Вайсбург – это очень старинный замок. Место, выбранное для собрания высших посвященных СС. Откуда – то доносится монотонный звук, если не знаешь, то никогда не догадаешься. Это десяток тибетских монахов исполняют свою мантру. Молитву принято часто повторять, и присутствующих это уже не удивляет.

Все началось, как обычный диспут. Темой послужило значение социал – националистического движения в стране и в Европе. Этот человек редко был откровенен с остальными членами партии, но иногда на него находила тоска, и он мог многое поведать из своей официальной биографии некоторым гостям, таким как госпожа Чехова, и остальным своим слушателям. Вспоминая тот период, он обтекаемо обо всем рассказал своими словами:

– 1918 год. Конец войны для меня могло быть и концом моей военной карьеры. Звание ефрейтора – это практически потолок в армии. Вот я, как молодой ефрейтор, должен был покинуть прусский госпиталь в Пазевальке. Конечно, я еще желал вернуться в армию после лечения от последствий отравления газом под Ла Монтенем, но страна тогда остро переживала все эти события Ноябрьской революции. Мне уже было понятно, что на тот момент я никому не нужен, и все мои навыки военного специалиста никак не смогут пригодиться в мирное время. Имея несколько серьезных ранений в бедро и в голову, и порой испытывая сильную зависимость от лекарств, я не могу рассчитывать на достойную работу, как полноценный работник.

Знаете, когда денег катастрофически не хватает на еду, и снимать комнату становится совсем не по карману, мне пришлось записаться добровольцем в службу охраны лагеря для военнопленных. Тот находился близ Траунштайна, и содержал военнопленных солдат российской и французской армий. Это место находится неподалеку от австрийской границы.

Там он продолжал рассуждать обо всех событиях, как «об ударе ножом в спину» победоносной германской армии. Следует отметить, что это было самое распространенное мнение в тот период. Люди искали оправдание и легко находили их в размытых образах внутреннего врага Германии.

– Но лагерь очень скоро расформировали, и мне пришлось опять вернуться в Мюнхен, в расположение казармы седьмой роты первого резервного батальона второго Баварского пехотного полка. Там я близко знакомился с художником Максом Цепером и Фердинандом Штегером, которые признали некоторые мои таланты. Они пророчили мне блестящее будущее художника. Но этот период можно назвать очень неспокойным, власть в городе перешла в руки коммунистическим Советам. И лишь благодаря своему карабину, мне удалось избежать плена.

Именно тогда я поступил на недельные курсы агитаторов «Vertrauensmann». Там нас простых слушателей, готовили для агитационной подготовки, чтобы вести разъяснительные беседы среди солдат, возвращающихся с фронта. Нам приходилось часто между собой вступать в полемические дискуссии, чтобы научиться отстаивать свои взгляды. Лекции вел и господин Готфрид Федер, будущий экономический теоретик нашей партии. Я смог произвести должное впечатление на руководителя отдела агитации четвертого Баварского командования рейхсвера. Поэтому очень скоро был назначен на офицерскую должность, чтобы вести политические функции просвещения в масштабах армии. Мне пришлось многому заново научиться. Я ночами запоем читал книги из библиотеки Фридриха Кона, и старался практиковаться, как оратор.

Да, стоит отметить, что как яркая и темпераментная личность он привлекал к себе внимание слушателей. Его линия поведения резко изменилась. Еще он стал ярым антисемитом.

– Резким поворотом в моей политической карьере было мое выступление в сентябре в пивном ресторане Штернекербра на заседании Немецкой рабочей партии (DAP). Следовало убедить всех слушателей, что будущее Германии в единстве и целостности всего государства. Что следует переломить сложившуюся ситуацию социально– экономических условий нашей страны, уверенно взять реванш за финальный позор в войне, чтобы смыть наше национальное унижение, пересмотреть решения всех последних договоров. А независимость таких крупных областей, как Бавария, она только вредит общему делу. Знаете, все словно ждали моего выступления. Да, это был мой первый ощутимый успех! Я тогда почувствовал зал. Антон Дрекслер и его соратники предложили мне вступить в DAP, что я сразу же и сделал, без сожаления покинув воинскую службу. Там я стал тоже отвечать за партийную пропаганду. Поверьте, быть членом политической партии намного лучше, чем оставаться особым офицером просвещения армии. Именно в это время я смог познакомиться с модным учением Блаватской, которая смогла увязать воедино практическую науку, восточный оккультизм и традиционный европейский мистицизм. Ее идеи как раз смогли выплеснуться за пределы светских салонов, и попали к нам, в Германию.

Помнится, когда я в Вене, еще будучи молодым, никому неизвестным художником, часами простаивал перед выставленным в музее "волшебным копьем", то уже тогда мечтал о мировом величии нашей нации. Я словно чувствовал то нервное напряжение, которое исходит в наш мир от этого магического предмета. Считалось, что тот, кто владеет этим копьем, может управлять миром. Мне, как бывшему солдату очень хотелось управлять этим миром, тем более, что все эти мистические идеи и магические формулы находятся рядом, стоит только протянуть к ним руку. Еще я смог посещать заседания тайного общества "Германенорден", где моя тонкая психика реагировал на необычные заклинания и ритуальные обряды. Да, не скрою, в тот период я был простым агентом армейской контрразведки.

Гости сидели, как загипнотизированные, не двигаясь. Лишь только женщина поправила платье, переставила свои красивые ноги, сняла некое наваждение, полученное от голоса, к которому она так привыкла.

– Двадцать четвертого февраля 1920 года мы организовали в пивном зале Хофбройхаус первое из публичных мероприятий партии. Там выложили основную программу партии, с требованием отмены Версальского договора, введением в стране новых социалистических преобразований и сильной централизованной власти. С Антоном Дрекслером и господином Готфридом Федером мы назвали это программой «двадцати пяти пунктов». Тогда же партию переименовали в NSDAP (нем. Deutsche Nationalsozialistische Arbeiterpartei – немецкая национал– социалистическая рабочая партия). Так мы смогли оповестить о том, что ожидал от нас каждый гражданин страны. Отменить условия Версальского договора, что может быть проще? Ну, кто сможет это нам запретить? Власть? Она была даже не способна справиться с настоящими экономическими проблемами, и пребывала в глубоком политическом кризисе. Безработица, деноминация марки, постоянные недовольные выступления жителей крупных городов. Поверьте, что власти было пока не до нас. Возможно, что наоборот, властям требовались перемены.

Кто еще остался? Сторонники Версальского мира? Великобритания, Франция? Так они тоже находились в незавидном положении. Разруха после войны, та же безработица. Толпы чужих иммигрантов. Затянувшаяся военная интервенция в Советской России, откуда коммунистическая зараза уже распространялась повсюду. Единственное, что Франции удалось добиться, так это в 1923 году начать оккупацию нашего Рура. Нет, в остальном им тоже было не до нас.

И нас ждал успех. Знаете? А внутрипартийная борьба только укрепила наши ряды. Мне даже удалось сместить Антона Дрекслера, он тогда занял почетную должность председателя, но уже без реальных полномочий. Правда, потом последовал мой месячный арест в мюнхенской тюрьме Штадельхайма за срыв выступления баварского политика– сепаратиста Отто Баллерстедта.

Вождь устало закрыл кистью руки глаза. Было видно, что они у него нервно подрагивали, очевидно, воспоминания унесли его в далекое прошлое. Никто не смог прервать молчания. Генерал устало заерзал на своем месте, среди остальных он выглядел единственных официальным лицом, остальные слушатели были одеты в светские костюмы и платья. Где – то потрескивал камин, следовало подкинуть дров, но никто не решался сдвинуться со своего места. Прислуга тоже не торопилась появиться, чтобы выполнить ряд обычных занятий, сменить кофейные чашки, долить желающим красного вина в бокалы.

Кризис.

– Именно новый политический кризис в стране, связанный с оккупацией Рура, позволил народу выступить против социал– демократического правительства, которое сначала призвало немцев к сопротивлению, а затем беспрекословно приняло все требования Франции. Поэтому мгновенно подвергалось нападкам и со стороны всех правых партий, и даже со стороны коммунистов.

Тогда нам пришлось вступить в политический союз с правыми консерваторами– сепаратистами, стоящими у власти в Баварии, совместно готовить выступление против социал– демократического правительства в Берлине. Это был очень смелый шаг. Но наши взгляды резко отличались, союзники призывали к реставрации дореволюционной монархии Виттельсбахов, мы же строили свой новый Рейх. Когда лидеры Баварии, такие как Густав фон Кар, столкнувшись с твёрдой позицией берлинского Генерального штаба, то проявили непростительные, предательские признаки колебания. Да, они отказались распустить наши штурмовые отряды (СА), но выступить открыто против Берлина тоже не смогли. И тогда я взял инициативу в свои руки.

Тут оратор плотно сжал свои кулаки, и встал с места. Ему не хватало пространства, чтобы не задохнуться в этот момент. Казалось, что он грезил звездным небом, факелами огней и гарью, сжигаемого мусора прошлого.

– Я и Эрих Людендорф во главе вооружённых штурмовиков явились в мюнхенскую пивную «Бюргербройкеллер», где уже проходил митинг с участием Кара, Лоссова и Сейсера. Войдя внутрь, мы объявили о «свержении правительства этих предателей в Берлине». Однако в ответ на это Густав фон Карр успел издать прокламацию о роспуске НСДАП и всех штурмовых отрядов. Со своей стороны штурмовики под командованием Рёма насильно заняли здание штаб– квартиры сухопутных сил в военном министерстве. Но их сразу окружили солдаты рейхсвера.

Девятого ноября мы выдвинулись им на помощь в составе трехтысячной колонны. Мы крепко держались руками друг за друга, и каждый член партии чувствовал локоть своего соседа. На подступах к зданию министерства обороны нас встретила шеренга вооруженных полицейских, но мы не намерены были останавливаться. Мы знали, что лишь несколько шагов отделяли нас от нашей заветной цели. Мы были уверены, что пройдем сквозь этот кордон, и никто не сможет нас остановить.

И вот тут прозвучали первые выстрелы провокаторов. Полиция открыла по нашей колонне ответный огонь. У нас появились раненные и убитые. Именно отсутствие достаточного количества оружия повлияло на исход вылазки. Это тогда назвали «пивным путчем».

Лидер давнего «пивного путча» встал за стол и повернулся к стене. Что он там мог увидеть, на этой плотно отштукатуренной поверхности? Трещины, которые быстро расползлись сразу по всей Германии, когда путч провалился? Этого слушатели никогда не узнают.

Не узнают и о унижениях, которые он испытывал, когда лежал в военном госпитале. Медицинский персонал всячески посмеивался над ослепшим героем, когда он начинал нести свои очередные сказки о валькириях, о темных рыцарях. Как это было давно! Он старался забыть все эти свои видения.

Порой Ади видел нечто такое, похожее на рисунки растекающихся древних рун, или вспышки магических огней, зовущих его куда– то в самую глубину материи. Во все это существование порой было трудно поверить, но именно это сомнение давало ему уверенность в своей будущей правоте.

Сидящий тут же доктор Геббельс мог подтвердить многое из сказанного в этот день. Он сам имел некоторые контакты в Менхенгладбахе с «народническими» кругами, которые преобразовались в Веймаре в ячейку Национал– социалистического освободительного движения Великой Германии, закамуфлированную организацию запрещённой после путча Национал– социалистической рабочей партии Германии (НСДАП).

– Я могу подтвердить, что говорить о социал– националистическом движении, как о чем– то исключительно германском не стоит. Оно в тот момент существовало везде в Европе, даже затрагивало Великобританию, в частности страны Скандинавии. Именно там, в Норвегии первыми вспомнили о наследии ариев. Позже национальные идеи подхватили в Германии. Ими были поражены большая часть иммигрантов, выходцев из России. То, что получилось потом в самой Германии, имело место в каждой стране, некоторые слои населения впитывали нашу пропаганду, как губка. Богатые американские промышленники видели в этих идеях ростки будущих войн, а значит и прибыли.

Ади повернулся, и отрешенно посмотрел на своего сподвижника, он никогда не строил иллюзий по поводу своего нынешнего соратника. Доктор в те времена был очень успешной, конкурентоспособной фигурой, но при выборе подходящей кандидатуры на пост будущего вождя нации он так и не набрал нужных баллов. По иронии судьбы они оба с ним имели некоторые еврейские корни. Что в свою очередь очень сказалось на выборе ключевой фигуры будущего вождя нации. Существующая сеть различных тайных обществ фактически и разработала механизм будущего режима.

– В 1924 году состоялся судебный процесс, где я с успехом произнес свою приготовленную речь. Но меня приговорили к пяти годам заключения и штрафу в размере двухсот золотых марок. Представляете, за государственную измену мне суждено было провести в тюрьме Ландсберг целых пять лет. Там я написал свою первую книгу "Mein Kampf" В тюрьме я сидел вместе с Рудольфом Гессом. И нас навещал и профессор Хаусхофер, один из влиятельнейших в обществе "Туле" людей. Именно он посоветовал мне заняться литературой, чтобы использовать данное время. Прошло девять месяцев, и я оказался совершенно свободен.

Доктор не мог похвастаться такой богатой биографией. 1 марта 1925 года он был избран членом правления гау Рейнланд Норд НСДАП и стал управляющим и редактором «Национал– социалистических писем». Именно тогда было принято критиковать партийный централизм некоторых вождей партии.

Но чуть позже, на конференции в Банберге он осмелится отвернуться от своих соратников, какими на тот момент являлись братья Штрассеры. Результатом послужит его официальное назначение гауляйтером НСДАП в Берлине– Бранденбурге, где у партии были самые слабые позиции. С этого момента его политическая карьера стала успешно расти.

– Судебный процесс практически похоронил все наши начинания. Партия вновь переживала кризис. Пришлось все начинать с нуля. Лидер крайне правого движений в Северной и Северо– Западной Германии Грегор Штрассер помог превратить партию из региональной (баварской) в общенациональную политическую силу. Тогда мне удалось завоевать доверие некоторой части генералитета, и наладить контакты с промышленными магнатами. Всем нужен был выход из сложившегося экономического тупика. И этот выход они видели в новом движении. Что касается коммунистов, то у них были огромные шансы получить политическую власть, и это еще больше пугало обыкновенных обывателей. Началась официальная борьба за депутатские мандаты на выборы.

Он уже окончательно «завел» себя, встав, как это обычно происходит на трибуне, и обратился к своей малочисленной пастве. Все знали, чем заканчиваются такие приступы, он выльет всю энергию в зал, а потом его уведут немного отдохнуть, в другую комнату, где личный доктор быстро осмотрит и примет нужные медикаментозные меры.

– Завоевать душу народа можно только, если одновременно с борьбой за собственные положительные цели повести борьбу за уничтожение тех, кто является противниками наших целей. Если ты станешь, вести против противника самую беспощадную борьбу, то народ чаще всего именно в этом увидит твою правоту. А если ты отказываешься от полного уничтожения врага, то народ видит в этом твою собственную неуверенность в правоте твоего дела, а может быть даже и прямую твою неправоту. Широкие массы народа – это только кусок самой природы. Масса требует одного – победы сильного над более слабым, уничтожения слабого или его беспрекословного подчинения.

Кто – то из свиты неловко встал, уронив стул, огляделся и стал хлопать в ладоши. Все сразу поднялись, подхватили это рукоплескание.

Небольшой зал еще казался им огромной сценой. Вождь словно очередной раз сломал пространство вокруг и показал кусочек чужого мира. Никто не смеялся над ним, как это случалась порой в госпитале.

Так и случилось, желваки его скул быстро задергались, он крепко сжимал руками стол. Стало очевидно, ему уже нужна чужая помощь, и ничего магического тут не было. Но все старались не замечать этого, старались не видеть этой его беспомощности, они еще верили в идею, которая ведет всех остальных, буквально в пропасть. Возбуждённые они еще хлопали в ладоши, он слышал это, когда доктор вколол нужную дозу. Он открыл глаза, пытался встать. Потом упрямо стал вердить:

– Я не могу ошибаться. То, что я делаю и говорю, имеет огромное историческое значение для Германии.