"Проходя по Лотарингии в деревянных башмаках..." - поется в одной детской французской песенке. И в моем воображении вновь появляются мои друзья-спутники, наш с ними путь по этому региону. Правда, не в деревянных башмаках. По лесным звериным тропкам, стороной обходим селения, дороги. С трудом продираемся через густые, колючие заросли. Уши наши насторожены: не натолкнуться бы, не дай Бог, на человека! Друг ли, враг ли, - поди-узнай! Во всяком случае, он может оказаться для нас смертельной опасностью. Любой зверь для нас лучше. Вспоминаю песню "юных разведчиков":
Да, "Нам путь не страшен, идем до облаков!". Песенка эта почти про нас, хоть нам и более "одиннадцати". Песенка про то, как мы шагаем по тропкам, про тучи, про гром, про облака... Во всяком случае, она мне сильно помогает в нашем пути "до облаков"... "Он пел, и веселая песня Ему помогала в пути...". Пел и я. Мысленно: нельзя было поднимать лишнего шума! И в нас действительно всё пело, было легко-легко! Одним словом - наконец-то мы были на свободе! Если верить карте, мы в первую ночь протопали более двадцати километров, петляя, продираясь в темноте сквозь заросли. По карте - двадцать, но это - в птичьем полете. Нам же приходилось кружить, обходить села, выискивать кратчайшее расстояние от одного леса до другого, чтобы как можно меньше быть на открытой местности. В этом помогала и сама ночь. И всё же, наш первый бросок был слишком переполнен нервным напряжением! Как только забрезжил рассвет, измотанные и разбитые, мы набрели на тихий и, казалось, заброшенный хуторок. Стоявший на отшибе сарайчик показался нам вполне безопасным. В нем было полно сена, и мы тут же замертво свалились. Не думали ни о чем, - на это просто не хватало сил. Я даже не успел почувствовать блаженства отдыха, как провалился в глубокую пропасть полной отрешенности и безразличия, пудовые веки закрыли мои глаза. Однако, сквозь сон мне почудился неясный скрип двери. И еще раз она скрипнула. Но не было мочи хотя бы приоткрыть сомкнутые веки, приподнять мое, ставшее чужим, тело, оторваться от удобной вмятины в пушистом, опьяняюще-пахучем сене... Когда проснулись, сквозь щели сарая пробивался свет яркого солнца, стоявшего высоко в небе. И тут, потягиваясь и оглядывая наше убежище, увидели: у самого входа лежало три аккуратных свертка, а рядом стоял двухлитровый кувшин. Полный молока! В свертках хлеб и сало. Конечно, нас взволновало благородство незнакомых хозяев! Быстро поглощаем "манну небесную". Не удерживаюсь, чтобы не нацарапать на клочке бумаги то, чем были переполнены наши сердца: "Гран мерси!".
* * *
Третьи сутки пути. Теперь единственным нашим питанием - по ложке сахару и по галете (было их сорок штук!), трижды в сутки. Зато вчера мы выкопали несколько картофелин и испекли их. На мигом потемневшем небе, в свинцом налитых грозовых тучах засверкали стрелы молний, раз за разом заухали раскаты грома. Гроза разразилась сильнейшим ливнем. Еле успели прижаться к стволу развесистой густой ели (вопреки, конечно, скаутским правилам и уже пережитому личному опыту, когда, лет восемь тому назад, в лагере на Авале, меня контузил разряд молнии). Думали, что это нас спасет. Не тут-то было! Через несколько минут нас обдало ручьями воды, и мы моментально промокли насквозь. А дождь все хлещет и хлещет, да какие крупные капли! Как пригодился чемоданчик и целлофан: кроме продуктов успели в него засунуть и карту и компас! Ливень не собирается утихать. Что ж, промокшим насквозь терять уже нечего, и мы пошли дальше. Стала пронизывать дрожь, и мы чуть ли не до бега, чтобы хоть так согреться, ускорили шаги. Беспокоит состояние нашей обуви, сколько она выдержит? В лесу стало совсем темно, но тут вдали посветлело, и мы вышли на просеку, вдоль которой шли рельсы узкоколейки. Они ржавые. Значит, по ним уже давно не ездили. Хоть и не совсем в нашем направлении, но пошли по ним. Будочка! Как-никак, а крыша. Дверь прикручена проволокой. Заглядываем внутрь: ничего не видно. Раскручиваем проволоку, открываем дверь, перелезаем через какие-то препятствия. Достаем спички: кругом навалены лопаты, кирки. А посреди - железная печка с выведенной наружу трубой. Около нее - штабелек наколотых дров. Настоящее счастье! Растопили печь, игривые языки пламени осветили убежище. Приводим всё в порядок, увеличиваем свободную площадь. Теперь будет куда кое-как примоститься. Раздеваемся наголо, выжимаем одежду, развешиваем. Стало тепло, потом жарко. Тут же неудержимо стало клонить ко сну. Полусидя, полулежа, кто как, приспосабливаемся и забываемся. В столь неудобном положении и сон тревожный. Это - хорошо,- помогает нам вовремя подбрасывать дрова. Эх, если бы кому-либо снаружи взбрело в голову глянуть сюда через окошко! Вот бы шарахнулся без оглядки, завидя у горящей печи голые привидения в самых причудливых позах! Даже не верится, что человек и в таких условиях способен отдохнуть и восстановить силы... Давно рассвело, когда мы открыли глаза. Вся одежда высохла, но в каком она жутком виде! Прогладить бы! Обувь так покоробилась и пересохла, что стала жесткими колодками. Обули ее с превеликим трудом. Да-а, ножки мы натрём- будь здоров! Что поделать, спасибо и на том! А как бы мы провели ночь, если бы не эта спасительная будочка, да еще и с печуркой, да еще и с готовыми дровами?! Подкрепились сахаром, галеткой и, учитывая наш вид, с крайней предосторожностью двинулись в дальнейший путь. Только тут я обратил внимание, что на штанинах моих "мини-брюк" (слишком уж они короткие!) отпечатались, будто проявились, рисунки каких-то круглых бомб с горящим фитилем. Что бы это означало? Артиллерийский знак?
* * *
Продвигаемся гуськом. Впереди - Михайло, потом я, сзади - Николай. Вдруг Михайло поднимает руку. Тот же знак повторяю я. Остановились, притаились. Вижу Михайло приседает у кустарника, ползет чуть вперед, выжидает, прислушивается... Затем крадучись подползает ко мне, шепчет: - Голоса... В форме фельджандармов... - Не двигаются? - Нет. Сидят. На чем-то, вроде дота... - Спрячьтесь поглубже в кусты! Посмотрю, что за люди... Ползу вперед со всеми предосторожностями. Лес становится реже. Впереди прогалина, проселочная дорога. На чуть возвышающимся над землей бетонным куполом с пустыми амбразурами сидело и тихо беседовало четверо жандармов. Долго ли будут сидеть? Наблюдаю за ними. Вдруг один из них делает предостерегающий жест, все замирают, прислушиваются... Наконец, они успокоились, возобновили тихую беседу. О чем, - не слышно. Понял: это - встретилось два патруля. Засада, ждут... Не нас ли? Осторожно возвращаюсь, шепчу: - Там засада. Здесь, видимо, проходила линия Мажино, с чем вас и поздравляю... Неужели у каждого дота установили посты? Во всяком случае, попытаемся их обойти. Сориентироваться по карте помогла просека и дорога. На ней доты не помечены, но видно, что рядом болото. Вот мы и пойдем по его кромке. Сделав порядочный крюк, обошли опасное место и оказались километров на пять юго-западней. Невезучий день: проделали чуть ли не десять километров лишних! Близ города Дьёз нам надлежит пересечь шоссе Дьёз-Арракур. Кое-как привели свою одежду в порядок, надраили обувь. Идем параллельно шоссе, - ищем, где безопасней его перейти. Нашли подходящий поворот за возвышенностью. Что за поворотом -не видно. Зато дорога впереди далеко просматривается. Перешли, и тут, из-за поворота послышался цокот копыт. Это опасно, куда скрыться? Как назло перед нами пашня, до леса далеко, до него не успеем. На пашне стадо коров. Увидели там и пастуха. Направились к нему, побросав в кустики сумки, чемоданчик. Только дошли до пастуха, как на дороге из-за поворота, показался пароконный фаэтон с четырьмя "шупо"-полицейскими. Сердце ёкнуло. Кажется, мы влипли... Став спиной к асфальту, заговорили с пастухом. На его куртке нашит прямоугольник с латинской буквой "Р" (поляк). Так гитлеровцы метили представителей "низшей", по их представлению, народности. Я стал подбирать польские слова, но поляк, не отвечая, смотрел мимо нас. "Цок-цок... цок..... цок" - замедляется, чтобы совсем прекратиться, звук копыт: коляска остановилась. Не выдерживаю, поворачиваю голову к дороге: худо, ой, как худо! - к нам, не торопясь, направляется полицейский, похлопывая себя кнутом по блестящим голенищам сапог... Ой, как худо! Вот тебе и момент, когда на карту поставлено всё: "судьба озадачила" - по Козьме Пруткову! Я говорил Полю, что живыми не сдадимся. Правильно, но что предпринять?.. Что надо этому типу? Мысленно оглядываю себя, спутников. Одежда наша не должна бы его насторожить: выглядим опрятно, выбриты, ботинки сияют... - Кто такие? - маленькие глазки подозрительно нас ощупывают. Поляк, стоявший к полицейскому в полоборота, гордо поднял голову и дерзко, с вызовом, ответил вопросом на вопрос: - А в чем дело? Лицо полицейского исказилось злобой. Он резко взмахнул кнутом и огрел им поляка по лицу: - Шапку долой, польская свинья! Второй взмах, и кепка слетела с головы поляка. Полицейский повернулся к нам, но наши береты были уже в руках. Стоим по стойке "Смирно". Гордый произведенным эффектом, полицейский направился назад к фаэтону. Вновь зацокали копыта, и коляска вскоре скрылась. Попытались поговорить с поляком, но тот, прижав рукой красный рубец на щеке, окинул нас презрительным взглядом: - Проваливайте, жалкие трусы! А еще и солдаты! - и он посмотрел на мои брюки. Я убедился, что знаки на них действительно говорят о нашей принадлежности к французской армии. Полицейский, по-видимому, искал беглецов-югославов, а не пленных французов...
Мы быстро ретировались с этого неприятного места. К границе подошли на седьмой день. После происшествия с поляком, Николай стал раздражаться по пустякам. То призывал к большей осторожности, то угрюмо заявлял об обреченности нашей затеи. Всеми силами мы старались не дать ему скиснуть: отшучивались на его едкие замечания, "не замечали" его колкостей и оскорблений, или просто не отвечали на них, пропуская мимо ушей. С каким нетерпением хотелось поскорее закончить этот трудный путь по треклятой Германии! Как хотелось хотя бы немного передохнуть. Мы чувствовали, что как физические силы, так и нервы - на пределе. Именно поэтому, наверное, подойдя к границе вплотную и завидев каланчу села Живелиз (судя по карте), мы, позабыв обо всякой осторожности, вышли прямо на шоссе. Как легко и хорошо идти по асфальту! Не плохо бы было порасспросить о границе, где она проходит, как ее охраняют, в каком месте лучше ее перейти... Но у кого, как? Село в лощине, нам виден лишь шпиль колокольни. И тут, из-за склона шоссе, появляются двое велосипедистов. Девушка и парнишка. Педалят нам навстречу. Обоим лет под шестнадцать. Очень похожи друг на друга, как близнецы. Что-то очень уж они пристально к нам приглядываются. Это настораживает, и мы их не останавливаем. Велосипедисты проехали мимо. Сзади они вдруг остановились, повернули велосипеды и, ведя их в руках, пошли вслед за нами. Не гитлерюгенды ли? Мелькнула мысль, что их придется обезвредить. Чувство пренеприятное! Я сунул руку в карман, покрепче обхватил рукоятку ножа... - Месье, куда вы спешите? - спросила нагнавшая нас девушка. Мы остановились: пусть оба подойдут поближе! - В село. Ищем работу. - Нет, месье. Туда вам ни в коем случае нельзя. Там вас ждут еще с позавчерашнего дня! - без обиняков, залпом выпалила девушка. - Моя сестра оказалась права, когда сказала, что это вы и есть. Раз понаехали со всех сторон жандармы и полицейские и повсюду расставили заслоны, - значит, кого-то собираются ловить. Кто-то из наших бежал из плена и приближается к границе...- затараторил мальчишка. - А когда сегодня с утра запретили жителям выходить из села, догадка наша укрепилась. Мы, шасть! выбрались огородами и поехали вас предупредить... - А завидев вас, вначале побоялись. - перебил сестру парнишка: - Но тут я увидел ваши знаки на брюках и все сомнения отпали...
Ребята тараторили так просто и непринужденно, так были рады, что удалось нас найти, предупредить и, следовательно, спасти, что не поверить им мы не могли. Скрывать, что мы - беглецы, было абсурдно. Велосипедисты дали нам первый совет, очень благоразумный: сойти с дороги, пока нас никто не увидел, и замаскироваться в зарослях. Там нам вкратце дали первые сведения о границе. Вдоль всей пограничной зоны,- пояснили они, перебивая друг друга, - построены высокие наблюдательные вышки. Между ними часто курсируют патрули. Но можно проскользнуть. Главное: незаметно подкрасться почти вплотную к полосе, подождать прохода очередного патруля, а тогда и переползти за его спиной. Показали направление к болоту, которое нам надлежит перейти вброд: - Оно неглубокое. И там нет засад... Видите седловину на горизонте? Там и проходит граница. Посоветовали подождать до наступления сумерек, указали соответствующие ориентиры Тем временем, они привезут нам еды. Почему границу так строго охраняют? - Когда нас подсоединили к Германии, молодежь стали брать в армию. Вот она и начала бежать во Францию, где у многих имеются родственники. Поэтому и устроили такой заслон.. Хоть мы и не очень верили, но к началу сумерек ребята были снова у нас. С полной корзинкой снеди и... с бутылкой сухого вина: - Чтобы вы согрелись после перехода болота!..
* * *
Предстоит решающий скачок. Или пан, или пропал! Нас охватывает приступ суеверия: двинемся в путь тогда, когда на небе появится тринадцатая звезда! Небосвод стал темнеть быстро. Наши взоры устремлены в него. Вот и первая звезда... вторая... девятая... Как только кто-то заметил тринадцатую, вскочили, трижды перекрестились и тронули в путь. У болота раздеваемся догола. Со свертками одежды на голове вошли в теплые воды болота. Вода Михайле по шею. Бредем неслышно. Вскоре благополучно выбираемся на берег. Чуть обсохнув, вновь одеваемся. После воды чувствуем прилив бодрости. Это отлично. Как и пояснили нам велосипедисты, за болотом было шоссе, и мы его пересекли. Следующим ориентиром должно было быть высокое дерево, но небо заволокло тучами так, что уже ни зги не видно. С одной стороны, это нам на руку, но с другой... Идем гуськом, наощупь. Идущего впереди не видно, только слышно... Впереди Николай. Вдруг он на что-то наткнулся, я врезался в него, Михайло - в меня, и мы дружно и шумно рухнули наземь. Тут раздался такой страшный грохот, будто тысячу ног затопало перед нами в бешеном беге и рвануло куда-то в сторону. Объятые страхом, вжались в землю и затаили дыхание. Лежим ни живы, ни мертвы... Что это? Но тут грохот оборвался, будто его и не было. Тишина... Переждали немного, гадая, как это всё объяснить. Нет, необъяснимое не объяснить! Как у Козьмы Пруткова: "Нельзя объять необъятное!"... Что ж, не век же лежать! Осторожно встали и побрели дальше. Опять наткнулись на какую-то проволоку, и вновь раздался грохот ног. Аж земля затряслась под ногами. Мы опять в страхе повалились на землю. Что за наваждение? На голове и волосы зашевелились... Вдруг послышалось блеяние. Тьфу ты! Это же овцы, чтоб им пусто было! - Мы набрели на загороженный загон! Вот и его проволочная изгородь... Михайло полубеззвучно хихикнул, Николай зло заворчал и крепко ругнулся. Постояли немного, отходя от пережитого испуга и вслушиваясь в темноту. Итак, перед нами - изгородь загона. Мы ее не видим, а нащупываем вытянутыми вперед руками. Бредем вдоль ограды. Но она, как назло, петляет то вправо, то влево. Ориентировку потеряли окончательно, идем наугад. Наконец ограда поворачивает круто в сторону, и мы покидаем ее. Где же граница, куда идти? Компас сейчас бесполезен: в кромешной тьме стрелок не видно, а чиркнуть спичкой нельзя... Внезапно врезались во что-то шуршащее. Ощупали: стебли полусухой кукурузы, густая, высокая посадка. Ну и шуршит же! Через такое поле не перейти, - было бы явным самоубийством. Приходится идти вдоль его кромки, но куда? Направо или налево? Когда же оно кончится? Вот сейчас оно явно идет в сторону!.. Наконец-то! Но теперь под ногами пахота, свежая. Это еще хуже: идти по невидимым крупным комьям земли, когда ноги то проваливаются в борозды, то ступни скользят с грудок земли и подворачиваются, срываются с кочек то влево, то вправо.. Часто теряем равновесие, падаем... Уф, закончилось наконец и это испытание. Теперь под ногами что-то мягкое как ковер, пахучее. Нагибаюсь, щупаю: клевер! Но где юг, где север? - Ни малейшего понятия! Граница где-то рядом, если... если не сбились с пути. Если она близко, то надо соблюдать предельную осторожность. Решаем продолжать путь ползком. Впереди - я. Ползу осторожно, щупаю рукой впереди себя. И вот рука натыкается на натянутую проволоку. Слегка дергаю ее, и тут же невдалеке раздался легкий металлический скрежет, будто что-то трется друг о друга. Ага, понял: это - ловушки,- связки пустых консервных банок, подвешенных к проволоке.. Я о таком слыхал: закачаешь проволоку, и они зашумят. Что делать? Пробую приподнять нижнюю проволоку, что над самой землей, как можно выше. Получилось! Один за другим мы проползаем через эту дыру, и осторожно, без рывков, опускаем проволоку на место. Если она действительно натянута вдоль границы, значит, это - ориентир, - ползти вперед, перпендикулярно ей, уже с той стороны. Некоторое время под нами клевер. Хорошо, что мы ползем осторожно: рука опять натыкается на проволоку, тоже с ловушками-связками банок! Так же, как и раньше, переползаем и под ней. И тут начинает разбирать сомнение, не сделали ли мы по клеверу дугу и не вернулись ли снова к той же проволоке?! Тогда... тогда мы вернулись обратно в ту же Германию! Будто в подтверждение, перед нами опять пахота. Та же последовательность: пахота, клевер-проволока-клевер-пахота!.. До предела натянутые нервы начали сдавать. Вскакиваем на ноги и, сколько это позволяет пахота, на которой ноги скользят, подворачиваются, проваливаются, бежим, спотыкаемся, падаем, опять вскакиваем и опять бежим чертыхаясь... Еще немножко, еще чуть-чуть.. лишь бы подальше вперед! А вперед ли? Не бежим ли мы назад?.. Ой, всё равно, и мы из последних сил продолжаем упрямо бежать, лишь бы подальше! Натыкаемся друг на друга, уже шумим - ругаемся...Сейчас нами руководит, придает последнюю энергию какое-то слепое, отчаянное упрямство... Вдруг где-то сзади послышалось что-то вроде выстрела. Тут же валимся на пахоту, вжимаемся в нее. Вспыхивает яркий-яркий свет, становится светло как днем. Свет неестественный, мертвенный, словно от карбидной лампы. Чуть поворачиваю голову: с неба медленно опускается яркий светильник. Ракета на парашюте! Увидят нас или нет? Лежим недвижимо, словно трупы. Так проходит, как нам кажется, целая вечность... В тишину начал постепенно вклиниваться далекий рокот приближающихся самолетов. Ракета угасла, вторую не выстрелили. Или нас не заметили, или не решились демаскировать границу. Когда мы бросились на землю, полностью потеряли всякое представление, откуда и куда перед тем бежали. Встали. В каком направлении продолжать путь, - неразрешимая загадка! Идти наугад - бессмысленно. Присели поплотней друг к другу, из всех курток соорудили над головой нечто, вроде шатра. И под этим непрозрачным укрытием один из нас на ладони горизонтально установил компас, другой над ним чиркнул спичкой: стрелка указала север-юг. Как нам показалось, бежали мы перед тем на север . - Не туда!.. Не туда мы бежали!.. Мы бежали обратно в Германию! - вскричал, запаниковав, Николай и набросился на меня с руганью: - Ты нас предал! Завел обратно в Германию!.. Мы дважды переползали под той же проволокой!.. - орал он и тряс меня изо всех сил, готовый растерзать на части. У меня не было сил вырваться из его цепких рук. Крик он поднял истерический, и надо было быть поистине глухим, чтобы издали не услышать его. И... мне пришлось ударить его в висок рукояткой ножа. Попал, видимо, хорошо: он сразу же обмяк. И нам с Михайлой пришлось его волочить. Еще сто, еще двести шагов, еще, еще... Пахота кончилась, трава. Николай очень тяжел, мы на него израсходовали все остатки сил. Хоть бы стог сена поблизости! Такая тьма, что друг друга не видим... Услышали жур-чание ручейка, повеяло сыростью и прохладой. Еще несколько шагов протянули Николая к звуку ручья... и упали рядом в полном изнеможении...
В глаза стали ударять лучи поднимавшегося солнца, и я проснулся. Мы лежали над самим ручьем с поднимавшимся над ним паром. Оглядываюсь: шагах в двадцати от нас стояло три невысоких стога сена. Метрах в двухстах тянется лента узенькой асфальтной дороги. По ней взбирается велосипедист. Вскочил, со всех ног помчался к нему: - Месье, где я? Всё еще в Германии, или уже во Франции? - с тревогой задаю я вопрос, который меня так гложет, что не в силах понять его коварного смысла. - Бонжур, месье! Германия - там, вон за тем бугром, сзади вас. - приветливо заулыбался крестьянин: - Полкилометра отсюда... Меня охватил неописуемый восторг. Даже забыв поблагодарить, я стал бросать вверх и ловить мой берет, приплясывать, делая немыслимые антраша, прыгать, как сумасшедший... Затем помчался к своим: - Эй, рохли! Разлеглись тут! Вставайте, мы во Франции! Ура! Свобода!..
* * *
...Я вспомнил, как все встрепенулись, будто ошпаренные, запрыгали, заплясали... Вспомнил, как крепко стал меня тискать Николай, радостный, всепрощающий и одновременно виноватый, хоть и с хорошей шишкой на виске. Он обнимал меня и все время повторял одно и то же: "Ты... ты... ты...". И здесь, в этом ледяном гробу, я самодовольно улыбнулся...
* * *
...Свобода! С каким удовольствием мы, отныне свободные, полоскались в ручье, отмачивали лопнувшие волдыри на ногах! Казалось, вся прежняя смертельная усталость растворилась или улетучилась в этом подарке человеколюбивой природы. Поскоблились тупыми лезвиями, и боль, которую они причиняли, вызывала шутки. Привели в порядок одежду. Даже набрякший на груди рубец перестал болеть. Одним словом, свободная жизнь, жизнь без страха. Наконец-то! Мы тронулись в путь, окрыленные охватившим нас чувством величайшего счастья. Вперед, к видневшемуся селу, - к французскому, свободному! Табличка уже не готикой: "Жюврекур". Мы не сбились с намеченного еще в лагере маршрута. Интересно, почему у крестьянина было такое странное поведение: ответив на мой вопрос, он тотчас же повернул назад. Почему? Ответ не заставил себя ждать: крестьянин, как оказалось, поспешил сообщить селу, что, мол, "еще троим беглецам удалось вырваться из плена!". И всё село, несмотря на ранний час, высыпало на улицу. Глядят восторженно на "храбрецов", расточают улыбки, поздравляют: "Вив! Вив! Браво!", машут платочками, беретами. В ответ тоже улыбаемся, насвистываем мотив французской песенки "Ля Мадлон", - зачем уменьшать их радость? Пусть и дальше думают и гордятся, что мы - их соотечественники! Городок Арракур. Ведем себя так же шумно, будто у себя дома. Вдруг... - Бонжур, месье! Зайдите, пожалуйста, в бистро! - приглашает нас пожилой незнакомец. В кабачке он стал нас укорять: - Вы что, не в своем уме?.. Тут же битком коллаборационистов, гитлеровцев! Ведь это - "Зон энтердит" (запретная зона). Здесь на каждом шагу проверяют документы, частые облавы, обыски... "Коллаборационисты"? Понятие для нас новое. Очевидно, пособники-наймиты. Вот тебе и долгожданная свобода, жизнь без страха! В бистро задержались не более пятнадцати минут. Нас снабдили несколькими талонами на хлеб, насобирали около двадцати франков. Как всем этим пользоваться? Что можно купить на один франк? - Не имеем никакого понятия. Одно ясно: и дальше необходимо быть на стороже! Проблемы, проблемы...
Вышли подавленные: свои документы и карту мы сожгли еще там, у ручья, когда узнали, что мы во Франции. Наш путь к Домбалю. Там живет кузен Поля. Уж он-то даст нам первые уроки в новой жизни, объяснит, что к чему. Там и передохнем. Но до него еще целых сорок километров! И необходимо дойти сегодня же, чтобы спокойно отдохнуть. Да-а, чувствую, что с рубцом на груди - след от немецкого штыка - не всё в порядке: он покраснел давно, набряк как нарыв, болит. Будто чирей: видимо, рана загноилась... Мы твердо убеждены, что кузен поможет, - сейчас вся надежда на него. . Стараясь ничем не привлекать постороннего внимания, проходим через другой городок - Люневилль. Он чуть в стороне от нашего маршрута, зато на более оживленной дороге, по которой безопасней и незаметней дойти до Домбаля. Наконец, нам остается еще километров пятнадцать, но чувствуем, что силы на исходе. Идем, как в тумане, ведомые одним упорством и уверенностью, что там найдем настоящий отдых после стольких дней треволнений и напряжения. На стенах домов и заборах Люневилля обратили внимание на намалеваные знаки: латинская буква "V" с лотаринжским крестом внутри. Что это значит? Позже узнали, что "V" - от слова "Victoire" - победа, а крест - символ Движения Внутреннего Сопротивления. Значит, здесь есть патриоты, и их надо найти. И еще деталь: фамилию "Де Голль" можно расшифровать и как "две палки" - "два удилища". А знак победы "V" и состоит из "двух палок": лотаринжцы, да и большинство во Франции свое освобождение увязывали с надеждой на генерала Де Голля, первым произнесшим в своей речи 18 июня 1940 года по лондонскому радио, что борьба должна продолжаться, и призвавшим к Сопротивлению.
* * *
Нет, не могу себе сейчас представить, откуда у нас набралось столько сил, чтобы за эти сутки переползти через границу и пройти до Домбаля, то есть проделать примерно сорок километров! В Люневилле произошло самое страшное - рана вскрылась, по груди и по рубашке потекли струи крови и гноя... Несмотря на это, мы часто сходили с дороги, чтобы заполнить свои желудки плодами груш и слив-мирабелей с деревьев на обочинах... Непостижимы человеческие упрямство и выносливость! Домбаль оказался малюсеньким городишкой. Пришли в него в поздние сумерки. Расспросы... На моем клочке бумажки, где я по морзе записал фамилию кузена Поля, знаки стали еле различимы. Ошибочно, я разобрал "Кюри"... - Кюрэ? - уточняли жители. - Нет, Кюри - Такого у нас нет. Наконец, кто-то из жителей сообразил: - Раз он Луи, то у нас есть один. Его фамилия Кюни... - и нам указали его дом. Было уже около восьми вечера. Наконец-то нам будет долгожданный отдых, дошли все-таки! Ноги еле держат. Мы постучали. Дверь приоткрылась. Перед нами - малюсенький человечек. Оглядел нас настороженно. Да, он - Луи Кюни, да, он - родственник Поля Негло. Думали, что нас тут же пригласят войти, и мы сразу же плюхнемся, пусть даже на пол. Лишь бы поспать! Нет... - Подождите! Посоветуюсь с женой. - и дверь захлопнулась. За дверью услышали неясные голоса, недовольный женский голос. Наконец Луи вышел: - Принять не могу. Поищем кого-нибудь... - и мы стали с ним бродить по разным улочкам, стучать в разные двери. Повсюду - отказ. Было уже за полночь, когда я, при очередном отказе, в изнеможении прислонившись к стене, заскользил по ней вниз: ноги меня больше не держали, силы покинули окончательно. Кровь и гной проступили по всей рубашке на груди. Луи растерялся, махнул рукой: "Ладно уж!", подхватил меня под руку. С трудом добрели мы до его дома. Там он шикнул на жену и провел нас на второй этаж до лестницы на чердак: - Лезьте наверх! Ложитесь там!.. - А вшей у них нет?.. Смотри, чтобы они чего-нибудь не украли!.. - услышали мы слова жены. Но не оставалось ни грамму сил, мы повалились рядом с луком, рассыпанным по полу для сушки. Из реальности мир унесся в туманное далеко... Нас разбудили как только чуть забрезжило. Дали ополоснуться, поставили по кружке эрзац-кофе и по кусочку хлеба. Минут через пять мы снова на улице. Рубашка заскорузла, рана сочилась и ныла. А на наших пятках... остался ли там хоть кусочек кожи?..
* * *
...Вспомнил я это и задрожал. Меня передернуло. Все-таки мы выдержали и это испытание. Значит, может человек, если захочет, если сильно захочет, если нет другого выхода, быть сильным. Даже, когда почти перестает себя чувствовать... Спросил себя: когда мне было хуже? Тогда или теперь? Правда, то было на свободе. Относительной, конечно. Скорее, то был мираж свободы. А здесь, в морозильнике, нет свободы, даже нет ее миража. Будущее в полном тумане, скорей - во мраке. Да и будет ли это "будущее"?.. Стоп! Что это я? Не впадаю ли в панику? Э-э, нет! Так не пойдет! Думай, думай, вспоминай, отвлекайся от мрачных мыслей! Тебе на это отпущено массу времени. И оно, время это, - единственное твое богатство! Единственное, чего у тебя не удалось отнять, - время и мысли, мысли и время...
* * *
...Где это я остановился? Ах да, Домбаль.. Луи Кюни, сентябрь 1941-го. Конечно, оказаться перед перспективой быть арестованным, а то и хуже, как о том предупреждали повсюду развешенные афиши, - "за оказание помощи беглецам", - мало кто рискнет: подальше бы от греха! Спасибо и на том малом гостеприимстве, за тех несколько часов крайне нам необходимого отдыха! И за то, что не донесли о нас, не выдали. Могли же это сделать? Могли, конечно!
Еле передвигая растертые, воспаленные и дрожащие ноги, бредем по улочкам этого чужого городка, который был еще вчера нашей заветной мечтой. Улочка ведет в сторону соляных шахт. Мы - отверженные! Кроме усталости, нас гложет чувство тревоги и безысходности: в любой момент можем нарваться на проверку документов, - вид у нас для этого самый что ни на есть подходящий. Когда я был студентом, усвоил: за помощью стоит обращаться лишь к простому люду, - только он посочувствует. Седьмой час утра. Появляются редкие прохожие. Это - рабочие-шахтеры, идут на смену. Нас обгоняют две девушки. Обрывки их разговора доносятся до моих настороженных ушей: они говорят по-польски. Это - удача! С трудом шкандыбаю, догоняю их: - Пшепрашам, пани кобьети! (Извините, девушки).. - обращаюсь к ним и, без обиняков, прошу о помощи. Сказал, кто мы: - Нам необходимо отдохнуть, хотя бы немножечко!.. Наш вид, моя окровавленная рубашка - красноречивее всех слов. Девушки тотчас же повернули назад и помогли нам идти. Открыли калитку, завели в домик. Видимо, тут и жили. Закипела работа: расшурована еще не угасшая печь. На ней - тазик с водой, затем сковородка, где заскворчала яичница с салом. Мы обмыты. Мне сделали перевязку. Нас накормили и уложили голяком на матрацы на полу. Всю одежду положили в стирку. Одна из девушек убежала и вскоре вернулась с подружками. Мы тут же уснули...
Когда проснулись, девушек не было. Белье было развешено и сохло. Рядом сидело двое парней. Накормили нас уже приготовленным ужином. Вскользь поинтересовались, кто мы, откуда и как бежали, из какого лагеря, как и где перешли границу... Вопросы задавали кратко. Слушали внимательно. Иногда кивали головой в знак согласия или одобрения. Вскоре молодых парней сменило двое пожилых. Те более подробно уточняли некоторые детали из нашего рассказа. Мы понимали: доверять нам сходу не просто...
Вдруг они предложили, как выход из нашего неопределенного положения, завербоваться на работу в Германию. Это, мол, осуществимо, и они в этом помогут. - Нет! Ни в коем случае! - ответил я решительно: - На гитлеровцев работать мы не будем! Не для того бежали. Только сражаться, на то мы и солдаты. Поляки вышли, вернулись минут через пять. Видимо, совещались. Старший сказал: - Собирайтесь! Здесь оставаться вам нельзя. Вам придется на время расстаться... Развели нас поодиночке по разным местам. Меня принял поляк-юноша, представившийся "Зденеком". Познакомил меня с родителями, сестрой. В семье ненавидели фашистов, зло насмехались над их "фюрером" - "ефрейтором-недоучкой", возмущались "Новым порядком". Это - родные Зденека. А вот сам он то заговаривал о победах немцев в России, то об их силе, о том, что, мол, лучше переждать войну, смириться... Когда речь заходила о Восточном фронте, я упомянул о словах Ивана Трояна в Трире: "Цыплят по осени считают!". Других аргументов подыскать не сумел, слишком для меня было всё неясным и необъяснимым. Но я ничуть не сомневался, что мои соотечественники, как бы им сейчас туго ни приходилось, наберутся сил и отстоят свою честь и свою свободу. Неужели в такой огромной стране не найдется достаточно для этого сил?! - А как же "линия Сталина"? Почему она не устояла? И вправду: в Югославии, перед войной, много о ней говорилось, много в газетах писалось. "Знатоки" клялись, что такие фортификации не сокрушить. Какой она была на самом деле, почему не устояла, - этого я объяснить не мог. Впрочем, не устояли же ни знаменитая "линия Мажино", ни не менее знаменитая "линия Маннергейма"!.. Почему? - На этот вопрос и Зденек не сумел ответить.
Вскоре он мне доверился, Вначале показал небольшую газетку-листок "Юманите", затем такой же листок "Ля ви увриер" (Рабочая жизнь), отпечатанные на пишущей машинке. Размножали их, видимо, где-то здесь. Я прочел: "Долг каждого - бороться!".. "Работать медленней!"..."Чтобы ускорить поражение Гитлера, необходимо саботировать всеми способами производство военной промышленности, средств передвижения и производство продуктов питания!"... "Ни единого грузовика, ни единого танка для немецкой армии!"... "Саботируйте, делайте фашистам жизнь невыносимой!"... И всё в таком же духе. Конечно, призывы мне понравились: Это то, что сейчас надо! К Зденеку часто заходили его юные друзья, о чем-то шептались, обменивались какими-то свертками. Сам он часто исчезал по ночам, возвращался под утро уставшим и валился спать. Я понял, что нахожусь в штаб-квартире рабочих-подпольщиков. Иногда по ночам снаружи слышались хлопки выстрелов. Было очень неспокойно. Бывали дни, когда меня "срочно переселяли" из дома в дом, с чердаков в подвалы, из сарая в сарай. Однажды за мной прибежал молодой поляк и с ним пришлось бежать что есть духу в ближайший лесок. Там меня оставили, и я часов пять дожидался, пока за мной не придут: ждали, пока все не успокоится, так как происходили облавы, обыски...
Ребята всегда были начеку, вовремя предупреждали и уводили от опасности. Что и как было с моими спутниками, - не знаю, я их не видел. Как-то я должен был провести ночь на каком-то чердаке. Только расположился, как снизу застучали в люк. То был Зденек: - Помоги! - попросил он: - Маня ранило, царапнуло в плечо, не могу рукой пошевелить, А расклеивать - моя очередь... Давно я мечтал об активной работе, - хоть этим отблагодарю. Короткими перебежка-ми мы продвигаемся в соседнем поселке Сен-Николя. От дома к дому, от перекрестка к перекрестку. Вспомнилось наше приключение с лестницей в годы студенчества. Тогда была шалость, а теперь... Я макал кисть в банку с клейстером, мазал стены, заборы и клеил. Зденек похвалил: - Ловко у тебя получается! - Опыт из Югославии. - не утерпел я, чтобы не прихвастнуть и не приврать. Для меня то были ночи романтики! Несколько раз мы нарывались на патрули, нам вдогонку стреляли. Мы удачно убегали: Зденек был здесь как дома, знал все лазейки. Можно сказать, что мы с ним подружились почти сразу. И вот он пришел хмурым: - Сегодня на вокзале схватили нашу связную из Парижа. С чемоданом литературы. Беда! Оставаться вам у нас слишком рискованно: начнутся повальные обыски и аресты. Я сообщил о вас в Париж... Жду указаний. Так прошло еще с неделю, пока не пришел приказ переправить нас в Париж: - Обсудив ваш случай, Центр решил поручить нам организацию побегов из близлежащих лагерей в Германии и дальнейшую переправку беглецов. Короче, надо организовать "цепочки". Для этого надо расширять наши людские резервы, а это всегда сопряжено с большим риском. Так что работы, а соответственно и опасности, прибавилось. Вот и велено вас отправить в Париж. А мы свяжемся с вашими товарищами в лагере. Как, с кем, каким образом можно с ними вступить в контакт? Настал день, когда из Варанжевилля, где я жил у Зденека и его друзей, меня привели на вокзал города Нанси. Там уже были Николай и Михаило. У Зденека сильно воспалилось плечо, поэтому прощальные объятия были осторожными. Он шепнул: "Хочу, чтобы ты знал: моя фамилия - Ковальский. Может свидимся!"
Сели в поезд. Согласно указаниям Зденека, под вечер сошли с него в Бар-ле-Дюке: тут кончается "Зон энтердит" и за ним идет демаркационная линия, а следовательно и обязательная проверка документов и пропусков у пассажиров. Ночью прошли около тридцати километров по лесам, немножко подремали, и к утру были в Витри-ле-Фран-суа, городе уже в "Оккупированной зоне", где снова сели на поезд "Нанси-Париж". Таким образом мы избежали проверки на этом перегоне. Примерно к обеду, мы прибыли на "Гар де л'Ест" - "Восточный вокзал" Парижа. Итак, мы покинули Лотарингию и отважных антифашистов. Мы надеялись, что в Париже найдем то, что ищем, и что это преподнесут нам на "голубом блюдечке с золотой каемочкой". А почему бы и нет?
* * *
...Надежда! Какая ты призрачная, неуловимая, и в то же время, какая в тебе мощная сила! Окоченевший, почти заледеневший, сижу я в холодильнике, а она, надежда, согревает. Да еще как! Я знал, что обречен, что никакой еды мне не положено, а без нее не выжить... И вот, опять тот же ефрейтор, заступивший на смену, тихо отомкнул кормушку, молча протянул миску такого же, как и в первый раз, сытного и горячего супа. Не свою ли порцию отдает он мне? Отошедши от холода и возвращая миску, я спросил: - Как тебя зовут? - Не надо... Если выживешь, они не успокоятся. Но как нам надоело выволакивать отсюда заледенелые трупы!.. Пусть побесятся! Эти ублюдки - не люди! Нет, не люди! Он сказал "нам". Значит, он - не один, кому надоело служить таким хозяевам?! И именно такие, как он, и являются той лакмусовой бумажкой, которая безошибочно определяет, кто есть кто, где добро, а где зло. Странно всё это. А следователи-гестаповцы ждали, когда же я буду сломлен, когда начну выкладывать фамилии друзей, их клички, адреса и так далее, и так далее... Что придумать?.. Впрочем, запасной вариант "признания" был продуман загодя. Но... нельзя торопиться, - иначе не поверят моему "чистосердечному признанию", начнут проверять... Нет, торопиться никак нельзя! Еще немножко потерпеть, выиграть время. Так, чтобы по всем подсчетам им стало ясно, что я действительно полностью доведен "до кондиции", до "момента истины", что теперь говорю истинную правду, или то, что из нее запомнил... И я снова погрузился в прошлое...