Письма крови

Агамальянц Александр

Когда-то я мечтал лишь об одном – вырваться из серого мира скучных бюргеров. Мечта сбылась, мне открылся новый мир абсолютной свободы и вечной жизни. Плата за это счастье – неутолимая жажда человеческой крови. Вполне приемлемо, на мой вкус.

Вот только вечность сама по себе пуста и бессмысленна, а во тьме ночей скрываются свирепые твари, ненавидящие все, что не порождено Преисподней. Что станет смыслом и целью моей жизни – вечная ненависть или вечная любовь? И так ли они отделены друг от друга?

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Вступление

Эта ночь никогда не закончится —

Ледяной монолит из черного хрусталя,

Взращенный заблудшими духами

Из отчаяния, страха и боли.

Я замурован где-то у его основания,

Лишенный сил и желания вырваться,

Пробиться к солнцу… холодному,

Мёртвому, застывшему в зимнем небе.

Моя темница стала теперь моим миром.

Мир-мираж, перекресток яви и грёз,

Где я наслаждаюсь своими мечтами

И борюсь со своими кошмарами.

Яростно и отчаянно я сражаюсь

За каждую крупицу сознания.

За каждый обрывок воспоминаний —

Их, и так, осталось немного.

В той бесконечной ночи я мечтаю

Лишь о твоих поцелуях

И пишу тебе письма, полные страсти,

И посвящаю тебе стихи с изящной рифмой.

Но у меня нет ни пера, ни бумаги

Лишь мое тело и куски черного хрусталя.

И я не знаю уже других букв,

Кроме причудливого узора из шрамов.

Эти письма ты никогда не прочтешь.

Эта ночь никогда не закончится…

Глава первая

Иногда мне снится, что я живу в другом мире, радостном и наполненном солнечным светом, сочиняю стихи и занимаюсь наукой. Представляете, душа моя – солнце, которое не сожжет меня дотла, а, наоборот, приятно греет кожу?! Наверное, в таком мире и ваш театр был бы не столь несбыточной мечтой и явно имел бы большой успех, зная ваш талант и вкус. Однако, потом я просыпаюсь и снова оказываюсь в нашем темном и печальном мире. Мире вечной ночи и минорных нот. Мире вечной кровавой охоты, в которой зачастую непонятно, кто охотник, кто дичь, а кому просто не повезло родиться здесь. Видимо, эти странные сны связаны с тем, что я очень устал от такой жизни и очень хочу забыть и ее и даже собственное имя, но – увы, – я не могу позволить себе такой роскоши.

Я – Гёте, бессмертный вампир…

Я – Гёте, проклятый кровопийца…

Я – Гёте, потрошитель демонов…

Да, мое счастье, вам не показалось – именно демонов. На мой взгляд, странно, что такие как мы считают маловероятным существование каких-либо потусторонних форм жизни и относят их, в лучшем случае, к культурному наследию, но факт остается фактом – в некоторых закоулках нашего мира полно странных мест, служащих домом для существ отвратительных и враждебных самой его природе. Где-то это прибежища одиноких сущностей, неведомо как прорвавшихся сквозь пелену пространства и эфира; где-то это норы для стай хищников, настолько опасных, что даже хорошо вооруженному и подготовленному человеку не стоило бы оказаться там в одиночку; где-то это настоящие храмы, посвященные повелителям преисподней, а иногда – целые крепости или небольшие поселения.

Я видел много странных и страшных вещей. Еще больше – отвратительных и совершенно неподдающихся объяснению. Но что-то подсказывает мне, что я лишь слегка приоткрыл завесу этой тайны, не более чем подглядываю в замочную скважину на двери, за которой скрыт мир еще ужаснее, чем тот, в котором я и мне подобные вынуждены существовать. Ведь, признайтесь, моя милая, несмотря на все опасности и ограничения нашего существования, само по себе оно вполне нас устраивает. Не побоюсь утверждать, что мы получаем определенное, слегка противоестественное удовольствие от нашей ночной жизни, от нашего вечного одиночества и приступов черной тоски, вызванных скорее пресыщенностью и вседозволенностью, нежели возвышенными идеями, от нашей кровавой охоты на простых смертных, к числу которых мы некогда принадлежали.

А теперь вспомните тот азарт, ту легкую дрожь, пробегающую по телу, когда следите за человеком, который через несколько минут станет вашей пищей. Когда незаметно провожаешь его по освещенным фонарями центральным улицам к темноте окраин, хватаешь и жадно вгрызаешься в шею в ближайшем безлюдном проулке. Или когда играете в обольстительницу, заводите жертву в ваш будуар, где любовная прелюдия превратится в агонию. Вспомнили? Отлично, моя дорогая, я никогда не сомневался в богатстве вашей фантазии! Сейчас же сделайте еще одно маленькое усилие и представьте в подобных ситуациях себя… в роли жертвы. Но только сделать с вами могут гораздо более страшные вещи, чем мы можем себе позволить сделать со смертными, имея даже самую извращенную и больную фантазию. Даже наши давным-давно обреченные на адские муки души может ждать участь гораздо страшнее этой. Страшнее настолько, что мы будем мечтать о Геенне.

К счастью, любая нечисть сторонится больших скоплений людей, освященной земли и бегущей воды. Не знаю почему, никому из нашего племени подобные проблемы не знакомы. С другой стороны, подобные феномены позволяют окончательно разрешить спор между атеистами и верующими в пользу последних. Бог определенно есть. Уж не знаю, как он выглядит и насколько ему интересны наши молитвы, судьбы и души, но сомневаться в его существовании я более не смею, хотя ранее склонялся к обратному. Доверяйте своему чутью, моё сердце, не задерживайтесь в трущобах, обходите заброшенные строения с дурным запахом и воздухом, вызывающим озноб, не стыдитесь лишний раз зайти в церковь и вы будете в безопасности. Если заметили странные тени или услышали неразборчивое бормотание за спиной – уходите скорее (вы же помните – к людным местам, освященной земле или бегущей воде) и вы будете в безопасности. Отвергните мысль отдохнуть от шума и суеты больших городов в Богом забытой деревушке и вы будете в безопасности. Возможно, вы за всю жизнь ни разу не столкнетесь с тем, о чем я пишу сейчас, и буду писать в дальнейшем. И я буду крайне счастлив, если так и произойдет. Пусть лучше вы будете считать меня фантазером и безумцем, нежели познаете хотя бы толику того кошмара, с которым довелось столкнуться мне.

Что ж, невольно я затянул со вступлением, но теперь перехожу непосредственно, к делу. Это уже не первое такое письмо, которое я пишу вам, однако, ни одно из предыдущих так и не было отправлено – все они отправились в огонь. Не знаю, по какой причине это происходило. Возможно, мне не хватает смелости раскрыть вам душу и страшно, что вы не поверите ни единому слову. Возможно, я слишком трепетно отношусь к вам, и само мое естество противится вовлечению вас в события скрытой части моей жизни. Возможно, некая воля Проведения направляет мою руку, сжимающую исписанную пачку бумаги, к ближайшему камину или, на худой конец, свече. Я не могу это объяснить, надеюсь только, что это послание будет вам вручено и вами прочитано несмотря ни на какие обстоятельства. Увы, чтение будет не самым быстрым и, возможно, не самым увлекательным, потому что мне не удастся избежать описания ключевых моментов и персонажей моей биографии, начиная еще со «смертных» времен, но, полагаю, что вы простите мне это неудобство. Итак, начнем.

Всё началось около ста пятидесяти лет назад. Тогда я был юн, полон надежд сделать карьеру юриста, встретить свою единственную и всё прочее, о чем мечтали студенты того времени и, скорее всего, и наших дней тоже. Отец устроил меня на самую незначительную должность в адвокатскую контору одного из самых Богом забытых городков на севере нынешней Германии, название которого вам ничего не скажет, а я, по ряду причин, приложил все усилия, чтобы забыть его как страшный сон. Зарплата была не ахти какая, зато сразу работа по профессии и худо-бедно маячившие перспективы роста в обозримом будущем. Также, контора оплачивала мое проживание в комнате-клоповнике под самой крышей местной гостиницы и некоторые канцелярские расходы. В целом, для местных цен получалось терпимо, хотя и приходилось порой затягивать пояс потуже, особенно, после очередной пирушки, без которых вряд ли обходится жизнь самостоятельного юноши.

Так прошли месяца четыре моей жизни. За это время не произошло ровным счетом ничего интересного и достойного внимания. Обычная жизнь смертного, которая кажется гонкой за всевозможными благами и успехом, а, по сути, бессмысленное растрачивание самого ценного ресурса, которым он обладает, – времени. Хотя, у некоторых и получается мудро им распоряжаться, меня к таковым вряд ли можно было отнести. Мои унылые будни чередовались с безудержным (насколько позволяло скромное жалованье) весельем по вечерам и выходным или не менее унылым плеванием в потолок в периоды безденежья. Меня почти ничего не интересовало, я перестал читать книги, что ранее мне очень нравилось, да и просто прогуляться в одиночестве по свежему воздуху, отдавшись размышлениям о высоких материях, для меня стало чуть ли не роскошью. Я осознавал, что медленно, но верно, гнию заживо в этой дыре, но не имел ни возможности, ни, будем честны, особого желания что-либо изменить.

Но, видимо, какая-то часть меня, все же, сопротивлялась окутавшей бытовой безысходности и искренне цеплялась за самые незначительные, на первый взгляд, поводы привнести что-то новое в мою жизнь. Парадоксально, но действительно невзрачные мелочи оказались более чем способны с этой задачей справиться. Пройти с работы и на работу, слегка изменив маршрут, немного разнообразить рацион, лишний раз перебрать бумаги на рабочем столе – такая ерунда вернула меня к жизни на некоторое время, еще на два месяца или чуть больше. Потом всё начало скатываться обратно в болото, но именно в это время произошло первое судьбоносное событие в моей истории.

Как и все судьбоносные встречи, встреча с Шарлоттой произошла совершенно случайно, неожиданно и при совершенно неподходящих для этого обстоятельствах. И, конечно же, это случилось совсем не так, как грезили юные романтики того времени. Не было снежного декабрьского вечера, двух одиноких прохожих на пустынной улице, нечаянно оброненных платков и всего такого прочего. Мы совершенно банально столкнулись в небольшой антикварной лавке, бывшей попутно и единственным книжным магазином в городке. И никаких искр настоящей любви с первого взгляда между нами не проскакивало, скорее наоборот – случилась за малым не ссора из-за разницы в литературных предпочтениях. Будучи в веселом настроении и дерзким по натуре человеком, я не удержался от язвительного комментария в адрес сборника сентиментальной лирики, который она только что купила. Признаюсь вам, моя драгоценная, мне до сих пор бывает стыдно за то, что не сообразил тогда, что в подобном медвежьем углу не такой уж и богатый выбор литературы и зачастую приходится довольствоваться самыми бессмысленными и бездарными творениями.

После этого я не видел Шарлотту пару недель и уже подзабыл о ней. Тем более, что вскоре после нашей встречи, в моей жизни случилось событие, ставшее без сомнения поворотным. В один из душных июльских вечеров в соседней комнате появился новый жилец, снявший ее на очень длительный срок. Это был молодой человек, внешне примерно моего возраста, с живым пронзительным взглядом и не менее живой речью, намекавшей, как минимум, о хорошем образовании и широком кругозоре. Он представился Вильгельмом и назвался архитектором, прибывшим для работы с местной церковью. Также он рассказал, что с детства страдает мигренями и проблемами со зрением, отчего предпочитает работать по ночам, когда не так жарко, шумно и нет солнца. Как вы догадываетесь, тогда я совершенно не предал этому значения, хотя и отметил некоторую странность подобного образа жизни. А спустя некоторое время у меня появилось так много работы с документами, что приходилось задерживаться допоздна, и домой я возвращался как раз в то время, когда Вильгельм уже просыпался, и наш общение завязалось как-то само собой.

Вильгельм оказался интереснейшим собеседником, что несказанно обрадовало меня, чей мозг уже начинал чахнуть от отсутствия достойного разговора. Литература, философия, история, естественные науки и многое другое – мы могли часами проводить за беседой и зачастую я узнавал какие-то новые для себя вещи, хотя уже тогда мог без лишней скромности назвать себя весьма образованным и развитым человеком. А, вот, вопросы экономики и права были темным лесом уже для Вильгельма. Казалось, его совсем не интересовала мирская жизнь. В своей увлеченности искусством и наукой, вечными ценностями по его словам, и полной отрешенности от обыденной жизни, он напоминал мне некоего странного отшельника, который хоть и ходит меж простых смертных, но живет в каком-то своем, особом мире со своими законами. И нет ничего удивительного, что вскоре мне страстно захотелось лучше узнать, что же это за мир. Тогда мне казалось, что именно такой образ мышления и жизни станет для меня спасением от тлетворной рутины провинциального быта. Оглядываясь назад, могу сказать лишь одно – действительно бойтесь своих желаний, потому что они могут сбыться.

А примерно через месяц после встречи в антикварной лавке я вновь встретился с Шарлоттой. На этот раз на пикнике, куда меня вытащили друзья из моей конторы под предлогом того, что я совершенно забыл о них. Отчасти это было правдой, но я не могу сказать, что сильно жалел об этом, получив гораздо более достойную замену в лице Вильгельма. Итак, вторая встреча с Шарлоттой прошла гораздо более миролюбиво – мы вспомнили друг друга, я принес извинения за свое острословие, мы вместе посмеялись на тем случаем и тяготами провинциальных книголюбов, а после нашли еще много тем для беседы. День пролетел совершенно незаметно, мои друзья отчитали меня, что я даже будучи рядом почти не уделял им внимания, а я слушал их через слово и слегка улыбался как, собственно, и положено любому юноше впервые влюбившемуся всерьез.

Неудивительно, что я не мог заснуть допоздна и, как только мне показалось, что Вильгельм не занят работой, я тут же постучал в его комнату и полночи изливал душу, рассказывая о великолепной Шарлотте, ее красоте, уме, своих чувствах и прочее и прочее. Мой друг очень порадовался за меня и сказал, что непременно следует добиваться своего, несмотря на то, что жених я был не самый завидный. В конце концов, действительно «есть целый мир вне Рима» и мы с моей избранницей могли бы сбежать из города, благо, она призналась, что ее тоже тяготит местная атмосфера. Вильгельм оказался увлечен романтическими идеями не меньше, чем я, и мы восторженно строили самые неимоверные планы моей будущей семейной жизни.

У меня был хороший и верный друг.

Я был влюблен в прекраснейшую девушку на свете.

Я был счастлив.

О, как же я был глуп и наивен тогда. Ведь именно эта ночная беседа, которая вдохновила меня на подвиги ради своей прекрасной дамы, стала первой ступенью лестницы, ведущей в самые глубины Тартара. Лестницы, по которой я спускаюсь по сей день, и не видно ей конца. Но, положа руку на сердце, я скажу, что не изменил бы ни слова, сказанного тогда, ни единого намерения, будь у меня такая возможность. Да, счастье мое, только пройдя омовение в кровавой купели, что ждало меня в недалеком будущем, я смог по-настоящему освободиться и открыть для себя тот мир, о котором так долго мечтал. Как бы цинично и жестоко это ни звучало, все жертвы были принесены не напрасно.

Тем более, что они были бы принесены в любом случае.

А сейчас у меня хотя бы есть возможность воздать за них по заслугам.

Даже, если придется безвозвратно снизойти в бездну.

Но в тот момент я даже не мог подозревать ни о чем подобном и заснул со счастливой улыбкой на лице. Работа в конторе больше не казалась мне такой нудной и давалась с еще большей легкостью, чем обычно, жалование больше не проматывалось неизвестно на что, а бережно откладывалось, и, при каждой возможности, я искал встречи со своей прекрасной Шарлоттой, моим белокурым ангелом с изящной, почти воздушной фигурой и звонким смехом. И, к моему счастью, она не отвергала моего внимания, а принимала его охотно и с большой радостью. Когда же я признался ей в своих чувствах, она тотчас ответила, что испытывает подобное влечение, и наш первый поцелуй был полон того самого огня, о котором так любят писать поэты всех мастей. Даже спустя столько лет, я помню его, как если бы все случилось минуту назад. Простите меня, моя королева, если вызвал этими откровениями у вас чувство ревности, но прошлое не изменишь и, зачастую, оно накладывает неизгладимые отпечатки на всем будущем.

Что ж, если первые полгода моей жизни на новом месте были по увлекательности и жизнерадостности похожи на празднество флагеллантов, то следующие четыре месяца походили на старую добрую сказку, которая медленно, но верно, приближалась к фразе «и жили они долго и счастливо». Не за горами было Рождество, и мы с Шарлоттой планировали, что в один из праздничных дней я буду представлен ее родителям и официально попрошу ее руки, как того требовали правила приличия. Несмотря на закат осени, мы цвели и сияли, совершенно не замечая холодного увядающего мира вокруг нас. Как выяснилось – зря.

Не только цветы и деревья страдают от прикосновения зимы.

Но даже самые светлые мечты, оберегаемые жаром наших сердец,

разбиваются вдребезги, срезанные ее ледяным серпом.

Письмо от Шарлотты с просьбой срочно встретиться я, будто специально, получил в один из самых мерзких декабрьских дней. Уже давно было холодно, но еще не достаточно холодно для того, чтобы снег держался, и на город обрушивались потоки грязи, спасения от которой не было нигде, потому что ветер часто любил менять направление. Конечно, это не стало для меня преградой перед встречей с любимой, но навевало крайне дурные предчувствия – ради какого-то пустяка она точно не стала бы настаивать на встрече в такую погоду. И, стоило мне увидеть свою принцессу, как я понял, что предчувствия не обманули. Впрочем, это только радость бывает обманчива, несчастья же почти никогда не нарушают данного слова и приходят ровно в назначенный срок. Стоит тебе хоть на каплю переполнить отведенную тебе чашу счастья, как она опрокинется и перед тобой предстанет смрадное корыто лишений, не имеющее дна.

Не дав вымолвить мне ни слова, Шарлотта бросилась мне на грудь и разрыдалась, совершенно не обращая внимания, что мы находились далеко не в самом уединенном месте, и такое поведение могло не лучшим образом сказаться на ее репутации. Я пытался успокоить ее всеми силами, но тщетно. Осталось лишь обнять ее как можно крепче и ждать, пока она успокоится. В конце концов, мы уже почти помолвлены и можем себе позволить некоторые вольности. Наконец, моя возлюбленная пришла в себя и, все еще изредка всхлипывая, подняла на меня свой взор. Спустя несколько минут моя жизнь была разбита вдребезги.

Не будет у меня ни прекрасной Шарлотты, ни красивой свадьбы, ни долго и счастливо. Мироздание отказало нам даже в праве умереть в один день. Этот унылый, тоскливый мир безмятежных бюргеров и бездарных стихов снова победил меня. Стоило мне ненадолго потерять бдительность, как он подкрался и нанес смертельный удар. Семья моей возлюбленной, некогда довольно зажиточная, оказалась на грани нищеты и голодной смерти – отец был сильно болен, младшие сестры были еще совсем детьми и могли, разве что, делать мелкую работу по хозяйству, долги выросли до непомерных размеров и даже продажа всего имущества, включая одежду, не погасила бы их.

Понятно, что в такой ситуации, глава семьи принял единственно верное для него решение – выдать старшую дочь, мою прекрасную, драгоценную Шарлотту, замуж за одного из местных богатеев. Их было не так и много, всех их я знал в лицо и ни одного не желал бы видеть даже просто стоящим рядом с моей принцессой. И, конечно же, она, как преданная и любящая дочь, подчинилась воле отца. Хотя, мало кто бы не подчинился, делая привычный для смертных выбор между личным счастьем и выживанием семьи. Меня будто вывернуло наизнанку, пока я слушал Шарлотту. Я даже не помню, сказал ли я ей что либо в ответ или просто побрел в свой клоповник по кривым улочкам, залитым грязью, которая была у нас вместо снега.

Я уже в аду? Нет, все еще по уши в дерьме…

Да, дорогая моя, хоть я сказал в самом начал письма, что видел и пережил поистине ужасные вещи, свое состояние в тот момент я никогда не забуду и не пожелаю такого даже самому злейшему из своих врагов. Если бы с меня сняли кожу и обсыпали солью, я бы не так страдал, как тогда. Я не преувеличиваю, душа моя, вовсе нет. Полагаю, вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы поверить на слово. Я был полностью обессилен, подавлен и практически убит. Остатков моего мужества хватило лишь на то, чтобы решиться добить себя алкоголем. Да, я беспробудно запил, точно так, как поступают самые последние и недостойны из смертных. Мое восстание против безысходности бытия провалилось и было жестоко подавлено. Прометей с его огненным сердцем оказался не нужен людям, привыкшим жить в холоде и печали. Орфей не спустился в ад и не победил смерть – он просто спился в затхлой каморке.

Я не помню, сколько дней я существовал в столь жалком и презренном виде. Вам, наверное, сложно представить меня в облике безвольного пьяницы с трясущимися руками, неспособного связать двух слов и практически забывшего собственное имя. Но я был и таким. Скажу больше, в том, что я не остался таким до конца дней, нет ни малейшей моей заслуги – разум мой помутился настолько, что подобное скотское существование его вполне устраивало. В общем-то, оно устраивало всех вокруг, им просто не было до меня дела. Никому на всей земле. Никому, кроме моего доброго друга Вильгельма. Однажды ночью он просто ворвался в мою комнату, схватил меня в охапку и потащил мыться. Поначалу я сопротивлялся, кажется, мне было очень страшно в тот миг и казалось, что черти явились утащить меня в ад. Но потом разум все же проснулся и постепенно начала возвращаться ясность сознания.

Спустя еще пару часов я сидел в комнате Вильгельма мокрый, с трудом понимающий, где нахожусь и что происходит, какой сейчас день, кто сидит перед ним и так далее. Я был подобен противоестественному уродливому ребенку, заново осваивающему окружающий мир. Это состояние длилось еще около часа. В конце концов, я уже полностью пришел в себя, но по-прежнему пребывал в чернейшей печали. Вильгельм выслушал мои стенания, затем положил руку на плечо и сказал: «Друг мой, мне безумно жаль тебя. Мне безумно жаль, что люди, подобные тебе, способные принести столько красоты в этот мир, способные сделать его совершенным, вынуждены страдать из-за жалких, надуманных проблем, которые бы никогда не возникли, если бы люди не были столь мелочны и злобны. Ты же не хуже меня знаешь, что большинство из них просто алчный и завистливый скот, годный только в пищу как свиньи или коровы». Я перебил Вильгельма, заговорив впервые за долгое время: «Но чем больше грязи и страданий вокруг, тем ярче и ценнее алмазы истинной добродетели и таланта». Вильгельм по-отечески приобнял меня и практически шептал мне в ухо: «Конечно. Но только до той поры, пока эти алмазы не утонут в грязи. Если хочешь жить в мире, где можно посвятить себя поискам высших ценностей, тебе нужно полностью отречься от этого мира. Все, что дает ему жизнь, должно стать для тебя злейшей опасностью. Все, что питает его, не сможешь ты более взять в рот. Все, кто правит им, впредь должны стать для тебя не более, чем скотом. И поступать с ними ты должен подобно тому, как поступают со скотом – питаться ими, их теплой кровью, их никчемными жизнями. Ради своей вечной жизни, которую ты сможешь наполнить тем, чего сам пожелаешь. Ради страшной свободы, которую они, твой скот, назовут проклятьем, ибо никогда не будут способны принять ее. Ради истинного совершенства, красота которого лежит за пределами добра, морали и всей их фальшивой добродетели.

Друг мой, Гёте, готов ли ты к этой свободе, свободе вечного изгоя и парии?!».

«Да, готов, этот мир мне ненавистен и более ничем не держит…».

И тотчас мой добрый друг Вильгельм с рыком впился мне в шею…

Глава вторая

Не знаю, как у вас, моя дорогая, но никто, из небольшого числа встреченных мною представителей нашего рода, никогда не говорил о тех ощущениях, которые довелось пережить ему в момент преступления врат вечности. Возможно, есть некое негласное правило, которое мне неведомо, либо по каким-то причинам каждый старается выбросить из памяти все воспоминания, связанные со смертной жизнью, но факт остается фактом. Ни вы, ни даже Вильгельм, друга ближе которого у меня никогда не было и вряд ли будет, никогда не упоминали, как проходило ваше перерождение. Что уж там, я и сам никогда никому не рассказывал этого, хотя, руководствовался скорее соображениями этикета и тем, что подобная тема вряд ли будет интересна для обсуждения. Теперь же я нарушу это странное табу.

Хотелось бы мне сочинить какое-нибудь длинное и возвышенное описание того, что происходило со мной сразу после того, как Вильгельм вонзил клыки в мое горло и жадно начал пить мою кровь. Но, как я ни старался, так и не сумел найти красивых слов. Все, что я помню это океан крови, внезапно утянувший меня в свою пучину. Тогда мне казалось, что кровь была везде и все мироздание соткано из нее. Горячая кровь. Бьющая ключом до самого потолка и багряным дождем нисходящая на мое лицо, заливая глаза и рот, который искривился в попытке издать хотя бы хрип. В тот момент я узнал, что моя жизнь имеет солоноватый и слегка металлический привкус, и удивился, почему раньше не обращал на это внимания.

Еще была боль. Адская боль разорванного горла, сковавшая все мое тело. Все, на что хватало сил, это тщетные попытки поднести руки к ране и попробовать зажать ее. Да, моя милая, животный инстинкт к сохранению своего смертного тела еще никуда не делся. И, в довершение всего, я был шокирован тем фактом, что мой лучший и единственный, на тот момент, друг, который буквально пару часов назад смывал грязь с моего лица, сейчас рвет мне горло с упоением бешеной собаки. Потом на пару секунд наступило просветление рассудка и, за это короткое время, я успел множество раз проклясть себя за то, что так легко попался в ловушку безумного убийцы. Хотя, это был достойный и логичный финал моей жалкой жизни.

Радуга боли над кровавым океаном. Отчаяние и агония.

Бессмысленные, тщетные попытки цепляться за уже потерянную жизнь.

И шепот Вильгельма: «Потерпи, дорогой Гёте. Осталось недолго».

Конечно же, мои страдания продолжались совсем не долго, но не сложно догадаться, что для меня прошла целая вечность. Искренне надеюсь, что вы не испытывали подобных мук, хотя, надо признать, это не самая высокая цена за то, что получаешь взамен. В какой-то момент я был уже не в силах переносить мучения и потерял сознание. Вероятно, это и был тот самый миг, когда ты уже не жив, но душа еще не полностью покинула твое бренное тело. Боль и отчаяние покинули меня. Более того, появилось чувство полнейшего спокойствия и отрешенности. Всё кончено, дороги назад уже не будет. На дне океана крови я нашел нежные объятия тьмы небытия.

А потом я вернулся на грешную землю. Я был очень слаб, но сразу понял, что больше не являюсь человеком. Мои чувства стали другими – я долго потом пытался понять стали ли они острее или, наоборот, притупились, но так и не нашел ответа. Я просто стал видеть, слышать, осязать и ощущать запахи совершенно по-другому, чем раньше. Чуть позже я узнаю, что и на вкус многие вещи стали не такими как в бытность мою смертным. Шатаясь, я подошел к небольшому зеркалу в дальнем от меня углу комнаты. Вы, наверное, тоже слышали эти побасенки, что, такие как мы, не отражаются в зеркалах? Слышал их и я, отчего и решил проверить свою догадку.

Моему удивлению не было предела, когда я увидел в зеркале свое лицо. Свое, но… когда я понял, что вижу перед собой, я отшатнулся. Я выглядел старше лет на пятнадцать! Я повернулся к Вильгельму, который все понял по моему выражению лица, и смущенно улыбнулся. «Прости мне эту маленькую шутку, – сказал он. – Более зрелым ты мне нравишься больше. Но, не бойся – внешне ты более не состаришься ни на день, если только сам не пожелаешь». Первое, что я узнал о своей новой жизни, что во время агонии превращения, человек стареет буквально на глазах, чем и воспользовался Вильгельм, немного продлив мои страдания и слегка изменив мою внешность под свой вкус.

Следующим удивившим меня фактом стало то, что страшная рваная рана на шее затянулась всего за пару минут. Еще через минуту от нее не осталось ни следа, и я мог нормально говорить. «Вот такая она, твоя вечная жизнь и свобода?» – еше немного хрипло спросил я, не скрывая сарказма. А что я действительно пытался скрыть, было мучительное чувство голода. Но Вильгельм и без слов понял, чего мне хочется. «Да, именно такая. Начало обычно не очень приятное, но потом налаживается. Подожди немного, мой добрый друг» – по-прежнему ухмыляясь, промолвил он. Затем мой создатель подошел к двери, вышел в коридор и крикнул: «Агнет, милая, у моего друга пошло носом кровь и надо немного прибраться в комнате». Затем, он жестом велел мне отойти к кровати. Когда порог комнаты переступила служанка, Вильгельм схватил ее за плечи и толкнул ко мне.

«Приятного аппетита, мой добрый Гёте!»

Дверь нашей комнаты захлопнулась, Вильгельм остался возле нее.

Весь мир сжался до широко распахнутых глаз Агнет, полных ужаса.

Ах, Агнет. Милая добрая девочка с симпатичным личиком и пухленькой фигуркой типичной селянки. Сколько раз она приносила мне ужин в комнату, когда я забывал о нем, погрузившись в работу. Сколько раз убирала она мой творческий беспорядок. Сколько раз болтала о всякой веселой ерунде, когда я пребывал в дурном расположении духа. И теперь она стояла передо мной, дрожа от страха, а я должен был растерзать это беззащитное существо, как изголодавшийся за зиму волк растерзает несчастного ягненка. Время будто застыло, секунды сменяли друг друга не быстрее часов. Наконец, Агнет отошла от шока, который вызвало появление окровавленного чудовища, и пронзительно закричала.

В тот же миг очнулся и я. Запрокинул ей голову и повалил на кровать.

Ее крик оборвался в тот миг, когда я вгрызся в ее нежную шею.

Кровь наполнила мой рот. Я не знал жалости. Я делал это с радостью.

Вы помните свою первую трапезу, душа моя? Я считаю, это невозможно забыть! Этот дурманящий, терпкий, слегка металлический вкус нельзя было сравнить ни с чем, что я ел или пил, будучи человеком. Тогда кровь казалась совсем другой – липкой, соленой и отталкивающей. Но сейчас – нет, я пил ее жадно и не мог остановиться! Я совершенно выпал из реальности на те несколько минут, что потребовались, чтобы высосать жизнь из несчастной девушки до последней капли. Когда я оторвался от ее бездыханного тела и выпрямился, в голове загудело как после хорошей порции доброго вина. Но я был совершенно трезв и, более того, почувствовал необычайный прилив сил. Это было божественно! Я неспешно вытер лицо рукавом, стараясь подольше насладиться запахом моего нового лакомства. Однако, моей идиллии не суждено было закончиться спокойно.

«Да что же вы тут творите, чертовы ублюдки?!» – услышал я возглас, переходящий в гортанный рык. Дверь комнаты была распахнута настежь и на пороге стоял ошеломленный детина, работавший в гостинице мастером на все руки и, по совместителю, усмирителем особо буйных клиентов. Видимо, он услышал крик Агнет и решил, что она в опасности. Что ж, он был совершенно прав, но спасать было уже некого. Вышибала двинулся ко мне, и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять его намерения. Он был выше меня, довольно высокого и крепко сбитого парня, на голову и шире в плечах едва не в полтора раза. Я приготовился защищаться, хотя понимал, что даже вдвоем с Вильгельмом мы имеем мало шансов. Но, вместо короткой и страшной расправы надо мной, произошло то, чего я никак не мог предположить. Верзила сделал пару шагов, как некая сила заставила его остановиться.

Вильгельм, стоявший сзади, держал его за воротник рубахи.

Второй рукой Вильгельм схватил вышибалу за волосы

и одним движением оторвал ему голову…

Тело здоровяка рухнуло сначала на колени, а потом бесформенной горой на пол, заливая все вокруг кровью. Почему-то эту кровь пить совсем не хотелось. То ли я насытился, то ли слишком опешил от подобного поворота событий. «Ты тоже так можешь, – пожал плечами Вильгельм. – Позже я расскажу тебе всё о твоем новом „я“. А сейчас поторопись, нам надо немедленно покинуть это место и город тоже. Возьми самые необходимые и ценные вещи и в путь!». Действительно, после той бойни, которую мы невольно устроили, оставаться в городе было бессмысленно. Наши силы были явно не безграничны, а я, вдобавок, вообще очень слабо представлял, кем, или чем, теперь являюсь, что могу и чего нужно опасаться. Не было иного выбора, как вверить свою дальнейшую судьбу Вильгельму и надеяться, что он будет ко мне благосклонен так же, как и ранее. Или правильнее было бы сказать – так же, как мне ранее казалось. С такими мыслями я поспешил в свою комнату.

Собрался я буквально минут за пять. Переодел рубашку на чистую, взял кое-что из одежды, деньги, документы, несколько самых любимых книг. На самом деле, я спокойно мог унести все свое имущество, настолько оно было скудным, но решил не отягощать себя даже этим. Я уже готов был уйти, как вспомнил, что забыл самое главное. Подойдя к своей кровати, я ужаснулся, во что превратилось мое ложе за время моего пьянства и упадка, и начал лихорадочно шарить по нему руками. Усилия оказались не напрасны – спустя небольшое время, я нашел то, что искал. Вы верно уже догадались, моя прелесть, ради чего я мог рисковать, теряя драгоценные минуты? Все верно, это был медальон с портретом мой ненаглядной Шарлоты внутри. Художник был явно не самый талантливый и качество работы оставляло желать много лучшего, но ничего другого у меня просто не было. Я решил, что, как бы ни сложилась моя дальнейшая жизнь, память о своей белокурой принцессе я обязан сохранить.

«Господи, спаси!» – услышал я истеричный визг в коридоре. В один прыжок я оказался у двери и, выйдя из комнаты, увидел хозяина гостиницы, противного сутулого мужчину лет сорока пяти, пятившегося из комнаты Вильгельма. Этого хорька я всегда ненавидел! Впрочем, он всегда отвечал мне взаимностью, ведь мы были, практически воплощением противоположных начал и ценностей. Для меня он олицетворял всю мерзость того мира, который я изгнал из себя этой ночью. Отличный шанс проверить, действительно ли я настолько же силен, как сказал Вильгельм. И еще – отличный шанс поставить жирную точку в истории моей смертной жизни, размашистую роспись под прощальным письмом ненавистному мне миру, который более не имеет надо мной власти. Догнать это нелепое существо не составило никакого труда. Оно пыталось вырываться и начало орать во все горло в тщетной попытке спасти свою жизнь. Воистину, страх смерти заставляет творить чудеса. «Помогите! – кричал хозяин гостиницы. – Убивают! Люди, помогите!»

«Да заткнись ты!» – рявкнул я, схватил его за челюсть и дернул на себя.

Челюсть поддалась сразу и вышла, будто ничем не крепилась к черепу.

Когда он упал на пол, я раздавил его голову ботинком.

На наше счастье зимние ночи длинны. Город покинуть мы уже не успевали, но у нас оставалось еще немного времени, чтобы найти себе укрытие и переждать последствия нашего мрачного пиршества. Руководствуясь принципом, что темнее всего под фонарем, Вильгельм привел меня не куда-нибудь, а в единственную в городе церковь. Оказалось, что он не соврал, когда говорил, что исследует ее архитектуру – в древней постройке нашлось столько укромных уголков, что хватило бы еще на дюжину «постояльцев». Надежно скрыв и укрепив, на всякий случай, наше пристанище, мы соорудили себе импровизированные ложа из подручных материалов и ветоши, и отошли ко сну. Для человека, буквально только что голыми руками убившего троих ни в чем не повинных людей, двое из которых были мне в каком-то смысле даже симпатичны, я спал просто чудесно. Хотя, я уже не был человеком.

Когда солнце скрылось за горизонтом, Вильгельм разбудил меня. Я в очередной раз удивился своему обновленному организму, на этот раз, той бодрости, с которой встретил новый день, точнее, надо было уже привыкать говорить «новая ночь». От привычной сонливости и лености, с которыми я привык встречать рассветы уже много лет, не осталось и следа. Не меньше порадовала меня и способность видеть в темноте. Не так ясно как я видел днем или при хорошем освещении, но достаточно, чтобы понять, что находится вокруг. Вильгельм же прохаживался по погребку, ставшему нашим временным домом, будто мы находились в лучшем номере столичной гостиницы. «Друг мой, Гёте, – привычно начал он, – предлагаю тебе составить мне компанию в прощальной прогулке по этому милому городку. Меня толком никто никогда не видел, тебя никто не узнает – бояться нам нечего. Заодно, нам стоит подкрепиться перед отъездом. С нашим образом жизни довольно сложно путешествовать. Ну, и я обещал тебе рассказать, кем ты теперь являешься – думаю, лучше это сделать на свежем воздухе, чем в затхлой келье».

Я одобрительно кивнул и, осторожно покинув наше убежище, мы отправились прощаться с городом, который, волею судеб, изменил мою жизнь до неузнаваемости, многое дал, но и взял немало. Бояться нам, действительно, было нечего, но и особого выбора у меня тоже не было. Пока я не знаю, как выживать в новом облике, я полностью зависим от Вильгельма, хочется мне того или нет. На мое счастье, мой друг тоже это понимал и хотел поскорее разорвать эти узы, чтобы могли быть равны в возможностях. Я видел собратьев, которые крайне деспотично относились к своему «потомству» и использовали их только как слуг, видел и тех, кто перенес патриархальные обычаи смертных и, давая относительную свободу обращенным, стремился влиять на все их поступки и решения. Вильгельма же язык не поворачивался назвать отцом, создателем либо еще как-то в таком роде, да он и сам ни к чему такому не стремился. Он разглядел во мне какую-то искру, которой посчитал нужным дать шанс на бессмертие, остальное было уже полностью в моих руках.

На этот раз мы были гораздо осмотрительнее в выборе пищи и мест для трапезы. Спешить необходимости не было, и мы позволили себе немного поиграть в кошки-мышки вначале с одной юной барышней с городских окраин, а потом с другой, уже постарше, но не менее приятной на вкус. Тела мы спрятали достаточно хорошо, чтобы их не нашли сразу, но успели найти и похоронить как подобает. В конце концов, мы не испытывали ненависти к тем смертным, которыми питались, и прекрасно понимали, что итак принесли достаточно бед их семьям, если таковые были. Я не испытывал ни малейшего чувства вины за свои деяния, но, определенно, обрел некоторое уважение к жизням простых смертных, стал лучше понимать их, видеть странную, непонятную мне красоту их суеты и нехитрых житейских радостей. Видимо, что-то подобное начинает испытывать опытный охотник, изучающий повадки и нравы зверей, которые станут его добычей и трофеями. Лишь одна мысль тяготила мое сердце.

Конечно, свет мой, я думал о Шарлотте. Сколь бы великой силой я ни обладал ныне, она была совершенно бесполезна в том, что касалось моей разбитой любви и надежд на счастливую жизнь с прекраснейшей из дев. Увы, какой бы вариант решения проблемы я ни придумал, он неизбежно приводил в тупик. В любом случае свадьба Шарлотты должна была состояться, чтобы обеспечить ее семье достойное существование, а ее отцу уход и лечение. Я мог убить ненавистного жениха, похитить своё сокровище, даже сделать ее такой же бессмертной как сам, но ее родных ждет страшная судьба в таком случае, чего она мне никогда не простит. Тем более, я совершенно не предполагал, насколько приятно ей будет существование в виде ночного кровопийцы, какими ее пугали с детства. Чернейшая тоска сжала мое горло от этих умозаключений. Что ж, по крайней мере, мое сердце не стало совсем бесчувственным и холодным. Когда-нибудь, я либо изживу эту печаль, либо найду способ решить все в свою пользу.

А на тот момент были действительно более важные дела, чем предаваться сердечным терзаниям. Вильгельм, пребывавший в каком-то практически детском веселье, раздобыл пару бутылок вина и затащил меня на крышу старого склада, о существовании которого, похоже, все забыли не один год назад. «Оглянись по сторонам, Гёте, – воскликнул мой друг, – завтра на закате мы покинем это место и, вероятно, никогда больше не вернемся. Запомни хорошенько то, что тебе было здесь дорого!». «Что ж, выпьем тогда за успешный отъезд» – ответил я и сделал первый глоток вина в своей вечной жизни. И вкус и эффект разительно отличались от привычного. Теперь весь букет чувствовался сразу, равно как и состояние опьянения, которое сразу же накатывало ледяной волной, но через пару секунд его как не бывало. «Что ж, настала пора дать тебе несколько отеческих наставлений перед дорогой. Не отставай!» – с этими словами Вильгельм прыгнул с крыши.

Решив не забивать мозг лишними сомнениями, я спрыгнул с крыши склада вслед за своим другом. Высота была приличная и я, как минимум, должен был переломать себе ноги, однако, приземлился как-будто прыгал со стола на пол. «Ах, Гёте, как же мне нравится твой азарт, – усмехнулся Вильгельм. – Эта отчаянная смелость, с который ты бросаешься навстречу новым испытаниям, просто восхитительна. И, если раньше у тебя не всегда хватало сил вынести все, что приготовила для тебя госпожа Судьба, то сейчас ты способен пережить любые ее вызовы. Позволь же, наконец, сорвать все покровы с нашего естества, чтобы ты жил как полновластный господин своей жизни и своего мира, а не мой питомец». Здесь Вильгельм театрально взмахнул руками и сделал драматическую паузу. В целом, моя драгоценная, вы и так прекрасно знаете все то, о чем он мне поведал спустя минуту, однако я позволю себе привести его монолог полностью.

Мы неспешно зашагали в сторону церкви, тайные казематы которой стали нашим убежищем на ближайшие пару дней, и Вильгельм начал свой рассказ: «По сути, Гёте, ты сейчас не сильно отличаешься от простых людей, к которым мы оба принадлежали, ты – буквально еще вчера, а я – так много лет назад, что уже и не упомню. Мы сильнее, наши чувства более развиты, мы не можем умереть от старости или болезней. Да что там – мы, вообще, не можем ничем заболеть. Однако, в остальном, мы практически те же люди – нам необходима пища, хоть и своеобразная, мы можем чувствовать боль и даже можем умереть, если очень не повезет. Начну с плохого – умереть мы можем в одном из двух случаев. Во-первых, это солнце. Да, пожалуй, единственная из сказок о вампирах, которой можно верить, это сказка о смертоносности солнечного света. Все не так легко, как рассказывают глупые крестьяне, но опасаться надо. Открытый солнечный свет для нас подобен пламени ада, мы сгораем почти моментально. Если же ты укрылся в каком-нибудь подвале без окон, то вполне можешь бодрствовать днем, хотя и будешь испытывать некоторую вялость. Видимо, наша вечная бодрость и сила как-то связана с луной, ее фазами и прочей астрономической ерундой. Я никогда не интересовался.

Следующее, что тебе надо беречь как зеницу ока – это твой мозг. Да, мой добрый друг, твой мозг ценен не только как хранилище знаний и место рождения новых идей, но и как источник жизни. Для меня причины этого так же неясны, как и наша зависимость от времени суток, но это и не важно. Если получишь пулю в лоб, ты покойник и дядюшка Сатана с радостью поприветствует твою проклятую душу в своих владениях. Кстати, если тебе просто отрубят голову, то ты останешься жив. Сможешь, правда, только моргать глазами, но не умрешь. Некоторые из нас, кто обладает большой властью и богатой фантазией, имеют целые коллекции голов своих врагов. Я видел одну такую – довольно мерзкое зрелище. У полоумного герцога был зал, размером с бальный, отведенный сугубо под банки с головами, плавающими в кровавом растворе, достаточно питательном, чтобы они не голодали и достаточно прозрачном, чтобы можно было видеть этих несчастных и они видели, что происходит вокруг. Еще говорят, что если такую голову хорошо пришить к телу, то она может прижиться. Признаюсь, даже думать не хочу, на чем основано это утверждение.

А еще ты можешь умереть с голоду. Да, если очень долго пробыть без крови, то сначала ослабеешь до полного изнеможения, а потом впадешь в странный сон, очень напоминающий смерть. Нет единого мнения, умираешь ли ты или из этого состояния можно вывести – нет ни одного из нашего племени, кто пережил бы этот сопор. Однако, патриархи, прожившие много сотен лет, зачастую устают от бессмертия и добровольно покидают мир таким способом. Видимо, они думают, что отдохнув за гранью реальности, они смогут каким-то волшебным образом связаться с потомками, бережно хранящими их мумии, и вернуться к жизни. По мне, это просто трусливый способ самоубийства, нежели путь достижения просветления или обретения душевной гармонии. Хотя, повторюсь, никто не изучал сопор, поэтому я могу и ошибаться».

«Погоди, – перебил я Вильгельма, – а почему так много непонятного в нашей жизни?». «Я думаю, что просто никому не интересно заниматься какими-то серьезными исследованиями, – пожал плечами мой проводник по миру проклятых. – Гораздо проще соблюдать нехитрые правила и жить в свое удовольствие. Нас же совсем немного. На всю Германию, хорошо, если наберется пара дюжин таких. К тому же, мы не горим большим желанием общаться с себе подобными. Тоже одна из загадок нашего сознания – все вампиры, как же я не люблю это слово, индивидуалисты в той или иной степени. Есть даже существа, крайне ревностно оберегающие свое одиночество, и готовы убить любого сородича, по неосторожности попавшего в их владения. Те же, кто говорит о кланах и семьях, по сути, не более чем слуги одного господина, довольствующиеся подачками с его стола и неспособные в полной мере вкусить радости бессмертия, а иногда и просто безвольные марионетки. Еще одной нашей бедой является полная бесплодность. Нам вовсе не чужды удовольствия плоти, но семя наших мужчин и лона наших женщин никогда не дадут потомства. Для некоторых это становится в тягость, и они заводят себе «детей», выбирая наиболее приглянувшихся из смертных. Участь таких чад довольно тосклива. Иные же забавляются более извращенным образом, держа обращенных в качестве домашних питомцев и обращаясь с ними соответствующим образом.

Но продолжим, осталось немного. Последнее и, пожалуй, самое важное, что я расскажу тебе, это значение крови. Кровь – всё! Она наша мать, наша пища и наш единственный источник силы. Когда ты сыт, когда вены наполнены человеческой кровью, то твои раны затягиваются за мгновения, ты можешь разорвать в клочья самого сильного из смертных, можешь всего лишь парой слов заставить любого смертного исполнять твою волю и так далее. Если ты ведешь не сильно активный образ жизни, то крови обычного взрослого человека, тебе хватит на пару недель. Но, чем больше нагрузка на твой организм, тем быстрее ты проголодаешься. И тогда тебе необходимо выходить на охоту. Я заметил, что ты не испытываешь предубеждения против нее и призываю сохранить это отношение как можно дольше. Каждый из нас, рано или поздно, устает от подобной жизни, некоторые совершают самоубийства, некоторые впадают в безумие. Видимо, это способ, которым природа убирает слабые звенья, чтобы на их место пришли более жизнеспособные существа. Эта апатия может длиться и десять лет и более, но она всегда проходит. Со временем, все повторяется и снова проходит. У кого-то каждый раз длится дольше предыдущего, у кого-то – наоборот».

Вильгельм снова сделал паузу и, на этот раз, она была вовсе не театральной. Я положил руку на его плечо: «Ты не для того предложил мне дар вечной жизни, и я не для того его принял, чтобы отказаться от него из прихоти. Клянусь, что не позволю миру смертных взять надо мной вверх». Мой друг и создатель улыбнулся. Мы оба понимали, что это всего лишь слова и, только столкнувшись с тяжестью пресыщения бессмертием, я узнаю по силам мне перенести ее или нет, но эти слова должны были быть сказаны. «Я верю тебе, мой добрый Гёте, – промолвил Вильгельм. – Я знаю, что ты с этим справишься. Теперь пойдем, укроемся от губительных лучей рассвета! А на закате пустимся в путь!». К этому моменту мы уже почти достигли нашего убежища. Когда же я устроился на своем ложе из ветоши, Вильгельм озадачил меня внезапным откровением: «Знаешь, Гёте, иногда мне кажется, что в мире есть еще кто-то, кроме нас. Кто-то… что-то… гораздо сильнее, опаснее…». Мой добрый любимый друг, если бы ты знал, насколько был прав тогда.

Глава третья

Со следующим закатом мы отправились в путь. Перво-наперво, было решено добраться до Гамбурга, а там уже окончательно определиться, в каком уголке старушки Европы нам было бы милее провести следующие несколько лет или веков. Поскольку наш отъезд являлся скорее побегом, эта часть пути стала самой сложной и полной настоящих лишений и тягот, которых высшее бессмертное существо, казалось бы, не должно знать вовсе. Чтобы не привлекать лишнего внимания, мы избегали единственной широкой дороги в этих местах, и плутали по еле заметным зимней ночью лесным тропам. Дополнительной проблемой было то, что нам нужно было сооружать места для ночлега буквально из подручного материала и в гарантированном удалении от людских глаз. Конечно, зимой не так много людей бродило по лесу, но нам хватило бы и одного излишне любопытного крестьянина, чтобы сгореть в мучениях у него на глазах, когда он наткнется на наше «гнездо» и вытащит нас к солнцу, приняв за окоченелые трупы состоятельных господ, у которых может заваляться что-нибудь ценное.

Одежда наша, совершенно не предназначенная для подобных походов, истрепалась и походила на истлевшие лохмотья какого-нибудь нищего. Нам бы больше пригодилось простое и надежное солдатское платье, но взять его было совершенно негде. Радовало только то, что холод мы практически не чувствовали, по крайней мере, я. Однако, спустя неделю блужданий, начал напоминать о себе наш старый добрый друг голод. Как на зло, одиноких ферм не попадалось, а совершать набег даже на самую маленькую деревню было крайне рискованно. Пропажа одного-двух человек сразу же обнаружится и разъяренная толпа крестьян не успокоится, пока не прочешет всю округу, соответственно, очень велик шанс попасться им в руки днем, будучи полностью беспомощными. А устраивать бойню и вырезать всех жителей, было бы просто глупо, бессмысленно и не менее рискованно, потому что мы хоть и обладали силой, во много раз превышающей человеческую, все же не были совершенно неуязвимы, особенно в век довольно развитого, пусть и еще очень далекого от совершенства, огнестрельного оружия.

Спустя еще пару дней голодного существования, мы уже были готовы на самые отчаянные поступки, лишь бы была даже самая малая возможность насытиться. На третий день удача улыбнулась нам – на забытой самими Богом лесной дороге мы натолкнулись на двух знатных барышень, мать с дочерью, ехавших в сопровождении троих слуг по каким-то своим делам. Их экипаж занесло в кювет, и, пока слуги приводили все в порядок, дамы были вынуждены стоять на холоде, кутаясь в дорожные плащи и нервно переминаясь с ноги на ногу. В этот момент из темноты появились мы – в изодранных одеждах, изрядно уже чумазые и с горящими глазами, взгляд которых не предвещал ничего хорошего. «Далеко ли до Гамбурга, сударыни?» – учтиво поклонившись, спросил Вильгельм, не скрывая кривой плотоядной ухмылки. «Пару дней в ту сторону, если господа изволят пешком» – старясь сохранять невозмутимость, ответила старшая из дам, указав направление. Слуги оставили свою работу и неспешно стали приближаться к нам, чтобы, в случае нападения, защитить своих хозяек.

«Благодарю, мадам!» – промолвил я и в тот же миг мы с Вильгельмом набросились на слуг. Ночную тишь разорвали истошные крики наших жертв, наш рык и визг женщин, понимавших, что следующими будут уже они. Третий слуга успел достать пистолет и выстрелил в меня почти в упор. Пуля вошла в грудь с правой стороны, раздробила кости, прошла через легкое и застряла где-то возле позвоночника. Боль была адская, я взревел, наверное, как раненый медведь, но даже не пошатнулся. Ошарашенный слуга отбросил бесполезное оружие и бросился бежать, что было мочи. Далеко убежать ему не удалось – Вильгельм настиг его, повалил лицом вниз и принялся за свое мрачное дело. Я же осмотрелся по сторонам, выискивая наших любезных проводниц. Барышня в возрасте опустилась на колени и сбивчиво молилась, а молодой особы не было видно. Зато, была видна цепочка следов, уходившая в лес. Оттуда же, раздавались слабые стоны, что немного удивило меня – Вильгельм доедал последнего слугу, а кроме нас никого в округе не было. Проследовав по следам и отойдя буквально пару шагов от дороги, я нашел источник этих стонов. Молодая барышня, в отчаянной попытке спастись, споткнулась и налетела на торчащую ветку, которая любезно пронзила ее живот насквозь. Я обнял несчастную за плечи. «Бедное дитя. Какая нелепая смерть» – тяжело вздохнув, я перегрыз девушке горло.

Вернувшись, я увидел, что оставшаяся дама по-прежнему стоит на коленях, а перед ней совсем вплотную стоит Вильгельм и нежно гладит ее по волосам, блаженно жмурясь и улыбаясь окровавленными губами. Подойдя еще ближе, я понял, что происходит. Спустя несколько минут, мой друг отстранился от дамы. «Прости, Гёте, но это все было так… восхитительно. Я просто не мог сдержаться, – жестом он пригласил меня подойти. – Возможно, милейшая и тебе не откажет в этой скромной любезности?!». Что ж, признаюсь, я более чем понимал своего товарища. Кровь, смерть, страх, женская беспомощность и покорность – это была гремучая смесь, которая будит первобытные инстинкты, даже в таких существах как мы. Я не без удовольствия последовал примеру Вильгельма. После всего, мы помогли нашей благодетельнице подняться на ноги. «Сударыня, вы просто наше спасение. Мы пропали бы, если бы не вы» – сказал Вильгельм.

«Н-не стоит б-благодарности» – еле шевеля губами, ответила дама.

«Еще как стоит!» – Вильгельм поцеловал ее в щеку, я – в другую.

Спустя еще секунду мы с двух сторон впились ей в шею.

Покопавшись в вещах наших жертв, мы обнаружили сменную одежду слуг и нашей радости не было предела, когда оказалось, что размеры почти совпадают. Конечно, вблизи было заметно, что один камзол чуть больше, другой чуть короче, но мы не на званный ужин собрались, чтобы одеваться с иголочки. Взяв еще кое-что из полезной в дороге мелочевки, мы поспешили покинуть место нашего славного пиршества. Возможно, вы удивитесь, моя милая, но мы не взяли ни одной монеты и даже не подумали искать украшения дам. Я знаю не один пример, когда представитель нашей породы занимался грабежом и, зачастую, делал целое состояние на этом, но мы с Вильгельмом были слишком увлечены друг другом и той абсолютной, смертельно опасной свободой, которая внезапно свалилась на нас довольно тяжким бременем. Конечно, для моего друга наш поход в Гуамбург был, хоть и опасным, но приключением, почти игрой, для меня же подобное было в новинку и вызывало гораздо больше опасений и волнения.

Наконец мы прибыли в Гамбург. Это поистине удивительный город, душа моя. Практически не изменив своих границ со времен Средневековья, Гамбург уже два века являлся очень важным, едва ли не для всей Европы, морским портом. Еще через сто лет его назовут «Морскими воротами Германии», а он останется таким же практически средневековым городом-крепостью, живущим по своим законам. Позже, гуляя по его улицам и бесконечным мостам, я понял, что именно эта страсть к независимости, к отстаиванию права жить так, как хочется тебе самому, и, при этом, не кутаться в обноски парии, а быть на вершине, крайне привлекает меня в этом городе, в каком-то смысле, роднит с ним. При иных обстоятельствах, я бы ни за что не покинул Гамбург до конца жизни, но тогда мы позволили себе лишь короткую передышку – слишком велико было мое желание отдаться свободному полету и оставить все немецкое где-то там, за горизонтом. В глубине души я понимал, что вряд ли на свете, по крайней мере, в старой доброй Европе, есть место, где я смог бы в полной мере вкусить прелесть своей новой жизни, но я просто обязан был попробовать отыскать такой уголок.

Как я уже сказал, в Гамбурге мы пробыли совсем недолго, но и не сказать, чтобы совсем мимоходом. Первое, что сделал Вильгельм, когда мы попали внутрь городских стен, – раздобыл газету с объявлениями и начал вдумчиво ее листать. Среди сотен разных призывов, было одно невзрачное, написанное в высокопарно-меланхолическом стиле, больше всего походившее на рекламу плохого борделя. Что-то вроде «Скитающимся в ночи всегда рады в моем доме». Вот уж действительно – темнее всего под фонарем. Очевидно, Вильгельм знал, что делает и, спустя некоторое время, мы уже стучали в дверь приюта ночных скитальцев. Нам открыл худощавый мужчина, внешне средних лет, с медно-рыжими чуть вьющимися волосами и ухоженной, но какой-то помятой, бородой-эспаньолкой, одетый в роскошный халат, навевавший мысли о загадочной Персии. Его безупречная, болезненная утонченность сразу выдавала в нем нашего сородича – смертным не дано познать тяжесть тысячелетней тоски, не дано отшлифовать ее до совершенства, их век слишком короток для этого. Но, будь я и с завязанными глазами в тот момент, я без труда понял бы, кто стоит передо мной. Это пленительное чувство, будто стоишь у края свежей могилы, до сих пор приходит ко мне, когда кто-либо из наших проклятых сородичей впервые появляется рядом.

Хозяина нашего нового пристанища звали Дитер и он жил в Гамбурге уже около трехсот лет. Дом его находился несколько в стороне от прочих жилых построек и не особо бросался в глаза. Пожалуй, нужно было очень сильно захотеть найти его, несмотря на нахождение практически в центре города. Немногочисленные соседи распускали разные слухи, но, в основном, считали, что хозяин дома живет не в Гамбурге и просто очень редко наведывается сюда, если вообще наведывается. Интерьер же дома поражал – мебели было не очень много, элементов декора еще меньше, но каждая, даже самая незначительная, вещица была настоящим шедевром. Не сильно ошибусь, если скажу, что продав гарнитур из гостиной, состоявший из трех кресел и небольшого дивана, можно было бы купить пару таких городков, как тот, из которого я сбежал почти две недели назад, вместе с жителями. Но главной ценностью особняка были слуги!

О, видели бы вы этих людей, моя дорогая! Начну с того, что это были действительно люди. Самые обычные смертные. Это была целая династия, верой и правдой служившая Дитеру аккурат с 1510 года. С одной стороны, в этом, конечно, нет ничего удивительного, тем более, что платили слугам более чем прилично. Но с другой – будучи вовлеченными в кровавый промысел своего господина, они, равно как никто из их предков, даже не думали прекратить его злодеяния, благо, возможностей для этого было множество. Такая безграничная преданность и, не менее, безграничное взаимное доверие, просто не могли не вызвать глубочайшего восхищения. Отдельно отмечу, что все слуги в доме Дитера были прекрасно образованы и выполняли все поручения хозяина с идеальной точностью, при этом, ни у одного из них я не заметил каких-либо признаков страха или гипнотического воздействия.

К следующему вечеру нам принесли новую одежду, по два костюма каждому – для прогулок по городу и для путешествий, однако, мы решили посвятить эту ночь отдыху и размышлениям. Дитер был очень рад нашему решению и с удовольствием составил нам компанию в светской беседе, не забыв расспросить и про наши злоключения. Он оказался не менее интересным собеседником, чем Вильгельм и также разделял нашу увлеченность искусством, при этом являясь практически экспертом в разного рода торговых делах. Когда же мы пресытились общением, хозяин дома предложил нам не отказать ему в любезности и отведать изысканного угощения, которое он держит для особых случаев. Естественно, мы согласились и через несколько минут в центре комнаты стоял редкой красоты кальян из синего стекла и золота с тремя мундштуками. До этого мне не приходилось видеть кальян – их только-только начали завозить в Европу, но, будучи знаком с трубкой, я решил, что проблем у меня не возникнет.

Я взял полагающийся мне мундштук и затянулся. В тот же миг, меня будто унесло к небесам на невообразимой скорости, потом, так же молниеносно, низвергло вниз и разбило о землю вдребезги. Я, как старое зеркало, разлетелся тысячей осколков по всему свету, но не было никакого света. Была только знакомая мне пустая тьма безмятежности и каждый осколок парил в ней бесконечно долго. На самом же деле, вечность уместилась в те несколько секунд, что дым был в моих легких. Дитер заметил мое удивление от испытанных ощущений и усмехнулся: «Это называется гашиш, мой друг. Удовольствие, доступное не только бессмертным! Но для нас оно имеет особый вкус!». «О, да! Это было божественно!» – я откинулся на спинку кресла, все еще находясь под впечатлением. Еще через какое-то время в комнату вошли две девочки и мальчик. Всем лет по четырнадцать-пятнадцать на вид, внешне же они напоминали персов. Мальчик подошел к Дитеру, девочки – ко мне и Вильгельму. Дитер кивнул, и наши гости сели на пол и смиренно протянули нам свои запястья. «Прошу, не стесняйтесь моего угощения, – молвил наш ценитель восточных чудес. – Они по-особенному вкусны, не так, как наши. Прошу только об одном: постарайтесь не выпить их полностью». Снова затянувшись, я наклонился к услужливо подставленному запястью и мир снова разлетелся на тысячи осколков.

В Гамбурге мы пробыли около двух недель. За это время мы отдохнули и тщательно подготовились к дальнейшему путешествию, успев заодно посмотреть достопримечательности города, какие только были доступны в вечернее и ночное время. Оказалось, что гости у Дитера бывают весьма редко, поэтому в его доме мы ни в чем не знали отказа и получили полную его помощь и поддержку в реализации наших планов. Был подготовлен специальный экипаж с двумя надежными людьми, который доставит нас сначала в Прагу, затем в Вену и, наконец, в Венецию. Со скрупулезностью опытного купца, Дитер составил наиболее удобный для наших условий маршрут, просчитав каждую мелочь, каждую минуту нашего путешествия. В некоторые моменты он погружался в работу настолько, что казалось, будто в его мире не существует ничего, кроме этих вычислений. Видимо, действительно, каждый из нашего рода одержим какой-либо страстной привычкой, способной практически полностью оторвать его от реальности.

Продолжение нашего путешествия по Европе было гораздо более длинным, но несравненно более комфортным, чем путь до Гамбурга. Наши извозчики строго следовали инструкциям, составленным Дитером, в результате чего наш путь, хоть и был крайне петляющим, являлся одним из самых безопасных, какие только можно придумать. Дни мы проводили в пути, а к закату приезжали к какому-нибудь придорожному постоялому двору, деревеньке либо небольшому городу. Соответственно, проблем с пропитанием и ночлегом не было ни у нас, ни у слуг. Слуги стали еще одним подарком судьба – два крепких малых, довольно мрачных и неразговорчивых, но четко выполняющие свою работу и не задающие лишних вопросов. Конечно, мы сильно рисковали, полностью доверяя свою жизнь смертным, но с этим риском был связан любой способ передвижения по континенту, да и у Дитера не было особых причин нас обманывать и предавать, опять же, он вполне мог это сделать, пока мы гостили у него дома.

Дитер также сообщил нам адреса нескольких наших сородичей в Праге и Вене. У кого-то из них мы могли найти пристанище, чтобы отдохнуть от дороги и иметь возможность познакомиться с местными достопримечательностями. Вильгельм уже успел не раз посетить все крупные города Европы и не особо горел желанием блуждать по ночным улицам, для меня же все это было впервые и иногда походило на какой-то сказочный сон, в котором сбывается все, о чем только пожелаешь. Пражские красоты крайне способствовали заживлению сердечных ран, и я практически полностью открылся для новой жизни, которая представлялась мне еще более прекрасной, чем ранее, несмотря на те трудности, что мне пришлось преодолеть и, во много, именно благодаря им. Будучи простым смертным, я никогда не решился бы даже на одну десятую всего того, что уже совершил. И я понимал, что это далеко не предел моих возможностей. В моей юной душе снова разгорался огонь желания противостоять вызовам судьбы. И судьба не заставила себя долго ждать.

Вызов был брошен буквально на третью ночь нашего пребывания в Праге.

Да, ваш добрый глупый Гете снова ошибся!

Сказочные сны имеют свойство превращаться в кошмары.

Было слегка за полночь. Блуждая по городу, я забрел в один из окраинных районов, где жили не самые богатые люди, но и не совсем оборванцы. При этом, улицы были более пустынными и темными, чем прочие в городе. Заметив эту перемену, я притормозил и более внимательно осмотрелся. Луна не была затянута тучами, фонарей было столько же, сколько и в других кварталах для среднего класса, но, все равно, создавалось ощущение, что вокруг клубится какая-то дымка. И какой-то тонкий, потусторонний запах сырости, от которого по коже забегали мурашки. Согласитесь, душа моя, сложно заставить бессмертное существо, чья сила во много раз больше человеческой, нервничать и испытывать, если не страх, то очень сильный дискомфорт. Через пару минут я, конечно же, взял себя в руки, но решил побыстрее покинуть этот район и вернуться к своим друзьям. Пройдя пару кварталов, я заметил девушку, из тех, что предлагают интересный досуг полуночникам и решил, что неплохо было бы успокоить нервы.

Вокруг не было ни души, и я набросился на нее прямо посреди улицы.

Она даже не пыталась сопротивляться и казалась безжизненной куклой.

«Не обижай мою девочку!» – услышал я омерзительный голос сзади.

Я прервал трапезу на середине и разжал руки от неожиданности. Девушка рухнула на землю и застонала, зажимая рукой рану на шее. Я обернулся… И тут мне стало действительно страшно. В десятке шагов от меня стояла босая женщина невысокого роста, с непокрытой головой и замотанная в какое-то бесформенное тряпье. Несмотря на типично старческую полноту и дряхлость, держалась она достаточно ровно, напоминая позой скорее кабацкого задиру, чем старуху. Руки ее заканчивались непомерно длинными узловатыми пальцами с кривыми когтями, а стопы были развернуты в обратную сторону. Я до сих пор не хочу знать, каким противоестественным способом такие твари передвигаются, вопреки всем законам природы. Глаз у существа не было, то есть, совсем не было – глазницы были затянуты желтоватой кожей. Изо лба торчал какой-то отросток с шишковидным окончанием, видимо, им тварь и смотрела на окружающий мир. Губ тоже не было, рот был наполнен острыми клыками, из-за которых периодически показывался длинный раздвоенный язык.

Я инстинктивно попятился. Не зная, на что способно это существо, я решил не рисковать, исходя из того, что оно явно меня не боялось и, вероятно, готовилось напасть. Тварь ковыляющей походкой пошла в сторону моей окровавленной жертвы. «Никчемный ублюдок, – зашипело существо, – Разве тебе не сказали, что нельзя здесь кормиться?! Бедная, бедная моя девочка!». Подойдя вплотную к девушке, старуха опустилась на колени и жадно втянула воздух. «Как же сладко ты пахнешь, дорогая… – в следующий миг малейшие нотки жалости исчезли из ее голоса. – Тупая шлюха! Сама виновата!». С этими словами существо вцепилось несчастной в горло и начало буквально рвать ее на части. Нет, милая моя, не страстно, как делал это Вильгельм, когда отворял передо мной двери бессмертия. Эта тварь вырывала куски мяса и пожирала, теперь уже, свою жертву заживо, жадно чавкая, заливая все вокруг кровью.

Я стоял и смотрел на это будто завороженный.

Существо повернуло свою мерзкую голову в мою сторону.

Оно улыбнулось, и я понял, что буду следующим.

И я побежал. Это был едва ли не единственный раз, когда я убегал от демонов, но мне нисколько не стыдно в этом признаться. Тогда это было, действительно, единственно правильное решение, поскольку я совершенно не представлял, с чем имею дело. Да, счастье мое, возможно, вы не поверите, но мне было страшно. Точнее, я переживал целую гамму эмоций, но все они сводились к одному – к колючему, холодному страху, намертво присосавшемуся к моему загривку. Видимо, что-то похожее чувствовал Икар, вознесшийся к солнцу, когда оно сожгло воск его крыльев. Минуту назад ты венец творения, практически равный богам, а сейчас бежишь по темным кривым переулкам сломя голову, как недавно бежали люди, чью кровь ты собирался выпить. Ты жалок, Гете, все твое бессмертие и бравада жалки и бессмысленны! Довольно тебе упиваться собственным могуществом, которого у тебя никогда не было.

Которое ты сам себе придумал!

Твоя смерть уже рядом. Совсем-совсем близко.

Или нечто более страшное, чем смерть…

Позади я услышал топот существа и его хищное шипение. Похоже, оно окончило свою трапезу и сейчас находилось на самом пике охотничьего азарта. Но, с какой же скоростью оно передвигается?! У меня не было времени на раздумья, но я попробовал успокоить себя мыслью, что тварь просто знает более короткий путь. В любом случае, сбавлять темп было нельзя – это моментально дало бы демону преимущество. Беги, Гете, беги, напыщенный дурак! Спасай свою шкуру! Тем временем, оказалось, что я почти добежал до берега Влтавы. Оставалось пересечь реку, пробежать еще пяток улиц и я буду в безопасности, рядом со своими друзьями. Наверное. Или же приведу страшную смерть вслед за собой. В крайнем случае, я был готов кинуться в реку, надеясь, что существо не очень хорошо плавает. Но до моста я не добежал буквально пару дюжин шагов. Истошно зашипев, демон прыгнул мне на спину, и мы кубарем покатились по мостовой.

Я изо всех сил пытался сбросить мерзкую тварь с себя, но все попытки были тщетны – в своих панических конвульсиях, я лишь еще глубже загонял ее когти в свою плоть. «Не дергайся, красавчик, – шелестело у меня над ухом, – ты только хуже себе сделаешь. Расслабься, скоро все кончится». Клыки демона с лязгом сомкнулись на волосок от моей шеи. Сейчас эта тварь перекусит шейные позвонки и я на себе проверю насколько врал Вильгельм, рассказывая про живые головы вампиров. Может, она тоже является собирателем таких отвратительных трофеев?! Несмотря на то, что я совершенно пал духом, желания это выяснять у меня не было. Собрав оставшиеся силы, я медленно, но упорно, пополз к мосту. План был прост – встать на ноги, держась за перила, и прыгнуть в реку, понадеявшись на удачу. Сейчас я нахожу эту идею самой бессмысленной из всех, какие только можно было придумать, но тогда она действительно спасла мне жизнь. Хотя, и совсем иным образом, чем я думал.

Фактически, проползти мне нужно было совсем немного, но тварь, с упорством равным моему, старалась не допустить этого. «Не смей! – завизжала она, вместо привычного шипения, когда я все-таки достиг цели. – Не смей туда лезть! Прочь!». Да! Демон испугался! В то же время, он стал с еще большей яростью пытаться откусить мне голову. Те несколько секунд, что я карабкался по перилам в попытках встать ровно, показались мне вечностью. Наконец, приняв вертикальное положение, я развернулся спиной к перилам и из всех сил врезался в них, впечатывая тварь в толстый черный металл. Демон взвыл от боли и ослабил хватку. Еще пара таких ударов и он полностью разжал свои лапы. Я был свободен от своего омерзительного наездника. И теперь я был очень зол. Раз это отродье чувствует боль, значит, его можно убить. Значит, оно не настолько совершеннее меня, чтобы его бояться и убегать, поджав хвост.

Пошатываясь, я отошел от перил и обернулся, рассматривая своего противника. Тварь медленно отползала от меня вглубь набережной. Вероятно, я сильно повредил ей спину, потому что полностью подняться на ноги она так и не смогла. Мы оба были измотаны и изранены, ночь подходила к концу (что-то мне подсказывало, что я имею дело с таким же ночным жителем, каковым являюсь сам), ни один из нас не хотел отступать, значит, все решится в ближайшие минуты. Два хищника кружили друг вокруг друга, прицеливаясь и тщательно высматривая уязвимые места своего врага. Теперь уже демон был удивлен и напуган, а я, наоборот, – спокойно и холодно оценивал обстановку. Это давало мне небольшое преимущество, которое могло сыграть решающую роль в моей победе, но могло и погубить, если я неправильно рассчитаю силы. Тварь прыгнула. Вопреки ее ожиданиям, я рванулся ей навстречу и перехватил еще на подлете.

Кривые когти вонзились мне в бока, а клыки – в ключицу.

Повалив демона на землю и придавив собой, я схватил торчащий «глаз».

Резко дернув, я вырвал жилистый отросток изо лба существа.

Тварь задергалась в конвульсиях, издавая жуткие вопли. Из раны фонтаном била темно-красная густая жидкость, то ли кровь, то ли какой-то гной. Я совершенно не хотел знать, что в венах этого существа. Тем не менее, оно было еще живо. Слепо и изувечено, но живо. Что ж, подумалось мне, это хорошая возможность проверить, почему ты так боялась моста. Стараясь не измазать себя в «крови» демона еще сильнее, я подтащил его к перилам моста. Видимо, он чуял воду каким-то подсознательным чутьем, потому что стал вырываться изо всех оставшихся сил, но все было тщетно. Я перекинул тварь через перила и сбросил в воду. Она издала истошный вопль, от которого, как мне показалось, задрожали окна ближних домов, и стала буквально разваливаться на куски, источая ужасающий запах тухлых яиц и гниющей плоти. Вскоре от демона ничего не осталось. Дождавшись, пока мои раны хоть немного затянутся, я побрел к дому, в котором мы с Вильгельмом остановились. Рассвет был уже совсем скоро.

Глава четвертая

Наверное, не покажется странным, что мне было довольно сложно объяснить Вильгельму и Карлу, так звали хозяина нашего пражского приюта, что со мной произошло этой ночью. Мало того, что со стороны это выглядело как тяжкий бред, так еще и я сам с трудом верил в реальность этих событий. Только моя изможденность, изорванная одежда и не до конца зажившие раны подтверждали, что все произошло на самом деле. Мои друзья были в недоумении – никто из них никогда не сталкивался ни с чем подобным и не слышал никаких достоверных слухах о таких существах или ком-то похожем. Конечно, народные легенды по всему миру пестрят самыми немыслимыми и противоестественными тварями, а средневековые чернокнижники заполнили не одну сотню страниц различных гримуаров подробными описаниями адских отродий, но в наш век торжества рационального мышления, логики и экспериментальной науки, ни один образованный человек в здравом уме не стал бы даже допускать вероятность существования всего этого в реальном мире.

Тогда мне совсем не хотелось прослыть среди нашего племени суеверным безумцем, и я принял самое простое и очевидное решение, какое принимает, пожалуй, любое разумное существо при столкновении с чем-то, выходящим за пределы его мировосприятия. Я просто забыл об этом случае. Конечно, «забыл» это очень громкое заявление, но я максимально утрамбовал все события в пределы той картины реальности, каковая называется нормальной, и обрезал все неуместившиеся детали. Кое-как я убедил себя, что на меня напал такой же вампир, как и я сам, просто обладавший либо врожденным, либо приобретенным уродством, что стало причиной его отшельнической жизни и ненависти к соплеменникам. А реакция на контакт с водой могла быть вызвана какой-то неведомой болезнью, которая вполне могла изуродовать несчастное существо в какой-то момент жизни.

Все получилось красиво, логично и вполне воспринимаемо кем угодно. Я был доволен собой, раны затянулись после двух дней и ночей практически беспробудного сна, а на третью ночь Карл привел мне двух дородных шлюх, чтобы я мог расслабиться. И подкрепиться заодно. Что ж, не буду скромничать – в ту ночь я не отказывал себе ни в чем. Все плотские утехи, какие приходили мне в голову, были воплощены в жизнь, а пресытившись ими, я, не церемонясь, загрыз одну из девушек прямо на глазах ее спутницы. Я неторопливо пил кровь блудницы, наслаждаясь каждой каплей. Наслаждаясь ее агонией и конвульсиями. Наслаждаясь страхом второй девушки, забившейся в угол и бывшей не в состоянии даже кричать. Когда моя жертва была выпита до последней капли, я решил, что больше не хочется, и позвал Карла и Вильгельма, поблагодарив их за заботу и попросив проводить нашу гостью. Они с радостью согласились, помогли перепуганной девушке встать и вывели из комнаты.

Вывели ее, как она была, – нагую, не дав даже подобрать одежду.

Потому что участь ее была понятна и печальна.

Спустя примерно полчаса она вскрикнула в последний раз.

Еще через пару дней мы покинули и Прагу. Было даже немного грустно покидать этот город, уж больно по нраву пришлись мне его красоты и ощущение некоторой фривольности, витавшее в воздухе. Возможно, это было просто мое восприятие пражской атмосферы – все-таки, германское происхождение и довольно консервативное воспитание давали о себе знать, но так ли это важно, в конечном счете, душа моя? Следующим местом длительной стоянки была, как я уже писал, Вена. Добрались мы до нее без происшествий, да и во время пребывания ничего такого, о чем стоило бы упоминать, не произошло. Можно сказать, что Вена была самым скучным городом на нашем пути – я не сделал каких-то новых открытий относительно нашего рода, не встретил никаких адских тварей, даже не раскрыл ненароком свою нечеловеческую сущность, когда мы с Вильгельмом посетили местную оперу.

С другой стороны, я был очень рад этой обыденности. По крайней мере, у меня было несколько ночей полноценного отдыха от крайне длительной поездки, которая совершенно не спешила приближаться к завершению. Однако, все проходит и это прошло. Примерно через неделю жизни в Вене, мы выехали к месту, где решили осесть на длительное время, – в волшебную Венецию, где ночью так же светло и кипит жизнь, как днем, не бывает зимы и сугробов по пояс, каждый дом является произведением искусства с многовековой историей, а из каждого окна на тебя смотрит страстная красавица. Именно такие картины рисовал мой восторженный юношеский разум, хотя, рациональная часть меня подсказывала, что все может быть далеко не так радужно. Естественно, тогда я не прислушался к ее голосу, хотя, не сделал бы этого и теперь. Я, конечно, же понимал, что этот город крайне опасен для нашего образа жизни, но мне казалось, что именно там я смогу полностью раскрыться, познать себя, осознать свое место в мире, а постоянная опасность быть раскрытым только отточит до совершенства мои умения.

Внезапно, я был абсолютно прав. Колесо моей судьбы уже было не остановить.

Оно несло меня навстречу новым, смертельно опасным испытаниям.

Не подготовься я заранее, не имел бы ни единого шанса.

Венеция встретила нас довольно теплой мартовской погодой, туманными вечерами и разгаром пасхального поста. Также, встретил нас и наш соотечественник Манфред. Мы провели в его доме пару ночей, после чего он помог оформить долгосрочную аренду на небольшой симпатичный особняк на границе районов Кастелло и Каннареджо. Расположение было практически идеальным – севернее, в Каннареджо, находилось Гетто, живущее по своим законам, а Кастелло был далеко не самым людным районом по ночам. Можно было бы сказать, что с этого момента началась моя новая счастливая жизнь. Жизнь, о которой я так долго мечтал – наполненная свободой и бесконечным простором для развития и реализации себя в любой сфере, какая только будет душе угодна. Теперь ничто не мешало мне совершенствовать мой мир, исследовать его, украшать и самому совершенствоваться через это.

Я был преисполнен энтузиазма и жажды свершений. Первым делом, я занялся обеспечением нам с Вильгельмом безбедной жизни на многие годы. Внезапно, мое тягостное бюргерское прошлое оказалось вполне к месту – Вильгельм обладал некоторым капиталом, достаточным, чтобы пустить его в оборот, но, как я писал в самом начале, совершенно не умел и не понимал, как следует обращаться с деньгами. Соответственно, я взял на себя главную роль в решении всех деловых вопросов. Используя связи Манфреда, я нашел толкового управляющего, который бы представлял мои интересы днем, выяснил, какие предприятия нынче наиболее прибыльные, и, разделив капитал Вильгельма на четыре части, три из них вложил в разные начинания, а одну оставил на случай непредвиденных сложностей.

Несмотря на свою блистательную роскошь, Венеция тех лет пребывала на пике агонии своей государственности и щедро отблагодарила меня за те скромные, по меркам республики, вложения в ее экономику, которые я совершил. Поскольку мне необходимо было думать на многие годы вперед, я сделал ставку на товары и услуги для представителей высших сословий и богатых представителей буржуазии. Фактически, это были любые вещи, отвечавшие двум требованиям – дороговизна и труднодоступность. Ткани, украшения, книги, оружие, материалы для исследований, лекарства – все, что было востребовано у людей, которым не нужно задумываться, как спастись от голодной смерти на следующий день. Обычно, подобные товары не завозились просто так, потому что покупателя можно было искать годами, а тратить время на предварительные поиски клиента было еще более невыгодно.

Конечно же, я был не один, кто додумался до такого способа заработать на жизнь, но это тоже не являлось нерешаемой проблемой. Во-первых, многие из дельцов моей отрасли были обычными мошенниками и часто кончали жизнь на виселице или гнили в тюрьмах всех мастей. Соответственно, продавец, который гарантированно не исчезнет в неизвестном направлении, ценился высоко. Во-вторых, в силу специфики деятельности, заниматься ей мог далеко не каждый, и реальных специалистов можно было пересчитать по пальцам. Соответственно, делить было особо нечего, всем всего хватало. Исключением являлись только постоянные клиенты того или иного торговца. Вскоре, таковые появились и у меня. И, в-третьих, наиболее назойливых и непонятливых конкурентов всегда можно было устранить, просто свернув шею в темном переулке. С какого-то момента я тоже попал в число таких мишеней, но после нескольких неудачных покушений, закончившихся крайне жестокой расправой над самими убийцами, меня оставили в покое.

Оказалось, что ведение таких дел занимает гораздо больше времени, чем мне казалось по началу – совершенно незаметно для меня пролетели полтора года. За это время я добился гораздо большего, чем смог бы добиться в своем германском захолустье к старости. Я почти в совершенстве знал венецианский диалект (который имеет достаточно сильные отличия от тосканского наречия и его впору назвать венецианским языком), моя работа, хоть и была не совсем делом мечты, но все же позволяла уделять достаточно времени себе и приносила хороший доход, двери многих влиятельных домов были для меня открыты практически в любое время, я был желанным и почетным гостем на любом торжестве и приеме (которых, правда, старался избегать, чтобы из-за какой-нибудь глупой случайности не навлечь на нас с Вильгельмом беду). Мне не было отказа ни в одном из плотских удовольствий, доступных в этом земном раю. Это была не просто сбывшаяся мечта – о таком я даже не смел мечтать!

Конечно, мне приходилось соблюдать все те же предосторожности, какие я соблюдал и буду всю свою жизнь в бессмертном обличии. Порой, мне даже приходилось заниматься поисками пропитания за пределами города. Но это было неизбежное зло, которого не стало бы меньше, веди я жизнь нищенствующего затворника. А если цена не меняется, то нет смысла довольствоваться малым. К тому же, Венеция служила домом многим из нашего рода, и я быстро познакомился почти со всеми из них. И поскольку мы были ограничены в возможностях посещения торжеств смертных, то иногда устраивали свои. О! Это были восхитительные оргии, полные самых изысканных наслаждений, завершавшиеся неизменным кровавым финалом. Несравненная моя, знаменитые мемуары Казановы показались бы вам невинной сказкой по сравнению с нашими праздниками. Возможно, когда-нибудь, мне удастся показать вам один из них…

Увы, подобные развлечения являлись очень дорогим и опасным удовольствием, поскольку легко могли стать причиной нашего разоблачения. Может, в существование вампиров поверить были готовы далеко не все, но жестокое убийство полутора-двух дюжин венецианских граждан, пусть бы и половина из них шлюхи, являлось серьезным преступлением, следы которого нужно было скрывать с максимальным тщанием. Поэтому, подобные торжества проводились всего два-три раза в год, а в более тяжелые времена – и того реже. В остальное время я развлекался примерно так же, как и любой молодой человек при деньгах – карты, женщины, вино и так далее. Да, фактически, мой досуг был во многом таким же, как и в упомянутом уже захолустье. Изменилось самое главное – отношение к нему. Если тогда это был единственный способ вырваться из удушливой гнетущей рутины, то сейчас это было полноценное наслаждение и отдых.

Во время одной из ночей, которую планировал провести за игрой в фараон, я познакомился с Жози. Это была миниатюрная белокурая бестия, приехавшая из Франции, чтобы играть в частной труппе одного из уважаемых сеньоров. Да, несмотря на то, что Республика буквально доживала последние годы, многие продолжали жить на широкую ногу. Но вернемся к Жози. Она была в меру умна (хотя, скорее, она была из тех, о ком говорят: «Прелесть, какая глупенькая!»), в меру талантлива, в меру красива. В ней было недостаточно огня, чтобы я влюбился и предложил провести вместе вечность, но достаточно похоти, чтобы я регулярно проводил с ней ночи. Она не боялась забеременеть от меня, а меня не волновало, какими недугами обменивались ее любовники через ее тело – болезни смертных для меня были полностью безопасны и даже незаметны. Она любила, чтобы я брал ее сзади и называл самыми грязными оскорблениями в это же время.

Это были странные, но, в то же время, очень легкие и приятные нам обоим отношения. Никто никого не держал и мог прервать все в любой момент. Не было ни ревности, ни рутинной суеты, которые являются неизменными спутниками обычных отношений между мужчиной и женщиной. Вся наша реальность существовала только «здесь и сейчас» во время нашей встречи и потом переставала существовать до встречи следующей. Я чувствовал себя абсолютным властелином ее хрупкой жизни – мог в любой момент без жалости выпить из нее всю кровь, но я бы никому не позволил навредить ей. Да, черт возьми, я чувствовал ответственность за эту маленькую бесконечно очаровательную шлюшку! В тот момент, мне не хватало именно той легкости мысли, которой она охотно со мной делилась.

Ах, если бы малышка Жози хотя бы в половину была близка к моему идеалу как Шарлотта! А так, наши отношения, в любом случае, должны были бы рано или поздно закончиться. И Провидению было угодно, чтобы они стали очередной ступенькой той лестницы, по которой я буду спускаться в бесконечную тьму своего Тартара. Мне кажется, было тогда что-то противоестественное в моем хладнокровии. Что-то противоестественное даже для бессмертного, питающегося человеческой кровью. С другой стороны, возможно, я поступил наиболее гуманным из всех возможных способов. Как бы то ни было, все уже произошло и я не вижу смысла изводить себя внутренним спором – когда придет время, Господь спросит с меня за это и воздаст соразмерно. Но вернемся же в ту темную венецианскую ночь на полтора века назад. Мы с Жози шли в обнимку по безлюдным улицам в сторону ее апартаментов. Она была немного пьяна, а я весел из-за того, что только что выиграл немалую сумму у нескольких барнаботов. Так назывались местная обедневшая знать, представители которой только и занимались, что азартными играми, ибо ни к чему другому были просто не способны.

И вот, в одном из самых темных и пустых проулков, нам преградили путь четверо молодчиков с обнаженными шпагами. Как водится, лица их были скрыты платками и полями шляп. «Доброй ночи, сеньор, – произнес один из них, сделав шаг вперед. – Наш господин считает, что вы не совсем честно выиграли у него сегодня, и хотел бы, чтобы вы вернули деньги. Ну, и с небольшой компенсацией за обман в придачу, конечно же». «Любезные, да вы, верно, шутите, – без доли веселья сказал я в ответ, отстранившись от Жози, и закрывая ее собой. – Вчетвером, со шпагами… Взгляните – у меня же даже оружия нет!». Оружия я действительно с собой не носил за ненадобностью – ни один смертный никогда не смог бы причинить мне вреда в рукопашной схватке. Увы, эта самоуверенность сыграла со мной очень злую шутку. «Да нам все равно. Нам господин сказал, мы и делаем. Хорош болтать!» – все четверо двинулись в мою сторону.

Краем глаза я заметил, что моя спутница отошла на относительно безопасное расстояние. Видимо, она не впервые попадала в подобные переделки и прекрасно понимала, что будет дальше. «Если синьорина пострадает, вы все умрете медленной мучительной смертью» – с этими словами я провел рукой невидимую линию у себя за спиной, как бы ограничивая наше ристалище. «Не бойся. У нас и на твою подстилку планы имеются!» – услышал я в ответ и успокоился. Думать надо было только о себе. В этот же миг, шедший первым налетчик, сделал резкий и глубокий выпад. Он был очень хорош. Чертовски быстр и точен – его атака должна была лишить меня жизни раньше, чем я бы ее заметил. Но я, все же, был быстрее. Я сделал шаг навстречу и чуть вправо, чтобы не напороться на острие шпаги, перехватил левой рукой его руку в кисти, резко дернул вперед, а правой рукой изо всех сил ударил противника наотмашь в голову.

Я разнес ему череп одним ударом. Кровь и мозг щедро полетели в его друзей.

Они на мгновение оцепенели, но сразу опомнились и кинулись в атаку.

Жаль, что никто не сложит песню безумству их храбрости.

Первому, кто добежал до меня, я разорвал живот. Его кишки размотались по брусчатке, а еще живое тело отправилось под ноги второму, сбив его наземь. Это дало мне пару секунд заняться третьим. Он был достоин своих товарищей. Смелый и быстрый. Достаточно быстрый, чтобы обойти меня сбоку и загнать шпагу между ребер, когда я наконец развернулся в его сторону. С человеком это помогло бы, да. Но я лишь вырвал оружие из его руки, сломал в том месте, где уже начиналось мое тело, и вонзил обломок бедолаге под нижнюю челюсть, через нёбо, добравшись до мозга. После всего, я вернулся ко второму нападавшему, который безнадежно запутался во внутренностях своего, все еще живого коллеги. Он стоял на четвереньках, безуспешно пытаясь, хотя бы просто встать на ноги, чтобы достойно встретить смерть. Но даже это у него не получалось, судя по проклятиям, которые все больше начинали походить на плач. Я подошел, схватил его за ворот камзола и поставил на колени. Он сбивчиво начал молиться. Я наклонился и шепотом спросил, кто их хозяин и где живет столь великодушный человек. Узнав, что мне было нужно, я приобнял несчастного и по-доброму похлопал его по груди.

После чего уперся коленом в его спину и одним движением вырвал ребра.

Это было бессмысленно и слишком кроваво. Но я успокоился.

И только потом понял, что моя малышка Жози все видела.

Надо отдать ей должное – Жози, хоть и была смертельно напугана произошедшим, не позволила себе истошных воплей, которые разбудили бы половину города. Уж не знаю, по какой причине, но стояла она очень тихо, нервно теребя в своих тонких пальчиках веер. Не будучи большим знатоком женского разума, я, все же, понимал, что бесконечно это молчание не продлится. Сгреб бедную девушку в охапку и потащил к себе домой. Оставлять ее одну было бы верхом глупости – она видела слишком много, видела недозволенное. Конечно, она ничего не поняла из произошедшего, но даже случайное упоминание о том, как я расправился с подстерегавшими нас убийцами, могло причинить мне слишком много проблем, самой незначительной из которых станет поспешное бегство из Венеции. Тем не менее, я совершенно не паниковал. Наоборот, я действовал с полным пониманием происходящего.

На мое счастье, дом был пуст. Вильгельм сидел в одной из дальних комнат, погруженный в изучение очередных чертежей, а никто из слуг в доме не ночевал. Это было правило, которое мы установили сразу и ни разу не пожалели об этом. Я зашел с черного хода и сразу провел Жози в малую гостиную. Это была относительно небольшая комната, которую я так и не удосужился вдумчиво обставить и использовал для совсем срочных приватных встреч и размышлений, требующих отсутствия каких-либо отвлекающих факторов. Там были только письменный стол, несколько стульев, небольшой сундук, стоявший на всякий случай, и бюро, в котором я хранил набор спиртного и сопутствующей утвари. Тоже на всякий случай и как небольшую надбавку слугам за хорошую работу – бюро не запиралось, за расходом напитков я следил в полглаза, главное, чтобы они всегда были.

Я посадил Жози на стул в углу комнаты, открыл бюро, не глядя достал бутылку, наполнил стакан и протянул ей. Судя по донесшемуся до меня запаху, это был или виски или коньяк. В любом случае, что-то довольно крепкое. Я чмокнул Жози в щечку, сказал, что сейчас вернусь, и прошел на кухню. После недолгих поисков, я нашел то, что мне подходило самым лучшим образом. Один из ножей. Хорошо наточенный, чтобы легко разрезать плоть, и достаточно компактный, чтобы не бросаться в глаза сразу. Я вернулся в малую гостиную и обнаружил Жози рыдающей навзрыд. Нервное потрясение в сочетании с крепким алкоголем сделали свое дело. Я оставил нож на письменном столе, подошел, обнял ее, прижал к себе. «Мне так страшно, – шептала она сквозь слезы. – Там происходили какие-то невероятные вещи…». «Успокойся, моя милая, – я гладил ее волосы и целовал лоб. – Все уже позади. Все закончилось». Все действительно закончилось. И для растерзанных мною наемников. И для нас. И для несчастной Жози.

Она начала целовать меня. Даже более страстно, чем обычно.

Я посадил ее на стол, мы начали освобождать друг друга от лишней одежды.

Ее сердце билось неистово. Она была горячей и влажной.

Она уже ждала меня, и я не стал затягивать. Сейчас я вспоминаю эту ночь и понимаю, что это было одно из самых страстных соитий в моей жизни. Мы оба были напряжены почти до предела и скомканы в сложный клубок противоречивых эмоций. Все продолжалось очень недолго, но ошеломило нас настолько, что еще минут пять, после завершения, мы провели в объятиях друг друга, будучи совершенно не в силах пошевелиться. Я слышал, как с ее ног свалились туфли и звучно ударились об пол, одна за другой. Я чувствовал свое холодное, мертвое семя где-то внизу. Ее пересохшие от волнения губы на своей шее. Ее острые коготки, рефлекторно царапавшие мою спину. Наконец, я немного отстранился от своей любовницы. Еще пару мгновений мы пристально смотрели друг другу в глаза. Потом я поцеловал ее. Нежно-нежно. Одной рукой гладя лицо и ища нож другой.

Я схватил ее за волосы и резко оттянул голову, открывая шею.

Она ахнула от неожиданности. Ее глаза округлились. Я перерезал ей горло.

Молча. Без прощальных слов и прочей ненужной ерунды.

Обращаться с ножом я совершенно не умел, поэтому бедняжка умерла не сразу. Она соскочила со стола, пытаясь зажать страшную рану руками, и, пошатываясь, пошла в сторону двери. Я не препятствовал ей, зная, что все кончится раньше, чем она сможет уйти. И действительно, дойдя до середины комнаты, Жози рухнула на пол и забилась в агонии. Ее смерть была страшна и прекрасна одновременно. С одной стороны, я прекрасно знал, какие муки она сейчас испытывает, безуспешно цепляясь за жизнь, а на деле лишь разбрызгивая все больше крови по стенам. С другой стороны – видели бы вы, моя ненаглядная, как бились об пол ее изящные стопы в тонких шелковых чулках, как все ее тело натягивалось подобно тугой струне, как слезы ручьем лились из стекленеющих глаз. Я стоял, будто завороженный, жадно созерцая ее конвульсии. Даже на пороге смерти моя милая Жози сумела подарить мне миг наслаждения.

Ни одна смерть, ни до, ни после, не вызывала во мне каких-либо чувств.

Видимо, я действительно любил эту маленькую шлюшку.

Любил странно, но искренне. До последнего ее вздоха.

Глава пятая

Следующий месяц я потратил на поиски достойного учителя фехтования, который бы еще и согласился давать мне уроки в ночное время. Таковых нашлось несколько и, после нехитрого отбора, я остановился на одном – статном поляке, потомку знатной фамилии, вынужденному покинуть родину из-за политических убеждений и не скрывавшему своего презрения к окружающему быдлу, которым он считал практически любого, если тот был не дворянских кровей или не хотел пополнить его крайне тощий кошель. Этот человек был настоящим мастером своего дела, поэтому мог себе позволить говорить правду в глаза, не стесняясь в выражениях, что делал с удовольствием и от чего очень страдал его доход. Но его представления о чести не позволяли приспосабливаться под реалии окружающего мира, наоборот, это мир должен был подстраиваться под волю господина Мариуша. Самое интересное, что мир периодически давал слабину и посылал этому несгибаемом гордецу щедрейшие подарки.

Одним из таких подарков, очевидно, стал и я. Уже на первом занятии я понял, что был слишком самоуверен и все мое превосходство над силой и ловкостью смертных – ничто без развитого тактического мышления. В тех нескольких схватках, где мне пришлось участвовать, победа доставалась только лишь за счет моей относительной неуязвимости и неготовности противника к подобному повороту дел. Пражское чудовище я одолел практически по чистой случайности и с такими последствиями, что, при иных обстоятельствах, победу можно было причислить к пирровым. Взяв же в руки шпагу и попробовав вести бой по человеческим правилам, я почувствовал себя неуклюжим тюленем, пытающимся научиться ходить на своем хвосте, вместо того, чтобы ловко перемещаться в родной стихии. Мой учитель вовсе не стеснялся насмехаться над моей новичковой никчемностью и всячески попрекать. Метод был крайне спорный, но для меня подходил полностью. Одержимый страстью к совершенству во всем, я начал изнурять и себя и его тренировками и засыпать огромным количеством вопросов.

Результат не заставил себя ждать. Вскоре, в моем доме образовалась небольшая коллекция клинкового оружия всех мастей – шпаги, палаши, сабли, кинжалы, все в нескольких вариантах, затесалось даже несколько индийских мечей, которые приглянулись мне за счет своей противоестественной формы. Я изучал все стили фехтования, какие только мог предложить пан Мариуш. Когда его собственных знаний уже не хватало, он отыскал где-то несколько фехтбуков и мы стали совместно штудировать их. Я был очень доволен собой. Все-таки, холодное оружие еще было рано списывать со счетов, и оно действительно являлось очень хорошим инструментом для защиты собственной жизни даже для меня. Раньше я подсознательно опасался возможности схватки с другим бессмертным, теперь же, понимал, что попади мне в руки хотя бы столовый нож, преимущество будет на моей стороне. Плюс ко всему, занятия фехтованием успокаивали меня, позволяли достичь определенной степени ясности мышления, столь необходимой для ведения прочих дел.

Так прошел еще год. Мне все-таки удалось заслужить уважение своего учителя, и мы стали добрыми друзьями. Этой дружбой я очень дорожил, чувствуя в Мариуше родственную душу, в чем-то даже более сильную и достойную, чем моя собственная. По сути, он перенес гораздо больше страданий, чем я, но у него не было возможности сбежать в мир бессмертия и кровавых наслаждений. Как-то я попытался представить Мариуша в роли своего соплеменника. Образ пресыщенного мирскими радостями прожигателя вечности, какими являемся почти все мы, был удушливо тесен этому несгибаемому исполину воли. Скорее мне представлялось, что он сразу же отправится поднимать восстание в своей Польше или отправится воевать за какого-нибудь из европейских императоров, чтобы получить собственный остров в дальних морях. И, если я скрываю свое истинное обличье, более из соображений здравого смысла, нежели страха перед гневом смертных, Мариуш не стал бы делать даже этого. Он показывал бы свое превосходство просто в силу наличия оного. Он не только гордился бы своим бессмертием, но и всячески бы выставлял его напоказ.

Именно это и останавливало меня от того, чтобы приобщить пана Мариуша к нашему роду. Здравый смысл и стремление сохранить и преумножить ту красоту, которая еще осталась в мире, а не разжечь пламя войны, которая пожрала бы все без остатка. Я вовсе не был борцом за мир во всем мире и понимал, что в некоторых ситуациях только грубая сила способна спасти, независимо, идет речь об одном человеке или о целых странах. Но насилие ради насилия претило мне. Я считал, что у каждой войны должна быть какая-то высшая цель, некий священный ореол должен окружать саму идею массового убийства людей. С другой стороны, я прекрасно представлял, какая участь ждет многих из моих собратьев, если люди узнают о нашем существовании. Да, мой друг Вильгельм мог бы с легкостью разорвать в клочья не один десяток смертных, но он, все равно, был художником с тонкой чувственной душой, а не суровым воином. Даже переживи он «охоту на ведьм», все богатство и красота, таящиеся в сознании, были бы безвозвратно утеряны.

И только тогда я в полной мере осознал всю обреченность и безысходность, которые стали неотъемлемой частью моей нынешней судьбы. Только тогда я понял, насколько всеобъемлюще и бесконечно одиночество – мое и подобных мне. Будучи неспособными продолжать род естественным образом, мы, повинуясь каким-то необъяснимым инстинктам, сторонимся своих соплеменников, будто всеми силами стремимся сохранить ту пустоту, что медленно пожирает нас изнутри. Годами. Веками. Тысячелетиями. Рано или поздно она окажется сильнее. Возможно, это реакция какой-то потаенной части нашего естества, понимающей всю противоестественность самого факта нашего существования. Или просто человеческий разум не подготовлен к вечной жизни – все же, перерождаясь, мы сохраняем его, каким он был. Или наши души, застряв по ту сторону жизни и смерти, взывают к нам через эту тоску, моля об упокоении. У меня не было ответа и вряд ли он когда-то появится.

Итак, мой ангел, я более не чувствовал себя ярким светилом, богом-солнцем, шествовавшим сквозь вечность в триумфальном сиянии. Увы, я понял, что являюсь в этой вселенной не более, чем гаснущей звездой, саркофагом для собственных чувств и стремлений. Да, я все еще источаю свет, и буду светить еще тысячи лет, а потом мой свет будет виден на другом конце космоса еще миллионы лет. Но внутри все давно покрылось льдом. Не зря же мое сердце потеряло возможность биться самостоятельно в момент окончания прошлой жизни. Да, я могу заставить его работать, но это будет лишь видимость, маскировка для отвлечения внимания. По сути, я ничем не отличался от прочих сородичей – столь же бережно и ревностно защищал свое одиночество, свой саркофаг. Даже в те редкие моменты наших праздников плоти и крови, никто из нас не стремился сблизиться с другими. Мы просто находились в одном месте, не более того. Никакого душевного единения, свойственного людским торжествам, не было и в помине.

Было для меня и загадкой, почему в свое время Вильгельм сделал меня… таким. Был ли это момент душевной слабости, вызванный жалостью? Или он действительно разглядел во мне нечто столь близкое и нужное, без чего не смог бы дальше жить? Или я был для него минутным развлечением, кем-то типа домашнего питомца, которых зачастую заводят, чтобы развеять приступы меланхолии, а потом оставляют на произвол судьбы? Он никогда не говорил, а я так и не решился спросить. Тем более, что в последние несколько месяцев мы довольно сильно отдалились друг от друга. Все время бодрствования, он проводил в своей комнате, обложившись книгами. Первое время я регулярно заглядывал к нему, интересуясь самочувствием и настроением, но всегда получал один и тот же ответ: «Все хорошо, Гете. Скоро это пройдет». Потом я привык. Спустя еще какое-то время единственными признаками жизни, которые подавал Вильгельм, были новые книги, которые периодически он заказывал. Как он питался, для меня было совершенно непонятно и неизвестно, но я не вмешивался.

А потом произошло неизбежное. Тоскливый страх, преследующий нас по пятам, тот самый ангст, о котором пишут неудавшиеся поэты моей родины, настиг Вильгельма и сожрал его без остатка. Однажды, я зашел в большую гостиную и внезапно увидел там своего дорогого друга. Он мечтательно смотрел на языки огня в камине и игриво улыбался. «А я уж думал, ты проведешь пару веков в затворничестве!» – искренне удивился я, не скрывая радости от того, что Вильгельм наконец вышел из своей кельи. «О, нет! Я пресытился отшельничеством. И даже придумал нечто более интересное!» – мой старый добрый друг снова был таким, как прежде. Он подошел ко мне с распростертыми руками, и мы обнялись, будто не виделись долгие годы. «Что ж, я рад, что ты поборол свою тоску! – произнес я. – Думаю, надо достойно отметить эту славную победу!». Я вышел из комнаты и, спустя минут десять, вернулся с бутылкой вина и парой бокалов. Вильгельм по-прежнему стоял возле камина, но теперь вертел в руках один из моих кинжалов – старинную испанскую дагу. «Знаешь, Гете, кажется, я начинаю понимать твою любовь к этим штукам» – задумчиво произнес он.

Я не успел ответить – Вильгельм повернул дагу острием к себе и вонзил в глаз.

Острие достигло мозга. Через секунду его тело мешком рухнуло на пол.

Мгновенная смерть. Тихая. Пустая. Даже крови почти не было…

Я остолбенел от произошедшего. Не знаю, сколько я простоял и каким чудесным образом не выронил ни бутылку ни бокалы, хотя и совершенно не чувствовал ни рук ни ног. Наконец, я смог заставить себя двигаться, но мозг, все еще, упорно отказывался соображать и принимать происходящее. Будто сомнамбула, я проковылял к креслу, одному из двух возле камина, сел и наполнил один из бокалов. Его я поставил рядом с телом Вильгельма. Затем я наполнил бокал и себе. «Поздравляю тебя с победой, мой друг» – произнес я тост и залпом осушил свой бокал. Мне очень хотелось, чтобы это действительно была победа, а не позорное бегство. Победа над чем, спросите вы? Над чем угодно. Над страхом, над одиночеством, над безысходностью нашей вечной жизни. Над самим собой, в конце концов! Тогда, да и впоследствии, это было совершенно неважно. Внутри меня же оборвалась еще одна ниточка, связывавшая мою душу с остатками человеческого естества. Мой друг толкнул меня еще на одну ступень в черное сердце ада. Того ада, который в скором времени заполнит всю пустоту внутри меня океаном безумия и крови.

Тело Вильгельма в считанные минуты превратилось в сморщенную мумию.

Через несколько минут остатки кожи слезли, бесстыдно обнажая кости.

Потом и кости рассыпались прахом. Даже хоронить было нечего…

Не могу сказать, что я был убит горем из-за столь внезапной и столь тяжелой утраты. Даже больше, не могу сказать, чтобы я вообще испытывал какие-либо чувства и эмоции в тот период. На некоторое время я был полностью отрешен от всего мира. Но это была не та тоскливая трагическая отрешенность, которая свела Вильгельма в могилу, а нейтральное безучастие. Видимо, мой разум таким образом старался защитить меня от избытка переживаний, ведь Вильгельм был, по сути, единственным близким мне человеком, насколько это слово применимо к нам, и его потеря ударила бы по мне гораздо сильнее, чем даже потеря Шарлотты в свое время. И, если в тот раз мой славный друг вытащил меня из черной бездны небытия, то сейчас его рядом не было, более того, никого подобного ему никогда больше не будет в моей жизни. Я был растерян и совсем не представлял, как жить дальше, как распоряжаться всей этой вечностью, которая внезапно обрушилась на мои плечи непосильной ношей. Что толку мне от созидания, если результат будут оценивать смертные, не способные увидеть дальше своего носа? Что мне до их похвалы или брани, если завтра их кости истлеют и появятся новые критики?

Спустя две недели после самоубийства Вильгельма, я готов был благодарить и Бога и дьявола за то, что мой нынешний организм не подвержен длительному влиянию алкоголя, как у простых людей. При всем желании, я не смог бы забыться в пьяном бреду, как уже делал однажды, поэтому приходилось находить более осмысленные способы справляться с поглотившим меня, не смотря на все старания, отчаянием. В основном, это было фехтование и бесцельные прогулки по ночной Венеции. Я понимал, что со временем моя апатия пройдет, и я вернусь к более-менее нормальной жизни, но конкретные сроки исцеления мне так и не открывались. По сути, это могло продолжаться и день, и месяц, и сто лет, что совершенно меня не устраивало. Еще очень угнетало то, что по непонятным мне самому причинам, я стал избегать больших компаний и просто любых шумных сборищ. Вероятно, походы по тем же театрам и балам, очень поспособствовали бы успокоению разума, но я категорически не мог себя к этому принудить.

Фактически, мой круг общения сузился до одного пана Мариуша, если не считать деловых вопросов. Он-то и открыл мне однажды глаза, сделав это с истинно варварской непринужденностью. Это было во время очередной фехтовальной практики. Мы решили сделать перерыв, сложили оружие, и мой учитель заметил: «Последнее время ты бьешься будто одержимый, Гете. Это хорошо. Это очень хорошо! Но хорошо там, – он махнул рукой в сторону двери, – Хорошо на дуэли, на войне, но не здесь. Это furor teutonicus, я вижу его в твоих глазах и слышу в каждом слове. Это гнев – холодный и беспощадный, который будет сковывать тебя подобно цепям, пока ты не дашь ему выход. Если у тебя есть заклятый враг, то это очень хорошо для тебя и очень плохо для него. Потому что сейчас самое лучшее время для мести. Сейчас ты бесстрашен и решителен, но, в то же время, еще достаточно расчетлив, чтобы не наделать глупостей, которые приведут тебя к тюрьме или виселице. Подумай об этом, мой ученик».

Что ж, враг у меня действительно был. Конечно, это было слишком громкое и почетное слово для него, но тогда я был не прочь оказать ему такую любезность. Молодой напыщенный отпрыск ныне почти разорившейся дворянской фамилии, просаживавший остатки состояния в игорных домах и любивший нечестную игру. Да, счастье мое, вы правильно поняли – я говорю именно о том человеке, из-за которого лишилась жизни милая белокурая кокетка Жози. Я не стал убивать его сразу после всех тех событий – слишком много смертей одна за другой непременно вызвали бы ненужное внимание, которое не пошло бы на пользу ни моей персоне, ни моему делу. А в следующий год как-то не представлялось удобного случая для свершения моей маленькой, но очень сладкой мести. Я помнил об этом надменном ублюдке и знал, что он будет одним из первых, на ком я опробую свое фехтовальное мастерство. В конце концов, у меня была целая вечность впереди – зачем торопиться?!

Итак, дичь была определена и охота должна была начаться с ночь на ночь. Поразмыслив над словами Мариуша, я пришел к выводу, что этот польский черт прав во всем. Меня сжирало не отчаяние, не апатия, меня пожирал гнев. Гнев, в котором я отказывался себе признаваться, потому что это был гнев из-за полнейшего моего бессилия, от невозможности изменить судьбу, повернуть время вспять. Конечно, в какой-то мере, это были совершенно детские наивные переживания, но в таких ситуациях они нисколько не редки. Да и я был не более, чем юнцом с внешностью почти что старика, который слишком рано и быстро узнал жизнь со всех сторон. Ну, что ж, решил я тогда, если зверя моего гнева можно усмирить, только спустив с цепи и дав насытиться кровавой расправой, пусть так оно и будет. Волею судеб, ему есть кем поживиться и невинные люди не пострадают сверх необходимости.

И, вот, я приступил к исполнению своего плана. Он был прост до смешного и, в силу этого, эффективен и лишен слабых мест. Я собирался найти своего врага в каком-нибудь из притонов, где он среди завсегдатаев (во все даже минимально приличные заведения его уже не пускали), спровоцировать на оскорбления, вызвать на дуэль и там спокойно убить без лишних сантиментов. И никакой связи с событиями годовалой давности никто никогда не обнаружит, более того, даже не додумается искать в том направлении. Собственно, так я и поступил. С моими нынешними связями, найти несколько зорких и проворных соглядатаев не составило труда, и я знал, в каком месте находится моя жертва буквально через полчаса после его прихода. Я был уже подготовлен ко всему и прибыл в нужный дом еще через полчаса. Дичь беззаботно паслась среди картежников с пивной кружкой в обнимку. Я подсел к ним и демонстративно выиграл несколько партий. Благородный зазнайка ожидаемо вспылил, а прочие любители азартных забав испарились из-за нашего стола, поскольку были предупреждены, что не следует вмешиваться в наш спор.

С трудом сдерживая довольную улыбку, я потребовал сатисфакции.

Следующая полночь, загородный парк, шпаги. И никаких секундантов.

Все как в популярных романах о бесстрашных сердцеедах.

Радость моя, как хотел бы я развлечь вас длинным рассказом о своей первой дуэли, наполненным восторженных эпитетов и переживаний, но нет – все получилось тупо и некрасиво. Совсем как в жизни. Естественно, мой противник пришел не один и вовсе не был настроен на честный поединок. По традиции, его сопровождали четверо головорезов, которые и заняли, в основном, мое время. Неожиданно для меня, головорезы эти оказались гораздо более предсказуемыми и слабыми, чем те, с которыми свела меня судьба год назад. Не прошло и двух минут, как один валялся с пробитым легким, второй медленно сползал вдоль ствола дерева, зажимая рукой распоротое горло, третий едва ли не сам напоролся на мой клинок, а четвертый проявил благоразумие и бросился бежать. Преследовать его я не стал – у меня были дела поважнее. Я вернулся к виновнику торжества. Он стоял, где и прежде, дрожа как осиновый лист. «Хотя бы шпагу достань!» – презрительно рявкнул я. В ответ этот червь, недавно мнивший себя центром Вселенной, лишь еще сильнее задрожал и истерично замотал головой.

Я подошел к нему и нанес удар. Чуть ниже живота, проткнув мочевой пузырь.

Он выл, корчясь от боли и страха. Его ждала долгая мучительная смерть.

Я пошел домой. На душе действительно стало легче.

До дома я добрался задолго до рассвета и решил немного посидеть у камина, собраться с мыслями и немного перевести дух, прежде чем отойти ко сну. Когда огонь разгорелся, я налил себе бокал бренди, устроился поудобнее в кресле и принялся рассматривать шпагу, которая только что стала орудием моего гнева. Это был незатейливый солдатский инструмент, прекрасный, даже совершенный, в своей простоте, клинок которого, будучи чуть шире привычного для горожан рапирного, позволял не только колоть, но и рубить. Это бесспорно добавляло больше свободы в бою, но и заставляло быть более собранным – увлекшись архаичной рубящей тактикой, можно было очень легко подставиться под колющий удар противника. Отблески пламени на клинке будоражили воспоминания о событиях еще не закончившейся ночи – я раз за разом повторял их в своем воображении, стараясь рассмотреть каждую деталь максимально подробно. Увы, память моя не была настолько совершенна.

Тем не менее, тогда я полностью открыл для себя смертоносную, в чем-то пугающую красоту оружия. Фактически, вся человеческая культура неразрывно связана с культом меча и войны. Одни восхваляют его, другие – проклинают, но никто не остается безучастным. Вот она истинная красота этого мира – холодная и беспощадная, требующая безукоризненного совершенства формы, не прощающая ошибок, одним мановением обрывающая жизни и дающая бесконечную власть. И крайне мало тех, кто способен в полной мере оценить ее. По достоинству. Без излишнего, заискивающего пафоса. Без ханжеской брезгливости. Без трусливого отрицания. Наверное, это под силу только тем, у кого есть целая вечность на ее осмысление, да тем, кто сумел настолько отдалиться от суеты смертных, что стал для них практически чужим. Я с тоской посмотрел на пустое кресло по соседству. Обычно, там сидел Вильгельм. Возле него же он и умер. «Дорогой друг мой, – вздохнул я. – Как жаль, что я не могу поделиться с тобой даже частицей той красоты, что открыл сегодня».

«Гете! – вдруг услышал я знакомый голос. – Гете, мне больно! Очень больно!»

От неожиданности я вскочил на ноги, инстинктивно вскинув шпагу.

Передо мной стоял Вильгельм. Точно на том месте, где умер.

Присмотревшись внимательнее, я понял, что вижу не существо из плоти – фигура была немного расплывчатой, будто между нами было толстое стекло, а движения неестественно резкими. Однако, во всем прочем, это был Вильгельм, каким я его видел в последний раз – вплоть до страшной раны вместо глаза. «Мне больно, Гете! – повторил призрак. В следующую секунду он скорчился и издал настолько пронзительный и исполненный страдания вопль, что мне стало крайне не по себе. Появилось ощущение, что множество рук крепко держат меня. Ноги подкосились, шпага выпала из обессилевших рук. Я поежился и вздрогнул, сбрасывая с себя это оцепенение. «Вильгельм, друг мой… – мне было сложно подобрать слова. – Как ты… вернулся?». Дух криво ухмыльнулся. «Нет, я не вернулся. – речь его оставалась обрывочной и дерганной. – Это ты… можешь… Можешь говорить с нами… с мертвыми…». В этот момент мне показалось, что Вильгельм плачет. «Я – мертв. Гете, ты представляешь?! Я мертв и… здесь нет ничего! Для таких, как мы нет даже ада! Только холодная пустота… из которой не вырвешься… Гете, это очень… это безумно больно!».

Видимо, силы у духа были не настолько велики, чтобы долго существовать в нашем мире. Не прошло и пяти минут, как он упал на колени и стал расплываться еще сильнее. «Гете, не смей умирать! – кричал он во весь голос. – Не смей, слышишь?! Это обман, ловушка! Не смей!». И призрак исчез. Также внезапно, как и появился. Но не бесследно – на месте, где он стоял, осталась какая-то серая слизь. По крайней мере, это убедило меня, что я, все еще, в здравом уме. Но что это было? Каким образом я вызвал дух Вильгельма? Смогу ли сделать это снова? И еще было множество вопросов, а я даже не мог предположить, где искать ответы на них. Тут мое сознание сделало хитрый финт и ткнуло меня носом в ту ночь в Праге, когда меня едва не разорвала на части неведомая тварь. Чтобы все выглядело более-менее правдоподобно, я придумал тогда максимально рациональное объяснение произошедшему, обрубив все детали, которые не укладывались в него. Придумал и сам поверил. А сейчас уже почти забыл и стал снова вспоминать, стараясь вытащить из глубин памяти все то, что осталось за пределом логики.

Я не знал, как это связано с появлением призрака Вильгельма.

Я не знал, связано ли это вообще друг с другом.

Но теперь я точно знал, что наш мир вовсе не так прост и понятен.

И я точно знал, что не хочу быть один на один с теми неведомыми силами, что таятся в самых темных углах бытия. Мне не нужна была защита, мне не нужна была поддержка, крепкая рука и доброе слово. Мне нужна была… любовь? С ужасом я осознал, что за прошедшие годы забыл не только чудовище из пражских трущоб, но и своего прекрасного ангела, смысл своей смертной жизни – забыл свою Шарлотту. Нет, конечно, я помнил о ее существовании, о судьбе, которая пошутила над нами самым мерзким образом, но за все это время я не сделал ни единого шага, чтобы вернуть свою мечту. Теперь у меня были деньги и определенное положение в обществе. Более того – у меня была вечная жизнь, основные премудрости которой я уже изучил и мог бы подготовить к ним свою возлюбленную. Но что же держало меня столько лет? Разве стыдился я чего-то в себе? Нет! Это была просто та же рутинная топь, какая засасывает и смертных, только облаченная в красивые одежды вампирской романтики.

Пришла пора сорвать эту мишуру и сделать решительный шаг вперед.

Тогда я еще не знал, что это будет шаг через порог самих врат Преисподней.

После которого уже нельзя вернуться. Ад приветливо улыбался мне.

Глава шестая

Говорят, что самый долгий путь это путь домой. Для меня таким домом, возвращения в который всеми силами избегаешь, стал унылый безымянный городок севернее Гамбурга. Мне до сих пор кажется, что жизнь там крайне небогата событиями и резня в гостинице, которую я устроил в ночь своего перерождения, была одной из главных тем для обсуждения еще долгие годы. В этот раз я очень хотел обойтись без подобных происшествий, но, учитывая специфичность моих намерений, нужно было быть готовым к любому повороту. Я взял с собой две шпаги и кинжал, а так же специально купил два пистолета – как бы то ни было, а путь предстоял неблизкий, неизвестно как обернутся события по прибытию и, после всего, надо будет ехать назад в Венецию. Я принял решение отныне убивать смертных их же способами, если возникнет необходимость открытого столкновения. Конечно, это не касалось питания, но привлекать лишнее внимание совершенно не имело смысла. Все-таки, это было не дремучее средневековье и новости распространялись достаточно быстро.

Способ передвижения и маршрут я выбрал близкий тому, каким мы с Вильгельмом добирались в Венецию из Гамбурга, с тем отличием, что количество остановок было сведено практически до предельного минимума. Также немного изменилась и сама логика движения – теперь, с определенного момента, это была практически прямая линия, пролегавшая в стороне от больших городов и рассчитанная на максимально сокращение расстояния. Конечно, я не был гением логистики, как мой друг Дитер, но кое-что уже понимал и был относительно уверен в себе, хотя и предполагал возможность внесения изменений в маршрут по мере продвижения. Сопровождали меня, как и в тот раз, два слуги, бывшие одновременно еще телохранителями и извозчиками, к сожалению, менее молчаливые, чем прошлые, но не менее благонадежные – опытные контрабандисты, с которыми я уже не раз имел дело, и мы знали достаточно секретов друг друга, чтобы волей-неволей начать друг другу же доверять. Скажу больше, моя милая, доверие является для меня главной ценностью практически с первой ночи моей бессмертной, но такой уязвимой, в это же время, жизни.

Все приготовления заняли около недели и вот, наконец, мы отправились в путь. Это было одно из самых тягостных путешествий в моей жизни. Я так и не определился еду ли я, чтобы вновь обрести свою любовь и прожить вечность, полную счастья, или просто бегу от тоски одиночества и черного отчаяния. Я гнал из своей головы любые вопросы и сомнения, но чем ближе я становился к своей нежеланной цели, тем больше их становилось, и тем чаще осаждали они мой истощенный переживаниями последних месяцев разум. С другой стороны, это лишь укрепляло мою решимость и уверенность в правильности принятого решения – подобно Орфею я продвигался к самому сердцу царства вечной тьмы и смерти, питая свой дух лишь слабым подобием надежды, что мои старания не пройдут даром. Ведь, если Шарлотта откажет мне, то исчезнет сам смысл моего бессмертия, и оно превратится в вечную каторгу, на смену которой может прийти только еще худшая участь, если верить словам Вильгельма, точнее, его призрака.

Но я сам встал на этот путь и должен был пройти его до конца, независимо ждал меня успех или нет. Когда мы были уже в паре дней пути до места назначения, я вдруг стал совершенно спокоен. Той ночью мы сделали остановку возле старой церкви – тяжеловесного здания с высокой угловатой колокольней и обязательным небольшим кладбищем на заднем дворе. К нашему удивлению, она не была заброшенной. Местный священник, пастор Михаэль, несмотря на пожилой возраст и позднее время, вышел к нам и сам предложил нежданным гостям кров, хотя, нас вполне устраивал и ночлег под открытым небом. Однако, гостеприимство пастора было слишком настойчивым и пришлось согласиться. В любом случае, я не спал и, если бы это оказалась ловушка каких-нибудь разбойников, смог бы справиться с ними даже в одиночку. Мои слуги практически сразу заснули, а я остался наедине со священником. Выяснилось, что он действительно добрый служитель Господа и такую настойчивость проявил только из опасения за нас и лошадей перед волками, которые в этом году особенно свирепы.

Такой ответ пастора показался мне достаточно убедительным, несмотря на то, что я не чувствовал даже слабого запаха, характерного для волков, уже не одну ночь. Постепенно я переставал удивляться странностям этого мира, и, поверьте, душа моя, волки, не имеющие запаха, были далеко не самой большой диковиной. Неожиданно для себя, я охотно разговорился с Михаэлем, видимо, сказывался недостаток общения и крайне замкнутый образ жизни, который я вел последнее время. Пастор оказался очень умным человеком в вопросах, связанных с душевными терзаниями, в чем-то я позавидовал его прихожанам, если таковые еще имелись. Он не навязывал мне каких-либо суждений, а, наоборот, помог окончательно смириться с тем выбором, который я сделал уже относительно давно, но еще побаивался признаться в этом. «В конце концов, – сказал пастор в конце нашей беседы, – Господь, в неизреченно мудрости своей, наделил человека свободной волей, а, значит, и правом самому распоряжаться своей судьбой. Не все полезно для нашей души, но ничего и не запрещено. А то, что делается ради любви, по сути, делается во славу Божью».

Я с рождения не был сильно религиозным человеком, а после приобщения к таинствам ночного народа, от моей веры практически не осталось и следа, но слова пастора пришлись очень к месту. Мне просто нужно было услышать от кого-то другого, что я все делаю правильно, и было совершенно не важно, в какую форму эти слова облечены. Главное, что они были сказаны и сказаны вовремя. Приближался рассвет и я решил немного поупражняться со шпагой перед сном. Я скинул верхнюю одежду, оставшись в одной рубахе, чтобы немного прочувствовать предутреннюю прохладу, и вышел во двор церкви – Михаэль настоял, чтобы я не выходил за ограду до утра. Для меня это было совершенно не принципиально, впрочем, сражаться с волками я тоже не собирался. Я пребывал в крайне умиротворенном расположении духа и с удовольствием выполнял несложные упражнения, поражая воображаемых противников. Спустя полчаса я наигрался и, довольный, закрыл глаза и вдохнул полной грудью, желая забрать с собой как можно больше этой чудесной ночи.

Мне в нос ударил крепкий, знакомый до боли запах тлена и мертвечины.

В ту же секунду я понял, каких волков так сильно боится пастор.

Но ветхая ограда церкви была для них непреодолимой стеной.

На прощание пастор подарил мне небольшой крест – простое деревянное распятие около пяди длиной, из тех, что вешают на стены простые люди. «Я знаю, что ты не ищешь спасения души, но, возможно, рано или поздно ты примиришься с Богом, – произнес Михаэль краткое напутствие. – А я надеюсь, что этот скромный дар поможет тебе успокоить метания твоей тревожной души еще при жизни». Я не стал отказываться. В основном, из уважения, которым я проникся к этому мудрому старику, и частично, действительно надеясь найти способ унять свою мятущуюся душу хоть на какое-то время. Мы распрощались со священником, тронулись в путь и, действительно, через ночь я уже был на подъезде к тому грязному захудалому городишке, который ненавидел всей душой, но которому был обязан всем, что нынче имею. Что ж, моя история в прямом смысле слова сделала круг и вышла на новый виток своего развития. Я задумчиво повертел в руках крест пастора, который так и носил в кармане сюртука, и велел ехать сразу к поместью Шарлотты, минуя город.

Ехать было недолго – минут пятнадцать неспешным шагом. Я бы мог без труда пройти это расстояние пешком, но решил, что такой способ вызовет меньше подозрений в позднее время. Когда карета остановилась, мне пришлось еще некоторое время просидеть в ней, собираясь с духом, мыслями и словами. Наконец, я решился распахнуть дверь и отправиться штурмовать замок моей принцессы вместе с ее сердцем, которое, за время столь долгой разлуки, вполне могло охладеть ко мне, не говоря уж о том, чтобы принять мой новый образ жизни. Я практически выпрыгнул из кареты. И замер от удивления. Но удивила меня вовсе не роскошь, с которой Шарлотта обустроила свой дом после удачного замужества. Все было с точностью до наоборот – передо мной предстал полуразвалившийся огромный гроб, при всем желании и уважении я не мог назвать это строение иначе. Я просто не мог узнать этого места. Даже, несмотря на те трудности, которые испытывала семья Шарлотты, их поместье всегда выглядело довольно жизнерадостным. Сейчас же от него практически несло гнилью и пустотой.

Будто гигантское мертвое животное, скалившееся костями и внутренностями.

Всматриваясь в горизонт бесконечно тоскливыми провалами глазниц-окон.

Настолько тоскливыми, что даже смерть умерла бы от той тоски.

Инстинктивно я положил левую руку на эфес шпаги, висевшей на поясе, а правой почему-то провел по карману, в котором лежало распятие. Судя по состоянию дома, мне пригодится помощь всех сил, даже тех, в чьем существовании я был не очень уверен. Я подошел к двери и постучал. Конечно же, сразу мне никто не ответил, и пришлось постучать уже сильнее. После третьего раза я, все-таки, услышал тихие, но торопливые шаги. Вскоре из-за закрытой двери послышался испуганный девичий, даже почти детский, голос. Я поспешил успокоить незнакомую мне барышню и уверить ее, что я не проходимец и не вор, а старый друг Шарлотты, который был в отъезде несколько лет и, вернувшись, страстно желает с ней повидаться, потому что в городе проездом и вот-вот снова уедет. Девушка, судя по всему, вняла моим увещеваниям и открыла дверь. Это была, хоть и высокого роста, но почти девочка с бледным осунувшимся лицом и усталыми глазами. Она окинула меня довольно-таки безучастным взглядом и столь же безучастно произнесла тихим, чуть хриплым голосом:

«Вы не сможете повидать Шарлоту, добрый сударь. Она умерла».

Меня будто пронзили раскаленным вертелом в тот миг.

«Да, господин. Она умерла. Наложила на себя руки в том году».

Пытаясь сдержать слезы, моя скорбная вестница рассказала, что же произошло после моего расставания с Шарлоттой и бегства из города. Сначала моя возлюбленная смиренно приняла решение отца о ее браке с местным богачом. В принципе, это был наименее страшный из возможных вариантов – торговец, еще не самый старый, часто и надолго уезжавший из города, зато, не имевший какой-либо дурной славы. Была объявлена помолвка и, казалось бы, все беды удалось пережить, обойдясь малой кровью. Однако, спустя неделю Шарлотту будто подменили – она стала замкнутой и крайне агрессивно реагировала на любые попытки просто заговорить с ней. Потом у нее начались бесконечные истерики, не проходило и часа, чтобы она не плакала. Несколько раз она падала в ноги своему отцу моля лишить ее жизни. Из-за этих странностей свадьбу отложили, Шарлотту же держали под замком в собственном доме, периодически приглашая к ней то доктора то священника. Однако, ни тот ни другой не могли найти никаких признаков болезней душевных и телесных.

Так продолжалось несколько месяцев. Потом вдруг в поместье приехал жених Шарлотты собственной персоной и забрал ее с собой во Францию на месяц, заявив, что перемена обстановки и климата только пойдут бедняжке на пользу. Вернулась она тихой и замкнутой, но больше ни с кем не скандалила и не грезила о смерти. Она снова и снова перечитывала свои любимые книги, гуляла по окрестностям и даже иногда еле заметно улыбалась. Все, наконец, шло к свадьбе. Но однажды Шарлота рано утром ушла из дома и не вернулась ни к обеду, ни к ужину. Ее нашли далеко за полночь. Она повесилась на ветвях старого бука, одиноко стоящего на холме возле небольшого леса в часе ходьбы от поместья. Я очень хорошо знал это место – Шарлотте оно безумно нравилось с самого детства, как она сама говорила, и мы часто проводили в тени того дерева наши счастливые дни. Похоронили мою любовь там же, согласно ее воле, изложенной в предсмертной записке, которой она заложила страницу с одним из любимых стихотворений. Такая наигранно изысканная смерть, прямо как в плохих сентиментальных стихах, которыми были вынуждены перебиваться провинциальные барышни в виду отсутствия выбора литературы…

Естественно, после такого никаких обязательств жених Шарлотты перед ее семьей не испытывал. Он даже не явился на похороны. Отец Шарлотты сошел с ума от горя и безысходности. Практически все имущество и земли конфисковали в счет уплаты долгов. Дом оставили, скорее, из жалости да еще из-за того, что он начал разваливаться буквально на глазах. Нищета и забвение стали новым домом для семьи Шарлотты. Я стоял, слушал эту безумную историю и искренне надеялся, что это просто какой-то кошмарный бред, явившийся мне от переизбытка чувств. «Сеньор Гете! – совершенно неожиданно сквозь пелену моих страданий прорезался голос одного из слуг. – Сеньор Гете, долго нам еще стоять перед этим пепелищем?!». Вопрос застал меня более чем врасплох. Я вздрогнул, зажмурился, тряхнул головой. Когда я снова открыл глаза, то не было никакого дома и никакой девушки. Я стоял посреди останков сгоревшего до тла дома, приложив руку к чудом уцелевшей дверной раме, покрытой знакомой мне по встрече с духом Вильгельма слизью. Я обернулся к карете: «Нет, я уже иду. Отвезите меня в город».

На мое счастье, в этом городишке была не одна гостиница. Все же, не очень хотелось возвращаться туда, где собственноручно убил несколько человек. Не то, чтобы это были угрызения совести, скорее, некоторая брезгливость, смешанная с соображениями осторожности – мало ли кто мог меня там узнать. Увы, в этот раз мне достался не намного лучший клоповник, но выбирать не приходилось. Отправив слуг отдыхать, я решил поподробнее разузнать о том, что случилось с Шарлоттой и ее семьей, и отправился расспрашивать наиболее сведущих во всех местных сплетнях людей – завсегдатаев местных же кабаков. Остаток ночи я провел, обходя окрестные злачные места и беседуя с разного рода отребьем. Выяснил я немногим больше, чем знал до этого, однако, все рассказы сводились к одному – пожар случился в скором времени после того, как Шарлотта наложила на себя руки. Причину пожара никто точно не знал, впрочем, как и причину самоубийства моей возлюбленной. Одни считали, что она покончила с собой, будучи отвергнутой женихом; другие, что была от рождения слабоумной; третьи, вообще, думали, что ее убил тот же человек, что превратил до этого гостиницу в кровавую баню.

Что ж, оставалось сделать всего одно дело, и в печальной истории моей несчастной любви можно было ставить точку. Со следующим закатом солнца я отправился к тому самому одинокому старому буку, где нашла последнее пристанище моя драгоценная Шарлота. Путь был неблизкий, но я не стал озадачивать слуг – это было очень личным делом, да и мне просто хотелось побыть в уединении, чтобы собраться с мыслями. Я был готов ко многим вариантам развития событий, но только не к такому. Но, видимо, я уже привык к тому, что самые радужные мечты в одночасье оказываются втоптанными в грязь тяжелым сапогом обыденности, что почти не мучался от тоски, отчаяния и душевной боли. Если честно, моя милая, это тяготило меня не меньше, чем потеря последней близкой и дорогой души в этом мире. Я привык терять, привык к конечности любой минуты счастливого бриза, которая обязательно сменится неделями безрадостного штиля. Что до физической смерти человеческого тела, то она давно стала неотъемлемой частью моей жизни. Но можно ли теперь назвать это жизнью?!

Ах, как вы правы, мое сердце, другой жизни у меня действительно не было, а посмертие рисовало еще более печальные перспективы. Взбираясь на нужный мне холм, я решил – раз в моем небе не осталось звезд, я сам должен сиять в три раза ярче. И вот – я стоял перед могилой моей любимой, перед могилой самого смысла моего существования. Навсегда засыпанного землей, придавленного плитой из мрамора, с выбитыми строфами из ее любимого стихотворения, и огороженного незатейливым, но красивым, забором из витых металлических прутьев. Откинув щеколду калитки, я подошел к могильной плите вплотную и опустился на колени. Я заплакал, счастье мое, я рыдал, кричал, бил себя в грудь – и это бессмертный вампир, скажете вы, высшее существо, распоряжающееся жизнями людей, будто жизнями домашней скотины! Да, именно им я и был, и остаюсь по сей день. Но какие-то не изжитые до конца осколки человеческого естества иногда вырывались, и до сих пор иногда вырываются, наружу. И мне кажется, что те из нашего рода, кто умеет сосуществовать с ними, а не демонстративно отрекается от всего человеческого в своей душе, гораздо легче переносят бремя вечности, не дают ему раздавить себя под накопившимися за века переживаниями и потерями.

Так я и лежал возле могилы Шарлотты – поверженный титан с разорванной в клочья, истекающей кровью душой. Я смотрел на звезды, едва различимые за густой листвой и хрипло прошептал: «Лотта, милая Лотта, любовь моя… приди ко мне хоть на мгновение…». „Конечно, Гете – сердце мое“, – услышал я знакомый голос. Голос, которого мне не хватало так долго. Моя любимая сидела на собственной могильной плите, такая же прекрасная, как и в день, когда я видел ее последний раз. Даже ужасный след от веревки не мог испортить эту красоту. Но это было всего лишь видение, не имеющее плоти – любое прикосновение заканчивалось только ощущением» холода и погружения во что-то типа очень густого тумана. «Любимый, – промолвила Шарлотта, – у меня очень мало времени. Я должна рассказать тебе всю правду. Она будет звучать странно, возможно, даже безумно, но я знаю, что ты поверишь – ведь ты уже знаешь, что мир не так прост и мал, как иногда кажется». Я кивнул. Даже после столь небольшого количества необъяснимого, с которым столкнулся я, легко можно было поверить в еще более дикие вещи. Шарлотта продолжила свой рассказ.

«Мой добрый, любимый Гете, в сердце моем никогда не было места ни для кого, кроме тебя. Как ты знаешь, я решилась выйти за другого только ради спасения семьи, потому что никакой другой возможности не было. Я верила, что однажды ты спасешь меня из этого плена и готова была ждать до конца своих дней… Но все оказалось гораздо ужаснее, чем мы могли предполагать. Мой жених… – Шарлотта сделала паузу, будто испугавшись, что нас может услышать кто-то нежеланный. – Он… он оказался не человеком! Гете! Милый мой Гете, это демон! Один из могущественных владык преисподней, который странствует по земле в человеческом обличии и собирает души для своего мрачного промысла. Последние несколько месяцев моей жизни, он изводил меня кошмарными видениями во сне и наяву, от которых я начинала сходить с ума, бояться и ненавидеть себя и всех окружающих. Потом он увез меня далеко… во Францию, кажется… Там был монастырь, монахи в котором служили не Господу, а самому Сатане. И там он заставлял меня участвовать в их омерзительных ритуалах. Говорил, что мне нужно подготовить себя…».

Шарлотта снова прервалась, в этот раз ее испуг был гораздо сильнее. «Гете, он узнал! Он послал своих гончих за тобой! Беги, милый, спасайся!» – дрожащим голосом запричитал дух. Я встал во весь рост, оглядываясь по сторонам: «Не бойся, любимая. Я справлюсь. Продолжай». «Хорошо… – Шарлотта тяжело вздохнула, было похоже, что она очень сильно боится за меня. – Когда мы вернулись, все эти кошмары прекратились. Я думала, что все кончилось, что демон оставил меня. Постепенно я возвращалась к жизни. Однажды я пошла на прогулку и сама не заметила, как пришла сюда… Гете, на ветке уже висела петля! И вокруг никого не было! И я услышала его голос – сделай это, теперь ты моя! Все было, как во сне… как-будто я была марионеткой, куклой на этих ужасных нитках. Только я смотрела на эту петлю, исполнившись ужаса, и в следующий миг понимаю, что болтаюсь в ней… задыхаюсь… больно… И теперь я навеки его пленница. Он собирает души и делает из них кирпичи для своего замка… Так он становится сильнее. Я не знаю, любимый, как ты смог призвать меня, но это его разозлило. Очень разозлило! Они уже близко! Они…».

И тут мир перевернулся, как-будто пушечное ядро попало в могилу Шарлотты.

От вершины холма ничего не осталось, меня выбросило оттуда как пылинку.

Львиноголовый воин в древней броне, верхом на палевой лошади…

Я пролетел добрых полторы дюжины шагов от холма и рухнул на землю с высоты в три своих роста. Человек переломал бы себе все кости, наверное, я же отделался ушибами и ссадинами, однако, голове пришлось несладко. Подниматься на ноги не хотелось, но выбор был небольшой – или лежать в ожидании расправы, или в очередной раз попытаться вырвать свою жизнь из лап дьявольских тварей. Не сразу, но мне все же удалось встать, попутно обнажив шпагу, которую я предусмотрительно взял с собой этой ночью. Перед глазами все плыло, но я сумел разглядеть несколько силуэтов, напоминающих собачьи, неторопливо приближающиеся со стороны холма. Никаких всадников не было видно, что очень порадовало. Поразмышлять был ли он на самом деле или это просто фантом, рожденный потрясением разума, я решил в другой раз. Равно как и печалиться из-за того, что могилу моей возлюбленной уничтожила какая-то совершенно непонятная сверхъестественная сила. Тем временем, организм восстановился после падения, я смог принять более устойчивое положение и рассмотреть, что за тварей послал за мной похититель души Шарлотты.

Они шли не очень быстро и как-то перекошено, но достаточно уверенно и не сбавляя скорости. Я насчитал трех демонов, три омерзительные насмешки над природой – хоть, и передвигались они на четвереньках, тела их походили на человеческие, с той разницей, что вместо ног была еще одна пара рук. Из плеч росли две крупные собачьи головы с мощными челюстями. И у них не было кожи. Зрелище переплетения жил, мышц, пульсирующих вен, наполненных темной кровью, вызывало острое отвращение и какой-то первобытный, подсознательный страх. Однако, пытаться бежать от них смысла не было – я не знал точно насколько они быстры, выносливость у них явно была не менее бесконечна, чем моя, а с рассветом я стал бы совершенно беззащитен. Сражаться с волками в чистом поле, несомненно, одна из наиболее бессмысленных затей на свете, но раз уж Мирозданию захотелось развлечь себя кровавым зрелищем, оно просто не оставит другого выбора. А мне остается только достойно сыграть отведенную роль и уповать на благосклонность этого крайне требовательного зрителя.

Приблизившись на расстояние прыжка, твари разошлись вокруг меня, освобождая друг другу пространство для маневра и, одновременно, старясь зайти мне за спину. Мне приходилось постоянно двигаться и чуть ли не крутиться вокруг собственной оси, чтобы не выпускать хищников из поля зрения. Конечно же, бесконечно это продолжаться не могло. Один из демонов прыгнул на меня, зайдя чуть больше влево, чем я мог видеть. Я моментально развернулся в его сторону, но увидел уже две приближающиеся распахнутые пасти с огромными клыками и две пары растопыренных рук с цепкими когтистыми пальцами. Если тварь вцепится в меня, смерть наступит через пару мгновений. Я отпрянул назад на полшага, одновременно занося шпагу для удара. Демон приземлился прямо передо мной. Клинок обрушился на него со скоростью молнии. Одна из голов отлетела в сторону, а тварь завалилась на бок и забилась в конвульсиях, забрызгивая все вокруг смердящей кровью. Но что-то подсказывало мне, что с ней еще не покончено.

В любом случае, расслабляться было рано – позади оставалось еще два отродья Преисподней. Я услышал за спиной характерный рык, которым сопровождался прыжок первого демона, и сделал какой-то совершенно невероятный для себя кувырок вперед. Туда, где секунду назад стояла первая напавшая на меня тварь. Завершив маневр, я моментально вскочил на ноги лицом к врагу, что оказалось очень своевременным – промахнувшись, демон готовился ко второму прыжку. Мы одновременно бросились навстречу друг другу. Инстинктивно я сделал выпад и вонзил острие шпаги в место, где сходились две шеи существа, и начинался общий для них позвоночник. Вся моя сила, вложенная в удар, и инерция, толкавшая демона навстречу, сделали свое дело – клинок вошел в тело практически до рукояти, разворотив стык шей и позвоночника. Тварь протяжно завыла и мешком рухнула в траву. Видимо, я задел какой-то важный нервный узел и она издохла. Впрочем, гибель постигла и мою шпагу, звонко сломавшуюся в момент падения твари.

Я отбросил бесполезное уже оружие и развернулся к оставшемуся демону. Он наблюдал за тем, как я расправился с его собратьями и не спешил нападать, предпочитая кружить вокруг меня, то приближаясь, то отдаляясь. Суть этого маневра стала понятна, когда демон с отрубленной головой стал подавать признаки жизни. Третий просто оттягивал время и отвлекал внимание. Без оружия у меня почти не было шансов против двух тварей, даже с учетом увечности одной. Нужно было что-то делать и делать немедленно! Тут я зачем-то опустил правую руку и задел ею карман сюртука. Я совсем забыл, что там лежит распятие, подаренное пастором из полузаброшенной церкви. Как оно осталось целым, после всего произошедшего, я не знаю. Что ж, как оружие оно было не очень, но всяко лучше, чем ничего. Я достал крест и сжал его в кулаке на манер ножа. Теперь можно было и рискнуть.

Демон ожидал, что я брошусь в атаку и, приподнявшись на задних конечностях, попытался схватить меня, когда я поравнялся с ним. Если бы не уроки фехтования пана Мариуша, я бы попался в те цепкие объятия и погиб славной, но ужасной смертью, растерзанный тварями, коим нет места на земле. Я поднырнул под правую руку демона, оказавшись недосягаем для его зубов, схватил за холку и развернул к себе спиной. Пока тварь не опомнилась, я нанес ей несколько сокрушительных ударов распятием в ребра. Крест входил в плоть демона как раскаленный нож в масло. И эффект производил примерно такой же – вместо небольших ран на теле твари зияли дыры размером с кулак. Демон ревел от боли и вырывался изо всех сил. Кровь мощными фонтанами била из ран. Я вогнал крест в брюхо отродью и резко рванул вверх, разрывая его напополам. Через пару мгновений все было кончено. Мне под ноги упала бесформенная окровавленная туша с вывернутыми внутренностями. Оставшаяся искалеченная тварь была слишком слаба, чтобы оказать серьезное сопротивление. Я убил ее так же, как и вторую, вонзив крест в развилку позвоночника.

Я стоял в свете луны – залитый кровью адских тварей, исполненный ненависти.

Холодной, кристальной чистой ненависти. И неутолимой жажды отмщения.

История, которая должна была закончиться, только начиналась.

Глава седьмая

Мне пришлось сильно постараться, чтобы вернуться в гостиницу незамеченным – все же, вряд ли кто-то из горожан был бы рад встрече с залитым кровью здоровяком в предрассветный час. Добравшись до своей комнаты, я кое-как привел себя в порядок, сменил одежду и лег спать. Скажите, душа моя, а вы знали, что мы вполне могли бы вести и дневной образ жизни тоже? Один из моих венецианских знакомцев выяснил это опытным путем – он обратил несколько слабых рассудком людей и ставил на них эксперименты. Никто из несчастных не выжил (хотя, я предполагаю, что некоторым это удалось, и с ними покончил сам создатель), но их мучения оказались не напрасны. Оказывается, нашей плоти враждебен только прямой свет солнца, а не день, как время суток, в целом. Сквозь обычную одежду солнечные лучи уже проходят с трудом, но, все еще достаточно сильны, чтобы навредить нам, а пропитанный смолой лен и, тем более, толстая кожа, уже дают хорошую защиту от их гибельного воздействия. Фактически, единственным нашим уязвимым местом остаются глаза – пока что нет способов полностью оградить их от солнечных лучей и, вместе с тем, сохранить возможность видеть. И, в любом случае, подобное одеяние выглядело бы слишком громоздким и привлекающим внимание, чтобы можно было позволить себе свободно расхаживать по улицам.

А еще мне стали сниться сны. Редко, очень редко… но очень яркие и красочные. Возможно, я истосковался по свету дня. Возможно, мой разум играл со мной в какие-то игры, хитрым образом искажая мои воспоминания из смертной жизни. Если вы помните, душа моя, я уже говорил, что в этих снах я иногда пишу стихи. А, проснувшись, не могу вспомнить ни строчки. Сны мне не снились, наверное, с самого детства. А стихов я, вообще, никогда не писал… В день после встречи с духом Шарлотты, я спал крайне плохо и беспокойно, в голове творился настоящий хаос – воспоминания сплелись с переживаниями в тугой узел и рвались на волю из глубин разума. В итоге я распахнул глаза около четырех часов дня и до заката пролежал, безотрывно пялясь в потолок, пытаясь успокоить бурю, бушевавшую в моей голове. Мой мир в одночасье рухнул в очередной раз и возродился заново в еще более безумном и мрачном обличии. Демоны, ад, призраки друга и возлюбленной – все это будто сошло со страниц какой-то страшной сказки и почему-то никак не хотело возвращаться назад, несмотря на то, что я давно проснулся.

Спасло меня только то, что для нашего рода сон играет скорее ритуальную роль, нежели является одной из жизненно важных функций организма. С наступлением сумерек я снова отправился расспрашивать кабацких завсегдатаев. На этот раз меня интересовал жених Шарлотты – демон в человеческой личине. Почему-то я был совершенно не удивлен, когда никто не смог вспомнить ни этого человека, ни самого наличия у бедной Лотты жениха или объявления о помолвке и грядущей свадьбе. Я принялся копаться в собственных воспоминаниях и тоже ничего не нашел – когда Шарлотта говорила о своем нелегком выборе, она еще не знала, кому сосватает ее отец. Все же известные мне городские богачи были людьми, если не сильно верующими, то довольно суеверными, и я регулярно видел их в местной церкви. Хотя, конечно, нельзя было исключать, что мощь этого демона настолько велика, что он не страшится освященной земли и прочих символов Бога, как его слуги. Если это так, то сейчас я совершенно бессилен перед своим врагом и даже, если каким-то чудом удастся настичь его, шансов у меня никаких.

Я ничего не знал о демонах, об их силах и слабостях, не имел ни малейшего представления, как освободить душу Шарлотты из дьявольского плена, и даже не понимал, где и как искать прибежища адских существ. Холодная и безудержная furor teutonicus снова восстала из темных глубин моей проклятой души, из тех ее тайников, где, будто в казематах, томятся животные страхи и первобытные инстинкты, сохранившиеся и пронесенные через тысячелетия эволюции нашей кровью. С превеликой радостью, превратился бы я в подобие своего далекого предка, который устилал себе дорогу к победе изрубленными телами римских легионеров, щедро разбавляя воду Рейна их кровью. Но нет, друг мой, гнев, твое время еще впереди! Вероятно, мне придется устилать свою дорогу телами легионеров самого Ада, и возможно, что мне не удастся выиграть эту войну. Может быть, она затянется на целую вечность. Может быть, я погибну. Однако, я должен приложить все силы для того, чтобы моя война стала бездарным и бессмысленным способом самоубийства.

Я составил два письма – одно для своего управляющего в Венеции с уведомлением, что задержусь еще на пару месяцев, и необходимыми наставлениями по поддержанию порядка в делах; второе в Гамбург для Дитера. Писал я это письмо, фактически, полагаясь только на удачу, потому что, покинув несколько лет назад дом своего достойного соплеменника, оказавшего мне воистину роскошный прием, более не вспоминал о нем и не имел ни малейшего представления о его судьбе. Отчасти поэтому, я не стал подробно описывать произошедшее со мной, а ограничился просьбой отложить ближайшие поездки, если таковые планировались, и дождаться моего приезда. Ко всему прочему, я не знал, сможет ли Дитер помочь мне хоть чем-либо, ведь мы никогда не затрагивали подобных тем в беседах. Скорее даже, я рассматривал его в качестве связующего звена с другими источниками информации, о которых он может быть осведомлен, хотя бы в силу возраста и собственной тяги к изысканным и утонченным удовольствиям.

Письма были отправлены и на следующий день я отправился в Гамбург в надежде получить хоть какие-то ответы. Но по пути меня ждала еще одна остановка. Возможно, вы сочтете меня безумцем, счастье мое, но я решил еще раз увидеть старого пастора из позабытой всеми церкви, чей подарок спас мне жизнь и оказался куда эффективнее стали клинка. Нет, мне не нужны были душеспасительные беседы – моя душа давно и добровольно была обречена на судьбу даже более страшную, нежели пламя ада. Не было мне и нужды в успокоении печали или усмирении гнева – этот гнев и эта печаль отныне стали смыслом моего существования, полной яда пищей для моей проклятой души. Я шел на войну, на войну против сил гораздо более могущественных, чем человеческие. И мне нужно было оружие. Оружие, гораздо более мощное, чем могли сделать самые искусные из смертных мастеров. Я не был религиозен ни тогда, ни сейчас, и искренне убежден, что Господь создал человека по своему образу и наделил свободной волей и разумом для того, чтобы тот творил и созидал, а не ползал на коленях. И, похоже, наступило то время, когда нужно было перестать горделиво отворачиваться от создателя всего сущего, и обратиться к нему за помощью. Говорили, что он не всегда глух к мольбам.

Как и в прошлый раз, пастор Михаэль радушно принял нас, несмотря на поздний час. Как и в прошлый раз, он настоял, чтобы никто не оставался за пределами церковной ограды. Как и в прошлый раз, мои верные слуги отправились спать, а я остался наедине со священником. От всего сердца я поблагодарил его за подаренный крест и перешел к делу. Я был довольно прямолинейным человеком и сохранил эту черту, так же и в новой жизни, однако, все же постарался несколько сгладить углы, чтобы не шокировать старика и, в то же время, не выглядеть пустомелей и выдумщиком. «Скажите, Михаэль, – начал я чуть издали. – Вы же верите в Бога? Не в добродетель и всепрощение, а в Господа нашего, творца всего сущего?!». Пастор был явно удивлен этим вопросом, и на несколько секунд запнулся, однако, потом утвердительно кивнул: «Верую!». Я продолжил, переходя к нужной мне теме: «А верите ли вы… во врага всего сущего? Не в людские пороки и слабости, а в ангела, что был низвергнут с небес, и многие тысячи лет питает бесконечную ненависть ко всему Божьему промыслу?

Верите ли вы в абсолютное, беспросветное зло, противное природе нашей?

Верите ли вы в ад и порождения его, высмеивающие Бога самой своей сутью?!

Или ваши волки за забором – просто поучительная метафора?!»

Эта моя тирада действительно застала пастора врасплох и заставила его минут пять собираться с мыслями, прежде чем дать какой-то вразумительный ответ. Он явно был из породы мудрых от рождения людей, искренне ненавидящих любую несправедливость и невежество и, столь же искренне, борющихся с ними. И если факт существования Бога для него не нуждался в доказательствах (как минимум, потому что других устойчивых теорий о происхождении жизни, нашего мира и всей Вселенной, попросту не было), то дьявол, его демоны и ад, являлись для Михаэля не более, чем обобщенным названием всех противных ему людских пороков, мракобесия, суеверных страхов и прочих порождений дремучего невежества, к которому простой люд склонен во все времена. И я решился на самый рискованный шаг. Достав свой перочинный нож, небольшой, но очень острый, я закатал рукав и резким движением полоснул себя по руке. Рана была глубокая, очень кровавая и болезненная. Пастор окончательно растерялся – я не дал ему даже тронуться с места, когда он собрался пойти поискать, чем можно остановить кровь и перевязать рану. «Смотрите, Михаэль. Внимательно смотрите!» – едва ли не силой я направил взгляд священника на свою руку. Как вы догадались, мое сердце, рана затянулась в течении пары минут и от нее не осталось ни следа. «Вы? Вы – демон?!» – отшатнулся от меня Михаэль, осеняя себя крестным знамением. Я усмехнулся.

«Нет, я – вампир! Враг человеческий, таящийся в ночи и пьющий кровь живых.

Но я не демон. Я лишь привел доказательство, что наш мир не так прост.

Не бойся, поп, я не трону тебя. Я пришел за помощью твоего бога».

Подождав, пока Михаэль немного успокоится, я поведал ему свою историю еще раз, теперь не опуская сверхъестественных деталей и дополнив ее событиями, произошедшими после нашей с ним первой встречи. «И чего же ты хочешь от меня, простого деревенского пастора? – спросил Михаэль, стараясь не выглядеть испуганным и удивленным – Я не читал гримуары некромантов, и даже в глаза их не видел никогда. Я и Писание-то далеко не наизусть помню! Разве что, какие-нибудь деревенские суеверия могу попробовать откопать в памяти…». Но я и не требовал от священника слишком многого: «Все, что ты можешь мне рассказать, будет полезно. Для меня это все тоже в диковинку». Пастор призадумался, затем принес тяжелую старую библию с выцветшими страницами, и начал мне рассказывать о демонических сущностях, щедро перемешивая цитаты из книги с народными преданиями, часть из которых восходила еще к языческим временам. Оказалось, что в Святом Писании крайне мало сказано о демонах, аде и вечных муках, в основном, приходилось руководствоваться принципом «от противного», воспринимая дьявольский промысел, как зеркальное отображение промысла божественного.

Картина получалась не очень ясная, но все же лучше, чем ничего. Если вы, дорогая моя, вспомните начало моей повести, то там я вкратце описывал, что враждебно демонам и может сберечь вашу жизнь и душу. Это, как раз то, что мы с пастором Михаэлем вычленили из скудного набора имевшихся сведений и не менее скудного опыта, который у меня уже имелся. Подобно как человек ищет для жизни место, наиболее освещаемое солнцем, так адское отродье забивается в самые темные и затхлые уголки, где царит дух смерти и разложения. Демону противна и опасна освященная земля и любые освященные предметы, обратно же, и человеку противно нахождение вблизи демонических логовищ, само естество его будет призывать обойти такое место стороной. И только люди, чьи души слишком сильно отягощены грехами, не будут испытывать неприязни, приближаясь к обители порождений дьявола. Где, скорее всего, их будет ждать страшная смерть, а души будут навсегда низвержены в преисподнюю. Отчасти, именно по этим причинам люди крайне редко замечают присутствие демонических сил в своем мире.

Но редкостью это является для городов, где много людей, церквей и света. Почему демоны стараются избегать больших скоплений людей, я не знаю. Видимо, это какой-то отголосок их дикой звериной натуры – ведь волки тоже крайне редко посещают центральные площади столиц, хотя сами по себе являются очень опасными хищниками. В деревнях же, особенно в тех, что расположены в стороне от основных дорог или рек, ситуация меняется вплоть до противоположной. Неспроста именно сельские суеверия столь обширны и поражают своей бессмысленной, на первый взгляд, жестокостью – по сути, это тысячелетний опыт выживания в крайне враждебном мире, некоторые из обитателей которого являются естественными врагами человеческого рода. Увы, со временем многое исказилось и не всегда можно вычленить, хотя бы толику правды, как было с поверьем насчет бегущей воды. Крестьяне искренне верят, что ни один демон не может пересечь ни реку, ни даже небольшой ручеек. Ни вброд, ни вплавь, ни по мосту. При этом, мы с Михаэлем не нашли ни одного намека, чем это вызвано. С другой стороны, тварь, с которой я столкнулся в Праге, панически боялась приближаться к мосту через реку. Чем больше я узнавал, тем больше понимал, что знаю слишком мало.

Несмотря на то, что наша с Михаэлем беседа была крайне насыщенной и плодотворной, длилась она всего несколько часов. Когда мы подошли к логическому завершению разговора, было слегка за полночь. И, вот, когда я понял, что больше мне ничего узнать не удастся, и был готов отпустить старика спать, до моего носа донесся знакомый запах, который я чувствовал каждый раз, когда сталкивался с демоническим присутствием, включая прошлую остановку в этой церкви. «Вы ведь тоже это чувствуете, да, пастор? – заговорщически прошипел я – И продолжаете делать вид, что ад это просто метафора? Зачем тогда так настойчиво приглашать всякого путника ночевать в церкви?!». Священник обреченно пожал плечами и вздохнул: «Я видел, что они делают с человеком… Когда это началось, группа паломников проходила мимо. Бедняги отказались ночевать под крышей, мотивируя это данным ими обетом, а я даже не подозревал, чем это им грозит. Всю ночь я слышал их крики их ужасных мучений и агонии, а на утро нашел даже не растерзанные тела, а просто какие-то куски плоти и костей, разбросанные по округе». Старик сжал кулаки, лицо его стало крайне серьезным. «Мне страшно не оттого, что за стенами обители бродят дети нечистого. Мне страшно оттого, что я ничего не могу с этим поделать. Я просто старик, Гете. Немощный старик, который и ходит-то с трудом».

Я криво усмехнулся в ответ: «Не исключено, что через пару-тройку сотен лет, я буду искренне завидовать тебе. Ведь я не смогу состариться и счастливо умереть в бессилии. Да и после смерти, таких как я, ждет крайне незавидная участь, по мне, так даже худшая, чем адское пламя». После этих слов я встал, подошел к своему багажу, который слуги перенесли в церковь из кареты для большей надежности, и взял оставшуюся из двух шпаг, которые отправились со мной в это путешествие. Эта была довольно тонкой, практически рапирой, и идеально подошла бы для изысканной дуэли, в то время, как отчаянная мясорубка могла бы ей сильно навредить. Но выбирать, по традиции, не приходилось. Я вернулся к пастору: «Михаэль, возможно вы не столь бесполезны в борьбе с адскими тварями, как думаете. Благословите этот клинок, и мы узнаем, на нашей ли стороне Господь, или я совершенно не имею надежды на союзников в своей войне». Пастор снова переменился в лице. Похоже, эта ночь не переставала его удивлять и пугать. «Ты хочешь… выйти к ним?!». «Да, – спокойно ответил я. – Была такая традиция в языческие времена – меч необходимо напоить кровью сразу же, как впервые вынешь его из ножен. Это я и собираюсь сделать. В худшем случае, у меня хватит сил, чтобы вернуться сюда».

«Что ж, тогда не будем затягивать», – промолвил Михаэль. Он прочел небольшую молитву и осенил шпагу крестным знамением три раза. Все это время я держал ее на руках и, когда священник закончил, не почувствовал ровным счетом никаких изменений. Это настораживало, но, с другой стороны, мне же никто не обещал, что я что-то почувствую. Я подошел к выходу из обители – сразу за дверью слышался хриплый низкий рык множества голосов и иногда раздавался звук, как-будто кто-то скреб ее снаружи. Все это подсказывало, что будь у меня хоть трижды благословенное оружие и сам я вымочен в бочке со святой водой, меня все равно разорвут в клочья, как только я переступлю порог. На мое счастье в церкви была еще и боковая дверь, выходившая во двор, перераставший в небольшое кладбище. Как раз, в том дворе я и упражнялся в прошлый раз, но тогда мне на глаза попалось всего несколько тварей, а сейчас казалось, что их там не один десяток. Ненависть к адским отродьям и уверенность в собственных силах не оставляли места страху в моей голове – я вышел через вторую дверь, пересек дворик и в два счета перемахнул через ограду, служившую скорее символическим обозначением границ святой земли, нежели реальным препятствием.

И мои расчеты полностью подтвердились – я был один на один с несколькими десятками демонов. Вы, моя ненаглядная, вероятно, слышали об упырях и вурдалаках, с которыми нас зачастую путает дремучее людское воображение? О зловещих мертвецах, восставших из могил и рыщущих по ночам в поисках живой плоти, которую они пожрут без малейшего сострадания, пытаясь утолить свой вечный голод, имеющий противоестественную, дьявольскую природу. Именно такие существа стояли передо мной в ту ночь. Множество мертвецов, некоторые выглядели, будто умерли совсем недавно, другие будто пролежали в земле не один год, но все, как один, имели острые когти на пальцах рук и не менее острые клыки, торчащие из оскаленных пастей. Они были крайне медлительны и явно представляли угрозу только в большом количестве либо для совершенно неподготовленного к подобным встречам путника. Я бы даже сказал, что они не являются демонами в полном смысле этого слова, скорее, это просто мертвые тела, в которых вместо души сидит искра адского костра, дающая им эту псевдожизнь, уродующая плоть и разжигающая бесконечную страсть к уничтожению живых.

Несчастные уродливые марионетки, куклы в руках проклятого кукловода.

Неумолимо надвигающаяся стена мертвой полусгнившей плоти.

Десятки кровожадных когтей и клыков, чью хватку ничто не ослабит.

И я устремился в самую гущу этой толпы, нанося удары шпагой практически вслепую. Зная, что почти каждый удар достигнет цели. Мне нельзя было останавливаться ни на секунду, чтобы иметь вокруг себя свободное пространство для передвижения и ударов, поэтому я активно помогал себе, нанося удары руками и ногам, насколько это представлялось возможным. Однако, места для хитрых финтов шпагой все равно не было и основным приемом было то, что в германских фехтбуках зовется «дедовским ударом». Грубо и примитивно, крест-накрест, проламывая под собственным напором и силой любую защиту и броню. Первый же упырь, попавший под мой удар, буквально развалился на части, заливая все вокруг черной гнилой кровью – я зря опасался за свой клинок, священник сказал над ним правильные слова. Шпага такого вида совершенно не предназначена для бесхитростной размашистой рубки и завязла бы в ране, а то и сломалась бы, после одного-двух ударов от плеча. Мой же освященный меч, казалось, вовсе не замечал преград в виде плоти и костей адских тварей.

Впрочем, это не сильно мне помогало. Мало помалу, упыри все теснее и теснее сжимали кольцо вокруг меня. Я рубил, колол, топтал их тела. Ломал кости, крушил черепа, выдавливал глаза, отрывал руки и головы. Вся земля под ногами была плотно устелена истерзанной плотью. Фактически, это было уже месиво из мяса, крови, костей и внутренностей. Скользкое, липкое, чавкающее болото. Упыри тоже не оставались в долгу передо мной, и некоторым удавалось вонзить в меня свои клыки или полоснуть когтями. Раны мои, конечно же, заживали почти мгновенно, но на их месте вскорости появлялись новые. Перед глазами все плыло от количества трупного яда, попавшего в кровь, но я не останавливался и продолжал свой безжалостный промысел. Самый сильный из смертных уже давно предстал бы перед судом Создателя, получи он хотя бы четверть тех ран, почувствуй он хотя бы четверть той боли, что познал я, и будь у меня тогда хоть мгновение передышки, я, несомненно, преисполнился бы гордости за свое бессмертие. Наверное, впервые за долгое время. Но на подобную щедрость рассчитывать не приходилось. Я все сильнее и сильнее увязал в болоте живой мертвечины.

Я совершенно потерял счет времени, казалось, что я провел уже несколько часов в этом кровавом бреду. Силы начали оставлять меня – слишком много драгоценной крови я потерял, слишком много ран пришлось заживить за короткое время и слишком много яда занесли в мои вены кривые клыки вурдалаков. Но и ряды демонов значительно поредели – осталось не больше четверти, из которых некоторое количество уже успело получить раны. У меня получилось, наконец, прорубить себе проход и немного отступить в сторону церковного забора. Времени на передышку совсем не было – отродья не собирались отступать и неотвратимо приближались, однако, получилось собрать оставшиеся силы и оценить ситуацию, которая вырисовывалась вовсе не самой приятной. С одной стороны, я еще достаточно уверенно стоял на ногах и, при определенной доле осторожности, вполне смогу закончить начатое. Но с другой – мой безрассудный порыв сыграл со мной крайне злую шутку. Мне нечем было восстановить силы после боя. Из людей вокруг был лишь старый священник да два моих слуги. Естественно никого из них мне есть не хотелось, хотя, и по разным причинам. Но обдумать эту проблему я смогу, только разделавшись со всеми упырями, самые ближние из которых были уже в шаге от расстояния моего удара.

И, вот, я занес клинок, готовясь перейти к решающей атаке. Прямо передо мной стояло четыре упыря. Остальные плелись чуть поодаль. Шаг. Еще шаг. И еще. Кончик моего клинка взмыл ввысь, достигнув максимально высокой точки и молнией рухнул вниз, рассекая напополам лицо, а с ним и голову, ближнего демона. Тварь рухнула как подкошенная, а шпага уже возвращалась обратно, по пути распоров живот следующему отродью. Упырь замер в тщетной попытке удержать собственные кишки. В следующую секунду я вонзил меч ему в висок, пронзив череп насквозь. Третий подошел уже слишком близко и наседал на меня, распахнув клыкастую пасть. С ним я повторил трюк, который однажды проделал с ненавистным мне хозяином гостиницы в ночь, когда Вильгельм перегрыз мне горло – схватил за нижнюю челюсть и резко рванул на себя. Челюсть осталась у меня в руках, упырь свалился на землю и я раздавил ему голову ударом своего тяжелого ботинка. В этот момент со мной сблизился четвертый демон, а следовавшие за ним твари стали обходить меня со всех сторон, стараясь окружить и навалиться всем сразу.

В этот момент кто-то, стоящий далеко за спинами упырей, протрубил в рог. Мои противники встали как вкопанные, потом развернулись и побрели от меня прочь. Рог прозвучал еще раз и твари прибавили шагу. И тут я решился еще на одно безумное действо. Схватив самого ближнего ко мне упыря, как раз, последнего из названных уже четверых, я притянул его к себе и впился в шею. Кровь демона, густая и липкая, отравленная ядом трупного разложения, заполняла мой рот. Это было самое мерзкое, что я когда-либо пил, как по вкусу, так и по содержанию, и организм отчаянно отказывался принимать эту жидкость. Но это была кровь, черт побери! В ней уже почти не оставалось той живительной силы, которой полна кровь любого человека, но так я мог рассчитывать, что протяну, если не до Гамбурга, то до ближайшей деревни точно. Поэтому я пил кровь демона. Хоть прикладывая силу, не меньшую, чем когда сражался с ними, но – пил. Спустя несколько минут тварь была полностью обескровлена. Мешком она рухнула к моим ногам. На всякий случай, я ткнул ее шпагой в голову.

После этого, я обратил свой взгляд к опушке леса, откуда доносился звук рога. Там, в окружении уцелевших упырей, стоял их повелитель, более всего напоминавший омерзительного кентавра. Туловище огромного кабана, вместо головы, венчалось человеческим торсом могучего сложения, который, в свою очередь, был украшен оленьей головой с роскошными ветвистыми рогами. Только вот зубы этого оленя больше походили на волчьи клыки… В одной руке демон держал слышанный уже мною рог, в другой – длинное копье с ланцетовидным наконечником. На шее демона висело ожерелье из иссушенных рук и ног человеческих младенцев, по крайней мере, размеры и характерная форма говорили именно об этом. Передо мной явно стоял сильный воин, свирепый и умелый. И у меня не было ни единого предположения, как мне с ним справиться. Одно я знал точно – ни в коем случае нельзя показывать своей растерянности, не говоря уже о страхе и прочем. У слабости своей, очень легко узнаваемый, запах, почуяв который, даже самый слабый из твоих врагов станет биться против тебя с утроенной силой. Но демон решил пока не нападать. Вместо этого, он заговорил со мной.

«Я впечатлен, – низкий голос существа будто звучал у меня в голове. – Ни одному человеку не под силу такое». «А с чего ты решил, что я человек?» – усмехнулся я. Мы находились довольно далеко друг от друга, но я не повышал голос – почему-то мне казалось, что существо отлично меня слышит. Демон запрокинул голову и поводил носом, будто принюхиваясь. «Да… теперь я чувствую… – мне показалось, что он был удивлен. – Ты… да, я слышал про таких, как ты… Не могу сказать, что для меня большая честь повстречать подобное существо, но раньше еще не приходилось». «Не переживай, для меня все это тоже в новинку» – я не торопился приближаться к своему собеседнику, предпочитая держаться на открытой местности, где было место для маневра, и святая земля церкви могла бы стать надежным убежищем в любой момент. Демон раскатисто засмеялся, то ли в ответ на мою фразу, то ли по каким-то неведомым мне причинам. Потом он продолжил: «Если ты не принадлежишь к людскому племени, почему ты поднял меч на моих слуг, защищая смертных?»

«Я не защищаю их. Люди – не более, чем скот, который служит мне пищей».

Острие шпаги описало полукруг в воздухе, очертив оставшихся демонов.

«А ваш род я ненавижу всей душой, и буду убивать без пощады!».

Повисло тяжелое молчание. Не было слышно ни единого из обычных звуков ночного леса. Даже ветер стих, чтобы не тревожить эту гнетущую тишину. Я был готов, что в любой момент демон бросится на меня, при поддержке своих полусгнивших слуг. Однако, случись это, и мне пришлось бы несладко – мой «кентавр» был гораздо больше меня, к тому же вооружен копьем. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что управляется он им мастерски. Моя же шпага выглядела крайне жалко. Конечно, при желании можно убить медведя иглой, но не будет ли стоить такой героизм жизни самому герою? А наличие нескольких недобитый упырей сводило вероятность моей победы почти к нулю – царь Пирр показался бы крайне удачливым человеком по сравнению со мной, ввяжись я в бой в тот момент. На мое счастье, демон развернулся и чинно удалился в чаще леса, прихватив свою свиту и бросив на прощанье: «Если ты так хочешь, я дам тебе возможность сразиться с достойным противником. Ищи следы Охоты в лесу. Госпожа Перехта будет ждать тебя с нетерпением!».

Глава восьмая

Я остался в одиночестве на заваленной телами упырей окраине леса. Судя по всему, этой ночью мне больше ни с кем не надо будет сражаться. Этой ночью. А следующей ночью меня ждали в гости – демон, повелевавший одержимой нежитью, сделал мне предложение, от которого я не мог отказаться, даже если бы захотел. Очередная безумная, смертельно опасная авантюра, очередной безрассудный натиск на противника, о котором толком ничего не известно, и даже само место его нахождения остается загадкой. Очевидно, в этом был весь я, и можно было только смириться с тем, что стратегом мне уж точно не стать. С другой стороны, этой самой напористости, равно как и бесстрашия, мне было не занимать, а в бою эти качества не менее важны, чем холодный расчет. В конце концов, сам факт моего существования в бессмертном обличии был не чем иным, как затяжной игрой в кошки-мышки с Мирозданием, которая рано или поздно закончится не в мою пользу, поэтому не стоило переживать, что это может произойти завтра, а не через тысячу лет.

Вернувшись в церковь, я рассказал Михаэлю о произошедшем – об армии упырей, об их предводителе и об Охоте, частью которой являлась эта свора. Как ни странно, не будучи близко знакомым с суевериями и легендами простого народа, историю о Дикой Охоте я знал с самого детства. По неизвестной мне причине, именно ею мать очень часто пугала меня, когда я, будучи еще несмышленым ребенком, отказывался ее слушаться. Пожалуй, моя бедная матушка сама не на шутку удивилась бы, узнай она, что ее рассказы о безудержном шествии темных духов вовсе не вымысел, разве что, чуть приукрашены, чтобы человеческий разум мог их воспринимать, не впадая в первобытный ужас. Пастору Михаэлю эта легенда тоже оказалась знакома, судя по тому, как он нервно перекрестился и забормотал молитву себе под нос. Мне стало немного жаль старика – на склоне лет узнать, что все самые мрачные поверья, о которых стараются даже не вспоминать лишний раз, вовсе не выдумка, а ты жив только потому, что отсиживаешься за неприступными для кровожадных тварей стенами, это бесспорно тяжкое испытание для человека, посвятившего всю жизнь спасению душ других людей.

«Судьба жестока, Михаэль, – подытожил я свой рассказ. – И тебе ли не знать, что в наибольшей мере ее жестокость распространяется на тех, кто радеет за благо остальных?!». Пастор тяжело вздохнул: «Ты прав. Как прав и тот, кто сказал, что знание лишь преумножает печали. Даже если я захочу предупредить людей из окрестных деревень, добрая половина из них будет смотреть на меня как на сумасшедшего… Пока не станет слишком поздно…». Я положил руку на плечо Михаэля в знак поддержки и некоего сопереживания: «Не торопись отчаиваться, поп. Как я уже сказал, следующей ночью я нанесу визит своим новым друзьям и, если мне повезет, они перестанут угрожать твоей возлюбленной пастве». Глаза пастора засияли от радости. «Нет-нет, не благодари меня, Михаэль! Я делаю это вовсе не из сострадания или любви к ближнему. Не забывай, что я не меньший враг твоим добрым людям, чем твари, которых извергла Преисподняя, и растерзаю любого из них, встань он у меня на пути в неурочный час». Священник пожал плечами: «Пути Господни неисповедимы и не мне судить о Его промысле. По крайней мере, умерщвляя тела людей, ты не чинишь вреда их душам».

Признаюсь, мне совершенно нечего было ему ответить.

Я не имел ни малейшего представления, что ожидает души моих жертв.

Да и мне было наплевать на это.

Теперь настало время подумать о ночлеге и прочих насущных вещах. Сменив одежду, я спросил пастора о месте для сна. На всякий случай я расположился в одной из подвальных комнат, в которую солнечный свет не попадал ни при каких условиях и которая запиралась изнутри на щеколду. Конечно, Михаэль производил впечатление человека, которому можно доверять, да и находился он не в том положении, чтобы пытаться меня убить в порыве праведного гнева, но я прекрасно знал человеческую природу, и меньше всего хотел проснуться оттого, что кто-то вгоняет мне кол в сердце. Напоследок пастор спросил, не нужно ли мне чего-нибудь. Я сказал, что неплохо было бы, если кто-то попытается привести в порядок мою одежду, пострадавшую в схватке с нежитью. Немного подумав, я мрачно пошутил, что не откажусь от свежей крови. Михаэль вымученно улыбнулся и отправился спать, для него пережитого за ночь было более чем достаточно, я же дождался рассвета и, когда мои слуги проснулись, дал им необходимые инструкции в связи с неожиданной остановкой минимум еще на одну ночь. Собственно, все, что от них требовалось – приглядывать за священником в течение дня, чтобы он не учудил чего-нибудь, и уезжать домой, если я не вернусь к следующему рассвету.

Наконец я мог позволить себе заснуть. Будучи существом, не знающим физической усталости, я, все же, испытывал тяжелейшее моральное утомление и страстно желал забыться во сне, спрятавшись от пережитых кошмаров, которые с недавнего времени стали вечными спутниками моего бытия. Среди кромешной тьмы мира, ставшего моим домом и тюрьмой одновременно, единственным слабым источником света были лишь мои собственные воспоминания и грезы. Я всеми силами стараюсь поддерживать этот свет и по сей день, понимая, что угасни он, и тьма поглотит меня в ту же секунду, похоронит заживо в своем чреве. Отчасти и поэтому, я не стесняюсь в описании своих чувств и переживаний относительно Шарлотты, которую где-то в глубине сердца нежно люблю до сих пор и буду любить до конца своей жизни, и прочих женщин, с которыми сводила меня судьба, хотя и понимаю, что это может вызвать ваше недовольство. Но, согласитесь, счастье мое, это ведь очень глупо для высшего существа – ревновать к воспоминаниям о давно и безвозвратно ушедших людях и событиях?!

Но в тот раз мне было не дано спокойно заснуть и отдохнуть от тягот бытия. Видимо, кровь оживших мертвецов, которой я был вынужден напиться, чтобы не лишиться сил во время боя, была не менее пропитана дьявольской энергией, чем их полусгнившие тела, из-за чего мои сны больше напоминали какие-то искаженные бредом воспоминания постороннего мне человека. Я не знал ни его, ни того, что было вокруг, вероятнее всего, этот человек жил много веков назад. Мутные, перекошенные картины из жизни сменяли друг друга, периодически из этого тумана выпрыгивали лица людей, вероятно, бывших очень близкими и дорогими. Потом я видел обрывки воспоминаний о мрачном шабаше, страшной, мучительной смерти и возвращении к жизни уже в облике безвольного орудия демонического промысла, влекомого лишь неутолимым голодом. Видел Охоту и травлю, видел несчастных людей, ставших добычей. Тем из них, кого разорвали в клочья и сожрали заживо, очень повезло по сравнению с теми, кого привели к хозяйке Охоты, восседающей в свете костров на троне, обтянутом человеческой кожей.

«Мы ждем тебя с нетерпением! Наши гончие жаждут снова вкусить твоей плоти.

Твоя вечная жизнь превратится в вечную агонию.

Приходи… если осмелишься…».

Не знаю, действительно ли хозяйка Дикой Охоты обращалась ко мне, проникнув в мой сон с помощью какого-то дьявольского искусства, или мое собственное воображение таким образом тщетно предостерегало меня от неизбежного. Я проснулся. Судя по всему, солнце уже зашло, и мне пора было готовиться к своему кровавому причастию. Все, с чем я сталкивался до сих пор, было мелочью по своей сути и представляло опасность только за счет моей неготовности противостоять подобным силам. Однако, даже будучи полностью неготовым, я выходил победителем. Этой ночью все будет по-другому. Где-то в глубине леса меня ожидают враги свирепые и весьма могучие. Если честно, я совершенно не представлял, насколько могучие. И, самое главное – они ждут моего прихода. Готовятся к нему. Расставляют капканы и точат оружие. Вероятно, они знают каждую тропинку в лесу, поэтому пытаться хитрить мне бессмысленно, скорее, я сам себя заманю в какую-нибудь ловушку. Что ж, оставалось надеяться на свои умения, надежность оружия и что Создатель ненавидит демонов больше, чем меня.

Пастор Михаэль уже ждал меня в главном зале. Он принес хорошие вести – моя одежда поддавалась восстановлению и одна добрая женщина из близлежащей деревни взялась заняться ею, обещав закончить через день. «Что ж, – ухмыльнулся я, – отличный повод погостить здесь еще немного». Священник кивнул, хотя было заметно, что он вовсе не бесконечно счастлив от моего пребывания в своей обители. Естественно, его можно было понять – разве будет баран рад волку, решившему ни с того ни с сего пожить в овчарне?! Но, тем не менее, наш вынужденный союз был прекрасен – только смирив наши страсти и попытавшись дополнить слабости друг друга своими сильными сторонами, мы могли противостоять общему врагу. При этом ни я, ни пастор, хоть и проникшись определенной симпатией, не испытывали особых иллюзий насчет возможности страшной и кровавой расправы над своим вынужденным союзником. Конечно же, моя несравненная, я не исключал вероятности того, что придется загрызть священника. Мне бы очень не хотелось этого делать, но при отсутствии в округе другой пищи, выбирать не пришлось бы. И я более чем уверен, что и пастор не сильно гнал от себя мысли вонзить мне кол в сердце. Благо я не рассказал ему, как надо правильно меня убивать.

Решив хоть немного увеличить свои шансы на возвращение живым из леса, я достал два пистолета, которые были запакованы еще в Венеции, и небольшой запас пороха и пуль. По-хорошему, я смогу сделать только по одному выстрелу из каждого, но если удача мне улыбнется и появится время на перезарядку, лучше иметь с собой все необходимое. Не забыл я и распятие, которое уже спасло мне жизнь однажды. По традиции оно отправилось в карман сюртука. Оставалось только одно – определиться, куда мне нужно двигаться. Если я возьму неверное направление, то бестолку прошатаюсь по лесу до утра, а потом вполне могу стать легкой добычей демонов, если хоть один из них способен передвигаться при свете солнца. Я спросил у пастора, есть ли в окрестном лесу какая-нибудь большая приметная поляна или лесопилка, на худой конец. Таковая действительно была, причем, относительно недалеко и, что самое интересное, место по описанию очень напоминало то, которое я видел в своем сне. Более задерживаться не было необходимости, и я зашагал к выходу.

Михаэль замешкался, потом бросился мне вслед.

Он догнал меня почти что на пороге, буквально затянув назад.

«Подожди немного. У меня есть еще кое-что для тебя».

Я остановился. Пастор торопливо удалился. Спустя несколько минут он вернулся… ведя за руку мальчика лет двенадцати. Поверьте, душа моя, если бы он вернулся со всеми легионами ада, я бы удивился меньше. В недоумении я пожал плечами, на что Михаэль ответил, подталкивая ко мне дитя: «Он сирота. И блаженный… Видимо, Господь уготовал ему участь взойти на заклание, подобно агнцу, чтобы спасти остальных добрых людей». Я протянул руку навстречу мальчику и тот охотно взялся за нее. Славный мальчуган, слегка худоватый для своих лет. Если бы не совершенно бессмысленный взгляд, то невозможно было бы сказать, что с ним что-то не так. Пастор указал мне на дверь, ведущую к кладбищу: «Сюда, будьте добры. Хоть я и отдаю тебе его тело и кровь, но душу оставь мне и Господу». Мне было все равно, я не питаюсь душами. Мы вышли из церкви, и подошли к заботливо приготовленной могиле. В тот момент я почувствовал себя каким-то мрачным языческим богом, которого задабривают жертвами не из любви, а от страха. Михаэль же чувствовал себя не иначе, как Авраамом, ведущим Исаака к жертвеннику.

Только я не был его милосердным Богом, отвращающим нож в последний миг.

Я закрыл мальчику глаза и впился в шею, стараясь не упустить ни капли.

Господи, какой же вкусной была его кровь!

Закончив, я бережно положил тело несчастного сироты на землю и предоставил священнику возможность заняться им. Пастор опустился на колени и попытался прочесть молитву, однако, не выдержал и разрыдался, прижав к себе бездыханное дитя. «Что же я наделал?! – причитал он. – Господи, почему ты не указал мне иного пути?!». «Ты вполне представлял, чем все закончится, когда вел его сюда. – безучастно произнес я. – Если это тебя хоть немного утешит, то я очень благодарен. Его кровь действительно восстановила мои силы, и теперь я более чем готов встретить наших общих врагов». Не дожидаясь ответа, я зашагал в сторону леса напрямик через кладбище, по привычке перемахнув через невысокий забор. У меня не было ни времени, ни желания успокаивать старика, как бы жестоко это ни звучало. Мы должны быть готовы принимать последствия наших решений, которые возникают всегда и зачастую могут быть весьма печальны. Иначе теряется смысл свободы воли. Иначе ты становишься неотличим от скота, который ты разводишь, чтобы утолять голод его плотью. Иначе ты сам годишься только на то, чтобы твоей плотью утоляли голод.

Стоя на опушке леса, я не удержался и обернулся к церкви. С места, где я стоял, совершенно не было видно Михаэля, да и расстояние было уже немалым. Однако никакого беспокойства или опасности не ощущалось вокруг здания – церковь по-прежнему нависала над окрестностями, осененная гнетущей безмятежностью. Оставалось надеяться, что священник не наложит на себя руки в приступе праведного покаяния. Тем временем где-то в глубине леса меня уже заждались. Запах мертвечины, исходивший от упырей, не выветрился почти за сутки и послужил отличным указателем пути на ближайшие несколько сотен шагов. Потом начали появляться другие указатели. Некоторые едва заметные и понятные только посвященному, вроде странных знаков на деревьях, которые бы человеческий глаз вряд ли заметил бы даже днем. Другие – более, чем видимые, я бы даже сказал, бросающиеся в глаза. Все чаще стали появляться человеческие скальпы и сердца, прибитые к стволам деревьев. И чему я был совершенно не удивлен, так это тому, что направление, которого я придерживался, очень сильно совпадало с направлением, в котором должна была находиться стоянка лесорубов – несколько простых хижин, сарай и колодец, не ахти какая роскошь, но вполне достаточно, чтобы работать, не задумываясь о крове над головой.

Около полуночи я достиг искомой поляны. Она напоминала что угодно, но приют простых работяг – вдоль границы с лесом через каждые несколько шагов были воткнуты деревянные столбы примерно мне по грудь высотой. На столбы были насажены весьма грубо выполненные плоские светильники из глины или похожего материала, в которые было налито густое черное масло в качестве топлива, дававшего гораздо больше света и тепла, чем привычные для меня факелы. Я постоял пару минут на стыке света и тьмы, подождав, пока глаза привыкнут после беспросветной черноты ночного леса. Затем, я решительно переступил границу, обозначенную этими первобытными фонарями, прошел несколько шагов вглубь поляны и осмотрелся. Каждый из фонарей был богато украшен гирляндами из человеческих ушей, пальцев и скальпов. От хижин не осталось и следа. Видимо, их разобрали на доски, а остатки просто сожгли. Из досок же и прочего материала были собраны в большом количестве рамы, похожие на те, что используются для просушки шкур, снятых со свежеубитых животных. Только сушили на них человеческую кожу.

Всюду на земле валялись останки тел и внутренности.

Вонь стояла невыносимая.

Целый букет разномастных запахов. И все говорили об одном.

О смерти и разложении.

Недалеко от центра поляны находился колодец, судя по всему, служивший хранилищем для тех частей трупов, которые не годились на украшения. А прямо по центру этого скорбного капища, в окружении таких же светильников, какие стояли на краю поляны, высился огромный трон из дерева, обтянутый человеческой кожей и увешанный отрубленными головами и конечностями, будто рождественская елка гирляндами. Тот самый трон, который я видел во сне. Вокруг него все свободное место было заполнено знакомыми уже мне упырями, некоторые из которых были заняты разделыванием и перетаскиванием тел, некоторые копошились на земле, пожирая ошметки плоти, а некоторые просто стояли, всматриваясь в пустоту. Тропа, по которой я пришел, вывела меня ровно сзади трона, и мне пришлось потратить некоторое время, обходя его, однако, ни один из нежити не обратил на меня внимания. Как бы мне ни хотелось, я не позволил себе поддаться искушению легкой расправы над упырями – было очень похоже, что они просто ждут чьего-то приказа, чтобы наброситься на меня всей стаей. Наконец, я обошел трон и встал лицом к лицу с восседавшим на нем.

Признаюсь, рассмотрев подробнее нависавшее надо мной сооружение, я оценил его своеобразную красоту. Каким бы отвратительными и противоестественными ни являлись декорации, нельзя было сказать, что они навешаны бессмысленно или безвкусно. Во всем этом явно была определенная система, замысел или символизм, если угодно. Чуждый и непонятный мне символизм, но четко прослеживающийся в асимметричности «архитектуры» трона, его расположении на поляне и обустройстве поляны в целом. Размеры трона говорили, что предназначен он для существа гораздо большего по размерам, нежели человек, поэтому, я слегка удивился, увидев на не существо вполне даже человеческой комплекции. На троне полулежа, закинув одну ногу на подлокотник, сидела… Да, я бы назвал это женщиной. Причем, довольно красивой женщиной – существо было обнажено. Но птичьи лапы вместо стоп, длинные когтевидные пальцы и перьеобразная растительность на голове, в сочетании с птичьего же вида грязно-белым пушком над грудями, на животе и лобке (и, вероятно, на спине тоже), достаточно однозначно говорили о демоническом происхождении.

Хотя, даже в таком обличии существо привлекало меня как мужчину.

Я усмехнулся от этой мысли, тварь расхохоталась, видимо, поняв причину:

«Если хочешь, можем позабавиться перед тем, как ты умрешь!»

«Прости, шлюха, священник благословил мой меч, а не мой член…» – произнес я без тени иронии. Дьяволица криво ухмыльнулась. «Какая жалость. – вздохнула она, проводя пальцем по влагалищу и слегка приоткрывая его. – Я думаю, ты весьма хорош». С этими словами, царственная гарпия принялась ласкать себя, делая это с такой страстью и неистовством, будто ждала этой возможности не одно столетие. Тварь завершила свое дело довольно быстро, выгнувшись, будто в агонии, и исторгнув пронзительный и пугающий вопль, одновременно похожий на женский и на птичий. На своем пике, ее крик превратился в гортанный призыв: «Убейте его!». В ту же минуту со всех сторон ко мне двинулись десятки упырей. Неспособные противостоять моей силе и скорости по одиночке, они были практически непобедимы и смертоносны, сбившись в толпу. Несокрушимая стена плоти.

Однако в этом мире нет ничего абсолютно неуязвимого. То, что было не под силу сделать мне, легко могла бы уничтожить необузданная сила природы, найди я способ пробудить ее и прийти мне на помощь – беспощадную и прекрасную в своей первозданной мощи. И такой способ нашелся довольно быстро. Подождав, пока нежить подтянется ко мне достаточно близко, чтобы стоять вплотную друг к другу, но, в то же время, еще давать мне место для маневра, я разбежался, насколько позволял круг в три шага диаметром, и прыгнул навстречу протянутым когтистым лапам и разверстой пасти ближайшего упыря. Я без труда сбил с ног тварь, шедшую впереди, попутно размозжив ей череп кулаком. Тело же, отброшенное столкновением, пошатнуло равновесие следовавших за ним. Начало было положено! Яростно работая руками и ногами, я расчищал дорогу перед собой, попутно стараясь иметь свободное пространство и сзади. Двигался я отнюдь не бесцельно – один из фонарей, стоявших перед троном, стоял ко мне довольно близко и я заметил, что несколько демонов задели его, двигаясь в мою сторону.

Когда же меня и фонарь разделяло расстояние практически вытянутой руки, я схватил ближайшего ко мне упыря обеими руками, чуть приподнял его над землей и изо всех сил швырнул на фонарь. Столб устоял, однако наклонился достаточно для того, чтобы масло из плоской чашки светильника расплескалось, а вслед за ним на свободу вырвался и огонь. Спустя еще мгновение поляна превратилась в натуральное Пекло – промасленная плоть упырей занялась мгновенно, и через них пламя постепенно добралось до всех тварей. Под конец этой чудовищной мистерии, я в полной мере ощутил себя в центре ада. То, что все демоны чувствуют боль, думаю, является очередной загадкой природы, не поддающейся объяснению. Упыри не были исключением. Охваченные пламенем, они испытывали чудовищные страдания, однако, будучи не способны мыслить самостоятельно, продолжали идти на меня. Дошли, тем не менее, далеко не все – очень многие демоны сгорали дотла в считанные секунды. Об остальных позаботился мой клинок.

Я стоял в центре огненного ада, переполненного стонами страданий тех, кто умирал во второй раз. Каким-то чудом сам я был практически невредим, за исключением нескольких рваных ран и пары ожогов, но все это сошло быстрее, чем я успел обратить внимание. Не менее удивительным было и то, что пламя не распространялось за пределы поляны, будто удерживаемое какой-то незримой силой. Сжечь лес дотла совершенно не входило в мои планы, поэтому я искренне порадовался этому явлению, несмотря даже на то, что его происхождение могло таиться в дьявольских чарах, а не в Божьей воле. Тем более что мое дело еще не было завершено – истинные враги, зловещие и сильные, наблюдали за страшной гибелью своей армии со стороны и не спешили нападать. Мой старый знакомый – кентавр, представлявший, на самом деле, отвратительную помесь кабана, человека и оленя, отмеченную, вдобавок, еще и демоническим уродством, стоял возле трона своей королевы, опершись на копье. Перехта же, так он назвал эту коронованную дьяволицу, созерцала все происходящее с непередаваемым восторгом и интересом, будто это была не зловещая кровавая бойня, а красочное представление известного театра.

Когда же последний из упырей затих, а вместе с ним, и огонь стал успокаиваться понемногу, «кентавр» оживился. Он стал неспешно приближаться ко мне, двигаясь по дуге, но неумолимо сокращая дистанцию. «Что ж, ты полностью оправдал мои рассказы, вампир, – снова зазвучал в моей голове низкий спокойный голос демона. – Моя госпожа довольна зрелищем, что ты устроил. Не разочаруй нас и в последний раз – умри красиво!». Чудовище, наконец, вышло для наиболее подходящее расстояние для рывка, и сразу же бросилось в атаку, потрясая копьем. Я был готов к этому, однако, маневр мне предстоял крайне опасный. Не рассчитай я время, хотя бы, на долю секунды и тварь попросту втопчет меня в землю. Будь я трижды бессмертный, таких ран мне выдержит ни одно тело из плоти и крови. За те секунды, что эта мысль родилась и погасла в моей голове, демон приблизился к своей цели. Когда он навис надо мной, я сумел в полной мере оценить ту восхитительную животную мощь, которая мне противостояла. Этот противник определенно вызывал уважение.

Но, все же, это был враг. Враг, желавший моей смерти не меньше, чем я желал расправиться с ним. Острие копья просвистело возле моего лица, а тяжелые копыта едва не протоптались по моим ребрам – буквально в последний момент я отпрыгнул в сторону. Только тогда, когда демон уже не успел бы развернуться. Уповая скорее на милость Творца, нежели на крепость стали, я нанес несколько ударов своей шпагой, пока огромное порождение Тартара проносилось мимо. Один или два из них стали успешными – видимо, я задел сухожилие или что-то типа того, потому что демон на полном скаку рухнул наземь, перевернувшись через себя. Я понимал, что это далеко не конец, а просто у меня появилось несколько секунд форы, поэтому сразу же бросился к павшему «кентавру» со шпагой наперевес, свободной рукой вытаскивая из-за пояса один из пистолетов. Подойдя почти вплотную, я вскинул ствол и нажал на спусковой крючок. Доля секунды до выстрела показалась мне вечностью.

Если оружие даст осечку, у меня будет совсем мало шансов победить.

И еще меньше шансов уйти живым от гнева королевы этого шабаша.

Надеюсь, Бог ненавидит этих тварей больше, чем меня.

На мое счастье, опасения оказались напрасными – механизм оружия сработал безупречно. Из ствола вырвался столп огня и дыма, швырнувший тяжелую пулю в грудь демона. Спустя еще мгновение окрестности содрогнулись от поистине ужасающего вопля. Раскаленный свинцовый шар, освященный пастором Михаэлем, разворотил торс существа, почти отделив его человеческую часть от кабаньей. Тело, или уже тела, бились в агонии, обильно заливая кровью все вокруг. «Ты убил мою плоть, ублюдок, – обратился ко мне демон в последний раз. – Но не радуйся, когда-нибудь я снова восстану из ада. Может быть, через десять лет, может быть, через тысячу, но это произойдет. И к этому времени, тебе лучше уже сдохнуть!». Я лишь усмехнулся в ответ: «Если бы ты знал, что ждет таких, как я, после смерти, ты бы понял… почему я никогда не умру». Когда конвульсии твари прекратились, я был уже возле трона Перехты. На ее птичьем лице отчетливо читался испуг, смешанный с глубочайшим отвращением и ненавистью. Примерно такие же чувства я бы испытывал, если бы понял, что сейчас паду от рук деревенских увальней, которые даже считать до пяти не научились. Жизнь совсем не справедливая штука.

Я же ощущал, будто мое тело и разум прощупывают изнутри, в поисках каких-нибудь привычных точек воздействия, и не найдя одних, переходят к следующим, и так до бесконечности. Видимо, Перехта была сильна только своими чарами, которые хоть и безотказно действовали на людей, для моего мертвого, в обычном понимании, тела не представляли совершенно никакой угрозы. Судя по некоторой скованности движений, которую я чувствовал у себя с момента победы на «кентавром», дьяволица была способна вывернуть человека наизнанку буквально силой мысли. Теперь понятно, почему она верховодила Дикой Охотой. Дойдя до подножья ее трона, я остановился. «Ты забыла? Я не человек. Я – существо иного народа. Того, что отверг смерть наравне с жизнью. – неспешно я стер со шпаги кровь и вложил ее в ножны. – Твои чары сильны и смертельны для потомков Адама. Для живых и смертных. С теплой кровью и бьющимися сердцами. Но я уже давно не один из них. И никогда более им не стану».

«Мразь!» – завизжала гарпия во все горло и попыталась броситься на меня, но я оказался быстрее. Я прыгнул навстречу твари и ударом колена в грудь вернул ее обратно на трон. Послышался хруст костей и в лицо мне прилетели капли крови, вырвавшиеся, вместе с захлебывающимся криком боли, изо рта дьяволицы. Все еще цепляясь за свою жизнь, она настойчиво пыталась поразить меня своими когтистыми руками, но я не позволил и этого. Несколько ударов кулаком по лицу усмирили тварь, попутно превратив челюсть и нос в кровавый фарш. Из последних сил Перехта презрительно прошипела: «Даже истекающая кровью и убитая, я – богиня и королева Дикой Охоты. И останусь ей даже лишенная этого тела, даже в самом сердце Преисподней. А ты – не более, чем бессмысленный выродок, противный и миру Света и миру Тьмы. Не знаю, что за войну ты ведешь, но она обречена на поражение. Твоя собственноручно избранная судьба раздавит тебя рано или поздно без тени жалости и сожаления!». Я прервал ее речь, схватив за волосы, приблизившись вплотную к кровоточащей ране, которой стало ее лицо, и жадно проведя языком снизу вверх, стараясь поймать как можно больше крови.

«Не пытайся мне врать, тварь. Я не знаю, какая на вкус

кровь королевы или богини.

Но твоя на вкус – как у тех шлюх, что не разу уже были моей добычей».

И тотчас я впился в шею дьяволицы, страстно высасывая ее жизнь.

Глава девятая

«Твои волки еще долго не потревожат тебя, пастор» – с этими словами я переступил порог церкви, вернувшись с небольшой лесной поляны, ставшей этой ночью настоящим полем боя. Моя одежда была грязна и местами изодрана, сам я – вымазан в крови и саже, каждый мой шаг разносил по зданию запах смерти и огня. Я вернулся живым, следовательно, я победил и адские твари уничтожены – иного доказательства я не мог, да и не особо желал, предоставить Михаэлю. Священник же и сам не казался особо рад моему возвращению. Для него я был опасностью не меньшей, чем полчища упырей, опасностью, от которой не спрячешься на освященной земле. К тому же, Михаэль явно очень страдал из-за блаженного сиротки, принесенного мне в жертву, будто языческому божеству. «Теперь ты уедешь? – без тени надежды в голосе спросил священник. – Ты ведь получил, что хотел и даже много больше». Я кивнул. «А меня ты… – Михаэлю было тяжело говорить о возможности собственной смерти, несмотря на всю полноту его веры. – Меня ты тоже убьешь?».

«Нет – безучастно ответил я. – Ты никому ничего не расскажешь, а есть я не хочу».

Наверное, стоило из предосторожности лишить жизни доброго пастора.

Но тогда я был слишком утомлен убийствами.

Я закрылся в своей келье, скинул опостылевшую грязную одежду и завалился на свое импровизированное ложе, сооруженное из какого-то древнего сундука и моего дорожного плаща. Все же, счастье мое, я думаю, что не так уж не права была та гарпия, назвав меня бессмысленным выродком – ведь разум мой, равно как и большинства мне подобных, сохранил все человеческие привычки, тогда как тело уже не испытывало потребности во многом, будучи, по сути, мертвым и приводимым в движение другими законами, нежели законы смертной плоти. Мы совершенно не испытываем физической усталости, только слабость, когда голодны либо истощены по другим причинам, соответственно, простая радость отдыха после тяжелой нагрузки нам недоступна. А в тот момент мой мозг, по привычке желал именно такого удовольствия. Не получая желаемого, разум тревожил меня бесконечным потоком самых разных мыслей, которые не давали мне расслабиться и спокойно заснуть в течение нескольких часов. Когда же мне удалось-таки забыться, мир сновидений также оказался совершенно не дружелюбным.

Мне снилось, что я гуляю с Шарлоттой по огромному собору. Здание было пустым и явно заброшенным, однако нигде не виднелось следов разрушения. При этом, через трещины в камне росла трава и дикие цветы. Сквозь окна, которые почему-то находились только под самой крышей очень высоко над землей, пробивались солнечные лучи, слегка разгонявшие царивший внизу полумрак. Лотта, моя нежная драгоценная Лотта, была весела и красива, и я смеялся вместе с ней. Мы бродили по зданию, рассматривая скульптуры, обсуждая витражи и играя с эхом. Как в старые добрые времена, когда у нас еще была надежда на счастливое завтра. И вот, Лотта взяла меня за руку и подвела к входной двери. «Пойдем отсюда, Гете, – сказала она тихо и ласково. – Пойдем. Здесь темно и одиноко, а там – большой светлый мир». Я потянулся, чтобы открыть дверь, но в последний момент отдернул руку: «Нет, любимая, я не могу. Солнце там… оно убьет меня». Моя ненаглядная широко улыбнулась, будто я сказал ей что-то неимоверно приятное: «Да, любимый. Убьет. И мы будем вместе навсегда».

С этими словами она подошла к двери и стала биться головой о толстые доски.

Раз. И еще раз. И еще. И еще.

И с каждым ударом она смеялась все громче.

Повернулась ко мне окровавленным лицом и спросила:

«Любимый, чего ты медлишь?! За этими дверями наше счастье!». Я открыл глаза. Методичный глухой стук в дверь не исчез. Кто-то явно очень хотел нанести мне внезапный визит и вряд ли он шел с благими намерениями. Я успел только вскочить со своей лежанки, как дверные петли начали предательски дребезжать, намекая, что времени одеться у меня совершенно нет. Действительно, спустя секунду замок поддался, и дверь распахнулась настежь. На пороге толпились десятка два крепких мужиков – не иначе, как мой друг пастор поддался мукам совести и решил избавить мир от нечистой твари. Что ж, его можно было понять. Мои гости явно не ожидали, что я встречу их не мирно спящим, а вполне даже готовым дать отпор – иначе они действовали бы более вдумчиво и аккуратно, а не ломились бы всей толпой через довольно узкий проем. Но выбора уже не было. Я же воспользовался мгновениями замешательства, чтобы оценить обстановку. Большой опасности для меня деревенские здоровяки не представляли, однако, в условиях крайне ограниченного пространства все равно нужно было быть осторожным, чтобы никто не снес мне голову случайным ударом. А еще – на улице явно вовсю светит солнце и моих слуг, скорее всего, убили. Надеюсь, это была быстрая смерть.

Оплакать возможную потерю двух очень надежных и полезных помощников мне не дали. Первый переступивший порог моего обиталища крестьянин, наконец, опомнился, и бросился на меня с ревом, размахивая отнюдь немалых размеров тесаком. Наверное, среди своих друзей он слыл богатырем и умелым рубакой, но, по сравнению с паном Мариушем и прочими мастерами фехтования из Венеции, был чудовищно медленным и неуклюжим. Я убил его нарочито жестоко, чтобы распугать остальных и как можно быстрее закончить эту клоунаду – фактически, голыми руками разорвал бедолагу на части, сделав это неторопливо, смакуя его страдания и нарастающий страх врагов. В целом, это возымело эффект. Явно не готовые к такому повороту дел крестьяне превратились из кровожадных хищников в испуганных ягнят. Впрочем, толпа на то и толпа, чтобы ей было легко управлять. Я медленно пошел вперед. У нападавших появились первые признаки паники.

Когда я схватил самого ближнего из них и вырвал ему кишки, они побежали.

Побежали, спотыкаясь друг о друга, падая, ругаясь и истошно крича.

Я расправился еще с одним, самым нерадивым и остановился.

Выгнав крестьян из подвала, я, тем не менее, сам оставался в нем как в ловушке, потому что солнце действительно светило ярко и до заката оставалось не менее семи часов. На мое счастье, никто из нападавших не додумался поджечь церковь. Не сказал бы, что это было бы для меня смертельно, однако определенную опасность, безусловно, представляло и добавило бы немало неприятных часов. Будучи не в состоянии покинуть подвал церкви, я должен был бы гореть вместе с ней, после чего, мне бы пришлось каким-то образом пробивать себе путь наружу – дверь явно завалило бы. И я бы сделал это. Может, через день, может, через неделю, но сделал бы. И вернулся бы на грешную землю. Вернулся бы голодным и злым. И устроил бы настоящую бойню в той злосчастной деревеньке, жители которой, по сути, и заварили всю эту кашу. Жаль, что они никогда не поймут, насколько им повезло сегодня. Боль, конечно, самый лучший учитель, но слишком мало в этом мире тех, кто способен через зерно постичь Вселенную. Отягощенный догмами, предрассудками и страхом разум, сам становится не больше зерна.

Оставшееся до заката время, я провел в компании трех обезображенных трупов, размышляя о несовершенстве человеческой природы, которое, фактически, является предметом культа и поклонения, а не осознается постыдным изъяном, который следует исправить в кратчайшие сроки. Не меньше корил я и себя самого за столь глупую и беспардонную опрометчивость, впредь решив ни при каких условиях не сохранять жизнь людям, которым откроется моя природа. Некоторым из них, возможно, будет предоставлена возможность на себе познать все радости и печали вечной жизни, для остальных открывшееся знание не принесет ничего, кроме скорейшей гибели. Впрочем, даже тогда я бы поспорил, какой вариант является более мрачным. Так, я сидел в своем унылом убежище, ожидая закат, чувствуя, как ненавистная и гибельная тоска начинает скрестись в моем сердце. Но мне повезло – тьма накрыла мир прежде, чем уныние поглотило меня полностью.

Я покинул подвал и обошел церковь в надежде найти что-либо из своих вещей. Почти все пропало, зато нашелся мой добрый пастор, бившийся в предсмертном бреду прямо перед главным входом. Очевидно, убегавшие крестьяне подумали, что он специально заманил их в ловушку, чтобы скормить упырю. А, может, кому-то просто захотелось отвести душу, раз уж расправиться со мной не получилось. Михаэль узнал меня и прохрипел что-то неразборчивое, пытаясь протянуть ко мне руки. Я же пожал плечами и прошел мимо – если бы его богу было угодно, чтобы поп не страдал, он послал бы ему быструю смерть. Также, я нашел тело одного из своих слуг со страшной раной на шее. Что ж, он хотя бы не сильно страдал. Кареты же и второго слуги не было. Я искренне пожелал ему удачи, понадеявшись, что ему все-таки удалось спастись. Конечно, оба моих спутника были закоренелыми преступниками, но в моем мире почитание человеческих законов мало что значило, а людей, умеющих держать язык за зубами и четко исполнять условия договоренностей, сколь бы странными они не казались, было сложно найти во все времена и во всех странах.

Я собрал все, что могло мне понадобиться, и что я мог унести, остальное сжег вместе с телом своего неудачливого слуги. Увы, чистой одежды найти не удалось, но я воспринял это с неким стоическим смирением и пониманием. Очевидно, история должна сделать полный круг, чтобы вывести на новый уровень понимания законов Вселенной. Однако, знания преумножают печаль, и, вознося свой разум к высотам тайного знания, душу свою я все глубже низвергал в бездну Преисподней. Есть ли предел этой вышине и этой глубине? Насколько далеко могут разойтись мой разум и моя душа, и смогут ли полученные знания оправдать предстоящее падение? Имеет ли моя война хоть мизерный шанс на успех или это не более, чем каприз моего томящегося в вечности существа? Что ж, счастье мое, у меня было более чем достаточно времени на размышления – до Гамбурга мне снова предстояло идти пешком, продираясь через чащу германских лесов, подобно паломнику, преодолевающему зной пустыни в фанатичном стремлении достичь святой земли.

Впрочем, как и в прошлый раз, это были единственные трудности на пути. Я без труда нашел дом Дитера и получил там такой же радушный прием, как и тогда, когда впервые переступил его порог в компании Вильгельма. Хозяин дома совершенно не изменился ни в манерах, ни в привычке к восточным излишествам. Конечно, по сравнению с томной роскошью османских богачей, Дитер вел практически аскетический образ жизни, но для моей сугубо европейской натуры все эти шелка и диваны казались чем-то если не чуждым, то, по крайней мере, явно не жизненно необходимым. Даже жизнь в Венеции не избавила меня от нордической прагматичности в быту. Тем не менее, я с превеликим удовольствием поддался соблазнам, которые в изобилии ожидали меня в доме моего друга. Как минимум, мне было необходимо привести в порядок свое тело, чтобы от него не пахло мертвой лошадью, и свой разум, чтобы быть в состоянии связно излагать свои мысли. Именно этим я и занялся сразу по прибытии. Дитер же, как истинно учтивый и гостеприимный хозяин, вовсе не торопился начинать разговор о тех делах, с которыми я столь упорно напрашивался к нему в гости.

Следующую ночь мы начали с уже знакомого мне кальяна, наполненного настолько сильным дурманом, что сознание за малым не выворачивалось наизнанку, рисуя перед глазами самые удивительные картины и стремясь унестись в какие-то совершенно непознанные уголки самого себя. Были также и юные персы, чья кровь была на вкус, будто редчайшее вино. Правда, в этот раз нам привели двух мальчиков. «Знаешь ли ты, друг Гёте, – произнес Дитер, поглаживая одного из персов по щеке, – что это не простые дети?». Конечно же, я не знал, хотя, и заметил, что на уличных попрошаек они слабо похожи. Дитер продолжил: «Эти прелестные создания специально созданы для нашего удовольствия. Один мой друг, очень дальний друг из Константинополя, уже не одну сотню лет выращивает их. Я не смогу порадовать твой пытливый ум подробностями, потому что сам их не знаю, скажу лишь, что это целый сад. Сад плоти и крови. И только самые ценные из плодов покидают его стены. Участь остальных печальна и незавидна. Думаю, ты о ней догадываешься.

Те же, кто проходит отбор, получают специальное воспитание и обучение.

И свою недолгую жизнь посвящают тому, чтобы дарить нам наслаждение.

Всеми возможными и невозможными способами».

С этими словами Дитер распахнул халат и слегка наклонил голову мальчика в нужном направлении. Тот понял все без лишних слов. Мой друг сладко застонал и вернулся к своему рассказу: «Это божественно, Гёте. Просто божественно! Каждый из нашего рода борется с тоской вечной жизни по-своему – я, например, уже долгое время спасаюсь только с помощью этих милых существ». Жестом Дитер предложил мне последовать его примеру, но я отказался. Хотя все догмы морали смертных были мне давно чужды и смешны, некоторые барьеры так и остались для меня непреодолимыми. Я совершенно не осуждал Дитера за его пристрастия, но не имел ни малейшего желания их разделять. «Жаль, ты многое теряешь», – вздохнул мой друг, и я охотно ему поверил, видя выражение лица и напряженность тела. Спустя некоторое время он громко и хрипло застонал и на пару секунд совершенно обмяк на своем диване, словно мертвый (как же странно это звучит в отношении нас, душа моя?!). Очнувшись, Дитер посадил мальчика к себе на колени и стал рукой ласкать его чресла.

Спустя минуту они слились в страстном поцелуе.

Когда же мальчик задрожал в экстазе, Дитер вцепился в его шею.

Очевидно, юноша заслужил право умереть счастливым.

Тем временем, пришла пора заняться делами. Я рассказал Дитеру все без утайки, рассказал о Шарлотте, рассказал о смерти Вильгельма и о призраках, являвшихся мне, рассказал о демонах, о Дикой охоте, о том, что узнал из беседы с пастором. К моему удивлению, ни одно слово в повествовании не вызвало удивления, недоверия, ни даже насмешки. Наоборот, Дитер крайне внимательно и учтиво следил за моим рассказом, лишь изредка уточняя некоторые моменты. Когда я закончил, он на некоторое время задумался, потупив взор, будто пытался что-то вспомнить, а потом произнес: «Вероятно, ты удивишься, мой добрый Гёте, но я верю твоей истории. Не жди от меня объяснения всех странностей и ответов на все вопросы, но кое в чем я определенно смогу быть тебе полезным». Что ж, подобная благосклонность судьбы меня крайне радовала, но, будучи умудренным недавним опытом, я решил не расслабляться сверх меры – хоть Дитер и был моим соплеменником, это не было поводом безоговорочно доверять ему. Вампир, которому было не менее семи сотен лет, даже в силу жизненного опыта был смертельно опасным противником.

Последующие несколько недель мы провели, изучая обширную библиотеку Дитера, в которой нашлось довольно много довольно фундаментальных трактатов по демонологии и тайным искусствам, не одобряемым ни Богом, ни кесарем. Час за часом, ночь за ночью, я старательно вслушивался в то, что читал мне Дитер, и не менее старательно записывал его слова. Почти все книги были написаны на языках, о существовании которых я даже не подозревал, и мне оставалось лишь надеяться, что мой переводчик не утаит ничего важного. Те же редкие тексты, что был на немецком, итальянском или латыни, я предпочитал изучать сам, сопоставляя прочитанное с записанным со слов Дитера. Как ни странно, счастье мое, но почти все книги так или иначе повторяли либо ссылались друг на друга, различаясь порой лишь в незначительных деталях. С одной стороны, это радовало, потому что картина получалась довольно целостной, и можно было не бояться упущения деталей (разве что, действительно, незначительных). Но с другой – все эти знания были далеко не всеобъемлющими и, как сразу предупредил меня Дитер, вовсе не объясняли всех странностей и не давали ответов на все вопросы.

Тем не менее, тот ужасный и омерзительный мир, который стал ныне неотъемлемой частью моей жизни, приобрел более-менее понятные очертания. Я узнал о Дереве Сефирот, о демонических царях, правящих своими кошмарными легионами, о народах, настолько древних, что даже ни малейшего следа не осталось от них на земле, а только обрывочные упоминания в книгах, которые сами уже стали древностью. Я читал откровения некромантов, блуждавших по полям Преисподней и воочию видевших извращенную красоту замков владык Ада. Я видел изображения дьявольских существ, сделанные обезумевшими от явившегося им ужаса монахами и алхимиками. Некоторые были еще более отвратительны, чем уже встреченные мной, некоторые имели более чем благородный, хотя и по-прежнему противоестественный, вид. И, вот, я дошел до описания великих демонов, некогда низвергнутых царем Соломоном и освобожденных вавилонянами. Это была своего рода знать Ада – король, принц, герцоги и маркизы. Всего семьдесят две знатные персоны. Семьдесят две насмешки над человеком. Семьдесят два смачных плевка в лицо Богу.

Читая о князьях хаоса, я вспомнил о видении, промелькнувшем передо мной после разговора с духом Шарлотты. Когда неведомая сила обрушилась на холм и отбросила меня на несколько десятков шагов от него, я увидел воина, гордо восседавшего на палевой лошади (насколько это исковерканное существо можно было назвать лошадью). Тело его было скрыто под доспехами очень древнего вида, будто бы забрызганными свежей кровью, в одной руке он сжимал оружие, напоминающее гизарму – длинное древко с длинным узким и изогнутым наконечником, имеющим прямое, заостренное на конце ответвление и несколько шипов, торчащих в противоположную от крючковатого наконечника сторону. Голову же он имел как у свирепого льва – с огромными клыками, покрытую гривой то ли из перьев, то ли из чешуи. Маркиз Сабнок, фортификатор Ада. Командующий пятью десятками легионов зловещих и яростных духов. Странствующий по миру в поисках невинных душ, из которых делает камни для стен своих крепостей.

Казалось бы, против такой мощи вся моя ярость и сила были бы даже незаметны. Однако, я ни на секунду не впал в уныние из-за этого – в конце концов, у меня есть целая вечность на поиски знаний, которые помогут мне освободить душу Шарлотты. И ни одному отродью Геенны не будет пощады, случись ему встретиться у меня на пути. Когда-нибудь, мои поиски обязательно увенчаются успехом, но, в любом случае, этот путь мне предстоит пройти в одиночку, довольствуясь лишь редкой помощью случайных спутников типа Дитера. Слишком уж мои соплеменники привыкли к бесцельности своего существования, слишком каждый из них отдалился от прочих и стал «вещью в себе». Примерно через неделю наших заседаний в библиотеке, я спросил у Дитера, почему он поверил в мой рассказ. Он ответил: «Я готов поверить во что угодно, лишь бы хоть ненадолго отогнать этот всепоглощающий ангст, который с каждым годом получает все больше власти надо мной!».

Что же до призраков, которые общались со мной и были невидимы для остальных – в них Дитер тоже не увидел ничего странного. Ведь, даже обретая бессмертие и способности, превышающие человеческие, мы не стремимся развивать их. По сути, многие мои собратья являются не меньшими бюргерами, чем столь ненавистные безликие обыватели из унылых маленьких городков, щедро разбросанных по всей Европе. Не удивлюсь, если бы Дитер, столкнувшись с тварью из Праги, остался лежать в переулке, разорванный на части, несмотря на то, что был бесконечно старше и опытнее меня. Он просто-напросто давно забыл, что значит борьба за выживание. Меня же судьба вовремя сбросила с пьедестала мнимого всемогущества и заставила заглянуть в самые потаенные и забытые подвалы сознания, чтобы извлечь оттуда, казалось бы, совершенно не нужные такому существу, как я, животные инстинкты. Видимо, это еще больше расширило возможности моего разума, благодаря чему я получил возможность общаться с душами умерших и, даже, осязать их.

Наконец, настал тот момент, когда библиотека Дитера оказалась исчерпана и более не могла дать мне ни слова новых знаний. Я, бесспорно, почерпнул для себя много нужного, но по главному вопросу так и остался ни с чем. Нигде не было внятного ответа, как мне вернуть душу возлюбленной из демонического плена – только невнятные описания способов заключения разного рода контрактов с духами всех мастей и степеней могущества, да еще более невнятные способы изгнания бесов низших рангов из нашего мира обратно в ад. С другой стороны, все эти древние книги были написаны людьми, соответственно, проблемы их авторов волновали тоже вполне человеческие. Я уже собирался спросить у Дитера, не знает ли он еще кого-нибудь, кто мог бы мне помочь, как мой гамбургский благодетель сам поделился со мной радостной новостью. Все это время он тоже не сидел сложа руки, а также, как и я, изучал эзотерические откровения древних колдунов, алхимиков и отцов церкви. В обмен же на столь ценные для меня знания, Дитер попросил не отказать ему в одном маленьком капризе.

«Друг мой, – сказал он мне тогда, – позволь мне вкусить твоей крови! О, нет, не бойся – совсем немного, буквально пару глотков. Меня чрезвычайно заинтересовал твой дар… твоя способность с духами умерших. Возможно, вместе с твоей кровью, я смогу получить хотя бы малую его толику». Конечно, я мог отказаться, ведь Дитер совершенно не настаивал на своей просьбе, однако, особых причин для этого у меня не нашлось. К тому же, душа моя, а вы видели, чтобы один вампир пил кровь другого? До того момента, мне даже в голову не могла прийти подобная мысль, и, вероятно, не только мне. И я согласился. В конце концов, мне нужно было чем-то отплатить своему другу за гостеприимство, понимание и помощь. Тем не менее, помня далеко не самые приятные ощущения, которые я испытывал в момент перерождения, когда Вильгельм перегрыз мне горло, и опасаясь, что Дитер может увлечься, я настоял, что никаких укусов не будет. Да и, признаться, не очень хотелось, пусть даже и на мгновение, становиться на одну ступень со смертными. На мой вкус это было бы чем-то сродни извращению.

Я вскрыл вены на руке и наполнил до краев увесистый кубок и посеребренного олова, украшенный изумрудами и покрытый искусной гравировкой. Процесс оказался не из легких – я был полон сил, поэтому раны заживали почти мгновенно. Наконец, я передал кубок Дитеру. Он взял его с нескрываемым благоговением и любопытством первооткрывателя, после чего посмотрел мне прямо в глаза и приглушенно промолвил, почти прошептал: «Знаешь, Гёте, я еще никогда не пил кровь кого-то из нашего рода…». Заговорщически улыбнувшись, Дитер сделал первый робкий глоток. На несколько мгновений замер, как бы смакуя вкус и усмиряя бурлившие внутри эмоции, а потом вцепился в кубок с жадностью и осушил до дня буквально за пару глотков. Последовало несколько минут напряженного молчания, и мой друг сказал: «Твоя кровь отменна на вкус. Если даже я и не получу твой дар, то за одну только возможность узнать, какова на вкус кровь сородича, я буду бесконечно благодарен тебе!». Как не сложно догадаться, Дитер сразу же захотел проверить удался ли наш эксперимент.

Следующую ночь мы провели в компании двух юных сестер-сироток, которые днем работали в швейном цеху, а по ночам частенько приторговывали собой, чтобы не умереть с голоду. Девушки были довольно милы собой, но тяготы жизни, слишком рано свалившиеся на них, уже отложили определенный отпечаток на внешности, не говоря уже о поведении. С другой стороны, была в них некая почти животная непосредственность, более симпатичная мне, нежели чопорность и показная правильность более состоятельных граждан. Вино и гашиш быстро влились в нашу компанию, добавив веселья, и добрую половину ночи мы провели, ублажая плоть всеми мыслимыми способами. Когда одна из девушек заснула, Дитер кивком дал мне понять, что сейчас все начнется. Ловким движением он свернул шею нашей бодрствующей спутнице, и мы принялись взывать к ее душе. Однако, все наши старания не увенчались успехом. Я сидел на кровати сконфуженный, как после неудачного соития, Дитер же в чем мать родила расхаживал из угла в угол, погруженный в раздумья.

«Я понял! – воскликнул мой друг, – ты же говорил, что Вильгельм и Шарлотта покончили с собой!». Я пожал плечами: «Да, все так. Возможно, я могу общаться только с самоубийцами… И у нас есть еще одна девушка, чтобы проверить эту теорию. Но… как ты заставишь ее покончить с собой?». Дитер лукаво усмехнулся и принялся будить спящую шлюху. «Читай Месмера, дорогой Гёте, читай Месмера!» – девушка начала приходить в себя, Дитер пристально посмотрел ей в глаза и стал что-то бубнить под нос. Спустя несколько мгновений глаза сиротки будто остекленели. Мой друг обернулся и самодовольно произнес: «Если правильно смотреть на человека и правильно говорить, то можно превратить его в совершенно безвольную куклу. Не каждого, но почти любого. Это несложно и известно испокон веков, но германский гений только несколько лет назад додумался описать это!». Он что-то шепнул девушке на ухо. Она встала с кровати, повернулась к нам и сделала реверанс, как если бы прощалась. Затем она подошла к письменному столу, стоявшему в дальнем от нас углу комнаты, взяла с него перочинный нож и воткнула себе в шею.

Оружие и сила удара были далеко не самыми подходящими для такого.

Бедняжка рухнула на пол. Кровь била фонтаном во все стороны.

Но, даже корчась от боли, она упорно продолжала начатое.

Мы не без некоторого интереса наблюдали за несчастной жертвой наших опытов. Наконец, ее конвульсии прекратились. Я подождал еще немного, после чего сконцентрировался на теле девушки и попробовал позвать ее. Не сразу, но все-таки получилось! Дух стоял над телом – нагой и испуганный, с рваной раной на шее. Он явно не понимал еще, что случилось и где находится. Когда же, оглядевшись по сторонам, призрак увидел собственное окровавленное тело, внезапное понимание случившегося привело его в бешенство. С диким воплем потревоженная мною душа ринулась в мою сторону, в мгновение ока пролетев немаленькую, в общем-то, комнату. Ранее я думал, что призраки практически неосязаемы, за исключением слизистого шлейфа, и совершенно не имеют веса и прочих физических характеристик. Я жестоко ошибался – взбешенный дух с легкостью повалил меня и начал душить. Неумело и бестолково, но хватка была просто железная! Оправившись от первых мгновений паники, я не придумал ничего другого, кроме как запустить руки в киселеобразное на ощупь тело моего врага.

Где-то в районе сердца я неожиданно нащупал твердый и горячий сгусток слизи.

Я вцепился в него изо всех сил и разорвал надвое. Дух взвыл и исчез.

Дитер сидел напротив с горящими глазами. Он все видел…

Глава десятая

Спустя пару ночей я покинул дом Дитера и отправился в свою Венецию, по которой успел уже истосковаться. Да и мне просто-напросто был нужен тихий угол, где я мог бы спокойно обдумать всю полученную за последнее время информацию и подготовиться к дальнейшим странствиям. А странствия мне предстояли длительные, далекие и, несомненно, полные опасностей – все-таки нам с Дитером удалось найти способ спасти душу моей возлюбленной. Вероятность, конечно, была крайне мала, но это было менее безумно и самоубийственно, чем пытаться бросать прямой вызов существу, чье могущество практически безгранично. Подобно древнему Орфею, спустившемуся в царство мертвых, я собирался проникнуть в цитадель своего врага, маркиза Сабнока, и похитить Шарлотту у него из-под носа. Я не сомневался, что подобное посягательство на святая святых столь могучего демона не останется безнаказанным и после на меня обрушится гнев если не всей Преисподней, то большей ее части точно, но разве это могло испугать того, кто уже обречен на вечное проклятие? Признаюсь, душа моя, даже сейчас адские муки кажутся мне более привлекательными, нежели одинокие скитания в холодной тьме, которые ждут вампира, потерявшего свою вечную жизнь более привычным способом.

Естественно, подобная задача не могла не потребовать практически невозможного от того, кто собрался ее выполнить. Даже находись цитадель Маркиза в нашем мире, простому смертному никогда не удалось бы проникнуть за ее стены. Мне же предстояло преодолеть не только их, но еще и границы между планами бытия, отправившись куда-то в окрестности самого Ада. Мой друг Дитер нашел упоминания гримуаров, в которых содержались не только описания ритуалов по вызову существ из иных миров, но и по открытию врат между самими мирами. Если хотя бы одна из этих книг сохранилась, то я непременно отыщу ее, если нет, то отыщу того, кто владеет этими знаниями, будь он жив или мертв. Мир всегда кишел разного рода сектами, тайными орденами, шабашами и просто выжившими из ума колдунами-одиночками, творящими свои богомерзкие действа в стороне от людских глаз, а у меня была целая вечность для того, чтобы встретиться с каждым из них лично, если это будет необходимо. Не стоило сбрасывать со счетов и моих соплеменников – некоторые из них могли добиться значительных успехов в ars goetia.

Однако, странствия между мирами не менее опасны, чем странствия в открытом море. Не зная маршрута, координат места отправления и места назначения, можно навеки заблудиться в бескрайних водах и никогда не достичь нужного берега. Поэтому, мне нужны были карта и астролябия, по которым я смог бы проложить свой путь. Вы совершенно правы, счастье мое – эти предметы также нельзя найти в ближайшей лавке старьевщика. Собственно, я тогда вообще не представлял, где их искать. И можно ли сделать заново, если найти древние артефакты не удастся. Опять же, полагаться можно было только на удачу и неограниченные запасы времени. Конечно же, мне был тягостен каждый лишний час, который Шарлотта проведет в заточении, однако безрассудная суета уж точно нисколько не приблизила бы ее освобождения. Я лишь надеялся, что каким-то образом моя возлюбленная почувствует мои старания и это хоть немного облегчит ее страдания.

И последнее, что мне было необходимо для реализации этого безумного плана, это надежная защита от демонических сил для меня и Шарлотты на то время, пока мы не покинем цитадель Сабнока. Древние тексты говорили, что когда-то царь Соломон сумел подчинить себе владык мира тьмы, используя изготовленный специальным образом перстень с печатью, истинное название которой уже забыто. Этому артефакту приписывают множество чудесных возможностей и уже сложно понять, какие из них истинные, а какие являются более поздним преукрашением и вымыслом. Тем не менее, в том, что касается защиты от злых сил, все источники были единогласны. Конечно, я не мог и мечтать найти то самое кольцо, поэтому оставалось только найти способ изготовить точную его копию и надеяться, что авторы древних книг не скрыли от нас никаких жизненно важных деталей и мне удастся соблюсти все необходимые условия. Даже если мое кольцо будет обладать половиной силы оригинала, этого будет более чем достаточно.

Задумываясь об обеспечении себя должной защитой, я не мог не подумать и о защите для моей принцессы. Казалось бы, силы перстня Соломона должно было бы хватить, чтобы мы оба были в безопасности, но, поскольку мой план был построен лишь на неоднозначных теориях и домыслах, стоило предусмотреть дополнительные варианты. Ничего конкретного о строении миров, отличных от человеческого, ни я, ни Дитер не нашли. Видимо, все авторы усиленно переписывали с разных сторон некий неведомый первоисточник, совершенно не утруждая себя тем, чтобы проверить эти постулаты на практике. Впрочем, их можно было понять – явно были и увлеченные исследователи-экспериментаторы, которые бесследно сгинули во время своих опытов, вместе со своей бессмертной душой, по сути, единственной ценностью смертного. Исходя же из общей логики гримуаров, относящихся к нашей магической традиции, мы с Дитером пришли к выводу, что миры демонов суть царство материи и все, что может иметь материальное воплощение, так или иначе его имеет. Соответственно, душа Шарлотты должна быть не менее осязаема, чем ее тело при жизни.

Я же прекрасно помнил извращенные и противоестественные формы тех тварей, которых Сабнок послал расправиться со мной, когда я узнал о судьбе своей любимой, и не питал никаких иллюзий относительно того, каким телом может наделить демон плененную душу. Вероятно, те «гончие» являли собой далеко не предел его фантазии и страсти к искажению Божьего творения. Поэтому я должен был быть готов принять Шарлотту в любом обличии, понимая, что это не более чем жалкая попытка надругаться над ее чистой и прекрасной натурой, вызванная неспособностью демона создать что-либо прекрасное. Дитер же, основываясь на все тех же гримуарах, взял на себя создание предмета, который он назвал «вуаль Изиды», и который должен был вывести Лотту из-под власти дьявольских сил. Через поставщиков своих «маленьких удовольствий» он обещал найти того, кто сможет изготовить эту вуаль, хотя, и предупредил, что это может занять очень долгое время и за результат отвечать он не сможет по понятным причинам.

У нас была вечность на подготовку, а результат был все равно непредсказуем.

По сути, все эти могущественные артефакты были всего лишь соломинками.

Но я не мог позволить себе отвергать даже самый призрачный шанс.

Вот такими мыслями я занимал свое время по пути домой. Однако, добравшись до Венеции я не смог сразу же приступить к воплощению своего безумного плана, так как потребовалось срочно решать накопившиеся на время моего отсутствия вопросы. Их было не очень много, но каждый исходил от довольно влиятельного и важного клиента. Все же необходимо было поддерживать хорошие отношения со смертными – их богатство и власть позволяли мне обеспечить спокойное существование в их мире и иметь необходимые ресурсы для достижения моих целей. Параллельно я возобновил занятия фехтованием. На мое счастье пан Мариуш не покинул город и по-прежнему нуждался в работодателе, потому что его характер не улучшился ни насколько, местные аристократы были, в основном, народом избалованным и любящим, чтобы их всячески холили и лелеяли, а у клиентов с более терпимыми взглядами, как правило, не было средств для регулярной оплаты трудов мастера такого уровня.

Так прошло несколько недель. Постепенно жизнь вошла в привычное русло, и я также постепенно стал собирать информацию о необходимых мне вещах. Среди моих клиентов и поставщиков имелось достаточное количество нужных людей – контрабандисты, бродячие звездочеты, придворные фокусники, алхимики, просто богатые бездельники, которые от пресыщенности экспериментировали с тонкими материями вперемешку с дурманными травами. И каждый из них знал еще несколько таких же, а те – других, и так до бесконечности. Информация расползалась медленно, ждать ответа приходилось еще дольше, а эти самые ответы зачастую не несли ни малейшей ценности либо повторяли уже полученные ранее. Но все же примерно через полгода картинка начала более-менее складываться. По крайней мере, я мог с определенной уверенностью сказать, что не гоняюсь за химерами, а желаю вполне реальных вещей. Следовательно, мой план имел достаточно неплохой шанс на успех.

Еще одной моей страстью стало вновь вспыхнувшая страсть к собиранию оружия. Но, если раньше я руководствовался скорее эстетическими пристрастиями, то теперь я гораздо больше внимания уделял разного рода нестандартным и экспериментальным вещам. Можно сказать, что я был просто одержим идеей найти абсолютное оружие для сражений с демонами. Мне нужен был совершенный клинок, который моментально стал бы частью меня, будто Дюрандаль в руке Роланда или Бальмунг в руке Зигфрида. Я перепробовал десятки мечей, рапир и сабель всех мастей, но ни с одним не возникло моментального ощущения родства, о котором я так грезил. И вы не сильно ошибетесь, моя дорогая, если скажете, что это был, по большому счету, просто еще один способ заполнить бесконечную пустоту тоски и одиночества, затягивавшую меня все сильнее и сильнее с каждым днем. Наверное, и мой крестовый поход против дьявольских сил был вызван не столько благородными побуждениями и высоким чувством, сколько стремлением иметь хоть какой-то смысл в существовании. Но, конечно же, я никогда не признался бы себе в этом.

Наконец, я нашел оружие, о котором мечтал. Это был несколько странный, но довольно удобно сидящий в руке, гибрид палаша и пистолета. Навершие, в привычном его виде, отсутствовало, а эфес был чуть более массивный, чем обычно, и слегка изогнут на манер пистолетной рукоятки. Руку защищала дужка, как у сабли, но также слегка увеличенного размера, и небольшая чашка в форме раковины с правой стороны гарды. В районе гарды находился и весь спусковой механизм пистолета в привычном его расположении – спусковой крючок снизу, два курка сверху справа и слева от эфеса, соответственно. Клинок был довольно широкий, средней длины, однолезвийный и прямой, слегка сужающийся к острию. По обеим сторонам клинка располагалось по одному стволу небольшой длины и калибра. Таким образом, я мог сделать поочередно два выстрела, при удачном раскладе поразив цель на расстоянии до тридцати шагов, а достаточно массивный клинок был способен выдержать практически любые нагрузки, при этом, давая достаточную свободу маневра даже на ближней дистанции.

Как и все штучные изделия, мой меч был сделан с особым тщанием, рукоять была из дерева ценной породы, гарда украшена позолотой и чеканкой, на клинке же красовалось травление, изображавшее величайших героев рыцарского времени в полном боевом облачении. Позже, по моей просьбе, в рисунок были добавлены еще и священные символы – печать Соломона на левой стороне клинка и распятие на правой, а к тыльной стороне рукояти прикреплена серебряная пластина с печатью архангела Михаила, покровителя ратоборцев и защитника душ умерших, чей образ на германской почве впитал в себя черты Вотана и Зигфрида, связав таким образом языческую и христианскую героическую традицию в единое целое. Также, я заказал довольно большой запас пуль, после чего они были освящены вместе с мечом. Да, я был счастлив! Может, и на небольшое время, но счастлив. Теперь я был полностью подготовлен к встрече с практически любым противником и победы над ним. Если и есть смысл жить вечно, то только ради осознания себя бессмертным героем…

По мере того, как я продвигался в своем расследовании, я все более понимал суть собственной природы и ее ценность. Это не приносило мне особой радости и избавления от тоски, бесконечной, как сама моя жизнь, однако это давало некоторое чувство спокойствия, за счет чего я мог более трезво смотреть на положение вещей. И тем больше я ненавидел и презирал большинство своих собратьев, бесцельно и уныло влачивших свое существование сквозь века. Это чувство возникло у меня гораздо раньше, но тогда оно носило, скорее, эстетическую природу, потому что слишком много было параллелей с противным мне бюргерским обществом, сгубившим меня и Шарлотту. Но, не имея какой-либо цели в жизни и не понимая собственного естества, я не так уж сильно отличался от них, по большому счету. Теперь же мое отвращение было основано на личном опыте познания планов бытия, лежащих далеко за пределами понимания и восприятия среднего разума. Да, открывшийся мне мир был ужасным и противоестественным, но также он был полон поистине бескрайних возможностей. Была ли это гордыня? Возможно. Я никогда не стремился быть праведником.

Помимо поисков информации о нужных артефактах, у меня было еще одно направление исследований, также дававшее возможность глубже заглянуть по ту сторону земного бытия. Благодаря Дитеру, я разобрался со своей способностью видеть души умерших – при желании я могу вызывать души самоубийц, находясь либо на месте их смерти, либо на месте захоронения. С прочими мертвецами это почти никогда не работало, но поверьте, счастье мое, мне хватало. Если демоны почти всегда желали моей смерти, то призраки чаще были просто напуганными и отчаявшимися. Многие охотно делились со мной описаниями загробной жизни, жаль только, что эти описания были довольно однообразны, будто сцитированные из описаний дантова ада – тоскливая холодная тьма и постоянное переживание тех эмоций и чувств, которые стали причиной совершения насилия над своим телом. Большая часть духов являлась мне по одному разу и буквально на несколько минут, однако у меня было сильное ощущение, что они очень благодарны мне даже за столь краткий миг спокойствия.

Слушая о страданиях самоубийц, я постоянно размышлял о судьбе Шарлотты. Если мне удастся освободить ее душу от власти демона, какая участь будет ей уготована? Сможет ли она рассчитывать на спасение или будет обречена на не менее страшную участь? Если сатана уже один раз посмеялся и надругался над ее несчастным телом и душой, дозволено ли ему будет сделать это еще раз? Неужели законы мироздания настолько несовершенны, что девушка, отказавшаяся от любви ради исполнения долга дочери перед собственной семьей, приравнена перед Высшим судом к закоренелому грешнику, чья жизнь сама по себе была богохульством? Или Творец специально оставил лазейки в своих законах, чтобы дьяволу и его слугам было позволено творить свои непотребства над душами заблудших праведников? Но какие цели, сохранение какого баланса, или что еще мог преследовать Бог, разрешая такое? Бессчетное множество вопросов появлялось в моей голове, и ни на один нельзя было придумать такого ответа, который бы не породил новых вопросов.

Простому человеку достаточно было смириться с промыслом Божьим и не усложнять себе жизнь поисками правды. Живи праведно, молись о спасении души, искренне кайся в грехах и, возможно, тебя не отдадут на потеху бесам. И, самое главное, не задавай много вопросов – от них появляются сомнения, которые напрямую ведут к грехопадению и гарантируют вечные муки в преисподней. Но я – совсем другое дело. Ценой проклятия и забвения своей бессмертной души, я получил право задавать любые вопросы и сомневаться в чем угодно. Нет, мне не являлись ангелы, передо мной не расступалось море, всего лишь старый добрый faustrecht, право сильного. Я уже потерял все, что только можно было потерять, и это дало мне необходимую силу и свободу выбора. Те же, кто не мог позволить себе пойти наперекор законам Мироздания, могли обрести утешение в своих страданиях только через надежду на прощение и покаяние. Впрочем, некоторым хватало даже этого, чтобы с легкостью распрощаться с жизнью и ввергнуть свою душу в гостеприимные объятия ада.

Среди духов, откликнувшихся на мои призывы, была одна женщина, назовем ее Джульетта. Я уже не помню ее настоящего имени, да оно и не так важно. При жизни она была небогатой горожанкой, которая, однако, не сильно горевала из-за недостатка денег, отсутствия нарядной одежды и покосившихся стенам. Ей повезло выйти замуж за любимого человека, оказавшегося крайне заботливым и трудолюбивым мужем и, в последствии, отцом. У них было трое замечательных детишек, небольшой домик, многое уже переживший, но все еще теплый, сухой и уютный, и главное – они были друг у друга. Нехитрое счастье простого человека. Но однажды все изменилось – однажды муж Джульетты слег с лихорадкой и через две недели мучений умер. Почти все имевшиеся сбережения ушли на лекарства и похороны, и несчастная вдова вместе с детьми оказалась на грани нищеты. Что бы она не делала, какие бы попытки наладить жизнь не предпринимала – всё было бестолку и костлявые пальцы голодной смерти уже вовсю скреблись к ним в окна по ночам.

Джульетта была доведена до отчаяния. Из молодой, красивой и цветущей женщины она превратилась в неуклюжую, чумазую старуху с всклокоченными седыми волосами и пустым рыбьим взглядом. Еда появлялась в доме все реже, несмотря на то, что Джульетта не гнушалась практически никакой работы, не решаясь заниматься разве что тем, что навлечет вечное проклятье на ее душу. Ее спасала только надежда и вера в высшую справедливость. Но в один из вечеров, переступив порог своего все еще сухого и теплого домика, она посмотрела в глаза своих детей и не увидела там ничего, кроме страданий и боли. И тогда ей открылась истина – как бы она ни старалась, все равно, не сможет быть всегда рядом с детьми, оберегать и заботиться о них. Когда-нибудь им придется самим обеспечивать собственное выживание. Но смогут ли они сохранить свои души безгрешными, чтобы, пройдя через все тяготы и лишения мирской жизни, обрести спасение и вечную жизнь на небесах среди ангелов и праведников? Зачем же подвергать их годам страданий и искушений, если сейчас их души еще невинны, а их тела уже достаточно перенесли?

Бедная Джульетта ни минуты не колебалась с принятием верного решения.

Рано утром она затянула три петли на шеях детей и одну – на своей.

Перед смертью она видела, как три светлых души вознеслись к Богу…

Я не раз содрогнулся, пока слушал эту историю. Причем, содрогнулся не от событий, – ничего необычного ни для какого времени в них не было – а от той искренности, с которой о них рассказывалось. Но, спустя некоторое время, я понял, что отпугнуло меня даже не это… По сути, Джульетта совершила один из достойнейших поступков, какие только упоминаются в церковных поучениях. Отринув надежду на спасение собственной души, она заменила ее гораздо более возвышенной и праведной целью – спасением душ своих детей, и воплотила ее, не побоявшись заплатить самую высокую и страшную цену из всех возможных. Не знаю, получит ли она прощение на Страшном суде и будет ли вообще этот суд, могу сказать только то, что увидел в этой истории практически отражение своей. Когда теряешь надежду, ты либо перестаешь существовать, либо заменяешь ее на другую. Возможно, ты начинаешь надеяться на что-то еще более безумное и сулящее верную гибель, но именно оно будет давать тебе силы жить вечно.

Спустя год еще полгода, мои труды начали, наконец, давать результат. До меня дошли слухи о некоем монастыре, обитатели которого возносили молитвы вовсе не тому, кому должны были. Я сразу же вспомнил, что призрак Шарлотты упоминал о чем-то похожем, но не мог сказать точно, где находилась это богохульная обитель – во Франции, в какой-то другой стране или вообще была кошмарным сном, посланным черными чарами. Но теперь, когда практически то же самое, я услышал из совершенно другого источника, имело смысл проверить все самому, и я сразу принялся разыскивать подробные сведения о правдивости дошедших до меня слухов и возможном месте нахождения монастыря. Конечно же, как и во всех похожих случаях, никто не мог сказать ничего определенного. Я думаю, что мне очень повезло, что я вообще узнал об этом. Однако, мне удалось выйти на след некоего тайного общества, располагавшегося в Венеции. По сути, это было обычное сборище пресытившихся обыденными развлечениями богачей, которых водил за нос бродячий фокусник, но кое-что отличало его от остальных подобных балаганов.

Свои мессы культисты проводили в одной из загородных вилл, находящейся в приличном отдалении от людских глаз и мне стоило некоторых усилий, чтобы быстро добраться туда после захода солнца. Прибыв, я нашел строение внешне совершенно безжизненным и пустым – эти люди явно знали толк в сокрытии тайн, насколько бы шутовскими они ни были. Проникнув вовнутрь, я напряг свой слух и обоняние настолько сильно, насколько мог, в поисках хоть каких-нибудь следов присутствия людей здесь и сейчас. И через примерно четверть часа блужданий, мне удалось отыскать прибежище моих колдунов – под одной из лестниц находилась скрытая дверь, которая вела в тайную комнату подвала. Ничего нового и неожиданного, но каждый такой тайник, все равно, отличается от всех остальных. Я спустился в подвал и замер перед еще одной дверью, которая была последним препятствием на пути к моей цели. Из-за нее доносились звуки молитвы и ритмичные постукивания небольших барабанов, которые популярны у черных племен. Кто-то выкрикивал слова заклинания на неведомом мне языке. Запах благовоний, смешанных с дурманными травами, пробивался сквозь дверь еще сильнее, чем звук.

Обнажив палаш, я толкнул дверь. Она оказалась не заперта и мне открылась картина черной мессы, которая была в самом разгаре. Как я и предполагал, все это было просто клоунадой, способом убить время с изюминкой, почувствовать себя вольнодумцем и богоборцем, вкушающим запретные плоды. Помещение было довольно просторным с высоким потолком, хорошим освещением и вентиляцией. Примерно в центре стоял алтарь, видом копировавший церковный, с той разницей, что, вместо священных символов, был украшен богохульными письменами. На алтаре без движения лежала обнаженная девушка, на животе которой стояла чаша с человеческой кровью – этот запах невозможно ни с чем спутать. Тем не менее, девушка была жива, хотя это было сложно заметить. Очевидно, забавы этой секты были не столь невинными с точки зрения светского закона.

Перед алтарем стояли шесть мужчин средних лет, разбившихся на две тройки (хотя, наверное, правильнее было бы сказать – троицы) слева и справа от него. Они были почти полностью обнажены, имея из одежды только атрибуты церковного облачения. У тех, что стояли по центру своих троиц, облачение было подобно епископскому, у остальных – простое клирическое. На всех были столы, на головах четверых – четырехугольные шапки-биретты, у двоих – митры. Вероятно, здесь существовала своя иерархия, являвшаяся насмешкой на церковной. Перед каждой троицей на коленях стояла девушка, ласкавшая «епископа» ртом, а «клириков» руками. «Епископы» держали в руках небольшие колокольчики, в которые звонили в моменты особогог наслаждения, у «клириков» были те самые небольшие африканские барабаны, которые я слышал еще на подходе. Все шестеро непрерывно читали молитву на латыни, которая была похожа на искаженный вариант «Отче наш», в котором роль Отца была отведена дьяволу, а на имена Христа, Богородицы и архангелов сыпалась отборная ругань и проклятия.

Это было бесспорно интересно взору, но фигура, стоявшая за алтарем, вызывала у меня гораздо большее любопытство. Мессу вел высокий мужчина лет сорока на вид, при этом, стройный и крепкий телом Он был также обнажен, как и все остальные, и также носил элементы церковного облачения, соответствовавшие его статусу в секте – папскую тиару, перчатки и столу. Также мужчина был опоясан шнуром-цингулумом, кисти которого свисали возле гениталий. Громким, хорошо поставленным голосом, он выкрикивал слова непонятного мне заклинания, перемежая их проклятиями Богу и его миру, и большими глотками из кубка с кровью. Когда мне удалось поймать его взгляд, я понял, что не ошибся – пустоту, таящуюся в глазах своих соплеменников, тоже ни с чем нельзя спутать. Мужчина тоже заметил меня и ухмыльнулся. «Я знал, что рано или

поздно кто-то из нашей породы зайдет в гости» – произнес он. Я перевел взгляд на участников мессы – они совершенно не обращали внимания на мое присутствие, мой визави поспешил успокоить меня: «О, не беспокойся. Эти люди полностью в моей власти в данный момент. Их разум сейчас где-то очень далеко».

Судя по тому, как было выделено слово «власть», глава секты очень дорожил ею и стремился заполучить в любой ситуации. Это, конечно, могла стать препятствием для нашей беседы. Впрочем, он не торопился подчинить меня или же напасть, даже наоборот, проявил определенное гостеприимство. «Подожди немного, – произнес он все тем же звучным голосом. – Мы скоро закончим и сможем поговорить». Я кивнул. Он продолжил читать заклинание, которое действительно вскоре закончилось громким криком «Shemhamforash!». Еще через несколько секунд оба «епископа» с громким стоном извергли свое семя, вслед за ними это сделали и «клирики». «Первосвященник» вылил остатки крови из кубка себе на лицо и воскликнул: «Во власти Бога даровать жизнь, а в нашей власти – забрать ее! Творите свой промысел!». Тотчас в каждой троице «клирики» схватили ублажавших их девушек, а «епископ» стал душить бедняжек своей стулой, выкрикивая проклятия Иегове. Одной из несчастных удалось вырваться. Она заметила меня, подбежал и упала на колени, вцепившись в штанину.

«Добрый сеньор, спасите! Я все для вас сделаю!» – причитала она сквозь слезы.

Тем временем, муки второй девушки сменились предсмертными конвульсиями.

Глава секты терзал шею девушки, лежавшей на алтаре.

Глава одиннадцатая

Итак, я стоял практически на пороге комнаты, даже небольшого зала, служившей прибежищем для проведения богохульных обрядов сектой обществом развращенных богатеев. Я не был против разного рода кровавых оргий и, чего скрывать, не раз сам принимал участие в гораздо более разнузданных вакханалиях с гораздо более трагичным финалом для некоторых участников, поэтому мою мораль культисты не оскорбляли ни коим образом. Не оскорбляли они и моих религиозных чувств – несмотря на то, что с недавнего времени я получил достаточное количество доказательств, опровергающих мой атеизм, особых иллюзий относительно спасения своей души я не питал. Судьбу этих несчастных дураков определило лишь то, что они в своих развлечениях прославляли силу, которая была мне противна сверх меры. Силу, которую я ненавидел настолько безгранично, насколько любил Шарлотту. Силу, которую винил, и небезосновательно, во всех злосчастьях, приключившихся со мной. Хотя, никогда не жалел ни об одном принятом в жизни решении.

Как вы помните, счастье мое, в ритуальном зале находилось шестеро смертных мужчин, один наш соплеменник и три девушки, то ли шлюхи, то ли просто крестьянки, не чуравшиеся обслужить господ странным способом ради щедрой награды. Однако, награда их ждала совершенно иная – одна стала пищей вампира, другую задушили сектанты в момент кульминации своего шабаша. Третья каким-то чудом сумела вырваться из рук трех мужчин и сейчас рыдала у моих ног, моля о спасении. Что ж, я дал ей такой шанс… Когда первый из сектантов приблизился ко мне, я выхватил меч и одним ударом разрубил его надвое – по диагонали снизу вверх, от правого бедра до левого легкого. Нагое человеческое тело никак не могло сопротивляться моему тяжелому клинку, направленному с силой, в несколько раз превосходящей людскую. С остальными пятью произошло примерно то же самое, различалась лишь траектория ударов. Это было не сражение и даже не казнь. Просто старая добрая бойня, обычная работа мясника, не вызывающая никаких эмоций.

Вся расправа заняла минуту или даже меньше. Пол комнаты был почти полностью залит свежей горячей еще кровью. Ее запах не на шутку будоражил мои ноздри. Да, я бы с превеликим удовольствием выпил бы каждый из этих сосудов до капли! В конце концов, соблазн оказался сильнее меня. Я встал на колено возле ближайшего тела (кажется, оно даже еще подавало признаки жизни), расположил поудобнее относительно себя и резким движением оторвал голову (кажется, на голове была епископская митра), подставив рот под багряный фонтан, с силой забивший из новой раны. Буквально несколько секунд блаженного забытья, которые может себе позволить паломник, долгое время скитающийся по пустоши. Затем я встал и оглянулся. Мой соплеменник, верховодивший в секте, как и прежде, стоял за алтарем, и на его губах бегала странная кривая ухмылка. Видимо, произошедшее одновременно и позабавило и разозлило его. Спасенная же мной девушка так и сидела возле двери, закрыв лицо коленями и всхлипывая. Глупая, глупая бедняжка. Я же дал тебе шанс…

Я подошел к ней, взял за плечи и поднял. Ее глаза были полны слез и ужаса.

«Прости, дитя. Тебе просто не повезло» – с этими словами я свернул ей шею.

Она умерла сразу. Все равно, после такого ее ждал лишь кошмар безумия.

«Браво, мой друг! – услышал я голос вампира-чернокнижника практически у себя за спиной. – А я уж испугался, что ты позволишь этой самке покинуть нас». Обернувшись, я обнаружил своего собрата по проклятию в паре шагов от себя. Он оказался чертовски быстр. К тому же, явно очень стар и опытен, возможно, еще и искушен в какой-нибудь дьявольской магии, если таковая вообще подвластна не только отродьям сатаны. А я был тогда довольно молод даже по человеческим меркам и еще многого не знал и не умел в совершенстве, несмотря на то, что пережил уже больше, чем некоторым удается за несколько веков. Впрочем, вампир пока не собирался нападать. Он рассматривал, изучал меня, будто невиданное доселе чудо природы. «Не буду скрывать, меня задела твоя дерзость, – сказал он после длительной паузы. – Ты вторгся сюда без приглашения, устроил целую бойню и явно не собираешься уходить. Но я не могу понять, что движет тобой. Если бы понимал, вероятно, уже разорвал бы тебя на части за нанесенное оскорбление. Однако, любопытство сильнее… Я почти готов простить твою выходку…».

Глава секты стоял передо мной, как и был – практически обнаженным. Но это было, на мой взгляд, не бесстыдство, а некий античный героизм. Полное презрение к опасности и понимание своей безоговорочной победы. Даже, если я убью его, он не проиграет. Впрочем, убивать его я собирался в последнюю очередь. «Ты же сам сказал – во власти Бога даровать жизнь, а в нашей власти забрать ее. В их власти было забрать жизнь этих несчастных шлюх, а в моей власти – жизни их самих. В твоей власти было остановить своих… подопечных, – ответил я, держась столь же жесткого тона, как и мой собеседник. – Мне нет дела до милости Бога, но враги его противны мне, наверное, даже сильнее, чем ему самому. На то есть причины, как ты понимаешь». Вампир издал какой-то странный полурык-полусмешок: «Черт побери! Ты прав, я мог все остановить, но… Мне просто было любопытно, чем это закончится. Вероятно, я бы и сам выпотрошил этих богатеньких извращенцев рано или поздно, когда устал бы их развлекать. Иногда, даже абсолютная власть утомляет. Но пришел ты сюда не только за тем, чтобы облегчить мне жизнь, верно?».

«Верно, – согласился я. – Я ищу один монастырь. Странный монастырь, наподобие этой обители. Только там все по-настоящему, говорят, некоторые из Нечестивого Двора посещают его время от времени. Он должен находиться где-то во Франции, возможно, на юге. Точнее не знаю. Здесь я надеялся узнать больше о его расположении и существует ли такое место вообще». Мой собеседник резко переменился в лице. Вместо непроницаемого надменного спокойствия на нем появилось искреннее удивление. «Ты действительно вовсе не прост. И кое-что знаешь. Совсем немногое, я полагаю, но даже за эти крупицы можно лишиться жизни… или души… Вероятно, действительно следует убить тебя… Но не сейчас. Боюсь, твоя смерть будет слишком быстрой и незаслуженно простой, а это не принесет мне удовольствия, сравнимого с тем, какое ты подарил сегодня своим визитом. Это будет крайне невежливо с моей стороны.

Я расскажу тебе все, что могу рассказать, но большего от меня не требуй.

После беседы ты покинешь виллу и никогда не вернешься сюда.

При нашей следующей встрече один из нас умрет».

Снова мне предстояло покинуть свою любимую и почти уже родную Венецию, бросив все дела на неопределенный срок и поставив на кон свою жизнь в бесконечной игре с самым изощренным соперником – неизвестностью. Обитель дьяволопоклонников, прикрывшаяся стенами древнего монастыря, действительно существовала, и мне стало известно ее точное расположение. Это было какое-то совершенно забытое Богом и людьми ущелье на северной границе Французских Альп, где зима царит десять месяцев в году, а подъехать можно лишь по единственной козьей тропе, каждую минуту рискуя сорваться с нее и сгинуть в бездонной пропасти. Действительно, лучшего места для секты нельзя было придумать – просто-напросто никто в здравом уме никогда не поедет проверять, кому на самом деле молятся эти монахи. А если все-таки найдется такая отчаянная голова, то ее можно быстро успокоить, списав все на трагическую случайность и буйство стихии.

Я отправился в путь в одиночестве. Видимо, был некий непостижимый и безмерно притягательный для меня символизм в том, чтобы сменить роскошные шелка утомленного жизнью богача на грубое рубище скитальца-паломника. Благо, наступило то время года, когда ночи особенно темны и долги, а люди даже днем стараются держаться поближе к теплу домашних очагов. Те же незадачливые путники, следы которых пересекались с моими, почти всегда были обречены навеки остаться на этом перекрестке. И чем больше я отдалялся от обжитых людьми мест, тем больше я встречал следы тварей иной породы, отличной от звериной и противной всему живому в этом мире. Нет, моя милая, они не встречались на каждом шагу, однако имели вполне понятную тенденцию к учащению, будто бы указывая мне дорогу. Иногда демоны попадались мне на глаза, как правило, это были совершенно дикие сущности, лишенные разума и сознания, наподобие тех упырей, из которых состояла армия Дикой Охоты. Они не представляли для меня особой опасности, так как были не в состоянии понять моей природы – ни к миру Бога, ни к миру дьявола я не принадлежал.

Возможно, вы будете удивлены, но я не преследовал каждого встреченного демона, равно как и не выпивал кровь каждого встреченного человека. Многих я обходил стороной, многие сами обходили меня, едва завидев. К концу пути я действительно стал похож на восставшего из могилы кровопийцу, о которых испокон веков рассказывают шепотом страшные истории – моя одежда покрылась грязью и пропахла землей, кое-где порвалась и изрядно потерлась, ботинки стоптались, будто я прошагал через всю Европу. О том, что тело мое не уступало в чистоте платью, думаю, особо упоминать не стоит. Многие дни я проводил, прячась от солнца в естественных укрытиях либо полностью зарываясь в землю. Пару раз мне попадались заброшенные хижины и даже целые деревни без единой души, а однажды вышел к дверям одинокого постоялого двора, находившегося в такой стороне от всех известных мне дорог, что смысл его строительства так и остался для меня загадкой. Не подумав о своем виде, я переступил порог этой странной гостиницы, которая внезапно оказалась полна народу…

Увы, всем свойственно ошибаться. Я ошибся, когда слишком резво распахнул входную дверь. Люди внутри постоялого двора ошиблись, когда решили, что смогут справиться со странным чумазым незнакомцем. Впрочем, они оказались правы насчет моей сущности. Точнее, один из них – непосредственно хозяин заведения. Посмотрев на меня, он сразу же взревел что-то типа «изыди, упырь!» и ударил меня кулаком в лицо изо всех сил. Не знаю, что его так испугало – сам я был в полной уверенности, что не сильно отличаюсь от какого-нибудь нищего бродяги. Возможно, это была какая-то сверхчувствительность, наподобие моей способности говорить с душами самоубийц. Возможно, эта способность очень помогала ему в жизни. Однако, в ту ночь именно она и стала причиной гибели. Удар стал неожиданным даже для меня и обескуражил настолько, что я совершенно забыл о мече, висевшем на портупее, и совершил расправу над обидчиком голыми руками. После этого притворяться уже не было смысла. И постоялый двор утонул в крови.

Я убил почти всех. Один или двое сумели-таки убежать куда-то в ночную тьму. Не думаю, что им повезло намного больше, чем их друзьям в гостинице, хотя, и не сильно расстроюсь, если они все же смогли спастись. Чуть меньше повезло хроменькой девчушке-кухарке. Понимая, что убежать никак не получится, она попыталась спрятаться и переждать опасность. Будь я обычным человеком, у нее могло бы получиться, но судьба распорядилась иначе. Когда я ворвался в ее нехитрое убежище, девочка (впрочем, в ее возрасте многие уже становятся матерями) поспешила использовать последний аргумент для спасения жизни – дрожащими руками она стала стягивать одежду, причитая сквозь слезы: «Не убивайте меня, господин. Не губите!». Я с интересом наблюдал, поведение смертных на пороге этой самой смерти всегда удивляло и забавляло меня. Не исключено, что я немного завидовал им – ведь у меня же не было такой ситуации в бытность в людском обличье. Я не знал и никогда не знаю, что чувствует человек, стремящийся сохранить жизнь любым способом, какой бы пустой и никчемной она не была, в том числе, и для него самого.

Тем временем, настырная девчонка окончательно избавилась от одежды и стояла передо мной совершенно нагая. У нее была миниатюрная, крепко сложенная фигура, однако, лишенная излишней полноты, характерной для простых сословий. Небольшие груди с озорно торчащими сосками и аккуратный треугольник темных волос на лобке. Если не присматриваться, то плохо залеченный перелом в области лодыжки, причину ее хромоты, было практически невозможно заметить. При иных обстоятельствах она могла бы стать хорошей матерью в большой крестьянской семье… Я взял ее сразу же. В конце концов, она сама предложила. После всего я позволил себе задержаться на пару ночей, чтобы привести в порядок себя и одежду. Моя хромоножка оказалось на редкость старательной и покорной. Она тщательно отмыла мое тело и аккуратно заштопала одежду, не забывая ублажать меня всеми способами, на какие только хватало ее фантазии. Мне даже показалось, что ей начала нравиться роль моей рабыни. По прошествии трех ночей, в начале четвертой, милая девочка порадовала в последний раз, став моей пищей. И я продолжил свой путь.

Спустя еще немного времени я, наконец, добрался до вожделенной обители. Это было мрачное нагромождение невысоких и довольно грубых построек прямоугольной формы, частично расположившееся на небольшом скальном выступе, частично вырубленных в теле самой горы. Часть строений, находившаяся на выступе, окружала стена, такая же невысокая и грубая, как и они сами. Со стороны все дома выглядели совершенно заброшенными и пустыми. Видимо, вся жизнь монастыря проходила в помещениях, находившихся внутри скалы, в максимальном удалении от людских глаз, либо, и более вероятно, в близости к каким-нибудь дьявольским червоточинам в пространстве нашего мира, через которые в него сочится черная слизь адской скверны. Издали мне показалось, что некая вуаль покрывает монастырь, выделяя его темным пятном даже на фоне ночной темноты, и чем ближе я подходил, тем сильнее было это ощущение – будто сам воздух стал более густым и тягучим. Не доходя до ворот, хотя, я бы скорее назвал их калиткой, какого-то десятка шагов, я безумно захотел повернуть назад. Но это был не страх. Это было какое-то более… первобытное чувство, ранее незнакомое и неведомое.

Достигнув же ворот, я несколько минут мялся, не решаясь открыть их или даже просто постучать. Будто нищий студент-заучка перед дверью первой красавицы города, который не знает, чего он боится больше – что его прогонят или, наоборот, пригласят войти. Казалось, что в этом месте любые сомнения, страхи и пороки сами собой усиливаются во сто крат – вполне естественное опасение перед неизвестностью, которое я испытывал, приближаясь к обители, и сомнение в успехе моих поисков, также порожденное неизвестностью и неопределенностью, возле входа в нее стали просто невыносимым бременем. С каждой секундой я чувствовал себя все большим и большим ничтожеством, недостойным даже держать монастырь в поле зрения. Все самое отвратительное, что только было в моей душе, яростно рвалось наружу, чтобы окончательно разорвать мое сознание. Не знаю, помогла ли мне моя нечеловеческая сущность или же крупицы добродетели все же остались во мне и не позволили восторжествовать губительным силам, но, все же, я не побежал прочь от ворот и не бросился в пропасть под бременем накативших эмоций.

Вероятно, вы ждете, что я напишу, как воспрял духом и снес ворота с петель?

Увы, нет. В тот момент я был спокойнее и беспомощнее ягненка на бойне.

С большим трудом мне удалось сжать пальцы в кулак и постучать…

Минуты ожидания казались мне вечностью. Вечностью между жерновами безумной мельницы, неторопливо перемалывавшей мой разум и мою душу. Я был практически на грани полнейшего истощения, когда эти проклятые ворота наконец открылись. Передо мной предстал средних лет человек в одеянии монаха ордена святого Франциска Асиззского – клобук и ряса темно-коричневого цвета, веревка вместо пояса, сандалии четки. Даже вблизи он казался неотличимым от обычного нищенствующего церковника. Неотличимым ничем, кроме холодной колючей тьмы в глазах. Его взгляд настолько же отличался от взгляда человека, как и отличается взгляд любого из наших соплеменников, например. Но если в наших глазах можно найти только бесконечную пустоту тоски и скорби, то у моего привратника из них выглядывало зловещее небытие, алчущее поглотить все сущее без остатка. Несколько мгновений это небытие с интересом изучало меня, потом произнесло хриплым безучастным голосом: «Входи».

Я переступил порог и последовал за монахом по узким извилистым коридорам, едва позволявшим мне стоять в полный рост. Мы шли в полной темноте. Это не было для меня препятствием, но так же не стало бы и будь я смертным – пол и стены идеально ровные, без трещин или бугров, каковые должны были бы стать естественными спутниками прохода, вырезанного в горной породе. Судя по всему, мы направлялись куда-то вглубь этой самой породы, на первой же развилке свернув направо, хотя были где-то на полпути к основным строениям монастыря и поворачивать, по идее, было некуда. Тем временем, ощущение самоубийственной подавленности постепенно сменилось странной смесью томительной похоти и возвышенного блаженства. Даже я, будучи практически до пресыщенности искушенным в плотских утехах, чувствовал себя крайне неуютно.

Миновав ряд закрытых дверей, довольно тяжеловесных на вид, пройдя через несколько полупустых залов и свернув еще несколько раз направо, мы с моим совершенно безмолвным и бесстрастным проводником достигли лестницы с крутыми и узкими ступенями, ведущей куда-то бесконечно глубоко вниз. Здесь лжемонах оставил меня, жестом наказав спускаться в эту разверстую пасть первородной тьмы. Увы, душа моя, это не метафора – на лестнице я не видел дальше пары ступеней. Вскоре эта непроглядная противоестественная тьма поглотила меня, и я полностью потерял ощущение времени и пространства. Сколько спускался я? Возможно, несколько минут. Возможно, несколько часов. Возможно, несколько лет. В тот момент я поверил бы в любую версию, только бы иметь возможность хоть как-то уцепиться за привычный способ восприятия бытия. Все прочие ощущения также покинули меня. С какого-то момента стало казаться, что стены и потолок исчезли, и я, подобно канатоходцу, иду наугад сквозь пустоту. Я даже не решался прикоснуться к стене, чтобы развеять эту иллюзию, опасаясь, что она может оказаться правдой и, потеряв равновесие, я свалюсь в непроглядную черную бездну и останусь в ее чреве навеки.

Неожиданно лестница кончилась, и я очутился в огромном зале, залитом ослепительным светом. Буквально через пару секунд я понял, что свет не такой уж и яркий, даже относительно тусклый, но после моего нисхождения даже обычная свеча показалась бы мне солнцем. Источник света я так и не смог определить. Он просто был. Сам же зал представлял собой слегка облагороженную пещеру, где кирпичные стены и узорчатая плитка пола затейливо переплетались с диким камнем и сталагнатами. Почему-то у меня сложилось впечатление, что комната растет откуда-то из центра пещеры и постепенно стремится поглотить ее полностью. Приглядевшись, я заметил, что каждый кирпич в этих стенах был покрыт письменами на непонятном мне языке. Спустя некоторое время я стал замечать определенную систему в записях. Это явно был некий связный текст, разделенный на абзацы и главы. Запись велась справа налево, как принято в семитских языках, кое-где встречались совершенно неясные мне схемы и символы.

Почти обойдя зал по кругу, я, наконец, понял, что за текст читаю.

Это и был столь вожделенный мною гримуар.

Знания, лишь приумножающие печаль.

Как я уже сказал, я обошел зал по кругу почти полностью. Но, когда я вернулся ко входу, мне показалось, что помещение как-то изменилось. Откуда-то появились тяжеловесные книжные шкафы, наполненные очень старыми на вид томами, не менее монументального вида столы, сколоченные из грубых толстых досок, но имевшие некую брутальную красоту, а под сводом я разглядел несколько ярусов балок, хотя, так и не понял, для чего они служили. Я подошел к ближайшему из шкафов и взял с полки книгу. Она была столь же грубой и массивной, как и мебель, в переплете из толстой темной кожи. Пергамент страниц был покрыт теми же неведомыми мне символами, что и стены зала. Десятки, сотни гримуаров окружали меня. Конечно же, я не имел ни малейшего понятия, какой из них мне нужен. И даже если бы волей случая угадал бы и взял подходящий, как мне понять написанное в нем? В отчаянии я предпринял попытку реализовать заведомо обреченную на неудачу, но единственную, казавшуюся мне верной, идею – брал книги с полок и сравнивал их первые страницы с тем местом на стене, откуда, по моим расчетам, должен был начинаться текст. тем местом на стене, откуда, по моим расчетам, удачу, но единственную казавшуюся мне верной тальную красоту, а под сводом я ра

Не исключено, что рано или поздно я мог бы найти книгу, текст в которой совпадал бы с настенным. Но количество томов было таково, что была и не меньшая вероятность умереть с голоду раньше, чем это случится. Да, любовь моя, я помню, что такие как мы не могу умереть с голоду в привычном смысле этих слов, но так ли сильно отличался бы от этого вечный сон в самом сердце дьявольского гнездилища? Да и с чего я взял, что текст на стене – именно тот, который мне нужен? Только потому, что он был написан на самом видном месте. Означать же он мог все, что угодно. Равно, как и не быть каким-либо осмысленным текстом вообще. Это все были только мои догадки, не основанные ни на чем, кроме надежд и наспех привязанных к ним умозрительных заключениях. Пораженческие настроения усиливались еще и оттого, что выход был на расстоянии вытянутой руки. Я могу в любое мгновение оставить свое бесполезное занятие и вернуться домой, где буду коротать вечность в мечтах, что однажды все само собой найдется и произойдет.

Когда не остается больше никаких возможностей победить,

Мы можем сделать только один правильный выбор —

Продолжать борьбу.

В сердцах я ударил кулаком по стене и воскликнул: «Господи, раз уж ты избрал меня своим союзником, то не оставляй меня без своей помощи!». И через мгновение я получил ответ, хотя, и ожидаемо не от того, к кому обращался. «Имя твоего бога оскорбляет мой слух и эти древние стены, тварь!» – раздался протяжный скрипучий голос из глубины этой странной библиотеки. Я насторожился, будто голодный волк, почуявший добычу. Больше не чувствовалось каких-либо чар или иллюзий, противоестественной тоски или возбуждения. Остался уже знакомый мне обжигающе холодный азарт смертельно опасной охоты. Я обнажил меч, чтобы быть готовым к любой напасти, и медленно двинулся в ту сторону, откуда раздались эти слова. «Эй, демон! – крикнул я. – Ты же знаешь, кто я и что мне нет дела до твоих чувств?! Дай мне то, что я хочу, и сиди среди своих любимых стен хоть до конца света!». Ответом мне стала странная смесь шипения и смеха, и фраза на греческом, исполненная злобы: «Molon labe!».

И я пошел. Петляя между книжными шкафами, будто Тесей в лабиринте Минотавра, я продвигался к центру зала. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, каким будет итог моей встречи с местным «библиотекарем» – пока что, все мои контакты с демонами заканчивались совершенно одинаково. И пока что, в мою пользу. Излишнее высокомерие безнадежно губило моих противников. Но эта встреча, чем бы она не закончилась, должна изменить подобный порядок вещей – я не случайно нашел этот монастырь и, тем более, не случайно нашел библиотеку. Я знал это и мой враг должен был знать это, не хуже меня. Если мне удастся уйти живым, отношение ко мне изменится очень сильно. Если мне удастся уйти с тем, что я здесь ищу, то вся расстановка сил в нашем мире изменится. Фактически, два мира, ранее существовавшие почти параллельно друг другу, хоть и в пределах одной реальности, и не особо обращавшие друг на друга внимание, теперь будут обречены на столкновение. Последствия этого столкновения могут быть весьма печальными для моего племени.

Я остановился как вкопанный, внезапно осознав, что прямо сейчас приношу всех вампиров в жертву ради достижения своей очень призрачной цели. То, что мы так ревностно оберегаем от взгляда смертных – сам факт нашего существования – сейчас будет подарено врагу, возможно, даже более опасному и в обмен на что?! Пожалуй, счастье мое, в обмен могли предложить только возможность поголовного истребления. В задумчивости, я провел на полу перед собой едва заметную черту острием меча. За ней – гримуар, который так нужен мне для спасения души моей драгоценной Шарлотты, и разрушительная война, которую неизбежно вызовет мое вторжение в чужие покои. Перед ней – безопасная вечность для моих сородичей, которая не несет им ничего, кроме отсроченной гибели от пресыщенности жизнью, и я сам, до глубины души презирающий тоскливую изнеженность своего племени. Мы можем править этим миром, сделать его совершенным и наполненным бесконечной красотой. Но сначала, нам необходимо вспомнить, кто мы есть и на что способны.

Победу может подарить только война. С этой мыслью, я уверенно переступил созданную самим собою преграду. Если мой народ полностью погибнет в этой войне, это будет значить, что мы действительно нелепая ошибка природы, не способная на существование, отличное от паразитирования на человечестве, и, следовательно, недостойная права на это самое существование. Однако, смог же я преодолеть соблазн погрязть в болоте уныния, неотступно следующего за каждым подобным мне. Значит, кто-то еще тоже сможет это сделать. Или же, я – ошибка внутри ошибки?! С каждым шагом нить умозаключений становилась все более запутанной и приводила к все более извращенным выводам. Когда клубок мыслей в моей голове превратился в набор прочнейших узлов, я остановился и громко сказал: «Хватит играть с моими мыслями, поганое отродье! Я знаю, чего я ищу, и знаю, чем может обернуться мой успех! Дай мне книгу или приготовься защищать ее ценой своей жизни!». Ответом мне был знакомый смех и знакомая уже фраза: «Я же сказал – приди и возьми». Только сейчас голос прозвучал совсем близко. Я пришел и я возьму. И будь, что будет.

Глава двенадцатая

Я стоял в центре зала, одновременно похожего и на библиотеку и на пещеру. Вокруг меня кругами расходился лабиринт монументальных книжных шкафов, полный глухих тупиков и небольших «комнат», обставленных столь же тяжеловесными столами. Одна из таких «комнат», но существенно большего, чем остальные, размера, и стала конечным пунктом моего путешествия. Путешествия, начатого даже не на вилле в окрестностях Венеции, и даже не в Гамбурге, где я постигал тайны древних текстов, или в Праге, где я впервые столкнулся с демонической сущностью по воле слепого случая. Пожалуй, все началось именно в тот момент, когда я впервые переступил порог адвокатской конторы в том самом безымянном городке на далеком севере. Ведь я так ни разу и не спросил Вильгельма, почему он решил спасти меня от страшной судьбы спившегося неудачника. Да, черт возьми! Всю жизнь я задавал непростительно, преступно мало вопросов! Возможно, многие беды можно было бы предотвратить, будь я хоть немного любознательнее.

Впрочем, повернуть время вспять было не в моих силах. В моих силах было только бороться за то будущее, которое казалось мне наиболее подходящим. Тем более, что буквально через несколько мгновений эта борьба должна была превратиться из красивой, хотя и немного приевшейся уже, метафоры в правду жизни. Враг мой предстал передо мной во всем своем отвратительном и противоестественном обличье. Тварь возвышалась над столом, стоявшим в центре «комнаты» и являвшимся, судя по всему, географическим центром всего зала, и делала вид, что внимательно и задумчиво читает книгу. Демон имел туловище, похожее на человеческое, но больше по размерам и более вытянутое по форме. Голова была яйцевидной формы с вертикально расположенными веками, и губами, настолько тонкими, что казалось, будто они отсутствуют вовсе. Нос, уши и даже отверстия, должные быть на их месте, отсутствовали. Из плеч росли крылья, подобные крыльям летучей мыши, заканчивавшиеся крючковатыми пальцами, которыми существо цеплялось за балки на потолке. А ниже пояса, вместо ног, торчали три пары рук, между которыми можно было разглядеть одновременно и мужские и женские гениталии.

«Почему каждый следующий демон, встреченный мной, оказывается гораздо гаже предыдущего?!» – не скрывая отвращения и брезгливости, промолвил я. Тварь встрепенулась, посмотрела на меня и ответила: «Зато все люди, встреченные мной, утомительно одинаковы. О, прости, ты же не человек… Даже не человек…». Демон расхохотался, почувствовав, что задел меня за живое. Я же не стал утруждать себя ответом и продолжением словесной дуэли. Молча взведя сразу оба курка пистолетов, расположившихся по обе стороны моего меча, я резко навел оружие на беса и выстрелил. Грохот и отдача даже для меня были достаточно чувствительными. Тварь же отреагировала молниеносно, вцепившись всеми руками в край стола, на котором сидела, и закрыв тело крыльями. Две освященные пули вгрызлись в цель и демона отбросило на несколько шагов назад. С жутким ревом он рухнул на пол, подняв облако пыли. Однако, этого оказалось недостаточно, чтобы отправить его обратно в пекло. Медленно мой противник поднимался. Пошатываясь и цепляясь за любую точку опоры, но поднимался.

Приняв более-менее устойчивое вертикальное положение, демон злобно посмотрел на меня, вытянув шею и наклонив голову набок. «Ты будешь умирать целую вечность!» – прошипел он, едва шевеля своими тонкими-претонкими губами. Я же прикидывал, какие шансы были у меня в рукопашной. Перезарядить пистолеты я уже не успевал, а разрядить оба ствола за раз было, конечно же, гениальным решением. Поскольку это не нанесло противнику смертельных ран, можно было никуда не торопиться и продумать свои действия. Тем временем, демон удивил меня еще раз – он согнулся, схватил передними руками свои изувеченные крылья и резким движением вырвал их из суставов. Пронзительный колючий крик снова огласил окрестности, а, вместе с ним, густая горячая кровь очень темного цвета фонтанами брызнула в стороны. Тварь же, превозмогая боль от полученных ран, деловито разрывала кожу на перепонках крыльев, что-то закручивала и заматывала этими обрывками. В итоге, этот кошмарный библиотекарь сжимал в руках два импровизированных меча, довольно длинных и гибких, чтобы наносить атаки с самых неожиданных направлений.

Неизрасходованную на изготовление оружия кожу, демон просто приложил к ранам, отчего те практически моментально затянулись. «Что ж, – прошипел бес. – Теперь мы оба готовы!». И тотчас ринулся на меня, размахивая своим нелепым, но весьма опасным, оружием. Тварь двигалась дергано, но весьма проворно и практически непредсказуемо. Все, что я мог сделать, это всеми силами стараться избежать нескончаемого града ударов, обрушившегося на меня, казалось, со всех сторон. Нанося их, демон яростно шипел и брызгал смрадной слюной из оскаленной пасти. Ему явно нравилось происходящее и даже больше – даже бросив случайный взгляд на его гениталии, можно было заметить их сильное возбуждение. Зрелище было отвратительное, однако, гораздо больше волновало то, что мой меч не мог ничего сделать с оружием беса, хотя, должен был бы с легкостью разрубить эти куски костей. С другой стороны, удары я отбивал с не меньшей легкостью, будто демон размахивал двумя травинками.

Однако, стоило мне пропустить один скользящий удар, как я сразу позабыл о травинках. Каким-то невообразимым движением, демон закинул один из «мечей» мне за спину и резко дернул снизу вверх. Три длинных, острых как бритва, когтя оставили глубокие следы, разорвав плоть почти до костей. От резкой боли меня повело, и следующий удар я также пропустил. На этот раз, удар пришелся по левому боку и был гораздо более сильным – даже сейчас я готов поклясться, что слышал, как когти дьявольского отродья скребутся о мои ребра. Вот и настала моя очередь заливать кровью все вокруг. От боли и кровопотери начинало двоиться в глазах, но самое страшное – раны не затягивались. Точнее, затягивались, но настолько медленно, что вновь раскрывались при каждом движении. Из последних сил я рванулся назад и в сторону, максимально разрывая дистанцию, чтобы получить несколько драгоценных секунд передышки, но, в то же время, не потерять пространство для маневра. Споткнувшись, я упал и кубарем покатился по полу, завывая от боли. Еле шевеля окровавленными губами, я выдавил из себя строки единственного священного гимна, который помнил:

«Sanctus Dominus Deus Sabaoth.

Pleni sunt caeli et terra gloria tua.

Hosanna in excelsis».

Демон услышал мои слова и на мгновение замер, скорчив гримасу отвращения и яростно заморгав своими вертикальными веками. «Неужели ты думаешь, что Богу есть дела до такого как ты?! – с издевкой прокаркала тварь. – И, даже если бы он захотел спасти тебя… есть места, где у него нет власти!». Я незаметно усмехнулся – высокомерие, по всей видимости, действительно присуще всем без исключения адским отродьям. Это давало мне драгоценные секунды, необходимые, чтобы раны начали наконец затягиваться. Решив еще потянуть время, я промолвил: «Раз Господь наш позволяет всякой мерзости ползать по земле, значит, милость Его воистину безгранична!». Демона буквально перекосило от этих слов, его веки распахнулись от злобы и глаза едва ли не полностью вылезли из орбит. «Это Закон! – взревел он, брызгая слюной во все стороны. – Закон, на котором держится весь этот бессмысленный мир!». После, бес обвел рукой наш зал: «Здесь это всё. Весь Закон, все порядки, все устройство. В каждой из книг. Тысяч тысяч лет запретной, проклятой мудрости. Никто из ублюдков Адама не в состоянии постичь ее…».

«Ты разве забыл, бес? Я не ублюдок Адама. Я ублюдок ублюдков, ошибка природы, как ты и твое племя меня называете, – раны уже достаточно срослись, от боли и слабости все еще плыло перед глазами, но я был готов к еще одной попытке. – Я не ищу милости Бога, равно как и не ищу мудрости Сатаны. Я жажду лишь мести и гибели твоему роду!». Теперь уже я сам ринулся в атаку, собрав все оставшиеся силы. Единственный маневр, на который я мог рассчитывать в сложившейся ситуации, – прорваться сквозь защиту уродливого оружия демона и разделаться с ним на самой ближней дистанции. Раны твари, которые она прикрыла собственной кожей, как я уже заметил, залечивались быстрее, чем мои, однако, оторванные крылья так и не отросли. Это давало, хоть зыбкую, но надежду. Только бы я смог подобраться поближе, только бы я смог – когтистое «острие» одного из «мечей» просвистело возле моего лица, заставив отпрянуть в сторону, в следующий миг второй «меч» вынырнул снизу, норовя распороть мне живот. Я продолжил двигаться вбок, одновременно с этим, уверенно продвигаясь вперед.

Удача улыбнулась мне и я оказался сзади и левее демона. Имея всего несколько секунд, пока отродье не развернулось, я просто не мог не воспользоваться выпавшим шансом. Две руки из четырех, на которые опирался демон, находились в пределах досягаемости, примерно на уровне моей груди. Резко развернувшись всем телом, я обрушил на них свой клинок. Освященная сталь сделала свое дело безупречно – одна рука твари оказалась отрублена у основания, вторая – в районе локтя. Демон с визгом завалился на правый бок, едва не придавив меня к полу. Я отпрыгнул и приготовился к новому натиску. Тварь же, отбросив один из «мечей», попыталась опереться на оставшуюся справа руку и встать. С первой попытки это не получилось и я не стал ждать дальше. Быстро приблизившись к чудовищу и без труда отбив несколько нервных выпадов, я перехватил руку, сжимавшую второе оружие и отрубил ее также у локтя. После этого, пинком перевернув демона на спину, я с размаху наступил на его мерзкие гениталии.

«Ты был абсолютно прав, я буду умирать целую вечность, – я методично топтал корчащегося в агонии беса. – И именно поэтому, ты сейчас лежишь в луже собственной крови, изрубленный на куски». Я всадил меч в грудь твари, проламывая ребра в поисках ее черного, исполненного злобы и скверны, сердца. Тварь же уже была не в силах кричать от боли и просто пронзительно хрипела, периодически срываясь на мерзкий свист. Моя боль уже почти прошла, хотя, общая слабость осталась, напоминая о том, что мне нужна свежая кровь. Пить кровь поверженного существа я брезговал, поэтому решил закончить свои дела здесь как можно быстрее. Опустившись на колени перед лицом демона, я схватил его голову одной рукой, а большой палец второй воткнул ему в глаз: «Если ты дашь мне то, что я ищу, я позволю тебе сказать, как тебя убить». Бес ответил: «Никак меня не убить, это лишь оболочка. Можешь терзать мое тело сколько угодно, пока из меня не вытечет вся кровь и не переломаются все кости. И потом потрать свою вечность, чтобы найти нужную книгу». Тварь плюнула мне в лицо своей гнилой кровью.

И внезапно я понял самое главное. Я встал, вытер руки о штаны. Это не сильно помогло, но немного успокоило. Подойдя к ближайшему книжному шкафу, я взял первую попавшуюся книгу, после чего обернулся к демону: «Ты лжешь, как всегда. Закон – один, мудрость – одна, следовательно, книга тоже всего одна». Тварь взвилась от бессильной злобы и заметалась по полу, насколько позволяло ее изувеченное тело. Я оказался прав. Я снова одержал победу в своей маленькой войне. Возможно, этим я развязал войну большую. Но я готов был с этим жить и держать ответ перед любым судом, если возникнет такая необходимость. «Спасибо, бес, – произнес я на прощание. – С тобой было весело. Теперь же я пойду дальше сквозь свою вечность, а ты оставайся истекать кровью, как того пожелал». Сжимая меч в одной руке и вожделенный гримуар в другой, оставив позади умирающего демона, изрыгающего совершенно безумные проклятия мне вслед, я побрел к выходу, озираясь по сторонам в ожидании возможного нападения прочих обитателей монастыря.

Однако, мне никто не встретился. Я совершенно спокойно поднялся по лестнице, ведущей из библиотеки в верхние помещения. Никакого колдовства, смущающего разум, более не ощущалось, меня окружали обычные унылые стены пустых строений. Теперь казалось, что последний человек был здесь несколько веков назад, а вполне возможно, что ни один человек здесь никогда и не был вовсе, если не считать моей Шарлотты и прочих несчастных жертв дьявольских козней. Хотя, если бы моя любимая бывала здесь, то демон непременно вспомнил бы об этом, чтобы задеть меня еще сильнее. Что ж, значит, не одно подобное гнездилище спрятано в здешних горах и прочих удаленных от ненужных глаз местах. Даже мечтать о том, чтобы чистить всю землю от этой заразы, было неимоверно глупо, тем более, что это была не только моя война. А если гораздо более могущественные силы терпят существование всех этих смрадных язв, то мне явно лучше сконцентрироваться на собственных скромных целях.

Овладев заветным сокровищем, я отправился в обратный путь с ближайшим закатом. И этот путь нельзя было назвать легким, ни при каких условиях – словно сама природа возненавидела меня и всеми силами стремилась, чтобы я сгинул навеки в какой-нибудь из бездонных ледяных пропастей. Я никак не мог найти правильное направление, хотя помнил дорогу, по которой пришел к монастырю, наизусть и был совершенно уверен, что мог бы вслепую повторить весь маршрут от самой Венеции. Однако, снова и снова я сворачивал не в ту сторону, ориентировался не по нужной вершине, и так далее, и тому подобное. Снежные бури не раз настигали меня, заставляя проводить по нескольку ночей в тесных пещерах, едва защищавших от солнечного света с наступлением утра. От мучительной голодной смерти я спасался, без разбора охотясь на диких зверей, крайне редко, но, все же, попадавшихся мне на глаза. Питаться кровью животных это ужасно и отвратительно, моя драгоценная, не удивлюсь, если почти любой из нас предпочтет умереть в безумии, нежели опуститься до этого.

Но я выжил. Не знаю, двигал ли мною банальный страх смерти или же, наоборот, осознание и стремление к какой-либо высокой цели, но я категорически не мог позволить себе сгинуть столь бездарно, бессмысленно и, главное, бесследно. Пожалуй, более правдивым будет сказать, что только моя гордыня и ненависть не давали мне сломаться в те жуткие, полные безумного черного отчаяния, ночи. Те мои качества, которые упорно портили мне жизнь и в человеческом облике и последующую, и от которых я столь же упорно, сколь и безуспешно, пытался избавиться, в сложившейся ситуации пришлись как нельзя кстати. Каким-то странным и до сих пор необъяснимым для себя образом, я сумел направить всю мощь своих чувств на обеспечение собственного же выживания. И (черт возьми!) я справился, если не на отличном, то явно на очень хорошем уровне. Хотя, в подобных ситуациях уместнее говорить просто – справился или нет. Нельзя перепрыгнуть пропасть наполовину. Нельзя выжить наполовину. Особенно, если ты понимаешь, что пропасть уже не перепрыгнул.

И чем дольше я плутал, тем сильнее было ощущение того, что я не закончил какое-то крайне важное дело, и не смогу покинуть поглотивший меня лабиринт скал и ущелий, пока не разберусь с ним. Вот, очередная буря заперла меня в пещере на несколько ночей. Сначала я сидел недалеко от входа, надеясь на быстрое завершение буйства стихии, однако, когда понял, что ждать еще долго, решил обследовать свое убежище. Пещера оказалась не такой уж и маленькой – довольно просторный тоннель вел от входа, делая пару изгибов по пути, в обширный зал с неожиданно крутыми сводами. Из него уходили еще два тоннеля, один из которых заканчивался тупиком, а второй представлял замкнутое кольцо. Какое-то неестественное умиротворение чувствовалось во всем этом месте, но я списал это на общую раздраженность и уныние – слишком долго я скитался среди гор и слишком устал от тщетности своих скитаний. Обойдя пещеру вдоль и поперек, я присел прямо на пол, опершись спиной об одну из семи массивных колонн, державших потолок.

Некоторое время я смотрел в пустоту перед собой.

Потом стал развлекать себя начертанием странных знаков на пыльном полу.

Чертил я прямо пальцем, знаки получались корявые, но… очень знакомые…

Влекомый внезапно нахлынувшим странным чувством, я поспешил раскрыть дьявольскую книгу. Только сейчас я осознал, что так ни разу не заглянул в нее, хотя, именно ради нее и затевалось мое путешествие. Что мешало мне раньше – боязнь узнать, что я ошибся в выборе? Вряд ли. В этом я был абсолютно уверен. Как, впрочем, был абсолютно уверен и в том, что не смогу сам прочесть ни слова. Откуда же взялась эта уверенность? Всего лишь, на основании стен, исписанных словами на неведомом языке и таких же закорючках в книгах, виденных мной до победы над хранителем дьявольской библиотеки. А с чего я, вообще, решил, что эти закорючки – слова и язык?! Черт побери, демон сумел-таки меня перехитрить! Ведь, что может быть страшнее и губительнее, чем невозможность насладиться плодами собственных усилий?! Сам того не понимая, я лишил смысла свою победу, цели свое путешествие и завел сам себя в этот угрюмый лабиринт без выхода.

Итак, я распахнул гримуар. Практически на середине, на случайной странице. На долю секунды мне показалось, что книга сама раскрылась передо мной, будто распутная девка, ожидающая соития. Когда я коснулся древней страницы, через все тело прошла волна совершенно противоестественного жара, сменившегося столь же резким холодом. Пещера, давшая мне убежище, заполнилась столь непроглядной тьмой, что даже я не видел ничего дальше вытянутой руки. Спустя некоторое время тьма стала абсолютной, подобно той, сквозь которую я шел в монастыре, спускаясь по узкой лестнице в библиотеку. Я буквально всем своим телом ощущал, что парю в пустоте. Вокруг не было ничего – ни пещеры, ни Альп, ни всего остального мира. Был только я и книга, наполненная древним знанием, зловещим и запретным. И я впитывал это знание всем своим телом, так же, как и ощущал окружившую меня пустоту. Все эти заповеди, заклинания и формулы проникали сквозь кожу, и кровь разносила их по всему телу с каждым ударом внезапно забившегося сердца.

Это была сила превыше жизни и смерти. Что-то совершенно за пределом моего понимания и, более того, за пределом самого закона Творения нашей Вселенной. Мое сердце стало биться вновь, постоянно ускоряя темп. В конце-концов, скорость стала настолько высокой, а удары настолько сильными, что оно разорвалось на части. После чего, срослось и снова повторило свой нелепый забег бесчисленное множество раз. Мои внутренности завязывались узлом, лопались, восстанавливались и снова разрывались. Кости трещали, выворачиваясь под самыми невероятными углами. Несколько раз я обильно харкнул кровью на страницы книги, но та в мгновение ока впиталась в пергамент, как-будто ничего никогда и не было. Эта адская пытка продолжалась целую вечность. Вероятно, ни один из людей не перенес бы и самого ее начала, бездарно скормив свою душу гримуару. Я же продержался до самого конца, не выпустив книгу из рук и почти не отводя глаз от страниц, переворачивавшихся самими собой.

Я так и не понял, в какой момент тьма поглотила меня окончательно. Я просто открыл глаза, будто от долгого и крепкого сна, и обнаружил себя лежащим на холодном влажном полу пещеры. Гримуар небрежно валялся передо мной, уже изрядно вымокший. Я поднялся на ноги, осмотрелся. Не заметив ничего нового или подозрительного, поднял книгу с земли, отряхнул и пролистал несколько страниц. Ничего не произошло. Теперь в моих руках была самая обычная книга, отличавшаяся от миллионов других только тем, что написана на совершенно чуждом человеку языке. Тем не менее, я знал каждое слово в ней. Знал каждое слово и… не мог ни одного вспомнить. И еще я знал, что смогу провести любой ритуал, произнести любое заклинание, из описанных в гримуаре. Произнести без малейшей ошибки или запинки. Я до сих пор не могу объяснить, откуда взялось это знание. Это что-то сродни умению ходить – кажется, что ты всегда это умел.

Я подошел к выходу из пещеры. Было слегка за полдень, судя по яркости солнца. Буря давно закончилась. Я дождался ночи и покинул свое убежище. Осмотревшись, я понял, что нахожусь совсем недалеко от дороги, по которой пришел к проклятому монастырю. Не особо удивившись этому, я быстро сориентировался и не менее быстро зашагал в сторону дома. Путь предстоял неблизкий, а времени на скитания меж скал и так было потрачено слишком много. Я возвращался в Венецию практически тем же маршрутом, что и шел из нее. Сами места не претерпели каких-либо значимых изменений, кроме тех, что принесла развернувшаяся во всю красу зима, а ощущение присутствия демонических отродий стало заметно слабее. Такое впечатление, что остались только самые сильные и максимально разумные сущности, вероятно, не нуждавшиеся в постоянной подпитке своих жизненных сил из бесовских червоточин. Вся же мелочь, если их можно так назвать, либо разбрелась либо подохла. По крайней мере, мне несколько раз попадались останки довольно характерного вида.

Прошел я и мимо злополучного постоялого двора, не так давно ставшего мне домом и могилой для остальных постояльцев. Здание было сожжено до тла, хотя, я оставлял его целым. Выяснять причину пожара, да и просто задерживаться без веской причины, не было никакого желания, и я просто прошел мимо. Собственно, какая мне разница, что там произошло после моего ухода? Да и вариантов было не очень много – либо какой-нибудь бродяга неудачно заснул у камина или опрокинул светильник по пьяни, либо окрестные мужики, каким-то образом прознав про случившееся, собрались всем селом, да и предали огню проклятый дом. Нельзя было исключать еще и обычное попадание молнии в грозу и совсем необычное, типа визита демона, любящего лакомиться тухлятиной и жечь костры. Главное, что ни один из возможных вариантов не указывал на меня. Этого хватало, чтобы спокойно идти дальше. Тем более, что судьба приготовила мне еще одно испытание в этом путешествии.

Я был тогда примерно в паре ночей ходьбы от Венеции. Близилось утро, и нужно было найти себе надежное пристанище. Неподалеку я заметил старую мельницу и направился в ее сторону, решив, что ничего лучше подобрать уже не успею. По непонятной тогда причине в сердце появилась некая тревожность, похожая на тревожность зверя, обнаружившего за собой слежку. Я не придал этому значения. Не придал значения и большой черной тени, промелькнувшей надо мной несколько раз. Уже не впервые летучие твари рассекают ночное небо в моем присутствии. По каким-то причинам я им совершенно не интересен. Все произошло, когда до мельницы оставалось с полсотни шагов. Черная тень, кружившая надо мной, резко метнулась вниз и врезалась в землю, чуть дальше расстояния моего удара мечом, подняв облако пыли. Когда пыль рассеялась, я увидел нагого мужчину огромного роста, восседавшего на не менее чудовищных размеров черном волке. У мужчины была голова ворона и два крыла: одно росло из спины, что логично, а второе – вместо левой руки. В правой руке он держал массивное копье, на поясе висел древнего вида золотой меч.

Присмотревшись получше, я заметил, что черный окрас волка не является естественным – это была обгоревшая дочерна плоть. Наездник так же был частично обгоревшим, по крайней мере, его птичья часть. Верхняя половина человеческой части тела демона была белой и чистой, без малейших изъянов, будто у ангела. Ниже пояса же все тоже обгорело и, судя по всему, намертво слиплось со спиной и боками волка. Без лишних разговоров я вытащил меч, пожалев о том, что не зарядил стволы пистолета. Демон тоже не стал раздумывать и ринулся в атаку. Расстояние, разделявшее нас, мы преодолели за пару секунд. Я ловко увернулся от клыков волка и нанес несколько размашистых ударов. Пара пришлась волку по морде и оставила после себя вязкие борозды кровоточащих ран, остальные же демон с легкостью блокировал своей рукой-крылом, будто щитом. Противник не спешил атаковать, выжидая удобный момент для выпада.

И он его дождался! Копье ударила меня в грудь, почти по центру, проломив грудную клетку, едва не задев позвоночник и пройдя насквозь. Я отшатнулся от неожиданной боли. Демон же, отпустив древко на мгновение, перехватил его чуть выше и толкнул еще сильнее, пригвоздив меня к земле. Однако, я еще был полон сил и активно пытался освободиться, попутно грозно, хоть и бестолково, размахивая мечом. Демон отошел от меня на безопасное расстояние, развернул голову затылком ко мне (я смог разглядеть там красивое, хотя и так же, обугленное лицо) и произнес: «Так вот ты какой, вампир, укравший один из наших гримуаров… Я ждал… даже не знаю, чего я ждал… Ты выглядишь, как обычный человек, но твоя ненависть… О! Я чувствую ее! Она… она такая чистая! Как твоя любовь, из которой растет твоя ненависть…». Демон объехал меня вокруг: «А еще в тебе много сомнений. Ты даже не всегда уверен, к какому племени принадлежишь… Что ж, сейчас я дам тебе шанс. Я не стану тебя убивать. Тебе достаточно вынуть копье из себя, добежать до мельницы и ты спасен, если я правильно помню ваши привычки». С этими словами демон развернулся и погнал волка вдаль. Я не стал терять ни минуты и принялся выкорчевывать намертво засевшее копье. Ветер донес до меня прощальные слова демона: «На всякий случай запомни мое имя. Я – маркиз Андрас! А знаешь ли ты, кто ты есть?!». Я замер, сплюнул кровь и прокричал вслед демону и навстречу безжалостно восходящему солнцу:

«Я – Гёте, проклятый кровопийца!

Я – Гёте, Потрошитель демонов!

Я – ГЁТЕ!»