Лишь незначительная часть шпионской и провокаторской деятельности Евно Азефа касается заграничной агентуры; вначале я и предполагал ограничиться лишь этой частью, чтобы не нарушить задач и архитектуры всей нашей книги. Но когда мы с женой приступили к детальному разбору имевшегося в нашем распоряжении материала, то сразу увидели, что выделить заграничную деятельность Азефа из всей его пятнадцатилетней провокаторской «работы» невозможно. Хотя Азеф в течение всей своей охранной службы большую часть времени провел за границей, но это не потому, что он непосредственно связан с заграничной агентурой, — размах его провокаторской работы был всероссийский, и заграница являлась для него лишь удобным убежищем для установления своего alibi в террористических предприятиях.

Шпионские щупальца Азефа охватывали жизнь всей партии со-циалистов-революционеров за все время ее существования всюду, во всей России и за границей. Мало этого, Азеф часто соприкасался с центральными организациями и с деятелями других революционных партий; его роль в этой области еще очень мало выяснена, равно как и его несомненное злостное участие в организациях и провалах многих восстаний 1905–1906 годов.

Вся эта грандиозно-гнусная эпопея еще ждет своего историка, но кое-что можно наметить уже и теперь.

Таким образом перед нами дилемма: или совсем не касаться Азефа в этой книге, или попытаться хотя в кратком и к сожалению конспективном виде дать о нем все, что мы уже знаем. Мы приняли последнее решение, и прежде всего потому, что в современную бурную эпоху нельзя ручаться ни за продолжительность собственного существования, ни за сохранность даже того относительно незначительного и неполного материала об Азефе, который собран нами. Кроме того нам пришлось в Париже принять близкое участие в борьбе за разоблачение Азефа и в работе по выяснению размеров его провокаторской деятельности гораздо больше, чем какому-либо лицу «со стороны». Лица же, еще гораздо более нас компетентные во всей истории Азефа, видимо не интересуются полным освещением провокаторской роли Азефа в российском революционном движении, так как ни Судебно-следственная комиссия, разбиравшая в течение целого года азефовское дело, ни бывшие друзья и товарищи Азефа по центральному комитету не удосужились в течение девяти лет, прошедших со времени разоблачения и опубликования его как провокатора, не только дать нам полной картины его провокаторской деятельности, но хотя бы привести один новый факт, способствующий ее выяснению. Даже воспоминания Бориса Савинкова таких фактов сообщают сравнительно мало.

Все эти соображения склонили нас к тому, чтобы составить и напечатать в нашей книге прилагаемый очерк «Евно Азеф». Я работал над этим очерком совместно со своей женой — Юлией Михайловной, — и самая тяжелая главная часть этой работы легла на ее плечи.

Составляя этот очерк, мы с женой как бы снова пережили тяжелые годы, проведенные нами в Париже в борьбе с азефщиной; несмотря на весь кошмар переживаемого теперь нами развала России, все же тот прошлый ужас не побледнел перед настоящим; больше — они оба как-то слились вместе, дополнили друг друга и стали от этого еще ужаснее, еще грознее.

Наш очерк — лишь схема, лишь абрис. Мы стремились на основании как архивных, сравнительно незначительных, так и опубликованных уже материалов установить год за годом вехи провокаторской и «революционной» деятельности Евно Азефа, затем сравнить данные, извлеченные из архивов «охранки», с данными, полученными из революционных источников, и наконец проанализировать весь этот материал, сделать возможные выводы. Без этой основной работы немыслимо приступить к дальнейшему — к полной обрисовке всей провокаторской деятельности Евно Азефа на фоне русского революционного движения последних двадцати лет и борьбы с революцией романовского самодержавия.

Наш первоначальный схематический очерк поневоле будет несколько сух и протоколен, он потребует от читателя некоторого напряжения, но без этого нельзя разобраться в азефовской одиссее. Повторяем, — время для полной исторической монографии об Азефе и об «азефщине» еще не пришло…

В нашей работе мы натолкнулись на массу затруднений и прежде всего на недостаток фактического материала; потому обращаемся ко всем желающим помочь нам в освещении деятельности знаменитого провокатора присылать по адресу книгоиздательства «Книга» (Петроград, Невский пр., д. 74) на имя Валериана Константиновича Агафонова не только все сведения, касающиеся Евно Азефа и его охранной, «революционной» и личной жизни, не только его фотографические карточки и тому подобное, но даже и все соображения и замечания по поводу как его самого, так и окружавшей его среды. Все материалы по снятии копий будут незамедлительно возвращены.

Евно Фишелев Азеф. Партийные клички его: «Толстый», «Иван Николаевич», «Валентин Кузьмич». Охранные клички: «Виноградов», «Раскин», «Филипповский». На съезде в Париже революционных и оппозиционных групп Азеф выступает под именем Диканского. В некоторых городах России Азеф жил по подложным паспортам Раскина и Сергея Милетоновича Валуйского. Евно Фишелев Азеф или Евгений Филиппович Азеф — мещанин города Ростова-на-Дону, по другим же сведениям — Лысковский мещанин Гродненской губернии Волковисского уезда; сын портного.

Учился Азеф в Ростове-на-Дону, вышел из 6-го класса; затем занимался репортерством и служил секретарем у фабричного инспектора; вскоре сделался комиссионером, но запутался в денежных делах и уехал за границу.

Центральный комитет партии с.-p., объявляя 26 декабря / 7 января 1908–1909 гг. Азефа провокатором, между прочим указывает, что Азефу 38 лет; следовательно теперь в 1918 году ему должно быть около 50 лет.

За границей в 1892 году Азеф становится студентом Политехнического института в Карлсруэ. Приметы; толстый, сутуловатый, выше среднего роста, ноги и руки маленькие, шея толстая, короткая. Лицо круглое, одутловатое, желто-смуглое; череп кверху сужен; волосы прямые, жесткие, обыкновенно коротко подстриженные; темный шатен. Лоб низкий, брови темные, внутренние концы слегка приподняты; глаза карие, слегка на выкате. Нос большой, приплюснутый, скулы выдаются, одно ухо оттопыренное; губы очень толстые и выпяченные, чувственные; нижняя часть лица слегка выдается. Бороду обычно брил, усы носил подстриженными.

Карлсруэ (1892–1899 годы)

До сих пор не установлено точно, когда Азеф начал служить в «охранке». Одни считают — с 1892 года, другие — с 1893 года. Перед нами документ-письмо жандармского полковника в Ростове-на-Дону А. П. Страхова к заведующему Особым отделом Департамента полиции Г. К. Семякину;

«…На днях я получил аноним из Карлсруэ с указаниями очень верными. Видимо автор желает (разумеется не даром) оказывать услуги. Подозреваю, что это мой старый знакомый Азов (Азеф), надеюсь скоро это проверить и установить, а тогда доложу Департаменту. Может быть он Вам будет полезен, да у меня и средств на него нет. Он

очень верно сообщает, что наши очень интересуются получением «Социал-демократа» и просят карлсруйских привезти, а у меня есть уже сведение, что наши жиды собрали деньжонок (и мои там 10 рублей) и послали в Карлсруэ за новыми изданиями».

Департамент полиции получил это письмо 3 мая 1893 года.

Итак Азеф еще до своего отъезда за границу в Карлсруэ состоял «сотрудником» в Ростове-на-Дону у жандармского полковника Страхова. Из-за границы Азеф в период от 1892 года до 1899 года доносил только на русских студентов и других лиц из Карлсруэ. Потом сообщал вообще все, что узнавал о всех живших в других городах Германии и Швейцарии от знакомых или случайно в своих поездках по Германии и Швейцарии. В этот период Азеф был только «корреспондентом» Департамента полиции, то есть попросту только шпионом. Об этом начале «карьеры» Евно Азефа сведения чрезвычайно скудны.

Московский период (июнь 1899 года — ноябрь 1901 года)

В 1899 году Азеф получает в Карлсруэ диплом электротехника и в июне этого же года Департамент полиции командирует Азефа в Москву «в распоряжение московского начальника охранного отделения надворного советника Зубатова, под руководством которого и получает Азеф задатки полицейского воспитания», как трогательно сообщает Ратаев в своем письме директору Департамента полиции Зуеву («Былое», № 2,1917 год).

В Москве Азеф благодаря своим многочисленным заграничным связям, между прочим и усиленной рекомендацией Житловского — одного из основателей заграничного союза социалистов-револю-ционеров, — вступает в Северный союз соц. — революционеров, основанный Аргуновым, М. Селюк и другими, и становится видным членом его.

В конце 1899 года Зубатов доносит Департаменту полиции об успехах Азефа, перечисляет, с кем он познакомился кроме социа-листов-революционеров, сообщает, что он проник в «Общество вспомоществования лицам интеллигентных профессий», где числится весь цвет радикалов. Принят также в сотрудники «Общедоступного техника» Немчиновой и в издательство этой последней.

26 июля 1900 года Зубатов отправляет Азефа на несколько недель за границу, и Департамент полиции дает поручение этому последнему — выяснить группы социал-революционеров в Берне, Париже и Берлине и их связи в России. Московские же социалисты дают от себя «серьезные поручения» к Житловскому и другим лицам…

Поручение Департамента полиции конечно было Азефом выполнено как следует. Между прочим в своем донесении он указывает, что из берлинских социал-революционеров следует особое внимание обратить на Карповича из Дерпта, жившего раньше в Москве.

27 января 1901 года Азеф доносит, что в Москве 12 января на вечеринке положено начало организации боевой социал-демократической кассы, цель которой — создание и поддержка социал-демократической литературы как легальной, так и нелегальной, посвященной борьбе за политическую свободу. Азеф перечисляет лиц, присутствовавших на этой вечеринке, в том числе Платона Луначарского, Гальперина, Немчиновых, А. А. Балашову, г-жу Клемен-ко и других. При этом прибавляет, что Нахимовичи, Фундаминский, Гальперин и другие начали издавать социал-демократическую библиотеку; ими выпущены: «Речь Либкнехта», «Французская революция» и «Наша программа». Цель этой группы также борьба за политическую свободу. Тут же Азеф упоминает, что скоро ждут «Искру» из Петербурга.

29 января 1901 года Азеф доносит, что накануне Аргунов привез в Москву «Революционную Россию», но что ее раньше распространяли в Петербурге, где можно ее захватить, следя за Селюк и ее знакомыми курсистками.

5 февраля 1901 года Азеф извещает, что на масляной состоится «съезд социал-революционеров в Харькове, где будут киевляне, харьковцы и представители из Минска. Москвичи конспирации ради не поедут, предлагали ему, Азефу, но он по понятным причинам отклонил это».

Союз социалистов-революционеров имел в это время уже свой орган — «Революционную Россию»; первый ее номер был напечатан около Москвы, второй — в Финляндии, третий — в Томске, куда по настоянию Азефа Союз решил перенести типографию «Революционной России». В Томске типография в сентябре 1901 года арестовывается жандармским офицером Спиридовичем. Часть группы, составлявшая Северный союз с.-р., также арестовывается. Все указания о типографии и лицах, входящих в состав Северного союза, исходили от Азефа, а потому трудное «сложное дело наблюдения ради успеха и по конспиративным соображениям приходилось ставить и осуществлять по взаимному с ним (Азефом) соглашению», говорит Ратаев в письме к Зуеву в 1910 году.

Революционеры приписывали ликвидацию как типографии, так и членов Союза не провокатору, а «шпикам», проследившим Анти-ох-Вербицкую, везшую печатный станок из Москвы в Томск, а затем также и тому, что Антиох-Вербицкая, будучи арестованной, на допросах выдавала.

Здесь интересно отметить, что уже в 1899 году наблюдение за революционерами и конечно арест типографии и членов Союза совершались по соглашению с Азефом. Чтобы как можно лучше скрыть роль Азефа, в обвинительном акте по этому делу ловко ввертывается предательство Антиох-Вербицкой, а в дневнике филерских наблюдений, который охранное отделение обязано было передать жандармскому управлению, вычеркивается, что революционер Барыков посещал дом Стахеева, «где имел занятия Азеф». Дознание также «по агентурным соображениям переводится из Томска в Москву».

В первые годы начинающему шпиону платили очень незначительное жалование: как «корреспондент» Департамента полиции  Азеф в Карлсруэ получал всего по 50 рублей ежемесячно, в 1897 году и 1898 году кроме того — 50 рублей наградных к Рождеству; в 1899 году Азеф получает уже по 100 рублей ежемесячно, к Новому году — наградных 50 рублей, а к Пасхе — 100 рублей.

С июня 1899 года до октября 1901 года Азеф живет в Москве, где летом этого года прописан под своим именем в Богословском переулке в доме Сахарова. В Москве Азеф из «корреспондента» превращается в секретного сотрудника и становится еще более полезным охранке, то есть выдает более интересные вещи, чем за границей; жалование его увеличивается: в 1899 году — 100 рублей, а в 1900 году — уже 150 рублей в месяц.

С 31 апреля по октябрь 1901 года Азеф живет в Москве по фальшивому паспорту (со штемпелем и подписью пристава второго участка Тверской части), выданному Зубатовым ратнику ополчения 2-го разряда, инженеру Азефу (данные Меньщикова. — В. А.). Таким образом Азеф получает право повсеместного жительства в Российской империи.

8 января 1900 года чиновник особых поручений при министре внутренних дел Л. А. Ратаев представил доклад вице-директору Департамента полиции П. Н. Лемтюжникову, где между прочим пишет:

«…Независимо сего Азеф убедительно просит о некоторой прибавке к его содержанию (получает 100 рублей в месяц). Он говорит, что денег этих за глаза хватило бы за границей, а в Москве при тамошней дороговизне жить прямо на них немыслимо. С. В. Зубатов поддерживает его ходатайство». Ходатайство Азефа было уважено, и он стал с 1 января 1900 года получать по 150 рублей в месяц.

За свое двухлетнее пребывание в Москве Азеф не только увеличивает свое содержание втрое, но, что еще важнее для будущей карьеры, он работает здесь под начальством такого «талантливого» охранника, как Зубатов, охранное отделение которого было лучшим в России, изучает под его руководством все тонкости техники филерского наблюдения, все тайны политического розыска. Весь этот опыт сыщика, приобретенный у Зубатова, Азеф применяет затем к постановке террористических актов, чем и завоевывает у революционеров славу замечательного организатора. Это же знакомство с «техникой» охранных отделений позволяет Азефу совместно с охранниками ликвидировать им же самим организованные предприятия так, чтобы революционерам не бросалась в глаза его роль провокатора. Но здесь кроме этого ему помогало и трагическое неумение революционеров анализировать причины неудавшихся покушений и других задуманных предприятий.

После ареста Томской типографии и многих членов Северного союза соц. — революционеров уцелевшая по милости Департамента полиции часть Союза эмигрирует за границу; Азеф также командируется Департаментом в октябре месяце 1901 года за границу с жалованием — небывалым в те времена для провокаторов — 500 рублей в месяц; так высоко Департамент полиции оценивает уже в 1901 году «работу» Азефа.

В этом же 1901 году б февраля Азеф получил 150 рублей «на известное употребление» (!!). В сентябре месяце этого же года Зубатов писал Ратаеву: «По сведениям известного Вам «Виноградова» (охранная кличка Азефа. — В. А.) ликвидация центральных групп со-циалистов-революционеров в настоящее время неудобства не представляет».

Перед отъездом за границу Азеф посещает Петербург в начале ноября 1901 года, чтобы повидаться с соц. — революционерами Вл. Белявским, Як. и Кл. Селюк и другими и взять у них материал для третьего номера «Революционной России», который предложено издавать за границей. По его словам «Аргунов и Ко» ждут ареста, а потому все свои связи петербургские и саратовские передали ему. Азеф сообщает, что петербургский «Союз борьбы» обогатился новыми лицами — Ек. Ник. Демьяненко и Сергеем Ивановичем, окончившим в Харькове технологический институт и служившим на Екатерининской железной дороге.

За границей (ноябрь-декабрь 1901 года)

За границей благодаря Азефу и Гершуни происходит слияние различных групп соц. — революционеров; Азеф таким образом становится одним из основателей партии соц. — революционеров, входит в руководящий орган ее и сближается с Гоцем и Гершуни.

Из Берлина, куда сначала приезжал Азеф из России и где виделся с Гершуни, он едет в Париж, причем сообщает: «В Берлине и Париже я попал в центр». В Берлине он вступает в только что образованную им и Гершуни партию соц. — революционеров, о чем и извещает Департамент полиции. Следовательно Департаменту полиции хорошо известно, что как только образовалась эта партия, Азеф немедленно сделался ее членом и не простым членом, а входящим в центр ее. В Париже Азеф ведет переговоры с редакцией «Вестника Русской революции», чтобы они печатали свое издание от имени партии русских социалистов-революционеров. При этом Азеф в донесении от 17 / 30 декабря 1901 года называет Гершуни Граниным и извещает, что Гранин должен увидеться в Берне с Розенбаумом, устраивающим путь для транспорта литературы через русинскую границу. В Берн из Парижа едет и Азеф, чтобы снова повидать и Гершуни, и Чернова, одного из главных сотрудников «Вестника Русской революции».

В конце этого же года Азеф обо всем обстоятельно доносит своему начальству — и о выдающейся роли Гершуни, и о решении верхов партии приступить к систематическому террору, о многом другом, что ему становится известным.

Давая много данных о Гершуни, Азеф выражает уверенность, что Департамент полиции сможет установить, кто этот «Гранин», и следить за ним, «брать же его пока не нужно — он нам полезен будет. Поездка моя в Париж и Швейцарию очень хорошо сложилась; вообще очень удачно вышло, что я спровадил сюда Селюк».

По данным Азефа Департамент полиции и устанавливает 29 декабря 1901 года, что Гранин — это Гершуни.

В награду за выдачу всего этого и за «московские» выдачи он получает 9 ноября 1901 года — 500 рублей пособия, а к Новому году -200 рублей наградных.

1902 год

В 1902 году Департамент полиции выдает Азефу жалование сразу за весь год вперед — 6000 рублей, кроме того, в том же 1902 году 7 января — 200 рублей за «служебную поездку», 9 марта -250 рублей «в возмещение расходов», 4 мая — 240 рублей «в возмещение расходов», 10 июня — 800 рублей «в возмещение расходов», и наконец 2 ноября — 325 рублей за «служебные поездки». Таким образом в одном 1902 году Азеф получил от Департамента полиции не меньше 7815 рублей; мы говорим «не менее», так как к Рождеству и к Пасхе начальство не могло же обойти Азефа «наградными».

В это время Азеф стоял уже очень близко к Гершуни и ко многим видным фигурам партии с.-р. и несомненно все эти «служебные поездки» по поручению Департамента полиции были вместе с тем и поездками «партийными» также с соответственными ассигнованиями.

В 1902 году Гершуни и Розенбаум организовали отправку из-за границы в Каменец-Подольск с.-р. литературы в коробках с маслом и в комнатных ледниках. Азеф своевременно донес об этом своему начальству. Департамент полиции, чтобы не выдать провокатора, посылает своего чиновника Меньщикова, впоследствии известного разоблачителя, в Каменец-Подольск, не называя лица, у кого надо искать эти предметы; через три недели своего пребывания в Каменец-Подольске Меньщиков только и мог донести Департаменту полиции, что город этот торгует маслом и что в нем водятся контрабандисты, как во всяком пограничном городе. После этого Департамент полиции указал, за кем нужно следить, но местные власти могли донести только, что данное лицо — сионист и усердно посещает синагогу. И только получив более определенные указания, сделали у этого лица обыск, во время которого пристав нечаянно (!) нашел между стенками ледника, где должен был бы помещаться исландский мох, нелегальную литературу.

В январе-феврале 1902 года Азеф доносит из Парижа и о бунди-стах, и об некровцах, и о новой группе «Борьба»; в марте Монвейс или Мондвейс из Минска везет литературу в чемоданах, и что Гершу-ни в Саратове. «Вообще не только большинство соц. — революционе-ров, но и соц. — демократы за террор, в том числе и «Матвей» (Маш-ницкий)», — сообщает неутомимый шпион. «В Вильне Левин, близкий с.-р. Левиту, хочет открыть контору или завод, чтобы это могло служить для конспиративной квартиры и местом концентрирования революционеров». От 5 / 18 апреля 1902 года Азеф сообщает своему начальству, что, по сведениям М. Гоца, Гершуни видится в Петербурге с Иванчиным-Писаревым, Клеменцом, Негрескул, часто видится с Брешковской, которая недавно была в Киеве, а теперь кажется в Одессе. Тут же прилагается адрес, которым пользуется в Берлине группа «Борьба».

Чрезвычайно интересно отметить следующий факт. Вскоре после вступления Лопухина в должность директора Департамента полиции в мае 1902 года Рачковский, заведовавший тогда заграничной агентурой, обращается к директору Департамента полиции с просьбой выдать ему 500 рублей для передачи их через своего секретного агента Гершуни для изготовления бомб. Этим агентом Рачковско-го был Азеф. Как Ратаев, тогда начальник Особого отдела Департамента полиции, так и сам Азеф уверяли Лопухина, что Азеф не состоит членом партии с.-p., а получает все сведения исключительно благодаря личной своей дружбе с Гершуни (из обвинительного акта по делу Лопухина. — В. А.).

Между тем мы знаем, что как только образовалась партия социа-листов-революционеров, Азеф вступил в нее и даже был одним из основателей. Обо всем этом сам же донес Департаменту полиции, следовательно и Ратаеву, который в конце 1901 года заведывал Особым отделом.

23 мая / 5 июня 1902 года Азеф сообщает Ратаеву: «Балмашеву помогали лица из партии, нужно полагать и Гершуни, но утверждать не могу. Во всяком случае, он (Гершуни), теперь состоит членом этой боевой организации, на этот счет у меня имеются доказательства, которые я получил после того, как заявил, что у меня имеется 500 рублей на террористические предприятия; тогда Михаил Гоц мне сообщил, что Гершуни скоро будет в Швейцарии, что эти деньги надо ему передать, так как он состоит членом боевой организации». Затем в следующем донесении Азеф говорит, что благодаря 500 рублям он узнал планы боевой организации, что необходимо сговориться о дальнейшей работе его и что члены боевой организации находятся в Петербурге, где думают совершить покушение на Плеве, причем будут употреблены бомбы; одновременно же готовится покушение на Зубатова. В этом письме Азеф просит не пользоваться его донесениями на допросах, так как малейшая неосторожность может обнаружить его сношения с Департаментом полиции. В этом же донесении находим следующие знаменательные строки: «Я занял актуальную роль в партии социалистов-рево-люционеров, отступить теперь уже невыгодно для нашего дела, но действовать необходимо весьма и весьма осторожно… Мое пребывание в Петербурге для дела нашего имеет преимущества. Я думаю, что мне удалось бы благодаря денежным взносам знать о планах боевой организации и дезорганизовать ее, хотя, как Вы знаете, это очень опасный путь».

В июле 1902 года Азеф по вызову Департамента полиции едет в Петербург и живет там около года.

В Петербурге Азеф организует петербургский комитет партии с.-p., ставит транспорт литературы через Финляндию и занимается рабочими организациями. Эти сведения сообщает в своем отчете Судебно-следственная комиссия по делу Азефа, причем добавляет, что Азеф вскоре оставил рабочие организации, так как по его словам среди рабочих обнаружена широкая провокация. На этом факте мы еще остановимся.

Из Петербурга 16 августа 1902 года летит от него сообщение, что «Серафима Георгиевна» или «Сима» сообщила сведения, полученные «из Уфы», что Плеве часто посещает жену уфимского губернатора г-жу Богданович, и что охраны у ее квартиры не бывает, поэтому она рекомендует выследить Плеве на этом месте.

Из письма Ратаева к директору Департамента полиции Зуеву (1910 год) теперь мы знаем, что после убийства Синягина (2 апреля 1902 года) Департамент полиции вызывает Азефа из-за границы и «настаивает на более тесном сближении Азефа с террористической группой, называемой боевой организацией».

Следовательно директора Департамента полиции уже не удовлетворяла больше роль Азефа как члена партии, находящегося в «центре» ее, и «личная дружба Азефа с Гершуни» — главой и руководителем боевой организации… Что же после этого на официальном полицейском языке означает «более тесное сближение» с боевой организацией? Это может означать только — вступление в нее самого Азефа.

До ареста Гершуни во всех официальных документах, процессах, розысках, циркулярах фигурировалась глава «боевой организации» Гершуни, все документы начинались с его имени и малейшее проявление деятельности боевой организации связывалось с его именем. Когда же во главе боевой организации стал Азеф, в официальных документах стал фигурировать центральный комитет партии с.-р. (Бакай, «Былое», № 9,10, издан Бурцевым в Париже).

Не указывает ли это на то, что Департамент полиции совершенно сознательно скрывал главу боевой организации?!

Показание Лопухина о выдаче Азефу в 1902 году для Гершуни через Рачковского 500 рублей противоречит заявлению Ратаева Зуеву, что Рачковский познакомился с Азефом только в 1905 году, когда он — Ратаев — передал Азефа Рачковскому при своем уходе с поста начальника заграничной агентуры.

Азеф в своем письме к Герасимову (начальнику петербургского охранного отделения) в 1909 году усиленно поддерживает эту же версию и подчеркивает, что с Рачковским он виделся всего 3–4 раза и то после 1905 года.

Результатом «настаивания» Департамента полиции на тесном сближении Азефа с боевой организацией явилась поездка Азефа в Киев, откуда он указывает на Гершуни, Михаила Мельникова, П. П. Крафта и доносит о плане покушения на Плеве двух артиллерийских офицеров, в том числе Евгения Григорьевича Григорьева. Кроме этих террористов Азеф выдает и других — Ремянникову, Вейценфельда…

1903 год

18 марта 1903 года Азеф получает 310 рублей за исполнение в январе и феврале «секретного поручения Департамента полиции».

После ареста Гершуни 13 мая 1903 года Азеф становится главой «боевой организации»; впрочем и до этого Гершуни о многом очень важном совещался с Азефом.

18 мая 1903 года Азеф снова получает от Департамента полиции 750 рублей сверх жалования за исполнение «секретного поручения».

Члены центрального комитета партии с.-р. в своих показаниях Судебно-следственной комиссии утверждают, что Гершуни был выдан не Азефом, а «мелким провокатором», киевским студентом Розенбергом. Судебно-следственная комиссия разделяет ту же точку зрения.

Весьма вероятно, что Азефу и неизвестна была последняя поездка Гершуни, так как в этот момент Азефа не было около Гершуни; но если бы Розенберг даже и не указал, откуда, когда и куда едет Гершуни, Гершуни все же мог быть арестован филерами, имевшими фотографическую карточку Гершуни, по указаниям, исходившими от Азефа. Ведь известно, что в одной и той же группе данной партии всегда бывает по несколько провокаторов за раз, нужных Департаменту полиции для проверки показаний одного провокатора показаниями другого. Нельзя поэтому утверждать, что выдал Гершуни Розенберг, а не Азеф.

«5 января 1903 года Азеф под видом нелегального Александра Самуиловича Раскина приезжает первым классом курьерского поезда из Петербурга в Москву, посещает своих знакомых, а ночь проводит в самом дорогом доме терпимости Стоецкого. А лучшие филеры мерзнут всю ночь на улице, стерегут аристократа-провокатора» (неизданная записка Меньщикова).

После ареста офицера Григорьева Департамент полиции командирует Азефа за границу, о чем Лопухин и сообщает Ратаеву в Париж от 16 февраля 1903 года: «Виноградов» (охранная кличка Азефа. — В. А.) вернется через неделю». Но Азеф явился к Ратаеву только в июне, телеграфировав ему в мае из Берлина о своем приезде.

В 1903 году в начале августа проходит в Германске, на границе Франции и Швейцарии, конвенция с.-р. заграничных организаций; Азеф присутствует на ней и даже вместе с Черновым проверяет посты, чтобы шпики не могли проследить участников этого съезда; конечно доносит об этом Ратаеву, заведовавшему в то время в Париже заграничной агентурой, доносит между прочим и о том, что в члены заграничного центрального комитета партии с.-р. выбраны Чернов с женой. Миноры, Левиты, Гоц с женой. Шишко, Гуревич; сообщает, что едут из Женевы в Россию с террористическими планами Ольга Тара-тута, Ник. Романов, Мятлицкая, планируется покушение на Великого князя Сергея.

Из Женевы Азеф делает турне по Швейцарии, сообщая из каждого города не только о заграничных и о живущих в России соц. — рево-люционерах, но и о соц. — демократах, и о бундистах. Не забывает он упомянуть и о том, где и с кем живет Брешковская, о том, что Левит уедет в Россию организовывать вооруженные демонстрации и покушение на Государя, сообщает фамилии террористов, рабочих в России и многое другое.

В августе 1903 года в Женеве Азеф видится впервые с Савинковым; в это же время он доносит о предстоящем покушении на Плеве. В начале сентября Азеф уже в Берлине с Каляевым, Савинковым, Сазоновым. Террористы съезжаются в Петербург в начале ноября 1903 года, к этому же времени сюда должен приехать и Азеф, но он появляется лишь в начале января 1904 года.

За время этой загадочной командировки с июня по декабрь 1903 года Азеф получил от Департамента полиции 4025 франков «в возмещение понесенных им расходов».

В конце 1903 года Азеф выдает Клитчоглу, точнее всю ее группу, организованную для покушения на Плеве. Клитчоглу арестовывают в начале января 1904 года, а вскоре затем и всех причастных к этому делу лиц: 32 человека в Петербурге, 12 человек в Москве, 14 человек в Киеве, одного в Ростове-на-Дону — всего 59 человек.

В данном случае нас не интересует, что Азеф опоздал со своим сообщением на несколько дней, и что поэтому оспаривать у него честь выдачи стольких лиц может провокатор инженер Геренберг, числившийся «секретным сотрудником» Сазонова, — начальника охранного отделения. Азеф конечно не знал, что Горенберг его «упредил…».

1904 год

Итак в январе 1904 года, через неделю после Ратаева приезжает из-за границы в Петербург и Азеф; здесь он видится со съехавшимися сюда террористами и в конце января едет в Москву, оттуда по России «по общепартийным делам». В начале февраля Азеф снова в Петербурге, откуда уезжает опять-таки «по общепартийным делам», но скоро возвращается в столицу.

Ратаев пишет Зуеву: «в начале февраля 1904 года все террористы съехались… Азеф почти ежедневно докладывает мне, директору Департамента полиции, что его посещают неизвестные террористы, которые приезжают из-за границы с партийным паролем «Дмитрий жив и здоров»…, приметы их (террористов) он описывает весьма тщательно и подробно».

Террористы — Каляев, Мацеевские, Сазонов, Боришанский и Савинков решают убить Плеве 18 марта у самого здания Департамента полиции, где жил тогда Плеве. Азеф за неделю до покушения является к директору Департамента полиции Лопухину и предупреждает его, что террористы организуют покушение на него, Лопухина, у самого здания Департамента полиции по Пантелеймоновской и Фонтанке, то есть указывает как раз места, где должны были стоять они 18 марта; вместе с тем Азеф просит о прибавке жалования и советует арестовать Левита.

Все только что приведенные сведения мы заимствовали из писем Ратаева Зуеву (1910 год).

После свидания с Лопухиным Азеф уезжает в Двинск, как говорит террористам, а на самом деле — к Ратаеву в Париж…

Покушение на Плеве 18 марта не удалось. Савинков и до сих пор уверен, что это произошло «по случайным обстоятельствам». Но при чтении его воспоминаний еще в 1910 году нам ясно было, что здесь играли роль не «случайные обстоятельства», а просто выдача Азефа. Подтверждением этого является письмо Ратаева.

Мы не знаем, что говорил Азеф Лопухину за неделю до 18 марта, предупреждал ли он, что покушение готовится на него, Лопухина, или на Плеве, но факт тот, что вся диспозиция террористов была известна Департаменту полиции, а в особенности в то время, когда там жил Плеве; число шпиков увеличивалось еще более перед выездом или приездом Плеве.

И до покушения террористам под видом разносчиков приходилось уходить, чтобы не быть арестованными, как только какому-нибудь чину казалось, что данные разносчики слишком долго стоят, или чин этот знал, что Плеве должен приехать или выехать.

А 18 марта все вокруг Департамента было наполнено и конной, и пешей полицией и буквально кишело шпиками. Никто из них не обращал внимание на Каляева, стоявшего на мосту как раз против Департамента полиции с поднятой головой, со взором, устремленным на Пантелеймоновскую улицу, откуда мог появиться Плеве; так стоял Каляев целый час и все время ждал, что «его арестуют, что не могут не арестовать человека, стоящего так долго на центральном мосту перед приездом Плеве». Но зато шпики окружали Боришанского, гораздо менее бросавшегося в глаза, но имевшего бомбу. Боришанский заметив, что шпики его окружают, принужден был уйти, вследствие чего покушение и не удалось…

Покотилов, затем Савинков едут в Двинск советоваться с Азефом, но не находят его там: «уехал по общепартийным делам», как мы упомянули, к Ратаеву в Париж. Здесь Азеф живет всего несколько дней, и под предлогом, что его «мама» больна и что его «совесть загрызет», если он не поедет, отпрашивается у Ратаева и снова уезжает в Россию. По дороге из Петербурга в Двинск 29 марта 1904 года Азеф встречается в вагоне с Покотиловым, отговаривает террористов от покушения на Плеве и на Клейгельса (покушение на Клейгеса так и не состоялось), а сам едет в Киев…

31 марта Покотилов погиб от взрыва бомбы в Северной гостинице в Петербурге.

Из Киева Азеф направляется, в апреле или в мае месяце, в Харьков, где видится со своими товарищами-террористами, вырабатывает план покушения на Плеве (динамит для этого покушения должен приготовить Швейцер) и уезжает за Дулебовым и Пр. Сем. Волошенко, а также «по делам организованного под его руководством центрального комитета». Вскоре вслед за этим Азеф, Савинков, Дора Бриллиант и Дулебов видятся в Москве, откуда Азеф «по общепартийным делам» уезжает на Волгу, посещает Самару, Уфу, Владикавказ и отовсюду доносит Ратаеву, причем лжет ему, что не знает, кто погиб в Северной гостинице. В конце мая неутомимый путешественник уже в Петербурге, но и здесь остается лишь до второй половины июня и 19 июня пишет Ратаеву уже из Одессы: «от них (от одесских соц. — революционе-ров. — В. А.) я узнал, что дело покушения на Плеве отлагается ввиду отсутствия бомб, которые погибли, — новое приготовление займет много времени, а к Плеве с револьвером не подойдешь…». Мы знаем, что действительно после неудачных попыток (18 марта, 25 марта, 1 апреля) террористы отложили покушение на Плеве. В этом же письме Азеф доносит о готовящемся покушении на иркутского генерал-губернатора Кутайсова и сообщает сведения, по которым легко «установить эту госпожу», направляющуюся для сего акта в Иркутск. Причем прибавляет: «прошу, чтоб о ее пребывании в Одессе не стало известным (местной охранке. — В. А.), так как она тут очень законспирирована, а я с ней виделся».

По свидетельству Судебно-следственной комиссии (страница 58) партия с.-р. действительно приговорила Кутайсова к смерти за его зверства по отношению к политическим ссыльным в Якутске…

24 июня Азеф уже в Москве, откуда Ратаев и получает донесение между прочим и о том, что «у Трандафилова имеется склад литературы, и к нему ходит Беренштам — удобный случай избавиться от этого последнего», при этом Азеф указывает совершенно точно дом, где живут террористы, — дверь в дверь по черной лестнице с Трандафи-ловым…

Савинков в своих воспоминаниях говорит, что Азеф прожил у них на улице Жуковского в конце мая десять дней. Как раз в это время они заметили слежку за квартирой Трандафилова и за Береншта-мом. Между тем, как мы видим, Азеф впервые упоминает о Транда-филове и Беренштаме только в конце июня; это совпадает и с показаниями Савинкова, что Азеф уехал из Петербурга «во второй половине июня» (19 июня он уже в Одессе — см. выше).

Не оберегали ли филеры Азефа от случайного ареста, как они это делали в Варшаве, например, в 1904 году? Или же все это проделывалось для того, чтобы в случае ареста террористов они свой провал приписали не провокации, а выследившим их «шпикам».

В этом же письме Азеф доносит Ратаеву, что один из служащих в охранном московском отделении сообщил Зензинову о слежке за ним и его товарищами, об извозчичьем дворе охранки и прочее, но вместе с тем просил не сообщать об этом даже своим, так как «между Вашими есть служащие в охранке…». «Все это очень щекотливо, — осторожно замечает Азеф, — мне Зензинов передал под большим секретом», поэтому Азеф просит «деликатно это использовать»; фамилии московского охранника Зензинов Азефу не назвал.

На кого намекал этот охранник — на Азефа или на Жученко, или на обоих вместе?

В этом же письме (от 24 июня) Азеф сообщает Ратаеву, что скоро вернется за границу. 7 июля 1904 года Азеф пишет Ратаеву из Вильно и мотивирует свой приезд в этот город отсутствием денег, чтобы ехать прямо в Париж.

В Вильно приезжают к нему террористы объяснить, почему не состоялось покушение на Плеве, назначенное на 8 июля; решают осуществить его 15 июля и отправляются в Петербург, а Азеф — в Варшаву, где 15 июля (по сведениям Меньщикова) получает от Савинкова условленную телеграмму об убийстве Плеве. Немедленно после этого Азеф уезжает и 16 июля уже шлет Ратаеву телеграмму из Вены.

Бурцев тоже утверждает в «Былом», что Азеф в Варшаве получил телеграмму, но не говорит от кого; а Савинков утверждает, что Азеф узнал об убийстве Плеве из газет…

В Варшаве в 1904 году живет г-н Рачковский, и хотя не у дел, но почти ежедневно приходит в местную охранку и наводит мимоходом справки о розыске лиц, которые для него были совершенно излишними (Бакай, «Былое», № 9,10, Париж).

После убийства Плеве 15 июля 1904 года Азеф, как мы уже говорили, немедленно уезжает из Варшавы за границу, где живет около года; сначала он отправляется в Париж к Ратаеву, затем в Женеву, где принимает участие в совещаниях по выработке устава боевой организации совместно с Боришанским, Дулебовым, Моисеенко, обучается технике динамитного дела у Швейцера, живущего с братом Азефа и с Дорой Бриллиант.

Здесь в Париже боевой организацией окончательно принимается решение убить Великого князя Сергея в Москве, Трепова — в Петербурге и Клейгельса — в Киеве, куда по настоянию Азефа посылается Боришанский, который в помощь себе кооптирует супругов Казак.

В ноябре террористы едут в Россию. Азеф остается за границей и продолжает получать свое пятисотрублевое жалование и сверх того разные прибавки (на «путевые издержки» с 1 октября по конец 1904 года он получил 750 рублей).

Лопухин признается, что в конце 1904 года ему стало ясно, что Азеф — член центрального комитета партии с.-р. Но ведь в это время Департамент полиции, по данным Бакая, все террористические акты после Гершуни приписывал центральному комитету. Следовательно, Лопухину должно было быть «ясно», что и Азеф несет за них ответственность…

Как известно, удается только «дело Великого князя Сергея», которого 4 февраля 1905 года убивает Каляев…

Азеф разъезжает в это время главным образом по Швейцарии и отовсюду от него летят доносы Ратаеву — и о том, что «от Чернова и Савинкова он узнал о готовящемся покушении на царя (23 сентября), и о том, что «Бабушка» едет в Америку, а затем в Россию, и о многом другом, весьма интересном и важном для сыска. 13 сентября 1904 года Азеф посылает Ратаеву в Париж телеграмму и письмо, что в Россию едет Степан Слетов, причем точно указывает, с каким паспортом, когда тот приедет в Петербург, когда и с кем будет здесь видеться, в какой день и в каком ресторане Васильевского острова он встретится с матросом-лытышом, который приедет на английском теплоходе, привезет литературу соц. — рев. и передаст Слетову.

Слетов был арестован на границе, затем и матрос-латыш — около ресторана, указанного Азефом.

Меньщиков утверждает, что Слетова арестовали на границе совершенно «против правил» тонкой охранной «политики»; но директор Департамента полиции Лопухин был в отъезде, а товарищ министра внутренних дел Дурново якобы плохо разбирался в этих тонкостях и попросту велел арестовать Слетова при самом въезде его в Россию, не заботясь, что может провалить благодаря этому провокатора…

Между тем отъезд Слетова, все подробности его и его работы в России были известны не всем живущим в Женеве членам центрального комитета, а только некоторым из них, конечно Азефу в том числе. Поэтому арест Слетова на границе, а затем и других лиц, связанных с ним, мог произойти только по доносу одного из знавших об этом, следовательно провокатора.

Арест Слетова неизбежно должен был вызвать подозрение и расследование, и оно конечно привело бы к раскрытию Азефа.

В одном из писем от сентября 1904 года Азеф доносит Ратаеву о созыве конференции революционных и оппозиционных партий в Париже на 30 сентября, причем сообщает, что от партии с.-р. будет Чернов. Эта конференция как известно состоялась, и партию с.-р. кроме Чернова представлял и сам Азеф под фамилией Диканского; от финнов был делегирован Циллиакус, присутствовали также Милюков и Бугучарский. Конечно обо всем, что делалось на конференции, было подробно донесено Азефом Ратаеву.

18 декабря 1904 года Азеф сообщает Ратаеву о присланном бун-дистами в редакцию «Революционной России» документе об «аграрниках», под которыми подразумевались социалисты-революционеры, хотевшие вместе с князем Хилковым проповедовать в России аграрный террор. В документе этом приведены все действительные фамилии, время отъезда и даже фамилии с тех паспортов, по которым поехали уже или должны были поехать аграрники.

В 1906 году один из видных максималистов (Герман) рассказывал, что когда аграрники и максималисты узнали об этом факте, то большинство из них начали подозревать в выдаче этих сведений Департаменту полиции Азефа.

1905 год

28 января 1905 года Азеф доносит Ратаеву об организовавшемся в Петербурге кружке интеллигенции — адвокатов и литераторов, поставившем себе целью террор, — покушение на царя и некоторых других высокопоставленных лиц. Осторожный провокатор просит только с этими сведениями «обращаться очень осторожно и не превращать их в циркуляр». В этом же письме Азеф осведомляет свое начальство, что дело б января 1905 года не дело социалистов-революционеров.

Как известно, б января 1905 года в день Крещения, во время молебствия на Неве у Зимнего дворца, где присутствовал Николай II и во время которого обычно производился салют холостыми зарядами с Петропавловской крепости, на этот раз были выпущены один или два боевых снаряда по направлению, где стоял царь, но попали снаряды не в него, а в Зимний дворец.

В этом же письме Азеф сообщает две интересные вещи: 1) Что «хилковский циркуляр (то есть циркуляр, который, по сведениям, данным Азефом, велит арестовать аграрников. — В. А.) все занимает и занимает внимание здешней организации, все убеждены, что имеется провокатор. Приехал из России Каин для исследования этого дела», 2) Что Мендель Витенберг, приехавший из России, передавал, что на допросах ему говорили «что он приехал в Россию из-за границы для оборудования всяких мастерских для Левина (арестованного около 18 марта 1904 года в Орле по указанию Азефа. — В. А.), — словом, что мог знать только он, Витенберг, Левин, Левит и я».

Следующее письмо-донос Азефа заключает в себе ряд лиц, имеющих дело или со взрывчатыми веществами, или с оружием, или вообще с «боевыми делами».

От 3 марта 1905 года новый донос: что у соц. — демократов создается боевая организация, во главе которой супруги Бройдо, близкие приятели Савинкова, что Циллиакус (с которым Азеф виделся в Лондоне и получил от Департамента полиции 600 рублей в возмещение расходов по поездке) говорил, что «у них в Финляндии два завода бомб» и что «Циллиакус имеет сношение с японским посольством и доставил большие суммы финляндцам и полякам. Вообще восстание у всех на языке, и я уверен, что в ближайшем будущем состоится союз между всеми революционными организациями для приготовления восстания, то есть вооружение масс оружием и бомбами… Уже закуплено 6000 маузеровских пистолетов и через месяц будет куп_ лена яхта и отправится…». «Циллиакус бывает часто в Гамбурге».

Вот откуда следовательно в 1906 году пошли слухи из черносотенных кругов, затем погромные объявления о том, что «Русская революция делается на японские деньги».

В 1906 году в Петербурге была даже издана анонимная брошюра (напечатана в типографии А. Суворина) под заглавием «Изнанка революции. Вооруженное восстание в России на японские средства».

В брошюре этой приводятся письма, которыми якобы обменивались Циллиакус и бывший японский военный агент в России, а затем начальник военного шпионажа Акаши по поводу закупки оружия; воспроизведены даже фотографии счетов, написанных-де Циллиа-кусом, сколько передано им социалистам-революционерам, истрачено на закупку оружия для этой партии, сколько для грузин, для польской партии, для финнов, сколько стоит яхта и тому подобное. Яхта для перевозки, купленная в Гамбурге и названная «Джон Крафтон», везла в Финляндию 25000 ружей и 3500000 патронов. Всего на сумму 260000 рублей.

Так сказано в брошюре, напечатанной в типографии А. Суворина в 1906 году.

Революционным кругам Петербурга со своей стороны было также известно еще в августе-сентябре 1905 года, что судно, везшее оружие для революционеров, наткнулось на мель и пошло вместе с грузом ко дну; пассажиры спаслись на лодках, и мы лично знаем некоторых из спасшихся. Судно это называлось «Джон Крафтон».

В упомянутой выше брошюре и указывается, что водолаз 25 августа нашел недалеко от г. Кеми 93 ящика с ружьями, патронами и штыками, а 26 августа в 22 километрах от Якобштадта в шхерах Лар-смо сел пароход «Джон Крафтон», где также находилось большое количество револьверов, ружей и патронов; 28 августа на острове Кальмаре найдены 700 винтовок, револьверы, взрывчатые вещества и революционные брошюры на русском языке…

Сопоставляя все эти данные, идущие из совершенно различных источников, неизбежно приходишь к заключению, что и в этом деле видна предательская рука Азефа и что не случайно «Джон Крафтон» сел на мель, и не случайно нашел водолаз затонувшую яхту и оружие…

3 марта 1905 года Азеф сообщает Ратаеву, что к с.-р. Рубановичу в Париже пришел некто Шапиро, который поступил в охранку, устрашенный запугиваниями жандармов, хотя был арестован «по ерундовому делу»; Шапиро дал много сведений социалистам-революцио-нерам: в том числе, что в Женеве имеются у с.-р. два провокатора (в Женеве постоянно жили члены ц. к. и часто Азеф. — В. А.); что «Бабушка» после Америки должна поехать в Россию (это как нами было уже указано выдал Азеф. — В. А.) и что для ее ареста назначен лучший ратаевский агент — Бинт, что полицией уже все подготовлено для ареста с.-р. Рихтера (выдал Азеф. — В. А.), и что для этого Ратаев поехал в Берлин…

«Прошу ничего не предпринимать по отношению к Шапиро до разговора личного со мной. Это дело очень серьезное. Один неосторожный шаг и — провал мой», — пишет Азеф.

Здесь же он говорит, что, если Ратаеву не удастся «подделать» письмо, данное ему, Азефу, Рубановичем для передачи центральному комитету, то он его вскроет, «а потом отделаюсь, что по ошибке открыл»; письмо, по словам Азефа, было очень важное.

В следующем письме от 3 апреля 1905 года неутомимый провокатор сообщает своему патрону, что «Бабушка» пока не едет в Россию вероятно благодаря сообщению Шапиро, что вместо нее едет Качурихин организовывать боевые дружины в крестьянстве; сообщается точно, каким путем, когда и с каким паспортом он едет и «как признак: у него забинтована рука левая»; в конце Азеф не упускает случая поделиться с Ратаевым сенсационной весточкой: «Натансон прибегал к Азефу и говорил, что провалилась вся боевая организация с.-р. Я читал фамилии Савинкова и Барыкова. Если да, то это очень важный шаг«.

Письмо от 17 апреля 1905 года о конференции революционных организаций в Париже, созванной Гапоном, о том, что «Бабушка» с князем Хилковым и Гапоном образовали боевой комитет. «Все здесь занимаются закупкой оружия… есть у меня несколько интересных писем, касающихся этих дел. Если возможно будет, привезу Вам их в Париж».

Письмо от 31 мая 1905 года… «Сюда (в Цюрих. — В. А.) заехал, чтобы узнать от Мейснера, где Ломов».

В предыдущих письмах Азеф много раз упоминает о Ломове как о серьезном боевике, теперь же сообщает, что после ареста в Петербурге «боевой организации» 17 марта 1905 года она очевидно перестала существовать, «хотя особые надежды возлагают на Ломова».

В письме из Вены от 5 июня 1905 года Азеф сообщает Ратаеву адрес Ломова в Самаре и что у него где-то в России военный склад, что как у бывшего артиллерийского офицера у него связи в военной среде и большие планы, связанные с военной организацией; сообщается также, что в Пензе с.-р. стремятся к восстанию и захвату города и даются сведения о венских с.-p., а также и адреса с.-р. в различных городах России.

Последнее письмо Азефа к Ратаеву — в июне месяце 1905 года из Софии. Еще весной 1905 года Азеф донес, что с.-р. послали в Болгарию своих техников для изучения новых способов. Поездка в Болгарию была, как и все поездки Азефа, вместе с тем и партийной. Доносит он, как «Ташкенту» удалось организовать транспорт литературы, оружия и взрывчатых веществ из Болгарии в Россию, через какие города, какими пароходами идет транспорт и кто заведует этим в городах и на пароходах; затем сообщается, что македонцы снабжают бомбами и материалом наших дрошакистов (армянская революционная партия. — В. А.) и что теперь начнут отправлять все это для социал-революционеров; взрывчатые вещества, все материалы для изготовления бомб, часовые механизмы «для взрывов железных дорог, мостов и тому подобных», — пишет Азеф, — «они могут отправлять в любом количестве», и при этом прибавляет: «Так как нам известно, кто это будет все транспортировать, то это не опасно для нас». И дальше: «Узнал настоящую фамилию Ломова — Троицкий, он поступил теперь на военную службу в Самаре в качестве вольноопределяющегося. По этим данным «Ташкент» и Ломов в Ваших руках. Но может мне или вернее Л. Г. (жена Азефа. — В. А.) удастся узнать еще более подробно, то есть по какому паспорту он будет жить в России и в каких городах». Далее Азеф сообщает, что он на шесть недель отправляется в Россию, заедет при этом в Вену, Краков, Одессу, Батум, Рени, Петербург и на Кавказ, чтобы узнать, как получают и где хранят материалы, посылаемые македонцами, п.-п.-с. (польская социалистическая партия), дрошакисты на Кавказе и соц. — революционеры в России…

Этим кончаются опубликованные в «Былом» письма Азефа; мы привели из них очень мало, но и из приведенного можно видеть, какую массу Азеф выдал революционеров, дел и предприятий до половины 1905 года. При этом не надо забывать, что выдавая одного революционера, Азеф этим самым выдавал целую группу лиц, связанных с этим революционером, так как за последним немедленно устанавливалась слежка, а переписка его начинала подвергаться перлюстрации. А в выдаче, например, Ломова-Троицкого выдавалась не только группа, непосредственно работавшая с ним, но и целая организация — «военная», имевшая свои группы во многих местах.

Затем нужно отметить, что по одним письмам к Ратаеву, хотя и довольно частыми, конечно невозможно судить о размерах выдач, сделанных Азефом; в его доносах Ратаеву не приводится, например, содержание писем, полученных центральным комитетом партии и редакцией «Революционной России». Эти письма Азеф не переписывает, а попросту дает их на прочтение Ратаеву, кроме тех, что Азеф передавал Ратаеву в личных беседах; а ведь Ратаев часто приезжал к Азефу в Женеву, и еще чаще Азеф ездил в Париж, и тогда от него чуть ли не ежедневно летели пневматички Ратаеву с назначением свиданий; наконец они оба часто одновременно бывали в России, где Азеф выгружал свои сведения или самому Ратаеву, или другому начальству.

Само собой разумеется, что при личных свиданиях сообщалось и несравненно больше сведений, чем в письмах, и несравненно более важных.

И все же из имеющихся уже в нашем распоряжении писем Азефа видно, что он выдавал не только своих «товарищей» — с.р., но и революционеров всех других партий; он мог делать это без всякого труда, так как центральный комитет с.-р. часто по самым важным делам направлял представителей этих партий к Азефу. Но и в тех случаях, когда он не вел переговоры лично, ему как члену центрального комитета и даже больше, ему как Азефу сообщалось конечно все, что только было известно о делах других партий; от Азефа секретов не было…

Итак, в июне 1905 года Азеф едет в Россию с целями, изложенными им самим в письме к Ратаеву (см. выше); конечно эта полицейская командировка совпадает как всегда с революционной миссией, только цели их прямо противоположные…

За свою поездку по Балканскому полуострову Азеф получает 9 августа 1905 года от Департамента полиции 300 рублей и за поездку по России — 1000 рублей конечно кроме жалования, возросшего до 600 рублей в месяц. В России провокатор видится конечно не только с лицами, причастными к транспорту оружия и динамита из Болгарии…

В июне 1905 года Азеф выдает Коноплянникову с ее динамитной мастерской, выдает затем и местоположение Брешковской в Саратове.

«Бабушка» не была арестована только потому, что один из саратовских охранников предупредил местных с.-р. о предстоящем аресте ее.

Азеф в начале августа 1905 года дает полиции указания об областном съезде с.-р. в Нижнем Новгороде и об организованном с.-р. покушении на нижегородского губернатора Унтербергера…

26 августа того же года член петербургского комитета партии с.-p. Ростовский получил письмо, принесенное ему в службу какой-то дамой, быстро затем ушедшей. Письмо это было написано и послано Л. П. Меньшиковым, старшим помощником делопроизводителя Департамента полиции. Доселе знаменитое письмо Меньшикова нигде не появлялось в том виде, в каком оно было действительно написано автором его. Копия, помещенная в «Заключении судебно-следственной комиссии по делу Азефа», — не полная и не точная.

Берем этот документ из неизданной записки Меньшикова:

«Товарищи! Партии грозит погром. Ее предают два серьезных шпиона. Один из них бывший ссыльный, некий Т., весной лишь вернулся кажется из Иркутска, втерся в полное доверие к Тютчеву, провалил дело Иваницкой, Старынкевича, Леоновича, Сухомлина, беглой каторжанки Акимовой, за которой потом следили в Одессе, на Кавказе, в Нижнем, Москве, Питере (скоро наверное возьмут), и многих других. Другой шпион недавно прибыл из-за границы, какой-то инженер Азиев, еврей, называется Валуйский; этот шпион выдал съезд, проходивший в Нижнем, покушение на тамошнего губернатора, Коноплянникову в Москве (мастерская), Веденяпина (привез динамит), Ломова в Самаре (военный), нелегального Че-редина в Киеве, «Бабушку» (укрывается в Саратове у Ракитнико-вых)… Много жертв намечено предателями. Вы их должны знать. Поэтому обращаемся к вам. Как честный человек и революционер исполните (но пунктуально — надо помнить, что не все шпионы известны и что многого мы еще не знаем) следующее: письмо это немедленно уничтожьте, не делайте с него копий и выписок. О получении его никому не говорите, а усвойте основательно содержание его и посвятите в эту тайну, придумав объяснение того, как вы ее узнали, только или Брешковскую, или Потапова (доктор в Москве), или Майнова (там же), или Прибылева, если он не уедет из Питера, где около него трутся тоже какие-то шпионы. Переговорите с кем-нибудь из них лично (письменных сношений по этому делу не должно быть совсем). Не разглашая секрета, поспешите распорядиться, — все, о ком знают предатели, пусть будут настороже, а также и те, кто с ними близок по делу. Нелегальные должны постараться избавиться от слежки и не показываться в местах, где они раньше бывали. Технику следует переменить сейчас же, поручив ее новым людям. Если не можете сделать все так как мы советуем, — ничего не предпринимайте, если же исполните все в точности, то уведомьте помещением в почтовый ящик ближайшего номера «Революционной России» с заметкой: «Доброжелателями исполнено». В этом случае последуют дальнейшие разоблачения».

Придя со службы домой, Ростовский передал это письмо нелегальному «Ивану Николаевичу», который у него был в гостях, то есть сделал как раз то, чего просил не делать Меньщиков из конспиративных соображений. «Иван Николаевич», прочтя письмо, заявил: «Т. — это Татаров, а Азиев, это я Азеф» (см. «С.-р.» — «Мое отношение к Азефу», «Былое», № 9,10, Париж) и решил немедленно ехать в Москву. По словам Меньщикова в тот же вечер Азеф был с копией этого письма у Рачковского, заведовавшего тогда политическим отделом Департамента полиции.

Здесь интересно отметить следующее. На следующий день Меньщикова позвал к себе Пятницкий, заведовавший тогда временно Особым отделом Департамента полиции, и сообщил ему о письме к Ростовскому. На вопрос же Меньщикова: «Кто же это Азеф?» — Пятницкий ответил: «Да разве Вы не знаете? — это же Филипповский, который проходил по теперешнему наблюдению за террористами, он теперь в самом центре партии». Слова Пятницкого еще раз подтверждают, что Департаменту полиции было очень хорошо известно то, что Азеф член боевой организации, и поэтому шпики вели за ним наблюдение как за террористом.

Побывав в Москве, Азеф сам привез письмо в Женеву центральному комитету.

Благодаря этому письму Татаров после непродолжительного расследования был признан провокатором и убит. На его убийстве настоял главным образом Азеф. Для него Татаров был опасен как конкурент по шпионской службе, где он мог стать для Департамента полиции не менее полезным, чем сам Азеф, так как за короткое время пребывания своего в партии Татаров успел уже настолько выдвинуться, что был кандидатом в центральный комитет, а с другой стороны, успел уже провалить террористов, готовивших покушение на Трепова. Кроме того, Азеф боялся, что Татаров еще до письма Меньщикова может узнать, что Азеф провокатор, и выдаст его революционерам. Татаров был убит, но Азеф сохранил свой пост и значение в партии с.-p., и в Департаменте полиции, письмо Меньщикова не поколебало доверия центрального комитета к Азефу…

После манифеста 17 октября настали «дни свободы», начавшиеся погромами евреев и интеллигенции.

Члены центрального комитета партии, жившие до тех пор в Женеве, приезжают в Россию и выпускают от партии с.-р. свой манифест о прекращении террора, написанный, по свидетельству многих, под влиянием Азефа.

Живут они почти открыто, выступают на собраниях, работают в редакциях с.-р. газет. Азеф конечно тоже живет в России.

«После роспуска военной организации по настоянию Азефа был уничтожен особый боевой комитет. Задача этого боевого комитета состояла в технической подготовке вооруженного восстания», членами этого комитета были Азеф и Савинков (Савинков. «Воспоминания», «Былое», № 1,1918 год).

В декабре — московское восстание. Из Петербурга посылается Семеновский полк усмирять его. Многим с.-р. приходит в голову мысль взорвать железнодорожные мосты, по которым будет проезжать поезд с солдатами, но найти с.-р. лабораторию и боевиков, могущих дать все нужное для взрывов, не смогли…

Во время московского восстания боевым комитетом решено было взорвать железнодорожный мост Николаевской железной дороги, чтобы забастовала Николаевская железная дорога, за которой, надеялись боевики, последует и забастовка рабочих Петербурга. «Мы передали его представителю (представителю железнодорожного союза. — В. А.) Соболеву бомбы и динамит, но покушение не состоялось, его участники едва не были арестованы на месте» (Савинков, «Былое», 1918 год, № 1).

«Все другие планы как, например, взрыв охранного отделения, взрыв электрических, телефонных и осветительных проводов, арест гражданина Витте и прочее тоже не могли быть приведены в исполнение боевым комитетом отчасти потому, что в некоторых пунктах намеченные места охранялись так строго, как будто полиция была заранее предупреждена о покушении» («Воспоминания». Савинков, «Былое», 1918 год, № 1).

Для подготовки восстания в Петербурге были устроены также «две динамитные мастерские» (Савинков, ibidem). Обе мастерские, не приступившие еще к работе, были арестованы в одну и ту же ночь. Штолтерфорт, Друганов, арестованные в одной из них, были сосланы на 15 лет в каторжные работы. Дора Влад. Бриллиант и Ни-колайнен сосланы в Сибирь, а Дора Бриллиант «после долгого заключения в Петропавловской крепости психически заболела и умерла в октябре 1907 года» (Савинков, ibidem).

1906 год

На 1-м съезде партии социалистов-революционеров на Имат-ре в конце декабря 1905 и начале января 1906 года были избраны в ц. к.: Чернов, Натансон, Ракитников, Аргунов и Азеф. Этот же ц. к. тут же, на одном из своих заседаний, решает приступить к организации центрального террора, то есть к убийству царя (из воспоминаний Савинкова, ibidem), и тем самым следовательно партия отказывалась от своего манифеста, временно отменявшего террор.

После съезда старые члены «боевой организации» приезжают в Гальсингфорс. Азеф также там.

Центральный комитет партии с.-р. «решает, что боевая организация предпримет одновременно два крупных покушения: на министра внутренних дел Дурново и на московского генерал-губернатора Дубасова, только что «усмирившего» Москву» («Воспоминания». Савинков).

В своих воспоминаниях Савинков рассказывал следующее: «2, 3, 24, 25 и 26 марта покушений на Дубасова не состоялось, так как участники его напрасно прождали возвращения его из Петербурга с Николаевского вокзала к себе — в генерал-губернаторский дом. Тогда покушение было отложено до страстной субботы. Азеф знал, что покушение назначено на этот день. В среду на страстной неделе всеми была замечена слежка. В пятницу же вечером часть террористов всю ночь спасалась от преследования шпиков, а в субботу, в день покушения, едва спаслись остальные».

Ясно, что покушение не состоялось, так как этому помешали осведомленные о покушении «шпики».

23 апреля 1906 года было совершено покушение на генерал-губернатора Дубасова в Москве. Были убиты адъютант Дубасова гражданин Коновницын и соц. — рев. Бор. Вноровский, бросивший бомбу, — Дубасов же только легко ранен.

Руководителем по организации этого покушения был Азеф.

Как нам передавали, Вноровский был поставлен Азефом в таком месте, где Дубасов не должен был проезжать; Вноровский, увидев, что Дубасов едет не мимо него, побежал к коляске, споткнулся и упал на колено, почему и не мог бросить бомбы как следует.

Савинков в своих воспоминаниях тоже утверждает, что по пути проезда Дубасова стояли участники покушения без бомб, а Вноровский и Шиллеров с бомбами были поставлены там, где Дубасов не должен был проезжать.

Нам кажется совершенно невероятным объяснить случайностью то, что Дубасов в дни, назначенные для покушений, не приезжал из Петербурга; не можем мы объяснить случайностью и упорное преследование шпиками террористов накануне и в день несостоявшегося из-за этого покушения — в страстную субботу 1906 года.

И не случайность, что 23 апреля 1906 года бомбисты стояли там, где Дубасов не должен был проезжать.

Объяснение всему этому простое — Азеф знал и организовывал это «покушение».

Если же оно произошло, хотя и не совсем удачно, то в этой «случайности» виноват уже не Азеф, а быстрый и решительный Вноровский…

Весной 1906 года в марте Ратаев пишет Зуеву («Былое», № 2, 1917 год), что с Азефом приключилось таинственное происшествие: начальник охранного отделения в Петербурге Герасимов арестовывает его с подложным паспортом на имя Черкасова во время слежки за Дурново. Три дня Герасимов держит в охранном отделении Азефа и потом выпускает. «Затем, — говорит Ратаев, — он не сам заявился, а назвал себя, лишь просидев трое суток…». Но по Меньщикову оказывается, что Азефу и не нужно было называть себя, так как Герасимов отлично знал, кого он берет, и филер Тутушкин знал, что ему приказано взять «Подметку» «Раскина» (охранная кличка Азефа). На шпиковском языке «подметка» означает — провокатор.

«Все это очень загадочно», — говорит Ратаев.

Сделал ли это Герасимов «в пику» Департаменту полиции, как думают некоторые, или по другим причинам — неизвестно. Нас этот факт интересует по другим соображениям, на которых мы остановимся ниже.

Как мы узнаем теперь из воспоминаний Савинкова, группа боевой организации, наблюдавшая за Дурново с апреля 1906 года, то есть следовательно после ареста Азефа Герасимовым, не могла выследить Дурново, и только раз неожиданно Дурново купил газету «Русское знамя» у террориста, следившего за ним под видом продавца этой газеты.

Оказалось в то же время, что другая группа революционеров-слежчиков описывала подробно выезд Дурново и его маршрут, принимала за Дурново — Акимова, министра юстиции, несколько похожего на него. При этом нам вспоминается, что Леонтьева убила в Швейцарии вместо Дурново другое лицо, тоже несколько похожего на Дурново. Не участвовал ли в этом деле Азеф?

Когда же террористы решают все же убить и Акимова, шпики мешают им и в этом.

Трегубова и Павлова — участников покушения на Дурново — вскоре арестовывают на Финляндском вокзале, а летом берут и Гоца. Всех судят за принадлежность к боевой организации партии и приговаривают к каторге.

Так же неудачно окончилось покушение на Римана и Мина. Студент Яковлев был арестован на квартире Мина и приговорен к 15 годам каторжных работ…

«Во время 1-й Государственной думы в июле 1906 года центральный комитет решил снова возобновить террор» («Воспоминания». Савинков, «Былое», № 2,1918 год).

В октябре 1906 года на совете партии на Иматре Азеф неожиданно отказывается от участия в боевой организации, мотивируя усталостью и невозможностью старыми способами вести дело (Заключение Судебно-следственной комиссии). «С.-р.» («Былое», № 9, 10, Париж, 1909 год). Азеф объявил, «что слагает с себя обязанности руководителя боевой организации и уезжает за границу». Это было «поздно осенью 1906 года после того как Азефу были переданы слова X., что боевая организация вызывает всех молодых людей, годных для участия в террористических актах, в Финляндию, а провинция остается без людей, а при переезде через финляндскую границу или в Петербург эту молодежь арестовывают».

Азеф обиделся якобы на боевую организацию! Просто конечно испугался за свою драгоценную жизнь, так как выставленное X. обвинение било не в бровь, а прямо в глаз и несомненно указывало на провокации Азефа.

При этом ни X., ни «С.-р.» не знали, что той же осенью 1906 года помощник одесского начальника охраны «дал знать через посредство местных социалистов-революционеров центральному комитету, что он доставит ему сведения о провокаторе, стоящем в центре партии, если за получением этих сведений явится одно из указанных им лиц. В числе этих лиц был назван Ch.» (Н. С. Тютчев. — В. А. Заключение Судебно-следственной комиссии по делу Азефа). Ch. поехал, но не мог найти Сорокина (это и был помощник одесского начальника охраны) ни в Одессе, ни в другом городе, куда ему сказали, что Сорокин был переведен. Скоро Сорокин был арестован и обвинялся в провале секретных сотрудников — то есть провокаторов.

Азеф знал о предупреждении Сорокина…

Ch. (Н. С. Тютчев), когда ц. к. послал его к Сорокину, «полагал, что об Азефе именно и будет идти речь с охранником» (Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа).

В начале сентября 1906 года П. Я. Рысс сообщил «лицу, имевшему сношение с соц. — рев. и боевой организацией», со слов своего брата С. Я. Рысса («Мортимера»), известного максималиста, что Азеф, он же «Толстый», «Иван Николаевич» служит в Департаменте на амплуа агента-провокатора. «Желая в корне убить слухи об Азефе и загрязнить источник слухов, ц. к. партии с.-р. стал усиленно распространять слухи о провокаторстве «Мортимера».

Встретив брата во второй раз, П. Я. Рысс сказал «Мортимеру», что его обвиняют в провокаторстве, на что «Мортимер» ответил:

«Я чист, об этом узнают когда-нибудь. Помни, что тогда обнаружится роль Азефа, который губит меня».

Весной 1907 года «Мортимер» был арестован в Юзовке, заключен в Петропавловскую крепость и казнен в Киеве по приговору военно-окружного суда…

Итак, Азеф обиделся на боевую организацию и уехал из России за границу.

«И тогда обнаружился в высшей степени знаменательный факт: уход Азефа не разрушил боевого дела. Центральный комитет стал действовать и действия его оказались не только целесообразными, но и успешными» (Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа, страница 53). Действительно, 9 декабря 1906 года убит Игнатьев, 23 декабря 1906 года убит петербургский градоначальник фон дер Лауцин, 26 декабря 1906 года — военный прокурор Павлов.

Между тем, когда раньше Азеф ставил покушения на Лауница и Столыпина, то их пришлось прекратить в самом начале, так как — в первом случае Моисеенко заметил за собой шпионов, а во втором — Сулятицкий был даже препровожден в охранное отделение; из охранки его отвели в камеру мирового судьи, чтобы выслать на родину, но из этой камеры ему удалось бежать…

1907 год

За границей Азеф занялся «новыми способами» постановки дела боевой организации: он отыскал какого-то изобретателя, якобы утверждавшего в январе 1907 года, что он может построить аэроплан, «который подымается на любую высоту, опускается без малейшего затруднения, подымает значительный груз и движется с максимальной скоростью 140 километров в час». Азеф, электротехник по специальности, «проверил» его вычисления и нашел, «что Бухало решил теоретическую задачу» («Воспоминания». Савинков, «Былое», № 2,1918 год).

Стоил этот шантажный опыт инженерских измышлений Азефа по аэронавтике, ни к чему конечно не приведший, — 20 000 рублей, а по другим сведениям и все 40 тысяч рублей.

В начале 1907 года Азеф снова возвращается в Россию и здесь находит, что центральное бюро, «ведающее распределением работ между членами партии, организовано неправильно», и он — всемогущий — «занялся в начале 1907 года в Петербурге перекраивать центральное бюро по собственному усмотрению. Ц. к. одобрил его план преобразования…». Всякий с.-p., откуда бы он ни приехал за советом, за деньгами, или просто за сведениями, должен был являться в Петербург и предстать перед Азефом. Вскоре сам он переехал в Финляндию, и все приезжие должны были следовать за ним. «На обратном пути из Финляндии в Петербург, обыкновенно на Финляндском вокзале, их арестовывали» («С.-p.», «Былое», № 9,10, Париж, 1909 год). «Провинциальные работники дали отпор Азефу и перестали к нему являться после массы провалов на финляндской границе. Тогда видя, что остается не у дел, он снова взял правление боевой организацией» («С.-p.», «Былое», № 9,10).

Результатами возвращения Азефа в Россию были кроме арестов общепартийных работников и расстройства организации — еще и аресты террористов и прекращение террора.

В один и тот же день 9 февраля 1907 года были арестованы Су-лятицкий и Зильберберг. Суд приговорил их к смертной казни за соучастие в убийстве градоначальника Лауница, хотя у суда не было никаких доказательств их соучастия кроме показаний швейцара и горничной, что они приходили к Кудрявцеву, убившему Лауница. На основании таких доказательств и показаний начальника петербургского охранного отделения Герасимова, которому дал все сведения о Зильберберге и Сулятицком Азеф, они были повешены в июле 1907 года под фамилиями Гронского (Сулятицкий) и Штифтара (Зильберберг) — партийными их кличками. Охранное отделение конечно было очень хорошо осведомлено о настоящих фамилиях Штифтара и Гронского, но Герасимов этим умолчанием прикрывал Азефа перед партией с.-р.

Еще в начале 1906 года военным судом был разослан циркуляр, предписывающий придавать решающее значение сведениям, даваемым провокаторами, а для подтверждения их ограничиваться лишь допросом ответственного за них начальника (Бакай, «Былое», № 11,12, Париж, 1909 год).

31 марта 1907 года был арестован Никитенко и вместе с Синявским и Наумовым повешен 21 августа 1907 года по делу о заговоре на Николая II. Суд в полном составе поехал в охранное отделение, допросил Герасимова (начальника охранного отделения) и получил от него «подтверждение обвинительного акта, гласившего о существовании заговора от имени партии социалистов-рево-люционеров, а не по инициативе нескольких лиц». По этому процессу тоже достаточно формальных данных не было (Бакай, «Былое», № 9,10, Париж).

Действительно, партией с.-р. было поручено Никитенко и его товарищам покушение на Николая II, но по невыясненным до сих пор причинам Никитенко не позволено было этого говорить. Только потом, уже после допроса Герасимова, он получил разрешение, — и в своей речи перед судом сказал, что действовал от имени партии соц. — рев. Так ли это?

В мае 1907 года П. Я. Рысс снова заявил о роли Азефа. «Через две недели после этого в квартиру родителей моих ворвалась жандармерия. Она даже обыска не производила как следует быть, — а все допытывалась: где живет теперь Петр Рысс?». Исключительно этот же вопрос задавался его матери и отцу на допросах в охранном отделении. «Делалось очевидным, что чья-то адская рука приводила в исполнение план устранения лица, знающего о роли Азефа».

Осенью 1907 года были арестованы Масокин, унтер-офицер 10-й Туркестанской пулеметной роты и член Северного боевого летучего отряда партии с.-р. «Карл» — Альберт Трауберг и вся его группа. Масокин и Трауберг были казнены.

И снова центральный комитет получает сведения, что Азеф провокатор, в письме саратовских соц. — революционеров, сообщавших это со слов саратовского охранника, который давал сведения еще в 1905 году о важном провокаторе, присутствовавшем на совещании с.-р. в Саратове, и предупредил об аресте Брешковской. В этом письме, дошедшем до центрального комитета осенью 1907 года (Заключение судебно-следственной комиссии), даются более подробные сведения о том же провокаторе, получающем 600 рублей в месяц, на которого поэтому местные охранники ходили в сад Очкина смотреть как на диковинку.

В письме указывалось, что этот провокатор «стоял в Северной гостинице (угол Московской и Александровской, дом Общества взаимного кредита) и был прописан под именем Сергея Милетоновича (Валуйского. — В. А.). Тут же сообщалось об аресте Филиппов-ского (охранная кличка Азефа) Герасимовым в марте 1906 года (мы уже упоминали об этом аресте).

Но и это письмо не произвело на центральный комитет никакого впечатления. Только Гершуни послал одного с.-р. расследовать это дело, но посланец был вскоре арестован.

1908 год

Вначале 1908 года слухи о «большом» провокаторе начали ходить в партии. В этот же период «молодой М., очень больной, находясь в провинции, узнал от местного охранника, что в центральном комитете партии с.-р. есть провокатор по фамилии Азеф. М. немедленно бросился в Финляндию к ц. к.», убеждал обратить внимание на это предупреждение, «но ничего не помогло».

«Члены ц. к. выслушали его очень холодно и попросили вернуться немедленно туда, откуда он приехал…, болезнь его от пережитого потрясения сразу усилилась. Вскоре он был арестован» («С.-р.», «Былое», № 9,10, Париж).

7 февраля 1908 года были арестованы 12 членов летучего боевого отряда Северной области почти в один и тот же час в разных частях города.

Тогда всюду широко стали говорить, что все эти лица охране были известны, равно как и цель, с которой они вышли на улицу 7 февраля (покушение на Великого князя Николая Николаевича и министра юстиции Щегловитова). По этому процессу было повешено семь человек: Лидия Стуре, Анна Распутина, Лебединцев (Ма-рио-Кальвино), С. Баранов, Л. Синегуб…

Говорили тогда, что Азеф получил 14 тысяч рублей за выдачу двух этих покушений.

Вести о провале летучих боевых отрядов Северной области дошли и до Парижа — центра русской эмиграции. Парижская группа соц. — рев. (так называемая «левая») на своем собрании 16 марта этого же года приняла следующую резолюцию: «Парижская группа социалистов-революционеров, глубоко потрясенная провалом Северного боевого летучего отряда, этой беспримерной катастрофой, стоившей жизни многих ценных товарищей; находя, что вся совокупность обстоятельств наводит на мысль о том, что провал был вероятно результатом систематической провокации, давно быть может свившей себе гнездо внутри партии; сознавая весь ужас постигшего партию несчастья и весь ужас того положения, которое создается для партии до тех пор, покамест дело не выяснено, сети провокации не распутаны и зло не вырвано с корнем, — высказывает ввиду всего этого самое горячее пожелание, чтобы центральный комитет, все партийные организации и партийные работники употребили все свои силы и всю свою энергию для неотложного расследования причин провала в целях скорейшего избавления партии в настоящий критический момент от возможного источника гибели и разрушения.

Настоящую резолюцию довести до сведения центрального комитета и сообщить заграничным группам, равно как и предложить областному заграничному комитету напечатать эту резолюцию в своих «Известиях».

На том же собрании была избрана «конспиративная комиссия» для собирания всех сведений, могущих обнаружить провокацию. Комиссия эта, состоявшая из Агафонова, Гнатовского и Юделевско-го, работала совместно с Бурцевым, который начал подозревать Азефа еще в 1907 году. Бурцеву много помог Бакай как своими сведениями о провокации вообще, так и специально об Азефе, которого он знал как провокатора только под охранными кличками «Виноградова» и «Раскина».

Слухи о провокации Азефа были так сильны, что центральный комитет начал весной в России сам расследовать их, а затем за границей была создана «комиссия по поводу слухов о провокации». Она состояла из Натансона (члена ц. к.), Бунакова и Бензинова. Центральный комитет и эта комиссия вполне реабилитировали Азефа.

Еще в апреле 1908 года одно дело, «которое для партии имело первостепенное значение…», вследствие целого ряда недоразумений было доложено ц. к., который передал его Азефу (Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа, страницы 33 и 34).

Весной 1908 года П. Я. Рысс открыто заявлял в Париже о про-вокаторстве Азефа. В июне, пишет Рысс, ц. к. заявил мне, что «намерен привлечь меня к суду за распространяемые слухи о «некоем лице» и предлагал мне представить ц. к. документы о провокатор-стве «этого лица». «Не питая никакого доверия» к центральному комитету, я ему никаких данных дать не пожелал, но заявил, что охотно пойду на суд». Ц. к. к суду Рысса не привлек («Былое», № 9, 10, Париж).

В августе 1908 года состоялась в Лондоне конференция партии соц. — рев. Азеф не только присутствовал на этой конференции как полноправный член, но и требовал на ней, чтобы ц. к. вынес бы заграничному представителю партии соц. — рев. строгое порицание за противодействие видам «боевых организаций».

Суд над Бурцевым

После Лондонской конференции центральный комитет решает наконец покончить раз и навсегда с обвинениями Азефа в провокациях с привлечением Бурцева к товарищескому суду.

Но проходит более месяца после этого решения, а Бурцева все не привлекали. За это время ему удалось получить свидетельство Лопухина, что Азеф действительно был агентом Департамента полиции.

Тогда Бурцев дал набрать свое письмо и корректуру его отправил в центральный комитет; в письме этом он говорит, что больше года уже обвиняет Азефа в злостном провокаторстве, что все попытки его убедить в этом центральный комитет были бесплодны, и потому он теперь гласно за своей подписью берет на себя страшную ответственность обвинения в провокаторстве одного из самых видных деятелей партии соц. — рев. Кончает Бурцев письмо словами: «О деятельности Азефа и его руководителей мы много и часто будем говорить на страницах «Былого».

«Центральный комитет не придал значения этому заявлению (посланному Бурцевым ц. к. в корректуре. — В. А.). Возвращая Бурцеву этот документ, товарищ Ц. (Савинков. — В. А.), который уже знал от Бурцева о подтверждении Лопухиным предательства Азефа, сказал: «Азеф и партия — одно и то же! У нас от Азефа нет секретов, и потому мы Вам возвращаем эту прокламацию. Действуйте как хотите» (Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа, страницы 81 и 82).

Бурцев, посылая корректуру своего заявления, приписал между прочим, что «разумеется, это заявление не должно быть известно Азефу и тем, кто ему может о нем передать» (Заключение судебноследственной комиссии по делу Азефа, страница 81).

Но все же суд над Бурцевым наконец состоялся.

Судьями были: Г. Лопатин, П. Кропоткин и В. Фигнер. Перед судом Азеф написал Савинкову письмо, в котором стремился оправдаться во всех возводимых на него обвинениях самыми примитивными доказательствами и самым грубым образом, делая вид, что он хочет суда над Бурцевым, а в сущности же старался отказаться от него и склонить к этому других.

Но есть в этом письме одно интересное место. Азеф признается, что он по делу всего один раз был в Варшаве у одного господина по поручению М. Гоца по вопросу транспорта литературы; «но этот господин мне сказал, что он ничего не знает и не ведает — выпучил глаза только». Этим Азеф хочет опровергнуть Бакая, который говорил, что в начале 1904 года (когда и Гоц следовательно был жив) в варшавское охранное отделение пришел приказ снять местных филеров у дома инженера X. Бакай затем узнал, что важный провокатор у соц. — рев. Раскин должен был посетить этого инженера — члена п.-п.-с., а Бурцев затем узнал и фамилию этого инженера и то, что последний сразу принял Азефа за провокатора, и несмотря на прекрасные рекомендации от соц. — рев. не захотел с ним иметь дела, сказав Азефу, что тот ошибся и пришел видимо не к тому, к кому хотел. Азеф как раз это и говорит в письме к Савинкову, хотя и другими словами.

На суде над Бурцевым, происходившем в Париже в октябре 1908 года, центральный комитет представил дело так, как будто обвинителем Азефа является только Бурцев, «когда такого рода обвинения делались многими лицами, и обращались к представителям центра». Обвинения этих лиц «заключали в себе не только общие указания на несомненное присутствие провокатора в центре, но и прямые указания лично на Азефа».

Дело об убийстве Гапона и предательская роль Азефа в этом деле по отношению к Рутенбергу на суде не рассматривались, а были упомянуты только вскользь, между тем «ложь и двойная игра в этом — деле была даже не особенно хорошо прикрыта…». «Главным аргументом за Азефа было указание на его безумную смелость», на его личное участие в покушениях; между тем как представителям центрального комитета — Чернову, Натансону и Савинкову, дававшими суду эти сведения, было хорошо известно, что Азефа не только на месте покушения, но и в том городе, где совершалось покушение, никогда не было. Единственный раз, когда он был недалеко от места покушения, — в булочной Филиппова в Москве во время покушения на Дубасова, да и то потому, что был уверен, что оно не удастся, так как он расставил на пути Дубасова людей с пустыми руками. Все это было известно центральному комитету. Саратовское письмо-показание саратовского охранника об Азефе, о котором мы говорили выше, на суде упоминалось «поверхностно, лишь между прочим как одна, белыми нитками сшитая проделка Департамента полиции, не заслуживающая внимания… Объяснение провалов вроде арестов «Карпа» (Трауберга. — В. А.), а потом Лебединцева с товарищами делалось неверно, — решительно без всяких оснований судом отвергалась возможность имеющихся у моих обвинителей фактов, показывавших полную возможность для Азефа выдачи этих дел, как на самом деле и происходило». Личность Азефа представителем центрального комитета была изображена в виде «мягкого, с отзывчивой душой, скромно живущего семьянина, хорошего товарища»; между тем личность Азефа предстала бы совсем другой, если бы было сообщено все, что о нем было известно.

Вообще многое, говорившее против Азефа, суду не сообщалось, хотя было хорошо известно представителям центрального комитета на суде (письмо Бурцева к Липину).

На суд Азеф не пожелал явиться.

На суде Бурцев объявил, что и Лопухин, бывший директором Департамента полиции с 1902 года по 1905 год, подтвердил ему, что Азеф провокатор.

Но даже и в этом, казалось более чем достаточном и авторитетном показании о провокаторстве Азефа, центральный комитет расположен был видеть «полицейскую интригу», «слепым орудием которого являлся по их мнению Бурцев» (Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа, страница 85).

Суд постановил проверить показание Бурцева о Лопухине.

Все, что происходило на суде, представителем центрального комитета докладывалось в заседаниях центрального комитета, «и Азеф как полноправный член центрального комитета присутствовал на этих заседаниях» (Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа, страница 85).

Исключение было сделано только относительно сведений Лопухина, говорится в Заключении судебно-следственной комиссии по делу Азефа.

Но все же Азефу стало известно и показание Лопухина, и он 11 ноября 1908 года явился к Лопухину на дом с требованием не подтверждать ни суду над Бурцевым, ни кому бы то ни было, присланному от партии с.-p., о том, что он, Азеф, действительно провокатор. Затем 21 ноября явился к Лопухину начальник петербургского охранного отделения Герасимов с тем же требованием и с письмом Азефа, еще раз повторявшим то же.

После этих двух визитов Лопухин счел себя вынужденным написать три письма: министру внутренних дел Столыпину, товарищу министра внутренних дел Макарову и директору Департамента полиции Трусевичу, а затем копии передал двум своим знакомым с просьбой, чтобы в случае, если он будет убит, — послать эти копии судебным властям. В этих письмах Лопухин называл Азефа агентом Департамента полиции и рассказывал о посещении его Азефом и Герасимовым с требованиями отрицать принадлежность Азефа к Департаменту полиции (обвинительный акт по делу Лопухина).

Обо всем этом широко распространилось в адвокатских и других кругах петербургского общества.

Защищать Азефа дальше было невозможно.

Заметим, что Азефа не было в Париже целых десять дней, и никто из центрального комитета не знал об этом. Когда же узнали, то Азеф объяснил, что он был в Берлине и показал счет одной тамошней гостиницы, но не мог даже описать своей комнаты.

8 января (нов. ст.) 1909 года Азеф был объявлен партией соци-ал. — револ. провокатором.

Когда стало известно, что центральный комитет партии с.-р. наконец убедился в том, что Азеф провокатор, Бурцев с радостью прибежал сообщить это «конспиративной комиссии парижской группы партии с.-p.». Тогда же Бурцеву было заявлено для передачи центральному комитету, что в парижской группе есть лица, которые уже заявили о своем желании убить Азефа. Бурцев немедленно отправился передать это центральному комитету, но вернулся он оттуда с ответом, что ц. к. просит ничего не предпринимать, так как они сами это сделают и лучше, чем члены парижской группы, не знающие образа жизни и привычек Азефа. «Вы нам его только спугнете», — было заявлено по словам Бурцева центральным комитетом. Кроме того, было сказано, что приняты все меры (и внутренняя и наружная слежки), чтобы Азеф не мог бежать.

Представители парижской группы согласились, что если все обстоит так, то конечно центральный комитет сможет это дело выполнить лучше их.

Вскоре выяснилось, что Чернов, Савинков и «Николай», придя вечером к Азефу для допроса его и просидев до 12 часов ночи, ушли, сказав — «приходи к нам завтра в 12 часов дня».

Азеф через час после этого бежал. Он уже знал, что Лопухин подтвердил показание Бурцева и что это могло уже стать известным не только центральному комитету, и что может прийти в голову и рядовому члену партии с.-р. убить его; ему было ясно, что на допросе он не сможет доказать, что он не провокатор, когда имеется масса вопиющих улик и когда одной из них является уже получившее распространение письмо Лопухина к Столыпину, где бывший директор Департамента полиции называет Азефа агентом Департамента полиции.

Азеф и Рачковский

Но как же провокатор, пробывший в партии с.-р. более девяти лет, о котором Ратаев пишет: «он дал мне столько осязательных доказательств своей усердной службы, сведения его всегда отличались такой безукоризненной точностью…», как такой верный Департаменту полиции провокатор мог убить Плеве и Сергея?

Когда комиссия по исследованию слухов о провокации в лице Натансона, Бунакова и Зенэинова допрашивала и нас весной 1908 года, то она задала нам вопрос: «А знаете ли вы, что Азеф убил Плеве и Сергея?» Мы ответили, что знаем, и объявили эти убийства Азефа интригами дворцовыми, интригами высокопоставленных лиц друг против друга и даже упоминали о возможности участия в этих интригах и жены Великого князя Сергея. Затем уже после разоблачения Азефа на одном из публичных докладов Чернова, на котором председательствовал Бунаков, я снова повторил об этом предполагаемом мною объяснении участия Азефа в удачных покушениях на Плеве и Сергея.

Затем мы узнали, что Бакай и Бурцев благодаря некоторым сведениям первого стоят на той точке зрения, что убийство Плеве и Сергея было выгодно Рачковскому, так как Рачковский находился во вражде с Плеве, а Великий князь Сергей был покровителем Плеве. «Рачковский же мог двинуться по служебной лестнице только, если Плеве будет не у дел». Бакай в своей статье «Азеф, Столыпин и провокация» («Былое», № 9,10, Париж, 1909 год), говорит:

«Рачковский («бывший воспитатель Азефа» как называет Рач-ковского в другом месте Бакай. — В. А.) несомненно подтолкнул Азефа допустить убийство Плеве… и наконец впоследствии покровительствовал Азефу, зная, что он участник дела Плеве. Расчет Рачковского оказался верным.

После убийства Плеве и кратковременной «весны» Святополк-Мирского Рачковский был призван к власти. По приезде в Петербург Рачковский завел второе охранное отделение (?! — В. А.) помимо существующего, и всю агентуру (то есть провокаторов. — В. А.) перевел к себе. Хорошо зная о роли Азефа, Рачковский прекратил поиски по делу убийства Плеве и только приблизил к себе Азефа».

Конечно эти данные Бакая требуют документального подтверждения, уже теперь для нас несомненно, что в них имеется много неточностей. Но даже и не базируясь на данных Бакая, мы можем утверждать, что Рачковский конечно знал Азефа задолго до 1905 года. Ведь Рачковский как известно заведывал заграничной агентурой с 1885 года по 1902 год, Азеф же жил за границей с 1892-го по 1899 год — и затем часто приезжал и подолгу жил за границей. При таких условиях невозможно допустить, чтобы жадный до провокаторов Рачковский и жадный до денег Азеф не «вошли в контакт». Удивительная настойчивость, с которой они все время подчеркивают, что до августа 1905 года не были знакомы друг с другом, является лишь новым доказательством преступности их совместной таинственной деятельности. Кроме того, нам были даны и свидетельские показания, подтверждающие, что Рачковский виделся с Азефом и до 1905 года.

Мы уже упоминали, что Рачковский в 1905 году выписал из средств Департамента полиции 500 рублей для передачи Гершуне через Азефа на изготовление бомб. Рачковский не мог не знать об участии Азефа в убийстве Плеве еще и потому, что конечно Жученко, Татаров, Маш и другие провокаторы доносили и раньше о роли Азефа в партии, и Рачковский, став во главе розыска, не мог не знать об этих донесениях; да, повторяем, он и не нуждался в осведомлении его об Азефе, так как знал о нем лучше осведомителей, и потому прекратил розыски по делу об убийстве Плеве.

Азеф не хотел убийства Плеве, боясь за свою шкуру, как выражался Ратаев. «Это доказывают его предупреждения, что готовится покушение на Плеве, его чуть ли не ежедневные донесения Ратаеву в феврале 1904 года о том, что террористы съехались, с каким паролем они явятся к нему, и подробное описание их примет, думая, что сыск в Петербурге поставлен так же хорошо, как и в Москве, и что этого достаточно, чтобы Департамент полиции мог разыскать террористов и помешать покушению».

Тот факт, почему не удалось покушение на Плеве 18 марта, показывает, что Департамент полиции был предупрежден Азефом, о чем предполагал и Ратаев. Когда затем участники покушения жили на улице Жуковского перед июльским покушением, Азеф из Москвы доносил на Трандафилова, двери черного хода квартиры которого были рядом с квартирой Савинкова. Азеф рассчитывал, что филеры, хорошо зная в лицо Савинкова, при слежке за Трандафиловым неизбежно натолкнутся и на Савинкова.

Таким же предупреждением был поставленный в упор Азефом Ратаеву вопрос: «А Вы не боитесь, что террористы могут бросить бомбу в окно квартиры Плеве?».

Когда все его предупреждения не помогли, он решил послужить не без пользы для себя своему бывшему патрону и уехал устраивать себе alibi. Он еще задолго до покушения написал Ратаеву, что скоро будет у него в Париже; затем сообщает из Вильно 7 июля, что денег не хватило на поездку в Париж, а на другой день убийства он уже в Вене.

Во время подготовления покушения на Сергея Азефа нет даже в России, его же патрон Рачковский — во главе сыска. По словам Ба-кая, Рачковский сообщил московскому охранному отделению, что готовится покушение на Сергея, и указывает лиц, за которыми нужно следить, но без разрешения из Петербурга не велел никого арестовывать; Великому князю ничего не сообщают, а только при выездах усиливают охрану. «Но вот князь выезжает без предупреждения, едет прямо на Каляева и был убит». А лица, ведущие розыск, «заявляют, что и для них это неожиданно, а чтобы скрыть следы, уничтожают дневники наблюдения и всякие по сему поводу сведения».

Рассказанная нами в первой части этой книги история о парижской мастерской бомб, а также только что опубликованные сведения о причастности Рачковского к взрыву собора в Льеже (в Бельгии) и к убийству генерала Сильверстова (дяди Протопопова, последнего министра внутренних дел при Николае II) в Париже — достаточно характеризуют преступную «хватку» этого удивительно ловкого шпио-на-провокатора и честолюбивого авантюриста-политикана.

В недавно опубликованном письме к Гессе Рачковский говорит о той горькой обиде, какую нанес ему Плеве в 1902 году его отставкой, высылкой навсегда из Франции и отправкой открытого листа в парижское посольство, чтобы все могли видеть, что он лишен полной пенсии. Из этого же письма к Гессе понятно, что с таким опасным человеком как Плеве, который хочет стать диктатором и погубить Россию, лучше не иметь дела, пишет автор и тут же ловко вворачивает, что Плеве готовит записку о несостоятельности «дворцовой охраны», что и его, Гессе, Плеве хочет сместить с такого выгодного поста и послать вместо этого куда-то генерал-губернатором. И прибавляет, что Великий князь Сергей покровительствует Плеве…

Наша гипотеза требует конечно дальнейшего подтверждения, но невероятного в ней нет ничего и новейшие данные наоборот подкрепляют ее…

Азеф, конечно, крупный негодяй — с большой выдержкой и самообладанием, но по сути он был самым обыкновенным провокатором и как все остальные провокаторы конечно не все выдавал охране, скрывая иногда и важные вещи, боясь, что охрана «выдаст» своих преждевременным арестом или неумелыми допросами и прочее. Поэтому постоянно его письма пестрят изречениями: «как можно осторожней используйте мои сведения; деликатно используйте эти сведения; один неосторожный шаг и — провал мой; не превращайте моих сведений в циркуляр…».

И все же сколько раз Департамент полиции «подводил» его!

Азефу было выгодно допустить убийства Плеве и Сергея еще и потому, что он этим не только угождал своему патрону, но и спасал себя; проваливая покушение, он мог провалить и себя, а помогая революционерам, он еще больше возвышался в их глазах, положение его среди них еще больше укреплялось. А награда Департамента полиции за предупреждения покушений — ничто в сравнении с тем, что он мог брать, бесконтрольно расходуя деньги боевой организации.

* * *

Стоит только взглянуть на портрет Азефа, чтобы удивиться, каким образом этот человек мог играть столь важную роль среди революционеров.

Даже и среди провокаторов наружность его выделяется своим отталкивающим видом. Таков же был и его моральный облик.

Бурцев рассказывает, что он впервые его увидел на Цюрихском конгрессе в 1893 году и услышал такую характеристику Азефа: «вот грязное животное». Из расспросов он вынес об Азефе крайне неблагоприятное впечатление и не хотел знакомиться с ним как с человеком грязным и подозрительным, что вытекало из рассказов дармштадских товарищей (Заключение судебно-следственной комиссии, страница 14). Жена Рутенберга, увидав его по делу, написала мужу, что она уверена, что говорила с провокатором («Записки Рутенберга по делу Гапона»). Одна студентка, жившая в Швейцарии, еще в 1898 году видела его в студенческой столовой, когда он своей грузной фигурой, широко расставив ноги, становился неподвижно посреди столовой, вращая только во все стороны выпуклыми глазами и выпятив толстые губы, — говорила, что ей страшно было бы встретиться с ним не только ночью в темном лесу, но и днем на многолюдном Невском.

Как видно из «Воспоминаний» Савинкова, и Каляеву Азеф не понравился.

После свидания Каляева с Азефом Савинков спросил его: «Что ты, Янек? Он не понравился тебе? Да?» Каляев ответил не сразу: «Нет… но знаешь, я не понял его и может быть не пойму никогда!»

Одна известная революционерка так передавала нам свою первую встречу с Азефом: «Не успели мы с мужем войти в комнату, как подымается какая-то громадная толстая свинья мне навстречу и заключает меня в объятья; затем то же проделывает и с моим мужем. Одета эта свинья была как попугай — в пестром жилете, ярком галстуке и пестром костюме. Когда затем мы втроем (толстой свиньей и был Азеф) удалились для делового разговора в следующую комнату, то и при разговоре не рассеивалось крайне неприятное впечатление от него». Настолько было сильно это впечатление, что муж ее, тоже старый революционер, ни за что не хотел иметь с Азефом какого бы то ни было дела. А по уходу Азефа наша знакомая, не очнувшись от впечатления, какое произвел на нее Азеф, обратилась к сидящим членам центрального комитета со словами: «Что он (Азеф) Гекубе и что Гекуба ему?» На что получила ответ, что теперь революционеры не те, что в ее времена, что для конспирации нужно совершенно иначе одеваться, чем прежде, и так далее.

Напомним еще того варшавского инженера, к которому Азеф пришел с наилучшими рекомендациями партии с.-р. и который все же решил, что имеет дело с провокатором…

«С.-p.», много раз цитированный нами («Былое», № 9, 10, 1909 год), говорит: «И как только им (боевикам. — В. А.) объявлялось, что партия в данный момент в их работе не нуждается, а что они будут извещены в нужное время, так этих лиц оставляли без всяких средств к существованию. Они оказывались на улице без гроша денег, а часто без паспорта и без пристанища. Ввиду того, что суммами боевой организации, громадными по размерам, бесконтрольно распоряжался Азеф, то очевидно, что он являлся виновником страданий боевиков». «Многие из них (боевики. — В. А.) были больны от напряженной работы, от всевозможных лишений, часто от голода и холода. Их также Азеф выставлял за дверь без разговоров».

«Были и еще страдальцы»… Это те, «которые с месяца на месяц, пожалуй даже с года на год» — ждали вызова Азефа, «чтобы выступить в террористическом акте и умереть. Лица, осужденные Азефом на такую муку, сознавали, что в партии что-то ненормально, что-то не ладно. Сила реакции росла с каждым днем, несчастия и страдания народа безмерны, а партия не шелохнется, и они борцы почему-то осуждены сидеть, сложа руки. Они пробовали протестовать, доказывать…

Когда же ничего не помогало, они кончали самоубийством. Такова была между другими юная Лурье, застрелившаяся в Париже весной 1908 года».

Судебно-следственная комиссия по делу Азефа

Когда центральный комитет партии с.-р. признал наконец Азефа провокатором, то многие партийные работники были открыто возмущены тем, что центральный комитет не обращал никакого внимания на многочисленные предупреждения об истиной роли Азефа, не отстранял его отдел. Центральный комитет при возмущении, охватившем большую часть партийных работников, не мог не подать в отставку, но вместе с тем решил созвать пятый совет партии, который должен был избрать новый центральный комитет и комиссию для расследования азефовского дела.

Что же фактически означало это решение центрального комитета?

Оно означало прежде всего, что этот «совет», созванный центральным комитетом (при отсутствии какого-либо высшего контроля), составленный в значительной степени из членов центрального комитета и назначенных ими должностных лиц, был в сущности лишь эманацией того же центрального комитета (А. Липин. «Суд над азеф-щиной». Издание парижской группы социал. — революционеров). Сколько нам помнится, на этом пятом совете партии с.-p., созванном центральном комитетом в мае 1909 года, было 7–9 делегатов с решающим голосом, из них 4–5 голосов принадлежало членам центрального комитета, остальные — близким, оставшимися верными ц. к. «Фактически решения этого совета не могли быть ни чем иным, как только решениями ц. к. Это означало далее, что состав комиссии, долженствовавший вести расследование и вынести приговор по делу Азефа, мог вполне зависеть от старого центра, которому не трудно было способствовать формированию ее в желательном смысле». «Это означало наконец, что фактически подсудимые назначили своих судей, которые в известном отношении могли зависеть от своих подсудимых. Подобное разрешение азефовского дела вырождалось стало быть в комедию и даже мистификацию» (ibidem).

Комиссия эта получила название «Судебно-следственная комиссия по делу Азефа». Членами ее были назначены Бах (выбранный затем председателем самой комиссии), Лункевич, С. Иванов и Блеклое. Комиссия заседала в Париже, а ее председатель Бах жил в Женеве и почти, а может быть и совсем не присутствовал не ее заседаниях. Бах одно время был членом центрального комитета, он участвовал в обсуждении письма Меньщикова, привезенного в Женеву самим Азефом; когда решено было, что Татарова нужно проверить, а на данные против Азефа не было обращено внимания.

Судебно-следственная комиссия назначена была в мае 1909 года, «конструировалась она в сентябре 1909 года», а работать начала только в начале ноября того же года.

Опросила Судебно-следственная комиссия всего 31 лицо, но построила свое «заключение» главным образом на показаниях 20 лиц.

Из этих 20 лиц «14 несомненно, а может быть 17 лиц принадлежали к составу центрального комитета или были весьма близки к центральному комитету», а еще из лиц, опрошенных «о порядках внутри партии, которые могли вести к азефщине, не были осведомлены многие и ничего в этом отношении дать комиссии тоже не могли» (А. Липин. «Суд над азефщиной»).

Мы не, можем к сожалению, остановиться здесь, за недостатком места, на более или менее подробном разборе Заключения судебноследственной комиссии. Отсылаем интересующихся к цитированной нами брошюре Липина, где подробно разобрано это «Заключение» комиссии.

Скажем только, что Судебно-следственная комиссия вполне оправдала членов центрального комитета, при которых «работал» Азеф, тех членов центрального комитета, на которых лежала прямая ответственность за напрасно загубленные Азефом жизни самых самоотверженных, самых преданных народу людей, за гибель многих революционных предприятий и может быть даже за исход революции 1905 года, разгрому которой Азеф содействовал больше, чем кто-либо другой.

Судебно-следственная комиссия оправдала тех, которые не сочли своим прямым долгом установить за Азефом слежку, которая привела бы конечно к раскрытию его: ведь он столько раз виделся и в Париже, и в Женеве, и в России с охранниками. Но в сущности сведения, данные Меныциковым, саратовским и одесским охранниками, были так неопровержимы, прямо указывая на Азефа и давая столько данных о его предательстве, что и слежка за ним была пожалуй излишней роскошью.

Сняв вину с прямых виновников азефщины и «работы» Азефа в партии в течение более девяти лет, Судебно-следственная комиссия переложила всю вину на террор и на «кавалергардский дух» боевиков, жертвовавших всем, что только есть самого дорогого у человека, поднимавших партию так высоко в глазах всего общества, — тех самых боевиков которые, по беспристрастному свидетельству «С.-р.» голодали и холодали по вине Азефа и центрального комитета в то время, но и на многих революционеров. Боевики виноваты, а не Азеф с центральным комитетом, что партия молчала в самый разгар реакции, виселиц и застенков, что ц. к. с Азефом после манифеста 17 октября отменил террор, затем снова восстановил; во время Первой думы снова отменил; после разгона Думы опять восстановил его; на время Второй снова отменил?.. Разве одним этим не дезорганизовывалась деятельность боевиков и боевых организаций?

К выводу, что в столь долговременном пребывании Азефа в партии с.-р. виноваты террор и боевики, Судебно-следственная комиссия пришла прежде всего потому, что оперировала показаниями главным образом центровиков, то есть подсудимых. Из них почти по всем и во всяком случае по самым важным вопросам давал объяснения Чернов, и комиссия, рассматривая его показания и показания других центровиков-подсудимых как данные вполне доказанные и неопровержимые, пришла к выводу, что загубленные Азефом боевики сами виноваты. Показания Чернова и центровиков комиссия не проверяла и много раз несмотря на всю их абсурдность, абсурдности этой не замечала.

К такому необыкновенному выводу Судебно-следственная комиссия пришла, взяв за основу как аксиому показания Чернова, что ц. к. не мог придавать какого бы то ни было значения предупреждениям, хотя бы и многочисленным, но идущим из полицейских сфер, которым известно было, какую огромную роль в партии и в боевой организации ее играет Азеф и которые желали поэтому своими доносами скомпрометировать его.

Арестовать же Азефа и тем обезвредить его полиция никак не могла, он был неуловим благодаря своей необычайной ловкости.

Между тем в примечании своем или, как называет его Судебноследственная комиссия, «дополнение», член центрального комитета К. говорит по поводу показания товарища Я. (Чернов. — В. А.): «Должен сказать, что это — догадки товарища Я. (о полицейской интриге), а не объяснение центрального комитета. Никогда ни по какому поводу центральный комитет не вырабатывал какого-либо общего объяснения».

Казалось, что раз Судебно-следственная комиссия построила оправдание центрального комитета на том, что все указания на Азефа как на провокатора вплоть до подтверждения Лопухина являются «полицейской интригой», то после «дополнения» К. — тоже члена центрального комитета, можно было понять, что такой легенды никогда у ц. к. не существовало, комиссия должна была бы найти другое объяснение столь долгому пребыванию Азефа в партии.

Но Судебно-следственная комиссия решает дело гораздо проще. К такому уничтожающему всю ее работу замечанию К. она делает такое примечание: «Это замечание товарища К. не противоречит утверждению комиссии, что руководители партии видели источник обвинения против Азефа в «полицейской интриге», ибо, утверждая это, комиссия не предполагала конечно выработки какого-либо постановления ц. к. по данному вопросу». Но, во-первых, К. и не говорит о выработке постановления, во-вторых, как же замечание К. не противоречитутверждению комиссии, когда он говорит, что никогда в центральном комитете не существовало легенды о «полицейской интриге».

Но комиссия, делая это примечание, забыла, что на странице 60 она сама говорит, что «это гибельная гипотеза полицейской интриги очень быстро заняла положение официальной версии, объясняющей все слухи о провокации Азефа…». Следовательно прав К., говоря о «выработке постановления»; разве «официальная версия» не является таковой? А на странице 66 комиссия уже сама себя опровергает: «Но если неуловимость Азефа могла еще казаться сколько-нибудь правдоподобной до 1905 года, когда предполагалось, что он ведет себя чрезвычайно конспиративно, то после дней свобод в 1906 году, когда Азеф так сказать «расконспирировался», открыто жил и встречался в Финляндии со всеми членами центрального комитета и боевиками, часто открыто ездил в Петербург, такая «неуловимость» его должна была бы казаться совершенно не понятна. Как объяснить то, что зная деятельность Азефа, зная его имя, имея возможность установить его личность и проследить за ним при его многочисленных поездках в Петербург, ПОЛИЦИЯ все-таки не может захватить его и вымещает свою злобу клеветой? Гипотеза полицейской интриги при таких условиях представлялась уже совершенно не предсказательной».

Так хорошо пишет сама комиссия и все же оправдывает ц. к. на основании этой совершенно несостоятельной гипотезы.

На странице 47 комиссия пишет: «Вообще мнение, что Азеф руководил всеми общепартийными делами и голос его имел решающее значение во всех сферах партийной деятельности — не верно».

Но уже на следующих 48–49 страницах комиссия сама рассказывает, что в апреле 1904 года кроме Азефа в центральном комитете были Q. (Селюк. — В. А.) и Ж. (Слетов. — В. А.). А затем без ведома и согласия этих двух кооптированных им в ц. к. лиц Азеф кооптировал еще двоих. Когда Слетов и Селюк протестовали против таких действий Азефа, то несмотря на то, что Слетова признали правым остальные члены ц. к., ушел из ц. к. не Азеф, а Слетов, — и «центральный комитет с этим примирился». А на странице 24 Чернов доказывает: «К этому же времени относится целый ряд его (Азефа. — В. А.) поездок с организационными целями, о которых он нам потом рассказывал: Воронеж, Самара, Саратов, Киев, Одесса и целый ряд других мест. Заметим еще, что ведь Савинков тоже давал свои показания комиссии; его же «Воспоминания» так и пестрят такими фразами «Азеф уехал по общепартийным делам», «Азеф послал меня по общепартийным делам», «Азеф уехал по делам организовавшегося под его руководством центрального комитета».

Между тем как остальные члены ц. к. кроме коротких дней «свободы» проводили все время за границей, Азеф все время или разъезжал по общепартийным делам, или же к нему по этим же делам должны были приезжать партийные работники. А раз он кооптирует в ц. к. и организует центральный комитет, руководящий орган над всей партией, то кому же, как не ему, принадлежит одна из главных ролей?

Об Азефе же ведь Савинков сказал Рутенбергу: «Ты оскорбил в его лице честь партии и всю историю партии», так как Рутенберг написал Азефу, что не хочет и не может его больше видеть и «только». А позже Савинков сказал Бурцеву: «Азеф и партия — одно и тоже». О том, что Азеф был всем в боевой организации, никто и не спорит. Следовательно, утверждение Судебно-следственной комиссии ни на чем не основано.

Судебно-следственная комиссия не открыла ни одного нового факта и даже не рассмотрела все факты, указанные Бурцевым, Ба-каем, Либиным, а только запутала и затемнила их.

Она не только не рассмотрела всего того, что печаталось об Азефе и ц. к. в легальной прессе, но даже не обратила никакого внимания на то, что писалось о провокации вообще и об Азефе в частности хотя бы в «Былом», издававшемся в Париже Бурцевым, где помещены были статьи всеми уважаемого, заслуженного революционера «С.-p.», не раз нами цитированного, Рутенберга — о деле Гапона, Рысса — о предупреждении им ц. к. об Азефе как провокаторе и Бакая — о провокации и Азефе. Она не допросила ни Рутенберга, ни Мельникова, арестованного по делу Гершуни, указывавшего на Азефа как на провокатора еще в Шлиссельбурге, ни Рысса — всех этих лиц, живших тогда за границей; ни Меньщикова, у которого она могла бы взять подлинник его письма о провокаторстве Татарова и Азефа и не давать его в искаженном и неполном виде; Бакай же не был допрошен, как не был допрошен и Карпович, несмотря на то, что изъявил письменное согласие, посланное им комиссии (№ 32, «Знамя труда»). Между прочим комиссия отчасти оправдывает ц. к., что Азеф ушел цел и невредим, тем, что Карпович обещал их всех перестрелять. И об этом чистом, честном революционере комиссия выражается так: «Это совершенно чуждое социалистической среде проявление грубой и разнузданной солдатчины, на которое ц. к. должен был ответить полным презрением, было однако одной из причин той решительности, которую он обнаружил в последней стадии азефовского дела». Так квалифицирует комиссия слова Карповича, переданные ей конечно одним из членов ц. к.; на основании такой передачи слов Карповича комиссия оправдывает ц. к. в том, что он не убил Азефа; и даже не желает выслушать самого Карповича и узнать от него, что может быть несмотря на усиленно распускаемые слухи о сказанных им словах, он этих слов не говорил, или говорил, ничего не зная из того, что так тщательно скрывал ц. к. об Азефе! Но за то Судебноследственная комиссия читает «Знамя труда» и даже цитирует его.

Разбирая, почему на ц. к. не произвело впечатление даже саратовское письмо, обличающее Азефа в провокации, Судебно-следственная комиссия говорит: «Сказался здесь еще один момент, который в революционных организациях занимает и должен занимать весьма большое место: чувство товарищества…». И далее: «Чувство товарищества, продолжает Н. М., оскорблялось уже тем, что вот мы тут сидим и обсуждаем письмо и содержащееся в нем обвинение одни без Ивана Николаевича (Азефа), даже без его ведома; а он в это самое время ведет в Питере сложную и опасную работу, ежеминутно рискуя виселицей, подкрепляемый лишь убеждением в нашей любви, в нашем полном доверии к нему, его силам и способностям» (Заключение судебно-следственной комиссии, страница 67).

Все это было бы очень нежно и трогательно, если б не было так жестоко. Ведь саратовское письмо снова указывало неоспоримыми данными, что Азеф провокатор, а Н. М. (Ракитников), так трогательно говорящий об Азефе, жестоко забывает о боевиках, действительно гибнувших на виселицах и в восстаниях, так легкомысленно забывает о народе, во имя которого партия действовала.

Комиссия совершенно не вникла, не разобрала причин партийных нравов, благодаря которым Азеф мог продержаться в партии столько лет, как не продерживался ни в одной партии ни один провокатор, «работавший» в боевых ее делах, несмотря на то, что ни об одном провокаторе не было известно столько уличающих его фактов, какие были известны центральному комитету партии с.-р. об Азефе.

Те факты, которые уличали Азефа и были собраны Бурцевым, «С.-p.», «конспиративной комиссией» парижской группы, могли бы быть выяснены об Азефе самим центральным комитетом.

В «конспиративной комиссии» были некоторые факты, указывающие на роль Азефа в восстаниях, их было недостаточно для того, чтобы она могла выступить с ними в то время, но Судебно-следственная комиссия, если б не была «эманацией» центрального комитета, могла бы собрать их сколько угодно. А роль Азефа в раскрытии полиции планов готовящихся восстаний должна была быть немаловажной. Ведь сколько он выяснил только своей поездкой в Македонию, отправлявшей оружие и взрывчатые вещества в Россию и на Кавказ! А его участие в деле отправки оружия на пароходе «Джон Крафтон», его сообщения Ратаеву, что восстание у всех на языке, что все революционные партии хотят соединиться для совместных действий в восстаниях и вооружении масс оружием и бомбами, что о бомбах теперь говорят как об обычной вещи, что за Циллиакуса нужно внимательно взяться, так как он бывает в Гамбурге, где закупает оружие, и так далее!

Начальник же и покровитель Азефа по словам Бакая провоцировал восстание в Москве в 1905 году, в то время как боевики всех партий были против того, чтобы поднять восстание, так как знали, что нет достаточных сил для этого. В это время в одной черносотенной газете появилось известие, что в Петербурге восстание. С этой газетой пришли два с.-р. на собрание боевиков, которые рассказали, что к с.-р. пришли представители двух московских полков с заявлением, что один будет нейтрален, а другой присоединится к восставшим, а если в Москве восстания не будет, то они уходят в Петербург на помощь восставшим там. По свидетельству же Бакая, Рачковский приказал московским провокаторам делиться сведениями о назревавшем восстании в Москве только с ним, а не с местными властями. В самый же разгар восстания Рачковский неоднократно приезжал в Москву и вел таинственные переговоры с провокаторами. Начальство наградило Рачковского 75-ю тысячами рублей за усмирение Москвы (Бакай. «Азеф, Столыпин и провокация», «Былое», № 9, 10, Париж, 1909 год). А раз допустил, что Рачковский и спровоцировал восстание, и усмирил его в Москве, и что он вел переговоры с провокаторами, то конечно прежде всего, и больше всего помогал ему во всем этом Азеф. Все эти утверждения Бакая и некоторых других требуют еще дальнейшего, если возможно, документального, разбора и подтверждения.

Многие утверждают также, что в Свеаборге и Кронштадте восстание вспыхнуло раньше, чем решено было, и при таких обстоятельствах, которые сразу обрекали его на неудачу. Азеф же знал обо всем этом и перед восстаниями бывал и в Москве, и в Кронштадте.

Но Судебно-следственная комиссия, повторяем мы, даже не коснулась роли Азефа в восстаниях, а ведь сколько было неудачных восстаний, и с.-p., следовательно и Азеф, в них принимали участие.

Как Азеф парализовывал все, что предпринималось для восстания в Петербурге, ясно из воспоминаний Савинкова.

Правда, была парижская группа социалистов-революционеров (называемая еще «левой» группой с.-p.), постановившая, что, ввиду условий формирования, эта комиссия обречена на тенденциозность суждений и на бесплодность, в лучшем случае, практических результатов. Правда, были максималисты и члены московской оппозиции партии с.-p., которые могли бы дать много материала для понимания партийных нравов, способствовавших столь пышному расцвету Азефа, и которые все же не доверили этого материала комиссии. Правы были и с.-p., не стоявшие официально в оппозиции к ц. к. и все же не пожелавшие иметь дело с этой комиссией.

Судебно-следственная комиссия не затронула роли Азефа как предателя в восстаниях, не выяснила, почему центральный комитет требовал, чтобы Владивосток, Иркутск и другие ждали бы директив от ц. к., благодаря этому благоприятный момент местными организациями упускался, а директивы от ц. к. приходили так поздно, что нельзя уже было ничего сделать.

Благодаря работе такой Судебно-следственной комиссии — и после нее в партии с.-р. все по-прежнему, — партия не была избавлена от элементов, губивших ее; и до сих пор бывшие друзья и бывшие защитники Азефа играют в ней руководящую роль.

1910 год. Азеф требует суда

Но Судебно-следственной комиссией не заканчивается еще азе-фовская эпопея. Через два года после разоблачения в декабре 1911 года Азеф написал письмо своей жене, которое Бурцев напечатал 5 ноября 1911 года в журнале № 3 «Будущее», издававшемся в Париже.

По этому поводу заведующий парижской охранкой посылает в Департамент полиции шифрованную телеграмму 1 ноября 1911 года и сообщает, что письмо Азефа было адресовано жене Азефа, она передала это письмо в начале 1911 года в заграничную делегацию партии с.-p., которая, обсудив его, решила отказаться от всяких сношений с Азефом. Бурцев узнал о существовании письма и, когда начал издавать «Будущее», просил делегацию дать ему его для напечатания. Телеграмма эта была доложена министру.

Азеф в своем письме, как и все провокаторы, говорит, что он выдал только «кое-кого и кое-что» и хочет, чтобы был устроен суд над ним, но чтобы судьями были «его старые товарищи по центральному комитету». Затем Азеф добавляет, что если его суд приговорит к смерти, то чтобы все протоколы суда были напечатаны и в русской, и в иностранной прессе; если же его не приговорят к смерти, то протоколов можно и не печатать (конец этот в журнале № 3 «Будущее» не помещен. — В. А.).

Словом, провокатор продолжал вести себя так же нагло, как нагло (выражение Судебно-следственной комиссии) он вел себя накануне своего официального разоблачения — на Лондонской конференции, что, впрочем, вполне провокатору подобает.

Провокатор, желая суда над собой, сам ставит условия: чтобы судили его старые друзья и упорные защитники, чтобы на суде присутствовала жена и наконец наиболее странное условие, чтобы протоколы обязательно были бы опубликованы только в случае, если суд приговорит его к смерти. Судебно-следственная комиссия, еще заседавшая в момент получения делегацией этого письма и в момент опубликования его в «Будущем», совершенно не поинтересовалась выяснить, почему несомненно злостный провокатор, не пожелавший явиться на суд над Бурцевым и бежавший от суда в 1909 году, может желать суда над собой в 1910 году, и что означает последнее его условие.

Делегация призвать Азефа к суду отказалась.

Много было разговоров по поводу письма Азефа после опубликования и в партии гражданского содействия партии с.-р. («правой»); одни были за суд, другие против, но нигде ни одного голоса среди с.-р. не раздалось, что к явно злостному провокатору применяют не обычный, а «военно-полевой суд», партийным же товарищеским судом судить должны тех, кто защищал такого провокатора всеми правдами и неправдами.

Заключение

Дзеф следовательно пробыл на службе у Департамента полиции более шестнадцати лет, — срок небывалый для провокатора, если принять во внимание, в особенности, то, что он состоял около десяти лет в партии соц. — революционеров и в ее боевой организации. По свидетельству лиц, работавших в боевых организациях, провокатор, проникающий туда, обнаруживается довольно скоро, так как боевики живут гораздо конспиративней и имеют дело с очень ограниченным кругом лиц по сравнению с занимающимися общепартийными делами. И проваливались провокаторы-боевики, или же во всяком случае подозревались в провокации настолько, что их отстраняли от дела, часто благодаря лишь произведенным арестам или допросам жандармов о делах или лицах, известных только данному, весьма ограниченному кругу.

Об Азефе же как о провокаторе говорили не только дела его, но, как мы знаем, были сделаны прямые указания и из полицейских сфер, и из революционной среды.

Первое по времени из известных до сих пор указаний на Азефа как на провокатора было сделано в 1902 году студентом военно-медицинской академии, работавшим в петербургской эсеровской организации с одним рабочим; последний и указал этому студенту на Азефа как на провокатора. «Рабочий этот был в сношениях с охранкой, но затем раскаялся» (Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа).

Вскоре после обвинения Азефа в провокации студент этот был арестован.

Заметим, что лица, указывавшие на Азефа, обыкновенно подвергались этой участи. Так было и с одесским охранником Сорокиным, и с «больным с.-р. М.» (с. п. «Былое», 1909 год), и с тем, кому Гершу-ни поручил расследовать сведения саратовского охранника. Тата-ров, разгадавший, что Азеф провокатор, был по настоянию Азефа убит; Гапон, который мог узнать, как узнал и С. Рысс («Мортимер») о провокаторстве Азефа, подвергся той же участи.

Но конечно не всех «недоброжелателей Азефа» настигла карающая рука охранки… Литератор Рубакин, хотя и высказывал М. Гоцу свои подозрения о провокации Азефа, до сих пор здравствует.

Михаил Мельников, арестованный по делу Гершуни в 1903 году, сообщил в Шлиссельбурге Гершуни о своих подозрениях относительно Азефа, основанных на том, что по всем адресам, найденным у него, были произведены обыски и аресты, только один Азеф остался цел и невредим, хотя у Мельникова найдено было письмо Азефа, по которому ничего не стоило добраться до автора.

Арест Ремянниковой в 1903 году и арест Клитчоглу в начале 1904 года давали столько указаний на Азефа, что он, хорошо понимая грозящую ему опасность, страшно негодовал на Департамент полиции. С Ремянниковой Азеф поддерживал «самые тесные деловые отношения», а кроме того, при аресте у нее была взята нелегальная литература, только накануне принесенная Азефом. Чтобы решить, пойти ли Азефу на свидание с Клитчоглу или арестовать ее, — собирался весь полицейский Олимп под председательством директора Департамента полиции Лопухина. Присутствовали: начальник охранного отделения Кременецкий, начальник Особого отдела Департамента полиции Макаров и заведующий заграничной агентурой, бывший в то время непосредственным начальником Азефа, Ратаев. На этом заседании решено было отложить арест Клитчоглу до более удобного времени и разрешить Азефу пойти на свидание с ней; видно это свидание должно было перевесить ту пользу, которую можно было извлечь из ареста ее. Но после свидания с Азефом через два дня Клитчоглу была арестована по «пустяковому поводу». Насколько этим преждевременным арестом выдавался Азеф, ясно из того, что и Департамент полиции признал этот арест в силу тех же соображений ошибкой…

Неудавшееся покушение на Плеве 18 марта 1904 года у здания Департамента полиции, где жил Плеве, ясно указывало, что полиции не только был известен этот заговор, но известна была даже диспозиция террористов настолько хорошо, что из всех участников окружается шпиками и этим самым прогоняется с поля битвы только тот, кто первый должен был бросить бомбу. Каляев же, несравненно более бросавшийся в глаза, оставляется в покое. Как мы знаем, уже благодаря этим предохранительным мерам шпиков, осуществленным только вследствие точного знакомства с диспозицией террористов, покушение на Плеве на этот раз не состоялось. Азефу известна была эта диспозиция, так как он сам участвовал в выработке ее…

Арест Слетова и особенно лиц, связанных с ним, выдал Азефа пожалуй еще больше, чем предыдущие факты. Если можно было еще свалить на слежку шпионов арест Слетова на границе при переезде его из Швейцарии в Россию около 20 сентября 1904 года, то как объяснить, что матрос-латыш, только что приехавший в Петербург на английском пароходе и подходивший к ресторану на Васильевском острове, где должен был ждать его Слетов, — тоже был арестован?! О поездке Слетова и о лицах, с которыми он должен был видеться по приезде в Россию, известно было только некоторым членам центрального комитета партии с.-p., Азефу в том числе.

То же самое можно сказать и о поездке так называемых аграрников, о времени отъезда каждого из них из Женевы, о паспортах, с которыми они должны были переехать за границу или жить в России. Документ Департамента полиции со всеми этими сведениями был передан Бундом в редакцию «Революционной России» и напечатан в «Известиях Бунда» в Женеве, где находился и ц. к. партии с.-р.

Арест Слетова и матроса-латыша, а также этот документ Департамента полиции ясно указывали, что среди нескольких лиц из центрального комитета, только и знавших о том и другом, есть провокатор. Самое незначительное расследование привело бы к Азефу. Он ведь и сам пишет Ратаеву: «Здесь в Женеве в группе соц. — рев. это письмо (письмо бундистов в «Революционную Россию» об аграрниках. — В. А.) привело всех к мысли, что имеется провокатор, который очень близко стоит ко всяким делам, да притом такой, который знаком с парижскими делами, так как Веденяпин (один из аграрников) живет в Париже». Следовательно, даже членам группы с.-р. было ясно, что только благодаря провокатору Департамент полиции мог иметь сведения об «аграрниках» и что этот провокатор — член ц. к., знающий хорошо парижские дела. Таким именно лицом и был Азеф.

Почти через два месяца Азеф снова пишет Ратаеву, что «хилков-ский циркуляр (среди аграрников был князь Хилков. — В. А.) все занимает и занимает здешнюю организацию, все убеждены, что имеется провокатор». Как мы уже упоминали, некоторые аграрники были уверены, что именно Азеф и является провокатором.

В то самое время, когда организацию соц. — революционеров в Женеве, где находится и ц. к. партии с.-p., все еще занимает этот «хилковский циркуляр», приезжает из России Витенберг (в конце января 1905 года) и рассказывает, что ему на допросах жандармы говорили, что им известна цель его приезда из-за границы — организовать «всякие мастерские для Левита», о чем знали только четверо: сам Витенберг, Левин, Левит и Азеф.

Кто же мог сообщить это жандармам, как не провокатор? И в связи с уже имеющимися фактами, легко было дойти до Азефа, тем более, что еще до ареста Слетова и опубликования документа об «аграрниках» сам Азеф пишет Ратаеву: «Тут есть группа лиц, которая как будто меня избегает… Мне кажется, вопрос идет о доверии». Следовательно, еще до приведенных только что фактов существовало недоверие к Азефу…

В начале августа 1905 года в Саратове находилась Брешковская. Один из саратовских охранников явился к тем, у кого она жила, и предупредил, что Брешковскую хотят арестовать, и вместе с тем указал, как она может этого избегнуть. На совещании нескольких с.-р. немедленно был выработан план отъезда Брешковской из Саратова. Присутствовал на этом заседании и Азеф.

Не досидев до конца, он ушел, когда план был уже выработан. В день отъезда Брешковской оказалось, что этот новый маршрут ее тоже известен уже петербургским охранникам, приехавшим арестовать ее. Ареста удалось все же избежать благодаря тому, что один из участников совещания встретился с тем охранником, который уже предупреждал о грозящем Брешковской аресте, и тот сообщил, что все пропало, если не удастся еще раз изменить маршрут «Бабушки». Удалось достать лошадь и догнать Брешковскую. Тогда же с.-р. был передан саратовский адрес приехавшего туда «большого провокатора» и сообщено, кто из с.-р. с ним видится и сколько он получает, и даже приметы его. Провокатором этим и был Азеф. Рассказ о бегстве Брешковской был известен в Петербурге зимой 1905 года; он не мог не дойти и до центрального комитета.

Если вспомнить, что Шапиро (служивший в Департаменте полиции), еще в конце февраля (ст. ст.) 1905 года дававший парижским с.-р. различные сведения, касающиеся партии с.-р. и между прочим Департамента полиции, что ему было известно, что после Америки Брешковская собирается в Россию, и что Департамент полиции думает там ее арестовать, если сопоставить с этими сведениями данные, полученные от саратовского охранника, чуть ли не пальцем указавшего на Азефа как на большого с.-р. провокатора, если присоединить к этому еще все обстоятельства бегства Брешковской, — то казалось не трудно было прийти к заключению, что именно Азеф и сообщил Департаменту полиции о желании Брешковской поехать в Россию.

После всех этих указаний на Азефа в конце августа 1905 года центральным комитетом партии с.-р. было получено меньщиковское письмо, где указаны некоторые данные из выдач Азефа, в том числе и выдача местопребывания Брешковской в Саратове.

Центральный комитет поверил только той части письма Меныци-кова, которая касалась Татарова. После некоторого расследования было признано, что Татаров действительно провокатор, так как кроме указаний Меньщикова он был уличен еще во лжи и в трате значительных сумм на кутежи. Татарова решили «изъять», на чем особенно настаивал Азеф. Не лишена интереса деталь: не все приговорившие Татарова к смерти знали, что вторая часть письма Меньщикова обвиняет в провокации и Азефа.

По совершенно непонятной причине указания Меньщикова относительно Азефа были признаны не заслуживающими внимания настолько, что не то чтобы какого бы то ни было расследования, но даже простого сопоставления ареста Слетова, документа об «аграрниках» с указаниями Витенберга, студента военно-медицинской академии, Шапиро (который передал со слов Ратаева, что у с.-р. в Женеве есть два провокатора — не Азеф ли и Татаров?), саратовского охранника и письма Меньщикова сделано не было. Ответственность центрального комитета в данном случае была огромна. Азеф ведал и общепартийной работой, и боевой организацией, где даже незначительный провокатор грозил членам ее виселицами и каторгой.

Член ц. к. Чернов считал указание Меньщикова «полицейской интригой», но как объяснить, что полиция прибегает к оклеветанию Азефа с целью, чтобы с.-р. убили его как провокатора, тогда как она сама с чрезвычайной легкостью могла арестовать его. Так ей было, например, прекрасно известно, в каком номере какой гостиницы живет Азеф, как об этом с.-р. и сообщал охранник же. Совершенно ясно, что гораздо проще арестовать в этой гостинице Азефа для одурачивания с.-р. и для оклеветания Азефа, чем жертвовать своим важным провокатором Татаровым, который находился уже в самом центре партии — был кандидатом в члены ц. к.

Но в письме Меньщикова была еще одна «копейка» по выражению «С.-p.», дающая возможность открыть миллионное мошенничество. Меньщиков писал, что инженер Азиеф (он слегка изменил фамилию Азефа или Азева, как его тоже называли, чтобы этим отвлечь подозрение Департамента полиции от себя) живет по паспорту Ва-луйского. Ц. к. же, по крайней мере некоторые члены его, конечно знали, что по этому паспорту жил, как нелегальный, Азеф.

Если Департамент полиции знал, по какому паспорту живет этот великий революционер, столь вредный для Правительства, то разве мыслимо допустить, что охранники его не арестуют, а прибегнут к анонимному письму и, главное, выдадут такого важного провокатора как Татаров, успевшего выдать полиции немало террористов. На это убийственное соображение уже обращали внимание центрального комитета партии социалистов-революционеров часто цитированный нами «С.-p.», а затем и Бурцев.

Что же касается образа жизни и кутежей Татарова, то думаем, что кутил Азеф не меньше, а гораздо больше его, и что об азефовских кутежах были осведомлены не только охранники, но и некоторые члены ц. к. партии с.-р.

Непонятно также, почему убийство Татарова, совершенное по постановлению центрального комитета партии с.-р. в апреле 1906 года, было официально признано делом партии лишь после объявления ею Азефа провокатором, то есть только в феврале 1909 года.

Центральный комитет партии с.-р. не пожелал даже войти в сношение с Меныциковым и получить от него и другие разоблачения, для этого нужно было только напечатать в «Революционной России» «доброжелателями исполнено». Такого объявления в «Революционной России» не появилось. Почему?

На этот вопрос ответ дает Чернов: «Просьба об объявлении в «Новом времени» не могла иметь отношение, потому что это нужно было сделать в России» (Заключение судебно-следственной комиссии, страница 60).

Из этого странного ответа вытекает, что у центрального комитета партии, живущего за границей, не было связей в России даже настолько, чтобы поместить простое объявление! Но курьезнее всего, что Меньщиков и не просил помещать объявление в «Новом времени», в чем можно убедиться из приведенного нами точного текста его письма. В «Революционной России» же ответа Меньщикову тоже не было дано, то есть, попросту говоря, дальнейших разоблачений не пожелали.

Следует отметить, что у Меньщикова сказано о выдаче Татаровым Иваницкой, Старынкевича, Леоновича, Сухомлина и Акимовой, а в письме Меньщикова, напечатанном в Заключении судебно-следственной комиссии, к этим лицам прибавлено еще четыре: «Бар., Фре., Николаев и Фейт». Как будто от увеличения числа «выдач» Татарова стало еще более убедительным его провокаторство?!

В 1905 году невозможно также было не обратить внимания центральному комитету партии с.-р. на многочисленные неудачи, постигшие все приготовления к восстанию в Петербурге: взрыв моста на Николаевской железной дороге не был совершен, не было «взрыва охранного отделения, электрических, телефонных и осветительных проводов, ареста гражданина Витте и прочего, тоже не могли быть приведены в исполнение отчасти потому, что в некоторых пунктах намеченные места охранялись так строго, как будто полиция была заранее предупреждена о покушении» («Воспоминания». Савинков, «Былое», № 1, 1918 год). Затем тогда же был произведен арест двух динамитных мастерских и лиц, хотя и связанных с ними, но даже и не приступивших еще к работе.

Все эти планы и приготовления к восстанию были выработаны «боевым комитетом партии с.-p.», который состоял всего из двух лиц: Савинкова и Азефа.

В самые рискованные предприятия к восстанию центральный комитет ставил неизменно все того же Азефа.

Если б центральный комитет обратил должное внимание на все эти неудачи «боевого комитета» тотчас же или по крайней мере при дальнейших указаниях на Азефа, хотя бы после провала Северного летучего отряда в феврале 1908 года, когда центральный комитет сам взялся расследовать, не был ли этот провал следствием провокации, то здесь пришлось бы выбирать только из двух лиц, составляющих «боевой комитет», так как только этим двум лицам были известны все планы и предприятия комитета. Задача центрального комитета следовательно являлась еще более весьма несложной. Но и эти все факты не привлекли к себе внимания центрального комитета.

Позже произошли события, которые не давали уже никакой возможности кому бы то ни было придерживаться гипотезы «полицейской интриги», а толкали вполне определенно к выводу, что Азеф — провокатор.

В марте 1906 года Азеф был арестован Герасимовым, но через три дня выпущен. Об этом центральному комитету было сообщено осенью 1907 года в саратовском письме (удивительно долго шло до центрального комитета это столь важное для него письмо!).

Почему же Сулятицкого, Штифтара и многих других повесили и сослали на каторгу, а Азефа, этого великого террориста, выпускают? Этот вопрос не пришел в голову центральному комитету. В апреле того же года Азеф снова был в руках полиции, когда после покушения на Дубасова были захвачены все, находившиеся в булочной Филиппова. Но стоило Азефу заявить полиции, что он — инженер, а по другой версии — показать заграничный паспорт, как полиция его отпустила.

На чем могла в таком случае базироваться версия, что вся полиция, все охранники только и думают о том, как бы захватить Азефа? А о таких лицах конечно имеются во всех охранках самые точные сведения и приметы. Приметы же Азефа настолько характерны, что спутать его с кем-либо другим, не узнать его было невозможно. И все же ц. к. в провокаторстве Азефа не подозревает.

После покушения на Дубасова Азеф был уличен во лжи; неудачу покушения он объяснил Савинкову совершенно иначе, чем это было на самом деле, равно как уклонился от истины раньше по отношению к Слетову, а (Судебно-следственная комиссия) позже и в других делах. Но то, что по отношению к Татарову пошло в доказательство его провокации, Азефу при стольких уличающих обстоятельствах — не повредило нисколько. Повторяем, что и арест Азефа Герасимовым и арест в булочной Филиппова, и его ложь о диспозиции террористов во время покушения на Дубасова, и сама диспозиция, лишающая возможности удачно его совершить, являются в достаточной мере важными фактами, чтобы из-за них хотя бы один заподозрил Азефа.

В начале сентября 1906 года П. Я. Рысс по просьбе брата своего максималиста «Мортимера» предупреждает ц. к. партии с.-p., что Азеф — провокатор.

В конце 1906 года Азеф живет в Финляндии, вызывает к себе боевиков; на обратном пути от него в Петербург их арестовывают в Бе-лоострове или в Петербурге. Азеф же цел и невредим при своих довольно частых поездках в Петербург несмотря на то, что, по мнению члена центрального комитета Чернова, всероссийская охранка спит и видит, как бы его захватить, но ее умения и ловкости хватает только на некрупных, по сравнению с Азефом боевиков.

К этому же времени относятся и указания одесского охранника Сорокина на провокацию Азефа. Но ничто по-прежнему не в состоянии пробить броню доверия ц. к. к Азефу, несмотря на то, что боевая организация бездействует потому, что как только начинают организовывать покушения, их необходимо прекращать, так как участники становятся известными полиции, и филеры гоняются за ними. Так было с покушениями на Столыпина, на Лауница и других.

Зато Азеф после нового указания на него одесского охранника «разочаровывается» в постановке боевого дела и уезжает за границу.

И тотчас же деятельность боевой организации из почти безуспешной становится удачной: убиты Игнатьев, Лауниц, Павлов. В целом ряд фактов и это косвенное указание не могло не иметь значения для людей, не ставших еще окончательно глухими и слепыми.

В начале 1907 года Азеф возвращается из-за границы в Россию и начинает заниматься организационными делами: он перекраивает центральное бюро, ведающее этими делами, на свой лад с одобрения центрального комитета. Всякий с.-p., которому нужны были деньги, сведения, совет, должен был являться сначала в Петербург, затем в Финляндию, куда переехал Азеф. Почти всех этих партийных работников арестовывали, большей частью на Финляндском вокзале («С.-p.», «Былое», 1909 год). Азеф, следовательно, проделывал то же, что и раньше в 1906 году с боевиками.

Казалось бы, что и это является немаловажным фактом для характеристики «деятельности» Азефа, долженствующим обратить внимание ц. к., одобрившего план преобразования центрального бюро; но отпор Азефу дан был не ц. к. а самими партийными работниками, переставшими являться к Азефу.

После такого отпора Азеф снова берет в свои руки боевую организацию и бездействует, а боевиков арестовывают и вешают: арестовываются участники второго покушения на Столыпина, вешаются Штифтар и Сулятицкий безо всяких улик, кроме показаний швейцара и горничной, что они приходили к Кудрявцеву, убившему Лауни-ца, раскрывают заговор на царя и вешают участников — Никитенко, Синявского и других.

В мае 1907 года П. Я. Рысс снова напоминает ц. к., что Азеф — провокатор.

Осенью 1907 года приходит в ц. к. саратовское письмо с указаниями, что виднейший член партии с.-р. — провокатор, что он приезжал в Саратов на совещание, где должен был обсуждаться вопрос об организации крестьянских братств и дружин. Сообщается, в какой гостинице провокатор жил под фамилией Валуйского (Меньщиков также сообщал, что под этой фамилией жил Азеф), и что наконец провокатор этот был в 1906 году арестован охранным отделением в Петербурге (берем это из Заключения судебно-следственной комиссии).

Но никакому расследованию письмо, столь неопровержимо показывающее, что Азеф — провокатор, не было подвергнуто. Только Гершуни поручил расследовать дело одному саратовскому товарищу, но и тот вскоре был арестован. После же смерти Гершуни «дело это заглохло». Но почему все же и это письмо не было показано даже всем членам центрального комитета?

Больной М. — партийный работник — приезжал из провинции в Финляндию, чтобы заявить ц. к., что Азеф провокатор; его выпроваживают из Финляндии, и полиция его арестовывает. Следовательно, о его предупреждении ц. к. сообщил Азефу и по всей вероятности поступил как и с саратовским письмом: не всем членам центрального комитета было сообщено и об этом предупреждении.

Затем появляется Бакай и сообщает Бурцеву, что у с.-р. есть крупный провокатор Виноградов-Раскино, и дает сведения о нем. В связи с другими свидетельствами Бурцев приходит к выводу, что Виноградов-Раскин и есть Азеф. Но когда Бурцев спрашивает у ц. к., был ли в партии кто-нибудь под фамилией Раскин, ему было отвечено, что никогда такого не было. Между тем в бумагах Меньшикова имеются достоверные данные, что по паспорту Раскина жил Азеф, и по филерским наблюдениям видно, кто из социалистов-революцио-неров к нему ходил…

В России также все шире и шире распространяются сведения, что Азеф провокатор.

Арест Северного боевого летучего отряда был настолько очевидной провокацией, что возмущение против ц. к. распространилось в широких слоях партии. Парижская группа с.-р. посылает ц. к. свою резолюцию о провокации в центре партии. Центральный комитет начал расследовать причины провала Кальвино-Лебединцева, когда было повешено семь человек. За границей также была учреждена комиссия (являющаяся эманацией ц. к.) для исследования слухов о провокации; но и ц. к., и эта комиссия реабилитировали Азефа; при этом для того, чтобы работа обеих комиссий была наиболее плодотворной, обе комиссии не сообщали друг другу собранных данных за и против существования провокации. А ведь заграничная комиссия, оправдав Азефа, заявила все же, что провокатор имеется, но этим дело и кончилось.

Бурцев все настойчивее говорит о провокации Азефа. Ц. к. его не привлекает за клевету, но приверженцы центровиков стараются всячески дискредитировать его и «Революционную мысль» — неофициальный орган парижской группы с.-р.

Когда в силу вышеизложенных обстоятельств ц. к. был вынужден привлечь Бурцева за «клевету», то на суде представители ц. к. уверяли судей, что только один Бурцев клевещет на Азефа. Почему, если ц. к. был так твердо убежден в невиновности Азефа, он не представил всех обвинений против этого последнего, выдвигавшихся как революционерами, так и служащими в охранных отделениях и Департаменте полиции, почему он говорил неправду о личности Азефа как революционера, так и человека?

Считать Азефа настолько правым, чтобы даже во время суда над Бурцевым допускать его на заседания ц. к., где между прочим докладывалось обо всем, что делалось на суде, и вместе с тем скрывать от судей все то, что представляло Азефа в истинном свете! При твердом убеждении в невиновности Азефа как раз необходимо было представить суду не только все предупреждения, все многочисленные факты и данные, говорящие о его провокации, приведенные нами, но и представить все, что известно самому ц. к. и что могло бы говорить о провокации Азефа. Ц. к. конечно имел возможность знать гораздо больше приведенного нами.

Но приведя все, как будто уличающее Азефа, ц. к. должен был бы после этого опровергнуть все обвинения неоспоримыми данными и объяснениями.

Впрочем, нужно отметить, что даже в недрах самого ц. к. были люди, подозревавшие Азефа, как, например, Н. С. Тютчев (Ch. — см. Судебно-следственную комиссию).

Во всех партиях раскрывались провокаторы. Но разве хотя бы об одном из этих раскрытых до революции 1917 года провокаторах было известно столько уличающего материала как об Азефе? А мы ведь и через десять лет после раскрытия Азефа могли представить лишь небольшую часть того, что должно было быть известно ц. к.

В течение семи лет по крайней мере неустанно твердили со всех сторон о провокации Азефа. Можно еще допустить, что сам ц. к. не додумался до того, к чему пришли рядовые члены партии, но когда указывали прямо на Азефа, то именно старым членам центрального комитета должны были бы стать явными необъяснимые до того провалы, аресты и все другие многочисленные партийные неудачи.

Многие конечно помнят, как, например, был раскрыт Гурович. Ник. Федор. Анненскому его знакомый присяжный поверенный передал, что жандармский офицер говорил ему об одном петербургском издателе или литераторе, который является «начальством» этого жандармского офицера и у которого скоро этот жандарм должен был производить обыск; при этом жандарм не знал, фиктивный ли это обыск, — тогда попадет ему от «издателя», если он произведет его как следует, или настоящий, — тогда, если он произведет обыск поверхностно, то попадет от еще более высоко-стоящего начальства. Фамилии этого литератора жандарм не назвал. Анненский конечно немедленно передал все это своим друзьям. В то же время одному из арестованных жандармы говорят о вещи, известной только самому арестованному, еще одному лицу и Гуровичу. Сопоставляя данные жандармского офицера и этот последний факт, приходят к заключению, что жандарм говорил о Гуровиче. Назначают беспристрастное следствие и суд и объявляют Гуровича провокатором, каковым, как известно, он и был в действительности.

Здесь не побрезговали сведениями жандарма и не сочли их «полицейской интригой». Откуда же, как не из полицейских сфер, можно иметь неопровержимые данные о провокаторах?!

Защитники Азефа и защитники ц. к. приводили в защиту непонятной слепоты центральных деятелей партии по отношению к Азефу то, что боевики любили и уважали Азефа. Кто же, как не боевики, могли знать его?!

Нам известны и другие факты, когда именно боевики отказывались работать с Азефом. Но если даже и допустить, что в большинстве боевики относились хорошо к Азефу, то ведь это объясняется именно тем, что они его — Азефа — совсем не знали (за исключением Савинкова), очень мало и редко встречались с ним и были совершенно загипнотизированы тем, что Азеф — друг Гершуни, Гоца и других, что он «совершил» то и то. Ведь если многие члены ц. к. не знали о письмах Меньщикова, саратовского охранника и многих других предупреждениях, то боевикам тем более не сообщалось решительно ничего, что могло бы компрометировать Азефа. Можно быть уверенным, что знай боевики хоть часть обвинений против Азефа, они не стали бы с ним работать. Узнать же Азефа самим им не представлялось возможным, так как их довольно скоро арестовывали, посылали на каторгу, вешали.

Кто же состоял членами центрального комитета партии в тот период, когда азефовская эпопея начала приобретать более или менее острый характер?

Те же лица, в руках которых уже давно сосредоточена судьба партии социалистов-революционеров: В. М. Чернов, М. А. Натансон, Н. И. Ракитников, А. А. Аргунов и Н. Д. Авксентьев («Былое», 1918 год, № 1, страница 236).

Социал-демократы, говоря о Малиновском, как-то писали, что вот де с.-р. все, касающееся Азефа, раскрыли и учредили даже Судебноследственную комиссию. Только полное незнакомство их как с самим делом Азефа, так и со всей «азефщиной» могло привести их к такому выводу…

Необходима еще громадная работа, чтобы определить как размеры зла, нанесенного Азефом, так и выяснить всю «азефщину», те нравы, ту среду, при которых оказалось возможным столь грубому и беззастенчивому провокатору пребывать в самых верхах партии в течение такого продолжительного времени…