Ведь я, как в Москву приехала, долгое время в общежитие жила в институтском, которое постепенно стало семейным…
– Как общежитие монаха Бертольда Шварца, – перебил ее Шилов и едва успел увернуться от брошенной в него деревянной ложки.
– … С той поры прошло много времени, было это в начале восьмидесятых, а сейчас, к сожалению, наступил двухтысячный год, сколько лет назад это было, считайте сами, а я не буду, не хочу расстраиваться. Я иногда встречаю людей живших в том общежитии, и, что характерно, ни одна пара не сохранилась в первоначальном составе, все расстались друг с другом, а я так им завидовала в то время; то есть, выходит, что время уравняло наши шансы. Я живу одна, если не считать этого прохвоста, который пьет мою кровь. Те девчонки, бывшие в то время замужем, сейчас одни, у многих дети, как напоминание о счастливом времени; а я рада, что у меня и этого нет, я не из тех, кто любит травить себе душу воспоминаниями. Между прочим, я много думала о том, почему так все вышло. Я не себя имею в виду, я-то отдельный случай, я всех их имею ввиду…
– Это называется «не ждите философии», – не удержался от реплики Шилов, – а я вот вам скажу, что у нас в Узбекистане процент разводов на душу населения крайне низок. А почему? Социологи почившего в бозе Советского Союза, долго ломали себе над этим голову. Ответ оказался прост, ибо, – как сказал наш местный чайханщик Муззафар ихнему профессору социологии Рубинштейну:
– «Калым надо за девушка платить, а когда с женой разводишься, калым обратно не даем». Поэтому никто не разводится. Экономические законы вступают в силу; как говорил наш заводской председатель профсоюза товарищ Полотеров: «Рублем будем воспитывать, рублем».
– … Шилов, ты заткнешься когда-нибудь? – в сердцах сказала Галя.
– Заткнусь, – вдруг обиделся Шилов, – я вообще могу избавить вас от своего присутствия, уйти к волкам на мороз.
– Оставайся Шилов, – сказала Вероника, – только помолчи, пожалуйста.
– Опять сбил меня с мысли, ну что ты будешь делать, а? – Галя немного помолчала, пытаясь поймать тот лад, который настроил ее на этот монолог.
– Сейчас, я начинаю верить в то, что в раздельном обучении был определенный смысл. Нынешняя ранняя свобода, которую обретают молодые люди в конечном итоге выходит им боком. Представьте себе учебное заведение, в аудиториях которого половину своего времени проводят юноши и девушки, вторую половину они проводят в общежитии. Им никто не указ, вот они и крутят любовь напропалую, с кем попало, а раньше родителей спрашивали; как хотите, а в этом было много хорошего, потому что родители сразу понимали, пара сыну избранница, или нет, и наоборот; исходя из этого, давали свое согласие, или не давали. А некоторые и подбирали пару своему ребенку, при этом очень хорошо зная нрав своего ребенка. Вы, конечно, можете назвать меня ханжой, но это не так, и доказательством служит то, что я живу в грехе с этим иродом.
– А как же любовь? – спросил неистребимый Шилов.
– А что мне с твоей любви, Шилов? Ко мне сватался хороший парень из нашей деревни. Уж как меня мама, царство ей небесное, уговаривала, так нет же, не пошла, не любила. А тебя люблю и живу как дура, одна, на дорогу смотрю, когда мой Саша что-нибудь соврет жене и прибежит ко мне. Ты же гад за десять лет со мной ни одного нового года не встретил.
– Зато Старый новый год я всегда с тобой встречаю, и двадцать третьего марта я всегда с тобой – нимало не смущаясь, заявил Шилов, а потом, если разобраться – все это условности, язычество, если хочешь знать, до Петра первого, новый год в России не встречали.
– А что у нас двадцать третьего марта? – подозрительно спросила Галя.
– Ну, как же, – мусульманский новый год, – бодро ответил Шилов.
– Уберите его от меня, – сказала Галя, – или я за себя не отвечаю.
Шилов благоразумно отсел от Гали.
– Знаешь, Вероника, – мечтательно произнесла Галя, – иногда ночью, когда я вдруг просыпаюсь и лежу без сна, думая о своей судьбе, а в это время рядом спит пьяный Шилов, да еще и храпит к тому же: мне хочется пойти на кухню, наполнить ведро холодной воды и вылить на этого гада.
– Спасибо тебе, Галя, – проникновенным голосом сказал Шилов, – добрая ты, некоторые, как свидетельствует история литературы, – яд в ухо наливали, другие – топор хватали, «чтоб зарубить аккурат насмерть».
– Я отвлеклась от своего рассказа, – сказала Галя. – Итак:
– …Дом, в котором находилось общежитие, стоял на окраине нового микрорайона; двенадцатиэтажный панельный дом с совершенно жуткой планировкой квартир, в которых всегда было сумрачно, оттого что расположен был так, что солнце почти не заглядывало в его окна; и почему-то сыро, хотя дом стоял на некотором возвышении, обдуваемый всеми ветрами. Одной стороной своей он смотрел в поле, заросшее одуванчиками, потому что была весна, а другой – во двор, образуемый несколькими жилыми зданиями, лежащими квадратом, наподобие костяшек домино. С той стороны, где поле, в самом начале его была детская площадка – песочница, железные качели, горка, на которой всегда копошилось около десятка детей и столько же родителей присматривало за ними. Как я уже сказала, была весна, и поле было покрыто цветущими одуванчиками, для тех, кто основательно залил глаза водкой, я тебя имею в виду, Шилов, и не может сейчас представить, как выглядит цветущий одуванчик, я напоминаю – белые лепестки, желтая серединка.
– Роберт, – сколько же ему было тогда лет, в прочем все мы в ту пору находились в одном возрасте – от двадцати до двадцати пяти. Прекрасная пора, – мечтательно произнесла Галя, – время надежд, хорошо про это время сказал поэт – «Сладкоголосая птица юности». Я вот сейчас смотрю на молодых, какие они все расчетливые, и, главное, вечно всем недовольны, все у них есть, а они недовольны. А как я им иногда завидую, оттого что они такие раскованные, сидят, где придется. Пьют пиво, и плевать хотели на прохожих; я завидую их беззаботной жизни, в их возрасте я думала о том, как выжить в Москве, но кажется, меня опять понесло не в ту сторону. Итак, Роберт, который сидя на скамейке, приглядывал за своим сыном, увидел женщину, гуляющую в поле, среди одуванчиков. Ее ребенок собирал цветы, а сама она задумчиво брела за ним. Роберт обратил на нее внимание из-за ее белого платья, которое было удивительно уместно на бело-желтом поле, затем, переведя взгляд на ее малыша, он с улыбкой отметил, что ребенок одет в желтый костюмчик.
Когда они вернулись на детскую площадку, Роберт поздоровался с женщиной, она кивком ответила ему.
– Это было очень красиво, – сказал он.
Молодая женщина удивленно подняла брови.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду вас на этом поле, вы с ребенком были похожи на один большой, разделившийся одуванчик, лепестки отдельно, сердцевина отдельно, которому надоело стоять он решил прогуляться.
Женщина на мгновение задумалась, потом согласилась.
– Да действительно, я в белом, а сын в желтом, как вы правильно заметили, но мы не специально так оделись.
– Даже если и специально, это было здорово, хорошо смотрелись.
– Спасибо, – вежливо сказала женщина.
Она опустилась на корточки и принялась одергивать на спине ребенка желтую курточку.
– Меня зовут Роберт, – представился.
– Дина, – в свою очередь сказала женщина.
– Я тоже со спиногрызом, – продолжил разговор Роберт.
– Дина пожала плечами.
– Я тебя раньше не видел, – переходя на ты, сказал Роберт, – ты живешь в этом доме?
– Да, над вами.
– В каком смысле.
– В прямом, вы на восьмом этаже, а я на девятом, причем в той же комнате.
– Ну, раз мы соседи, говори мне ты.
– Хорошо, буду говорить вам ты. Кстати, я помню такой фильм «Его звали Роберт» со Стриженовым в главной роли, помнишь?
– Ну, как же, мне ли не помнить этот фильм: я родился сразу после выхода фильма на экран; вот мама и назвала меня Робертом. Но мой герой другой Роберт, из «Трех товарищей» Ремарка, помнишь?
– Нет, не читала.
– Многое потеряли.
– Может быть. Между прочим, меня назвали в честь Дины Дурбин.
– Здорово.
Они еще немного поболтали о том, о сем и разговор иссяк.
Улыбнулись друг другу и разошлись.
Дина понравилась Роберту сразу, внешностью неброской, и как это ни банально звучит какой-то не сразу заметной красотой, которая вдруг проявляется в особенной улыбке, в неожиданном распахе глаз, опять же банальные ямочки на щеках, появляющиеся при улыбке. До того, как он увидел Дину, Роберт сидел и мрачно размышлял о том, что его отношения с собственной женой за прошедшие два года исчерпали себя полностью и о том, как жить с ней дальше, всю оставшуюся жизнь. К тому же, жена его была некрасива, потому он с завистью подумал о том, что как повезло тому, кто живет с такой милой женщиной.
На Дину же внешность Роберта особенного впечатления не произвела, но весь день она вспоминала его поэтическое сравнение. А ведь всем известно, что женщины любят ушами. Что интересно, – муж Дины как-то болезненно отреагировал на ее улыбку.
– Что ты весь вечер улыбаешься, как идиотка? – спросил он. Видимо, он что-то почувствовал, в этой отрешенной улыбке, какую-то опасность для себя. Семья Дины была вполне благополучной, единственное, что ее расстраивало в их отношениях с мужем, – его грубость. Муж ее любил, она не сомневалась в этом, но никогда не был ласков с ней, напротив: нарочито груб. Например: дай чаю, без «пожалуйста», или «хватит перед зеркалом сидеть, – все равно красивей не станешь».
Хотя Дина знала, что она привлекательна, а иногда, когда подолгу смотреть в зеркало, и красива.
Всю следующую неделю, Роберт и Дина, сталкивались друг с другом буквально на каждом шагу: в подъезде, в магазине, на автобусной остановке. В этом есть какая-то закономерность, ибо, как было сказано выше, Роберт даже не знал, что Дина живет с ним в одном доме, но как только у него появился интерес к ней, он стал часто встречать ее, на первый взгляд совершенно случайно, хотя, на самом деле это не так. Между людьми в подобных случаях, когда они чувствуют влечение друг к другу, возникает энергетическая связь, и они неосознанно стремятся друг к другу, и легко находят друг друга, словно у обоих включаются биологические передатчики, сигналы которых помогают двигаться в направлении друг друга. Каким образом развивался их роман, я не берусь вам рассказать, не сумею, могу только предположить, Якобы случайные встречи, в автобусе, по дороге домой или на работу, эти, полные тайного смысла, но ничего незначащие для постороннего уха, слова, первые прикосновения, это волшебное чувство зарождающейся любви, сладостные поцелуи в зыбкой темноте кинотеатра. Как вы понимаете, это было единственное, что они могли себе позволить: во-первых, потому что для близости у них не было никаких условий, во– вторых, потому, что Дина долго не могла переступить черту.
Тайные встречи, поцелуи, украдкой переданные записочки, все это по ее разумению не было изменой, так, легкий флирт. Кстати говоря, так многие думают: у меня есть замужняя подруга, очень красивая, которая постоянно с кем-то встречается: ходит по ресторанам, принимает подарки, страстно целуется, даже позволяет погладить себя по попке, но при этом ног никогда не раздвигает. Но я так же знаю женщин, которые думают иначе, для них духовная измена страшней, чем физическая, ибо физическую они относят к таким же физиологическим потребностям, как, например еда, или чистка зубов. Лично для меня безнравственно и то, и другое, но это к делу не относится.
В начале лета приятель Роберта уехал с семьей в отпуск, оставив другу, ключи от шикарной двухкомнатной квартиры, условием было то, что Роберт будет кормить кота и поливать цветы. Как только Дина переступила порог этой квартиры от ее благих намерений – послушать музыку молдавского композитора Антона Кирияки, выпить бокал шампанского и ограничиться легкими поцелуями, не осталось и следа, она только успела поздороваться и сделать несколько шагов, осматривая квартиру, как тут же оказалась распятой на жесткой семейной софе. Интересно, что, когда она поднялась с нее, примерно так минут через сорок, и когда Роберт собирался просить у нее прощения, она заявила со странной улыбкой на устах: «Господи, какая же я дура, почему я не сделала этого раньше»? И весь вечер она возвращалась к этой теме, говоря: «Боже мой, оказывается, это может быть так хорошо»!
– Как я уже говорила, у Роберта были плохие отношения с женой, поэтому он, никому ничего не объясняя, совершенно свободно прожил в этой квартире весь месяц. Дина приезжала к нему каждый день. И они очень хорошо проводили время: Музыка Кирияки, шампанское, или, распространенный в то время шипучий напиток «Салют», стоивший вдвое дешевле шампанского и, конечно – постель, до изнеможения.
– К сожалению, все когда-нибудь заканчивается. Вернулся из отпуска друг, и для влюбленных настали тяжелые времена. Они побывали в гостях у всех друзей Роберта. Потом и эта «лавочка» тоже закрылась. Гостеприимство имеет одну особенность, в первый раз тебя встречают хлебом – солью, второй раз тем, что осталось от хлеба, а в третий раз одной солью. Поскольку на дворе стояло лето, один или два раза их приняли кусты орешника, может быть даже те самые, о которых нам только что рассказала Вероника, но этот вариант был сопряжен с такими страхами, что Роберт приложил немало усилий, чтобы затащить Дину в кустарник во второй раз. И больше таких попыток он больше не предпринимал.
– Откуда ты знаешь, такие подробности? – подозрительно спросил Шилов?
– Не твое собачье дело, – грубо ответила Галя, недовольная тем, что ее вновь перебили, но потом добавила, – она была моей подругой, близкой.
– Вскоре, после того, как Роберт вернулся в общежитие, начались более серьезные проблемы. Муж Дины почувствовал неладное. Ибо, как известно, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Его и раньше терзали смутные сомненья, но в его понимании, настолько нелепые и невозможные, что он старался о них не думать; был он человек вспыльчивый и нрава тяжелого. Дина имела глупость познакомить его с Робертом, так она понимала конспирацию, мол, лучше на виду, меньше подозрений. Этот шаг оказался первым на пути к провалу.
– Какая, однако, у тебя терминология, – заметил Шилов.
– Не все же тебе партизанить, – огрызнулась Галя, и пояснила, – термины, которые я употребляю, – это служебные слова, никакой нагрузки они не несут. На самом деле они любили друг друга. Дина и Роберт, но, кроме того, Дина еще хорошо относилась к своему мужу, можно сказать тоже любила.
– Люблю я Родину, но странною любовью, – заметил Шилов.
– Мужа звали…, надо же, я забыла, как его звали, ну да ладно, пусть будет Олег; так вот, этот самый Олег стал более внимателен. Как я уже говорила, влюбленные имели обыкновение обмениваться записочками, а иногда Роберт писал ей письма. Одно из таких писем Олег обнаружил в кармане халата своей жены: ну просто пошел в ванную, и, просто по рассеянности, якобы, одел халат жены; сунул руку в карман, там бумага, открыл, думал квитанция какая, неоплаченная. Когда прочел письмо, у него в глазах потемнело. Правда, разрешился этот эпизод легко, Дина заявила, что это письмо видимо подбросил в почтовый ящик, какой-то тайный воздыхатель, и поскольку письмо было безличное, то есть без обращения, без подписи, к тому же написано совершенно в идиотской манере, то есть, написано идиотом, безумно патетическое, выспренное, полное метафор – в это действительно можно было поверить, и Олег поверил, более того, даже почувствовал некоторую гордость, за предмет обладания, правда, после этого случая стал оглядываться.
– Надо еще сказать, что весь остальной народ в общежитие, каким-то непостижимым образом знал об этой любовной истории, и это знание косвенно давило на Олега.
Потом ему случилось уехать на неделю. Находясь в отсутствии, не имея под рукой жены, для ежедневного самоутверждения, он вновь ощутил приступ самой черной ревности. Когда он вернулся, то сразу понял, что в комнате был чужой, помните, как в сказке про медведей: «Кто спал на моей кровати». На этот раз он ничего не сказал Дине, не желая, чтобы она развеяла его подозрения. Первый на кого он подумал, был естественно Роберт, потому что мужья обычно с подозрением принимают мужчин, с которыми их знакомят собственные жены. Кстати говоря, свидание, произошедшее в комнате Дины глубокой ночью, было чистейшем безумием, потому что общежитие было квартирного типа и в этой квартире было еще две комнаты, в которых проживало еще две семьи, восемь человек, риск натолкнуться на кого-то из соседей, был чрезвычайно велик, но к счастью обошлось.
Развязка наступила в один из дней, когда Олег, сославшись на недомогание, не пошел на работу; он лежал на диване, смотрел телевизор, по которому шла передача из цикла «Природоведение», что-то про рыбок и старался понять, нервничает Дина или нет. Он лежал в комнате, Дина возилась на кухне, затем он услышал, как открылась входная дверь. Олег выглянул. Жены на кухне не оказалось. Он выскочил в коридор и бросился к лифту, но ему не хватило каких-то секунд. Дина уже возвращалась, но он услышал, как захлопнулись двери лифта, и кто-то поехал вниз.
– Где ты была, – быстро спросил он.
– Мусор выбрасывала, – пролепетала Дина, едва живая от страха.
– А кто вошел в лифт?
– Девчонка знакомая, – нашлась Дина.
Но Олег выскочил на лестничную клетку, выглянул в окно и увидел Роберта, выходящего из подъезда. И тут началось…
В принципе – доказательств никаких не было, но Дина сломалась, потому что психика ее была на пределе. Скандалу предшествовали несколько месяцев тайной жизни, вынужденная ложь, постоянная угроза разоблачения, страх. Она стойко держалась, примерно в течение часа, пока Олег поднимал и бросал на пол единственный имеющийся у них стул, но как только он заехал ей по морде, она взорвалась и с вызовом призналась во всем. Правда тут же об этом пожалела, потому что ожидала дальнейшего избиения, а Олег сел на стул и заплакал. Слезы сменились приступом бешенства, в течение которого стул был окончательно доломан, затем настала очередь косметики, Олег сгреб все пузырьки и коробочки и выбросил в окно, затем он изорвал пару платьев, правда, самое дорогое почему-то не тронул. Время от времени Олег спускался к Роберту, но того к счастью не было дома, – возвращался и продолжал скандалить. Угомонился, только когда настало время идти в сад за ребенком. Когда стемнело, Олег принял решение, он полез под супружескую кровать, выволок оттуда свой чемоданчик и достал из него две собственноручно изготовленные на заводе финки. Увидев это, Дина перекрестилась и, прижав к себе ребенка, закрыла глаза.
– И не надейся, – сказал ей на это Олег, – и ты, и твой сын будут жить. За вас умрут другие люди, или я, или он, – Олег ткнул указательным пальцем в пол, – но перед этим я его спрошу, любит он тебя или нет? Если любит – пусть женится на тебе, тогда я его не трону.
… То есть, как понимаете, дорогие мои, трагедия стала слегка отдавать фарсом.
– Ты его любишь? – вдруг спросил Олег.
Дина задумалась. Вопрос, конечно, был очень интересный. Сказать да – задеть самолюбие мужа, сказать нет – признать себя падшей женщиной. Она сказала – да. Тут же последовал новый вопрос. «А меня». Этот вопрос был еще интереснее, на него ответ был также положительный.
– Как же, это, получается? – взвился Олег.
Дина пожала плечами. В девять малыша надо укладывать. Дина покормила его и в начале десятого, вместе с ним заснула на диване.
Хоть какая-то защита.
Олег достал из закромов семьи бутылку водки, и, ужасно мучаясь, одолел стакан. Тошнота вскоре прошла, и он почувствовал себя способным на многое. В начале двенадцатого, – чтобы наверняка, он спустился к Роберту и вызвал его тройным звонком. Так было написано на двери. Роберт выглянул и сразу все понял.
– Нам надо поговорить, – сказал Олег.
– Я сейчас выйду, – ответил Роберт, – только завещание напишу.
Последние слова, естественно он произнес про себя. Одел на себя что похуже и вышел. Олег ждал его у лифта.
– Я все знаю, – сказал Олег, – Дина во всем призналась, пойдем на пустырь, поговорим, как мужчина с мужчиной.
Роберт спорить не стал, на пустыре Олег достал обе финки и честно предложил Роберту любую, на выбор. Они долго кружили, точь в точь, как в кино, но ни один не решился ударить первым, потому что, на самом деле, даже свинью зарезать жалко, а тут все-таки были нормальные живые люди. С другой стороны все было красиво и правильно, условности были соблюдены, почти как у Пушкина с этим инородцем, как его? Мартыновым. Вру, с Данте, Дантесом. Видя, что дело застопорилось, Роберт предложил начать дело с мордобоя, то – есть с рукопашной, мол, разогреемся, потом перейдем на ножи. Это был бы хороший выход, но Олег отверг его с негодованием, потому что в его понимании заурядная драка понижала уровень, превращала трагедию в фарс, его же оскорбленное самолюбие требовало именно трагедии. Он сделал выпад и порезал Роберта. Пролившаяся кровь окончательно перевела происходящее в статус трагедии. Роберт, рассвирепев, ответил на удар, и началось форменное смертоубийство. Олег остался на пустыре, а Роберт дотащился до подъезда и там умер от потери крови. Понятное дело, жены их разыскивать не стали, одна из страха, другая из равнодушия. На Роберта утром наткнулся любитель собаки, который рано утром вывел свое животное на утренние процедуры. Вот такая история…
– Ну и ну, – перебил ее Шилов, – страху-то нагнала; какие ты страсти нам рассказываешь, у меня даже мороз по коже побежал, а с виду такая тихоня.
… могла бы произойти, – продолжила Галя, – если бы я писала драму в стихах, типа «Ромео и Джульетта», но на самом деле все было не так.
Шилов даже задохнулся от возмущения.
– Ты сушеная змея, – закричал он, – да как ты смела, играть нашими чувствами; Мы же поверили е – мое, мы же переживали ё, какое коварство, а-а, у-у… Нет, ты видел, Марат Иванович. Она же просто глумится над нашими организмами, а ведь они у нас тонкие, особенно у меня. Я же нежный, Галя, нельзя так.
– Как же было на самом деле? – спросил Марат, а Вероника добавила, – Галя не томи.
– На самом деле Роберт вернулся в тот день очень поздно, примерно в час ночи. Естественно Олег не мог ходить и звонить в соседскую квартиру до часу ночи, неловко было, сами понимаете, а просто ждать его у подъезда он тоже не мог, ему было необходимо держать свою жену в поле зрения. Рано утром Роберт благополучно ушел на работу, в течение дня он встретился с Диной, и она ему все рассказала. Между ними произошел следующий разговор.
Дина: Теперь ты все знаешь.
Роберт: (растерянно) Да, теперь мне все ясно.
Дина: Но мне от этого не легче, что мне делать?
Роберт: Я не готов так сразу ответить.
Дина: Когда же ты будешь готов?
Роберт: Сейчас, через несколько минут. Мне надо задать тебе несколько вопросов.
Дина горько усмехнулась.
– Задавай.
Роберт долго молчал, затем осторожно спросил.
– Почему ты призналась ему во всем.
– Да потому, что он все понял. Я поняла, что он все понимает, и поняла, что скрывать все бессмысленно.
– Понимать и знать это разные вещи, то, что я выходил из подъезда в это время, еще не является доказательством.
– Ты боишься? – тихо спросила Дина.
– Нет, – резко ответил Роберт, – я не боюсь, но все это очень неприятно, мы ведь живем в одном доме, в одном подъезде.
– Что теперь говорить. Все уже произошло. Он сказал, что уйдет, если скажешь, что готов на мне жениться.
– Ты хочешь, чтобы я на тебе женился?
– Я об этом не думала, но разве об этом надо спрашивать?
– Прости, я не так сформулировал вопрос, скажи если он уйдет, то я смогу прийти к тебе и жить с тобой, а под нами будет жить моя бывшая жена, с моим ребенком, а вокруг нас будут жить люди, знающие каким образом я попал туда.
– Нет, это невозможно, – ужаснулась Дина, на миг, представив себе эту ситуацию.
– Мне негде жить, кроме, как в этом проклятом общежитие, – с тихой ненавистью произнес Роберт, – тебе тоже.
– Так что же делать, неужели из этого нет выхода? Ты же мужчина, придумай что-нибудь.
– Выход есть.
– Какой?
– Оставить все как есть, еще рано, яблоко должно созреть.
– Это невозможно.
– Возможно, сегодня, когда ты вернешься домой, скажешь своему мужу, что ты все придумала.
– Что ты. Он не поверит. Я уже во всем призналась.
– Поверит, скажи, что он тебя довел до истерики, психоза, своей беспричинной ревностью, от того ты сорвалась и специально на себя наговорила…
– Это не логично.
– …А потом уже не могла остановиться, на самом деле, кроме взглядов и улыбок, у нас с тобой ничего нет: женщина и логика, вещи несовместимые.
– Он не поверит.
– Он поверит, потому что ему проще в это верить и успокоиться, сохранить свой мир, чем не поверить, и потерять веру в него.
Дина покачала головой:
– Как ужасно все это.
– У нас нет другого выхода.
– Хорошо, – с вздохом сказала Дина, я попробую. Я сомневаюсь в том, что он поверит мне, но если это произойдет, я хочу тебе сказать, что если это произойдет, то это станет правдой.
– В каком смысле?
– В том, что у нас с тобой все будет кончено, останутся, как ты изящно выразился, взгляды и улыбки. Это мое условие. Ты согласен с ним? Ты меня потеряешь. Роберт долго подбирал слова, сохраняющие лицо, и, наконец, произнес:
– Это твое решение.
Поздно вечером Роберт, одев на себя что похуже, (на всякий случай) поднялся выше и позвонил в дверь два раза, так было написано на двери. Выглянул Олег, он смущенно улыбнулся.
– Ты искал меня? – спросил Роберт, мне передали.
– Да, – Олег расплылся в улыбке, – я хотел спросить, э-э, чё-то хотел спросить, и забыл уже, да просто, заходил по-соседски, выпить хотел с тобой.
– Ну, ладно, еще появится желание, заходи, выпьем, будь здоров.
Роберт ушел. Было очевидно, что Олег поверил своей жене. Дина сдержала свое слово, ложь превратилась в правду.
Выдержав долгую паузу, Галя сказала:
– Но и это не все. Такой конец, тоже был бы слишком хорош для драмы. На самом деле ее слова хватило примерно так на месяц, потому что любящие друг друга люди не могут расстаться. Они вновь стали встречаться, и встречались до тех пор, пока любовь не иссякла, По крайней мере, у одного из них.
– Увы, и любовь имеет свои пределы. И они расстались. Дина осталась со своим мужем, а Роберт, видимо нашел себе другую любовь. Теперь уже все.
– Ну что же, – заговорил Шилов, – предлагаю выпить за то, что обошлось без крови, за мирное так сказать сосуществованиё. Хотя, гложут меня неясные сомнения – подозрения по поводу мифической подруги, однако, быть по сему.
Выпили, и наступило молчание.
Задумавшись, Шилов залез пальцем в нос, долго и самозабвенно ковырял там, извлек какую-то субстанцию и принялся внимательно ее разглядывать.
– Саша, – возмущенно сказала Галя.
– А-а, – спохватился Шилов и убрал руку, засмеялся, встал из-за стола и неверной походкой, не прощаясь, отправился в спаленку. Он был уже изрядно пьян. Прежде, чем скрыться в ней, он обернулся и заявил:
– А, между прочим, джинсы тоже придумали евреи.
Через некоторое время Галя заглянула за шторку и сообщила, что он спит. Марат, тяжело вздохнув, поглядел на часы. Часы показывали двенадцать часов. Марат сказал: «О-о», пошел и сел на продавленный диванчик.
– Марат, а может, ты с Викой ляжешь, а гостя, мы положим на диванчике, – предложила Галя.
– Ну что ты Галя, как я могу лечь спать с девственницей, – совершенно серьезно ответил Марат, – тут же родители войдут с образами, и жениться заставят. Разве вы не знаете, как женили Моцарта?
– Ничего страшного, – сквозь зубы сказала Вероника, я полотенцем обмотаюсь, вафельным.
– Исключено, я буду спать здесь, – твердо сказал Марат, и, прекращая дискуссию, вытянулся на диванчике. Вероника фыркнула и скрылась за шторкой. Галя вздохнула и обратилась к гостю, который, глупо улыбаясь, ожидал своей участи:
– Может, вы на печи спать ляжете, а?
– Мечтаю просто, – бодро ответил Костин.
– Пойдемте, я вам покажу.
Костин последовал за хозяйкой. Когда они вышли из комнаты, из-за шторки показалась Вероника; она швырнула Марату подушку, показала язык и вновь скрылась.
Галя отвела охотника на кухню и показала, откуда залезать на печь.
– Спасибо, а это куда? – спросил Костин, указывая на дверь.
– Там еще дворик, – пояснила Галя, – сарай с дровами, хлев, бывший сеновал.
– В туалет отсюда можно попасть?
– Здесь забор. Лучше в ту дверь. Вы сейчас пойдете?
– Нет, я так, на всякий случай спросил.
Галя пожелала гостю спокойной ночи, проверила, закрыта ли входная дверь и присоединилась к спящему тяжелым сном Шилову.
Марат закрыл глаза, но тут же открыл, потому что комната поплыла и стала переворачиваться. «Ах, сколько раз, вставая ото сна, я говорил, что впредь не буду пить вина, – вспомнил Марат и тяжело вздохнул; не далее, как утром, мучаясь головной болью, он дал себе клятву не пить больше. Марат приподнял тело на локтях, подался назад, уперся затылком в диванный валик. Он решил полежать так, с открытыми глазами, пока не рассеется переворачивающий комнату дурман. Занавеска, отделяющая спаленку, где спала Вероника, слегка колыхалась, словно от чьего-то дыхания. Марат сообразил, что ткань колышет разность температур в комнатах; в горнице, где он лежал, было прохладно, в то время как в спальнях, примыкавших к печи, было очень тепло. За окном по-прежнему бушевала метель, и вой ветра почему-то напомнил Марату ту южную ночь на заморском курорте, когда ветер бушевал за балконной дверью гостиничного номера; ему даже показалось, что он слышит, как с грохотом обрушиваются на берег мощные волны гневного моря.
Память увлекла Марата еще дальше к концу дня, завершившемуся неожиданным подарком судьбы. Марат ждал Веронику в холле гостиницы, среди кадок с пальмами. Поодаль, в скопище кресел, восседала футбольная российская команда под названием не то «Торпедо», не то «Эспераль»; надо было обладать таким везением, чтобы приехать на средиземное море и попасть в одну гостиницу с людьми, общения, с которыми он всегда избегал в России. Оказываясь с ними в лифте или в гостиничном ресторане, Марат тоскливо выслушивал родную речь основательно разбавленную густым матом. Из обрывочных фраз Марат узнал, что команда приехала сражаться с местным футбольным клубом. Утром и вечером их куда-то увозил автобус, видимо на тренировки. А в свободные от тренировок часы футболисты наперебой ухаживали за Вероникой. Вот и сейчас, увидев Веронику вышедшую из лифта, футболисты оживились, и стали пихать друг друга локтями, показывая на девушку. Вероника была в очень коротком бархатном облегающем платье черного цвета, которое без обиняков являло миру совершенство ее бюста и бесконечную длину ее ног, заканчивающуюся черными же лаковыми лодочками. Короткое платье при ее гренадерском росте выглядело нелепо, но эффектно. Марат улыбнулся приближающейся девушке, боковым зрением отмечая изумление футболистов.
– Спину не жжет? – спросил Марат.
– Нет, – удивилась Вероника, – а что с моей спиной.
– Пейзаж ест вас глазами, – сказал Марат и, видя недоумение отразившееся на лице девушки, спросил – разве вы не сделали памятный снимок на фоне футбольной команды?
Вероника засмеялась и пояснила несколько виновато:
– Это же для потомства. Не ревнуйте.
– Вынужден с вами не согласиться, для потомства нужно делать совсем другое, а снимок был сделан для потомков.
– Точно, – согласилась Вероника, – совершенно верно, именно для этого я сделала снимок, господин умник.
– Прошу – предложил Марат, поводя рукой, и дотрагиваясь до ее локтя.
– Только предстоящий ужин мешает мне разозлиться и пойти погонять мяч с соотечественниками, – сказала Вероника, следуя за ним. Марат не понял, шутила девушка или говорила серьезно. Стеклянные двери бесшумно раздвинулись и закрылись за ними, лишив парочку кондиционированного воздуха.
Обошли клумбу с экзотическими кустарниками. У выезда на шоссе, на стоянке такси, стояло два «Мерседеса», их водители призывно смотрели на мужчину и его спутницу.
– Поедем в город? – спросил Марат.
– Не знаю, решайте сами.
– Или здесь где-нибудь посидим?
– Давайте здесь, эти ресторанчики везде одинаковы, что здесь, что в городе.
Нажав на кнопку под светофором, перешли шоссе, вертя головами в разные стороны. В бывшей английской колонии было левостороннее движение.
– Никак не могу привыкнуть, – сказал Марат, касаясь локтя Вероники, словно поддерживая и помогая.
– Я тоже.
– Но больше всего меня расстраивают эти шикарные авто, испорченные безнадежно.
– В каком смысле испорченные, – удивилась Вероника.
– Руль же справа – пояснил Марат.
Вероника улыбнулась. От основной магистрали вверх в горы уходила второстепенная дорога, вдоль которой на некотором протяжении тянулись друг за другом небольшие рестораны, возвышаясь, друг над другом в пол-уровня. Против каждого на тротуаре были выставлены рекламные щиты в виде огромного меню, на некоторых даже в русском переводе. Облюбовав один из столиков, они расположились за ним; к ним тут же устремился улыбчивый хозяин, держа в руках книги с меню и картой вин.
Марат, заручившись согласием спутницы, заказал рыбу, коктейли из морепродуктов (так было указано в меню), рыбное мезе и красное вино.
– Я знаю, что к рыбе полагается белое, – сказал Марат, – но у меня от него изжога.
– Я думаю, что это предрассудки, – заметила Вероника.
– Совершенно с вами согласен, я как-то пошел на рыбалку с бутылкой сухого вина, белого; наловлю, думаю рыбки, зажарю на костре, и под белое вино съем ее на природе. И что же вы думаете, хоть бы раз клюнуло, но пока смотрел на поплавок начало вечереть и прилетели утки, так вот, одну из них я застрелил. Зажарил ее на костре и съел, запивая белым вином, хотя по правилам дичь надо запивать красным вином, но у меня не было красного вина, так что же не пить совсем.
– Резонно, – согласилась Вероника, – но у меня вот какой вопрос: вы утку застрелили из чего? Из удочки?
– Из пистолета, а почему вы спрашиваете, не верите?
– Дело в том, что мой отец, майор запаса, всегда утверждал, что пистолет – это личное оружие офицера, для решения его личных проблем. А еще он говорил, что из пистолета Макарова нельзя никого застрелить, из него можно только застрелиться.
– Ну почему же, если стрелять в упор, то можно, а потом я стрелял из «Вальтера».
– Мне кажется, что вы врете, – сказала Вероника.
– Ладно, вывели вы меня на чистую воду, – сокрушаясь, сказал Марат, – сознаюсь, я стрелял не из пистолета. Я стрелял из лука стрелой.
– Кажется, я поняла, вы меня обманываете, вас зовут не Марат, вас зовут Мюнхгаузен.
– Вы очень проницательная девушка, – похвалил Марат, – от вас ничего не скроешь.
Они сидели на открытой террасе у самой дороги, но это обстоятельство не беспокоило их, за поздним временем проезжающих машин было мало, Усиливающийся ветер с моря охлаждал теплый воздух, поднимающийся от земли, и теребил хрупкий огонек свечи, зажженный подавальщиком, принесшим вино, хлеб и масло.
– Жаль, что отсюда не видно море, – сказал Марат, сидевший лицом к зданию гостиницы, закрывающей побережье.
– Счастье, полным не бывает, – улыбнулась Вероника.
– Увы, – согласился Марат.
– Где вы были вчера весь день?
– Ездил на экскурсию.
– Что там было интересного?
– Ничего особенного, в основном развалины древних цивилизаций, камни, а камни – везде одинаковы, но зато я искупался в море, в том месте, где появилась из пены морской Афродита, теперь я буду всегда молодым.
– Вам рано еще об этом думать.
– Вы добрая девушка.
– Я говорю правду.
– За сегодняшний вечер, – сказал Марат, поднимая свой бокал. Чокнулись. Глухой стеклянный звук возник и тут же унесся в звездную темноту неба.
– Хорошее вино? – вопросительно сказал Марат.
– Да, терпкое, мне нравится терпкое.
– Что еще вам нравится?
– Многое, почему вы спрашиваете?
– Чтобы знать.
– Вероника покачала головой.
– Что? – спросил Марат.
– Тайны дома узнать норовят, чтобы держать его в страхе.
– Что вы, что вы, в каком страхе? Напротив, делать приятное.
– Это будет слишком просто. Догадывайтесь сами. Или вы в школе заглядывали в конец задачника?
– Заглядывал, скрывать не буду. Но, да ладно, вопрос снимается.
Появился подавальщик, неся на подносе огромное блюдо с нарубленным салатом, дольками апельсина, лимона и яблока, оливками и маслинами, на всем этом великолепии были выложены несколько сортов жаренных на гриле рыбин, и прочей морской живности, в виде кальмаров, крошечных осьминогов, королевских креветок, панированных, и зажаренных видимо в кипящем масле. Он же наполнил бокалы вином.
– Прозит, – сказал Марат, поднимая свой бокал.
– Что? – недоуменно спросила Вероника.
– Действительно, – вдруг озадачился Марат, – откуда вдруг слово выскочило. А вы не знаете этого слова?
– Нет.
– Все, вспомнил, это словечко из романов о фашисткой Германии, в которой работали наши разведчики. Вот, что значит другое поколение. Сколько вам лет? Я знаю, что дамам такие вопросы не задают, но вы в таком возрасте, когда им можно гордиться.
– Двадцать, а вам.
– Сорок. Я уже пережил многих достойных людей.
– То есть?
– Александра Македонского, Пушкина, Лермонтова и кажется даже Байрона.
– То была другая эпоха, время было плотней, все происходило значительно быстрее. Вы, как философ, должны понимать это, как никто другой.
– Я не философ, – грустно сказал Марат, – я – специалист по научному коммунизму. Когда я подавал документы в МГУ, туда конкурс был меньше. Я пошел по пути наименьшего сопротивления, а это не самый лучший путь, как показывает мой жизненный опыт. И вообще, в последнее время, я все больше склоняюсь к учению дао, знаете?
– Вы мне льстите, Марат, я, конечно, продвинутая девушка, но не настолько.
– Это учение приписывают Лао Цзы, был такой китайский философ. Я говорю, присваивают, именно потому, что говорю об учении дао.
В этом учении, выражаясь языком продвинутых молодых людей, главная фишка в том, что ничего нет однозначного, ничего нельзя знать наверняка; в крупном успехе таится зародыш неудачи и наоборот. Кто делает большие шаги, не может долго идти. Кто сам себя возвышает, не может стать старшим среди других. Тот, кто теряет, тождественен потере. Тот, кто тождественен потере, приобретает потерянное. Ущербное становиться совершенным. Находясь в движении, стремишься к покою, следовательно, покой – есть главное в движении. Небо и земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам жить своей жизнью. Нужно сделать свое сердце предельно беспристрастным, твердо сохранять покой, и тогда все вещи будут изменяться сами, а нам останется лишь созерцать их возвращение, ибо все в мире возвращается к своему началу, к своей сущности. Когда не будет учености, не будет и печали. Кстати, вам это ничего не напоминает?
– Как же, умножая знание, умножаешь печаль.
– Именно. Но самое интересное в том, что небеса лишены человеколюбия. Это к вопросу о торжестве справедливости, небеса позволяют людям жить своей жизнью. Самое правильное, продуманное и выверенное решение, может оказаться ошибочным. В чем я неоднократно убеждался. Но понимаешь это спустя много времени, не сразу. Я понял, что многие мои жизненные проблемы появились именно потому, что я шел по пути наименьшего сопротивления. Я поступил на факультет научного коммунизма, потому что туда было легче поступить, в итоге пять лет учения коту под хвост, и теперь я зарабатываю на жизнь неблизким моей душе делом.
– Очень интересно, и что же делать, какие-нибудь рекомендации дает дао?
– Ну, если упростить, то оно советует ничего не делать, не принимать волевых решений, ни в чем не участвовать, чтобы потом не за что было себя упрекнуть.
– То есть плыть по течению, – уточнила Вероника.
– Именно, – подтвердил Марат, – осуществление недеяния всегда приносит спокойствие.
– Здесь вы оказались руководствуясь таким принципом?
– Нет, я поехал сознательно.
– Жалеете?
– Нет, пока нет, но время покажет.
– Хорошо, я напомню вам ваши слова, – кротко пообещала Вероника.
Марат внимательно посмотрел на девушку, пытаясь понять, что стоит за этими словами. Он совершенно не рассчитывал на то, чтобы лечь сегодня с Викторией, но ощутил известное волнение.
– Я ничего не имела в виду, – пояснила Вероника.
– Жаль, – заметил Марат.
– Почему? – удивилась Вероника.
Марат улыбнулся, оставив вопрос без ответа, и принялся наполнять бокалы. Вино в ночи изменило свой цвет и выглядело сейчас почти черным.
– Я уже пьяна, – призналась Вероника, осторожно отодвигая наполненный бокал.
– Вы очень мало выпили.
– Я вообще не пью, поэтому мне достаточно несколько капель, чтобы опьянеть.
– Как вы себя чувствуете? Может, хотите уйти?
– Нет, позже, мне очень хорошо. Расскажите еще что-нибудь.
– Меня тяжело разговорить, но вам я расскажу все, что знаю.
– Я живу с одним человеком, – неожиданно сказала Вероника.
– Это ничего не меняет, у людей это принято, жить друг с другом, – заметил Марат.
Наивно было предположить, что она все это время жила в ожидании встречи с ним.
– Лучше, когда честно, – добавила девушка.
– Понимаю.
– А вы?
– Я тоже так считаю.
– Я имею в виду, у вас кто-то есть?
– Нет, я живу один.
– Чем вы занимаетесь?
– Бизнесом, пластмассовые изделия.
– Успешно?
Марат сделал неопределенный жест, но добавил:
– Пока все в порядке. А вы чем занимаетесь?
– Окончила институт в прошлом году, думаю, чем заняться.
– Я полагаю, что у вас сейчас хороший период; за спиной высшее образование, впереди неограниченные возможности, в настоящем красота и здоровье.
– Мне слышится зависть в ваших словах, – сказала Вероника.
– В каком-то смысле.
– Почему, разве у вас было не так?
– Совсем не так. В вашем возрасте у меня не было ни образования, ни денег, ни квартиры, и это обстоятельство чрезвычайно удручало меня в то время.
– А сейчас?
– Сейчас у меня все есть, кроме высшего образования, ведь я специалист по научному коммунизму, – сказал Марат и засмеялся.
О, как прав был мудрец, сказавший «все проходит». Марат бы сейчас добавил, как быстро все проходит. Каких трудов ему стоило получить в парткоме ходатайство в МГУ, вопрос выносился на партийное собрание; достоин, не достоин, а сейчас само словосочетание «научный коммунизм» вызывает смех.
– Разговаривая с вами, в это трудно поверить, – сказала Вероника.
– Спасибо, я уже говорил, что вы добрая девушка?
– Говорили, а, сколько вам лет?
– Тридцать восемь.
– Вы старше меня на восемнадцать лет, а мне почему-то кажется, что я разговариваю с ровесником, только с очень умным ровесником.
– Ваша доброта просто не знает границ.
– Но иногда за вашими словами чудится маленький мальчик, и в эти моменты я чувствую, что старше вас.
Марат растеряно взялся за бутылку, но бокалы были полны, тогда он выхватил из общего блюда какого-то беднягу осьминожку и принялся глотать его конечности.
– Хотите уменьшить расстояние между нами.
– Что вы имеете в виду? – взволнованно спросил Марат.
– Ничего конкретного, – улыбнулась Вероника, – чистая метафизика; я имею в виду выпить брудершафту и перейти на ты.
– Вы думаете, нас правильно поймут?
– Честно говоря, мне наплевать, как нас поймут окружающие, но мне очень важно, чтобы правильно поняли меня вы, – говоря это, Вероника протянула вперед обнаженную руку.
Выпили на брудершафт и поцеловались, чем вызвали одобрение немногочисленных посетителей, раздались нестройные хлопки аплодисментов.
– Наверное, ты хочешь спросить, почему я здесь одна?
– Нет, но если хочешь, расскажи.
– Мы стали часто ссориться; он предложил мне съездить отдохнуть одной, я согласилась, а когда он оплатил путевку перед отъездом, устроил мне скандал, как мол, я могла согласиться на это.
– А он кто?
– Бизнесмен, такой же, как ты, ему даже столько лет, тридцать восемь.
– Очень приятно, что у нас с ним еще общего?
– Я не хотела тебя обидеть, просто ты говорил о разнице в возрасте, поэтому я сказала, чтобы ты знал, что это ничего не значит.
– Пустое, давай поговорим о чем-нибудь другом.
– С радостью, ты не представляешь, какое удовольствие я получаю от разговоров с тобой. Расскажи еще что-нибудь, что, например дао говорит о любви.
– Оно обходит молчанием эту тему, видимо, эта область человеческих отношений настолько запущена, что даже ему она не по зубам.
– А тебе она по зубам?
– Мне не по зубам, даже в большей степени, иногда мне кажется, что я слышу, как растет трава, но, что касается любви – в этом я не смыслю ничего, поэтому, вероятно, в моей личной жизни полный хаос.
Сильный порыв ветра опрокинул деревянный щит, стоявший на тротуаре и выполнявший функции выносного меню; хозяин поспешил на улицу, и принялся вновь устанавливать его.
– Кажется, это знак свыше, – сказала девушка, – пора возвращаться в терем.
Марат подозвал хозяина и расплатился. В холле гостиницы Марат предложил девушке подняться к нему в номер. Вероника согласилась, но было видно, что она колебалась.
– Я возьму вина, – сказал Марат, кивая на бар.
– Хорошо, я подожду здесь.
Вероника опустилась на одно из кожаных мягких кресел, стоящих в центре зала. Марат улыбнулся ей и отправился в бар, где сказал предупредительному бармену: «Ред вайн», о кей».
Бармен достал бутылку красного вина, и что-то спросил у Марата по-английски. Но наш герой сделал непонимающее лицо, его познанья в английском языке закончились. Бармен задал вопрос на немецком, затем на греческом, потом он достал штопор и постучал им по бутылке. «О кей», – сказал Марат. Бармен вытащил пробку и вновь ввинтил ее обратно, но уже наполовину, после этого еще поставил на стойку два пузатых бокала для вина. «Мерси», – переходя на французский, сказал Марат. Вероника, увидев выходящего из бара Марата, подошла к лифту и нажала на кнопку вызова. Поднялись на четвертый этаж. У дверей гостиничного номера Вероника удивленно сказала: – «Ты живешь в номере для новобрачных»?
– Почему ты так решила?
– На двери написано «для молодых супругов».
– Как это трогательно, – заметил Марат.
– По-моему ты, что-то скрываешь? Сейчас я войду, а там сидит невеста, вся в слезах.
– Входи без опаски, там никого нет.
– Ты в этом уверен?
– Во всяком случае, когда я уходил, там никого не было.
В номере никого не оказалось. Вероника прошла сразу на балкон и, взявшись за перила, стала вглядываться в черноту бушующего моря. Марат, помедлив, пытаясь унять участившееся сердцебиение, последовал за ней; взял девушку за плечи и поцеловал в шею. Вероника обернулась, и он нашел ее послушные губы. После долгого поцелуя девушка сказала:
– Хватит издеваться, весь вечер меня обижаешь, пойдем спать со мной, я не могу одна заснуть.
Ее слова удивили Марата, но в следующий миг, он осознал, что Вероника стоит перед ним на коленях и шепчет ему в ухо.
– А это ты, – слабо произнес Марат. От ее тела исходило тепло.
– А ты кого другого ждал, – возмущенно спросила Вероника.
Марат сладко потянулся и сказал:
– Надо же, я и не заметил, как заснул. Такой сон не дала мне досмотреть.
– Какой сон? – ревниво спросила девушка.
– Я целовался с одной красивой девушкой, – мечтательно произнес Марат.
Вероника поднялась с колен, и, сделав шаг, скрылась в спаленке. Марат подумал, что надо бы пойти за ней, и успокоить, но не нашел в себе силы подняться, к тому же велика была вероятность того, что она вернется. Вновь закрыл глаза, дремля в ожидании, когда девушка вновь придет к нему. Среди ночи, ему даже показалось, что он слышит ее шаги, но никто не пришел, видимо, это был сон.
FB2Library.Elements.Poem.PoemItemНизами
Галя проснулась, когда утренний свет едва начал пробиваться сквозь снежную мглу; несколько времени она лежала, вспоминая события вчерашнего дня, затем осторожно отодвинулась от Шилова, встала, оделась и вышла из спаленки. Марат беззвучно спал, уткнувшись лицом в подушку и свесив голые ступни с короткого дивана.
Галя отдернула занавеску; рассвет был близок и мороз, видимо, унялся, но снег продолжал сыпать с небес. Осторожно, стараясь не греметь, Галя собрала со стола грязную посуду, и понесла на кухню. Лучину она нащипала с вечера; золы в печи было немного, вычищать ее она не стала, положила растопку, плеснула керосином, затем вытянула вьюшку, нащупала на карнизе печи коробок со спичками и подожгла. Тонко наколотая древесина тут же вспыхнула, затрещала, исходя легким дымком. Немного подождав, Галя закрыла дверцу. Гул, возникший в результате образовавшейся тяги, отозвался в ее памяти отчетливым ощущением далекого детства, и Галя на мгновение застыла, погруженная в зрительный ряд образов, мелькающих перед ее внутренним взором. Она почувствовала себя маленькой беззащитной девочкой, но это ощущение не могло, даже на миг вернуть умерших родителей, в чьей доброте и ласке она сейчас остро нуждалась и в этом была величайшая несправедливость. «Скорбь по умершим, снедает меня». Уходя, люди должны уносить с собой и память о себе, потому что это невыносимо. Или это одиночество обостряет ее тоску по родным. Тридцать шесть лет – ни мужа, ни детей. Десять лет мучительной связи с Шиловым, который, несмотря на бесконечные обещания, так и не уходит к ней от своей жены. Впрочем, она сейчас не уверена, что по-прежнему желает этого. Галя открыла дверцу и, блаженно жмурясь от хлынувшего в лицо тепла, подложила в топку дров, закрыла дверцу и поставила на чугунную плиту чайник. Послышался шорох и, из-за печи показался вчерашний гость; смущенно улыбаясь, он сказал:
– Доброе утро, хозяйка.
– Доброе утро, – ответила Галя, – спали бы еще. Рано.
– Пойду пройдусь по утрянке, может, подниму кого.
– Да, ну что вы, снег вон, метет, какая сейчас охота.
– Не, не, надо идти, может, зайца подниму?
– Чаю хоть попейте, я чайник поставила, скоро закипит, мужики встанут, позавтракаем, тогда пойдете.
– Пусть спят, а я пойду; кто рано встает, тому Бог подает, а чай, как говориться не вода, много не выпьешь, вот водочки я бы выпил, похмелиться бы, а?
– Да, пожалуйста, – Галя пожала плечами, – закусывать только нечем, водки у нас много.
– А нам закусывать ни к чему, – радостно сказал Костин, – пусть интеллигенты закусывают, а мы – люди простые.
Костин взял в руки початую бутылку водки, стоявшую на столе, взял граненый стакан, наполнил его до половины и тут же выпил. После, мелко покашлял, смешно почмокал губами, вызвав улыбку у Гали, и сказал:
– Хороша, зараза, можно я возьму ее с собой, в лесу замерзну, выпью, согреюсь.
– Возьмите, у нас водки много, – разрешила Галя и добавила, – у нас в деревне все мужики охотились: сейчас все в город уехали, в деревне жизни не стало, вот сейчас не сезон, их нет, а так они все сюда наезжают, только охотятся по-разному; двое по правилам, водку не пьют, встают спозаранку, весь день по лесу шатаются, и ни черта убить не могут, а есть такие, что весь день водку хлещут, потом ружье возьмут, за околицу выйдут и обязательно кого-нибудь подстрелят.
– Намек понял, – сказал Костин, засовывая бутылку в рюкзак, – но я встаю спозаранку, зато и водкой не пренебрегаю, может мне больше повезет. Он надел телогрейку, натянул свои болотные сапоги, повесил на плечо ружье.
– Круг сделаю и вернусь, – сказал он, – но вы меня не ждите особо, машина заведется уезжайте, у меня еще неделя отпуска, пехом пойду в любом случае. Спасибо за гостеприимство, до свидания.
Галя не могла объяснить, чем не нравился ей этот человек, и то, что он уходил, пока мужчины спали, вызывало у нее какое-то смутное чувство тревоги; поначалу, но теперь, когда он выпил, она почему-то успокоилась.
– Вам тоже спасибо, накормили нас вчера. Раньше одиннадцати мы все равно не тронемся, если что возвращайтесь.
Галя, проводила гостя до дверей, постояла несколько минут на крыльце; Костин вышел со двора, остановился возле занесенной снегом «Нивы», зачерпнул снег с капота, покачал головой, проваливаясь по колено, двинулся вверх по деревенской улице. Вдохнув свежий морозный воздух, Галя закрыла дверь, и вернулась на кухню. Печь разгорелась на славу, сквозь щели было видно пламя, бушующее в топке. Чайник начинал уже посапывать. Галя потрогала его, и, обжегшись, отдернула руку. Налила горячей воды в таз, разбавила холодной и перемыла всю посуду. Убрала в кухонный шкаф и пошла, будить Шилова.
Миновав последний дом, охотник оглянулся: белое безмолвие царило над заброшенной деревней, полтора десятка домов замерли в неживом карауле и лишь над одной крышей из трубы беззвучно поднимался дым, подавая признаки жизни и нарушая тем самым гармонию мертвого царства. На лице охотника появилась легкая гримаса, быть может, выдавая те умственные усилия, которые он прилагал, чтобы принять правильное решение. Потоптавшись на месте, он все же повернулся спиной к деревне и двинулся вперед, быстро насколько позволял снежный покров. Углубившись в лес, он скоро вышел на просеку, сделанную для лесовозов и пошел по ней, поглядывая на верхушки деревьев в поисках дичи. Через полчаса энергичной ходьбы, он остановился вытереть пот, который, несмотря на мороз, выступил на лице, как следствие выпитой натощак водки. Когда оторвал шапку ото лба, он вдруг увидел в сотне метров от себя волчью морду, которая тут же скрылась за ближайшей елью. Пот вновь прошиб охотника, но теперь уже холодный, он потянул с плеча ружье и, только сейчас, с ужасом вспомнил, что у него нет патронов.
Галя безжалостно растолкала Шилова, говоря: – «Вставай, Саша, вставай».
Шилов жалобно застонал:
– Почему вставай? Рано еще, отстань.
Но Галя не унималась и продолжала трясти его.
– Вставай, дров нет, иди принеси.
– Ну почему я опять, пусть Марат идет, я вчера ходил.
– Марату ехать еще целый день, а ты спать будешь всю дорогу, вставай.
Шилов, наконец, поднялся и произнес:
– Ты – сушеная змея.
После этого он оделся и, покачиваясь от горя, пошел на кухню. Галя неотступно следовала за ним.
Здесь на столе, – указывая пальцем, трагическим голосом сказал Шилов, – стояла бутылка водки и в ней вчера еще, было больше половины. Где она?
– Гость наш выпил, – объяснила Галя.
– Всю? – удивился Шилов.
– Нет, не всю, но то, что осталось, он с собой взял.
– Как это с собой, он, что ушел?
– Да.
– Куда ушел?
– На охоту, может еще вернется, а может, – нет.
– Так у него же патронов нет, – подозрительно сказал Шилов.
– Чего ты от меня хочешь? – спросила Галя.
– Похмелиться.
Так иди, бери целую, открывай и пей, хоть залейся, только Марата не буди, ругаться начнет, что пьешь в дорогу.
– А я уже не сплю, – услышали они, оглянулись, Марат стоял в дверях.
– Как голова? – в один голос спросили Шилов и Галя.
– Так себе, – ответил Марат. – Давно он ушел?
– Около часа назад.
– Странно, и не простился с нами.
– Ох, и не люблю я, когда уходят, не простившись с хозяином, – вдруг разозлился Шилов, – а тебя, Галя, я просто убить могу в любой момент. Ты же ему последнюю водку отдала.
– А я вот сейчас по башке тебе вот этим черпаком заеду, будешь знать, – спокойно ответила Галя, беря в руки пресловутый черпак, – хозяин выискался, как забор починить, у нас хозяина нету, а водку унесли, так тут же хозяин объявился. Иди за дровами.
– Умыться дай.
– Потом умоешься, сначала дров принеси.
Шилов, опасливо поглядывая на черпак, натянул тулуп, нахлобучил шапку и вышел в сени.
Марат вздохнул и тоже стал одеваться.
– Что так вздыхаешь тяжело, – спросила Галя.
– Пойду машину заводить, – сказал Марат, наклоняясь над аккумулятором, чья тяжесть страшила его – свинцовые пластины, наполненные электролитом. Радикулитом он маялся с двадцати лет, то есть полжизни; с тех пор, как застудил поясницу в первый же месяц после демобилизации, работая на стапелях речного порта, где он латал электросваркой прохудившееся судно. Марат зачем-то, оглянулся на Галю, хотя не собирался просить ее о помощи, потом сжал ладонями аккумулятор с обеих сторон и взял его на живот; плечом отворил дверь, вышел в сени и далее во двор – пропахал ногами снег и у самой калитки сказал себе: «О, Марат! Почему ты такой глупый? Сначала надо было очистить от снега машину, а затем тащить аккумулятор». Но не нести же его обратно? За калиткой, слева от забора – скамейка, Марат нашел ее ногой, сбил с нее снежный покров и опустил туда аккумулятор. Открыл машину, достал из багажника веник и стал обмахивать им машину, очищая от снега. Открыл дверь, поднял капот, установил аккумулятор, затянул клеммы, и произнося: «Ну, милая, давай», повернул ключ зажигания. Но «милая» не дала; стартер медленно сделал пол-оборота и жалобно затрещал, признаваясь в собственном бессилии. Марат треснул кулаком по баранке и вылез из автомобиля, дело принимало скверный оборот. Он постоял немного, глядя на заснеженный лес: шел мелкий снег, отчего пространство казалось затянутым в легкую дымку. Мороз заметно ослаб, и если бы он вчера не посадил аккумулятор, то сегодня двигатель можно было завести. Эх! Не жизнь, а сплошное сослагательное наклонение. Марат тяжело вздохнул, но на этот раз никто его не спросил, что, мол, вздыхаешь, величию природы не было никакого дела до человека и, он, ища участия, пошел к дому.
Галя вышла в сени, где Шилов с грохотом свалил дрова.
– Еще надо сходить, Саша, – осторожно сказала она.
– Куда столько? – возмутился Шилов, – зимовать, что ли здесь будем.
– Машина не завелась.
– Во блин, попали, – удивился Шилов и пошел в комнату. Марат лежал на диванчике, и разглядывал журнал.
Шилов нарочно откашлялся, подсел к столу и сказал:
– Прогресс – это, конечно, хорошо, но у гужевого транспорта были свои преимущества.
Марат с каменным выражением лица, хранил молчание.
– Никакого тебе аккумулятора, бензина: заведется, не заведется. Кормить, правда, надо было, и дерьмо за ней убирать; но с другой стороны кормить то чем – сеном, то бишь травой, что растет под ногами, а дерьмо лошадиное – это удобрение, опять же, верно я говорю?
Шилов долго, рискуя жизнью, развивал бы преимущества гужевого транспорта перед механическим, но вошла Галя, неся кипящий чайник, и он замолчал. Поставила чайник на подставку и сказала:
– Надо, наверное, Веронику разбудить, а, Марат?
– Зачем ее будить, – отозвался Марат, – машина все равно не заводится, есть нечего, пусть спит. Время только десять, а она, если ее не будить, может до часу проспать.
– В этом есть свой резон, – заметил Шилов, – в старину, бедняки, чтобы голодные дети не хныкали, пораньше их спать укладывали, а подымать не торопились.
К завтраку все должны вставать, – сказала Галя, – Вероника, – позвала она, – Вероника, вставай.
Поскольку Вероника не отзывалась, решительно отдернула занавеску, вошла в спаленку и через минуту появилась в проходе с вопросом: «А где Вероника?»
– Как, то есть где? – удивленно спросил Марат. Он медленно поднялся и заглянул в спаленку. Кровать была пуста. Не поверил, вошел, потрогал одеяло, заглянул под кровать. Отсутствие девушки не укладывалось в голове.
– Может быть, она вышла во двор, – предположил Марат, слабо веря собственным словам, сегодня Веронику он не видел, это совершенно точно, даже занимаясь с машиной, он держал входную дверь дома в поле зрения.
– Она сегодня из спальни не выходила, – сказала Галя, – я с семи часов на ногах.
Марат надел куртку и вышел во двор.
– Вероника, – позвал он сначала негромко, потом громче и громче. Тишина, лишь шорох снегопада. Он обошел вокруг дома, заглянул в деревянную пристройку, служившую сараем, в туалет, стоявший на отшибе. Девушки нигде не было. Вернулся в дом.
– Нет, ну это же смешно, – сказал он, глядя на Веру и Шилова, – куда она могла деться?
Оба растерянно пожали плечами. Марат задал следующий вопрос:
– Во сколько он ушел?
– Часов в восемь, – ответила Галя, – но он ушел один.
– Выходит, что она ушла раньше. Но куда? Зачем?
– А ты ее ничем не обидел ночью, – осторожно спросила Галя?
– Да так, не то что бы уж совсем, – выдержав паузу, признался Марат, – пошутил просто не совсем может быть удачно; но бывали и посильней обиды, никуда не уходила.
– Ночью все обиды обиднее, – заявила Галя, – ночью человек, в особенности женщины более восприимчивы и ранимы.
– Подождите, – нервно сказал Марат, – я, кажется, что-то припоминаю, я слышал ее шаги, она выходила, но куда, Если мне не привиделось?
– Странный вопрос, куда, в туалет, – заметил Шилов.
– А что же она не вернулась? Замерзла?
– Ночью метель была, – сказала Галя.
– Между прочим, в Арктике от палатки к палатке ходят по натянутым веревкам, шаг в сторону и кранты.
Марат мрачно посмотрел на Шилова и спросил:
– Почему же она не крикнула на помощь?
– Будить не хотела, зря ты усмехаешься, человек в таких ситуациях всегда ведет себя очень глупо, я вам рассказывал, как я заблудился в лесу. Потом, когда я анализировал…
Раздался стук в дверь.
– Да вот же она, – обрадовалась Галя и побежала открывать.
– Если это она, я ей сейчас же уши надеру, – заявил Марат.
– Что значит, если, старик, – воскликнул Шилов!
Но в дверном проеме возникла разочарованная Галя:
– Встречайте гостя, дубль второй.
– За ней появился Костин, он тяжело дышал, а по его круглому лицу градом катился пот.
– Что это ты, мужик, так запыхался? – насмешливо и неприязненно спросил Шилов.
– Волки, – сказал Костин, – бежал всю дорогу. На мое счастье недалеко ушел от деревни.
– А что же не стрелял? – поинтересовался Шилов.
– Так патронов нету, хотел одолжить у вас или купить, забыл совсем, блин горелый.
– Так надо было дождаться, пока мы не проснемся, я бы тебе напомнил.
– Да не знаю, когда бы вы встали, – оправдывался Костин, – по утрянке хотел пройтись.
– Ты Веронику там нигде не видел? – спросил Марат, внимательно глядя на охотника.
– На его лице отразилось неподдельное удивление:
– Нет, а что?
– У нас Вероника пропала, – убитым голосом сказала Галя.
– Как это, пропала? Не понял?
– Ты ничего ночью не слышал? – спросил Марат?
– Да нет, я как голову положил, так заснул сразу же. Костин оглядел всех поочередно и добавил, – я правду говорю.
– Похоже, было на то, что он действительно говорит правду.
– Волки говоришь, – сказал задумчиво Шилов.
– О, Господи, – испуганно произнесла Галя.
– Да бросьте вы, – заговорил Костин, – следы были бы, кровь, там…ушла куда-нибудь.
– Какие следы, всю ночь мело, – раздраженно воскликнул Шилов.
– Подождите, вы, о чем говорите, – недоуменно спросил Марат, – какая кровь, какие волки, вы, что хотите сказать, что ее волки съели, вы что сбрендили?
– Ему никто не ответил, и он встал, говоря, – пойду похожу вокруг.
– Пойдем, все вместе, – сказала Галя.
Обыскали всю деревню, заглядывая в заброшенные дома, время от времени, выкрикивая девушку по имени; затем обошли граничащие с деревней опушки. Все было тщетным, девушка исчезла бесследно. Вернулись в дом. После недолгого совещания, было решено, что Галя и Шилов пойдут в деревню за трактором, Шилов с трактористом вернется, а Галя останется в деревне и сообщит в милицию о пропаже девушки. Марат останется в доме, на тот случай, если вдруг вернется Веронику.
– Все обойдется, – обнадеживающе сказал Костин. Он был единственный, кто сохранял присутствие духа, раздражая тем самым остальных.
– Твоими бы устами, да мед пить, – угрюмо заметил Шилов, – или водку нашу, кстати, ничего там не осталось.
– Да там было то чуть-чуть, – виновато сказал Костин, – да и той я в волка запустил с перепугу, патронов то у меня не было. Продайте мне патронов немного.
Шилов посмотрел на Марата, тот пожал плечами.
– Ладно, – сказал Шилов, – десяток отсыплю, больше не дам, самому через лес идти.
– Мне по пути с вами, я вас немного провожу, а потом своей дорогой пойду, волки возле деревни рыщут, уж вдвоем то отобьемся, – предложил Костин.
Марат проводил их до околицы, подождал, пока фигуры скроются в лесу, затем вернулся в дом. День уже перевалил за середину, и, поскольку день был зимний, то все это смахивало на сумерки. Марат поставил ружье у изголовья дивана и лег. Лежал долго, прислушиваясь к звукам извне: в доме было тепло, но он помнил, что надо идти за дровами и ближе к ночи протопить печку на тот случай, если они сегодня не вернутся, мало ли, что может случиться, пропадут, как Вероника. При этой мысли он заворочался, встал, посмотрел во все окна и снова лег. Он силой удерживал себя в этом положении, единственное, что ему оставалось – это находиться в доме и ждать. Но смириться с пропажей девушки он не мог. Подозрения по поводу Костина возникали так же быстро, как и исчезали, его можно было обвинить лишь в том, что он чужой. А этого все же было недостаточно для того, чтобы удерживать человека. Марат закрыл глаза и открыл внутренние веки; за прошедшее время тот мир не изменился, он нашел себя там же, где и оставил, на балконе целующим Веронику. Отрываясь от ее губ, он пытался уверить себя в том, что это правда, не сон. В сотне метрах от здания гостиницы с шипящим грохотом обрушивались на берег волны, неистовый ветер опрокидывал, и перекатывал пластмассовые столы и стулья летнего ресторана, на молу, на столбах раскачивались тяжелые бронзовые фонари, на небе в рванине облаков иногда появлялся мертвенно-бледный свет луны, скрывающейся высоко в небе. Марат увлек девушку в комнату и задвинул стеклянную стену-дверь, утихомирив этим буйство стихии. Звуки стали глуше, придав ночи особенное очарование.
– Включить телевизор, – предложил Марат?
– Не надо, ты лучше телевизора, – сказала Вероника.
– Какую-нибудь музыку в телевизоре?
– Ты лучше музыки.
Марат положил руку на ее талию, притянул к себе девушку и, целуя, опустил руку ниже, на ягодицы, сминая, поднимая вверх бархатное платье. Вероника с коротким стоном отстранилась и слабым голосом сказала:
– Умоляю, не делай из меня свинью, я трачу здесь его деньги.
Она натянула платье, села в кресло, плотно сжав колени.
– Я могу выслать ему деньги, – хриплым голосом предложил Марат.
– Это злая шутка, – сказала Вероника.
– Прости.
– Давай лучше поговорим.
– Да, конечно, о чем?
– Все равно.
– Вина?
– Нет.
– А я?
– А ты делай, что хочешь, только до меня не дотрагивайся.
Марат открыл бар-холодильник, достал из него бутылку «Хеннесси», налил себе в стакан.
– Ты держишь «Хеннесси» в холодильнике, – улыбнулась Вероника, – на западе греют бокал в руке.
– Но мы же на юге, жарко, – пояснил Марат, – во-первых, во-вторых, наперстков у меня нет, а если бы и были, все равно бы я пил из стакана, надо поддерживать реноме русской души.
– Извини, а ты кто по национальности?
– Русский, а что?
– Не верю.
– Ну ладно, не русский, хазар я, тот самый неразумный.
– Хазары давно исчезли, – недоверчиво сказала Вероника.
– Не все, – совершенно серьезно заметил Марат, – я последний. Павича читала? Так вот, я из тех, кто затерялся в чужих снах, до сих пор блуждаю.
– Что же ты ищешь в чужих снах?
– То же, что и все, – любовь.
– Любовь надо искать наяву, а не во сне, – заявила Вероника, – или ты специально усложняешь себе задачу; не сложится, всегда можно будет сослаться на трудности.
– Видимо, – согласился Марат, – от этого вероятно и все мои неудачи в семейной жизни, но науке известно также, что, любовь не ищут, она должна нечаянно нагрянуть.
Вероника засмеялась и откинулась на спинку дивана: ее высокая грудь ровно поднималась и опускалась в такт дыханию, полуоткрытый рот являл ровные влажные зубы. Заметив взгляд Марата, она сжала губы, но он все равно сказал:
– Ваша грудь меня чрезвычайно нервирует.
– Мы кажется опять на вы, – заметила Вероника.
– Нет, дорогая, мы на ты, но когда я заговорил о таком возвышенном предмете, как женская грудь, я невольно перешел на вы.
Вероника смущенно кашлянула и задала вопрос, уводящий по ее мнению от скользкой темы:
– Что еще говорит наука?
Марат сделал глоток коньяка и грустно сказал:
– Это, смотря, какая наука, и смотря о чем.
– Ну, к примеру, дао, о жизни, например, или смерти.
– Дао, это не наука, это образ жизни, философия.
Налил себе еще коньяку и подошел к стеклянной стене, отодвинул портьеру, долго вглядывался в темноту, сказал, обращаясь к девушке:
– Там шторм.
– С этим трудно спорить, – с улыбкой ответила Веронику.
– Касательно жизни и смерти в дао приводится следующий пример: если спустить воду из пруда, то рыбы собьются в кучу, и будут увлажнять друг друга, проявляя заботу, но если их выпустить в воду, они забудут друг о друге и поплывут в разные стороны.
– И что это значит?
– Сия аллегория – означает земную жизнь, где люди заботятся о близких, и потусторонний мир, который также естественен для человека, как вода для рыб. Кстати говоря, ты спрашивала, что говорит дао о любви? Дао много хорошего говорит о сексе, о том, что он продлевает жизнь…
– Ты специально сейчас об этом заговорил? – спросила Веронику. – К ночи приберег.
Марат не обратив внимания на замечание, продолжил… – От любви и ненависти сердце утомляется и поэтому человек не способен прожить до конца отпущенные ему годы. Но, возвращаясь к рыбам, в новом завете есть одно место, где Иисус на просьбу ученика, позволить ему похоронить отца отвечает: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов».
– Да, я помню, – сказала Веронику.
– Как приятно иметь дело с образованной девушкой, – улыбнулся Марат.
– Мерси.
Марат поднес стакан к губам, отпил и сказал: «Хороший коньяк».
– А можно мне глоточек, попробовать, – попросила Вероника.
Марат налил ей. Вероника пригубила и покивала головой.
– Что? – спросил Марат.
– Хороший, – согласилась Вероника.
Однако рано нынче молодежь в коньяках разбираться стала, – заметил Марат.
– Ну вот, уже упреки начались, подозренья.
– Нет, никаких упреков, это я так, к слову. На чем я остановился?
– На мертвецах.
Марат помолчал немного, затем сказал: «Меня эта реплика всегда смущала своей жестокостью и цинизмом. Можно ли такое говорить человеку, у которого умер родитель? Возможно, предполагал я, что это иудейские штучки древности типа «живая собака лучше мертвого льва», но, ознакомившись с дао, я понял, что здесь какая-то путаница со словами. И, на самом деле у этого выражения вовсе другой смысл: мол, пусть мертвые оплакивают, или, заботятся о своих мертвецах, то есть – не надо скорбить по умершим, они уже перешли в другой мир и стали подобны рыбам, отпущенным в воду.
– Здорово, – сказала Вероника, – извини, я забыла, что означает слово дао.
– Путь, и главное его качество – пустота; когда пустота достигает предела, она превращается в дух. Помнишь, земля была пуста, и дух носился над одой. Библия начинается словами – пустота и дух.
– А что древнее дао или библия?
– Отцом дао считается Лао Цзы, который жил в пятом тысячелетии до нашей эры, а Библию составили и канонизировали, если я не ошибаюсь во втором веке от рождества Христова. Я имею в виду новый завет, о старом ничего не могу сказать. Со словом «Путь» у меня связана еще одна ассоциация: помнишь у Гомера, когда Одиссей спускается в Аид, чтобы увидеть прорицателя Тиресия?
– Увы, – ответила Вероника, – я девушка образованная, но не настолько.
– Одиссей спрашивает Тиресия, укажи, мол, мне Путь, а тот отвечает, – тоска по дому затмевает тебе разум, глаза видят только дом, и не замечаешь ты, что Путь, который ты ищешь, – есть твоя жизнь, то есть весь этот долгий путь домой и есть твоя жизнь, твоя судьба… Что же касается пустоты, то здесь уместно вспомнить Иосифа Бродского, который вводит следующее понятие – критерий пустоты, которым является взгляд, вот послушай:
Марат замолчал, сделал глоток, глядя на девушку. Вероника сказала:
– Я ухожу, твой интеллект возбуждает меня, еще немного таких логических построений и грехопадения не избежать.
Однако с места не сдвинулась.
Марат улыбнулся:
– Не скрою, девушки делали мне комплименты, но такого изысканного – никогда; правда обидно, что моя внешность не производит на тебя такого впечатления.
– Производит, но ум больше; я – извращенка, внешность для меня не имеет никакого значения.
Вероника поднялась, ласково провела рукой по голове собеседника, сделала несколько шагов и оглянулась. Марат глухо спросил:
– Ты ждешь, чтобы я тебя остановил?
– Да, – честно призналась Вероника, – но мне надо идти, он будет сейчас звонить…
Марат, подойдя, прервал ее слова поцелуем и увлек на огромное ложе, принявшее их, как сообщник.
– Я не должна этого делать, – жалобно сказала Вероника, стягивая с себя платье и откидываясь на спину.
Между тем в номере Вероники без умолку звонил телефон: короткие нервные звонки вспаривали ночную тишину, заключенную в пространство от входной двери до стеклянной стены, ограждающей путь на балкон; резко диссонировали с мощным гулом набегавшим с моря. Человек, вызвавший к жизни эти звуки, сидел на диване, за четыре тысячи километров от гостиницы, и смотрел на экран, работающего телевизора; на журнальном столике перед ним стояла бутылка «Хеннесси», коньячный бокал, наполненный до половины и ваза с засахаренными орешками. Время от времени он давал отбой, делал глоток, отправлял в рот несколько орешков, переключал каналы и вновь начинал звонить в гостиницу, стоявшую у бушующего моря. Хуже всего то, что в этой ситуации бесполезно было делать какие-то движения, пусть даже заведомо ложные: вскочить, и, поскольку пьян, вызвать такси, куда-то поехать, в аэропорт, например, перемещения в пространстве всегда производят в уме иллюзию действия; но нет, никакое такси, никакой самолет не в силах был переместить его в течение ночи за несколько тысяч километров. Много всякого, ограничивающего свободу человека – билеты, расписания, визы, наконец. Оставалось только пить коньяк и переключать каналы в ожидании момента, когда очередной гудок захлебнется и в образовавшейся паузе возникнет голос Вероники голос с неподражаемым тембром, голос, который, временами он ненавидел, но без которого он не представлял свою жизнь, и с отсутствием которого, когда-нибудь, увы, ему придется смириться. Но так далеко, он предпочитал не заглядывать. Был сторонником идей Карнеги, жил в отсеке сегодняшнего дня. А зря.
FB2Library.Elements.Poem.PoemItemИ. Бродский.
Как сладко спится после любви! Но Марат не мог определенно сказать, что спал, во всяком случае, шаги он услышал сразу – скрип, скрип, скрип, скрип. Кто-то шел от калитки. Вероника!?
Марат метнулся к окну и увидел Костина, который шел, задумчиво глядя себе под ноги.
– Я просто маятником стал, – заявил он, появившись на пороге, – никак не могу от вашей деревни уйти.
– Что случилось на этот раз? – холодно спросил Марат, этот человек был ему неприятен. Вестник беды.
– Да нет, все нормально, ребят проводил до полдороги, потом их беспокойство взяло про тебя, как говорят он один там, переживает, наверное. А я говорю, вы не думайте, я вернусь, посижу с ним, пока трактор не придет. Мне, какая разница, времени полно.
Марату стало совестно своей неприязни:
– Тронут, раздевайся, садись.
– Чего?
– Тронут, говорю, участием.
– А-а, ну да, телогрейку сниму, в доме тепло, это хорошо.
Марат сел за стол, наблюдая, как Костин стягивает с себя рюкзак, ружье, телогрейку и присаживается к столу. Марат старался улыбнуться радушнее, но неприязнь не проходила, более того, к ней примешивалось еще какое-то чувство, определить которое, Марат пока не мог.
– Переживаешь, – спросил Костин.
Его круглое кошачье лицо участливо улыбалось, топорщились редкие желтые усики; но бледно-голубые маленькие глазки смотрели с непонятным интересом.
– Что это с рукой, – спросил Марат, – кровь?
– Где? Ах ты, черт, – выругался Костин, выворачивая мокрое от крови пятно на рукаве, – упал, ах ты зараза, надо же.
Костин засучил рукав, осмотрел рану, обмакнул ее тряпицей, извлеченной из кармана, видимо, заменявшей носовой платок, – водки нету, – спросил он, – или одеколона, продезинфицировать, чтоб заражения не было?
Марат покачал головой.
– Жалко, ну ладно, так подсохнет, в тепле то.
– На что же ты упал, снег кругом?
– Да на ружье, когда падал, оно с плеча соскочило, и я прямо локтем на цевье.
– Понятно, – сказал Марат и замолчал.
Молчал и Костин.
Пауза длилась очень долго. Марат, глядя в окно, выстукивал двумя пальцами какой-то неявный марш. Костин почесывал руку вокруг локтя. Когда молчать стало уж совсем невыносимо, Марат сказал:
– Извини, угостить нечем, ни чаю, ни водки.
– Да ладно, вчера наугощались, утром тяжко было вставать; лучше поговорим, вы вчера рассказывали басни всякие, мне понравилось.
А– ты мужик крепкий, – заметил Марат, – если бы я после выпивки спать лег на печи, то утром бы точно не встал.
– На здоровье не жалуюсь, так чего, может, расскажешь чего, типа декамерона.
– Извини, друг, настроения нет.
– Ну, тогда я расскажу, можно?
– А может, ты на охоту сходишь? – предложил Марат, – пока светло. Глядишь на ужин, что-нибудь подстрелишь.
– Да мне еще неделю отпуска осталось, успею еще поохотиться, лучше с тобой посижу, пока трактор не придет. Найдут ли они трактор – это еще вопрос. Вчера мне понравилось, как вы истории рассказывали. Мне тоже есть, что рассказать.
– А что же вчера не рассказывал? – спросил Марат.
– Неудобно было при женщинах, – объяснил Костин.
– Вот как, наверное, что-нибудь душераздирающее, – предположил Марат.
– Да, как сказать, – пожал плечами Костин, – не то чтобы, ну, короче, расскажу ясно станет.
– Только имей в виду, – предупредил Марат, – я не психоаналитик.
– Я сам себе психоаналитик, – сказал Костин и приступил к повествованию.