Появилась у одного боярина заморская диковинка, часы, величиной с большую луковицу. Время стрелками показывали и звоном отбивали. Часы еще тем угодливы были, что в полдень, к обеду и в полночь хозяина будили. Проснется боярин, терем обойдет, сундуки да замки-запоры оглядит и снова спать завалится. Дорожил боярин часами и часто перед гостями похвалялся. Но вдруг отказали часы, не тикают и не тенькают. Днем и ночью молчат, не радуют, не будят. Загоревал, заугрюмился воевода.

Вот услыхала челядь боярская, что по городу парень ходит — на все руки мастер, все, что надо, людям починяет. Девчонкам колечки да серьги из серебра отливает и в них камешки вставляет. Ножи и сабли острее острого оттачивает, по серебру чернью рисует, по стали узоры наводит. Приказал боярин заманить того молодца на боярский двор и в хоромы привести. И с грозой в голосе сам дознаваться стал, может ли тот парень заморские часы починить, что перестали время стрелками показывать и звоном отзванивать.

Молодцу так за двадцать лет, широкой косточки, в груди и плечах простор, на ногах пружинистый. Да и по взгляду не вороньей породы, а роду соколиного. В рубахе, крестом вышитой, под кушаком шелковым, обут в сапоги с подковами. А через плечо на ремне сумка кожаная. Глянул парень на часы и сказал в ответ:

— Зацепиться бы глазами, а руки сделают!

Распахнул молодец окно терема, пустил в горницу свет-солнышко и пристроился на подоконнике часы разбирать, до изъяна доискиваться. Сначала крышки отнял, на подоконник положил и на них разные колесики, винтики и камешки складывал. И запоминал, что к чему. Воевода-боярин поначалу у него за спиной стоял, доглядывал, а в полдень под окнами стражу поставил, а сам пообедал и спать завалился.

Боярские стражники от духоты да лени к стене привалились и, сидя, задремали. А парень все в часах разбирался, догадывался, как звон-музыку наладить. И догадался под конец, что и как.

Тут впорхнула откуда-то девчоночка, дочка боярская, поглазеть на чудо-мастера. По горнице, как мышка, неслышно шмыг да шмыг, с разных сторон на пария заглядывала, глазами постреливала. Поглядеть склонялась и в затылок мастеру подыхивала. Отложил тут молодец ремесло, обернулся, на девчоночку глянул. Да и загляделся, как на диво дивное:

— Ой, краса-то какая!

Не раздумывая, достал из сумки золотое кольцо с камнем-самоцветом и красе-боярышне в ручку положил. Примерила девушка колечко на пальчик и подивилась вслух:

— Али ты богатый купец, что такое дорогое даришь?

А парень в ответ;

— И в родню к торгашам не пойду!

Достал серьги золотые красы невиданной, с камешками — ослепнуть впору — и боярышне на ладошку положил.

Еще больше подивилась боярская дочь:

— Чай, не сын ты боярский али княжеский!

— И рядом с барами не сяду! — Это парень в ответ.

Достал из сумы бусы яхонтовые на золотом шнуре-цепочке и своими руками повесил на шейку девчоночки. И опять загляделась девица не на бусы, а на добра молодца:

— Во сне али наяву тебя, бывало, видела?

— Как, чай, не видеть, над всей Волгой воеводой хожу!

Пока так ворковали, с улицы на подоконник петух взлетел и тихомолком все часовые винтики, колокольцы и камешки поклевал. Оставил одни колесики и кукареку запел. Увидели парень с девушкой беду, спохватились, ахнули, да поздно. Тут стража проснулась, загалдела. Девчоночка из горницы выпорхнула, а боярин на шум привалил. Узнал, в чем беда, и таково приказал:

— Челяди петуха поймать, а мастеру в руки топор дать, чтобы он вору-петуху голову отрубил и все поклеванные винтики, и камешки, и колокольца из петушиного горла достал. А не исполнит, так самому головы не носить!

На самую малость призадумался парень. Принял петуха в руки и пошел под стражей на боярский двор. Там на плаху сел, петуха на коленях держит, по шейке гладит, приговаривает:

— Экая жалость какая! Такому-то красавцу да голову рубить! Добро бы из пищали, из пистоли застрелить, а тут — топором!

Отбросил топор в сторону, говорит страже с укором:

— Али я палач какой? Честнее свою голову на плаху склонить, чем чужую топором рубить!

И только успел такое вымолвить, как петух встрепенулся, как перед дракой, распетушился, шею вытянул, словно подавился чем. Да и высыпал из горла парню на рубаху все часовые винтики, колокольца и камешки, что с подоконника склевал. И тут же с колен на землю слетел и закукарекал радостно: «За добро-о-ту-у!»

Подивились стражники, парня обратно в терем повели, а он из подола часовые часточки опять на подоконник высыпал и принялся часы до дела доводить. И собрал часы заморские, как новые затикали. Только звон-пружина да колокольцы молчали, потому что время для звона не пришло.

Обрадовался воевода-боярин, обещал мастера поутру наградить и с честью со двора проводить. А на ночь в подвал за решетку посадил. Сам, поужинавши, спать повалился, а часы, как бывало, под подушку положил.

Только стал засыпать, как где-то петух пропел. Поворочался боярин с боку на бок, подремал часок, опять петух запел раз за разом. Забормотал воевода спросонок:

— Эк, загорланил безо времени, засветло! И без тебя знают, что непогодь будет — третий день поясница болит!

И снова захрапел. А петух через каждый час кукарекал и мешал боярину спать. В самую полночь, когда часы будили хозяина долгим звоном, опять загорланил петух на самое ухо. Прислушался боярин, догадался, — видно, полночь. И пошел свои хоромы оглядывать, сундуки да замки-запоры проверять. Обошел, оглядел, никакой беды не нашел и снова сон досыпать.

Утром, как проснулся, приказал молодца из подвала выпустить и к себе привести. Пошарил на поясе ключ от застенка — нет ключа! Все ключи на месте, а от застенка пропал. Побежали стражники подвал проверять, глянули и ахнули. Подвал не закрыт, а от молодца и след простыл. Тут все спохватились дочки боярской, принялись искать да кликать. Не нашли, не докликались, пропала девчоночка.

Стали всем подворьем гадать да думать. И догадались, что это сам Сарынь Позолота, атаман разинской вольницы, по городу ходил, колечки отливал и часы воеводе починял. И никакого тут дива нет. В старом-то Нижнем Новгороде и не такие диковины бывали!