – решил он.

– Ты знаешь, Настя жалуется на боли в коленках, хотел тебе её показать, это же как раз твой профиль.

– Конечно, в любой день привози. Лучше с утра натощак. Если вдруг понадобятся анализы, чтобы сразу и сделать – машинально ответил гость.

– Спасибо! Может, в пятницу? У них выходной в школе.

– Да, привози прямо к восьми.

– Сейчас холодно, а в школах, похоже, экономят на мазуте, отопление включают на три-четыре часа.

– Да. – совершенно безучастно поддержал Валид.

– Зато каждый год на пятьсот долларов дорожает обучение. Представь положение семей, в которых пять детей и больше. Как они живут? Да поможет им Бог!

– Да. Да поможет им Бог!

– И нам. Я тебя оставлю ненадолго, кофе принесу. – сказал Имад, понимая, что говорит полную чушь. Он совсем растерялся перед этим угрюмым и тяжёлым гостем. Тот, думая о своём, поддакивал ему, наверное, даже не слушая.

«Что я несу? При чем тут мазут и многодетные семьи?» – подумал он, заглянув по дороге на кухню в детскую и, убедившись, что всё в порядке, плотно прикрыл им дверь. – «Пусть посидит один, решит, что ему надо».

Да… Предрождественский день и вечер обещали быть приятными и спокойными, но обманули все ожидания.

На кухне в Иннином порядке он потерялся. Рену звать не хотелось, мало ли как дальше сложится беседа, не надо детям слушать.

Вот зачем на кухонной поверхности стоит маленькая ёлка и ваза с новогодними шарами? И где джезва для кофе? И где сам кофе? Ну, вот что за человек?! Где она, вообще?!

Он набрал привычный номер.

– Я еду, я рядом уже! Десять минут и буду дома. – сразу высказала телефонная трубка, – Я не могу ехать быстрее, снег.

– Где джезва и кофе?

– В смысле?

– Инна, у меня Валид, тебя нет, я пришел сделать кофе, а у тебя тут, блин, одни ёлки! Где кофе?!!

– Джезва на стене висит, подними глаза!

– Да, вижу. А кофе?

– В шкафу, над ёлкой.

– Надо, чтобы на кухне не ёлки были, а… а всё понятно было!

– Надо чаще бывать на кухне.

– Молчи и едь быстрее!

Невозможная женщина! Ну, вот ливанки дома сидят, мужей слушают, а тут ёлка блин! На кухне!

«Почему Валид молчит? Почему пришёл именно ко мне и именно сейчас? Инна меня предупредила, что Наташа убегала с дочкой, но он её нашел, дочку забрал. Зачем он пришёл именно ко мне сейчас? Я далеко не самый близкий его друг. Знает, что Наташа осталась, не улетела? Ну и что, вот проблема, домой-то она точно уже не пойдёт. Да и планировать выкрасть дочь у такого дядьки второй раз – утопия! И он это понимает. Куда она денется? Помается-помается и уедет, бедняжка».

– Так, кофе готов. – бухтел он себе поднос для успокоения. – Поднос вот. Где чашки? Тут нет и тут нет. Нигде нет! Нет, я убью её когда-нибудь! Её же ёлкой! А, вот, нашел! Ну вперёд …

– Ещё раз добро пожаловать! Давай кофе выпьем. Отличный, горячий! Сахар добавить?

– Нет, я с сигаретой. – Валид глубоко затянулся, поднял голову кверху, посидел с закрытыми глазами пару секунд. Потом повернулся к хозяину. – Имад, я понимаю, что ты не можешь не знать о том, что произошло. – Он сделал паузу, покурил. – Я благодарен тебе за твой такт и понимание. Ты, конечно, хочешь знать, почему я пришёл именно к тебе в такой момент… – Он глубоко вздохнул. Разговор давался нелегко этому властному человеку, привыкшему управлять и, по его мнению, хорошо управлять своей судьбой и судьбами близких.

– Имад, я ищу Наташу. Думаю, что твоя супруга должна быть в курсе её местонахождения. Ты мне позволишь поговорить с ней?

– Её пока нет. Надеюсь, скоро будет дома.

Как же с ним сложно всё-таки! Все выпускники институтов постсоветских стран общались по-дружески, без светскости, с какой-то подчёркнуто славянской простотой между собой. Только Валид, как будто и не ездил никуда никогда, был традиционен до мозга костей.

– Подожди, как ищешь? Она не улетела? – не желая показывать свою полную осведомлённость и надеясь услышать в рассказе Валида его намерения, удивился Имад.

– Нет, она убежала из аэропорта и вернулась! Она вернулась!

Нить от четок разорвалась, бусинки рассыпались по полу. Это стало последней каплей в череде событий сегодняшнего дня, переполнившей чашу терпения Валида. Он встал, нервно заходил по комнате.

– Имад, прости, ты же понимаешь, что она не могла сама это всё спланировать, и не могла сама вернуться из аэропорта. Ты же понимаешь! Я и так поступил крайне великодушно, что не убил её, а хотел позволить уехать. А она и тут ослушалась! Прости, но я вынужден спросить у твоей жены. Я знаю, что это либо Лена и Инна ей помогали в этой афёре, хотя я правда не понимаю, как вы с Али могли им это позволить, либо у неё есть мужчина, что скорее всего! Она меня опозорила и ослушалась!!! – уже почти кричал он. – Мои братья ищут её! Ты понимаешь, что это конец?!..

– Подожди, остынь, успокойся!

– Успокоиться? Ты смеешься? Имад, ты понимаешь, что она наделала? У меня много братьев, у них жёны… У нас много женщин в семье, и если я её не накажу, они поймут, что им всё дозволено. И один Аллах знает, что начнётся! Я должен её найти! И убить… – как-то устало и обречённо закончил он. Закончил, сел и обхватил голову руками.

– Перестань, это же… – Имад чуть не допустил ошибку, чуть не сказал «смешно». Нет, это его боль, и если его ещё выставить смешным, то проснется зверь. – Это несерьёзно Валид! Двадцать первый век, люди разводятся, разъезжаются… – он тщательно подбирал слова. – Это очень неприятная ситуация, надо подумать как решить её…

– Это требование моего отца! Оно должно быть исполнено. – обречённо отрезал Валид.

– Закуривай. – взял паузу Имад. – Ещё кофе?

«Что делать? – думал он. – Как предупредить Инну? Ну, она умница, она должна понять сама. Я ей сказал, что Валид тут, должна же сообразить и предупредить подруг, чтобы не являлись пока сюда».

– Она убила меня своим поступком… Как она могла? – продолжал гость. – Чего ей не хватало? Бессовестная женщина! Она думает про дочь?! Она…

Звук открывающейся двери прервал его.

Вошла Инна. Улыбка натянута, всё понятно по напряжённому выражению лица: она знает, боится, но будет выкручиваться до конца.

Инна медленно зашла, внимательно вслушиваясь и пытаясь уловить настроение в доме. Так… Сидят… Ждут. Спокойно, надо закрыть дверь, не дрожать и тянуть время, пока не станет понятно, с чем пришёл гость.

– Здравствуй, Валид! Не вставай. – поздоровалась она, приложив к груди правую руку. Гость не здоровался за руку с женщинами по религиозным соображениям. – Привет, дорогой! – обратилась она к мужу, пытаясь изобразить беззаботность. – Снег, дороги скользкие – еле доехала! Чаю бы горячего, согреться… – в ответ молчание. Совсем, похоже, плохо всё… Надо быстро на кухню смыться… – Валид, с чем чай сделать? С корицей или с мятой? Или просто?

– Инна, поверь, мне абсолютно всё равно! Прости… На твой вкус. Мне бы хотелось спросить тебя кое о чём, можно?

– Да, секунду, поставлю чайник и переобуюсь, ноги мокрые. И к вам присоединюсь.

Настя, услышав мамин голос, выбежала из детской комнаты, бросилась к ней на шею, потом оседлала папу. Следом выскочил Никита, начал копаться в пакете с покупками, искать шоколад… Отлично, надо под шумок позвонить.

Она вышла на кухню, одной рукой быстро набрала номер Лены, другой создавая шумовой эффект. Стукнула крышкой, открыла воду. Ну наконец-то, ответили.

– Лен, слушай внимательно, – шёпотом говорила она рядом с краном, из которого заглушая звук текла вода, – Валид у нас сидит с Имадом. Ждёт меня поговорить. Лица у обоих такие, что мурашки по коже. Не выезжайте пока к нам, сидите на месте, пока я не позвоню. Никому не звоните и … не дышите, если можете. Похоже он вас ищет. – протараторила и, не дожидаясь ответа, закрыла телефон.

Так, чай надо заварить. Уже вода в электрочайнике закипает, лучше заварить с корицей, может это его чуть успокоит. Надо и самой успокоиться, если ему нагрубить, он перестанет меня видеть и слышать. Да что ж за наказание такое? Спокойно! Всё!

Сапоги сняла дрожащими руками…

«Я паникую! Так нельзя, я наделаю ошибок! Надо успокоиться. Надо пощупать сначала его куртку, там есть оружие или нет?! Я с ума сошла! Какое оружие? Он к нам в дом пришёл, а не на войну. Тут дети! – мысли плясали, как языки пламени в костре испуга. – Давай, дорогая, мозг включай! Всё! Готова? Так… Поднос взяла… Лицо надо бы потупее сделать. Считаешь, что все бабы дуры? Вот и получай дуру дурой. А что делать? Против лома нет приёма, а он не то слово лом – бронетранспортёр! Ничего, а мы окопаемся по периферии и заляжем в окопы. И фиг достанешь…» Так, успокоив себя, Инна показалась на пороге гостевого салона.

– А вот и чай, чудесный! – она не удержалась и села в кресло, где Валид бросил куртку. Благо, оно стояло прямо у входа в салон. Спиной пошарив по ней, убедилась – чисто. Продолжая сидеть, разливала чай из прозрачного чайника. Разливала медленно, сама тайком поглядывая на гостя.

Молчит, в пол смотрит. Красив же, гад, как Абдулла в «Белом солнце пустыне» и характер такой же зверский. Почему Бог не даёт внешность под стать характеру, чтобы сразу было видно, кто прекрасен, а кто ужасен? Угораздило Наташку! Как завести разговор, если с ним в одной комнате находиться страшно? Но надо же что-то разузнать… Работа такая – дружба называется!

– С сахаром тебе? – Инна наливала янтарного цвета чай в маленькие стеклянные стаканчики на блюдцах.

– Нет.

– Пожалуйста! – сказала она, удобно подав гостю поднос и следя, как он берёт с него чашку трясущимися руками. Подошла подать чай мужу, но не обнаружила перед ним маленького столика. Надо бы поставить поднос на центральный стол и вытащить один из чайных столиков, составленных под ним, но её уставший мозг не смог соединить и упорядочить эти два простых действия. Она растерянно оглянулась вокруг, не выпуская из рук чая и не чувствуя от испуга в себе сил двигаться дальше. Имад, поднявшись помочь ей, понял, что жену скоро «Кондратий хватит», если они продолжат соблюдать правила этикета не переходя к разговору.

«Лучше ужасный конец, чем ужас без конца», – всегда говорила его мама.

– Инн, сядь, пожалуйста! Валид хотел поговорить с тобой по делу, к которому, я очень надеюсь, ты не имеешь никакого отношения. – сказал он повелительным тоном, сумев вложить желательный ответ в просьбу. Умница. Решил все карты открыть жене, чтобы избежать неожиданных ловушек.

«Ну, безусловно, я не имею никакого отношения!» – красивым почерком написалось на лице Инны.

– Да, слушаю.

– Инна, прости, если буду резок, ты знаешь, я не самый сдержанный человек. Скажи мне, где Наташа?

– Не знаю.

– Инна! Я знаю, что ты в курсе того, что произошло!

– Да. Глупо скрывать.

– Не отвечай, пожалуйста, да, нет, не знаю! Ты что, время тянешь?! Ты знаешь, где она? Кто тебе звонил и рассказал обо всём? – Он перешёл на крик и совсем не владел собой.

– Валид! Ты забываешься! – Имад встал как грозовая туча, это сразу усмирило Валида. – Ты в моём доме! Разговариваешь с моей женой с моего разрешения! Не можешь держать себя в руках – разговор окончен!

– Прости, Имад, прости, Инна!

Инна, сделав вид, что оскорблена до глубины души, лихорадочно соображала, что нужно сказать, как свести концы с концами предстоящей вынужденной лжи, чтобы она выглядела правдоподобно? Выбежавшая Настя замерла с испуганным лицом. Рена, появившаяся за ней, остановилась на пороге. Она впервые за долгие годы видела свою хозяйку испуганной и слышала крики в доме.

– Так, дети, давайте к себе в комнату! Рена, чтобы я никого тут не видела! – осторожно вступала Инна в игру. – Валид, мне рассказала Лена, что ей позвонила Наташа из аэропорта, просила забрать. – пытаясь подчеркнуть их непричастнось, начала она. – Но Лена не могла и попросила нашу общую знакомую из Бейрута подъехать и забрать Наташу. После этого мы никак не могли с ней связаться, она не отвечала. Я позвонила недавно этой знакомой, она говорит, что Наташа у неё, в шоке, плачет и ни с кем не хочет разговаривать.

«Ну, как-то так! Вроде и мы ни при чём и мужчину исключили. Дай Бог, чтобы всё получилось! Господи! Помоги! Честное слово, эта ложь во спасение».

– Инна, если это не знакомая, а мужчина, то я тебе очень не советую её покрывать. Не порти свою репутацию!

– Валид! – опять не выдержал Имад. – Оставь в покое репутацию моей жены! Давай без угроз!

– Прости, Имад, я заболел сегодня, я с ума схожу! Моя жена хотела выкрасть дочь, сейчас где-то шляется.

– Ты не оставил ей выбора! – сорвалось у Инны.

– Я, Инна, кто угодно, но не идиот! Я заезжал к Лене, её не было дома. Али сказал, что она в парикмахерской. Уже пять часов? Это же понятно, что они вместе и где-то тут! И Али знает наверняка! – он закуривал одну сигарету за другой. Глаза блестели в бешенстве. – У какой она знакомой? А? Если это правда, дай мне её телефон! Я хочу ей позвонить!

– Слушай, Валид! – вдруг струной распрямилась Инна, стряхнув весь страх. – Я не буду перед тобой пируэты выписывать! Я не маленькая девочка, чтобы отчитываться перед тобой! Не можешь разговаривать? Вали пешком по рельсам. Ты мне ещё наручники надень и паяльником пытай!!!

– Что? Да я… – он слегка опешил от неожиданности, как от пощёчины приходя в себя.

– Что ты?! Что?! Ты сюда пришел семью восстанавливать, а я тебе в этом препятствую?! А?! Или разборки устраивать?! – она дерзко смотрела на него с неменьшим гневом и бесстрашием. Он промолчал, отвёл взгляд, затянулся. – Ну конечно, разборки! И чего ты ждёшь? Что я скажу: давай, иди и пристрели её? Вот адресочек. Навигатор дать?!

– Я только хочу узнать, где она! Я сам разберусь со своей женой!

– А жёны дома сидят у хороших мужей, довольные и счастливые! А если решилась убегать, значит уже не жена. Тем более ты бы уж молчал! Твоя жена сейчас Зейнаб!

– Они обе мои жёны. Я имею право жениться несколько раз…

– Ой, да ваш узаконенный разврат меня не интересует!

– Инна! – теперь уже Имад пытался пресечь свою жену.

– Инна, сейчас очень серьёзный вопрос. – сдерживая себя из последних сил, медленно произнёс Валид. – Ты не поймёшь, ты… ты просто помоги мне её найти.

– А с какой радости, Валид? Почему из вас двоих, по-твоему, я должна выбрать тебя и тебе помогать? А? Ты сирота, ты живёшь на чужой земле? Ты вынужден прогибаться во всём, чтобы иметь возможность видеть своего ребёнка?

– Мы столько лет дружим…

– С тобой? Нет! Я дружу с Наташей и дружила с её мужем, пока он таковым являлся. Так что мы по разные стороны баррикад и не строй иллюзий!

– Инна, успокойся, давай поговорим! Спокойно поговорим. – вступил Имад, видя, что это «взаимообгавкивание» ни к чему не приведет. – Валид, если честно, то я тоже не буду помогать тебе, если ты её ищешь с желанием застрелить. Это не повод – «отец сказал». Да и зачем тебе это, реально? У тебя давно другая жена, другие дети. Оставь ты эту женщину в покое.

– И ждать, пока она снова что-нибудь придумает?

– Нет, я согласен, что оставаться ей тут теперь уже нельзя. Это уже и для неё опасно в первую очередь. Она и сама поймет, когда успокоится. Это просто был острый психоз, истерика, поэтому она и вернулась.

– Если не я, то её найдут мои братья…

– Ну, это в том случае, если ты их не разубедишь. Ты старший брат! Ты можешь сказать своё слово! Например, если её выслать, без права видеть дочь и въезда в Ливан, это достаточное наказание. Не бери грех на душу! И твоя дочь тебе не простит этого никогда, даже если тебе удастся избежать тюрьмы! Что вряд ли, учитывая солидарность русской женской мафии.

Инна не верила своим ушам: это говорил её муж! В этот момент у него было каменное лицо и каменное сердце. Её добряк и рубаха-парень был неузнаваем. Чужой, циничный мужчина, ищущий наименее травматичный для палача путь причинить мучения своей жертве. Ей стало так страшно, как не было никогда в жизни. Иллюзия, что её судьба сложилась удачно, что она застрахована порядочностью этого доброго и надёжного человека от сюрпризов чужбины, рассыпалась вдребезги.

Из дерзкой и смелой женщины она вдруг стала напряженно-испуганной и беззащитной. Ей расхотелось дерзить и доказывать что-то Валиду, и вообще расхотелось быть тут, видеть и слышать всё происходящее. Хотелось бежать, хотя бы в другую комнату и запереться. А лучше в машину и в посольство, хотя там не помогут, проверено.

Имад прочитал всё по её лицу.

– Инна, иди и накрой на стол, нам надо поговорить без тебя! – нарочито грубо сказал он, а сам подумал: «Только бы послушалась и не выступала, а тихо ушла. Вроде он начал слушать, перестал сопротивляться. Теперь главное не спугнуть. Я сейчас должен стать таким, как он, говорить на одном с ним языке. Может тогда удастся выдрать эту бедную женщину из лап его семьи. Главное, чтобы жива осталась. Тогда будет надежда всё изменить. Бог поможет. «Дорогу осилит идущий».

И она встала и ушла без единого звука.

«Бедная, как я её напугал! – у Имада сжалось сердце – Ну, ничего, потом всё обьясню. И вообще, ей давно пора стать осторожнее, совсем без тормозов!»

– Валид, давай поговорим по-мужски. Если ты так взбесился, потому что считаешь, что тут была помощь мужчины и у неё был любовник, прости, что рассуждаю о твоей жене, – сказал он, приложив руку к сердцу. Валид кивнул, разрешая продолжить. – то это очень сомнительно. Ведь очевидно, что и Инна и Лена как-то помогли ей и знают больше, чем говорят. – он вынужден был частично сдать их, имея уже достаточно цельный план, как разубедить его. – И это хорошо! Если бы был мужчина, то их помощь не понадобилась бы. Да и сделано всё было бы умнее и ты бы ничего не узнал… Кстати, если не секрет, как ты узнал?

– Не секрет. Не секрет, а кошмар и наваждение! Мне позвонили на рассвете, ты знаешь кто? Попробуй догадаться! Тоня! Та бывшая танцовщица, на которой хозяин притона женился. Разбудила и говорит: «Посмотри, Наташа и Сонька дома? Срочно. Я перезвоню». Ну ты же знаешь, я сейчас у Зейнаб живу. Вылетел к ним бегом, через дорогу! Дверь открыл – никого! И вещей нет! – ему надо было выговориться, глаза наполнились слезами. – Нет, понимаешь, я думал всё, мою Соньку больше не увижу. Ищу номер, по которому звонили – не определился. В бешенстве полдома разнёс, пытался найти хоть что-нибудь, подсказку какую… А тут эта перезванивает, шлюха! Мол, она случайно узнала, услышала в их баре от какого-то мужчины, что Наташа убегает с дочкой утром. Имад! Какой-то козел из бара будет куда-то вывозить мою жену и дочь?! Ты понимаешь, что я разум потерял, в тот момент я убил бы их обоих, если бы увидел, не думая ни секунды.

– Понимаю…

– Ну вот! Она сказала, что рискует и информация стоит денег, что за десять тысяч долларов она согласна рискнуть. Надо было сразу сесть в машину, приехать, вытряхнуть мозг ей и её мужу-сутенёру! Но я был не в себе, согласился. Через полчаса подьехал её муж, забрал деньги и сказал: где, во сколько и из какого терминала и дал даже номер телефона таможни, на случай, если я захочу, чтобы её задержали до моего приезда.

– Даже номер таможни! Случайно тоже завалялся, надо полагать?! Ну, понятно, что всё не случайно…

– Да я и сам понимаю уже, что всё не случайно! – в сердцах крикнул он. – Имад, это кошмар! Зачем Наташа так со мной? Я всегда был честен с ней, а она за моей спиной…

– Ну, знаешь, легко быть честным, когда вся сила и власть в твоих руках…

– Имад! Ты не знаешь всего! Наташа больше не могла иметь детей, а я хотел сына! А Соньке хотел сохранить мать, чтобы не росла с мачехой! Как ещё я мог всё это устроить?

– А Наташа? Чего хотела Наташа? Прости, просто я хочу перевести эту проблему из безумной войны в ситуацию понятную, пусть и неприятную, тяжелую, но понятную. Она оказалась заложницей твоих планов на жизнь! Я уверен, ей не нужен был никакой мужчина. Она любила тебя всегда и терпела всё ради тебя и Соньки. Но, наверное, больше не смогла. Ты должен понять её и, исходя из этого, действовать!

– Это невозможно!

– Почему? Разве Наташа плохая мать или позорила тебя раньше?

– Достаточно позора сейчас! Её поступок непростителен!

– Вот именно! Она хорошая женщина, совершившая недопустимый, по твоим меркам, поступок. Это разные вещи! Подумай спокойно. Если бы у неё тут была семья с десятком горячих братьев, тебе бы пришлось учитывать и её интересы. И, возможно, отказаться от своих «хочу» в интересах семьи. Своей сестре ты вряд ли бы пожелал такого счастья… Просто пойми её! Ты сам сотворил бомбу замедленного действия! И она сработала.

Инна, выйдя на кухню, вся превратилась в слух. Позвала Рену, оставив Настю на Никитку, попросила выложить продукты для ужина, а сама набрала номер Ленки.

– Лен, вы в порядке?

– Пока да, но уже темнеет. Неприлично сидеть в гостях на кофе двум женщинам, тем более там, где мы с Наташей сидим, нас вообще не ждали. Нам надо куда-то уехать. Куда?

– Не знаю, сюда точно пока нельзя, боюсь и потом. Имад с Валидом обсуждают, как лучше уничтожить Наташу. Мне самой тут страшно.

– Не глупи, Имад – умница и добрый – на такое не способен.

– Лен, если б ты его сейчас видела! Это копия Валида.

– Да, тогда вообще край! Мой тоже звонит, орёт, что если сейчас не приеду, то могу вместе с Наташкой собираться. Ну, этот поорёт и отойдёт.

– Лен, езжайте к тебе. Похоже, разговор тут долгий, мне сказали ужин сделать.

– Ты что! Мой помрёт от страха, ты же знаешь какой он паникёр.

– Скажи, на пару часов.

– Нет, я боюсь, что он сам позвонит Валиду, чтобы тот забрал Наташу. Я его, конечно, прибью за это, но уже поздно будет. Нет, он ненадёжен вообще. Пока у тех кровь не откипит, лучше не рисковать.

– Слушай, а езжайте к Марьям! У неё муж в Эмиратах. Она нас всё на вечеринки зазывала. Позвони и скажи, что на кальян заедете. И у неё хоть до утра можно, она пока все шмотки и золото покажет – утро будет. Даже, знаешь, отвези туда Наташку, оставь, а сама сгоняй к Али, приложи к груди, успокой. Только Марьям ни полслова, она очень добрая и гостеприимная, но болтает не думая.

– Слушай, а это выход! Все, звони нам, если что.

Она поспешила заняться ужином, благо Рена всё подготовила. Дверь оставила приоткрытой и прислушалась.

Пауза. Кальян раскуривают, наверное.

– Давай, Валид, разумно действовать! Я с тобой, если ты хочешь виноград собрать. И я против тебя, если виноградаря убить. Тебе что надо?

– Чтобы эта женщина исчезла и страдала так, как я сейчас.

«Не дай Бог тебе страдать так, как страдала и страдает она!» – подумал Имад.

– Тебе будет достаточно её исчезновения из твоего поля зрения? – спросил он. – Пусть уедет, закрой ей въезд обратно и всё. Ты больше не увидишь её никогда. Не бери грех на душу! У тебя нет доказательства измены.

Валид молчал, как будто не было больше сил ни думать, ни мстить, ни говорить. Он больше всего хотел бы закрыть глаза, потом открыть и понять, что это был сон. Что выстроенная им жизнь стоит незыблемой крепостью. Он всё всегда делал по правилам, обдумывал, старался. И был уверен, что в этом крепость его постройки. Сегодня всё рушилось. Он боялся позвонить родителям, спросить про Соньку, потому что понимал, не будет больше покоя и радости у его девочки. Никто и никогда не заменит ей Наташу, самую любящую и нежную мать. Да и зачем спрашивать, когда все ответы известны наперёд? «Все ли хорошо? – Нет. Не плачет? – Плачет. Ест? – Нет. Что-нибудь хочет? – Маму!» Он так любил своего ангелочка, что не мог этого слышать. Но сейчас надо думать не об этом. Его дело сейчас разобраться и наказать. Он мужчина!.

Имад видел, что Валид успокаивается, начинает думать. Понятно, что самое тяжёлое ещё впереди, но уже есть надежда, что он не наделает глупостей сгоряча.

Гость молча курил кальян.

Вошла Инна. Её бедную было не узнать, будто хозяйничала в чужом доме. Появился какой-то страх в глазах, она всё время поглядывала на Имада. Она боялась его!

Это страшно, когда чужая беда, как спрут вползает в твой дом, окутывает и душит покой и счастье, доверие и беспечность, которые наполняли его. Имад даже не мог обнять её сейчас. Надо было выдержать. Валиду так спокойнее. Он должен видеть в нём союзника, такого же мужчину – холоднокровного строителя жизни и счастья.

«Эта моя дурная, всё равно будет до конца сражаться за свою подругу. – думал он, наблюдая, как в процессе обдумывания ситуации у Валида меняется выражение лица. Не то чтобы даже выражение, а будто теневое оформление. Лицо то темнело, потом, чуть просветлев, опять начинало затягиваться. – Знать бы, что он там надумал! Но в любом случае надо сделать как-то так, чтобы против неё не сражался весь свет. Так что, терпи Инка меня такого, ради тебя стараюсь! Мне не особо важна дальнейшая судьба Наташи, хотя, чисто по-человечески, её жалею. Да и распоясалась ты совсем, мать! Ёлки на кухне, весь дом в гирляндах, на камине сапожки для рождественских подарков. Это при живом-то муже мусульманине!» Имад чуть сдержал улыбку. Перемены в его лице заметила Инна, нахмурилась, отвернулась. Совсем запуталась, бедная.

Нормальная домашняя суета с расстиланием скатерти (обязательный Иннин ритуал перед едой, она не признавала клеёнок) со звяканьем посуды, хлопаньем детей по рукам, чтобы не хватали со стола, подействовала на всех умиротворяюще. Все понимали неизбежность продолжения разговора и принятия сложных решений, но как будто договорились взять тайм аут, чтобы разобраться в себе и усадить готовых к аплодисментам тараканов в разгорячённых головах на свои места. Инне стало невероятно важно, как Настя держит вилку, что Никита не в той последовательности ест блюда и у него будет гастрит. Имад, казалось, поставил целью сегодняшнего вечера укормить Валида до полного переключения кровообращения с головы на желудок. Валид ел, не сопротивляясь, и Инна, поглядывая на него, изумлялась количеству поглощённой им еды. Наверное, Имад надеялся, что тот просто скоро впадёт в кому от обжорства и мозговой гипоксии.

В самый разгар этой семейной возни раздался звонок в дверь. Как-то очень зло и нагло. Иннина интуиция, подводившая крайне редко, просто рванула по нервам: что-то недоброе сейчас будет происходить.

– Подожди, я уведу детей! – быстро среагировала она. – Рена, перенеси их ужин в каминную, к телевизору. Быстренько! Никит, ну ты дядька взрослый уже, не тормози, видишь, хрень какая творится. Давай, сынок, носа оттуда не высовывать! Давай, мой мальчик, и Настю держи. Рена, даже если по ушам придётся им проехать, чтобы я тут никого не видела! – и, усадив их в комнате, повернулась уйти.

– Мам, – пробасил пятнадцатилетний Никита, – ты это, будь аккуратнее, не лезь всех защищать. Мне страшно за тебя.

– Да, прости родной, я больше не буду такой дурой. Я буду аккуратной. Ты испугался?

– Мам, дядя Валид не папа! Он суровый и опасный. Подумай о нас, а не только о тёте Наташе. И Настюха боится.

– Всё. Обещаю! – дрогнувшим голосом пообещала она. – Главное не выходи.

В салоне раздался шум, крики. Инна выглянула: мужиков десять махали руками, кричали, толпились в прихожей. Зазвонил телефон у Валида.

– Это отец! Тихо! – сказал он и ответил: – Алло! Да папа, все здесь. Только что. Нет, я её не нашёл. Да, искал. Папа, успокойся! Я тебя умоляю, я и так еле живой! Прости. Да. Как Софи? Да, хорошо. – в процессе разговора Валид мрачнел. В трубке кричали так, что он отстранял руку от уха. Лицо его опять стало тяжёлым и неживым. – Я перезвоню.

Очумелый крик, слегка приутихший во время разговора по телефону, возобновился. Все обращались к Валиду, по очереди пытаясь привлечь его внимание то потягиванием за рукав, то пиханием. Он стоял в середине с пустым взглядом. Инна чётко слышала многократно повторяющиеся слова: ты должен её убить! Она опозорила всю нашу семью! Как после этого твоя дочь на люди покажется?

«Да! Моя дочь! – подумал Валид, – Это самое главное сейчас! Её репутация, её будущее. Как она останется тут жить с клеймом дочери гулящей иностранки, убежавшей с другим мужчиной? Как я смогу отправить её учиться? Все решат, что она уехала для обретения свободы, а не для учёбы. Кто женится на ней? Худший из худших? И будет попрекать её всю жизнь и требовать послушания и благодарности. Нет! Софи, девочка моя, ты будешь принцессой!»

Опять зазвонил телефон:

– Папа? Да! Слушаю! Нет. Нет! Я умоляю тебя, оставь меня в покое! Я застрелю себя в конце концов!! Я сам разберусь! – отключив телефон он, как бы придя в себя, оглянулся, осмотрел всех пришедших и вышел из круга обступивших его людей.

Инна разглядела в этой толпе троих родных братьев Валида, племянников и двоих мужчин почтенного возраста, орущих громче молодых. Да, лозунг «хлеба и зрелищ!» актуален всегда! Вечен! Позови их всех помочь деньгами или брёвна потаскать, двоих не соберёшь. А тут слетелись, стервятники!

«А с кем Валид в аэропорт ездил? – лихорадочно соображала Инна, подглядывая через приоткрытую дверь. – Один! Наташа сказала, что один. Значит, как и что было, точно никто не знает. И Валид молчит, не обвиняет пока Наташу ни в чём… Если вдруг он всё решит переиграть, то надо сразу включаться в игру, приходить на помощь. Понять бы, что у него в голове! Давай, дорогой, не упусти этот шанс! Пока лишнее не сказано. Папе восемьдесят лет, он мог всё неправильно понять. Давай, будь мудрым! Ради Соньки!»

Как будто услышав Иннины мысли, Валид повернулся к мужчинам своей семьи.

– Пройдите и присядьте! – скомандовал он, затем, соблюдая правила, обратился к хозяину. – С твоего разрешения, Имад?

– Да, конечно, будьте как дома! – Имад успокоился, когда понял, что Валид принял единственно верное решение. Это стало видно по тому, как он моментально преобразился: расправились плечи, вернулась уверенность в движениях и сила во взгляде.

Дождавшись пока все рассядутся, он занял центральное кресло, обвёл холодным и недобрым взглядом с приподнятой бровью всех присутствующих.

– Я хотел бы уточнить. Правильно ли я понял, что мою жену кое-кто из вас считает падшей женщиной и требует убить? Если да, то я бы хотел знать, кто и какие у него доказательства? – закончив, он медленно обвёл взглядом всех присутствующих.

Такого поворота событий не ожидал никто! Все переглядывались, кто-то перешёптывался, даже громогласные старейшины сразу приутихли и для безопасности прикинулись полуглухими друзьями Альцгеймера. Они-то пришли помогать, спасать, отстаивать честь! Но всё основывалось на словах отца Валида, а от него лично никто ничего не слышал. А отцу-то за восемьдесят, да и слуховой аппарат …

– Прошу прощения у старейших, но я, как старший среди братьев, хотел бы услышать ответ! Кто и на каком основании порочит имя моей жены? – «Прости меня, папа, так надо, ради Софи».

«Ну, пора идти на помощь!» – решила Инна.

– Добрый вечер! – сказала она всем, входя в переполненный салон. Мужчины встали, чтобы поздороваться с хозяйкой дома. Лица растерянные, в глаза не смотрят.

– Добрый вечер, Хайдар, как жена, дети? – сказала Инна единственному из братьев гостя, с семьёй которого была знакома лично, и, повернувшись к Валиду, продолжила: – Валид, звонила Наташа, просила передать, что билеты пока не нашла на сегодня, но на завтра забронировала. Просила оставить Софи на время её отъезда у тебя. Они с Леной заедут ещё в несколько турфирм, и если найдут билеты на сегодня, то она сообщит тебе.

Тут вообще никто ничего не понял, в том числе и сам Валид. Как на это реагировать? Воцарилась абсолютная тишина ожидания. Именно в такие минуты жалеешь, что нет под рукой фотоаппарата. Какая серия портретов могла бы получиться! Присев на кресло, Инна, как ни в чём не бывало, глотнула кофе и опять обратилась к Хайдару:

– Такое несчастье, да?

Он кивнул на всякий случай. Ну, в принципе-то несчастье по-любому! А она продолжала:

– Так внезапно Наташина мама заболела, подозрение на инфаркт! – «Простите меня, Татьяна Викторовна, доброго здоровья вам!» – Мы с утра все на ногах, пытаемся Наташу быстрее к маме отправить. Такое несчастье! – и контрольный выстрел: – Хайдар, может у тебя есть знакомые, чтобы помочь?

«Вот шельма! – подумал Имад. – Это где же ты так врать-то научилась, не краснея?»

Совершенно запутавшийся народ тихо перешёптывался и неловко пытался делать вид, что ничего особенного не произошло, так, простое недоразумение.

Инна удалилась на кухню сварить ещё кофе. Посуды в умывальнике было, как в столовой дивизионного корпуса после обеда. Посудомоечная машина отказывалась обслуживать такое количество клиентов, но часть работы на себя взяла. Хозяйка решила сегодня не заморачиваться на мелочах, а на фоне пережитого стресса гора посуды была такой мелочью! Ничего, отмоет эту партию, загрузим другую! Рену подключим, справимся! Ей овладела эйфория победителя, казалось, они с Имадом сотворили невозможное и теперь всё как-то само собой наладится.

Выпив кофе, мужчины спешно разошлись, громко прощаясь и почти шёпотом извиняясь, проходя мимо Валида. Наконец и их нежданный, но надолго задержавшийся гость тоже стоял одетый в прихожей:

– Спасибо тебе, Имад! Ты предотвратил беду! – с искренней благодарностью сказал он, пожав на прощание руку хозяину.

Потом повернулся к Инне и холодно добавил:

– Инна, прости за беспокойство, спасибо за тёплый приём и помощь.

– Ну, не такой уж тёплый!

– Нет, всё правильно! Передай Наташе, когда увидишь…

– Я не знаю Валид, вряд ли она мне позвонит и… – начала увиливать она, но Валид прервал её:

– Инна! Я же говорил, я не идиот.

– Хорошо, что передать?

– Что я её не трону, но у неё на всё два дня. Если нужны вещи из дома, ты сама можешь приехать и забрать их. Но через два дня она должна покинуть Ливан и я должен получить подтверждение. Инна, и только в этом случае я её не трону!

– Валид, а как же Сонька?! Она же умрёт без Наташи! Да и жизнь без матери, это не дай Бог! – вдруг осознав всю безысходность ситуации, затараторила Инна.

– Инна! Не перегибай палку! Ей повезло, что она жива до сих пор! – зло отрезал надоевший всем гость.

– Хорошо, хорошо! – вмешался Имад, чувствуя, что они сейчас опять сцепятся надолго. – При возможности мы передадим.

– Спасибо! Спокойной ночи! До свидания!

Двери захлопнулись, и они упали в кресла без сил.

– Боже, как же я устал! Одиннадцать часов! – сказал Имад, растирая лицо ладонями. – Что за день?!

– Рождество… – пробубнила развалившаяся в соседнем кресле Инна. – Рождество!

Вскочив с кресла, Инна побежала в каминную. Там на диванах спали Никита и Настюша, а в кресле, облокотив подбородок о ладони, сидя спала Рена.

Она расстроенная вернулась в гостевой салон, где уже дремал Имад.

– Имад! Как ты можешь спать?! – она трясла за руку просыпающегося мужа, который пытался выбраться из глубокого кресла. (Так как лежал он поперек, выходило с трудом). – Имад!

– Инна, что случилось? Ещё кого-то пытаются застрелить? Ты чего меня мучаешь? – Он уже сидел, уставший и хмурый. – Инна, я попрошу политического убежища от тебя! Я спокойный флегматичный немолодой мужчина, мне нужен восьмичасовой сон!

– Имад, Рождественская ночь! – сказала она, села рядом и заплакала. – У меня полная машина подарков, в холодильнике замаринованная баранья нога, мандарины, вино «Chatеаu K». Мы должны были перед ёлкой сидеть с детьми, подарки разворачивать.

Ему стало искренне жаль жену. Она придавала огромное значение семейным праздникам, особенно Рождеству. «Это то, что всегда будут вспоминать наши дети!» И сегодня по снегу поехала за тридевять земель, чтобы найти особенные подарки для каждого, даже для Рены.

– Дети уснули, не дождавшись подарков, а у меня их письма Деду Морозу! И подарки от него. И вообще, Рождественский праздник, это как благословение семье на год! – она рыдала, хлюпая носом. Имад поглаживал её плечи, понимая, что слёзы больше от пережитого сегодня потрясения, чем от несостоявшегося праздника.

– Слушай, а ты подружкам своим блудным не хочешь позвонить? Пора им приезжать!

– Ой, точно! Боже, как я могла забыть! – Инна вскочила и побежала на кухню за телефоном.

– Инка, ногу-то баранью по дороге всунь в духовку! Гости скоро приедут! А я спущусь в гараж, покупки из машины достану.

Она вернулась, стала в дверях, благодарно глядя на него, и сказала:

– Я давно тебе не говорила, что ты лучший мужчина на земле! – и исчезла в проёме.

– Ну, это несомненно! – через силу направляясь в гараж, ответил Имад дверному проёму.

Разбудили Рену, отправили убрать за гостями. Детей растащили по постелям. Имад подбросил дров в камин и, наслаждаясь покоем, присел перед огнём, вытянув ноги на овечьей шкуре.

В восточных домах так мудро придумали разделять салон для гостей и личное жилое пространство. Даже чисто психологически, именно то, что пространство остаётся недоступным для посетителя, создавало чувство защищённости. В Европе нет таких проблем, там визиты редки и по делу. Просто ежедневно сидеть у кого-то в гостях нет ни времени, ни смысла. Тут же визиты с целью убить время являются частью социальной жизни человека. Как-то в репортаже на канале «Евроньюс» говорили, что в странах Востока люди в среднем читают четыре страницы в год. Наверное поэтому основным источником передачи и обмена информацией является «голосовая почта» участников вот таких многочасовых чайных и кальянных посиделок. И информация часто циркулирует без обновлений извне, поэтому оживляется личным отношением к ней участников разговора. Иначе говоря, в пятом пересказе не остаётся и десяти процентов от первоначальной. Зато психоаналитики в этой стране уж точно никому не нужны.

Их дом не был похож на дома местных жителей ничем, кроме гостевого салона. В их личной гостиной были стеллажи для книг, камин, удобные мягкие диваны, журнальный стол, заваленный книгами, и старинный торшер, купленный в антикварном магазине и отреставрированный Инниными руками. Интересно, но Имаду казалось, что именно этот торшер с жёлто-кремовым ситцевым абажуром создавал в комнате атмосферу тепла и уюта. В доме всё жило, не было вещей, бесцельно стоящих на полках. Всем пользовались. Все книжки читались. Интересные чашки, привезённые из разных мест, использовали по настроению. Инна любила в дождь пользоваться глиняной посудой и льняными салфетками, а в жаркие дни тонким фарфором. Посуда разбивалась, но был ритуал «последней чашки из набора», которую выставляли на полку на кухне. На память. Там собралась целая коллекция. «Наши домовые» называла их Инна. В этом творческом и любимом до последней табуретки доме росли их прекрасные дети в уюте и свободе мнений.

Они были очень похожи, Инна и Имад, несмотря на пятилетнюю разницу в возрасте. У них были схожие взгляды на жизнь, на воспитание детей и даже внешность: оба высокие, худощавые, кареглазые с похожими чертами лица, разве что у Инны густые осветлённые волосы, а у мужа традиционная арабская залысина. Увидишь, подумаешь брат с сестрой, послушаешь разговоры, подумаешь друзья… Интересная, оригинальная семья по местным меркам.

1976 год

Мама Имада была родом из Минска, и растила его до десяти лет одна. Точнее, не одна, а без мужа, так как рядом всегда были дедушка и бабушка. Семья была небольшая, интеллигенты старой закалки с присущей им самозабвенной жертвенностью. И все в нём души не чаяли.

Маму звали Анжелой, и была она хороша собой невероятно! Белокожее лицо с гривой густых каштаново-рыжих волос и болотного цвета глазами. Высокая, статная, в меру худая с красивыми женскими изгибами, она всегда была с натянутой спиной и гордо приподнятой головой.

Папа Имада, Ахмед, чуть с ума не сошел от счастья, когда эта красавица из всех студентов стоматологического факультета приняла именно его ухаживания. Правда, добивался он этого долгих два года. Будучи студентом третьего курса, он заметил Анжелу в библиотеке в компании первокурсников, часами просиживающих над учебниками в перерывах между занятиями. И заметил только потому, что она казалась выше всех, сидящих за столом на голову. Потом, мельком увидев её в коридорах института, он удивился, что она, конечно, высокая, но совсем не такая гигантская, какой казалась в библиотеке. Уже с интересом наблюдая за ней в следующий раз, он понял, в чём секрет оптического обмана! Она держала спину, как балерина на сцене! Когда все её друзья по мере вгрызания в гранит науки просто растекались по столам, она продолжала сохранять осанку. «Интересная девушка, надо бы познакомиться!» – решил он.

Разбалованный женским вниманием, Ахмед нисколько не сомневался в своей неотразимости и, не испытывая особого волнения, решил подсесть к ней завтра в столовой. Ещё учась на подготовительном факультете в группе иностранных студентов, он понял, что иностранец в Советском Союзе – это бонус! Для неискушённой советской девушки их необыкновенные заграничные одеколоны, джинсы, заискивающая вежливость, возможность ездить на такси и посещать дорогие рестораны создавали образ заморского принца на белом коне. А восточная любовь раздавать комплименты и интересоваться о здоровье всех членов семьи вплоть до восьмого колена воспринималась как искренняя влюблённость и интерес к себе. И девушки даже не подозревали, что истинные принцы учатся в дорогих институтах Лондона и Парижа. А те, которые по протекции коммунистической партии Ливана попали на бесплатное обучение в Советский Союз, зачастую вынуждены были привозить с собой десяток джинсов и курток, подделанных под фирменные бренды и купленных в недорогих магазинах Ливана, чтобы тем самым обеспечить себе безбедное существование. Но девушкам, конечно же, об этом не сообщалось!

Придя на следующий день в институт особенно нарядным и ароматным, Ахмед бродил в отдалении по коридору, ожидая появления своей прелестницы. И вот, наконец, она пришла в компании своих друзей. Они заняли свободный стол и, оставив Анжелу караулить места, отправились к раздаточной.

Ахмед, воспользовавшись моментом, подошел:

– Здесь не занято? – спросил он, лучезарно улыбнувшись.

– Простите, но все места заняты. – ответила девушка обернувшись. Он впервые смог рассмотреть её вблизи, и был потрясён красотой глаз и особенно изысканностью красок, которыми одарила её природа. Ровная белая кожа лица без единого пятнышка, зелёные глаза и коричневые волосы, рыжие на свету. Глаз не оторвать! Вот уж правда, бывают женщины красивые, потому что умные, а бывают просто красивые. Божественно красивые! Эту красоту оценил не только он один, судя по тому, как пара парней из её компании, бросив подносы, спешно вернулись к столу.

– Какие-то проблемы?

– Нет, хотел присесть рядом с девушкой.

– Иди, к своим присаживайся! Тут все места заняты!

Потом было ещё несколько безуспешных попыток, но кто-то всё время оказывался рядом. Девушка вела себя совершенно нейтрально, не предпринимая никаких попыток привлечь к себе внимание. Она везде появлялась в компании друзей, никого из них не выделяя как своего молодого человека. Если они встречались на коридорах и он с ней заговаривал, она спокойно отвечала, без смущения и ужимок, как отвечала бы дворнику дяде Пете, или соседке тёте Маше. Ахмед, в отчаянии перепробовав весь свой стандартный арсенал уловок Казановы, понимал, что у него нет шансов. И понимал, что полюбил эту недотрогу. И кто знает, добился бы он её расположения или нет, если бы не помог случай. Несчастный случай, положивший начало его счастью.

Однажды, возвращаясь с кафедры челюстно-лицевой хирургии, он увидел её на остановке. Спеша перейти дорогу и не обращая внимания на красный цвет светофора, Ахмед заметил краем глаза одного из друзей Анжелы, который тоже к ней неровно дышал, и сейчас пытался первым пробраться между машинами к остановке. Это именно он всегда появлялся не вовремя, откровенно грубил Ахмеду и даже один раз подрался с ним. Прибавив скорость, Ахмед прорывался вперёд и вдруг услышал звук удара и визг тормозов, обернулся и увидел своего конкурента лежащим на асфальте в крови. Забыв обо всём на свете, он рванул к распластанному человеку, проверил его пульс и, убедившись, что тот не дышит, начал делать искусственное дыхание и массаж сердца, стараясь при этом как можно меньше шевелить его. Скорую вызвали и всё время, пока её ждали, он упорно вдыхал жизнь в этого паренька. Потом поехал с ним, неизвестно зачем, но, как оказалось, очень кстати – у них обоих была редкая четвёртая группа крови. Когда после долгого лечения парень пришёл в себя, врачи сказали, что выжил он не столько благодаря их трудам, сколько благодаря отчаянному старанию Ахмеда.

Этот поступок глубоко потряс Анжелу. Она впервые увидела Ахмеда. Не его манеры и красивые одежды на смуглом теле, не его скудный русский язык и слишком большой набор комплиментов в процентном соотношении с общим словарным запасом. Она как будто заглянула в его душу. И там было светло и чисто. Оказывая помощь её одногруппнику, Ахмед ни разу не взглянул ни на неё, ни на кого другого, а когда подъехала скорая и перехватила пациента в свои руки, он долго говорил им что-то на арабском, не успев переключиться. Анжела потом с улыбкой сравнивала его с радисткой Кэт в фильме про Штирлица, которая в момент нестерпимой боли во время родов крикнула на русском языке «мама». Вот и Ахмед был предельно натурален в тот момент и очень красив в своей натуральности.

Конечно, ей всегда было приятно его внимание и ухаживания, но он оставался далёким и неопознанным объектом в её вселенной. С детства приученная к вдумчивому отношению к жизни и ответственности за свои поступки, она не могла до этого события впустить его в свой круг. Но тут девичье сердце дрогнуло. Он за один день стал понятен и близок. И когда через несколько дней Ахмед, уже не веря в успех, всё-таки сделал последнюю попытку поговорить, Анжела сама попросила друзей оставить их.

Вот так и начался их невероятно красивый роман. Год счастья. Совместные поездки в студенческих компаниях на море, в Прибалтику, на Кавказ, в Ленинград. Всё, абсолютно всё радовало его рядом с этой девушкой. И он решил жениться. Ахмед мечтал, как привезет эту фею, да ещё и врача-стоматолога, в Ливан, как они откроют совместную клинику, построят дом, заведут детей.

Зимой он поехал домой обсудить своё решение с родителями и заручиться финансовой поддержкой старшего брата. Расходы на семью всё же другие. Надо серьёзно ко всему подходить. Все с уважением отнеслись к его выбору, тем более, что он рос удивительно разумным с раннего детства. Предложили свадьбу назначить на лето, чтобы родители, приехав на выпускной сына, могли остаться и на торжество бракосочетания, а заодно и познакомиться с семьёй невесты. А потом, когда Анжела доучиться и приедет в Ливан, они сделают настоящую ливанскую свадьбу для всей их большой семьи. Мама купила кольца для помолвки и благословила сына. Отец сказал, что уверен в его выборе.

Вернувшись, он решил отправиться к ней домой познакомиться с родителями и сразу сделать предложение.

«Папу зовут Михаил, это помню. А про маму она как-то не особо рассказывала, да и в гости никогда не звала…»

Но им и так всегда было о чем поговорить, темы никогда не заканчивались и никто не был им нужен, так хорошо было вдвоем. Это и называется найти свою вторую половину, когда круг замыкается.

«Интересно, как она отреагирует на такой сюрприз? С вокзала поеду сразу к ней, только вещи в общежитие заброшу и букет куплю. – думал Ахмед, садясь в такси возле здания аэропорта. – Наверное обрадуется, может даже заплачет от счастья».

Предстояла ещё долгая ночь в поезде Москва – Минск. Разглядывая из тамбура мелькающие огоньки деревень, темноту полей, он в сотый раз прокручивал в голове слова, которые скажет ей и её родителям.

Утром, сойдя на перрон бодрым и воодушевлённым, Ахмед поспешил в общежитие. На ходу стучась в комнаты и раздавая передачи соотечественникам, он с волнением думал о предстоящем. Быстро разгрузил чемодан с мамиными заготовками и вещами, купил роскошный букет и направился к невесте.

Взбежал по лестнице на шестой этаж, не чувствуя усталости. Вот уж действительно на крыльях любви! У двери с нужным ему номером квартиры была табличка «профессор Михаил Яковлевич Коферман» но он не читая нажал кнопку звонка.

«Так, папа Михаил, жаль маму не помню как зовут».

Дверь открыли. В полумраке прихожей перед ним стояла очень полная женщина, однозначно еврейской наружности и внимательно на него смотрела.

– Вам кого, молодой человек?

– Мне Анжелу… – еле выговорил он.

– Пригласить её сюда? Или в дом пройдете?

– Сюда, если можно…

– Анжела, подойди пожалуйста, тут тебя ожидает молодой человек! – позвала женщина, уплывая вглубь квартиры. Он услышал Анжелин голос, что-то невнятно отвечающий.

«Этого не может быть! Нет! Что там было написано на табличке? – он сделал шаг назад. Прочитал. – Только не это!»

Слишком жестоко жизнь поступает с ним. Если бы она была неизлечимо больна, даже психически, судима, да что угодно, это не остановило бы его. Но еврейка! Нет, этого не может быть!

Они всю жизнь прожили на ливано-израильской границе. И слово «еврей» для жителя вечно воюющего региона не имеет отношения к национальности. Оно переводится как «враг». Семья его дяди погибла под обстрелом израильской авиации. Ненависть передавалась уже на генетическом уровне… Нет! Нет! За что?!

И самая любимая женщина тоже «враг»?! Она, ее улыбка, локоны, смелость, невероятные глаза, острый ум тоже «вражеское»?!

И тут его осенило! Он ошибся! Дверь открыла, наверняка, знакомая или домработница. Она же не позвала её «дочь», а по имени… Да! Точно!

«Стыдно-то как! А я в дом отказался входить. Идиот! Паникёр!»

Свет надежды на будущее счастье опять появился на горизонте.

– Ахмед?! – появившись в дверях, она испугалась, потом улыбнулась.

Его волшебная Анжела стояла и с грустью смотрела на него.

– Это должно было произойти рано или поздно. – проговорила она полушёпотом и, снова улыбнувшись через силу, сказала: – Проходи! Раздевайся, разувайся. Ты как раз к обеду.

Она заглянула за соседнюю дверь, где, судя по запахам располагалось кухня.

– Поставь, пожалуйста, ещё на одного человека. Это мой однокурсник зашел, я пригласила его пообедать с нами.

«Однокурсник? Не может быть! Она им про меня ничего не говорила? Мы год вместе, а она ни разу не произнесла моё имя дома?»

Из кухни показалась всё та же тучная женщина, в мягком кардигане и старомодных очках на цепочке.

– Проходите, молодой человек. Мойте руки там в ванной. Анжела, предложи молодому человеку свежее полотенце. Проходите. Анжела, папу позови из кабинета.

Ну, вот и всё.

Это мама…

Так не бывает.

«Ну, хорошо, я расстроен, но почему расстроена и растеряна она? Мне кажется, даже стесняется меня! – он чувствовал, как обида и разочарование, обрушившись лавиной на его сердце, мешали ему биться. – Да, вот это поворот событий! Ну что ж, посмотрим папу!»

Ахмед, вытерев руки, отправился на кухню. Анжела ждала его в дверях, а папа, по-видимому, был уже за столом.

Квартира, кстати, шикарная! В «сталинском» доме! Вон кухня, как его комната в общежитии на трех человек.

Да, и папа тут!

Напротив двери во главе стола сидел пожилой красивый мужчина, курчавые седые волосы, большой нос и … Анжелины глаза, только смотрят тяжело и изучающе.

«Непростой мужик и умён, сразу видно! – оценил гость. – Хотя, какая мне теперь разница! Да и мужик, это русское слово, а не для этих…»

– Проходите, молодой человек, не стесняйтесь. – спокойно произнёс глава семьи. – Ты нас не представишь, Анжела?

Самым большим желанием Ахмеда сейчас было уйти, даже убежать. Выскочить на улицу и треснуться обо что-нибудь головой так, чтобы из памяти стёрлись последние три часа, и он помнил только как вышел из аэропорта. Чтобы добрести домой, позвонить Анжеле и назначить ей свидание. Как раньше, до того… До того.

Она простит любой его поступок, простит. Для женщин приоритет – выйти замуж. Ему об этом рассказывала мама. Это мужчины – воины, защитники, политики! У них есть принципы, они сильные!

Ему придется с ней расстаться. Это будет тяжело, но правильно. Но почему она так странно ведёт себя?

– Да, папа, конечно. Это Ахмед. – она запнулась, как бы решая, что сказать дальше. На Ахмеда она не смотрела совсем, да и на папу тоже, а как будто искала глазами убежище, где можно скрыться ото всех.

– И?..

– Это мой однокурсник. – выпалила она и подняла взгляд на Ахмеда.

– Очень приятно! – не отрывая взгляда, сказал отец. Взгляд его, правда, подобрел. Наверное, вздохнул с облегчением, что не армянин с базара.

«Подожди, ещё узнаешь, откуда я, вот тогда бы мне твоё лицо сфотографировать… на память. Однокурсник! Замечательно! Просто однокурсник! Очень хорошо!»

Анжела выдержала злой и быстрый взгляд его чёрных глаз и продолжала, уже иронично улыбаясь:

– А это мой папа, профессор Михаил Яковлевич Коферман, хирург-офтальмолог, преподает в нашем университете у лечебного факультета. И моя тетушка Циля.

– Да. – ответил гость, соглашаясь, наверное, что это и вправду так. Он чувствовал, что с ним сейчас случится истерика, как с той самой слабой женщиной, которая только и думает, что о замужестве.

«Надо успокоиться! В конце концов – судьба».

Ахмед сел на предложенное ему место. Женщина раскладывала ароматную поджарку с разваристой картошкой. На столе в салатнице зелёный салат. Стол красиво сервирован для простого семейного обеда. Ну и семейка!

Он вспомнил свой дом. Ужин на расстеленном ковре, покрытом клеёнкой, на который заботливая мама выставляет все блюда, любимые сыновьями. Сёстры и жёны сыновей всегда сидели на диете, от этого всем было весело. Все располагались на полу, скрестив по-турецки ноги, вокруг дети. Мужчины причмокивают, нахваливая еду, и дразнят женщин, те, в свою очередь, делают вид, что равнодушны к еде и им осталось чуть-чуть, чтобы достигнуть форм Мэрилин Монро. Всё в этой игре всем нравится. Правда, братья недоумевают, как их жёнам и сёстрам удаётся сдерживать себя в этом изобилии яств и ароматов? Мама – знатная кулинарка! Они не знают, что мама ещё и знатная умница, которая накормила своих невесток перед ужином, пусть потом поиграют с сыновьями сытые и счастливые. А если жёны счастливы, так и в семьях щебет и веселье! И какая разница, какая у кого фигура.

А вот дочек мудрая мама не кормила, нечего разъедаться девкам. Девушка должна быть тонкая и нежная, а женщина сладкая и сочная. И всё просто, незатейливо. Еда берётся кусочком лаваша, который впитывает и усиливает вкус, а не холодной сталью.

Всё теплее, роднее, натуральнее.

– А вы, молодой человек, – начала разговор тётя Циля, возвращая его в реальность, – откуда приехали?

– Я ливанец.

Тётя пристально посмотрела на него, отец тоже оторвался от ужина и встревоженно, но заинтересованно прислушался.

– Очень интересно! – продолжила тётя. – И вы там постоянно живёте? Вся ваша семья там? Вы кушайте, кушайте.

– Да, мы живём и жили там всегда! И, надеюсь, будем жить! – с вызовом ответил он.

– Вам нравится поджарка?

– Что? А, да. Спасибо.

– А с Анжелой вы однокурсники? Учитесь вместе? – спросила она больше у Анжелы, глядя уже на неё.

– Да. – быстро сказала Анжела.

– Нет! – сразу опроверг взбесившийся Ахмед. – Нет!

– Ахмед!

– НЕТ!

– Нет, в смысле вы дружите? – не отступала неугомонная тётя Циля.

Он вдруг вспомнил ночи в Крыму, её жаркие поцелуи, их ночи у костра на берегу моря. Её боязливые признания. Да, боязливые. Он любил нараспашку, а она была всегда лишь приоткрыта. Кроме тех моментов, когда прижималась к нему сквозь сон, когда шептала в минуты близости и нежности «мой родной». Неужели год отношений был годом обмана и притворства? Он так ей верил! Как дурак!

А теперь она стесняется представить его своим любимым, пусть не женихом?

Да о его любви к ней знают все его друзья, его мама, папа, братья! Он думал, что она ждёт, что стоит ему решиться и исполнятся её сокровенные мечты! Что она и её семья только и ждут, когда же он сделает предложение! Но нет, о нём тут никто не знает и не слышал!

Коварная женщина, лгунья!

«Ну что ж, ты меня плохо знаешь! Уже конечно понятно, что я не смогу быть с тобой, но это унижение я так не оставлю. Возвращаю должок!» – в бешенстве подумал он.

– Я правда очень удивлён, что Анжела вам не рассказывала про меня, учитывая наши очень близкие отношения в течение последнего года. Почему, милая? – он обернулся к ней, сама учтивость.

Она побледнела от неожиданности, отвела глаза и промолчала.

– Ну что же ты молчишь, дорогая? Я, если честно, пришел было с предложением руки и сердца, а обо мне тут никто не слышал. Я очень удивлён, Анжела! – да, это была его месть. Доигралась, девочка моя! Пролетела с замужеством!

– Это совершенно лишнее, Ахмед. Не стоит предложений. – спокойно и с достоинством ответила Анжела. – Тетя Циля, папа, познакомьтесь ещё раз. Это причина моих бессонных ночей и моя обречённая любовь. – сказала и убежала в спальню в слезах.

Ахмед уронил голову на руки, закрыл глаза. Отомстил!

Михаил Яковлевич перестал есть и, оперев голову на руку, с печалью наблюдал эту сцену.

– Я … Простите!

Нежданный гость вскочил, схватил пальто с вешалки и выбежал в подъезд. Сватовство провалилось, отношения разрушились.

Анжела две недели не ходила в институт, дома трубку брала Циля, которая любезно отвечала, что она нездорова и подойти не может. Ахмед отчаянно скучал, приезжал к ней домой, там не открывали. Много времени спустя он узнал, что в этот период она лежала в больнице в отделении неврозов. Через две недели она появилась на занятиях, скорее похожая на тень себя прежней. Ахмед пытался поговорить с ней во время перемен, обеда, но она как будто специально старалась быть среди однокурсников, боясь остаться с ним наедине. После института он ожидал возле выхода, но папа забирал её за пятнадцать минут до окончания занятий.

Он долго думал, как всё устроить, как найти выход, чтобы наконец всё выяснить, разобраться с тем, что произошло. Чтобы не потерять её! Конечно, она обиделась на его дурацкую выходку, поэтому и избегает. Надо ей всё объяснить! Они всегда понимали друг друга с полуслова!

Да, он ошибся, кровь вскипела! Но он одумался, он пересмотрел всё! Конечно, национальность не выбирают и не её вина, что она родилась в этой семье. Да и люди они приятные и интеллигентные, а он их обидел. Но ничего, он объяснит им всё, они поймут! Только был бы шанс! В конце концов, это территориальная война двух стран, а она из СССР. Да и фамилия у неё мамина – Евстигнеева. Чисто русская фамилия. Осталось доучиться три месяца и он получит диплом. А там можно расписаться по-семейному и отдельно для друзей сделать студенческую свадьбу. Чтобы никто и не увидел тётю Цилю и папу профессора. А потом сразу в Ливан.

«Я всё равно никого уже так не полюблю и не буду счастлив, даже если со временем женюсь на другой. И мне уже всё равно, еврейка она или нет! И вообще, у евреев национальность передается по матери. А мама её покойная была белоруской. Значит, не считается» – убеждал он себя.

Он не мог сознательно обречь себя на страдания от разлуки с ней. Их жизнь должна была быть прожита так, как он её представлял. Должны родиться их дети; откроется клиника. И на новый 1973 год она прилетит к нему и они будут встречать его своей семьёй в квартире, заботливо приготовленной папой своему сыну врачу. Первому врачу в их большой семье, его гордости. Всё это должно сбыться! Он уже видел их жизнь до мельчайших деталей! Он не откажется!

Ахмед оделся, сдал вахтёрше ключи от комнаты в общежитии и решительно направился к Анжеле домой.

На автобусной остановке было полно народа. Мороз. Транспорт редко ходит. Такси из общежития он вызвать не додумался, слишком спешил. Придется ловить на дороге, или всё-таки дожидаться автобуса.

«Надо позвонить Анжеле, хватит с них сюрпризов». Он нащупал в кармане двухкопеечную монету, зашёл в заледеневшую телефонную будку. Ну и морозы в этом году! Только в СССР жизнь продолжается в такую погоду с прежней интенсивностью. У него на родине закрываются школы, дороги пустеют – вся жизнь замирает с первым снегом.

В трубке раздались гудки. Только бы Анжела сама подошла!

– Да, слушаю! – раздался её голос.

– Анжела! Здравствуй, это я.

– Да, Ахмед. – её голос дрогнул, она не ожидала его услышать.

– Нам надо поговорить! Я еду к тебе!

– Подожди, как ко мне? – с испугом ответила она, должно быть, вспомнив его предыдущий визит.

– Ты не рада? Не хочешь?

– Давай лучше не дома, давай в кафетерии у гастронома. Я буду тебя ждать. Через сколько?

– Ну, полчаса, наверное.

«Странно. Она странная. Как подменили. Не рада мне. Наверное, просто решила, что я брошу её и ждет разговора об этом. Нет, ты сейчас увидишь, я другой!»

Подошел автобус. Вся толпа на остановке переместилась к бордюру и, как только двери открылись, бросилась на штурм. Даже Наполеон проиграл войну русским, куда уж Ахмеду победить замёрзших штурмовиков! Он так и остался на остановке, провожая взглядом красные огоньки на осевшем автобусе. Следующий будет нескоро.

На дороге появились шахматные огоньки желтой «волги».

– Такси! – крикнул он громко, чтобы перекричать остальных желающих, но таких не оказалось. Ахмед сел в остановившуюся машину под ненавидящие взгляды людей, оставшихся на морозе.

Ну, уж простите!

Подьезжая к гастроному, он увидел её издалека через большое окно кафетерия. Мечта, его девушка – мечта! Статная, красивая! Всё будет хорошо!

Машина остановилась, Ахмед расплатился и бегом направился к ней. Входя и впуская за собой морозный воздух, он окликнул её с порога.

– Анжела! – она обернулась и пошла к нему.

– Привет, пойдём прогуляемся. – Анжела сразу взяла его под руку и направила обратно к выходу.

– Зачем? Там очень холодно! Лучше тут посидим.

– Нет, пошли. Есть разговоры, не терпящие свидетелей.

Как-то всё странно и глупо.

Они пошли по снегу и морозу. Вдоль улиц и домов с теплыми огоньками за запотевшими стёклами. Как там, наверное, хорошо, тепло и вкусно пахнет! Люди с сумками, полными продуктов, спешат домой после работы. Остановки пустеют. Они прошли мимо парикмахерской, киоска «Союзпечать». На таком морозе не то что говорить, дышать было тяжело.

– Анжела, куда мы идём? Я замёрз.

– Пошли в подъезд.

Они зашли в большую парадную ближайшего старого дома и уселись на широкий подоконник над батареей.

– Я хотел поговорить с тобой о нас. Попросить прощения.

– Я простила тебя давно, я же понимаю, как всё сложно. Мне очень жаль, что нам не судьба быть вместе.

– Нет, всё можно решить! Мы не должны потерять друг друга. Всё можно устроить, я даже знаю как! Просто никто из моих друзей и родных не должен знать, что твой папа еврей. Мне самому неважно! – она быстро взглянула на него, переполненного решимости.

– Так ли уж неважно?

– Да, мне неважно! Я никогда не найду женщину, которую буду так любить. Я не могу потерять своё счастье!

– То есть, мне надо просто отказаться от моего папы и мы будем счастливы? Да?

– Ну, наверное… – он растерялся от такой точной и жестокой формулировки всей его задумки. – Примерно так…

– И желательно стереть его из памяти, выбросить фотографии и не рассказывать о нем будущим детям, да?! Всего-то!

– Анжела, ты чего? Я не хотел тебя обидеть, но у меня нет другого выхода.

– Ахмед, мы не можем быть вместе, я не смогу выйти за тебя замуж, бросить всё, уехать. Моя семья пережила слишком много горя, начиная с ареста дедушки. Папа прошел войну, концлагерь. Почти вся его семья погибла, остались он и тетя Циля. Его ущемляли в работе, потому что он еврей. А он герой войны и дважды был ранен. Потом мама умерла от онкологии, но он не женился больше, а посвятил мне всю жизнь. Как я могу от него отказаться?! Ты понимаешь, что если я уеду из Союза, то это навсегда?! Меня могут лишить гражданства, без права въезда, а его – любимой работы. Я никогда не предам его!

– А я?

Она молчала.

– Я как? Побыла со мной, разбила моё сердце и всё?

Молчала.

– Ты же с самого начала понимала, что всё так кончится, что нет надежды? – слезы отчаяния и бессилия предательски выступили на его глазах. – Почему сразу не сказала мне? Как ты могла?

– Ахмед, – голос её дрожал – я никогда не встречу и не полюблю кого-либо так же сильно, как тебя. Я умру, наверное, когда ты уедешь. Меня вызывали в деканат, грозились исключить из комсомола за связь с иностранцем. Меня это не остановило. На меня косо смотрят однокурсники и называют… нехорошо называют. Папе на днях сделали выговор с предупреждением за недостойное поведение дочери. Все это меня бы не остановило и мне от тебя ничего не надо, только ты сам и твоя любовь. Просто видеть тебя… – она заплакала навзрыд. – Но я не смогу так жить! Я хочу рассказывать своим детям об их дедушке, ведь им можно гордиться, у него можно учиться! И я не то чтобы долг хочу отдать, я люблю его и не смогу расстаться с ним навсегда в его старости. Я не смогу бросить Цилю, которая растила меня как мать и знает каждый волосок на моей голове. Ты понимаешь?

– Да! – он прижал её к себе и крепко обнял. – Да.

Он не имеет права требовать от неё больше, чем может сделать сам.

Ахмед вспомнил своего отца, угрюмого и немногословного, который не спал ночь от волнения перед каждым его приездом, носил старые потёртые ботинки, но отстраивал квартиру своему дорогому молодому доктору. Он называл его доктором уже тогда, когда он поступил на подготовительный факультет. Маму, которая к каждому его приезду намывала дом и наготавливала еды, как на свадьбу из двадцати человек. Готовила ему постель и раскладывала на ней его пижаму за месяц до срока, как будто это могло приблизить встречу. Обнимая сына, она вдыхала его запах и пыталась надышаться им впрок. И он знал, что она сделает всё возможное для своего мальчика. Его братьев и сестёр, которые так гордились им и чувствовали в нём свою защиту и опору. Они надевали лучшие одежды и вели деток в парикмахерскую, чтобы те красивыми встретили дядю доктора. Как он мог бы их всех оставить? Как жить потом без них всех? Перестать быть колодцем, из которого видны звёзды, и стать лужей того же диаметра? Лишить своих детей возможности стать бабушкиными и дедушкиными любимцами, когда сам знаешь, какое это счастье? Он тоже не предаст свою семью. Он понимал её.

Они стояли прижавшись друг к другу, не стесняясь слёз.

– Скажи мне, Ахмед, когда у тебя родится первый сын, как ты его назовёшь?

– Зачем теперь этот вопрос…

– Мне важно.

– Имад. – ответил он и подумал: «Если родится». Он не представлял себе детей от другой женщины.

– Поехали к тебе.

Они вышли во двор, словили такси и уехали, решив прожить за оставшиеся три месяца их совместную жизнь, которой не суждено было сбыться.

Это были лучшие дни! Не просто наполненные, а переполненные чувствами, болью, любовью, радостью. Они были очень аккуратны, старались не попадаться на глаза вместе даже перед однокурсниками, боясь любых проблем, которые могут украсть у них день, месяц, неделю. Встречались вне здания института, не бывали в популярных для студентов местах. Ахмед снял квартиру в другом районе, так как все посетители общежития для иностранцев были под строгим контролем.

Ко времени заключительного госэкзамена была определена дата его отьезда. Родители не смогли приехать и решили устроить сыну праздник по приезде на родину. В отличие от других студентов, Ахмед практически не думал о результатах. Они горевали о предстоящей разлуке, еле сдерживая боль в себе. Иногда ему казалось, что легче было расстаться тогда, чем переживать сейчас агонию их обречённой любви. Анжела стала молчаливой, очень похудела. Да и Ахмед не знал, что говорить, всё было уже сказано. Так и бродили часами по городу, как две тени.

Он мечтал, чтобы какие-то силы извне помешали его отьезду. Пусть обстоятельства решили бы всё, а не он. Совесть не позволит ему не вернуться, как потом жить? Да и счастья никогда не будет, если человек начинает жить не по совести.

Но обстоятельства не спешили помочь. Экзамен он сдал успешно. Несколько дней ушло на подготовку документов. И настал день прощания.

Анжела поехала провожать его в Москву: международные рейсы были только из столицы. Отстояли очередь, подошёл руководитель группы, собрал их паспорта для оформления. Дальше надо идти одному, провожающих не пускают.

Он прижал её к себе и, обнимая, шептал:

– Не могу! Я не переживу, Анжела. Я умру от тоски по тебе…

– Послушай меня внимательно! – она вытерла слезы. – Внимательно.

Руководитель группы торопил его проходить таможенный досмотр.

– У тебя будет сын, и я назову его Имад.

– Анжела, ты… Давно?

– Три месяца. Это точно будет мальчик. Послушай, я рада, что часть тебя останется со мной. Ты должен ехать. Живи своей жизнью, будь счастлив и знай, что у тебя есть сын.

Толпа протолкнула его в узкий таможенный коридор. Он видел её еще какое-то время, оборачиваясь и приглядываясь через головы идущих следом. Потом она исчезла, а он, плохо понимая, что происходит, как в тумане прошел все необходимые проверки и зашёл в салон самолёта. Сразу появилось ощущение, что, переступив порог, он попал на родину. Громкая арабская речь, песни – радость лилась через край у возвращающихся домой студентов. Ахмед был не то чтобы расстроен, он терял рассудок. Его сердце билось еле слышно, мозг, больше не выдерживая перегрузок, не связывал происходящее вокруг воедино, а в голове крутились разрозненные странные мысли. Его жизнь, как калейдоскоп, представлялась то начинающейся с чистого листа, то законченной. Общежитие на улице Семашко, маленькая уютная квартира в соседнем районе, большая профессорская квартира, живописная тётя Циля, кафедра стоматологии, Михаил Яковлевич Коферман, Анжела… Анжела… Сын…

«Сын!»

«Мой сын!»

Он закрыл глаза, чтобы выглядеть спящим и избежать общения. В висках пульсировало «сын, сын, сын…» Подошла стюардесса, поинтересовалась, как он себя чувствует. Ахмед попросил стакан воды, но проницательная девушка накапала ему в маленький стаканчик каких-то капель, после которых Ахмед почувствовал облегчение. Дышать стало легче, как после ослабления туго затянутого галстука. И незаметно он уснул болезненным и тяжелым сном без сновидений.

Самолёт приземлился в аэропорту Бейрута и страница перевернулась. Всё-таки ей будет тяжелее, жить там же, где жила вместе с ним, ходить по тем же улицам, общаться с теми же людьми.

С трапа самолёта в летнюю жару Бейрута он спустился уже спокойным. То ли лекарство, то ли море и родные пейзажи так исцеляюще подействовали на его психику. Шумная арабская речь радовала слух. Он отвык от этих эмоций, льющихся через край, как весёлый, полный жизни ручей по разнорельефной почве: то загадочно журча по равнине, то грохоча по каменистому склону, то шумно падая с обрыва. В Минске он не слышал такой яркой речи. Там даже шутили, что если в автобусе очень громко разговаривают, значит в нем едут арабские студенты.

Когда Ахмед начинал учиться, он пугался этой сдержанности и спокойствия белорусского народа. Ему казалось, что в утренний рацион любого местного жителя наряду с посещением туалета и чисткой зубов входит приём сильнодействующего успокоительного. Ну как можно совершить ДТП и, тихо обсуждая, искать выход? Или влезть в переполненный автобус и не сказать успешно запрыгнувшему конкуренту пару ласковых слов на дорогу? А они могли!

Нет, у ливанцев всё от души!

Единственный раз, когда он почувствовал схожий темперамент и интерес к людям, был на экскурсии в Одессе. Они отстали от группы и искали дорогу к оперному театру. Навстречу шла пожилая, не очень ухоженная дама с продуктовыми сумками, одним словом, местная, ведь туристы обычно очень старались выглядеть достойно.

– Вы не подскажете, как пройти к оперному театру?

– А вы откуда приехали?

– Мы из Минска, отстали от группы.

– И вы, юноша, из Минска? – заподозрила дама неладное, глядя на чернявого паренька с ярко выраженным акцентом.

– Я ливанец, но учусь в Минске. Вы покажете куда идти, а то мы потеряемся совсем?

– Да, да, сейчас, конечно. – она было повернулась показывать, но вернулась и с хитринкой в глазах спросила: – А на кого вы сказали, учитесь?

– Бабушка, мы учимся на врачей, вы нам дорогу покажете?

– Ой, на врача – это хорошо, врач всегда сытый будет при любом режиме. А как в Минске с зарплатами и продуктами?

– Мы, бабуля, пойдём, пожалуй.

– Идите-идите, я что-то запамятовала дорогу. Вон, у продавца пломбира спросите.

Они подошли к продавцу пломбира:

– Вы не подскажете, как пройти к оперному театру?

– А вы откуда приехали?

О нет! И они бегом отправились наобум искать дорогу.

Белорусы были совершенно другие. Ему казалось, что если бы к минчанину подошел голубоглазый негр в лаптях и с парашютом и спросил дорогу в оперный театр, тот бы ему просто указал рукой направление и ушёл не обернувшись. Потом, со временем, он почувствовал всю полноту и красоту славянской души. И почувствовал разницу. Это как ударные инструменты и скрипка. И те и другие равноценные инструменты оркестра, и на обоих можно воспроизвести мелодию. Но звучание одного взрывает кровь, а второго – успокаивает и раскрывает сердце. Наверное, похандрить и порассуждать о высоком он предпочёл бы с белорусом. А вот на свадьбу только с ливанцем! Один танец «дабки» чего стоит. Это страсть, сжатая в кулак, глаз не оторвать! И на разборки пошел бы с ливанцем. Чего идти с белорусом? Он как любой европейский человек настроен на результат. С ним, скорее всего, быстро найдёшь красиво аргументированный компромисс, и даже вспомнить нечего будет. А вот восточному человеку важен процесс, чтобы потом было о чём поговорить.

В здании аэропорта его встречали человек пятнадцать. Папа не мог сдерживать слёз радости от переполнявшей его гордости, поэтому притворялся простывшим и всё время сморкался, заодно вытирая глаза. Мама плакала не скрывая, трогала своего мальчика, разглядывала, любовалась. Кто может быть для матери красивее детей? Она помолодела от счастья лет на десять. Старшие братья, приосанившись и приодевшись в лучшие свои костюмы, старались соответствовать такому образованному родственнику, пытаясь напустить на себя важный вид. Их причёсанные дети стояли, как караульные возле Кремля, в костюмах, похожих на папины, а замыкали строй очень нарядные жёны с дочками на руках. Получалось весело. Младший, замерев, не отрывая взгляда, ловил каждое слово, каждый жест подзабытого за время его взросления брата. Сестра Лейла, недавно вышедшая замуж и располневшая от беременности, гордо стояла под руку с мужем адвокатом, увёзшим её в красивый дом древнего города Триполи на другом конце Ливана. Был ещё сосед с автобусом, на котором все приехали и у которого дочь – красавица на выданье. Он был счастлив первым оказать услугу доктору. Кто знает, может, породнятся, хорошее ведь всегда в памяти откладывается. Приехал мухтар – главный в городе человек. Дедушка, который периодически забывал, куда и зачем его привезли, но это самый важный человек в семье и все ему терпеливо напоминали. Особенно трогательна была младшая сестра, которой было десять лет. Для неё он был идеальный мужчина, самый умный, добрый. Она ничего не спрашивала, просто смотрела на него во все глаза, затаив дыхание. И когда, заметив её восхищенный взгляд, он подхватил её на руки, то, не способная сдержать нахлынувшей радости, она уткнулась от смущения ему в плечо и обхватила тоненькими ручками за шею. Он слышал, как колотится её взволнованное сердечко.

И как? Скажите на милость, как он бы мог не вернуться? Прости, Анжела, это кровь моя, душа моя, в каждом из этих людей от старого дедушки до моей милой птички-сестрички. Возможно, я буду единственным мужчиной в её жизни, на которого она сможет рассчитывать. И что же, отвернуться от своих обязательств, поставив во главу угла «хочу»? Нет! Мужчина должен быть в первую очередь ответственен за свою семью. За ту, в которой родился и за жену, которая войдёт в семью. Он не имеет права разделять, разрывать её. Семья – это колодец с глубиной, из которого звезды днём видны.

Жизнь на родине потекла стремительно. Каждый день возникали новые проблемы и дела, требующие неотложных решений. Хождение по различным инстанциям, очереди, ожидание. В течение нескольких недель он занимался оформлением документов, затем началась подготовка к сдаче экзамена для подтверждения диплома, обязательного для всех выпускников, получивших высшее медицинское образование в другом государстве. После обеда дома встречали бесконечных посетителей, приходивших поприветствовать его. Параллельно он взял в аренду две комнаты в здании, где располагались кабинеты немногочисленных в то время докторов, красиво оформил их, закупил в кредит оборудование и постепенно готовился к работе. Дни были загружены до предела, поэтому времени для тоски и воспоминаний почти не оставалось. С первыми пациентами появилась и пьянящая радость опыта самостоятельной практики. Сложные случаи заставляли постоянно совершенствоваться, обновляя и пополняя знания.

В течение полугода он добился больших успехов. И кредиты были уже почти выплачены, и в расписании не было свободного времени, пациентам приходилось записываться заранее. А его мысли всё чаще были заняты Анжелой. Наступило время, когда на свет должен был появиться его сын! Он пробовал звонить ей на домашний, но телефон был отключен. Хотел было попросить кого-то из отъезжающих студентов подойти к ней домой и разузнать всё, но боялся, что о его растущем на чужбине сыне станет известно всем, в том числе и его родителям. Он корил себя за малодушие и признавал разумность своего поступка. Изменить что-либо практически невозможно. Она отказалась ехать с ним. Поехать к ней было очень сложно. Тогда на учёбу ему выделили направление и деньги от коммунистической партии Ливана, а так просто получить визу в СССР практически невозможно. Он послал ей пару писем, но ответа не было. Наверное, не доходят или не пропускают. Или может она адрес сменила? Какой смысл гадать!

И всё же интересно, какой он, его мальчик? Родился ли? Здоров? И суждено ли им когда-нибудь увидеться? С одной стороны, он был рад, что его любимая женщина никогда его не забудет, что его продолжение всегда будет рядом с ней. С другой – он до боли хотел увидеть сына. Ахмед чувствовал, что он уже есть. Его Имад уже родился! Он пытался совмещать в уме черты своего и Анжелиного лица, чтобы спроектировать возможный облик малыша. И каждый раз, вспоминая черты её лица, он начинал безумно тосковать по ней. Это стало его наваждением, его личным безумием. Чтобы не увязнуть в этой тоске, Ахмед стал искать какое-то новое дело, которое не оставило бы ни одной свободной минуты на душевные терзания, и решился на открытие нового стоматологического центра. Причём начать с нуля, с самого фундамента. Единственное, что у него было на тот момент, это участок земли в приличном месте и отсутствие долгов. Он с головой кинулся в это непростое предприятие – искал компаньонов, получал разрешение на постройку, отбирал проект. Причём ни на один день его работа в стоматологическом кабинете не останавливалась. Вечерами, прежде чем рабочие покидали площадку, он осматривал каждый сантиметр постройки, сверял с проектом, ругал за малейшую неточность. Он был и инженером, и прорабом, и закупщиком, поэтому, возвращаясь домой зачастую ближе к полуночи, просто валился с ног. Родители, которые всегда с радостью воспринимали его активность, на этот раз были всерьёз обеспокоены и пытались умерить его деятельность, но он сопротивлялся, чувствуя, что только так может сейчас выжить.

Двое ребят из его города учились в этот период в Минске. Когда летом, сдав сессию, они приезжали на каникулы домой, Ахмед не мог удержаться, чтобы не навестить их. Он смотрел фотографии, слушал про учёбу, про студенческие курьёзы. Он сам не знал, чего ожидал от этих бесед, но расспрашивал их обо всех мелочах. Ходит ли автобус номер пятьдесят семь тем же маршрутом, по сколько человек расселяют в комнаты? Узнать в итоге удавалось только одно: Минск стоит на том же месте, почти не изменился, и ребятам там было очень здорово. Этот тур в ностальгию повторялся каждый год. Через три года он узнал от одного из них, проходящего специализацию по офтальмологии, что у профессора Кофермана случился инсульт. Он лежит дома и неизвестно, сможет ли восстановиться. Ахмеду стало стыдно за мысль, промелькнувшую у него в голове: «Может тогда Анжела станет свободной? Но ведь ещё есть тётя Циля! И профессора наверняка поднимут на ноги, при его-то заслугах». Он ужаснулся своим мыслям. Нет, пора её забывать, тем более что он уже долгое время ничего про неё не знал. Возможно, она уже давно замужем и счастлива. Скорее всего, это так. И с чего он взял, что она тогда сказала правду? Разве нормальная женщина, идя на такой шаг – родить от любимого мужчины, не найдет возможности потом сообщить ему об этом? Он и номер телефона оставлял. Нет, хватит быть мямлей, надо забывать её и строить свою жизнь.

Вот и к нему самому всё невесты похаживают. Правда, если говорить честно, то зазывает их неугомонная мама, как бы ненавязчиво, на чашечку кофе. Мама, бедная мама, если бы ты знала, как сложно полюбить женщину, имеющую словарный запас из ста слов, причем из них двадцать про кулинарию, ещё двадцать про покупки, ну и остальные, по нескольку из каждой области. Или охающее нежнейшее создание, совсем беспомощное, неопытное и требующее постоянной защиты. Ну вот что с ними потом делать? Особенно после Анжелы, чья смелость, верность и стойкость вызывали всегда огромное уважение у Ахмеда, а уж про эрудицию и воспитание говорить нечего.

«Наверное, всё-таки замуж вышла. – с тоской опять подумал он. – Тогда ведь весь курс добивался её!»

Если бы Анжела слышала его сейчас, она бы умерла со смеху! Такая же однолюбка, как и её отец, тяжело пережив расставание, она после рождения сына полностью погрузилась в его воспитание. Младенец занял все её мысли, её сердце и разум. Сидя в декрете, она измучила всех режимом дня Имада, его правильным питанием, закаливанием и массажем. Проутюжено с двух сторон было всё, кроме пустышки и самого малыша. Профессорский кабинет, как, впрочем, и все остальные комнаты, украшали гирлянды перестиранных марлевых подгузников.

Стойкий оловянный солдатик Циля приходила в ужас от вида квартиры брата-профессора и, обижаясь, периодически порывалась уйти из этой «китайской прачечной» в свою комнату в коммуналке. Но эти капризы были недолгими, так как она сама души не чаяла в своём внучатом племяннике.

В разговорах Анжелы с малышом всё время фигурировал Ахмед: «нос как у папы, упрямый как папа, вот папа приедет и …». На комоде непременно стояли фотографии её и Ахмеда, и маленький Имад, тыкая пальчиком в чернявого юношу, говорил «папа» к восторгу мамы и огорчению Цили, потому что с её именем ненаглядный внучок никак не справлялся.

Болезнь Михаила Яковлевича стала очередным тяжёлым испытанием для этой семьи, привыкшей за свою историю к тому, что сладкая беспроблемная жизнь – это не их сценарий. Циля перестала ворчать, мобилизовалась и как старый надёжный конь впряглась в работу. Она мыла, кормила, ворочала своего любимого брата. Звонила на кафедру, осведомлялась о новостях и рассказывала ему всё в подробностях. Анжела устроила трёхлетнего Имада в детский сад и начала работать на двух работах, чтобы позволить нанять массажистку для папы, купить по блату самые эффективные и дорогостоящие препараты, устроить курс реабилитации в санатории. И ей было чем гордиться, прогнозы врачей не оправдались. Никто не мог подумать, что пожилой профессор так восстановится после тяжелейшего инсульта. Отец за два с половиной года поправился настолько, что мог самостоятельно себя обслуживать. Со своей любимой работой ему пришлось попрощаться. Он был слаб, быстро уставал и говорил медленно и нараспев, убаюкивая слушающих. Как человек скромный, Михаил Яковлевич первое время очень страдал от своей беспомощности и теперь радовался самостоятельности, как величайшему подарку.

Так, в трудах и заботах проходили их дни, иногда омрачённые проблемами, иногда освещённые маленькими победами.

Анжела заранее занялась подготовкой своего мальчика к школе, да и дедушка уделял все свое время обучению внука, который частенько засыпал под его распевный голос. В первый класс Имад пошел, умея читать, писать и считать как второклассник-хорошист. Циля выготавливала внучку завтрак из трёх блюд, прибегала в школу на большой перемене проверить, всё ли хорошо у малыша и спешила домой заниматься обедом. Она обожала своего «Имушку». Да и он, надо отдать ему должное, любил своих дедушку и бабушку беззаветно. А про маму уж и говорить нечего! Какой-то необыкновенный был у него характер – миролюбивый, тёплый, лёгкий и радостный. Он никогда не заискивал, не льстил и не обижал никого, хотя за дело мог и заехать обидчику по уху. Дети в школе, наверное, тоже чувствовали это и как-то подсознательно тянулись к нему. С ним было безопасно. Анжеле, работающей от рассвета и до глубокого вечера уже несколько лет, оставались только выходные дни для тесного общения с сыном. И в эти дни ей не хотелось ни на минуту покидать свой дом со всеми, обожаемыми ею жильцами, которые прекрасно дополняли друг друга. Слегка саркастический юмор Цили, её наблюдательность, цепкий ум и папина способность внимательно слушать и анализировать объединяли их вечерами за чашкой чая с пирогом. Беседы бывали долгими и Анжела, уложив Имада, часто к ним присоединялась, если не засыпала вместе с ним, а то и перед ним. В таких случаях тихонько выползал из постели Имад и присоединялся к чаёвникам вместо мамы. Его бабушка с дедушкой, конечно, хотели казаться добрее, чем мама и укладывали его на диван, под плед с головой на коленках у того, чья сегодня очередь. Разговоры были слишком взрослыми, слова непонятными и вскоре он окунался в облако сладкого сна.

Наверное, если бы не эта бесконечная усталость, Анжела бы замечала, как провожают её взглядом мужчины, как стараются угодить ей, обратить на себя её внимание. Совершенно не изменившаяся после родов телом, она очень изменилась лицом. Будто талантливый скульптор чуть отчеканил время и события прошедших лет в её мимике, взгляде, редких морщинках. Есть же выражение «лицо без морщин, еще не лицо». Вот и она приобрела своё лицо, гораздо более красивое и одухотворённое, чем у той беззаботной девочки Анжелы. Ведь великий скульптор Время лепит лицо каждому по заслугам. Любовь к Ахмеду не исчезла из её сердца, а наоборот, проросла корнями и стала более зрелой и мудрой. Уже не было необходимо его присутствие рядом для сохранения чувства, но очень бы хотелось узнать о нём, а ещё лучше увидеть. Вспоминает ли он её? Да, наверняка, иногда. И наверняка уже женился.

Стройка центра заняла целых четыре года, потому что в процессе работы отказались от идеи сделать центр стоматологическим. Ахмед решил, что его маленькому городку нужны специалисты всех профилей. Первоначальный проект был изменен, здание увеличили, и получилось, что второй и третий этажи отданы под кабинеты, каждый из которых был с любовью обставлен и оснащён всем необходимым для конкретного узкого специалиста, а первый этаж под бухгалтерию, лабораторию и рентген. Он крутился день и ночь, работал и стоматологом, и администратором, и архитектором. Пришлось стать также неплохим сантехником и медицинским техником. Какие-то идеи черпались от дяди, живущего в Америке и занимающегося строительным бизнесом, что-то рождалось в обсуждении с коллегами, но основным прототипом постройки была советская миниполиклиника.

Когда они открылись, времени стало еще меньше. Ахмед смог уделять стоматологии только несколько часов в день, остальное время посвящал налаживанию работы центра. Ещё через год стало понятно, что не хватает аптеки для удобства пациентов. Начались поиски дипломированного фармацевта, оборудования и поставщиков. Решили проводить вакцинацию тут же, заказали холодильные камеры для хранения вакцин, переоборудовали комнату отдыха в прививочный кабинет. Сделали пристройки с кафетерием и комнатой отдыха снаружи.

К празднованию нового 1980 года центр пришёл с комплектом лучших в регионе специалистов, отличной лабораторией, полноценной аптекой. Одна профессиональная мечта осталась нереализованной у Ахмеда. Он мечтал заниматься протезированием, освоить все хитрости этого дела, открыть собственную лабораторию для изготовления зубных протезов. Но для этого надо было доучиться, а оставлять свой центр на два года не хотелось даже ради расширения дела, ведь всё и так шло неплохо, совсем неплохо. Хорошие заработки, уважение и почёт.

Но тут, совершенно неожиданно, подвернулась уникальная возможность, упустить которую было бы непростительно. На одном из заседаний коммунистической партии Ливана, в которой состоял его старший брат Гасан, обьявили, что будут выделены три путёвки на обучение в СССР в 1982 году: две из них для получения высшего образования, и одна для последипломного, иными словами, для прохождения ординтуры по узкой специальности. И несмотря на то, что у него было уже достаточно средств, чтобы пройти ординатуру по ортопедической стоматологии в одной из лучших стоматологических клиник страны, он сразу согласился, понимая, что шанс попасть в Советский Союз больше мог не представиться. Он сможет вернуться, найти Анжелу, где и с кем бы она сейчас ни была! Даже если переехала, даже если вышла замуж! Только так, наверное, он сможет её отпустить, и забыть, и устроить, наконец, свою личную жизнь. Нельзя всю жизнь убегать от проблем и, чтобы не принимать решений личного характера, погружаться в работу, в которой приходиться принимать по десятку других сложнейших решений ежедневно. Он долго не выдержит этой гонки и придётся остановиться. Или жизнь остановит. Ахмеда знали и уважали, как человека, внесшего большой вклад в развитие медицинского обслуживания своего региона, поэтому путевка досталась ему и через год он будет ординатором одной из стоматологических клиник Москвы.

Это известие поселило непроходящее волнение в сердце Ахмеда. Он испугался. Придется столкнуться с тем, что долгое время было заперто в сердце. Может, лучше оставить всё как есть? У него прекрасно получается быть врачом и управленцем, и заработанных денег хватит до конца жизни ему и детям, плюс еще центр постоянно приносит доход. Очень хороший доход. И даже если остановиться и не вкладывать больше в развитие, а оставить все на теперешнем уровне, то можно работать ещё лет десять, не боясь конкурентов. Кроме того, он удачно вложил деньги в недвижимость, купил несколько незаконченных зданий в своём городе и в одном из городков долины Бекаа. Сейчас подходил к концу этап отделки квартир, и скоро можно будет сдавать их за приличную плату. А он, стремясь за мечтой, пытается войти в одну и ту же реку дважды! Ведь известно, что это невозможно! Его возлюбленная и так пережила немало, особенно, если их сын и правда родился. Ему уже девять лет, а к моменту его приезда туда будет десять. Скорее всего, в жизни Анжелы есть мужчина, а возможно они живут вместе и сын считает его своим отцом. И тут появится он, влезет в их жизнь. И с чем? Чтобы потом опять уехать? Второй раз? Это жестоко! И вообще, всё это какое-то ребячество! Надо отказаться от этой путёвки, остаться в Ливане и просто жениться, наконец, на какой-нибудь из милых маминых протеже. Всё равно на какой! Родительский дом он отремонтировал, получилась вилла, просторная и красивая. Из всей многочисленной семьи остались жить в этом доме он, папа с мамой и младшая сестра Надин, которой было уже девятнадцать лет. Она, в отличии от старшей сестры, не торопилась замуж, а поступила учиться в университет на врача-лаборанта.

«… Вот и приведу жену! Пусть хозяйничает, детей растит, за родителями смотрит. Так надо, это правильно! Надо жить самому и дать жить другим. Хотя, жить с занозой в сердце? Сделать несчастной ещё одну женщину? …

Нет! Нужно поехать, посмотреть, где она, родила ли сына, замужем ли? Если нет, то предложить ещё раз поехать со мной. Может она согласится? А если замужем, тогда с чистой совестью и с чистого листа начну новую жизнь…»

Сердце, столько лет бывшее в заточении у разума, взбунтовалось. Оно требовало освобождения от этой долго терзавшей неопределенности.

В течение года Ахмед поднатаскал младшего брата Хади в административных вопросах, нашёл врача-стоматолога, который заменит его на время, разобрался со всеми банковскими делами и был готов отправляться на учёбу.

Собирая документы, пересматривая фотографии своей молодости, он заботливо складывал их с собой. Да, отражение в зеркале мало чем напоминало того атлетично сложённого, курчавого мальчика. Как большинство южных мужчин, он очень изменился внешне в период с двадцати пяти до тридцати пяти лет и сейчас был полысевшим солидным мужчиной, с небольшим животом. Конечно, хороший вкус в одежде, красивые черты его лица, высокий рост, широкие плечи нравились женщинам. Но между тем пареньком на фотографии и им теперешним пропасть. Да и в душе, конечно, нет того озорства, максимализма и бесстрашной дерзости.

«Узнает ли она меня?»

В Москве его встретил сотрудник клиники, помог пройти оформление всех необходимых документов и проводил в общежитие. Задавал много различных вопросов, но в итоге успокоился и, обьяснив, куда и когда являться завтра, оставил его.

Столица, при более близком знакомстве с ней, поразила Ахмеда. Это не город, это мощный живой организм с потоками людей и машин. Он впервые увидел метро, этого подземного спрута, заглатывающего входящих в него. После уютного и какого-то домашнего Минска Москва была похожа на большой вокзал.

Кафедра приняла его дружелюбно, коллеги с душой помогали освоить необходимые новые навыки. Но за пределами больницы всё было строго. На любой отьезд из Москвы ординатор должен был получить согласие с кафедры. Ахмед знал, что много раз отпускать не смогут, тем более недавно приехавшего ординатора, и ломал голову, как на несколько дней незаметно съездить в Минск в разведку. А там уже, если всё устроится, со временем можно будет отпроситься официально.

С ним работал коллега армянин Георгий Кананян, живший в Москве долгие годы. Они сдружились понемногу, болтая за обедами в ординаторской, а иногда и проводя вечера за ужином, вкушая удивительно вкусные блюда в армянском ресторане. Узнав о непростой истории Ахмеда, он взялся помочь. Пригласил на выходные дни к себе на дачу заведующего кафедрой, где в тесной дружеской обстановке они втроём приятно общались на темы, далёкие от медицины и между делом выпросил четыре дня отгулов авансом для себя и Ахмеда, а уже в понедельник днём на машине повёз его в Минск. Добрались со всеми остановками только ранним утром во вторник. Уставший друг остался спать в машине, а Ахмед отправился по знакомому адресу. Он и не предполагал, что так сентиментален. Старый знакомый двор, деревья стали ещё больше… подъезд не изменился и на двери квартиры всё та же табличка.

Не справившись с волнением, от которого сдавило грудь, он присел на ступеньку, чтобы успокоиться. «Надо было костюм одеть, а то джинсы и байка, как-то несолидно. Нет, костюм бы помялся. Боже, о чём я думаю! Надо взять себя в руки и сделать этот шаг. Осталось только нажать кнопку звонка, бешеное сердце, успокойся! Интересно, кто откроет?»

Он позвонил. Послышался звук шаркающих шагов и в приоткрытую дверь на цепочке просунулась голова сильно постаревшей тётушки Цили с невероятного увеличения очками на переносице, как голова черепахи Тортилы вылезла из панциря.

– Молодой человек, вам кого? – спросила она всё тем же ядовитым голоском.

Ахмеду стало невероятно весело от этого «дежавю».

– Я к Анжеле, она дома?

– Нет, но скоро будет. Хотите пройти и подождать её или зайдёте позже?

– Я бы подождал…

– А кто вы?

– Знакомый.

– А… – она не смогла задать следующий вопрос, потому что после звонкого шлепанья босых ног в дверь просунулась чернявая голова улыбающегося пацанёнка, в пижаме и с замотанным горлом.

– Кто тут, а, бабушка? – он пытался пристроить лицо в дверную щель так, чтобы охватить всё любопытным взглядом. Ахмед замер, и огромными от напряжения и влажными от нахлынувших чувств глазами тоже пытался рассмотреть мальчика, частями виднеющегося из-за двери на цепочке. Мальчонка перестал веселиться, пристроил голову полубоком на уровне бабушкиного живота так, чтобы левый глаз видел всё и уже серьёзно смотрел на гостя.

– Папа?

Этого Ахмад не ожидал никак.

– Да. – хрипло выдавил он из сдавленного горла.

– Ой! – воскликнула Циля и начала бренчать цепочкой, впуская гостя. – Ой! Ну, надо же!

Она плакала, обнимала Ахмеда, назвала его «сынок», а Ахмед не мог оторвать глаз от сына, который стоял чуть поодаль, осторожно рассматривая отца. Он был так похож на него самого в детстве, как будто сошел со старой фотографии.

– Мама говорила, что ты приедешь. – деловито сказал он, идя за папой в комнату. – Я, честно говоря, не очень верил. А сейчас она в аптеке, потому что я заболел. Ей дали больничный, а мне противные лекарства.

– Как ты меня узнал? – Ахмед сел, усадив сына себе на колени. – Даже бабушка, которая меня видела раньше, и то не узнала.

– И я тебя видел раньше. – он показал рукой на комод, где стояли такие же фотографии, как и те, что хранились у Ахмеда.

– Но, я же не похож совсем?

– Ну, ты же смотрел на меня, как… Как… – он не находил нужного слова. – Как родной, вот! Как дедушка. Как мама. Значит, ты папа.

– Да. – это был очень важный шаг для него, важнее всех генетических экспертиз, назвать его по имени. – Ты Имад?

– Да, папа.

– Ой! Ой, а чего же я сижу? – услышав о дедушке опомнилась Циля. – Михаил Яковлевич! Миша! Иди, посмотри, кто приехал к нам! Миша!

Она выбежала из комнаты в кабинет профессора, поделиться радостью. Ахмед не ожидал такого тёплого приёма от этой семьи. Он боялся, что его вообще не пустят на порог и будут обвинять во всех смертных грехах. Поэтому и Георгия попросил подождать в машине, чтобы не позориться перед другом. Да, надо на радостях не забыть про него, бедного.

– Мой мальчик! Какой же ты прекрасный! Даже лучше, чем я представлял себе! И невероятно умный! – сказал он, разглядывая сына.

– А разве мама не посылала тебе мои письма? И фотографии?

– Да, конечно… но… – боясь обмануть его ожидания, соврал он. – Но дети быстро растут и быстро меняются. И ты стал совсем взрослый.

– Да, пап. Хорошо, что ты приехал.

– Наша встреча – самое долгожданное, хорошее и важное, что было в моей жизни. Иди ко мне, сынок. – Он сильно прижал своего птенца к себе и держал, не в силах разжать руки.

– Пошли, пап, я тебе покажу свою комнату. – промычал Имад, выбираясь из удушающих объятий, и за руку повёл его в свою комнату, но в дверях столкнулся с входившим дедушкой.

– Дедуля, мой папа приехал!

– Здравствуйте, Михаил Яковлевич!

– Рад за тебя, малыш. Здравствуйте, Ахмед! – надо же, он помнит его имя! – Вы какими судьбами к нам?

– Я к сыну и Анжеле… – он замялся, не зная, стоит ли начинать разговор при сыне. Похоже, профессор понял неуместность подробных распрашиваний сейчас.

– Это хорошо! Он Вас очень ждал. Мне показалось, вы куда-то собирались?

– Да, деда, я хотел показать папе свою комнату, портфель и всё-всё-всё!

– Не буду мешать, поспеши, бабушка готовит славный завтрак.

Он притянул отца за руку, показал комнату, стол, все свои «сокровища», взахлёб рассказывая всё подряд, перескакивая с одного события на другое. Доставал коробки и ящички из шкафа, там был немыслимый хлам, имеющий, как оказалось, большую ценность. Вот эту стекляшку ему привёз друг с моря, её отшлифовали волны и теперь это почти драгоценный камень. А этот сучок, если нарисовать пятна, похож на змею. О, вот и пистолет из прищепок! Рогатка… А это ракушки! Он выменял их у мальчишек. У мамы не получается пока свозить его на море, работы много, но он уже слышал море, когда прикладывал ракушки к уху. А когда он вырастет, то будет моряком и будет жить на море.

«Бедный мой малыш, если бы ты знал, что от дома твоего папы до моря двадцать минут на машине, что там куча ракушек, пальм. И если бы ты был рядом, я возил бы тебя туда каждый день! Кормил свежими фруктами целый год! Как бы я хотел показать тебе всё! И показать тебя всем, такого распрекрасного! Когда-нибудь обязательно я тебя привезу туда! Ты мой первый сын, мой наследник!»

Он незаметно смахивал слёзы.

– Па-а-а, ты чего? Ты плачешь? Чего?

– От счастья, что вижу тебя.

И они, крепко обнявшись, продолжали сидеть на ковре. Имад уткнулся ему в плечо и затих от блаженства. Он чувствовал, что этот неизвестный пока ему мужчина, его папа, замечательный и очень его любит. Он так бы и лежал на его плече. Надо не отходить от него ни на шаг, чтобы он не уехал опять. Какой он сильный и большой! И пахнет вкусным одеколоном. А почему у него шея колючая? Там тоже борода? Он оторвал голову от папиного плеча, чтобы внимательнее рассмотреть шею, и увидел стоящую в дверях маму.

– Мам! Мам! Он приехал! Смотри! Папа!

Он прыгал от мамы к папе. Восторг не умещался в его детском сердце. Но папа с мамой вели себя странно! Мама стояла, смотрела на папу, и глаза от слёз были зелёными-зелёными. Папа, с таким же лицом, сидел на полу, не шевелясь, и смотрел на маму. Нет, все как-то не так должно быть!

– Мам, пап, вы чего? – Имаду это не нравилось. Тут радоваться надо, а они! Ну ладно мама, она женщина, но папа?! Дедушка говорит всегда «мужчины не плачут».

Наконец, папа встал с пола, поцеловал его в макушку.

– Иди, малыш, посмотри, бабушка сделала завтрак? – сказала мама, отправляя его на кухню.

Имад, конечно, послушался, но не до конца. Сделав шаг из комнаты, он на цыпочках вернулся посмотреть, что же будет происходить?

– Ты? Приехал! – единственное, что сказала мама, сделав шаг навстречу. Папа обнял её. И больше ничего интересного! Так и стоят. Ох, уж эти женщины! Надо показать ему, как мы рады, чтобы он больше не уезжал, а она молчит и плачет!

Мудрая Циля, увидев внучка подглядывающим у спальни, увела его полоскать горло и попросила не мешать родителям.

– Спасибо тебе за сына, Анжела! – целуя её в волосы, не разжимая объятий, сказал Ахмед.

– Тебе спасибо! – ответила она. Они так и стояли бы, в этом молчаливом единении, если бы, не выдержавший томительного ожидания Имад, вырвавшись от Цили, не влетел в комнату. Он втиснулся между ними, счастливый до безобразия. Вот оно, счастье!

– Ой, Анжела! – опомнился Ахмед. – У меня там Георгий в машине спит, надо его позвать к завтраку. Это друг, который меня привёз.

– Мам, можно я с папой схожу?

– Давайте! – согласилась Анжела и отправилась на кухню. – Тётя, поставь, пожалуйста, ещё два прибора.

Ахмед вновь улыбнулся – «дежавю»!

– Не стоило отпускать мальчика, он болен. А Ахмед только приехал, ты не знаешь зачем. А вдруг… – бдительный солдат Циля держала все под контролем.

– Никакого «вдруг», Цилюшка. Ты видела, как они счастливы?

Они, держась за руки, спустились к машине, разбудили Георгия, забрали вещи и вернулись. Георгий вошёл в дом, заражённый радостью, исходящей от друга. Он восхищался Анжелой, Имадом, очаровал Цилю, уважил профессора, одно слово – армянин! Он и тостовал, и шутил, и даже спел, чем растрогал Цилю до слёз. Этот дом давно не помнил такого праздника.

Был полдень и для завтрака уже поздновато, поэтому быстро организовали обед, который плавно перерос в ужин. Блюда готовились прямо в процессе застолья. Кушать было уже невозможно, но вкусная стряпня Цили вновь разжигала аппетит и находила в желудке потайные уголки.

Часов в восемь вечера Имад уснул в кресле. Умница Георгий взялся его переложить и составил ему компанию на приготовленной заботливой Цилей постели. Они ушли в детскую, и через десять минут на весь дом раздавался здоровый Георгиевский храп. За время шумного обеда и ужина, все более-менее ознакомили друг друга с тем, что произошло с ними за годы разлуки, и теперь предстоял более важный разговор. Вчетвером они разместились в удобной гостиной.

– Спасибо вам за тёплый прием! – искренне поблагодарил Ахмед. – Я, честно говоря, боялся, что не примите.

– Ну что Вы, молодой человек. – нараспев произнёс Михаил Яковлевич. – В этой семье не склонны к осуждению, склонны к пониманию. Тем более, насколько я знаю, это было осознанное решение Анжелы, родить от вас ребёнка. И вы не сбежали, а звали её с собой. Нет, ну что Вы, Ахмед, тем более, сейчас! Мы благодарны Вам! Этот ангелочек осветил нашу жизнь, наполнил нашу старость смыслом!

– Спасибо за понимание и за такого сына! Видно, сколько любви и воспитания вложено. Чудесный мальчик!

– Уж в этом не сомневайтесь! – с гордостью подтвердила Циля.

– Поскольку эти два года я буду учиться в Москве, я хотел бы, по возможности, почаще приезжать к вам. Главное не переборщить, чтобы не выгнали из страны. И чтобы у вас не было неприятностей.

– Мы свои неприятности уже пережили, ну разве что могут уменьшить пенсию! – улыбнулся Михаил Яковлевич. – Жаль только, что Анжела, несмотря на хороший аттестат, получила одно из худших распределений. Но я считаю, что и так легко отделалась. За связь с иностранцем можно было лишиться и диплома и должностей. Сейчас, конечно, не тридцать седьмой год, но осторожность соблюдать надо!

– Мы завтра утром уедем и, я надеюсь, что один или два раза в месяц я смогу приезжать. А в дальнейшем всё будет зависеть от Анжелиного решения.

– Завтра во сколько? – уточнила Циля, прервав разговор о будущем. Они, конечно, молодые, впечатлительные, но она-то знает, что в первую встречу не стоит строить отдалённых планов.

– Надо рано, часов в шесть-семь. Анжела, можно я разбужу Имада в шесть? Пусть он позавтракает со мной, и я поеду.

– Конечно! Если он проснётся, а тебя не будет, он с ума сойдет, наверное!

На том и порешили. Ахмед с Анжелой отправились прогуляться по знакомым улицам Минска. Прохладный октябрьский вечер и разговоры без конца обо всём. Их общая студенческая молодость выделяла в этом городе особые места, известные только им двоим, и они прошлись по ним, как ветераны по местам боевой славы. Он понимал, что если бы не благосклонность судьбы, то может и не увидел бы их вновь. Но судьба редко даёт второй шанс. А третий – никогда. Это как работа над ошибками. И в этот раз они должны остаться вместе. Как это сделать он ещё не знал и не разрешал себе думать об этом, чтобы не сказать лишних слов и не дать невыполнимых обещаний. Нет, надо узнать всё спокойно и кропотливо. Конечно, если бы не национальный вопрос, он бы забрал их всех с собой, да и всё! Глупость какая этот национальный вопрос! Они прекрасные люди. Но, к сожалению, от его личного мнения ничего не зависело. Это данность.

Вернувшись домой они обнаружили, что Циля с Михаилом Яковлевичем уже спят. Деликатная тётушка, разместилась на кожаном диване в кабинете, а молодым людям положила в гостиной два комплекта белья и одеял. Пусть сами разбираются, как спать. Но диван разложила только один. Бравый храп Георгия беспрерывно сотрясал дом, скрывая все тайны этой ночи…

Утром следующего дня Имад проснулся ни свет ни заря, влетел в комнату, где спали родители, и с разбега запрыгнул в постель.

– Ну вот, а ты думал его сложно будет разбудить! – засмеялась Анжела, затаскивая сына под одеяло.

Обратная дорога была лёгкой и весёлой. Ахмед был очень счастлив, разговорчив. Он решил не думать ни о чём, просто прожить эти два года радуясь и постараться сделать всё возможное для того, чтобы объединиться навсегда. Правда, не представлял себе пока как, но время откроет карты, надо уметь ждать и терпеть.

Правильно говорили древние, чтобы чувствовать себя счастливым, надо что-то делать, кого-то любить и на что-то надеяться. До этого ему не хватало последнего компонента, а сейчас он был абсолютно счастлив!

– Георгий, твоя жена простит меня за украденные дни?

– У меня ситуация обратная твоей, я развёлся недавно.

– Сочувствую, прости! – Ахмед привык, что личные отношения на востоке не обсуждаются. Если человек сам захочет с тобой поделиться, это одно дело, но выспрашивать неприлично. Однако у Георгия отношение к этому вопросу было гораздо проще.

– Да не извиняйся, всё нормально! Наверное, так лучше для всех.

– А дети есть?

– Да. Дочь, маленькая ещё. Инночка!

– Ты думаешь, ей тоже будет лучше так?

– Безусловно! – весело ответил Георгий. – Безусловно!

– Прости, но я тебя не понимаю. А ты хоть видишь её?

– Да, она сейчас у моей мамы в Ереване, пока бывшая жена в командировке. Через четыре дня мама её привезёт, и я вас обязательно познакомлю.

– Всё у тебя как-то интересно.

– Эх, Ахмед! Я был ослом! – непонятно почему весело вещал Георгий. Они проезжали изумительной красоты леса. Осеннее солнце, заигрывая, мелькало сквозь деревья. «Жигуль» Георгия был удобный и творчески обустроенный. В нём был даже кассетный магнитофон – невиданная роскошь по тем временам.

– Закуришь? – предложил он, протягивая Ахмеду пачку «Мальборо».

– Нет, спасибо! Георгий, откуда у тебя это всё? Такое ощущение, что ты живешь не в Союзе.

– О, это большой армянский секрет! И вообще, я страшно талантливый! Заметь, во всём! – рассмеялся он.

– Это я заметил! – засмеялся в ответ Ахмед.

– Ахмед, дорогой! Армянин-стоматолог в Москве не может быть бедным! Хотя нет, я не прав, армянин в принципе не может быть бедным! Для нас благополучие не пустое слово. Армянин перенял от деда, что дом должен быть полным одетых и сытых детей, его стол должен ломиться от еды, чтобы любой дорогой гость, вошедший в дом, вышел с добрым словом в адрес хозяина. Что родители должны быть сыты, здоровы, уважаемы и жить с детьми и внуками. На всё это нужны деньги! А для этого надо крутиться!

– Ну, видишь, а ребенок-то у тебя только один! А лет-то уже под тридцать пять! Успеешь программу выполнить?

– Да ладно! Сам тоже не отец – герой!

Ахмед не мог представить себе такой лёгкий и весёлый разговор о серьёзных вещах с кем-то из своих соотечественников. Там было принято обо всём говорить с важным и солидным видом, даже о такой ерунде, которая и разговора-то не заслуживала. А тут всё просто и с юмором.

Он осмелел окончательно:

– А в чём причина развода, если не секрет? Измена?

– Не-е-ет. – Георгий даже сморщился от этой мысли.

– А что?

– Да это я был неправ изначально. Понимаешь, не то чтобы я просто хотел в Москве осесть, нет! Хотя, я бы остался в любом случае! Ну там, фиктивный брак, например. Но дело не в этом! Я не выбирал женщину себе, не влюблялся! Она меня выбрала и полюбила. Полюбила сильно, терпела мой несносный характер, смотрела на меня с обожанием и приручила меня в конце концов. Приучила чувствовать себя королём, а она рядом, незаметная, в рот смотрит, старается, дорожит мной. Она, конечно, говорила мне, что меня никто и никогда так любить не будет, но это все влюблённые женщины говорят. Да я и сам это понимал, только вот любовь ли это? Я стал бояться её потерять, потому что другие были сложнее, были с характером. Ну, любая личность, уважающая свои особенности, непростая и требует притирки. А она была какая-то… – он задумался. – … жидкая, если можно так сказать, ещё не затвердевшая. Её в кого бы не налил, она бы приняла его форму. В смысле, в кого бы она тогда не влюбилась, она бы его обожала. И обожала бы искренне. А я просто наслаждался её любовью. Понимаешь, человек не может пользоваться делами, чувствами другого и ничего не отдавать ему. Он просто истощит первого. Так и у нас. Я с годами устал от неё, такой преданной и … никакой. Мне хотелось обсуждать, отстаивать свою позицию, а тут всё принималось «в первом прочтении». Я раздражался, стал избегать её. А она бедная, от этого чувствовала полную свою ненужность. Короче, дорогой мой, появился мужчина, который полюбил её! Наверное, он заполнил её пустоту, согрел её. Ну как она могла отказаться после меня от настоящей любви?

– А ты?

– А я её отпустил.

– Ты необыкновенно сильный мужчина!

– Да ты что! Я бы поубивал всех, если бы у меня увели любимую. Но тут, я был ему так благодарен, что готов был оплатить расходы на свадьбу!

– С ума сойти! Она красивая?

– Да. Особенно сейчас, когда счастлива.

– Тогда я вообще ничего не понимаю.

– Ой, дорогой, ну что, мало красивых? Вон сколько девчонок! В одном Минске глаза разбегаются от количества красавиц. Всё! Решено! Буду привозить тебя в Минск и сам себе невесту искать!

– Я-то не против, но ты замучаешься ездить.

– Ну, до морозов и снежных заносов поездим, а там уж на поезд пересядешь.

– Договорились!

– Они у тебя классные! Все! – серьёзно сказал он, и шутя добавил: – Особенно Циля!

– Ну вот, уже и невесту нашел.

– А что? Но я балагур и ненадёжный, Михаил Яковлевич не согласиться её за меня отдать! А ты сам-то что думаешь делать?

– Понимаешь, я не знаю, что лучше для них? Я бы мечтал забрать Анжелу с сыном. Но не знаю, как всё сделать чтобы никому не навредить. Мы ведь и тогда расстались потому, что она не хотела их оставить. Они очень верные все.

– Да, я первый раз воочию вижу такую лебединую верность. Мой совет, не спеши! Ты сколько тут пробудешь?

– Два года.

– Ну вот, живи спокойно первый год и собирай информацию, как всё сделать. А там, на втором году, найдёшь решение.

– Я так и планировал.

– Конечно, у тебя редкая судьба! Чтобы любимая тобой женщина, да такая красавица, да дождалась! Еще и сына родила! Ты Божий любимчик, Ахмед!

– А я всегда считал, что мне не повезло в любви. Всё в мире относительно. А сейчас я абсолютно счастлив и они мне нужны, как воздух. Понимаешь, я там важный человек, успешный! А тут я просто счастливый. Наверное, потому что они со мной. И друг у меня появился отличный! – он похлопал по плечу Георгия. – И вообще, я какой-то молодой!

– Это потому, что на чужбине. И потому, что учишься. Даже пожилой студент – существо молодое! Если ты останешься тут и пойдет рутина: дом, работа, проблемы, редкие праздники, то ты потеряешь эту беззаботность и станешь обычным советским дядькой! – подытожил Георгий и тут же громогласно добавил: – Но у тебя будет друг, который будет забирать тебя в Ереван на лето, и угощать, и выгуливать и… Короче, оставайся, дорогой! Быть советским дядькой не так уж и плохо!

– Посмотрим. Ты знаешь, если уж никак нельзя будет их забрать, то может и останусь. Поеду, передам свой центр брату, сдам деньги на хранение в банк и вернусь.

– Да, не спеши.

– Вот как у тебя получается быть то смешным, то очень мудрым?

– Я очень долго был несчастным, и всё время чувствовал себя в чём-то виноватым. Я не жил, долго. А сейчас с меня будто кандалы сняли. Понимаешь, я жить хочу и разрешаю себе всё, разрешаю быть собой! Моя мудрая мама Аревик, которая никогда грубо не вмешивалась, а лишь иногда давала советы, которые зачастую во многом меняли всю мою жизнь, глядя на нас, сказала: «я теперь знаю, что значит задушить в объятьях».

– Да. Всё оказывается сложнее, чем ожидаешь.

– Это хорошо. Хорошо, дорогой!

Так приятно, как и в этот раз, проходили их поездки в дальнейшем. Они сдружились, да так крепко! Не как коллеги, не как успешные люди, а как пацаны! Ахмед чувствовал себя студентом, молодым влюблённым, счастливым отцом. У Георгия жизнь вообще вышла на новый виток, к нему будто вернулись молодость и лёгкость. Потом, с годами, именно это время они будут вспоминать как самое лучшее.

Ахмед старался почти каждую неделю по выходным быть с семьёй. Георгий познакомился в Минске с замечательной молодой женщиной, преподававшей театральное мастерство в театральном же институте. В отличие от стереотипа девушки армянина, она была маленькой худощавой брюнеткой, со стрижкой, как у Мирей Матье и звали её Нинель. В паспорте Нина. Косметику она не признавала, питалась кофе с сигаретами и была, положа руку на сердце, страшна. Но влюблённый Георгий неустанно восхищался её красотой. Он поторапливал Ахмеда по пятницам, спеша к своей возлюбленной, а в воскресенье уезжал хмурый и понемногу начинал отходить только на подъезде к Москве.

Ахмед баловал Анжелу, стараясь компенсировать ей всё, что недодал за эти годы. Он приезжал с продуктами и фруктами, которых в Минске в те годы никто не видел, благо друг умел достать всё на свете. Купил ей в магазине «Берёзка», единственном, где импортные вещи продавали за доллары, серьги с изумрудом и дублёнку. Она похорошела, приосанилась. Имад был просто счастлив и в пятницу, начиная с обеда сидел у окошка в ожидании. Всю зиму он учил папу ходить на лыжах, потом играть в шахматы за чашкой чая и мёда. Циля ближе к весне отправилась в санаторий с Михаилом Яковлевичем и была растрогана, когда Ахмед привёз им утеплённые резиновые сапоги и пуховый платок ей лично. В конце мая на время Анжелиного отпуска Георгий отдал им дачу в Подмосковье. Лето, речка, лес, грибы…

На последнюю неделю их отдыха неугомонный друг привёз на дачу из Минска свою Нину, Цилю и дедушку-профессора. Он решил, что вся семья должна побыть вместе, перед тем как Ахмед отправится в Ливан на три недели, чтобы повидать родных.

Вернувшись с дачного отдыха в шумную и пыльную Москву, Ахмед сразу пошёл узнать расписание и заказать билеты на самолёт в Ливан. Женщина в окошке кассы международных рейсов, внимательно посмотрев на радостного, спешащего на родину мужчину, сказала:

– Я думаю, вам лучше обратиться в ваше посольство. В Ливане война, регулярные рейсы отменены. Там вам подскажут, когда и как будет возможность попасть туда.

Война? Если даже аэропорт закрыли, то это, и правда, настоящая война.

Он поспешил в общежитие.

– Ахмед! – подозвал его вахтер на проходной. – Вас искали с кафедры пару дней назад, просили сразу связаться с ними, как вернётесь. Боюсь ошибиться, но, по-моему, ливанское посольство вами интересовалось, в связи с войной, наверное.

Да, на этой даче он совершенно оторвался от реальности. Не было ни телефона, ни телевизора. Когда всё началось? Что там происходит?

В посольстве была давка и суета. Тревожные вопросы, ругательства, обеспокоенные взгляды. Он протолкнулся в центр комнаты к окошку секретаря. Надежды встретить кого-то знакомого мало, его ровесники уже отучились и давно разъехались. Узнать бы хоть что-нибудь! Какая война? Гражданская уже давно идёт. В их городке, где проживают только мусульмане-шииты её и не чувствуешь, но в городах со смешанным по религиозной принадлежности населением шла настоящая война. Линией фронта стали улицы между кварталами, на которых когда-то катались на велосипедах толпы детей, не задумываясь о том, кто мчится на соседнем велосипеде, христианин или мусульманин. И, играя в войну или в футбол, они делились на команды совсем не по религиозному признаку. Это теперешнее поколение мальчишек подковано в политической и религиозной области. Это их будни! И в войну не играют, просто знают, по каким улицам ходить нельзя, на каких крышах есть снайперы, где проходит условная граница.

– Когда? – обратился он к группе молодых ребят, напряжённо и испуганно что-то обсуждающих. – Раскажите мне, когда началось?

– Вроде 6 июня.

– А как, что?

– Вошли израильские танки, пехота. Мы точно не знаем, весь юг Ливана и Бейрут в танках, короче, ужас какой-то. Сейчас консул выйдет и всё расскажет. Говорят, юг особенно пострадал.

У Ахмеда опустилось сердце – это их местность, она почти на границе, и все вторжения в страну не проходили для неё бесследно. Но такого массивного захвата ещё не было. Если проходили танки, то точно по их центральной улице.

– А вы где в Ливане? – спросили ребята помрачневшего собеседника.

– Как раз там, рядом с границей…

– А про своих что-нибудь знаете?

– Ничего! Ничего… Я только сегодня узнал про войну. Ничего… Во сколько консул приедет?

– Неизвестно, ждем с утра.

– А связь есть? Я дурак, надо было попробовать позвонить! Вы звонили?

– У моих нет связи. – грустно сказал один, и махнул головой в сторону друга. – А ему и звонить, похоже, некому уже. Он тоже из вашей местности. Там очень сложно. Но я смог дозвониться сестре, они на севере страны, у них спокойно. Говорит, почти все родственники у них пока живут. Слава Аллаху, все живы! А вот …

– Прости, дорогой, я побегу на главпочтамт, попробую позвонить, может, успею вернуться к приезду консула.

Он выскочил на улицу и удачно словил такси.

«… Надо попробовать дозвониться. Только бы все были живы!»

На полдороге он вспомнил, что документы и телефонная книжка в общежитии. Домашний номер он помнил, а если придется искать, прозванивая родственников, то пригодятся все номера. Надо заехать, тут рядом.

Такси остановилось на площадке перед общежитием, и Ахмед заметил машину Георгия, её ни с какой не спутаешь. Он-то чего тут? Может, по своим делам? Но сейчас каждая минута на счету, нет времени его искать, чтобы рассказать всё! Надо спешить!

Ахмед вбежал на крыльцо, вошёл в холл и столкнулся там с другом.

– Георгий, дорогой, я не могу говорить, я страшно спешу, потом всё расскажу!

– Не надо рассказывать, мне вот Иван Николаевич уже всё рассказал. Вот я и жду, может, помощь нужна? Ты куда сейчас?

– За телефонными номерами и звонить, потом в посольство… Я побегу, а то там такси ждет.

– Ну, беги за номерами, а я такси отпущу и жду тебя. Сам повожу…

Ахмед кивнул. С ним будет легче.

– Георгий… – благодарно начал он, но друг прервал его.

– Беги, давай. Я жду в машине.

Захватив документы и телефонную книгу, Ахмед и Георгий, нарушая все правила, понеслись к главпочтамту.

– А как ты узнал, Георгий? Раньше меня узнал и приехал?

– Да я сандалики Имада нашёл в машине, когда их на поезд отвозил, выпали. Ну и решил, отвезу тебе по дороге, а то у меня затеряются. А тут мне вахтер поведал, что война, и ты уехал в посольство. Ну, я и сел ждать.

– Сандалики… Имад, бедный, только привык к полной семье. – тихо сказал Ахмед. Его мысли о доме и войне были немыслимо тяжелы. Но последней каплей стали эти сандалики его сына. Что сейчас будет с ними?

– Ты давай, не охай и не умирай раньше смерти. Соберись! – Как-то очень жёстко сказал Георгий. Исчез весельчак и шутник, как подменили человека. – Будем вызванивать, подбери нужные номера пока едем, чтобы там время не терять. Сначала домой?

– Да. Потом, если не ответят, буду звонить брату или в центр, это всё рядом.

– А потом? Ну, если … если и там не ответят.

– Потом сестре, которая на севере в Триполи. И можно ещё попробовать моему другу в долине Бекаа. Я там дома купил, квартиры сдаю, а он за ними смотрит. Он мне как брат.

– Дома, квартиры, с ума сойти! – не сдержался Георгий. – Ну, давай, побежали.

Он кое-как припарковался на внезапно освободившееся место. Много машин, наверное, внутри тоже очереди.

Прошли к отделению международных переговоров, заполненному до отказа. Все кабинки заняты, очереди у окошек.

– Жди тут, я отлучусь на минутку. – сказал Георгий и вышел из здания почтамта.

Через пару минут вернулся с пакетом в руках и исчез за дверью с надписью «Служебное помещение. Вход воспрещён». Ещё через пару минут в громкоговоритель прозвучало «Ахмед Эсканде, подойдите, пожалуйста, к третьему окошку!» Ахмед сначала даже не сообразил, что обращаются к нему, потом начал, проталкиваясь через очередь, высматривать третье окошко. Нашёл, заглянул, увидел милую раскрасневшуюся девушку и Георгия, что-то ей нашёптывающего.

– Вы Ахмед Эсканде? – спросила она в микрофон, глядя через стекло.

– Да.

– Пройдите, пожалуйста, в седьмую кабинку и передайте мне список телефонов. Звонить в порядке очередности, как написано на листке?

– Да, если какой-нибудь ответит, то следующие не надо. – он протянул ей список.

– Хорошо, проходите.

Следом за ним в кабинку зашёл Георгий и уселся на корточки рядом. Начался прозвон. Ни один из номеров в городе, где жил Ахмед, не отвечал, даже не было гудков. Либо линия повреждена, либо … Про второе либо даже думать не хотелось. Сестре тоже не дозвонились. А вот друг из Бекаа, на счастье, ответил. Связь была плохая и несколько раз прерывалась.

– Ты знаешь что-нибудь про мою семью?

– Ахмед, они все тут, у меня.

– Слава Богу! – отлегло у него от сердца. – Спасибо тебе, Али! Позови папу!

– Его нет.

– Ну, брата тогда.

– Есть только мама, но она … не знаю, сможет ли говорить.

– Послушай Али, что случилось? – от непонятных ответов друга стало тревожно. – Я не понимаю. Они все у тебя живут? Кто-нибудь может со мной поговорить?!

Нет тяжелее миссии, чем сообщать плохие новости, тем более, когда их много и когда человек далеко. Но у Али не было другого выхода, он сам не справлялся. Слишком много бед обрушилось в одночасье на эту семью. Конечно, война всех коснулась, но тут она приложилась особенно.

– Ахмед, ты сядь…

– Да сижу я! Не девушка, говори, наконец, что случилось!

– Ахмед, у меня только твоя мама и младший брат.

– Ну?! Али, я тебя умоляю! А где остальные братья? А Надин? А Лейла?

– Лейла с мужем живы и их дети, они у себя в Триполи. Хади забрал маму и приехал к нам…

– Али, а папа и Надин? А Гасан? Они что? Там остались? Надо их забрать!

– Нет, тут такое дело … Гасан пропал. Нигде не могут найти. А твой папа, когда узнал, ему с сердцем плохо стало.

– И где он сейчас? В больнице? – упавшим голосом спросил Ахмед, уже понимая по медлительности Али, что случилось непоправимое…

– Нет, не в больнице. Твоего отца больше нет, Ахмед. Да упокоит Аллах его душу! – Али ненадолго замолчал, давая другу время осознать услышанное, ведь это не последняя плохая новость. Пусть отойдёт чуть от первой, но надо, чтобы он знал всё. Сейчас необходима его помощь.

Ахмед молчал. Сидящий в кабинке на корточках Георгий думал, что он слушает говорившего на том конце провода, и, не понимая арабской речи, ждал, закрыв глаза и запрокинув голову. Но друг медленно опустился по стенке рядом с ним, выпуская из рук повисшую трубку и глядя невидящим взглядом перед собой, не обращал внимания на беспокойный голос, доносившийся из неё.

– Что? – спросил Георгий, тряся его за плечо. – Что случилось? Ахмед! Ответь ему! Вдруг связь прервётся!

Опомнившись, Ахмед спохватился и хриплым голосом ответил:

– Да, Али, слушаю.

– Ахмед, ты слышишь меня? Ты должен меня выслушать. Мы искали тебя через деканат и в общежитии..

– Когда?

– Все эти три недели.

– А все остальные? – непослушные губы боялись произнести: – Живы?

– Не знаю про Гасана. Не можем найти. Он был в сопротивлении. Его жена с детьми у её родителей. Хусейн в Эмиратах с семьёй, пытается взять разрешение на работе и приехать, но аэропорт закрыт. Ахмед, тут ещё большая проблема у Надин.

– Надин?! Она жива?

– Да, но когда они с Хади искали Гасана, то вернулись в ваш город с группой таких же ищущих. Не знаю, где именно, двое из них подорвались на мине, там всё обложено. Те погибли, Надин жива, но ноги сильно поранила и со спиной что-то. Сейчас больницы переполнены, Хади её отвез в ближайшую. Как-то там прооперировали, но, похоже, не очень успешно. Боли сохраняются и есть проблемы с движением. Хади пытался ей помочь, найти хорошего ортопеда или перевести в другую больницу, но многие врачи уехали из страны, а в больницах столько раненых, что только для выживания лечат. Так что нет шансов помочь ей тут.

– А как её вывезти? Аэропорт не принимает. Пусть в Сирию её заберёт!

– Ахмед, он никуда не может её забрать, он каждое утро, как на работу, идет искать Гасана. Обходит все пункты, где израильтяне дают информацию о военнопленных и содержащихся в концлагере.

– Где?! – это было полным потрясением. – В каком концлагере?

– Ансар, там всё обнесено колючей проволокой и держат много народа. По слухам, и пытки, и голод, и …

– Слушай, это кошмарный сон какой-то! Этого быть не может!

– Так вот, Хади с утра уходит его искать, потом едет к Надин. Мы каждый день ждем его с боязнью, что и он пропадёт. Да и мама от горя не в лучшем состоянии. Приезжай, как только сможешь…

– Ужас! – у Ахмеда не укладывалось в голове всё, что он узнал за сегодняшний день. – Но как? Аэропорт закрыт! Как? Хорошо, я буду искать… Передай им, Али, я найду возможность. Скоро…

– Не пори горячку, не рискуй сильно. Если с тобой что-нибудь случится, кто будет семью поднимать после этого? Теперь все будут на твоих плечах. Ищи возможность приехать без риска. – Али замолчал, понимая, что даёт нереальные для военного времени советы. – Насколько это будет возможно. – поправил он себя и добавил: – Помоги тебе Бог!

– Спасибо за всё. Я буду звонить каждый день.

Ахмед повесил трубку. Постаревший, осунувшийся, бледный, как стена, он сидел в телефонной кабинке, обхватив голову руками, и рыдал, произнося на арабском какие-то слова. То хриплый стон вырывался из его груди, то бормоча «папа, папа» он переходил на вой. Георгий молчаливой тенью сидел в углу кабинки, не зная, чем облегчить страдания друга. Он ничего не понял из телефонного разговора по-арабски, но по лицу Ахмеда понял: беда, большая беда!

В кабинку начали стучать. Георгий вывел Ахмеда, усадил под фикусом, подальше от людских глаз и пошёл расплатиться за разговор. «Надо ему помочь и оставлять его одного нельзя. Сейчас поедем в посольство, потом его к себе заберу. Никакого общежития!»

– Спасибо, девушка! Спасибо, красавица! А где у вас городской автомат?

– В соседнем зале. Это вам спасибо за угощения!

Георгий перебежал в соседний зал, отыскал автомат и набрал номер своей квартиры:

– Алло! Здравствуй, Ниночка. Послушай, дорогая, у Ахмеда большая беда. Дома расскажу. Ты отдолжи у соседей раскладушку и придумай, где мы все разместимся в моей полукомнатной квартире. Ну, и покушать, Ниночка, придумай! Давай, дорогая! И быстренько, мы через часик будем!

И бегом обратно. Ахмед так и сидел под фикусом, слёзы высохли, взгляд пустой, стеклянный.

– Ну что? Поедем? Нам надо спешить до закрытия посольства. – осторожно поторопил Георгий.

– Да, пошли. По дороге всё расскажу.

Ехали недолго. Ахмед пытался рассказать о произошедшем, но, то ли речь его русская от волнения давала сбои, то ли рассказ про концлагерь и мины на фоне интенсивной и живой Москвы выглядел так нереально, что Георгий так и не смог до конца представить всё происходившее там. Гибель отца уже беда, а когда ещё обезумевшая от горя мать, брат пропал, сестра ранена… Вестерн какой-то! Вот тебе и дома, квартиры, деньги! Как всё в одночасье теряет ценность!

Они вошли в посольство, переполненное людьми. Консул принимал, но не как обычно в кабинете, а стоял за стойкой секретаря, разложив бумаги с информацией о ситуации в Ливане. Спрашивали про города, захвачены ли, целы? Про родственников. Записывали фамилии тех, кому не могли дозвониться студенты.

Ахмед хотел узнать только про самолёт. Только это! Когда и как можно добраться до Ливана? Он не мог протиснуться ближе. Известия из дома таким камнем лежали на душе, что не было сил ни проталкиваться, ни кричать. Эти бедные студенты ещё не знают ничего о своих родных, их кровь баламутит страх и ненависть, предчувствие беды и бешеная жажда расправы с врагами. Обстановка в зале накалилась до такой степени, что у людей от злобы и уровня адреналина в крови блестели глаза. А у него не было сил даже стоять. Кто-то неизвестный пришёл на помощь, спросив про рейсы. Ответ был ожидаем: нет и пока не предвидится.

Они вышли с Георгием в сквер возле посольства.

– Закуришь?

– Давай. Надо подождать и поговорить с консулом отдельно. Хорошо, самолёты в Бейрут не летают, но как-то ведь можно добраться? Может он знает?

– Подождём.

Они ждали около часа, стояли у двери, курили. Слушали разговоры выходивших людей, наблюдали их споры и слёзы. Чем моложе были студенты, тем более гневными и бесстрашными были их высказывания. Все вокруг говорили только на арабском языке, но сама атмосфера была переводчиком – всё читалось на уровне эмоций. Георгий мог бы рассказать любому, спросившему его, о том, что тут происходит, хотя не понимал ни слова. Он был с ними на волне сопереживаний, а это больше, чем просто понимание речи.

Ахмед от выкуренных с непривычки сигарет чувствовал некоторую слабость и заторможенность. Как будто он смотрел фильм, но сам не имел к происходящему никакого отношения. И вдруг увидел знакомое лицо. Не то чтобы знакомое, но точно виденное им ранее. И по глазам понял, что он тоже знаком этому человеку. Этому мальчику, Боже, да сколько же ему лет? На вид пятнадцать. И в отличие от всех остальных он был не воинственен, а как-то совершенно растерян и испуган. И он двигался прямо к нему, пристально глядя в глаза, как будто уцепившись за спасительную соломинку.

– Здравствуйте, доктор! – с уважением произнёс он. – Вы не узнаёте меня?

– Нет, извини.

– Я Абду! Сын вашего шофёра Абу Абду в Ливане. Он работает в вашем центре.

– Абуди? Да ты же мальчиком совсем был! Как ты здесь?

– Я на подготовительном курсе отучился, а сейчас должен на первый переходить.

– Да сколько же тебе лет?

– Восемнадцать, я худой просто! Мне ваш брат Гасан путёвку помог получить. Папа продал овец, которые у него были и отправил меня. – Голос его дрогнул, заходили жеваки на худеньком личике. – А сейчас должен был ещё денег прислать, но вот не пишет и не отвечает. Я, правда, только два раза пытался позвонить, а сейчас уже денег не осталось. И уехать не могу – билета нет. Доктор Ахмед, а что там? Вы звонили?

Бедный птенчик желторотый, это он у себя там старший сын и сорванец и даже в школе отучился! А тут, в чужой стране, без средств и известий из дома, как потерянный ребенок.

– У тебя номера-то есть? Кому звонить?

– Да, у меня всё с собой в сумке всегда! Папа велел, чтобы не потерять.

– Ну, вот и хорошо. Постой пока с нами, мы уточним кое-что у консула и пойдём, позвоним.

– Да! Хорошо! Спасибо, доктор!

Он с уважением встал немного поодаль, худощавый, немного резкий в движениях паренёк. Присутствие доктора, в центре которого он мечтал работать, когда отучится, немного успокоило его. Этот человек точно поможет во всём разобраться! Да и Ахмеду стало как-то легче – силы вернулись, мозг начал усиленно работать. И правда, когда начинаешь заботиться о ком-то, кому ещё тяжелее, чем тебе, появляются новые силы, открываются резервы души.

Вскоре появившийся на пороге консул остановился по их просьбе. Уставший и очень расстроенный немолодой мужчина выслушал их, но ничего утешительного не сообщил.

– Доктор, я, правда, ничем не могу вам помочь. Рейс на Дамаск будет через десять дней. Я думаю, это единственный шанс.

– Это не прихоть и не геройство, но мне надо срочно попасть домой! У моей семьи очень сложная ситуация. Крайне сложная, я бы даже сказал. У меня брат пропал! Тут каждый день может решить всё.

– Попытайтесь через МИД, я не знаю, может армейские самолеты? Но иностранца даже на полкилометра к забору военного обьекта не подпустят.

– Да и МИД вряд ли сильно напряжётся.

– Можно узнать про самолет, который будет заниматься эвакуацией советских граждан из Ливана. Им сейчас организуют эвакуацию в Сирию, а оттуда спецрейсом в Москву. Наверное, только так можно попасть в Ливан в ближайшее время.

– Через кого узнать?

– Позвони мне, постараюсь тебе помочь. Я буду в консульстве завтра около полудня.

– Спасибо!

– Держитесь! Удачи!

Вот уже и наметился какой-то план, потихоньку сдвинулось дело! Даже на душе полегчало. Ахмед устало присел на бордюр.

– Ахмед, я, конечно, извиняюсь, но объясни мне о чём вы говорили? Он поможет? – деликатно спросил Георгий, сгорая от нетерпения.

– Надеюсь! Завтра к полудню станет известно. Во всяком случае, он постарается помочь! – сказал он, с трудом вставая. – Какой тяжёлый, бесконечный день! Нет сил…

– Да. – подтвердил Георгий. – Но он, похоже, ещё не закончен. Не забудь про вон того человечка. Не знаю, чего он ждёт, но смотрит на нас не отрываясь.

– Ой, Георгий, я же совсем забыл, что ты не понимаешь! Мне надо с ним вернуться на почтамт. Он ничего не знает о родных и без денег остался. Это сын моего шофёра в Ливане. У него тут никого нет, чтобы помочь. Спасибо тебе за помощь, мы дальше на такси поедем, а то Нина тебя ждёт. Да и неизвестно, что он узнает позвонив. Может быть, придется его с собой забирать ночевать. Спасибо!

– Ахмед, дорогой, вот не надо меня беречь и стесняться! Поехали! Зови своего Маугли брошенного, я жду в машине.

Ахмед благодарно посмотрел ему в глаза. Ну что тут скажешь? Этот человек родился с добрым сердцем, и делать добро для него так же естественно, как дышать. Да хранит его Бог и даст ему большое потомство таких же добряков! Чтобы добрых людей стало больше на земле!

– Абуди!

– Да, доктор Ахмед! – моментально отозвался молодой человек и направился к нему.

– Давай, пошли со мной. Поедем вызванивать твоих.

Они поспешили к машине.

– Сможешь ещё раз воспользоваться своими связями, чтобы позвонить побыстрее? – спросил Ахмед у Георгия, ехавшего так по-русски, что не оставил ненарушенным ни одного правила.

– На что ты меня толкаешь?! С другой стороны, без неё мы погибнем в этой очереди.

Абуди сидел на заднем сиденье и радовался покою после стольких дней волнений и страхов. Эти взрослые и умные мужчины обязательно ему помогут, не оставят. От них исходила такая сила! От доктора Ахмеда – сдержанная сосредоточенность, а от большого и громогласного Георгия решимость и доброта. Всё будет хорошо!

– Приехали! – возвестил водитель. – А теперь бегом! Пока моя фея не сменилась.

Он всё устроил, как и прошлый раз. Абуди дрожал, как лист осиновый, когда ни дома, ни у родственников не отвечали телефоны. Он весь сжался и не сводил глаз, полных слёз, с Ахмеда.

– Что мне делать? Как их найти?

– Подожди. Я ещё раз позвоню Али, своему другу в Бекаа. У него сейчас живёт Хади с мамой. Если он дома, то, может, расскажет что-нибудь про твоих.

Дозвонились до Али. На удачу Хади вернулся рано и был дома.

– Здравствуй, дорогой! Как ты?

– Ахмед! Брат! – в трубке послышался крик надежды. – Ты приедешь? Я не справляюсь, правда. Приедь! Мама плохая, папы нет! Я Гасана не могу найти, он, похоже, в Ансар попал, вместе с палестинцами. Я слышал, что он ранен, но никто точно не сказал. Надин, сестра, ей помочь надо! Ужас короче!

– Это я уже понял! Я с Али разговаривал. Ты держись, а я постараюсь приехать при первой возможности.

– Ты понимаешь, я целыми днями в дороге, а кругом блокпосты, опасно! Еду на юг, узнавать про Гасана, потом к сестре в Бейрут, потом домой. Весь Ливан наискосок несколько раз… Везде танки, останавливают. Люди из домов лишний раз не выходят. Если меня убьют, они без помощи не смогут. Мама, Надин… Прости, я должен быть сильным!

– Ты потерпи еще чуть-чуть, Хади! Я скоро, очень. Послушай, тут со мной Абуди, сын Абу Абду. Он не знает, где его родители.

– Нет их. Их дом вместе со всей семьей в первый же день разбомбили.

– Понятно… – сказал Ахмед, потом прикрыл трубку ладонью и попросил: – Абуди, иди, скажи телефонистке, что помехи, плохо слышно в этой кабинке. Или Георгию скажи, он ей скажет. И сразу возвращайся! – тот пулей выскочил исполнять поручение.

– Хади, у вас есть деньги?

– Да, Али как раз собрал арендную плату с квартир, чтобы на твой счёт положить. Он нам их отдал.

– Хорошо. Себя береги, ты сейчас там не просто старший, а единственный мужчина из нашей семьи. Я завтра позвоню.

– Пока.

Он вышел из кабинки. Абуди ждал с Георгием. И что теперь делать? Он должен знать, но как он переживёт? Проклятый день!

– Ну что? Доктор, он слышал о них?

Ахмед, сдвинув брови, скорее грозно, чем сочувственно буркнул:

– Слышал.

Надо было сбить его с толка и довести до машины, а там уже говорить.

– Пошли быстрее в машину, там поговорим!

Не смея ослушаться, паренёк поплёлся за ним. Георгий ничего не понял, но тоже пошёл.

– Садись в машину, мы с Георгием покурим и едем.

Они закурили.

– Ну что там? – спросил Георгий.

– Да не осталось там никого у него. Дом разбомбили в первый же день со всеми, кто в нём был.

– Ужас! Скажешь ему?

– Надо. Правда, не знаю как. Сейчас докурю и попробую. Заберу его к себе ночевать.

– Нет, мы все едем ко мне! Ниночка в курсе! Нечего вам двоим сидеть, свихнётесь…

Доброта…

Ахмед сел в машину на заднее сиденье, рядом с Абуди, который сразу всё понял. Георгий вёл машину, еле сдерживая слёзы. Этот мальчишка не кричал, не рыдал, он молча глотал катившиеся слёзы. Словно онемел от горя. Сидел, отвернувшись к окну и пока Ахмед сообщал ему о случившемся несчастье, и после. Ахмед не трогал его какое-то время. Потом повернул за плечи, встряхнул и, пристально глядя ему в лицо, твёрдо сказал:

– У меня тоже погиб отец и полсемьи пострадало. Мы справимся! Слышишь? Мы справимся! Не бойся, я не оставлю тебя! И всегда буду помогать, как брату. Понял? Ты мужчина!

Он обнял его, крепко, по-мужски.

– Держись!

Как будто проснувшись, Абуди оглянулся:

– Куда мы приехали, доктор?

– Зови меня Ахмед, как брата.

– Спасибо.

– А приехали мы ко мне в гости! – ответил Георгий. – Давайте, народ, поднимайтесь!

Умница Нина ждала их с приготовленным ужином, правда, давно остывшим. Запасная постель была готова.

По состоянию пришедших она поняла, что всё не очень хорошо. Квартира была малюсенькая, полукомнатная, как называл её Георгий.

– Гоша, а этот мальчик тоже с вами останется? – шёпотом спросила она в прихожей.

– Ниночка, у него вся семья погибла, он только узнал об этом! Там война у них! У Ахмеда тоже отец погиб! Вобщем, беда, беда …

– Гошенька, возьми у Ахмеда ключ от его комнаты в общежитии, и пусть он предупредит вахтёра. А я оставлю вас и поеду туда, пока не закрылось общежитие.

Так и сделали. Нина уехала. Они сидели до утра, выпили весь коньяк. Абуди с непривычки сразу уснул, и его бережно уложили.

Закончилась суета этого сумасшедшего дня и они сидели на кухне квартиры в центре Москвы. За окнами проспект, иллюминация вечернего города, затихающее к ночи движение машин. А у Ахмеда в сердце пепелище, перед глазами явная картина улиц его городка в руинах, улиц Бейрута в танках и с блокпостами на дорогах. Где похоронили его папу? Георгий понимал масштаб трагедии, которая случилась у его друга. Понимал, но не представлял. Это было похоже на фильмы про Великую Отечественную войну. Ему представлялись окопы и санитарные части. Это не вязалось с рассказами Ахмеда о медицинском центре и вилле. Картина получалась рваной и нереальной. Зато его понимание насущных проблем, которые сейчас могут возникнуть тут, были гораздо реальнее, чем у друга.

– Ахмед, послушай! Ты не боишься, что внезапно уехав, останешься там надолго или, возможно, потом вообще не сможешь вернуться? Третий раз на обучение не пошлют. Надо бы с сыном и Анжелой попрощаться.

– Надо им позвонить! Я забыл про Имада! Это ужасно… – он как будто уже уехал. В голове крутились пути перелёта и переезда. Он уже думал, кого подключить к поискам брата, и что Надин, возможно, нужно будет отвезти к дяде в Америку. И он совсем не подумал, что его внезапный отъезд будет величайшим потрясением для его сына и Анжелы. Особенно если не получится потом вернуться.

– Три часа ночи…

– Я же не привет передать звоню! Надо чтобы они приехали!

До Минска дозвонились, переполошили всех. Анжела быстро справилась с билетами на ближайший поезд, собрала нехитрый багаж и выехала с сыном к Ахмеду.

На вокзале их встречал Георгий. Ахмеда он оставил дожидаться по полученному в посольстве адресу кого-нибудь из руководителей спецрейса в Сирию. Консул дал им заверенное обращение с просьбой помочь гражданину республики Ливан, члену ливанской коммунистической партии попасть на родину, в связи с чрезвычайными семейными обстоятельствами. Больше он помочь ничем не мог.

Теряя терпение, Ахмед ждал уже три часа.

Анжела, уставшая от переездов и переживаний, внимательно выслушала рассказ Георгия о произошедшем.

– Мама, а папа сейчас опять уедет? – спросил Имад, который всё это время сидел тише мыши, но прислушивался к каждому слову.

– Да, родной.

– Жалко, что дедушка Хуссейн умер, так меня и не увидев. Папа говорил, что он бы мной гордился.

– Да, милый. – Анжела отвечала автоматически. Это всё потрясло её до глубины души, особенно слово «концлагерь». Ещё было живо поколение людей, переживших это проявление зверства человеческого. На каждый День Победы они всей семьёй после парада посещали кладбище, где покоились однополчане папы и погибшие родственники. А перед праздничным застольем они поминали восемь человек из их семьи, зверски измученных и погибших в лагерях смерти. Михаилу Яковлевичу чудом удалось тогда остаться в живых. Но он прочувствовал дыхание смерти и прожил бок о бок с ней пятьдесят три дня перед победой. И говорить об этом не любил, упоминал только, что подобное не могло быть делом рук человеческих. Это нелюди творили своё зло! Казалось, история должна была научить чему-нибудь человечество, особенно ту его часть, которая была более всех угнетаема в прошлой войне. И теперь новый концлагерь, спустя тридцать семь лет после войны, дело рук израильтян!

– Георгий, поехали к Ахмеду сразу! Не завози нас домой, мы там подождём.

– Мам, а папа приедет потом?

– Мы будем его ждать.

Они подъезжали к зданию, где должен был дежурить Ахмед. Точнее, это был комплекс, обнесённый могучим, высоким забором. Забор был цельный, и сквозь него не просматривалось внутреннее обустройство, но сверху выглядывали верхушки таких же могучих зданий. Над забором натянута колючая проволока и, судя по значкам, под напряжением. Всё было окрашено в серый цвет и только на воротах были красные звёзды. Вид мощный и устрашающий.

Ахмеда не было видно.

– Ну что, подождёте в машине, а я пойду, поищу его? – спросил Георгий паркуясь.

– Нет, давай уж вместе. Имад, ты обещаешь вести себя тихо? Или будем сидеть в машине?

– Да, обещаю, пошли быстрее. Там настоящие военные? Настоящие герои?

Ахмеда нашли на пропускном пункте. Он пытался объяснить солдатам караула, что уже давно ожидает прихода нескольких человек, фамилии которых отмечены на его листке. Но не видел никого входящим или выходящим через этот пункт, только проезжающие машины со шторками на стёклах. И как ему узнать, нужные ему люди внутри или уже уехали? Так он может простоять до утра.

Солдаты стояли неподвижно, как сфинксы, и на все его вопросы отвечали стандартными фразами, повторяемыми на каждую реплику:

– Проход на территорию военного обьекта запрещён! Передача информации с военного обьекта запрещена! Нахождение иностранных граждан в непосредственной близости от военного объекта запрещено!

Опоздай Георгий немного, дело бы закончилось арестом. Уставший и отчаявшийся Ахмед переходил на крик и был не в состоянии контролировать себя. Георгий оттянул друга от караула и отвел в машину.

– Георгий, он иностранец, конечно, у него ничего не могло получиться. Было глупо оставлять его тут одного. – сетовала Анжела. – Надо пойти нам с тобой попробовать.

Она забрала список имен у Ахмеда и с Георгием двинулась к проходной. Объяснив вкратце ситуацию, они предъявили советские паспорта и попросили встречи с дежурным, чтобы задать несколько вопросов. Но получили тот же ответ, что и Ахмед, кроме части про иностранцев. Георгий пустился в объяснения, старался быть убедительным, нервно махал руками, но безрезультатно – ответ всё тот же. Разозлившись окончательно, он потребовал кого-нибудь, кто умеет говорить ещё что-либо кроме этих двух фраз.

Один из охранников, потеряв терпение, покинул пост, подошёл к нему вплотную, нарушив устав, и с нескрываемой злостью сказал:

– Позвать? Поговорить? Я тебя сейчас пристрелю за попытку проникновения на военный объект, понял? Так что вали на свой базар помидоры продавать, пока живой! И чурку своего прихвати! Быстро! – и пихнул Георгия со всей силы так, что тот, потеряв равновесие, упал на асфальт. – И повторять не буду!

– Пошли, Георгий! – сказала Анжела, помогая ему подняться. – Пошли. Бесполезно.

Георгий, не проронив ни слова, повернулся и побрёл за ней. Он бы ему в челюсть заехал за «вали на базар» и объяснил, что надо с уважением относиться к людям изначально, пока они не заставят изменить своё мнение. Презумпция невиновности называется! Он пятнадцать лет в Москве добросовестно и высококачественно лечит москвичей, получил учёную степень по оперативной стоматологии, перечитал всех русских классиков и всё равно – «вали на базар»!

– Не расстраивайся, он прав, это игры с огнём! Действительно, могли застрелить. Не под трибунал же им идти из-за нас.

Ахмед наблюдал эту сцену со стороны. Он уже отчётливо понимал, что никто ему тут не поможет по доброте душевной или из сочувствия.

– Это была единственная возможность, и она провалилась.

– Я не знаю, Ахмед, к кому пойти с просьбой о помощи, правда. – ответил Георгий. Он был очень подавлен произошедшим и весь его оптимизм и жизнелюбие разбились об это жестокое оскорбление.

– Давайте быстро на телеграф или главпочтамт! – внезапно скомандовала Анжела, – Я позвоню папе, у него было много пациентов, приезжавших из Москвы. Из самой верхушки власти. Для себя бы он просить не стал, но если объяснить ему всё, думаю, он тебе не откажет. А там посмотрим. Я помню, он какому-то полковнику КГБ по своей уникальной методике зрение сохранил. Даже в Москве в ведомственной больнице не справились, а папа сделал. Он нас до сих пор со всеми праздниками поздравляет.

Альтернативных предложений не последовало, поэтому поспешили на ближайший телеграф. Благо разговор не международный, не обязательно на центральный ехать.

Имад, видя, что дело плохо, нервничал. Пытался вникнуть в разговор. Но когда заговорили о дедушке, успокоился. Он умный, он всё решит.

– Папа, а ты надолго уедешь? – переживал ребёнок о своём.

– Я ещё не знаю, уеду ли.

– Ну, а если уедешь? Надолго?

– Возможно, сынок. Там у твоей бабушки много проблем и тёте с дядей нужна помощь. Вот всем помогу и вернусь.

– А ты их сюда привози, им дедушка поможет.

– Ты не волнуйся, сынок. Обязательно помогу всем и приеду.

– Вам бы расписаться лучше. – подумав, сказал Георгий, и в ответ на их удивлённые взгляды пояснил. – Не в свадьбе дело, но если ты задержишься и студенческая виза просрочится, то кто тебя впустит? И они к тебе выехать не смогут.

– Да, Анжела, и правда, надо. Да? – Ахмед вопросительно посмотрел на неё. Она молча кивнула. – Но как я сейчас смогу получить из Ливана документы, что не женат там? Это просто невозможно. Они должны быть заверены там.

Анжела молчала. Совсем не так она представляла себе предложение руки и сердца от своего любимого. Да и не надо было бы ей для себя этого штампа в паспорте. Максимальную волну сплетен она пережила. А кто и что говорит сейчас, ей уже неважно. Только котята нравятся всем! Но вот для Имада это крайне важно, тем более если это поможет ему в будущем беспрепятственно видеться с отцом. Да, это разумно.

На телеграфе в этот поздний час было пусто. Разговор с Михаилом Яковлевичем затянулся, надо было описать подробно всю ситуацию, чтобы профессор понял её сложность. Только тогда он согласиться обращаться с просьбой к «сильным мира сего». Михаил Яковлевич проникся, посочувствовал Ахмеду всем сердцем и, обещая сделать всё возможное, попросил позвонить ему завтра утром.

– Если есть хоть малейший шанс, то папа его использует. – выходя из кабинки сообщила Анжела. – Надо поехать отдохнуть, утро вечера мудренее.

– Подожди, я еще консулу позвоню.

– Посольство закрыто.

– Он мне свой домашний телефон дал.

Ахмед узнал у консула, что учитывая военную обстановку, возможно, сойдёт и заверенная посольством справка. Но только в случае, если свадьба должна быть срочной по причине беременности невесты на последних месяцах. Справку он даст, а в центральном ЗАГСе им придётся договариваться самим. Он сочувствовал, что неудачей закончилась их попытка попасть в Сирию, но, опять-таки, помочь ничем не мог. Георгий сказал, что договариваться – это его стихия и справку об Анжелиной беременности он найдет. И вообще, он организует всё что угодно, но только к военным больше не подойдёт!

Утренний звонок в Минск порадовал всех. Благодарный пациент Михаила Яковлевича ждал сегодня Ахмеда на приём и обещал помочь. На встрече он всё время просил передать поклон профессору, и прямо на месте вызвонил нужных людей. Самолёт вылетал через два дня. Это был специальный рейс, и полковнику пришлось приложить много усилий, чтобы получить разрешение для Ахмеда. Очень много. Он обещал, что пошлёт сопровождающих проводить его на рейс, чтобы не возникло проблем.

Ахмед возвращался с облегчением и грустью одновременно. Он уедет и сможет помочь своим родным. Но получится ли вернуться? Анжела, всё обдумав, категорически отказалась проворачивать афёру с замужеством накануне отъезда. Тем более что даже в случае успеха для заверения документов в посольстве понадобилось бы какое-то время и за два дня всё могли бы не успеть. Есть вещи приоритетнее. В итоге договорились, что он постарается найти возможность приехать в течение срока действия визы со всеми документами и они спокойно зарегистрируются. И не стоит устраивать этот истерический «пир во время чумы». На кафедре стараниями Георгия устроили перенос начала второго года обучения на неопределённый срок.

Ахмед оставил денег Абуди, которых при скромной жизни должно было хватить на год. Георгий пообещал его «усыновить» в плане оказания помощи в решении проблем и в других непредвиденных ситуациях. Мальчик никогда не жил сыто и богато, поэтому был рад этой помощи невероятно.

– Доктор, вы узнайте только, где их похоронили. – это было единственным, о чём попросил он.

Имад смотрел на папу, как на героя. Ахмед хотел оставить им все средства, которые у него остались, но Анжела запретила. Он ехал в войну, к ожидающим его родственникам, которым нужна была помощь. А они не бедствуют, слава Богу.

В день отъезда с утра он встретился с сопровождающими и отбыл на место отлёта, которое, конечно, не разглашалось. По договорённости, его должны были доставить в аэропорт Сирии и больше никто ничем помогать ему не будет. Но в данной ситуации он был бы рад, даже если бы его выбросили с парашютом над территорией Сирии или Ливана.

Анжела и Имад остались ночевать у Георгия, а утром они с Ниной должны были отправиться в Минск. Они сидели на его маленькой уютной кухне в ожидании вкусного армянского ужина, над которым хлопотал сам хозяин. За эти несколько дней произошло столько событий и было сделано столько дел, что, казалось, с момента их возвращения с дачи прошло больше месяца. И сейчас с радостью победы и горечью разлуки, они пили вино и вдыхали аромат невероятно вкусной еды, дымящейся на плите.

– Анжела, ты, конечно, извини меня, но неужели тебе не хочется завыть сейчас? Ты сдерживаешь себя? – не могла успокоиться Нина, чей бурный темперамент превращал даже любую мелочь в историю. А тут перед ней сидела женщина, да такая красавица, без единой лишней эмоции на лице.

– Зачем тебе, Ниночка, слушать мои завывания? Поверь, их было много. Не думай, что я бессердечная, нет.

– Да если бы на Гошиной родине была война, и он должен был уезжать, да я бы с ума сошла! Я бы руку его не выпускала, старалась бы быть с ним каждую секундочку!

– И тогда я бы сам сбежал хоть на войну, хоть куда! – засмеялся Георгий, но тут же осекся, видя, как глаза любимой наливаются слезами. – Прости Ниночка, шутка, прости!

– А я тебя и не держу! Убегать не придется! Я знала, что не стоило к тебе приезжать!

– Ниночка, ну прости! Ну шутка! Ну всё! – он пригрёб её к себе одной рукой и обнял, помешивая второй рукой свою невероятную стряпню.

Нинель села, вытерла проступившие слезы.

– Боже мой, Анжела, я завидую твоей сдержанности! Ты прожила такую сложную жизнь, а впереди ни конца, ни края твоим проблемам не видно. А ты сидишь, как царица Савская…

Даже Георгий, услышав такое сравнение, оторвался от дел и внимательно посмотрел на Анжелу. А ведь и правда, царица! Спина прямая, взгляд смелый и умный, кожа белая. Даже появляющиеся морщины интеллигентны. Говорит мало, зато уж как скажет…

– Ты просто другая, Нина! Нет никакого глубинного смысла. Просто люди разные. Георгий бы со мной засох, а Ахмед с тобой с ума сошел. Каждому своя пара и своя судьба.

– Наверное, это актёрство так расшатало мои нервы!

– Я обожаю твои нервы! – провозгласил Георгий. – Обожаю! И тебя обожаю!

– Анжела, я эгоистка, тебе, наверное, очень тяжело. Я должна тебя успокаивать, а ещё добавляю. Просто это так тяжело! Неизвестно, вернётся он или нет!

– Нина, это уж слишком, замолчи! – присёк её Георгий, заметив, как натянулась струной Анжела. Имад заплакал. Анжела погладила его по голове и сказала только:

– Сынок, мы должны быть сильными и надеяться.

Она не стала придумывать сказку с хорошим концом. Не стала говорить, чтобы не обращал внимания, что разговоры про войну преувеличены и у папиных родственников всего лишь небольшие проблемы. И вообще, что раз их лично это не коснулось, значит и не касается. Он должен учиться понимать и принимать эту реальную жизнь. Он должен горевать по отъезду папы и по погибшему дедушке. Это нормально. Только так вырастает человек, умеющий ценить и дорожить, а не цинично обесценивать.

– Нина, ты не маленькая, думай, что говоришь! – прошептал Георгий на ухо подруге.

– Это нервы, я не знаю, как вырвалось, мне просто нереально страшно от этой войны, от их истории вообще! Это же не жизнь, а сплошное испытание. Я бы умерла!

– Вот поэтому это их жизнь, а не твоя, психопаточка моя!

– Гоша!

– Ну что Гоша? Правда-матушка, не обижайся!

Он приподнял крышку кастрюли, изумительный аромат еды, успокаивая, наполнил кухню.

– Так, мальчики и девочки, все к столу! Имад, приглашай маму, ты мужчина, ухаживай за дамой. Ниночка, красавица моя, вытирай слёзы и за стол.

За вкусной едой пошли совершенно другие, жизнеутверждающие разговоры. Все, будто приняв негласное решение не бередить рану, больше ни словом не коснулись больной темы. Георгий шутил и демонстрировал верх гостеприимства. Ниночкина эмоциональность в позитивной окраске придавала шарм их беседам. Имад, поев, сразу уснул, измученный переездами и переживаниями.

– Жаль, что вы завтра уезжаете! – заметил счастливый хозяин.

– Это чего же? Ты же сам хотел сбежать от меня…

– Завтра мама из Еревана с Инночкой приедет. Посмотрели бы мою дочку, познакомились. Пока моя бывшая не вернётся, она у меня поживёт пару дней. А уж про волшебную пищу, которую готовит моя мама, и говорить нечего. Оставайтесь! А билеты поменяем, а?

– Нина, мне-то с Имадом надо ехать, а ты, и правда, осталась бы! – лукаво предложила Анжела, зная, что Георгий давно и безуспешно пытается познакомить невесту с мамой.

– Нет! Не время мне ещё с мамой знакомиться! – испугалась Нина.

– Ну почему же, самое время, как мне кажется! А там, если всё сложится, маму проводим и к твоим поедем? Соглашайся! Что нам тянуть? Я вообще уже старый, мне уход нужен…

Общими усилиями уговорили Нину остаться. Она паниковала, сетовала, что потолстела, плохо одета, давно не была в парикмахерской и вообще, никоим образом не готова к встрече с мамой. Георгий обещал её собственноручно помыть и расчесать, а потолстеть бы ей ещё следовало, по его мнению.

Впрочем, маму всё устроило. Она внимательно наблюдала за этой парой несколько дней и перед отъездом обратно в Ереван вынесла вердикт «годен».

– Георгий, это совершенно твоя женщина! У тебя огромное поле деятельности по адаптации этого стареющего подростка к жизни. А поскольку ты рождён, чтобы о ком-то заботиться, то долгое время будешь чувствовать себя счастливым. А там, смотришь и привыкнешь. Она, конечно, слегка … – мама Аверик задумалась, тактично подбирая слова. – Оригинальной внешности, в смысле крайне худая. И курит, но… Но первое, дорогой Георгий, исправит время, а второе, уж будь добр, ты. В Ереван мы её повезём, когда время чуть потрудится.

– Спасибо, мама!

– Ты выглядишь совершенно счастливым, мой мальчик. Только вот как быть с Инночкой? Она последнее время почти постоянно живет у меня, это не дело. Ребёнку нужны его родители. В новой семье мамы ей, похоже, не очень рады. Или пусть переезжает ко мне насовсем, или ты должен будешь взять её в свою семью. И будет у тебя Инночка и Ниночка, справишься?

– Ой, мама, жизнь покажет. Ей сейчас шесть лет. В принципе, могли бы привыкнуть друг к другу.

В дальнейшем жизнь приобрела неожиданный оборот. Семья сложилась замечательная. Из богемной Нины получилась Нина безумная в отношении Инночки и их совместного сына, который появился на свет через год после свадьбы. Георгий в этой банде был человек крайне востребованный. Он постоянно спасал кого-то из них, решал их проблемы, в чём-то помогал, за что-то ругал и потом долго утешал. Он обожал своих домочадцев!

Анжела вернулась в Минск и потихоньку втянулась в обычную рутинную жизнь. Её сердце было полно уверенности, что Ахмед вернётся.

Ахмеда проводили в служебной машине прямо до аэродрома, с которого планировался вылет. На взлётном поле машину встречали, отдавая честь, три офицера. Они приняли странного пассажира и усадили в пассажирское кресло первого отсека. Самолёт был огромен, настоящий летающий дом. Один отсек для пассажиров, во втором что-то вроде полевого госпиталя. Внизу огромный грузовой отсек. В начале и конце пассажирского стояли вооружённые солдаты. Ахмед был в самолёте пока что единственным пассажиром, и эта охрана явно предназначалась для него. Около часа шла погрузка и подготовка к полёту. Потом четверть пассажирского отсека заполнилась военными, и самолёт пошёл на взлёт. Никто будто и не замечал его и это нарочитое равнодушие очевидно указывало, что гость нежелательный и его присутствие на борту вынужденное. При любой попытке встать с ним поднималось несколько человек. Он чувствовал себя арестантом, которого перевозят под конвоем из одной тюрьмы в другую. Хотя надо благодарить Бога и за это. Хоть под лавкой, лишь бы долететь. По приземлении его первым, ещё до разгрузки, так же молча проводили до здания аэропорта и распрощались.

«Ну, вот и добрались! Надо пройти таможню и узнать, как обстановка в Ливане и как туда добраться».

Закончив с документами, он вышел под палящее солнце Дамаска. Это восточный вариант советской организации общества: система, порядок, послушание и малый доход. Как пчёлки трудились граждане этой республики на поднятие экономики и развитие страны. И вольготная жизнь в соседнем Ливане, где процветала торговля и частные капиталы росли, была долгое время мечтой и предметом их зависти. Правда, в Ливане были проблемы с электричеством, дорогами, канализациями и уборкой мусора на улицах, зато по улицам щеголяли шикарные машины, люди благоухали духами, любили красивый досуг и могли его себе позволить.

Понятно, что большой любви друг к другу у граждан соседних стран не было. Одни душили в себе зависть, вторые не скрывали превосходства. Единственное, что позволяло им мирно общаться между собой, это то, что одни были платёжеспособны, а другие исполнительные труженики и нуждались.

На площадке у здания аэропорта было много таксистов, терпеливо ожидающих на жаре потенциальных клиентов. Ахмед, зная, что путь будет неблизким, выбрал машину покомфортабельнее, и отправился договариваться с шофёром.

– Мне в Ливан, в Бекаа, сколько возьмёшь?

– Нет, уважаемый, не поеду. Могу до границы и то не до самой.

– А там можно найти такси? Как там обстановка?

– Не думаю. Трасса Дамаск – Бейрут под контролем израильских войск. Танки от границы и до Бейрута – мышь не проскочит. Я бы советовал сейчас туда не соваться.

– Пойду, спрошу у других, если ты не хочешь. Подожди, а за двойную плату? У меня выхода нет, я в любом случае должен туда попасть.

– Нет, при всём желании заработать, нет. Я жить хочу. И к другим ходить бесполезно, никто не поедет. Не ты первый обращаешься.

– А те, что передо мной были, как уехали?

– Кто как, а кто и не уехал. – шофёр равнодушно курил в окошко, исподлобья посматривая на Ахмеда. Судя по тому, что никто из соседних таксистов не подошёл и не начал предлагать свои услуги пассажиру, стоящему долго у шофёрского окошка, помощь и правда ожидать было неоткуда. И ведь видят, что ливанец, значит деньги есть.

– Ну не пешком же мне идти?!

– Да никак не надо идти! – водитель такси лениво вышел из машины, встал рядом с Ахмедом, облокотившись на капот, и предложил закурить. – Убьют. – и, подумав, спросил: – А чего тебе так туда надо? Все уезжают, а тебе туда.

– У меня в семье беда, семья там. Отец умер, старший брат пропал. Из мужчин один младший брат остался, он не справляется.

– Сочувствую.

– А есть хоть какой-то способ туда попасть? Если сам не повезёшь, то хоть подскажи, к кому обратиться.

– Способ есть… Но никаких гарантий. Есть контрабандисты, у них свои тропы.

– Контрабандисты чего? В смысле, что перевозят?

– А тебе не всё равно? Ты же любыми путями хочешь попасть в Ливан?

– Да.

– Вот и не спрашивай лишнего. Или сам добирайся.

– Понял, хорошо. И как их найти?

– А я тебя сейчас отвезу, если деньги есть. Берут дорого, долларов двести.

– Да это же невероятно много! Тут напрямую по трассе четыре часа на машине, а через горы в два раза быстрее!

– Я тебя не уговариваю, мне всё равно. – равнодушно ответил таксист собираясь уходить.

– Хорошо, поехали.

Они сели в машину и отправились по незнакомым дорогам, далёким от основной трассы. Через десять минут пути Ахмед уже не мог определить, где они находятся и не смог бы вернуться назад, несмотря на прекрасную географическую память. Так витиевата и запутанна была дорога. Возможно, такой её сделал сам шофёр в целях безопасности.

Сначала проехали маленький городок, потом по пустырям мимо больших деревень. Чем дальше ехали, тем менее обустроенными и цивилизованными были населенные пункты. Дальше дорога шла по ущельям и горам. Ахмед пожалел, что не имеет с собой оружия. Если бы шофёр захотел ограбить его или даже убить без свидетелей, лучше места и не найти. Было верхом глупости ввязываться в такую авантюру одному в чужой стране. Да и водитель был неразговорчив, что угнетало ещё больше.

Они были уже довольно высоко в горах, когда увидели поселение, типа палаточного лагеря с кострами. Только вместо палаток были сложенные из камней коробки. Костры, много мужчин с повязанными на головах платками и автоматами. За домиками на веревках развешана одежда, значит, женщины в поселении тоже есть, уже лучше. Значит не просто банда. Уже спокойнее. Шофёр беспрепятственно въехал на территорию, с ним здоровались проходящие и никто особенно не обращал внимания, не оборачивался. Судя по всему, он был свой. Либо местный житель, либо очень частый гость. Проезжая вглубь, Ахмед заметил стоявшие поодаль трактор с цистерною на прицепе, грузовик, старый автобус и несколько старых потрепанных машин. За домами паслись овцы и бегали дети, мурзатые до такой степени, что казались негритятами. Занимались хозяйством женщины такой же степени мурзатости в ярких юбках и платьях, одетых одно поверх другого. Головы их были замотаны платками так, что видны были только глаза.

Шофёр припарковался в местном «автопарке». Его чистая и новая машина выглядела как барби среди поселенцев новой Гвинеи. Да и сам он был гораздо чище, чем местные жители, которые совершенно не были знакомы с гигиеной и источали сложнокомпонентный запах пота, нечищеных зубов, заскорузлых носков. Нет, всё-таки частый гость, который, похоже, в доле. Шофёр подошел к людям у костра, вставшим, приветствуя его, и уверенным голосом скорее приказал, чем попросил доставить сегодня в Бекаа своего спутника. Ахмеда усадили, предложили чай, а сами ушли посовещаться. До него доносились обрывки фраз, из которых стало понятно, что одного везти невыгодно и мероприятие опасное, чтобы рисковать так. Проводников мало, многих убили, и они изменили маршрут, он стал сложнее. Поэтому, если гость согласится идти с группой, перевозящей товар, то ночью выйдут. И, если Бог даст, к утру будут там. А если нет, то надо отвезти его обратно в Дамаск и пусть ждёт улучшения обстановки.

У Ахмеда было время обдумать и спокойно принять решение. Ждать он точно не будет, а другой возможности нет. Бог помогает ему пока, будем надеяться, что и дальше будет помогать. Поэтому, когда вернулся шофёр и сообщил ему возможные варианты, Ахмед передал ему своё решение отправиться вместе с группой ночью.

Таксист взял с него половину оговорённой суммы, остальное договорились отдать проводнику по прибытии, и уехал. Похоже, он здесь всё-таки главный или один из координаторов контрабандного бизнеса.

Чувствуя жуткую усталость и голод, Ахмед лег на бок так, чтобы карман с деньгами был спрятан под тяжестью тела, а документы всунул за пазуху. В военном самолёте еду не предлагали, да и по дороге остановиться перекусить он не додумался. В домики же его не приглашали, но хорошо хоть вынесли матрас, положили в тени и разрешили отдохнуть. Как мог, боролся он со сном, чувствуя страх от близости этих диких горцев, но сон победил и, засыпая, он успокаивал себя, что при желании они могли бы давно прикончить и обобрать одного безоружного человека.

Через несколько часов его разбудили и предложили поесть. Ахмед проследовал к накрытой на земле циновке с нехитрой едой, к которой бы не притронулся в других условиях из-за антисанитарии, но сейчас голод намного снизил порог щепетильности и, наплевав на страх получить диарею в долгое ночное путешествие, он приступил к еде. Всё оказалось довольно вкусным. За едой присутствовали только мужчины, они относились к нему достаточно благожелательно, предупреждали, что голодный человек ночную дорогу не осилит. Потом пили чай и распрашивали его о том, что с ним случилось. Ахмед видел сочувствие и интерес на этих обветренных и заросших лицах. На его вежливое «простите за беспокойство» он услышал, что любой человек, привезённый господином Халидом, – желанный гость и если что-то понадобиться, пусть говорит.

Закатные часы он просидел созерцая горы. Они разрумянились в предзакатном солнце, затем цвет медленно начал покидать их вместе с солнечными лучами и вот уже бесцветным грустным зигзагом они возвышались вдали.

«Эти люди, по большому счёту, умнее нас, цивилизованных граждан. Сколько денег мы вбухиваем на постройку и украшение жилищ и максимум, что получаем – одни и те же стены вокруг или вид стен соседнего дома. Это не сравнится с видом одного холма, меняющего свой цвет и контуры с передвижением солнца по небосводу и свой покров с цветов на снег в течение года. Это так узко и убого, любить свою коробку и не видеть величие природы, величие Творца. И у меня всё получится с его помощью!»

С наступлением сумерек начали собираться. Загрузили багажники двух легковых машин мешками. Мешки были тяжелые, носили на спинах, согнувшись, да и машины слегка осели под грузом. Потом, поужинав, сели по двое в каждую и отправились в путь. Ахмед знал, что на диких участках гор нет дорог, есть тропы и не понимал, как по этим тропам ночью смогут проехать машины. Это и правда было за гранью возможного. В темноте они ехали иногда так близко к обрыву, что слышался стук падающих в пропасть камней из-под колёс. Ехали медленно, друг за другом. В машине молчание.

Перевалив через самую верхушку горы, начали спускаться уже на территорию Ливана, поэтому ехали с погашенными фарами. Начало светать, и потому можно было различать рельеф. Скорость передвижения машины была чуть больше скорости быстрой ходьбы человека.

Совершенно пустынная, дикая горная местность, слегка просветлевшее предрассветное небо и то, что более чем полпути было преодолено, немного расслабило путников. Водитель машины, в которой ехал Ахмед, закурил, угостил его и начал напевать полушёпотом какую-то народную песню.

На полуспуске, когда появились очертания городов и начали проглядываться первые рассветные лучи закурили ещё по одной, и песня полилась чуть громче. Напряжение, которое сопровождало их всю дорогу, и выкуренные сигареты вызвали у Ахмеда непреодолимый приступ тошноты.

– Приостанови машину! – попросил он, спеша на ходу открыть дверцу. – Меня вырвет сейчас.

– Не могу, мы должны следовать строго друг за другом. Открой дверь и перегнись наружу.

Ахмед перегнулся, его жутко мутило, а мелькание земли под колесами вызвало сильный приступ головокружения. Его рвало, потом чуть отпускало, он пытался дышать прохладным воздухом, но тошнота подступала вновь.

Внезапно он услышал выстрелы, одиночные, потом ещё и ещё. Машина поехала быстрее, он не мог поднять голову.

– Не гони, я сейчас вывалюсь! – простонал он, но ответа не получил. Ахмед приподнял голову и, обернувшись, увидел окровавленного водителя, упавшего на руль. Машина без управления неслась вниз по спуску. Не поднимая голову, чтобы не стать следующей мишенью, он подтянул ноги и, оттолкнувшись от порожка, выпал в открытую дверь, покатившись по каменистой почве и прикрывая голову руками. Влетев в кустарник и чудом избежав смерти от столкновения с толстоствольным деревом, стоявшем в метре от него, он услышал скрежет железа и удар машины об огромные валуны. Попробовал пошевелить руками и ногами, вроде все цело.

Стрельба прекратилась, послышалась незнакомая речь и сквозь кусты показались люди в военной форме с израильской символикой, осматривавшие первую машину, вокруг которой лежали тела двух мужчин с автоматами. Расстояние было близким, а кустарник реденьким и Ахмед видел их очень четко. Значит и они могли его увидеть! Его застрелят до выяснения обстоятельств, просто потому, что он был с ними! Его застрелят! Тупо, как бродячего пса! Даже на могилу прийти никто не сможет. Могилы не будет! Его бросят тут…

Сдерживая безумное желание вскочить и убежать, он попытался было отползти за дерево, вглубь кустарника, но его первое же движение сопроводилось резким поворотом солдата, держащего автомат наготове. Тот внимательно принялся оглядывать местность, медленно, метр за метром. И двигался в направлении Ахмеда. Всё…

«А может, не заметит? Нет, на мне белые кроссовки, джинсы. Только куртка болотного цвета подходит для конспирации. И смотрит внимательно, засранец! Как всё глупо, блин! Может встать и сдаться? Выйти, подняв руки? Да нет, сразу получу пулю в лоб».

А тем временем солдат уже дошёл до второй машины со смятым в гормошку передом. Увидел там то, что осталось от водителя, заглянул на заднее сиденье, в багажник, остановился, рассматривая содержимое, потом начал громко подзывать к себе других. Они достали оттуда несколько мешков, как оказалось, с оружием. Извлекая единицу за единицей, рассматривали, проверяли. Это было совсем рядом с Ахмедом и он, напряжённо и не шевелясь, следил за ними. От передней машины тоже раздались крики, из того багажника тоже извлекли мешки с оружием. Подошедшие стали перетаскивать мешки к спрятанным за холмом машинам, а солдат с автоматом продолжил свой осмотр. До кустарника оставалось метров десять.

«Когда он подойдёт ближе, я наброшусь на него! Не буду ждать, пока пристрелит. Пусть хоть одному мозг вынесу напоследок! Сволочи!»

Нащупав тяжёлый камень, он удобно прихватил его и упёрся ступнями в выступы на почве, слегка подтянув колени. Сейчас подойдёт ближе и, когда будет поворачиваться, надо прыгнуть на спину. Бить по каске бесполезно, надо или в лицо или по шее сильно, чтобы переломать.

«Главное, успеть подпустить его ближе, но до того, как он заметит меня. Ещё пару шагов …» – думал он, не чувствуя ничего кроме дурманящей злости и готовый к прыжку в любую секунду.

Внезапно раздалась автоматная очередь. Солдат бросился на землю в нескольких метрах от Ахмеда. Если бы он приподнял голову и всмотрелся в кустарник, то сразу бы его увидел. Но в долю секунды всё изменилось, перестав быть охотником и став жертвой, которая всматривается и ищет в период острой опасности только укрытия и защиты, он ползком стал перемещаться к своим, пытаясь определить, откуда вёлся огонь. Ахмед смотрел на этого героя со смешанным чувством облегчения и брезгливости. Он и сам бы вёл себя так же в подобной ситуации, но сейчас, после пережитого страха, ему хотелось наплевав на стрельбу подбежать сзади и влепить поджопник по виляющему заду уползающего. Они оба жертвы, оба равны! Правда, это было мгновенным помутнением и быстро уступило место нормальному инстинкту самосохранения. Он пригнул голову, прикрыл её руками и пролежал так, пока не услышал звук отъезжающих машин. Потом вскочил и побежал, не выбирая направления, не разбирая дороги, просто вниз по склону. Перепрыгивая камни, огибая мелкие деревца, он бежал спотыкаясь, падая, поднимаясь и снова пускаясь бежать не испытывая страха, вообще ничего не чувствуя, даже боли от ссадин при падении. Почему-то в голове не было ни одной мысли, кроме: надо бежать быстрее! Документы и деньги при нём, а нехитрый багаж в сумке, который остался в разбитой машине не стоил того, чтобы рисковать и тратить время на его поиски.

Когда он спустился и добрёл до ближайшего населённого пункта, было уже светло. На улицах потихоньку набирала обороты утренняя жизнь, машин на дорогах становилось всё больше, открывались магазины и пекарни. Ахмед хорошо знал этот городок. Справа от него виднелась опустевшая трасса Дамаск – Бейрут, охраняемая танками, а здесь – обычное начало дня, с обычной суетой.

Заглянув в первую открытую кофейню, на крыльце которой чистоплотная женщина лет пятидесяти виртуозно раскручивала в руках тонкое тесто, набрасывала его на выгнутую железную печь, а сверху раскладывала ароматную сырную, мясную, овощную начинку, он заказал сразу несколько сэндвичей и прошёл в уборную, где застыл у висевшего на входе зеркала. Грязное поцарапанное лицо, порванная одежда, перепачканная землёй и рвотными массами. Нельзя так являться домой! Он умылся, попросил задержать его заказ и пошёл в ближайший магазин мужской одежды, откуда аккуратно одетый вскоре вернулся.

Присутствие неместного на раннем завтраке вызвало живой интерес всех находящихся в этой маленькой кофейне, где, зная кто и по каким дням должен зайти и что будет заказывать, могли заранее готовить и накрывать любимые места для неизменных посетителей. Хозяин, лично подавая горячий кофе, подсел за его столик и поинтересовался тем, откуда прибыл гость. И почему-то Ахмеду, который после этой сумасшедшей ночи почувствовал вкус родной еды, прелесть обычного нормального утра и остро осознал, что несколько часов назад был на волоске от смерти, захотелось поделиться всем пережитым с этим пожилым и внимательным человеком, чем-то напомнившим ему покойного отца. Он рассказал, что добирался через Сирию по непонятным тропам, с непонятными людьми, которые погибли. Хозяин слушал внимательно. Потихоньку к ним подсело ещё несколько пожилых завсегдатаев.

– Я только не понимаю, почему шофёр побоялся меня везти, и мне пришлось, как дураку, рисковать жизнью, если у вас так спокойно?

– Да, это невероятно глупый поступок для взрослого человека! Но это от волнения разум отказал тебе. Дорога была открыта, но несколько последних дней шли бои. Надо было просто подождать! – сказал хозяин.

– Но он-то откуда знал? – вступил в разговор самый пожилой посетитель.

– Он должен был спросить ещё кого-то, кроме этого шофёра! – держась за сердце, переживал ещё один, очень тучный господин. – А если бы его завезли в горы и убили? Учишь этих детей, учишь, а они вырастают такими неразумными!

– Ты всегда думаешь о людях плохо! – возмутился хозяин.

– Я знаю жизнь!

– Никто не знает всего, только Аллах! Он помог ему! – мудро изрёк пожилой.

– Если бы он подождал, Аллах бы тоже помог ему! Нельзя искушать судьбу! – не унимался тучный, всё крепче держась за сердце. – Это чудо, что он остался жив!

– Так ему предписано! Судьба!

– Да судьба, но нельзя играть с судьбой!

Разговор завязался! Великий арабский разговор!

Они жарко обсуждали услышанное, говоря об Ахмеде в третьем лице и уже совершенно не замечая его. А он с удовольствием ел горячую вкусную лепешку с расплавленным сыром, запивая крепким чаем. Тело ослабевало, глаза закрывались, но было хорошо. До дома оставалось около часа пути.

Разговор тем времен вовлек всех присутствующих. Мужчины выдвигали различные версии, не в силах понять, почему контрабандисты не убили его. В итоге решили, что были это не простые бандиты, а приверженцы какой-то партии, которые пытаются помочь ей оружием.

– Прошу прощения, спасибо за вкусную еду. Я расплачусь и поеду, надо домой поспешить. Сколько с меня?

– Нет, сначала я угощу тебя кофе! – запротестовал хозяин, ставя на стол турку с ароматным арабским кофе и маленькие напёрсточные чашечки. – Посиди ещё десять минут, выпей кофе! Ты старший в семье, должен приехать бодрым и полным сил!

– Вот деньги за его завтрак, это угощение от меня! Удачи сынок! – сказал пожилой посетитель, кладя деньги перед хозяином кофейни.

– Нет-нет, я уже заплатил! Убери деньги, я уже заплатил! – забеспокоился тучный, забрав со стола деньги и пытаясь вложить их в руку пожилому. – И не рискуй так больше! Да поможет тебе Аллах!

– Нет! – пожилой выдергивал руки, прятал их за спину, почти кричал. – Нет, верни ему деньги! Возьми мои!

Великое восточное гостеприимство!

– Угощение за счёт заведения! – прервал потасовку пенсионеров хозяин. – Я попросил своего поставщика зелени подбросить тебя домой. Он как раз едет в том направлении. Так спокойнее, в этой области, конечно, относительно безопасно, но бережёного Бог бережёт.

– Да хранит вас Аллах за вашу доброту!

– И больше глупостей не делай, не злоупотребляй милостью Аллаха!

– Не знаю, как и благодарить вас! – сказал Ахмед, выслушав последние напутствия и прощаясь.

– Никак, сынок. У меня тоже сын далеко от меня, ему тоже кто-то помогает. Да хранит и его Аллах!

Они проводили его до крыльца. Ахмед влез на переднее сиденье небольшого грузовичка, рядом с шофёром. Немолодой, с огромными мозолистыми руками и любопытными глазами, тот тоже расспрашивал своего спутника обо всём.

– Сейчас сложно перемещаться по Ливану – блокпосты, проверки, беспредел сплошной. Но если нужна будет помощь, то я смогу провезти на этом грузовичке для овощей. К нему редко цепляются, кузов открытый, всё видно.

– Спасибо, я учту. А как вас найти, если понадобиться?

– Позвони в ту кофейню, где ты был сегодня. Вот номер. – Он протянул бумажку с телефоном. – Хозяина зовут Абу Исмаил, а меня Исмаил.

– Он твой отец?

– Нет, просто так совпали имена. Он мне передаст.

Они приближались к городу, где сейчас находилась его семья. Там не было ни следов войны, ни танков, жизнь текла обыденно, только менее интенсивно. Шофёр высадил его напротив дома и продолжил свой путь.

Ахмед поднимался по лестнице и чуть устоял перед несущимся на него и перепрыгивающим через три ступеньки, Хади.

– Ахмед! Брат! Ты?! А мы с Али курили на балконе. Я собирался в Бейрут, хорошо, что не уехал и, вдруг вижу: из машины ты, не ты выходишь. Потом смотрю – точно ты! Как ты добрался, что не предупредил?

Под его счастливый монолог они поднялись домой, где в дверях их уже ожидали. Взволнованная бедная мама, услышав шум в доме, вышла из своей комнаты и, увидев сына, заплакала и запричитала. Она благодарила Бога, что он вернулся, жалела, что муж уже никогда не увидит какой он стал, просила его свозить её к Надин в больницу, жаловалась, что Хади не хочет её брать с собой искать Гасана, а её материнское сердце обязательно бы нашло его.

Выговорившись и выплакавшись, она попыталась накормить его, потом, потеряв силы, пошла прилечь. Он даже не упомянул при ней о своих ужасных ночных приключениях, да она и не спрашивала, бедная, уже не в силах никому помочь, мать пыталась удержаться от безумия за силу своих повзрослевших сыновей.

Выпив пятую за утро чашку кофе, Ахмед, отказавшись от отдыха, попросил мужчин рассказать ему всё до мельчайших подробностей о событиях последнего месяца. Кое-что записывая и переспрашивая по нескольку раз, он, наконец, составил более менее приемлемый план действий.

– Я должен сегодня съездить к Надин, а потом поехать в наш город, встретиться с некоторыми людьми.

– Я не думаю, что там есть ещё кто-то, кто тебе нужен. Все разъехались.

– И тем не менее, проверим. Потом надо посмотреть на дом и на центр. Короче мне надо туда съездить. Хади, ты когда там был последний раз?

– Я там не был с того дня, как мы уехали. Только с Надин один раз. Тогда, когда её ранило. Я боялся…

– Я понимаю. Туда хоть можно попасть?

– Да. – Али, могучий и молчаливый, уже, похоже, давно обдумывал эту возможность. – Можно, в принципе. Я уже думал, что когда ты приедешь, надо будет поехать нам с тобой. Даже продумал как. По Бейруту проедем аккуратно, только по нашим кварталам, в объезд христианских. Не будем выезжать на основную трассу, поедем по мелким улочкам. Времени уйдёт больше, там петлять долго, но ничего, зато блокпостов меньше. Хади определил Надин в больницу в нашей части Бейрута, так что доедем беспрепятственно, если только опять чего нового не придумали. Тогда будем смотреть по ситуации. А потом, не выезжая на трассу, поедем на юг. Для этого надо будет вернуться чуть назад, там тоже есть маленькая дорога. Вот по ней и поедем.

– Слушай, тут вообще не чувствуется война. Неужели там так опасно?

– Да. Там не бомбёжка, но пристрелят и не спросят, как звали, или заберут, как Гасана, так что не найдёшь. Причём если не евреи, то свои. Вообще озверели все.

– Нет, Али. Тебе зачем рисковать? У тебя четверо детей! Нет. Я поеду один.

– Одному немыслимо! Если мне написано судьбой умереть там, то так и будет. От судьбы не убежишь.

– Я поеду с тобой! – отозвался Хади.

– Мы съездим все в Бейрут к Надин, а оттуда я с Али на юг. Если всё будет более менее спокойно. А ты, Хади, вернёшься к маме. Давайте собирайтесь, боюсь, что я после обеда просто упаду и усну. Толку с меня не будет. Машина где?

– Я на твоем мерседесе ездил, а сейчас у Али беру его запасную развалюху, чтобы не остановили и не напали на дороге ради машины. Сейчас лучше быть незаметными.

– Возьми мой пистолет, Ахмед. Только не клади за пояс или под сиденье. Сейчас купим пакет с лавашем и спрячем его между хлебами.

Побросав в машину пару бутылок с замерзшей водой и термос с кофе для Ахмеда, проверив документы и деньги, они под палящим солнцем на старой, коптящей, но достаточно быстрой машине двинулись в путь. Чем ближе к трассе на Бейрут, тем чаще становились блокпосты.

– Я этих блокпостов боюсь меньше, чем улиц, разделяющих мусульманские и христианские кварталы. – признался Али.

– Да, жутко. – Ахмед, почерневший от усталости, в насквозь пропитанной потом одежде, в напряжении пережидал очередь на проверку.

Каждый раз одно и то же: покажите документы, выйдите из машины, откройте багажник, куда едете, с какой целью? Вопросы задавались медленно, документы рассматривались долго, будто в них была зашифрована карта лагерей палестинских террористов. От солнца плавилась земля и головы. Ахмед старался не смотреть на заднее сиденье, где лежал целлофановый полупрозрачный мешок с лавашем и пистолетом, именно этой своей полупрозрачностью отгоняя от себя всякие подозрения. Наконец, документы вернули, отпустили.

Только ветерок из открытых окон тронувшейся машины слегка остудил их, как появился новый блокпост. И опять всё сначала.

Наконец свернули с трассы. Дорога пошла через горы и чем выше они поднимались, тем прохладнее и приятнее был воздух, правда, спуск в Бейрут напоминал окунание в варочный котёл. Из-за высокой влажности воздуха тела покрылись обильным потом, одежда промокла насквозь и плотно прилипла к телу. Солнце еле пробивалось через густой серый смог.

Все встреченные на их пути люди, на восемьдесят процентов мужчины, были вооружены. Женщины перемещались быстро, с невероятным количеством переполненных мешков, стараясь запастись за один поход в магазин как можно большим количеством продуктов. Машин было мало, проезжали быстро. Вообще, атмосфера была напряжённой и ощущение опасности усиливалось.

Возле блокпостов внутри города было пусто, только вынужденные проезжать этими дорогами редкие машины останавливались на досмотр.

Ближе к больнице улицы наполнились пешеходами и припаркованными автомобилями. На входе стояла вооружённая охрана, на парковке люди с автоматами. После тщательной проверки их пропустили, запретив брать с собой что-либо.

Надин лежала в хирургии на третьем этаже вместе с четырьмя женщинами, состояние которых было гораздо плачевнее. Одна то приходила в сознание и начинала бредить, то опять проваливалась в никуда. Её голова была перебинтована, на марле видны засохшие пятна просочившейся крови. Две другие – с ампутированными конечностями и множественными ранениями. А рядом с Надин молодая девушка с обширными ожогами. Палата была рассчитана на трёх человек, и присутствие пяти больных и ухаживающих за ними создавало невыносимую давку.

Надин лежала, повернувшись к стене. Едва услышав голос Хади, она подняла голову и, приподнимаясь на руках, стала подтягивать ноги, принимая сидячее положение. Волосы сбиты, пижама от неловких движений перекручена вокруг тела. Она тоненькими ручками быстро пыталась исправить и то и другое, пригладила волосы, начала поправлять пижаму и тут увидела Ахмеда. Наверное, желая вскочить от радости и броситься к нему навстречу, она рванулась вперед, потеряла равновесие и чуть не упала с кровати.

– Ахмед! Приехал! Иди, иди я тебя обниму! – она сияла от счастья.

– Маленькая моя, аккуратнее, чуть не упала, что ты! Боже! – эта радость и полная беспомощность ножом перерезали его душу. Он попытался обнять её, но она отстранилась:

– Не надо, от меня плохо пахнет. Я грязная вся. Ты там сядь. – полушёпотом, стесняясь посторонних в палате, сказала она.

– Ну что ты, Надин! За тобой кто-то ухаживает?

– Ты же видишь, сколько тут людей. Ко мне Хади приезжает, но он же мужчина. – она заплакала, стесняясь своих слёз, но не в силах их сдержать. – Ахмед, забери меня отсюда! Я часами жду, пока мне утку принесут, иногда не успеваю, а тут каждый день новые тяжёлые больные. Сейчас же шииты только в шиитские больницы поступают, сунниты в суннитские, христиане в христианские. А сюда каждый день столько привозят, что, мне кажется, скоро всех наших убьют. Я Хади жду каждый день и боюсь, что он не приедет. А он приезжает, гоняет медсестёр, деньги им платит, а уезжает и опять никто не подходит. Забери меня!

Она никогда не жаловалась, росла таким маленьким хрупким бойцом с огромным сердцем, всех жалела, помогала ещё до того, как её просили. И сейчас лежала и страдала бы, молча, боясь обременить Хади и помешать его поискам. Но Ахмед это другое, ему всё по силам. И она сдалась.

– Птичка моя, потерпи чуть-чуть. Я только найду твоего врача, всё узнаю у него, заберу все документы, и сегодня же заберу тебя. Подожди, хорошо? – Он целовал её немытую кивающую головку. – Подожди!

Потом, обернувшись к Али и Хади, добавил:

– Мы никуда больше не едем, забираем её домой. Хади, собери вещи и найди какую-нибудь медсестру, чтобы поменяла ей бельё и одежду в дорогу.

– Нет одежды, наверное.

– Найди медсестру, я что-нибудь придумаю. – он отправился по коридору искать врача. На его счастье, тот в перерыве между операциями отдыхал в ординаторской.

– Здравствуйте, доктор! Я доктор Ахмед, стоматолог. Я хотел бы узнать о своей сестре Надин, палата четыреста восемнадцать. Я хотел бы её забрать.

– Проходите, доктор. Вот её история. Вот снимки до и после операции. – устало выложил он на стол папку.

– Я стоматолог, поэтому мне важнее выслушать вас, боюсь, я мало что пойму по снимкам. Но уход у вас ужасный!

– Какой уход, коллега?! О чём вы?! Больные скоро будут лежать по двое на койке, а вы про уход! У меня по четыре операции в день бывает, думаю уже только о том, как бы правильную ногу ампутировать, не ошибиться!

– Понимаю. Пусть хранит Вас Аллах и даст Вам сил в Вашем труде!

– Вашей сестре повезло, ей вовремя и хорошо проведена операция. За это не беспокойтесь. Но выхаживать её лучше, конечно, не здесь, а в месте поспокойнее. Поэтому, несмотря на её состояние, я даже рекомендую вам её забрать. Я напишу вам необходимое лечение, оно будет длительным, но должно дать эффект. А через недели две подключите физиотерапию, массаж. Ну и, конечно, надо пытаться двигаться.

Надин забрали, переодев во врачебный хирургический костюм вместо сменной одежды, его цену включили в счёт за лечение. По дороге удалось купить почти все лекарства, одежду не искали, боясь останавливаться лишний раз. Али сказал, что его жена что-нибудь подберёт из своей.

Аккуратно, на руках Ахмед поднял сестру домой. Мама, к его удивлению, очень собранно и толково занялась своей девочкой, забыв про свою слабость. Материнский инстинкт не стареет и не слабеет с годами. И если рядом ребёнок в беспомощном состоянии, то неизвестно откуда берутся силы и разум.

Совершенно воспалённая и в некоторых местах облезшая, как после ожогов, кожа на промежности и ягодицах Надин вызывала постоянную боль и жжение. Заботливая мама с помощью Ахмеда усадила её на табурет прямо в ванной, вымыла и обработала каждый сантиметр её больного тела, и всё плакала вместе с ней, не верящей в окончание своего мучения и страхов. Потом ароматную, с румяным от купания и опухшим от слёз лицом, в прекрасном и мягком махровом халате её усадили ужинать на диван в гостиной, сами разместились рядом за столом. Уставшая и разомлевшая она быстро уснула, а мама, поправив ей подушки, послала себе на соседнем диване.

– Ахмед, сынок, не закрывай дверь, может понадобиться твоя помощь. Мне нужно время, чтобы приноровиться даже к её элементарным нуждам. Иди, я тебя обниму! – она прижалась к его плечу лицом. – С тобой в наш дом опять вошла надежда. Всё будет хорошо теперь! Моё сердце чувствует, что скоро вы найдёте и Гаcана.

Но сердце, подарившее надежду матери, выдавало желаемое за действительное. Гаcана нашли, он был в списках погибших в лагере Ансар, вывешенных через несколько дней. Хади не мог поверить, ведь он каждый день узнавал, есть ли его брат в числе пленных и ему отвечали, что нет. А он умирал там от заражения крови после ранения, оставленный без всякой медицинской помощи. Жаловаться было некому и ничего нельзя было изменить. Им отдали тело для захоронения и братья отвезли его на кладбище рядом с могилой отца. Почерневшая от горя мать до ночи сидела на их могилах, а потом сказала, что возвращается с Надин в свой дом, чтобы принять соболезнования всех близких и друзей мужа и сына. Это её последний долг перед ними. Поэтому с кладбища отправились домой, в суетливый беспорядок, который оставляют спешно убегающие люди. Если бы не Надин, которой надо было заниматься постоянно, мама бы слегла. Но бесконечные бытовые трудности, которые приходилось преодолевать ежечасно, удерживали её от погружения в своё горе. Одна обработка кожи и гигиенические мероприятия забирали много времени и сил, плюс ещё добавились судороги в мышцах, боли в спине. Надин очень страдала, что стала такой обузой для матери, вместо того чтобы стать поддержкой в такое сложное время, но Ахмед её успокоил, сказав, что никакие утешения не помогли бы маме сейчас так, как необходимость вставать каждое утро с мыслью о том, насколько затянулись её ранки.

В дом приходили немногие из оставшихся в городе знакомых и друзей покойных, в основном пожилые. Всех как-то коснулась война и всем было о чём поплакать, поэтому дом стал местом их общей скорби. Ахмед понимал, что в такой обстановке они не только Надин не поднимут, но и маму благополучно уложат в постель с инфарктом, поэтому, как и планировал, связался с дядей и договорился об отправке сестры к нему на лечение в сопровождении мамы. Дядя со всем радушием согласился принять семью своего покойного брата и уговаривал Ахмеда с Хади ехать вместе с ними и забрать Лейлу с семьёй, но Ахмед, поблагодарив, сказал, что и Надин отправляет только на лечение, на полгода, а они сами справятся, им не привыкать. Это Ливан, здесь никогда не было стабильно и спокойно.

Спешно, насколько это было возможно в тех условиях, он занялся оформлением документов, снял со счёта большую часть доступных средств и в достаточно быстрый срок отправил Надин с матерью к заокеанским врачам.

В большом пустом доме, когда-то не вмещавщем всех своих обитателей, остались они вдвоём. Два уставших брата, похоронивших третьего, похоронивших отца, учивших заново ходить свою сестру и молившихся за здоровье пожилой мамы, полетевшей за тридевять земель отвоёвывать у болезни свою дочь.

– Хади, теперь нам с тобой предстоит большая работа. Если мы с тобой сейчас не бросим все силы на восстановление нормальной работы центра, мы его потеряем. А на нас с тобой сейчас мама, Надин, семья Гасана, ну и твоя будущая семья.

– Ты о своей лучше подумай, пора бы уже! – заметил младший.

– Давай сначала о семье Гасана подумаем. Надо завтра заехать к его жене, спросить, где она хочет жить? Если дома у родителей, то что делать с квартирой? Сдавать? А если в квартире, то съездим с ней и посмотрим, всё ли там в порядке? Нужно ли что? Да и школы надо оплатить всем детям наперёд, ну и там к школе всё что нужно. И узнаем, сколько ей на месяц надо денег на расходы? Я ничего не забыл?

– Ты забыл рассказать мне о себе. Почему ты не женишься? Неужели ты не хочешь семью, свою, где тебя ждут дети?

– У меня есть сын. – неожиданно для самого себя признался Ахмед. И, видя изумлённый взгляд брата, с гордостью добавил: – Ему десять лет и зовут его Имад!

– Почему ты никогда никому не говорил о нём? – изумился Хади.

– Потому что… – Ахмед поведал ему всю историю от начала и до момента приезда. Хади внимательно слушал его и по окончании рассказа спросил:

– Неужели во всём Советском Союзе нельзя было найти не еврейскую женщину?

– Именно это и было основной причиной моих страхов. Они прекрасные люди, добрые и интеллигентные, а всем достаточно будет того, что её отец еврей, чтобы заклевать её и моего сына.

– Они убили Гассана! Из-за них погиб папа, ранена Надин! – вдруг в приступе ненависти закричал Хади. – Она специально окрутила тебя, родила от тебя сына, чтобы привязать к себе! Они хитрые!

– И зачем я ей был нужен тогда, уехавший в Ливан парень из бедной семьи, оставивший её с ребёнком? В чём великий план? Ты хоть сам понимаешь, что ты говоришь?!

– Это ты перестал понимать! Разум отказывает тебе, слепец! Все знают, что они никогда и ничего не делают просто так! Как ты мог связаться с еврейкой?! И этот мальчик! Ты что привезёшь его в дом?!

– Этот мальчик – мой сын! Запомни это! Это мой сын, его зовут Имад! И никогда больше не говори «этот мальчик» на него! Имад! Имад! Его зовут Имад! – в бешенстве кричал обезумевший Ахмед. – Его мама прекрасная женщина с русской фамилией Евстигнеева, она врач-стоматолог, его еврейский дедушка профессор офтальмологии! И именно он дозвонился почти до правительства Москвы, чтобы помочь мне попасть сюда, хотя для себя не просил ничего и никогда!

– Отпусти меня Ахмед, ты с ума сошел! – пытаясь оторвать руки брата от своей груди, кричал Хади. – Не тряси меня! Отпусти!

– Прости! Я очень жалею, что сказал тебе! Хади, я предупреждаю тебя, я привезу их сюда рано или поздно и если кто-либо узнает, что в ней есть еврейская кровь, я буду знать, что это ты рассказал и с того момента я не буду считать тебя братом.

– Тебе еврейка дороже меня! – со слезами на глазах, совершенно добитый этой новостью, произнёс Хади.

– Нет, мне дороже всех мой сын! И мать моего сына тоже далеко не последний человек в моей жизни. Хочешь перейти на другой берег – твой выбор! Я пойду спать!

Он чувствовал, что между ними залегла пропасть и даже пережитые несчастья, сделавшие их единым организмом в борьбе за свою семью оказались бессильны перед клеймом, поставленным историей и временем. Хади исполнял его поручения, как-то взаимодействовал с братом в деловом и бытовом плане, но избегал бывать с ним наедине. Через месяц он сообщил брату, что хотел бы воспользоваться приглашением дяди и насовсем уехать в Америку.

– А наше дело? А наша семья? – спросил Ахмед, шокированный неожиданной новостью.

– Ты привезёшь свою семью и это будет ваше семейное дело. – равнодушно ответил брат.

– Я не разделяю семью! Ты такой же дорогой мне человек, как мама, Имад и Анжела. Если ты не можешь смириться сейчас, я тебя попрошу, останься до их приезда. Познакомишься и решишь. – «А тем временем и повзрослеешь, может, перестанешь быть таким радикальным. С годами амплитуда эмоций уменьшается. А сейчас я старший, я должен пойти на компромисс и удержать тебя». – подумал он и продолжил. – Я ведь никогда не оставлял вас, у тебя нет повода мне не доверять или упрекать в чём-то. Сделай и ты шаг мне навстречу. Хорошо?

– Хорошо, не обижайся на меня, ты с этим давно живёшь, а я только что столкнулся.

– Ну что ты, родной! Если бы ты видел мою первую реакцию на тётю Цилю – это отдельная история, ты будешь смеяться!

И он смеялся, смеялся до слёз.

– Я постараюсь ничем не обидеть твоего сына и моего племянника. Правда, постараюсь. Прости меня, мне было очень тяжело это узнать.

– Я понимаю.

И как-то потихоньку стали сходиться берега этой пропасти.

Анжела ждала редких телефонных звонков, первое время безумно беспокоясь за жизнь Ахмеда и его близких. Она даже не представляла, что окружает его, какие проблемы он решает. Это была другая война, не такая, которая была знакома ей по книжкам и рассказам отца. Это война, в которой можно послать сестру на лечение в Америку. В которой свои и враги для каждой религиозной конфессии различны, и людей совершенно не объединяет то, что они граждане одной страны, которую надо называть Родиной и защищать. Это война, в которой можно поесть утром в кафе, сходить в магазин мужской одежды, заехать в аптеку, работать над восстановлением центра. Для Анжелы она была какой-то непонятной и похожей на раковую опухоль, которая не проявляет себя наружно, пока не изъест всё изнутри. Маленькая страна, малочисленное население и огромная опухоль ненависти.

Она перестала выспрашивать его о подробностях в коротких телефонных разговорах, а он избегал о них говорить, не зная, как описать важность той или иной ситуации в доступной для благополучного советского человека форме, при этом не коснувшись национального вопроса. Поэтому разговоры их становились всё короче и утомительнее для обоих. Ей казалось, что он специально оттягивает приезд. Ему, что она никогда не сможет понять и принять его жизнь, если они переедут в Ливан.

И всё-таки Анжела продолжала его ждать.

Это уже не было то ожидание неизвестной развязки, ожидание любимого, сопровождаемое тихой грустью. И уж тем более это не было ожиданием чего-то радостного. Скорее это было ожидание по привычке. И оно тяготило. И ещё больше тяготила недосказанность, витавшая при каждом их телефонном разговоре, поселявшая недоверие в сердце.

Её карьера шла успешнее чем раньше. Наверное, первое возвращение Ахмеда, выведшее её из группы женщин под названием «брошенные» придало ей сил. Ведь несмотря на всю демократичность её натуры, на тёплое понимающее отношение её семьи, она немало натерпелась от людей. Люди бывают злы! И даже азартно злы. Особенно молодёжь, которая мало ещё что повидала, но уже всё знает и обо всём берётся пылко судить, а то и чинить расправу. Многие проходили сквозь строй такой травли. Сейчас, вращаясь уже среди более зрелых людей, она чувствовала покой и безопасность. Уже не было необходимости всё время обороняться, осторожничать. Она понимала, что почти никто не подошёл к тридцатипятилетнему рубежу своей жизни без потерь. Каждому было чем гордиться и о чём сожалеть.

Вечерами у неё появилось больше свободного времени. Имад прекрасно учился в школе и не требовал большой помощи. Циля по-прежнему не допускала никого к хозяйству, а постаревший папа рано уходил к себе спать. Часов с восьми вечера она погружала комнату в полумрак, включала любимый торшер и проводила время за чтением, иногда слушала пластинки, наслаждаясь этими часами одиночества, пребывания наедине с собой.

Анжела вышла из гонки за выживание, которой были посвящены её предыдущие годы. И сейчас, оглядываясь назад, она всё чаще ловила себя на мысли, что жила как по написанному кем-то сценарию. Ей давались роли, и она старательно их исполняла. Она была превосходным исполнителем и единственным событием, которое произошло в её жизни по её личному выбору, было рождение Имада. Всё остальное являло собой череду вынужденных поступков и решений. Вынуждали обстоятельства. Какой-то сплошной тоннель из обстоятельств без вариантов движения, только по ходу. Да к тому же ещё и с вынужденной скоростью. Некогда было думать и рассуждать, даже поплакать. Чувство выполненного долга успокаивало и придавало смысл всему труду. И она уже было втянулась и совсем не тяготилась такой жизнью, и, наверное, опомнилась бы где-то на пенсионном рубеже, поняв, что установила рекорд, перепрыгнув всю свою жизнь одним прыжком.

Даже первый приезд Ахмеда был уже нежданным на самом деле. За время разлуки Анжела забыла его настоящего и создала некий образ для своего сына, который устно хранился в их семье. Первый год она страдала невыносимо, пока хлопоты с младенцем не приглушили эту тоску. Ей действительно не хватало его реального, с его запахом, манерами, высказываниями. Через год в воспоминаниях уже было много меньше от Ахмеда настоящего. Но ведь любовь ещё была жива, а любить всегда легче что-то прекрасное, поэтому черты реального человека постепенно заменились на черты идеального. Потом прошла тоска и грусть, и статусом остался в её жизни Ахмед. Её легендой. Уже не чувствуя остро любви, она всё равно называла для себя его любимым и, не ожидая его возвращения, подолгу обсуждала с сыном, что будет, когда папа вернётся. И она знала, что поступает правильно ради своего мальчика, ему нужен был отец, хотя бы в варианте легенды. Когда он внезапно первый раз вернулся, она не почувствовала, что сердце ёкнуло, скорее испытала радость от встречи с давним знакомым и страх. Это был совершенно другой человек, даже внешне очень изменившийся. Человек взрослый, знавший себе цену, безусловно, успешный и достойный, но совершенно чужой. Опять-таки подсознательно готовив тоннель из легенд о прекрасном папе она должна была в него войти. И она вошла…

Ей не было и в нём плохо, наоборот, она ощутила комфорт и некоторое благополучие. Она отказалась от дежурств по выходным дням и, наконец, начала отдыхать и отсыпаться. Прибытие Ахмеда на выходные всегда было праздником, дом наполнялся суетой, Имад скакал от радости, а всегдашний сопровождающий Георгий вносил необыкновенный шарм в их веселье. Всё было замечательно и празднично. Но не было будней, тех самых, когда остаёшься один на один с близким человеком, когда возможно взаимопознание и взаимное проникновение в глубинный мир друг друга. Казалось, что они оба понимали, насколько стали далеки, и поэтому выбрали по молчаливому согласию именно эту форму общения – облегчённый вариант семьи, так сказать, семья выходного дня.

Перед их первым расставанием у них не было времени, чтобы яркая и страстная влюблённость переросла в любовь, они просто не успели пережить эту трансформацию. Потом, во время подаренного им судьбой второго шанса, они инстинктивно чувствовали, что слишком многое изменилось. Что-то упорхнула и не догонишь. Наверное, какая-то юношеская лихость и вера в счастье, которая побеждает все преграды.

Ахмед не чувствовал всё так же остро, как Анжела. Он восточный человек и там совсем по-другому понимают семью. Душевная близость и приятное общение не являются смыслом построения брачного союза и если выпал шанс жениться по любви, то это уже огромная удача. А потом совместный быт, рождение и воспитание детей, их образование и прочее, что называется супружескими и родительскими обязанностями. Желательна, но необязательна сексуальная притягательность супругов. Семья – это точный расчет, постоянная работа и контроль. Он тоже понимал, что она изменилась, но особой беды в этом не видел. Женщина должна ждать мужчину, для этого ей Бог дал не такой выраженный темперамент и интеллект, зато очень мощный материнский инстинкт и инстинкт сохранения домашнего очага. Всё нормально, пройдет время и она привыкнет! Возможно, всё так бы и было, и даже, скорее всего, что именно так, если бы не их очередное расставание, которое как оползень покачнуло и начало разрушать хрупкую постройку их недолгой совместной жизни.

Ахмед сначала хотел приехать сразу, как только похоронил Гасана и отправил в Америку Надин. Потом посчитал более разумным остаться ещё на некоторое время, чтобы восстановить разрушенный центр и обеспечить своим родным достойное возвращение на родину. Он знал, что его сын и невеста в порядке и посчитал своим долгом навести порядок и в делах дома. Конечно, реакция Хади напугала его, и если бы он спешно уехал, то у брата появились бы новые причины ненавидеть ещё неизвестную ему Анжелу. Скорее всего, он расценил бы это как двойное предательство. Поэтому он отложил отъезд «до лучших времён», пока бури в сердце брата не улягутся, и он не поймёт, что Ахмед не противопоставляет их друг другу и не стоит перед выбором между ними, а, напротив, отдаёт долг семье, заручившись поддержкой белорусских близких. Только если не спешить и запастись терпением, можно угасить это пламя. Жаль, что Анжеле он не мог объяснить все причины, побудившие его остаться, боясь разворошить раны, нанесённые ей его давним жестоким визитом.

В Минске за него переживали всей семьей, как за близкого человека. Но, чем больше проходило времени, тем чаще Анжела ловила себя на мысли, что никогда у неё не было еще настолько счастливых дней. Дней без усталости и спешки, без нужды. Она впервые почувствовала прелесть выходных с посещением выставок и парков. Нина, с которой они очень сдружились, шутила, что она ведёт размеренную жизнь молодой пенсионерки. Она запретила себе думать о том, что именно заставляет Ахмеда не спешить вернуться к ним, и где-то в глубине души смирилась с засевшей в подсознании мыслью «он не вернётся».

Но Ахмед вернулся через год ненадолго, объяснив ливанским близким это необходимостью переоформить документы о переносе второго года обучения на ещё более длительный срок, ввиду сложных личных обстоятельств. Приезд был внезапным и Анжелин отпуск не совпадал с ним. Как Ахмед не уговаривал её взять отгулы, им пришлось проводить его отдельно, но Имад был безумно счастлив тем, что ему разрешили побыть на летних каникулах с папой. Они поехали в Москву. Там, между оформлением документов и прочими делами, он показал сыну все достопримечательности. А после, с Анжелиного согласия, остался на недельку отдохнуть на даче Георгия, вместе с ним и его беременной невестой Ниной.

Верный и гостеприимный Георгий взял по этому поводу отпуск за свой счёт и был счастлив проводить тёплые летние вечера в компании лучшего друга, любимой женщины, которая была уже в положении, и дочки Инночки, жившей у него во время очередной маминой командировки. Что может быть приятней, особенно когда все дружат. Даже дети удивительно ладили между собой. Двенадцатилетний интеллигентный и домашний Имад, познакомившись с Инной, первый раз в жизни столкнулся с шестилетней девочкой, обладающей мальчишеской дерзостью и кукольной хрупкостью. Он с интересом изучал это чудо и ловил себя на ощущении, что она заражала его жизнелюбием и авантюризмом. Всегда флегматичный и вдумчивый, он начал лазать по крышам, воровать клубнику на соседнем огороде, хотя на своих грядках её было море.

«Но ведь так вкуснее!» – объясняла ему Инна. И это было правдой! Было гораздо вкуснее! Они уезжали кататься на велосипедах за сетку, огораживающую территорию дач в лесу, что было категорически запрещено. И даже купаться на озере. Она научила его делать секреты в земле – закапывать всё что хочешь в маленькую ямку, накрывать прозрачным стёклышком от разбитой бутылки очень плотно, засыпать и оставлять метку. Потом поменяться и искать по меткам секреты друг друга.

Когда шёл дождь, она носилась босиком по лужам, собирала дождевых червей в банку, чтобы напугать брезгливую соседку бабу Машу.

Он совершенно не успевал за ней. Она была сама жизнь!

Однажды Нина, расчёсывая её волосы после купания, сказала восхищенно:

– Какая же ты красивая! И эти волосы чудесные! Вот только коленки все ободраны и ноги исцарапаны. Так нельзя, Инночка, ты же женщина, береги себя!

Имад, присутствовавший при этом разговоре, был поражён совершенно. Она женщина?! Этот чумазый исцарапанный чертёнок превратится когда-нибудь в женщину? Нет, этого не может быть! Просто Нина старается подлизаться к дочке жениха. Он ещё раз взглянул на неё и, не сдержавшись, рассмеялся. Волосы с одной стороны расчесанные, с другой стояли дыбом. Худая, костлявая, наполовину в зелёнке, в какой-то майке и мальчишеских шортах. Женщина…

Нина обернулась, внимательно присмотрелась к Имаду.

– Смеёшься? Зря! Может, ещё сам в неё влюбишься потом.

Кто знал тогда, что эти слова станут пророческими…

Они прекрасно провели неделю вместе и на выходные ждали в гости Анжелу. По этому поводу на субботу были запланированы баня и шашлыки. А накануне вечером, пока Ниночка хлопотала на кухне и с детьми, мужчины устроили себе партию в шахматы на веранде.

– Как-то ты невесел накануне приезда Анжелы. – осторожно завёл разговор Георгий, уже на протяжении недели наблюдавший странности в их отношениях.

– Да ведь и она ко мне сильно не спешит. – грустно заметил Ахмед. – Ведь можно было взять отгулы или отпуск за свой счёт и побыть со мной эти несколько недель? Ты же смог!

Георгий молчал, понимая, что друг прав.

Он сам был почти влюблён в Анжелу, когда только познакомился с ней и, если бы она не была женщиной его друга, то кто знает, как бы всё сложилось. Но при всём очаровании внешней красоты и элегантности, он не знал более закрытого человека, чем она. Такая снежная королева с замороженным сердцем, хотя, возможно, во времена их молодости, до всех испытаний, выпавших на их долю, она была другой. Почти никогда Анжела не давала себе «слабинку» и была всегда на высоте. В шашлычных ли компаниях на дачах друзей или на крупных торжествах она говорила мало, но всегда к месту и с прекрасным чувством юмора. Знала меру во всем. Не позволяла себе ни ошибок, ни глупостей. Георгий всегда думал, что можно будет позавидовать тому, кто раскроет её сердце и уведёт её из мира правильных поступков в мир желаний и чувств. Потому что всё скопившееся за эти годы выплеснется на этого спасителя.

Но ведь когда-то она решилась родить ребёнка от Ахмеда, значит, была открыта и влюблена! И как его друга устраивает жизнь с оболочкой, почему он не стремиться проникнуть глубже, понять её, вернуть её прежнюю? Тем более что он уже попробовал эту глубину. Это как аквалангист, познавший всю красоту и богатство подводного мира, впоследствии перешедший на стиль плавания «собачкой» сугубо по поверхности. Это же невкусная жизнь!

Ахмед и сам понимал, что надо либо самому что-то менять, либо быть готовым к тому, что жизнь всё изменит. Жизнь – серьезная дама, с ней не отсидишься в тени. Или решай сам или молча принимай чужие решения. Да, Анжела изменилась, в ней явно назрела потребность в чем-то большем, вот только с ним или без него – он не знал. Тогда, когда он решил остаться отстроиться, она как будто сломалась, отдалилась. Он-то видел крайнюю необходимость этого и попросил её год подождать, а она почувствовала себя шестнадцатым пунктом его жизненной программы и перестала верить.

Надо бы бороться, может и есть шанс на успех. Но от него прежнего осталось очень мало. Он устал и очерствел за время всех этих несчастий. Он стал бояться своей чувственности и доброты как наиболее уязвимых сторон своей натуры. На войне «око за око, зуб за зуб» в порядке вещей, а вот доброта за доброту и откровенность за откровенность, это сомнительно. Скорее в глаз за доброту. Она приравнивается к глупости. Они дети войны!

Всю утончённость Анжелиной натуры он в глубине души стал считать блажью. Ему иногда казалось, что они несовместимо разные. Он, за год потерявший отца и брата, прошедший огонь, воду и медные трубы, и она… Ахмед даже не мог её охарактеризовать. Он вообще мало вдумывался в неё, принимая её саму и её верность как данность. И, конечно, можно было бы поговорить по душам, попытаться выяснить всё недосказанное, но зачем? Чтобы попробовать взаимно прогнуться, или даже, допустим, взаимно измениться – это уже невозможно в таком возрасте. Она не станет проще, он так и останется восточным человеком, достойным сыном своего отца, гордящимся своими достижениями. Да и стереотип отношений между мужчиной и женщиной на востоке совсем другой. Мужчина должен иметь авторитет, не должен уговаривать женщину быть рядом с собой, но при этом должен делать всё, чтобы ей было хорошо, чтобы она сама держалась его. Да и женщины другие. Они редко получают образование, зато являются академиками в ведении домашнего хозяйства, общении с мужчиной, воспитании детей – в хранении домашнего очага. И часто можно увидеть, как взрослый сын, входя в дом и здороваясь с мамой, благодарно целует ей руку. Не за великие и мудрые нравоучения, а за то, что пережила с ним каждый его шаг, готовила обеды на десять человек из десяти блюд, непременно учитывая интересы каждого, отказалась давно от покупок себе, экономя деньги, чтобы позволить им пощеголять. Родители всегда стараются воспитывать в детях чувство уважения к старшим на собственном примере в отношениях с бабушками и дедушками Научить ведь можно только тому, что сам умеешь, а поделиться только тем, что сам имеешь. И хотя раньше он и думать не мог о невестах, ненавязчиво попадавших в их дом мамиными стараниями, но на данном этапе своей жизни он хотел бы именно этого счастья.

– Э – э – х, была бы она бабой! Простой бабой, которая растает от подарков, будет бояться остаться одна, будет держаться за мужа, подстраиваться. Пусть и не сильно образованной и не сильно умной.

– И не сильно Анжелой, тогда уж. – закончил Георгий. – Ахмед, у тебя на родине большинство женщин такие, судя по твоим рассказам. Может, стоит уж жениться у себя на родине, раз у тебя так изменились приоритеты. Только, правда, подумай сначала, что ты с такой бабой потом делать будешь? Твоя усталость пройдёт, захочется интересной, яркой жизни, умного человека рядом. Ты никогда не был простым, просто сейчас устал. Анжела, конечно, сложная, но очень достойная мать и женщина!

– Да она уже и сама, похоже, не хочет за меня замуж. Я люблю её, как мечту, но она стала мне совсем чужой. А рядом ежедневно мне нужен близкий и любящий человек. Не знаю, всё вообще запуталось!

– Я вижу! Вы так вынужденно обходительны друг с другом, что, кажется, дай вам волю – разбежались бы в разные стороны со всех ног. Но знаешь, страх бабы с подарками остаться одной тоже не всегда можно приравнять к любви.

– Я ей не нужен! Я и сам её боюсь, если честно. Жениться на ней – мой долг. Она замечательная… Но мне так тяжело, Георгий!

– Ну, я думаю, так и надо объясниться. Она женщина, она побоится тебя потерять и раскроется. Да, всё наладиться! Ей просто нужно поверить тебе.

– Я боюсь, что она обрадуется разрыву. Что всё будет кончено непоправимо. Что я потом пожалею и ничего не смогу вернуть. Пусть лучше пока так! Я люблю её, всё-таки!

– Ахмед, но и это не жизнь! Вы себя связали и ни ты, ни она не счастливы.

– Я столько лет хранил её в сердце и привык уже, что хоть всё и сикось-накось, но есть надежда… А ты мне предлагаешь лишить себя надежды? Навсегда?

– Я тебе предлагаю жить начать. И ей дать. Ты ведь не трус?

– Похоже, что трус немного.

– Ну, прости! Может, и правда, само разрешится.

– Мне ведь и на самом деле с бабой будет скучно! Тут надо поднапрячься, чтобы соответствовать, тут надо думать. А там будет всё на расслабоне, но скучно.

– Проблема в том, что вы оба сложные.

– Вообще-то да. Ну, вот скажи мне, я-то могу уехать и завтра жениться, если захочу. Веришь? Завтра! Я богат, а деньги у нас решают почти всё. А она? Зрелая, немолодая уже, прямо скажем, сложная. Она же одна останется! Почему она не боится?!!

– Ну, мне кажется, она изначально выбрала остаться одной, десять лет назад. Этого уж она точно не боится. И потом, ты зря так думаешь. Жизнь непредсказуема. Может, она тоже встретит более доброго и тёплого партнера. Вам, кстати, похожие люди нужны. Просто не такие перфекционисты, как вы и менее критичные.

– Да, я всё это понимаю, только решиться не могу! Ведь говорят, что во всех следующих отношениях мы ищем повторения первой любви. Вот и боюсь, что потом буду искать такую же вторую, сравнивать, тосковать.

На веранде за их спинами стояла Нина, управившаяся с делами, и внимательно слушала разговор. Слёзы текли по обеим щекам этой похорошевшей от беременности женщины. И вдруг она начала тихо цитировать:

– Ниночка, ты плачешь! – испугался Георгий. – Успокойся, тебе нельзя плакать! Мы просто обсуждаем.

– Гоша, я что, не вижу?! Я что чужая?! Да у меня последнее время ближе Анжелы подруги нет. Мне и её жалко и тебя, Ахмед.

– А что ты думаешь, как её подруга? – осторожно спросил Ахмед.

– Мне кажется, надо поговорить. И мне кажется, не всё потеряно. Вы просто так устали от проблем, что сражаться за любовь у вас обоих уже сил нет. Но надо попытаться! Такая была любовь! Легенда!

– Может, пусть лучше легенда останется легендой, чем станет плохой семьей? – проворчал Ахмед.

– А Имад? Ему каково будет без тебя остаться? – не отступала Ниночка.

– Нет, я не думаю, что это станет препятствием нашему общению. Анжела не такая, она никогда не будет чинить препятствия! – с нескрываемой гордостью проговорил он.

– С ума сойти! Какое может быть расставание?! – Ниночка, в слезах, выразительно жестикулируя, пыталась быть как можно более убедительной. – Какая баба?! Да что ты с ней делать будешь?! Да ты домой не захочешь идти! Ты ведь тоже непростой! Очень! Ты гордишься собой! И по заслугам! И женщина рядом с тобой должна быть соответствующая!

Ахмед внимательно слушал её. Он был напряжён и пытался из советов друзей синтезировать единственно разумный и возможный выход. Он обдумывал, раскладывал по полочкам, и только затаившееся сердце знало всё! Он не будет счастлив без неё, он не сможет любить женщину за блины, ему надо уважать и гордиться ею. И только она со всей её сложностью вызывала в нём глубокое чувство уважения. Но она очень изменилась, в ней много нового, неизвестного ему. В её молчании, взглядах. Как будто вышла на новую орбиту.

– Ахмед, ты устал и душевно истощен, но и у неё абсолютно та же ситуация. Она не станет тебе мамой, конечно, но и простая баба с блинами тоже не станет. А с Анжелой вы равны и если вы сможете объясниться, мне кажется, вы поймёте, как помочь друг другу! Она же могла не принять тебя или найти другого? Но вы оба до сих пор верны друг другу и зачем-то ждёте. Это же не просто так! – не успокаивалась Нина.

– Ниночка, ну ты не нервничай! – забыв о проблемах друга, Георгий безумно переживал за свою немолодую беременную подругу.

– А ты молчи и не нервируй меня! Это ты виноват! Что за жизнь у них была? Полтора дня в неделю на встречу в Минске, плюс папа, Циля, Имад и ты массовик-затейник… – она запнулась, потом все её лицо просияло. – Я поняла! Я всё поняла! Георгий, мы уезжаем и забираем двоих детей! Сейчас! Нет, утром!

– Ниночка, ты успокойся! Куда уезжаем?

– Гоша, ты тупишь, честное слово, я же всё объяснила!

– Я не заметил…

– Они должны побыть вдвоём, тогда всё решится.

– Ну что вы, так невозможно! Изгнать из дома хозяев! – смутился Ахмед.

– Ты знаешь, а может она и права? Побудьте наедине. Может, разговор сам собой сложится.

– И запомни, Ахмед, женщина уходит от мужчины, если он её отпускает. Всё от тебя зависит.

Ахмеду было смешно и неловко наутро, когда Георгий и Ниночка дружно упаковывали вещи и детей, наперебой давали наставления, показывали, где вино, где еда. Они пребывали в необыкновенном азарте, чувствуя себя участниками секретной операции и надеясь на успех.

И вот модный «жигуль» отъехал от дачи, оставив Ахмеда наедине со своими страхами и надеждами.

Анжела должна приехать через пару часов. Он прилёг – не лежалось, пошел пройтись – начал метаться. Сел, закурил. Да, лучше всего. Прохладное летнее утро, воздух свежий, хрустально прозрачный и ароматный. Изысканный аромат Богом сотворённого чуда. Сквозь кроны сосен пробивается утреннее солнце, птицы. Много птиц. Нежное многоголосье. Ему на мгновенье показалось, что это рай. Закутавшись в плед, он сидел на террасе в кресле-качалке, и от какого-то тихого восторга теснило в груди.

Да, умеют жить армяне! Молодец Георгий! И работает успешно, и друзей много, и дочка-красавица, и сын на подходе. Да и женщины все его счастливы, настоящая и бывшая! И родители досмотрены. И дача в раю… Молодец! С кем о нём не заговоришь, все его добрым словом вспоминают, даже тёщи! Обе! И как у него получается, чтобы и по совести всегда поступать и выигрывать от каждого поступка, как в лотерею? Может потому, что именно по совести? Может, Бог потому и помогает? А он в трёх соснах заблудился…

«Помоги и мне, Аллах, разобраться! Боюсь, коммунистическая партия тут бессильна».

Он вошёл в уютную, обитую вагонкой кухню. Нашёл арабский кофе и джезву с маленькими чашечками без ручек, набор, когда-то привезённый им Георгию. Не спеша заварил кофе, накрыл джезву блюдцем, чтобы настоялся, и вышел с подносом на террасу. На его месте в кресле-качалке уже сладко почивал кот.

– Уйди, друг, не порть минуты счастья. Последним желанием осужденного перед исполнением приговора было накуриться и напиться кофе… – сказал он коту по-арабски, стряхивая его с кресла. Кот не понял, но послушно побрёл в угол веранды.

На старости лет он хотел бы жить тут. По соседству с другом. А может даже один и подальше, а к другу приезжать иногда. Как хорошо побыть одному и не хочется больше никаких страстей и выяснений отношений. Не будет он никаких хитростей выдумывать, судьбу не обманешь. Они расстанутся, Анжеле так легче, да и ему. Он просто раньше и не пробовал смиряться с судьбой, всё время пытался ей перечить. Не безуспешно, надо признать, но какими усилиями! Ещё на подходе к приготовленному жизнью повороту он оценивал степень риска и прикладывал колоссальные усилия, но удерживал прежний курс. А кто сказал, что судьба зла и за поворотом какая-то засада? Может, там просто подарок, радость? В этот раз он готов был принять перемены, тем более, что сил сражаться уже нет. Разве можно найти лучшее место для прощанья, чем этот рай? Адам и Ева двадцатого века не выдержали испытаний жизнью и покидают рай поодиночке…

Ароматный кофе с кардамоном, атрибут любых восточных переговоров, придал ему уверенности и домашнего покоя. Он вдруг как-то спокойно осознал недавно открытую им истину: если будет всё по совести, то всем будет хорошо. Магия летнего утра и одинокого созерцания были лучшим лекарством от беспокойства и страха.

Да! Лысоватый и немолодой араб сидит, закутавшись в плед, на даче в Подмосковье и размышляет о вечном. Просто анекдот!

Ахмед засмеялся своим мыслям и, вдруг, увидел её вдалеке, выходящую из автобуса в джинсовом костюме с небольшой спортивной сумкой через плечо. В любой другой день, он бы подорвался навстречу поднести сумку. А сегодня нет. Сегодня он хочет попрощаться с ней. Не в последних словах, перед тем как разойтись, а с этого момента и до последнего. Насмотреться на неё, запомнить её походку. Тоже, бедная, не спешит, идёт с неохотой. Если бы жили вместе, всё было бы по-другому! Прости, красавица моя, я что-то упустил, не сумел.

В голове почему-то звучала нежная Ливанская песня, и он стал напевать, глядя на её неспешную походку. А она, будто слыша, в такт мелодии то прибавляла шаг, то замедляла, то останавливалась поправить волосы. И так это было всё красиво, что он встал и, облокотившись о перила, во все глаза смотрел, боясь упустить хоть одно мгновение этого чуда. Потом, приближаясь к дому, она скрылась за деревьями и возникла, уже у входа в калитку. Он продолжал стоять и курить.

– Привет! – сказала она, остановившись. – Ты что тут? В смысле, случилось что-то?

– Нет, просто увидел, что ты приехала. Стоял, смотрел, как ты идешь…

Она впервые, наверное, видела его таким задумчиво-неторопливым. Ахмед – человек действия, он не может просто так стоять и смотреть. Это противоестественно для него. Естественно: подойти, встретить, помочь, донести, уезжать, приезжать, стремиться, чего-то добиваться, кого-то спасать, начинать что-то новое. Он обычно деловито осведомлялся о работе, здоровье папы и Цили. Узнавал, чем необходимо помочь, что достать. Расспрашивал подробно про Имада, меньше про саму Анжелу, осторожно. Потом сообщал о планах на сегодняшний день, час, неделю и вперёд!

А тут «стоял, смотрел, как ты идёшь»…

– У меня кофе, горячий ещё, будешь?

– Можно, почему нет. А у тебя, и правда, всё в порядке?

– Правда.

– А где Ниночка с Георгием? Они не будут кофе? А дети где? – спросила она оглядываясь. – Ахмед, что происходит?

– Ниночка с Георгием уехали в Москву и забрали детей. Они очень беспокоятся о нас и решили, что нам надо побыть одним, чтобы объясниться и примириться.

– Я не…

– Или объясниться и расстаться, что более вероятно, и перестать мучить друг друга. – не дав ей сказать, закончил Ахмед. Анжела сидела, опустив голову. Он подал ей чашку с ароматным напитком: – Пей кофе.

– Я не знаю, что и сказать…

– А ничего не говори. Ты думаешь, я не вижу ничего. Ты избегаешь меня и даже тяготишься будто. – она молчала, не возражала. – Да и мне очень сложно …

– Прости.

– Уже простил. Нам в любом случае придётся общаться, ради Имада, да?

– Да. – она удивлённо посмотрела на него.

– У меня есть предложение. Если ты не против, то все долгие переговоры и объяснения оставим на послезавтра, на вечер перед твоим отъездом, а пока просто отдохнём. Как тебе?

– Я не уверена, что получится. Это будет сложно.

– Получится! Будет сложно, если усложнять. Есть такой закон жизни: всё что увеличиваешь – увеличивается, а уменьшаешь – уменьшается. Это касается и проблем. Я просто устал, и мне надо отдохнуть. И я не собираюсь тебя удерживать, поверь, я сам пришёл к выводу, что так будет лучше для всех. Но тут так хорошо! Отдохнём напоследок?

– Ты меня поставил перед фактом, как обычно.

– Нет, почему? Во-первых, меня самого поставили перед фактом. Наши дорогие друзья решили всё сами в этот раз.

– А ты просто послушался? Ахмед! Не смеши меня, послушание не твоя черта.

– Анжела, а чего ты так разозлилась? Тебе невыносимо побыть со мной наедине пару дней?!

– Знаешь, об этом раньше надо было думать. Ты знаешь, что я человек достаточно замкнутый, а вся наша рваная и недолгая совместная жизнь была как на арене столичного цирка. Теперь ты вспомнил про уединение!

– В смысле?

– В смысле, что семья это там, где двое и у них есть друзья и знакомые. В нашей ситуации двое – это ты и Георгий. Семья твоя в Ливане, а мы все знакомые. И именно с ним ты бываешь наедине и говоришь о личном. И именно с членами своей настоящей семьи ты откровенен. А мне можно сообщать свои решения не объясняясь.

– Не говори ерунду! Там было много такого, что невозможно объяснить по телефону. А когда я приехал, ты держалась очень холодно и не пожелала слушать. А про Георгия, вообще, просто глупость! Он мой друг!

– Это правда, а не глупость. Ты знаешь про него всё. А что ты знаешь про меня?

– Тоже всё!

– Что всё? Счета за квартиру, списки продуктов, здоровье родных и воспитание сына?! А про меня? Знаешь, что значит знать человека? Это значит: знать его ценности, знать, о чём он мечтает, о чем переживает, на что надеется сейчас, в конкретный период его жизни.

Ахмед встал и ушёл в дом. Минут через пять он вернулся с новой туркой свежесваренного кофе и непочатой пачкой сигарет. Сел, закурил, налил кофе обоим.

– Анжела, я не знал, что я тебя так раздражаю. В принципе, есть ещё два автобуса до Москвы сегодня. Я могу уехать. Но я хочу тебе сказать, что я мужчина, у меня, наверное, другое представление о близости людей. Я сам не знаю и не задумывался, о чем я мечтаю! Потому что я не мечтаю! Я думаю и строю планы, потому что это разумно и имеет смысл. И я сам не знаю, как я люблю тебя и Имада. Я просто люблю. И говорить об этом глупо. И я обязан был остаться там, потому что я там был нужен! И точно так же, я бы остался здесь, если бы, не дай Бог, вы оказались в подобной ситуации. Я мужчина!

– Мечтать глупо, говорить о любви глупо. У тебя всё должно быть умно и рентабельно!

– Не передёргивай! И не кричи! Да что с тобой происходит, в конце концов?! Я не узнаю тебя!

– Ты меня просто не знаешь, поэтому не узнаёшь!

– Анжела, хорошо! Хорошо!! Я сухой и бездушный. Но я знаю всё про Георгия только потому, что ему важно всё рассказывать. Он такой! А не потому, что я пытками извлекаю из него подробности личной жизни. А я не могу о таком говорить! И не считаю возможным спрашивать! Если ты хотела мне о чём-то рассказать, то почему не сделала этого? – с тревогой спросил он, гораздо больше боясь, что она и вправду сейчас что-нибудь расскажет. То, с чем он не сможет потом жить.

– Тебе неинтересно. Я просто мать твоего сына и тебе достаточно…

– Мне страшно. – признался он.

– Страшно что? Говорить со мной?

– Анжела, давай не будем драться словами?

– Хорошо, схожу за лопатой!

– И топор захвати, чтобы живенько было!

Теперь она встала и ушла в дом. Гневная фурия! Как с ней можно говорить? Она сегодня не в себе! А может и не надо говорить?

Ахмед затушил сигарету и вошёл следом, заперев дверь на задвижку.

– Ахмед, это ты?

– Я! Готовься. – прохрипел он, пробираясь по комнатам.

– К чему?

– Душить тебя буду, неверная! – он подошёл сзади и сильно прижал её к себе, утонув лицом в её волосах и немного напрягшись, ожидая гневного сопротивления. Но его не последовало, наоборот, повернувшись и опьянев от адреналина и их небывалой уединённости, она обхватила руками его шею и привлекла к себе.

После, поглаживая пальцами её нежную кожу и выпуская сигаретный дым в её кудри на своёй груди, он думал о том, что нет правильнее фразы, чем «слушай женщину и делай наоборот». Кому надо это «поговорить», когда так здорово жить!

– Ты плохо варишь кофе…

– Ну вот! Всегда думал, что хорошо.

– Нет, его нельзя кипятить, надо настаивать…

– И откуда Вы, мадам, это знаете?

– Так, один знакомый турок рассказал…

– Вот с этого момента поподробнее, пожалуйста!

– Папин аспирант, сто лет назад, Отелло! – засмеялась она.

И оказалось, что очень даже кому! И что с этим жить ещё вкуснее! Говорили обо всём долго, застилая постель, готовя обед, между поцелуями и во время прогулок.

– Ты, дорогая, болтушка, как оказалось! – пошутил он, когда они сидели на крылечке под одним пледом со стаканами вина. И уже серьёзно добавил: – Спасибо, что я не узнал ничего, что могло бы ранить меня.

– Да, расставания в этот раз не получилось…

– Мы женимся и как можно скорее, предупреди завтра своих!

Она молчала.

– Ты не хочешь уже? Анжела!

– Я с ума сойду с тобой… Я же обычная баба, а тут что ни час, то сюрприз! А где же милая неспешная предсказуемая жизнь людей среднего возраста?

– Мы решили вчера, что ты не баба. Единогласно. А потому и жизни спокойной не заслуживаешь. Ну ладно, старушка, соглашайся…

– Ну, раз не заслуживаю, ладно… согласна.

– Завтра позвоню Георгию, пусть подсуетится. Пошли-ка спать, радость моя…

Георгий, изгнанный Ниночкой с дачи ради дела, которое, надо признать, увенчалось успехом, был срочно вызван обратно следующим же утром. По счастливому и взбудораженному голосу друга он понял, что на волне счастья тот опять нечто затеял. Они примчались вдвоём с Ниной и долго наперебой высказывались, насколько счастливы, что дело обернётся свадьбой.

– Не прошла и четверть века, скоростные вы наши! – провозгласил Георгий, тиская в объятиях всех по очереди.

– А дети где? – удивилась Анжела.

– Дети будут завтра вечером на вокзале, когда поедем тебя провожать. У вас медовые выходные! Не обсуждается, мы тоже попьём кофе и уедем. – категорично заявила Нина, пользуясь своим положением.

– Милая, кто там говорил, что я кофе варить не умею? Теперь эта святая обязанность возложена на тебя! – не удержался припомнить Ахмед.

– Ну, я же говорила, что турки умеют. Я-то не турок.

– Понятно! Всё самое вкусное всегда было творчеством армянских рук! Пошёл варить кофе… – сказал Георгий и с сияющим лицом удалился.

– Догоню его, перекурим, чтобы беременную женщину не задымлять. – Ахмед двинулся следом.

– Иди-иди посплетничать! И нам не мешайте. – сказала Ниночка и повернулась к подруге, приготовившись слушать. Но Анжела не спешила говорить, она как будто погрузилась в какое-то облако счастья и все звуки и процессы еле проникали в эту нежную туманность.

– Анжела, ну?!

– Нина, я так счастлива! Так, как не была бы никогда, если бы мы с ним расстались. Я и не думала, что ещё люблю его так сильно и что он такой же, как и в юности – добрый и юморной. Спасибо тебе, Ниночка, спасибо!

Георгий всё устроил, и свадьба была назначена через две недели. Несмотря на то что тема их женитьбы всем уже приелась, на новой волне их любви и в приближении дня бракосочетания у всех началась тихая истерика. Анжела казалась себе толстой и старой и рыдала, как малолетка, после каждой примерки, несмотря на восхищённые взгляды продавщицы и портних. Они объездили все салоны. Ахмед удивлялся своей взрослой и серьёзной невесте, которой оказалось чрезвычайно важно быть красивее всех. Она похудела, волновалась и запрещала ему заглядывать даже в каталоги с платьями, а уж тем более приближаться к примерочной кабинке. До свадьбы нельзя!

Ахмед задержал возвращение Надин из Америки в Ливан на месяц, объяснив ошарашенной маме, что не может встретить их, потому что сейчас решается его судьба. И если сейчас он не подумает о себе, то навсегда потеряет невесту и сына. Он предложил им прилететь за неделю до него, а Хади поручил приготовить дом к их совместному возвращению.

Георгий, конечно же, организовал всё. Ниночка, как главная подружка невесты, была подушкой для слёз, утешителем. Циля сердилась, что её стряпня не понадобилась и боялась грядущих перемен. После того как Анжела с Ахмедом объявили им о предстоящей свадьбе, они всё время шептались с Михаилом Яковлевичем и были встревожены чрезвычайно. Анжела дала им возможность обсудить это вдвоём, не вмешивалась. Она знала, что на этот раз обязательно выберет свое счастье, но и предпримет всё возможное, чтобы её милые старики не остались без ухода и опеки. Через несколько дней их тайные переговоры поутихли, лица просветлели и спокойствие вновь завитало по комнатам их уютного дома. Спокойствие принятых решений. Когда в пятницу приехали Ахмед с Имадом и Георгий с Ниночкой, то за ужином Михаил Яковлевич завёл неизбежный и сложный разговор.

– Дорогие наши жених и невеста! – торжественно произнёс он, подняв бокал. – Мы с Цилей хотим выразить огромную радость от того, что вы наконец-то решились сделать этот шаг! Что вы правильно и по-взрослому расставили жизненные приоритеты! Мы очень рады, что наш дорогой мальчик будет жить с папой и мамой! И только так и должно быть! И ты, девочка моя золотая, даже и не думай оставаться потом с нами. Это наш возраст, наша медлительная жизнь и, слава Богу, не одинокая! Мы вместе и нам хорошо. А твоя старость далеко впереди! Вот дождёшься её, тогда и живи как мы. Сейчас же мы просим тебя ехать со своим супругом и сыном. Тебе ещё летать и летать. Это мое требование, даже не просьба. Я еще в здравом уме и мне тяжело будет жить, если ты не будешь счастлива. Счастлива и как мать, и как женщина. Береги её, Ахмед! – они чокнулись.

– Папа, ты не беспокойся, мы никогда не оставим тебя. Мы придумаем…

– Милая, да этого я как раз и боюсь! Не пора ли вам оставить нас в покое и уединении?

Все понимали, что правды в этих словах ровно наполовину, что они будут скучать безумно, но и нет ничего хуже, чем видеть рядом с собой несчастного ребенка.

– Ну вот! А я, наивный, надеялся по-родственному вас попросить… – осторожно начал Георгий. – Инночкина мама уезжает в долгую командировку, а у нас вот-вот пополнение ожидается. И как бы положение безвыходное, помощь нужна…

Ангел-Георгий просто по определению не мог оказаться в безвыходном положении, тем более учитывая наличие бабушек с обеих сторон. И это был жест большой любви к друзьям и их старикам. Они бы, конечно, никого не напрягали своими просьбами, но его доброе сердце, зная, что судьба его друзей зависит во многом от благополучия Михаила Яковлевича и Цили, подсказало этот выход. Для любого другого этот поступок был бы невозможен или сравним с подвигом. «Усыновить» чужих стариков! Шутка ли? Люди и своих-то часто не могут вытерпеть! Но не Георгий! Для него любить кого-то и заботиться было нормальным состоянием. Он любил людей и ему хватало юмора и доброты, чтобы легко уживаться с самыми разными натурами.

Мудрая Циля всё поняла и слёзы выступили на её глазах под тяжёлыми морщинистыми веками. Но здравый смысл говорил о невозможности такой помощи, даже территориально.

– Георгий, сынок, но ведь нельзя же поменять девочке школу и, отлучив её от отца по причине появления нового ребёночка, переселить в Минск. Это может очень травмировать детскую психику! Мы бы, конечно, с Михаилом Яковлевичем с удовольствием…

– Совершенно с вами согласен! Совершенно!

– Гошенька, ты мог бы не орать? – Ниночка глохла, сидя рядом с ним.

– Нет, милая, пока не получится, я слишком взволнован! Иди, пересядь к Анжеле. Так вот, дорогая моя тётушка Циля! – продолжал Георгий голосом, который не могло заглушить даже передвижение за столом и грохот стульев. – Я хотел было набраться наглости и попросить вас до начала школы перебраться к нам на дачу в Подмосковье, побыть с Инночкой, а там мы, глядишь, и с ремонтом закончим и все переедем в Москву. Ну, кто ещё будет нас так кормить, когда я войду в режим работы?! А Ниночка после родов без хорошей еды просто исчезнет! Вы не можете отказаться и оставить нас с голода помереть! А Михаил Яковлевич, если любезно согласиться, поможет Инночке с уроками… А?

– Но переезд, Георгий, это так сложно. – Михаил Яковлевич встревожился.

– Ой, я тебя умоляю, Мишенька, ну, на годик можно и переехать. Тем более не такой дальний свет! И мы же не можем отказать в просьбе Георгию, он так много всегда для нас делал! – заверещала Циля, испугавшись, что брат откажется.

– Да я и не говорю ничего… Конечно, раз надо.

– Михаил Яковлевич, вы не переживайте, у нас прекрасный парк под домом и библиотека недалеко.

Заключив договор, повеселевшие они вернули на место Ниночку по требованию Георгия и выпили прекрасного армянского вина. Перед тем как она отсела, Анжела шепнула ей на ухо:

– Передай своему мужу, что я его люблю, что он необыкновенный!

– Ни за что! Тем более, что он мне ещё не муж!

Следующую неделю все были заняты подготовкой и переездом в Москву с платьями и чемоданами. Георгий решил, что брак с иностранцем будет быстрее зарегистрировать непосредственно в Москве. Поэтому там он и организовал их маленькое торжество. Он настаивал, чтобы все без исключения были чрезвычайно нарядно одеты, несмотря на то, что отпраздновать решили в узком кругу. Уговорил Анжелу выбрать для Нины у портнихи нежное вечернее платье кремового цвета, подходящее для её пикантного положения. Уговорил также сделать ей прекрасную причёску с бежевыми цветами, чтобы его маленькая и оригинальная любимая не чувствовала себя гадким утёнком рядом с великолепно наряженной Анжелой. Сам он не мог найти время побывать на примерках и обещал оценить всё прямо в день свадьбы. Так как квартира находилась в состоянии ремонта, туда сгрузили половину вещей и поселились на даче.

В торжественный день роспись была назначена на двенадцать дня и дамы с утра отправились в салон, куда заранее были привезены их платья. За ними должна была заехать машина – черная «чайка» и доставить в ЗАГС, где их будут ожидать кавалеры. В волнении и спешке этот процесс продолжался около трёх часов, и увенчался успехом. Их выход из украшенной кольцами «чайки» напоминал выход Фаины Раневской в фильме «Золушка» со своими дочками, не хватало только знаменитой фразы: «Крошки мои, за мной!»

Важная Циля, с причёской и макияжем, преобразившими до неузнаваемости не только её лицо, но и осанку, была одета в строгий по возрасту и нежный по ситуации юбочный костюм. Переполненная достоинством она вышла, опираясь на руку шофёра и, отступив на шаг, ожидала выхода своей девочки. Анжела была похожа на тонкостанное деревце, в обтягивающем талию и струящемся вниз платье. Платье было строгим, с открытыми плечами, на которые волнами падали её роскошные волосы, украшенные белого и изумрудного цвета, в цвет глаз, маленькими лилиями. Щеки от волнения румянились, от возбуждения блестели глаза. За ней неуклюже вылезла Ниночка, похожая на перламутровую ракушку в платье из бежевого атласа со складками и драпировками, чтобы скрыть её положение и украшениями под жемчуг.

Ахмед галантно предложил Анжеле руку, и они впереди всех направились в торжественный зал. После росписи в книге бракосочетаний и подписей свидетелей Георгий попросил не расходиться и удалился. Через несколько минут он возник с невероятной красоты букетом и направился к паре молодожёнов. Анжела, было, протянула руку, но по взгляду устремлённому мимо них поняла, что букет предназначается стоящей рядом Нине. Подойдя, он пригнул колено и, как рыцарь, возникший из прошлых веков, сделал ей предложение, причём предложение расписаться непосредственно сейчас. Как выяснилось позже, он подал ещё одно заявление, имея паспортные данные невесты и решив сделать ей сюрприз. Глаза Нины наполнились слезами:

– Я рожу раньше срока с твоими сюрпризами! Я согласна… – она быстро взяла себя в руки, боясь показаться на свадебных фотографиях заплаканной и некрасивой.

Все радостно переполошились, поздравляя и целуя их. Свидетелями на сей раз были Михаил Яковлевич и Циля, у которой от волнения так дрожали руки, что она репетировала несколько раз свою подпись на листке, перед тем как внести её в книгу.

Но на этом их день сюрпризов и неожиданностей не закончился. Георгий попросил занавесить шторки в «чайке» и они отправились в ресторан, откупорив по дороге бутылочку шампанского.

– Ну, выходим, дорогие! Приготовились! – Георгий распахнул дверь остановившейся машины и за ней обнаружился не ресторан, а их подмосковная дача, но совершенно изменившаяся и полная неизвестных людей. Навстречу выбежала мама Аревик с караваем и солью в руках, кто-то стоял рядом со вторым караваем. Все фотографировали, когда пары, отломив по кусочку, кормили друг друга, затем провели их за дом, где располагались укрытые белыми скатертями столы, полные фруктов, нарезок, овощных салатов, копчёных кур. На нескольких мангалах жарились шашлыки. Кто-то запел приветствующую молодых армянскую песню и её подхватили все гости.

– Это мои мама, братья с сёстрами и их семьи. Только все самые близкие. – знакомил Георгий друзей с более чем двадцатью гостями.

– Доченька, как я рада! – так же громко, как и сын кричала его мама, тиская невестку.

– Мама, осторожно, раздавишь внука! – ответил ей в тон будущий папаша.

– Скорее оглушите… – тихо пискнула Нина.

И свадьба понеслась! Гуляли два дня, потом все остались отдохнуть на недельку, друг на друге разместившись на небольшой даче. Циля и Михаил Яковлевич чувствовали себя абсолютно родными в этой большой семье и были абсолютно счастливы…

В конце июля Ахмед с семьёй улетели в Ливан.

Для Анжелы, после интенсивно развивающейся индустриальной родины, после людей, самозабвенно строящих коммунизм и обменявших своё настоящее на светлое будущее своих детей, после скромной уравниловки быта и цвета одежды, после интеллигенции, подпольно распространяющей распечатки книг Пастернака, Булгакова, слушавшей Высоцкого и «Голос Америки», после всего этого Ливан был просто другой планетой.

Ещё спускаясь с трапа самолёта, она была шокирована встречающими всех прибывших солдатами с автоматами в руках. После, пройдя в аэропорт, она изумилась, увидев огромное количество людей, необыкновенно ярко и нарядно одетых на взгляд советского человека, и просто потрясающих своей контрастностью. Дамы были с ярким макияжем, с причёсками, с золотыми украшениями. Казалось, они не встречают утренний рейс, а прибыли на вечеринку, организованную в здании аэропорта. От обилия джинсовых вещей, которые считались предметом необычайной роскоши у неё на родине, от невероятных оттенков блуз и сабо, от замысловатых сумок и невероятно красивых и смелых стрелок на веках загорелых лиц, Анжеле показалось, что она попала в индийский фильм или на концерт группы Абба. И поразительным контрастом выглядели женщины в платках и длинных платьях, женщины в чадрах, которых было немало, и которые чувствовали себя совершенно свободно и естественно, болтая или прогуливаясь спокойно под ручку с подружками, например, в кофточках на бретельках. Поражали нарядностью мужчины в костюмах, надушенные и с перстнями на ухоженных и ненатруженных руках.

Она попала на другую планету, созданную не для труда и покорения новых вершин ради светлого будущего, а для получения удовольствия здесь и сейчас. Это было трудно понять человеку, приехавшему из страны, где само выражение «жить для получения удовольствия» считалось порочным и неприемлемым. Хотя к восемьдесят пятому году многие начали понимать, что те, кто пропагандировал порочность праздности и удовольствий оставили их для своей жизни и жизни своих детей.

Выйдя из здания аэропорта, они погрузились в тяжёлую и влажную жару Бейрута. Анжелу всё потрясало настолько, что она почувствовала некий защитный ступор. Уже не спрашивая и не пытаясь анализировать увиденное, она просто рассматривала всё вокруг, оставив времени заботу всё упорядочить и составить полноценный образ.

Проезжали вдоль берега моря. На обочине дорог пальмы, цитрусовые деревья, повозки, переполненные всевозможными фруктами.

Автомобили различных марок, неизвестных Имаду, захватили всё его внимание. Он крутил головой по сторонам, расспрашивая отца. Потом проезжали чем-то засеянные поля, дальше были деревни, совершенно отличные от советских деревень. Каменные дома в них не отличались дизайном: прямоугольной формы, снизу гаражи, вход по центру, по обеим сторонам квартиры. Крыши, редко где отделанные по периметру и только у людей с хорошим достатком полностью покрытые черепицей. Большинство домов при строительстве оставляли с остатками колонн на крышах и торчащими из них прутьями арматуры на случай, если кто-то из детей потом захочет надстроить ещё один этаж. Всё меньше встречалось празднично одетых людей, всё больше женщин в возрасте были одеты в платки, да и мужчины выглядели проще, хотя далеко ещё не так просто, как советские.

На протяжении всего пути встречались блокпосты с вооружёнными военными в разной форме, которые с той или иной степенью доскональности осматривали машины и проверяли документы.

Наконец, достигли пункта назначения – небольшого города, в котором родился и жил Ахмед. По дороге домой проехали мимо стоматологического центра, полностью восстановленного и работающего.

– Сынок, это моя стоматологическая клиника, я её построил! – с гордостью сообщил Ахмед. – Нравится?

– Пап, ты сам построил трёхэтажное здание? Ты же не строитель…

– Нет, родной, конечно, я сам не строил! Я организовывал и платил. Теперь, надеюсь, это станет нашим семейным делом. А? Будешь лечить людям зубки, когда вырастешь?

– Не знаю. Как-то не очень интересно, если честно.

– Ну ладно, рано ещё об этом думать. Анжела, мы подъезжаем к дому, у нас много своих традиций и всё очень отличается от советской жизни. Ты не волнуйся, спрашивай, потом всё поймешь и привыкнешь. Я буду рядом.

Они остановились около красиво отделанного дома, из которого вышла какая-то маленькая темнокожая женщина и открыла железные ворота, пропуская их во двор.

– Выходите, о вещах не беспокойтесь, служанка их занесёт.

– Пап, у тебя есть слуги, как у короля?! – поразился малыш.

– Нет, Имад, эта служанка в доме работает по контракту. Из агентства.

Служанка, контракт, агентство, своя клиника, дом размером с районную библиотеку – Анжеле казалось, что она сходит с ума. Тут навстречу вышла пожилая женщина вся в чёрном.

– Это мама, она носит траур по отцу и брату. – предупредил Ахмед. Женщина подошла, и начала что-то говорить по-арабски Ахмеду, Имаду, Анжеле так быстро, что успеть перевести было невозможно. Двумя ладошками она обхватила лицо Имада и всё целовала и плакала. Потом подошла к Анжеле, поцеловала, рукой гладя её по рукам, поворачивала, рассматривала, и всё время плакала.

Потихоньку, сквозь бесконечные слёзы и поцелуи, они вошли в дом.

Это было потрясающих размеров жилище, вся мебель была резная, с отделкой золотого цвета, высокие потолки и много ничем не заставленного пространства, сверкающего чистотой.

Они прошли в спальню, где служанка, распаковывая их багаж, что-то вешала в шкаф, что-то складывала для утюжки. Анжела подхватилась было помочь, но Ахмед увёл её, сказав «привыкай», и повёл дальше показывать дом. Он и сам ещё не привык к наличию работницы в доме, которую нанял Хади перед приездом мамы с Надин, но очень хотел произвести впечатление на семью.

– Теперь ты с мамой станешь тут хозяйкой! Она добрая, вы найдете общий язык. Имад, пошли, попробуешь, чего там бабушка Фудда наготовила.

Они пришли на кухню размером с пол минской квартиры, где был накрыт стол. Маленький Имад пробовал всё по очереди, но еда оказалась новой и непривычной, и есть он стал только жареную картошку. Анжела же получала просто невероятное удовольствие от новых вкусовых ощущений. Голубцы из виноградных листьев размером с мизинчик, паста из запечённых баклажанов, зеленый салат из более чем десяти ингредиентов, шашлык из баранины, плов с орехами. Да на лучших советских свадьбах не было такого меню!

К обеду приехали Хади и Надин, окончившая на сегодня свои лечебные процедуры. Она довольно свободно ходила и лишь иногда, совершив нечаянно резкое движение, морщилась от боли. Тётушка Надин, веселясь, пыталась общаться с «маленькой копией Ахмеда» то на английском, то на французском, то на арабском языке, от чего тот совсем загрустил.

– Сынок, тётя говорит, что мы очень похожи и что она очень рада наконец тебя увидеть.

– Папа, я их всех боюсь, я устал. – жаловался Имад, сидя с совершенно несчастным лицом и озираясь больше на молчаливого и угрюмого дядю Хади. – А почему он на меня так странно смотрит?

– Хади, мой сын волнуется, почему ты на него так странно смотришь? – сурово спросил Ахмед у брата по-арабски. Хади, не справляясь с калейдоскопом своих эмоций, хотел было просто сухо возразить, но глянув на взъерошенного и сонного племянника, ковыряющегося вилкой в незнакомой пище и глубоко вздыхающего, пристыдился, взял его за руку, пересадил к себе на колени.

– Футбол? – спросил он, показывая рукой на мяч.

– Yes! – сразу вспомнил начальный английский оживившийся мальчишка к восторгу тёти полиглота.

– Yes! – повторил, смеясь, растаявший дядюшка и они дружно удалились во двор.

Мама Ахмеда подошла к окну, провожая их взглядом и любуясь своим внуком особенно.

Потом, после дневного отдыха, дом наполнился огромным количеством людей. Приходили все многочисленные родственники со своими большими семьями поприветствовать доктора и его семью. Анжела обязательно должна была присутствовать, Имада же вызывали по прибытию каждой новой партии гостей только поздороваться. Он устал, был растерян и испуган, но, не желая обижать папу, появлялся, еле волоча ноги. Почти все присутствующие курили, в доме стояла дымовая завеса, постоянно вносились подносы с кофе, фруктами, орешками, расставлялись на маленькие столики, стоявшие по два около каждого дивана по периметру огромной гостиной. В центре стоял широкий низкий стол, украшенный искусственными цветами и статуэтками. Служанка, принося очередное угощение, собирала пустую посуду, меняла пепельницы и вновь возвращалась, чтобы обойти всех присутствующих с вазой, наполненной сигаретами всех сортов. Любой из вновь вошедших гостей первым делом подходил к хозяевам, здоровался, затем обходил всех сидящих, здороваясь с кем-то за руку, с кем-то обмениваясь троекратным поцелуем, с женщинами в платках и чадрах мужчины здоровались лёгким поклоном головы, приложив правую руку к груди.

И в следующие несколько дней опять приходили люди, а потом жизнь потекла спокойнее. Имад занимался с репетитором по арабскому языку, бывшим выпускником московского факультета журналистики, подрабатывающим репетиторством. Ахмед сделал план ответных визитов на ближайший месяц, которые совершались по вечерам, а днём они с Анжелой ходили в клинику. Ей выделили личный кабинет, и она потихоньку начала практиковать. Конечно, необходимо было сдать экзамен, подтверждающий диплом и зарегистрироваться в профсоюзе, но это было отложено на несколько лет, пока не будет выучен язык. Пока же все документы оформлялись на Ахмеда.

Работа у неё пошла блестяще. После скудных инструментов, старых бормашин и отсутствия обезболивания в советских поликлиниках, она творила просто чудеса на этой современной технике. Через год все пациенты записывались в основном к ней, и она оказалась самым востребованным доктором в клинике. Ахмед занимался только стоматологической хирургией и протезированием и помогал Хади с административными делами. Имад пошёл в класс, положенный ему по возрасту и первые полгода очень мучался, но потом втянулся и даже пришёл к окончанию года с неплохими результатами.

Еще через два года Анжела успешно сдала экзамен, легализировала все свои документы и … забеременела.

Долгое время они безуспешно пытались пополнить семью. Этого особенно хотел Ахмед, которому так и не довелось пережить все радости и сложности раннего детства. Он мечтал быть свидетелем первых шагов и слов своего ребенка, укладывать его спать, отвести в первый класс. Конечно, Имад, к тому времени уже лучший ученик в классе, был его радостью и гордостью, но его ранний нежный возраст прошел без отца. И вот, когда Анжеле исполнилось сорок, и они оставили все попытки, потеряв надежду, это чудо произошло.

Ахмед, зная об опасностях поздней беременности водил свою жену к врачу каждую неделю. При первых признаках переутомления запретил ей работать и кормил, как на убой. Работа в центре приостановилась с её отсутствием и возникла необходимость искать хорошего врача на замену. Вот тогда-то Ахмеду и пришла идея пригласить Георгия. Друг писал ему о том, что в СССР началась перестройка, и всё перевернулось с ног на голову. Положение у них было очень сложное, особенно учитывая то, что Ниночка родила ещё двойняшек и теперь он единственный кормилец на всю большую семью. Георгий крутился, как мог, но в сутках только двадцать четыре часа, а этого, как оказалось, недостаточно. Последний раз они виделись полтора года назад на похоронах Михаила Яковлевича.

Вечером того же дня Ахмед позвонил ему и сделал предложение.

– Георгий, я понимаю, что это неожиданно, но как ты смотришь на то, чтобы переехать с семьей ко мне? Анжела беременна и в её возрасте работать в положении большой риск, а ты будешь зарабатывать тут минимум две тысячи долларов в месяц. Вам хватит и квартиру снять и на жизнь и откладывать. Для детей же здесь просто рай: фрукты, солнце, море. У вас там килограмм бананов стоит ползарплаты, а тут на ползарплаты ты купишь банановый рай! Ты мне всегда помогал, теперь я рад, что и мне предоставилась возможность отплатить добром за добро. С документами я тебя прикрою. Подумай!

Конечно, переезд в другую страну всей семьей, даже на время, дело непростое и особенным вопросом встало обучение Инночки, которой было уже десять лет. Но и тут нашли выход – русская школа при посольстве. Циля с мамой Георгия остались жить в Москве. Эти две старушенции очень сдружились и у них были большие планы полноценного культурного отдыха на время, когда все уедут и можно будет не стоять над стиркой и плитой целыми днями.

Через два месяца после телефонного разговора Георгий прибыл с женой, Инночкой, четырехлетним Данилой и годовалыми Ванькой и Машкой. Им было не так тяжело, как Анжеле пережить знакомство с Ливаном, во-первых потому, что Армения – южная республика и жизнь там во многом похожа на здешнюю, во-вторых, их встречали Ахмед с Анжелой и сразу привезли на снятую с обстановкой квартиру. Конечно, было странным и электричество по часам, и экономия воды, но, учитывая минимальный контакт с внешним миром, Ниночка пережила всё легко. Обязанность возить Инну в школу поручили шофёру из центра.

Георгий безумно волновался, выходя на работу из-за полного незнания языка, но слова Ахмеда его успокоили:

– Ты же не психоаналитиком идёшь работать, а стоматологом! А у нас, что за разговоры? «Откройте рот, закройте рот, не кусайтесь!» Выучишь!

Выучил. И ещё как выучил! Особенно местные дамы, для которых любой момент непосредственной близости с мужчиной запретен, а потому и наполнен волнующим эротизмом, любили этого немолодого, стесняющегося своего произношения, но неизменно улыбчивого и внимательного доктора. Работал он прекрасно и с интересом, а всё свободное время они проводили семьями вместе.

После родов Анжела совершенно погрузилась в своё возрастное материнство. Ахмед и сам не отходил от своей крошки Яны ни на минуту. Матёрая мамаша Ниночка со всеми детьми приходила каждый день поутру и, как могла, помогала и делом, и советом. Благо заботы о хозяйстве перелегли целиком и полностью на плечи мамы Ахмеда, и Анжела окунулась в мир подгузников, режима дня, стерилизации бутылочек, купаний, гимнастики, прогулок. Бабушка Фудда только дивилась всем этим глупостям. Её многочисленные дети росли в гораздо более земных условиях, а тут просто космическая станция «мир», хорошо скафандры на входе в комнату не одевают. Даже нацеловать крошку не дают: «мама, в губки нельзя, лучше в ручку!»

Мама Ахмеда любила свою невестку, хотя немного и побаивалась. Сначала она ей казалась какой-то чужой и даже специально стремящейся быть не такой как все. Она, было, по-матерински попыталась сказать ей, что вот над верхней губкой пушок виден, на руках и ногах, пусть немного, но волосы. Надо удалить! Увидят же соседки и родственницы, что скажут? У ливанских-то дам с девичества ежемесячно все волосы на теле удаляются специальным сахарный составом, ещё со времен предков так заведено. И даже она сама, уже пожилая женщина, каждые три-четыре недели занимается собой. А не сможет, так ей дочка или невестка помогут. Когда ещё её бабушка лежала после болезни, (может, инсульта, кто ж тогда знал), первыми словами по выздоровлении было «уберите мне волосы на бороде и над губой! Люди приходят – стыдно!» А тут её замечательный сын привёз красавицу и умницу жену, а волосы над губой! Она бы ей одним махом все убрала и засияла бы лицом невестка, как луна. Но нет, Анжела смутилась сначала, потом как бы обиделась, а потом поцеловала её и сказала: «не надо, спасибо». Вот так всегда! Говорит мало, всё с сыном или одна. Ест мало. Помогает, правда, во всём, но вот придут женщины, так нет бы нарядилась, золото одела и вышла, как королева! Нет, выскочит в джинсах и майке, поздоровается и убежит. Так все и будут думать, что у неё нет ни нарядов, ни золота.

Но жизнь всё расставляет на свои места. Со временем мама начала ценить красоту её поступков и серьёзность отношений. Когда довелось лежать ей пару раз в больнице, то на фоне визитов всех остальных женщин, цель которых была себя показать, Анжелины визиты были целиком направлены на помощь. Она её переодевала, помогала в уходе за собой, расправляла складки на постели, ругала за неправильную еду и иногда, к изумлению уставшей мамы, разгоняла засидевшуюся толпу праздных посетителей.

Смирившись с её чужеродностью, мама со временем всем сердцем полюбила эту странную женщину. И особенно потому, что она таки пошла на уступки, поддаваясь её эпиляционным экзекуциям и одевая золото и наряды по случаю визитов соседок.

Зато Ниночка маме понравилась с первого взгляда! Она сразу с интересом стала вникать во все нюансы жизни ливанских женщин, перепробовала на себе всё, вплоть до рисунков хной на теле! А уж аппетит так просто прелесть! Правда, она всё переживала, что растолстеет, но муж успокоил:

– Ниночка, худая армянская жена – это нонсенс!

– Но ты ведь меня полюбил именно худой!

– Я просто дальновидный! Видел тебя в перспективе и терпеливо ждал.

Но сумасшедшими мамашами они были обе, считала в душе бабушка Фудда. И откуда у ребенка иммунитет будет, если он с микробами не знаком? Пусть везде ползает, всё лижет. Хоть бы уж нацеловать-то дали крошку!

Когда Яне исполнился год, её мама вернулась на работу, взяв на себя прежний объем работы и позволив Георгию заниматься только любимым протезированием. Ниночка приняла крошку в свой «семейный детский сад» и жизнь потекла беспокойно – днями загрузка на работе, а ночами укачивания, тёплые полотенца на живот малышке от колик, потом поздние ужины, да всё по возможности тихо, чтобы не мешать Имаду готовиться к выпускным экзаменам.

Сдал он их блестяще и вот тут, к моменту поступления в институт разгорелись нешуточные страсти. Ахмед мечтал, чтобы сын пошел по его стопам, продолжил семейное дело. Но для утончённого и креативного Имада звук бормашинки, великолепие внутреннего мира чужих ртов и монотонность труда стоматолога были подобны фильму ужасов. Он каждый раз содрогался от звуков и запахов, когда по какой-либо причине был вынужден заехать в центр. Несчастные глаза людей и униформа медперсонала вгоняли его в глубокую тоску. Анжела понимала, что эта работа не для него, но муж с годами становился всё упрямее и консервативнее и даже слышать не хотел ни о какой свободе выбора. А труд его жизни кому? Пусть пропадёт? Или ждать, пока Яна подрастёт? Но она женщина, а там, глядишь, дети пойдут или муж не захочет, и что прикажете делать?!

– Я первому же встречному напишу дарственную, и сидите потом нищими с вашими высокими филосовскими размышлениями! Хочет-не хочет! А про слово надо вы вообще забыли? И где он сам, кстати, наш принц датский? – в приступе гнева кричал Ахмед, как обычно, в последнее время, превращая мирный дружеский ужин в нервное и истеричное столкновение взглядов.

– Ты хочешь испортить жизнь мальчику? – отстаивала интересы сына Анжела.

– Да! Как же! Не родился еще человек, который испортит ему жизнь! Я не видел более упрямого создания, чем он, разве только его мать! Да если бы мне мой отец, да упокоит Аллах его душу, предложил такой старт! Да я бы руки ему целовал!

– А если бы он предложил тебе старт в виде фермы в триста голов рогатого скота и лишил тебя мечты стать доктором, ты бы тоже ему руки целовал?! – не сдавалась Анжела, как коршун защищавшая своих детей.

– Не говори глупости! Что ты сравниваешь? И я как раз не лишаю его мечты стать доктором! Наоборот!

– Да пойми ты, что у него и нету такой мечты! Для него стоматология – это ферма!

– Нет, я не выдержу двух философов в семье! Я спросил тебя, где он?! – попытался сменить тему Ахмед, путем грозных нападок, видя, что попал в тупик. – Я же просил, чтобы он поздно не уходил!

– Он взрослый! Ему восемнадцать, Ахмед! Не хочешь с ним поругаться на всю жизнь, будь терпимее и будь рядом в сложные моменты.

– Взрослый?! Да какой он взрослый?! Да был бы он взрослый, сразу бы понял, что надо становиться врачом!

– О Боже! Это невыносимо!

– А я уже третий раз спрашиваю, где он?!! Или это тайна?

Георгий, поняв, что другу нужно выпустить пар, подошёл к ним от мангала с бокалам вина.

– На, дорогой, выпей, успокойся. Они с Инночкой были на пляже с друзьями, сейчас придут.

– Ну вот! – сказал Ахмед, глядя на Анжелу. – Вот! Человек нормально ответил и всё! А ты, пока не доведёшь до белого каления, не успокоишься, как и твой сын! Твоё воспитание!

– Ты старый и невыносимый! А у меня прекрасный сын!

– Это ты его своим еврейским обожанием испортила! Не мужчина, а неженка. Посмотрим, что вы запоёте, когда он нас разорит! Хорошо, что у меня есть Яна, а ты и твой сын делайте, что хотите!

Тут прибежала служанка сообщить, что пришли мистер Имад и мадмуазель Инна. Ахмед, негодовавший в его отсутствие, при виде своего молодого красавца, как обычно, сразу растаял.

– Заходи! Заходи, любимый! Садись рядом, я хоть успокоюсь, а то меня твоя мама чуть с ума не свела.

– Что опять случилось?

– Нет, сынок, ерунда, не обращай внимания! – с нарочито равнодушным спокойствием произнёс Ахмед, но, не совладав с собой, тут же подскочил, ткнув пальцем в направлении Анжелы. – Просто она говорит, что ты не хочешь меня послушать и продолжить семейное дело! Смешно! Да, сынок?

– Нет, ну нормально? – возмутилась Анжела. – Это когда я говорила такое?

– Пап, мам у меня к вам сообщение, пока вы не поубивали друг друга. – прервал он их дальнейшие пререкания, наперёд зная сценарий.

– Ну что ты! Всё хорошо! Мы просто обсуждаем. – наперебой поспешили они опровергнуть его слова.

– Я слышу ваши ежедневные обсуждения уже весь последний месяц. Так вот, чтобы примирить всех и самому быть довольным, я нашёл единственное разумное решение.

– Я же говорил! На врача сынок?

– Нет! Но центр я не оставлю. Я пойду учиться на управленца. Центр – это, с одной стороны, медицина, а с другой – бизнес, и тут нужна сильная администрация. Времена меняются. А там, глядишь, и развиваться будем, филиалы открывать при успешном управлении.

– Ну вот! Я же говорил – мой сын! А ты – «ферма»! Сама ты ферма, ничего в мужских делах не понимаешь! Молодец, любимый!

– Говорил, говорил! – с облегчением подтвердила Анжела. – А куда поступать-то будешь?

– Может, в Россию? – спросил Георгий, радуясь наступающему перемирию.

– Нет! – внезапно вмешалась Инночка. – Только тут, в Бейрут!

– Это что ещё за новости? – подпрыгнул Георгий.

– Когда я вырасту, он будет моим мужем! Так что нечего там уезжать куда-то! – вполне серьезно заявила она, чем вызвала веселый смех всех, в том числе и самого Имада.

– Сиди, невеста, о школе думай!

– Я обо всем думаю. А ты зря смеёшься, это вопрос решённый! – серьёзно заявила она, вызвав ещё больший взрыв смеха.

– Я тут познакомился через пациентов с армянской диаспорой в Ливане! – не предав серьёзного значения её рассуждениям, сказал Георгий. – Среди них у многих в Армении родственники, я передачи им вожу всегда, когда езжу домой. Это потрясающе! Они до сих пор говорят на армянском языке, все православные праздники встречают по нашему календарю и даже службы в церквях на родном языке проводят! Просто государство в государстве! Вот, может, там и найдёшь свою судьбу, девочка моя. Или бабушка Аревик с бабушкой Цилей тебе жениха найдут в Ереване, они теперь там обосновались. Вот через пару лет и займутся этим вопросом. А пока расти ещё и расти! Мы же тут не вечно жить будем. Армения уже отдельное государство, как и Беларусь. Я в Москве дачу продал, а квартиру оставил, вдруг учиться поедешь. Видишь, сколько возможностей у тебя! А Имад тебе, как брат старший, малышка. Он, конечно, красавец у нас, но ты ещё ребёнок.

– Пап! Если я худая, то это не значит, что я малышка! – возмутилась Инна. – И вообще, мне уже почти тринадцать лет! И я похожа на тебя, сам говорил! Ты тетю Ниночку в перспективе увидел, сам говорил! Вот и я Имада в перспективе увидела, а ты не догоняешь! А Ниночка сказала, что я вырасту красавицей, вот тогда он в меня и влюбится! Вот я и говорю, что ему надо подождать и ехать никуда не нужно!

– Ну, нет! Ну как её переспорить?! – сдался со смехом Георгий.

– А у моих ливанских подружек в четырнадцать лет уже женихи есть! – продолжала доходчиво объяснять Инна, начиная злиться от того, что никто не относится серьёзно к её, очень разумным, по её же мнению, словам. – А ты меня всё ребёнком считаешь! А ты, Имад, вообще слепец! Ну и уезжай, ищи себе грудастую корову, сам потом пожалеешь! – она расплакалась и убежала.

– Инка, ты чего? Подожди! Я же вообще ничего не сказал! – крикнул он вслед.

– Вот и дурак! – откуда-то из дома выкрикнула она.

От этой подростковой отчаянности на душе у всех стало тяжело. Инночка, которую все любили, была всегда настолько искренней, что этим и пугала, и обезоруживала. Она, и правда, при высоком росте была абсолютно ещё не сформировавшейся девушкой и на фоне раноразвивающихся ливанок выглядела каким-то оленёнком с острыми коленками. Её признания, как у Татьяны Лариной, были настолько беззащитными, что не могли никого оставить равнодушными. Давно все видели, как особенно она относится к Имаду. И больше всех был подавлен и испуган именно он сам.

– Дядя Георгий, я, правда, не давал повода. – смутился он, чувствуя себя виноватым.

– Да ей и не нужен повод, возраст такой. Бедная моя девочка! Ты знаешь, Ахмед, а может, и правда пришло время нам разъехаться? Загостились уже. Я денег заработал столько, что там самым крутым буду. Не всю жизнь же нам на чужбине, пора домой! Да и Инночка там забудет всё, на расстоянии-то оно легче.

Воцарилось молчание. Медленно до всех начал доходить смысл только что сказанных слов. Первой отреагировала Ниночка:

– Гоша, ну это же не шутки! Приезды, отъезды.

– Да я и не шучу. Мы же не завтра уедем, за месяц-другой соберёмся и поедем. Как раз Данилка к школе успеет. И вы давайте с нами на пару недель махните, а то вон за работой света белого не видите.

Говорил он совершенно серьёзно, и было видно, что мысль эта не новая, а давно уж созревшая в его голове. И воплотил в жизнь свой план Георгий так же серьёзно.

Когда определились с поступлением Имада в Бейрутский университет, решив, что в свежеразваленный союз глупо ехать учиться бизнесу, всей компанией поехали в Москву. Кто в гости, а кто насовсем. Ахмед с Георгием прозондировали почву и решили, что уж слишком разгулялась столица и вкладывать деньги в бизнес спокойнее в Ереване. Анжела с Ниночкой, сроднившиеся за эти годы, проводили всё время вместе и разговаривали столько, будто жили предыдущие годы с заклеенными ртами. Инночка, еле пережившая свой тогдашний позорный вечер, была в основном с ними и держалась с Имадом холодно и отстранённо. Они знали, что расстаются не навсегда, но уж точно надолго. И хоть и обещали друг другу видеться минимум раз в год, но жизнь захватила их в свой круговорот, и в следующий раз встретиться им пришлось только через четыре с половиной года, на похоронах Цили.

Тётушку Цилю перевезли из Еревана, где она жила последние годы, в Минск, чтобы похоронить рядом с братом. Все, ставшие уже почти родными, домашние Георгия поехали проводить её в последний путь. Семья Ахмеда прилетела прямым рейсом из Ливана.

Все эти годы Имад, польщённый нежными чувствами Инночки, помнил о ней. Ему было интересно, в кого превратился его гадкий утёнок.

Но встречать его в аэропорт она не приехала, осталась помогать женщинам организовывать достойные проводы. Потом были похороны, много людей.

Уже поздно вечером, после поминок, когда Имад вышел покурить на темный балкон, он столкнулся там с какой-то светловолосой девушкой, единственное, что смог в ней рассмотреть.

– Можно? Не помешаю?

– Да. – сказала она, выпуская струйку дыма изо рта.

Имад поморщился, он не любил курящих женщин, но девушке, облокотившейся о перила и стоявшей, отвернув голову в другую сторону, не было до этого никакого дела. Так, молча, они и курили, пока голос Ниночки не позвал изнутри:

– Инна!

Девушка щелчком выбросила сигарету и, повернувшись, быстро вышла. Ошарашенный Имад остался на балконе.

Как он мог её не узнать? Ведь прошло не так много времени, но, оказалось, достаточно для таких перемен в девочке-подростке. Она стала красивой девушкой, насколько он успел заметить.

Полный решимости поговорить он направился следом вглубь квартиры. Инна с Ниночкой заканчивали дела по кухне.

– Угостите меня чаем? – вежливо спросил Имад, появившись на пороге.

– Теть Ниночка, угости его чаем, а я пойду. – сказала не оборачиваясь Инна.

– Нет, милая, давай ты. Я уже без сил. И детей надо посмотреть. Попейте-ка чаю, поболтайте.

Инна, грозно глянув на Имада, грохнула чайник на плиту так, что та чуть не развалилась пополам. Себе достала бутылку кефира из холодильника.

– Вообще-то кефир ещё лучше. – завел разговор Имад. – Дай и мне.

– Нет. Ты хотел чай. Скоро будет. – И она уселась на табурет, полуотвернувшись к окну.

– А ты чего на меня такая злая? Не поздоровалась, не подходишь? Я тебя чем-то обидел?

– А я просто злая.

– Раньше не замечал…

– Да ты дальше своего носа никогда ничего не замечал.

Чайник закипел. Она подхватилась, заварила горячего чаю в фарфоровый заварник, поставила чашку, сахарницу.

– Ну, приятного вечера! Разрешите откланяться.

– А ты не посидишь со мной?

– Нет, меня братва ждет.

– Инна, ну правда, ты чего? Столько не виделись! И что за братва?

– Мои братья и сестры ждут, когда я присоединюсь к их сладкому сну. – немного смягчившись, ответила она. Потом холодно добавила: – И вообще, я ничего не хочу знать о тебе. Мы не расстались добрыми друзьями, чтобы сейчас мило болтать. Так что пей свой чай без меня.

Она встала и двинулась было к выходу, но он удержал её за руку и волевым тоном сказал:

– Сядь! Как была дерзкой и чокнутой, так и осталась! Я что тебя с тремя детьми оставил и алиментов не платил? Так нельзя, ты взрослая уже! Сколько тебе лет?

– Семнадцать мне лет! – зло сказала она, возвращаясь на свой стул. – Хорошо! Сижу и слушаю тебя внимательно.

Имад растерялся. Милой дружеской беседы никак не получалось. Может, зря он её удержал? Вот сейчас сидит напротив и смотрит своими карими глазищами. Что ей рассказывать? Так глупо всё! Он привык неспешно и лениво принимать заигрывания ливанских барышень, наперёд зная все их слова и поступки, особенно не напрягаясь в ответных ухаживаниях. А это создание всю жизнь выводит его из равновесия и заставляет говорить и делать непредсказуемые вещи. И опять, как в детстве, он попал под влияние её непонятной магии. Было, правда, одно осложняющее обстоятельство: она стала невероятно красивой. Так что на этот раз всё будет серьёзнее.

– Чем ты занимаешься? – попытался наладить беседу Имад.

– В данный момент я сижу…

– Инна, перестань паясничать! Ну, если невыносимо сидеть со мной – уходи!

– Ладно, я учусь в школе фотомоделей, мечтаю покорить мир своей красотой. Это всё!

– Это же несерьёзно! Совершенно не подходящее для умного человека занятие, а ты человек умный и аттестат был всегда отличный.

– Почему? Я уже имею неплохие деньги и большие перспективы. Вот мои фото. – она тонкой рукой достала из сумки пачку фотографий. – Посмотри.

Имад перелистывал фото и забывал обо всём на свете. На него смотрела то грозная амазонка с искрами в глазах, то нежная и тающая женщина, то задорная девчонка в вязаном свитере и в горнолыжных очках. Она была безумно разной и красивой, но совершенно не похожей на себя настоящую. Какая-то прекрасная незнакомка. И она, безусловно, далеко пойдёт! И далеко уйдёт.

Инна исподтишка поглядывала на его реакцию, ей было небезразлично.

– Это, конечно, прекрасно и ты очень красива, но… – он не решался продолжить, чувствуя, как арабская кровь, вскипая, берёт верх. – Но ты же знаешь, какой это бизнес!

– Какой?

– Да там всё через постель!

– Ой! Не может быть! А я думала, как в комсомол принимают, так и в модельный бизнес – только клятву дают. Ну и линейки там всякие, слёты. А тут, ты смотри, как оказалось!

– Инна! Я серьёзно!

– И я серьёзно! Отвали от меня! Приехал тут Имад-Великолепный и «давай поговорим, чаю попьём». Ещё раз говорю, мы не друзья! Были когда-то, но со временем, как оказалось, я рожей не вышла и размером груди! – уже почти кричала она.

– Ты как разговариваешь со мной? Что я тебе сделал? Что за хамство?

– А вот так! Как могу! Мы люди простые, в бизнесе не разбираемся, в университет на последней модели БМВ не ездим. Нам через постель само то! А ты отвали, мажор!

Она ушла, а он ещё долго не мог понять, что это было? И ведь всегда такая была! Ему дедушка привил любовь к чтению, вдумчивому ответственному поведению, игре в шахматы. И только она, даже когда была малявкой совсем, могла заставить его лазить через заборы и шкодничать, совершенно не успевая подумать: зачем? Вот и сейчас! Он не мог вспомнить, когда последний раз ругался с девушкой и гордился тем, что его врождённая дипломатия исключала даже такую возможность. Да и девушки обычно вели себя с ним совсем по-другому.

И всё-таки, как хороша чертовка!

Он забрал её фотографии, вряд ли вспомнит, где их бросила на нервах.

Тихо пройдя по комнатам любимой квартиры, где на всех возможных местах спали люди, Имад пробрался на отведённый ему матрас в дедушкином кабинете, стараясь не разбудить отца, спящего тут же на диване. Как будто распахнулась какая-то потаённая дверца в подсознании, и нахлынули воспоминания о детстве, даже Цилиными пирогами потянуло с кухни. Сколько любви и тепла хранил в себе этот дом! Другая жизнь! И дедушка, самый любящий и заботливый, самый лучший друг детства. Ему всегда было интересно абсолютно всё, о чём думал его внук, какие новые переживания зарождались в его сердце. И говорил он с ним всегда как с равным с самого раннего возраста, оставляя право на самовыражение и личные суждения. Папа и Ливан это здорово, ярко, но это было уже потом, а основа его души заложена дедом. И мамой. Она очень на него похожа, с годами всё больше. С ней спокойно и свободно.

Он достал Иннины фотографии, ещё раз с замиранием сердца всмотрелся в улыбающуюся с них девушку. Разве она похожа на эту психопатку с кухни? Вовсе нет! Абсолютно!

Та психопатка круче! Сумасшедшая его девочка!

Два дня после похорон прошли в слезах и воспоминаниях. Мама Георгия особенно горевала, потеряв ежедневную спутницу своих последних лет. Впрочем, все в разные периоды времени получили свою порцию любви от тётушки Цили. Всем было что вспомнить и над чем поплакать.

Несмотря на скорбь, все присутствующие заметили воинствующие взгляды Инны и Имада и их намеренное взаимоизбегание. Имад искал момент поговорить с Ниночкой об этом. Слишком взволновала его и в то же время взбесила её дочь. Ходит тонкая, вся в чёрном, с белыми волосами, затянутыми в хвост и игнорирует его всеми своими шестьюдесятью пятью килограммами!

И вот такая возможность появилась. Уложив детей, Нина одна допоздна завозилась с делами. Имад незаметно вышел из кабинета, где, намеренно не засыпая, прислушивался к затихающей в доме суете, и прошел к ней.

– Теть Нина, поговорить нужно. – осторожно начал он. Ниночка, ожидавшая этого разговора, указала ему на стул рядом с собой и поставила чай.

– Я, наверное, чего-то не понимаю. Я тут с Инной столкнулся, ну и пытался пообщаться, конечно же. А она ни в какую, смотрит на меня, как на врага. Почему? Объясните мне?

– А что тут объяснять? Неужели сам не понимаешь? Она в тебя влюблена была в детстве, ну и спутала вашу дружбу с любовью. А когда ты поступал, у тебя там всякие барышни завелись, вот она и решила, что ты её предал.

– Что значит предал?! Я и остался ей другом, несмотря на барышень. Это она меня сейчас предаёт по большому счету.

– Ты не переживай, она скоро забудет тебя. Это первый год она страдала страшно. У неё же бывает только чёрное и белое, ты же знаешь, так вот, из чёрного мы уже вылезли.

– Боже, я и подумать не мог…

– Не переживай, говорю же, скоро пройдёт. Да уже почти прошло, приехал бы ты через год, она бы совсем любезно с тобой общалась.

– Теть Нина, она обиделась, я вижу, но вы-то уж поверьте, что я её не обижал.

– Не обижал. – подтвердила она. – Хотя мудрости и такта тебе где-то не хватило, наверное…

– В чем?

– Имад, я не знаю. Ты же не мог не видеть, что она была в тебя влюблена? Надо было как-то бережнее. Хотя хватит, дело прошлое! И какая тебе разница, в принципе, как она говорит? Ты через неделю уезжаешь. Да и у неё такие кавалеры! Отбоя нет. Время вылечит. Забудется.

– Я не хочу, чтобы забывалось!

Нина внимательно посмотрела на него.

– Она невероятно красивая, теть Нин!

– А вот сейчас замолчи и запомни, я трупом лягу, но не позволю тебе ещё раз мучать её.

– Ну что вы, я разве мучал?!

– Имад, ты превратился в восточного мужчину. И у вас там всё просто и понятно, я же там жила. Вы любое, самое сложное чувство упростите, препарируете на понятные, бытовые части. Я же помню, какие советы папе давала твоя ливанская бабушка, когда они ссорились! Анжела обидится из-за профессиональных проблем или из-за непонимания, а она папе: «Купи ей золотое кольцо! Или может ей надо новое платье подарить или в ресторан сводить?» Она понять не могла, что можно еще чего-то хотеть в этой жизни. У вас там женщины простые – нарядить, накормить и в дом посадить. А Инну ты не потянешь! Это во-первых, а во-вторых, она уже достаточно настрадалась в жизни. Сначала мама оставила и с мужем укатила на постоянное жительство в Америку, потом ты сердце разбил. Не допущу ещё раз! Пусть побудет балованой, куколка моя! А ты себе там ищи!

– Теть Нина, вы что! Я же ей как брат рос!

– Вот как брат и живи дальше! – вспылила она, но, тут же взяв себя в руки, хитро заметила: – Да она и сама уж к тебе не пойдет. Ведь поэтому ты ко мне пришел разговаривать?

– Вы из меня какого-то монстра делаете! Мне что, в восемнадцать лет надо было предвидеть, что будет впереди и семьей обзавестись после школы?!

Она встала, обошла стол и обняла его сзади.

– Прости, прости мальчик! Просто с Инной всегда сложно. Она очень непростая. Ни в чём ты не виноват, конечно же! Просто не надо вам ещё раз начинать. В одну реку дважды не войдёшь.

– Тёть Нина, а если это любовь?

– А если нет?

– Тёть Нина, я спать не могу, думаю о ней! Сердце застывает рядом! И не важно, сердиться она или нет, вот рядом и хорошо! У меня такого раньше не было.

– Это страсть, дорогой. Может, и влюбленность… Ты вот возвращайся домой, учись, а через годик посмотришь.

– Ага! А она в своём модельном бизнесе через месяц замуж выйдет, или того… ну..

– Да в каком модельном бизнесе?! Она на стоматолога учиться поступила. А модельная школа так – фотопробы прошла и бросила. Они её, конечно, уговаривали, но ты думаешь, отец бы ей позволил?

– Мне страшно её потерять.

– Послушай, судьба и под лавкой найдёт. Если твоя, то никуда не денется! На папу с мамой посмотри.

– Ну прямо! Сказки! Сколько несчастных браков и упущенных возможностей! Нет. Тут надо по-другому.

– Имад, ну ты же очень разумный. С детства всегда поступал обдуманно. Оставь ты её! У тебя там от девушек отбоя нет, завидный жених. Ты сейчас её опять взбудоражишь, а сам уедешь и забудешь. Нет, я запрещаю тебе!

Никак не получилось договориться. У каждого своя правда. Зато хоть всё понятно стало.

Они пробыли ещё неделю в Минске. Ничего в его отношениях с Инной не изменилось, он её практически не видел, зато думал о ней постоянно. Имад решил ничего ей пока не говорить и ничего не менять, а вернуться в привычную среду и там определиться. Если чувства поутихнут, то значит страсть, а если нет, то будет бороться за неё. Тем более что шансы есть, уж в равнодушии-то к нему она не была замечена.

Решил, но не смог сдержаться, и, когда их провожали в аэропорту, перед тем как пройти в зону таможенного досмотра, шепнул ей:

– Я скоро приеду делать тебе предложение! Пожалуйста, дождись и не выскочи замуж! – посмотрел в её огромные глаза на растерянном от неожиданного заявления лице, чмокнул в лоб и повторил: – Дождись!

Повернулся идти и наткнулся на тетю Нину, смотрящую на него с бешенством и явно собирающуюся грозно высказаться. Не дав ей такой возможности, он чмокнул её в обе щеки и убежал к самолёту. Ниночку обезоружил этот неожиданный поступок на долю секунды, иначе, казалось, она бы сиганула за ним через турникет. Упустив негодника, она повернулась к Инне, которая застыла, закрыв лицо ладонями.

– Девочка моя, родная, что он тебе сказал?! Обидел? Ты плачешь? Всё, больше я этого засранца к тебе не подпущу! Стеной встану!

Насчет стены получилось сомнительно. Рядом с длиннющей Инной она могла быть только заборчиком, еле доставая ей до плеча.

– Да не огорчайся ты так, красавица моя!

Инна убрала руки от лица и счастливые глаза просто взорвали пространство.

– Ниночка! Он любит меня! Любит! Я была права, когда говорила, что мы созданы друг для друга! Он это понял! Он приедет делать мне предложение!

– Пусть сначала приедет…

– Приедет, придет. Ты думаешь, я просто так взяла свои фотографии и как бы случайно ему показала? А теперь, где они? Где? Исчезли! Они у него! Он их спёр, а я сделала вид, что не заметила. Они вынесли ему мозг! Я там такая отражена, какая я в душе, настоящая и разная! Он приедет!

– Ах, ты негодница! Так ты всё подстроила! А я тут жалею бедную девочку!

– Ну, тёть Ниночка! Ну что ты за глупости говоришь! Я что, подстроила кончину тетушки Цили?!

– Вот уже и не удивлюсь!

– Нина! – укоризненно воскликнула она, но не в силах сердиться, почивая на лаврах своей первой женской победы, опять затарахтела: – Я просто воспользовалась ситуацией, знаешь, решила: или пан или пропал! Ведь правильно один поэт писал «лишь только тех мы женщин выбираем, которые нас выбрали давно»! Нет, я всё-таки умная и решительная! Я победитель!

– И скромная, что характерно…

– Ну, тёть Ниночка! Ну, ты же моя! Ну, порадуйся со мной! – она принялась её тискать и целовать.

– А я то, дура старая, жалею её! Думала, и правда мучается.

– Да никакая ты не старая!

– Насчёт дуры, значит, не споришь…

– Ну, я же должна была держать лицо! Если бы он никак не отреагировал, то значит, как бы и не очень-то мне и надо… Видишь, бороться за любовь надо до конца!

– Да что ты знаешь о нём теперешнем! Может, приедет, а ты увидишь, что он совсем не то, что ты себе нафантазировала?

– То, то! Это мой мужчина!

Подошел Георгий.

– Что за праздник, а я не в курсе?

– Ой, Гоша, тут без пол-литра не разберёшься! Пошли вот лучше к маме с детьми. – проворчала Ниночка, уводя его под руку от обезумевшей от счастья дочери, чтобы та раньше времени не наговорила отцу лишнего. – Догоняй, дорогая!

– Бабушка с детьми в кафе, вылет ещё через три часа, пошли и мы поедим. – сказал Георгий, оглядываясь на дочь. – Инна, у нас посадка начинается через час на Ереван, ты слышала? Пошли, попрощаемся с Ниниными родственниками.

– Иди пап, я догоню через минуту.

– Догонит, оставь её.

Самолёт благополучно доставил их в Ереван, и опять все зажили в своих странах, в своих заботах и делах. Все, кроме Инны с Имадом.

Бурная радость Инниной победы, как это обычно у неё бывало, вскоре сменилась грустью и апатией. Имад сам не звонил, только когда звонили Анжела или Ахмед он под конец просил позвать её на пару слов. И это были обычные пару слов, как говорится, «о погоде, о море, о женщинах», отчего Инне стало казаться, что она приняла его тогдашнее заявление слишком серьёзно, а возможно, это и просто была шутка.

Она стала нервной, похудела ещё больше, часто закрывалась у себя в комнате и часами просто лежала. Кроме занятий почти никуда не ходила и мало кого принимала у себя. Музыка из-за её двери становилась всё грустнее, потом вообще перестала включаться.

Через полгода таких страданий, она внезапно появилась в прекрасном платье с уложенными волосами на пороге кухни, где Ниночка стряпала ужин, и заявила:

– Я иду на дискотеку! Меня для него больше нет. Прости меня, Ниночка, ты была права! Я начинаю жить без глупых надежд!

– Вот и умница, птичка моя! Иди, развлекайся! – она её расцеловала, проводила и перекрестила на дорожку. Закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и, подняв глаза кверху, прошептала:

– Спасибо, Господи! Помоги ей!

Имад же не звонил не из каких-то злобных побуждений. Приехав, он обвешал все стены её фотографиями, просыпался и засыпал с мыслями о ней. Все остальные девушки казались ему жеманными и предсказуемыми, и он сторонился общения даже в компаниях. Но позвонить сам он не мог, боялся, понимая, что если трубку поднимет Ниночка или Георгий, то не сносить ему головы за несдержанное обещание подождать. И надо признать, что реакции своего отца он боялся не меньше, зная, что не нравилась ему эта непонятная девушка. Отец часто говорил, что своенравная жена может испортить жизнь даже самому преуспевающему человеку, а Инну считал просто дикаркой. Пару минут, которые они общались раз в месяц после общения родителей, делали ситуацию ещё тупее и безвыходнее, потому что тему сватовства он поднимать не решался, а просто, по-дружески поболтать с Инной у него никак не получалось. Разговоры получались скомканные и корявые, было видно, что она разочарована его трусостью и злилась на свою доверчивость. Но по завершении звонка он тут же вновь начинал скучать и ждать очередного созвона их родителей, чтобы перекинуться с ней парой слов.

И в тот момент, когда Инне всё это надоело и она, встряхнувшись после полугода слёз, совсем перестала отвечать на звонки, слёг Имад. Получив второй отказ на попытку поговорить с ней, он закрылся в комнате, для виду разбросав учебники, и погрузился в такую тоску, что просто таял на глазах. Он как тень выходил к ужину, ковырялся вилкой в тарелке некоторое время и, поблагодарив, уходил опять.

Анжела посылала Яну посмотреть, как там брат, но та, возвращаясь, только махала рукой и на арабском языке говорила:

– Ничего нового, сказал его оставить, он будет учить. А сам лежит, повернувшись к стене.

– Мне это всё не нравится! – расстроенный Ахмед, в очередной раз услышав о состоянии сына, растерялся от неподвластных ему проблем и принял защитный рассерженный вид. Анжела, не желая осложнять ситуацию бесперспективной дискуссией, попыталась сменить тему:

– Милая, одень тапочки. Пошли-ка я тебя искупаю. – Она, приобняв Яну, попыталась уйти с ней в ванную.

– Анжела! Эти твои приёмы меня уже достали! У Имада проблемы, это надо обсудить!

– Хорошо. – обречённо сказала она, возвращаясь на место. – Иди, Яночка, посмотри телевизор.

– Я считаю недопустимым, когда студент забрасывает учёбу ради шашень! Недопустимым! Надо ему объяснить. Поговори со своим сыном! И что за девушка! Вертихвостка! Ты фотографии видела?

– О, да! Прекрасные фотографии!

– Анжела, я серьёзно!

– И я серьёзно! И слово «вертихвостка» тут совершенно неуместно. Инночка чудесная девочка! И всегда любила Имада. Ему тоже надо научиться быть серьёзнее и ответственнее.

– Анжела! Какая девочка влюбляется в десять лет? Она должна была ещё в куклы играть, а уже тогда о любви думала!

– Да, в десять лет влюбиться и всю жизнь любить одного мужчину может только очень верная девушка… Она однолюб.

– Я хотел решить проблемы сына, а ты всё о ерунде говоришь!

– Давай я его позову и решай. По-отцовски.

– Нет! Ты должна ему объяснить! Вы с ним два любителя порассуждать о глупостях.

– Ахмед, когда ребенок перестаёт ходить на горшок и учится бегать, его проблемы не заканчиваются, а только начинаются. Не бойся! Надо с ним поговорить, давай вместе. Чтобы он не подпольной деятельностью занимался, а действовал правильно, с нашей поддержкой. Вспомни, как тебя всегда поддерживал отец!

Она знала, на какие клавиши нажать.

– Я ничего не боюсь! И уже полчаса прошу тебя позвать его!

– Может, лучше мы к нему пойдём?

– Нет! Я не могу! Там везде её фотографии!

– Ахмед! Разговор не состоится, если ты будешь так относиться к Инне. Не стоит и начинать. Возможно, она будет матерью твоих внуков…

– Каких внуков?! Он ещё очень молод!

– Не намного моложе, чем был ты, когда он родился. И, вспомни, твой отец тогда с уважением отнёсся к твоему выбору.

– Хватит! Не дави на меня!

– Ну что ты! Просто на его территории ему будет спокойнее и у нас есть больше шансов быть услышанными. Пошли!

Она уже не знала, за кого из них больше переживала. Ахмед долго стряхивал с себя раздражение в коридоре перед комнатой Имада и, наконец, вошёл.

Разговор был сложный, особенно вначале, когда Ахмед пытался образумить сына. Он боялся эту Инну, как огня, и совершенно её не понимал. Вот Анжела была в молодости статная, спокойная с чувством собственного достоинства. А эта? Нервная, дерзкая, выглядит как удочка. Сначала он думал, что Имад просто разозлился на эту строптивую девчонку и решил доказать ей, что последнее слово за ним. Или, возможно, он увлёкся её оригинальностью и непохожестью на местных девушек. Надо признаться, глубоко Ахмед не задумывался, ему было неприятно думать на эту тему. Он, потерявший с годами гибкость, с удовольствием думал бы о его карьере, особенно если это было связано с центром, он поговорил бы с ним о его будущем, о хозяйстве, о чём-то важном, но безумно скучном для юноши. А эта блажь должна была пройти.

Должна, но не прошла.

Ахмед действительно сильно испугался, когда Имад с осунувшимся лицом часами лежал в комнате, отвернувшись к стене, отказываясь от всего.

Он попытался объяснить, что сын ещё не стоит на ногах, что в их обществе есть прекрасные девушки, которые никогда не осложнят его жизнь своим резким нравом, а про внешность уже и говорить нечего. И даже он сам, когда было невозможным жениться на маме, и было должно вернуться на родину, забыл своё «хочу» и сделал то, что надо, за что Бог вознаградил его и они теперь вместе. На что Имад ответил только:

– Значит, папа, ты сильнее меня. Я, конечно, как-то буду жить без неё, но тогда уж и без радости.

– Да глупости! Забудешь через пару месяцев.

Но видя, как безучастно, с вынужденной покорностью сын слушает его, кивая головой, он понял, что достучаться до его сердца не получилось.

Ахмед, теряя терпение, вышел на кухню, взглядом позвав Анжелу за собой.

– Её мать бросила! Ты представляешь, какая там наследственность! – бубнил он сидя за столом, пока она наливала ему успокоительный чай. – У нас есть такая притча, принц полюбил принцессу и отправил сватов, но те отказались, сказав, что знавали её бабушку, распутную особу. Он решил сам ехать через пустыню свататься, упрекнув их, что нельзя клеймить человека на основе грехов его предков, ведь все говорят о принцессе только хорошее. В пустыне было неспокойно, надвигалась буря, и загонщик верблюдов предложил ему только одну верблюдицу, способную преодолеть этот путь в непогоду. Это качество досталось ей от бабушки, которая всегда приходила к цели. Принц задумался и вернулся домой. Вот так и она когда-нибудь бросит его, оставив детей.

– Ахмед, это глупо, умирать раньше смерти. Я уверена, они будут жить долго и счастливо. Они оба неординарные личности и просто созданы друг для друга.

– Мне уже эта ваша оригинальность поперёк горла стоит! Вон мама моя и все женщины нашей семьи без оригинальности, а с хорошим характером и воспитанием вот и создали хорошие семьи.

– А сын твоей мамы женился на дочери еврейского профессора, выросшей на Шекспире и Окуджаве, Толстом и Достоевском. Ему подошла только она. Как у вас говорят: нашла кастрюля крышку! Мне кажется это аналогичный случай.

Немного успокоившись и решив не сдаваться, Ахмед предпринял повторную попытку разубедить сына, но уже с помощью ласки.

– Любимый! – нежно говорил он, вернувшись в комнату. – Ты молодая пчёлка! Летай с цветка на цветок. Пользуйся своей молодостью, пробуй! Тогда только сможешь выбрать лучшее. Ты красавец, умница, весь мир у твоих ног.

– Папа! Ты не понимаешь! Меня достали эти лютики. Инна – орхидея! Ты знаешь, что она отказалась от модельного бизнеса, хоть её уговаривали и предлагали большие деньги. Нет, она решила учиться на стоматолога. Она умная, смелая, настоящая! А я предал её, сказал, что скоро приеду делать предложение, а сам перепугался. И она теперь не хочет даже говорить со мной!

Что произошло в тот момент в душе у Ахмеда, он и сам не понял до конца. В этих словах он услышал себя молодого и почувствовал всю боль его сердца.

– С другой стороны, она хотя бы не еврейка! – засмеялся Ахмед и направился к телефону.

– Аллё! Привет! Как вы? Как здоровье, как дети? Ну, слава Богу! И мы в порядке, все приветы передают! Я вот по какому поводу звоню, дорогой друг, – он сделал паузу. – сватов принимаете? Ну, вот и замечательно! Да, там на месте и разберёмся. Хорошо. Ну, вот через две недели на зимние каникулы и жди. Как с погодой-то? Хорошо! Ниночке привет!

Он оглянулся на сидящих с открытыми ртами жену и сына и весело заявил:

– Ну что, жених, не передумал? Как говорят у вас: «слово не воробей, вылетит – не поймаешь!» Анжела! Отомри, наконец, и не вздумай плакать.

– Папа… Ты – человек!!! Спасибо тебе!

Стоявшая в дверях Яна с удивлением смотрела на них.

– А что с вами со всеми? – наконец спросила она.

– О, дочурка! – вконец развеселившийся Ахмед подхватил её на руки. – Поедем брата женить?

– На Инке? Но она же вертихвостка! Ты сам говорил!

– Не обращай внимания сынок, ей послышалось. – спешно прокомментировал отец, отдавая дочь маме.

– Нет!! Не послышалось! – пищала она, на руках уносившей её Анжелы.

Впрочем, ничто не могло испортить их великолепного радостного настроения.

Ахмед выбирал невесте золото, да так, чтобы не ударить в грязь лицом перед другом. Анжела была в ужасе от этих подвесок и серёжек безумного размера, но потом решила не вмешиваться. С другой стороны, сразу видно, что золотой запас семьи заботливо выбирал свёкор. Не надо мешать мужчине быть щедрым, тем более что нет такой вещи, которую потом нельзя будет заменить. Сама же она созванивалась с Ниной и, убедив её в серьёзности намерений сына, просила уговорить Инночку не держать обиду и поддержать его в этом непростом для каждого молодого человека шаге. Анжела выбрала ей нежные духи, красивую сумку, девичьи шкатулки для украшений. А Имад очень старался создать образ умного и взрослого мужчины, примеряя строгие костюмы в самых дорогих магазинах. Вид его ему никак не нравился. Не то чтобы не нравился совсем, но, стоя перед зеркалом, он заранее знал, какими острыми Инниными фразами будет приправлен очередной наряд.

Вся их суета была несравнима с тем, что творилось в доме у Георгия. Инна, узнав о новости, поначалу только зло фыркнула и сказала:

– Ага, сейчас! Поздно! Позвоните и отмените всё, иначе вы с Ахмедом поругаетесь из-за нас. Я лично не могу обещать вести себя достойно с этим …

И глаза её блеснули сладким блеском мести. Сказала и ушла, как отрезала.

Наутро, правда, вышла слегка растерянной, с синяками под глазами – похоже, не спала совсем. Подсела к Нине, помаялась, откусила её бутерброд и отхлебнула кофе из её чашки.

– Инн, ну не крохоборствуй! Налей себе кофе и бутерброд сделай, всё же нарезано.

– Нет, так вкуснее. И мне нужно почувствовать в тебе союзника!

– Откусив мой бутерброд?

– Да, это очень интимный процесс обмена энергией между людьми, основанный на глубоком доверии!

– Ладно, жуй!

– Тёть Ниночка, а папа звонил уже Ахмеду?

– Твой папа слишком хорошо тебя знает, поэтому скорее всего нет.

– Ниночка, ну вот и пусть не звонит пока, хорошо? Передай ему.

– А что так? Если не секрет, конечно.

– Ну, просто тут вечером Имад звонил. Ну, мы поговорили. Ой, я сама не знаю!

– Девочка моя, зачем отказываться от мечты, когда она начинает сбываться?

– Ты же сама была против!

– Не против, а настороже! Я сегодня скажу бабушке Аревик, пусть поможет сделать еды для гостей, а мы должны тебя приодеть.

– Глупости! Зачем? Мне и так хорошо.

– Ты же помнишь помолвки в Ливане! Надо сватов уважить, у них единственный сын! Да и тебе память будет! Там Ахмед, наверное, половину золота мира скупил, а тут ты в джинсах его будешь встречать? Нет! Если любишь меня, то уж будь неотразимой!

– Хорошо, я буду в вечернем платье. Но выберу его сама, прости.

Сообщив Георгию радостную весть, что помолвка, похоже, состоится, Ниночка понеслась к его маме составлять меню для приёма гостей. Георгий намывал машину, просмотрел и довел до ума все мелкие погрешности в хозяйстве. Короче, готовились так, будто приезжали не их закадычные друзья, а ревизор на колбасный комбинат.

На среду в лучший салон Еревана были записаны все женщины семьи Георгия от пятнадцати до восьмидесяти лет. Только Инна держалась с абсолютным равнодушием счастливой победительницы. Она валялась в постели до полудня после долгих ночных разговоров с Имадом, лениво ползала по квартире в пижаме, наслаждаясь прелестью зимних каникул, мечтательно курила в пледе на балконе.

Ниночка, которая разрывалась между детьми, делами по хозяйству и приготовлениями, старалась не трогать её. Пусть побудет в этом сладостном состоянии, когда сплошное ванильное облако чувств, мечтаний и никаких пока ещё обязательств.

Правда с понедельника, опомнившись, что осталось три дня до приезда гостей, Инна развила истерическую активность и исчезала из дома с утра до вечера. Стала нервной, испуганной, не отходила вечерами от Ниночки, как маленький ребёнок, и даже в ночь накануне сватовства залезла спать к ней, отправив отца в гостиную на диван.

Помолвка была назначена на следующий день после приезда в доме у Георгия, полностью приготовленном к приёму большого количества гостей. В день встречи их разместили в доме у бабушки, где и подали предпраздничный ужин. Инна с Имадом нарочито весело общались, но сидящая рядом Нина чувствовала, как липкой дрожит её девочка. Да и Имад выглядел дёрганым и не совсем адекватным.

Чтобы не мучать их, Анжела предложила:

– Инночка, ещё не поздно, покажи Имаду город. Георгий, если ты, конечно, не против.

– Ну, что ты! Они уже взрослые люди!

Родители прекрасно понимали, что есть много тем для обсуждения, от которых надо бы огородить молодых людей. Зачем портить их романтическое настроение бытовыми проблемами, тем более что оба ещё слишком молоды? Да и, как это обычно бывает, когда хотят породниться семьи, хорошо знакомые много лет, были проблемы и личного характера. Слишком много знали они о детях друг друга и хорошего, и не очень. Для них не выпал удачный шанс произвести первое впечатление, начать знакомство, так сказать, с чистого листа, опустив многочисленные нелицеприятные моменты своего взросления.

Если бы отцом жениха был Георгий, он бы смог жизнерадостно и весело обыграть ситуацию, сделать предстоящий разговор не таким напряжённым, но… Он был отцом невесты. А в приличных семьях не веселятся, когда отдают достойную девушку замуж, и уж тем более никоим образом не подстёгивают и не упрощают этот процесс. Да и не очень-то он был уверен, что Имаду хватит мудрости и самостоятельности, чтобы нести ответственность за его дочь и их семью. Мальчику слишком всё легко давалось в жизни. Папа руководил, достигал и добивался, а он привык к этому, как к чему-то само самой разумеющемуся.

А если и дальше, и в новой семье папа во всё будет вмешиваться, тогда больших проблем не избежать. Инна девушка умная, сильная, креативная и как бы на взлёте своей силы, а Ахмед с годами всё более консервативен. Он, как и большинство восточных людей, по молодости много постигал, а лет после сорока его стало тянуть к родным местам, изменились взгляды, поведение. Как выросшая виноградная гроздь, наполнившись соком, начинает тянуться к земле.

Это никак не отражалось на их дружбе, более того, давало неутомимому Георгию всё больше поводов для шуток. Например, когда его друг мог в свободное время часами сидеть на веранде, ничего не делая и ни о чём не думая, Георгий говорил, что так и видит его лет через двадцать сидящим под домом сутками, как старцы в кинофильме «Белое солнце пустыни». И, чтобы не оставлять его одного, обещал каждый год на всё отпускное время прилетать посидеть с ним для компании, если друг ему одежду подобающую купит. Но просил также подыскать третьего, для соответствия сюжету, так сказать, и чтобы соображать на троих могли.

Шутки шутками, а ситуация и правда сложная. Для юной девушки будет достаточно того, что общество вносит массу ограничений, а если ещё и муж будет сваливать построение семьи на отца, то она будет очень страдать. А если дети? Терпеть всю жизнь ради их спокойствия? А если не выдержит, то дети останутся там, как положено по их законам? Нет, определённо плохая затея эта женитьба! Он не мог быть даже наполовину таким же гостеприимным, каким бывал обычно. Был встревожен и немногословен.

Каждый из отцов сидел со своим грузом размышлений, от чего вечер становился мрачнее и тяжелее с каждой минутой. Поэтому мамаши, отправив молодых, не сговариваясь, для разрядки атмосферы начали петь дифирамбы детям друг друга.

– Инночка-то как расцвела, красавица! Уже второй курс. Как справляется? – интересовалась Анжела.

– Хорошо! Даже не устаёт, быстро схватывает. Стипендия повышенная! Старается на красный диплом. – Ахмед прислушался, этого он не ожидал.

– А это её выбор профессии? – вступил он в беседу.

– Да! – ответил Георгий, – У неё очень развито чувство красоты, и она всегда говорила, ещё подростком, «почему женщины, тщательно накладывая помаду на губы, игнорируют то, что скрывается под ними? Потому, что лечиться больно! Самое главное объяснить женщине, что губы это обрамление, а зубы – жемчуг. Но ещё главнее – убрать боль!» Она вообще мечтала потом работать с имплантацией зубов, так сказать, спасать безнадёжные рты. И в Москве на это уже учат, правда, опыт недостаточный пока.

– Ну, ничего, у нас в Бейруте достаточный опыт уже. Там и доучится, тем более что я сам всегда мечтал этим заниматься. Честно говоря, не ожидал! Молодец, девочка! – совершенно искренне удивился будущий свёкор, на что счастливый отец сказал:

– Мне очень важны твои слова, я бы хотел, чтобы ты принял её, как дочь. Я, в свою очередь, считаю их обоих своими детьми.

– Я, может, и не совсем понимаю это молодое поколение, и меня пугает современность Инны, тем более современность европейская в некотором роде. – осторожно заметил Ахмед. Сразу возникла какая-то испуганная настороженность, в обеих семьях очень осторожно относились к словам. – Но! Но, Георгий, дорогой мой друг! Ниночка, прелестная ты женщина! Я знаю, что у таких прекрасных людей, как вы могла вырасти только самая замечательная дочь в мире!

С удивлением Анжела увидела неведомо откуда появившегося своего молодого и решительного Ахмеда, с глазами, блестевшими молодостью на немолодом лице. Он принял Инну! Более того он как бы почувствовал некий азарт от предстоящей свадьбы. Ведь что может быть более воодушевляющим и прекрасным, что может повернуть колесо времени вспять, как не свадьбы детей? Испуг хлопком исчез из комнаты, и салютом разлетелась заразительная радость. Вот уж не думала она, что он откопает свою запылившуюся за ненадобностью дипломатию и так прекрасно ей воспользуется. Георгий улыбнулся, как-то распахнулся даже. Ниночка прослезилась.

– Я ещё не закончил! Прошу минуточку внимания! Мы имеем честь прийти в этот прекрасный дом, чтобы попросить руки вашей дочери. И от себя лично сразу скажу, что осознаю двойную ответственность за неё не только как за невесту Имада, но и как за дочь моего лучшего друга. Поэтому хотел бы выяснить все ваши пожелания относительно их будущей свадьбы, да и жизни, в общем.

– Да, порадовал ты меня, порадовал! Много было переживаний, всё попусту оказалось! – гораздо веселее заговорил Георгий, разливая вино в бокалы. – У меня к тебе вот какая просьба: пусть девочка доучится, она у меня умница, и дай ей время привыкнуть ко всему. Не требуй строго! У неё, может, и не Анжелино терпение, да и молодая она ещё, но сердце-то у неё зо-ло-то-е!

– Да что ты! Конечно! Я и сам человек вечно трудящийся и тунеядство как стиль жизни не признаю! Так что сделаю для неё всё, что будет в моих силах. Было бы желание! И с детьми поможем, если пойдут, а захотят, и жить вместе будем, или по соседству! – понесло Ахмеда на волне счастливого азарта. Дальше в обсуждение включились все, высказывали своё видение будущей жизни молодых, строили им свои воздушные замки. И неизвестно, до чего бы достроились, если бы молодые не вернулись.

Их усадили за стол, и, заметно повеселевшие, стали делиться радостью от предстоящего события и наперебой высказывать свои пожелания. Все хотели вселить в них уверенность в успешности затеи, убеждали в готовности помочь. Инна с Имадом с интересом смотрели на развеселившихся и разгорячённых взрослых, слушали их речи не перебивая. Минут через сорок, когда было озвучено порядка десяти сценариев их счастливой жизни, родители успокоились.

– Спасибо, конечно! – с улыбкой сказал Имад. – Но мы уже всё решили.

– Это интересно! – привычным громом раскатился Георгий. – Поведай, поведай!

– У меня есть более-менее сносный бизнес-план нашей ближайшей пятилетки. Летом я полностью заканчиваю обучение в магистратуре и тогда, я надеюсь, с вашей помощью мы сыграем свадьбу. А потом снимем квартиру в Бейруте и будем учиться жить самостоятельно.

– Да вы ещё молоды для самостоятельности! – испугался Ахмед. – Зачем отгораживаться? Надо бы всем вместе пожить.

– Ну, что ты, папа. Мы не будем отказываться от помощи, но только тогда, когда она нам будет необходима. – мягко, но уверенно ответил Имад. – Я думаю, что если мы сразу начнём жить отдельно, это будет правильно.

– Сынок, а дети? Как вы будете совмещать учёбу Инны, начало твоей карьеры, первые шаги в бытовой самостоятельности, и появление детей? – Ахмед не мог себе представить сына, суетящегося и решающего массу семейных проблем. Обычным его состоянием было погружение в книги или лениво мажорный отдых с друзьями. Он был готов помочь с домом, с прислугой, чтобы сохранить ему стиль жизни этакого бейрутского баловня. И даже Инне готов был подарить такое же баловство.

– Я думаю, это будет новый, интересный этап в жизни. Пап, это не гордый отказ, ни в коем случае. Если я не буду справляться, особенно на первых порах, я сразу попрошу либо совета, либо помощи. – он говорил спокойно и уверенно, не оставляя возможности для возражений, потому что говорил правильно. И Ахмед это понимал, хотя не был готов отказаться от мечты быть главой большой семьи, объединяющей под одной крышей несколько поколений. Анжела смотрела с гордостью, она ожидала чего-то подобного, знала, что когда-нибудь её птенец улетит, широко разбросив крылья. Георгий же был совершенно очарован этим молодым мужчиной, который впервые так ярко раскрылся перед ним. Раньше Имад был пассивен, ему было лениво даже возражать, не то чтобы аргументированно спорить и отстаивать свою позицию. Он был вдумчив и начитан, но никак себя не проявлял. А тут – во всей красе: спокоен, стоек, умён и ответственен.

В общем, итог первого вечера был приятным, между сторонами воцарились мир и взаимная симпатия.

Следующий день был просто волшебным. Учитывая то, что все приготовления были совершены заблаговременно, можно было погрузиться в сказку этого нежного торжества. К пяти часам собралось несколько десятков самых близких, и в ожидании невесты ходил, непринужденно общаясь с гостями, жених. Столы были красиво сервированы и запахи носились по дому невероятные.

Когда появилась Инна, Ахмед чуть не потерял сознание, первым увидев её в дверях. Если бы не осветленные волосы и не бежевый цвет платья, он бы подумал, что увидел Анжелу в день свадьбы. Такой же тонкий силуэт и строгий крой наряда, цветы в распущенных и спадающих на плечи волосах.

Имад не спешил подходить и любовался каждым её движением. Она была совершенством! На лице подчёркнуто выразительно выделены глаза, как озёра, – огромные и блестящие. Остальной макияж был нежен, будто пыльца. Тонкие руки, гладкая длинная шея, королевская осанка, подчёркнутая талия, а внизу платья тонкие стопы в изящных босоножках неизящного сорок первого размера, с накрашенными ногтиками насыщенного цвета и колечком на мизинце. «Умная женщина не бывает некрасивой», во всем виделся стиль и труд.

В этом она вся. Диковатость сочетается с затейливостью и фантазией, дерзость с нежностью, строгость и требовательность к себе с желанием помочь всем вокруг. У неё отсутствовало одно только качество, присутствие которого у людей Имада раздражало невероятно – лицеприятие. Она совершенно не умела вести себя нужным образом с нужными людьми.

И особенно остро это почувствовалось, когда они летом после свадьбы переехали в Ливан. А Ливан – страна коммуникаций! Вообще, восток не понимает эгоцентризма и одиночества. Это культура взаимодействия, взаимосуществования. Тут каждый взгляд, жест, поза имеет большое значение. А что уж говорить о словах! Слово на востоке ценится больше золота, оно может быть судьбоносным, может развязать войну, правда, редко может её остановить. К словам относятся бережно, редко произносят их необдуманно. Для каждого слова должен быть подходящий момент. Важно не только сказать к месту, но и вовремя. То, чему учат современных менеджеров – искусству продаж, нейролингвистическому программированию, искусству располагать к себе людей – родилось на востоке. Каждый торговец мог бы с гордостью заявить любому менеджеру – «там, где вы учились, мы преподавали!»

Например, выйдя из магазина, обычный «европокупатель» станет обдумывать, на чём сегодня сэкономил, всё ли купил? Но продавца он вспомнит только в том случае, если тот потрепал ему нервы. Выбор магазина, как правило, определяется удобством расположения, ассортиментом, отсутствием очереди и, конечно же, ценами.

Когда Инна заходила в магазинчик размером пять на пять метров, расположенный рядом с квартирой, которую они после свадьбы снимали в Бейруте, то первым делом слышала:

– Здравствуйте, доктор! Добро пожаловать! Добро пожаловать! Как ваше здоровье? Как месье Имад? Его матушка? – интересовался продавец и на Иннины «спасибо, хорошо, благодарю» в ответ, хозяин всё время повторял «добро пожаловать!».

Но это бы не подкупило Инну, а скорее даже оттолкнуло, если бы его добрые слова не подкреплялись истинной заботой о своих покупателях. Ведь дальше начинались чудеса!

– Месье Или, мне нужно много вещей. Посмотрите, что у вас есть из этого списка?

– Мадам, у меня есть всё, кроме мяса!

– Но здесь некоторые не очень ходовые товары, их, наверное, надо в супермаркете искать.

– Хорошо! Читайте, мадам! Всё, что не найдется, отметим.

Инна зачитала сначала список продуктов:

– Мука, крахмал, дрожжи, винный бальзамический уксус, белый сыр одним куском четыреста граммов и сыр «моцарелла» двести, и жёлтого сыра двести, но порезать тонкими пластинками. Тунец в масле, роккола, чеснок, помидоры черри, свежие шампиньоны. Ну что, какие не нашлись? – спросила Инна, отрываясь от списка, и с удивлением увидела все необходимые ей продукты, выставленные на прилавок в аккуратных бумажных пакетах.

– Или, неужели у тебя кто-то еще покупает бальзамический уксус? Он же не используется в вашей кухне?

– Я знал, что когда-нибудь сюда приедет красавица-доктор из России и он ей понадобится! – галантно ответил торговец, считая, как и большинство ливанцев, любого русскоговорящего иностранца русским, даже если тот был коренным казахом.

– Нет, серьезно! – Инна со своей прямолинейной настойчивостью хотела докопаться через витиеватые фразы до сути. – У тебя все стеллажи от пола до потолка забиты товаром. Два холодильника: один для молочного, второй для зелени. Торговля идёт прекрасно! Зачем тебе бальзамический уксус, который редко кто покупает?

– Мадам, вы спросили в прошлый раз, где можно купить телефонную карточку? Помните? Теперь вы всегда сможете купить её у меня! Я на следующий же день привез их. Вам должно быть удобно! Для того и бальзамический уксус. У меня была одна бутылочка – всех редких товаров у меня по одному экземпляру. Но теперь, зная, что для него появился покупатель, я привезу пять. Потому что, я уверен, что мадам Инна будет у меня регулярно его покупать, а кроме того, её соседки и подруги, угостившись её великолепной едой, тоже захотят приобрести этот продукт. И его будет достаточно у меня для вас и ваших друзей, как и всего остального! И вы увидите, что в магазине у Или есть всё и всегда, а времени на покупки уходит в пять раз меньше, чем на поиски в супермаркете! Более того, я с радостью и быстро всегда вас обслужу, и вы не купите случайно лишнего с полки, потратившись и огорчившись. Поэтому я с радостью буду встречать словами «добро пожаловать» долгие годы! Продолжайте зачитывать ваш список!

Инна продолжила, и стоит ли говорить, что нашлась и палка для швабры и коврик пластиковый для ванной комнаты и лампочки разного размера.

Конечно, Инна понимала, что вряд ли он также разлюбезен со своей женой, но она точно знала, что эта восточная многослойность не игра. Это воспитание! Разное искусство взаимодействия на разных слоях. Он совершенно искренне галантен в магазине и обожает своё дело, и, возможно, совершенно искренне деспотичен дома, где совсем другая часть его жизни.

Безусловно, в любом деле, где присутствует личный контакт с людьми, такие навыки общения были просто необходимы. Но у Инны их не было. Она как подросток-максималист сражалась с гигиеной полости рта, убеждая всех в важности профилактики. Вечерами со слезами на глазах она сетовала мужу, что медицина тут похожа на базар, что коллеги ополчились против неё, говоря, что так продвигаясь, она сама лишится работы и их оставит без заработка. Здоровым не нужны стоматологи, и если всех научить беречь зубы, то им придется идти торговать зеленью на базаре! Мамаши, которые от других врачей слышали только комплименты по поводу красоты и ума своих детей как результат их небывалого материнского таланта, от Инны получали по полной программе за то, что до школы многие дети не знали о существовании зубной щетки, а гнилые молочные зубы не лечили – всё равно выпадут! На что Имад, изначально предчувствуя провальность операции «Инна и народ Востока», но не стремящийся менять характер любимой жены, тем более что это невозможно, говорил:

– Инка, я тебе помочь не могу, ты такая! Как говориться «что выросло, то выросло». А Восток другой! Рассчитывать, что он под тебя изменится, тоже глупо. Единственный шанс тебе не убиться в профессии, это работать со снимками, слепками и восстанавливать ротовые руины, не будучи свидетелем процесса их происхождения. Тут люди другие, если ты их не радуешь, то ты им не нужен! Советский мазохизм им не присущ! Зато зубы такие же! Через пару лет будешь работать в центре у отца, и приезжать во все клиники, занимаясь только имплантацией. Подожди, будь терпеливой! И такой опыт в жизни тоже пригодится.

И пригодился. Капля камень точит. К концу специализации Инна стала терпимее да и просто повзрослела. После первого года обучения она родила Никиту и сразу сменила роль ранящей, беспощадно критикующей докторессы на роль понимающей и осторожной в суждениях женщины. Ведь женщину отличает от девушки любовь, поселяющаяся в её сердце с материнством. Любовь всеобъемлющая, широкая, постоянно излучаемая. Женщину, имеющую детей, видно по глазам.

Теперь, когда Инна хотела сказать что-то поучительное маме сидящего в кресле ребенка, она сердцем чувствовала, как больно могут ранить её безусловно справедливые слова переполненное гордостью материнское сердце. И говорить она подневольно начинала на арабский манер:

– Чудесный малыш! Да хранит его Бог, такого умного и красивого! С этого дня я назначу тебе специальную пасту, в которой есть лекарства. Это вместо сиропа. Надо чистить утром и вечером, вот так. А через неделю мне показать. То, что не вылечится пастой, будем лечить иначе.

Она говорила искренне, понимая уже, что всё новое и очень даже полезное можно привить только любовью. Если бы христиане-миссионеры, приезжая в Африку с Благой вестью, орали и ругались на аборигенов за их дикость и темноту, те бы их просто съели!

Со временем эти люди становились ей пусть не ближе, но понятнее. И понятнее становилось не только их поведение, но и образ мыслей, душевная организация. Это неправда, что все одинаковы. Люди Востока и Запада фундаментально разные. Общее в них только то, что они люди со всеми основными инстинктами, но в остальном разница просматривается отчётливо.

Для какого европейца любимым ежедневным отдыхом станет неспешное покуривание кальяна в одном и том же кафе, с одними и теми же людьми на протяжении многих лет, а политические новости станут любимым сериалом? Кто ещё так натурально, как восточные люди любит своих детей? Не продукт своего воспитания, не достойный гордости результат своего труда, а очередного маленького человека, пусть даже двадцатого в их семье, с его характером, будущей судьбой, беззубым ртом и широченной улыбкой. И лишняя тарелка супа найдётся, пусть даже суп пожиже станет, и ему не приготовлена программа личностного роста и развития с пелёнок, а дан шанс жить и строить свою судьбу.

У западного европейца с тарелкой супа сложнее. Тут каждый поступок должен быть озарен целью, причем материально ощутимой. Слова продуманы, действия ограничены рамками и жизнь предсказуема! Кажется, что это созданная кем-то группа идеальных реакторов: вежливая неживая улыбка при разговоре – я воспитан (!), озадаченный вид при сложном вопросе – и очень вдумчив (!), слова понимания при проблемах гомосексуалистов – это модно, я продвинут (!), одновременно проголосовать за поставки оружия и гуманитарной помощи обеим воюющим сторонам – зачем задумываться, ведь помогать благородно (!), завести собачку и купить ей гардероб, витамины, игрушки – о, мы должны помогать нашим братьям меньшим, тем более что они не бывают наркоманами, не переживают сложный подростковый возраст, не требуют затрат на обучение и гораздо более комфортные в быту, чем дети (!), вздох облегчения при совершеннолетии детей – отделяются (!) и те потом с радостью вздохнут – наследство (!) …

А матери! Восточная мать никогда не вступит в конкурентную борьбу с дочерью, до безумия молодясь и натягивая на морщинистое декольте супермодное платье. Им стыдно и неестественно хотеть казаться девушкой, имея детей, а возможно, и внуков, и стесняться носить гордое имя «мама». Быть матерью это её мечта и достижение, её звание! И она никогда не позволит себе указывать сыну, как жить, разве только ненавязчивым советом, а будет тихой пристанью, куда непременно когда-нибудь прибудет его уставший от забот корабль с внучками-пассажирами. Ну, а уж о преданности восточных жён и говорить не приходится. Они не рассматривают другие возможные варианты своей жизни после замужества, целиком погружаясь в проблемы мужей, детей, уют и благополучие семей. Конечно, люди разные и на западе и на востоке, но основная линия большинства прослеживается чётко.

Славяне – это вообще отдельный вариант жизни между Европой и Азией, а точнее между небом и землей! Они объединяют в себе чувственность и духовность востока, европейскую образованность и целеустремлённость. Но всё это не охарактеризует их, если не рассмотреть таинственную, пронзительно живую славянскую душу. Их тяжело понять и тяжело ими управлять. Хотя, если заразить русского идеей, то его уже как бронетранспортёр не сдвинешь с пути. Сплошной экшен начнётся, причём душевный.

Восток же дело тонкое…. Нет вам «ни экшен, ни реэкшен» в повседневной жизни. А есть какое-то искусство созерцания, проживания, хранения традиций. Когда у восточного человека в зрелом возрасте появляются вдруг деньги в приличном количестве, он не только вряд ли будет менять свой стиль жизни, но вряд ли поменяет даже машину. Всё в тех же подшитых портках, на той же подушке во дворе он будет не спеша пить чай. На Востоке жизнь непредсказуема и опасна, да и дети подрастают – пусть деньги лежат. Казалось бы, сделай свою жизнь стабильнее и безопаснее! Но нет! Тогда жизнь станет неинтересной. И что тогда созерцать, скажите на милость? Стабильность? Болото? Пусть даже лаковую поверхность озера! Интересно? Нет! Когда из жизни исчезает стихийность, её не хочется созерцать и проживать медленно, со вкусом. И сколько бы человек не пыжился, он может создать только суету и нервозность, но не стихийность. И погружается в эту суету и растворяется… Зачем? Чтобы потом ходить к психоаналитику и лечиться от депрессии?

Еще одна величайшая философия Востока «подожди». Когда жена плачет от обиды на мужа – «подожди». Когда денег нет, или дети не слушаются – «подожди». С этим словом сроднилось ещё одно – «букра». Оно родилось от слова «абукра» имеющее определенное значение «завтра». Но потеряв первую букву, оно утратило и всякую определённость. Теперь оно может означать послезавтра, а может через год. Например: «букра поедем, выберем мебель» или «букра, когда я женюсь, после того, как окончу университет, в который попробую сдать экзамены через год, я навещу дальних родственников». И вот что итересно, тут люди друг друга понимают и договариваются о серьёзных вещах! Например, покупая что-либо в рассрочку и внося первый взнос, покупатель может сказать «букра я заеду и внесу следующий взнос», на что услышит неизменное «добро пожаловать, когда тебе удобно». Правда, это допустимо в том случае, если магазин небольшой и дом покупателя хорошо известен продавцу.

Много всяких заморочек пришлось узнать и принять Инне. Особенно калоритные люди попадались им, когда со временем они решили переехать из Бейрута в долину Бекаа, где был сухой горный климат и спокойная размеренная жизнь.

Именно там Имад решил открывать ещё один маленький стоматологический центр. Он с успехом управился с модернизацией первого и, наладив там работу, решил вкладывать прибыль в развитие бизнеса. Окруженный в семье одними стоматологами, которые с трудом понимали род его деятельности, он вынужден был пойти таким компромиссным путем. От слова бизнес все близкие мрачнели, от слов вливание, вложение, направление развития – просто чернели и начинали тосковать.

– Сынок, ну у тебя уже прекрасная прибыль! Положи деньги в банк или построй здания с помещениями для аренды. Зачем рисковать? – пугался отец.

– Здания для аренды – это небольшие и скучные деньги, часть из которых уходит на ремонт тех же зданий. Деньги должны делать деньги. И если всё правильно обдумать, то довольно большие.

– Никогда не могла подумать, что ты выберешь себе профессию, если можно её так назвать, «делать деньги»! – с сарказмом презрительно пробурчала Анжела.

Имад устал объяснять этим «зубникам», что без бизнеса, конкуренции и программ развития они бы свои пломбы пальцами колупали! Но он очень не любил огорчать маму, да и вообще огорчать кого-либо.

– Мам, зато моим хобби будет – благотворительность! И вообще, ты же не знаешь, какой проект я хочу предложить! Это будет новая стоматологическая клиника! Бизнес проверенный. Не прогорим! Что скажешь, папа?

– Да, родной! Хорошая идея. – с умным видом произнёс Ахмед, отрываясь от газеты. Он давно уже понял, что в управлении надо быть профессионалом и его сын гениально с этим справляется. Ещё он понимал, что у него диабет, он стареет, плохо слышит и быстро устаёт.

– Да ты даже не вникаешь в то, что тебе Имад говорит! – возмутилась Анжела. – Вот сядьте вместе, обсудите, обдумайте!

– Мам… Слушай, у меня к тебе просьба…

– Да, любимый?

– Яну замуж за «зубника» не отдавайте! Пусть будет хоть один человек в семье, который станет жить вне кариесного дупла, а?

– Мы не зубники, мы стоматологи! – гневно запустив в него салфеткой, отчеканила Анжела.

– Нет, нет! Вы не просто стоматологи, вы банда стоматологов! То Инка меня пилит, точнее, сверлит, то ты. Только папа понимает! – смеясь, отбрасывался салфетками Имад от подключившихся к атаке Инны и Янки.

– Да, родной? – Ахмед чётко отреагировал на слово «папа» опустив газету, чем вызвал у всех новый приступ веселья.

– Нет, так нечестно, все на одного! – продолжая салфеточный бой и прячась за стул от атаковавших его женщин, взмолился Имад. – Янка, ты пока ещё со мной! Давай, переходи на мою сторону, а с ними будет папа.

– Да, родной? – отрапортовал папа, очередной раз отрываясь от газеты и все, забыв про салфетки, покатились со смеху.

Потом, в более спокойной обстановке Имад объяснил им, что решил оставить этот центр под папин контроль, тем более что набрана более чем достойная административная команда и папе придётся лишь изредка обходить свои владения. Сам же он планирует на нижнем этаже одного из отцовских зданий в долине Бекаа сделать клинику, а выше отремонтировать себе квартиру. В перспективе он хотел бы второе здание переделать под отель, так как его местонахождение прекрасно подходит для посещения туристами древних римских руин, расположенных в центре города. А ещё там находятся самые знаменитые места для любителей охоты.

И этим планам суждено было исполниться. Сначала отремонтировали квартиру и даже умудрились камин вписать в старую постройку. Нижний этаж с очень высокими, четырёхметровыми потолками, специально рассчитанными для аренды под магазины, решили использовать по назначению, выделив себе небольшой участок под квартирой для гаража и хранения дров. Для клиники же арендовали новое помещение в центре города с удобной парковкой.

Переезд ознаменовался и ещё одной огромной радостью – второй беременностью Инны, которая переносилась гораздо легче в этом климате, чем во влажном, вечно покрытом смогом Бейруте.

Им было интересно заниматься обустройством своего хозяйства и родители, приезжавшие каждую неделю, не переставали удивляться, рассматривая необычную квартиру, космический дизайн и оборудование в клинике. Инна, уже раздавшаяся в талии и потяжелевшая, старалась не обращать на это внимание и скрупулёзно подбирала работников от уборщицы до красавицы на рецепшене, а также заключала договоры с лабораториями по изготовлению зубных протезов.

Имаду в глубине души до смерти надоела вся эта медицинская тема. Он рисовал проекты своего будущего отеля, часто ездил на охоту и больше всего мечтал отстроить и забыть эту клинику, как страшный сон, и вместо «зубного рая» строить что-то, дарящее отдых и красоту.

«Зубники загрызут, если не дострою!» – говорил он себе каждый день, стараясь выглядеть заинтересованным и активным, решив довести раскрутку клиники до победного конца.

И вот, наконец, наступил день официального открытия, который решили совместить с празднованием новоселья, пригласив семью Георгия. Они остановились в доме Ахмеда и должны были приехать к детям на обед.

Еды было наготовлено немерено. Инна хлопотала, желая произвести наилучшее впечатление своим первым настоящим семейным гнёздышком. Старательная служанка успокоила хозяйку, что сервирует стол и разогреет всё сама, пока все поедут осматривать клинику. Анжела приехала на день раньше поддержать невестку, чтобы та не надорвалась, и с утра пыталась встроиться в её активную деятельность.

– Инка, ползи сюда, слониха моя! – позвал жену Имад из гостиной. – Пока не началась суета, я хотел тебе в интимной обстановке кое-что вручить. – Он подвел её к креслу, усадил и продолжил. – Инна, я решил, что это будет справедливо, если ты будешь самостоятельно заниматься клиникой. Поэтому я заказал мебель в кабинет. Её завтра привезут. Заказал табличку с надписью, что ты директор, и, вот, ключи с красивым фирменным брелком, достойным владелицы.

– Имад, ты что! Разве я справлюсь?

– А что тут справляться? Три врача, три медсестры, курьер в лабораторию и секретарша с уборщицей. С налогами и документами я помогу, только ты мне их домой приносить будешь.

– Мне будет тяжело…

– Инночка, милая, я не могу больше! Я с детства ненавижу стоматологию, кабинеты с этим запахом. Отпустите меня в море бизнеса! У меня столько проектов! – сказал он, отвернувшись и отходя к окну.

– Ой…

– И не надо ойкать и этих женских штучек тоже не надо!

– Ой…

Он обернулся, Инна сидела как описавшаяся девочка, в промокшем комбинезоне и смотрела на него огромными испуганными глазами.

– Ой, кажется, началось…

– Ма-а-ам! – заметался Имад, зовя Анжелу с кухни и боясь оставить жену.

Прибежала Анжела, и началось!

– Имад, где сумка? Никитушка, иди, помоги бабушке, где у мамы пижамы и полотенца? Позовите Рену! Да что же это такое, никто ничего не знает!

Прибежала служанка Рена, взволнованная и бесконечно бормочащая «мадам, мадам» и ещё что-то на родном эфиопском. Под изумленным взглядом Имада и Никитки сумка заполнилась всем необходимым за две минуты, пока Анжела переодевала стонущую Инну в сухую одежду.

– Анжела Михайловна, пусть Имад со мной поедет. Он рождение первого ребенка не видел, а говорят, отец должен участвовать в родах, тогда у него больше развит отцовский инстинкт, и тогда он к жене с большим сочувствием и пониманием относится и…

– … и тогда он заболеет импотенцией, если инфаркт не заработает! – продолжила за неё Анжела.

– Это потому что он ваш сын, поэтому вы против?! – с упрёком простонала держащаяся за живот невестка. – Но мы обсуждали с ним, он согласился!

– Девочка моя, дурочка, это потому что ты мне как дочь! Ну, зачем мужу показывать свое израненное тело, причем в самых интимных местах. Он потом будет бояться приблизиться к тебе. И вместо желания у него будут стоять перед глазами совсем не романтические и не эротические картины. Поверь моему жизненному опыту – у мужчин слабая психика!

– А как же все эти разговоры? – корчась от боли, продолжала настаивать Инна. – Говорят, это естественно.

– Инночка, мы сейчас дома родим! Имад, звони в больницу, звони её врачу! – скомандовала свекровь и, опять повернувшись к ней, продолжила: – Слышала про бабок повивальных – акушерок в деревнях? Слышала? А про дедов повивальных? Нет! Ну, так что естественно? Вон пусть в коридоре ждёт, а мы ему сразу ребёночка покажем для развития инстинкта! А тебя чуть приукрасим и покажем позже, красивую такую мамочку.

– Ой, я не знаю…

– Давай, не глупи, я с тобой побуду до конца, и Ниночка скоро приедет. Зачем он нам? Документы на роды оформит и пусть нам не мешает! Да?

– Да, да…

– Ну и умница, пошли.

Инна вышла под руку с Анжелой в коридор, где по струнке стояли одетыми Никитка с Имадом.

– А ты куда это собрался? – Анжела строго показала глазами Никите, чтобы возвращался и уже вслед ему заметила, – Мал ещё!

В три часа дня на свет появилась их чудесная дочь. Приехавшие родные, узнав от Никитки о таком сюрпризе, запихали его в машину и поехали следом в больницу. Через полчаса после родов Инну вернули в палату. В отличие от советских и постсоветских роддомов сюда можно было приходить с посещениями, и вся толпа, переодевшись в халаты и бахилы, зашла проведать мамочку. Она лежала на светлосиреневой постели совершенно счастливая и обессилевшая. Поэтому, поцеловав и поздравив её, все поспешили удалиться в комнату для гостей. Осталась только Ниночка, сменившая Анжелу. Девочку обещали принести через час, когда помоют и согреют. Больше всех нервничал Никита, привыкший до восьми лет расти единственным ребёнком. Имад очень любил своего сына и чувствовал все его душевные настроения и сомнения.

– Иди-ка ко мне, Никитка! Ну что, у нас с тобой теперь две девочки в семье? Нас поровну? Ты уж мне помогай, не оставляй один на один с ними. Хорошо? – нашёл он, как всегда, нужные слова.

Никита просиял:

– Ты что, пап?! Конечно! Рассчитывай на меня!

Ахмед, совсем издерганный за сегодняшний день, очень растрогался, глядя на своих парней.

– Ты знаешь, Георгий, когда они сказали, что назовут его Никитой, я чуть не умер. Зачем давать сыну японское имя? И как, думаю, Имада будут называть «абу Никита»? Но Инна упёрлась, что всю беременность называла ребёнка Никитой и он уже знает своё имя. Пришлось найти компромисс – у него теперь два имени – одно для всех, второе официальное. Боюсь даже спрашивать, как назовёте дочь…

– Анастасия. Настя! На этот раз Яна придумала, а нам всем понравилось.

– Красиво…

Настенька была просто подарком, каким-то ангелом, который почти не плакал, всегда улыбался, любил купаться, есть, спать, гулять. И очень любил всех своих. У неё была широченная улыбка до ушей и притягательные, с задорным огоньком глазки. Она была настолько нежной и ласковой, что Инна, забыв обо всём на свете, растворилась в ней. Стать мамой после тридцати лет – особая радость, но и большая опасность чрезмерно погрузиться в ребёнка. Он уже не последняя кукла, не доказательство взросления и не средство сплотить семью. Да и мама уже просто мама, доказавшая себе свою значимость, состоявшаяся профессионально.

Инна даже свою клинику забросила на год. В своём прекрасном детском мире она и не обратила внимания на то, что Имад потихоньку стал всё реже бывать дома, грустить, засиживаться вечерами на балконе с сигаретой. Ему было уже под сорок и что-то происходило в его жизни за бортом Инниных милых переживаний. Все разговоры у неё сводились к Настиным зубкам, первым шагам, успехам Никитки в школе. Имад терпеливо слушал всё, был очень внимательным и участливым, но каким-то потухшим.

Когда его Настюша ложилась засыпать к нему на руки, его сердце таяло. От её сопящего дыхания он входил в состояние гипнотического покоя и счастья. Но он не мог жить, считая ложечки съеденной ей каши, оценивая и переживая за содержимое памперса по нескольку раз в день. Если бы кто-то обидел его жену или детей, он бы порвал обидчика на месте. Но выдерживать ранние младенческие будни было для него просто пыткой.

Имад хотел вернуть уклад их прежней жизни, когда они проводили с Инной вечера в беседах на совершенно спонтанные темы. Ему нравилось, что даже дома она всегда была стильной и необычной, и её хотелось рассматривать украдкой. Она не любила вычурно показное богатство, но боготворила стиль. Даже стаканы для воды с изгибом поражали своей формой. Вода в них приобретала историю и становилась приятным свежим напитком. А её пальцы, державшие стакан, могли оказаться украшенными нарисованным хной иероглифом, причем с определенным значением, или лилией. Возможно, это было бы кольцо спиралью тонкой золотой нитью на пол мизинца. Предугадать было невозможно! Она могла замкнуться на несколько дней, читая Достоевского, а потом, пережив прочитанное, долго рассказывать ему о своих впечатлениях.

А теперь? В пижаме с утра до вечера! Розовая, как спальня для Насти. Взглядом всё время ищет дочь и пристально рассматривает каждое её движение. Из прежних гостей почти никого не хочет принимать, зато подружки с детьми Настиного возраста просто поселились в их доме: Лена с годовалым сынком Тариком и Наташа с дочкой Софьей примерно такого же возраста. На Никитино счастье у Лены был старший сын его ровесник и они подружились. А вот Имад совсем загрустил, когда после дам с детьми в их дом потихоньку стали входить их мужья. Редко так бывает, чтобы пары сошлись, и общение складывалось замечательно у мужчин и у женщин. Имад, конечно, соблюдая законы восточного гостеприимства, был всегда радушным хозяином, но потом просто заболевал от истеричного Лениного мужа. Валид, муж Натальи, был сдержанным, но очень непростым человеком, властным и жестоким. И, положа руку на сердце, ему лично они были сто лет не нужны, но Инна с подругами всегда затевали прогулки и обеды семьями. А отказаться, видя все её старания, он не мог. Правда, все её эти самые старания в последнее время были направлены на кого угодно, только не на него. Он стал просто отцом её детей. Вроде и пожаловаться не на что – дом уютный, дети досмотрены, еда вкусная, но все какое-то другое. Не на такой Инне он женился, не такого мещанского счастья он хотел.

Всё больше Имад стал избегать их обедов, исключительно вежливо и по якобы уважительным причинам. Позже стал приходить домой. Ему начало казаться, что он поспешил тогда с выбором жены. Что восточные женщины мудрее, они умеют расставить приоритеты и превыше всего поставить интересы мужа, даже выше интересов детей. Короче, он ревновал, чувствовал себя ненужным и медленно впадал в депрессию. А ещё он переходил сорокалетний рубеж, который для восточного человека является окончанием процесса модернизации и познавания и становится началом возвращения к традициям своей культуры. Этакий зов крови в сорокалетней плоти.

Только Инна в своём лихом и загруженном заботами материнском мире ничего не замечала. Лена, которая со стороны наблюдала постепенное угасание Имада, не раз намекала подруге, что пора уже вернуться к нормальной жизни, начать работать и установить равноправие между всеми членами её семьи, прислушавшись к потребностям мужа. Но Инна отшучивалась, что её свободолюбивый мыслитель наконец-то обрёл вожделенную свободу!

Когда Настеньке исполнился год, Инна устроила торжество, собрав всех родных и подруг. Присутствуя на этом празднике игрушек, наряженных детей, изумительных тортов, Анжела почувствовала, что что-то неладное происходит в семье её сына. Инна, не спускавшая Настю с рук, приготовила изумительный стол. Все замечательно общались, Имад всё больше с отцом. И вроде всё хорошо, но всё настолько иное, что казалось, при входе она ошиблась дверью и попала в другую семью.

В той, прежней семье, на столе бы стояли невероятной формы тарелки, возможно треугольной или квадратной. А поданы из еды были бы, например, запечёная баранья нога и какой-нибудь салат из рукколы с шампиньонами и соевым соусом, или любимый Иннин салат из пекинской капусты с авокадо, грецкими орехами и апельсинами с заправкой из лимона, оливкового масла, чеснока и горчицы. Возможно, подали бы жаркое в глиняных горшочках. Но в той семье не было майонезных салатов, котлет, пюре, бутербродов, которые обильно покрывали сегодняшний стол. И гости там бывали часто и очень разные, но неизменно приятные для обоих супругов. Даже когда Никита был маленький, они никогда не отправляли его подальше от взрослых разговоров, несмотря на то, что в комнате могли курить кальян или обсуждать на повышенных тонах политику. И называли его «Никитос», наверное, считая, что имя Никита недостаточно оригинальное для Ливана. «Как мы живем, так и Никита!» был Иннин девиз, и он вырос таким же вдумчивым, уверенным и свободным, как они. Сейчас действовал девиз совершенно обратный: «Как живет Настя, так и мы».

Несмотря на то что в глубине души Анжелу всегда немного раздражала сверхоригинальность Инны, она сейчас очень жалела, что эта редкая семья слилась с общей массой любителей оливье. Жалела и по-матерински своего сына, который при своей непростой натуре был долгое время очень счастлив с этой женщиной, а сейчас потерян и неприкаян в своём же доме.

Они хорошо и вкусно поужинали, а когда пришло время уезжать, Анжела подошла к мужу с просьбой:

– Поедешь ты один домой сегодня, дорогой. Мне надо остаться. Что-то тут происходит.

– Анжела, они уже взрослые. И проблем я никаких не вижу. – недовольно заявил он.

– А я вижу.

– Как хочешь! Оставайся! – Ахмед, разменяв седьмой десяток, не мог пережить даже незначительного изменения в укладе жизни. И утро без чашечки крепкого кофе с Анжелой будет неуютным и беспокойным. Но он уже на опыте знал, что между Анжелой и Имадом существует какая-то особая связь. Стоило матери заболеть, как звонил телефон и сын спрашивал «Все здоровы?» Или Анжела могла проснуться среди ночи и в беспокойстве бродить по квартире, чтобы дождаться семи часов утра и позвонить сыну. И всегда оказывалось, что что-то и правда у него произошло. Поэтому, сердитый и огорченный, он один отправился восвояси.

Анжела подошла к Имаду, сообщив, что хочет остаться у них в гостях на несколько дней. Она заметила проскользнувший испуг на лице сына.

– Я помогу Инночке на кухне, а ты дождись меня, родной. Давно мы с тобой не болтали. Попьём винца на веранде перед сном, кальянчик покурим.

– Ой, мам, я тебя умоляю, ты вино почти не пьёшь, а к кальяну вообще не притрагиваешься. Говори прямо, хочешь повоспитывать? Так у меня честно сил нет. Даже жить…

– Да поздно воспитывать, вон лысеешь уже…

– Не сыпь мне соль на раны.

– Давай, любимый, сделай маме кальян. Я решила научиться. И жди на балконе.

Имад, меньше всего желая сейчас углубляться в проблемы своей семьи и совершенно не чувствуя сил их как-либо разрешить, тем не менее послушался маму и отправился подготовить всё для их вечерних посиделок. Но он не учёл очень важный фактор, тепло материнского сердца.

Анжела не устраивала разбор полетов, не выспрашивала, она просто уселась с ним рядом на уютный плетёный диван-качалку, накинула плед им на ноги и, обняв Имада, уложила его голову себе на плечо. Сын сначала был напряжён, как изогнутая ветка, стремящаяся распрямиться, но нежное поглаживание маминой руки расслабило его. Он заёрзал, как в детстве, устраиваясь поудобнее на мягком мамином плече, и притих, наслаждаясь этой лаской. Она периодически целовала его в макушку, а он иногда вспоминал, что выше мамы на голову и ей должно быть тяжело, но это были мгновения. Тёмный вечер и их молчаливое соединение вернуло обоих в давние времена, когда он был малышом, а деревья казались огромными и день бесконечно длинным, а мама очень взрослая в её тридцать лет.

– Мам, мне так одиноко… Я никому не нужен. – спустя продолжительное время произнёс Имад. Анжела молчала, продолжая гладить его. – Мне стыдно это говорить и стыдно жаловаться, потому что Бог очень добр ко мне и у меня всё есть и всё получается. Но мне почему-то плохо. – продолжил он. – Мам, это ужасно, но меня последнее время не радует даже Настя, а Инна просто раздражает. Мне кажется, если бы я исчез на неделю, то она заметила бы это только в том случае, если бы сломался кран или спустилось колесо в машине. Это всё глупо и неприемлемо для мужчины? Да?

– Нет, это нормально. Какая разница, мужчина ты или женщина? Это нормально, когда человеку бывает тяжело, так же, как и когда бывает радостно. Давно это с тобой?

– Давно уже, даже не помню, когда началось.

– Похоже на депрессию…

– Да, в её классическом виде.

– Надо помочь себе.

– Как, мам, если дом стал чужой, жена как будто не моя? Как?

– А на работе как?

– Да никаких новых проектов. Денег достаточно, а интереса никакого. Раньше я, не успев закончить одно дело, уже заражался другим. А сейчас живу без интереса. Какой-то полумертвый. Может, мне влюбиться? Думаю, Инна даже и не заметит.

– Сын, вот если бы у тебя болели уши, ты бы пошел на лыжах кататься, чтобы отвлечься?

– В смысле?

– В том смысле, что ты заболел депрессией. Заболел, понимаешь? Надо не пытаться отвлечься и не заниматься мазохизмом, а лечиться.

– Мам, ну я ж не псих какой-то, чего лечиться? Само пройдет.

– Чтобы не стать психом потом, надо лечиться сейчас. Я завтра тебе скажу что пропить, только проконсультируюсь с Татьяной, она у нас семейный психотерапевт.

– Ну, если семейный, то значит я не один такой! Это радует.

– Конечно, приятнее, когда у тебя вся семья сумасшедшая.

Они оба рассмеялись! Имад словил себя на мысли, что уже давно не проводил таких приятных вечеров.

– Мам, послушай, тебе же всегда было нелегко с Инной? Ты не говорила, но я замечал. Может, я и правда поспешил жениться? Видишь, какой она стала? И пижама розовая! И эти подружки…

– Если ты думаешь, что дальнейшую часть нашего вечера мы проведём саркастично обсуждая твою жену, то ты ошибаешься. – сказала Анжела резко и немного отсела, чтобы видеть лицо сына. Она никогда не шла у него на поводу, если разговор был ей не по душе.

– Когда я родила Яну, твоя бабушка Фудда считала меня сумасшедшей. Я была гораздо более щепетильная и дотошная, чем Инна. Это нормально! У женщины что-то происходит на гормональном уровне, позволяющее её беззащитным маленьким детям выжить. Раннее материнство – абсолютно! После первого года это начинает идти на спад, и женщина потихоньку возвращается в норму. Это временно, сынок! Пойми это и пережди!

– Нет мам, я не думаю, что это пройдёт. Она вся другая. Ничего не осталось от той. Я не верю, что из этого можно вернуться. У нас теперь сутками русские подружки с детьми, блинчики, вязание детских кофточек!

– Имад, сынок, ничто и никогда не исчезает. Просто в жизни периодами что-то выходит на первый план. Всё, что в ней было раньше, сохранилось, и я очень рада, что она стала немножко проще.

– Это не немножко! Это полностью!

– Ты должен быть терпимее, рождение детей – нелёгкое дело! Не переживай этот процесс как посторонний. Представь, если бы твоя Настя была грязная, плохо пахнущая, голодная, а Инна, наплевав на всё, устраивала бы литературные вечера Ахматовой. Порадуйся за своего ребёнка, не будь эгоистом! Она всё делает правильно.

– Я постараюсь. – без особого энтузиазма пообещал Имад.

«И я постараюсь», – подумала Анжела.

Утром она поднялась рано, при первых звуках детских голосов, доносившихся из кухни. Инна уже хлопотала с детьми, готовила кашку Насте, сандвичи Никитке. Рена развешивала выстиранное за ночь бельё.

Анжела вышла прямо в пижамном халате, желая застать невестку одну.

– Инночка! Доброе утро, дорогая! Я вот подумала, как давно я не пила твой славный кофе по турецкому рецепту! Угостишь меня?

Инна, растерявшись от необходимости изменить свой привычный утренний ритуал, конечно, согласилась, чтобы не обидеть свекровь и, держа Настю на руках, полезла за джезвой, с тоской думая про остывающую кашу.

– Давай-ка я Настю покормлю! – настойчиво сказала Анжела, забирая из Инниных рук насупившуюся внучку. Инна беспокойно и ревностно приглядывала за тем, как в течение нескольких минут они справились с кашей и перешли к банану. Когда кофе был готов, она попыталась заменить Анжелу, но та сказала:

– Нет, Рена докормит. Я хочу поболтать с тобой на балконе. – передала Рене ребенка и, взяв Инну под руку, почти силой увела её на балкон.

– Анжела Михайловна, может взять кресло с собой и перенести Настю к нам? – предложила было неспокойная невестка.

– Ни в коем случае! Я не хочу портить утренний кофе детским криком. Я хочу поболтать с тобой! Что нового? Когда ты собираешься на работу выходить? Хочу разузнать и о твоих подружках поподробнее!

Инна, ерзая в кресле, с тоской думала о том, сколько времени уйдет у неё на эти рассказы вдали от Настеньки.

– Ну, с чего начнём? Расскажи-ка мне сначала, как твоя стоматология, не подзабыла? Кто вместо тебя работает?

– Нормально. – сказала Инна, задумавшись, что можно ещё рассказать о центре, в который она не заходила почти год. – Я там давненько не была, но работа идёт. Имад туда ездит раз в месяц, проверяет документацию. Ему секретарша помогает. А работает там доктор … Я забыла имя, но хороший.

– Но ты знакома с ним? Проверяла, как он работает?

– Да, конечно! – соврала Инна, не видевшая ни разу врача из клиники. – Да, он толковый!

– Ну вот! А то Имад говорит, что работа разваливается и доктор никуда не годится. Я ему не верю, знаю, что ты умная и дотошная и любишь свою клинику. В конце концов, дети вырастут и ты вернёшься на работу, и не допустишь, чтобы репутация твоего маленького детища была разрушена к этому времени. Ну, хоть с секретаршей молодцы, что такую умницу взяли, Имад говорит, на ней пока всё держится. Так её хвалит…

Инна так давно не интересовалась работой, что совершенно не задумывалась о том, кто и как занимается сейчас её делами. А присутствие разумной секретарши, которую она даже вспомнить не могла и которую так хвалил её муж, совершенно выбило у неё почву из-под ног. На какое-то время её мысли даже отвлеклись от Насти. А Анжела подбрасывала дров в огонь:

– Свозишь меня туда? Так интересно посмотреть, чего вы достигли за это время! Да и с этой замечательной секретаршей хочется познакомиться…

Инна была совершенно не готова к этим внезапным поездкам, отрывающим её от привычных дел, тем более что уж никак не могла показать то, чего сама не видела год. Но неизвестная секретарша засела занозой в сердце.

– Давайте! Но только не сегодня. Завтра?

– Завтра, так завтра. А сегодня сходим в магазины и в салон. А?

– Ой, я не знаю Анжела Михайловна…

– Ну что не знаешь? У Имада сегодня выходной, побудет с детьми, а ты уж уваж свекровь…

– Да, конечно. – растерянно пробормотала невестка. Она совсем потеряла контроль над ситуацией и сбилась со своего такого замечательного графика, который уже целый год заменял ей жизнь! А тут ещё Анжела никак не угомонится:

– Давай дорогая, беги, наряжайся! Я тут обо всём позабочусь.

Инна поплелась с веранды к своему гардеробу. Она долго изучала его: шесть спортивных костюмов разных фасонов, пижамы… Нет, элегантная свекровь такого не потерпит. О! Вот, костюм для беременной, который можно одеть под поясок. Отлично! Бежевые укороченные брючки, рубашечка розовая.

– Очень мило… – прокомментировала свекровь, увидев её зефирно-кофейный наряд. – Очень мило смотрелось бы на мне. Девочка моя, а где же твои креативные наряды?

– Вы знаете, их нет! – с горечью и вызовом сказала Инна. Прежняя Инна. – Я, похоже, не только потолстела, но и поглупела за это время. И идти мне никуда не хочется! Я – домашняя курица. И в центре я не была больше года и про распрекрасную секретаршу ничего не знаю! Я стала каким-то уродцем! – она сидела и плакала в этом нелепом костюме, с хвостом непрокрашенных волос.

– Замечательно! – с улыбкой сказала Анжела.

– Вы смеетесь, Анжела Михайловна?!

– Я радуюсь.

– Да уж, есть чему порадоваться! – зло сказала Инна. – Я не поеду никуда. Мне тут спокойнее. И вообще, меня в «жутких розочках» лучше не показывать людям.

– Нет уж, дорогая! Мы поедем! И мужу твоему надо прочувствовать твой труд. Сейчас самое время приодеться.

– Да мне ничего не пойдёт, я толстая.

– Инночка, я понимаю, что после сорок четвертого сорок восьмой размер кажется чудовищным, но для многих женщин он так и останется мечтой. Ты изменилась, но это не трагедия. Чуть труда и смелости – и ты справишься! Появится новая Инна, а может, Инна Георгиевна, главное победить в себе домашнюю курицу.

Анжела дала распоряжения Рене, основным из которых было смотреть за детьми и звонить им каждые полчаса, и повезла Инну прежде всего в салон.

– Сделай себя, а под тебя потом подберём одежду.

Перелистав десяток каталогов, Инна так и не смогла ничего выбрать. Она совсем не хотела становиться такой экстравагантной, как прежде. Это стало чуждо её смягчившейся с годами натуре. А какой она стала – ещё не поняла. Единственное подходящее определение, крутившееся у неё в голове, – никакой.

– Почувствуй себя, тогда решение придет само. – ненавязчиво подсказала Анжела.

Инна задумалась, в голове была полная каша из материнских, женских, забытых эротических образов. У неё никак не получилось собрать их воедино и, измучавшись, она села в кресло для мытья головы, сказав парикмахеру сделать что-то на его усмотрение. Пока тёплая вода и ароматный шампунь смывали остатки лака, бетонным покрытием несколько дней покрывавшего её утянутую в хвост шевелюру, она абсолютно расслабилась и неожиданно в воображении увидела себя. Свою внешность она рассмотрела в деталях и та полностью соответствовала внутреннему состоянию увиденной ей красивой, зрелой, сильной, решительной и одинокой женщины.

«Это я?! – запаниковала она. – Одинокая? А Имад? Значит, такой будет расплата за моё зефирное счастье?»

Сев в кресло, она в подробностях рассказала мастеру увиденный образ. Тёплый золотой блондин, с коричнево-медным колорированием. Она будет выглядеть тёплой для детей, модной на работе и роскошной для… Страшно подумать…

– Анжела Михайловна, а что вам Имад говорил, если не секрет?

– Ты, правда, хочешь знать? Это радует. Я буду честной с тобой. Конечно, он тебя любит, но чувствует себя за бортом твоей счастливой жизни.

– Но я же делаю для него всё!

– Тут, дорогая, надо добавить либо «всё, что он желает» либо «всё, что я считаю нужным». В твоём случае который вариант?

– Думаю, что второй… – огорчённо призналась Инна.

– А ещё он сказал, что если бы исчез, то никто бы и не заметил и, что ему хочется почувствовать себя любимым. Инна, ты и правда ничего не замечала?

– Это ужасно, но нет.

– Понимаешь, девочка моя, если он от одиночества влюбится, то это будет большая проблема, поэтому мы должны её предотвратить, да?

– Да. – ответила Инна. На неё из зеркала смотрела красивая женщина. Время оригинальной девочки прошло, теперь её время.

– Анжела Михайловна, я не хочу большого шопинга. Давайте купим один комплект с расчётом, что я скоро похудею и тогда докупим всё остальное. А ещё заедем в клинику, раз уж вы знаете всю правду. Очень хочется познакомиться с этой чудо-секретаршей, пока Имад дома.

К прекрасным волосам добавились расклешённые потёртые джинсы и заманчивая короткая белая рубашка. Стильный ремень из рыжей кожи, такой же кожи босоножки на высокой платформе и сумка.

Совершенно обновлённые, они отправились в клинику в прекрасном настроении. Подходя к двери, Инна на секунду остановилась, встряхнула волосы и с выражением спокойного счастья на лице вошла.

На рецепшене стояла ясноглазая молодая девушка в платочке и очень модном наряде. Она, наверное, недавно работала и не знала хозяйку в лицо. В холле сидели пациенты, ожидая очереди.

– Вы по записи? – спросила девушка.

– Не совсем, – улыбнулась Инна.

– Доктор! Инна! – к ней подбежала её бывшая незаменимая медсестра-помощница. – Боже, вас не узнать! Красавица! – она разглядывала похорошевшую хозяйку. – Вы возвращаетесь? Ох, этот месье Имад! Хоть бы предупредил, что вы заедете, мы бы подготовились!

– А он тут?

– Ну да, час назад приехал и в вашем кабинете работает. – слегка помрачнев, ответила она. – Я позову его?

– Нет, ну что ты. Я сама зайду. – Инна решительно и радостно направилась к своему кабинету, надеясь сразить супруга наповал и своим возвращением на работу и своим новым видом.

– Нет, давайте всё-таки я позову? – испуганно семенила за ней медсестра.

– А, может, подождём его тут? Не будем мешать… – бормотала спеша за ней свекровь, от растерянности медсестры предчувствуя нечто нехорошее.

– Да что с вами? – Инна, смеясь над их суетой, подошла к двери.

Она спокойно открыла дверь кабинета и увидела милую сцену: мужа, сидящего с чашечкой кофе на маленьком диванчике для посетителей рядом с пышнотелой девицей с распущенными по плечам волосами, в настолько обтягивающей одежде, что некоторым частям тела было в ней явно тесно и они наровили выскочить. Девица, тоже не знающая её в лицо, не сдвинувшись с места и неряшливо махнув рукой в её сторону, сказала кривляющимся голосом:

– Выйдите и подождите за дверью, директор занят!

Имад, похоже, отупевший от близости прелестницы, мельком глянув на Инну, даже не узнал её и продолжал бы сидеть, если бы его не выбила из диванчика взрывная волна, исходящая из глаз вошедшей за Инной матери.

Выпихнув секретаршу и выползая сам, он опрокинул кофе на свои светлые брюки. Секретарша Диала, как впоследствии стало известно, сразу бросилась на колени и стала усиленно затирать пятно на штанине, ещё не поняв, что произошло. Имад отбрыкивался от её неуместных услуг, но та только яростнее начинала тереть. Наконец, он вздернул её с пола за руку и буквально впихнул за рабочий стол.

– Очень мило… – произнесла с саркастической улыбкой грустная, но совершенно спокойная Инна, уже с утра ожидавшая чего-то подобного после видения в салоне.

– Инна! Мама! Это глупое недоразумение. Вы всё неправильно поняли!

– Да куда уж нам… – всё с таким же пугающим спокойствием ответила его жена.

Бесстыдница за столом поняла по русской речи, что пришедшая женщина является женой её босса. Но это не испугало её. Месье Имад, по её мнению, был уже почти у неё в кармане и даже если он возьмёт её второй женой, что разрешено по их законам, то она станет несметно богата по меркам их городка. Тем более никакого криминала никто не увидел, а эта мадам сейчас по всем правилам должна закатить истерику и оскорбить её. Она же трогательно расплачется и месье Имад будет её жалеть, а жену ругать. Всё складывается наилучшим образом. От этих мыслей самодовольная улыбка появилась на её лице, что не осталось незамеченным для Инны.

– Девушка, что сидим? Сделайте два кофе и принесите два стакана холодной воды с лимоном, а также пепельницу и блокнот с ручкой, похоже, ненужный вам до сих пор предмет. И побыстрее! – спокойно, на красивом арабском распорядилась хозяйка и отвернулась от неё к Имаду. Анжела сидела убитая и проклинающая свою инициативность. Пусть бы сидела себе невестка на кухне с Настенькой и горя не знала. Сына пожалела? Решила вернуть ему жену-красавицу? А может, она была счастлива и довольна жизнью и не заметила бы в своём счастье этот кризис среднего возраста у мужа.

Инна достала из лежащей на столе пачки сигарету и закурила, первую после трехлетнего перерыва.

– Инночка, ты же бросила! – пролепетала расстроенная Анжела.

– Ну вот, уже начала. Интересный сегодня день! Кажется, что с того момента, как я готовила кашу Настеньке прошел год. – вздохнула она.

– Ты замечательно выглядишь! – пытался реабилитироваться Имад, не представляя, во что может вылиться гнев жены.

– Спасибо, я знаю. – Инна, слегка приглушив внутреннюю дрожь дозой никотина, вдруг чётко поняла, что ей делать. Ничего! Или спешка сломает её.

Если дать ему понять, что она обо всём догадалась и тем более, если он это признает, а потом ничего не сделать в ответ, это значит унизить себя и дать ему зелёный свет для всех последующих унижений. Поэтому надо притвориться, что веришь в этот «курьез» и потом спокойно разобраться. Надо быть умной.

– Имад, Анжела Михайловна помогла мне, наконец, решиться вернуться на работу, за что я ей очень благодарна. Поэтому с завтрашнего дня я приступаю. – спокойно продолжала она. – Хорошо, что ты здесь, хотя эта курьёзная ситуация меня немножко смутила, но ведь чего только в жизни не бывает. Покажи мне, где какая документация, и расскажи, кто у нас работает.

Имад, не веря своим ушам, начал показывать содержимое папок. В это время в дверь просунулась с подносом героиня любовной сцены. Губы поджаты, в глазах ненависть, осталось только боевой раскрас индейца нанести и к войне готова. Но никто из присутствующих не обратил на неё внимания. Анжела, понявшая Иннину позицию, признала её правильность и, оставив разговоры и извинения на вечер, объяснила девушке, какой кофе любит хозяйка, делая особый акцент на слове хозяйка, во сколько и как подавать его, от чего секретарша совсем загрустила. Одно дело заработать неприязнь жены босса, другое – самого нового босса. Нет, надо срочно исправляться, тем более что она не такая старая и страшная, как она рассчитывала. Ну, с ней самой не сравнить, конечно, но всё же! Лицо сразу приняло угодливо слащавое выражение, глазки заискивающе заглядывали в глаза хозяйки. Казалось, урони Инна кофе на джинсы, она и перед ней бы плюхнулась на колени затирать. Имад пытался удержаться под натиском напряжения, возникшего от присутствия трёх этих дам.

– Доктор Инна, вам понравился кофе? – кокетливо спросила Диала, не отходя от Инны.

– Девушка, вы меня отвлекаете. Займитесь делами. Идите, предупредите всех сотрудников, вплоть до уборщицы, что завтра в девять я хочу их видеть в своём кабинете. – не глядя на неё распорядилась Инна, делая вид, что не запомнила пока её имя, как не очень важной фигуры, хотя сама запомнила каждый волосок на её ненавистной голове!

Диала, в течение последних минут слетевшая с трона до места обычной девушки, громко поставила на стол поднос и, резко открыв дверь, хотела было обиженно выйти, но хозяйка окликнула её:

– Да, учтите на будущее, что больше всего меня раздражает неаккуратность и громкие звуки. Потренируйтесь в моё отсутствие беззвучно ставить на стол поднос и открывать двери. Это всё. – Ей так хотелось добавить ещё, что её раздражает сильные сладкие запахи от сотрудников на работе, выскакивающий бюст из перекошенной кофточки, и вообще, всё, что связано с ней! А больше всего хотелось попросить её взять свою сумку и убраться отсюда ко всем чертям прямо сейчас и навсегда. Но что-то внутри удержало её от этих поступков. Во-первых, не стоит унижать её сейчас перед Имадом, раз уж всё увиденное решили считать курьёзом. Надо быть последовательной. Во-вторых, она уйдёт, и Инна может дальше ничего так и не узнать. Нет, пусть будет под рукой, пока всё не прояснится.

Закончив все дела, Инна, решив напоследок показать сопернице, что у её бывшего босса есть семья и она для него важна, попросила Имада:

– Пожалуйста, дорогой, отвези маму домой, а я заеду в магазин, возьму что-нибудь на обед. – она чувствовала, что как только выйдет из клиники с ней начнётся истерика и не хотела присутствия свидетелей.

В подавленном настроении Анжела доплелась до машины сына, который от пережитого испуга и последующего непонятного поведения жены был совершенно растерян и всё время глупо улыбался. Она грозовой тучей опустилась на переднее кресло, заметив, как из окна ревностно за ними наблюдают.

– Мам, а как Настюша, Никита? – задал он глупый и неуместный вопрос, чтобы как-то прервать молчание.

– Это я у тебя должна спросить. Мы оставили их на тебя. Как твои детки, Имад?

– Мама, я не могу стать нянькой и сидеть с ними.

– Но ты же соизволил стать отцом, так что мог бы позвонить им и узнать, всё ли в порядке.

– У меня были дела! – сказал помрачневший сын, поняв, что с мамой в отличие от Инны взять паузу не получится.

– Эту тупость с сиськами набекрень на диване зажимать? – забыв про воспитание, плеснула генами покойной тёти Цили мать.

– Мама! У меня депрессия! Ты сама говорила, что проконсультируешься с Татьяной! Никто обо мне не беспокоится! Что она выписала?!

– Презервативы!!! Бессовестный! Не хочу больше разговаривать! – она сердито отвернулась к окну.

– Да, вот такой я у вас ужасный!!! – со злостью загнанного в угол зверя ответил он.

Инна, хоть и не планировала, но очень разумно отдала мужа на растерзание матери. Дойдя королевой до своей красивой машины, она упала за руль и, не видя дороги от накатившихся слез, только и смогла, что отъехать за угол.

Вот так! Всё просто! Она вступила в группу женщин, которых предали, а он вышел из группы преданных мужчин. Всё обычно, просто, примитивно. Грудастая наглая баба, и её отупевший, наверное, от возбуждения, и испуганный муж. «Я не могу домой! Мне надо к Ленке и напиться! Нет, он сразу все поймёт, если я не приеду домой! Бабушка Аревик, помоги мне!»

Сквозь спутанные мысли, злость и отчаяние она искала ответ сейчас не на глобальный вопрос «Как жить?», а на очень простой и насущный, но не менее сложный «Как сейчас вернуться домой?» Как зайти и сделать вид, что ничего не произошло, если перед глазами стоит эта мучительная сцена и его трусливая растерянность? Хорошо ещё, что она их не застала без белья. Хотя такие, пока не раскрутят мужика по полной программе, к себе не подпустят. Может, там и не было ничего? Нет, у него всё на лице было написано. И вопрос не в сексе, он изменил в любом случае. И с кем?! Если бы он полюбил женщину, которой Инна могла бы восхищаться, она бы, как минимум, уважала его за такой выбор. Но влюбиться в это?! Тупое, неряшливое, наглое созданье, ищущее, в чьи глазки заискивающе заглянуть. Это он-то, с его богатым внутренним миром?! Может, она его так и не узнала за все эти годы, может, он гораздо проще и это действительно именно то, что ему нужно?

Трясущимися руками она набрала Ленкин номер:

– Лен, привет! – на том конце провода аккуратно поздоровались, Лена не узнала её больной и безжизненный голос. – Это я, Инна. Лена, ты мне нужна сегодня. Очень. Случилось. Приедешь – расскажу. Могу ли я тебя попросить прийти к нам сейчас с Али? Да, как бы случайно. Но, если можешь, без младшего, чтобы мы могли поговорить. Спасибо огромное. Только я тебе не звонила и не просила, если что.

Ну, слава Богу! Так лучше! К её приезду в доме будут люди, и она придумает, как их задержать подольше. Главное сегодня – избежать серьёзного разговора. Главное пережить этот ужасный день. Инна завела машину и потихоньку поехала в супермаркет, где, зайдя в туалет, прежде всего, умыла заплаканное лицо и поправила макияж. Потом, бродя по рядам, она загрузила коляску так, чтобы угощать всех допоздна. Ничего, сейчас мудрая Лена поможет ей разобраться.

Медленно доехав до дома и припарковавшись в гараже, она, уже полностью владея собой, поднялась в дом. На пороге стоял муж со взглядом, позаимствованным у своей пассии под кодовым названием «вам понравился кофе?» и пытался распознать по её лицу настроение и мысли. Инна не дала ему такой возможности и с выражением лица «спасибо, кофе сносный…» сразу попросила разгрузить продукты из машины. В прошлые, недалёкие времена, то есть ещё вчера он бы сказал «окей» и лениво перепоручил это занятие Рене. Но времена изменились, и он лихо спустился за многочисленными мешками с продуктами, желая видимо заслужить благосклонность жены в предстоящем неизбежном разговоре. Инна, не упустив момента, прошла в дом к гостям.

– Боже! – воскликнула Лена, увидев её. – Кто эта красавица?! Анжела Михайловна, что вы с ней сделали? Это же потрясающе!

– Даже более чем ты думаешь. – о своем ответила Анжела.

– Нет, дай я тебя рассмотрю, фея! – не уставала восхищаться подруга и вошедший в комнату Имад, впервые за сегодняшний день взглянув на супругу, увидел не свой страх, а её новый образ. К изменениям чисто модного порядка добавилась ещё осанка, которая на самом деле была проявлением высочайшего нервного напряжения, и злость в глазах. Она была красива и опасна со своей обидой, как обезьяна с гранатой, не зная ещё как опустошить себя от злости. Он боялся её сейчас. И ещё его раздражала эта неестественная для супруги сдержанность. Если бы она и вправду ничего не почувствовала, то влетела бы сейчас к Насте и без умолку показывала Имаду, какая она прекрасная, как меняется каждый час. А он бы со своим одиночеством сидел бы в каминной за бумагами и смсками от Диалы. Но нет, она однозначно всё поняла! Ходит натянутая, как струна, на него не смотрит вообще. Может и хорошо, что в доме чужие люди. Легче пережить эту очевидную фальшь.

Если бы она как обычная, нормальная женщина устроила ему сцену, плакала, упрекала, то он бы как минимум почувствовал, что нужен ей. А если дети, семейный уклад, быт стали для неё важнее его, то и поделом ей.

– Анжела Михайловна, удочерите меня! – не унималась Ленка. – Я тоже так хочу! Али, ну почему твоя мама всегда приходит как инспекция из санитарной станции, а мама Имада как волшебница из сказки про Золушку?

Мужчины удалились жарить мясо на углях, а женщины пошли заниматься приготовлением остальной части ужина. Рена отдала Настю хозяйке и приготовилась спрытно работать, ожидая распоряжений насчёт салатов, соусов. Но Инна, взяв Настюшу, вдруг поняла, что потерялась, как ребенок в лесу. Вот оно, её богатство и счастье, результат их прекрасной любви. А любви-то уже и нет.

– Иди, Инночка, поговори с Леной, выговорись. Я тут сама управлюсь. Потом к вам подойду. И Настю давай мне. – свекровь, заботливо взяв внучку, отправила их в спальню. А малышку отнесла отцу, совершенно не привыкшему к длительному с ней пребыванию. Его мужская любовь проявлялась обычно в редких поцелуях и играх. Он брал на руки благоухающую Настеньку, приготовленную мамой к выходу, и гордо проходил с ней до машины. Или мог укачать её болеющую, когда у Инны не было сил. Но вот так?

– Инночка занята, Настя будет с тобой.

Дочь была в обычной домашней пижамке, с измазанным яблочком лицом, остаток которого держала в руке. Ей не понравилось мужское общество и папе пришлось веселить и уговаривать, боясь нарваться на Анжелин гнев, пока её личико не засияло в улыбке. Али занимался мясом, а Имад, не спуская дочку с рук, подливал гостю кофе. Она начала кормить папу яблочком, поддавшись его увеселениям, и измазала его всего до макушки.

Тем временем в спальне Инна, потеряв всякую стойкость, рыдая, поведала Ленке о своем горе.

– Лен, как жить теперь? Как жить с ним, и знать всё? Это невозможно.

– А ты сама-то любишь его?

– Конечно! – выпалила Инна, потом задумалась. – Сейчас ненавижу, скорее даже брезгливость какая-то. Надо разводиться.

– Подожди разводиться, это всегда успеешь. Муж у тебя хороший! Хороший! – повторила Ленка, видя как насмешливо скривилось Иннинно лицо. – Хороший, я тебе говорю! Поверь, я уж тут повидала семей, да и там. Хороший! Всегда всё для дома, для детей, тебя вон как поддерживал всегда.

– Лен! Он мне изменил!

– Инка, ну что ты как дитя малое «изменил, не изменил». Ерунда это всё! Он вас не предал, не обидел, не ушёл…

– Не успел просто.

– Нет. Вот плохо, если он влюбился, тогда зависнет на пару лет, а ты не выдержишь.

– Лен, ничего, что я тут сижу? Мне тяжело это слышать! – опять заплакала Инна.

– А я тебе сколько раз говорила, что Имад какой-то грустный и растерянный. Говорила? Что твоя шизофрения с Настей «ой покакала, ой не доела, ой, ой, ой» до добра не доведёт. Вон в деревнях дети за печкой растут, за стол со взрослыми не садятся никогда и какие вырастают! И хоть мурзатые, но не болеют. И родителей боготворят!

– Ты меня добить хочешь? – устало спросила Инна. Она уже жалела, что позвала их всех домой, потому что не осталось сил ни говорить, ни даже плакать. Хотелось забиться под одеяло лицом к стенке и тихо умереть.

– Я хочу, чтобы ты погодила разводиться. Мужик у тебя хороший! За таких бороться надо! Да! Да! А не гордо обижаться. – и задумчиво добавила: – Хорошо бы, чтобы не влюбился.

– Ну, если он в такую может влюбиться, то и пожалуйста! Я не буду переживать из-за каждой шалавы!

– Глупая, какая разница, в какую. Она попалась под руку, когда ему было одиноко, обогрела. Не упустила, так сказать, своего шанса. Его и зациклило. Ну, ничего. Но про развод и не думай! Такими мужчинами не разбрасываются!

– Какими мужчинами?! И о каком одиночестве ты говоришь? У него дочка родилась! Наоборот, времени на глупости не должно оставаться. Она же стоит всех страстей на свете!

– Инночка, это для матери ребенок затмевает весь белый свет. – включилась в беседу тихо вошедшая свекровь. – А для отца дети становятся важными с первыми мыслями и делами, когда он сможет в них душу вкладывать. Это природа человеческая! И посмотри, как он дружит с Никитой, просто не разлей вода. И не потому, что я его мама, а потому, что это правда, я тоже утверждаю, что Имад хороший мужчина. Ну, бес попутал, что теперь семью разрушать?

– Не я её разрушаю! – Инна не слышала их доводов, съедаемая разрастающейся обидой.

– Хорошо, не хотела тебе говорить, но с лечебной целью открою чужую тайну: – решительно сказала Ленка. – Наташке в родах из-за кровотечения удалили матку и Софья теперь единственный её ребенок. А Валиду нужен сын! И он собирается жениться на своей троюродной сестре Зейнаб. А Наташке Соньку не отдаёт. Оставляет ей дом и говорит, что Наташа останется его первой женой и может жить тут, сколько захочет. Он будет содержать. Но если она уедет, то всё, Соньку больше не увидит. И она все глаза выплакала, а что делать не знает! Сейчас он готовит дом своей второй жене, через два месяца свадьба. Еще! – она тяжело вхдохнула, закрыла лицо руками и Инна поняла, что подруга плачет. – Ещё…… Ещё он ей график показал, по каким дням будет с ней жить, по каким с Зейнаб. Наташа и к его родителям ходила, те в один голос «он имеет право, ты с ним сама заключила религиозный брак и ислам приняла!» А она знает, что она там приняла? Приехала ворона влюбленная, что сказали, то и приняла не думая. И работает гинекологом всю жизнь, все деньги в семью, он как ортопед меньше её получает. А оказалось, все деньги на дом для Зейнаб. Вот это беда! Вот это проблема, повеситься в пору! Он Сонькино имя внес в аэропорту в список запрещённых для выезда детей с любым, кроме него. Я боюсь, что она с ума сойдёт! А у тебя ерунда!

– Боже, почему она мне не говорила? – ошарашенная Инна, забыв об Имаде, переживала глубочайшее потрясение и от трагедии, произошедшей у подруги и от того, что видясь каждый день, она ни словом не обмолвилась об этом.

– Инночка, ты не обижайся, но ты создала свой идеальный мир и отгородилась от реального настолько, что даже жаловаться тебе не хочется на наши обычные бабские проблемы. Казалось, что ты их не поймешь. А жизнь, она разная и сложная. И не всё в наших руках. Ты безумно гостеприимная, щедрая подруга, фанатичная мамочка и вся такая беленькая и пушистая. А мы разные, то чёрные, то серенькие, то плохие, то хорошие. И Имад такой же. Он не плохой мужчина, просто сейчас не беленький. Бывает…

– Лен, я даже не знаю, что ответить. Вся моя жизнь сегодня перевернулась. Я резко стала неудачницей. И я в шоке от Наташкиной беды.

Лена подсела к ней и крепко обняла.

– Ничего не надо говорить. Иногда полезно побыть неудачницей, на землю опускает. Мы все тебя любим, это первое. А второе, ты знаешь, я даже рада, что в твоей жизни произошла такая встряска. Ты с ней справишься, ещё не поздно. Всё произошло вовремя! И я с тобой!

– И я. – тихо сказала Анжела, подходя и подсаживаясь к ним. – И я с тобой! С вами. Девочка моя, и я пережила многое. Проблемы неизбежны и поверь, если вы живы и здоровы, то всё можно решить.

Ленка первая расцепила объятия этого дружного женского горя.

– Так, давай, бери себя в руки, умойся и приходи, а мы с Анжелой Михайловной пойдем накрывать на стол, а то уже мясо, наверное, готово. Догоняй!

Они ушли, а Инна тяжело поднялась и пошла в ванную. Умываясь, она подняла глаза к зеркалу и увидела бесформенное от слез лицо с уставшимими и пустыми глазами.

«Ну и пусть! Зачем обманывать себя, мне плохо ровно настолько, насколько ужасно я выгляжу».

Она затянула волосы в высокий хвост, сняла белую рубашку и натянула черную водолазку, больше всего желая стать вообще невидимой. Тоска и боль тонкострунной пилой медленно резали её душу. Новости о Наташе немного оттеснили её личные переживания, но поселили в эту раненую душу безнадежность и отчаяние. Привычными движениями она расправила складки на покрывале, убрала вещи в шкаф, немного постояла, прижавшись головой к гладкой дверце, и тихо пошла на кухню. Там была только Рена, остальные уже вышли на балкон.

– Инночка, проходи к нам в наш женский угол! – встала из-за стола Анжела, пропуская невестку вглубь, подальше от сына. Инна послушно прошла, по дороге забрав Настюшу у Имада, которая завидев маму, забеспокоилась, протягивая к ней ручки. Настя оказалась невероятно тяжёлой сегодня для её потерявшего силы тела.

– Анжела Михайловна, что-то мне сегодня нехорошо, возьмите Настю.

– Так верни её Имаду, они, похоже, ладили! А сама отдохни.

– Хорошо. – равнодушно сказала она и так же равнодушно обратилась к мужу. – Имад, забери Настеньку.

Имад подорвался к ней моментально. С того момента, как она появилась на веранде, он не отрываясь с болью следил за ней. Не за зефирно-розовой мамочкой, не за стервозно стильной женщиной, а за своей прежней Инной, которая как будто только что вышла с балкона в день похорон бабушки Цили. Его девочка, у которой мир ушёл из-под ног от его предательства. Нет, он был не прав, он важен ей! Всё, что она строила и делала, любила и создавала, всё это было на основе их любви. И сейчас для неё всё потеряло смысл, всё рухнуло.

– Давай шашлычка? – предложила Лена, поднося шипящее с огня мясо.

– Нет, Леночка, не могу. А что вы пьёте? Вино?

– Инна, ты бы съела чего!

– Ну, клади что хочешь. На твое усмотрение.

Лена наполнила её тарелку всякими вкусностями, к которым подруга даже не притронулась. Она выпила вина, выкурила сигарету и попросилась отпустить её спать. Свекровь, обещая за всем проследить, сама проводила её в спальню и уложила в постель.

Утром Анжела пробралась на цыпочках в Иннину спальню, боясь потревожить её сон. Но комната была уже убрана, постель заслана, а с кухни доносился потрясающий запах кофе, который умела заваривать только Инна. Свекровь поспешила туда, радуясь, что невестка удержалась на плаву, и не лежит сейчас в депрессии, оплакивая свое счастье.

– Инночка! Угостишь меня кофе?

– С удовольствием, Анжела Михайловна! Попьём кофе, и я убегаю. Настенька сегодня на вас! – бодро заявила она.

– Куда?

– На работу! – всё так же бодро отрапортовала Инна.

И было в этой бодрости столько нервозности, спрятанной под лихой улыбкой, и выдаваемой дрожащими руками и нездоровым блеском в глазах, что Анжела испугалась. Она шла не на работу, а на войну, причём далеко не с холодной головой.

– Инночка, это неразумно. Не спеши.

– Ну что вы! Я в полном порядке! Пойду до обеда только, ознакомлюсь с делами. – она, отпив кофе, вскочила. – Буду звонить! – и ушла.

Анжела нашла Ленин номер в телефонной книжке.

– Леночка, помогай! Ты уж прости, но я без тебя не справлюсь. Я жду тебя, приезжай.

Приехала Лена, они долго совещались на балконе, боясь, что Имад услышит, и ещё больше боясь того, что может сейчас вытворить Инна.

– Это совершенно недопустимо! Они будут там вдвоём, кто-то кого-то спровоцирует. Ещё не хватало, чтобы хозяйка клиники начала своё возвращение на работу с драки с секретаршей. Леночка, у неё был такой нездоровый блеск в глазах!

– Я поеду к ней. Позвоню и поеду. Не надо говорить ей о нашем совещании.

– Ой, я себе простить не могу, что не уехала домой с Ахмедом! Ничего бы не случилось.

– Случилось бы, пусть позже, но, возможно, гораздо серьёзнее. Всё к лучшему, не переживайте.

Лена в дороге представляла себе различные картинки, которые, вероятно, предстанут её взору в клинике. Инна в порванной рубашке с расцарапанным лицом, напротив Диала с половиной вырванных волос и всё в том же духе. Но всё оказалось значительно более мирно и оттого как-то совсем мерзко.

Инна с приятным лицом сидела за столом, пересматривая счета. Возле неё с выражением глубочайшего интереса стояла Диала с блокнотом и ручкой.

– Не стой, присаживайся. У нас ещё много дел, устанешь. Кстати, кофе был сегодня превосходный!

Именно на этом монологе подруги, посвящённом бесстыжей секретарше, и застала их неслышно вошедшая в приоткрытую дверь Лена. Похоже, на сегодня это не первая хвалебная речь со стороны хозяйки, так как секретарша, уже оправившись от удивления, стояла с улыбкой победительницы, решив, что месье Имад отругал дома жену, запретив обижать любимую Диалу. И поделом! Значит, у него серьёзные намерения.

– О, Леночка! – неестественно радостно воскликнула Инна на арабском языке. – Ты как раз к кофе! Оказалось, Диала варит славный кофе. Диала, принеси мадам чашечку и присядь с нами.

– Нет, кофе принесите, а ваша компания – это лишнее. Оставьте нас. – зло сказала Лена секретарше на арабском, после чего та, брезгливо скривив рот, удалилась.

– Инна, ты с ума сошла?! – почти орала она, перейдя на русский. – Что ты делаешь?! Зачем эту змею приваживаешь?

– Леночка, ну что ты! Она прекрасная девушка, мы даже сможем подружиться все вместе! – сладко тупым тоном продолжала невменяемая Инна.

– Нет уж, меня из вашей дружбы увольте! Ты просто психбольная! Не буду вам мешать! – Лена попыталась было встать, но подруга вцепилась в её рукав.

– Подожди! – с Инниного лица стряхнулась слащавость, обнажив явные признаки наступающего безумия. Глаза блестели, руки тряслись. – Подожди! Я должна с ней подружиться! Я должна понять, кого он полюбил, что в ней лучше, чем во мне!

– Подвижность тазобедренных суставов!

– Что? – не сразу сообразила Инна.

– Ноги лучше раздвигаются, вот что! – Лена чувствовала, что драка состоится всё-таки, но начнет её она сама. – Инночка, родная, поехали домой! Поехали! Ко мне, к тебе, куда хочешь! Подальше от этой грязи! Не растворяйся в ней, опомнись!

– Нет, Лена, я стану такой, как она, если ему нравятся такие! Я стала за него бороться, как ты и говорила, а ты решила мне помешать?

– Ты сходишь с ума… – прошептала Лена, понимая, что все истерики обманутой женщины не сравнятся по разрушающей силе с той ненавистью к себе, которая возникла в Инниной душе. А подруга продолжала излагать вновь открывшиеся ей истины:

– Я действительно не сексуальна, такая домашняя курица. Наверное, это беременность так подействовала на мой мозг, что я перестала быть интересной для него. А она! Посмотри, какие у неё формы! Конечно, он соблазнился! Ничего, сейчас всё делают. А он всегда любил большегрудых. Значит, мне надо сделать операцию! И говорит она медленно и плавно, а я очень резкая…

– Инночка, миленькая, поехали домой!

– Ой, Лен, я забыла тебе сказать, мы сейчас едем к Диале на кофе. – не слушая подругу, продолжала Инна, переходя на заговорщицкий шёпот. – Я, честно говоря, сама напросилась. Уж очень хотелось посмотреть на её семью, они, наверное, какие-то особенные.

Лена с тоской обвела взглядом комнату, понимая, что сейчас сама рехнётся. Надо позвонить Анжеле Михайловне.

– Подожди меня, не уходи никуда, хорошо? Я в туалет.

– Хорошо, хорошо. Только не задерживайся, нас там уже ждут.

«Будь неладна эта сучка!» – ругаясь про себя, Лена вышла и, набрав Анжелин номер, поведала весь ужас, увиденный ей.

– Она совсем не в себе! – заключила она свой грустный рассказ.

– Леночка, не отпускай её одну! Напросись с ними, прошу!

Лена так и сделала.

Диала, опять почувствовавшая себя королевой, возглавляла процессию входивших в её дом женщин: не совсем адекватной Инны и метавшей искры из злобных глаз Лены. На пороге их встречала мать семейства – полная неопрятная женщина в компании двух своих старших дочерей. Вид у всех был надменный.

«Почему они встречают её, снисходительно и лениво протягивая руки? Что эта зараза им наплела? Небось, точно сказала, что месье Имад отправил свою первую жену наладить отношения с будущей второй под угрозой развода. Инка, милая, очнись!»

Их проводили в большую комнату с расставленными по периметру диванами и гордо расселись напротив. В комнате так же присутстовала ярко разодетая, вальяжно сидевшая их родственница и несколько соседок.

«Собрала свидетельниц Инкиного позора и своего триумфа, гадина!»

Ленина свекровь была строгой женщиной с обострённой порядочностью. Она и сама на диван-то рядом с мужчиной не садилась никогда, а уж дочерей тем более держала в крайней строгости. Они редко показывались в комнате, где были гости, замечательно вели хозяйство, учились. И если к матери приходили подруги, присматривавшие невест своим сыновьям, и приглашали их посидеть с ними за чашечкой кофе, то те смущались невероятно и становились похожими на спелые помидоры.

Поэтому она была поражена, столкнувшись сегодня с таким, довольно, надо признать, редко тут встречающимся, типом женщин, не обременённых никаким видом любви и стыда. Это была даже не территориально отдельная группа, и не связано это было с образованием, хотя некоторая зависимость всё же просматривалась. Но точнее всего подошёл бы термин нравственное уродство. Какие-то нравственные мутанты! В их программе не заложено сострадание, жертвенность, человечность. Почти утрачена была в таких семьях та магия востока, та сила и красота духа, веками вдохновлявшая людей. Осталась проза жизни, навыки выживания, навыки построения благополучия, его завоевания, если хотите. Возможно, это было принесено арабами-бедуинами из пустынь в страны древнего востока. И, наверное, люди, дорожащие своей культурой и историей своего народа, проиграли в конкурентной борьбе этим детям дорог, для которых единственное, что свято и дорого, – это добыча. Так и начали бродить изуродованные гены по этой земле, проявляясь иногда в её жителях! Против лома, как говорится, нет приёма. Матери этой породы несильно были обременены мыслями о судьбе и воспитании детей. Количество было гораздо важнее качества! Дети – это их бизнес, это количество золота, которое муж «выплачивал» за каждого мальчика, это новые подносы и сервизы, возможно, новая мебель, которые появлялись в доме к приходу гостей, поздравлявших с новорождённым. Это новый гардероб! И это новые оковы на супруге, которому коран позволяет жениться до четырёх, а в особых случаях и более раз. По закону дети при разводе остаются с мужьями, а какая молодая, по их мнению, захочет получить в приданое выводок чужих маловоспитанных, капризных детей. Значит, даже если ему взбредёт жениться, то с ней он разводиться не будет, и она останется обеспеченной и замужней женщиной. Более того, второй жене полагается другой дом, а уж первая постарается, чтобы средств на это не осталось. О, это целая жизненная философия!!!

В этот раз Лена стала свидетельницей разговора двух ярчайших представительниц вышеописанного класса, от которых она первое время впала в ступорное состояние, а потом с азартом профессионального востоковеда слушала, изучала эту совершенно другую вселенную.

– Ты глупа, как ребёнок! – втолковывала нарядная замужняя их родственница, продолжая, видимо, начатый до их прихода разговор с одной из соседок, интенсивно жестикулируя руками, непременно так, чтобы лишний раз продемонстрировать всё одетое золото. Около десяти браслетов зазвенели. Каждый палец блеснул невероятным по европейским меркам кольцом. Совершенно несовместимые друг с другом золотые изделия невозможно было бы увидеть даже в страшном сне в таком количестве и сочетании, но!.. Имя им «добыча»!!! И измеряется сила и ловкость добытчика в количестве дорогого товара, а не в красоте размещения его на полках своей берлоги. Нет, увольте, оставьте это малодушным европейцам, получившим в наследство развитую экономику, капиталы, гламур и этикет. Все совершенно бесполезные вещи в жизни бедуина. Добыча – это то, что в руках. А кормить чужих верблюдов, вкладывать деньги в чужую семью – бред! Чтобы племя стало сильнее – дубль бред! Сильное племя состоит из сильных, смелых и жестоких людей, а организующая и сдерживающая сила – страх. И по религиозным законам племени, если муж решил развестись, то ему достаточно трижды сказать развожусь и жена должна покинуть дом в том, в чём есть. Отсюда обилие золота и украшений. Женщина всегда во всём своём богатстве!

– У мужа должен быть пустой карман, а основной смысл сказанных тобой слов должен быть – дай! – продолжила она свою поучительную речь. – Ну, конечно, уж насколько тебе хватит мудрости прикрывай это слово другими, из серии: свет очей моих, любимый, ради детей, для тебя, что скажут люди, если увидят, что у нас этого нет?! Ты такой добрый, щедрый, лучший хозяин, замечательный муж! – и женщина улыбнулась под звон браслетов, ясно давая понять, что ей равной в мудрости нет. Это на языке современного менеджмента называется продажей себя. Ведь известно со времён Ветхого Завета, что женский язык до сих пор самое совершенное средство массовой информации. Особенно язык женщины скучающей, сидящей дома и не ведущей никакой социальной жизни. Сплетни для неё – это всё! Это жизнь, взятая взаймы и не одна, это заимствованные чувства, её нереализованные мечты, которых она стыдилась и которые теперь имеет право осуждать, скрывая зависть и трепет возбуждения. И целью этой продажи было разнести через собеседницу потенциальным невестам, что она вне конкуренции и не стоит тратить время, пытаясь попасть в список жён. Что она умна, а потому опасна, и жить в таком союзе будет не счастьем, а зубной болью. Что супруг ценит эти её достоинства, и доказательства побрякивают с каждым жестом всё отчётливее. Короче, девочки, не суйтесь! Или попадёте в ад! В ад уж, конечно, никто не стремился…

– Это мужчина! – томно продолжала она. – Его события глобальны и если у него будет всё, он непременно женится или кого-нибудь убьёт. Поэтому ты должна сделать его заботы более прозаичными и насущными! Меняй мебель, достраивай дом, ну не знаю! Рожай детей! Если у тебя уж всё есть – заболей и не выздоравливай, пока не помотаешь его по самым дорогим врачам и не купишь безумно дорогие лекарства, которые пить, кстати, не обязательно. Кто же оставит женщину, в которую столько вложил? А уж тем более, кто захочет завести себе вторую, предполагая повторные возможные траты такого масштаба? И не спеши! Умей терпеть – жди подходящего момента, ну ты же женщина! И не забывай про постель – это наше главное оружие! – закончила первая свою речь с лукавой улыбкой.

Вторая, её более молодая собеседница, которая только становилась на путь «настоящей женщины», как губка впитывала каждое её слово, уже с детства намётанным глазом определив, что половина золота поддельна и является ничем иным как совершенной бижутерией. А значит и цена тебе, дорогая, не так высока, но сейчас ты говоришь нужные мне вещи, и я без сомнений превзойду тебя!

Мамаша, решив в паузе уделить всё-таки внимание гостям, вольготно поднесла им кофе и сказала:

– Всегда было интересно познакомиться с женой месье Имада. Он у нас бывает часто и очень любит кофе, который варит Диала.

Что явилось силой, переключившей рубильник в мозгу у Инны, она не поняла и сама. Изумив переставшую уже изумляться Ленку, она отодвинула поданную ей чашку и с серьёзным лицом, глядя прямо в глаза наглой женщине, сказала:

– Спасибо, но мне в отличие от месье Имада совершенно не нравится Диалин кофе, впрочем, как и она сама. – потом, медленно и красиво встав, прошла по комнате, разглядывая всех присутствующих и продолжила: – Мне просто, как иностранке, было интересно посмотреть, в каких семьях вырастают проститутки.

В комнате тихо заохали, тётка с кофе искривилась лицом, а Инна, не отводя от неё взгляда, закончила:

– Я посмотрела! Это ужасно: и дом, и кофе, и вы все. А ты, милочка, уволена! Всего доброго! – развернулась и пошла к выходу, только перед дверью вспомнив про сидящую с открытым ртом подругу. – Лен, ты останешься?

– С ума сошла?! – Ленка побежала за ней в машину, боясь быть поколоченной этой стаей, не ожидавшей такого позора.

В машине Инна разразилась громким смехом, потом начала стучать по рулю с криком:

– Я дура! Дура! – и опять смеялась.

Ленка молчала, боясь, что путь их с таким состоянием водителя будет недолгим. И только когда они подъехали и остановились у Инниного дома, спросила:

– Инн, а что это всё сейчас было? Ты специально так задумала?

– Ленка, я, наверное, была в тихом помешательстве, я правда захотела стать ей! А потом, когда её ужасная мать сказала про Имада, я почувствовала… – она замолчала на секунду. – Только не подумай, что я совсем свихнулась, но я почувствовала, как покойная бабушка Аревик влепила мне пощёчину. Понимаешь? Я как будто проснулась и увидела эту помойку… Лен, я ухожу из дома!

– Инна! Это невозможно! В течение этого утра ты то борешься за него и хочешь стать похожей на эту дуру, то уходишь из дома! Да успокойся ты, наконец! – ругалась Лена, бежавшая за ней по подъезду и желающая предотвратить её очередное безумное предприятие.

– Хорошо, только скажи мне, как?! – сказала Инна, резко останавливаясь. – Как Лена? Дыхательной гимнастикой позаниматься, когда дышать нечем? А? Или помедитировать? Так моё сознание уже и так покинуло моё тело, разве незаметно? – Она села на ступеньки и Лена примостилась рядом.

– Ты видишь, как твоя свекровь за тебя переживает? Мне её жалко, Инна. Не делай громких заявлений. Хорошо? Пошли, посидим с ней спокойно, всё обсудим. Только не выливай на неё сразу всю правду-матку. Посоветуемся.

– Да, но я сначала в душ, отмыться от всего.

Анжела угощала их вкусным завтраком, приготовленным на скорую руку, пока невестка принимала душ, а её подруга полушёпотом вкратце пересказывала, как было дело. Инна, правда, только полизала вилку, а Лена уплетала за обе щеки ароматный омлет с сыром моцарелла и ветчиной.

Настюша сидела на коленях у мамы, ухватившись руками за рубашку и боясь отпустить её от себя после почти суточного отсутствия, да Инна и сама соскучилась по ней безумно.

– Анжела Михайловна, мне нужна ваша помощь. – сказала она, когда Ленка, доев свой и её омлет, наконец предложила Рене угостить их чаем.

– Всё что угодно, Инночка! Всё что угодно! – свекровь, видя её опять с дочкой на руках, счастливую и вменяемую была готова на всё, чтобы не вернуться опять во вчерашний ад.

– Нам с Имадом надо разъехаться на время. Вы же видите, в каком я состоянии. Пока его нет, пока я с вами и с Леной, я могу как-то жить, но когда появляется он, я схожу с ума.

– Инна, подумай! Это неправильно! Боец, покидающий поле боя, никогда не выигрывает битвы.

– Вы поймите, я не хочу жить там, где на месте любви осталось только поле боя. Ваш сын хороший, правда, но случилось так, что он меня разлюбил. Так бывает.

– Я не думаю, что ты права. – грустно сказала свекровь. – Не всё можно разделить на чёрное и белое, есть ещё полутона. Жизнь сложная, Инночка.

– Всё-таки, похоже, что я права. И та депрессия его, не что иное, как мучение рядом со мной. Он любит её. Имеет право. А я имею право не быть свидетелем их любви.

– Может, он приедет и поговорим все вместе?

Как будто услышав её слова, двери распахнулись, и на пороге появился Имад.

– Инна! Зачем ты ходила к ней и наговорила гадостей? Что это за цирк? Так нельзя поступать с людьми!

Инна подняла на него тяжёлый взгляд, потом перевела на Анжелу:

– Ну это, в общем, то, о чём я говорила. – встала и вышла из кухни, а через минуту вернулась, но уже без Насти и попросила всех выйти, оставив её с Имадом.

Он сидел, как грозовая туча.

– Это немыслимо, ты ненормальная! С утра ты хвалишь человека и напрашиваешься к нему на кофе, а потом оскорбляешь её на глазах у соседей, ещё и увольняешь!

Инна, похудевшая и подурневшая за эти несколько дней, смотрела на него горящими глазами, которые были красноречивее всех слов. Имаду стало неуютно.

– Инна, ты можешь мне что-нибудь объяснить?

– Да. – сказал она, продолжая смотреть пристально, но уже с усмешкой.

– Ну, так будь любезна…

– Буду. Мой муж изменил мне с секретаршей.

– Не говори глупости! У нас ничего не было.

– Хорошо. Тогда так: мой муж полюбил секретаршу.

– Что ты несёшь? У нас ничего не было.

– А, именно поэтому, наверное, женатый мужчина с двумя детьми, имеющий массу дел, приходит домой и с подробного рассказа секретарши клиники его жены устраивает дома погром? Просто всем мужьям очень важно, чтобы секретарши их жен были счастливы? Да? Имад, а какое право она имеет звонить тебе и беспокоить занятого человека своими бреднями? Ведь ты же ненавидишь сплетни, бабские разборки, да?

– Но это просто по-человечески… – немного растерялся он.

– Я ухожу от тебя! – спокойно заявила Инна. – И, чтобы не огорчать больше вас, попрошу тебя дать мне два дня на спокойные сборы. Через три дня самолёт, я позвоню папе, он меня встретит. В клинику я больше не пойду, поэтому как и с кем ты хочешь там работать, решай сам. Не трогай меня больше и не говори со мной.

– Инна, ты что?! А как же дети?

– Как и раньше, будут жить со мной и изредка видеть тебя.

– Ты с ума сошла! За три дня разрушить всё, что было!

– Нет, не за три дня. Ты давно разрушал всё, а я ничего не замечала. У меня были мои дети, мой муж, мой дом. А у тебя твоё одиночество. Каждый выбрал своё счастье.

– Ты неправа! Ничего не было! Инна, так нельзя, мне дорога моя семья, я не хочу вас потерять!

– Имад, у тебя сын подросток, очень интересный, умный мальчик, который может увлечь беседой на час. У тебя нежная маленькая дочь, просто ангел, жена, с которой ты не знал проблем, уютный дом. Из всей этой сокровищницы, ты выбрал своё одиночество, высосанное из пальца, и носился с ним, как с писаной торбой. А там, где твоё сокровище, там и твоё сердце. Оно не с нами. Дальше будет только хуже. Теперь вам никто не будет мешать.

– Да что ты там будешь делать?! Одна, с двумя детьми?!

– Жить.

– Инна, не дури! Давай успокоимся!

– Всё, это вопрос решённый. Моим детям нужна здоровая и психически нормальная мать, раз уж отец выбрал одиночество. А тут я свихнусь окончательно.

Она пошла в комнату. Упала на кровать и с чувством невероятного облегчения, дотянувшись до телефона, набрала номер отца.

– Конечно, приезжай! Жду тебя! – сказал он дочери, выслушав её скомканный рассказ и сразу же перенабрал Ахмеду.

– Что случилось у детей? Почему Инна уезжает?

Ошарашенный Ахмед, конечно же, сразу позвонил Анжеле. Но та была настолько убита всем происходящим, что сказала только:

– Приезжай, может, ты поможешь.

– Анжела, я в отношениях, как слон в посудной лавке. Я всё испорчу.

– Да нечего тут уже портить. Хуже уже не будет.

Ахмед приехал в тот же вечер. Долго говорил с Имадом, пока Инна поковала чемоданы и ездила заказывать билеты. Потом пытался поговорить с ней. Но она, осунувшаяся, высохшая и постоянно курящая, попросила его не мучать её, тем более что всем всё известно и ничего нового она не скажет. Она была вежлива, относительно спокойна, но настолько слаба, что было невозможно давить на неё. Никита, которому сказали, что они едут в отпуск к дедушке Георгию, всё понимал и очень переживал. Имад, резко попрощавшись с любовью к одиночеству, старался успокоить его, убеждая, что это, и правда, всего лишь отпуск, и забирал у всех Настю, пытаясь как можно дольше подержать её на руках до отъезда.

Его телефон всё время беспокойно сигналил одиночными гудками или звуками, обозначавшими смс-сообщение. Никита нервно озирался на него, не решаясь посмотреть. Имад, заметив его болезненную реакцию, взял трубку, вышел и долго на повышенных тонах с кем-то разговаривал. Зашёл обратно и нервно бросил телефон на стол. Звонки участились, и он выключил его вообще.

Анжела, накапав себе «корвалол», оставшийся от Ниночкиного приезда в домашней аптечке, пыталась накормить детей и приготовить что-либо на ужин для взрослых. Эта катавасия прекратилась часам к одиннадцати вечера, когда уставшие и как будто избитые, они уселись на веранде за накрытым столом.

– А что, в этом доме к ужину ничего не подают? – стараясь быть бодрым, спросил Ахмед.

– А и правда, давайте-ка вина выпьем.

Анжела достала прекрасное белое вино, которое могло скрасить вкус неудавшегося от нервозности ужина.

– Дети, ну нельзя же так! Три дня назад мы были у вас в гостях, и всё было нормально. А сегодня вы разъезжаетесь. – хотел было завести важный разговор Ахмед, но никто не поддержал его ответом.

– Значит так! – продолжил он настойчиво. – Я пока что являюсь главой семьи! И думаю, что мы с матерью заслуживаем уважения и вашего внимания! Так вот, глядя на весь этот сумасшедший дом, я хочу вам сказать, несмотря на то что вы взрослые, я таких дураков ещё не видел.

– Ахмед! – испугалась такого грозного начала Анжела.

– Ты меня сама позвала? Вот теперь не мешай! – ещё более повысив тон, продолжил Ахмед. – Один страдает, мучается от одиночества. Знаешь, как это называется? С жиру бесишься! Вторая обиделась, собралась, хвостом махнула и уезжает! Тяжело ей! И не обижайся, ты мне как дочь, будешь слушать! Вещи собирает, концерты устраивает.

Это не было похоже на разговор с целью примирения, слон в посудной лавке пошёл в разнос.

– Вы детей своих видите?! Никита с какими глазами ходит? Да у него сердце разрывается, он, что думаете, не понимает ничего? Или вы котят завели, а не детей нарожали? Конечно, если мама обиделась, то и страну поменяем, школы и друзей всех побросаем, и без отца оставим, только бы маме был душевный комфорт! А ты, дорогой, когда у Никиты в школе был? Какой отдых на лето ему и жене, уставшей после родов, придумал? Голова свободна, вот дурь и лезет, бесстыдник! Да совести у вас нет у обоих. Бог вам подарил прекрасных и здоровых детей, счастье! Нет! Вам неймется, вы им своими руками жизнь испортить решили?! И ещё смеете говорить, что это всё ради них! А если что с ними пойдёт не так дальше, когда разъедетесь и они скажут, вот если бы папа был, он бы помог! И спросит маму, а чего вы разошлись? Он пил? Бил? Есть было нечего, домой не приходил, семью другую завёл? Что ответишь, Инна, а? Потому что папа любезничал с секретаршей и этим понизил мою самооценку?! Научились этому словоблудию, а ответственности, любви к детям никакой!

Он сел, весь красный и вспотевший от этой эмоциональной речи, чувствуя, что если не успокоится, то с ним случится удар. Анжела, беспокоясь о его состоянии, налила в стакан холодной воды. Инна сидела, поджав ноги и опустив на них голову на одном конце стола, Имад, облокотившись о колени, на другом. Никто не проронил ни слова. Ахмед продолжил:

– Мне жалко, что я не забрал у вас все деньги и не заставил подниматься самих! Было бы больше забот и меньше времени на всякую дурь. Люди больных детей поднимают, стариков содержат, на еде экономят, чтобы школы оплатить и радуются маленьким удачам, Бога благодарят! – продолжал он уже тихим спокойным голосом. – А вы?! Не стыдно?

Инна заплакала.

– Нечего плакать. Если сами не можете разобраться, мы разберёмся! Значит так, я не позволю внукам жизнь ломать, и нечего тебе уезжать! Это твой дом, дом твоих детей! Вот и не порти им детство. А не можете вместе жить, значит, ты, донжуан, из дома уйдёшь и поедешь со мной, а не жена с детьми! Понятно всем?! И Георгию позвоню, никто встречать не будет! Принеси мне билеты, я завтра сдам!

Инна получила вторую отрезвляющую пощечину сегодня. Наверное, бабушка Аревик поняла, что одной недостаточно и устроила «на бис». Ей и правда стало стыдно, за всё, что сегодня происходило. Какое-то показательное выступление задетого самолюбия. Она тихо вышла с веранды и вернулась через несколько минут, держа в руках билеты.

– Вот. – протянула она их свёкру. – Спасибо. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, дочка. – сказал Ахмед. – Отдохни, утро вечера мудренее.

Инна вышла и наткнулась на Никиту в пижаме, на цыпочках возвращающегося в комнату.

– Подслушивать нехорошо. Зашёл бы и слушал. – сделала она ему замечание больше по привычке.

– Мам, мы не поедем? – спросил он с тревогой.

– Нет. Ты расстроился?

– Мам, а папа где будет жить теперь? – не обращая внимания на её вопрос, он искал ответы на свои. Инне стало так его жаль, в этой пижаме, караулящего за дверью, ничего не способного изменить, но готового всё сделать, чтобы дом и дальше оставался его крепостью. Как ему должно быть страшно!

– Никита, можно я сегодня с тобой посплю?

– Давай. – удивлённо согласился он и пошёл принести мамину подушку.

Они разместились на его широкой кровати. Инна с краю, он у стены, положив голову к ней на руку.

– Ма-ам. – промычал он из глубины своих раздумий. – Ты не ответила, а папа где сейчас будет жить?

– Не знаю. А где бы ты хотел?

– Мамочка, – заёрзал он под одеялом, поворачиваясь к ней лицом. – Пожалуйста! Пусть папа дома живет! Пожалуйста! Если он уйдет, вы уже не будете жить вместе никогда!

– Никита, я не могу ничего обещать. Может, лучше немного пожить отдельно? Он сам будет решать.

– Кому лучше? Мне? – он опять заёрзал, отворачиваясь от мамы, никак не желающей его услышать. – Ну и делайте, что хотите! Я тоже уйду от вас, когда вырасту!

– Хоть ты мне не добавляй! Ты же понимаешь, что мне сейчас тяжело.

– Я понимаю, а ты меня не хочешь! – она почувствовала, что он тихо заплакал, по неровным вздохам, прерывающим его дыхание. – Я поеду жить к дедушке Ахмеду! Он меня любит! А вы делайте, что хотите. А вырасту и Настю заберу!

Она обняла его крепко и прижала к себе.

– Дурачок. Мы с папой тебя очень любим. – она поцеловала его в макушку. Под одеялом опять начались перемещения, Никита уткнулся мокрым носом в мамино плечо.

– Мамочка, у нас в школе есть дети, у которых родители развелись или разъехались. Я не хочу так страдать, как они. Уговори папу остаться! Пожалуйста! Он хороший, мамочка, правда. Он самый добрый, всегда с нами. А на эту тётю он так кричал! Ты себе не представляешь! А потом выключил телефон! Он её точно не любит, это тебе показалось!

– Никита! Никита. – пыталась остановиться его Инна. – Я не буду папу просить. Он меня очень обидел. Прости.

– Хорошо, не проси! Но если он вдруг сам останется, не выгоняй, хорошо? Обещаешь, мамочка? – он всё пытался изобрести схему примирения и найти в маме союзника. – Ну, ради меня!

– Хорошо, спи! – она гладила его взлохмаченные волосы и целовала распухший носик. – Спи!

Как быстро наша обида заменяется эгоизмом и нежеланием видеть никого вокруг, затмевая рассудок. Никита, длинный и худой, как велосипед, незграбно скрутившись рядом с мамой, уснул, уже сложив в голове свой пазл из уговоров папы и согласия мамы его не выгонять. Он точно знал, с чего начнёт завтрашнее утро! Он будет самым хорошим и послушным сыном и даже посидит с Настей, а главное, он всё объяснит папе и уговорит его остаться.

На балконе, тем временем, разговор продолжался. Анжела оставила своих мужчин и следом за Инною пошла отдыхать после этого безумного дня.

– Как можно так относиться к своей семье!

– Папа, я хорошо отношусь к своей семье.

– Можно всю жизнь строить и одним махом разрушить? Тебя разве кто-то заставлял жениться? Нет! Сам решил. Ну, так и отвечай за свои решения!

– Пап, слушай, не устраивай митинг. Я всё понял, я во всём виноват!

Ахмед посмотрел на своего взрослого, красивого и успешного сына и застыдился своего обличающего тона. В конце концов, он никогда не разочаровывал отца, всегда был старательным трудягой, с оригинальным мышлением и добрым сердцем, а про его жену он знает немного, только со слов Имада и всё самое хорошее. Но это скорее характеризует его сына, как порядочного человека, не выносящего сор из избы, чем его невестку.

– Сынок, я очень нервничаю, прости. Я не должен нападать на тебя, ты уже совсем самостоятелен. Просто мне тяжело видеть, как у вас всё рушится.

– Да нет, папа, только отец может так вовремя сказать нужные слова не вызывая протеста в душе. Ты даже не представляешь, как много изменили твои слова! Я благодарен тебе!

– Наверное, надо было с этого начать, но лучше поздно, чем никогда. Расскажи мне, что с тобой происходит? Ты хочешь жениться на другой женщине? Я должен знать, ведь ты мой сын и если тебе настолько плохо в семье, то я поддержу тебя.

– Папа, я тебя умоляю, ни на ком я не хочу жениться! Но мне действительно плохо дома. Точнее было плохо, пока я не понял, что всё теряю.

– Это дело женщины создать уют и тепло в доме, чтобы мужчине хотелось туда приходить! – выдал Ахмед известную восточную мудрость с таким важным тоном, что сын засмеялся.

– Пап, у тебя самого жена не этой породы. Вы же половину жизни в контрах, но при этом друг без друга не можете. Не страшно ругаться, и отсутствие уюта, страшно стать лишним в своей семье, перестать ждать чего-то, понимая, что день на день будет похож всю оставшуюся жизнь. Понимаешь?

– Не совсем, дорогой. Это вы с мамой всегда где-то за облаками летаете, я проще. Для меня каждый день, проведённый с друзьями, детьми, женой – подарок судьбы! И пусть будут похожи, я только поблагодарю Бога. В конце концов, это и есть счастье: полюбить свои дни! Страшно только когда их мало остаётся. Но это, наверное, с возрастом познаётся. Так что там за женщина у тебя завелась.

– Да не то чтобы завелась… Так, глупость. – Имад смутился, он не привык обсуждать с отцом интимные проблемы.

– Ну, то, что глупость, это безусловно.

– Я домой приходил последний год и только и слышал: Настенька покушала, Настенька покакала… Пап, я очень её люблю, но это было бесконечно. Когда я пытался о себе рассказать, Инна меня без интереса терпеливо слушала, ожидая момента вернуться к детальному обсуждению физиологических процессов дочери. Знаешь, один раз я ехал поздно из Бейрута, зимой, по скользкой горной дороге. Дорогу замело и пока очистили от снега, мы три часа простояли в пробке. Инна позвонила, попросила купить пюре из слив и памперсы, и, узнав, что я застрял на перевале, пожелала удачи. Потом я ехал, скользил четырьмя колёсами и чудом увернулся от столкнувшихся впереди машин. Пап, дорога заняла часа четыре, а она мне ни разу не позвонила, а когда я приехал обиделась, что не купил пюре. Я подумал, что если бы я погиб там, то последней из разыскивающих меня была бы Инна и то по причине отсутствия в местных супермаркетах сливового пюре. Вот так! Я сейчас вспоминаю, что она говорила, что у Насти очень болел живот, и она возила её к врачу. Но мне было так обидно, что я не стал вслушиваться в её проблемы, а ей были безразличны мои. На завтра я поехал в центр, куда заезжал каждые неделю-две проконтролировать работу в Иннино отсутствие, а там Диала, вся такая участливая, внимательная. Я понимаю, что вся её участливость белыми нитками шита, но было приятно внимание молодой девушки. Ей вроде до всего было дело, хотя намерения были совершенно другие, а мне кроме неё не с кем было поговорить о своих проблемах. Мне от неё смс-ки приходили и, знаешь, я даже мечтал, чтобы Инна влезла в телефон и, устроив скандал, остановила меня. Я телефон специально на видном месте оставлял, а ей всё равно было, даже не притронулась. Короче, как-то так, ничего большего. У меня даже чувства вины перед ней не было, сама виновата – сделала меня лишним в семье. А сейчас стало стыдно перед сыном после твоих слов. Но не перед ней.

– Сынок, это банальные слова, но ты сам вышел из жизни твоей семьи! Тебя стало скучно, и ты отдалился. Она не виновата, у вас просто, как любит говорить твоя мама, семейный кризис. Я тебя попрошу, ты постарайся остаться дома, как тяжело бы сейчас ни было. Проблемы надо решать, а не убегать от них и в жизни больше сдавшихся, чем побеждённых.

Как-то так и получилось, что все остались жить под одной крышей, боясь в этот непростой период принимать скоропалительные решения. В среду, в день отменённого отъезда Инны, на помощь прибыли Ниночка с Георгием, взволнованные и настроенные на серьёзный разговор с детьми. Но к их приезду переговорено было уже столько всего, что пришлось Ахмеду с Анжелой, пригласив их на ужин в ресторан, самим поведать историю семейной драмы. Дома же Инна с Имадом почти не общались, но и от выяснения отношений воздерживались, особенно учитывая присутствие всех бабушек и дедушек.

Ниночка всё же вынудила Инну поговорить, весь следующий день не отходя, следуя за ней по пятам. Инна сдалась и пригласила любимую тётушку прогуляться в город подальше от семьи, чтобы все не вовлеклись в разговор. Они прошли по старому городу, наполненному неаккуратными плотно прилегающими друг к другу квадратными домами с небольшими прикрытыми ставнями или шторами снаружи, чтобы скрыть от посторонних глаз находящихся в домах женщин. Улочки, переполненные в этот час различными тележками с товаром, женщинами в чадрах, оставляющих открытыми только их лица и их нарядными детьми, важно шествующими рядом с мужьями. Потом вышли к кварталу с многоэтажными постройками красивого дизайна, имеющими архитектурное расположение, с дорогими автомобилями на примыкающих к ним парковках и по-европейски модно одетыми людьми. Именно там они зашли в кафе, заказали кальян с кофе и в приятной прохладе кондиционеров упали в плетеные кресла.

– Инночка, ты решила меня уморить такими прогулками по жаре? Почему мы не поехали на машине?

– Не знаю, теть Нин. Мне последнее время хочется выйти из своей благополучной капсулы и жить как все.

– Девочка моя, я уже почти всё знаю, но мне важно услышать всё от тебя. Что ты собираешься делать сейчас?

– Я не знаю. Правда. Я сейчас ничего не могу решать, меня как будто нет. Просто нет. Я одно знаю, что я не смогу с ним жить. Ниночка! Я старалась изо всех сил быть самой лучшей для него! И что? Он даже такую меня разлюбил! Больше я не буду ни стараться, ни пытаться. Всё бессмысленно…

– Девочка моя, разводиться нельзя! Это грех большой – семью разбивать. И измены-то, как таковой не было. Одни эмоции с твоей стороны.

– Ниночка, ты меня успокаиваешь. Ведь всё же очевидно!

– Глупости, ничего не очевидно. Да такая, как эта Диала только одной мыслью живёт – продать себя подороже! Она в жизни не пойдет на близость из-за любви, и не потеряет девственность, упав в цене. Ей все эти чувства наши и переживания смешны! Окрутила твоего, а он и сам не понял. Имад же добрый! Просто добрый и внимательный по натуре.

– Не говори мне про его натуру! Мне вообще неприятно ни думать, ни говорить о нём!

– Инночка, прости, но буду! Ты ведь лучшего не найдешь! Вспомни вашу жизнь совместную, неужели ни о чём жалеть не будешь?

– Он сейчас совсем другой! Чужой! Он очень изменился.

– Это временно. Ты думаешь, ему легко? Если его переживания отличны от твоих, то это не значит, что они менее значимые.

– Ниночка, я понимаю уже, что мы оба виноваты. Но я не знаю, что делать. Как жить дальше?!

– А нормально так себе и жить! – весело заключила Нина. – Желательно ещё и с удовольствием. О разводе забудь! Если не передумаешь, вернемся к этой теме через год. А сейчас забудь!

Но к этой теме возвращаться не пришлось. Родители, сделав свое дело, остановив резкое крушение семьи, погостили ещё с недельку и разъехались, не с легким сердцем, но с чётким пониманием того, что пальцы со спускового крючка убраны, а вот сложить оружие или возобновить войну – решать их детям самим.

Инна с Имадом страдали в равной степени. Она от страха перед будущим, от того, что перестала быть любимой, уже не называя произошедшее громким словом «измена». Он от того, что стараясь всегда жить бережно и порядочно по отношению к другим, теперь стал для своей жены обычным мужиком, ходящим налево. Он злился на неё за такое о себе мнение, и злился на себя, с неприятием вспоминая эту пошлую и комическую сцену, ставшую началом их семейного раздора. А не теряющая надежды заполучить его в мужья Диала, атакующая его своими звонками и смс-ками круглые сутки, просто приводила его в бешенство.

Инна, конечно же, сменив секретаршу, начала работать без удовольствия, ибо её травмированная душа была неспособна на данный момент испытывать удовольствие от чего бы то ни было, но достаточно заинтересованно. Отработав пару месяцев, она, в очередной раз вернувшись домой, поняла, что ни когда-то любимое дело, ни усталость не могут сделать её более терпимой и равнодушной к сложившейся ситуации. И каждый раз переступая порог дома, по молчаливому согласию супругов условно поделённого на две половины, чтобы как можно меньше встречаться, она невольно сжималась от напряжения и какого-то, ставшего уже привычным, панического беспокойства. Дом, как бы обидевшись на хозяев, стал грустным и неуютным. Никто не зажигал маленькие лампочки, затейливо освещающие коридор, исчез запах вкусной еды, ежевечерний атрибут их семейных посиделок, даже дети вели себя настолько тихо и послушно, что хотелось плакать от неживой тишины в комнатах. Через месяц начнутся уроки в школе и так и будет продолжаться их унылая жизнь, если не разорвать хоть ненадолго этот круг.

– Никита, передай папе, что мы с вами на неделю поедем к бабушке Анжеле отдохнуть на море. – приняв решение, сообщила она сыну.

– Так давай с папой, может? – заранее понимая обречённость просьбы, всё-таки попытался сын.

– Нет. – мягко ответила Инна, не желая вступать в объяснения причин.

Они уехали. Море, бабушкина забота и простая радость обычной семейной жизни, как душевный старый черно-белый фильм незаметно сделали своё дело. Она стала спокойнее, в её жизнь вернулись краски и пугало только одно – возвращение домой, опять в эти тихие мучения. Однако ехать было необходимо: Лена собирала всех подруг на юбилей – своё тридцатипятилетие. Затянув отъезд до последнего, они так и прибыли с корабля на бал.

Юбилей, правда, получился очень своеобразный. За столом их было трое: Наташа, Инна и сама юбилярша, единственная из всех пребывающая в приподнятом настроении.

Наташа, с опухшими от постоянных слёз глазами и подобием улыбки на лице, своими рассказами о предстоящей женитьбе мужа и полном жизненном тупике исправила Ленкину весёлость на грусть, к которой незамедлительно присоединилась и Инна. Дальше были слёзы, русские песни, задушевные разговоры, короче, всё кроме поздравлений. Опомнившись, правда, под конец ужина пытались хлюпая носами исправить это недоразумение, но получилось как-то совсем не торжественно.

В одиннадцатом часу Инна с детьми и сумками поднималась по лестнице к своей, нелюбимой в последнее время, квартире, и услышала громкий разговор, доносившийся от их двери. Распознав знакомые голоса, она остановилась, приложив палец к губам, дети тоже послушно замерли.

– Месье Имад! Почему Вы меня не впускаете? Если я заглянула к вам на кофе, что в этом такого? Тем более, что мадам Инна в отъезде. Почему вы так грубы со мной и на звонки не отвечаете! Я думала, что я почти ваша невеста!

– Диала, я тебя умоляю! Что за глупости?! Какая невеста?! Я не хочу лишний раз нагрубить тебе, поэтому давай прекратим этот разговор! Уходи!

– Вы бывали в моём доме! Это же не просто так! Что вам про меня наговорила эта стареющая дура, ваша жена?! Она завидует нам!

– Кому нам? Тебе надо к психиатру! Если я подвёз тебя пару раз домой и согласился на просьбу твоей матери зайти на чашечку кофе – это значит, я обещал на тебе жениться?! Ты ненормальная! И не смей оскорблять мою жену! Эта моя единственная любимая женщина на всю жизнь, ты поняла?

Окрылённая этими словами Инна рванула вверх по лестнице. Её появление на площадке вызвало смятение у Имада, испугавшегося очередного недоразумения, и придало ещё больше наглости Диале, которой уже нечего было терять. Она повернулась и фыркнула:

– О! Легка на помине! Что ты на меня наговариваешь… – резкая и звонкая оплеуха прервала её пламенную речь. Она схватилась за щёку, с оторопевшим взглядом попыталась что-то сказать, но тут же получила вторую и совсем не зная, как на это реагировать, бегом пустилась с лестницы под звонкие присвистывания Никиты.

– Ну, мать, ты даёшь! – только и сказал Имад, уже ожидая очередного скандала.

Но его не последовало. Инна улыбнулась.

– И так будет с каждой! – спокойно сказала она и гордая и счастливая прошествовала в комнату.

Впервые за последние несколько месяцев в этот вечер в доме запахло жареным на углях мясом и исчезли надоевшие всем границы. И так бережно впоследствии все стали относиться ко вновь обретённому счастью, что даже мельком не упоминали об этой неприятной истории.

Лето 2006

– Ну, что тут скажешь! – грустно заявила Лена. – Я, конечно, Сонечке тихонько в школе от мамы письма передаю, но там дома такая идёт пропаганда против Наташки, ужас! Девочка любить её боится, будто что-то позорное делает.

– Наверное, Зейнаб старается. – огорчённо вздохнула Инна. – Не нарадуется, что от соперницы избавилась.

– Нет, Инна, нормальная она тётка! Правда! Это Валид старается, а она, наоборот, Соньку жалеет, в комнате ей фотографии мамы расставила.

– А если такая хорошая, то зачем в чужую семью влезла? – не сдавалась Инна, вылезая из-под пледа и зажигая погасшую от лёгкого ветерка настольную свечу. На веранде было прохладно, шли последние дни перед июльской жарой, когда спасают только кондиционеры. Дети спят, мужья поехали играть в бильярд и они в приятном полумраке коротали вдвоём этот чудесный вечер.

– Ты не понимаешь, у них семья религиозная! Там по принципу «без меня меня женили» замуж отдают. Да и ей уже двадцать семь лет, засиделась в девках по местным меркам, так и стирала бы да убирала всю жизнь за братьями и их детьми. А тут хоть какая-то возможность своим детям порадоваться. Она сама очень мирная. Я сколько передачи ношу Сонечке от Наташи, когда Валида нет, так она всё сетует, что Наташа в такую историю попала. Говорит, вот осталась бы, так они бы и жили душа в душу и со временем подружились.

– Ещё чего! – фыркнула Инна.

– Да это по доброте!

– Не верю я в их доброту!

– Инн, ну что после той шалавы всех под одну гребёнку теперь?! Ты не права!

– Ты мне лучше про Наташку расскажи. Что нового?

– Работает. Живёт с мамой в своей квартирке и по Соньке умирает. Она приехать хочет. Я тут узнала через Зейнаб, что Валид внёс Соньку в списки невыездных, но с Натальей развод не оформлял, значит, она въехать сможет. Как думаешь, где её поселим?

– Не знаю! Но ни у тебя, ни у меня нельзя. Начнут воевать семьями из-за того, что мы в чужие дела влезли. Мы, иностранки, как бы имеем право свою соотечественницу поддерживать, а мужей нельзя вмешивать. Они тут свои и к ним претензии другие.

– Значит надо ей отель снять, где-то подальше отсюда…

– За городом маленький отельчик, ну, за кольцевой дорогой сразу. Знаешь?

– Да, это, пожалуй, то, что нужно.

– Завтра и займёмся.

Они всё организовали. Всё, что планировали и даже больше. Был снят отель, заказаны билеты и даже переговорено с Зейнаб, которая разрешила в отсутствии Валида приходить Наташе навещать Соньку.

Наташа прилетела десятого июля, тайно. В отель без проблем добралась на такси, где её ждали подруги, скрывавшие от всех, даже от своих мужей её приезд. Они привезли достаточное на первое время количество продуктов, чтобы она не светилась в городе, посещая супермаркеты, и всё прочее, необходимое для комфорта спешно приехавшей женщине. Лена приобрела на своё имя телефонную карточку и старый мобильный телефон, чтобы иметь возможность постоянно поддерживать связь. И самое главное, в первый же день удалось отвезти её к дочери.

Только разгрузив чемоданы, девяносто процентов содержимого которых были подарки для Сонечки, пирожки и сладости, упакованные в фольгу от истосковавшейся бабушки и подарки для маленького сына Зейнаб, Наташа упаковала сумку с гостинцами и отправилась в новый дом бывшего мужа. Зейнаб, волновавшаяся не меньше самой Натальи, ждала около отеля. По её мнению, только она сама могла провезти гостью незамеченной в квартал, где в плотно прилегающих друг к другу домах жила вся многочисленная семья Валида. Во дворах играли их дети, а на балконах и улицах восседали пожилые мужчины, праздно курящие кальян или ведущие жаркие споры за чашечкой кофе, от цепких глаз которых не ускользало ни одно, даже мельчайшее событие, произошедшее в семье. Да и женщины в своём замкнутом мире давно научились заниматься хозяйством, не отвлекаясь от любопытной жизни, кипевшей вокруг. Так что даже кот новой масти, проскользнувший в подворотню, был бы просканирован местными жителями, живо и красочно описан и приукрашен до породы бенгальского тигра. Что уж говорить о неизвестной машине, въехавшей в их маленький квартал, из которой бы вышла, пусть даже переодетая до неузнаваемости Наталья? Женщины не смогут удержаться и обязательно раз «дцать» зайдут за сахаром или ещё чем-то, а то и просто познакомиться с гостьей на правах родственниц. И кто-то точно узнает Наталью, несмотря на то, что та, готовясь к приезду, радикально изменила свой облик. Похудев от горя на пятнадцать килограммов и потеряв от этого стать и осанку, перекрасив свежепостриженное каре в иссиня чёрный цвет она превратилась из пышной славяночки в немолодую уставшую арабскую женщину, особенно когда Зейнаб одела на неё чадру с вуалью, закрывающей лицо. Перед тем как усадить гостью в машину, Зейнаб ещё раз с волнением осмотрела Наталью.

– Возьми ещё затемнённые очки для зрения, я не знаю сколько тут диоптрий, взяла у папы. Думала затемнённые от солнца, но тогда будет подозрительно и начнут болтать. – она взглянула на уродливые очки, изменившие до неузнаваемости лицо Наташи, поправила дрожащими руками складки на одежде. – Так, наверное, хорошо. Некрасивая женщина в чадре им вряд ли станет интересна, никто и внимания не обратит. А если что – ты моя троюродная тётя по маме. И, пожалуйста, Натали, измени голос, если с тобой кто заговорит, тебя хорошо знают – ты же столько лет жила с Валидом.

– Зейнаб, я не совсем понимаю, зачем ты это всё для меня делаешь, рискуя своей жизнью? И если честно, боюсь, что ты меня сейчас отвезёшь и отдашь Валиду, чтобы избавиться окончательно. Тебе-то это зачем?! – не в силах сдерживать свой страх, спросила Наташа. Зейнаб повернулась к ней, посмотрела уставшими глазами сорокалетней женщины, выдававшими её непростую судьбу несмотря на молодость.

– Натали, мой папа выгнал маму, заподозрив в измене, которой не было и оставил меня и моих сестёр без матери. Потом быстро женился на другой женщине, взявшей на себя хозяйство и заботу о нас. Она была хитрая и когда у неё появились дети, мы втроём стали людьми второго сорта. Зная вспыльчивый характер отца, она в любой проблеме выставляла нас виноватыми, подчёркивая, что дети гулящей женщины не могут быть порядочными. В конце концов, и он стал видеть только своих новых сыновей, совершенно отвернувшись от нас. А она разносила о нас грязные сплетни по всем родственникам и знакомым, готовя из нас бесплатную прислугу для их будущих детей. Одна моя сестра убежала, когда я была ещё маленькой. А я смирилась с тем, что если мне и суждено выйти замуж, то за старика, чтобы за ним ухаживать или второй женой, в лучшем случае. Но тёти Валида и сёстры моего отца очень жалели меня и любили, хоть и не могли справиться с моей злобной мачехой. Поэтому, когда он сказал, что хочет жениться, уговорили его взять меня, поручились за меня. Он молод, красив, успешен, и они не упустили шанс устроить мою судьбу. А я, Натали, никогда не смогу никого полюбить после предательства отца, хоть и буду Валиду из благодарности самой верной и преданной женой. Но я знаю одно, что для ребёнка жизнь без мамы – это ад. Я люблю Софи как родную, но она любит и ждёт только тебя. Поэтому не бойся, я никогда не причиню вам боль.

Они незаметно, без особого интереса со стороны родственников, приехали домой, где их ждала, сгорая от нетерпения, Софи. Она не узнала маму, пока та не скинула маскирующее облачение, а потом бросилась к ней на шею, прилипнув каждым сантиметром своего детского тельца к Наташе. Зейнаб удалилась из комнаты, оставив их наедине, и появилась только через полтора часа, предложив выпить чай, перед тем как отправиться в обратную дорогу. Они славно пили чай, Софи показывала Наташе маленького братика, Зейнаб восхищалась подарками, привезёнными из далёкой России. И если бы не скорое возвращение супруга, не отпустила бы Наталью никуда, оставив жить у себя вместо отеля. Они спланировали план визитов, которые можно будет осуществлять через день, согласно графику работы отца их детей и за предстоящие две недели им удастся к обоюдному удовольствию провести вместе шесть дней. Так и разъехались, счастливые и воодушевлённые.

Наталья, вернувшись в отель, отзвонилась подругам, те спешно приехали и, внимательно выслушав её рассказ, Лена со слезами, Инна со скептической улыбкой, поужинали и уложили уставшую и счастливую мамашу спать. День десятого июля принёс ей много впечатлений и открытий, подарил надежду и радость.

А двенадцатого июля началась война. Страшная война 2006 года, сорвавшая все планы, разрушившая много судеб и унёсшая сотни человеческих жизней.

Скрываясь от бомбёжек, к Инне с Имадом приехали родители и настояли на их временном переезде в Сирию. После пережитых бессонных ночей под постоянным патрулированием беспилотных израильских самолётов, издающих комариное пищание, после внезапных бомбардировок и листовок на дорогах о том, что перемещаться разрешается до пяти часов вечера, а потом любое транспортное средство на дорогах будет уничтожаться, оставаться в стране, сохранив психическое здоровье, было невозможно.

Лена с супругом тоже собирались уехать с ними.

А Наташа, попав из огня да в полымя, сидела в отеле, совершенно не представляя, что ей теперь делать. Зейнаб не звонила, находясь, наверное, постоянно в кругу семьи, испуганной и сплотившейся перед происходящим вокруг ужасом. В Бейрут доехать было невозможно – все дороги и мосты уничтожены, да и бессмысленно, ведь аэропорт разбомбили в первый же день. Сидеть тайно в отеле, не выходя из дома, можно, но сколько этот ужас продлится? Тем более если подруги уедут! Они постоянно перезванивались, но никто не решался лишний раз из дома нос высунуть. Инна, конечно, обещала, что они её не оставят, но сейчас даже за свою жизнь никто не может отвечать, а отвечать за чью-то ещё и подавно. Наташа сидела в ужасе и ожидании, но каждый новый день и час вызывали только отчаяние. Её бедная мама в далёкой Москве, еле пережившая возвращение дочери без внучки в прошлом году, постоянно звонила Инне, уточняя, живы ли все? Она попыталась узнать, как помочь своей дочери и внучке выехать оттуда, но Инна смогла ей сказать только одно:

– Софья Никитична, как мы, так и они. Я пока не знаю как, но без них мы не уедем, не бросим.

Инна ломала голову, как всё устроить. Наташу-то она забрать смогла бы, но как забрать девочку?

За день до запланированного отъезда их семей в Сирию всех русских, украинок и белорусок стали обзванивать из посольства и предлагать любым способом добраться до русского посольства в Сирии, где организуют эвакуацию граждан СНГ. И это была единственная возможность, которую упустить было нельзя.

Забыв о прошлой неприязни, о страхе нарваться на гнев Валида, Инна рискнула и позвонила Зейнаб.

– Зейнаб, привет. Это Инна. Как вы? Дом повреждён? Все живы? Слава Богу! А где вы все живёте? А из семьи никто не пострадал? Слава Богу! – по её уставшему и охрипшему голосу Инна поняла, что всё на самом деле гораздо хуже, просто ей как чужой и вечно воинственно настроенной Наташиной подруге Зейнаб не собиралась ничего рассказывать, и просто односложно отвечала, соблюдая минимальные правила приличия.

– Зейнаб, миленькая, я обращусь в тебе с просьбой, и, если ты мне поможешь, я буду обязана тебе до конца жизни! Пожалуйста, передай Соньку Наташе, пусть они уедут! Я заберу их с собой в Сирию, а там сейчас через самолёты МЧС в чрезвычайной ситуации никто не будет смотреть на то, что у ребёнка выезд закрыт. Ты же сама мать! Зейнаб! У неё никогда больше не будет возможности забрать её! А Валиду скажи, что она её выкрала, какая уж разница, всё равно они больше не вернутся! Сваливай всё на меня, скажи, что я привезла Наташу повидаться с Софьей, а та её потом украла! – выпалила Инна. Возникла пауза. На том конце провода слышалось только тихое дыхание.

– Хорошо, Инна. – неожиданно согласилась Зейнаб. – Тем более что Валида забрали воевать, он не здесь. Я подвезу Софи, когда у нас все уснут. Нет, на машине опасно, я подойду с ней к двенадцати к вашей клинике. Жди меня. – и положила трубку.

– Спасибо! Зейнаб, я никогда не забуду, что ты для нас делаешь… – растроганная Инна говорила вслед, желая, чтобы гудки донесли её слова этой доброй и храброй женщине. Потом положила трубку и подошла к Имаду.

– Имад, Наташа в Ливане, сидит в отеле. Приехала повидать Соньку. Зейнаб согласилась отдать её, чтобы вывезти через МЧС. Мы должны их забрать с собой!

Имад упал на ближайший стул.

– Инна, вот ты дура полная? Откуда Наташа? Куда я её сейчас заберу? Хочешь, оставайся с ней! Вы меня достали с вашей Санта Барбарой! – он кричал, держась за голову. На его крик прибежали испуганные Анжела и дети.

– Инна, пожалуйста, думай о детях!! – перейдя на хрип, продолжал он. – О своей семье! Не хватает этого всего ужаса? Я не знаю, как своих вывезти! А тебе надо ещё с семьёй Валида кровную вражду организовать? Бонусом ко всему этому кайфу?

– Никто не узнает, что мы помогали! Зейнаб никому не расскажет, она сама участвует. Я ночью Софью заберу возле клиники с Наташей и мы придём к нам, а на рассвете уедем. – глядя на него полными слёз глазами, упрямо повторила Инна. – Имад, как я её брошу, ну объясни мне!? Объясни, если можешь!?

– А куда я их посажу? На крышу привяжу?

– Успокойся, сынок. – вмешалась Анжела. – Мы с папой поедем на своей машине следом за вами и посадим их к себе. Всё равно в одной бы не уместились, вещей много. – и повернувшись: – Когда перемещаться разрешено? Когда ты за ней пойдёшь?

– Сегодня уже нельзя выходить! Ты это знаешь? – опять вспылил Имад. – «Наташке нужна Сонька, Соньке нужна Наташка» Да мне плевать! Я их что, родил и забыл где-то всех?! Мне нужна жена, моим детям нужна мать! Пусть сама заберёт Соньку и ладно уж, приходит. Блин! Ты из дома ни ногой! Поняла!?

– Ей нельзя одной, а вдруг кого-то ранят, или что-то случится. Надо, чтобы второй помог… – растерянно бормотала Инна, и Имад знал, что ничем не остановишь её теперь, никакими уговорами и угрозами.

Когда стемнело к ним пришла Наташа, окольными путями добравшаяся из отеля. Анжела даже не пыталась её накормить, никому не лез кусок в горло. К двенадцати они дворами и подворотнями, прижимаясь к заборам, пробрались к клинике и увидели за углом Зейнаб, держащую на одной руке своего маленького сына и за вторую руку Сонечку.

И тут началась невероятная бомбёжка. В городе, где всё замерло, под гул самолётов раздавались оглушительные взрывы, грохот обрушившихся зданий, огонь, дым. Наташа, подбежав к ним, прижала Соньку к земле и, неуклюже раскорячившись, прикрыла собой. Зейнаб скрутилась, присев на корточки и пряча своего малыша, закричала от страха. Инна стояла, зажав уши руками, прижавшись к стене. Когда атака прекратилась, дрожащая Зейнаб подошла к Наташе и, плача, протянула ей своего сына.

– Возьми и его! Возьми! Мы все умрём тут. – Наташа нерешительно взяла ребёнка.

– Бери! Береги его! Прошу! Валид вернётся после войны, поедет к тебе и привезёт его. – она присела на корточки и запричитала.

– Зейнаб, не волнуйся, если что, я сама после войны привезу его тебе. Если выживем. Спасибо тебе за всё!

– А может, ты поедешь с нами? В Сирии пересидишь? – спросила Инна, стирая с губ пыль, осевшую из воздуха. Зейнаб, ссутулившись, встала.

– Нет. Я буду дома ждать мужа, а там как Аллах решит. – и, тихо причитая, пошла, чтобы не слышать плач испуганного сына. Наташа догнала её, крепко поцеловала и сказала:

– Спасибо! С ним всё будет хорошо, я буду заботиться о нём, как о родном, пока Валид его не заберёт.

Утром они пересекли границу Сирии и уже через четыре часа их сажали на борт МЧС. Документы проверялись нетщательно, но полное отсутствие какой-либо записи о ребёнке в паспорте матери смутило военных.

– Это мой сын. Мы не успели его записать. Ему только полтора года, а нам некуда было спешить, никто же не знал, что так всё сложится.

Её пропустили. За ней пропустили женщин и детей.

Когда Анжела остановилась в ожидании Ахмеда, тот, поцеловав жену, сказал:

– Я остаюсь. Едь, Анжела, береги семью.

– Я тоже. – сказал Имад, глядя на обернувшуюся Инну.

– А я? А дети? – он прижал их к себе, поцеловав каждого.

– Они поймут. Да, Никит? Нельзя мужчине оставлять свою землю, когда идёт война. Встретимся после войны.

– Имад… Береги себя.

– Иди-иди. Я буду ждать тебя, звонить. Иди… – он вытер накатившиеся слёзы и подошёл к отцу.

Самолёт унесёт их семью в Москву. Надолго ли? Выживут ли? Встретятся?

– Не думай о далёком, сынок. Бог поможет! Нам надо найти, где поспать и что поесть сегодня, а завтра принесёт свои вопросы и свои ответы. Пошли?

– Пошли, пап…