Принцесса крови

Агалаков Дмитрий Валентинович

Часть третья. Око за око

 

 

В 1521 году французский король Франциск Первый посетил Дижон — столицу Бургундии, к тому времени уже присоединенную через династический брак к Франции. По преданию, побывал он и в фамильной усыпальнице герцогов. Именно там монах-картезианец, заботящийся о мире усопших, показал королю изуродованный череп. Лоб его был разрублен, темя снесено. Было очевидно, что тут поработали мечом или топором. «Государь, — сказал монах, — перед вами череп Жана Бесстрашного. Вот через эту дыру англичане и проникли во Францию!

 

1

Хохот герцога Бургундского разносился по всему дижонскому дворцу. Дрожали витражи в часовнях, вода шла рябью в кувшинах и мисках. Его хохот был слышен и в окрестностях замка. В лесах трепетали олени и тянули головы на раскатистое эхо, птицы не находили себе места, то и дело вспархивая над кронами деревьев, врассыпную бросались кабаньи выводки, и даже волки настороженно рычали и скалили пасти. Но это были дикие звери…

И совсем другое дело — бургундцы. Они ликовали! Те, кто еще помнил события двухлетней давности, когда им пришлось уносить ноги из столицы Франции. Убегать, переодевшись горожанами, прислугой. Прокаженными! Красться тенями по ночным мостовым. Потому что кто не успел убежать, был изрублен на куски врагом и брошен на те самые мостовые — на съедение бродячим псам. А кто был этим врагом? — арманьяки! И вот теперь Господь покарал их!

Потому герцог Бургундский, Жан Бесстрашный, и смеялся. Весело, от души.

— Жак, мой верный Жак! — восклицал он, маленький и кривоногий крепыш, бодро пересекая в ту и другую сторону свои покои. — Разве мог я поверить в такое чудо? — Он поднимал руки, сжимал кулаки и потрясал ими. — Разве мог?! Это — провидение, не иначе! Дракону отсекли голову — раз, и нету! — Говоря это, он захлебывался счастьем. — Жак, Жак!.. Арманьяки, эти чертовы выродки, разбиты под Азенкуром, и теперь я могу отомстить! Каждому из них! Каждому…

Жан Бургундский забыл даже о том, что потерял в этой битве двух родных братьев — герцогов Антуана Брабантского и Филиппа Неверского. Главное — его враги попали в медвежий капкан и там издохли. Слава англичанам! Слава Генриху Пятому!

Герцог остановился так же быстро, как до этого бегал взад и вперед.

— Жак…

Жак де Ба, его телохранитель и палач, поклонился:

— Да, монсеньер?

Жан Бургундский негромко рассмеялся:

— Подумай! Карл Орлеанский у англичан, его брат, герцог Ангулемский, тоже. Там же Бурбон. Несколько щенков-малолеток не в счет. Их можно перетопить одной левой, — он выбросил вперед левую руку и сжал кулак, на пальцах которого приглушенным светом сверкнули перстни. — Остается Бернар Арманьяк, старый волк! Свернем ему шею, и Париж наш! Да что там Париж — Франция будет наша! Король и королева выполнят любое мое требование, не говоря о дофине Луи… Бернар Арманьяк, вот кто нам нужен! Он мне ответит за все — око за око, зуб за зуб!

 

2

Франция горевала. Беды, подобно вспышкам моровой язвы, сыпались на ее голову. Народ взирал на собственное будущее с унынием. Ослепленные гордыней, в королевстве враждовали два лагеря аристократов. Дрались они не на жизнь, а на смерть. И с поражением арманьяков под Азенкуром эта вражда грозилась стать еще более жестокой. Тем более что король представлял себя то хрупким стеклянным сосудом, то нежным цветком, что, впрочем, было одно и то же. О королевстве он вспоминал от случая к случаю, когда сознание внезапно приходило к нему, но только для того, чтобы не менее внезапно оставить. А вести, приходившие из Англии, пугали. Говорили, что недавняя высадка Генриха на севере и его победоносный марш были только пробой пера грозного и ненасытного завоевателя. И не за горами настоящая война.

В эти дни каждый простой француз спрашивал себя — за что Господь послал им такое наказание?

Но бедам этим не было ни конца, ни края…

Не прошло и двух месяцев после поражения французского рыцарства под Азенкуром, как 18 декабря 1415 года, в возрасте 19 лет, в Париже умер наследник престола, сын Карла Шестого и Изабеллы Баварской — дофин Людовик, герцог Гюйеньский. Мать покойного дофина была безутешна. Его похоронили не выходя за ворота столицы — в соборе Парижской Богоматери. Даже не в фамильной усыпальнице Сен-Дени! В предместья идти не решились — из-за потрясений вековой традицией пренебрегли.

А 5 апреля следующего, 1416 года, в Компьене, в возрасте 18 лет умер другой дофин — Жан, герцог Туренский. Весть поразила двор — на юного Жана возлагались большие надежды! Врачи предположили, что дофин был отравлен. Шептались, что в его смерти замешан сам король! Но почему? Шли упорные слухи, что Жан — сын другого человека. Может быть, Людовика Орлеанского, может быть, кавалера Луи де Буа-Бурдона, или кого-то еще. К тому времени на Карла Шестого нашло просветление, он неожиданно осознал, что в его семье, пока он безумствовал, прибыло. Королева исправно рожала детей, и они назывались перед лицом Господа и всего королевства — принцами крови и наследниками! Король был в гневе. Метал громы и молнии, насколько ему, разбитому и ослабшему, хватало сил. И, как говорили придворные, замышлял месть. Но правда, касающаяся того, кто на самом деле отравил дофина, канула в Лету.

Смерть еще одного сына подорвала здоровье Изабеллы Баварской. Стареющая королева, никогда и ни в чем себе не отказывавшая, будь то плотские утехи или многодневные пиршества, подурнела и ослабла. Ее стала стремительно одолевать тучность…

Новым дофином неожиданно оказался пятнадцатилетний Карл, недоверчивый и боязливый юноша, любивший днями напролет сидеть за книгами. Никому бы и в голову не пришло напророчить ему судьбу короля Франции, всякий указал бы на небольшой удел, где ему суждено было бы вести жизнь принца крови. Тем более, последнего сына мать недолюбливала и в свое время легко отослала его от себя. Вот уже несколько лет Карл жил в герцогстве Анжуйском, при дворе Иоланды Арагонской, королевы четырех королевств, обрученным с ее дочерью — двенадцатилетней принцессой Марией.

От имени короля, вновь впавшего в забытье, Изабелла Баварская потребовала вернуть последнего сына в Париж — ко двору, но неожиданно получила от Иоланды резкое письмо:

«Женщине, которая предпочитает жить с любовниками, ребенок абсолютно не нужен. Не для того я кормила и воспитывала Карла, чтобы он умер под Вашей опекою, как его братья. Тем более, если Вы намерены сделать из него англичанина, как вы сами, или довести до сумасшествия, как его отца. Он останется у меня, а Вы, если осмелитесь, попробуйте его отобрать».

Это был вызов. Но что могла сделать Изабелла, власть которой в ее королевстве таяла на глазах? Все, что ей оставалось, это лавировать между двумя силами — новым коннетаблем Бернаром Арманьяком, грозным и жестоким хозяином Парижа, все больше вызывавшим недовольство горожан, и герцогом Бургундским, Жаном Бесстрашным, который контролировал многие области королевства.

Но с Арманьяком, оказавшимся властным и бесцеремонным хозяином, не желавшим считаться с королевским мнением, Изабелла Баварская ладила все меньше. После того как Карл Орлеанский попал в плен, этот вельможа совсем распоясался, так считала королева. Арманьяк был уверен, что он единственный, кто способен навести порядок в королевстве. А герцог Бургундский, через своих людей, все чаще искал ее расположения. Она готова была простить ему убийство любимого или сделать вид, что прощает. Ей просто некуда было деваться…

Теперь дофин Карл был единственным наследником престола, и Королевский Совет потребовал его присутствия в Париже. Так было положено. Граф Арманьяк договорился с Иоландой Арагонской, которую уважали безоговорочно все — враги и друзья, и она отправила-таки юного дофина в Париж, дабы он представлял собой королевскую власть, пока его отец пребывал в безумии. К нему приставили надежную охрану из анжуйцев, преданных Иоланде. С дофином Карлом Бернару Арманьяку было управляться проще, чем с королевой, — он мало что понимал в текущей политике и уж конечно не стал бы заигрывать с герцогом Бургундским!

Королева, не имевшая на сына никакого влияния, оказалась отодвинута с первых ролей, но сдаваться не хотела. И однажды она предостерегла Бернара Арманьяка:

— Вы играете с огнем, граф! Я все еще королева! — Горе и все потрясения, терзавшие ее последние годы, вылились в эту вспышку гнева. — Поверьте, граф, — неожиданно выпалила она, — я найду на вас управу!

Граф Арманьяк понял, какого защитника выбрала себе королева. Жана Бургундского! Эта угроза совпала с очередным «пробуждением» короля…

Зимним вечером все того же 1416 года граф вошел в покои Карла Шестого. Государь сидел в тронном кресле, в тепле жарко растопленного камина, закутавшись в шубу. Его знобило. Он пил вино и по лицу его градом катился пот.

— У меня дело государственной важности, — сказал Бернар Арманьяк.

— Я слушаю вас, граф, — тихо проговорил король.

Одетта де Шандивер, находившаяся при его величестве, поймала взгляд грозного вельможи и хотела удалиться, но тот поспешно сказал:

— Прошу вас остаться. Это касается всего королевства, госпожа де Шандивер.

Король поднял на него запавшие глаза:

— Говорите же, граф…

В этот вечер Бернар Арманьяк открыл королю связь его законной супруги с великим магистром дворца королевы, кавалером де Буа-Бурдоном. Связь, тянувшуюся не один десяток лет!

— Так далее продолжаться не может, ваше величество, — заключил Арманьяк. — Двор в замешательстве. Королева не отдает отчета своим поступкам. Затронута ваша честь. И будущее государства….

Карл Шестой внимательно посмотрел на графа — не каждый отважится прийти к своему государю с такой вестью! Тем более — последние слова. Они ранили слух и обжигали сердце. Под «будущим государства» Бернар Арманьяк подразумевал возможность того, что на троне окажется ублюдок.

— Повелеваю вам, граф, арестовать кавалера Буа-Бурдона и доставить его в камеру пыток, — так же тихо сказал король. — Я даю вам разрешение входить в любой дом и дворец Парижа.

В этот же вечер с грозным окриком: «Именем короля!» — кавалера де Буа-Бурдона, отважного рыцаря, одного из командиров французской конницы, сражавшейся под Азенкуром, забрали из дворца Барбетт и доставили в подвалы королевского дворца Сен-Поль.

Когда его, несмотря на возраст — настоящего буйвола, бросили на решетку, под которой палач раздувал мехами огонь, из темноты камеры на свет вышел закутанный в шубу король.

— Вам придется нелегко, — сказал Карл Шестой человеку, добрых двадцать лет наставлявшему ему рога. — Обещаю.

Их взгляды встретились — и тогда отважному воину впервые в жизни стало страшно. Луи де Буа-Бурдон понял, что его пытки будут продолжаться долго. И от крика его устанут даже видавшие виды палачи…

Тем временем пробил и час королевы. Изабелла Баварская была арестована, по предписанию короля ей надлежало немедленно, под охраной, отправиться в Тур. Все имущество королевы, нажитое ею за всю ее королевскую жизнь (по настоянию Бернара Арманьяка), конфисковалось в пользу казны. По приказу того же короля тюремщики Изабеллы должны были денно и нощно наблюдать, чтобы распутная сорокасемилетняя королева Изабелла не совокупилась где-нибудь, с кем-нибудь. От такого удара мало кто мог оправиться, тем более — царственная особа!

Как только ее увезли, граф Арманьяк лично принялся за долгожданную конфискацию сокровищ королевы, не упуская случая пополнить добром Изабеллы и свою личную казну. Говорили, что в его сундуки сыпалось золото, полученное от продажи драгоценностей королевы, ее мебели и даже нарядов!

У королевы был единственный шанс выпутаться из этой истории. Ей удалось сохранить подле себя слугу Луи де Буа-Бурдона — некоего Ле Клера. И вот ему и была поручена тайная миссия.

— Ты отправишься к герцогу Бургундскому и попросишь у него заступничества, — когда тюремщики отвлеклись игрой в кости, сказала слуге любовника королева.

Бежав, через несколько дней Ле Клер застал Жана Бесстрашного за осадой Корбея — крепости, принадлежавшей арманьякам. Взяв восемьсот солдат, герцог лично бросился освобождать Изабеллу Баварскую. Опальная королева упросила своих тюремщиков разрешить ей отправиться в аббатство Нуармутье, под Туром, где она собиралась причаститься. Хитрость ее удалась — там ее и застало войско Жана Бесстрашного, нагрянувшее внезапно, а спустя сутки герцог въехал в город.

Из Тура королева была благополучно отправлена новым своим покровителем в Шартр, а затем в Труа. У Жана Бургундского на Изабеллу Баварскую имелись большие планы! Вместе с ней он собирался в скором времени въехать в Париж и «освободить» от беспощадного тирана графа Арманьяка несчастного короля Франции и не менее несчастного дофина. Натерпевшаяся от мужа, в пику арманьякам, королева образовала в Труа свое правительство и заказала новую государственную печать. Во всех документах она теперь именовала себя регентшей королевства, а в довершение всего созвала в Амьене новый парламент.

Судьба любовника королевы Луи де Буа-Бурдона была куда более печальна. Его пытали несколько месяцев подряд, а затем, полуживого, зашили в кожаный мешок с надписью: «Дорогу королевскому правосудию!» — и бросили в Сену. Так казнили только государственных преступников, предавших своего короля.

 

3

— Лучше им отдать мне свою принцессу, Кларенс, — хватая ртом соленый ветер, говорил брату Генрих Пятый, стоя на носу боевого корабля, возглавлявшего флотилию, вышедшую из Саутгемптона 30 июля 1417 года в пролив Ла-Манш. — Если они вновь не будут сговорчивы, я стану для Франции десятью казнями египетскими! Даю слово короля!

Генрих Пятый не шутил. Первый поход мало что принес ему кроме славы: один взятый город — Гарфлер, и одно выигранное сражение под Азенкуром. Это была разведка боем. Один из тех набегов, которые так любил его предок — Черный Принц. Генрих Ланкастер хотел другого — завоевания! И первым куском желанного пирога виделось ему герцогство Нормандия, когда-то — законная провинция Англии. Через несколько дней Генрих высадился в Туке, стоявшем через небольшой залив напротив Гарфлера, и двинул свои войска в сторону Кана — одной из мощнейших крепостей Франции. В авангарде шел герцог Кларенс. Он первым достиг города и стремительно захватил два старинных аббатства, которые французы не успели разрушить при внезапном приближении противника. Это серьезно ослабило Кан. Город, делившийся на Старый и Новый, рассекала река Орн. Аббатства располагались по обе стороны Кана. Это означало, что англичане сразу приобрели два надежных и хорошо защищенных форта. Одно из аббатств стало резиденцией подошедшего с армией Генриха, другое — его воинственного брата.

Подтянув артиллерию, англичане стали нещадно обстреливать Кан — бомбардировки шли днем и ночью. Храмы, дома и лавки в городе превращались в груды камней. Жители Кана отвечали своими пушками. С каждым днем Генрих Пятый свирепел. Он не любил, когда ему перечили. Он уже в который раз требовал сдачи, и в который раз ему гордо отказывали.

— Я буду беспощаден, — все чаще повторял он, оглядывая крепостные башни Кана.

Утром четвертого сентября, после трех месс, во время которых король стоял, преклонив колена, был объявлен общий штурм города. Пятнадцать отрядов, которые возглавляли лично Генрих Пятый и Томас Кларенс, бросились на стены города, забрасывая фашинами рвы, сотнями ложась под стрелами, но приставляя лестницы и взбираясь наверх. Воинская слава Генриха Пятого не давала покоя его младшему брату — Томасу, и потому он первым прорвался в город. Один из командиров Кларенса, граф Уорвик, захватил форт св. Петра, что защищал мост между двумя частями города, сам Кларенс отбросил тех французов, что еще сопротивлялись солдатам Генриха. Город был обречен, но его жители и сражались с мужеством обреченных. На рыночной площади скопилось множество народа, как вооруженных мужчин, так и женщин с детьми. Английские солдаты не разбирали, кто перед ними. С копьями, мечами и топорами они врубались в эти ряды и высекли их так, как высекают серпом спелые колосья. Ни крики детей, ни стоны гибнущих женщин не останавливали их. Сотни изрубленных людей ложились друг на друга. Самая грязная скотобойня стала бы примером любви одних живых созданий к другим по сравнению с рыночной площадью Кан.

— Стойте! — подъезжая к месту побоища, крикнул Генрих Пятый. — Стойте!..

Одна из представших картин не то чтобы потрясла завоевателя, но все же тронула его жестокое сердце. Он въехал на рыночную площадь, когда дело шло к развязке и по мостовым уже текли потоки крови. А увидел он обезглавленную женщину, что лежала сцепив руки на мертвом ребенке.

Тогда Генрих сказал:

— Солдаты, приказываю не избивать священников, женщин и детей! Сам город отдаю на разграбление!

Этого его солдаты только и ждали. Все мужчины Кана были перебиты, женщины изнасилованы, дома разграблены. Англичане сторицей платили за кипящую смолу, которой их обильно поливали с крепостных стен. А потом, зверства были частью того спектакля, что именовался войной. Больше половины городских драгоценностей благодарный Генрих Пятый торжественно вручил Томасу Кларенсу — «неоспоримому герою Кан», как его уже называли все англичане.

Так начался второй поход Генриха Пятого Ланкастера на континент. Многие города нижней Нормандии сдавались без боя — пример Кан был поучительным. Сам же Генрих, учинив разбой на французском берегу, уже думал о продолжении пиршества. Пока его администраторы посылали корабли в Англию, дабы привезти оттуда поселенцев — на места вырезанных жителей Кан, сам король грезил походом на Руан — столицу Нормандии.

 

4

…Вновь тучи сгущались над партией арманьяков, и в темном поднебесье уже полыхали близкие молнии…

Главная беда приверженцев тестя Карла Орлеанского была в том, что, захватив Париж в 1413 году, они слишком долго сводили счеты с бургундцами. Так долго и жестоко, что многие парижане все чаще вспоминали добрым словом Жана Бесстрашного. Трагедия под Азенкуром обескровила партию арманьяков, а еще одно поражение от англичан — в битве при Вальмоне, в 1416 году, где французскими войсками командовал лично Бернар Арманьяк, окончательно подорвало доверие к нему и его сторонникам.

Это позволило 29 мая 1418 года горожанину Перине Лекрерку, убежденному бургиньону, открыть ворота Парижа бургундскому капитану Вилье де Лиль-Адану. Последний ворвался со своим многочисленным отрядом так стремительно, что сопротивление не ожидавшего нападения гарнизона, подчинявшегося Бернару Арманьяку, оказалось бесполезным. А вслед за Лиль-Аданом в Париж вошло все войско Жана Бесстрашного.

Резня, устроенная бургундцами, затмила все предыдущие сражения и расправы, проходившие под знаменем гражданской войны. Тех арманьяков, которых не закололи на улицах Парижа, пленили и свели в одну из дворцовых тюрем.

В тот же вечер Бернара Арманьяка, избитого и связанного по рукам, привели к Жану Бесстрашному.

— Королева говорила вам, граф, что и на вас найдется управа? — спросил герцог.

— Будь проклят, бургундец, — ответил граф Арманьяк.

— Буду! — рявкнул герцог Бургундский и ткнул в него пальцем. — Но ты — первый! — Внезапно Жан разразился такой бранью, что стены дворца задрожали. Он страстно сжимал кулаки, посылая все существующие проклятия на орлеанов и арманьяков. Суть его угроз сводилась к тому, что он не успокоится, пока не истребит оба вражьих рода под самый корень. И если понадобится, то отправится в Англию, чтобы прикончить сына Людовика — Карла. Он долго и тяжело дышал, даже когда поутих. — Прощайте, граф Арманьяк, — в заключение своей тирады, еще пунцовый от затяжной вспышки гнева, сказал Жан и бросил страже: — Увести негодяя!

Ночью двери в тюремные камеры открылись и к пленным ворвались бургундцы. Копьями и мечами они перекололи всех до одного. Граф Бернар Арманьяк не избежал общей участи. Его нагое тело выбросили на парижскую мостовую и держали так трое суток. Каждый, кому насолил граф Арманьяка, мог пнуть его труп, оскорбить плевком или проткнуть мечом. К концу третьего дня от некогда могущественного вельможи осталось кровавое месиво с пустыми глазницами и страшной воронкой разбитого рта. Пир завершили вечно голодные парижские псы — от графа остался объеденный скелет.

Но только на следующий день после избиения арманьяков герцог Бургундский обнаружил, что в Париже нет дофина — Карла Валуа. Его капитаны, занятые резней, проглядели бегство юноши. Отважная охрана из анжуйцев Иоланды Арагонской и горстки сторонников Бернара Арманьяка сделали свое дело — наследника престола спасли. Некий рыцарь Танги дю Шатель завернул его в ковер и, переодевшись торговцем, вынес из дворца. Когда герцог Бургундский праздновал кровавую победу, дофин был уже на полпути к спасительной Луаре и замкам, принадлежавшим герцогам Орлеанским и Анжуйским. Куда меньше повезло другу детства Карла Валуа — пятнадцатилетнему Орлеанскому Бастарду, внебрачному сыну Людовика Орлеанского, которого Валентина Висконти воспитывала как родного и кому завещала отомстить за любимого мужа. Ценой жизни он мечтал выполнить обещание, и потому со взрослыми мужчинами сражался против бургундцев на улицах Парижа, но был ранен и пленен. И не был убит лишь из-за юного возраста и благородной крови. Такого щенка всегда можно выгодно продать или обменять на важного пленника!

В сущности, взятие Парижа Жаном Бесстрашным скорее удовлетворяло честолюбие герцога, чем давало реальную победу в целом. В противовес герцогу Бургундскому и Изабелле Баварской, дофин, обосновавшись за Луарой в городе Бурже, создал свое правительство. Противостояние между арманьяками и бургиньонами, раздиравшее королевство на две половины, только разгорелось с новой силой. И теперь каждая сторона заговаривала о мире с ненавистным захватчиком — Англией. Особенно — бургундцы.

Войска Генриха Пятого медленно продвигались по течению Сены на юг. Они были подобно змее, что ужалила и теперь хотела добить свою жертву. В конце лета 1418 года англичане осадили крупнейший город на севере Франции, столицу Нормандии — бургиньонский Руан. Это была могучая, почти неприступная крепость на Сене. Ее широкую непробиваемую стену длинной в два лье укрепляли 60 высоких башен. За месяц до начала осады руанцы сожгли дотла богатый пригород — леса, виллы, мельницы. Убитых животных бросили в колодцы. Англичан встретила черная пустыня. Гарнизон Руана был силен, но не хватало продовольствия. Все ждали скорой помощи от Жана Бесстрашного, их покровителя, но герцог медлил. Он опасался вести войска далеко на север, где господствовали англичане. Тем более, он был занят планами будущих расправ с арманьяками. А руанцы терпели бедствие. Городу пришлось выставить за ворота 12 тысяч жителей из городской бедноты — стариков, женщин и детей, которые были напрасными ртами. Но король Англии Генрих Пятый не пустил их за осадный кордон, не взял их назад и город. Изгнанные жители оказались в капкане. Первое время некоторые англичане еще бросали голодавшим беднякам хлеб, но Генрих Пятый, обозленный упорством руанцев, оставшихся за стенами, запретил кормить французов. Днем и ночью стоял оглушительный плач между стенами города и лагерем англичан. Тысячи голодных и обессиленных женщин просили о милосердии, но тщетно. Городские власти Руана сжалились только над младенцами — теми, кто рождался у городских стен. Сверху выбрасывали корзины на веревках, матери укладывали туда новорожденных, и тех, ревущих, поднимали наверх. Священники крестили младенцев, и затем их вновь, в тех же корзинах, опускали вниз. А ночью эти дети умирали с голоду. Каждый день священники Руана увещевали своих сограждан, чтобы они уходили из жизни достойно и не помышляли о людоедстве. В течение долгих месяцев осады выставленные за ворота так и погибли голодной смертью между городскими стенами и английскими укреплениями — все до одного.

Капитаны Руана, разуверившись в помощи герцога Бургундии, предпринимали вылазки против англичан, но те заканчивались неудачами. Это еще больше отбило охоту французам и бургундцам бороться с общим врагом. Дофин и его окружение, соревнуясь в расторопности с герцогом Жаном Бесстрашным, провели ряд переговоров с Генрихом Пятым. Одновременно с этим, несмело, заговорили о мире друг с другом сами арманьяки и бургиньоны.

С 30 мая по 30 июня 1418 года в Мелёне заседали: с французской стороны — герцог Бургундский, Изабелла Баварская и Карл Шестой, к которому на время вернулось сознание; с английской — Генрих Пятый и его братья — герой Азенкура герцог Кларенс и герцог Глостер, лукавый, до мозга костей, политик. Английский король, почувствовав несокрушимую силу своего оружия под Азенкуром, подкрепленную другими победами, требовал невозможного.

— Божьей милостью король Англии Генрих Пятый Ланкастер настаивает на следующих пунктах, — торжественно произнес на той встрече герцог Глостер, — а именно: отделения от королевства Франция — Нормандии на севере и Аквитании на юге. А также вновь он просит руки дочери Карла Шестого и Изабеллы Баварской — Екатерины Валуа.

Лицо герцога Бургундии стало серым, королева — побледнела от негодования. Им достаточно было один раз переглянуться, чтобы с полуслова понять друг друга. Генрих с нескрываемой наглостью хотел вначале отхватить первую половину Франции, а за ней получить право и на оставшуюся территорию королевства через брак. Королю Англии было мягко отказано.

После совещания король Англии Генрих Пятый сказал Жану Бургундскому:

— Монсеньер, буду с вами откровенен. Либо я получу дочь вашего короля, либо изгоню его из королевства вместе с вами. — Жан Бесстрашный вспыхнул — англичане позволяли себе слишком много! Но Генрих был невозмутим — сила оставалась на его стороне. — К этому добавлю: вы, как и я, на французской земле — всего лишь гость. У вас есть своя вотчина — Бургундия.

— Милорд! — Жану Бесстрашному хотелось перерезать глотку этому молодому островитянину. — Вы легко произносите слова, но они — воздух. Уверяю вас, вы порядком подустанете, воплощая в жизнь ваши мечты!

— Посмотрим, — откликнулся король Англии.

После этого мирные переговоры с англичанами были приостановлены. Вновь заговорили о том, что французам — бургиньонам и арманьякам — надо объединиться и дать отпор зарвавшемуся Генриху Ланкастеру. Но одно дело — ясно представлять себе историческую задачу, и совсем другое — побороть многолетнюю вражду и взаимную ненависть.

Как показало ближайшее будущее, Генрих Пятый бросил вызов противнику не впустую. 13 января 1419 года измотанный осадой Руан сдался на милость англичан. Это была трагедия, подобная Азенкуру. Условия оказались унизительными: выплата контрибуции в 355 000 экю золотом, выдача руководителей сопротивления — викария Робера де Линэ, капитана Алена Бланшара и начальника канониров Жана Журдена, которых ожидала расправа, а также присяга в верности всех граждан столицы Нормандии новому королю — Генриху Пятому. Но последствия сдачи были уничтожающими — вслед за Руаном, дабы избежать его участи, англичанам открыли ворота и приняли все условия врага еще двадцать семь городов Нормандии! Север Франции был завоеван, и теперь центральные области королевства лежали перед англичанами как на ладони.

 

5

10 сентября 1419 года, на мосту, соединявшем город Монтеро и замок на том берегу Йонны, встретились шестнадцатилетний дофин Карл и сорокавосьмилетний герцог Бургундский… Этой встрече предшествовало другие — летом того же года: две в Пуйи-ле-Фор и одна в Корбее, а также трехмесячное перемирие, утвержденное обеими сторонами. В трактате, ставшем итогом перемирия, прозвучали такие слова:

«Мы обещаем быть друзьями друг другу, волей Божьей управлять Францией совместно и вместе противостоять агрессии проклятых англичан, наших исконных врагов, которые подвергают святое королевство жестокой тирании и стремятся полностью уничтожить его».

Парижане ликовали — гражданская война, растянувшаяся на добрых двенадцать лет, обескровила Францию, особенно столицу. И теперь ее жители с легким сердцем вынесли на улицы столы и накрыли их кто чем мог. Они пили вино и танцевали. Такова была радость простых горожан, которые в отличие от аристократов ненавидели разорявшую их войну. Им уже было наплевать, кто бургиньон, кто арманьяк, или, как теперь называли последних, «дофинист». Главное — это мир. Никто больше не хотел прятаться по ночам в своих домах и ожидать, что новая власть, пылая мщением и грезя кровью врагов, вновь огнем и мечом станет уничтожать противника и ему сочувствующих. Только безоговорочный мир!

Захват англичанами бургиньонского Понтуаза 31 июля вызвал всеобщую панику — этот город являлся одним из ключевых пунктов на подступах к столице с севера. С этого момента от мира между арманьяками-дофинистами и бургиньонами ждали еще большего. Ведь под угрозой стояла независимость центральной Франции во главе с Парижем! Жан Бесстрашный объявил общую мобилизацию по герцогству Бургундия и графству Франш-Конте и наконец-то стал готовиться к войне с общим врагом.

Вопросу немедленного объединенного противостояния англичанам и была посвящена встреча двух сеньоров — дофина и первого герцога Европы — на мосту у замка Монтеро-Фо-Йонн. Инициатором встречи выступил Жан Бургундский и во всем ему послушная королева Изабелла Баварская. Ее сын и его приближенные, со своей стороны, выбрали место и обозначили условия переговоров…

Город Монтеро стоял в двадцати лье от Парижа на юго-восток, на слиянии двух рек — Сены и ее притока Йонны. Напротив города, через Йонну, и вырос замок моста — Монтеро-Фо-Йонн. Жан Бесстрашный прибыл туда с пятьюстами рыцарями и оруженосцами из Брэ-сюр-Сен. Замок моста на время переговоров был милостиво предложен дофином дядюшке под апартаменты, а сам мост стал нейтральной территорией для двух сторон, чье перемирие формально подошло к концу.

И вот, в означенный день, в воскресенье 10 сентября, герцог в окружении свиты вышел со стороны замка на мост. С другого берега Йонны, со стороны города, выдвинулся дофин с охраной. Мост был поделен на две половины. Но на позициях дофина был ощерившийся кольями частокол. Герцог посмеивался: он знал, что юнец боится его, как огня! Но чтобы до такой степени? Тут тебе и палисад на английский манер, и ряды солдат на берегу. Ну и пусть! Этот страх, а значит — уважение, определит в дальнейшем, кто будет главенствовать в войсках, собранных против англичан. И под чьим командованием победят французы. Чего не смогли сделать арманьяки — сделают бургундцы!

День выдался теплым и ясным. Осень едва коснулась природы. Пахло рекой и увядающими цветами. Волшебство! Рябью сверкало солнце на речной глади, мутно блестело на латах многочисленных дофинистов, собравшихся на том берегу Йонны, у городских ворот. В отличие от него, герцога Бургундии, дофин побеспокоился о своем тыле…

Жан Бесстрашный вошел на мост в сопровождении десяти спутников — секретаря Жана Сегина, Жака де Ба, Жана де Нефшателя, Аршамбо де Фуа и других избранных рыцарей своего дома. Но не сделав и десяти шагов, герцог переглянулся с Жаком де Ба и Аршамбо. Жан Сегина тоже вопрошающе смотрел на сюзерена. Уговор был таков — с каждой стороны, на мосту, сеньора сопровождают десять человек, не больше. Причем это было условие дофина! Но сам наследник явно переборщил — от его многочисленного войска, засевшего в городе, на мост вышло не меньше пятнадцати, а то и двадцати воинов. Но из-за палисада плохо было видно — сколько именно…

— Дьявол! — усмехнулся герцог Жан. — Мальчишка наделал в штаны! — Он усмехнулся: — Еще раз побывать в лапах бургундского дядюшки — брр!!

Его рыцари тоже рассмеялись шутке. И все же был заметный перевес сил. Продвигаясь по мосту, Жан раздраженно сопел. Не будет же он, герцог Бургундии, требовать от мальчишки, чтобы тот увел часть своих рыцарей с моста? Это ниже его достоинства, черт подери!

— Это не мельница, а целый замок! — кивнув в сторону города, на противоположный берег, сказал Аршамбо де Фуа.

И действительно, на той стороне моста, где дожидался переговоров дофин, была высеченная водяная мельница, походившая на крепостную башню. Маленькие окошечки черными гнездами смотрели на продвигавшихся к середине моста бургундцев. Мерно лопотало мельничное колесо…

Герцог в сопровождении рыцарей подошел к палисаду. Глупое положение — они на открытом пространстве, а дофин прячется за забором! Но воины дофина отодвинули часть палисада, и рыцарь из свиты Карла сказал:

— Прошу вас, монсеньер! Добро пожаловать!

Это был один из самых близких дофину людей — рыцарь Танги дю Шатель. Тот самый, что вынес дофина из-под носа Жана Бургундского, когда год назад герцог захватил Париж.

— Вспомните старика, монсеньер! — негромко, но очень серьезно обронил фразу Жак де Ба.

Да что тут вспоминать! Герцог ни на минуту не забывал того, что случилось в Брэ-сюр-Сен. Они уже выезжали за ворота, когда к их войску из толпы бросился старик в лохмотьях и выкрикнул: «Умоляю вас, монсеньер, не уезжайте из города! Вас ждет беда!» Жан Бесстрашный тогда только хмуро усмехнулся: «Народ беспокоится за меня — это хорошо!»

— Еще не поздно отказаться, — еще тише проговорил Жак де Ба.

Герцог чертыхнулся и переступил «порог» палисада. В этом наглухо огороженном пространстве он сразу увидел своего племянника — тот стоял у противоположной стены: его худобу и щуплость скрывали сверкающие доспехи и черный плащ. Жан впервые видел своего племянника в таком одеянии! У бедра юноши красовался рыцарский меч. А раньше он замечал в его руках только книги. Голова юнца была открыта, длинные жидкие волосы падали на плечи. Руки Карл Валуа скрестил на груди, точно он был судьей, вершившим суд…

Сзади послышался сухой шорох. Герцог и его рыцари оглянулись — воины Карла закрывали за ними двери палисада. Это еще зачем? Жан Бесстрашный, окруженный плотным кольцом своих рыцарей, выступил вперед и подошел к племяннику. Он церемониально преклонил колено перед Карлом и, наклонив седеющую голову, на которой осталось немного волос, сказал:

— Да хранит вас Господь, благородный дофин!

По правую и по левую руку от юноши стояли виконт де Нарбонн и Жан де Луве, наиболее приближенные рыцари. Карл положил руку на плечо герцогу:

— Рад видеть вас в здравии, монсеньер.

Жан Бургундский распрямился. Его худосочный племянник, закованный в сверкающую на солнце броню, был смертельно бледен — ни одной кровинки на лице! Герцог нахмурился — губы племянника дрожали. А в широко открытых глазах было столько страха, точно он увидел перед собой смерть! Почему?..

Это герцог понял в следующие секунды. Жан де Луве тихо сказал подошедшему к ним Танги дю Шателю:

— Пора!

В руке дю Шателя молниеносно оказалась секира — она взлетела и, ослепив герцога, ударила его по голове. Но в последнее мгновение Жан Бесстрашный успел закрыться правой рукой. Сталь отсекла ему кисть и срезала до кости бровь. Герцог взвыл, схватился за обрубок руки.

— Убей его! Убей! — неистово кричал де Луве, пока охрана дофина, превратившись в боевой отряд, метнулась к рыцарям Жана Бесстрашного.

Секира дю Шателя ударила герцога вновь — на этот раз по открытой голове. Грозный коротышка упал, а де Луве, занеся над ним меч, пронзил его насквозь — через латы.

Все случилось так быстро, что бургундцы не смогли даже защитить своего сюзерена — им, едва успевшим вытащить из ножен мечи, нужно было думать о собственных жизнях. В руках некоторых дофинистов появились спрятанные до того арбалеты. Двух бургундцев, что, вытащив мечи, бросились на защиту хозяина, стрелы сбили с ног. Один отступал, схватившись за простреленное горло, другой — за грудь. Третий удар дю Шателя снес темя герцогу, и схватка продолжалась в жиже из крови и мозгов Жана Бесстрашного. Аршамбо де Фуа кинулся на убийцу своего хозяина, но ему преградили путь, а секира ловкого дю Шателя рассекла и его голову, опрокинув истекающего кровью рыцаря на каменный мост. Жак де Ба успел пронзить одного из воинов дофина мечом, отступил, вытащил окровавленное оружие и отсек кисть с боевым топором второму наступавшему. Герцог был мертв, помочь ему было нельзя, и потому Жак де Ба видел перед собой только одно — бледное лицо дофина Карла, вжавшегося в палисад. Он хотел достать его, но — тщетно. Несколько копий уже уперлись ему в грудь и теснили его назад.

Все решилось в несколько минут…

Половина бургундцев была перебита, второй половине, еще сопротивлявшейся, виконт де Нарбонн крикнул:

— Если кто-нибудь шелохнется — умрет на месте!

Этот окрик охладил рвение рыцарей погибшего герцога. Почти все раненные, они сдались. Им скрутили руки и бросили их в угол палисада, пригрозив в случае неповиновения перебить всех разом. Среди них не было только одного — Жака де Ба. Воспользовавшись суматохой, он пробился к палисаду, уложил там охранника и перелез через частокол. Но сейчас на это никто не обратил внимания. Всех занимало только одно событие — смерть герцога.

— Свершилось! — поклонившись дофину, горячо выдохнул де Луве.

Поклонился ему и Танги дю Шатель, по кривому лезвию секиры которого густо стекала бургундская кровь.

Карл наконец-таки отлип от палисада и сделал шаг в направление мертвого врага…

— Око за око, — прошептал юный наследник, глядя на рассеченную надвое, обезображенную голову Жана Бургундского. — Зуб за зуб…

Впереди была битва. Оставшиеся в живых бургундцы, скрученные по рукам и ногам, надеялись на возмездие. Но они не знали того, что в мельнице с вечера прошлого дня прятался большой отряд арбалетчиков и латников. И вот теперь эти солдаты уже торопились сюда. Бургундцы тоже хлынули на поле битвы из замка моста. Вот когда воинам юного Карла понадобился палисад! Первый отряд бургундцев полег под стрелами арбалетчиков из мельницы. Тем временем из города прибывали все новые отряды дофинистов. К бургундской стороне моста подошел еще один большой отряд дофина — он переправился через Сену и напал со стороны предместья Сен-Николя. Бургундцы, ряды которых редели, отступили в замок Монтеро-Фо-Йонн.

Все было продумано до мелочей! Палисад, превосходящие силы, мельница, ставшая Троянским конем, отряд в Сен-Николя…

Замок был осажден, ультиматум Карла Валуа гласил: «Те, кто не сдадутся, разделят участь своего господина». Сомневаться не приходилось, что дофинисты так и поступят. Резня, которую устроили бургиньоны арманьякам год назад, по-прежнему остро обжигала сердца противникам Жана Бесстрашного. А кто осмелился убить могущественного герцога, легко расправится с его слугами.

На следующий день, поставленные перед выбором — плен или смерть, бургундцы сдались на милость дофина.

Карл Валуа ликовал — главный враг его был убит. Дракон, дьявол. Перед которым он трепетал. От которого постоянно ждал удара. Но Карл не знал другого — этим вероломным поступком он открывал двери для новой войны, страшной войны, в сравнении с которой гражданская распря покажется лишь преддверием катастрофы. Не знали этого и его приближенные, торжествовавшие победу. Все, что им хотелось, это поквитаться за герцога Орлеанского, за своих убитых друзей и родню.

Никто не заглянул вперед и не подумал, кому более других будет выгодна смерть Жана Бесстрашного. А этот человек, в окружении своих удачливых полководцев, сидел сейчас в Понтуазе и рисовал планы будущих кровавых битв. Он готовился к большим испытаниям, даже не предполагая, как легко ему достанутся новые победы.

Этим человеком был Генрих Пятый, король Англии…

 

6

Жак де Ба прибыл в Дижон, ко двору бургундского принца Филиппа, спустя трое суток. Самым тяжелым было добраться до франко-бургундской границы, а потом уже он несся, как ветер.

Во дворце его встретил Филипп — двадцатитрехлетний бургундский принц, единственный сын Жана Бесстрашного и Маргариты Баварской. Филиппу повезло — он совсем не походил на отца, но унаследовал черты и стать от красавицы Маргариты. И если мать он просто любил и почитал, то перед отцом еще и преклонялся. Жан Бесстрашный был живой легендой для мальчика, потом юноши Филиппа. Последний крестоносец, идущий за Гробом Господним…

— Монсеньер, — тяжело дыша, проговорил де Ба, — у меня плохие новости!

Молодой человек с детства побаивался отцовского слугу, в первую очередь из-за его шрама. Мальчишкой он даже плакал при виде его, что очень веселило Жана Бесстрашного. Эта боязнь сохранилась до сих пор в глубоко спрятанных чувствах. Тем более, о Жаке де Ба ходили всякие слухи — бесстрастный убийца, палач…

Услышав о «плохих новостях», Филипп подался вперед:

— О чем ты?

— В Монтеро мы попали в засаду, — проговорил Жак де Ба. — У нас горе, принц. Большое горе…

Филипп поспешно встал с кресла. Только сейчас он рассмотрел, что Жак де Ба, всегда одетый так, точно собирался предстать перед Создателем (или Его антиподом), с ног до головы покрыт дорожной грязью, а панцирь его помят — на нем можно было рассмотреть следы от ударов мечей и копий. Сердце молодого человека больно сжалось.

— Что-то с отцом?.. Жак?

— Да, монсеньер. Его убили люди дофина.

Несколько мгновений молодой принц пытался осмыслить сказанное ему, потом кровь отхлынула от его лица и он пошатнулся. Принц долго молчал, а потом поднял глаза на отцовского слугу. Он не стал спрашивать: а где был ты, Жак? И почему он умер, а ты до сих пор жив? Филипп знал, что рыцарь де Ба безраздельно предан его отцу. И отдал бы за него жизнь, если бы смог. Поэтому принц только спросил:

— Как он погиб? — когда он задал этот вопрос, голос его дрогнул.

Жак де Ба вытер грязное вспотевшее лицо.

— Вы точно хотите знать это?

— Говори же!

— Ему разрубили голову, отсекли руку и пронзили сердце. Все это случилось на моих глазах, монсеньер.

Филипп посмотрел на пол, вновь пошатнулся и, сделав шаг в направлении рыцаря, потерял сознание — Жак де Ба едва успел подхватить его на руки.

Когда Филиппа привели в чувство, он оглядел собравшихся вокруг себя. Он лежал на широкой кровати под балдахином, в своих покоях. Женщины, среди которых была и его мать, рыдали. Но бургундский принц отыскал глазами свою жену — Мишель.

— Ваш брат убил моего отца! — сползая с ложа, выкрикнул он. Филипп никого больше не видел. Он потянулся и схватил молодую женщину за руку. — Ваш брат, герцогиня, убил моего отца! Слышите? Слышите меня?!

Мишель, герцогиня Бургундская, в девичестве — Валуа, была дочерью все той же венценосной пары — Карла Шестого Безумного и Изабеллы Баварской. Герцогиня попыталась выдернуть руку, но у нее не хватало сил — герцог Филипп был не из слабого десятка.

На нее смотрели так, точно это она убила своего свекра, а не ее брат — Карл Валуа. И с особым укором смотрела на нее заплаканная мать Филиппа — Маргарита Баварская, в прошлом та самая светская красавица (нынче дама пятидесяти четырех лет), ради которой Жан Бесстрашный отправился в крестовый поход и которую обвиняли в связи с Людовиком Орлеанским.

— Мне больно, отпустите, — твердила Мишель, пытаясь вырваться, но Филипп цепко держал ее и повторял одну и ту же фразу: «Ваш брат убил моего отца! Ваш брат убил моего отца!» И герцогиня тоже лишилась чувств.

На следующий день Филипп Бургундский вышел ко двору в черном одеянии. Черные штаны и сюрко, черные замшевые сапоги с длинными носами. Он поступил так, как и его отец, вернувшись из плена от султана Баязида. Это был траур, который продлится всю его оставшуюся — очень долгую! — жизнь.

— Мы отомстим мальчишке, — сказал герцог Жаку де Ба. — Карл пожалеет о своем злодеянии. Слово бургундца!

 

7

Генриху Четвертому Ланкастеру, умершему от проказы в 1413 году, француженка Мари де Бошан родила четырех сыновей. Король Генрих Пятый был старшим, за ним шли три герцога: герой Азенкура, а теперь еще и Кан — Томас Кларенс, Джон Бедфорд и Хемфри Глостер.

Младшие братья королей нередко бунтуют против старших — в истории тому немало примеров. Но только не в окружении короля Англии Генриха Пятого! Так силен был авторитет старшего брата, такой глыбой представлялся он на европейской политической арене, что все три брата, хоть и каждый являлся по-своему личностью, оставались послушным оружием в руках своего единокровного короля.

Но если герцог Кларенс был отчаянным рубакой и политикой, как таковой, интересовался мало, а Глостер, напротив, слыл большим хитрецом, время от времени тянувшим одеяло на себя, то совсем иным представлялась фигура Джона Бедфорда. Его отличала безоговорочная преданность старшему брату и абсолютное понимание политики Генриха Пятого на континенте.

И если на кого и мог всецело положиться король Англии, то этим человеком был Джон Бедфорд.

Младший брат короля оказался прирожденным администратором и хорошим полководцем. Когда в 1415 году Генрих отправился завоевывать Францию, Джон был лейтенантом королевства Англия. В 1416 году он командовал флотом и отогнал назад французов, едва не перехвативших Гарфлер, в 1417 году вновь стал лейтенантом королевства и удачно сражался против шотландцев, осадивших Бервик. Спустя год Джон присоединился к старшему брату на континенте. Планы Генриха Пятого были поистине велики — он грезил завоеванием не только Парижа, но Орлеана и юга страны! Герцогу Кларенсу он отводил роль вечного полководца в авангарде английской армии, герцогу Глостеру — роль дипломата. А вот в тылу, на завоеванных землях, которых становилось все больше, ему нужен был надежный администратор и виртуозный политик.

Герцог Бедфорд был рожден для этой роли.

И потому именно тридцатилетнему Джону в начале 1420 года и поручил Генрих Пятый ответственную миссию, исход которой должен был решить судьбу Европы. Этому предшествовал мир в Аррасе — в декабре прошлого года герцог Бургундии Филипп признал право короля Англии на всю Францию, заочно вынуждена была присоединиться к ним и королева. Изабелла Баварская уже смирилась с мыслью, что ей придется отдать свою дочь за англичанина и тем самым пожертвовать королевством. Но она пока еще не знала, какой иной — дорогой! — платы потребует от нее Генрих за то, чтобы она могла спокойной доживать свой век.

Для ответственной миссии герцог Бедфорд решил воспользоваться услугами некоего юриста и богослова, бывшего ректора Парижского университета, которого ему присоветовал молодой Филипп Бургундский.

Герцог так и отрекомендовал Бедфорду этого человека:

— Отец говорил мне, что он стоит дороже, чем самый большой сундук с золотом. Располагайте же им по своему усмотрению!

С того самого дня, как был убит Жан Бесстрашный, Бургундия стала лучшим другом англичан. Новый герцог Бургундии предложил англичанам свой меч, и хитрые братья Ланкастеры — Генрих, Джон и Хемфри — немедленно согласились. О таком союзе последние могли только мечтать! Трагедия на мосту Монтеро оказалась для англичан подарком! Посовещавшись, Англия и Бургундия решили, что дофину Карлу нет больше места в королевстве. Решение жениться на французской принцессе и завладеть Францией уже давно стала навязчивой идеей Генриха Пятого. Все, что теперь было нужно, это подтвердить права англичан на континенте документально. Для этого доброжелательный герцог Филипп, тоже присмотревший свой кусок пирога, и отправил к Бедфорду человека, некогда очень хорошо потрудившегося для его отца. Можно сказать, специалиста высшего класса, что касалось казуистики в законотворчестве. Когда-то, помимо прочего, этот человек помогал Жану Пети составлять обвинительный трактат против Людовика Орлеанского. Бедфорд сразу распознал в умном французе преданного слугу и за несколько месяцев общения с ним сделал последнего своим приближенным.

 

8

— Мир меняется, и мы меняемся вместе с ним, — процитировал Джон Бедфорд латинскую поговорку своей собеседнице. — Вам тоже необходимо измениться, ваше величество…

Разговор Изабеллы Баварской и английского принца происходил в начале весны 1420 года в Труа, куда прибыл Джон Бедфорд со свитой. Герцог, в роскошном бардовом сюрко, подбитом мехом чернобурки, скрестил руки на груди. На пальцах его сверкали перстни с каменьями — изумрудным, рубиновым и сапфировым светом. Он был щеголем, этот моложавый лорд!

— Нету больше на белом свете Жана Бургундского, и вам не на кого опереться, кроме нас, — убедительно продолжал англичанин. — Ваш муж — неизлечимо болен, а дофин нашел себе другую мать…

Все, что он говорил, было чистой правдой. Королева уже смирилась с этим. О другом она думала: вот странность, сколько волн бушевало вокруг нее, сколько любимых людей унесли эти шторма, и врагов тоже, а вот она, как остров, пусть начисто опустошенный, все еще была жива…

— И как же я должна измениться, герцог? — мрачно усмехнувшись, спросила Изабелла Баварская, поглаживая маленькую пучеглазую обезьянку-альбиноса, сидевшую на ее плече.

В Труа, где бездельничала королева, отдав на откуп молодым, энергичным и амбициозным политикам свое государство, ей присылали различных животных. Таким образом у нее собрался целый зоосад, который она любила время от времени навещать. Вид пантер и ланей, львов, крокодилов и даже слона отвлекали ее от горьких размышлений.

— Договор, о котором я говорил вам, ваше величество, вдохнет новую жизнь в наши страны и оставит неизгладимый след в истории всей Европы. Поверьте, Англия и Франция в будущем поблагодарят нас. Ведь мы принесем мир обеим странам! Но здесь не должно быть ни одного темного пятна. А вы, ваше величество, фигура одна из первых в этом великолепном действе. Вам нужен хороший помощник, надежный человек. Его-то я и пришлю к вам завтра…

— Кто он? — перебила его королева.

— Кошон, Пьер Кошон.

— Я слышала это имя…

— Вполне возможно. Он был ректором Парижского университета и служил верой и правдой Франции. Ваш муж, еще будучи в здравом уме, подарил его отцу — также юристу и богослову, дворянский титул.

— Он молод и красив, этот Кошон? — усмехнулась стареющая королева.

— Он уже далеко не молод — ему пятьдесят лет, и, увы, совсем некрасив. — Бедфорд весело развел руками. — Хотя судить о мужской красоте я не могу. Он мой капеллан, королева, и доверенное лицо. Кошон — чрезвычайно умен и опытен в дипломатических делах. За долгие годы службы Кошон доказал, что при иных обстоятельствах он может быть незаменимым. Он ненавидит арманьяков, предан англичанам и бургундцам. А главное — он не провалил еще ни одного порученного ему дела.

Поглаживая белую обезьянку по голове, что смиренно терпела эти ласки, Изабелла Баварская поглядывала на герцога. Он был кавалером, во всем хорошим для любой дамы. Если бы она оказалась моложе лет на двадцать и занимала бы прежнее место в политических играх своего государства, она бы несомненно сделала этого человека своим любовником. Но корабль ее весны давно скрылся за горизонтом. В глазах королевы была та печаль, которая так свойственна женщинам, когда-то блистательным, чье время, увы, прошло. И каждый новый год для сердца, обуреваемого страстями, оказывается еще более тяжелым, чем предыдущий.

— Кошон будет вашим секретарем и дипломатическим агентом, — продолжал англичанин, которого немного злила эта не в меру располневшая своенравная женщина, слушавшая его вполуха и чесавшая свою мартышку. Она еще мнила себя особой значительной! На самом же деле годилась только для одного: вынести приговор своему сыну — Карлу, и тем самым возвести на трон детей Екатерины и ее будущего мужа-англичанина — Генриха Пятого. И сойти с политической арены навсегда. Попросту исчезнуть.

— Вы слушаете меня, ваше величество? — озабоченно спросил Бедфорд.

— Да, герцог…

— Полагайтесь во всем на него: он предостережет вас от неверных поступков и всегда поможет советом.

Изабелла Баварская взглянула в красные выпученные глаза обезьянки, равнодушно усмехнулась:

— Я так и сделаю, герцог.

На следующий день Пьер Кошон переступил порог кабинета королевы Изабеллы Баварской в ее временном дворце в Труа. Она увидела перед собой еще одного грузного и невзрачного чиновника, крючкотвора и, вероятно, святошу. Хотя под личиной святош подчас скрывались отчаянные распутники! Ей ли не знать об этом! Но этот был не из таких…

Гость раскланялся.

Их короткую беседу — прелюдию делового разговора — первой прервала королева:

— Вы, кажется, хотите показать мне что-то важное. И это важное сейчас в ваших руках, мэтр… э-э…

— Кошон, Пьер Кошон де Соммьевр, — поторопился напомнить он свое имя. «Де Соммьевр» придавало ему хоть какую-то значимость перед особой королевской крови.

— Кажется, это мой тесть сделал вашего отца дворянином?

— Именно так, ваше величество, — поклонился Пьер Кошон.

Лорд Бедфорд мог бы и не говорить, что его родословная так коротка…

— Тогда займемся делом, мэтр Кошон де Соммьевр, — поторопила его королева.

Она хотела непременно поддеть этого человечка, потому что знала: в его бумагах обязательно кроется унижение для нее. А вот большое или малое — это еще предстояло узнать…

— Мы решили поделить документ на несколько статей, — начал Кошон. — Каждая из них очень важна, каждая — вершит историю, ваше величество…

— Прочтите, мессир Кошон, ваш документ, — нетерпеливо перебила его королева. — Мое любопытство уже распалено.

— Да, ваше величество, — поклонился ученый муж.

Он обстоятельно развернул свиток, улыбнулся королеве и обратил взгляд к написанному:

— «Король Англии милостью Божией Генрих Пятый Ланкастер женится на принцессе Екатерине Валуа, не требуя приданого…»

Ожидая поощрительной реплики, Кошон взглянул на Изабеллу Баварскую.

— Дальше, — сказала та.

— «Он оставляет Карлу Шестому его корону…» — Кошон прервался из-за смешка Изабеллы, сказал: «Гм-гм», — и продолжал: «…оставляет ему корону, так-так, и… пожизненное право пользования доходами с королевства…»

— Какое благородство! — воскликнула Изабелла. — Я и не ожидала…

— Далее: «После смерти короля французская корона навечно переходит к Генриху Пятому и его наследникам…»

— А если, не приведи Господи, с моей дочерью что-то случится? — мрачно улыбнулась Изабелла. — И Генрих женится на другой женщине, как же тогда?

— Ваша дочь молода и прекрасна, ваше величество, будем надеяться, что она родит его величеству много прекрасных и благородных детей.

— Вы не ответили на мой вопрос.

Он улыбнулся ей и погладил щепотью пальцев подбородок.

— Будем во всем уповать на Господа, ваше величество. Он как никто другой рассудит наши земные дела.

— Куда же нам теперь деваться? — усмехнулась Изабелла Баварская. — Будем уповать на Господа…

И впрямь — деваться ей было некуда. Политики уже все решили за нее. Новые господа Европы, в число которых она больше не входила. Им нужна была только ее подпись на историческом документе.

— «По причине неспособности Карла Шестого заниматься государственными делами Генрих Пятый становится регентом королевства…»

Кошон осторожно взглянул на королеву и уловил еще одну ее усмешку. Он точно покорно просил ее одобрения. Королева теребила край манжета, тесно обхватившего ее полное запястье, — какая учтивость!..

— В этом я не сомневалась, мэтр Кошон, — кивнула Изабелла Баварская. — В том, что именно мой зять станет регентом, — пояснила она.

— «Высокородные принцы Франции, вельможи, коммуны и простые граждане принимают присягу Генриху Пятому как регенту и клянутся после смерти Карла Шестого признать его законным королем Франции». — Кошон выдохнул: — Мы думаем, что это справедливо?

— Прекрасное завершение трактата, мэтр Кошон.

Правовед и богослов откашлялся.

— Это еще не все, ваше величество…

Брови королевы насмешливо нахмурились:

— Не все?

— Нет. Есть последняя статья. Она касается вас лично, — в его голосе было все больше учтивости, — вас и… дофина Карла.

— И что же это за статья, мэтр Кошон?

— Она была необходима для данного документа…

— Вы никак не можете насытить мое любопытство — говорите же!

— Гм-гм, — прочистил горло правовед. — Итак… «Карл Валуа, именуемый дофином, объявляется незаконнорожденным, мятежником и убийцей и лишается всех прав и владений…»

— Что?! — тучная королева даже привстала в кресле. — Что вы сказали, Кошон?!

— «Лишается всех прав и владений…»

— Незаконнорожденным? Да как вы смете?!

— Ваше величество, прошу вас, поймите, — осторожные руки Кошона вырвались вперед, точно он хотел немедленно спасти королеву, падающую в обморок. — Поймите…

— Вы — жалкий человек! — Ее побелевшие губы дрожали. — Да вы знаете, с кем вы говорите?!

— Да, знаю, — неожиданно твердо сказал Кошон. — Я говорю с королевой Франции, оказавшейся в великой беде. Вы увязли в паутине, в сетке, точно птица, и теперь вам выбирать: погибнуть или выжить. Гражданской войне нет конца, она раздирает землю Франции, и только так можно поставить точку в этом кошмаре. Тем более что ваш муж, Карл Шестой, не раз говорил о том, что не признает дофина Карла своим сыном.

— Мой муж болен, тяжело болен! А вы — собиратель сплетен! Равно как и те, кто прислал вас сюда…

Последнюю фразу Пьер Кошон решил пропустить мимо ушей. Пусть королевские особы сами разбираются друг с другом. Но за себя он готов был постоять.

— Я — юрист, ваше величество. Я должен знать все и обо всех. Иначе грош мне будет цена. Если последнего вашего признания не будет, все труды по устройству мира пойдут прахом. Карл Валуа на всех правах дофина и наследника престола будет воевать с Генрихом Пятым. Подумайте о своей дочери — Екатерине Валуа. Она должна быть единственной наследницей вашего брака с Карлом Шестым. Войне не будет конца…

— Выходит, я должна принести себя в жертву, назвав себя блудницей?

Пьер Кошон развел руками:

— Такова воля Бога.

— Не говорите мне о Боге, Пьер Кошон де Соммьевр! — Никогда она не была еще так язвительна, как теперь. — Скажите как есть: такова воля Генриха Пятого!

— Если хотите, то да, ваше величество. — Он покачал головой. — Никто не осудит вас. Все знают, каково вам пришлось с вашим мужем. Вы могли сто раз погибнуть от руки безумца. Но остались живы. Может быть, вам нужно просто вернуть долг? Я ознакомил вас с этим документом только для того, чтобы, когда настанет день и час его подписи, вы не бросили вызов Англии и Бургундии. Последняя спасла вам жизнь…

Королева подняла на него глаза — ее взгляд был тяжелым.

— Не брошу — я подпишу этот документ. А теперь убирайтесь прочь, Кошон, — усмехнулась она. — Я больше не хочу вас видеть.

— Вы напрасно обижаете меня, ваше величество, — вздохнул он. — Я — только слуга куда более могущественных мира сего.

— И я вижу, хороший слуга. Уходите.

Когда он вышел, королева закрыла лицо руками. Господи, какой позор! Признаться в том, что Карл — ублюдок? Перед всеми! Это было невыносимо, страшно… Королева медленно опустила руки на колени. Запоздалые слезы текли по ее полным щекам. Что ж, истина, как река, перегороженная плотиной, все-таки нашла выход и выбрала старое русло. Но она не думала, что будет все вот так — открыто, публично. Нелепость. Гнусность…

Кошон вышел от королевы, утирая лицо платком. Столько переживаний — так и сердце могло не выдержать! Лорд Бедфорд его должник — это уж точно. Стоило подойти к зеркалу и посмотреть — не поседел ли он. Такие признания королевским особам должны делать равные по рангу. Но разве лорд Бедфорд взял бы на себя подобный груз? Тем более — король Англии. Куда им! При встрече с королевой они будут строить благожелательную мину, точно ничего не случилось!

В коридорах юриста и богослова Пьера Кошона встретил молодой человек — Жан де Ринель. Будучи внучатым племянником Кошона и способным учеником, де Ринель помогал своему дяде составлять «величайший трактат», как назвал его лорд Бедфорд, впервые прочитав исторические строки.

— Как все прошло, дядя? — спросил юноша.

— Идем, мой мальчик. Теперь мы можем смело появиться пред очами сиятельного лорда Бедфорда.

— Ее величество… согласны?

Улыбаясь, Пьер Кошон ничего не ответил, но еще теснее прижал к себе свиток.

— Итак, мэтр Кошон? — получасом спустя спросил у него лорд Бедфорд, шагая навстречу через огромный королевский зал Парижского дворца. За Бедфордом семенила пара борзых. Одетый в темно-бордовый бархатный камзол, герцог то и дело попадал в квадраты дневного света, прорезавшие залу. Сколько было энергии в этом тридцатилетнем молодом мужчине, думал Кошон. Вот кому можно было позавидовать! Он был легким и сильным, этот Ланкастер, младший брат Генриха Пятого. И к тому же баснословно богатым! Ему бы самому управлять государством, да что там — пятью государствами сразу! И он бы не сплоховал…

— Ее величество, королева Франции, согласна, — поклонился Пьер Кошон.

Глаза герцога восторженно вспыхнули:

— Сдалась?!

— Да, милорд. Но разве мы оставили ей выбор?

— Хвала Господу, — потряс руками Бедфорд. — У меня бы не хватило духа предложить ей последний пункт! А она… не откажется, когда дойдет до дела? Ее лисий характер известен всем!

— Я поставил ее перед фактами. Она сказала, что подпишет документ, и выгнала меня вон.

— Раз так, значит, подпишет! Ах, Кошон, вы достойны большой награды, и вы ее получите! Обещаю вам… Кстати, что бы вы хотели за проделанную работу? Вы намекали мне, что у вас есть пожелания. Самое время мне выслушать их. Я жду!

— Я бы хотел получить епископскую митру, милорд.

Бедфорд рассмеялся:

— Вы ее получите, мэтр Кошон! Уверен, в скором времени мы с герцогом Бургундским найдем для вас подходящее епископство. Ваши заслуги бесценны, мой друг. И какую же область вы предпочитаете. Если не секрет?

— Я бы предпочел Реймс или Бове, милорд.

Бедфорд взмахнул руками так, точно был волшебником, и от одного его взмаха зависело немедленное исполнение всех желаний его посетителя.

— Я полностью одобряю этот выбор!

— И еще…

— Да, Кошон?

Будущий епископ обернулся:

— Видите того молодого человека, что стоит в дверях?

Жан де Ринель спрятался в полумраке, у самых дверей. Собаки уже не раз присматривались к нему.

— Конечно. Кто он? Ваш… секретарь?

— Мой внучатый племянник Жан де Ринель. Несмотря на молодые годы, очень способный юноша. Он помогал мне в составлении трактата. Жан просил меня о чести быть представленным вам…

Бедфорд поманил юношу пальцем. Тот подошел, косясь на собак, поклонился брату короля.

— Ваш покорный слуга, милорд, — немного теряясь, тихо сказал он.

Лорд Бедфорд недолго разглядывал юношу, а потом радушно хлопнул его по плечу:

— Если у моего брата и Екатерины Валуа родится сын, мы сделаем вашего внучатого племянника секретарем наследника! Как вам такое будущее, молодой человек?

Лицо юноши залил румянец. Он был польщен такой, пусть эфемерной, но роскошной перспективой.

— А теперь, мэтр Кошон, — уже забывая о молодом человеке, увлекая его дядю за собой, продолжал Бедфорд, — у меня будет к вам еще одно очень важное поручение. Точнее говоря, ряд поручений…

Окрыленный Жан де Ринель провожал их взглядом. Теперь герцог и его дядя вдвоем попадали в квадраты дневного света, тонули в его прозрачной синеве и темными силуэтами выплывали вновь.

— Вам предстоит все тщательнейшим образом подготовить к подписанию договора, которое назначено моим братом на конец мая, — говорил лорд Бедфорд. — И заняться будущей свадьбой Генриха Пятого, наследника французского престола, с Екатериной Валуа. Это не менее важное задание, чем составление нашего документа. Поверьте мне, мэтр Кошон! Со своей стороны я лично расскажу королю о вашей верности короне Англии! Нет, — счастливый, осекся он, — теперь уже — Англии и Франции!

 

9

8 мая 1420 года армия Генриха Пятого, отягощенная обозом, вышла из Руана и двинулись вдоль устья Сены на юг. С королем были и его братья — Джон, Кларенс и Хемфри. Армия шла не столько воевать, сколько обосноваться на французской земле — осесть в ее крепостях.

Через неделю войска проходили боевым маршем в четверти лье от стен Парижа…

О, превратности войн! Так устали парижане от кровавой гражданской распри, что, узнав о приближении английского короля — беспощадного завоевателя, они высыпали к бойницам и приветствовали захватчика. Он так страстно желал стать их хозяином? Пусть! Главное, чтобы был мир. А уклад, французский ли, английский — все едино. Династические браки то и дело меняли карту Европы. Только бы не лилась кровь…

Вечером 20 мая армия Генриха подошла к столице Шампани. У ворот короля встретил одетый в черное Филипп Бургундский, в окружении свиты. В отличие от своего отца герцог вначале не хотел лезть во французскую политику. Именно это активное вмешательство и погубило Жана Бесстрашного! Но потом передумал. Англичане предложили ему захватить северо-восточные города королевства, расширить свои владения, и он согласился.

— Мы рады видеть вас в Труа! — направляя к королю коня, воскликнул Филипп. — Да благословит вас Господь!

— Желаю того же и вам, мой любезный герцог! — ответил Генрих.

Они оба — англичанин и бургундец — чувствовали себя хозяевами мира. Завтра они поделят Европу. А дофин — не в счет…

Приятное тепло разлилось по сердцу Генриха, когда он вошел в парадную залу дворца. Там его ожидал узкий семейный круг: тучная королева-мать — бледная, от которой веяло холодом и враждебностью. Генрих знал: она ненавидела его, на что ему было совершенно наплевать. Разрумянившаяся Екатерина, юная и прекрасная, настоящая серна, уже готовая стать для него верной женой, нежной любовницей и матерью его детей. И поодаль, на троне, совсем исхудавший и безразличный ко всему король. «Добро пожаловать в свои владения!» — сказал про себя тридцатитрехлетний Генрих и засвидетельствовал почтение королю.

— Кто это? — спросил Карл Шестой.

Королева Изабелла, тяжело вздохнув, промолчала.

— Ваш будущий зять, отец, — еще сильнее раскрасневшись, ответила принцесса.

— Мой зять? А-а, — протянул он. — Но… кто он?

Генрих Пятый откашлялся в кулак — ему было смешно.

— Король Англии, — проговорила принцесса. Она стыдилась за отца. Но что с того было взять?

— Англии? — вяло удивился Карл Шестой. — Но ведь мы воюем с Англией?

— Отныне мы друзья во веки веков, государь! — вступил Генрих Пятый. — Нам больше нечего делить!

Эти слова прозвучали с дружелюбной издевкой. Изабелла Баварская побледнела еще сильнее. Что до Екатерины, то она едва скрывала улыбку. Неужели это случится на самом деле? Ей, скромной принцессе, доставались в наследство оба королевства — самые сильные в Европе! Тут сердце любой женщины затрепещет…

— Тогда добро пожаловать, — зацепив гостя мутным взглядом, пробормотал Карл Шестой. — Мы рады видеть вас. Побеседуйте с дамами, я очень устал…

Беседа была недолгой — королю нужно было отдохнуть с дороги и выспаться перед торжеством.

21 мая 1420 года в Труа состоялось историческое событие, до того невиданное, а именно — ратификация подготовленного Пьером Кошоном документа. В присутствии английской, французской и бургундской аристократии были зачитаны статьи договора.

Теперь Генрих становился регентом Франции и «возлюбленным сыном и наследником» Карла Шестого. Престол французских королей официально переходил к англичанам. Дофин Карл Валуа объявлялся незаконнорожденным, убийцей бывшего регента Жана Бургундского и мятежником против законной власти. Также он лишался всех владений и объявлялся вне закона. Королева-мать отрекалась от сына. Она не испытывала к отпрыску больших чувств и прежде. Но даже несмотря на это пощечина в Труа была такой звонкой, что эхо ее должно было мгновенно облететь всю Европу, и такой жестокой и болезненной, что, когда документ оглашался, Изабелла Баварская постаралась превратиться в камень. Иначе бы она просто умерла от позора и унижения. Беспомощная рука Карла Шестого, находившегося в полузабытьи, поставила закорючку. Генрих Пятый, грозный полководец и хитрый политик, мысленно уже попирал ногой всю французскую землю. Присутствовавшая тут же девятнадцатилетняя Екатерина Валуа была на седьмом небе от счастья. В мужья ей доставался самый могущественный король Европы, и притом — видный мужчина! Филипп Бургундский злорадствовал — теперь дофин будет наказан! За все надо платить! Тем более — за бургундскую кровь! Генрих Пятый Ланкастер лично скрепил документ той легендарной печатью, которой пользовались его предки при подписании победного мира в Бретиньи ровно шестьдесят лет назад!

Не менее короля Англии радовался и Пьер Кошон де Соммьевр — он выполнил все на высшем уровне! Тут тебе и хитрый документ, и торжество. Бывший ректор Парижского университета, богослов и юрист, ожидал самой щедрой благодарности от своего нового могущественного покровителя — герцога Бедфорда, лицо которого радужно сияло во время всего действа.

День закончился церемонией обручения короля Англии с Екатериной Валуа. Свадьба была не за горами…

 

10

…В этот же день, в тридцати лье от Труа, где политические события меняли карту Европы и грозили скорыми бедами и несчастьями всем французам, на границе с Лотарингией была тишина и спокойствие. Над селением Домреми, что раскинулось на берегу Мааса, и всей лесистой округой ярко светило солнце. И хотя тут и там плыли облака, несущие для полей весеннюю влагу, воздух уже был насыщен летней теплотой.

Жанна собирала цветы и сама не заметила, как вошла в рощу рыцаря Бурлемона. Над головой пели птицы; далеко, у берега, пастух погонял овец, и белая лохматая псина помогала ему не распустить неровно ползущее стадо. С опушки был виден краешек ее дома из белого камня и шатер церкви рядом. Зажав букет в руках, пряча его за спиной, Жанна не удержалась и вышла-таки к Дереву фей. Тут она водила хороводы с подругами, тут же шепотом поверяла свои тайны. Кому? Богу и… немного крылатым сказочным девам, лесным созданьям, что весело смеются по ночам, когда все люди спят и видят сны. Хоть отец и говорил, что эти существа — вымысел, она верила, что волшебные девы приходят сюда. Слетаются, точно птицы. Но они всегда выбирают время, когда поблизости нет людей… Жанна закинула голову — пришла весна, и дерево вновь расцвело! Его крона была раскидистой, густой, пышно-зеленой. Легкий ветерок перешептывался с листьями. Так хорошо было здесь одной! Девочка опустилась на корточки и бережно положила самый красивый анемон у начала узловатого ствола.

— Будьте к нам милостивы, добрые феи, — тихо сказала она. — Этот цветок — мой вам подарок! — Жанна запустила руку в карман платья и вытащила оттуда жука-оленя. — И этот жук — тоже. Я нашла его около дома, он уже умер. Воскресите его, добрые феи.

За ее спиной хрустнула ветка — и Жанна обернулась. Там, за стволами ближних деревьев, стоял… олень. И он смотрел на нее! Жанна рывком поднялась. Величавый, красивый, с ветвистыми рогами, олень не двигался. Его большие и круглые глаза были черны и блестели. Жанна взглянула на неподвижного жука, вновь на оленя — и все поняла. Ее олень ожил, но стал другим. А животное повело носом, тряхнуло головой, задев рогами ветки орешника, и отступило назад. Жанна опомниться не успела, как раздался сухой треск веток, и оленя и след простыл. Видением он появился и так же быстро исчез.

Когда Жанна вышла из рощи рыцаря Бурлемона, то сразу увидела, что облаков стало больше. Они то и дело закрывали солнце, и вся зеленеющая округа то укрывалась серо-голубой тенью, а то вновь щедро обливалась ослепительным золотом. Эти облака несли с собой майский дождь, и его было так много, что облака, казалось, не удерживали края и вода звонко проливалась на землю.

И вот одно облако, над головой Жанны, не выдержало и сдалось — короткий майский ливень ударил по окрестным лугам, по селенью Домреми, и Жанна, прижав к себе собранный букет, со всех ног бросилась домой.

Она прибежала мокрая, запыхавшаяся, распахнула дверь и утопила лицо в цветах: они оказались мокрыми и душистыми — даже голова закружилась. Ей было смешно — этот дождь застал ее врасплох, точно охотился за ней!

За дверью кухни она услышала голоса — там говорили две женщины: ее мать и крестная, Жанна.

— Какой светлый дождь, — сказала ее мать.

Но произнесла она это так — между прочим, точно думала совсем о другом.

— Добрый дождь, — откликнулась крестная.

Их разговор явно не клеился. Жанна уже хотела было забежать с букетом и подарить его матери, но подумала, что нельзя обижать крестную. Как это — матери достанется, а той — нет. Значит, надо букет разделить. Жалко, но надо. Она стала расцеплять веточки, когда услышала:

— Сколько ты будешь еще скрывать от нее это ?

Жанна прислушалась — то был голос крестной…

— Сколько понадобится, — как ни в чем не бывало откликнулась ее мать.

— Однажды Жанна узнает, кто она. Ее и так уже называют то «принцессой», то «Лилией»…

— Пусть это случится, когда Господу будет угодно. Сегодня она была такая счастливая, когда ушла собирать цветы. Я не смогу сказать ей сама…

Девочка за дверью насторожилась. Несомненно говорили о ней. Теперь она забыла про букет и только слушала.

— Когда тринадцать лет назад ее привезли в наш дом, никто не сомневался, что пройдет год или два, и Жанну заберут обратно. Монсеньер герцог Орлеанский или королева. Ведь король был так болен, все думали, что век его недолог. А недолгий век оказался у монсеньера Орлеанского. Сын его, доблестный герцог Карл, попал к англичанам. Королева оказалась в руках бургундцев. Она потеряла двух сыновей, наследников престола, и едва не лишилась трона. Собственный муж назвал ее блудницей и заключил в тюрьму. Разве могла бы она после этого взять дочь к себе? Тем более, открыть герцогу Бургундскому, кто ее отец? Все вышло против Жанны. Кто мог подумать, что так случится?

— Верно, — отозвалась крестная, — никто.

Жанна трепетала, стоя за дверью. Тринадцать лет? Ей ровно столько. Выходит, говорят все-таки о ней. Но что это значит — «никто не сомневался, что ее заберут обратно»? А при чем тут королева? Ее не раз односельчане называли «принцессой», но что с того? Так она думала. И что значит другое — «взять дочь к себе»? Девочка прижала букет цветов к груди и лицу — теперь лепестки анемонов тесно касались ее губ, щекотали их, но она этого не замечала.

— Мы боялись за Жанну, — вновь заговорила мать, — хранили ее как зеницу ока. Шутка ли — воспитать принцессу! Случись с ней что, не сносить бы нам головы…

Сердце Жанны застучало: да, говорили о ней! Сомнений не было…

— Но со временем мы полюбили ее как родную дочь, — продолжала мать. — Жанна добрая и умная девочка, очень набожная, любой родитель может только мечтать о таком ребенке. И когда я думаю, что придет время, она повзрослеет, и кто-то расскажет ей, что она вовсе не д’Арк, а дочь герцога Людовика Орлеанского и королевы Франции — Изабеллы Баварской, сердце мое стынет…

Две женщины, сидевшие за столом, обернулись на двери — там стояла Жанна. Она прижимала к груди два букетика цветов — в каждом кулачке по букету. Женщины поняли все по глазам девочки. Изабелла де Вутон стремительно прикрыла ладонью рот.

— Пресвятая Дева, — тихо проговорила крестная.

— Ты подслушала наш разговор? — спросила Изабелла.

Но девочка только опустила глаза.

— Я хотела подарить вам цветы…

— Ты вся мокрая, — проговорила ее мать. И несмело повторила: — Не молчи, Жанна, скажи, ты все слышала?

— Да, матушка, — сказала та. — Вы с крестной… шутили?

В ее голосе звучала надежда. Обе женщины переглянулись. И тотчас поняли, что назад ходу не было. Еще одна ложь только бы навредила — всем.

— Войди и сядь, девочка моя, — сказала Изабелла.

Крестная в подтверждение ее слов кивнула. Но Жанна не двигалась.

— Вы пошутили? — В ее голосе уже не было прежней уверенности. — Ответьте мне, матушка…

Женщины вновь переглянулись. «Пусть это случится, когда Господу будет угодно…» Неужели вот оно — время? Изабелла де Вутон поднялась со стула, подошла к дочери и взяла ее за прижатые к груди руки.

— Послушай… — Она терялась. — Клянусь Богом, девочка моя, мы с твоим отцом любим тебя больше жизни. Нет никого на свете дороже для нас, чем ты…

— Прошу вас, матушка, скажите, — голос Жанны дрогнул.

— Хорошо, хорошо… Если Господь выбрал этот день и час, значит, так тому и быть. Ты наша дочь, конечно, наша. Но не родная. Тебя привезли к нам, едва ты родилась…

Жанна что было силы замотала головой, но мать только крепче обняла ее.

— Для нас была большая честь воспитывать тебя…

По щекам девочки текли слезы.

— Верь нам, верь…

— И кто же… мои родители?

— Ты уже слышала. — Голос Изабеллы де Вутон изменился. — Твой отец — брат короля, герцог Людовик Орлеанский, а мать — королева Франции. Ты — благородная принцесса, Жанна. В тебе течет королевская кровь. Но твой отец погиб через несколько дней после твоего рождения, а мать… Ей пришлось нелегко. Она много страдала. Ей все время угрожала опасность. Чтобы оградить тебя от бед, тринадцать лет назад твой брат привез тебя к нам. Так хотел монсеньер герцог. И мы с твоим отцом… — она осеклась и тут же поправилась, — с твоим нынешним отцом горды, что воспитали тебя.

Жанна взглянула на вторую женщину:

— Все это правда?

Крестная опустила глаза.

— Да, Жанна, это правда. Тебя не зря называли принцессой…

Девочка вдруг перестала плакать — она вырвалась из рук Изабеллы и отступила к дверям.

— Вы… обманули меня, — тихо сказала она. — Вы лгали мне.

— Господи, Жанна, конечно нет! — шагнула к ней Изабелла. — Я давно хотела рассказать тебе…

— Вы обманули меня, — уже тверже повторила девочка и швырнула оба букетика к ногам матери. — Обманули!

Она бросилась через весь дом, слыша, как ее зовут, может быть, пытаются догнать, едва не сбила двух своих братьев — Пьера и Жана, вырвалась во двор; девочка остановилась только далеко от дома, под весенним дождем. Она стояла одна-одинешенька на этом лугу, платье намокло. Поверить в услышанное было нелегко. Осознать — еще труднее. В тринадцать-то лет! Жанна вновь ревела, но теперь — горько. Ее обманули, и она ненавидела весь мир. С его солнцем, дождем, чудесами…

 

11

14 июня в церкви Сен-Джоан Генрих Пятый торжественно обвенчался с Екатериной Валуа — и престол французских королей отныне перешел к англичанам.

Но чуть раньше вести из Труа достигли Буржа. Двор опального дофина всколыхнулся. Это выходило почище распри арманьяков и бургундцев! До них долетела не просто оскорбительная весть — это был ветер великой войны…

— Да как она посмела? — когда оставался один, твердил о своей матери Карл. — Ненавижу ее! Ненавижу! — Юношу и впрямь можно было пожалеть: его не просто предали, но перед всем миром назвали ублюдком! Теперь он краснел, когда встречался взглядами со своими придворными. Дофин, так ему казалось, видел насмешку над собой в глазах любого — даже челяди! — Господи, — говорил он, — за что? Ведь я ее сын! Господи… Ее заставили англичане! — в порыве убеждал он себя и вновь шептал: — Ненавижу ее, ненавижу…

Иоланда Арагонская, наблюдая, как мучается ее зять, скептически заметила:

— Я бы удивилась, если бы эта женщина поступила по-другому. Она никогда не думала ни о своих близких, ни о своем народе. Пеклась только о себе. Надо готовиться к войне, мой мальчик.

И она оказалась права — пышно отпраздновав свадьбу, Генрих Пятый, как и положено настоящему полководцу, двинулся на противника. Мишенью были выбраны Санс, Вильнев-де-Руа, Монтеро, Венсен, Мелён и другие города дофинистов к югу от Парижа. При взятии Монтеро бургундцы дрались особенно жестоко, перебив много французов. Когда победа была одержана, они отыскали в одной из часовен тело убиенного Жана Бесстрашного и рассвирепели еще больше. Убийцы герцога похоронили его как обычного лавочника — в одном пурпуэне и штанах. Ни одной драгоценности — обобрали до нитки! Тело герцога отправили в Дижон — для торжественного захоронения.

Генрих лично принимал участие в осадах, стычках, подкопах. Во время осады Мелёна, когда дофинисты отбивались из последних сил, под стенами города столкнулось два отряда — французов и англичан. Дышать было трудно, а разглядеть противника еще труднее. Командир французского гарнизона Гильом де Барбазан сражался впереди своих людей. Рыцарь, с которым он скрестил мечи в удушливой темноте, тоже предводитель, бился как лев. На зубах рыцарей скрипел песок. Оба они рычали, плевались и были похожи скорее на чертей в аду, чем на бойцов.

— Сдавайтесь! — в какой-то момент грозно зарычал напирающий англичанин. — Или вы погибли!

— Скажите, с кем имею честь сражаться? — отступая, вопросил тогда обливающийся потом де Барбазан.

— Я король Англии Генрих Пятый! — ответил его противник.

Гильом де Барбазан отказался от дальнейшей обороны и отдал свой меч королю. Личное знакомство с Генрихом в дальнейшем спасло де Барбазану жизнь, когда он проходил как обвиняемый по делу об убийстве Жана Бесстрашного. Рыцарь сказал, что, поскольку они скрестили с королем мечи, то стали собратьями по оружию. А убить собрата по оружию — преступление. Герольды в Рыцарском суде долго раздумывали над этим дерзким и спорным утверждением, но в конце концов поддержали Гильома де Барбазана.

Военная компания оказалась для англичан удачной. С начала лета по конец осени 1420 года Генрих Пятый осадил и взял штурмом все те города, что планировал. Он старался более не устраивать кровавой резни — ведь теперь французы были его подданными. Но вот шотландцев, воевавших на стороне дофина, он вешал исправно.

В начале декабря ворота Парижа открылись, и торжественная процессия въехала в столицу Франции. Трубили герольды, пели «Te Deum» хоры священников, выпускали в небо белых голубок девственницы. Парижане ликовали — их уже успели щедро попотчевать вином и снедью предупредительные англичане. Впереди, на белых парадных лошадях, почти плечом к плечу, ехали два короля — полная противоположность друг другу: победитель Генрих — блистательный воин, в полном вооружении, и его тесть — Карл Шестой, старый, с затуманенным взором, привязанный под роскошной королевской мантией к тишайшей кобыле. За ними ехал в черном одеянии Филипп Бургундский, далее — Кларенс, Бедфорд и Глостер. И уже позади принцев крови — бургундские и английские аристократы, первыми из которых были графы Уорвик, Солсбери и Хандингтон.

Обе королевы прибыли в Париж на следующий день. Но если кто и возвращался с тяжелым сердцем в столицу, так это Изабелла Баварская. Париж был городом ее молодости — веселых праздников, любви, безумных оргий, рыцарей-поклонников, готовых на любой подвиг для своей королевы! Молодой и самоуверенный герцог Бедфорд был прав, — закутанная в шубу, в карете, под стук копыт думала она, — мир меняется, и мы меняемся вместе с ним. По дороге ее не узнавали даже те, кто хорошо знал королеву раньше. Пришло время ее дочери!

Генрих Пятый и Екатерина Валуа, окружив себя роскошным двором, поселились в Лувре, а Изабелле Баварской, обобранной до нитки Арманьяком, лишенной всех ее богатств, достался мрачный дворец Сен-Поль, где последние годы жил с Одеттой де Шандивер ее безумный супруг. Здесь Изабелла когда-то рожала ему детей, половина из которых уже покинула этот свет. В подвалах Сен-Поля пытали ее возлюбленного — Луи де Буа-Бурдона. Но дворец достался не только ей! Точно в насмешку соседом Изабеллы Баварской оказался все тот же Карл Шестой и та же Одетта. Им пришлось разделить дворец на две половины. Никакой тебе свиты, фрейлин! Королевской чете было выделено на двоих (если не сказать: на троих) несколько слуг. Генрих Пятый точно говорил: «Чтобы тихо и незаметно закончить свою жизнь, достаточно и этого!»

В первые же дни французский гарнизон был заменен английским, комендантом Парижа король назначил своего брата герцога Кларенса. Сделано было немало, и теперь Генрих Пятый желал перевести дух. Оставив континент, он отправился с Екатериной в Англию. Король должен был похвастаться молодой королевой перед соотечественниками! Но этот вояж планировался быть недолгим. Необходимо было выбить из Парламента побольше денег для продолжения войны. Для этого Генрих взял своего энергичного брата — Джона. Пока сам он будет показывать королеве ее остров и продолжать учить молодую женщину науке любви, герцог Бедфорд начнет сбор средств для войны и набор свежего войска.

 

12

Бурж лихорадило. Вначале — оскорбительный договор в Труа, затем — потеря важных городов к югу от Парижа. Семнадцатилетнему дофину необходимо было как можно скорее почувствовать себя мужчиной. Мужья родных сестер — Екатерины и Мишель — грозили отнять у него все владения и угрожали жизни. Один Генрих Пятый чего стоил! Такой положит на одну ладонь, а другой прихлопнет. Он, Карл, в сравнении с ним — легкое перышко. Дофин пребывал в смятении — он и вправду не знал, как ему быть. Отчаяние и безволие все чаще охватывали его. Но помощь, как и беда, пришла неожиданно. В Бурж потянулось французское рыцарство. Для большинства дворян казалось оскорбительным, что англичане вот так запросто шагают по их земле и разоряют ее, перераспределяя их родовые имения между собой, а проклятые бургундцы во всем потворствуют им. Хотя и Филиппу было над чем призадуматься: три самых сильных его вассала, принц Оранский, герцоги Савойский и Лотарингский, договор в Труа не признали.

Все шло к тому, что Франция, которую изрядно перетряхнули, вновь разделялась на два сильных лагеря, представители которых ненавидели друг друга и готовы были сражаться до последней капли крови.

В середине марта 1421 года, через два месяца после отъезда Генриха из Парижа, когда он находился в Беверли, его застала трагическая весть. Дофинисты разбили герцога Кларенса в Анжере, сам Томас убит! Хандингтон и Сомерсет в плену. Но когда король узнал о подробностях этой битвы, он едва не задохнулся от ярости. Тогда-то королева Екатерина впервые и увидела, каким страшным в гневе может быть ее муж. И несчастным был тот, кто попадался ему под руку в такую минуту! Обезумевший лев, вырвавшийся из клетки…

Уезжая в Англию, Генрих оставил Францию на герцога Кларенса и его боевого товарища — графа Солсбери, Томаса де Монтегю, полководца, которого король ценил более всех других. Их задача заключалась в том, чтобы оттеснить войска дофина к Луаре, а если получится, то и перебросить их через нее. Вскоре после отъезда короля Кларенс и Солсбери решили дать дофинистам решительный бой. Но их армия растянулась на марше, а противник был близко. Все произошло в окрестностях города Боже. Кларенс возглавлял рыцарскую конницу, Солсбери — лучников. Понятно, что конница оказалась впереди. Герцог Кларенс, смысл жизни которого состоял в битвах, отчасти завидовал старшему брату, которому всегда доставались лавры победителя. Но погубило его, рыцаря до мозга костей, другое — презрение к вилланам с луками. Он никак не мог смириться с мыслью, что крестьяне, а не благородные воины на роскошных боевых конях, закованные в сталь, вооруженные копьями и двуручными мечами, залог победы всех сражений!

После Азенкура под страхом смерти Генрих Пятый запретил своим полководцам вступать в сражения без лучников. Но герцог Кларенс, воспользовавшись тем, что он — брат короля, закрыл глаза на этот запрет. Оставив Солсбери далеко в тылу, он направил полуторатысячную рыцарскую конницу на пятитысячную конницу французов и шотландцев. Он врезался в войско дофинистов на весеннем поле под Боже, у Луары, положил почти всех своих рыцарей и погиб сам. Французы сражались ожесточенно. Много молодых имен прозвучало в тот день. Больше других отличился Орлеанский Бастард, выкупленный из бургундского плена, пылавший ненавистью к общему врагу. Все, что успел подоспевший Солсбери, это отбить у французов часть обоза с телом своего друга. Панцирь и шлем Кларенса были изрублены. Можно было догадаться, как он погиб и со сколькими противниками сражался в последние минуты своей жизни!

Но Генрих Пятый не стал проливать по брату слез. Когда он справился с гневом, то сказал фразу, которая вскоре стала известна и на континенте, и в Англии:

— Счастье Кларенса, что он погиб. — Герцог был багровым от гнева. — Если бы он выжил — головы бы не сносил! Я казнил бы его за нарушение моего приказа. Даже памятью и отца и матери не пожалел бы его!

Для Генриха Пятого было очевидно — победа при Боже вдохнет силы в противника. Кларенс не просто погубил рыцарское войско и погиб сам, он подорвал престиж английского оружия! Победители при Азенкуре сели в лужу. А людям не свойственно судить о ком-то по прошлым победам. Они помнят только исход последнего сражения!

Так оно и случилось — за вестью о поражении при Боже пришла и другая весть: герцог Бретонский отказался признавать договор в Труа, перешел на сторону дофина Карла Валуа, и теперь бретонцы совершают набеги на юго-западные берега Англии. Также отверг договор и вышел из лагеря бургиньонов пикардийский вельможа Жак д’Аркур — он занимает замок за замком на территориях, которые были формально подчинены Филиппу Бургундскому.

Генриху Пятому нужно было как можно скорее реабилитировать себя в глазах всей Европы. 10 июня 1421 года он отплыл из Англии с четырехтысячным войском, полный уверенности как можно скорее наказать врага. Это был его третий военный поход в Европу.

Франция дофина и англо-бургундская Франция готовились к решающей битве где-нибудь на полях между Парижем и Орлеаном, а на рваных границах этих двух государств капитаны той и другой стороны грабили деревни и маленькие городки, жгли дома, убивали мирное население и уводили скот.

 

13

Деревенька Домреми находилась на самой границе с Лотарингией, в герцогстве Барском, чьими сюзеренами были принцы Орлеанского королевского дома. (Покойный любовник Изабеллы Баварской знал, где укрыть для пущей надежности их новорожденную дочь!) Увы, не было самих принцев! Они томились в английском плену или погибли. В итоге герцоги Лотарингские и де Бар породнились и старались держаться вместе. Если бы не короли Франции, могущественные герцоги Бургундские, отпетые хищники, давно бы дотянулись до их территорий!

Но именно теперь, когда Карл Валуа был поставлен вне закона, бургундцам представлялась прекрасная возможность совершать грабительские рейды на дружественную дофину территорию Лотарингии и Бар. Капитаны Филиппа все чаще пробивались вглубь обоих герцогств и наносили по их городам и селениям удары. Нечего было лотарингцам, решил Филипп Бургундский, отмежевываться от Труаского договора! Пусть теперь и получают по заслугам…

…Жанна проснулась от колокольного звона — он был необычным, яростным, оглушительным. Одним разом всколыхнулся дом, и все забегали. Жанна подумала, что пожар. Она вскочила с кровати и подлетела к окошку — около церкви уже собирались люди. А час-то был ранний, едва рассвело! По дому расхаживал вооруженный Николя д, Эпиналь — молодой воин ее отца. Жанне он очень нравился — улыбчивый, стройный. А как ему шла кольчуга и шлем — настоящий рыцарь! Обычно Николя шутил с ней, но сейчас был серьезен. Только подмигнул и сказал: «Не бойся, Жаннета, мы им покажем!» Потом Жанна увидела своего отца в полном боевом вооружении — в кольчуге со стальными пластинами, шлеме; меч у бедра, в руке — лук. Вооружился и облачился в броню его старший сын — Жакмен. Он должен был остаться с вооруженными мужчинами в Домреми и в случае опасности переправить жителей к крепость на острове. Мать была бледна, а младшая дочь, Катрин, испуганно хлопала глазами.

— Отряд бургундцев прошел мимо Нефшателя, по нашу сторону Мааса, и напал на окрестности, — сказал Жак своей жене. — Сгорели несколько деревень, есть убитые. Они движутся в нашу сторону.

— Возьми и меня с собой! — выступил вперед пятнадцатилетний Жан.

Младший, Пьер, затаил дыхание — неужели отец возьмет Жана? А он останется сидеть дома сложа руки?

— Еще чего! — рявкнул отец. Он грозно оглядел домочадцев. — Не выходите из дома — ясно? Берегите себя. И берегите Жаннету, — добавил он, поглядев на совсем юных сыновей. — Ты все понял, Жан? — обратился он к старшему.

Жанна вспыхнула — она не хотела этого внимания! Три месяца назад девочка узнала, что ее родители — другие люди. Но понять, что это такое, она так и не смогла. Ведь Жанна никогда не видела этих других людей — и ничего не могла почувствовать к ним. Дочь королевы! Разве можно было поверить в это? Даже представить трудно. И все же крылось что-то очень жестокое в этой новости. То, что теперь меняло всю ее жизнь. Раз и навсегда. Точно черту провели между ней, Жанной, и всей ее семьей: молчаливым и сильным Жаком д’Арком, ласковой матерью, храбрецами-братьями и нежной и хрупкой, как цветочек, сестренкой Катриной.

— Я не расслышал, — повторил Жак д’Арк.

— Да, отец, — ответил Жан, мельком взглянув на сестру.

Среднему только недавно исполнилось пятнадцать лет, но он уже хорошо владел мечом — друзья отца, рыцарь Бертран де Пуланжи и Жан де Новелонпон, оруженосец капитана Вокулера, что часто гостили в их доме, научили его. Жан метко стрелял из лука и мог запросто подбить летящую утку или бегущего оленя.

— Отвечаешь за нее головой, — добавил Жак д’Арк.

В Домреми командир ополчения оставил небольшой отряд лучников во главе с Жаном Моро. А с другим отрядом, верхом, отбыл в сторону приближающегося противника. Его правой рукой был Жерар д, Эпиналь, левой — младший брат последнего — Николя. Отважные воины! Жакмена он оставил с Домреми. «Робер де Бодрикур пришлет солдат, — уходя, сказал Жак д’Арк. — Они очистят окрестности от врага, но успеют ли подойти вовремя?» Он добавил, что по слухам отряд бургундцев большой. Правда, у них уже появился обоз из награбленного, и поэтому движутся они не так быстро.

Дом д’Арков, как и вся деревня, замер в ожидании. Жан оделся в темный кафтан и штаны, подпоясался мечом. Вынес из маленькой оружейной, что была в доме, лук и поставил его к стене. Младший, Пьер, тринадцати лет, притащил за старшим колчан со стрелами. Мать заплакала при виде молодых воинов и их подготовки.

Через час Жанна не выдержала и тайком прокралась к дверям дома. Никого! Она тихонько вышла и проникла в конюшню. Девочка уже отвязывала одну из отцовских лошадей, когда ее окликнули:

— Что ты делаешь?

Жанна рывком обернулась — на пороге конюшни стоял Жан д’Арк.

— Куда ты собралась? — вновь спросил брат.

— Никуда…

— Я не пущу тебя.

— Ты не можешь запретить мне! — гневно вырвалось у нее.

— Могу! — сделав шаг вперед, сказал он.

— Не можешь! — отступив, бросила она ему в лицо. — Мне никто ничего не может запретить! Тем более — ты!

— Почему?

— Догадайся!

— Ах, вот оно что — принцесса! — усмехнулся он.

— Да!

Жан кивнул — ему и самому было странно, что его сестра вдруг оказалась королевской крови. Росли вместе, и вдруг — такое.

— Так вот, принцесса, ради вашего же блага я буду охранять вас.

— Попробуй только…

— И еще как попробую!

— Может, пригрозишь мне мечом? — насмешливо кивнула она на его грозное оружие у бедра.

— Может, и пригрожу.

— Тогда убей меня, Жан.

— Не неси чушь! — взорвался он. — Девчонка!

Жанна со всей неистовостью показала ему язык и проворно вскочила на отвязанную лошадь.

— Не смей! — выкрикнул он.

Но она ударила каблуками по лошадиным бокам — и Жан едва успел отскочить в сторону.

— Дура! — с обидой выкрикнул он ей вслед. — Непослушная дура! Отец выпорет тебя! — Он готов был расплакаться от обиды.

Жанна неслась через Домреми и оглянулась только на окраине затихшей деревни. Брат нагонял ее на другой лошади. Девочку рассмешила эта погоня — и она еще сильнее поддала каблуками сапожек по бокам своего деревенского увальня-скакуна.

Они уже поравнялись, юноша метнул в ее сторону грозный взгляд, думая, как ему на скаку перехватить лошадь взбалмошной сестры, но не успел — вдвоем они вылетели из-за леса на приготовившихся к битве людей Жака д’Арка, что прятались за редкими деревьями и терновым кустарником. По дороге в их сторону двигался рысью авангард бургундцев — человек пятьдесят. Враг приближался сюда вдоль Мааса. Над рекой еще стелился туман. Несколько лучников Жака д’Арка, повернувшись на стук копыт, едва не выпустили стрелы в юных всадников, решив, что это засада.

— Да вы с ума сошли! — рявкнул командир отряда. Он глазам своим не верил. — Жан?!

— Я хотел остановить ее! — попытался оправдаться тот. — Но не смог…

— Жанна? — уже тише спросил Жак д’Арк. — Почему ты здесь?

Солдаты Жака д’Арка взволнованно смотрели на совсем юную девушку. Многие знали, что за персона растет в доме их старосты. А кто не знал, тот догадывался. Жерар д, Эпиналь хмуро взирал на девчонку, его молодой брат Николя — посмеивался. Но Жанна не могла ответить, почему она здесь. Это был импульс, порыв. Тот взрыв ее необузданного, сумасшедшего характера, который дан был ей от рождения. Вцепившись в уздечку, Жанна плакала. Рядом был враг, она взбаламутила воинов своего отца, самого его заставила переживать. Подвела брата, которого любила; подвергла их обоих опасности…

— Бургундцы близко! — сказал лучник.

Жак д’Арк встретил взгляд сына:

— Я тебе уже говорил — отвечаешь за нее головой! Слезайте с коней и прячьтесь. — И тут же переключился на свое маленькое войско. — Если мы уложим треть — дальше они не пойдут. Приготовьтесь!

Через несколько минут лучники Жака д’Арка ударили по первым всадникам на дороге. Пятеро, всплеснув руками, роняя оружие, повалились с лошадей на землю. Еще пятеро были ранены. Были убиты и лошади. Лук — не арбалет — заряжается быстро. Солдаты Жака д’Арка уже целились вновь. Но теперь всадники, попав в засаду, были трудными мишенями. Кони бургундцев не стояли на месте — враг сориентировался быстро. Когда второй залп опрокинул еще троих, десятка полтора бургундцев отделились от отряда и, свернув с дороги влево, быстро поскакали к ближайшему лесочку.

— Они пошли в обход! — выкрикнул Жерар д, Эпиналь.

— Вижу! — глухо ответил Жак д’Арк.

Остальные бургундцы в спешном порядке повернули коней, стремительно разъехались в стороны и спешились. Они укрылись кто где — за бугорком, деревьями, пнями. Но у них были не только луки, но и арбалеты! А это оружие, хоть и заряжалось куда медленнее, било дальше и метче, чем лук. Арбалетная стрела, называвшаяся болтом, была из того же материла, что и арбалетный лук с тетивой — из стали. И когда бургундцы ударили по засевшим в кустарнике бойцам Жака д’Арка, Жанна отпрянула. Трое ее односельчан повалились назад — двух стрелы поразили насмерть, третьему — болт пробил плечо. Боец взвыл и забился недалеко от дерева, где по приказу отца укрылись Жанна и ее брат.

— Жерар! — выкрикнул Жак д’Арк, — отходи в тыл. Если бургундцы обойдут нас, ты прикроешь! Возьми с собой пятерых, нет, семерых — и, заклинаю тебя Господом Богом, держитесь, стойте до последнего!

— Да, командир, — откликнулся тот.

Взяв пять лучников, д, Эпиналь ушел назад — встречать бургундцев.

— Жан! — обернулся к среднему сыну, укрывшемуся за деревом, командир ополчения. — Один из этих луков твой. И не высовывайся понапрасну!

Пригнувшись, юноша подбежал к одному из убитых солдат и взял его лук. Осторожно взглянув на убитого, он попробовал тетиву — не туговата ли?

— Справишься? — спросил отец.

— Да! — ответил он.

Теперь лучникам Жака д’Арка нужно было уловить момент, когда враг высунется дать залп или на свой страх и риск приблизится к их позициям. Бургундцы выпускали свои болты почти вслепую, но они быстро поняли, что скрытый противник защищен только ветками и листвой. Сбить полет оперенной стрелы лучника такой преграде — проще. Коснулась стрела ветки потолще — и ушла в сторону. Но не железному арбалетному болту! Лучники Жака д’Арка подрезали еще пятерых бургундцев, но и сами потеряли четырех товарищей. Ряды поредели с обеих сторон.

Жанна никогда раньше не видела битвы, и это зрелище заставило ее, молчаливо сидевшую у ствола дерева, задохнуться от ужаса. Она перестала дышать, только слышала свист летевших стрел и грязную брань. Видела, как бьются на земле раненые, корчатся умирающие. И вновь слышала невыносимую брань. Земля должна была разверзнуться от такого богохульства и поглотить безбожников! А еще ей хотелось подняться и броситься к тем, кого ее односельчане называли «проклятыми бургундцами», закричать им, чтобы они остановились — именем Господа! И если они не послушаются, то проклясть их, пусть даже погибнув.

Может быть, Жанна встала и бросилась бы на врага, вооруженная одним только мужеством и верой, но в ту минуту, когда она едва не решилась на это, молодой Николя д, Эпиналь натянул лук и выстрелил с колена — там, на дороге, сейчас, как видно, высунулся бургундский арбалетчик. Стрела его ушла вперед, но вернулась другая — арбалетный болт. В первое мгновение Жанна даже не поняла, что случилось. Николя отбросило назад. Девочке показалось, что молодой человек хочет разорвать свою шею — но зачем?! Только потом она увидела железную стрелу, торчавшую из его горла. Николя отталкивался задними ногами и таким образом полз на спине вперед. Полз и хрипел. Жанна на четвереньках подобралась к нему.

— Николя! Николя! — закричала она. — Николя…

Жанна прижалась к его груди, повторяя его имя, а он все полз, уже вместе с ней, только медленнее. И железная стрела от движения ходила ходуном в его шее. Хрипел и полз. Потом ноги его, обессилившего, стали срываться. Кровь выплескивалась изо рта и раны, сочилась через пальцы. Он ничего не видел. И не слышал. В глазах его были только ужас и боль, а потом — смерть. Николя затих. Он умер — задохнулся кровью. Отец оторвал Жанну от убитого товарища, но когда его руки схватили ее, она закричала, стала вырываться. А потом опомнилась, затихла. Тогда она и увидела этот страшный черный след на траве, тянувшийся за Николя д, Эпиналем. Стрела, пробившая шею лучника насквозь, вспахала землю, когда тот полз на спине…

Для открытого боя у обоих противников было слишком мало людей — проиграют те, что пойдут в атаку. Бургундцы ждали, когда их товарищи ударят французам в тыл. И удар этот не заставил себя долго ждать. Они все услышали шум схватки за спиной, на дороге. Там встретил превосходящих числом бургундцев Жерар д, Эпиналь. Ожидание было томительным — сейчас решалась их судьба.

Жак д’Арк завертел головой — он думал, куда бы направить сына и Жаннету, где бы укрыть их. Ведь сейчас сюда могли ворваться бургундцы, если засада окажется неудачной. Они перебьют всех. А топот копыт уже приближался — земля тряслась, точно двигалась армия! И когда из-за лесистого холма вырвалось десятка три всадников, с мечами наголо, секирами и палашами, Жак д’Арк остолбенел. Если это бургундцы, то их было слишком много! Первый из рыцарей сорвал с головы шлем и оказался в кожаной шапочке и кольчуге, укрывавшей его голову.

— Осторожно, Жак! — выкрикнул он. — Не ровен час, подстрелите!

— Новелонпон! Жан! — вырвалось у д’Арка.

Он готов был расплакаться от счастья — перед ним был Жан де Новелонпон, оруженосец Робера де Бодрикура, капитана крепости Вокулер, как видно, посланный ему с отрядом на подмогу.

— С теми покончено, где другие? — играя окровавленным мечом, весело спросил молодой воин.

— Там, на дороге! — оживая, закричали лучники.

Жан де Новелонпон указал мечом вперед — и его отряд понесся через кустарник — на врага. Но сам он неожиданно попридержал коня.

— Господи, Жаннета?! Да она ранена?!

Руки и лицо Жанны, ее платье были перепачканы кровью. Жанна смотрела перед собой, но ничего не видела. Казалось, она спит…

— Нет, это кровь Николя, — ответил Жак д’Арк.

— Но… что она здесь делает?

Жак д’Арк взглянул на дочь.

— Спроси у нее сам.

Молодой рыцарь плохо понимал, что происходит.

— Ей не место здесь…

— Я тоже так думал, пока не увидел ее, — кивнул Жак д’Арк. — Слово родителей для нее мало что значит, Жан. Она все решает сама.

Жанна, только что пережившая смерть Николя д, Эпиналя, молчала. Ее даже не напугала ложная атака с тыла и, возможно, близкая смерть. Арбалетный болт в шее Николя все еще двигался у нее перед глазами, бередил страшную рану. После всего увиденного ей был безразличен этот допрос.

— Плохо, — сказал де Новелонпон, — это плохо. Война — мужское дело, — добавил он и, пришпорив коня, рванул за своими воинами.

А бургундцы на дороге, уже поняв, что их песенка спета, побросали оружие, забрались на лошадей и понеслись прочь. Но солдаты Новелонпона окружили их и порубили там же, на лугах. В плен взяли только одного — он упал с лошади и тут же бухнулся на колени, сцепив на груди руки. Все это он проделал перед самым носом Жана де Новелонпона, когда конь его встал на дыбы и едва не раздавил бандита. Бургундец так искренне просил пощады, что рыцарь пожалел его. Но причина крылась не столько в милосердии Жана — с разбойниками не церемонились, с ними поступали так же, как они обходились с мирным населением. Рыцарю Робера де Бодрикура нужна были информация: сколько бургундцев осталось в тылу, как они вооружены и где сейчас обоз с награбленным добром. Обещанием предать своих бургундец спас себе жизнь. Но прежде чем посадить бандита на коня и отправиться с отрядом вершить правосудие, Жан де Новелонпон вернулся к поредевшему войску Жака д’Арка. Там старались помочь раненым, укладывали на коней убитых. Жерар д, Эпиналь оплакивал брата и вместе с другими жителями Домреми проклинал бургундцев.

— Это первые ласточки, Жак, — спешившись, сказал д’Арку Жан де Новелонпон, когда они отошли в сторону. — Я оставил в Домреми двадцать человек — на первое время. Но это все равно мало. Теперь жизнь ваша изменится, готовьтесь к этому. Да, забыл, сир де Бодрикур шлет тебе привет!

Жак д’Арк кивнул:

— Благодарю. Если бы не вы — нам пришлось бы туго.

Жан де Новелонпон взглянул на сидевшую в отдалении Жанну.

— Береги ее, она дорогого стоит, — кивнул он на девочку.

— Не учи ученого, — отозвался Жак д’Арк. — Короли! — неожиданно вырвалось у него. Он горько усмехнулся. — Сейчас им до нее нет дела, — на слове «им» он сделал веское ударение, — ее выбросили точно собачонку, но однажды они вспомнят о своей принцессе. Это обязательно случится…

— И тогда с тебя спросят, Жак.

Староста Домреми вздохнул:

— Я все чаще думаю об этом. — Желая сменить тему, он хлопнул по конскому крупу, и лошадь вздрогнула под молодым воином. — Поезжай, Жан, накажи проклятых бургундцев. Господь не простит им разбоя! И возвращайся с победой, но сперва к нам. Сразу после тризны мы устроим пир. В Домреми тебе всегда рады!

Прошла неделя, отпели и похоронили ополченцев, убитых в схватке с бургундцами. А Жанна молчала. Все заметили, что их Жаннета, принцесса, изменилась. Она молчком выходила к семейной трапезе, отвечала на вопросы коротко: «да» и «нет», и уходила в сад. Отец не стал ругать ее за выходку — наконец, все обошлось. Жак д’Арк только сказал: «Никогда больше так не поступай». Но Жанна промолчала. Отец спросил: «Ты слышала меня?» И вновь Жанна не ответила. Жак д’Арк списал молчание девушки на ту боль, что была в ее сердце. Он-то знал, что она заглядывается на красавчика Николя, а тут — такое.

Жан был благодарен сестре, хоть и упорно скрывал это. Хмурился при ее появлении. А в душе — ликовал! Он побывал в битве, отец доверил ему боевой лук, сам он сразил стрелой бургундца. Жан помнил, как тот схватился за грудь и повалился в кусты. Пьер готов был расплакаться от обиды: Жан теперь — герой, а он, как и был, мальчишка. Даже Жакмен завидовал младшему брату. Тот первым получил боевое крещение! Это тебе не с лотарингскими пареньками драться на кулаках или палках. Тут — настоящий бой!

Был полдень, и Жанна сидела в саду на старой скамье. Все эти дни после битвы она ни на минуту не забывала сражение с бургундцами. Корчи раненых, открытые рты, обезумевшие глаза. И затихшие, застывшие в нелепых позах те, кто еще минуту назад был жив. Кого она знала, кто совсем недавно приглашал ее в свой дом, угощал. С чьими детьми она вместе ходила в церковь и преломляла хлеб.

А еще — Николя, его кровь, и вспаханный земляной след от стрелы арбалета…

Тот добрый мир, в котором Жанна выросла, где была счастлива, дал трещину и разрушился. Прямо у нее на глазах. Это было несправедливо. Она не понимала, зачем это нужно Господу, но это было. Конечно, она и раньше знала, что есть Господь и есть дьявол. Но только теперь она распознала личину последнего! Кровь, смерть и страдания ее близких — в этом и был он, враг рода человеческого. Но послав ее, Жанну, на ту дорогу, заставив увидеть битву, Господь что-то хотел сказать ей. Но — что? Во время боя она решилась выбежать к бургундцам и потребовать их остановиться, может быть, погибнуть. Уже тогда она поняла — мир надо исправить. Но она не успела. Смерть Николя помешала ей. Но еще не поздно — выбежать навстречу всему злу, которое есть на земле, и остановить его…

У Жанны закружилась голова, и она покачнулась. Вцепившись руками в скамейку, Жанна дрожала. Ее бил озноб. Полуденное солнце ослепило ее, и она зажмурилась. Ей было страшно. А голова продолжала кружиться. Свет подступал. Разгорался. Никогда еще она не трепетала так! Жанна боялась открыть глаза — она знала, что ослепнет. Света было так много, что не спасали веки. И вот тогда она поняла, что Кто-то требует ее. Требует уверенно. И она должна Ему подчиниться! Выбежать навстречу бургундцам, под стрелы — оказалось бы пустяком в сравнении с этим. Но она поняла и другое — выбора у нее не оставалось… Жанна набралась смелости и открыла глаза. Ослепительный свет шел вовсе не от солнца, а со стороны церкви, что стояла рядом с их домом. И он был только для нее — одной-единственной на всей земле! Она почувствовала, что свет хочет говорить с ней. Шум уже нарастал в ее ушах, и вдруг он прорвался — и она услышала ясный голос: «Жанна! Жанна! Жанна!» «Да?» — цепенея, спросила она. Но спросила, не разжимая губ. «Ты — Моя избранница!» Она уже не чувствовала ног под собой — летела куда-то вместе со старой скамейкой. К небу. А с ней говорили, и голос звучал гулко и медленно, пронзительно и ярко. Он говорил, что в ее сердце есть тот огонь, которого нет у других. И это Он подарил его ей. Но этот огонь она должна передать другим. Не теперь — позже. Когда она сможет поднять меч рыцаря, защитника веры, над головой. Но ведь она не воин? Нет, она ошибается, она — воин. Когда же это случится? Придет время. А пока она должна быть верной и послушной Богу, который любит ее, никогда не забывает и не забудет о ней… Яркий свет стал слабнуть, а затем сад ее отца стал прежним. Обычным летним садом, в котором поют птицы. Да, с ней говорили. И Говоривший оставил ее — но оставил до времени. Это она знала так же хорошо, как и то, что жизнь ее отныне изменилась.

Она вошла в столовую, где обедала ее семья. На столе было много зелени, овощей. Шел пост.

— Я говорила… — ее голос дрогнул. — Я говорила с Богом, — тихо сказала Жанна.

— Что? — оторвавшись от еды, спросил отец.

— Я говорила с Богом, — уже тверже и громче повторила она.

Жак д’Арк и Изабелла де Вутон переглянулись. «Гм-гм», — откашлялся Жакмен. Жан молчал. Хмыкнул младший Пьер.

— Что еще за выдумки? — сказал Жак д’Арк. — Сядь лучше и поешь с нами.

— Я не хочу есть.

— Мы все говорим с Богом, — мягко сказала Изабелла де Вутон. — Когда слушаем мессу, когда молимся перед едой или сном. Когда думаем о жизни и смерти…

Жанна отрицательно покачала головой.

— Вы этого не поймете, — сказала она и вышла.

 

14

Рвота и кровавый понос которую неделю преследовали короля. Вначале он еще пытался противостоять болезни, хотел выбить клин клином, требовал посадить его на коня, но потом слег окончательно. Запущенная дизентерия, полученная в походах, теперь грызла все органы его изнутри. В нем пылал пожар — не было ни одной клетки, которая не приносила бы ему страдание. Так продолжалось днем и ночью. Специально выписанные из Англии врачи, на которых он надеялся, также не смогли помочь Генриху. Внутри его был ад, и теперь он жил с этим адом, но пытался скрыть свои муки от окружающих. Даже сгорая изнутри, угасая, он отдавал распоряжения: где и как расположить войска, какие замки осадить и потребовать выкуп, какие захватить во что бы то ни стало. Его противники могли бы сказать, что великому королю на пороге смерти стоило бы подумать о своей душе, но сам Генрих так не считал. Он был уверен, что борется за правое дело. Он не сомневался, что герцогство Нормандия принадлежит ему, как оно принадлежало его далеким предкам двести лет назад, а после брака с Екатериной Валуа принадлежит ему и вся Франция. И все же, когда он метался по ночам в бреду, он попадал на порог иного ада, куда более страшного. Там ревели тысячи женщин, погибающие со своими детьми от голода под стенами Руана, и изрубленные тела других женщин и детей, но уже на рыночной площади Кана, возникали перед его взором.

С этим адом ему еще предстояло встретиться воочию…

За окном Венсенского замка, любимого замка Генриха Пятого, было солнечно. Король лежал на огромной кровати под балдахином. Вокруг смертного одра Генриха Пятого стояли родственники и друзья: брат Хемфри Глостер, дядя — хитрый епископ Бофор, жена Екатерина, граф Уорвик и Джон Фастольф, Томас Солсбери. Но пока Генрих был жив, он постарался распорядиться великим государством, которое так рьяно создавал все семь лет своего правления.

— Джон, Джон, — хрипло говорил король, пытаясь двумя руками ухватиться за брата. Где-то в глубине души он еще надеялся на то, что сильный и мудрый брат сможет найти способ подольше задержать его на этой земле. — Джон… Слушай меня. Слушайте меня все…

Бедфорд, который сейчас один сидел на его постели, плакал. Никогда бы он не подумал, что выйдет так…

— Джон, тебе после моей смерти быть регентом Франции и править Нормандией. Никогда бы не нашел я лучшего преемника, чем ты. — Генрих слабо завертел головой. — Хемфри, ты слушаешь меня?

— Да, мой король, — откликнулся младший из братьев.

— Тебе, Хемфри, быть регентом Англии и во всем подчиняться Джону. Ты слышишь? — во всем! Не вздумай перечить ему!

— Да, Генрих, — откликнулся тот.

— И всем вам, кто присутствует здесь, завещаю стать опекунами и наставниками моего возлюбленного сына. Сделайте его великим королем и рыцарем, который сможет продолжить мое дело. Вы слышите меня? Слышите?!

— Мы слышим тебя, Генрих, — сжимая его руки, пробормотал Бедфорд.

Сейчас, далеко в Англии, в Виндзорском замке лежал в колыбельке маленький Генрих, который однажды должен был стать королем Генрихом Шестым.

— А как же я? — подступила к мужу королева Екатерина. — Что будет со мной, Генрих? Что получу я?

— Ты была моей возлюбленной. Ты — мать моего сына. — Он, бледный, истощенный, печально улыбнулся. — Разве тебе этого мало?

Генрих Пятый даже на смертном одре, за несколько часов до кончины, оставался политиком. Он не захотел, чтобы француженка, тем более — сестра его врага, имела хоть какое-то влияние на ход истории его государства. Всем должны были распоряжаться только англичане!

— Джон, Джон, — вновь заговорил Генрих, — забыл сказать тебе важное. Карл Орлеанский. Он не должен покидать Англию до совершеннолетия моего сына. Ни за какой выкуп не отдавай его! Обещай мне это…

— Обещаю, — кивнул Бедфорд. Они много раз говорили об этом. Окажись Карл Орлеанский на континенте, он представил бы реальную угрозу английскому господству. Он мог претендовать на корону Франции куда больше, чем дофин Карл Валуа, от которого отказались отец и мать, и тем более — маленький Генрих, унаследовавший престол по женской линии, а значит против закона французского престолонаследия. — Герцог Орлеанский не покинет острова, пока я жив.

— Жаль, — тихо проговорил Генрих, — жаль…

— Что — жаль? — наклонясь к брату, спросил Джон Бедфорд.

— Я хотел пойти на Святую землю, за Гробом Господним… — И еще тише добавил: — Но через мою Францию, — ему хватило сил сделать ударение на двух последних словах.

В этот день, 31 августа 1422 года, Генрих Пятый скончался. Теперь ему предстояла дорога домой, но в ином обличии. Его плоть отделили от костей и выварили в вине, а затем поместили в свинцовый гроб — в специи, точно он был лакомым кушаньем. Парижские скульпторы вырезали из дерева его статую в два человеческих роста. Его отпели в соборе Сен-Дени, где испокон веку хоронили французских королей, и далее повезли в Руан. Его гроб везли через Францию и всю Нормандию, которую он истязал так беспощадно, под непрерывное пение священников, и деревянный истукан, мало схожий с оригиналом, стоя на гробу, взирал на земли, по которым Генрих шел с огнем и мечом. Два месяца спустя, уже по ту сторону Ла-Манша, Генриха Пятого торжественно похоронили в церкви Вестминстерского аббатства.

Открывалась новая страница англо-французских отношений…

 

15

Джон Бедфорд мог ожидать всего, только не смерти брата. Генрих казался ему богом Аресом, которого не берут ни стрелы смертных, ни болезни. Но он ошибся. Бог посылает на землю великих героев, и Он же забирает их в известный только Ему срок. Но Бедфорда ждал еще один удар: за братом-громовержцем тихо ушел и номинальный правитель Франции, тенью которого англичане пользовались как щитом. Заболев малярией, 21 октября 1422 года испустил дух Карл Шестой Безумный.

Парижане искренне оплакивали короля и даже назвали его «Любимым». Наконец, он был не виноват в приступах безумия, что охватывали его. Он страдал — и страдал куда больше других! Ведь эти приступы разрушили не только его душу и тело, но и все королевство. И приходя в сознание, король к своему ужасу понимал это.

Точно сама судьба, до того благосклонная к англичанам, говорила: «Убирайтесь восвояси из Франции!» Все, что теперь оставалось в руках герцога Джона Бедфорда, это крошечный младенец — сын Генриха и Екатерины. Воистину, бесценное дитя!

Джон Бедфорд знал наверняка: плохие вести из Буржа не заставят себя долго ждать…

Стрелой известие перелетело Луару. Его принес дофину убийца Жана Бесстрашного — Танги дю Шатель.

— Ваше величество! — сияя, воскликнул он, входя в покои дофина. — Государь мой…

Карл отнял голову от подушки. Никто и никогда не называл его так!

— Что вы сказали, Танги? — хмурясь, спросил юноша.

Он лежал в постели, на подушках, со своей юной супругой — Марией. Молодые люди держались за руки. Карл благоговел перед отважным рыцарем дю Шателем и немного опасался его. Секира в его руке была страшным оружием. Молния! Она то и дело оживала в памяти юноши — и оживая, вонзалась в голову Жана Бургундского.

— Король умер, да здравствует король! — громко выпалил дю Шатель. Он поклонился принцессе и вновь перевел внимание на Карла. — Ваш отец, который отрекся от вас, скончался в Париже.

Карл, одетый в пестрый халат, даже привстал:

— Не может быть…

Глаза его верного Танги сияли — в них уже разгоралось пламя новых битв.

— Еще как может! Теперь вы — законный король!

Карл опустил глаза. Два месяца назад отправился в преисподнюю Генрих, лишивший его престола. Теперь — отец, которого он проклинал столько раз! Если, конечно, он был его отцом… Кара Господня, не иначе!

— Воистину, судьба улыбается Франции! — сказал Танги дю Шатель. — Вам нужно немедленно короноваться, собирать войско и идти на Париж.

Карл взглянул на своего спасителя — дю Шатель читал его мысли. Природная нерешительность мешала ему поверить в удачу, и все же он понимал: пришло его время. И терять его было нельзя…

В этот же день, в Бурже, дофин объявил себя новым королем Франции, а спустя несколько дней был торжественно коронован в Пуатье как Карл Седьмой, милостью Божией.

— Ваша радость скромна, — сразу после коронации заметила зятю Иоланда Арагонская.

Они готовились к пиру во дворце Пуатье — древнем городе, в окрестностях которого в 732 году, ровно через сто лет после смерти пророка Магомета, разбил арабские войска Карл Мартелл, мажордом последних Меровингов и дед Карла Великого. И здесь же, под Пуатье, в 1356 году случилась трагедия. Англичане истребили войско французов, а дедушка самого Карла Седьмого, Иоанн Второй Добрый, попал в плен к врагу, так и закончив жизнь в Англии. Коронация в Пуатье была только первым шагом к настоящей церемонии — в другом месте.

— Короли Франции становятся истинными королями после того, как им одевают корону в Реймсе, в городе святого Хлодвига, — резонно вздохнул юноша.

— Молитесь о том, Карл, и однажды вы получите корону в Реймсе, — заметила разумная теща. — А я и моя дочь будем молиться вместе с вами.

Бедфорд оказался прав — со смертью Карла Шестого угроза нависала над головой англичан, уже привыкших к мысли, что Франция принадлежит им. Нужно было укреплять позиции и как можно крепче удерживать союзников. Весной 1423 года Джон Бедфорд призвал герцогов Бретонского и Бургундского в Амьен.

— Еще раз приношу мои соболезнования, герцог, — сказал Бедфорд своему союзнику Филиппу Бургундскому.

— Благодарю вас, милорд, — ответил тот, как и всегда одетый в черное.

Не так давно в Дижоне умерла молодая герцогиня Бургундская — в девичестве Мишель Валуа. Неоспоримым был тот факт, что Мишель не сильно оплакивали при дворе. Бедфорд знал об этом. Поговаривали даже, что ее отравили. Филипп так и не смог простить своей жене, до того — любимой, смерть отца от руки ее брата. Она стала изгоем после трагедии на мосту Монтеро, и каждый день ее видели плакавшей. После ее смерти Филипп замкнулся еще сильнее и в глазах его появилось ожесточение. Теперь уже ничего не связывало его с Карлом Валуа. Этот факт был на руку англичанам.

В Амьене герцоги Бургундский и Бретонский единодушно признали могущественного лорда Бедфорда регентом Франции и дали слово совместно сражаться против отвергнутого своими родителями дофина.

Но в конце этой встречи Бедфорд сказал Филиппу:

— Я давно хотел поговорить с вами о более тесной дружбе, герцог. — Англичанин улыбнулся: — Я думаю, вы понимаете, о чем идет речь?

— Пожалуй, да, — кивнул Филипп Бургундский. — Анна была откровенна со мной.

В июне 1423 года в Труа герцог Джон Бедфорд Плантагенет обвенчался с родной сестрой Филиппа Бургундского. Что удивительно, это был более чем удачный брак. И Джон, и Анна вышли друг за друга по любви и при этом прочно скрепили союз Англии и Бургундии.

Но в июле, совершенно неожиданно, войска Карла Седьмого взяли Париж в кольцо осады. Кольцо было тесным — без единой лазейки! Засевшие в столице бургиньоны съели коров и лошадей, затем взялись за собак и кошек и уже приступали к мышам и крысам, когда решительная битва двух лагерей отбросила дофинистов от Парижа.

Это случилось 30 июля 1423 года. Под городом Кравантом столкнулось два войска: с одной стороны — французы и шотландцы, уверенные в победе, которым помогали кастильские наемники, с другой — англичане и бургундцы. Англичанами командовал любимец покойного Генриха Пятого — Томас Монтегю, граф Солсбери, герой Азенкура, два года назад, под Боже, не успевший на помощь к своему другу герцогу Кларенсу, который бездумно вмешался в битву и потерпел поражение. Для Солсбери выиграть этот бой являлось делом чести — он лучше бы согласился погибнуть, чем проиграть. С ним были и другие талантливые командиры — Вильям де Ла Поль, носящий титул графа Суффолкского, и лорд Томас Скейлз. Бой начался в десять утра, а к обеду армия Карла Седьмого оказалась наголову разбитой. В этот день полегло около трех тысяч французов и шотландцев и более полутора тысяч взято в плен. Все пленные шотландцы к вечеру были безжалостно повешены: англичане платили сторицей заклятым своим врагам.

Это сражение охладило пыл Карла Седьмого, но не его рыцарей. Они-то знали: жизнь — это сражение. А выигрывать всякий раз никогда не получается. И если сегодня пришло поражение, завтра будет победа. Главное — видеть цель. Была бы аристократу сила держать в руке боевой молот, а солдаты всегда найдутся. Одним из первых рыцарей рядом с дофином теперь был тридцатитрехлетний гасконский капитан Этьен де Виньоль по прозвищу Ла Ир, богатырь по сложению, начинавший служить юношей под командованием Людовика Орлеанского, позже — воевавший вместе с Бернаром Арманьяком. Он был не самого знатного рода, поэтому благородное окружение дофина никогда не позволило бы ему встать во главе всей армии, но на тех участках сражений, где он командовал, торжествовала победа. Ненавидя бургундцев, Ла Ир с крупными отрядами совершал рейды на позиции своих врагов — он воевал в округе Лана и Вермандуа, под Крепи-ан-Валуа и Куси. Сражениям по всем законам рыцарской войны, с развернутыми стягами и медью труб герольдов, он предпочитал войну партизанскую. Он и был одним из ее родоначальников. В этой новой войне отчаянные французские головорезы старались избегать больших сражений и никогда бы не полезли грудью на английских лучников, как это было под Азенкуром! Именно партизанская война, которую вели отчаянные капитаны Карла Валуа, изменила ход всей войны в целом. Так, в сражении при Витри, командуя мобильным соединением, Ла Ир наголову разгромил бургундское войско и взял в плен графа де Водемона, одного из приближенных герцога Филиппа.

Но впереди было сражение, о котором со времен Азенкура мечтали французские дворяне; готовы были к нему и англичане…

В двадцати лье на западе от Парижа, на границе с Нормандией, в провинции Алансон, сошлись два войска: восемнадцать тысяч французов и шотландцев, которым помогали ломбардские наемники, против пятнадцати тысяч англичан, бургундцев и бретонцев. Эта битва рано или поздно должна была случиться — небольшие бои от Луары до Нормандии мало что решали.

Войском Карла Валуа командовал новый коннетабль Франции шотландец Арчибальд Дуглас, виконт де Нарбонн и граф д, Омаль. Были тут и командиры небольших отрядов, такие как Ла Ир и его молодой друг Жан Потон де Ксентрай, недавно побывавший в плену, но выкупленный друзьями. Англичанами командовал сам лорд Бедфорд, его полководцами были неизменные Солсбери, Суффолк, Фастольф, Скейлз, Глэдстон. Были с англичанами еще и нормандцы, которых почти силой увлекли с их территорий, не так давно занятых Генрихом Пятым, но большая часть их за день до битвы, под покровом ночи, дезертировала.

К полудню 17 августа 1424 года, на равнине, недалеко от замка Вернейль друг против друга встали две армии. Драться решили по всем канонам рыцарской войны. Три линии бойцов у каждого из противников в середине и два конных соединения по флангам. За спиной — резерв и обозы. Когда и те, и другие готовы были к битве, от англичан отделились три всадника и понеслись через поле к франко-шотландскому войску. Это были неприкосновенные герольды в коротких алых накидках поверх доспехов, со знаменами.

Их немедленно пропустили к Арчибальду Дугласу.

— Его светлость герцог Бедфорд спрашивает, каковы будут правила предстоящего боя? — вопросил старший герольд.

Коннетабль раздумывал недолго.

— Ответьте милорду Бедфорду, — усмехнулся Дуглас, — что на поле боя шотландцы ни дают, ни принимают пощады.

Страшен был его ответ. Но шотландец вряд ли мог ответить иначе — англичане все равно не оставляли его соплеменников в живых. Этот бой должен был идти до полного истребления противника. Герольды поклонились, повернули коней и поскакали обратно.

Англичане по древнему обычаю встали на колени и поцеловали землю, на которой им предстояло сражаться. Но командовать наступление не давала ни одна из сторон. Более двух часов, обливаясь потом, противники стояли на жаре друг против друга.

Не выдержали первыми англичане. В три часа дня Джон Бедфорд поднял руку и громовым голосом скомандовал:

— Знамена вперед, доблестные воины!

— Святой Георгий! — заревели его солдаты.

— Да здравствует лорд Бедфорд! — вторили им другие.

Англичане медленно пошли на противника. Увидев это движение, не сдержались и пылкие французские дворяне.

— Под знамя Сен-Дени! — победоносно закричали они и тоже двинулись на противника.

Порыв англичан ободрил французов — обычно островитяне ожидали нападения, спрятавшись за кольями, и длинные стрелы лучников поджидали разгоряченную французскую конницу.

Теперь же…

Но Джон Бедфорд и на этот раз решил обмануть французов. Не прошли англичане и двухсот шагов, как войско стало замедлять ход, а из-за первого ряда пехотинцев уже выбегали лучники и принимались вбивать свои колья в землю, чтобы врасти в позиции и расстрелять подходивших французов. И тут случилось непредвиденное — земля от жары оказалась сухая и отказывалась принимать колья. Они вываливались из нее. А французы уже были близко. И вот тогда многие английские лучники, открытые перед смертоносной атакой рыцарей, не выдержали. Может быть, они бы и справились с ситуацией, но один из первых командиров стрелков, лучник Янг, закричал:

— Отступаем! Сопротивление бесполезно! Уходим!

В самом центре надежда и опора английского войска дрогнула и показала спины — что английский стрелок без палисада? Их примеру готовы были последовать и другие…

— Надо встать в круг, Джек! — сжимая лук и тряся товарища за руку, кричал Вилли-Нос. — Иначе нас перебьют! Они уже близко!

А черная громада рыцарской конницы и впрямь летела на пеших лучников, готовых броситься кто куда.

— В круг! В круг! — заревел Рыжий Джек своим людям. — Убьют крайних, занимайте их места! Только так! В круг!!

Примеру его отряда последовали и другие командиры. Они приказали своим бойцам немедленно собраться в группы, встать плечом к плечу и драться до последнего. Лучники сгрудились в тесные круги и стали осыпать наступавших рыцарей стрелами. Но если рыцари пробивались к ним, а таких было много, то насаживали на копья, вонзавшиеся в живые ряды, сразу по несколько человек.

Вилли-Нос выпустил за полминуты шесть стрел в наступающих французов, подбил двух лошадей, опрокинув всадников, но копье одного из рыцарей, влетевших в их ряды, пробило насквозь двух бойцов и пригвоздило самого Вилли-Носа к земле — прошив длинным наконечником его правую ступню. Все пошло кругом перед глазами у рыжего коротышки, а потом два трупа перетянули и вывернули копье из земли. Так и остался лежать Вилли-Нос, хлопая глазами, не имея сил даже крикнуть от боли, с изувеченной поднятой правой ногой. Но хотя первые ряды лучников полегли под натиском рыцарской конницы, ядро в каждом отряде сохранило боеспособность. «Святой Георгий! Бейтесь до последнего!» — кричал над ухом уже теряющего сознание Вилли-Носа его друг и боевой товарищ Рыжий Джек. Тела мертвых соратников, убитых французов и закованных в броню лошадей стали отважным стрелкам в тот день вместо привычного и спасительного частокола.

Открытый фланг Бедфорда принял на себя удар французской конницы графа д, Омаля. Сам регент, с ног до головы закованный в сталь, бился страшным оружием — двуручным топором на длинной рукояти. К тому времени, оказавшись в гуще битвы, он уже спешился. Его топор со свистом врезался в кирасы, легко пробивая их и ломая грудные клетки французам, с хрустом выворачивая ребра; как ветки срубал руки и тяжело сносил головы. Его ярость и страсть передалась и другим англичанам, уже готовым отступить. Получив вначале видимое превосходство, воины графа д, Омаля готовы были дрогнуть.

На другом фланге граф Солсбери дрался против шотландцев и ломбардцев. Последние в какой-то момент обошли английского полководца, но не ударили ему в тыл, а поспешили к обозу. Там жадным ломбардцам предстала завидная картина — в обозе остались несколько сотен пажей и прислуги. Мальчики десяти и двенадцати лет, отпрыски дворянских фамилий, мечтавшие вскоре стать оруженосцами, еще хрупкими руками вытащили мечи и приготовились достойно принять смерть. «Святой Георгий!» — выкрикивали они еще неокрепшими голосами первый клич всех английских воинов. Ломбардцы набросились на слабых и быстро перекололи всех подростков, а с ними и несчастную прислугу — поваров и лекарей, прачек и музыкантов. Они уже завладели добычей, когда на них обрушился резерв лучников Солсбери и перебил их у обоза. Расправившись с ломбардцами, стрелки построились в боевые ряды и пришли на помощь своим, державшимся против шотландцев. Но исход битвы решил лорд Бедфорд: одолев графа д, Омаля, который погиб в бою, он зашел шотландцам Дугласа в тыл. Шотландцы дрогнули, когда услышали за спиной крики англичан: «Кларенс! Кларенс!» Но с места не сошли. Волна англичан накрыла их. Солдаты коннетабля Арчибальда Дугласа, пообещавшего победить или погибнуть, исполнили волю своего командира. Все шотландцы погибли — ни один не сдался в плен. Пал в бою сам Дуглас, его сын Джеймс и зять граф Бьюкен, а также пятьдесят шотландских лордов. В этом бою погибли и все французские полководцы первого ряда. И как это ни странно, все английские полководцы первого ряда остались живы. Французы бежали к замку Вернейль, но мост оказался поднят. Переплывая ров, почти все беглецы перетонули.

Герцог Бедфорд, весь панцирь которого был иссечен, объехал поле битвы. Страшная открывалась картина. Но легко она давалась сердцу англичанина. Легко и радостно! Когда, недалеко от горы трупов, в походном шатре Бедфорд пил вино, а вокруг него суетились лекари, врачуя раны победителя, к полководцу вошел герольд.

— Потери противника в основном подсчитаны, милорд, — сказал он.

— Сколько? — ровным голосом спросил Бедфорд.

— Семь тысяч, милорд. Но к ночи будет больше — подсчет на флангах незакончен. А еще много тех, кто пошел на дно крепостного рва.

— А наших?

— Не более тысячи, милорд.

Герцог кивнул. Семь против тысячи! — его брат, Генрих Пятый, мог бы гордиться им! Бедфорд допил вино из серебряного кубка, тряхнув плечом, сбросил руки одного из лекарей: «Позже!» Он поднялся и вышел из шатра. Этот чудесный летний вечер, полный свежести, пах кровью. Французской кровью! Это был еще один Азенкур, и теперь он, лорд Бедфорд, был победителем!

Никакие успехи в административной работе в Англии и Франции одновременно не смогли бы дать баловню судьбы Джону Бедфорду того, что дала эта битва. Французы дрались отчаянно, но триумф английского оружия был абсолютен. И его личный авторитет отныне был сродни авторитету Зевса, восседавшего на вершине Олимпа. На европейской арене появился новый лев! Непобедимый лев!

Чуть позже лорд Бедфорд узнал, что помимо тридцати пяти знатнейших французских сеньоров в плен попали маршал Лафайет, и что еще отраднее — юный герцог Алансонский, Жан, принц крови, владелец провинции Алансон. Такие пленники стоят ой как дорого! Победоносный день закончился показательной казнью командира лучников Янга, трусостью увлекшего с поля битвы более пятисот своих солдат. Его повесили перед разгоряченным победой войском, чтобы другим не повадно было паниковать во время боя.

 

Интерлюдия

Бургундцы распоясались — пришло наконец-то их время! Победы англичан при Краванте и Вернейле заставили Карла Валуа забыть о своей мечте — овладеть ненавистным ему Парижем, где он всегда чувствовал себя щепкой в грозных и враждебных волнах, а затем победоносно проехать по его улицам. Потому он и засел в Бурже, куда не могли добраться англичане. Карл Валуа только получал известия о небольших сражениях за Луарой, где его сорвиголовы-капитаны вновь взялись за партизанскую войну, что выходило у них куда лучше, чем воевать в открытом поле. Но чтобы защитить всех своих подданных — об этом не шло и речи! Тем более, на окраинах Франции.

Испокон веку бургундцы были добрыми соседями герцогства Бар. Но с недавних пор одно это слово — «бургундцы» — стало созвучно словам: «опасность», «пожары», «разбой» и «смерть». Теперь они хозяйничали на землях Шампани. Капитаны герцога Филиппа разоряли деревни и села, захватывали города. Их отряды проносились по Лотарингии и герцогству Бар почти беспрепятственно. И если на кого и могли рассчитывать жители деревень Домреми и Грё, так это на помощь гарнизонов крепостей Нефшатель и особенно Вокулер, где служил комендантом Робер де Бодрикур.

Как некогда капитан Вокулера посвятил в рыцари своего оруженосца Бертрана де Пуланжи, ставшего его конюшим, так совсем недавно, за удачные схватки с противником, он подарил золотые шпоры и ударил мечом по плечу Жана де Новелонпона. Молодой рыцарь теперь куда чаще наведывался в Домреми с отрядом и в свободную минуту не забывал навестить семью д’Арков и выпить со старшим товарищем вина.

В один из таких приездов, когда в отсутствие хозяина дома рыцарь осматривал оружейную, Жанна незаметно вошла туда же и сказала:

— Жан, ты должен научить меня сражаться.

— Что? — обернулся Новелонпон.

Жанна прошла в оружейную, взяла один из отцовских мечей. Легко перебросила его из одной руки в другую.

— Меня и Пьера учил Жакмен драться на деревянных мечах, но они легкие. Мне надоело махать палками вместе с младшими братьями. А мой отец… — она не сразу выговорила последнее слово, для нее это становилось все труднее, — отказался учить меня драться на настоящих мечах. Мне приходится тренироваться самой. Или с Жаном, но тайком.

— Если тебе отказал твой отец, почему это должен делать я? — спросил Новелонпон.

— Вы знаете, рыцарь, кто я?

— Конечно, Жанна.

— Я хочу услышать другой ответ.

— Да, ваше высочество, — улыбнулся он.

— Вот и хорошо, Жан де Новелонпон. Я хочу научиться сражаться, как это делают рыцари. Я принцесса — и прошу вас помочь мне. — В ее голосе зазвучали те нотки, которые никогда не услышишь от деревенской барышни, дочери захолустного дворянина. Кровь хозяев мира горячо пульсировала в ее жилах и великие страсти кипели в ее душе. Глаза Жанны вспыхнули: — Ты должен научить меня сражаться!

Новелонпон молчал. Жанна из семейства д’Арков уже давно не была той девочкой, которую он знал до войны. Это была красивая, юная семнадцатилетняя девушка, прекрасно сложенная, сильная, с длинными черными волосами. Иногда он думал, что приезжает сюда из-за нее. Ради таких вот юных дам рыцари былых времен совершали подвиги, уезжали на Святую землю, годами сражались с сарацинами. И все, что им было нужно, это алая или голубая лента из косы прекрасной Дамы, да нежная улыбка на прощанье. Ради этой малости будут браться штурмом крепости в далеких краях и проливаться кровь, ради этой малости любой рыцарь, не моргнув и глазом, способен будет отдать свою жизнь. Чтобы умереть счастливым…

— Ты научишь меня? — спросила она.

— Да, Жанна, — кивнул Новелонпон. — Я научу тебя. Только скажи вначале… ты и впрямь говоришь с Богом?

— Да, но мне никто не верит. Моя семья — в первую очередь. Те, кого я называю отцом и матерью, — уточнила она. — И Жакмен не верит. Жан сомневается, и Пьер вместе с ним.

— И что тебе говорит Бог? — совершенно серьезно спросил рыцарь. И тут же признался: — Я кое-что слышал…

— Он говорит мне, что я должна прекратить эту войну, остановить зло и освободить Францию. — Жанна смотрела в глаза Новелонпону. — Он сказал мне, что я готова. Поэтому я и прошу тебя научить меня сражаться.

— Когда же ты хочешь начать?

— Сейчас, — требовательно ответила Жанна.

Жан де Новелонпон вновь кивнул:

— Будь по-твоему. Но для этого тебе нужен достойный наряд. Кольчуга, шлем, перчатки, меч и, конечно, щит. — Новелонпон взглянул на оружие, которое держала в руках Жанна. — Все это у тебя есть?

— У меня есть все, что мне нужно, — со знанием дела сказала девушка.

Она подошла к полкам, и скоро в ее руках была кольчуга и овальный бацинет.

Новелонпон окинул взглядом ладную фигуру девушки.

— Кольчугу на платье, — он прищелкнул языком.

— Что — плохо?

— Будет выглядеть довольно смешно.

— Когда придет время, я одену мужской костюм.

— Вот даже как… Хорошо, тогда подними руки.

Жанна подняла руки, и Новелонпон одел на нее кольчугу. Она была нелегкой, но он вновь прищелкнул языком.

— Что еще? — спросила девушка.

— Кольчуга — так, пушинка. Настоящие латы весят куда тяжелее.

— Я окрепну.

— Верю тебе, — по-доброму усмехнулся Новелонпон. Он одел на ее голову шапочку, сверху набросил кольчугу. Оставалось одеть шлем. — Только воевать с длинными волосами — тяжело…

— Когда будет нужно, я подстригу волосы. Они будут, как у тебя. — Она сама одела бацинет. — А пока сойдет и так.

— Тебе виднее, — откликнулся рыцарь. — Пойдем во двор?

— Во двор? — смутилась Жанна.

— Конечно, не здесь же мы будем с тобой махать мечами? В оружейной хранят оружие, а сражаются на открытом пространстве. Или… ты стесняешься, что нас кто-нибудь увидит?

Жанна замотала головой:

— Еще чего! Ни капельки!

Жан де Новелонпон прошел вперед и открыл перед прекрасной дамой дверь:

— Тогда прошу вас, принцесса.

Местом ристалища они выбрали сад за домом д’Арков. Жан де Новелонпон решил поначалу обойтись без щитов, Жанна послушалась его. Рыцарь и шлем снял — остался в доспехе. Даже перчатками пренебрег.

— Покажи мне, Жана, чему тебя научили твои старшие братья.

— Что значит — покажи?

— Нападай на меня…

— Вот так сразу? — немного удивилась Жанна.

Жан де Новелонпон покачал головой.

— Конечно! Как же еще?

— Но если я пораню тебя?

— Бей! — горячо воскликнул он. — Я — твоя мишень! — Он насмехался над ней. — Я — бургундец, Жанна!

Жанна с размаху ударила в противника, и меч тотчас вырвался у нее из рук. Новелонпон отбил его с такой силой, что вся рука ее загудела. Рыцарь припал на колено, поднял оружие и вернул его хозяйке.

— Держи меч крепче, воин, — бросил он. — На свете есть бойцы и покрепче, чем я!

Жанна перебросили меч из левой руки в правую и вновь нанесла удар. На этот раз она не только удержала меч, но и тут же нанесла второй удар, неожиданно задев противника по кирасе.

— Вот это уже лучше, — сказал Новелонпон.

— Не разговаривай — дерись! — бросила ему Жанна.

Он отбивал удары, удивляясь, как точно и метко наносит их девушка. Что ж, будь Жанна мужчиной, она бы по возрасту уже могла принимать участие в настоящих боях. Жакмен и другие братья хорошо подготовили ее. Но вот и он вступил в настоящий бой — правда, осторожно, боясь ранить девушку даже через кольчугу.

— Я же сказала — дерись! — бросила Жанна, которая даже не думала уставать, орудуя мечом.

Вот она нанесла удар в плечо — рыцарь отбил, вот — по голове, он тоже отбил, но не успей он — упал бы замертво с раскроенным черепом. Еще раз — в живот, уколом, и вновь он отбил ее удар.

— Да ты молодец, Жанна! — все большее распаляясь, воскликнул рыцарь.

— Дерись, бургундец! Дерись! Дерись! Дерись! — яростно повторяла она.

Они даже не заметили, что за ними уже наблюдают — Изабелла де Вутон и Жакмен. К зрителям присоединился Пьер. Он всегда восхищался Жанной, но даже не смел себе представить, что она решится драться с самим Новелонпоном!

А рыцарь уже сам разошелся и пытался задеть девушку мечом, но она очень точно отбивала удар за ударом и следом немедленно отвечала выпадом. Неожиданно Жан де Новелонпон вскрикнул — его меч отлетел в сторону. Он схватился за окровавленную руку, а Жанна держала свой меч так, что его кончик касался шеи рыцаря. Оба тяжело дышали.

— Тебе надо было одеть перчатки, Жан! — выдохнула она.

— Что это, черт возьми? — резко спросил гневный мужской голос за их спиной.

Они одновременно обернулись. На них смотрел Жак д’Арк — так свирепо, точно обоим хотел задать трепку.

— Объяснитесь, оба!

Он был не просто удивлен — поражен увиденным. Жанна воткнула меч в землю, сняла с головы бацинет.

— Ее высочество попросила дать ей урок фехтования, — сказал де Новелонпон.

— Ну и как, ты дал ей этот урок?

— Да, дорогой Жак, как видишь.

— Изабелла, — обернулся Жак д’Арк к жене. — Займись рукой нашего гостя. А вы, принцесса, верните оружие на место.

Жанна усмехнулась:

— Верну, но ненадолго.

Жак д’Арк вспыхнул, но промолчал.

— Молодец! — когда она проходила мимо Пьера, тихо воскликнул младший брат.

Жанна сняла в оружейной комнате железные перчатки и кольчугу. Но еще долго не выпускала меча из рук. Уже прошло два года, как она подняла отцовский меч. Рыцарский меч! В течение этих двух лет при любой возможности она тренировалась с ним. Она давно почувствовала, что он стал ее продолжением. Продолжением руки, ярости и страсти, ненависти к врагу. Девушка знала: еще немного, и она будет готова воспользоваться им.