«В городе Руане в Нормандии она была возведена на костер и сожжена. Так говорят, но с тех пор было доказано обратное!»

Летопись настоятеля собора св. Тибо в Меце

Стихотворение Жоржа Шателена, советника Филиппа Доброго, позже — Карла Смелого, историографа герцогства Бургундского

«Мы, Робер Армуазский, рыцарь, сеньор де Тишемон, передаем в полноправное пользование Жанне дю Лис, Деве Франции, Даме означенного Тишемона, все, что будет перечислено ниже…»

Купчая, из «Истории Лотарингии»,

от 7 ноября 1436 года

«В память о благе, принесенном ею городу во время осады оного, Жанне Армуазской даруется 200 ливров золотом парижской чеканки».

Из реестров города Орлеана за 1439 год

 

1

Париж готовился получить нового законного короля. Пусть, малыша, но сына самого Генриха Пятого Ланкастера и французской принцессы Екатерины Валуа! Ритуал коронации малолетнего Генриха Шестого в соборе Парижской Богоматери, как решил лорд Бедфорд, не должен был уступать коронации самозванца Карла Валуа в Реймсе, а наоборот — превзойти его. Правда, не было священного елея Хлодвига, дабы миропомазать мальчишку на царство, как положено, но можно обойтись и без него. Главное — это впечатляющая помпезность, демонстрация военной мощи, много музыки, слаженное участие в торжестве всех слоев общества под неусыпным надзором устроителей и распорядителей праздника, а также бесплатное кушанье и питье.

Из Руана в Париж мальчика доставили по Сене. На протяжении всего течения реки народ выходил на берега поглазеть на корабли, торжественно плывущие к столице Франции. Смешанные чувства пытали сердца людей, наблюдавших за этой сценой. Но, главное, всем хотелось, как всегда, одного — мира.

Мира любой ценой…

16 декабря 1431 года Генрих Шестой следовал через весь Париж на собственную коронацию, ведомый блистательной свитой. Ее возглавлял граф Уорвик с семьей; кардинал Винчестерский, герцог де Бофор; Луи Люксембургский; Пьер Кошон де Соммьевр; граф Стэффорд; другие аристократы и епископы. Впереди процессии, по обычаю прокладывая путь звонкой медью труб, ехали на белых лошадях герольды. Далее вышагивали менестрели, услаждая слух ротозеев слаженными музыкальными аккордами. За ними следовали конные отряды избранных рыцарей королевства и конюшие малолетнего короля Англии, торжественно держа горностаевый плащ и меч правосудия. Мальчишка, которого они представляли, сидел в седле белого иноходца, а городские старейшины и представители купеческих гильдий через весь город несли над его головой, на высоких шестах, лазурный балдахин, вышитый золотыми лилиями Валуа. Ювелиры и меховщики, суконщики и бакалейщики, а также грозные мясники, вовремя перехватывая шесты, сменяли друг друга во время церемонии продвижения к собору. За юным королем Англии, окруженным первыми аристократами обоих королевств, опять ехали трубящие герольды, десятки пажей и оруженосцев, а далее стальным хвостом вновь следовали многочисленные конные отряды рыцарей. Как отметили в тот день парижане, зрелище не уступало въезду в Париж Генриха Пятого. Разве что теперь в седле парадного коня сидел не великий воин, железной десницей повелевавший народами, а одиннадцатилетний юнец. А друзья умершего девять лет назад, в расцвете лет, короля собирались на скорую руку построить вокруг мальчишки свою политику. Все было ясно как белый день. Но от этих мыслей парижан отвлекали театральные сцены и мистерии, которые разыгрывали жонглеры по всему пути следования будущего короля Франции. Среди прочего на кладбище Невинных разыграли псовую охоту, а в Шатле представили зрителям картину — на троне восседала огромная кукла ребенка, а над ее головой были подвешены две короны — Англии и Франции.

Сердце замерло в груди парижан, когда мальчик проезжал мимо дворца Сен-Поль. Там коротала свои дни ставшая похожей на зыбкую тучу шестидесятилетняя королева Изабелла Баварская. В открытом окне появилось ее оплывшее постаревшее лицо, публика замерла, дворяне с любопытством смотрели вверх, мальчик при виде бабушки снял широкий берет, королева взмахнула платком и тотчас, всплакнув, закрыла им отечные глаза. Появились лица служанок, как видно, не из слабого десятка, они подхватили королеву под руки, и окно опустело.

У собора Парижской Богоматери мальчика лично встречал лорд Бедфорд с супругой Анной. В три часа пополудни Генриха Шестого короновали как государя объединенного королевства Англии и Франции, а затем был устроен пир. Аристократы и старейшины столицы праздновали в Большом дворце на острове Сите, а остальные жители столицы, где придется. Им вынесли мясо, вино и хлеб. Но мясо оказалось с душком. День предполагаемой коронации несколько раз менялся. И повара, чтобы не сесть в лужу, поторопились зажарить говядину, баранину и свинину заранее. Получилось, что дней этак за пять, а то и семь до праздника. Парижане кривили рты, но все же истребляли дармовое угощение, запивая его вином из бочек, вынесенных на мостовые столицы. Пищеварению кое-как помогали псалмы на тему «Я послал ангела…», распеваемые священниками повсюду, и другие музыкальные произведения. Устроенный на следующий день турнир также не произвел впечатления на жителей столицы. Обставлен он был бедно, проведен наспех. Ко всему прочему, не успели парижане привыкнуть к новому королю, толком рассмотреть его, как мальчика вновь посадили на корабль и отправили обратно в Руан. Оттуда новоиспеченный король двух великих государств отплыл в родную Англию.

Но все эти накладки резали глаз только жителям столицы. (А кому и животы — после праздника!) Парижане гадали, куда же дальше заведет их тернистая дорожка смены королей, придворных интриг и бесконечных войн на французской земле.

И совсем этих нелепостей не было видно за Луарой, в Шиноне, где в очередной раз, но под новым соусом, Карла Валуа лишали престола.

— Вы только и делали, что искали мира с англичанами, Ла Тремуй! — упрекал фаворита Карл, узнав о коронации своего племянника на французский престол. — И что же? Они послушались вас? Нет! Они лишний раз бросили мне в лицо оскорбление, назвав мальчишку владыкой обоих королевств! Какое же место во Франции вы вместе с вашими англичанами определили мне — Карлу Валуа?!

— Помилуйте, государь, англичане вовсе не «мои», — пролепетал Ла Тремуй. — Помилуйте, государь…

Впрочем, ответить ему было нечего. Выжидательная и примиренческая политика первого министра Франции и первого ее священника — Реньо де Шартра, трещала по швам.

— Я ненавижу англичан не меньше вас, — мямлил бретонский герцог. — И могу это доказать на деле…

— Каким же образом?

— Я бы хотел лично доказать мою преданность вам на поле боя, государь.

— Отлично! — усмехнулся Карл Валуа. — Англичане отняли у нас Монтаржи — вот и отправляйтесь туда!

И Ла Тремуй отправился на войну.

 

2

Несмотря на коронацию Генриха Шестого, англичане чувствовали себя во Франции все более неуютно. 3 февраля 1432 года некий авантюрист, капитан Рикарвиль, с сотней солдат взял штурмом «неприступный» замок Буврёй, в котором совсем недавно томилась Дева Жанна, и долго удерживал его. Опешившие руанцы раздумывали, как им быть, на чью сторону встать, чтобы потом не поплатиться головой, но все решил случай. Во время драки французской стрелой был убит ребенок из толпы, и нормандцы заступились за графа Арундела, командовавшего поредевшим, но укрывшимся в одной из башен английским гарнизоном. Рикарвиль был обстрелян из бомбард, сдался под обещание быть помилованным, но его и всех его солдат обезглавили на той же Старой рыночной площади Руана, где сжигали еретиков.

А 20 февраля Орлеанский Бастард занял Шартр — один из первых городов Центральной Франции. Молодой стратег вновь отличился присущей ему хитростью. Его блистательный план согласился выполнить некий орлеанский купец. План, которым гордился бы сам Одиссей! Купец, торговец рыбой, доставил в Шартр два десятка подвод, груженных бочками с сельдью, а когда мост был опущен и ворота открыты, нарочно заблокировал въезд в город. Но почти во всех бочках оказалась не рыба, а лучшие головорезы Бастарда. По условному сигналу — звуку трубы, они выбили крышки и набросились на стражу. Со стороны города охрану англичан и бургундцев убирали горожане-заговорщики из арманьяков. Отряды Орлеанского Бастарда подоспели из близлежащих лесочков и ворвались в город. Так неистовы были французы, что в боевом пылу не пожалели даже епископа Шартрского Жана де Фетиньи, ярого сторонника англо-бургундской партии, и многих старейшин города.

А Бастард вновь стал героем Франции.

Что до герцога Бедфорда, то летом он потерпел личное поражение — ему пришлось снять осаду с города Лани. Эта крепость занимала стратегическое положение — она перекрывала движение обозов из Шампани в Париж. Герцог вернулся в столицу, еще не зная, какое горе ждет его в скором времени. 14 ноября 1432 года во время родов скончалась его молодая супруга — Анна, сестра Филиппа, женщина умная и благородная, часто умевшая сгладить противоречия, возникавшие между поднадоевшими друг другу союзниками — англичанами и бургундцами. Именно она пыталась сделать все, чтобы Жанну Деву не трогали ее тюремщики. Смерть Анны на время надломила волю лорда Бедфорда к победе. А тут еще герцога вызывал на родину парламент — Джону Бедфорду Плантагенету предстояло оправдаться перед народом Англии за поражения на континенте. Готовый драться, с разбитым, полным отчаяния сердцем, лорд Бедфорд покинул Францию…

Волна английского напора откатывала назад…

Но победы, приходившие одна за другой благодаря силе, воле и бесстрашию французов, только лишний раз доказывали главное. Последние годы политика Карла Валуа оказалась провальной. А флагманом ее был все тот же бретонский герцог Жорж Ла Тремуй. Чувствуя, что земля ходуном ходит под его ногами, он приложил все свои полководческие таланты и взял Монтаржи. Личная победа первого министра вновь укрепила его положение в глазах Карла Валуа. Но застить глаза Карлу Седьмому было одно. Обмануть Иоланду Арагонскую и верных ей людей — совсем другое дело. Всему Буржскому королевству давно стало ясно: вновь наступало время таких людей, как Орлеанский Бастард, Ксентрай и Ла Ир. Время маршалов и капитанов. Франции давался второй шанс — и выпустить его из рук оказалось бы преступлением. Нужно было бить англичан ежечасно, не вкладывая мечи в ножны. Как это блестяще умела делать истинная героиня Франции — Жанна Дева.

Именно теперь о ней вспоминали чаще, чем прежде.

Все в том же 1432 году с войском границу нейтрального герцогства Савойского перешел Рауль де Гокур. У него был тайное поручение — подойти к Аннеси, угрожая столице, а затем продвинуться до Ущелья Гордеца, где стоял неприступный замок Монротье. Но англо-бургундская коалиция была еще сильна, и де Гокуру пришлось вернуться назад…

Наступил 1433 год, и французы узнали, что англичане вновь, как и раньше, собирают войска на своем враждебном острове, чтобы переправиться через Ла-Манш и дать решающую битву. Теперь все зависело от одного человека — короля Франции. Но рядом с ним, прикладывая титанические усилия для восстановления былого влияния и вновь заговорив о примиренческой политике, стоял вездесущий первый министр.

— А теперь скажи мне, Карл, чем тебе помог твой осторожный Ла Тремуй? — в один из осенних вечеров 1433 года в Шиноне вопрошала у зятя Иоланда Арагонская. — Ведь именно за хваленую осторожность ты так полюбил его, разве нет? — Королева четырех королевств была точно скала — незыблема и неприступна. — Что же он сделал для тебя и для королевства Французского?

Карл Валуа ненавидел, когда его припирали к стенке. Тем не менее Дева Жанна, для всех оставшаяся в памяти грозным призраком-победителем, все чаще противопоставлялась змееподобному Ла Тремую. Тенью ползущему за королем, проникающему в его мысли, сердце; вновь пытавшемуся отвоевать потерянные позиции.

— Я бы не хотел сейчас об этом говорить, — раздраженно откликнулся Карл.

— Нет? А когда — завтра? К тому времени, когда эта змея уже побывает в твоих покоях, всех оболжет и обвинит, а сама останется чистой, как агнец? Я согласна, Жанна была чересчур горяча и неуправляема, но ее можно понять, ведь она — принцесса, удачливый полководец, общая любимица. Жанна могла позволить себе несдержанность, излишнюю пылкость, даже грубость по отношению к монарху.

— Я давно простил ее, матушка!

— Надеюсь, это она простила нас! На радость Тремую, ты посадил Афину Палладу на цепь у своего трона. Тремуй что есть силы отговаривал тебя идти на Реймс, он увещевал, что это невозможно! А поход в народе уже окрестили «бескровным». Ворота сами распахивались перед тобой. Соберись ты идти на Реймс месяцем позже, пришлось бы брать каждую крепость на пути к нему штурмом! Разве я не права?

— Вы правы, матушка. И что же дальше?

— Потом был Париж. Ла Тремуй доказывал, что Париж для тебя недоступен! Хотя он сдался бы при первом звуке твоих боевых труб. В те дни англичане дрожали при одном имени Девы Жанны. — Королева сцепила кисти рук так сильно, что даже пальцы ее побелели. — И она всякий раз вытаскивала тебя из петли, которую Ла Тремуй так искусно набрасывал тебе на шею! Потому что у Жанны было чутье. А вот меня оно подвело — мне тоже показалось, что удачи не бывает так много сразу. Но я ошиблась. Стоит только потерять веру — и конец всему. Надеждам, будущему. Мы оба стали бояться Жанну, а надо было верить ей!

Лицо Карла Валуа стало обиженным, как у ребенка.

— Но как можно верить ветру, матушка?

— Это был попутный ветер — и он дул в твои паруса! А мы сами избавились от него. — Он усмехнулась. — Никто так не радовался плену Жанны, как твой осторожный советник!

— Господи, — проговорил Карл, закрывая лицо руками, — как я устал…

— Сейчас не время уставать. Нужно принимать решения.

— Решения — какие?

— Ла Тремуй всегда был с англичанами и бургундцами заодно. Он служил не тебе — им. Он служил Бедфорду и Филиппу. Оглянись, Карл, ни одно из его решений не принесло тебе пользы. Все те бреши, которые он пробивал в твоем королевстве, позже ты затыкал тысячами солдат, моим золотом, напрасно улетевшими годами. Он разорял тебя, а ты не видел этого!

Карл поднял на королеву и впрямь уставшие глаза.

— Что же вы предлагаете, матушка?

— Пора сбросить с груди пригревшуюся змею. Вот что предлагаю я.

— Удалить Ла Тремуя?

Королева усмехнулась:

— Арестовать его.

— Господи, матушка, арестовать Ла Тремуя?

— Да, — твердо ответила она.

— Но ведь он… он мой друг…

Иоланда разочарованно покачала головой:

— Крепко же он отравил тебя своим ядом, что ты белое видишь черным, и наоборот. Но тем опаснее я вижу его фигуру. Тем страшнее… Да, арестовать. И немедленно. Пока здесь де Гокур и его солдаты.

— Я не пойду на это, — замотал головой Карл. — Нет, не пойду. — Он гневно взглянул на тещу. — Я не иуда! — Король гордо поднял голову. — Я — добрый христианин…

Перед Иоландой Арагонской, в ее покоях, стояли трое молодых людей — Жан де Бюэй, Прижен де Коетиви и Пьер де Бризе. Три пылких арманьяка, все они сражались под знаменем Девы Жанны.

— Вы одели кольчуги под ваши кафтаны, господа? — негромко спросила королева.

— Да, Ваше Величество, — кивнули они.

— Берегите себя, на вас вся моя надежда. — Она перекрестила каждого из них. — А теперь ступайте. И да пребудет с вами Господь. Истребите змею. Франция будет благодарить вас.

Трое молодых рыцарей припали на правое колено и поочередно коснулись губами украшенных перстнями рук Иоланды Арагонской. Выбор мудрой королевы оказался не случаен: все трое были заклятыми врагами англичан и бургундцев, но еще больше они ненавидели того, кто сделал все, чтобы Жанна оказалась в руках противника.

— Помните, когда они поднялись, — предостерегла она их, — это должна быть ссора, а не нападение. Иначе мне трудно будет бороться за ваши жизни. Ступайте!

Когда рыцари покинули ее покои, кто-то поскребся в потайную дверь.

— Да? — спросила королева.

Поддерживая платье, в комнаты вошла Мария — она была непривычно бледна.

— Вы уверены, матушка, что все пройдет так, как вы задумали?

— Мы будем молить об этом Господа. — Королева четырех королевств взяла в руки голову дочери, коснулась ее лба губами. Затем заглянула Марии в глаза, полные слез. — Мы затеяли опасную игру, дочь моя…

Дружба Жоржа Ла Тремуя и Реньо де Шартра медленно остывала. Не потому, что у одного из вельмож поменялся взгляд на внешнюю политику Буржского государства. Просто архиепископ Реймсский, обладавший тонким чутьем, давно распознал, что вокруг его союзника собираются тучи. Угроза Ла Тремую читалась в глазах всех военачальников Буржского двора, включая де Гокура и маршала де Буссака, Орлеанского Бастарда и Ксентрая, который лишь недавно вернулся из английского плена, выкупленный своим королем. Но, как отметил для себя архиепископ, первый министр не хотел этого замечать — он вел себя так же самоуверенно, будучи убежденным, что ему все сойдет с рук. Реньо де Шартр сообщил о своих опасениях Ла Тремую, но тот проигнорировал предупреждение. И напрасно, потому что де Шартр был прав, а Ла Тремуй оказался слепцом.

Именно поэтому в сырую осеннюю ночь 1433 года, после очередного пира, он удирал по пустым коридорам шинонского замка Кудрэ в сторону своих покоев, держа в руках меч и выкрикивая за спину: «Именем короля, остановитесь! Именем короля!» — а за ним гнались трое молодых людей, также вооруженных мечами. Один из охранников Ла Тремуя лежал позади, истекая кровь, сам первый министр свободной рукой зажимал рану на животе. Часть охраны предусмотрительно сняли с постов, а Карл Валуа, на которого так рассчитывал Ла Тремуй, весьма опьянел на пиру. К тому же Мария в эту ночь готова была заласкать мужа до смерти. Что до Реньо де Шартра, так архиепископ и совсем сказался больным и предался молитве в одной из дальних часовен.

Одним словом, думать о несчастном Ла Тремуе было некому.

И все же план Иоланды Арагонской оказался сорван. В затеянной ссоре был заколот охранник первого министра, самого Ла Тремуя легко ранили в живот. Рыцарь дю Бюэй, если бы не одел кольчугу под сюрко, оказался бы сражен мечом ловкого Ла Тремуя. Только поняв, что перед ним — убийцы, настоящие ассасины, чистые фанатики, Ла Тремуй дал деру. И спасся. Подоспевшая охрана остановила трех рыцарей, приставила к их горлу копья и разоружила, а Ла Тремуй заперся в своей части дворца.

Шинон затаился. Королева четырех королевств, узнав, что ее рыцари арестованы, несмотря на сдержанность, ломала руки. Узнав о случившемся, скоро подоспела и Мария, оставив мужа в крепких объятиях Морфея.

— Мы должны нанести еще один удар, — четко сказала Иоланда. — И нам стоит торопиться. Если Тремуй найдет подход к королю, быть беде.

Пока спал Карл Валуа, молился де Шартр и затаился в своих покоях Ла Тремуй, зализывая нанесенную ему рану и лихорадочно обдумывая отмщение, наиболее авторитетным вельможей, наделенным властью, в Шиноне являлся Рауль де Гокур. За ним и послала Иоланда Арагонская. Губернатор Шинона полностью разделял ее взгляды на фигуру первого министра, но без решения короля он не мог покуситься на свободу Ла Тремуя. Все, что он смог сделать, так это освободить трех молодых рыцарей, напавших на первого министра, формально вызвав их на допрос.

…Карл Валуа вздрогнул, когда его лица коснулись. Он сонно открыл глаза и увидел над собой лицо жены. Мария улыбнулась, но улыбка вышла странной. Напряженной.

— Что случилось? — спросил король.

— Тебе необходимо принять решение государственной важности, милый, — проговорила молодая женщина.

— Сейчас? — нахмурился Буржский король. — Что, англичане высадились в Кале? — Он был совершенно серьезен в своих предположениях. — Что случилось?

— Они обязательно высадятся в Кале, если вы немедленно не примите этого решения, — сказал по другую сторону от его постели знакомый голос. — Немедленно, Карл.

Валуа обернулся — там стояла теща, сцепив руки под грудью.

— Вам опять не спится, матушка? — попытался съязвить он, еще окончательно не протрезвев.

— Не спится, Карл, потому что за вашей спиной совершается предательство.

— Предательство? Но кто предатель?

— Сейчас вы все узнаете, государь. Войдите, господа! — громко сказала Иоланда. — Его величество ждет вас!

— Жду — кого? — хрипло спросонья вопросил король.

Он настороженно уставился в темноту. В его опочивальню, в свет факелов и мерно горевшего камина, входили люди. Король хотел было вознегодовать, даже успел испугаться, но это были его придворные. Лучшие из лучших! Верные из верных. Кто не жалел для него крови и десятки раз ради него рисковал своей жизнью. Рауль де Гокур, маршал де Буссак, друг детства Орлеанский Бастард, Ксентрай и могучий Ла Ир, младшие товарищи — Жан дю Бюэй и Пьер де Брезе.

Мария взяла его за руку.

— Что все это значит? — садясь на постели, спросил король.

— Предатель, о котором вы спрашивали, ваш первый министр — Ла Тремуй, — грозно сказала королева.

— Глупости, — глядя на лица воинов, пробормотал Карл.

— Он сделает все, чтобы вы проиграли в этой войне, — также грозно и неумолимо продолжала королева четырех королевств. — Он делает все для этого, и уже давно.

— Где доказательства?

— Вы помните, Ваше Величество, — выступив вперед, поклонившись, проговорил Рауль де Гокур, — что четыре года назад, тридцатого июня, наша армия подошла к Оксёру, занятому бургундцами? Нашим требованием было — открыть ворота. Но горожане упорствовали. — Он усмехнулся. — Якобы город соблюдал нейтралитет! Чушь! Дама Жанна настаивала на штурме, но первый министр вызвался быть посредником между горожанами Оксёра и своим королем, то есть вами, государь. Тогда вы встали на сторону Ла Тремуя. Мы были так милостивы, что не взяли силой, а купили у враждебного нам города провиант. Ла Тремуя хорошо знали в Оксёре, поблизости у него много своих земель. Первый министр получил за эту сделку от наиболее богатых горожан взятку в размере двух тысяч экю. А ведь мы тогда оставили за спиной крепость с сильным вражеским гарнизоном — бургундским гарнизоном!

— Взятка? — вспыхнул Карл Валуа. — Это ложь…

— Нет, не ложь, — возразил Рауль де Гокур. — У нас есть свидетели из старейшин города. Есть список имен, участвовавших в этой сделке.

— Даже если это так, то ведь и впрямь все обошлось! Ни капли пролитой крови!

— Это под Оксёром — ни капли пролитой крови! — ворвалась в разговор Иоланда Арагонская. — Но было еще поражение под Парижем! Если бы он не убедил вас медлить, вы бы уже в сентябре того года, когда были коронованы, въехали в Париж триумфатором и освободителем Франции!

— Верно, государь, — поклонившись королю, вступил Орлеанский Бастард. — Мы то и дело шагали вперед, а потом отступали. И если бы не Жанна, боровшаяся с Ла Тремуем всеми силами, вечное отступление стало бы нашим призванием.

«Жанна, Жанна, Жанна!» — это имя так и вонзалось в его слух. Карл Валуа опустил глаза.

— Что же вы предлагаете, господа? — Он взглянул на тещу. — Дамы и господа, мои подданные!

— Необходимо немедленно арестовать Ла Тремуя, — ледяным голосом сказала Иоланда Арагонская. — Немедленно!

— Нет! — вырвалось у Карла.

Рыцари переглянулись.

— Это необходимо, — кивнул умудренный опытом Рауль де Гокур. — Он погубит нас. Ваше государство. Продаст его англичанам.

— Он погубит вас, государь! — вырвалось у Орлеанского Бастарда.

Все рыцари неожиданно стали опускаться перед ним на одно колено.

— Мы просим вас, государь, — склонив головы, произнесли они почти что хором.

Точно сговорились! Карл Валуа понимал: если бы не Оксёр, они придумали бы что-нибудь другое.

— Мы просим вас, — кивнула Иоланда, — потому что любим и болеем за вас, государь. — И тоже смиренно опустила голову.

Мария поцеловала его руку, сжала ее. Карл взглянул в лицо жены. Впервые он увидел в ее глазах отблески той воли, которая была у ее матери — Иоланды Арагонской. Он понял, двор уже вынес приговор его фавориту. И тогда же он насторожился — в какой-то мере этот приговор был вынесен и ему. Той его части, что еще боролась за первого министра. Вот когда он почувствовал ненависть ко всем этим людям. Даже к Марии — его прекрасной Марии, цепко державшей сейчас его за руку…

Ла Тремуй посылал к королю и теперь ждал ответа. Но прошло несколько часов, приближался рассвет, а Карл Валуа не торопился прийти к нему на помощь. Он вспомнил, что король был пьян, а Мария все ласкалась и ласкалась к мужу, заставляя слуг подливать ему вино. Они заодно — все! — пульсировала каждая жилка в его теле.

Когда за окном брезжило утро, к Ла Тремую пожаловал Рауль де Гокур. Это был либо плохой, либо хороший знак. Де Гокур не мог прийти с чем-то важным без ведома короля. Губернатор Шинона был верным слугой Карлу Валуа.

Ла Тремуй сидел у камина, его живот был перевязан. Меч одного из этих мерзавцев располосовал ему жир, но кишки были не тронуты.

— Вы пришли мне сказать, что неудачливые убийцы скоро предстанут перед судом? — спросил Ла Тремуй.

— Не совсем, монсеньор.

— Тогда… что же?

Рауль де Гокур протянул руку:

— Ваш меч, монсеньор.

Ла Тремуй смертельно побледнел:

— Что?..

— Повторяю, дайте мне ваш меч. Если вы в силах подняться, конечно.

Ла Тремуй хотел что-то сказать, но язык не слушался его.

— Именем короля, — глядя ему в глаза, холодно улыбнулся де Гокур.

— Я не верю…

— Это не имеет никакого значения.

Ла Тремуй поднялся и отступил:

— Это заговор, вы хотите убить меня? Добить?!

— Нет, только арестовать. В случае сопротивления, монсеньор, я имею полномочия применить силу. Ваш меч.

Держась за живот, Ла Тремуй вытащил меч из ножен, задержав взгляд на лезвии, протянул оружие губернатору крепости.

— Я давно мечтал об этом, монсеньор, — принимая оружие, улыбнулся де Гокур. — Сегодня для меня праздник. Благодарю вас.

— Рад был оказать вам такую любезность, — справляясь с собой, пробормотал Ла Тремуй. — Я могу поговорить с королем?

Де Гокур отрицательно покачал головой:

— В этом нет надобности, монсеньор. Впрочем, — он задержал немного насмешливый взгляд на давнем противнике, — стоит ли вас теперь называть монсеньором?

Губы Ла Тремуя дрогнули. Де Гокур пожал плечами:

— Вы более не первый министр и не советник короля. До окончания рассмотрения вашего дела и вынесения приговора, вы — частное лицо.

— Вынесения приговора? — Уже бывший министр вскинул голову. — В чем же меня обвиняют?

— В измене своему государю.

Две недели Ла Тремуя держали под домашним арестом. Все попытки бывшего первого министра связаться с королем оказались тщетными. По истечении этого времени, когда рана Ла Тремуя зажила, ночью, под усиленной охраной, его вывезли из крепости. Поскольку бывшего фаворита сопровождал все тот же де Гокур, Ла Тремуй понимал, что везут его не на расправу.

В пол-лье от крепости, у подножия исполинского холма, у леса, их ждал другой конный отряд. Луна серебрила кирасы и шлемы полусотни воинов.

— Есть человек, который с удовольствием примет участие в вашей судьбе, — холодно улыбнулся де Гокур, когда их отряд приблизился к ожидавшим.

Навстречу к ним выехали три всадника.

— Кажется, это он, — усмехнулся де Гокур.

— Он — кто?! — не выдержал Ла Тремуй, сердце которого готово было выпрыгнуть из груди.

Всадники подъехал вплотную, из темноты выплыли в лунный свет их лица. Но Ла Тремуй не мог оторвать взгляда только от одного — от лица предводителя отряда. Страшного, лягушачьего лица!

— Добрый вечер, герцог.

Ла Тремуй отшатнулся — нет, перед ним был не призрак! Но оболганный и преданный им Артюр де Ришмон — во плоти и крови…

Так закончилась при дворе Карла Валуа карьера Жоржа де Ла Тремуя, главного ненавистника Девы Жанны, которому суждено было отныне уйти в безвестность.

 

3

Сырой март наполнял землю влагой. Зимой войны прекращались. В это время года сеньоры охотились на зверя, бражничали в своих замках и ждали весны. Пора войн приходила с теплом, она стучалась в ворота всех крепостей, больших и малых, тяжелым древком копья. В начале весны сеньоры рассылали гонцов своим вассалам, рыцари осматривали вооружение, подрастающие юнцы просились у отцов и воспитателей, у которых они служили пажами и оруженосцами, попробовать себя в деле. И вот уже два враждующих лагеря начинали полниться солдатами, которым предстояло, под руководством своих полководцев, преследовать друг друга, совершать марши и демарши, разжигать по ночам тысячи костров, устрашая ими противника, и наконец встретиться на поле брани, откуда вернуться суждено будет далеко не всем.

Весной 1436 года на землях Лотарингии с мобильной армией в полторы тысячи человек появился полководец Карла Седьмого Жан Потон де Ксентрай и его помощник Жан де Бланшфор.

Повод оказался серьезный. Герцог Бургундский Филипп претендовал на часть герцогства Лотарингского. За последние тридцать лет бургундцы вдвое увеличили территории своего государства. Такова была захватническая политика еще Филиппа Храброго — деда нынешнего Филиппа. Что до внука, то он уже давно приглядывался к двум герцогствам — Лотарингскому и Барскому. Карл Седьмой Валуа, увещеваемый тещей Иоландой Арагонской, не мог позволить себе бросить на произвол судьбы земли своего шурина — Рене Анжуйского.

Попавшего, увы, в настоящий капкан…

Соратник Жанны и ее друг вот уже пять лет как пребывал в плену Филиппа Бургундского. Битва при Бульеньвиле, произошедшая на полях Лотарингии 2 июля 1431 года, где отпрыск Анжуйской династии отстаивал свои права, выступив против дяди жены — графа Вандомского, оказалась для Рене роковой. Тем более, что коварному графу помогал Филипп Бургундский. Рене едва избежал смерти. Попав в плен к бургундцам, вот уже пять лет он был заточен в замке столицы герцога Филиппа — в Дижоне. Ему милостиво позволили заниматься сочинительством, иногда выезжать на охоту. Разумеется, в сердце молодого герцога, обреченного лучшие годы проводить вдалеке от дома и любимой жены, кипела жажда мести. Но будучи пленником, он мог рассчитывать только на помощь своего деверя — короля Франции.

И когда войска Филиппа Бургундского отрядами стали проникать в Лотарингию, туда же направился и Потон де Ксентрай — один из лучших капитанов королевства. Но это вторжение не ограничивалось одной только миссией отпугнуть живодеров Филиппа Бургундского. Расквартировав войска в Жарнизи, де Ксентрай взял триста лучших людей и двинулся через земли Священной Римский империи, в обход Бургундии, к мирному герцогству Савойскому, хозяином которого был все тот же Амедей Восьмой, посредник между англичанами и французами в затянувшейся войне. У Жана Потона де Ксентрая, кроме того, чтобы дать отпор бургундским капитанам, была и еще одна задача — трудная, рискованная, дерзкая. Но, как решил Карл Седьмой, выполнимая. И все благодаря тому, что события на исторической арене за последние пять лет в корне изменились.

Причиной перемен стал разлад в отношениях между Англией и Бургундией. Вначале между союзниками пробежала черная кошка, а потом прошел и черный зияющий провал, безжалостно расколов два однажды породнившихся государства. Все началось после того, как родами умерла жена лорда Бедфорда — Анна Бургундская. Джон Бедфорд был в отчаянии — он искренне любил Анну, но и Филипп не скрывал обиды. Ему казалось, что англичанин не все сделал для счастья обожаемой им сестры. А после того, как Бедфорд женился на совсем юной Жаклин де Сен-Поль, Филипп разобиделся на недавнего родственника окончательно.

С тех самых пор притяжение Франции и Бургундии, соседей, однажды разведенных в стороны братоубийственной войной, стало набирать обороты.

16 января 1434 года в герцогстве Неверском враждующие стороны сделали первый шаг навстречу друг другу. А 5 августа 1435 года мирные переговоры начались. В Аррасе, в аббатстве Сен-Вааст, наконец-то встретились послы трех государств. Поначалу были приглашены и англичане — последним тоже хотелось передышки, но вскоре они поняли, что предъявляемые им французами требования неприемлемы. Тем более, из Нормандии пришла тяжелая для них весть. Несмотря на то, что Бедфорд с успехом отчитался перед английским парламентом за поражения во Франции, военные и политические передряги последних лет подорвали здоровье неутомимого администратора. Он все яснее понимал, что рассчитывать на двойную корону — Англии и Франции — его племянник уже вряд ли сможет. Мечта Генриха Пятого о создании великого объединенного государства оставалась только мечтой. Простудившись во время охоты, в возрасте сорока пяти лет лорд Джон Бедфорд, после нескольких дней горячки, умер. Он испустил дух 15 сентября в Руане, в том самом замке Буврёй, где четырьмя годами раньше — столько месяцев напролет! — всячески измывался над своей именитой пленницей — Девой Жанной.

Его похоронили там же, в столице Нормандии, в соборе Пресвятой Девы Марии.

А всего через двенадцать дней после смерти Бедфорда в Париже, во дворце Сен-Поль, скончалась от ожирения Изабелла Баварская. Еще одна некогда значимая фигура сошла с исторической арены…

Призраки трагического прошлого отступали назад — и теперь уже ничто не могло помешать мирным переговорам Карла Валуа и Филиппа Бургундского. В Аррасе могущественный герцог выдвигал два главных условия мира: во-первых, Карл Валуа перед всей Европой приносит извинение за убийство Жана Бесстрашного, а во-вторых, Бургундия во веки веков становится суверенным государством, свободным от вассальной зависимости по отношению к французской короне.

Отступить Карл Седьмой не решился. Покаяние стоило того — все и так знали, кто убийца злобного коротышки Жана. А мир с Бургундией означал бы роковой удар в спину и без того терявшей силу Англии. Карл Валуа был эрудитом и хорошо знал латинские премудрости. А главной из них была: «Разделяй и властвуй». Римляне никогда не ошибались! Что до формальной свободы Бургундии от Франции, так грозный сосед Карла — Филипп давно уже добился ее на полях сражений. Оставалось только закрепить де-факто — де-юре.

28 октября в Аррасе посол Карла Валуа мэтр Жан Тюдер, при большом скоплении французской и бургундской знати, в почтении преклонил колено перед герцогом Филиппом. Посол сорвал печать, развернул свиток и громко и торжественно прочитал послание своего короля:

— «Я, Карл Седьмой Валуа, милостью Божией король Франции, прошу у Вас, мой дорогой кузен, прощения за убийство вашего отца Жана, герцога Бургундии, совершенного в минуты ослепления, взаимной ненависти и вражды».

Далее был подписан и документ, по которому Франция отпускала своего самого мощного, опасного и строптивого вассала на свободу. Филипп выиграл в этом затянувшемся противостоянии. Он выходил победителем из кровавой династической распри, показав всему миру пример христианского прощения, и получал полный суверенитет от французской короны. Не имея возможности назваться королем, отныне он стал именовать себя «Великим герцогом запада».

В конце концов каждый остался в выигрыше — и Франция, разбившая коалицию, и Бургундия, освободившаяся от формальных пут. Все кроме Англии. Но мирное соглашение Франции и Бургундии не мешало искать им новых территорий. Именно поэтому через полгода после Арраского договора Филипп двинул свои отряды в Лотарингию, и там же, ответом на этот выпад, появился с небольшой армией Жан Потон де Ксентрай и Жан де Бланшфор.

Как и четыре года назад Рауль де Гокур со своей армией, в марте 1436 года Ксентрай вошел в Лотарингию, прошел через земли Священной Римской империи вдоль бургундской границы и пересек с большим отрядом границу герцогства Савойского. Вскоре он подошел к Аннеси. Но не столица мирной Савойи была нужна полководцу Карла Валуа. Его интересовало Ущелье Гордеца, что разрезало скалы в двух лье от Аннеси, и замок Монротье, возвышавшийся над ущельем. Замок вырастал над бездонной пропастью — она, полная тумана, служила ему крепостным рвом. И только единственная извилистая дорога с другой стороны вела по гористой местности к Монротье. Иными словами, замок над ущельем, как продолжение скалы, устремившийся к небу Савойи, был неприступен. Если в таком замке окажется в достатке продовольствия и боеприпасов для бомбард и кулеврин, его не возьмет ни одна армия мира. Горохом будут сыпаться солдаты противника вниз — в Ущелье Гордеца, или катиться вниз по дороге, ведущей от ворот замка!

В конце марта Жан Потон де Ксентрай взирал на эту величественную твердыню и диву давался грозе, читавшейся в каждой линии Монротье — в его волнообразных зубчатых стенах, прочными поясами обхвативших вершину скалы, в крепостных башнях, в могучем донжоне. Как это было непохоже на замки, выстроенные французскими аристократами вдоль благословенной Луары и Вьенны, Сены или Уазы! Среди южных долин или северных холмов его родины…

— Нам не хватит зубов на этот замок! — мрачно усмехнулся он одному из своих офицеров.

Потон де Ксентрай, оставивший основное войско в Лотарингии на Жана де Бланшфора, с отрядом лучших бойцов, закованных в доспехи, обошел ущелье и продвинулся в сторону Аннеси. В столицу были высланы герольды, и через несколько дней в стан Ксентрая приехали послы с ответом. Их возглавлял рыцарь, одетый в черное, с лицом бесстрастным, как у священника. Савойцы спешились, стороны поклонились друг другу.

— Я имею честь говорить с отважным капитаном Жаном Потоном де Ксентраем? — проговорил рыцарь в черном.

— Именно так, герцог, — поклонился француз.

Ксентрай знал его — это был не кто-нибудь, а сам Луи Первый, старший сын герцога Амедея Савойского. Затворник, которому не было дела до светской жизни, коротавший дни в своем замке Рипай. Оба рыцаря уединились в деревенском доме, где расквартировался Потон де Ксентрай, им принесли вина.

— Мой король часто прибегал к посредническим услугам вашего благородного отца, — начал Ксентрай. — Он хотел бы вновь воспользоваться этой услугой.

Луи Первый скупо улыбнулся:

— Теперь, когда Карл Седьмой и Филипп Бургундский заключили «крепкий и добрый мир надолго»? — он процитировал строки, ставшие известными всей Европе.

— Именно так, монсеньор. Но это посредничество иного характера. У вас есть человек, которого мой король хотел бы как можно скорее увидеть на свободе. Бургундцы продали его англичанам, последние же переживают не лучшие времена. Вы знаете, что наши войска наступают на Париж. Они уже взяли Понтуаз, Мелён и Лани.

— И все же этот человек принадлежит англичанам, — ответил герцог. — И они вверили его нашим заботам. Мы обязались охранять его от кого бы то ни было, мы поручились за него.

— Мой король дал мне большие полномочия, герцог.

— Если вы видели замок Монротье, то как опытный военный могли бы отметить, что он — неприступен.

Жан Потон де Ксентрай кивнул:

— Монротье — да. Но не Аннеси, и не другие города Савойи.

Рыцарь в черном побледнел.

— Это — угроза?

— Нет, монсеньор, это — предупреждение. Нам не нужна война. Нам нужна Жанна. — Он сжал руку в кулак. — Она не заслужила такой судьбы!

— Возможно, что это так, — смирился Луи Первый. — Я плохо знал ее. — Он все также скупо улыбнулся. — Англичане и бургундцы трепетали перед ней, как перед гневом Божьим.

Потон де Ксентрай взглянул в глаза собеседнику:

— Джон Бедфорд, ее главный враг, в могиле. Филиппу нет до нее дела. О Жанне давно забыли — для всех она сгорела в руанском костре пять лет назад. Вы отпустите призрака, не более.

— Будь она моей пленницей, я бы не раздумывал ни мгновения, капитан, но я уже сказал: нам она не принадлежит, — твердо откликнулся Луи Первый. — Она — собственность английской короны. Как рыцарь, человек благородный, вы должны понять меня. Но… я поговорю с отцом о судьбе Жанны. Обещаю.

На этом храбрый капитан Карла Валуа и сын герцога Савойского Амедея Восьмого расстались. Жану Потону де Ксентраю оставалось только поднять свой отряд и через пройденные земли империи вернуться в Лотарингию.

Но события ближайших дней сами расставили все по своим местам. 6 апреля под Сен-Дени были наголову разбиты две тысячи англичан. Французами командовал Артюр де Ришмон, «человек-лягушка», вновь вернувшийся на службу к Карлу Седьмому. Прощенный своим государем, в который раз помиривший Бретань и Францию, он вновь занял пост коннетабля и со всей присущей ему горячностью бросился на врага. А 17 апреля тот же де Ришмон с помощью отрядов Орлеанского Бастарда и капитана Вилье де Иль-Адана захватил Париж, ворвавшись через ворота Сен-Жак. Но если бы не активность парижан, чьи симпатии оставались на стороне Карла Валуа, и не обещание полной амнистии всем, кто когда-то встал на сторону англичан, этой виктории бы не случилось. Уцелевшие англичане укрылись в парижской крепости Сент-Антуан, но скоро голод заставил их сдаться. От кровопролития отказались. Англичанам разрешили выйти из крепости и погрузиться на корабли. Когда гарнизон спешно проходил по улицам столицы, их забрасывали чем ни попадя — из окон летели старые табуреты, скамьи и даже сундуки. Военный комендант Парижа граф Луи Люксембург, по совместительству — епископ Теруанский, допустивший в столице повальный голод, всем давно опостылел. «Бей годонов! — улюлюкали парижане. — Ату их! Ату!» Англичанам, офицерам и солдатам, приходилось увертываться от тяжелой бомбардировки, и тут им пригодились и шлемы, и щиты. Все атакующее оружие у них отобрали. Сам Луи Люксембургский гордо шел с открытой головой. Но Бог его миловал, и мебелью не разнесли голову еще одному врагу и судье Жанны, а могли бы. Тесно заполнив корабли, англичане отплыли вниз по течению — в сторону Руана, навсегда распростившись со столицей Франции.

 

4

Ночью 18 мая 1436 года конный отряд в пятьдесят человек обошел Ущелье Гордеца и выехал на каменистую дорогу, ведущую вверх — к мрачной твердыне, сложенной человеческими руками. Здесь было подножие горы и темный лес. Там, на скале, уходили в ночное небо донжон и башни замка Монротье. Ночь была теплой. Ярко светила луна. Отряд затаился. И вот послышался топот на темной, чуть высеребренной лунным светом дороге. Слышно было, как мелкие камни разлетаются из-под копыт. Три всадника рысью спускались с горы. Так же три человека отделились и от отряда, спрятавшегося в редком лесочке, и быстро поехали навстречу.

Расстояние между ними сокращалось. Завидев друг друга, они резко остановились на расстоянии шагов ста, не более. Каждый ждал условного сигнала.

— Да пребудет мир в славном герцогстве Савойском! — подняв руку, выкрикнул предводитель тройки, вылетевшей из темного лесочка.

— Да пребудет мир в добром королевстве Французском! — так же подняв руку, воскликнул один из тройки, спустившейся с горы.

— Тот, кто нам нужен, с вами? — спросил все тот же предводитель.

— Да! — выкрикнул человек, приехавший из замка.

— Тогда пусть приблизится, и вы с ним!

Среди тройки на освещенной лунной дороге произошло движение. Трое всадников ударили шпорами по лошадиным бокам и быстро преодолели короткое расстояние.

Они остановились друг против друга, жадно всматриваясь в лица, едва освещенные бледной луной.

— Ксентрай! — воскликнула молодая женщина в мужском костюме. Ее длинные волосы были стянуты узлом на затылке. — Я узнала твой голос! — Она обернулась на сопровождающих, спрыгнула с коня.

То же самое немедленно проделал и Потон де Ксентрай. Они оказались так близко! Глаза ее сияли. Он схватил девушку за плечи. Разом оглядел ее лицо. Нет, глаза ее не сияли. Это были слезы. Они уже текли по ее щекам. Он прижал Жанну к груди, тесно, горячо, и сразу почувствовал, как ее душат рыдания. Она вся содрогалась в его руках, а он все теснее, нежнее прижимал девушку к себе.

— Какое счастье видеть тебя, — говорил он. — Какое счастье…

Наконец он отпустил ее, вновь посмотрел в чудесное лицо женщины.

— Ты похудела, принцесса, — сказал он. — Изменилась…

— Тюрьма не идет на пользу, Ксентрай. А ты все такой же, мой рыцарь.

Потон де Ксентрай взглянул на сопровождающих Жанну. Она тоже посмотрела на них.

— Вы свободны, Дама Жанна, — поклонился человек из замка. — А вам, сир де Ксентрай, монсеньор герцог Луи Савойский велел передать, что Париж помог этому побегу.

— На все Божья воля, — откликнулся Потон де Ксентрай.

— Прощайте, Дама Жанна, — сказал сопровождавший ее воин. — И да пребудет с вами Господь! Это не только мои слова, но и герцога Луи.

Он кивнул де Ксентраю и вместе со своим спутником, повернув коней и ударив шпорами по конским бокам, понесся по каменистой дороге вверх — в сторону неприступного замка Монротье.

…Пятью минутами позже, следуя за разведчиками и оставив отряд за спиной, тесно, вдвоем, они быстро продвигались по ночным горным дорогам Савойи в сторону Лотарингии.

— Что это значит — Париж помог этому побегу? — спросила Жанна у своего друга.

— Луи Первый Савойский решил, что не стоит тягаться с королем-победителем. — Потон де Ксентрай был счастлив. Его распирало от хороших новостей. — Жанна, милая Жанна, месяц назад Артюр де Ришмон и Орлеанский Бастард заняли столицу Франции! — Улыбка не сходила с его губ. Он смеялся, радовался как мальчишка. — Пока ты отдыхала себе вволю!

— Ах ты негодяй, — тоже смеялась, и еще плакала, девушка. — Ах, негодяй! Я знала, что так и будет. Проклятые англичане — поделом вам! Поделом!

С жадностью до смерти изголодавшегося человека, нежданно-негаданно оказавшегося на роскошном пиру, она узнавала о событиях, которые от нее годами скрывали тюремщики. Ксентрай сообщил о разгроме англичан под Сен-Дени, о взятии других городов. Рассказал, как попал в плен к англичанам на два года, пытаясь захватить Бедфорда в плен. Как его отвезли в Англию. Он думал, что уже не вернется! Там-то он и повидал Карла Орлеанского. Герцог создал в Лондоне свой маленький французский двор и крошечную академию наук, переправив на остров всю свою библиотеку.

— А на сердце его, Жанна, черным-черно, — добавил рыцарь. — Двадцать один год в плену — это настоящий ад!

Потон рассказал, что Рене Анжуйский пятый год томится в плену в Дижоне, а его юная супруга, оказавшись ловким и мудрым администратором, ведет войны за своего мужа и вот уже пять лет собирает за него выкуп. Ах, если бы Жанна была в том бою при Буленьвилле! Увидев ее, французы бы победили! Робер де Бодрикур едва спасся бегством из этой битвы, теперь над ним посмеиваются, а сеньор де Барбазан, скрестивший в подкопе под Мелёном мечи с самим Генрихом Пятым Ланкастером, пал смертью храбрых! Много французов на радость англичанам погибло в той бесславной битве…

— Но как лорд Бедфорд допустил, чтобы меня, колдунью и еретичку, освободили? — погоняя коня, удивлялась Жанна.

— Он бы скорее дал убить себя, Жанна, чем позволил бы заклятому врагу всех англичан выйти на свободу, — с мрачной усмешкой отозвался Потон де Ксентрай. — Но его больше нет!

— Нет?!

— Он умер в прошлом году в Руане, в том самом замке, где держал тебя на цепях, как зверя.

Жанна ничего не ответила.

— И нет больше Изабеллы Баварской, твой матери, да хранит Господь ее душу, — сказал рыцарь. — Многих не стало за эти пять лет, Жанна!

Одна горная тропинка сменяла другую. Не всегда лунный свет серебрил дорогу. Темные леса то и дело все окутывали черной тенью. И только далекие скалы серебрились среди ночного мрака и ультрамарина снежными вершинами. Приближалась Лотарингия.

— А Филипп — он жив? — Жанна метнула на друга вопрошающий взгляд. Никогда бы она не простила бургундцу эту подлую продажу англичанам. Никогда!

— Не только жив — он теперь наш союзник и «дорогой кузен»! — с той же мрачной усмешкой ответил Потон де Ксентрай. — По крайней мере по документу! Твой брат принес ему извинения за убийство Жана Бесстрашного на мосту Монтеро.

— Союзник?! — едва пролепетала она. — Господи…

— Ловкий политический ход. Наш Карл набирается мудрости. Теперь англичанам не на кого положиться, кроме как на себя.

— А Ла Тремуй? — Но раньше она сама ответила за Ксентрая. — Конечно, куда денется эта змея!

Рыцарь с усмешкой посмотрел на девушку.

— Можешь быть спокойна — змее отсекли голову. — Его распирало от смеха при одном воспоминании о дворцовом перевороте трехгодичной давности. — Твои доблестные молодцы де Брезе и де Бюэй гонялись за ним с мечами наголо по Шинону и даже подсекли его. Отныне Ла Тремуй изгнан как предатель!

— Это меня радует, Ксентрай, — не ожидая такого ответа, кивнула она. — А что… мой король? — тон девушки изменился, ведь она заговорила о человека, ради которого не жалела жизни и который предал ее. — Как он?

— У твоего короля появилась новая страсть, — как ни в чем не бывало ответил рыцарь. — Совсем юная любовница — Агнесс Сорель. Фрейлина королевы Марии. Ее сосватала ему Иоланда Арагонская, почуяв охлаждение между зятем и своей дочерью. Королева четырех королевств всегда должна держать повод боевой лошади, именуемой государством.

— Я не держу на него зла, — твердо сказала Жанна. Она от всего сердца хотела верить тому, что говорила.

Разведчики впереди махали руками. Савойя, а с ней и Ущелье Гордеца с грозным замком Монротье, оставались позади. Впереди открывались земли Священной Римской империи, которой не было никакого дела до Девы Жанны. Нейтральная территория!

— Это он послал меня за тобой, — сказал рыцарь. — Твой брат. — Вместе с Потоном де Ксентраем Жанна остановила коня. — И еще…

— Да, Ксентрай?

Счастливый воин взглянул на своего полководца. Правда, улыбка его стала чуть спокойнее, взгляд более рассудительным.

— Мой тебе совет. Не торопись искать с ним встречи. У инквизиции на тебя зуб. Для папы римского ты по-прежнему ведьма, еретичка и дьяволопоклонница. — Его голос звучал убедительно. — Одним словом, еще рано.

— Я понимаю, — откликнулась Жанна.

Закрыв глаза, она высоко подняла голову. На фоне гор, в седле, молодая женщина смотрелась птицей, готовой взмахнуть крыльями и легко рвануть в ночное небо.

— Не верю, я — свободна, — вдохнув полной грудью ночной воздух, горячо произнесла Жанна. — Свободна!

 

5

Через два дня после «бегства» из Монротье отряд Ксентрая и Жанны прибыл в Жарнизи — небольшой городок в Лотарингии, где расквартировалась армия королевского капитана. Там Ксентрай и Жанна распрощались.

— Мы скоро встретимся, — сказал ей на прощание рыцарь. — Ты понадобишься своему королю, вот увидишь… Ты выбрала себе имя?

— Да, пусть меня зовут Клод. Хочешь, принимай за женщину, хочешь — за юношу. Как тебе нравится больше, Ксентрай?

— Мне больше нравится Дама Жанна. Но хочешь быть Клод — будь Клод! Ты понадобишься, — повторил он на прощанье, — и очень скоро!

— Надеюсь, — ответила она.

А 20 мая Жанна, под охраной лучших бойцов Ксентрая, прибыла в селение Гранж-оз-Орм, неподалеку от Сен-Приве, под городом Мецем. Жанна улыбалась, располагаясь в крестьянском доме на ночлег. Это были родные края. Жан из Меца — таково было прозвище ее друга Жана де Новелонпона. Как он там? Жив ли? Герцоги и графы, понятно, знают только о себе подобных. Об исходах великих битв. А простые рыцари? О них часто забывают. Но она, Жанна, сумела прожить две жизни — простой девчонки из Домреми и принцессы крови, которой подчинялись великие мира сего. И потому она по-иному смотрела на людей, окружавших ее. Знала и понимала их лучше, чем все герцоги и крестьяне вместе взятые.

Утром ее несмело разбудила деревенская девчонка, которую наняли прислуживать заезжей госпоже. «Дама Клод, Дама Клод!» — звала она ее, вырывая из объятий сна, в котором все наступал и наступал на нее бургундец — ее тюремщик де Маси. Тянул руки, обнимал, как мог добивался ее. Жанна открыла глаза. Счастливый месяц май заливал солнцем деревянные полы дома. Солнце пересекало стол, на котором стоял кувшин и миска с яйцами, другая — с хлебом. Переползало через грубоватые стулья с высокими спинками. Счастливое было утро…

— Дама Клод, — подождав, пока гостья проснется, сказала девчонка, — к вам двое рыцарей, просят вас принять немедленно. Сказали, что за ними посылали.

На дворе и впрямь заржали лошади, были слышны мужские голоса. Жанна насторожилась — последние годы это не предвещало ничего хорошего. Как и была — в рубашке до пят, она села на постели.

— Кто они, эти рыцари? — нахмурилась Жанна. Но тотчас вспомнила, что в доме охрана Ксентрая. Значит, свои…

— Сказали, Жан и Пьер д’Арки.

— Что?! — она подскочила с постели.

— Так и сказали, Дама Клод, — пробормотала деревенская девушка, отступив. — А я вам все приготовила, как вы и просили с вечера. Приготовила молоко в кувшине, только что корову подоили, вареные яйца, горячий хлеб. На заре испекли, Дама Клод, на заре…

— Зови немедленно! — опомнившись, выкрикнула Жанна.

Они вошли разом — едва протолкнулись в дверях — широкоплечие, в пурпуэнах и штанах, в высоких сапогах с кривыми, как турецкие кинжалы, шпорами; при мечах на широких ремнях. Рыцари!

Протолкнулись и замерли…

— Жан, Пьер! — выкрикнула она, но они уже бросились к ней.

Хватило голоса — близкого, родного. А едва обняв ее, как и когда-то в Туре, где она собирала армию, упали перед сестрой на колени, не на одно — на оба, как добрые дети перед милостивым отцом, сразу поделив ее руки, горячо их целуя. А она стояла и обливалась слезами, не смея прервать их. Стояла и ревела. Если и стоило жить, думала Жанна, так ради таких вот встреч. Вся жизнь теперь представлялась ей иной — сплетенной из сердечных свиданий. Горячих, полных любви…

Потом она пила парное молоко наполовину со своими слезами, а они — точно такое же вино. И все втроем смеялись, говоря урывочно, совсем бестолково. Куда тут до разумной и обстоятельной беседы!

Она узнала, что Изабелла де Вутон и Жак д’Арк живы. Что они в чести, и всякий перед ними снимает шляпу, когда издалека видит их. Ведь их дочь для простых крестьян — почти святая. Мученица. Кто-то верил в ее смерть, кто-то нет. Но уже давно ползли слухи, что Дева Жанна жива, но Господь ее определил в такое место, куда не дотянется рука ее врагов.

— Если бы так, — горько улыбнулась Жанна. — А что думали вы?

— Разное думали, — честно признался Пьер. — Но не хотели мы верить в твою смерть, сестренка. — Он переглянулся с братом, отрицательно покачал головой. — Ни за что не хотели. Да и Робер де Бодрикур намекал нам, что даст Господь, свидимся мы с тобой.

— Как он — старый добрый Робер?

— Так ведь это он послал нас сюда, — вновь переглянувшись с братом, выпалил Пьер.

— Он послал вас? — удивилась Жанна.

— Вчера днем сам сказал нам об этом в Вокулере, — подтвердил слова младшего брата Жан. — Так и есть. Робер де Бодрикур сказал, что скоро счастье вернется в наши сердца. Ему о твоем приближении сообщил капитан де Ксентрай.

Жанна усмехнулась:

— Узнаю Робера де Бодрикура — все предусмотрел! И каков же он наметил мне путь? Уверена, вы уже знаете его?

Братья кивнули:

— Сегодня же едем в Бакийон. Там с тобой хотят встретиться важные сеньоры. Ты их знаешь. Камергер Карла Седьмого — Николя Лув, глава старшин Меца — Обер Буле, и губернатор Меца — Николя Гронье. Они бы пригласили тебя в сам Мец, да опасаются. Ты ведь у нас — покойница. А если воскреснешь, это нас предупредил Бодрикур, то инквизиция имеет полное право вновь потащить тебя на костер.

— С нее станется, — согласилась Жанна. — И зачем я понадобилась господам Луву, Буле и Гронье?

— Думаем, они хотят лично опознать тебя, — предположил Жан.

Девушка разочарованно покачала головой:

— Значит, одного Ксентрая моему королю — Карлу Валуа — мало? — Она резко поставила кувшин, и остатки молока расплескались по столу. — Они не приглашают меня в Мец не потому, что боятся за меня, а потому, что не верят. А вдруг я — это не я? А вы, братья, долго думали, глядя на меня? — Она бросила гневный взгляд на Жана и Пьера. — Ну, отвечайте!

Жанна поняла, что обидела молодых людей.

— Простите меня, вы тут ни при чем. Бакийон — так Бакийон. Мне не привыкать — выставлять себя на показ.

 

6

В городке Бакийон под Мецем важные господа долго смотрели на Жанну — в их взгляде смешалось острое любопытство, почтение и подозрение. Странные и мало совместимые чувства! Но ведь не каждый день тебе приходится определять, кто перед тобой — сама Орлеанская Дева, спасительница Франции, или простая мошенница. Сеньоры Николя Лув, Обер Буле и Николя Гронье почти одновременно взглянули на Жана и Пьера д’Арков. Лица молодых людей сияли. Тут все говорило само за себя! И вновь они вопросительно уставились на Жанну. Их подозрение можно было понять. Да, они были важными горожанами Меца, самыми авторитетными, но они не были принцами крови или герцогами. Каждый из них хотя бы однажды видел в прежние времена блистательную Жанну Деву — с пылающим взором, в сверкающих доспехах или роскошной одежде. Но они видели ее из круга почетных гостей-горожан на больших торжествах. Они не пили с ней вина, глядя друг другу в глаза, и не лежали, в полном вооружении, у костра, перед вражеской крепостью, как это случалось много раз с Алансоном, Ксентраем или Ла Иром. Тем более, за пять лет они подзабыли черты спасительницы Франции. И потому вновь, в который уже раз, трое старейшин Меца вопросительно и даже требовательно взглянули на Жана и Пьера д’Арков. Но, кажется, молодые рыцари уже теряли терпение.

— Если родные братья утверждают, что дама Клод и есть Дева Жанна, — поклонился Николя Гронье, — тем более это засвидетельствовал капитан де Ксентрай, то значит так оно и есть.

— Блестящий ответ, сеньоры, ничего не скажешь! — усмехнулась Жанна. Глаза ее негодующе блеснули. — А я ожидала иного!

По всему, решили старейшины, это и впрямь Дева. Характер и впрямь — принцессы!

— Мы обеспечим вас самым необходимым, Дама Жанна, — поклонившись, сказал Николя Лув. — Боевым конем, одеждой, доспехами, оружием. Ведь вы несомненно, соответственно вашему положению, рано или поздно пожелаете встать в ряды французов, сражающихся против англичан.

— Несомненно! — уже мягче усмехнулась Жанна.

— Город возьмет расходы на себя, — сказал Николя Лув. — Не так ли, господа? — обернулся он на Обера Буле и Николя Гронье.

Те поспешно закивали:

— Город почтет за честь взять на себя эту заботу.

— Я вам заранее благодарна, — кивнула Жанна. — Надеюсь, мы сегодня же отправимся в Мец. В Бакийоне мило, но я бы предпочла иную обстановку.

Воистину, это была Дева Жанна, чудом спасенная! — облегченно вздохнули старейшины. Такие повадки бывают только у принцесс, тем более, познавших великую славу.

 

7

Слухи о том, что Дева Франции спасена, расползались по всем дорогам Лотарингии и уже выходили за ее пределы. «Дева жива!» — пели ветра в герцогстве Барском. «Она вновь со своей любимой Францией!» — распевали они в Шампани. «Жанна вновь идет к нам!» — взрывались они на подступах к Парижу.

«Берегитесь, бургундцы! — предостерегали они, клубясь вокруг Дижона. — Дева не забыла вашего предательства!»

Великий герцог Европы Филипп, заметно полысевший ото лба, года напролет ходивший все в том же черном костюме — трауре по убитому отцу, первым прознал о похищении Девы. Он ни на минуту не сомневался, что все было подстроено герцогами Савойскими, этими миролюбцами, Амедеем ли, его сыном Луи, неважно.

Выезжая на охоту вместе с Рене Анжуйским, похудевшим в заточении за эти пять лет, ставшим заметно старше, угрюмее, он сказал:

— А вы знаете, герцог, что говорят о Жанне? Якобы она осталась жива после Руана и недавно освобождена из своего заточения?

Они вырвались вперед других охотников и теперь скорой рысью шли по тенистому лесу, в самом сердце Бургундии, столь ненавистной принцу Рене.

— Я никогда не верил, что она погибла, — сухо откликнулся пленник.

С недавнего времени Рене Анжуйский почувствовал себя куда более уверенно в бургундском плену. Два года назад, еще до мира в Аррасе, безвременно ушел из жизни его старший брат — Луи Третий Анжуйский, и Рене унаследовал огромные территории — герцогство Анжу, Прованс и права на три королевства — Неаполитанское, Сицилийское и Иерусалимское. Теперь он мог смело, подобно своей матери, назвать себя королем трех королевств. Но если Иерусалим был для него недосягаем, то Неаполь, вопреки противоборству Альфонсо Арагонского, своего дяди, он намеревался получить во что бы то ни стало! Свобода Рене стоила баснословно дорого — четыреста тысяч золотых экю. Это было в два раза больше, чем в свое время запросил за Жана Бесстрашного султан Баязид! Рене просил Филиппа Бургундского отпустить его до полного выкупа, под честное слово, но беспощадный и осторожный Филипп был неприступен. Слишком сильным противником вырисовывался ему Рене, тем паче — в союзе с Карлом Седьмым Французским и своей грозной матерью — Иоландой. Вся надежда Рене Анжуйского была на жену — двадцатипятилетнюю Изабеллу. И она не сплоховала. Та самая Изабелла, что когда-то в Нанси делилась нарядами с Девой Жанной, оказалась отважной и дальновидной женщиной. В отсутствие мужа она была коронована неаполитанскими послами и с войском отправилась в Италию — воевать против Альфонсо. Рене знал, свобода его не за горами, но тем томительнее был каждый день плена!

— Жанна — птица Феникс, — бросил на скаку Рене Анжуйский Филиппу, заметно вырываясь вперед, — она возрождается из пепла для новых подвигов! И даст Господь, она еще одержит не одну победу!

А тем временем, прибыв со старейшинами, в сопровождении двух братьев в Мец, побывав на почетному пиру, который город дал в ее честь, Жанна взялась за перо. Никому бы она не доверила прочитать это письмо! Она писала его сама — в день приезда, после пира. И даже предостережения Ксентрая: «Еще рано искать с ним встречи», — не могли остановить ее.

«Мой возлюбленный король! Прошу Вас принять меня, и как можно скорее. Я желаю только одного — обнять ваши колени и быть полезной своей милой Франции. Будьте же ко мне великодушны. Ваша Жанна Дева. Иисус, Мария».

Слухи о спасении Девы шли не только по Лотарингии, Франции и Бургундии. Они уже достигли влиятельного герцогства Люксембургского, входившего в Священную Римскую империю, и его владычицы — герцогини Элизабет фон Гёрлиц. Последняя, племянница императора Сигизмунда, всегда недолюбливала Филиппа и восхищалась деяниями Французской Девственницы. В Мец прибыли послы от герцогини, прося Жанну навестить их патронессу. Но Жанна с открытым сердцем и со всей данной ей страстью ждала другого приглашения — из Шинона, где сейчас пребывал Карл Валуа. Она жадно ловила все новости, приходившие из Франции. Но эта самая Франция, ради которой она претерпела столько бед, молчала.

Была нема как рыба.

И тогда Жанна собралась и, с небольшой свитой люксембургцев, выехала в Арлон, где пребывал двор герцогини. В середине июня девушка предстала пред ясные очи уже немолодой, но все еще цветущей Элизабет фон Гёрлиц. Весь двор с почетом встречал Жанну.

— Милочка моя! — обняла ее при всех герцогиня. — Вы не только героиня Франции, но и прекрасное созданье. Только Господь мог позаботиться о такой красоте — души, сердца и внешнего облика. Расскажите нам о себе — о ваших подвигах, о том, как избежали костра, о тех годах, что вы провели в заточении.

Оглядев двор, Жанна поняла, что без рассказа ей не обойтись. Но чего же она хотела, отправляясь сюда? Не было последние четверть века фигуры более загадочной и волнующей, чем она. И ей пришлось превратиться в рассказчика Одиссея, выброшенного на чужой берег и случайно оказавшегося в Феакийском дворце перед царем и его вельможами, жаждавшими повести о легендарном взятии Трои. Жанна рассказала о том, как, вдохновленная голосом Царя Небесного, входила в Орлеан, и под белым знаменем, усыпанным золотыми лилиями Валуа, с ликом Господа и его ангелов, гнала англичан от Луары до Сены. Как короновала Карла Седьмого в Реймсе и как неудача, предательство и ранение остановили ее под Парижем.

Все смотрели на молодую женщину с восхищением, но один вельможа, красивый и статный рыцарь, с особым чувством следил за Жанной. И с особым удовольствием она ловила его взгляд…

А рассказ ее продолжался. Возвращение в Жьен, козни подлеца Ла Тремуя, Сюлли-сюр-Луар, овеянный непробудным сном, ее бегство с лучшими рыцарями. А затем — Мелён и трагический бой под Компьеном… И уже потом — спасительный Боревуар, грязная продажа злейшему врагу и Руан. Замок Буврёй и беспощадный лорд Бедфорд со сворой английских псов и предателей-французов — инквизиторов и богословов, судивших ее за любовь к Франции.

— Но я предостерегала англичан в Руане. Господь сказал мне, говорила я им, что не пройдет и семи лет, как они оставят куда больший заклад, чем это было под Орлеаном, и потеряют многое во Франции! То же самое я предсказывала своим солдатам во время прежних боев. Сам король — свидетель этому предсказанию. И вот всего два месяца назад столица взята, — улыбалась люксембургцам воскресшая Жанна. — А значит, по воле Царя Небесного, победила я. И мой король, — опустив глаза, добавила она.

— Кого же сожгли вместо вас, Дама Жанна? — спросила ее хозяйка Арлона и всего герцогства Люксембургского.

— В те дни англичане сжигали недовольных ими французов сотнями, приписывая им обвинения в колдовстве. Мало ли было женщин…

По просьбе двора герцогини Жанна рассказала и о своем плене в Савойе, но коротко и сухо. Сколько унижений и горечи стояло за ее недолгим рассказом. Впрочем, эти страсти нельзя было сравнить с теми муками, которым ее подвергали в Руане. Здесь не было клетки, тюремщиков-изуверов. Но был навязчивый ухажер, чье изъявление чувств, чередуемое взрывами гнева и попытками добиться своего через силу, продолжалось почти пять лет! И все же она говорила о своем плене в замке Монротье с улыбкой на устах — словно речь шла о ненастной погоде, не более.

— Однажды, на турнире в Нанси, я достала его копьем. Кто бы мог подумать, что все повернется так — и вновь нам встретиться? Только мне — быть безоружной и беспомощной… Но если наши дороги вновь пересекутся, — добавила Жанна, — то этого человека ждет смерть. Слово рыцаря!

Рыцаря! Мужчины пожирала глазами эту невероятную женщину, Деву! И дамы двора герцогини фон Гёрлиц не отставали от своих кавалеров…

— Но как вам удалось бежать из Савойи, Дама Жанна? — поинтересовалась у рассказчицы одна из фрейлин герцогини Лотарингской.

— Я дала клятву, что это останется тайной, сеньора, — ответила Жанна. — И я унесу ее в могилу.

И всем и каждому стало ясно, что так оно и будет.

— Воистину, вы прекрасны! — когда пир был в разгаре, сказал ей тот самый красивый рыцарь, что глаз не сводил с нее много часов. И тут же представился: — Робер де Варнербург. Когда вам надоест Арлон и его обитатели, я прошу вас посетить мои родные места и столицу Кёльн. Прошу вас, не отказывайте мне сразу!

Но Жанна только улыбнулась галантному кавалеру. И в тот же вечер села за новое письмо, предназначенное родному брату — Карлу Седьмому Валуа.

«Разве пять лет пытки не стоят того, чтобы Вы, мой благородный король, приняли меня и разрешили обнять ваши ноги?»

Но ответа и на это письмо, и на следующее так и не последовало. А в августе Жанна, одетая в роскошные платья, выехала из Арлона в Кёльн со спутником, о котором могла мечтать любая женщина.

Через несколько дней, проследовав через лесистые земли Священной Римской империи, они прибыли в древний город на Рейне — величественный и прекрасный. Полторы тысячи лет назад Кёльн был основан, как крепость, римскими легионами, дабы давать отпор исконным жителям этих территорий — древним германцам, и двигаться далее — на край земли.

Графы Варнербургские были одними из самых могущественных сеньоров Рейнланда — группы феодальных княжеств, расположенных по течению Рейна.

В столице графства молодую героиню Франции встретил, в окружении своего двора, отец Робера де Варнербурга — разодетый не по годам пышно и нарядно седовласый старик.

— Но где же ваш легендарный сияющий доспех, Дама Жанна?! — хмурясь, воскликнул старый граф. — Тот самый, при одном виде которого, как утверждает молва, англичане бежали со всех ног?

Тощий седой граф, разодетый как на парад, был восхитителен в своей детской непосредственности. Удивилась даже его гостья, привыкшая ко всему. Кажется, он совершенно серьезно предполагал, что Дева Жанна, о прибытии которой через послов его заблаговременно известил сын, явится в Кёльн в том самом облачении, в котором она рубила англичан на землях Франции и короновала Карла Седьмого в Реймсе.

— Мой сияющий доспех и все оружие я оставила в Сен-Дени, граф, когда поняла, что Париж мне не дадут взять предатели, окружавшие на то время моего короля. Что до другого доспеха, подаренного мне моим кузеном Рене Анжуйским, то тут всему виной разбойники-бургундцы. Если они сумели разорить на пару с англичанами половину Франции, что говорить о моем доспехе! Думаю, сейчас моя кираса в сундуке герцога Филиппа, и он бережно стережет ее!

Старик весело рассмеялся и похлопал в ладоши. Ему вторил весь двор.

— Немедленно прикажу, Дама Жанна, выковать вам наилучший доспех за счет свой казны, не хуже того, что был у вас! — с горячностью юноши пообещал старик. — Если, конечно, вы не откажетесь принять от меня и моего сына такой подарок!

— Отчего же? — улыбнулась Жанна, переглянувшись с Робером де Варнербургом, сыном вельможи. — Только не стоит делать его сияющим. Прежней Жанны больше нет. Пусть он будет просто удобным, легким и надежным.

— Решено! — хлопнул в ладоши старик Варнербург. — Сам Ахиллес позавидовал бы вам!

— А если так, граф, то я обещаю немедленно собрать войско и двинуться в Чехию, на проклятых гуситов, отступников от католической веры и Рима!

И двор, во главе со стариком графом, вновь зааплодировал французской героине. А через несколько дней пиров, даваемых в честь гостьи, лучшие кузнецы Кёльна застучали молотками по раскаленному железу, выковывая пластины, и вновь начались изнурительные примерки. Но в перерывах между примерками Жанна времени не теряла. Граф Варнербург показывал ей город с прекрасными готическими храмами и окрестности с замками. Мелкие феодалы со всей округи опускали мосты и открывали ворота перед Девой Жанной, в спасении которой из плена больше никто не сомневался. Странно, но именно германские земли так радушно приютили французскую героиню. И пока Жанна, человек-демиург, созданный для преображения мира, насидевшаяся в клетках и каменных колодцах тюрем, жадно вникала в политическую жизнь земель Священной Римской империи, ее родина только готовилась к появлению великой героини.

Франции мешали с трепетом открыть для своей дочери объятья не только придворные интриги, опасность святой инквизиции, что могла настаивать на справедливости суда, и папа римский, на которого эта самая инквизиция вполне могла рассчитывать.

Существовала и другая причина, куда более важная.

Уже лето стояло в разгаре, но, к удивлению своих капитанов, не раз проливавших кровь за Париж, и всего двора, Карл Седьмой Валуа не торопился въезжать в занятую еще в апреле Артюром де Ришмоном столицу. Кажется, странно, именно Иль-де-Франс — первая вотчина их короля. Но нет. Сидя в неприступном Шиноне, Карл Валуа с ненавистью, презрением и страхом думал о Париже, который принес ему столько бед и унижений! Ведь он должен был с гордо поднятой головой явиться к тем, кто признал его незаконнорожденным и отдал его корону беспощадному завоевателю Генриху Пятому, а потом и его сыну — малолетнему сопляку Генриху Шестому. Если бы Карл Валуа был непомерно тщеславен, как тот же Генрих Пятый, или на худший случай — Филипп Бургундский, он давно бы помчался в столицу, чтобы в колонне верных ему рыцарей, вооруженных до зубов, испепеляющим взором оглядывать бледные лица парижан. Кто из вас, подлецы, выкрикивал: «Да здравствует Англия!»? Кто с яростью призывал: «Долой ублюдка Карла!»? Всех выведу на чистую воду! Никого не пожалею. Но не тут-то было. Другим человеком родился на белый свет Карл Валуа. Нерешительным, боязливым, сомневающимся в себе. Страшившимся темноты и мостов над водой. Не любившим, вопреки всем законам своего времени и сословия, оружия. Не участвовавшим в турнирах. Даже не пристрастившимся к охоте. Человеком, которому ровным счетом ни до чего не было дела. Если бы он родился во времена древней Эллады, то не стал бы он, как прочие греки, строить корабли, отправляться в далекие земли и совершать подвиги. Так и прожил бы где-нибудь на берегу моря, глядя в синюю даль, не заметил бы, как поседел и состарился, и там же бы умер. Насколько легче было прятаться в замках благословенной Луары, читать книги и пировать! А еще — быть страстно влюбленным в юную фрейлину жены — совсем девочку Агнесс Сорель, воспламенявшую его, как мальчишку! А ведь Карлу недавно исполнилось тридцать три года. Это был возраст, значимый для каждого христианина.

И тут вновь — Жанна. Он повторял это имя до оскомины на зубах! Дева Франции! Его сестра, которую он так и не сумел полюбить по-братски. Была бы она скромной принцессой, которую воспитали в деревне, а затем привезли в Шинон, чтобы она вкусила всех прелестей придворной жизни, как ей положено по крови, тогда бы другое дело. Он привязался бы к ней, при встрече нежно целовал ее в лоб, а потом отдал бы за какого-нибудь герцога или графа. Но как полюбить Афину Палладу, которая глядит с презреньем на всякого труса? Да что там труса — на всех, кто не умеет, подобно Зевсу, метать молнии налево и направо. В его воображении Жанна возникала точно из огненного столба, в тех же сверкающих доспехах, и шагала ему навстречу, гордо смахивая с брони обрывки докучного огня. Нет, он не забыл ее речей в Сюлли-сюр-Луар шесть лет назад: «Как вы могли отдать Компьен бургундцам? Его жители считали и считают, что они принадлежат французской короне! — даже если так не считаете вы, Ваше Величество! Они выгнали де Клермона, намеревавшегося продать их, и теперь укрепляют город». «Но ведь это — бунт!» — в ярости возразил он тогда. «Да, бунт! — воскликнула она. — Бунт против несправедливости и предательства». Она назвала его предателем, глядя ему в глаза. И даже не с глазу на глаз, но при Марии, своей королеве и его, Карла Валуа, жене. И его спальничий де Сёр, как пить дать, за дверью слышал это. Не являлась бы она принцессой и его сестрой — бросил бы он ее в каземат и сгноил бы там. Велик был его гнев в те минуты! А взгляд Жанны тогда же точно говорил: возьмите меч и убейте меня, если я не права! Что же вам мешает — жалкие остатки совести, которые еще теплятся в вашей скупой душе?!

Нет, не совести — трусости. А лучше сказать — осторожности.

Тех слов, брошенных ему в гневе в замке Ла Тремуя, он не забыл. Короли такого не забывают! И никогда не простил их Жанне. И знал уже точно — не простит до могилы!

Только что в своих покоях он занимался любовью с юной Агнесс — девочкой с очень взрослыми глазами и кожей нежной, как лепесток белой розы. Такой податливой, ароматной, манящей. Желающей услужить ему — душой, сердцем, прекрасным телом. Но вот она ушла, и вновь одно-единственное имя вернулось к нему: «Жанна». Как бы ему хотелось, чтобы она вышла замуж в своей Лотарингии или Люксембурге за местного сеньора, осела бы там, стала хозяйкой замка и забыла о нем, ее короле. Но вместо этого она шлет ему письмо за письмом и просит принять ее. Она хочет обнять его колени! Для чего? Чтобы стать придворной дамой? Куда там! Чтобы снова служить любимой ей Франции! Снова воевать и упрекать его в нерешительности. Вот уж спасибо! О ее удесятеренной ненависти к англичанам можно только догадываться…

Он лежал на кровати — целом ристалище, под балдахином, все еще полный любовной истомы, прикрывшись парчовым покрывалом. Здесь все еще полнилось ароматами его маленькой Агнесс! И теплый ветер летней ночи, гулявший по долинам Луары, иногда втекал в его опочивальню и все приводил в легкое движение. Редко бывавший счастливым, Карл Валуа размышлял так: Потон де Ксентрай выполнил его поручение. Теперь вся Европа знает, что он не оставил в беде свою сестру, вызволил ее из плена. Но он не обязан приближать ее ко двору. Для папы римского и святой католической церкви Жанны Девы более нет. Она сгорела на костре в Руане. А он, король Франции, должен прислушиваться к голосу Церкви Христовой. Поэтому Жанна-беглянка должна знать свое место. Аминь!

 

8

А в Кёльне для Жанны дела развивались плохо, за исключением того, что она получила обещанные доспехи, и впрямь — роскошные, которые лучшие кузницы выковали-таки по приказу старого графа Варнербурга.

Дело было в том, что Жанна, не умевшая укрощать свой нрав, попала в эпицентр церковной борьбы двух влиятельных священников за епископское место в Трире. Авторитет Девы Франции, о «новом рождении» которой уже трубили во все рога по всей Священной Римской империи и чему она ровным счетом не противилась, был выше всяких похвал. Ведь она говорила с Царем Небесным, победила англичан, избежала костра и чудесным образом спаслась из плена! А значит, Господь любит ее! Партия графов Варнербургских решила этим воспользоваться — и было бы странно, поступи она иначе. По просьбе графа Ульриха, друга семьи Варнербургов и политика до мозга костей, Жанна публично высказались в защиту их кандидатуры. За первым выступлением последовали и другие.

Этими днями в графский дворец пришло послание. Жанну вызывал к себе главный инквизитор города Майнца Генрих Кальтизерен, отец из ордена доминиканцев, приехавший по делам в Кёльн.

В сопровождении охраны Робера де Варнербурга Жанна, одевшись в богатое женское платье, подаренное ей графом, навестила отца-доминиканца в одном из домов архиепископа Кёльнского, где он остановился.

— Что вы себе позволяете, Дама Жанна? — вопросил пожилой и высохший, точно щепка, инквизитор в черной сутане. Он отложил бумаги, с которыми возился за столом, как пить дать — доносами, и воззрился на гостью. — Мало того, что церковь во главе с понтификом определили вашу вину, так вы еще осмеливаетесь лезть в дела церкви! — Из-под седеющих бровей, густых и низких, он смотрел так, точно жалил.

Несомненно, от такого взгляда у людей стыли сердца — подобные святые отцы сотнями отправляют людей на костер!

— Если вы думаете, что я испугаюсь вашего взгляда, святой отец, то могу вас разочаровать, — легко сказала Жанна. — Я — птица стреляная. А коль вы знаете, кто я, тогда должны знать и другое: однажды на меня смотрели вот так же, как вы, не один и не два, а полторы сотни священников. И я — победила!

— Вы еще смеете мне дерзить? — он встал из-за стола. — Да знаете ли вы, Дама Жанна, что завтра же, нет — сегодня, я отправлю послов в Рим, а еще через две недели сюда явятся легаты понтифика и целая армия святой инквизиции, возьмут вас и выполнят предписание руанского суда! Здесь же — в Кёльне! Или препроводят вас в Рим и сожгут публично перед папой! И никакой граф Варнербург вам не поможет! — нарочито громко выкрикнул доминиканец. — Потому что не станет спорить с наместником Бога на земле, дабы не потерять большее!

Жанна смотрела на него по-прежнему гордо, но заметно побледнела. Но отец Кальтизерен неожиданно поутих.

— О вас рассказывают многое, но мне это безразлично. Я вижу перед собой неразумную женщину, только и всего. А если так, то мой долг предостеречь вас, — в его тоне смешались презрение и снисхождение. — Кёльн — не Орлеан, а инквизиция — не англичане. Меч и секира вам тут не подмога. Вы проиграете. И очень быстро. Уезжайте из этого города. Я даю вам три дня. Если в течение этого срока вы не уедете, пеняйте на себя. Сюда прибудут инквизиторы со всех германских земель. Нам безразлично — незаконнорожденная принцесса вы или простая крестьянка. Для понтифика вы всего лишь колдунья и еретичка, впавшая в повторный грех и обязанная понести заслуженную кару.

— Но, кажется, инквизиция уже сожгла Жанну? — по-прежнему гордо спросила молодая женщина. Она усмехнулась. — Разве не так? Или вы хотите сжечь колдунью и еретичку по второму разу?

— А коль так, Дама, не знаю, как вас именовать в этом случае дальше, мне стоит сообщить об этом графу Варнербургу, чтобы он приказал вывести вас на рыночную площадь, содрать с вас одежду и высечь, а затем продержать в таком виде денька этак три! Чтобы каждый горожанин имел возможность пройти и плюнуть вам в лицо — в лицо самозванке!

На этот раз Жанна побледнела смертельно — ни одной кровинки не осталось в ее лице.

— Да как вы смеете, святой отец?! — на этот раз возмутилась она. — Если бы вы не были священником…

— Убирайтесь, кто бывыни были, — усмехнулся он. — Три дня, — Генрих Кальтизерен выставил вперед три сухих крючковатых пальца — большой, указательный и средний. — Три! — Глубоко посаженные глаза его продолжали жалить гостью из-под низких бровей. — Во имя Господа, я не шучу.

И тогда Жанна поняла — с этим фанатиком бороться ей не по силам. Она могла истреблять врагов своей родины — англичан и бургундцев, могла поразить мечом или взять в плен любого полководца. Но эти люди в сутанах, с зажженными факелами в руках, готовые подпались вязанки хвороста под ногами у любого за одно неосторожное слово, были сильнее ее.

Жанна покинула Кёльн на следующий же день, и графы Варнербургские, уже прослышавшие про дискуссию действующего инквизитора и бывшего полководца, не стали удерживать гостью. «Встретимся в Арлоне», — только и сказал ей на прощанье Робер де Варнербург. Как видно, инквизитор был прав — случись что неладное, хозяева Кёльна не смогли бы ее защитить. И ей пришлось бы бежать.

Впрочем, именно так Жанна и поступала сейчас…

 

9

Она стояла перед Робером де Бодрикуром. За ее спиной, подпоясанный мечом, в широкоплечем бархатном сюрко, улыбался Бертран де Пуланжи. Капитан Вокулера, немного погрузневший, долго всматривался в ее черты, точно всеми силами своей души хотел поверить своим глазам, но… не решался.

— Господи, это вы, — наконец произнес Бодрикур. Он сделал несколько шагов к ней, затем обнял ее, совсем по-отечески, и только потом горячо поцеловал ее руку. — Это вы…

— Старый добрый Робер, — не сумев сдержать слезы, проговорила она, осторожно касаясь ладонью его склоненной головы. — А вы поседели, Робер…

— Жизнь очень жестока, — откликнулся он. — Кому об этом не знать, как не вам! — Глаза Бодрикура, этого сильного и расчетливого человека, тоже наполнились искренними слезами. — Вот обрадуется Аларда! Она переживала за вас, Дама Жана. Все эти годы переживала, как за родную дочь!

Жанне уже не раз говорили, что поражение в битве при Буленвилье надломило несгибаемого Робера де Бодрикура. Бегство с поля боя и обвинения, выдвинутые против него позже, изменили его. Он не погиб, как де Барбазан и как большинство французов в тот день, что боролись до последнего — каждый на своем пятачке, не разделил участь герцога Рене, которому служил, но предпочел показать врагу пятки. И кому? — даже не англичанам! Соседям — водемонцам и бургундцам. Но если бы он погиб, кто бы защищал Вокулер? В этой крепости признавали только его авторитет. А еще хуже — попади он в плен. Его персоной шантажировали бы Карла Валуа, обобрали бы до нитки его семью. Бодрикур знал, даже если сам герцог Рене Анжуйский не простит его, то простит Карл Седьмой. Потому что он, Робер де Бодрикур, нужен был своему королю не мертвецом-героем, тем более не пленником, а, как и прежде, преданным капитаном крепости Вокулер.

— Что вам известно о герцоге Рене? — спросила Жанна.

Бодрикур таинственно улыбнулся:

— Говорят, что он всеми силами рвется на волю, но Филипп всячески старается удержать птицу в силке. Горячность подвела его светлость. Если бы в тот роковой день он послушал меня и доблестного де Барбазана, все вышло бы иначе. — Как видно, даже спустя пять лет то поражение не отпускало капитана Вокулера, мучило его, угнетало. Бодрикур покачал головой. — Все, что было нужно, это выждать. Но Рене Анжуйский поторопился стать героем. — Бодрикур поднял глаза на Жанну. — А ведь герцог говорил мне, что он собирается освободить вас. Захватить Савойю и потребовать у этого прохвоста Амедея свою принцессу!

Жанна не смогла не улыбнуться этим словам.

— Не сомневаюсь, Рене Анжуйский именно так бы и поступил.

Только тут она увидела у дальней стены парадной залы человека. Он стоял в глубине, у выступавшего вперед камина, и свет от жаркого огня не касался его. Робер де Бодрикур уловил взгляд Жанны. Обернулся.

— О, позвольте представить вам, Дама Жанна, моего кузена. Он грезил знакомством с вами. Прошу вас, Робер, подойдите к нам…

На свет вышел статный худощавый мужчина лет сорока пяти, с острой бородкой, одетый в черное плечистое бархатное сюрко и такие же штаны, подпоясанный ремнем, с кинжалом на боку. Он был бледен природной бледностью. Черты его были тонки, глаза печальны. Но сейчас, даже через эту печаль, они горели особым чувством. И Жанне стало ясно — в том ее заслуга.

— Мой кузен граф Робер дез Армуаз, сеньор Тишемона, рыцарь, — представил родственника Бодрикур. И с достоинством прибавил: — Его род восходит к графам Фландрским.

Граф низко поклонился.

— Дама Жанна, — продолжал Бодрикур. — Орлеанская Дева, Девственница Франции. Не скрою, Робер, я горд, что когда-то именно мне выпала честь отправить ее к нашему королю — Карлу Седьмому Валуа, чтобы свершилась воля Господа.

— Я благодарен судьбе за это знакомство, Дама Жанна, — вновь низко поклонившись, произнес граф, и голос его дрогнул. — Когда я думал о вас, сердце мое всегда трепетало от восторга.

Он сказал еще многое, что польстило Жанне. Несмотря на те пиры, которые закатывали в ее честь в Меце, Арлоне и Кёльне, она еще не пресытилась комплиментами и восторгами по поводу своей персоны. Пять лет в заточении среди недругов брали свое.

Вскоре появилась Аларда де Бодрикур, расцеловала Жанну по-матерински, и обе дамы долго плакали, в конце концов по новой растрогав капитана Вокулера. Что до графа дез Армуаза, то он, рыцарь, с глазами полными слез, смотрел на Жанну с обожанием и преклонением одновременно. Перехватывая его взгляды, она даже смущалась…

Вечером, после ужина, Жанна нашла время остаться с Робером де Бодрикуром наедине.

— Я хотела спросить вас, мой добрый Робер… Наш король… Я послала ему не одно письмо со своими братьями, но не получила ответа. Почему он молчит? Я знаю, что по-прежнему нужна ему. И он нужен мне. Англичане еще во Франции. Мы вместе должны прогнать их. Я готова вновь взять в руки меч. Возглавить войско. Сражаться — это единственный путь. Может быть, мои письма не доходят до него? Кто-то рвет их? Враги, предатели. Я даже не знаю, кто окружает его нынче. Что можете сказать мне вы, искренний друг?

Капитан Вокулера кивнул:

— Я кое-что знаю об этом…

— Расскажите. Во имя Господа нашего, мой добрый Робер! — Ее глаза умоляли. — Расскажите…

Бодрикур потупил взор.

— Ваши письма доходят до него. Но король не готов пока принять вас, Дама Жанна. Все очень просто. О вашем столкновении с инквизицией в Кёльне уже стало известно при всех дворах Европы. Вы — опасный гость, моя девочка, — очень по-дружески сказал он. — Не для меня — пока вы в провинции, до вас нет никому дела. Как нету дела охотникам до оленя, что прячется в непроходимой чаще. Но стоит ему показаться у края леса — он превратится в мишень. Я слышал, что король говорил кому-то… — Бодрикур осекся.

— Что говорил? Ради всего святого…

— Вы не можете появиться перед ним, пока вас зовут как и прежде. Карл Валуа не пойдет против папы и церкви даже ради собственной сестры. И его можно понять. Девы Жанны более нет. Но если она вновь воскреснет, то воскреснет еретичкой. Так решил Рим. И любой человек, который примет ее, формально должен быть отлучен от церкви. Король считает, что вы должны изменить имя.

— Имя — но как?

Робер де Бодрикур посмотрел в ее глаза:

— Например, путем замужества.

— Выйти замуж — мне? — Она ушам своим не верила. — Деве Франции?!

Ее собеседник сокрушенно покачал головой.

— Господи! Девы Франции более нет! Она сгорела в Руане пять лет назад! Как вы этого не поймете…

— Однажды меня «похоронили» в Сен-Дени, как малыша Филиппа. Спустя двадцать четыре года «сожгли» в Руане. — Она взглянула ему в глаза. — Я устала умирать, Робер!

Капитан Вокулера вздохнул:

— Ваша судьба сложилась печально, Дама Жанна, но бывали судьбы и похуже. Вашего отца предательски убили на улице — разделали на части, как быка на скотобойне. Ваш сводный брат, Карл Орлеанский, да хранит его Господь, уже двадцать один год не видел родины. Другой ваш сводный брат, герцог Ангулемский, отданный Карлом Орлеанским англичанам в заложники еще до Азенкура, живет пленником в Англии уже четверть века! Каждый Божий день сердце их разрывается на части, но они только не подают виду. Не хотят лишний раз радовать ненавистных годонов. А вы — живы, молоды, прекрасны. Полны сил.

— Только имени у меня нет, — с горечью усмехнулась Жанна.

И вновь она вспомнила тот день в Руане, когда вместо нее повели на костер незнакомую ей, покорную во всем женщину. «Вы погубили меня, монсеньор Кошон! — воскликнула она тогда. — Погубили мое имя! Мою жизнь…» «Ты сама подписала себе смертный приговор, — спокойно ответил ее судья. — Назад пути нет. Скоро ты навсегда умрешь для всего мира, станешь призраком». Так оно и случилось…

— Серьезно подумайте о замужестве, Дама Жанна. Если вы решитесь обрести супруга, ваше положение изменится. Нужно только найти достойного рыцаря. Вы будете носить его имя и без страха за собственную жизнь появляться где угодно.

Она грустно улыбнулась.

— Многие признавались мне в любви. Я даже сбилась со счета. Но ближе всех моему сердцу был Жан де Новелонпон. Помню, как он открыл мне сердце в Нанси. Где он сейчас?

— Жан? — Робер де Бодрикур усмехнулся. — Он женат, у него свой замок в предместьях Нефшато. И уже двое детей — мальчик и девочка.

Жанна покачала головой:

— Времени он не терял…

— Жан — доблестный и благородный рыцарь. Но такой, как он, вам не ровня, Дама Жанна. Вы должны выбрать человека с именем, род которого если и уступит вашему, то не во многом. — Он внимательно посмотрел на собеседницу, надеясь на понимание. — Ведь вам придется представлять своего мужа королю Франции.

 

10

Жанна гостила в Вокулере. За это время она успела побывать дома — ее мать много плакала. Изабелла де Вутон приготовилась к встрече, ведь Жан и Пьер предупредили семью о возвращении дочери. А вот отец был холоден. Для него она давно стала отрезанным ломтем. Неровней ему — самому простому из дворян, арендатору чужих угодий. Даже ее плен не растопил его сердце. Более того, Жанне казалось, что человек, которого она когда-то называла отцом, была рад всем тем горестям, что выпали на долю заносчивой гордячки. Хотя, может быть, она и ошибалась. Главное, было ясно, что он не забыл давних ее слов, брошенных сгоряча: «Ты — жалкий крестьянин, а я — принцесса! Вы больше мне не ровня. Я знать вас не знаю. И не люблю вас. Не хочу больше любить…»

Это было, и самое главное, что оказалось правдой. Этих слов Жак д’Арк и впрямь не смог простить той, которую воспитал. И которую когда-то очень любил…

В родном доме Жанна долго не задержалась. Она вернулась в Вокулер, где проводила время в обществе Робера де Бодрикура, его супруги и Робера дез Армуаза. С последним они часто выезжали на охоту, просто катались по окрестностям города, а иногда скрещивали турнирные мечи. Жанна понемногу проникалась симпатией к своему обожателю — бледному, статному, всегда готовому услужить, часто молчаливому и, она уже догадывалась, влюбленному в нее сеньору де Тишемону.

Нонесмотря на внешнюю веселость, Жанна была в крайней степени подавлена, раздосадована. Она жила с обидой в сердце и не могла найти себе места. Почти шесть лет, проведенные в тюрьмах различных замков, не прошли даром. Она сидела на цепи, как собака, над ней издевались, ее унижали. Допрашивали. Затем ее домогались — настойчиво, упрямо, долго. Часто Жанне казалось, что она сходит с ума, и лучше было бы ей умереть.

А ведь она была красива, блистательна, умна, и не могла не понимать своей избранности. За один год она изменила то, что складывалось сто лет! Она короновала дофина, отвоевала у англичан половину Франции. Она смогла подарить целому народу — ее народу! — дух свободы. Ее окружали первые вельможи королевства, ей поклонялись принцы, ее воспевали лучшие поэты эпохи, в нее влюблялись, она носила дорогие наряды — расшитый золотом пурпур, бирюзовые накидки, покрытые золотыми лилиями, ни перед кем не скрывая своего королевского происхождения, доспехи от лучших оружейников Европы. И все это она получила, еще не перешагнув порог юности! Когда она только собиралась войти в новую, более взрослую жизнь. Нужно быть ангелом, чтобы, получив такое, не почувствовать в своем сердце великую гордость! Наконец — она говорила с Богом! Сам Создатель направлял ее, подарив ей силу, мечту… Он окликал ее в отцовском саду, в долгих походах, на поле брани. Кто может еще похвастаться таким счастьем?

Как же трудно ей было теперь — быть выброшенной на границы королевства, стать незаслуженно забытой, ненужной…

 

11

В октябре 1436 года, в Арлоне, Дева Жанна стала графиней дез Армуаз. Место венчания предложила сама герцогиня Люксембургская Элизабет фон Гёрлиц. Жанна и Робер не смогли отказать столь сиятельной особе в ее просьбе. На свадьбе присутствовала вся знать Люксембурга и Лотарингии, в том числе и Робер де Бодрикур с супругой. Но сразу после торжеств чета молодых уехала в фамильный замок дез Армуазов — Жольни, под Мецем.

Весть о свадьбе мгновенно облетела Европу. Она успокоила англичан, уже прослышавших о «воскрешении» французской героини. Удовлетворила герцога Бургундии Филиппа, не преминувшего сказать своему пленнику Рене Анжуйскому: «Кажется, наша своячка решила перековать меч на орало. Интересно, она все еще руководствуется своими голосами или выбрала наконец-то свой путь?» Но больше всех весть о замужестве Девы Жанны пришлась по вкусу Карлу Седьмому Валуа. Тем более, что он получил послание от своего верного вассала Робера де Бодрикура, который писал, что «Жанна поступила так, потому что так было угодно ее королю».

— А еще говорят, что люди не меняются! — прочитав письмо в один из мирных вечеров в Шиноне, воскликнул Карл Валуа.

Играли две лютни. Дремали охотничьи псы. Помимо избранных придворных, рядом была теща Иоланда Арагонская, королева Мария, к которой монарх давно охладел, и тринадцатилетний дофин Людовик, мальчик скрытный и молчаливый. Карла нередко раздражала замкнутость сына, но он просто не хотел признаваться себе, что Людовик — его копия в том же возрасте. Иоланда Арагонская не разделяла восторгов зятя по поводу супружества Девы — она отнеслась к известию скептически, но промолчала. Что до Карл Валуа, то он, наблюдая за тем, как Агнесс Сорель щебечет с другими фрейлинами его венценосной супруги, думал о том, что еще несколько часов, и возлюбленная окажется в его объятиях. «Если Жанна и впрямь стала смиренной дамой, хозяйкой замка, — так, между прочим, размышлял он, — то я, пожалуй, приму ее. — Он наблюдал, как юная Агнесс смеется, как горят ее щеки, светятся глаза, и улыбался сам. — Не завтра. И не послезавтра. Но обязательно приму…»

А в замке Жольни под Мецем происходили странные для супружеской четы события. Граф и графиня дез Армуаз были и не были мужем и женой. Вместе проводили время, но спали в разных опочивальнях. Обедали, выезжали на охоту, но дальше сухих поцелуев дело не шло. «Вы должны дать мне время, — сразу после свадьбы сказала супругу Жанна. — Я пока не готова к тому, чего вы ждете от меня». Граф по-рыцарски обещал ждать столько, сколько будет нужно. И вот он ждал, но дело с места не двигалось. А в парадной зале графского замка тем временем работал художник: над старинным камином он создавал живописную фреску — портрет счастливой пары — графа и графини дез Армуаз с их родовыми гербами. Написанные в профиль, они, как два голубка, влюбленными глазами смотрели друг на друга…

Слуги стали перешептываться: мол, странная у нас госпожа. Конечно, она была Девой, но теперь-то — замужняя дама. А держится так, точно приехала погостить. Да и знакомые феодалы то и дело интересовались, будет ли пополнение у супругов дез Армуаз? В ноябре подули холодные ветра, в декабре и того пуще…

В один из первых дней зимы граф вошел в спальню жены, чтобы поцеловать ее в лоб, как он это делал и прежде. Он присел на край ее высокой кровати, под балдахином, но поцеловал Жанну в губы. Потом еще и еще. Жанна отвечала, но несмело. Он осторожно сдернул одеяло, его рука, раздвинув края ночной рубашки, коснулась ее тела — шеи, плеч, груди…

— Прошу вас, граф, не надо! — она сбросила его руку, рывком села на постели. — Прошу вас…

— Не надо — но почему? — готовый расплакаться, воскликнул он. — Ведь вы — моя жена! Перед Богом! Не любовница…

— Я не могу. Никогда не смогу…

Он оцепенел.

— Никогда?

Жанна отрицательно покачала головой:

— Никогда. Я — Дева и останусь Девой, граф. Однажды я поклялась в этом Господу. И не изменюсь никогда.

— Но зачем же тогда вы согласились стать моей женой?

— Простите меня, Робер. Вы меня умоляли на коленях. Я поддалась вашему порыву. Нам не стоило этого делать.

— Я думал о счастливой жизни под одним кровом, о наследниках…

Жанна посмотрела ему в глаза:

— Я — невеста Господа. И останусь ею навсегда.

Робер дез Армуаз был безутешен. Жанна подавлена. В эти дни в замок Жольни пришло неожиданно письмо из далекой Бретани. Оно адресовалось хозяйке замка. Адресатом выступал маршал Франции барон Жиль де Рэ.

«Моя Дева! — писал он. — Весть о Вашем спасении вдохнула и в меня желание жить! Я жажду увидеть Вас как можно скорее. Я намереваюсь собрать войска, чтобы в скором времени двинуться на Ла-Рошель — бить проклятых англичан. Если Вы — это Вы, моя прежняя Дама Жанна, берите меч и приезжайте как можно скорее! Я знаю, вы должны были соскучиться по битвам и английской крови. Ваш Жиль де Рэ. Замок Тиффож».

Для Жанны письмо бывшего соратника оказалось провидением Господним. Она призналась в этом несчастному мужу. Только тут сеньор Тишемона стал понимать, в какую ловушку он сам загнал себя. Кого взял в жены…

— Я верный католик и добрый христианин, — проговорил в тот день Робер дез Армуаз, — и не могу иметь другой жены. Что же мне делать — уйти в монастырь? Навеки похоронить там наш с вами несчастливый брак? Что мне посоветуете вы, графиня?

— Вы вольны поступать так, как вам подсказывает сердце, — все, что нашлась ответить Жанна. — Я уезжаю завтра на рассвете.

Она даже не предложила ехать с ней — только бы подальше от супружеской постели!

На следующее утро, собрав небольшую свиту, упаковав доспехи и платья по сундукам, новоиспеченная графиня покинула Жольни. Гонец Жиля де Рэ обещал провести их по самой короткой дороге. Все, что осталось у Робера дез Армуаза от сбежавшей жены-девственницы, это портрет супругов над камином. Образ счастливой пары, продиктованный мечтой хозяина замка и запечатленный фантазией художника.

 

12

Больше недели добиралась Жанна из Лотарингии до Бретани. Она и ее спутники спали по несколько часов, по дороге меняли лошадей. Но, конечно, бегство от мужа было не главной причиной ее скорого отъезда. Она не хотела плести уютное гнездо, бросать поленца в семейный очаг. Жанна просто не умела этого делать. В мирной жизни обычной женщины для нее было чуждо все. Господь родил ее воином — она знала это всегда. А то, что вдруг изменила себе, так виной тому обстоятельства. Если бы Робер де Бодрикур не убедил ее, что единственная возможность вернуться ко двору и прежней жизни принцессы-победительницы — это замужество и новое имя, никогда бы она не пошла под венец! Как бы ни умолял ее о том на коленях несчастный граф дез Армуаз…

В середине декабря Жанна приехала в Бретань. Раньше она не бывала в этих краях. Родина Артюра де Ришмона и Жоржа Ла Тремуя. Здесь был хозяином Жан Пятый, герцог Бретани, что так часто, следуя убедительным советам энергичного младшего брата Артюра, менял свою позицию по отношению к Франции.

Жана заметила, что на подъезде к замку Жиля Де Рэ, попадавшиеся им на пути люди становились замкнутыми и осторожными. А в одной из харчевен она услышала, как мать пугала непослушного юнца: «Будешь плохо себя вести, заберет тебя дьявол из Тиффожа!»

— О чем они говорят? — спросила Жанна у гонца маршала.

— Ума не приложу, Дама Жанна, — ответил тот.

Жиль де Рэ встретил ее так, как встречают посланницу небес. Он встал перед ней на одно колено и, припав губами к ее руке, долго не отпускал гостью. А когда прервал поцелуй и взглянул в ее лицо, глаза его были полны слез.

— Я страдал вместе с тобой, — сказал он. — И теперь с тобой буду радоваться, моя Жанна!

Но едва попав в замок, Жанна насторожилась. Странные личности окружали ее друга. Они возникали точно из ниоткуда. Жиль знакомил их по мере того, как они попадались на глаза Жанне. Так он представил ей двух своих кузенов — братьев Жиля де Сейе и Роже де Бриканвилля, как видно — больших хитрецов; священника Эсташа Бланше, который вел себя так, точно он — капризная женщина; Анри Гриара и Этьена Корийо, на вид — самых настоящих разбойников.

— Кто эти люди? — спрашивала у боевого товарища Жанна.

— Милейшие бездельники! — весело отвечал маршал. — Тебе они понравятся.

— Я не люблю бездельников, Жиль, — отзывалась она.

В эти дни, в честь приезда Жанны, в Тиффоже была дана мистерия «Орлеанская Дева». Красочное представление, в которое маршал вложил порядком средств и где задействовал целую армию балаганных актеров, смыло неприятное впечатления от приживал барона. А вскоре на Жанну свалилась забота собирать войско, и она отдалась этому со всем своим энтузиазмом. Ей было так привычно и отрадно создавать роты наемников — копейщиков, латников, арбалетчиков, проводить осмотр оружию, наблюдать за тренировками, самой выступать в роли учителя.

Иногда она видела, как из окон замка на нее поглядывают приятели Жиля де Рэ — Эсташ Бланше, что похлопывал кончиками пальцев, аплодируя дерущемуся полководцу, или хитрецы-кузены, наблюдавшие за Жанной так, как наблюдали бы гиены за львом.

Однажды Жанна ворвалась в покои маршала. Здесь находились оба кузена, женоподобный священник и два приятеля — Гриар и Этьен. Облаченные в домашние одежды, они выглядели так, точно только что встали с одной общей постели. Длинные восточные халаты, нижнее белье. Воркование. Смех. В покоях пахло благовониями. Причем, рука Эсташа Бланше, сидевшего в кресле рядом с хозяином замка, была вложена в руку маршала так, как вкладывает женщина свою руку — в мужскую.

— Оставьте нас вдвоем, господа, — сказала Жанна.

Приживалы барона переглянулись и обиженно уставились на господина.

— Вы же слышали, вас попросили уйти, — ледяным тоном бросил он.

— Послушай, — сказала Жанна, когда они остались вдвоем, — я услышала то, отчего мне стало не по себе, Жиль. Мне сказали, что в твоем замке пропадают дети из окрестных сел.

Жиль де Рэ нахмурился.

— Кто сказала тебе такую глупость?

— Неважно, кто. Объясни.

Жиль де Рэ, прихватив полы парчового халата, прошелся по своим покоям.

— Ты знаешь, Жанна, в Бретани у меня много врагов, — сухо сказал он. — Они пытались отнять у меня мои земли, а теперь пытаются оклеветать меня в глазах герцога Жана. Это борьба не на жизнь, а на смерть. Лучшее, что ты можешь сделать, это не слушать болтунов.

В этот день Жанне показалось, что она не узнает своего друга. Точно в его шкуру влез кто-то другой. Но кто, ответить она не могла.

 

13

Весной, когда во всех королевствах начинаются войны, Жанна двинулась из Бретани на юг — на Ла-Рошель. Формально командовал войском верный вассал Жиля де Рэ — Жан де Сиканвилль. Но путеводной звездой небольшой бретонской армии была конечно же Дама дез Армуаз.

Облаченная в доспех графов Варнербургких, она ехала впереди войска с небольшим отрядом. И ей скулы сводило от желания поскорее встретить англичан и поквитаться с ними.

За Францию и за себя.

Но ее планы шли дальше обычной мести обидчикам. Она не могла не победить в этой битве. На нее будет смотреть не только вся Европа, но и ее брат — ее король, который всеми силами пытается отстраниться от нее. Но до поры до времени. Она больше не станет клянчить у него аудиенции. Она вернется в блеске былой славы — ослепительной и грозной.

Под Ла-Рошелью войска короля, подуставшие от стычек, встретили ее, как встречают победителя. Многих офицеров она знала лично. Радости французов не было предела — Дева вернулась! Она прошла через ад, как может пройти только святой, и вот она вновь со своей армией!

Жанна решила пролететь ураганом по занятой англичанами французской земле. Как она задумала, так и сделала. Под Ла-Рошелью нужны были не только наземные силы, но и морские.

— Корабли, нам нужны корабли! — говорили полководцы Карла Валуа. — Без них нам не взять Ла-Рошели!

Жанна написала королю Кастилии письмо, в котором просила дать ей корабли для битвы с англичанами. Ни у кого бы не хватило смелости на такую просьбу. Но имя Дамы дез Армуаз, за которой стояла великая воительница Дева Жанна, принцесса крови, уже летело вперед.

Король Кастилии дал ей корабли, и Ла-Рошель была взята.

Отныне Жанна принадлежала самой себе — осторожный Карл Валуа более не диктовал ей условий. Король Франции выжидал исхода событий в Шиноне, всего в шестидесяти лье от Ла-Рошели. Когда ему сообщили, что Жанна дез Армуаз, неожиданно появившаяся на политической и военной арене, с помощью испанских кораблей взяла важнейший стратегический пункт в Бискайском заливе, он долго не мог произнести ни слова. Это было блистательной дерзостью, ошеломляющим и долгожданным событием.

— Я так и думала, что долго ее замужество не продлится, — в тот день сказала ему теща Иоланда Арагонская.

Затем Жанна бросилась с войсками в Гиень — туда, где еще хозяйничали англичане. Она прошла тридцать лье от Ла-Рошели и сходу взяла город Блэ. Великий судья Богемии Леон де Розмитал, сторонник англичан, по делам оказавшийся в городе, с раздражением записал в своей реляции: «В течение 150 лет этот город принадлежал королям Англии, но он отнят одной вещуньей, которая отвоевала у англичан все Французское королевство. Эта женщина, родившаяся от некоего пастуха, получила от Господа столько энергии, что во всех своих начинаниях она достигала своей цели».

Новый поход Жанны напоминал Карлу Валуа старые добрые времена, когда он сидел все в том же Шиноне и получал счастливые известия из-под Орлеана, которые каскадом громоздились друг на друга.

От Блэ Жанна пошла еще южнее — на Бордо, главный город англичан в Гиени. Их оплот и надежда. Сюда, в устье Гаронны, то и дело вплывали английские корабли, чтобы высадить войска и двигаться по французской земле. Жанна осадила Бордо и выдвинула требование: сдача или смерть. Шесть недель англичане ждали подкрепления с моря, но не дождались. Завоеватель капитулировал. Жанна пощадила сдавшихся англичан.

Но теперь графиня дез Армуаз не торопилась к своему брату. И не из гордости. Она попала в свою стихию — стихию войны, и не могла вырваться из нее. Даже речи не шло о том, чтобы уйти с той земли, где еще находились англичане. Жанна намеревалась освободить от захватчика все южное побережье Франции, выходившее на Атлантику. Она двинула свои войска вновь на юг и осадила Байонну, стоявшую всего в десяти лье от границ двух королевств — Кастилии и Наварры. Байонна была последним серьезным оплотом Англии на тех землях, что вот уже почти триста лет являлись яблоком раздора между Англией и Францией. Враг бежал из Байонны морем — поспешно сел на корабли и уплыл.

Карлу Валуа оставалось только удивляться тому, что все происходит без его вмешательства, ценных указаний, приказов с королевской печатью.

— Ах, государь, — говорил ему новый фаворит Карл Менский, лукавый и напористый, занявший место Ла Тремуя, — представьте, что запущен некий скрытый механизм, в устройстве которого мы с вами смыслим немного. — Как правило, они беседовали с глазу на глаз. — Но этот механизм полезный и ценный для нас. А значит, его стоит беречь и смазывать оливковым маслом!

Король слушал фаворита и понимал, что их свидание с Девой Жанной неминуемо приближается. Отказать в аудиенции победительнице и родной сестре он не сможет.

Это было мучением…

 

14

А для Жанны Байонна стала последним рубежом перед возвращением в самый лучший город на земле — в Орлеан. Там ее любили, помнили, ждали. Жан д’Арк уже доставил старейшинам письма от Девы Жанны, в которых она говорила, что пусть они готовят встречу. Но так велико было счастье — вновь обрести спасительницу, святую Деву, что писем оказалось недостаточно. Все это время, с мая 1431 года, в Орлеане ежедневно шли службы за упокой души великой героини. И теперь горожане должны были увидеть ее лицо.

И вот, в начале лета 1439 года, как и десять лет назад — в доспехах, с короткой стрижкой, под белым знаменем с золотыми лилиями Валуа, Жанна въезжала в Орлеан. Только прикованный к кровати больной не вышел в этот день на улицы города, по которым проезжала Жанна и ее вооруженная свита. Жан Потон де Ксентрай, Братья д’Арки, оба герольда — давно возмужавшие, другие рыцари.

И не было человека, который бы не проливал слез от одного вида Девы, живой и невредимой. Разве что повзрослевшей. «Это она! Это она! — неслось по улице, вдоль которой проезжала графиня дез Армуаз. — Она жива! Святая Жанна!» Плакали старики, еще не забывшие Людовика Орлеанского и свято верившие в избавительницу — его дочь, Орлеанскую Деву; плакали взрослые мужчины и женщины, ненавидевшие англичан и помнившие торжественный въезд юной Жанны в их город; плакали от восторга дети, глядя, какие искренние чувства переполняют их родителей.

Но одна женщина, прижав к лицу платок, смотрела на победительницу, сожженную на костре и воскресшую из мертвых, особыми глазами. Ее звали Изабелла де Вутон. Овдовев год назад, она переехала в Орлеан, где ее встретили с почетом и назначили пожизненную пенсию. Она не ведала, любит ли ее Жанна, так же как она любила свою приемную дочь, но была счастлива уже потому, что видела ее — свою принцессу. Величавую, на белом коне, с высоко поднятым флагом…

А Жанна ехала торжественно, в окружении соратников, гордо подняв голову, сжимая в руке древко победоносного штандарта. Она мечтала об этом триумфе долгие годы — в плену у бургундцев, в руанских застенках, в Савойе — в неприступном замке Монротье…

И об одном она только горько жалела, что не было сейчас здесь ее короля, брата, отказавшегося от нее. Бросившего сестру на произвол судьбы.

И теперь — ее избегавшего.

А Карл Валуа в этот день пребывал в замке Лош. Он многого боялся в жизни — мостов, лестниц, воды, ночного крика совы, сражений, турниров, крови…

Но больше всего он боялся заглянуть в ее глаза. Потому что все эти годы, оказавшиеся для нее адом, разом встали бы между ними непреодолимой стеной. Ее страдания, какие не пожелаешь никому, и его неблагодарность и предательство.

Уже через несколько дней до Карла дошли вести о том, как встречали в Орлеане графиню дез Армуаз. Какие закатывают ей пиры старейшины города. Они даже подарили ей двести ливров золотом — за прежние заслуги! Как народ ходит за ней толпами, пытаясь дотронуться до края ее одежды. Как ее громко и во всеуслышание называют «святой». И это только прибавляло нерешительности и даже озлобленности его душе — он ненавидел за трусость себя, и вновь ненавидел Жанну — за то, что она заставляла его мучиться, переживать, бояться встречи. Скромная жена лотарингского вельможи, остепенившаяся хозяйка далекого замка, — увы, его заветная мечта не сбылась!

Но долго Жанна в Орлеане не удержалась. Ей было приятно сидеть во главе стола у знатных горожан, но пресыщение наступило раньше, чем она думала. И в это же время стали приходить плохие вести из Пуату. В этой провинции смертельно раненный захватчик развязал настоящую гражданскую войну. Отголоски старой распри — сторонников Карла Валуа и его заморского племянника — неожиданно стали набирать силу. Это была лебединая песня приверженцев Генриха Шестого Английского, но Жанна отнеслась к ней со всей серьезностью. Она выступила из Орлеана к своим бретонским войскам, которыми командовал де Сиканвилль. Сюда же прибыли многие капитаны и старые знакомцы Жанны — Потон де Ксентрай и Жиль де Рэ, Жан де Ла Рошфуко и Луи д’Амбуаз.

И здесь же, в Пуату, в июле 1439 года, Жанна была ранена.

В одном из боев за небольшой замок, когда она взбиралась по лестнице на крепостную стену, ее прошили три арбалетных болта. Один пробил плечо, второй и третий — грудную клетку. Жанну отбросило назад, и она оказалась в гуще трупов и раненых. Когда ее вынесли с поля боя, все думали, что она мертва. Но сердце Девы еще билось. Осмотрев ее, врач сказал: «Дама Жанна скоро предстанет перед Господом. Нам остается только молиться за ее бессмертную душу…»

Гонцы понеслись во все стороны света со скорбной вестью. И пока Жанна лежала без сознания, в Орлеане, погрузившемся в траур, было отслужено восемь заупокойных месс.

Но, к счастью, они опередили события…

 

15

24 августа того же 1439 года в Орлеан прибыл Карл Седьмой Валуа. Его целью было собрать Генеральные штаты и провести в жизнь несколько новых законов, судьбоносных для Франции.

Этому решению предшествовали долгие раздумья. До Карла Валуа стали доходить слухи о том, что герцог Бургундии Филипп изъявил желание стать посредником между англичанами и Орлеанским домом в вопросе о выкупе Карла Орлеанского. Недаром же Бастард все эти годы собирал деньги для освобождения сводного брата! А Валуа знал, как ждали во Франции героя Азенкура! Едва нога его ступит на континент, многие сразу же вспомнят, что на троне сидит человек, которого отец и мать на всю Европу назвали ублюдком.

И потом, не доверял он последнее время своим друзьям — этим заносчивым принцам крови! Они были так свободолюбивы! И Алансон, и Бурбон! В их отношениях к нему он давно заметил холодок. А как они посматривают на его непокорного сына, которому дела нет до отца? Точно хотят прибрать его к рукам! Рассорить их окончательно! Что у них на уме — только Господу и ведомо. Да еще дьяволу…

— Я знаю, какой преподнесу сюрприз моим любезным принцам, — еще за несколько месяцев до приезда в Орлеан со злобой говорил он своему фавориту Карлу Менскому. — Я им запрещу иметь собственную армию. Отныне мои вассалы лишатся такого права. Я отменю все феодальные повинности, которые мой народ платил моим дворянам как защитникам государства. Армия будет постоянной и станет подчиняться только своему королю. Моя драгоценная теща права, их стоит урезонить! Тем более, в преддверии возможного возвращения Карла Орлеанского — Филипп Бургундский так и тянет его за уши на континент! Армией будет командовать коннетабль, а все принцы и герцоги будут обязаны подчиняться ему! Кто не подчинится — того ждет суд. А мой народ будет содержать эту армию. И подать эту я назову «военным налогом». Как вы думаете, Карл, хороша идея, не так ли?

— Блестящая, мой государь!

Карл Менский, как и когда-то Ла Тремуй, быстро разгадал короля Франции. Ему нужно было поддакивать, одобрять все его планы, льстить. Но если опальный Ла Тремуй желал завладеть своим государем так, как спрут завладевает своей жертвой, то Карлу Менскому было достаточно меньшей роли — простого паразита. Впрочем, очень жадного. Он не лез в политику, опасаясь принцев. Главное, чтобы жилось хорошо. Быть обласканным королем, иметь много любовниц, золота…

— Я знаю, вы меня понимаете, как никто другой, — кивал Карл Валуа. — Меня это так радует.

С таким настроем Карл Валуа и приехал 24 августа в Орлеан. Генеральные штаты, куда входило духовенство, дворянство и третье сословие, должны были одобрить его проект. Он был выгоден для всех кроме небольшой кучки сеньоров, в чьих жилах текла голубая кровь самой высшей пробы.

Но не прошло и двух дней, как в роскошный дом Жака де Буше, главного казначея города Орлеана, где остановился король, явился некий дворянин Жан д’Арк и сообщил, что в Орлеан едет Дева Жанна.

И вот уже, не находя себе места, Карл Валуа прохаживался по большому саду Жака де Буше. Жарко грело солнце, но тут было хорошо. Особенно в просторной беседке, где расторопные слуги казначея накрыли стол: копченый барашек, фазаны, утки, сыры и фрукты громоздились на нем. Пирожные и конфеты. И много было вина — красного и белого, розового и золотистого, чтобы король и его верные сеньоры могли утолить жажду.

По саду прохаживались те, кого король пригласил к себе для совещания. Тут бродили Карл Анжуйский и епископ Вьеннский; запросто беседовали камергер короны Орлеанский Бастард и великий капеллан Франции — Реньо де Шартр, а в былые времена они готовы были порвать друг друга на части! Но плохое забывается, когда успех, по части государственных дел, бежит впереди тебя. Сеньор де Шомон смеялся, и ему вторил Жан Рабато, не так давно назначенный председателем Парижского парламента. Разумеется, был тут и Гильом Гуффье, сеньор де Буази, камергер короля. В тот момент, когда дежурный офицер, облаченный в кирасу и шлем, шел по аллее, камергер беседовал с Карлом Менским, всегда следовавшим за своим королем.

Придерживая рукоять меча, офицер почтительно поклонился де Буази и его фавориту:

— Дама дез Армуаз просит его величество принять ее, — сказал он.

Карл Валуа обгладывал в беседке утиную ножку, когда уловил эти слова, и тотчас лишился аппетита. Первое, что ему захотелось, это закричать: «Нет, скажите, что я занят! Я болен! Меня нет в Орлеане!»

Но он только вытер губы и руки салфеткой и, бледный, вышел из беседки.

— Господа! — громко сказал он. — Окажем нашей дорогой гостье достойный прием! Прошу вас, господа, прошу…

Придворные поспешили окружить государя.

— Любопытно посмотреть, — негромко обронил Карл Менский.

Но стоило взгляду фаворита встретиться с ледяным взором Орлеанского Бастарда, как он тут же присмирел.

А Жанна, в черном бархатном костюме, держа руку на эфесе меча, уже шла к ним по аллее. Такая же стройная, подтянутая, с возрастом она стала чуть крепче. Все те же коротко остриженные темные волосы. Широкоплечий бархатный камзол, расшитый серебром, и облегающие бедра штаны, широкий кожаный пояс на узкой талии, высокие сапоги с длинными носами. Было в ней, одетой в черное среди буйного лета, что-то неумолимое, волнующее. Точно некая сила двигалась на короля и его придворных, перед которой стоило трепетать.

— Господи Всемогущий, — пробормотал Реньо де Шартр. — Это и впрямь она…

— А вы сомневались, ваше высокопреосвященство? — усмехнулся Орлеанский Бастард.

Многое вспомнилось архиепископу Реймсскому! Неожиданная встреча тоже мало его радовала. Отступив за спину короля, он весь собрался и даже подтянул объемный живот.

С яркого солнца Жанна вошла в тень акации. Она остановилась перед ними в трех шагах.

— Ваше Величество, — поклонившись, произнесла Дама дез Армуаз.

Карл Валуа, гордо подняв голову, смотрел в одну точку — между круто изломленных бровей Жанны. И только потом, набравшись смелости, заглянул ей в глаза. Глаза родной сестры, приведшей его на трон и брошенной им на произвол судьбы. И как набрал он в себя этот пряный воздух летнего сада, чтобы стать значительным, неприступным, великим, так и выдохнул его.

— Девственница, душенька моя, — пролепетал он, — добро пожаловать во имя Господа нашего, — на мгновение он осекся и тотчас продолжил, — ведающего тайну, которая есть между вами и мной…

Глаза Жанны отчаянно блестели. И как много лет назад, она встала на одно колено и, схватив его безвольную руку, которую он готов был отдернуть, спрятать за спиной, прижалась к ней губами. Прижалась и долго не отпускала.

— Я ждала этой встречи, государь, — наконец сказала она.

Сердце его бешено колотилось, но, услышав ее голос, стало биться умереннее. Он понял, что прощен. Что великодушия Жанны оказалось больше, чем его предательства и черной неблагодарности. Все его пороки рассыпались, столкнувшись с ее благородным сердцем. Дышать ему стало легче…

Жанна выехала из Орлеана 4 сентября и вернулась в Пуату, но не надолго. Ее капитаны, на чьей стороне оказалась воинская удача, устроили своим противникам настоящую бойню. Все, кто был замечен в симпатиях к англичанам, вырезались или обирались до нитки. Насилие и кровь охватили и затопили провинцию.

Дева Франции не пожелала участвовать в этой резне. Тем более, что создавалась новая, регулярная армия — в противовес старой, наемной, которая в один миг оказалась вне закона. А в новой армии, строго подчиняющейся центральной власти, женщине делать было нечего.

Той же осенью Жанна уехала в Лотарингию, к брошенному мужу. Когда-то она была в долгу перед Францией, теперь — перед графом дез Армуазом. С которым, увы, у нее не было и не могло быть той идиллии, о которой мечтает любой смертный, решивший прожить свою жизнь в миру.

А над землями Франции тем временем собиралась гроза. Это было грозное эхо новых законов, внедряемых в жизнь государственным аппаратом Карла Валуа. Центробежная сила часто разбрасывала принцев крови и герцогов в разные стороны. Они оспаривали друг у друга угодья, симпатии короля, боевую славу. Но теперь первые аристократы королевства почувствовали угрозу своей независимости. И перед этой опасностью им оставалось только объединиться…

 

16

Военный корабль совсем недавно отошел от берегов Англии. Курс был взят на континент. В проливе Ла-Манш штормило. Холодный февральский ветер продувал палубу, но человеку, стоявшему на носу, кутавшемуся в плащ, подбитый куньим мехом, в широком черном берете с изумрудной брошью, не было до этого дела. Он смотрел вперед — туда, где была его родина. Громоздкое судно, раскачиваясь, шло медленно. Скрипели мачты. Над головой тяжело хлопали паруса. И хлесткий дождь сек по лицу.

— Милорд! — окликнули его сзади. — Вам лучше спуститься с палубы!

Человек неторопливо оглянулся. За его спиной, держась за тот же парапет и канаты, стоял англичанин — в кирасе, шлеме и теплом плаще. Жизнь пленника стоила дорого — как целая провинция, и за нее беспокоились.

— Называйте меня «монсеньор», капитан! — откликнулся он.

— Да, монсеньор! Я прошу вас спуститься вниз! Ваши слуги уже согрели для вас вино!

Но человек, не ответив, вновь обратил взор к серому горизонту.

Карл Орлеанский, рыцарь и поэт, возвращался во Францию. Четверть века его нога не ступала на континент. В двадцать четыре года, пылким воином, грезившим подвигами, с поля боя под Азенкуром он попал пленником в Англию. И теперь плыл назад сорокадевятилетним, умудренным опытом мужем. Опытом по большей части горьким. Английский корабль перевозил назад и его библиотеку. Занятия философией, медициной, теологией, механикой, историей, а равно как и поэтические опыты помогали герцогу коротать дни на чужбине. Что творилось в эти часы в сердце одного из самых благородных и талантливых людей эпохи, стоявшего на палубе английского военного корабля, одному только Богу было известно…

Карл Орлеанский оказался более не нужным англичанам. Генрих Шестой Ланкастер достиг совершеннолетия, англичан вытесняли с континента. Позиции Карла Седьмого Валуа становились только прочнее с каждым годом. Отпустить Карла Орлеанского домой теперь стало даже выгодно его тюремщикам. А вдруг появление легендарного герцога во Франции пошатнет авторитет Карла Валуа? А вдруг они перегрызутся за французский трон и дадут англичанам еще один шанс — вернуть упущенное?

Через два дня герцог высадится в Па-де-Кале, но весть о его возвращении на родину уже будет лететь по всей стране. За Карла Орлеанского поручился его кузен Филипп Бургундский. А герцог Орлеанский дал клятву, что никогда не будет воевать против англичан и бургундцев. Сотни тысяч ливров золотом и его слово стали условием свободы. Но мечтам англичан не суждено будет сбыться. Вернувшись во Францию, Карл Орлеанский не примкнет к восстанию принцев, хотя будет сочувствовать ему. Вместо этого он женится на дочери Филиппа Бургундского и Изабеллы Португальской — пятнадцатилетней красавице Марии Клевской. Они даже обменяются примирительным поцелуем с Филиппом. Принявшие одинаково страшную смерть — Людовик Орлеанский и Жан Бесстрашный, при жизни ненавидевшие друг друга так, как только могут ненавидеть друг друга два человека, — переворачивались, верно, в гробах своих фамильных усыпальниц. И как же иначе — сын одного взял в жены внучку другого! Тем более, что Карл Орлеанский по настоянию Филиппа стал еще и рыцарем ордена Золотого Руна, куда изначально принимались только враги Орлеанского дома. А впрочем, именно так заканчивалась кровавая вражда арманьяков и бургиньонов, заставившая пройти Францию по всем кругам ада.

…Но всего этого Карл Орлеанский пока еще не знал. Его просто переполняло счастье. Хватало шторма, холодного соленого ветра, хлесткого дождя. Английское военное судно плыло к берегам континента, и человек на его борту не мог сдержать слез…

 

17

Февраль 1440 года в укрытой лесами Лотарингии выдался теплым. Мягкий снег укрывал остроконечные крыши восьми башен замка Жольни, его стены и бойницы. Хозяева замка редко приглашали гостей, еще реже навещали кого-то. Зато они часто выезжали на охоту — то загоняли быстроного оленя, то свирепого кабана. Графиня дез Армуаз прекрасно стреляла из лука — когда-то у нее был хороший учитель, шотландец Ричард. И своры псов неслись по полям Лотарингии за своей Артемидой, стараясь не попасть под копыта ее лошади…

В один из таких февральских вечеров у ворот замка остановился конный отряд. На вопрос, кто приехал, ответили: «Орлеанский Бастард, граф Дюнуа! Дома ли графиня дез Армуаз?»

Через пять минут в залу, где жарко горел камин, а полы и стены были укрыты коврами, вошел Бастард. Граф хворал на своей половине. Знатного гостя вышла встречать Жанна, одетая в домашнее платье.

— Каким ветром занесло тебя, Бастард? — она была искренне удивлена.

Ее сводный брат сбросил подбитый мехом плащ. Он был в кирасе, точно готовился к бою. Орлеанский Бастард подошел к камину и протянул к огню руки.

— Пусть помогут мне раздеться, Жанна, — сказал он.

Хозяйка хлопнула в ладоши, и два пажа, отданные благородными родителями на воспитание в дом графов Армуазов, быстро разоблачили гостя.

— Дай вина и еды своему брату, — попросил он. — Я чертовски проголодался. И прикажи слугам — пусть покинут нас.

— Хорошо, Бастард, — ответила она.

Было принесено вино, остывшие после обеда перепела, хлеб и сыр. Слуг отослали кормить спутников гостя. Орлеанский Бастард сам наполнил кубок вином и выпил его до дна.

— Жанна, Жанна… — произнес он, не зная, с чего начать.

— Во имя Господа, хотя бы сядь, — недоуменно проговорила хозяйка замка. — Что же случилось?

— Англичане согласились отпустить Карла Орлеанского из Англии. Он на пути во Францию.

Глаза Жанны загорелись:

— Хвала Господу, молитвы мои услышаны! Добрая новость, Бастард, добрая…

— Но это не все новости, Жанна. — Бастарду не сиделось — он выпил еще кубок вина, разорвал зубами перепела. Но трапезничал граф Дюнуа недолго — минуту или две. — Ты, наверное, знаешь, что наш король, этот никудышный монарх, оскорбил всех принцев?

Хозяйка замка нахмурилась:

— Не понимаю…

Он заглянул в ее глаза.

— Не понимаешь? На собрании Генеральных штатов в Орлеане Валуа утвердил ряд преступных законов.

— Вот оно что… Но эти законы говорят лишь о том, что теперь я больше не смогу воевать против англичан. Раньше я могла возглавить личное войско Алансона, Бурбона или Жиля де Рэ. Но быть офицером у де Ришмона — увольте. — Она рассмеялась. — Дева Франции — командир полка живодеров!

— Все гораздо серьезнее, Жанна. — Кажется, его злила ее беспечность. — Законы, принятые Генеральными штатами, не приемлемы для нас. Не хуже моего ты знаешь, что у Карла Орлеанского больше прав на престол Франции, чем у Валуа. Мать и отец отреклись от нашего короля — назвали ублюдком. Мы служили ему только потому, что он был первым из сеньоров Франции. Мы поставили на него. Но скоро появится законный наследник — сын Людовика и Валентины Висконти. По праву престолонаследия он, и только он, должен сесть на трон Франции!

— У тебя далеко идущие планы, — Жанна с трудом верила в услышанное.

— А как ты думала, моя милая принцесса?

Хозяйка Жольни недоуменно покачала головой:

— А как же дофин? Семнадцатилетний Людовик?

— Он — сын своего отца. И нужен нам только на время…

— А когда это время закончится?

— Во Франции много провинций, Жанна. Одну отдадут ему.

— И кто же поддержит тебя?

— Меня поддержат рыцари Орлеана.

— А принцы — Алансон, к примеру?

— Алансон, Клермон и Карл Анжуйский также хотят отстранить от власти Карла Валуа, но они задумали посадить на трон дофина Людовика, чтобы от его имени управлять страной. Им дела нет до Карла Орлеанского.

— А мои капитаны — Ксентрай и Ла Ир?

— Твои доблестные капитаны и мои друзья раздумывают.

— А братья де Шабанн?

— Антуан поддержит меня, Жан — Алансона. Со мной граф Вандом, а также де Бризе и де Бюэй. Ты их знаешь — надежные рыцари!

— Господи Всемогущий, — покачала головой Жанна. — Для того я боролась с англичанами, Бастард, чтобы вы разделили Францию между собой? Перегрызлись, как псы? Для того я страдала в английской тюрьме и терпела унижения, чтобы теперь брат пошел на брата, а сын — на отца? Да вы хуже англичан! Как же вы посмели пойти на своего короля, — вы, французы?

— Любой король Франции — всего лишь первый среди равных себе, — холодно сказал Бастард. — Так было веками. Но Карл Валуа посягнул на священное право аристократов — быть свободными в своем выборе. В защите и нападении. Держать войско и угрожать врагу. Карл Орлеанский отменит этот закон. Если мы победим…

— А если победят дофин, а с ним Алансон и Клермон?

— Тогда дофин Людовик отменит этот закон! А с ним мы сговоримся.

— Какая же участь ждет Карла Валуа?

— Мы отдадим его под опеку сыну как человека безумного… Почему ты упрямишься? Столько раз он предавал тебя!

— Я не пойду против своего короля, каким бы он ни был, — сказала Жанна. — Жалким, ничтожным, трусливым. Одиннадцать лет назад я привела его в Реймс, на голову его был пролит елей святого Хлодвига и возложена корона. Ему и править в этой стране.

— Карл Орлеанский — твой брат, Жанна, как и я. У нас один отец — Людовик!

— У Карла Валуа тоже.

— Это никому не известно, — зло усмехнулся Бастард.

— Мне об этом сказал Господь!

— А веришь ли ты сама себе, Жанна?

Она гордо подняла голову.

— Спокойной ночи, Бастард, граф Дюнуа. Слуги уложат спать тебя и твоих людей. Но, засыпая, помни: если вы все, забывшие о чести, ввергнете Францию в гражданскую войну и англичане вновь займут наши земли, которые мы отвоевывали такой кровью, Господь не простит вас. А я — прокляну.

Орлеанский Бастард выпил еще вина.

— Ты сделала свой выбор, — сказал он. Ему было все ясно — на помощь Девы Франции его партия могла не рассчитывать. — Тогда хотя бы скажи, не пойдешь ли ты против Карла Орлеанского, если тебя призоветтвойкороль?

Но Жанна только презрительно усмехнулась, так и не удостоив ответом гостя. Взяв подсвечник, она пошла к себе.

…Утром она провожала своего брата. Бастард и Дева ехали впереди отряда молчком. За их спинами, в окружении лесов, поднимались серые башни замка Жольни. Отъехав на лье, они увидели на дороге встречный конный отряд, идущий на них.

— Кто же это может быть? — всматриваясь вдаль, произнесла Жанна. — Надеюсь, не разбойники? Я даже не взяла с собой меч…

— Будьте на чеку, — бросил своим людям Бастард. А спустя несколько минут, ошеломленно добавил: — Кажется, я знаю этого разбойника…

— Я тоже, — сказала Жанна.

На них двигался отряд человек в тридцать — шел он рысью. По всему, отряд торопился. Он приближался быстро. Уже можно было различить лицо предводителя — лягушачье лицо.

Это был второй сын герцога Бретани — Артюр де Ришмон…

Два отряда остановились друг против друга. Вокруг были укрытые снегом поля. Вдалеке — леса. Позади серой скалой поднимался Жольни. Храпели лошади, пуская пар из ноздрей.

— Дама Жанна, — поклонился хозяйке этих земель коннетабль Франции, даже не взглянув на Бастарда. — Рад видеть вас в здравии.

— Спасибо, граф, — она ответила поклоном.

— Дама Жанна, я приехал от имени его величества короля Франции Карла Седьмого, — сказал бретонец. — Он просит вас приехать к нему.

— Зачем, де Ришмон?

Взгляды коннетабля и Орлеанского Бастарда наконец-то встретились.

— Его предали, Дама Жанна, предали те, кого он считал самыми близкими друзьями.

— Черт! — вырвалось у Дюнуа. — Друзьями!

— Именно так, Дама Жанна, — продолжал «человек-лягушка». — Они — оборотни. Они — те, кто вонзает кинжал в спину!

Орлеанский Бастард вырвал из ножен меч, сбросил с плеч в снег подбитый мехом плащ.

— Это мы — оборотни?! — Орлеанский Бастард, под которым рыл копытами снег и мокрую землю его боевой конь, направил острие меча в сторону коннетабля Франции. — Если хочешь сражаться — я готов!

— Нет, Дюнуа, — сказал тот, даже не вынимая меча из ножен. — Не сегодня и не сейчас! Позже!

По кивку коннетабля несколько рыцарей и оруженосцев сделали круг перед ним. Теперь уже оба отряда были готовы к битве. Не зря и те, и другие облачились в латы, точно шли на англичан.

— Ты — трус, де Ришмон! — выкрикнул Бастард, едва сдерживая коня.

— Ты знаешь, что это не так, Дюнуа. Но я нужен своему королю — я обещал ему вернуться живым и разделаться со всеми вами, изменниками короны! И я сдержу свое слово… Дама Жанна, с кем вы? С кем Дева Франции?

— Участвовать в распре единокровных братьев, готовых перерезать друг другу глотки? — усмехнулась она. — Увольте…

— В таком деле быть в стороне нельзя, — возразил коннетабль.

— Я нездорова, де Ришмон, последнее время раны не дают мне покоя. — Конь Жанны тоже волновался. — Война больше не для меня.

Она не врала — ранения, полученные в Пуату, иногда тревожили ее не на шутку. Артюр де Ришмон молчал, точно пытался понять — не кривит ли она душой. Он поймал ее взгляд:

— Мой король и ваш брат хотел бы знать наверняка, что вы не встанете на сторону Карла Орлеанского и Бастарда или дофина Людовика.

— Да как вы смеете, де Ришмон?! — взорвалась она.

— Простите, Дама Жанна, но у той партии, чью сторону вы примете, все шансы на победу. Народ верит вам, солдаты верят. Я — просто воин. Один из многих. А вы — Дева Франции. Почти святая. Вы говорите с Богом. Люди пойдут за вами.

Жанна опешила:

— Мой король и брат… боится меня?

— Если вы останетесь в стороне, Дама Жанна, этого уже будет достаточно, — вместо ответа произнес коннетабль.

Дюнуа усмехнулся, но Жанна вскинула руку, и он замолчал.

— Скажите моему недоверчивому брату, Карлу Валуа, что никогда я не обнажу против него меч. Я лучше умру…

Артюр де Ришмон кивнул:

— Этого достаточно, Дама Жанна. Я буду молиться за вас.

Жанна оглядела обоих мужчин.

— Дайте мне слово, господа, что вы не наброситесь друг на друга сразу же, как я покину вас.

Орлеанский Бастард и Артюр де Ришмон молчали.

— Ну же!

— Слово рыцаря, — уверенно сказал коннетабль.

— Слово рыцаря, — кивнул Дюнуа.

И он не хотел рисковать понапрасну собственной жизнью. У него также были обязательства, но перед Карлом Орлеанским.

— А теперь прощайте, господа, — сказала Жанна и, повернув коня, галопом направила его в сторону замка. Только снег и земля вырывались из-под копыт ее скакуна.

Она не оглянулась — ей больше не было до этих людей дела…

— Кто поедет вперед? — спросил Орлеанский Бастард.

— Я пропущу вас, — ответил коннетабль.

— Тогда встретимся на полях Франции! Поклон его величеству!

— Обязательно передам! — улыбнулся лягушачьей улыбкой Артюр де Ришмон. Он указал рукой на дорогу. — Прошу вас, граф…

Они разъехались по-рыцарски. Первым ушел вперед отряд Орлеанского Бастарда, за ним — де Ришмона. Преодолев границу Франции, они разъехались по разным дорогам. Граф Дюнуа направился в Орлеан и Блуа — заручиться поддержкой городов на Луаре, де Ришмон — в Бурж и Шинон, собирать войско.

Той же весной и летом 1440 года войска под предводительством коннетабля Франции Артюра де Ришмона прошли через Пуату, Овернь и Бурбон. Второй сын герцога Бретани сдержал слово, данное королю. Это был его звездный час! Он завладел наиболее опасными крепостями, в которых укрывались мятежники. Главные заговорщики, опекавшие дофина и намеревавшиеся возвести его на престол, сдались на милость победителя. Это были: принц Жан д’Алансон, друг и близкий родственник Девы Жанны, когда-то безуспешно штурмовавший с ней Париж; Карл де Бурбон, граф де Клермон, из-за нерасторопности которого оказалась проиграна «битва селедок» при деревне Рувре; и Карл Анжуйский, младший сын королевы четырех королевств — Иоланды Арагонской. Более других не повезло Алансону и Бурбону. Первый был приговорен к смерти, но помилован и посажен в тюрьму. Второго лишили части родовых земель и удалили от двора. Семнадцатилетнего дофина Людовика, взбунтовавшегося против отца, Карл Седьмой Валуа отослал в небольшую провинцию Дофине, под надзор.

Всех остальных после повинной и нового оммажа, принесенного своему королю, Карл Валуа помиловал. В том числе друга детства Орлеанского Бастарда и его приспешников — де Шабанна, де Бризе, де Бюэя и других знатных рыцарей. Поняв, что Карл Орлеанский, опустошенный длительным пленом, не бросится отвоевывать трон, Бастард дал отступного. И уже вскоре, по указу короля, помогал Артюру де Ришмону реформировать старую феодальную армию, превращая ее в новую регулярную.

Он был не только смел, но хитер и ловок, этот «красавчик Дюнуа», Орлеанский Бастард!

Что до Девы Жанны, то ей никто не простил бездействия. Карл Седьмой был оскорблен до глубины души, что она не выступила на его стороне против заговорщиков, а Бастард затаил обиду на сестру, которая не захотела встать на защиту Орлеанского дома.

Обретя покой в замке Жольни, графиня дез Армуаз любила часами сидеть у камина и смотреть на огонь. Наблюдать, как языки племени лижут дрова и ползут по поленцам вверх. У нее были с огнем особые отношения! Дружеские. Но глядя на пламя и тлеющие угли, вспоминая былые времена и походы, потрясавшие ее страну, Жанна, прозванная Девственницей Франции, никогда не пожалела о своем поступке. Она осталась в стороне от прокатившейся по королевству гражданской войны, в которой ее братья вцепились в глотку друг другу. Жанна не изменила себе — и не могла поступить иначе.