1
Все случилось так, как ему и обещал Принц! Над равниной Гизе нещадно палило солнце. Забравшись на вершину самой истории, воплощенной в камне, он смотрел с пирамиды Хеопса на мир и захлебывался от восторга. Он только что вскарабкался сюда, не жалея локтей и коленок, в кровь расцарапал запястье, но как же он был счастлив! Полземли открывалось перед ним! Ослепительно сверкал Нил, уходящий к Дельте, и раскаленные медлительные пески разбивали свои волны о подножие пирамиды Хуфу.
Все у него получилось, все!
Там, внизу, прикрывая ладошкой глаза, смотрела вверх его королева, которую он ждал так долго, влюбленная и верившая в него. А где-то далеко отсюда, в российских хоромах, трепетала его ослепительная Жар-птица…
Он знал все пути, все дороги.
Для него все только начиналось!..
Поездка по Средиземному морю вышла удачной. Они вернулись счастливыми. Дмитрий Савинов чувствовал, что Рита, несмотря на южное солнце и море впечатлений, ничего не забыла и ждет от него поступка. Что ж, распишитесь и получите. Из машины Савинов позвонил Иноковым. Взял трубку Илья.
— Привет, — бойко поздоровался Савинов, — мы приехали, Илья. Помнишь, я тебе говорил о выставке? Да, все, как и обещал. Хоть завтра. Подожди, я посоветуюсь. — Он обернулся к Рите.
Неожиданно для него она не улыбнулась, не вспыхнула от этой новости. Наверное, на его лице отразилось недоумение. Где же ликование? Клетка открывается, птица улетает! Где? Но Рита только растерянно покачала головой:
— Господи, я ведь, глупая, совсем забыла. У меня на носу сдача трех курсовых. По двум предметам еще конь не валялся. Давай чуть-чуть отложим, а? Твой… Иноков не обидится?
Дмитрий улыбнулся ей, прикрыл трубку ладонью:
— Думаю, нет. Спокойно учись, а там поглядим.
— Только я хочу все сделать сама.
— Нет вопросов… Алло, Илья, такое предложение: если мы устроим выставку сейчас, она продлится только две недели, «У Анны» небольшая очередь. А если откроем ее… — он вопросительно взглянул на жену («Через три недели», — прошептала она.), — …недели через три, тогда она будет идти месяц. Мое предложение — отложить. Тем более что за это время мы издадим небольшой каталог твоих картин… Отложим? Вот и молодец. Все, Илья, пока, через пару дней я заеду. Привет маме.
Рита покачала головой:
— Хитрец.
— Прости, но я деловой человек. И у меня есть некоторые способности вести диалог.
— Я же говорю — хитрец, — она потянулась к нему, поцеловал мужа. — Но таким ты мне нравишься особенно.
2
Три недели пролетели быстро. За это время Савинов заказал небольшой каталог картин Инокова. Знакомый фотограф нащелкал десятка три работ, передал слайды. Савинов сам занимался заказом. Каталог вышел на мелованной бумаге, с печатью, не уступающей заграничной. Савинов с удовольствием увидел, как Илья, к которому он приехал дней за пять до открытия выставки с сигнальным экземпляром, едва не задохнулся от счастья. Только теперь он понял, что Иноков до последнего момента не верил в свою удачу, может быть, думал, что покровитель его и впрямь сумасшедший и, возможно, из его работ где-нибудь за городом раз в неделю складывает костер.
А случилось все иначе. На его закрытом мольберте лежал каталог, который и в руки-то взять было страшно, и очень скоро должен был случиться первый его, Ильи Инокова, вернисаж. И сразу художник оттаял, и в юноше открылось что-то новое, ранее Савинову незнакомое. Оставалось только удивляться, сколько времени он переживал в себе до смешного детские страхи, не доверяя, ожидая удара в спину, предательства. Откуда все это было в нем?
Савинов уже перевез около ста картин Ильи в галерею «У Анны», красивой женщины лет сорока, которую знал много лет; уже двое рабочих развешивали пропитанные янтарным светом подсолнухи и белоснежных ангелов в рамах по стенам галереи, а Илья все не приезжал, боялся. В предложенной ему роли он еще не выступал. И чем дальше, тем было хуже.
3
За три дня до выставки Савинов решил проверить судьбу, как тюремщик проверяет заключенного: в своей ли он клетке, не убежал ли куда? Стояло бабье лето — теплое, светлое. Царская погода. В этот день юноша Иноков должен был войти в областную библиотеку и увидеть где-то там, у окна, охваченную солнечным светом девушку, читавшую книгу. Так вспоминал рассказ Инокова удачливый в прошлой жизни меценат Федор Игнатьев. Илья якобы вошел в залу и тут же обмер. Кажется, так. За давностью времени многие фразы уже вылетели из головы. Все перевернулось для Ильи Инокова в эту минуту. И уже в ближайшие месяцы померкнут его подсолнухи, потемнеют ангелы. Одни превратятся в сорняки, в репей, другие — в демонов, которые станут грызть изнутри нелюбимого женщиной, — да и женщинами вообще, — юношу.
И которые в конце концов убьют его.
Он, Дмитрий Савинов, предусмотрел все возможные варианты событий, которые могли, не дай-то бог, повториться! Слишком многое поставлено на карту. Он не должен был допустить, чтобы Иноков спятил, чтобы его краски потемнели, чтобы он лишил своего благодетеля честно заработанных дивидендов.
Девушку, в которую должен был с первого взгляда влюбиться Илья Иноков, звали Вероникой Постниковой. Впервые он увидит ее в библиотеке, и сердце его зальется сладкой болью. Юноша выбежит из читального зала. А через два месяца на своем очередном вернисаже он встретит ее вновь, она посмотрит на него, и он вспыхнет до корней волос. Это и станет началом его безответной любви. Девушка сама заговорит с ним, скажет, что картины его — чудо. Но признается (когда ее вынудят к этому домогательства художника), что любит совсем другого человека, что они никогда, ни при каких обстоятельствах не смогут быть вместе. Потом он увидит Веронику на улице с ее парнем. Перед тем Илья десяток раз звонил ей, успел надоесть. И вызывал скорее уже не жалость, а раздражение. С этого дня карьера Ильи Инокова, не так давно начавшись, уже явно покатится под откос. А вместе с нею станут таять деньги Федора Игнатьева. Такая вот петрушка.
Прятать Инокова было бесполезно. Они могли столкнуться в городе когда угодно и где угодно. К решению этого вопроса нужно было подходить с другой стороны.
Савинов вызнал буквально все о семье Вероники Постниковой. Приложив связи, он сделал так, чтобы ее отец, обыкновенный инженер, еще два года назад получил распределение на работу в одну из африканских стран. Семья Постниковых благополучно уехала. До него дошли сведения, что белокурая Вероника, обворожительное создание, к ужасу родителей, вышла замуж за гиганта-негра, местного волейболиста, и уже родила ему «крошечную обезьянку». Так что возвращение ей не грозило. Но проверить хотелось…
Он приехал в областную библиотеку к полудню. Заплатив за абонемент на один день, в холле Савинов то и дело оглядывался, ища Илью. А изрядно понервничав, справедливо решил: какой же он болван! В прошлой жизни Илья был одним, теперь — другим. Вот уже больше десяти лет благодаря ему, Дмитрию Савинову, Илья не ступает в старые следы, а проторивает новые дороги. Так с какой же стати он должен сейчас, в эти минуты, оказаться здесь? Разве ему так необходимо — теперь, именно в этот час, — заявиться сюда? Тем более, что альбом килограммов на двадцать, где были собраны репродукции лучших художников всех времен, за которым Иноков и пожаловал сюда прежде, был не так давно куплен его благодетелем и предусмотрительно вручен художнику.
Неторопливо шагая вверх по ступеням, задрав голову, оглядывая стоящих у перил молодых людей, Савинов остановился. Нет, все-таки он трижды болван. И понемногу становится параноиком. Нужно плюнуть на все и возвращаться домой…
Он поднялся по широкой витой лестнице, прошелся по ковровым дорожкам, вошел в читальный зал… Когда-то он сидел за этими столами, в тишине и шорохах разглядывая дальних и близких соседок. Ничего не изменилось, все осталось таким же. Та же тишина, те же шорохи. Те же юбки, сведенные под столами коленки, блузки, джинсы. Другие прически, но это ерунда.
За одним из столов справа, у окна, сидела девушка в бордовом жакете. Подперев голову рукой, она смотрела в окно. Темные волосы ее светились на солнце — осеннем, но еще теплом, — и казались рыжеватыми. Перед ней лежали учебники, тетради. А она все смотрела в окно, мечтательно, счастливо. В пальцах ее был карандаш, она прихлопывала им по книжному листу, непокорному, все старавшемуся приподняться, утаить от девушки строки… Девушкой в темном жакете была Рита. Его Рита. Завтра у нее сдача важной курсовой, а сегодняшний день, как она сказала еще утром, решила полностью посвятить учебе. Но что-то не клеилось, верно, эта самая учеба. Светлая осень с ее бабьим летом притягивала, манила за собой, увлекала. И, наверное, Рита сейчас летала где-то над крышей библиотеки, над прилегающим к ней сквером, улицами.
Парила — счастливая и беззаботная!..
«Если бы я увидел ее здесь впервые, то сразу бы влюбился! — с особой сердечной теплотой и острым чувством счастья подумал Дмитрий Савинов. — В Риту нельзя не влюбиться! Никак нельзя…» И все потому, что она — ангел. Он даже улыбнулся: его милый и родной ангел…
А потом, точно очнувшись, Рита заглянула в учебник, трогательно вздохнула, рассеянно ткнула острием карандаша в строки. И только потом подняла голову. Вначале на лице ее было недоумение, потом лицо ожило, глаза заблестели почти отчаянно. Она улыбнулась, заложив карандашом учебник, отодвинула книгу от себя. Рита не знала, встать ей или дождаться, когда муж подойдет сам. Савинов тоже улыбнулся, все еще не справившись с удивлением, искренним восторгом, что встретил ее вот так неожиданно — у окна, всю в солнечном свете, с книжками и тетрадями… А потом что-то заставило его посмотреть вправо.
В двух шагах, чуть позади, у стенда стоял Илья. Стоял и смотрел на него. Без единой кровинки в лице. Точно обо всем уже догадавшись. А следом резко отвел взгляд. И тогда Савинов понял: эти несколько минут они смотрели на одну и ту же женщину. Смотрели и влюблялись. Один — снова и снова, другой — в первый раз. Первый в своей жизни раз!..
По дорожке между столами уже шла по направлению к ним Рита — загоревшая, в бордовом жакете и такой же юбке, элегантная, с распущенными по плечам волосами, шла легко, покачивая бедрами. Иноков опять, с отчаянием, посмотрел на него, Савинова. Даже не кивнул в знак приветствия, а только смотрел, и было непонятно, что в этом взгляде: животный страх? ненависть, вспыхнувшая разом, как ворох соломы? желание не поверить, убежать, скрыться? Наконец-то найдя предлог, достойную причину отказаться существовать в чудовищном водовороте, который все вот так запросто называют реальным миром. Как это было знакомо ему, Дмитрию Савинову! Когда-то он и сам испытал такое: в двухкомнатной квартирке, без работы, брошенный любимой женщиной — Ритой…
— Как ты меня нашел? — обнимая его, обволакивая запахом духов, уже спрашивала она. — А, любимый? Я тебе не говорила, что буду в библиотеке. Или ты следил за мной? — Она покосилась на юношу, стоявшего чуть поодаль и не сводившего с них глаз. — Кажется, своим напором я смущаю этого мальчика… Да что с тобой, ты точно каменный? Ну, признавайся, как ты меня нашел?
Но он не ответил, а чуть погодя посмотрел вправо. Ильи не было. Он обернулся назад, и ему показалось, что он увидел промелькнувшую макушку Инокова, нырнувшую вниз, скрывшуюся за перилами лестничного марша. Ничего не понимая, Рита смотрела в ту же сторону. А потом спросила:
— Кто это? У него знакомое лицо. Кто это был?
— Иноков.
— Иноков? — Она сосредоточенно кивнула. — Твой художник, конечно. Теперь я вспомнила.
— Наш художник. — Он сделал ударение на первом слове. — Теперь уже наш.
— Он пришел с тобой?
— Нет.
— Но тогда… что он тут делал?
— Пришел за книгой, наверное.
— Зачем же он тогда сбежал?
— У тебя будет возможность спросить у него об этом. Думаю, очень скоро.
Рита сдала учебники, они спускались по лестнице к выходу.
— Он странный, да?
— Очень странный.
— Все гении — странные, — улыбнулась Рита. — Только с тобой-то что? Тебя точно ледяной водой окатили. Ты его… стесняешься?
— Мне кажется, он влюбился в тебя.
— С первого взгляда?
— Разве ты не достойна этого? — Теперь улыбнулся он: — Вспомни меня.
— Я помню.
— Вот видишь.
— Но почему тебя это так волнует? Я о твоем Инокове?
Они вышли на улицу. Волосы ее опять вспыхнули в ярком осеннем солнце. Вот так, запросто, двум женщинам — абсолютно разным, не похожим ничем друг на друга, — поменяться ролями? Этого быть не может. На каких перекрестках времени и пространства выложили им этот путь? Он открыл дверцу автомобиля, забрался в салон. Рядом с ним молчком уселась Рита. Он едва успел завести машину, когда она взяла его руку, лежавшую на баранке, сжала пальцы:
— Все картины Инокова, вместе взятые, ничто в сравнении с часом, минутой, проведенной нами вместе… Слышишь, Дима?
Да, он слышал ее. И знал, что она не лукавит. Но знал Савинов и другое: вторая встреча его жены и маленького сумасброда, вбившего ли себе в голову, что любит ее, или на самом деле влюбившегося в Риту без памяти, должна была случиться через два дня на третий. И ему — да что там: им троим, — вряд ли можно было куда-то от этого деться. Работы развешаны, приглашения разосланы. Менять все не имеет смысла. Отправить Риту на Луну, а Инокова на Марс он все равно не сможет. Они обречены были жить в одном мире, как-то сосуществовать. Так неужели правда, и она — вот так, случайно — заняла место белокурой, так не похожей на нее, Риту, Вероники Постниковой? Он невесело улыбнулся: а может быть, в этом и был смысл? Наконец, это он, расторопный и предусмотрительный, лишил Инокова его первой любви. И вот теперь чувство Ильи к Рите — расплата ему, Дмитрию Савинову. В любом случае ему можно было надеяться только на свою предприимчивость и проворность, на умение расставить шахматные фигуры в том порядке, который позволил бы ему как можно удачнее разыграть партию, где все вышло совсем не так, как он предполагал вначале.
4
Три работы, три гениальных полотна. Первый вздох художника. И в этом вздохе — жизнь крылатых существ — владетелей небес, и яснооких растений — покровителей земли, которые, по мнению художника, суть друг друга.
Жизнь ангелов и подсолнухов…
Когда-то, в другом мире, который отныне брошен в пучину небытия, расчетливый провинциальный меценат Федор Игнатьев упаковал три ранних картины Ильи Инокова и отправил их с оказией в Штаты. Билл Андерс, меценат и коллекционер международного масштаба, владетель престижных выставочных залов, получил посылку. И что же он увидел? А вот это уже было его, Дмитрия Савинова, заботой. Заботой и упущением! Возможно, незначительным, но тем не менее. Он прекрасно знал, что было изображено на этих работах: подсолнухи и ангелы. Столь привычная тематика для художника Ильи Инокова. Все это было проникнуто высочайшей поэтикой. Еще он знал, что Билл Андерс был поражен всеми работами и скоро отписал в Россию дарителю, что непременно должен увидеться с ним, а также с художником. Он желает приобрести ряд работ Инокова и немедленно подарить его творчество Америке и Европе. Он будет щедрым! Даритель, то бишь Игнатьев, дал согласие: ради Бога, хотите меня видеть — да сколько угодно; хотите купить работы — пожалуйста. Но Иноков, знайте об этом наперед, принадлежит мне с потрохами. Встреча Игнатьева и Андерса вскоре состоялась в Москве. Там чужеземец и узнал, что русский — крепкий орешек, и ему, Андерсу, на самом деле придется раскошелиться, если он хочет заполучить Инокова. Андерс предложит переписать контракт с Иноковым на него, но Игнатьев начнет тянуть. Хотя уже через полгода, при той же сладкой мине, сам только и будет думать, как ему избавиться (непременно за хорошую сумму!) от контракта. Потому что безответно влюбленный Иноков вконец запутается во враждебном ему мире. Толком так и не поняв его, отчаявшись, да еще находясь в кабале, он окончательно спятит, рисуя демонов, одолевавших его наяву и во сне.
Савинов не знал одного: какие точно работы были посланы Игнатьевым Андерсу. Если бы он предвидел, что его перевернет вместе со всем миром и выбросит на бетонную плиту двадцатидвухлетним парнем по прозвищу Спортсмен, тогда бы он перерыл все каталоги и отыскал эти растреклятые три картины. Но тогда, когда он писал свою статью, ему хватало всего лишь образа трех полотен. Ему страшно было бы даже увидеть три крошечные картинки, так изменившие судьбы нескольких людей и никак не затронувшие его собственную судьбу! Он знал, что они есть, и все тут. Картины были написаны Иноковым до девятнадцати лет. Теперь ему предстояло перерыть колоды аккуратно сложенных ранних работ мастера и отыскать их.
Нельзя сказать, что он не задавался целью найти их раньше. Наоборот, он хорошо знал более сотни работ. Но его выбор падал то на одну тройку, то на другую, то они, образуясь в колоду и тасуясь, выпадали уже по-иному: каждая находила себе новую пару.
Савинов решил положиться на Риту. За день до выставки, ночью, в постели, он взял жену за руку, поцеловал ее теплую ладонь.
— Я хочу отослать несколько работ Инокова за границу — в Америку. Есть некий коллекционер Билл Андерс, великий на своем поприще человек. Хочу спросить его мнение. Что ты думаешь?
— Отличная мысль, — кивнула Рита, — Инокова должен знать весь мир.
— Вот я и хочу посоветоваться с тобой, какие выбрать работы. Три, не больше. Ты мне поможешь?
Она поцеловала его в губы:
— Ты идеальный мужчина, Дима, знаешь об этом?
— Представь себе, нет.
— Идеальный любовник, идеальный друг. — Она привстала на локте, провела ладонью по его лицу. — Конечно, я помогу тебе выбрать эти три работы.
— Да, забыл сказать, — привлекая Риту к себе, продолжал он, — я хочу, чтобы это были ранние работы. Я покажу тебе ту сотню, из которой стоит выбирать.
«А правильно ли я делаю, что советуюсь с Ритой? — думал он, уже загребая ладонью ее волосы, чувствуя ее теплоту, податливость, ту ни с чем несравнимую близость, когда женщина принадлежит тебе полностью и счастлива этой неволей. — Вдруг она выберет совсем не то? С другой стороны, Рита чувствует тонко, и она сразу влюбилась в картины Инокова. А это значило многое. И все же, стоит ли полагаться на столь хрупкую субстанцию, как женская интуиция?»
— О чем ты сейчас думаешь? — спросила она.
— О тебе. Только о тебе…
— То-то же.
5
— Познакомься, Илья, это моя жена.
— Здравствуй, Илья.
Рита протянула ему руку, он взял ее пальцы, и она вздрогнула, точно коснулась ледышки.
— У тебя холодная рука, — улыбнувшись, сказала Рита. (Возникла пауза, долгая, во время которой, как показалось Савинову, жена не знала, куда себя деть.) Ты так быстро исчез из библиотеки. А мы могли бы куда-нибудь поехать, втроем. Я давно хотела познакомиться с тобой… (Дмитрий Павлович смотрел на Илью, но тот молчал, ничего не видел и не слышал, точно специально напрашивался на оплеуху.). Но это не страшно, — начиная не на шутку волноваться, продолжала Рита. — Все еще впереди… Правда?
Они стояли в середине гудящего салона «У Анны». Круговорот, вихрь, гул, — и в центре они, трое. Никого больше не видят и не слышат. Рядом — никого. И нет им никакого дела до бокальчиков с шампанским, до лепета и хохота, до восторгов и пустой болтовни. Он, Дмитрий Павлович Савинов, собранный, бесстрастный, точно стальной монолит; Рита, взволнованная, не знавшая, как им быть; и юный художник с ледяными руками…
А потом понемногу все стало оживать, обрастать плотью, закручивая их в общий круговорот, подчиняя себе.
— Ты работаешь на добрую репутацию моего салона, — говорила очаровательная дама Анна Сергеевна Крутобокова, хозяйка салона. — За что тебе большое спасибо. И твоей очаровательной супруге тоже. Она — хороша, и сообразительная. Только не вздумай покупать ей свой салон. Дома больше красавицу свою не увидишь.
И далее — хищный щипок за локоть.
— Ну ты и хитрец, — беря его за руку, говорил Женя Кузин. — Смотри-ка, нашел юного гения, я-то сам плохо во всем этом разбираюсь, мне картины со жратвой подавай, но все кругом говорят одно и то же: мол, гений твой пацан. — Кузин осклабился. — Деньги хочешь на нем сделать, признавайся?
Кузина сменил заммэра города:
— Дмитрий Павлович, очень рад, что посвящаете нас с вашей супругой, так сказать, в таинства искусства. Какой нужно иметь тонкий нюх (Савинов знал, что заммэра страстный охотник), какое чутье, так сказать, чтобы отыскать где-то в провинции такое вот перо!.. В смысле, кисть.
— А почему бы и не перо? Здесь есть и графика, Иван Иванович.
— Точно, — исполнился гордости за свою проницательность собеседник, — да вы настоящая гончая, Дмитрий Павлович!
И он по-доброму рассмеялся собственной шутке.
Потом рядом с ним оказалась заведующая отделом культуры области, дородная дама с крашеными волосами:
— Ах, Дмитрий Павлович, если бы все банкиры были похожи на вас, тогда бы мы жили в самой культурной стране мира. Это я вам говорю, как (далее — ее титул).
И т. д. и т. п. еще около часа.
— Дорогой вы наш, Дмитрий Павлович, — захлебываясь, лепетала Зинаида Ивановна Инокова в каком-то дорогом, но чудаковато сидевшем на ней платье, — спасибо вам за заботу об Илюше. Никогда бы не подумала, что он такой талантливый, если бы не вы…
Единственным живым человеком, говорившим с ним в этот вечер, была Рита. Держа на ладони бокальчик тонкого стекла, она взяла его за руку, сжала пальцы.
— Спасибо тебе за этот праздник. Хочешь, поцелую тебя?
Поверх ее головы Савинов искал глазами Инокова, но того нигде не было. И к лучшему! Не хотел он сейчас встретить взгляд этого мальчишки! За этим триумфом стояли долгие годы слежки, отчаянной лжи, наконец, кабальный договор ибудущее, от которого никуда не деться! Трагедия, разбитое сердце юноши и, наверное, ранняя смерть. Куда от нее?! Савинов чувствовал, что он, всеми хваленный меценат, жалок сейчас! Если бы Рита смогла прочитать его мысли, — а до этого уже недалеко! — то врезала бы ему пощечину, а может быть, бросила его. И была бы права!..
Он улыбнулся ей:
— Конечно, милая, поцелуй меня — и как можно крепче.
Но она, счастливая, уже тянулась к блистательному мужу; положив свободную руку ему на шею, она поцеловала его — горячо, в губы; и поцелуй этот был не просто долгим. Его прервали только общие аплодисменты, чем-то напомнив их недавнее свадебное путешествие на корабле.
Выйдя из туалета, он прошел по коридору, заглянул в кабинет Анны Сергеевны. Пятью минутами раньше она направлялась сюда. Ему хотелось по горячим следам поговорить о будущем сотрудничестве. Например, встать в очередь на март. Или на февраль. И вообще он хотел поблагодарить старую приятельницу за все. Что-то в нем разыгралось такое теплое и человеческое, такое бескорыстное. Но Крутобоковой не было.
В углу, на стуле, сидел Илья, сжав колени, уставившись в пол. Он поднял на Савинова глаза и, тут же покраснев, спросил:
— Вы, Дмитрий Павлович, преследуете меня? Зачем?
— Преследую тебя?.. Да я к Анне Сергеевне…
— Нет, вы меня ищите.
— Ты с ума сошел, не говори ерунды.
Илья вдруг зло улыбнулся, показав редкие зубы, с отчаянием коротко вырвал из себя:
— Я люблю ее.
Савинов вошел в кабинет, присел на край стола хозяйки салона.
— Кого, Анну Сергеевну?
— Нет, не Анну Сергеевну. Вы знаете, о ком я говорю.
— Да, я знаю, о ком ты говоришь. Ты ведь говоришь о Рите, о моей жене, не так ли?
— Да, о вашей жене.
Да что же это он возомнил о себе?! Хорошо, пусть он гений, но нельзя же так зарываться! Что это за средневековая азиатчина: увидел, понравилось, значит — мое. Мы животные или цивилизованные люди? Покачав головой, Савинов усмехнулся: врезать бы ему сейчас!
Неужели однажды придется?..
— Нужно быть современным человеком, Илья, — обходя стол, усаживаясь в кресло, проговорил Савинов. — Мы животные или цивилизованные люди? — Он повторил только что промелькнувшую в его голове фразу назидательным и крайне спокойным голосом. — Подумай об этом.
— Я люблю ее, — повторил тем же тоном Илья.
Детский сад.
— Вот так, сразу?
— Да, вот так, сразу.
Фантастика!
— Но, прости, я тоже люблю ее.
— Я знаю. Но мне это… безразлично.
— То есть как это — безразлично?
— Мне все равно, что вы сейчас скажете. Мне все равно, любите вы ее или нет. Потому что я люблю ее сильнее.
Савинов усмехнулся: так бы и смазал по физиономии!
— И что мне прикажешь сделать?
— Я не знаю.
— Я тоже не знаю, — вновь усмехнулся Савинов. — А впрочем, почему не знаю? Очень даже хорошо знаю. Мы спросим обо всем Риту. Маргариту Васильевну. Пусть она скажет, когооналюбит. Такой вариант тебе подходит?
В глазах Ильи отчаянно заблестели слезы.
— Нет! — крикнул он, подскочил и выбежал из кабинета.
«Чертов пацан, — запрокинув голову назад, подумал Савинов. — Что мне с ним делать? А ведь дальше-то будет хуже. Как это страшно — знать обо всем наперед. О хорошем не страшно, а вот о плохом… просто чудовищно!». Если бы он не отослал ту девчонку, любительницу черномазых! Ведь ей можно было бы заплатить, и много. Она бы так отделала гаденыша, что он прилепился бы к ней на веки вечные. Он бы этой дуре за Илюшу Инокова платил. По тарифу. Вот когда бы пошли ангелы и подсолнухи. Бог ты мой! Как зыбки все его желания и возможности перед силой судьбы. Она наказывает его за самоуправство. В будущем с этим придется быть осторожнее.
— Дмитрий Павлович…
Он точно очнулся: перед ним стояла Анна Сергеевна.
— А вам идет это кресло, господин банкир.
6
В полдень следующего дня в галерее «У Анны» Рита указала ему на три картины, и он не мог скрыть удивления. Да что там — он был сражен. Она легко указала на те работы, которые должны были сразить наповал Билла Андерса. Ангел, парящий над морем подсолнухов, — о, эта картина с далекого календаря за его рабочим столом! Три золотых цветка, похожие на Троицу. И одно сплошное сияющее поле, где ангелы, травы, цветы и деревья переплетались, сливались воедино, и точно устремлялись к солнцу.
Вечером они упаковали три работы: через неделю их должен был забрать в Америку оперный певец Демьян Пивоваров, старый знакомец Савинова, уже в третий раз отправлявшийся покорять громовым волжским басом Новый Свет.
7
Газеты превозносили самобытное мастерство ранее никому не известного и нигде не учившегося художника Инокова, сумевшего в таком юном возрасте создать из нежных и прозрачных красок мир необыкновенно цельный, крепкий, свой космос, побывать в котором — истинное чудо. И все журналисты снимали шляпу перед меценатом, банкиром Дмитрием Павловичем Савиновым, отыскавшим художника, и его красавицей супругой, организовавшей проходящую ныне в салоне «У Анны» выставку.
«Таким я и представлял себе начало, — сидя в кресле, неспешно дымя сигаретой, думал Савинов, — будто судьба предельно точно, без импровизаций и лишних инициатив, выполняет расписанный мной план. Даже несмотря на мелкие несостыковочки!». К следующей выставке, а состоится она уже в феврале, в крайнем случае — в марте, он издаст солидный каталог картин Ильи Инокова, пригласит москвичей и петербуржцев, своих знакомых, их знакомых. Ведущих искусствоведов, журналистов. Среди первых обязательно должен быть приглашен Ковальский. Они с Биллом ценят друг друга. К тому времени у него будет главное: рецензия на картины самого Билла Андерса. Третья выставка состоится предположительно в Манеже. Там уже будут все. И американец в первую очередь. Именно там он и перепродаст Андерсу своего Илюшу Инокова: американцу достанутся демоны медленно съезжающего с катушек маленького гаденыша… Но почему он называет его маленьким? Этот эгоистичный оболтус уже совершеннолетний! Правда, из него никогда не получится взрослого мужчины. И на лице его всегда будет блуждать детская рассеянность, инфантилизм. Правда, очень возможно, что именно из этого инфантилизма и рождаются его ангелы и солнечные цветы, все эти волшебные небеса, ветра, обдувающие землю, превращающие все живое в божественное… Да, он гениален. И слава Богу. Тем дороже он продаст его Биллу Андерсу! Продаст все его картины. Чтобы, занимаясь любовью с Ритой в уютном домике с бассейном на французской или итальянской Ривьере, не думать о надоевшем ему хуже смерти мальчишке, от одного воспоминания о котором его уже тошнит.
В замке провернулся ключ: вот и Рита. Савинов встал, прошел в коридор, она уже закрывала за собой дверь. А повернувшись, обняла его с особой нежностью, поцеловала.
— Что случилось, милая?
— Нет, ничего, просто устала. Две книги за один вечер — это слишком.
— Мне приятно, что моя жена умница.
— Ну-ну.
— Я приготовлю ужин.
— Ты у меня — золото. Банкир, который после работы готовит девчонке ужин. С ума сойти.
— Но ведь я люблю эту девчонку.
Она кивнула:
— Я знаю и ценю это.
Он улыбнулся:
— И все?
Рита тоже улыбнулась, обольстительно:
— Нет, не все. И ты это знаешь. Я — твоя и всегда буду твоей. И никогда бы не стала искать ничего другого в этой жизни.
Савинов остановил взгляд на ее глазах: в них затаилась грусть, недосказанность…
— Как у тебя дела? — через полчаса, уже за столом, спросила Рита.
Дмитрий Павлович пожал плечами:
— Рутина.
Он сделал глоток сока. На самом деле все было немного иначе. Но это были его дела. Он не хотел впутывать в них Риту. Непонятное напряжение появилось в спокойной до того атмосфере «Нового регионального банка». С одной стороны Петр Макарович Рудаков все требовал и требовал из своего бункера в Москве денег. Конечно, они ему принадлежали, но он частично обескровливал банк. А что если завтра кто-то из конкурентов разнесет по области слух, что устойчивость «Нового регионального банка» под вопросом, и все рванут за своими средствами? А их банк первый после государственного по количеству вкладов, с той лишь разницей, что предлагает куда больший процент за вклад сбережений. И только самые осторожные доверяют деньги государству, все прочие идут к ним…
— Дима, я устала, — неожиданно сказала Рита.
— От чего, милая?
— От нашего замечательного художника.
— Что… это значит?
— Я не хотела тебе говорить, но это значит то, что он преследует меня.
— Преследует? Каким образом?
— Караулит меня около института, идет за мной. Сидит за моей спиной в библиотеке со своими книгами. Я на выход — он туда же.
— И как часто?
— Каждый день.
— История…
— Вот именно — история. И глаза у него, как у жалкой собачонки. И отогнать жалко, и взять на руки страшно. Залает от счастья на всю улицу или просто умрет от того же счастья, и потом не будешь знать, как быть дальше… Я, наверное, жестока, но куда мне деваться от этого? — Рита отставила чашку, взглянула на мужа. — Я понимаю, если бы это был взрослый, здоровенный мужик, не дававший мне проходу, я бы сказала тебе об этом в первый же день. И тогда бы ты разобрался с ним по своему усмотрению. И я бы даже не стала вмешиваться. Но этот хрупкий юноша Иноков какой-то болезненный, даже убогий. Понятно, что он не может нанести мне никакого вреда. Господи, мне жалко его… Не хотела портить тебе настроение: я говорила с ним и уже неоднократно…
— И что же?
— В первый день я сделала вид, будто это — случайность. А на второй уже нет. Потом он сказал, что любит меня. Вот тут я едва не упала в обморок. Правда, и чуть не рассмеялась. На пятый или на шестой день заговорила с ним у выхода из библиотеки. Сказала: «Илья, сколько это может продолжаться? Я устала. Ты взрослый. А я чужая жена. И люблю своего мужа. Ты прекрасный художник, но это все. Тебе нужно найти женщину, которую бы ты смог полюбить». И т. д. и т. п.
— И что же он?
— А он говорит, что если я не могу ему принадлежать, то он должен хотя бы видеть меня. Представь, каждый день. Я говорю ему, что это неудобно, что мне неприятно, когда за мной следят и дышат мне в затылок. А он молчит, как в рот воды набрал. Абсолютно бессмысленный диалог, который так ни к чему и не привел.
— Я поговорю с ним.
— Только будь тактичен, пожалуйста.
— Постараюсь.
Ночью, склонившись над мужем так, что волосы ее то и дело тянулись по его лицу, плечам, Рита нежно водила ладонью по его груди.
— Знаешь, милый, я не рассказала тебе о последнем диалоге с Иноковым. Он состоялся сегодня, у моей машины.
— Очень интересно.
— Я сказала обо всем в открытую. Не стала стесняться ничего, что обычно в подобных объяснениях мы опускаем, сглаживаем, не желая выдавать своих истинных чувств или просто щадя собеседника. Я сказала ему, что я — не ангел с его картин, и даже не подсолнух, хотя это ближе, потому что культура эта растет из земли и питается всеми ее соками. Я не могу отдаться мужчине только потому, что ощущаю с его творениями духовную связь. Могу быть другом ему — по гроб жизни. Пожертвовать ради этой дружбы многим. Но спать с ним — нет. Мне нужна плотская любовь, секс, я не могу без этого. Думаю, я переборщила, — хоть и устало, но обольстительно улыбнулась она. — Мне необходимо физическое влечение к мужчине, желание отдаваться ему сутки напролет, исполнять все его самые безумные прихоти, чувствовать рядом чуткого и умного человека, но по своей природе — зверя, умеющего вызвать во мне те же инстинкты. Господи, какие слова! — Рита запустила мужу коготки в грудь. — И поэтому я выбрала Дмитрия Савинова, и не хочу его менять ни на кого! И еще, возможно, я сказала самое страшное для Ильи, но он вынудил меня к этому. Я сказала, что ты, так же, как и я, восхищаешься его работами, понимаешь их, любишь. И это еще сильнее объединяет нас. — Вздохнув, она положила голову ему на грудь. — Ну что скажешь? Я была… негодяйкой?
— Пожалуй, да.
Рита откинулась на подушку:
— А куда деваться. Если я опять увижу его на улице, то свихнусь. Просто никуда больше не выйду из дома. Пусть берет мои тетради и сам сдает за меня экзамены.
«Интересно, — думал Савинов, — а что сказала Илье, донимавшему ее, Вероника Постникова, эта пустышка, “африканка”?» Наверняка у нее не хватило таких слов, какие оказались — вот незадача! — в сердце Риты. Да, его любимой палец в рот не клади, но ведь потому он и полюбил ее, именно ее, и только ее, и никогда бы не променял эту женщину ни на кого! Господи, а вдруг глупая страсть Ильи Инокова вовсе не придумана: художники — мастаки на этакие одурачивания самих себя! Как наверняка и было в случае с блондиночкой, «африканкой», единственным достоинством которой были безупречная фигурка, смазливая мордашка и длинные белые волосы. Он до сих пор помнил пухлый рот и круглые глаза, говорок, чем-то напоминавший говорок дамочек-диджеев на многочисленных радиостанциях, как будто последняя ложка манной каши на завтрак застряла у них во рту. А что, если его чувства к Рите другие? Что, если он и впрямь начнет сходить с ума уже завтра, может быть, сегодня? Что, если Рита, сама того не подозревая, поторопила события, вместо того чтобы оттянуть их? Как это умеют женщины — легким кокетством, касанием руки…
Савинов взял руку Риты, поцеловал ее ладонь. Она пахла так, как пахнут травы на некошеном лугу в июле, в ароматах которого хочется купаться всю жизнь…
8
От яркого весеннего солнца слепило глаза. В полуквартале от библиотеки, напротив, Савинов купил в павильоне бутылку колы, жадно выпил ее. Вернулся к машине. Не слишком ли он рано? Открыл дверцу, забрался внутрь. Теперь он постукивал пальцами по баранке. Еще пять минут, и Рита выйдет из библиотеки. Машина ее в сервисе, она пойдет пешком. Посмотрим, не будет ли за ней хвоста.
Ах, отрубить бы этот хвост! Под самый корешок!
В машине тоже не сиделось. Он опять вышел, достал из кармана театральный бинокль. Со стороны наверняка глупейшая картина! А узнай кто-нибудь предысторию, животы надорвали бы.
А вот и Рита!.. Вышла из дверей библиотеки, огляделась, надела темные очки.
Она двинулась в обратную сторону, еще немного — и потерялась бы в толпе. И тогда Савинов увидел переходившего дорогу Инокова — нелепая тощая фигура, светлая бородка. Не смотрит на машины, а ведь могут и задавить! Не погнушаются. Им-то уж все равно, кто ты: пенсионер, мальчик с мячом или гений, преследующий чужую жену.
Савинов захлопнул дверцу, не переходя дорогу, быстро двинулся по тротуару. Он оказался в тени, так было удобнее рассмотреть всю картину, происходившую на солнечной стороне улицы.
Между Иноковым и Ритой десять шагов, пять, вот они поравнялись. Рита оборачивается, останавливается как вкопанная. Кажется, не знает, куда себя деть.
Готова убежать.
Савинов сошел с тротуара, оглянулся на машины. Несчастная девочка, сейчас я помогу тебе. Подожди!..
— Здравствуйте, господин Казанова! — Савинов уцепил Инокова за плечо. — Как поживаете?
Иноков весь сжался, рванулся назад, но рука Савинова цепко удержала его. Густо залившись краской, Илья рванулся еще раз, сильнее, но Савинов и теперь не отпустил его.
— Дима, я прошу тебя, — пробормотала Рита. — Ему больно.
— Я не слышу: «Здравствуйте, Дмитрий Павлович», — точно не разбирая слов жены, удивленно проговорил Савинов художнику. — «Как поживаете? Все ли благополучно в вашей семье? Как супруга?..»
Красный, точно рак, Иноков стоял на виду у заинтересованно оглядывающих их прохожих и не мог поднять глаз. Кажется, для Риты эта сцена была еще более мучительной. Вдруг Илья извернулся, как хитро изворачивается акробат, высвобождающийся из намертво схвативших его пут на виду у целого цирка, и не успел Савинов опомниться, как уже смотрел вслед уходившему художнику.
— Ну-ка, стой! — крикнул он. — Я тебя не отпускал!
— Дима! — крикнула Рита.
Но он уже, пускаясь в бег, догонял Илью. А тот, в свою очередь, тоже прибавил шагу и уже готов был броситься опрометью. Савинов поравнялся с ним; чувствуя, что теряет контроль над собой, вновь схватил того за плечо:
— Послушай, маленький негодяй, оставь ее в покое. Это уже не шутки! Ты меня слышишь? Я тебе башку оторву, понял?! Козел!
Кажется, им обоим было наплевать на проходивших мимо граждан… Потом Савинов стоял один на тротуаре — в потоке людей. Кто-то дотронулся до его руки. Это была Рита.
— Это все того не стоит, — мягко проговорила она.
Савинов покачал головой:
— Вот паршивец…
— Поедем домой.
Он кивнул:
— Поедем. Где машина?.. Даже не соображаю, куда идти.
Рита потянула его за руку:
— Я поведу.
…Усаживаясь на соседнее водительскому кресло, Савинов думал, что не был готов к столь стремительно развивающимся событиям. А они, точно снежный ком, все быстрее закручивали их — его, Риту и Илью, каждый день преподнося новые сюрпризы. И как ему теперь было объясняться с Ильей, искать общий язык? Это и раньше приходилось делать с трудом. Теперь же связь с юным Ромео практически порвана.
Он взглянул на Риту, сейчас направлявшую автомобиль на соседнюю полосу. Бедняжка, попала она вместе с ним в переделку!
Не хотелось бы выламывать Илье руки, но если будет необходимо, он станет жестоким, беспощадным.
А там — будь что будет.
9
Две недели от Ильи не было никаких известий.
Жили они теперь с матерью в городе, в одном из микрорайонов, на первом этаже.
Савинов оставил «мерседес» у подъезда.
Открыла ему Зинаида Ивановна. От ее кислой улыбки Савинову едва не сделалось плохо. Он терпеть не мог эту глупую женщину, и, несмотря на то, что она играла в настоящей партии на его стороне, каждая новая встреча с ней, считал он, отнимает у него как минимум час жизни.
— Здравствуйте… Илья дома?
Нет, она не посмеет ему соврать. Она к тому же еще и труслива.
— Дома, дома, — все так же кисло улыбаясь, проговорила она с неохотой, которую не успела, не смогла скрыть. — Проходите, Дмитрий Павлович… Он в мастерской.
Савинов вошел в комнату, обустроенную под мастерскую, и обнаружил Илью на старом, заляпанном краской диване. Тот лежал, забросив за голову руки. Он даже не взглянул на гостя.
— Не хотите чаю, Дмитрий Павлович? — за его спиной спросила Зинаида Ивановна.
— Нет, — ответил он и закрыл за собой дверь.
Несколько минут они оба молчали.
— Ты очень хочешь быть мужчиной, Илья? — проговорил Савинов. — Так будь им: наберись мужества и посмотри на меня.
Юноша повернул голову. Но смотрел он на гостя так, точно не видел его. Никогда еще Савинову не была так отвратительна тощая светлая бороденка художника, его делано пустые глаза! И его костюм — жеваная майка и трико! Как же хотелось Савинову подойти и отвесить юнцу пощечину! Чтобы в одно мгновение зарделась физиономия наглеца. Чтобы он взвизгнул, как щенок, получивший пинка, и подскочил со своей лежанки. Ей-богу, если бы не его мамаша в соседней комнате, он так бы и поступил!
— Ну, здравствуй, — вместо этого сказал Дмитрий Савинов.
Илья не ответил. Но Савинов и не торопился. От этой встречи зависело много — для обеих сторон! Гость оглядывал стены с рисунками и эскизами, подрамники, расставленные по периметру комнаты, рулоны художественного, уже побеленного и проклеенного картона. Но все время возвращался к одному предмету. В середине мастерской стоял мольберт, и на нем стоял холст, укрытый тряпкой от чужих глаз.
— Так и будем молчать? — наконец спросил Дмитрий Павлович. — Господин Иноков?
Теперь только, кажется, Иноков разглядел его.
— Я вас не знаю, — проговорил он.
— Ах, вот оно как: ранний склероз?!
Иноков молчал. Затем так же спокойно проговорил:
— Я больше не хочу с вами работать.
«Начинается, — подумал Савинов, — так я и знал. Господи, и за что мне это наказание?». Он вздохнул. Снисходительно и одновременно требовательно спросил:
— Что значит «не хочу»?
— А то и значит. Не хочу и не буду.
— Ты… хочешь порвать наш контракт?
— Я уже порвал его.
Илья, не торопясь, встал с дивана, залез в один из ящиков стола, вытащил оттуда обрывки бумаги.
— Вот он, ваш контракт.
— Нашконтракт, — поправил его Савинов. Снисходительно кивнул на обрывки. — Сохранил, чтобы показать мне?
— Не ваше дело, — Илья что было сил сжал в кулаке обрывки. — Уходите.
— Ты прогоняешь меня?
— Да, это мой дом.
Заложив руки за спину, Савинов прошелся по комнате, по-хозяйски оглядывая работы и все время возвращаясь глазами к мольберту с укрытым тряпкой холстом в середине мастерской.
— Ну, это не только твой дом, — проговорил он. — Ответственный квартиросъемщик, насколько я знаю, твоя мать. И она, я думаю, вряд ли позволит вам лишиться всего: этой, в общем, неплохой квартиры, а другой у вас нет, свою вы продали; всех денег, которые лежат на вашем счету в банке.
— При чем тут наш дом?
— Как это при чем? Ты думаешь, мальчик, я был таким дураком, когда подписывал с тобойнашконтракт? И с твоей матерью? Ты думаешь, я не предполагал, что однажды у тебя, психопата, случится бзик, и ты плюнешь в лицо тому, кто открыл тебя миру? Кто создал из тебя маленького гения и готов был кричать об этом на каждом перекрестке? Ведь это я тебе дал простор для творчества, иначе бы тебя давно заплевали сверстники в той дыре, где ты родился. Да ты обязан мне больше, чем матери. Потому что ты бы задыхался в своей конуре, ел бы гнусную похлебку, которую бы тебе варили из квашеной капусты, — капусты, которую твоя мать так любит солить на зиму. У вас же каждый обед был как на поминках, вспомни! Нет, ты переехал в большой город. Ты можешь купить себе все без исключения, и у тебя хватит для этого денег. И вот теперь, после всего, ты хочешь выставить меня из этих стен? Это такая благодарность? И только потому, что я не поделился с тобой своей женой? Как чукча с заезжим на ночь гостем! — рявкнул он. — Или все обстоит не так?!
Он двинулся на Инокова, тот отступил. Савинов резко выставил руку с указательным пальцем вперед — Илья отпрянул, точно ожидая удара.
— Пойми, ты зависишь от меня целиком и полностью. Ты и твоя мать. Но я готов забыть обо всем, — приблизившись к Илье почти вплотную, продолжал Савинов. — О твоей наглости, глупости, ненависти ко мне. Все, что от тебя требуется, — это добросовестно работать на меня, по честному договору, десять лет. Твоя работа на меня прекратится, когда ты будешь еще молод, тебе едва исполнится тридцать лет. Вся жизнь впереди! К тому времени у тебя будет мировая слава, и ты будешь полновластным хозяином всех своих ангелов и подсолнухов! Черт бы их подрал…
При последних словах язвительная усмешка проползла по губам Инокова. И Савинов, которого точно кольнуло что-то, вновь обернулся к стоявшему в середине мастерской мольберту.
— Ты мне хочешь что-нибудь сказать? — спросил он.
— Я люблю ее, — твердо сказал Илья. — И не хочу без нее жить.
— Вот ты о чем… Но тебе придется жить без нее. — Он выговорил по слогам: — Рита — мо-я же-на.
И вдруг, сев на диван, Илья заплакал, сжав колени, закрыв руками лицо. Он рыдал, как рыдает обиженный на весь белый свет ребенок, у которого отнимают что-то бесценное для него, в чем заключается весь его детский мир.
— Я выброшу кисти, краски, все, — сквозь слезы проговорил он. — Без нее я не хочу рисовать. Не буду.
— Будешь, Илья, будешь. — Савинов прохаживался по комнате. — И все это ты станешь делать без Риты. Я уже говорил: я — деловой человек и привык, чтобы обе стороны соблюдали договор. Предательство и вероломство — самый страшный грех для бизнесмена. «Смертный грех». — Он остановился около мольберта, протянул руку к тряпице, закрывающей холст.
— Не трогайте! — Иноков подскочил с дивана. — Это — мое!
— Нет, это уже мое. С того самого момента, как ты нанес первый мазок на холст… Ты хочешь ударить меня?
Иноков отрицательно замотал головой, и вновь на губах его, теперь мокрых от слез, появилась язвительная улыбка. Утерев тыльной стороной ладони нос, он сел на диван, перекинул крест-накрест ноги.
Это был красноречивый жест: берите, если это ваше!
Савинов потянул материал вниз, и тот пополз, открывая полотно… На багряной, точно пропитанной кровью драпировке, лежала обнаженная женщина, заложив руки за голову и разбросав в сторону ноги, открывая себя целиком, точно вожделея весь мир. В ней было поровну красоты и уродства. Это было притягательно и страшно одновременно. Гений Инокова уловил две силы, властвующие над человеком с начала всех начал, и выставил их напоказ. И чем больше Савинов всматривался в женщину, тем больше находил в ней черты Риты. Но эта мелочь была всего лишь подсознательной местью им обоим — ненавистному рабовладельцу и его жене!..
Главное Дмитрий Савинов заметил не сразу. То, что оказалось за багряным лежаком. За ним, на темном поле, стояли тени. Они точно приближались к ложу, тянули к нему руки. Это были прежние ангелы, но потемневшие, с искаженными лицами, похожие скорее на блуждающих и не могущих найти себе приюта призраков…
Савинов посмотрел на художника. Тот продолжал улыбаться, и в улыбке этой было что-то от победителя, пусть лежащего на обеих лопатках. Для Инокова сейчас рождался новый мир. Солнечные цветы и белые ангелы уходили прочь — впереди были выкошенные поля и демоны.
Но почему же так скоро? Точно снежный ком…
— Мне нравится эта работа, — сказала Савинов и набросил на полотно материал.
Иноков не ответил. Савинов усмехнулся:
— Что до твоих ангелов и подсолнухов, облаков и солнца, вечного лета — все это мне надоело. Я рад, что ты нашел что-то новое. — Он лукавил, но как тонко! — Работай, твори.
Подойдя к двери, потянув ее на себя, Савинов нос к носу столкнулся с хозяйкой дома. Наверняка она подслушивала их разговор от начала до конца.
— Ну так что, Зинаида Ивановна, — выходя в коридор, закрывая за собой дверь, ледяным тоном проговорил он. — Хотите лишиться всего: квартиры, денег? Пойти по миру, так сказать, в исподнем? — Он видел, как, отступая, женщина бледнела, готова была упасть в обморок. — А то и сесть в тюрьму? По полной — за грабеж средь бела дня? Устроить вам такой поворот судьбы?
— Господи, Дмитрий Павлович…
— Так устроить или нет?
— Господи…
— Так вот, если вы этого не хотите, уважаемая Зинаида Ивановна, ведите меня на кухню и поите вашим замечательным чаем. Я даже готов съесть тарелку ваших изумительных щей из кислой капусты, которые столь предпочтительны в вашем доме!.. Ведите же меня! Я буду говорить, а вы станете меня слушать. — И точно регулировщик, он выставил обе руки вправо. — Только после вас. Прро-шу!
10
Письмо от Билла Андерса пришло в конце марта. Текст был на удивление коротким. Содержание таковым: художник Иноков заслуживает внимания, талант налицо. Очень возможно, однажды он добьется крупных успехов. За три картины, этот симпатичный подарок, — его, Билла Андерса, благодарность. Сейчас он приехать в Москву никак не может, у него дела в Лондоне, но если в ближайшее время он окажется в России, в Москве, что не исключено, то с удовольствием познакомится как с самим художником, так и с господином Самановым (последнее было уже форменным оскорблением!). Ничего о гениальности Инокова, о том, что за ним — будущее изобразительного искусства, что миру открывается не просто живописец исключительной силы, но художник-философ.
Савинов сидел в кресле с письмом в руках и курил. Итак, Билл Андерс не приезжает. Он не может прилететь в Москву — у него дела. Москву он решил променять на Лондон. Почему бы и нет? Лондон ничем не хуже Москвы. Но в Лондоне нет Инокова, и его, Дмитрия Павловича Савинова (так бы и сказал: «Саманова»). Вот в чем загвоздка.
Илья Иноков больше для Андерса не гений. Он просто «талантливый, заслуживающий внимания» художник.
Ни больше ни меньше.
Весь этот день Савинов ходил как под наркозом. Что-то случилось, какой-то шаг был сделан неверно. Но какой? Когда? Андерс был не в настроении? В этой жизни от него ушла жена? Изменила любовница? Надул компаньон? Просто в Нью-Йорке была плохая погода?.. Или все намного проще: к Андерсу попали не те картины?
Но это было еще не все. Через неделю после получения письма Савинов лежал с женой в постели и смотрел телевизор. Новости. Одной из первых новостей был репортаж о гибели американского авиалайнера над Атлантикой. Рейс: Нью-Йорк — Лондон. Погибло, или пропало без вести, сто с лишним человек. Одним из пропавших, или погибших, был американский миллионер, меценат и коллекционер, хранитель древностей и открыватель молодых талантов современности Билл Андерс…
Савинов сел на постели, потянулся к телевизору, вслушиваясь в каждое слово. Он совсем забыл о грядущей трагедии!
— Это… он? — тоже садясь, спросила Рита. — Тот самый?
— Да, — ответил Савинов.
Перед ним на экране проплыло лицо улыбающегося, седого, довольного жизнью человека. И минутой позже — другое лицо, — стоило смениться телесюжету, — но уже в воображении. Лицо художника Ильи Инокова. На следующий день после его — Дмитрия Савинова — визита мать уломала сына, заставила смириться. Но что теперь было ждать от художника, которого оскорбили, над кем насмеялись, над чьей душой совершили насилие? В этот самый момент Савинов ясно почувствовал, что его комбинация, которую он вынашивал и воплощал в жизнь столько лет и которая, без сомнений, должна была привести к успеху все его предприятие, рассыпается! Из железобетонной конструкции, монолита, стойкость которого не вызывала сомнений, она превратилась в хрупкий дом, который трещит по швам! Дом, в котором отныне придется забивать дыры чем попало. И в ход, подсказывала ему интуиция, пойдут все средства.
Рита взяла его за руку, прижалась щекой к плечу.
— Такой веселый дядечка, и погиб. И еще столько людей…
Конечно, теперь он вспомнил: тогда, в другом мире, Андерс высказал благодарность Игнатьеву за его письмо. Как он мог забыть об этом? Благодарность за три работы художника Инокова, заставившие его изменить ход путешествия и, сдав билет на Лондон, направить его в Москву.
11
Последние недели на работе Савинов чувствовал себя неуютно. Нет, в кресле заместителя генерального он сидел надежно, но тем не менее видел, как к товарищу и шефу Жене Кузину приходят незнакомые люди, часами просиживают в его кабинете. Савинов догадывался, что у Кузина есть «свои» дела, и лезть в них не особенно хотел.
Последнее время отношения их были прохладными. Савинов был слишком увлечен делами, связанными с Иноковым, они отнимали немало душевных сил и времени. Хотя еще ни разу он не отказался ни от одного важного поручения Кузина. И все дела кроме валютных операций лежали на нем.
Но чужие люди, приходившие в банк почти как к себе домой, раздражали его. Он понимал, в «Новом региональном банке» крутятся их деньги, и Кузину от этого здорово перепадает. Ради Бога, на то он и директор, но кто эти люди, знать хотелось бы. Оставалось рассчитывать на благоразумие Кузина и на то, что все дела его застрахованы от бед и несчастий.
А беды и несчастья, чем дальше, тем больше, все чаше подстерегали коммерческие банки на своем пути. Три таких городских банка уже развалились, оставив с носом своих вкладчиков. Волна банковских крахов шла по всей стране. Но власть предержащим на то было наплевать: погнались за копеечкой — сами и виноваты. Положили бы в банк государственный, такого бы не случилось.
«Новый региональный» надежно держался на плаву. По телевидению Евгений Платонович Кузин уверенно сообщал, что его банк стоит на защите прав горожан и демократических устоев свободного рынка. Но Дмитрий Савинов знал причину этой непотопляемости.
Петр Макарович Рудаков!
Кит губернского масштаба уплыл в Москву и, став просто крупной рыбой в Море-океане, уже оттуда распоряжался частью партийной казны, удачно вложенной в предприятие, именуемое «Новым региональным банком». И пока деньги благоразумно крутились в банке бывшего комсомольского вожака Кузина, падая на лапу бывшего партийного вожака Рудакова, их банк, точно грозный линкор, разбивал все враждебные волны.
Дмитрий Савинов — от имени Жени Кузина — все чаще сам навещал бизнесмена Рудакова, делился с ним планами. А здесь, на месте, изредка выпивал с Костей и Валей, двумя боровами, сыновьями гиганта, благодаря папе «сидевшими» на газовой и нефтяной трубах… Именно с подачи Рудакова и с помощью Кости и Вали, их денег и связей, он, Дмитрий Савинов, организовал компанию по провалу социального банка «Кредит» — их первого конкурента.
«Кредит» делал ставку на вклад крупных промышленных предприятий, а предприятия эти в связи с полным упадком экономики вдруг стали вставать одно за другим. Тут он, Дмитрий Савинов, с помощью большого аппарата газетчиков пустил по городу слух о якобы чудовищных проблемах «Кредита». И тогда толпа вкладчиков, частных и прочих, рванули к кассам банка «Кредит», и эта волна захлестнула его, стала душить.
Подергался в конвульсиях еще немного социальный банк «Кредит» и сдох.
Забавно было то, что когда-то он, Дмитрий Савинов, сам потерял в этом банке небольшие деньги, раз десять приезжал, записывался в очереди на получение среди стариков и старух, прочих граждан, таких же, как он, ругался, а потом плюнул.
И вот теперь он оказался могильщиком этого самого банка.
«Новый региональный банк» получил новых вкладчиков. Теперь он стоял точно монумент, обелиск, скала. На него смотрели и не могли насмотреться. И несли в него деньги с удовольствием. А процент он предлагал куда больший, чем государственный банк. Потом он финансировал несколько популярных шоу на двух телеканалах, издавал энциклопедию города и не стеснялся кричать об этом на каждом перекрестке; даже иногда помогал публиковать местных поэтов и прозаиков, которые раскланивались банку в пояс и говорили коллегам: что за организация — культурные люди!
И всем этим помимо прочего занимался Дмитрий Павлович Савинов.
Дела шли хорошо, но незнакомые люди, похожие на бандитов, выходившие время от времени из кабинета Кузина, ему не нравились. И он не скрывал этого, когда заводил о том речь с некоторыми из наиболее приближенных к нему коллег.
12
Роль мытаря была ему не по душе. Но куда деваться. Впрочем, он был готов к любой роли, только бы получить свое, принадлежащее ему по праву. И совесть его чиста. Закон тому порукой.
Истекал второй квартал. Он должен был приехать в дом Инокова и забрать партию товара. От первой их встречи после ссоры он был не в восторге. В Инокове неожиданно проснулся певец мертвой натуры. Натюрморты — какая обыденность! А потом — городские пейзажи. Еще смешнее! Да нет, не смешнее. Плакать хотелось, горькие слезы лить над истощавшимся талантом!
Но зародилось в душе Дмитрия Павловича Савинова еще и злорадство, когда он смотрел, как угасает художник, как он превращается в простого ремесленника. Не простил он ему того дня, когда солнечный луч, разрезав непогоду над станцией Барятинская, упал в окно юного гения, сполна озарив мальчишку!
И миновал его — находчивую бездарность.
Рита тоже диву давалась, рассматривая работы Ильи Инокова. И сокрушалась такому падению…
Но Дмитрий Павлович скоро разглядел особенность изображенных на полотнах Инокова горожан. Неприкаянные тени, бредущие по улицам. Это были все те же призраки! Стяни с них плащи и пальто, сорви шляпы — закружатся вихрем и улетят прочь!..
— Это протест? — едва увидев картины Ильи, спросила Рита. — Но если так, он выбрал не самый лучший способ бороться с тобой. С нами. Так скорее он борется с самим собой. Но он уродует себя… Зачем?
Савинов вспомнил о другом полотне — женщина и ее демоны. Едва различимые, но уже входящие в сердце Инокова, овладевающие им.
Эту картину он прятал от Риты, прятал надежно.
13
Приехав за второй партией в конце лета, Савинов Илью не застал. Открыла Зинаида Ивановна, что-то бойко залепетала. Глаза ее бегали, руки потряхивало, когда она открывала дверь в мастерскую сына. Точно боялась, что, едва зайдя туда, гость немедленно выскочит и даст ей звонкую оплеуху.
— Где Илья? — спросил он.
— За хлебом пошел, сейчас будет. Вы его подождете, или так… сразу все заберете?
Краем глаза он увидел гостиную. Итальянская мебель пришла взамен российской рухляди. Зинаида Ивановна матерела. Кучерявилась. В том же проеме двери Савинов неожиданно увидел пузо, рыхловатый торс и голову мужчины, с беспокойством выглядывавшего в коридор. Майка, подтяжки, зардевшиеся от алкоголя и страха щечки, седые бачки.
— Здрасьте, — прошептал пузатый мужчина и тяжело проглотил слюну.
Савинов не ответил. Зинаида Ивановна подбежала к дверям, захлопнула ее, едва не срубив ухажеру нос.
— Прошу вас, Дмитрий Павлович, проходите…
Савинов вошел в комнату, пропитанную запахом масляной краски, и, едва сделав пару шагов, остановился… Вот оно, свершилось: сверкнула молния и гром потряс небеса!
И его, Дмитрия Павловича Савинова, жизнь.
Сгинули натюрморты, как и положено всему мертвому, рассыпались, превратились в прах, и только пыль от них покрывала углы в мастерской Инокова. Ушли городские пейзажи, забрав с собой неприкаянных полулюдей, полупризраков. Промежуточный этап оказался недолог, как почти все оказалось недолгим на этом витке истории! Среди пустоты, прописанной художником с яростным отчаянием, поселились другие существа. Теперь его картины населяли не тени, но… демоны. У них появились лица, и лица эти были живыми, точными. У каждого можно было разглядеть его дух. И устрашиться. «Вот оно, вот, — хоть и с холодком в сердце, но с долей злорадства подумал Савинов. — Долгожданное поневоле, страшное…»
Оставалось упаковать картины и увезти.
Сзади он услышал шаги, обернулся. В дверях мастерской стоял Иноков. Сивая бородка, куда гуще, чем в предыдущий раз, пустые глаза.
— Больше не приходите к нам, — сказал он, — никогда. Я буду пересылать вам картины по почте. Или с кем-нибудь передавать. Я не хочу видеть вас у себя дома.
— Послушай, — точно не расслышав его, Савинов обернулся на полотна. — Скажи мне, что все это значит? Тени с горящими глазами, — откуда они?
— А чем не нравятся эти ангелы? — Иноков сделал ударение на последних словах. — Неужели плохи?
Не то, чтобы Дмитрий Павлович был против демонов. Они нравились ему даже больше — сильнее будоражили воображение. Вызывали особый страх. Беда крылась в другом: демоны — начало агонии Ильи Инокова. Им суждено было, крепко ухватив художника за шиворот, бросить его в колодец, из которого нет исхода.
— И все-таки, Илья, ты не ответил?
— А что тут отвечать? — язвительно вспыхнул художник. — Мы говорили с вами о пятидесяти картинах в год. Плюс — черновики, все эскизы. Так? Будут вам пятьдесят картин плюс черновики и эскизы. Но где в вашем документе написано, сколько на каждом полотне должно быть ангелов или подсолнухов? И где упоминание о них?
Соглашаясь, Савинов покачал головой:
— Верно, это упущение.
Но обращался он уже к спине художника. Подойдя к столу, Илья налил в стакан минералки, залпом выпил. Савинов следил за каждым его шагом.
— Подумать только, — вальяжно повалившись на диван, рассмеялся Иноков, ткнул в гостя пальцем. — Дмитрий Павлович Савинов — любитель ангелов и подсолнухов! Кажется, вы сами говорили, что они вам надоели? И зачем вам их столько? Что вы с ними делаете? Солите? Вы же все равно не понимаете смысла ни одного мазка, который я кладу на холст. (Бродивший по крохотной мастерской Савинов остановился.) Вы же — примитив! Вы же умеете только одно — топтать ногами тех, кто рядом с вами…
— Господи, Илюша, говори с Дмитрием Павловичем уважительно, — влетев в комнату, заикаясь, пролепетала Зинаида Ивановна, как и прежде подслушивавшая под дверями, — любишь ты его или нет, он же наш благодетель!
— Что?! — Согнувшись на диване, точно перед прыжком, почти закричал Илья. Подскочил. — Да он — наше проклятие! Вот что он такое! Хозяин, черт рогатый, с плетью… и красавицей женой. Ты многого не знаешь, мама. Женщины восторгаются ангелами, они могут на них смотреть часами, любоваться ими. Но спать они любят с чертями. Так велит им их существо! Мне об этом однажды рассказали. Почему же ты думаешь, мама, все происходит именно так? А потому что я, жалкий человек, похож на ангела. А вот он — на черта. Поэтому женщины будут восторгаться моей душой, а любить — Дмитрия Павловича Савинова. Но я решил исправиться, Дмитрий Павлович. В моей душе больше не осталось ангелов, увы, и подсолнухов тоже. Можете взять на кухне нож, распороть меня и посмотреть — что там и как. Нет больше ни сердца, ничего остального. — Собрав пальцы в кулачок, юноша постучал по груди. — Пусто. Но зато есть вот эти самые демоны, которые окружают вас. Спасибо вам и Маргарите Васильевне. — Илья отдышался, быстрым движением отер с лица пот, отошел к окну; повернулся к гостю и матери. — Если вы знаете, уважаемый Дмитрий Павлович, настоящий художник пишет на холсте не то, что видит, а свою душу. И поскольку вы не оговорили в документе, сколько должно быть ангелов на полотне и какого они должны быть цвета, получайте тех, которые нынче живут во мне. И пустые поля получайте тоже. Там когда-то росли подсолнухи, поверьте мне. Я бы, конечно, с удовольствием толкал вам всякую шнягу, но не умею. А потому берите то, что есть. И повторяю: не приходите в этот дом. Вам буквально все будет пересылаться. До свидания.
— Будь по-твоему, Илья, — кивнул гость.
Зинаида Ивановна бросилась провожать его. Из коридора — в частично открывшейся гостиной — он вновь увидел пузатого, недавно опохмелившегося мужика.
— Да свиданья, — еще тише, чем в первый раз, пробормотал тот.
Но Савинов вновь не ответил ему. И когда дверь за ним закрылась, в квартире Иноковых не было ни звука, ни шепота. Точно дыхание жизни оборвалось за этой дверью.
14
В комнате эмоциональной разгрузки «Нового регионального банка» Юлиан Ганецкий и начальник охраны Вадим Трошин играли под пальмой в карты. Перед ними на столике лежал исчирканный карандашом машинописный листок. Катя Зойкина, бухгалтер, местная красотка, в короткой юбке и открытом жакете, чуть привалившись на один бок, сидела в кожаном кресле; глядя в телевизор, она оттачивала пилочкой ноготки.
— За такие карты убивать надо, — пробурчал Трошин.
Юлиан довольно гоготнул. Закуривая в дверях, Савинов вопросительно поднял брови:
— В очко?
— Обижаешь, начальник, — откликнулся Трошин. — В покер.
— Вчера в казино я его, дурня, надул, — увлеченный игрой, Юлиан мельком бросил взгляд на Савинова. — Хочет отыграться.
— За дурня ответишь.
Савинов выдохнул дым:
— Войдет кто-нибудь из важных клиентов — обалдеет. Еще бы бабки по столу разложили. (Кажется, его не услышали.) А ведь я серьезно, — добавил Савинов.
Его опять не услышали, игра была в разгаре. Савинову казалось, что в последнее время Юлиан стал ко всему безразличен. Что он готов уйти. Унести ноги. Не так давно Ганецкий сказал ему: «Я не верю, что все будет продолжаться так гладко, как раньше… Ты меня понимаешь?». Да, он его понимал. Юлиану тоже не давали покоя приходившие к Кузину крепыши, некоторые с подозрительно выбритыми головами, слитками золота на пальцах и шеях, со звериным оскалом. Савинов верил, что у Юлиана, точно у крысы, чувства обострены. И, возможно, ему, Дмитрию Савинову, самоуверенному и честолюбивому, стоило бы поучиться у сотрудника. Недалеко ушло время, когда он готов был приложить все усилия, чтобы под любым предлогом сместить Кузина. Он знал, что Павел Дынин, начальник валютного отдела, поддержал бы его. И Трошин тоже. Что до Зои Самоцветовой, главбуха банка, она, как мудрая женщина, побежала бы за победителем. Все дело было в Косте и Вале Рудаковых. И в их могучем отце. Если эта тройка не в курсе загадочных визитов незнакомцев к Кузину, и узнай она о них случайно, пухляк вылетел бы в два счета! А если Рудаковы в курсе? И все, что делается, с их соизволения? Тогда стоило помалкивать. Тем более, что сам Кузин его, Савинова, ни во что не посвящал. Оставлял за бортом своих дел. А у Рудаковых, как стало известно Дмитрию Павловичу, появились свои, «московские» трудности. Решать дела банка приходилось генеральному директору. И он решал. Решал и отдалялся. А как хотелось тряхнуть Кузина как следует! Надавить, заставить раскрыть карты! Но время, чувствовал Дмитрий Савинов, для этого было упущено. Он чересчур увлекся изобразительным искусством! Упустил что-то важное. Пару-тройку ниточек. А представится ли другое время для смены фигур на шахматном поле, Савинов не знал. Может быть, уже и нет.
— Ой, — оживилась Катя, — Ирландия. Самолет уже прилетел. Я тоже хочу в Ирландию.
— Какой самолет? — не оборачиваясь, спросил Трошин.
— С Президентом.
— Летят самолеты, плывут пароходы, — довольный, вытаскивая карту из веера в руке, пропел Юлиан. — Какая взятка, а?!
— Интересно, — работая пилочкой, промурлыкала Катя, — он опять пьяный будет?
— Кто? — отвлеченно спросил Трошин.
— Президент, — не сводя глаз с экрана телевизора, ответила Катя.
— Пьяный-румяный, — набирая карты, пропел счастливый Юлиан.
— Вадик, — Катя обратилась к Трошину, — как ты думаешь, его охрана пьет вместе с ним или нет?
— Я, Катюха, проигрываю, — зло пробурчал Трошин, — а ты с глупостями.
— Проигрывать — твоя судьба, — ввернул Юлиан.
— За судьбу ответишь.
«Какой же сегодня год? — подходя к телевизору, подумал Савинов и сразу все вспомнил. — А-а, вот оно, легендарное стояние, вот она, встреча президентов на острове. Которой так, понимаешь, и не состояться». Он с улыбкой смотрел, как открылся люк самолета, как подъехал трап, как замерло, выстроившееся в шеренгу, правительство Ирландии.
Время встало.
— Чего-то он не выходит, — проговорила через минуту Катя.
Савинов с улыбкой взглянул на девушку, на ее колени. Она подняла глаза на начальника, обольстительно улыбнулась ему. Правда, все «обольстительные» улыбки его сотрудниц были не слишком уверенными. И он догадывался, в чем причина. Все знали его жену, Маргариту Васильевну, видели ее на праздниках, когда гулял весь коллектив банка, по телевизору, когда Рита выступала как устроительница выставок, и догадывались: с этой женщиной им не конкурировать.
И были правы.
— А он не выходит, — повторила Катя. — Заснул, что ли?
Часа через полтора, так и не осчастливив своим появлением у трапа правительство скромного зеленого островка, «святой» Президент выйдет в Шереметьево и спросит у придворных: «Что за страна?». — «Россия!» — ответят ему. «Не узнал, — посетует Президент. — Богатой будет! — и тотчас погрозит камере пальцем. — Не разбудили, понимаешь, я им покажу!..». А пока что время замерло, шеренга влиятельных ирландцев затаила дыхание. Впору падать в обморок от нехватки кислорода.
Юлиан и Трошин отложили карты, сели на кожаный диван.
— Это что еще за спектакль? — спросил Ганецкий.
«В ожидании Годо», — усмехнулся про себя Савинов.
Однажды он приоткрыл Юлиану историю. Было это в Москве, в дни переворота. Приоткрыл в двух словах. Почему бы не продолжить игру?
— Хотите пари? — спросил Савинов. — Если он не выйдет в течение получаса, а самолет будет стоять и делегация тоже, каждый из вас должен мне по тысяче баксов? Кроме Катерины, конечно. Если все случится по-другому, я должен вам. — Он поклонился. — Включая Катю.
Девушка захлопала в ладоши:
— Соглашайтесь, ребята! Ну же! Верные деньги!
Савинов вопросительно посмотрел на сотрудников:
— Идет?
Кажется, те не верили своим ушам. Полчаса? Да он с ума сошел!..
— Идет, коллеги? — переспросил Савинов.
— Идет, — утвердительно кивнул Трошин, встал, протянул начальнику руку. — А ты, Юл?
Юлиан посмотрел на экран телевизора, затем на часы. Спросил у Савинова:
— Ты спятил?
— Я предложил пари. Хочешь — соглашайся, хочешь — нет. Вы знаете, я не обману.
Юлиан кивнул:
— Идет, — он тоже встал, положил руку сверху. — Катенька, ну-ка, разбей. У шефа завелись лишние деньги: ради Бога, мы ему поможем от них избавиться.
Катя быстро подскочила, разбила руки.
— Заметано, — сказал Трошин. — Через полчаса приду к тебе за бобами.
Савинов кивнул:
— О, кей. Приходи. Только чуть позже. Хочу пообедать.
— Приятного аппетита, — оглянувшись на экран, где время продолжало играть в молчанку со всем миром, сказал Юлиан. — Будем ждать.
Когда он входил в квартиру, из гостиной услышал:
— Ты себе не представляешь, дает наш Президент! То поет, то пляшет, а теперь еще лучше, — к нему в коротком халатике из комнат вынырнула Рита, торопливо чмокнула в щеку. — Сейчас расскажу, потерпи, это прямо детектив… Обед по всей программе? У меня все горячее.
— Ага.
Он разулся, прошел в гостиную. Пока он ехал, к нему приходили разные мысли. Он ли один виноват в том, что не все складывается так, как было задумано? Вернее, как было до него. С теми же персонажами, но — раньше. В другом мире. Сухое письмо Билла Андерса, ошарашившее его. И чуть позже — смерть американского коллекционера. А ведь именно Андерс был тем золотым ключиком, который открыл Федору Игнатьеву дверцу в большой мир. Или в этот раз, на повторном витке, все происходит иначе? Где-то, как-то земля изменила курс, отклонилась на миллиметр, и все пошло по-другому. Тогда не он один, Дмитрий Савинов, выходит виноватым в просчетах и неудачах. Тогда объяснимо все, и в том числе любовь Инокова к его жене. И в связи с этим ненависть к нему художника. А ведь это совсем новое обстоятельство, к которому он был вряд ли готов! Так что же курс земли сместился на миллиметр? Не за сотню тысяч световых лет, а за сто одну тысячу пролетела в этот раз от планеты Земля безымянная комета, и все пошло иначе? И в этот раз Президента разбудят, — еще минута, и он появится у трапа, спустится на землю Ирландии. От него, Дмитрия Савинова, от Риты, Инокова, покойного Билла Андерса сие явление точно не будет зависеть! Президент спустится по трапу и, прогоняя остатки сна, откроет своему ирландскому коллеге объятия. Дыхнет, понимаешь, перегаром. Наверняка тогда все покажется проще, все неудачи обретут иное значение. Не будет неведения, бездны, с градом камней увлекающей его, Дмитрия Савинова, вниз…
Рита вошла с подносом, поставила его на столик, села рядом.
— Зрелище «Памяти Ионеско». (Он улыбнулся: они думали одинаково. Что и говорить, две половинки. Передушить бы всех, кто вставал у них на пути, пытался разбить их!). Уже почти полчаса, как самолет прилетел в Ирландию, а он все еще не вышел. — Она недоуменно покачала головой. — Наверное, ему переливание крови делают, приводят в чувство. Вот позорище! А, с другой стороны, интересно: что дальше-то будет? До чего докатимся?
На аэродроме топтались ирландцы — президент и министры. К трапу никто не выходил. Да, мир двигался по намеченному графику с предельной точностью. Сбился он только, когда дело касалось его, Дмитрия Савинова… Что ж, в этом была тоже своя польза: он заработал две тысячи баксов.