В начале 1970-х годов я знал Лимонова как автора стихов, позднее вошедших в сборник «Русское»64. Одной из несомненных удач того времени можно считать поп-эпос «Мы – национальный герой» (1974). В дальнейшем Лимонов написал несколько значительных книг, включая роман «Это я, Эдичка» (1979)65. В 1984 году журнал «Мулета» напечатал его филиппику «Поэт-Бухгалтер» (в адрес Иосифа Бродского), а в 1985-м – рассказ под названием «On the Wild Side» («На дикой стороне»), где персонаж по имени Алекс как две капли воды похож на художника М. Шемякина. 10 июля 1975 года в газете «Новое русское слово» (Нью-Йорк) была опубликована моя статья «Слово о модернизме». Сейчас этот текст кажется несколько наивным и немного напыщенным, однако он произвел впечатление, и в один прекрасный день ко мне пришел Бродский, с которым я не был знаком, и просидел весь вечер, а когда уходил, назвал свое имя, добавив, что его прислал Эдуард Лимонов. Лимонову в моей статье понравился пассаж про Хлебникова, а Бродскому – про «антагонизм между лидером александрийской поэтической школы – «модернистом» Каллимахом и поэтом-кикликом Аполлонием Родосским». С Лимоновым меня связывали приятельские отношения: мы жили в одном и том же эмигрантском отеле на 28-й улице (отель Лэйтем). Там же «квартировались» поэт Генрих Худяков и писатель Юрий Мамлеев с женой Машей. Лимонов познакомил нас (т. е. меня и мою жену Маргариту) с Вагричем Бахчаняном, у которого мы часто встречались, причем всей группой: Мамлеевы, Худяков, Лимонов с Леной (Еленой Щаповой) и мы с Маргаритой. На одном из таких вечеров Эдик зачитал абзац из статьи «Слово о модернизме» и попросил дать ему интервью («в том же духе») для газеты, с которой он в то время сотрудничал.

Вот этот абзац. И вот это интервью:

«Целые полосы в истории русской культуры были сопряжены с одним и тем же трагическим обстоятельством: искусству углубленного зрения отводилась вспомогательная роль по отношению к высказываниям – концепциям или идеям. Идеям, часто красивым и иногда правильным, но к творческой кухне все же прямого отношения не имеющим. Удивительно, как порой наш русский идеалистический максимализм оборачивается невероятным прагматическим хищничеством. От муз мы требуем спасения души, от Христа – содействия в удовлетворении сочинительского тщеславия, а от художника – непременного социально-нравственного арбитража. А ведь искусством, как и верой в бога, нельзя сервировать прагматизм. Искусство – не сарафан, не фрак и не сутана, его невозможно примерить в ателье, а также пришить к нему пуговицу или хлястик. В этом смысле оно бесполезно, а потому и прекрасно, т. к. нет ничего полезнее бесполезного. И совершенно ясно, что в художественном произведении властвуют сугубо свои, имманентные законы – похожие на подобья из области реальной жизни, но всего лишь похожие. Как правило, те произведения искусства, в которых „все, как в жизни“, в наибольшей степени безжизненны и лживы. Критикуя софистов, Сократ открещивался от лжецов-прагматиков, жертвующих идеальным во имя общественно-полезного правдоподобия».

Интервью с поэтом и математиком В. Агамовым-Тупицыным (Эдуард Лимонов. Новое русское слово. Нью-Йорк, 27 июля 1975 года).

Э.Л.: Почему вы уехали из СССР?

В.А.-Т.: У меня не было другого выхода. После «бульдозерной» выставки 1974 года, в организации которой я принимал участие, мне было предложено выступить с разоблачением «намерений» ее устроителей и тем самым «спасти репутацию страны». Предложение было сделано дирекцией института, где я работал старшим научным сотрудником, и, отказавшись его выполнить, я лишился работы. После увольнения ко мне домой пришел сотрудник органов госбезопасности и взял расписку о согласии не давать частных уроков. «Если будете давать уроки, то придется платить налоги (налог, по его словам, почти равнялся заработку). Но не вздумайте водить нас за нос, вас все равно засекут». С другой стороны, регулярно являлась милиция под предлогом проверки, не нарушается ли паспортный режим. Во время «бульдозерной» выставки, после того как меня арестовали и избили в машине, я сидел в КПЗ, где убедился в ненависти низших чинов, которые прямо заявляли, что если дать им волю, они бы нас в клочки разорвали. И тогда я почувствовал, что если где-то там наверху что-то качнется, то исполнители перейдут любые возможные рамки. Все это привело к мысли, что пора уезжать. Для меня понятие Родины заключено в людях, близких по образу мыслей, языку и культуре. Я полагал, что смогу вывезти этот багаж в самом себе.

Э.Л.: Кто вы больше, писатель или математик?

В.А.-Т.: И то и другое – искусство… На достаточно высоком уровне математика – художественное творчество, сопряженное с риском: красивые ситуации, авантюры…

Э.Л.: Когда вы уехали из России?

В.А.-Т.: 7 февраля 1975 года.

Э.Л.: Какой вам видится Америка, Запад? Соответствуют ли они тому представлению, которое вы составили себе, живя в России? Хотели ли вы ехать именно в США?

В.А.-Т.: Отчетливого представления о Западе не было, как, впрочем, и о России… Считаю своей Родиной искусство, литературу и русский язык. Ехать хотел только в Америку. Это связано с тем, что Америка – страна эмигрантов. Мое впечатление об этой стране? Я бы пока воздержался от каких-либо оценок. На сегодняшний день количество вопросов, которые я мог бы задать Америке, невелико. К тому же я достаточно далек от социологического и политического детерминизма, чтобы формулировать грубые оценки.

Э.Л.: Это не политический вопрос, а скорее бытовой.

В.А.-Т.: Пока есть возможность жить и заниматься тем, что меня интересует, эта страна для меня приемлема. По всей вероятности, и на необитаемом острове, имея бумагу и карандаш, я бы чувствовал себя превосходно. Нелюбимая нами авторитарность, в каком-то виде сохраняется везде. Просто каждый выбирает себе модель по вкусу. Давление социального столба – тонкая и, чаще всего, неразрешимая проблема, тем более что есть причины, лежащие внутри и вне нас. Непонятно – какие где…

Э.Л.: Как вам видится отсюда Россия?

В.А.-Т.: Если говорить о России как о мире высказываний о ней, религиозно-мистических сентенций типа тютчевского «умом Россию не понять», то я никогда не имел с ней подобных отношений. Для меня Россия – это не географическое понятие, а культурно-семантическое. И только потому, что советский народ все еще говорит по-русски, нельзя считать Россией страну, им занимаемую.

Э.Л.: Что вы думаете по поводу интереса к религии в СССР?

В.А.-Т.: Я думаю, что религия – индивидуальное дело, и подсчет количества верующих ничего не решает. В российских церквях более живая религиозная атмосфера, чем в православных храмах в Америке, где ситуация кажется несколько выхолощенной. В России сохранился свойственный православию диониссийский оттенок службы.

Э.Л.: Как вы расцениваете возможности перемен в России? Каких перемен ждете вы и каким путем?

В.А.-Т.: Мой ответ на этот вопрос будет свидетельствовать не о положении дел в России, а о состоянии моего внутреннего мира. Есть мнение, что цивилизации, имевшие место в прошлом, погибли одновременно с гибелью языка, являющегося не только колыбелью, но и могилой цивилизации. Состояние языка – лакмус по отношению к состоянию цивилизационного цикла. В настоящее время для русского языка характерна направленность в сторону иссякания. Его увядание свидетельствует о превратностях той цивилизации, которая в этом языке реализуется.

Э.Л.: Ваше мнение об оппозиции режиму? Каковы ее перспективы?

В.А.-Т.: Лучший вид оппозиции – это абсолютное презрение к режиму и незамедлительное самоустранение из симбиотической связи с ним, ибо давно уже стало классикой социальной психологии то, что каждая жертва является в определенном смысле соучастником своей гибели. Наиболее эффективная форма ненависти и конфронтации – отсутствие отношений с объектом ненависти и конфронтации.

Э.Л.: Да, но таким образом вы отрицаете активную борьбу?

В.А.-Т.: Да, пожалуй. Впрочем, будь я гражданином Великобритании, то стал бы членом парламента от оппозиционной партии, но если бы она, эта партия, добилась власти, я бы снова перешел в оппозицию. Однако быть оппозиционером по отношению к советской власти – не менее унизительно, чем находиться в оппозиции к обитателям джунглей или террариума. Активная борьба – это вопрос темперамента, а не убеждений.

Э.Л.: Каковы ваши планы? Что вы собираетесь делать в Америке?

В.А.-Т.: Я получил место преподавателя математики в одном из университетов. Через год должен защитить докторскую диссертацию. Как человеку пишущему, мне было бы приятно увидеть свои вещи напечатанными, равно как и тексты друзей и единомышленников. Считаю себя в долгу перед ними и буду по мере сил популяризировать их творчество. Полагаю, что это наиболее интересная и достойная часть нашей культуры, и если что-то связывает меня с Россией, так это они, неофициальные художники и литераторы, оставшиеся в СССР.

Э.Л.: Спасибо за беседу. Желаю успехов.

Ссылки

64

Сборник «Русское» был напечатан в Америке в 1979 году при содействии И. Бродского.

65

Круг интересов Лимонова не исчерпывается стихами и книгами, будь то «Дневник неудачника» (1982), «Исчезновение варваров» (1993), «Лимонов против Путина» (2006) или «Дети гламурного рая» (2008). С середины 1970-х годов обозначилась несколько иная мироощущенческая парадигма, новое представление о художественных ценностях, которые – по контрасту с искусством шестидесятников – казались принадлежностью иного контекста. Какими бы хорошими поэтами ни были Некрасов, Холин и ранний Сапгир, они остались героями своего времени и пространства. Что касается Лимонова, то это совершенно другой персонаж. В начале 1980-х годов он попал в Париж, где главные роли (в русскоязычной среде) играли Синявский и Максимов – либерал и консерватор. И когда его стали приглашать на телевидение, ему трудно было выбрать себе образ, существенно отличавшийся от амплуа Синявского и Максимова. И он выбрал роль «хунвейбина», которую выдумал, хотя на самом деле не имел с ней ничего общего. Т. е. это была маска. Но со временем он в нее вжился. Маска приросла.