Уже несколько дней как мы в Париже. Нас всё подмывало пройтись по знакомой улочке, где жила Мари Златковски, подняться к ней на второй этаж. Еще более хотелось повидаться с Ренэ. Но - конспирация! Мари была нам важнее: хотелось узнать о Викки, Кристиане, Марселе. Кроме того, было бы неплохо оставить у нее нашу гражданскую одежду. Решили почаще прохаживаться по рю Кастаняри, - а вдруг повезет? Повезло Мишелю. К его униформе, как ни странно, Мари отнеслась удивительно равнодушно, будто была в курсе. Назначила нам встречу. Мы принесли ей нашу одежду. Узнали, что со всеми нашими друзьями всё в порядке, живы и работают. А сам Кристиан Зервос пожелал увидеться с нами, и мы тут же поспешили в метро. Опять тот же бульвар Менильмонтан. Какое красивое название!
(Менильмонтан! О да, мадам, - Своё я сердце оставил там!..) - любили мы напевать с Мишелем, когда с Ренэ танцевали это замечательное танго или что-то вроде знаменитого шансонье Шарля Тренэ... Кристиан прохаживался у входа на кладбище Пер Ляшез. Мы пошли следом. Радость: к нам присоединился и наш друг Марсель - "Житан". Так и хотелось стиснуть его в объятиях, - жив! Но пришлось сдержаться: показалось бы крайне странным, что два "боша" обнимают француза!
Узнали горестную новость: в Берлине раскрыта и арестована организация антифашистов, которую гестаповцы прозвали "Роте Капелле" (по-французски - "Оркестр руж"). Многие уже казнены... - Но, - пояснил Кристиан, - это лишь обособленная ветвь большой разведсети, которая и дальше продолжает свою работу... Кажется, и наши бывшие шефы с Темпельгофа, с "Асканиа", с "АЭГ" - все схвачены.. Бедный Макс! То был поистине настоящий человек!
Успешно стали действовать макизары во Франш-Конте: напали на отряд гитлеровцев и уничтожили при этом более сорока карателей. Там же взорван большой трансформатор, и этим на месяц остановлено несколько заводов Пэжо и Лонжин. Отличился и Марсель: исполнил свою давнюю мечту - бросил бомбу в машину Шаумбурга, который после Штюльпнагеля подписывал смертные приговоры. Бомбы бросил он и в маршировавшие отряды оккупантов: первый раз - на авеню Поля Думера, второй - у площади Наций. В центре Парижа, среди бела дня! Все участники этих операций вернулись без единой царапины. Поистине ювелирная, отлично продуманная работа!
Правда, подобное было не в моем духе, но мы в восторге смотрели на Марселя, поздравляли. Тот смущенно отшучивался. Нацисты меняли тактику террора. Убивали больше, чем раньше, но делали это уже в концлагерях, упразднив оповещения о казнях. Поздно: эхо злодейских расстрелов подняло в сердцах справедливый гнев и еще более заострило давно, как я уже отмечал, возникший вопрос: "Не я ли на очереди?".
Зервос показал листок "Либерасьон" от 18 сентября этого года. Мы прочли: "Французы! Когда в эти дни, тайком приникнув к вашим радиоприемникам, вы услышите скупые слова: "Сталинград всё еще держится!", вдумайтесь: сколько в них кроется героизма, страданий и надежды!.." Подполье Франции ждало коренного перелома под Сталинградом и всеми силами стремилось его приблизить. Нам стало более ясным, что предстоит важная работа против оккупантов, - нас готовят к сбору информации. Мы - лишь одна пара из множества других таких же.
- За это, - подчеркнул Кристиан, - англичане будут поставлять нам оружие и взрывчатку. А это крайне необходимо для усиления активной борьбы. Нам надо оттянуть на себя побольше гитлеровских сил... Нам предстояло создать разведсеть и вербовать в нее патриотов.
- Держите связь с Мари! - бросил Кристиан на прощанье: - "Париж-XV, до востребования"... Здесь вторично раздался свист, будто подзывают собаку, и Зервос с Марселем поспешно ретировались. Когда мы выходили, то увидели цепь полицейских, прочесывавших кладбище. На нас, в нашей немецкой форме, они не обратили внимания.
* * *
В огромном автопарке пригорода Венсенн стояли ровные ряды новеньких грузовиков "Матфорд" (на бензине) и газогенераторных "Ситроэн". Но, как я сказал ранее, в предназначенном мне протекал бензобак, был и дефект в коробке передач - шестерни выскакивали из зацепления. Эх ты, неудачливый "WH-4804"! Во многих других тоже были дефекты. "Матфорд" Мишеля "WH-4800", оказался в порядке. Он посадил меня, "безлошадного", в свою кабину и, желая пофорсить, совершил пробег на большой скорости. Машина легкая, верткость - прелесть! И тут неожиданно взвизгнули тормоза, грузовик чуть ли не встал на дыбы как норовистый конь, а я, по инерции, со всего размаху врезался лбом в корпус стеклоочистителя с внутренней стороны лобового стекла. В голове - колокола зазвонили, а в глазах - искры и слезы...
- Ты что, спятил? - накинулся я на друга, готовый его отмолотить. - Не пойму, что за тормоза... Я только хотел их проверить... - Хо-о-тел проверить? Тормоза как тормоза, - злился я: - Пнев-ма-ти-ческие! Мы же учили! Плавно надо было наживать, пла-а-авно! А если бы я глазом? - Гм... тут, наверно, всё рассчитано. - Что рассчитано, болван? Чтобы я стукнулся лбом, а не глазом? Скотина!.. Товарищи-поляки покатывались от хохота, щупая и измеряя мою быстро растущую шишку...
Наконец, через несколько дней, все мы получили свои машины. Части из нас достались все-таки газогенераторные "Ситроэны", а остальным, как и было предвидено, - "матфорды". Кончилось наше бесцельное валандание по Парижу! Колонной в 150 грузовиков мы тронули на запад. Дорога была долгой и нудной, а новоиспеченные шофера - без достаточного опыта. На многих грузовиках появились вмятины, у других исковерканы бамперы. Четыре машины вообще вышли из строя, с ними остались аварийки. А тут, как назло, - беспроглядный, густой туман. Ну и Атлантика! Временами ехали шагом за неясным силуетом шагавшего впереди "направляющего". Приходилось даже так! Сплошная пытка! Штурмфюрер, начальник колонны, впадал в ярость.
Лишь на вторые сутки, проехав города, Шартр, Ле Ман, Анжер и Нант, мы прибыли в Сен-На-зер, почти полностью разбитый бомбардировками. От многих домов остались одни стены, горы развалин. Всюду воронки на воронке, лом, битое стекло, пожарища, смрад... Утром, когда туман рассеялся, на нашу стоянку заявились "тодтовцы" в своих желтых униформах и с шапками-котелками на голове. Каждый из них уселся в кабину рядом с водителем. Мы ехали к устью реки Луары, где на складах загружались мешками с "портланд-цементом", арматурой, досками, другим строительным материалом. - Налево!.. Направо!.. - указывали сопровождавшие, и мы крутили баранки. Проезжали шлагбаумы с охраной, въезжали в запретные зоны, расположенные скрытно, вдали от основных коммуникаций, разгружались на различных строительных площадках.
Ознакомившись с расположением объектов - бетонных дотов, площадок для батарей ПВО, - шоферы стали ездить туда самостоятельно. Теперь настало время приступить к выполнению задания. Но как сделать, чтобы не вызвать подозрений? Однажды, на сложном перекрестке я увидел нескольких местных жителей-бретонцев в их традиционных беретах. Притормозил, спросил: - Месье, как мне проехать в Сен-Марк? Заслышав французскую речь и увидев немецкую форму, бретонцы удивленно переглянулись. Я повторил вопрос. Они пожали плечами, о чем-то посовещались на их не-понятном мне языке и... одновременно каждый молча указал мне руками в разные стороны! Вот это да-а! Это было так неожиданно, что я чуть не прыснул со смеху: очень уж им, видимо, нетерпелось услужить "бошу"! - Куда же все-таки ехать? - А это как вам будет угодно, месье. Вы же здесь хозяин! - с вежливыми улыбками и ничуть не смущаясь ответили они.
Всю дорогу меня корчил смех. И вдруг осенило: я рассказал о случившемся штурм-фюреру. - Эти французские свиньи никогда не укажут нужное направление! - возмутился он. И после этого мы получили рекомендацию приобрести и пользоваться дорожными, очень подробными в те времена, картами "Мишлен". Во всяком случае, они были достаточными для привязывания местности и нанесения на них нужных нам объектов. Одна такая карта была у нас с Мишелем главной, чистовой. После того, как вечером с наших повседневных карт перенесем в нее сделанные днем пометки, мы ее надежно прятали. Затем с рабочих всё стирали. На основной карте с каждым днем появлялось все больше и больше кружочков, квадратиков, треугольничков и других геометрических фигур и цифр рядом с ними. Такими обозначениями отмечались доты, орудия в них, секторы их обстрела, площадки с батареями ПВО, калибры орудий, количество.
Если нас задерживали (что случалось редко) у объектов, где нам попросту нечего было делать, мы оправдывались, что "заплутали", неправильное направление указали нам, якобы, "французские свиньи". Задание не ограничивалось на составлении схемы объектов. У нас потребовали информацию о мобильной технике нашего берегового сектора. У оккупантов была странная, но для нас полезная, страсть - на их технике отмечать-разрисовывать особые значки, как например: прыгающий заяц, олень, туз-треф, рычащий лев, десятка червей и т. д. И не только на отдельных машинах, но и на технике всего полка. Это и помогало: кроме номерных знаков танков и машин, уточнять еще и знак боевого соединения, мехбатальона, а то и корпуса. Таким образом, Центр мог расшифровать, какая именно часть, какое примерно количество техники, какой численный состав дислоцируется в регионе.
Требовались Центру и срочные донесения о прибытии, стоянке на пирсах и отправке в рейд подводных лодок, торпедных катеров, эсминцев. В нашем секторе в основном были подводные лодки. Все они не могли вместиться в бетонное укрытие -"гараж": туда ошвартовывались лишь те, которым требовалась длительная стоянка для ремонта, замены и подзарадки аккумуляторов, исправления повреждений... Остальные же, пришедшие пополнить боеприпасы и загрузиться новыми торпедами, швартовались у внешних пирсов. Вот об этом и требовались регулярные срочные донесения, чтобы бомбардировщикам успеть их атаковать. А это было важно: ведь именно из таких баз и "гаражей" (они были еще в Бресте, Лорьяне, Ля Рошели- Ля Палиссе), с полным боекомплектом, уходили лодки в Атлантику- к берегам Англии, Норвегии, Африки.
Если было достаточно времени для переправки карт и сведений о мобильной наземной технике через Париж, то тут необходима была немедленная связь, то есть по радио. Надо сказать, что в этом месте, подвергавшемся один или два раза в сутки налетам и бомбардировкам, пеленгаторной службы или не было вовсе, или поставлена она была крайне неудовлетворительно. Впрочем, времени, чтобы рыскать по развалинам, успевать из одного квартала руин в другой, чтобы оцепить и захватить радиста, все равно бы не хватило. К тому же эфир здесь был переполнен морзянкой, и всегда краткую.и неожиданную "вражескую" шифровку захватить в клещи было трудновато.
Краткие сообщения на личной волне выглядели примерно так: позывные; после получения отзыва - сообщение по схеме: водоизмещение, количество "SМ" (подлодок), номер пирса, длительность возможной стоянки, номер радиста или его кличка. И всё! За бомбардировщиками оставалось, в случае подходящих метеоусловий, не опоздать, прицельно попасть. Что же касается охоты на сам "гараж", то она была лишена всякого смысла: толщенный железобетонный потолок надежно предохранял базу и всё, что в ней. Говорили, что для пробы была сброшена на базу специальная, в десять тонн, бомба. Она, якобы, даже взорваться не успела - рассыпалась от удара о железобетон, толщиной в одиннадцать метров! Но я не специалист.
А раз база была явно неуязвима, стали бомбить все вокруг нее, разрушая коммуникации, склады и жилье рабочих. Другое дело с "гаражом" в Бордо: в него лодки поднимались по шлюзам. Удалось попасть и разрушить последний шлюз, вода из гаражей мгновенно схлынула, от удара днищами о бетонный пол лодки раскололись. Так это было или не так, - не знаю. Ввиду частых бомбардировок, стоянку нашей колонны вскоре вывели из Сен-Назера и нас переместили в местечко Сент-Андрэ-дез-О. Нам стало легче дышать.
Мы знали, что идентичные задания выполняют и группы других организаций: "Фаланги"- от организации "Ли-Бе-Нор", руководимой Кристианом Пино-"Фрэнсис"-ом (об этом я узнал позже, познакомившись с Пино в Бухенвальде), "Когорты" - от организации под руководством Жана Кавайеса и "Центурии" - от нашей организации "ОСМ". Почему-то вошло в обычай подпольные организации называть древнеримскими военными названиями. Конечно, у нас, шоферов военно-строительной организации "Шпеер", было намного больше преимуществ перед нашими коллегами. Не хотелось ударить перед ними лицом в грязь.
Объем работы нам был поручен очень широкий. Без помощников, в особенности "учетчиков", не обойтись. Назрела необходимость создания ряда автономных групп. Начали с нашей колонны. Мы уже неплохо пригляделись к контингенту поляков. Еще в Берлине Мишель познакомился с некоторыми из них, да и у меня появились неплохие друзья. Этому способствовало и то что я был полуофициальным фельдшером, и к моим услугам обращались все. Кстати, к медицинской работе я, как упоминал, приобщил и Мишеля. Между "медиками" и их "пациентами" всегда устанавливаются теплые отношения. У поляков к немцам не было ни малейших симпатий и, естественно, нетрудно было добиться их помощи. Непосредственно нас знал и перед нами отчитывался только один Янек, боксер-любитель, здоровенный детина с очень покладистым добродушным характером.
Однажды у нас произошла крупная стычка в столовой у тодтовцев. Мы оказались в меньшинстве, - трое против тридцати,- но в самый критический для нас момент Янек так разошелся, что быстро разметал наседавших торговцев, и мы "без потерь" вернулись на базу! Правда, у меня была разбита голова. С тех пор Янеку стало очень лестно чувствовать себя нашим "телохранителем". Он и стал старшим над остальными группами соотечественников. Через него мы передавали им указания и советы, носившие первоначально самый безобидный характер "похулиганить", поиздеваться над фрицами. Янек был проинструктирован, как разрегулировывать карбюраторы, зазоры клапанов... В колонне катастрофически стал увеличиваться расход бензина и из-за того, что масса шоферов, чтобы напакостить "хозяевам", ежедневно сливали некое его количество в песок на обочинах. "Матфорды" стали поглощать горючего, бывшего у немцев на вес золота, намного больше запланированной нормы. Механики с ног сбились, регулируя и перерегулируя узлы питания. Штурмфюрер выходил из себя...
Эмигранты-механики что-то поняли, и полякам пришлось устроить им "предупредительную темную", и мир был налажен: какая им, в конце концов, разница, - не из их же кармана! - "Заводской брак!" - доложили они начальнику колонны и тот увеличил нормы. - "А не лучше ли сэкономленным бензином снабжать местное население?" - намекнули мы Янеку, а тот - дальше по цепочке. Посредниками с населением были, как знающие французский, мы с Мишелем. У поляков интерес к такому невинному саботажу возрос еще больше: через местных фермеров, у которых весенняя страда была на носу, они за горючее получали натурой: сыр камамбер, масло, сметану, вино... Просто хулиганство переросло в экономическую и утробную выгоду.
Проверенные на саботаже переходили к невинному сбору информации - учету военной мобильной техники, а затем и к фиксированию на карте объектов. А условные обозначения мы им подсказывали опять же через Янека, руководителя их групп. Вернувшись с рейса, водитель обменивал свою карту со сделанными в ней пометками на уже чистую. Нам добавилось работы: переносить отметки со всех карт на нашу основную. Да еще необходимо было проверять достоверность и правильность.
* * *
Гитлеровцы торопливо возводили оборону побережья, сооружая свой "Атлантический вал". На улицах Сен-Назера, Нанта, других прибрежных городов были расставлены передвижные ежи из швелеров и колючей проволоки. Над городами высоко в небе парило множество колбас-аэростатов. Доты, противотанковые заграждения. На перекрестках улиц и дорог, спускавшихся к океану, в шахматном порядке в несколько рядов были вырыты колодцы, в них заложены мины. Заправленные, они вновь накрывались крышками: всё было подготовлено, чтобы в нужный момент взорвать коммуникации. Береговые и зенитные батареи и отдельные орудия были чуть ли не на каждом пятом километре друг от друга.
Всего несколько месяцев перед нашим прибытием, английская флотилия во главе со старым броненосцем "Кемпбельтаун", выполнявшим на этот раз роль "брандера" (плавучей мины), прорвалась сюда в устье Луары. Уткнувшись носом в шлюз дока "Жубер", где некогда был построен всемирно известный трансатланический лайнер "Нормандия", броненосец взорвался. Док, предназначенный немцами для стоянки и ремонта мощного крейсера "Тирпиц", был этим выведен из строя, а крейсер лишен своего пристанища.
Наученные горьким опытом, немцы стали судорожно укрепляться. На другую сторону устья, к Сен-Бревену и Пэмбефу, мы не ездили. Наш сектор ограничивался береговой полосой от города Нанта - на востоке до городка Пирьяк-сюрмер - на западе. Отрезок большой, необходимо было привлечь на помощь и местное население. Помог случай. Однажды, на рынке Сен-Назера ажаны (полицейские) схватили мальчишку. - Что натворил этот паршивец? - приняв грозный вид, подошел я к тащившим сопротивлявшегося парня полицейским. Был я в своей черной немецкой форме, на кокарде таинственно поблескивали две незнакомые латинские буквы "Sp" (Speer). Что могли подумать обо мне ажаны? Только сейчас могу об этом догадаться: "Черная форма, как у СС или гестапо, а буквы,- не Сипо ли (Зихерхайтс-Динст - Служба Безопасности)?" По-моему, именно так меня и расценили. - Спекулировал иголками, месье. - подобострастно ответил один из них. - Was? Spe-ku-lation! - возмутился я, придав немецкий акцент: - Мерзавец! Спекуляция преследовалась немцами самым строжайшим образом, вплоть до расстрела. Ажаны переглянулись, ожидая моего решения. - Вот что, я сам отведу его в комендантуру. Чуть что, - пристрелю! Ферштейстду? - обратился я к мальчишке. Струхнувшие ажаны тут же передали мне парня, даже не обратив внимания, что у меня нет кобуры. Лишь два дня назад, подвыпивший офицер застрелил на улице какого-то парня за то, что тот нечаянно его задел. Или самого его качнуло на парня... Естественно, ажаны поспешили ретироваться: мало ли что взбредет на ум оккупанту!
Парень шел смирно, не вырываясь. Решил, наверно, что дело его - труба. На мои вопросы отвечал дрожащим голосом. Я узнал, что ему семнадцать лет, зовут Кристианом Христидисом, живет в Нанте. В семье девять детей в возрасте от четырех до двадцати одного года. Самая старшая - сестра Анна, он же - самый старший из мужчин. Наш разговор, приняв непринужденный тон, успокоил парня. Он понял, что зла я ему не желаю, даже сочувствую. "Почему?" - так и светился вопрос в его глазах. А мне стало ясно, почему этому "самому старшему из мужчин" пришлось заняться рискованным делом - спекуляцией. И я решился: - Послушай, Констан. Я - югослав, а не немец. Видишь: у меня и оружия нет, так как я обычный рабочий - шофер. Паришка недоверчиво зыркнул исподлобья. - Да, я - серб. Фашистов не люблю, как, должно быть, и ты. Как, говоришь, твоя фамилия? - Христидис. - Ты - грек? Значит, мы - земляки, оба с Балкан, соседи... - и я протянул ему сверток, в котором было несколько коробочков камамбера и с полкило масла.
Так я приобрел нового знакомого, самое главное - из Нанта,- ставшего вскоре преданнейшим другом и помощником, как и вся его семья. Появился и еще один, вернее - одна помощница, - Тереза Бинэ. Рыженькая девушка, совсем еще ребенок. Работала она официанткой в гостинице "Осеан" в городке Ля Боле, где между рейдами отдыхали немецкие офицеры-подводники, а также и летчики, офицеры ПВО. Познакомились с ней так. Как-то проходя мимо гостиницы, я застал ее за заготовкой дров для кухни. Довольно трудная работа для девушки! Чтобы размяться, я взял топор и стал колоть дрова. Ко мне и моей галантности благосклонно отнеслись пожилые женщины-поварихи. Улыбаясь, они стали что-то нашептывать веснущатой Терезе. Та так и зарделась. И я стал часто бывать не только на кухне, но и в самой гостинице. Мое признание, что я - не немец, не по своей охоте работаю у оккупантов, помогло укрепить с ними дружеские отношения. Стойкое сопротивление югославских партизан, о которых часто упоминало Би-Би-Си (они, конечно же, его слушали!), придало нашей дружбе оттенок особого доверия. Я жадно глотал все новости, которые мне любезно по секрету пересказывали. И не только услышанное по радио, но и просачивающиеся в разговорах и бахвальствах отдыхавших офицеров. Некоторые женщины, в том числе и Тереза, неплохо владели немецким.
В Терезу был влюблен шестнадцатилетний паренек Клод, ее сосед. Он выразил желание помогать в борьбе против оккупантов. Покидая гостиницу, немецкие офицеры часто сетовали на то, что их опять отправляют туда-то и туда. Сведения, хоть и не особенно важные, тоже отправлялись через связных. Вскоре звено "Тереза-Клод" расширилось за счет их друзей: юность всегда склонна к романтике и не всегда отдает себе отчет в рискованности и в возможных последствиях. Тереза и Клод были представлены Мишелю. Она стала запасной связной, Клод - связным между нами и Нантом, в частности с Констаном Христидисом.
В местечке Сен-Марк немцы спешно возводили доты для дальнобойной артиллерии, которая должна была прикрыть устье Луары, куда ранее так безнаказанно вошел "Кемпбельтаун". Внизу, на площадке, заканчивавшейся крутым обрывом к океану, не развернуться, и я, груженный цементом, спускался на машине задом. Мастер - торговец шагал передо мной спереди, указывая, как править. Крутизна увеличивалась. Вдруг машина сорвалась с зацепления (заводской брак так и не был надежно устранен!) и, набирая скорость устремилась вниз. Я жал на тормоза, что есть мочи. В уме проклиная недобросовестных французских рабочих, неисправивших этот брак... Завоняли тормозные колодки. Я ожидал, что вот-вот машина сорвется с обрыва. Успею ли выскочить из кабины? Да нет, даже об этом у меня не было времени подумать... В самый последний момент заднее колесо наскочило на какой-то выступ скалы и грузовик остановился у самой кромки обрыва! Я спасен! - Свинья!.. Сволочь!.. - орал на меня истерическим голосом порядком струхнувший мастер. Он был готов избить меня.
Всё это произошло у эстакады, где я обычно сгружал цемент. Здесь работали марокканцы. Они стояли и с ужасом наблюдали за происходившим. Я, весь вспотевший от переживаний, еле выскочил из кабины, уселся в бессилии на подножку и... послал тодтовца ко всем чертям ада. К моему удивлению, тот замолчал и поспешил удалиться. Есть такие натуры: яростно показывают власть перед слабым, а нарвавшись на отпор, поджимают хвост: волк среди овец, а среди волков - сам овца! Глядя на марокканцев я, в знак благодарности к Всевышнему, произнес известное мне по Югославии изречение из Корана: "Ля иллаха иль Алла, Мухамед расул Алла!" (Нет Бога, кроме Бога, и Мухаммед - Его пророк!). Африканцы разинули рты и стали подсаживаться поближе, разглядывая меня с любопытством. Так я познакомился с очень умным и по всем статьям интересным человеком - Мухаммедом-бен-Мухаммедом, - "Мухаммедом в квадрате" - как его окрестил Мишель.
Откуда здесь марокканцы? - Во французской армии были колониальные войска, "зуавы-сенегальцы", набранные в Алжире, Тунисе, Марокко, куда входили многие народности Северной Африки. За время войны они были на передовой, на линии Мажино, где и взяты были в плен. Частично были оставлены во Франции для работы. Мухаммед вскоре был назначен старшим над группой марокканцев и других арабов, строительных рабочих, среди которых пользовался завидным авторитетом. Честно и самоотверженно они в свое время сражались за Францию, да и сейчас ее любили и считали своим долгом помогать ей в трудные времена. Здесь же встретил я и далматинца Саву. Лет за пять до войны, в поисках заработка, он приехал во Францию из своих голодных мест (на "печалбу", как это называлось в Югославии). Нападение "швабов" на эту страну, затем и на его родину, обозлило гордого и свободолюбивого горца. Оповещения о массовых расстрелах заложников и патриотов звали к отмщению. А еще больше к этому призывали вести о героическом сопротивлении в Греции, под Сталинградом, во Франции и в его собственной стране. По-французски и по-немецки Сава говорил бегло. Как и большинство далматинцев говорил и по-итальянски. Документы его были в порядке. Кроме того, он был связан со своими земляками в Бресте, где те работали вместе с бельгийцами-малярами на немецком военном аэродроме.
После проверки, по указанию Центра, Мишель часто стал посылать Саву в Брест, непосредственно связав его с руководством. В Нанте нашли еще двух ценных помощников. Ими стали бретонцы Ив Селлье, проживавший на рю д'Анфер (странное название - Адская улица!) и Анж Ле-Биан. Ив еще отходил от искусственно поддерживаемой им болезни: ею он спасался от отсылки на работы в Германию. По совету Мишеля, он и его друг Анж, бывший сержант колониальной армии, нанялись в местные полицейские и вооружились пистолетами. Они несли охранную службу в Нанте и со своими пропусками могли бывать в любых местах в любое время. Ив и Анж возглавили группу, которой было вменено в обязанность нанести на план города дислокацию зенитной обороны. В нее вошел и Констан Христидис.
Связь с этой группой обеспечивалась через Клода и Терезу. В середине декабря 1942 года, Мишель по распоряжению руководства распрощался со своей рацией, передав ее легализировавшемуся в Сен-Назере радисту-профессионалу. Конечно, профессионал намного лучше, чем дилетант. У нас на душе отлегло, Связь с радистом осуществлялась вначале самим Мишелем, а затем и Терезой с Клодом. Теперь можно было отправлять более объемные информации, что облегчало работу.
Шел январь 1943 года. Редким был день, когда Сен-Назер и окрестности не подвергались бомбардировкам. Мы уже привыкли быстро тормозить и выскакивать из кабин, еще быстрей мчаться в поисках более или менее надежных укрытий. Оборудованных бомбоубежищ давно не существовало, оставалось, если нас заставал налет в городе-развалине, примоститься в дверном проеме какой-нибудь чудом оставшейся от дома стены и тешиться надеждой, что она на тебя не рухнет от взрывной волны. Если же это случалось на шоссе, то и придорожные кюветы и ямы были "утешением".
Бурная была жизнь! Какие только меры защиты не применялись! По всему Сен-Назеру, окрестным городишкам, особенно в порту вокруг "гаража" и пирсов, были установлены бочки с "небельзойре"- искусственным туманом. Огонь изрыгали многочисленные турели "эрликонов" - четырехствольных зенитных пулеметов-орудий и глубоко эшелонированные тяжелые зенитные батареи, покрытые пологом маскировочных сетей, - им тоже порядком доставалось! На разных потолках высоты над городом были подняты многочисленные аэростаты... Несмотря на это, "летающие крепости" бомбили с поразительной точностью. Всё это происходило до одного дня...
В то воскресенье бомбардировщики внезапно появились к вечеру, будто вынырнув из ярких лучей опускавшегося в воды океана яркого солнца. Шли самолеты почему-то очень низко. В ушах звенело от их надсадного рева и извергавших огонь зениток. Я, как и обычно, принялся их считать: двадцать... пятьдесят... восемьдесят.. еще и еще... Перед клином летящей армады - стена сплошных разрывов. Вот, ватные хлопки разрывов уже в самой гуще армады. Но самолеты неуклонно и упрямо надвигаются, будто это их нисколько не касается. Величественная картина! Никакой попытки отвернуть, нарушить строй! Какими поистине стальными нервами надо обладать, чтобы так ровно вести машины среди густой каши разрывов! Стрельба: в бой вступали всё новые и новые батареи. Вот вспыхивает крыло у одного... вот у другого самолета. Сверху до меня доносятся глухие взрывы, и там ширятся густые белые облака, из которых в разные стороны начинают кувыркаясь выпадать серебром сверкающие на солнце обломки. Задымилось еще несколько самолетов и от них пошли черные шлейфы. Они теряют высоту, начинают вихлять и всё с большей скоростью нестись к пучине океана. Только тут некоторые бомбардировщики стали сворачивать в стороны и, ковыляя и прихрамывая, поворачивать назад, под прикрытие слепящего яркого солнечного диска, опускавшегося в океан. Из подраненных самолетов, то там, то здесь выпадают черные точки, над некоторыми вспыхивают белые купола парашютов... В тот день я насчитал 27 сбитых или подраненных бомбардировщиков. Одни врезались в зеркало океана, другие взрывались на береговой полосе с нашего берега Луары или с противоположного - у Сен-Бревена.
Такого массового урона РАФ (Ройяль Эйр Форс) на моей памяти еще не видывал. Почти треть! Бомб так и не сбросили, - атака была полностью отражена. В Сен-Назере обнаружили тела двух летчиков с нераскрытыми парашютами. Они так и лежали, обнявшись. Лица их чудом остались целыми: оба - блондины, очень похожие друг на друга. Кто-то определил, что то были канадцы, выразил догадку, что это - братья, не захотели попасть в плен, поэтому, мол, и парашютов не раскрыли...Одного летчика нашли с располосованным парашютом, погрузившимся ногами в навоз. Ужасная картина: туловище, как гармошка, осело на ноги, бедренные кости вылезли из плеч...
С тех пор налеты прекратились надолго. Над городом установилась непривычная тишина: ни сирен тревоги, ни рокота, ни уханья зениток. Будто война уже закончилась. А нам от руководства полетели приказы: ускорить работу над картой зенитной обороны, составить детальную схему дислокации точек ПВО береговой полосы и городов Сен-Назера и Нанта.
Так настал месяц февраль. В первых числах этого месяца на всех своих учреждениях оккупанты приспустили флаги со свастикой. На лацканах мундиров - траурные ленточки. Заметно поникла надменность "властителей мира": объявлен трехдневный траур. Сталинград! Огненная точка, в которой расплавился мощный кулак гитлеровского "Дранг нах Остен",- натиска на Восток. В Югославии, как говорят, Сталинград прозвали "Стани-град" - "Стань-город".
И воспрянули жители Франции, да, наверно, и других стран. Одиночная вооруженная борьба патриотов стала перерастать в настоящую войну -"гериллу". Воспрянули и те, кто ранее не то боялся, не то раздумывал и выжидал, - слишком долго надеялись, терпели унижения, ожидали "Второго фронта", которого всё не было и не было. Пора! "А то, глядишь, и без тебя обойдутся!"
В тот поздний вечер я долго лежал в сумерках под противно моросящим дождиком. В яме, до половины наполненной лужей. Я уточнял последние привязки выявленного днем нового объекта- бетонной площадки зенитной батареи, к которой не удалось подъехать днем поближе, - слишком зоркое было охранение. Грузовик замаскировал в придорожной заросли метрах в пятистах отсюда. А сюда пришлось подкрадываться ползком. Недалеко - часовой, я его вижу. Он то топчется, постукивая каблуком о каблук, то делает короткие пробежки, пытаясь согреться. Противная погода! Переживем!.. Зато гитлеровцам здорово всыпали! Сталинград не только выдержал натиск, но и разгромил целую армаду фельдмаршала Паулюса! Скороспелый "фельдмаршал"! На душе радостно!.. Зарисовка закончена, еще раз проверим. Нет, ни одна привязка не забыта, глазомерная съемка вроде соответствует. Ползком возвращаюсь назад. Ух, как промок! Сажусь в кабину, еду в Сент-Андрэ-дез-О.
Мишеля еще не было: у него сегодня встреча со связным из Парижа. Интересно: какие сообщат ему новости? Я перенес все отметки на основную карту, спрятал ее в тайник. Принялся резинкой стирать карандаш с моей путевой. Не получается: бумага набухла и раскисла, резинка сдирала и скатывала верхний ее слой в катышки. Да ладно уж, - отложу до завтра, к тому времени она подсохнет... Скорей почиститься, выжать и развесить одежду, белье - пусть просохнут! А теперь... теперь быстренько под манящее одеяло. Согреться!.. Задремал...
Мишель заявился угрюмым, и я вскочил выслушать новости, - видимо, они не из лучших! Да, во Франш-Конте разгромлена группа капитанга Анри. Гризбаум -"лейтенант Николь"- погиб, сам капитан Анри ранен, но спасся. Метренко схвачен. Об остальных - никаких точных сведений. Добричко Радосавлевич и Средое Шиячич тоже арестованы близ Лиона... Жуткие новости, я не мог заснуть... Крутился на кровати, поднимался, снова ложился... Мишель ворочался тоже. Я не выдержал, встал. Кое-как натянул влажную еще одежду, направился к выходу. - Ты куда? - услышал я голос друга: - Сасси, назад! Но я уже захлопнул за собой дверь. Не знаю, что на меня нашло. Подбежал к машине. Не успевший еще остыть двигатель завелся сразу. Я рванул в неизвестность... лишь бы не остановил Мишель!
Слезы застилали глаза, текли по щекам. "А говорят, мужчины не плачут! Брехня!" - промелькнуло в голове. Собаки! Изверги!.. Сколько же можно терпеть? Да еще и любезничать, улыбаться, рапортовать: "Кайне безондере эрайгниссе!" - никаких, мол, особых происшествий... Нет, они, эти "особые происшествия", есть, да еще какие!.. Как всё это отвратительно, как надоело! Когда все это кончится?..
Передо мной ровное, блестящее от дождя полотно асфальта. До отказа жму на педаль: скорость - вот, что сейчас способно развеять! Не заметил, как промчался через Порнише, Ля Боль... Мало, ой, как мало мы делаем! У поляков и то лучше: результаты их "работы" на лицо - они буквально уничтожают двигатели!.. Машины, замечательнейшее творение разума и труда человека, и так варварски им же самим уничтожается! "О темпора, о морес!". А мы и этим, -саботажем,- не имеем права заниматься! ...Где это я? Это же Ле Круазик! А время? Боже, уже скоро семь! Немедленно назад, иначе опоздаю под погрузку!.. Я развернулся, помчался в обратном направлении.
Показался краешек поднимавшегося солнечного диска. Ярко светит утреннее зимнее солнышко! Лучи его, как в зеркале, преломляются на мокром полотне асфальта, больно ударяют в глаза, все еще затуманенные слезами. Впереди какая-то неясная помеха... Начинаю различать крестьянскую фуру на двух высоких, чуть ли не в рост человека, колесах, доверху груженную сеном. Обгоняю ее. Вижу: навстречу едут во всю ширину асфальта велосипедисты. Глупая привычка: ехать развернутым строем, положив руки друг другу на плечи! Нажал на клаксон, велосипедисты стали перестраиваться в затылок. Вихрем пролетел мимо первого, второго, третьего... Последней, шестой, ехала девушка. Успеваю заметить, как она начала вдруг вилять рулем и, теряя равновесие, стала крениться в мою сторону. Проехал мимо, услышал сзади глухой удар: голова ее задела за задний бортовой крюк! Визг тормозов. Выскакиваю: она лежит на асфальте.
Тут, откуда ни возьмись, мотоцикл с коляской, в нем - фельджандармы. Сделали промеры: измерили расстояние до обочины, след торможения... Я всё стою, как чумной, ничего не соображаю. Меня успокаивают: "Ты не виноват, парень!". Тот, который проверял в кабине рулевое управление, вылезая, заметил торчащий из кармашка дверцы краешек карты. - Что это? - Карта, чтобы не сбиться и не плутать... - отвечаю безучастно, еще не отойдя от случившегося. Фельджандарм стал ее разворачивать: кружочки, треугольнички... Показал другим. Лица их посуровели. С опаской обыскали меня и повезли в комендатуру, в Порнише. Клацнул замок камеры на втором этаже. Я очнулся. Так глупо влипнуть! Знал: скоро приедут за мной из абвера или из гестапо. Немедленно, немедленно предупредить Мишеля! Сейчас все поставлено на карту: грозит обыск в моем, - в нашем с Мишелем, - закутке. А там... Но как предупредить?
Мечусь, как птица в клетке, ищу способа. Окно с козырьком выходило на улицу. Через щель увидел, как по улице изредка проходят люди. Вырвал стельку из ботинка, завалявшимся огрызком карандаша нацарапал: "Отель Осеан. Терезе Бинэ. Влип. Срочно предупреди Пюса!". Свернуд трубочкой и стал ждать, прильнув к щели. Показалась женщина, вид у нее подходящий. Бросил трубку прямо впереди ее ног. Она глянула в сторону окна, откуда вылетела трубка: решетки, козырек. Поняла! Нагнулась, будто поправить шнурок на ботинке. Когда отошла, трубки уже не было.
Я знаю: мое отсутствие на утреннем построении должно было насторожить Мишеля. Он обязательно заскочит в обеденный перерыв к Терезе. Через час снова показалась та женщина. Чего она хочет? На секунду приостановилась, подняла голову в сторону моего окна, утвердительно кивнула и тут же заспешила прочь. Молодец! Часа через четыре послышался знакомый рокот "матфорда". Показался грузовик. Номер машины Мишеля - "WH-4800". Машина чуть притормозила, затем рванула дальше. Сейчас Мишель помчится в лагерь, устранит все следы, предупредит ребят. Пожалуй, времени у него хватит.
Вечером, когда стемнело, меня перевезли сначала во временную тюрьму-барак (городская Сен-Назеровская была повреждена бомбардировками), затем в тюрьму Нанта - "Мезон Ля Файетт". Поместили в особый "квартал" - "Картье Аллеман" - в ведомстве абвера и гестапо. Следствие... Чего я там не натерпелся! - На кого работал?.. Кому готовил карту?.. Я признался сразу: хотел, мол, подработать, знал, что подобными вещами иногда интересуются, хорошо за них платят; ждал подходящего случая, чтобы продать... Начал этим заниматься несколько дней назад... - таковыми были мои ответы.
Били, снова допрашивали, опять били. Но я твердил одно и то же. Под конец, без сознания, доставили в тюремную палату больницы "Отель Дьё". Видимо, не хотели, чтобы я в подобном истерзанном состоянии предстал перед трибуналом. У дверей дежурили французские охранники. Однажды, - я просто не поверил своим глазам! - на дежурство заступил... Ив Селлье! Надо же, такое везение! Потом охранником был Анж. И вот, этим бретонским друзьям удалось привести на встречу со мной Мишеля. Врачами и медсестрами-монашками были французы. Мой истерзанный вид вызывал в них сострадание, желание помочь хоть чем-нибудь. Этим я и объясняю возможность тайного визита Мишеля. Он передал: решается вопрос о моем вызволении. Я в это не очень верил. Ив и Анж предложили более надежный вариант: исчезнуть за время их дежурства. Да, то был бы стопроцентный успех, но какой ценой! Я категорически отказался: дело прежде всего, а разбрасываться такими людьми, как они, - не имеем права.
Вскоре меня повезли на заседание военно-морского трибунала в Ля Боль. Зал, флаги, тройка за столом. Приговор краток: за попытку шпионажа - к расстрелу! Утверждение приговора "верховным судьей" (им недавно объявил себя сам Гитлер) следовало ждать дней семь-восемь. Я имел право подать на помилование, просить заменить отправкой на Восточный фронт, - так об этом провозгласил переводчик. Из суда повезли обратно в тюрьму. Тряска "воронка", именуемого у французов "панье а салад" (кошелка для салата), а у немцев "грюне мина", прибавилась, скорость снизилась: "подъехали к городу, на булыжную мостовую." - догадался я.
Вдруг удар, скрежет, фургон валится на бок... Я совершаю немыслимое "сальто мортале". Дверь от моего бокса срывается с петель и врезается в щиколотку левой ноги. От боли чуть не теряю сознание. Слышу хлопки выстрелов, почудились голоса Ива и Анжа. Кто-то рвет дверку, резкая боль еще больше пронизывает ногу, и я окончательно теряю сознание... Пришел в себя на каком-то чердаке. Надо мной склонилось озабоченное лицо Констана Христидиса. Узнаю, что столкновение с фургоном устроил Мишель своим грузовиком. Участие в этом принимали Ив, Анж и он, Констан. Охрану перестреляли. Мишелю пришлось скрыться, кажется, в Париж...
Страшная боль в ноге, большая опухоль щиколотки. Конечно, звать врачей, - об этом и думать не приходится. Определяю, что сломана или треснула "капут осис тибие" - головка тибии. Сестра Констана - Анна- прикладывает уксусные компрессы. Нужен покой. Лубок сделал сам из дощечек. Какая удивительная героическая семья: повсюду, как рассказал Констан, расклеены розыски с моей фотографией - "Зондерфандунги", а они, родители и девять детей, меня прячут и лечат! Целых пять или шесть недель. Навеки запомнил адрес этого гостеприимного дома: 15-бис, рю До д'Ан ("Ослиная спина").
Кость срасталась долго. За это время, с помощью Анны, я отпустил модные усики "а ля Дуглас Фербанкс" (американский киноактер). Ребята из группы достали мне форму немецкого ефрейтора, точно по росту, да еще и с отпускным свидетельством- "Урлаубшайном" голубого цвета. На френче была пришита и желтая ленточка "за ранение". Об этом, как сказали, позаботился специалист по таким делам - Сава. Наконец я был в состоянии передвигаться на костылях. Надо срочно покинуть этот тревожный район, где меня разыскивают и где я подвергаю смертельной опасности семью Христидисов.
* * *
...Как только в третий раз ударили в станционный колокол, извещая об отправке экспресса "Нант-Париж", на перроне появился немецкий ефрейтор. Двое парней несли его вещи - рюкзак и чемоданчик. Опираясь на костыли, ефрейтор устремился к начавшему движение поезду. Его поддерживала девушка. "Герой фатерлянда", который, видимо, лечился в Нанте, явно опаздывает на поезд. К нему бросается немецкий комендант с патрулем. В его обязанности - проверять документы у военнослужащих. Но как неловок этот раненый солдат: документы застряли в нагрудном кармане, виден лишь голубой уголок отпускного свидетельства..."Ладно, ладно!" - отмахивается военный комендант и подсаживает ефрейтора с нашивкой "За ранение" на подножку классного вагона. Вслед летят рюкзак и чемоданчик. Ефрейтор машет рукой своей невесте, друзьям, а потом, в тамбуре, вытирает со лба холодный пот...
Вот так выглядел мой отъезд из Нанта. Но это было еще полдела. У меня нет железнодорожного билета. Поезд наверняка будут проверять ажаны и ревизоры. Вхожу в купе, присаживаюсь на свободное место, - долго стоять не могу. Делаю вид, что читаю газету, - для этого был припасен свежий номер "Фёлькишер Беобахтер". Мои соседи молчат. Один - штабсфеьдфебель танковых войск, другой - штатский. Разговор начал штатский несколько неожиданным вопросом: - Ты из какого корпуса? - обратился он к штабсфельдфебелю. Тот подозрительно таращит глаза. - Ну, чего смотришь? - ухмыляется крепыш в пиджаке и с галстуком: - Я тоже штабсфельдфебель, тоже танкист. Только ваш корпус перебрасывают в форме, а нас всех переодели в гражданское... Для скрытности. И он, в подтверждение, показывает свой "зольдатенбух". На меня - я же младший чин - никакого внимания.
Запоминаю их разговор: в Париж приеду не с пустыми руками. Если... если, конечно, доеду... По вагонному коридору идут ревизоры и ажаны. Всё! Теперь... Странное дело: никто не спрашивает ни билетов, ни документов, и все прошли мимо! Уже потом, выйдя на перрон вокзала Монпарнасс, я прочитал на вагоне дощечку: "Только для вермахта". Спасибо нантскому коменданту - удружил еще раз, посадил в такой вагон, у пассажиров которого билетов не спрашивают: сам бы я не догадался!
Поезд прибыл около полуночи, в разгар комендантского часа. Вокзал оцеплен. Знаю уже по Ля Рошелю: из него можно выйти, лишь предъявив специальный пропуск или солдатскую книжку. Перрон быстро пустеет, только у выходных дверей стоят очереди. Судорожно думаю: что же предпринять? Выбираю носильщика, лицо которого внушило доверие. Подзываю его по-французски с деланным немецким акцентом: - Портер, туа, иси! (Носильщик, сюда!) Он подкатывает свою тележку, и я шепчу ему на ухо: - Месье, выручайте: я - дезертир... Носильщик быстро окидывает меня взглядом с ног до головы и после краткого раздумья бросает: - Вещи - на тележку! Следуйте за мной! Он везет мои вещи, я шкандыбаю за ним. Даже покрикиваю иногда: "Скорей! Лос! Вит!". Это - когда мы слишком уж близко проходим мимо проверяющих документы фельджандармов.
Увлеченный этой игрой и в ожидании окрика "Хальт!", я и не замечаю, как окончился перрон, здание вокзала. Носильщик свернул в какой-то проход, открыл калитку, и... мы очутились на привокзальной площади. - Вон там - спуск в метро. Если еще потребуется моя помощь, - запомни мой номер. Я всегда тут. - сказал носильщик и категорически отказался от денег.
Минут через двадцать я был у гостиницы "Модерн", позвонил. С той стороны зашаркали туфли и двери открыл Энрико. Услужливо взял чемодан. - Как вас записать? - вскинул он голову, усевшись и раскрыв свой гроссбух. Я молча снял пилотку. Видя, что он и дальше вопросительно смотрит на меня, я прикрыл рукой усики. В глазах Энрико сначала недоумение, потом - догадка и изумление. Он вскочил и помчался к лестнице: - Ренэ! Быстро вниз! По ступенькам быстро-быстро застучали милые каблучки. Она было ринулась ко мне, но тут же остановилась: - Почему на тебе эта мерзкая униформа?
* * *
Я снова в своей комнатушке. Рядом - Ренэ. Выскочил все-таки из лап смерти! Надолго ли? Ренэ будто подменили. Прибегала чуть ли не каждые пять минут, надолго оставалась, восклицая: "Ты жив!.. Ты жив!.. Теперь от меня не уйдешь!". С ее помощью я продолжил свое перевоплощение. Ножницы, изменение прически, окраска волос. Долго не получалось с бровями,- никак не хотели перекраситься! Наконец, кажется всё: - Настоящий итальянец! - поражался Энрико, всё время подававший советы.
Через Ренэ я связался с руководством. Принесли мою старую одежду, сфотографировался в "фотоматоне", и вскоре получил новые документы. Их принес мне сам Анри Менье. Я стал Качурин Александр, французский гражданин русского происхождения, родом из Туниса, с рю де Шампань, сражавшийся на линии Мажино в числе солдат колониальной армии такого-то полка, санитар. Освобожден из плена из-за слабого здоровья, на днях демобилизован в городе Манд (Южная зона). Приехал сюда поступить в автошколу, чтобы, получив права, наняться на работу в Германию. - Такова была легенда, подтвержденная соответствующими документами: актом о демобилизации, солдатским билетом и другими бумажками. Фамилию "Качурин", как и раньше, взяли, как мне сказали, из "Журналь Оффисьель".
Из Туниса к тому времени гитлеровцев выдворили: уже в Бретани я видел танки Роммеля, так что проверить мой тунисский адрес сложно. Но на всякий случай, "мой" дом и сам город мне подробно опишет один из тунисцев... Уходя, Менье вручил мне тысячу франков на жизнь и показал на цветок в горшке, стоявший на подоконнике: пусть он будет сигналом безопасности.
На следующий день мы с Ренэ посетили мэрию. Она своим щебетаньем ловко обработала чиновника, и мне без каких бы то ни было осложнений были выданы "карт д'идантите" и "сертифика де домисиль" - о моей прописке в гостинице. А также и продовольственные карточки повышенной нормы, как и подобало "пострадавшим за родину", то есть вернувшимся из плена. На этот раз моя легенда была намного лучше, чем предыдущие, пачка документов - безупречна. А вот сигнал "безопасности", о котором будет предупрежден "тунисец" и другие, которые, возможно, должны будут выйти на связь, имел некоторые неудобства: прежде, чем прийти в гостиницу, им бы пришлось сделать крюк, войдя во двор с другой улицы, чтобы убедиться, стоит ли он на месте.
"Тунисцем", который должен был описать мне "мой город и мой дом", оказался Мишель! Он появился под вечер. Рассказал, как всё произошло в Бретани. Получив от Терезы записку, Мишель помчался в барак, надежно перепрятал карту и всё другое. Успел переговорить с Янеком, чтобы тот предупредил других. Вовремя! Ночью нагрянули абверовцы, перевернули всё вверх дном. Безуспешно! Допрашивали. Мишель, "естественно", не предполагал, что "этот идиот способен на подобную пакость". Поляки, предварительно проинструктированные Янеком, в один голос заявили, что в последнее время заметили во мне что-то ненормальное, что я, по их мнению, начал "свихиваться". Затем Мишель, получив "добро" от руководства и узнав день назначенного суда, совершил с ребятами наезд на тюремный фургон, возвращавший меня в Нантскую тюрьму: своим грузовиком врезался в него сбоку, но "чуток не рассчитал", а сопровождавшие его ребята прикончили охрану. Меня высвободили из бокса опрокинувшейся машины. - Ну и хлипкий же: чуть что и... в обморок!
Сам Мишель, бросив помятую машину, сразу же скрылся в Париж, отвезя туда и очередную карту-схему ПВО прибрежного района. Осталось закончить план обороны самого Нанта. Этим сейчас занимается группа Ива-Анжа. А Констана, учитывая многодетность семьи и ее вклад в мое спасение, освободили от рискованной работы, оставив в резерве. Тереза стала связной. Как только схема будет готова, она сообщит, и за нею поедут из Парижа... Итак, мой друг сделал всё, чтобы спасти меня и всю группу.
Мишель остался доволен моим перевоплощением: "Почти никакого сходства с разыскиваемым Поповичем!". Впрочем, насчет "Поповича" и самого Мишеля было дано указание пустить слух, что, мол, оба бежали из Франции. Ренэ улыбалась и, не стесняясь Мишеля, в порыве нежности прижималась ко мне: - Я не хочу, чтобы его арестовали!.. Я стоял словно оцепенелый. Сколько раз, еще тогда, оставаясь с Ренэ наедине, я пытался дать ей понять, что испытываю к ней большее, чем просто братские дружеские чувства, но дух Мишеля всегда витал между нами. Я знал, что и он к ней неравнодушен. Но не знал, что сама она изо всех сил старалась "не замечать" моих чувств. И как было обидно: кругом смерть, жизнь коротка и ненадежна, каждая минута дорога,- может оказаться последней,- а она будто этого не понимала и отстранялась от меня. Эх, таинственны и неразгадываемы женские сердца! Лишь сейчас всё стало ясным: - Я тебя полюбила сразу же! Но вы с Мишелем такие друзья, - ты бы не простил потерю друга, и я бы потеряла вас обоих! Как она права! Сколько в ней самообладания, чистоты!..
* * *
Первые дни я почти не выходил из гостиницы, лишь по крайней надобности: костыли были помехой. Ренэ и Энрико делали всё, чтобы скрасить положение человека, загнанного в подполье. - Сасси! - сказала однажды Ренэ: - У меня для тебя сюрприз. Поедем со мной! На метро мы отправились по направлению к Монруж. Выйдя наверх на последней остановке, повернули в маленькую тихую улочку. Поднялись на первый этаж необитаемого, видимо, дома. Ренэ отперла ключом дверь и... мы очутились в опрятно обставленной чистой комнатушке. В ней были газовая плита, рукомойник, столик, застланная кровать, два стула. Удивительно: нигде не пылинки! - Знаешь, Сасси, - нежно прильнула ко мне Ренэ: - В твоем положении невредно, даже необходимо, иметь запасное убежище, а? Если надо будет скрыться, тут и переждешь. Я сняла эту комнатку "для брата". Как и в отеле "Миди", здесь такой же запасной выход - через окно. Смотри: даже удобней, чем у нас! И мы с ней целые сутки обживали эту уютную квартирку...
* * *
Однако, всё случилось не так, как мы предполагали. В середине июня по пневматической почте я получил сообщение от Анри. В нем указывалось время и место встречи, - в излюбленном кафе "Дюпон". Я даже замурлыкал от радости: "Ше Дюпон тут-э бон!.. Ше Дюпон тут-э бон!" Летел туда, как на крыльях, насколько позволяла моя хромая нога, но уже без костылей. Сколько времени маялся я без дела, ужас! Менье, как обычно, был жизнерадостным, полон юмора: - Ну, "баба Яга- костяная нога", как самочувствие?.. Так вот, день "Жи" (высадка союзников и открытие Второго фронта) не за горами. Восточный фронт заставил бошей оголить побережье, о чем свидетельствует и твоя информация о разговоре фельдфебелей в поезде. По всей территории Франции - то же самое. Сейчас оккупанты боятся восстания, особенно в Париже. Принялись пополнять "Милис де Дарнан". И нам пришлось начать работу среди милиционеров, выпускаем для них специальные листовки "Полис э Патри" ("Полиция и Родина"). Рассчитываем воздействовать на тех, кто не погряз в крови соотечественников, - на свежевербуемую туда молодежь...
От меня требовалось вступить в контакт с одним из руководящих лиц милиции, заведующим отделом оргнабора и уже давшим согласие сотрудничать за определенную мзду. Первую часть взятки - 500.000 - он уже получил. Но надо его прощупать получше: - Это твой соотечественник. Возможно, будет с тобой более откровенным. Предупреждаю: дело это опасное, необходима осторожность. Ты будешь ему представлен согласно новой твоей легенде.
Менье уехал на место встречи, а через полтора часа и я условным стуком постучал в дверь квартиры по адресу 61, рю Шардон-Лагаш. Дверь открыл Менье. Сзади него меня пытливо разглядывал господин в пенснэ. Представился: - Константин де ля Люби. - и, помолчав, добавил: - Русский. (Почему "де ля Люби"? - Возможно: "Любимов", да переделал на французский лад? - подумал я.) Сухощавый, с выправкой, какой гордятся кадровые военные, лет сорока-пяти - пятидесяти. Он прихрамывал и ходил поэтому с тростью. По-французски говорил безупречно, но большую часть разговора мы вели с ним по-русски. Вскользь он поинтересовался моей историей. Я ему описал свое неустроенное положение: только что выпущен из плена, демобилизовался, денег почти нет, думаю устроиться в школу шоферов, но не уверен, что благополучно пройду медосвидетельствование. Де ля Люби сказал, что рад услужить стоящим парням и мог бы устроить их на легкую работу с хорошей оплатой и питанием: - Это ведь лучше: служить дома и не ехать к черту на кулички, в чужую страну!.. Конечно, для многих молодых французов это было бы отличным шансом увильнуть от обязанности выезда в Германию по "STО".
Все же, я посчитал необходимым уведомить об этой встрече моего старшего - Мишеля.- Странно! - удивился он: - У нашего руководства явная накладка: Гастон решил, что нам обоим больше не стоит здесь оставаться и рисковать. Обязательства наши выполнены, и мы с тобой на днях отправляемся во Франш-Конте... - Во Франш-Конте? - не поверил я: - А кто там сейчас? И я узнал, что капитан Анри, как оказалось, не погиб. Да, был ранен - пуля прошла по виску, вышла у самого глаза. Он спасся, переплыв реку Ду. Подлечившись у друзей, прибыл в Париж. Но в Париже попал в облаву, вновь оказался в лапах полиции. Сделав подкоп, бежал из лагеря. Сейчас, окрепнув, готовится к боевым действиям во Франш-Конте. ("Ну и двужильный!" - подумалось мне). Алексея Метренко, раненого в ногу, схватили. Говорили, что под пытками он многих выдал. Немца Гризбаума - "лейтенанта Николь"- друзья нашли в каком-то сарае, скончавшимся от раны в живот.
Сейчас капитан Анри обратился к "старикам" с призывом явиться к нему в Безансон. Туда нам и предстояло выехать. В начале июля Мишель приказал: на следующий день взять на Лионском вокзале билет на вечерний поезд к Безансону, с пересадкой в Дижоне. - На утренний, который следует прямиком до Безансона, не бери! - Какой же смысл? Ведь всё равно в Дижоне я пересяду именно на него. Почему же не выехать утром послезавтра? - Слушай, что тебе говорят! Смысл есть: прежде всего, оповестишь всех здешних, что выедешь послезавтра утром. В том числе и твоего Де ля Люби. Менье - тоже. Не нравятся они мне что-то с их новой затеей. На самом же деле отправишься накануне вечером. Кроме того, в Дижоне будешь иметь время убедиться, что не везешь "хвоста". Во всяком случае, так безопасней. Учти, что проверю. Не забудь о сигнале безопасности!
Сам Мишель должен выехать дня через четыре. Перед отъездом он в моей комнате заберет рюкзак, чтобы кому-то передать униформу ефрейтора. Задержка его отъезда объяснялась еще и тем, что он должен дождаться связного, посланного в Нант: Ив сообщил, что схема ПВО города готова. Прощаясь с другом, я высказал сожаление: - Ренэ будет переживать... - Ничего, она поймет. Пошли ее завтра утром за билетом. Пусть развеется и в себя придет! Мишель уехал, а я долго думал, что он по-прежнему любит Ренэ. Не из-за ревности ли торопит меня? Эх, если бы я мог знать, что видел его сегодня в последний раз!
Ренэ сначала молчала, потом, выявив свой итальянский темперамент, заметалась как зверек в клетке. Я обещал, что уеду ненадолго, через недельку-вторую вернусь. Молча, со слезами, она поехала выполнять мое поручение. Я стал готовиться к отъезду, как вдруг постучали в дверь. Вошел Де ля Люби: - Здравствуйте. Это господин Менье дал мне ваш адрес. Извините, не готов ли список желающих поступить к нам? Вопрос для меня был неожиданным: мне не было указаний на этот счет. Какой список? Ведь никакой конкретной договоренности не было, был только разговор. С другой стороны, только Менье знал мой адрес. Это факт. Следовательно, я его плохо понял. Виновато признался, что вплотную данным вопросом я еще не занимался. Ренэ вот-вот должна вернуться, и я не хотел, чтобы Константин Де ля Люби о ней узнал, а тем более, чтобы они встретились. Памятуя наказ Мишеля, я сказал, что должен уехать на следующее утро на несколько дней, вот после этого и начну подбирать добровольцев.
Проводив его до метро, я вернулся с каким-то гадким чувством. Что-то неприятное было в совершенно неожиданном визите этого господина. Однако, вернувшаяся Ренэ и ее переживания отодвинули на задний план впечатления от этой встречи. Как все-таки Ренэ меня любит! Разве это не счастье? Она стала мне еще дороже.
А вечером, когда я собирался прощаться, сразили ее слова: - Сасси, не торопись: я взяла билет на утренний поезд, - так мне посоветовали в кассе. Этот поезд идет прямо до Безансона, нет надобности делать пересадку в Дижоне. И не надо будет болтаться целый день. Это же глупо! Правда, здорово я придумала?
Не выполнить приказа Мишеля! Я заметался по комнате, обхватив голову руками и чуть ли не крича: - Ой, что ты наделала... что ты наделала!.. Она заплакала. А слезы женщины, да еще такой, как Ренэ, - что нож по сердцу. Я принялся ее утешать... - Сасси, - говорила она, всхлипывая: - Что-то в моем сердце неспокойно... Будто оно говорит, что видимся с тобой в последний раз... Так хоть подольше побудем вместе, проведем последнюю ночку. А если это и впрямь так?! Вдруг это действительно в последний раз? Жизнь ведь такая ненадежная...
* * *
6 июля, в пять часов утра, в дверь громко постучали. Кто бы это? Если Мишель решил проверить, то нагорит же мне! Я притих, обхватив Ренэ. - Откройте! - и опять настойчивый стук, требовательный, уже грохочущий! - Уврэ иммедьятеман! Немедленно откройте!.. Полис аллеманд! - и дверь заходила ходуном. Такой "немецкий прононс", какой часто изображал Мишель. Вот чертяка! - Брось ерундить! Хоть бы совесть заимел! - кричу зло: - Ну да, я задержался. Сейчас поеду, Чего зря шумишь? - Уврэ иммедьятеман! - ("Вот болван!"), и я, протянув руку, откинул щеколду.
Тут же комнатушка наполнилась людьми. В штатском и в форме СД. С пистолетами в руках. Ума не приложу, как в такой тесной "келье" смогло вместиться шестнадцать человек! (А Реймонда утверждает, что она их хорошо пересчитала, - их было восемнадцать!). Эта мысль вернула меня к действительности и одновременно к шутливому настроению. Я так был уверен в надежности моих документов, что посчитал это вторжение случайной облавой: проверят документы и, извинившись, уйдут. Но... документы никого не интересуют, их даже не спрашивают! Обыскивают комнату, обшаривают карманы брюк, пиджака, проверяют под подушками. А бедная Ренэ сбилась в углу кровати, стыдливо прикрывается одеялом.
- Где оружие? - Помилуйте, какое оружие?.. Вы меня с кем-то путаете, - у меня его никогда не было! Только тут стали просматривать документы, вытащенные из пиджака: - Качурин... Француз, русского происхождения, натюрализэ... Демобилизованный... Не успел из плена вернуться, как уже с коммунистами стал якшаться!?.. - Какие еще коммунисты?.. Вон у вас в руках справка, что учусь в автошколе. А для чего? - Чтобы поехать на работу в Германию. Чувствую, они в замешательстве. Видимо, были уверены, что найдут оружие, встретят сопротивление, что должны будут обезвредить террориста, а тут - парочка! Спокойствие, - еще не все потеряно! Раз поверили документам, - не страшно, явно какое-то недоразумение. Блеснула надежда: с кем-то спутали. Не в фамилии ли "Качурин" дело? Кто он? Не был ли замешан перед войной с компартией? Тогда это фатально: я ведь о нем ровно ничего не знаю, кроме фамилии и скупых данных, взятых из "Журналь Оффисьель", из сведений о военнопленных.
Набираюсь наглости - Хотя бы совесть имели, дали бы невесте одеться! Отвернулись бы, что ли... Агенты отворачиваются. Ренэ одевается, садится на краешек кровати. Осматривают кровать, поднимают матрац... Что они ищут и долго ли еще будут здесь торчать? - Нельзя ли поскорее, а то опоздаю на поезд... Побриться можно? - Брейтесь! Чувствую, что настороженность и недоверие, вроде бы, сползает с их лиц. Брился тщательно, аккуратно: усики - мой шанс. Так же спокойно, как ни в чем не бывало, занималась туалетом и Ренэ, ополаскивая лицо у умывальника. Молодец! Тут я "неуклюже" повернулся и вазон с цветком сорвался с подоконника, полетел вниз и вдребезги разбился на крыше сарая. - Ой, медведь! Мой самый любимый цветок! - это вскричала Ренэ. "Молодец в квадрате!" - восхитился я. Всполошившиеся было агенты, видя неподдельное негодование моей подруги, успокоились. Теперь еще раз, не торопясь и более тщательно, они прощупывают матрац. Другие на выбор просматривают книги на полке, книги на тумбочке: - О-о, Казанова!.. - говорят и бросают сальные ухмылки: - Король любви!.. - А это что такое? - один из агентов зацепился ногой за торчащую из-под кровати лямку рюкзака. "Ой, как я мог забыть! В нем же немецкая униформа!" - Ах, это? - деланно равнодушно переспрашиваю я: - Это вещи моего кузена. Он служит в вашей армии, был ранен, сейчас где-то лечится... ("Пройдет ли или не пройдет моя отговорка?" - думаю, а на сердце мурашки). - Действительно, ранен: ленточка "За ранение". - и агент, вяло осмотрев содержание рюкзака, ногой вновь заталкивает его под кровать. ("Чудеса: пронесло! Тьфу-тьфу!").
А дальше... дальше надевают наручники ("Дурной признак!"), выводят. И сверху и снизу улица перекрыта шеренгами автоматчиков, движение остановлено. Впрочем, какое движение в шесть утра! Раннее утро, не видно ни души. А может, все попрятались? Сворачиваем за угол. Там - целая колонна грузовиков и легковушек. Сажают в одну из них, оставляют наедине с водителем-гестаповцем, или эсэсовцем, - форма-то одинаково черная! Он спрашивает: - Откуда ты? - Из Туниса. Рю де Шампань, номер... - Рю де Шампань? А какой там дом? Описываю, как мне обрисовал его Мишель. - Постой-постой! Я же его хорошо помню! Сам недавно оттуда. Почти весь город разбит. Но не волнуйся: твой дом,- хорошо помню,- цел-целехонек. Тебе повезло! Значит, мы почти земляки! - и он протягивает мне портсигар. - Спасибо, я не курю. "На ляд ты мне сдался, землячок такой!" - зло подумал, а сам расточаю улыбки вежливости. Ну и положеньице!..
Как хорошо, что Мишель так подробно всё описал! Кто бы мог подумать, что это пригодится,- во всяком случае, помогло выдержать первую проверку!.. На душе стало легче: выкручусь! Да и водитель высказывает предположение, что произошла явная ошибка: такое, мол, у них часто случается. Проверят, мол, и выпустят. Явное недоразумение: зачем было из-за меня оцеплять вест квартал? Конечно же, искали кого-то сверхопасного, вооруженного... Хотя... Что-то не очень всё клеется. Не очередная ли это уловка? Этот гестаповец и вдруг корчит из себя благодушного "земляка"! Нет-нет, тут определенно не всё чисто! Явная уловка! Для чего?.. Одним глазом вижу, как сзади, в другую легковушку сажают Ренэ, чуть дальше - Энрико. Оба в наручниках. Бедный старикан, бедная Ренэ! Сколько неприятностей из-за меня. Что будет с опустевшей гостиницей? -В ней же теперь никого нет!
На рю де Соссэ нас поодиночке поднимают в лифте на пятый этаж. Маленькая, узкая проходная комната-коридор. Справа, за столом - белокурая "фройлайн" в форме СД. Останавливают перед ней, дают ей какую-то бумажку. - Имя, фамилия? - и она заполняет каллиграфическим почерком готическим шрифтом: "Качурин... Александр". Когда доходит до рубрики "Wegen" (причина) она, посмотрев в бумажку, красиво выводит: "Шпионаже". Вот-те и на! Значит, всё-таки... Значит, ошибки не было? При чем же тогда "коммунисты"? "Оружие"?, "землячок из Туниса"? Ну и мистификаторы! Да, я слыхал, что гитлеровцы - мастера подобного дела. Эх-эх-хэх... В чем же промах?... . По окончании процедуры заполнения анкеты, меня вводят в большую комнату. Ужас! В ней уже несколько человек. Под охраной. Мужчины и женщины. Среди них есть и знакомые мне: женщина, которой недавно передавал какое-то поручение, по-моему, ее звали мадам Леклерк... Фотограф... Это - провал! Полный!
{Конец 1й части}
