– Я был еще подростком, – торопясь и сбиваясь от волнения, начал Фома, – мать отправила меня учиться гончарному ремеслу в город. Жил я прямо там же в цеху у мастера. Хороший был человек, незлобивый. Учился и делал всю черную работу по дому за кормежку. Ну, скажем так, еды давали ровно столько, чтобы ноги не протянуть от голода. Но не в этом дело. По вечерам и в выходные дни или там в праздники мастер меня отпускал, и я ходил к брату старшему в дом. Он жил в этом городе, женат был и жил в доме у своей жены. Я приходил к ним, играл с его детьми, кормили меня там. Я был мал, чтобы понимать, что я в тягость, но чувствовал. Семья большая была у них – брат, жена, двое детей, две свояченицы, теща, тесть. Как-то повелось с самого начала, что все свободное время я проводил у них. И они всегда укоряли меня, если я долго отсутствовал. Так приято говорить, воспитание велит. Но я в силу малолетства все принимал за чистую монету. Мне говорили, приходи, и я приходил. Хотя мне уже не хотелось приходить. Во всяком случае, так часто. Да еще, у брата была странная привычка следить за моими руками за столом. Тяну я, положим, сидя за обеденным столом руку за хлебом – он обязательно эту мою руку проводит взглядом. Может быть, он не только мои движения провожал взглядом, но мне от этого не было легче. Я чувствовал себя неуютно. А в один из дней это чувство стало нестерпимым. Я хотел уже уходить. Но меня попросили сходить в лавку купить кое-что. Брат дал мне мелочь, и я пошел. До лавки было недалеко, но и не близко. И как-то меня проняло совершенно, тоска такая подступила к горлу, что даже тяжело дышать было. Даже мысль о том, что мне надо было сейчас возвращаться в этот ненавистный дом, мне была невыносимо. Плюнуть, думаю, на это поручение и не вернуться. Шел я и мучился, думая, как поступить. Денег братниных у меня было немного. Не подумали бы, что я с деньгами скрылся. Но все же пересилил себя. Решил, что брата поручение выполню, а затем уйду. Хотя, повторяю, очень мне не хотелось возвращаться. Да, и брат, думаю, понял бы мое состояние. Но я вернулся, принес покупки, а в доме суета. Что случилась? Оказывается, у тестя деньги пропали. И все на ушах стоят, роют, все вверх дном переворачивают, деньги ищут. Меня спросили, я плечами пожал, дескать, не видел, не знаю. Через какое-то время простился и ушел. Не успел я отойти от дома на сотню шагов, слышу, кличет меня кто-то. Обернулся, тесть бежит, хромая за мной. А мне все невдомек. Остановился, а он приблизился и стал меня ощупывать да охлопывать. Тут и брат мой показался. Скорым таким шагом, чуть ли не бегом. Дошел до нас и ну тестя попрекать, как, мол, не стыдно тебе старый человек, и творишь такое, мальца в краже заподозрил. И тут только до меня дошло, что старик на меня подумал, что деньги я его взял. Неприятно, конечно было, но делать нечего, ощупал он мои карманы, ничего не нашел и отпустил. Они с братом вернулись к себе домой, переругиваясь, а я пошел себе восвояси. А через несколько времени меня ужасом объяло, я вдруг понял, что не вернись я в дом, поддайся я порыву своему чувственному, ни в жизнь мне уже было не отмыться от подозрения в воровстве. Никогда я бы не смог доказать, что не брал эти проклятые деньги. И возблагодарил я Бога за то, что дал мне достаточно смирения и не позволил моей гордыне возобладать надо мной. Иначе быть мне в положении этого человека – Иуды Искариота.

После долгого и тяжелого молчания, воцарившегося за столом, Иуда сказал:

– Спасибо тебе, друг, – он подошел к столу и собственной рукой наполнил чашу Фомы.

– Выпить хочу с тобой, – предложил он.

Монах с готовностью схватил чашу.

– Если бы ты знал, добрый человек, как это для меня важно, услышать за тысячу с лишним лет хотя бы один голос в поддержку.

Иуда плакал. Фома чокнулся с ним и выпил. При этом Назар наклонился к Луке и вполголоса сказал:

– Вот это называется – посади свинью за стол, она и ноги за стол. Полюбуйтесь на него, какой неблагодарный. Его разбудили, позвали за стол. Он пьет наше вино, ест наш хлеб и при этом выступает против нас.

Марк поднялся, подошел к Фоме и стал пинать его по ногам.

– А ну, пошел отсюда, кому говорят, пошел отсюда.

Фома с трудом разлепил глаза и увидел над собой человека, который бил его по ногам и ругался:

– Что вам здесь мирром намазано. Человек здесь страдал и умер, а они, ровно пчелы на мед. И ходят, и ходят. Только отвернешься, глянь, а он уже с Голгофой обнимается. Ну что ты будешь делать. Житья нет от этих паломников. Пошел отсюда.

В этот момент снизу донесся голос, в котором Фома узнал Расула:

– Это я его привел, не ругайся. Не успел тебя предупредить. Забыл совсем про него.

– А-а, – остывая от гнева, другим, более миролюбивым тоном, сказал человек. – Ну, ладно, в таком случае, извини за брань. Все равно вставай.

За пинки настоятель почему-то извиняться не стал. Он пошел вниз, спрашивая.

– И зачем же ты его сюда привел?

– У него к тебе дело, Аристарх. Он сам тебе объяснит. Поговори с ним, а я сейчас вернусь.

– Ладно, – буркнул Аристарх, – спускайся.

Фома последовал за ним. Давешний стол куда-то исчез, ничего не указывало на то, что ночью здесь кипели страсти, и шел яростный спор между апостолами. Здравый смысл говорил о том, что все это ему привиделось во сне, но голова трещала от похмелья, выпил-то он ночью немало. Да жажда мучила.

– Ну, что головой крутишь? – спросил настоятель. – Ищешь кого?

– Да нет, так просто, – Фома решил не рассказывать о ночном происшествии, – голова шибко болит. Попить бы мне водицы.

Настоятель дал ему воды, подождал, пока тот утолит жажду, и спросил:

– Как звать-то тебя?

– Фома.

– Расул сказал, дело у тебя ко мне. Излагай.

– Я пришел со Святой Руси, – начал Фома.

Настоятель усмехнулся:

– Каково, однако, вы мнения о себе. Ну-ну.

Фома изложил свою просьбу.

– Ага, и вы туда же, – заметил настоятель. – Армяне здесь воду мутили, теперь ваша очередь настала. В любом случае, это не ко мне, а к патриарху.

– А что значит, армяне воду мутили?

– Ну ты что, армян не знаешь?

– Нет, – простодушно ответил Фома.

– Значит, в блаженном неведении находишься. Когда здесь турки всем заправляли, армяне вздумали вытеснить нас греков от гроба Господня и собрали большую сумму денег и подкупили Иерусалимское начальство, уверяя турков, что святой огонь сходит не ради греков, а ради всех христиан, и они армяне тоже могут его получать. Турки сделали по-армянски и удалили греков. Армяне весьма возрадовались, что их воля, стали писать по всему миру своим единоверцам, чтобы все шли на поклонение, и собралось здесь столько армян, что все остальные света белого не взвидели. Наступила великая суббота, армяне собрались в храме, а бедных греков турки выгнали вон. Скорбили и горевали греки, одно им было утешение – Гроб Господень и от того их отлучили, и святые врата для них затворили. Армяне в церкви, а православные на улице. Армяне торжествуют, а православные плачут. Стоят на площади против святых врат со свечами вместе с патриархом, надеясь, хоть от армян из окна, получить благодатный огонь. Подошло время, когда нисходит благодать, а ее нет, армяне испугались, начали плакать и просить бога, чтобы послал им благодать. Но Господь не услышал их. Проходит полчаса, а святого света все нет. Вдруг раздался удар грома, ударила молния и мраморная колонка напротив патриарха треснула, а из трещины вышел огонь. Патриарх зажег от этого пламени, и от него все православные зажгли свечи. Все возрадовались, и православные арабы от радости стали причитать и кричать: «Ты еси един Бог наш Иисус Христос, наша истинная вера православных христиан».

Подняли по всему Иерусалиму шум и крик. Воинство турецкое, кругом стоявшее на страже, чтобы не было бунта, видели это чудо. Один из них, по имени Омар, тотчас же уверовал в Христа. Он стоял у Аврамова монастыря и прыгнул к христианам с высоты, и на твердом мраморе, куда он ступил, словно на воске, остались его отпечатки ног.

– Можно взглянуть на них? – спросил Фома.

– Можно, потом покажу. Омару этому турки за отступничество голову отсекли. Армяне ничего не получили и остались со стыдом. Турки хотели их изрубить, но, убоявшись гнева султана, лишь наказали их тяжко. Вот так вот.

– Но мы же не армяне, – возразил Фома, – мы же свои, православные.

– Здесь, друг мой, сейчас католики всем заправляют. Они нас не очень жалуют.

– Не враги же мы, не мусульмане, в конце концов. Что же мне делать, домой возвращаться?

– В этом я тебе помочь не могу. Обратись к патриарху.

– Нешто он меня примет. Сам говоришь, что не жалует православных.

– Совет могу дать. Оставайся у меня служить при храме. Мне как раз помощник нужен. А раз ты православный, то я тебя с охотой возьму. Он сам сюда придет на службу церковную, вот ты и обратишься к нему.

– А если откажет? Тогда чего?

– Да, ты и впрямь Фома, верить надо в свое дело. Ну, а если откажет, все равно оставайся, будешь ждать.

– Чего ждать? Хоть и грешно это говорить, но надо жить с открытыми глазами.

– Когда мусульмане опять вверх возьмут, только между нами. Их и попросишь. А они не откажут.

– Я согласен, – сказал Фома.

– Вот и хорошо. В таком случае, и приступай к службе. Бери веник, вымети пол, как следует, сейчас народ пойдет уже.

Фома безропотно кивнул и принялся за работу. За этим занятием и застал его вернувшийся Расул.