— Ну… пойду, — сообщил Акчура, собрав в пакет урожай исписанной бумаги.
Исав молча мусолил шерсть, бившую черными фонтанчиками из его впалых щек.
— Знаешь, я просмотрю это хозяйство… — Акчура потряс пакетом. — Может, что-нибудь можно приспособить в дело.
Исав тупо кивнул.
— Я ведь в Москву на днях собираюсь, там покажу, — не унимался Акчура.
— Я графоман, — хрипло напомнил Исав.
— Как знаешь, — усмехнулся Акчура. Снова потемнел. — Попозже зайдет Марина Титеевна. Занесет консервов на неделю, уборочка там всякая… Я тебя прошу. Я тебя очень прошу…
Он старался смотреть Исаву прямо в глаза, но его собственный взгляд почему-то постоянно съезжал куда-то вбок, на постороннее.
— Ты знаешь, Исав, что я имею в виду. Прошлый раз она застала тебя… мерзко говорить… совокупляющимся со своими же рукописями.
— Я объяснил ей, что одержим графоманией. Что это тяжелая болезнь. Она поняла.
— Поняла?! — затрясся Акчура. — Здесь поняла, а наверху знаешь, что мне…?
— Так ты поэтому забираешь у меня сейчас все рукописи?
— Рукописи? Хорошо! На, подавись! — Акчура начал вышвыривать их веерами.
Листки замотались по бомбоубежищу, свеча погасла. Тьма.
Исав царапнул спичкой. Последние листки оседали на пол.
Акчура присел к Исаву. Немного отдышавшись, поднял свою большую, классической лепки руку с гелиотидовым перстнем и полуобнял Исава:
— Я все понимаю… Но ты тоже пойми. То, что между нами было — а это, да! не было только физическим, конечно, и ты это много раз правильно говорил, — но это не могло быть навсегда. Мы разные люди, хотя я тебе за многое благодарен. Еще как благодарен! Хотя мне тогда было — сколько? — двадцать четыре? двадцати пяти еще не было, — но я внутри еще был подросток… как ты сам это говорил. Ничего не понимал, что вокруг. Но я ведь и сделал для тебя! Я ведь мог? — мог! тогда тебе и отказать, голубые отношения мне всегда были… хорошо, хорошо, ты тоже не голубой, у тебя где-то растут трое детей (где, кстати, эти мифические детки?). Но жили-то мы тот год как любовники — или нет? А то, что я раздобыл это убежище, а что кормлю, что наверху бы тебе уже давно были кранты? Неужели ты мне мстишь только за то, что мы перестали…?
Конец монолога был отпечатан особенно громко. По крайней мере, женщина, которая стояла в полуоткрытой двери, отлично его расслышала.
В убежище вошла молодая пятидесятилетняя женщина в чем-то спортивном. Вооружена она была ведром и шваброй и хозяйственной сумкой с улыбающимся Микки Маусом.
— Марина Титеевна, вы, кажется, должны были прийти вечером!
Акчурино приветствие вошедшая проигнорировала. Плюхнув ведро и сумку на засыпанный рукописями пол, она уселась на сумку и вгрызлась взглядом в Акчуру.
Тот уже успел убрать компрометирующую руку с плеча Исава, и производил ею успокоительные пассы в сторону своей мачехи:
— Марина Титеевна, только без скандалов, пожалуйста, ладно? Сейчас скандалов не надо… наверху все потихоньку объясню… Какого хрена, в конце концов, вы приперлись сюда в такую рань?!
— Концерт… ну, концерт, куда меня приглашали, в Доме Толерантности, перенесли на после обеда! — крикнула Марина Титеевна. — Уберешь ты, наконец, эти бумажки (пнула ногой бумажный сугробик), я долго буду сидеть? Мне полы надо, ведро остывает!
Акчура глянул на Исава, но тот сидел как восковой и участвовать в ползании по полу не собирался.
Губы Исава словно прятали улыбку — явление Титеевны его не сконфузило.
— Хорошо… — сказал Акчура, начиная с ненавистью, хотя и довольно аккуратно собирать листки обратно в пакет. — Наверху поговорим…
— А я, между прочим, тоже не дура — давно догадывалась, чем у вас дружба пахнет! — говорила Марина Титеевна, с презрением любуясь, как Акчура ползает перед ней с пакетом.
— Все-то у вас, Марина Титеевна, чем-то пахнет! — огрызался снизу Акчура. — Нос потому что суете везде…
— Сама я, что ли, в подвал этот нос сунула? Ты мой нос сюда сунул… Я же как прислужка тут: полы помой, трусы-носки стирай, корми…
— Корми?! — Акчура даже приподнялся с пола. — А кто вас саму кормит, а?
— Пока был жив твой отец…
— Ноги поднимите! — оборвал ее Акчура, подбирая те самые листы, которые она пару минут назад пинала своими кроссовками (а он еще ей из Англии эти кроссовки вез, дурак).
Мачеха обиженно поднялась и отошла на убранное место. Исав улыбался.
— Чувствовала я, что у вас за дружба… а теперь коркой хлеба попрекают…
— Да идите вы с вашим хлебом! — буркнул Акчура.
Исав, наконец, не стерпел и задрожал от смеха.
— Дружба! — выпрямился в свои метр восемьдесят Акчура. — Да вы посмотрите на него — он же психический… он же смеется!
— Ты сам будто на Кашмирке не учился, — подколола мачеха.
Акчура, не отыскав подходящих слов для обороны, пнул принесенную сумку.
Сумка качнулась и рухнула — и из нее, как из испорченного рога изобилия, полетели, прыгая и стуча по полу, рыбные консервы, несколько яблок; рулон распечатанной туалетной бумаги, который тут же начал разматываться, как свиток…
То, что выпало последним, после всего этого салюта, произвело совершенно неожиданный эффект.
Две книги, обернутые в аккуратный целлофан.
Изданы они были со вкусом и роскошью, на первой значилось «Триумф Заратустры», на второй — «Autumn Tales». Фамилия автора на обеих книгах была одна и та же.
— Что это?! — Акчура быстро поднял книги с пола и сжал их, не зная, что с ними делать дальше… Потом с ненавистью посмотрел на Марину Титеевну и одновременно почти со страхом — на Исава; тот уже не смеялся, хотя уголки его тонких губ все еще закруглялись, словно не могли остыть от смеха. — Это же мои кни… то есть не мои… Марина Тите-евна! — взвизгнул наконец Акчура.
— Ну, принесла, — ухмыльнулась мачеха, откинув с лица крашенную в кукольный цвет прядку. — Показать хотела, похвалиться.
— Чем хвалиться? — надвинулся на нее Акчура. — Я же вам!.. Я что, не говорил?!
— Тихо-тихо! — погрозила пальчиком Марина Титеевна.
Акчура стоял посредине убежища, то бессмысленно листая, то перетасовывая книги. Исав, как ни в чем не бывало, подкатил к себе пяткой одно из яблок, поднял, пожонглировал, зачавкал.
— Вы ему раньше уже мои… то есть, такие книги приносили? — наконец, начал прозревать Акчура.
— Приносила.
— И что… он говорил?
— Нра-авились, говорил. И издано хорошо, говорил, с качеством.
— М-гу, — кивнул Исав, упаковав в рот все оставшееся яблоко.
— …Так вот за что он мстил, а я-то думал… — пробормотал Акчура, потом снова надвинулся на мачеху, но уже с вернувшимся самообладанием. — Я повторяю… Почему вы таскали ему эти книги? Чем вы хотели хвалиться? Тем, что я издаю его книги под своим…
— Секу-ундочку! Это ж какие такие его книги? Вот эти, что ли? — Марина Титеевна снова боднула кроссовкой недособранные листки. Потом вырвала из Акчуриных рук одну из книг и торжественно ею потрясла. — Вот они, книги! Вот это книги, а не эти… бумажульки, каракульки, в руку взять тошно, тьфу… Кто все это по стопочкам рассортировывает, а странички проставляет, корректору денежки платит, а девкам-наборщицам из этого Дома Толерантности; а редактор, Бог ей здоровья, еще по-христиански берет за страницу; а издательскую жену по ресторанам выгуливать? а контракты, контракты все эти заключать!
— …И гонорары за все это получать, — ядовито улыбнулся Акчура и посмотрел на Исава, изучая, какое действие произведет на него эта откровенность.
Исав выплюнул огрызок и снова принял вид зрителя. Не слишком, правда, заинтересованного — зевнул.
Зато Марину Титеевну эти «гонорары» как-то нехорошо ужалили:
— Да не смеши наро-од! Еле концы сводим, даже на машину не скопили, и… и, между прочим, этого твоего извращенца на эти гонорары и содержим по полному люксу… И шпро-оты ему, и витамины (покосилась на огрызок)… и бюро интимных услуг!
Акчура побелел:
— То, что мы с Исавом были когда-то… это никого, слышишь! не должно касаться…
— А я и не тебя под этим «бюро» имела в виду — остынь.
Акчура застыл:
— А кто… ты кого-то приводила, говори… Кто бюро? ты, что ли, это бюро?!
— Ну, я бюро.
Акчура расхохотался:
— Я… я-то думал, что это я… я его предал, и мучился, как дурак, как последний дур-ррак! а он… он-то, оказывается и знал это все — молчал, и еще с ней… Господи, да когда же это у вас все случилось? ха-ха…
— А прошлый раз и случилось, когда он тут с рукописями своими… шалил, — усмехалась Марина Титеевна, беспокойно посматривая на Исава. — Жалко его стало, не старик еще, ну и что, что графоман: что же его теперь от женщины совсем отлучать? Жалко стало… Да что ты все как помешенный смеешься?! — обиделась она, наконец.
Исав подошел к Акчуре:
— Это неправда.
Акчура замер на полусмехе; Марина Титеевна как будто обиделась еще больше…
— Та-ак! — Акчура повернулся к Исаву. — Наша уважаемая Валаамова ослица, наконец, отверзла свои… Так что там у нас неправда?
— Я не прикасался к твоей… мачехе. Да, предлагала… Уже почти обняла. Я тоже в первый… момент — обнял. И отказал.
— Так… Ха! Так обнял или не прикасался? Только честно — спал с ней? Спал?!
Тут рассмеялась Марина Титеевна, мелким и колючим смехом (Акчура хорошо знал этот смех и что от него можно было ждать):
— А я, к вашим сведеньям, и не говорила сейчас, что прямо спала! Жалела. Жалела, как дура… Эх-х! Чувствовала, что гомик, а пожалела… — бросила она Акчуре и, не останавливая смеха, втолкнула тряпку в ведро и собралась мыть полы.
Продолжить это полезное дело ей не удалось.
Акчура схватил ее за ворот и рванул к себе; увидев его безумные зрачки, Марина Титеевна прошипела:
— На мать руку поднял… На беззащитную, да?
— Ма-ать? Да вы путаете что-то, — Акчура все сильнее сжимал ее воротник. — Это вы отца в могилу отправили, беззащитная… Не смейте называться матерью, Ма-ри-на Титеевна!
— Отпусти… а кто вырастил… отпусти…
— Отпусти ее, Акчура.
Как всегда, слова Исава были неожиданными и с какой-то властью над Акчурой. Он ослабил хватку — мачеха вырвалась и со всей силой хлестнула по лицу Акчуры тряпкой:
— Ну, пожалеешь… Уж я все твои секреты с книжками всем на чистую воду…
И, не договорив, бросилась к выходу.
Оттолкнув Исава, Акчура в два прыжка нагнал ее и, уже не растрачиваясь на сжимание горла, сбил ее на пол. Замелькали удары.
— Полиция… — всхлипнула Марина Титеевна, прежде чем на нее обрушилась темнота.
— А она здесь.
Акчура поднял голову. Над ним возвышался молодой участковый в форме американских ВВС.
— Ну, кто так убивает, — посетовал участковый, одной рукой поднимая с пола тело Марины Титеевны. — Ах, уважаемый человек в городе, а убить по-человечески не может… Так это надо дэлать, — участковый собрался показывать как.
— Не надо…
— А! Понимаю, помэнялись планы. Ну, тогда у вас с ней будет много возни, много… — вздохнул незнакомец, возвращая тело обратно на пол. — Я вообще-то здесь по другому делу. Ермак Тимофээвич конвертик передал.
В трясущихся руках Акчуры оказался запечатанный конверт.
— Ермак Тимофеевич, сам? Как… вы меня здесь нашли?
— А работочка такая: находить кого надо, где надо и когда надо…
Отдав честь, участковый зашагал прочь, гремя в темноте подошвами.
— Ми… Митенька… — застонала мачеха. — Плохо… Митя, воды…
— Сейчас… сейчас, Марина Титеевна…