С Хвостом (Алешей Хвостенко) я впервые столкнулся в Питере в 1965 году. Мы пили водку в продолговатой комнате, где он жил, офлажкованный соседями, покуривая дурь, поигрывая на замысловатой дудке и пописывая стихи. «Человек человеку волк, лиса и медведь», – меланхолически поговаривал Хвост, выпуская из флажолета кольца сладковатого дыма, когда соседи с особым озорством начинали барабанить в стену. Говорят, в Азии, на тамошних базарах, удавалось ему извлекать приятные звуки из всех старинных флейт и свистков, чем заслужил он репутацию дервиша.

В ту пору сочинялись им игрушечные пьесы обэриутского толка, иногда в соавторстве – то с Леонидом Ентиным (Енот), то с Юрием Галецким. Собственно, писал или рисовал он все что угодно и на чем угодно: на ресторанных меню, документах, аптекарских рецептах, медицинских справках и счетах за квартиру, скалываемых или сшиваемых затем в причудливые альбомы. В дурдоме, где Хвост «косил» (уклонялся) от армии, вел он визуальный дневник: тексты, рисунки и коллажи по замыслу автора свидетельствовали о его «невменяемости». Позднее некоторые из этих вещей вошли в обширный цикл «Верпы». К тому времени уже началось сотрудничество с Анри Волохонским: пьесы, песни и т. п.

Вообще, многие из принадлежавших кругу Хвоста/Анри были дивными мастерами разговора, будь то чистой воды нонсенс или схоластическое глубокомыслие. Ентин как-то жаловался, что проговорил себя насквозь, в ущерб (как бы) возможности запечатлеть все это на бумаге. Так или иначе, речевой перформанс обрел в лице Хвоста, Анри и Ентина уникальных художников. В Москве это был Сергей Чудаков.

«Крым – жемчужина Кавказа», – сострил как-то Енот. Хвост ездил туда (т. е. в Крым) на заработки, а также в Среднюю Азию и на Север – в Салехард. Расписывал клубы, рестораны, фотографировал на пляжах. Но случалось это не столь часто, вследствие чего – неоднократные обвинения в тунеядстве, товарищеский суд и т. п. Однажды, вернувшись из поездки с кучей «капусты», Хвост уговорил приятеля по кличке Рез (Резницкий) пообедать в шикарном ресторане и под конец, не расплатившись, совершить из него побег. Что ж, пошли. Сидят. Время к закрытию, а Хвост все заказывает и заказывает. Рез в холодном поту, кусок в горло нейдет. Алешенька, шепчет он (почти плача), пора! А Хвост как ни в чем не бывало. Тут Рез бросается к выходу, метрдотель его валит, вышибала наваливается сверху. В последний момент Хвост кинематографическим жестом останавливает официантов, с которыми, как оказалось, расплатился заранее. Этой злой практической шутки не простили бы никому, кроме Хвоста. Впрочем, за несколько лет до революции нечто подобное удалось сделать Маяковскому: в его случае жертвами стали Б. Лившиц и В. Каменский, о чем рассказывается в книге «Полутороглазый стрелец».

В Москву Хвост переехал в конце 1968-го. Закончил «Дурное дерево», написал обширный трактат о Заболоцком, эссе о чеховском «Дяде Ване», множество стихов и песен. Общался со всей богемной Москвой, продолжая (как и в Питере) быть центром всеобщей симпатии, но при этом ни с кем и никогда не нарушая дистанции. «Искали любимца, нашли незнакомца» – эта его фраза как нельзя лучше характеризует формулу хвостовского обаяния.

Одно время Хвост работал художником в Парке культуры имени Горького. Изготовлял лозунги, праздничные призывы и приветствия, накладывая трафарет на красную ткань. Однажды, в процессе работы над транспарантом, он понял, что красить нечем, и пошел искать краску, оставив ткань с трафаретом на траве возле мастерской. Вернулся через месяц. Пока его не было, лозунг привлек внимание голубей, и когда трафарет сняли, под ним обнаружилась фраза «Слава КПСС», написанная птичьим пометом. В 1975 году Эрик Булатов написал ее (а) кистью и (б) красками.

19.1

Виктор Агамов-Тупицын и Алексей Хвостенко. Париж, 1991.

Жил Хвост в Мерзляковском переулке с женой Алисой. Я бывал у них почти каждый день, пия портвейн и разыгрывая с Алешей наши бесконечные шахматные партии. Кажется, мне удавалось выигрывать чаще, но почему-то, когда проигрывал, выяснялось, что играли «на интерес», и я оказывался должен ему то оду, то бутылку, то еще что-нибудь. Помню, однажды проиграл негритянку. Спустя годы, когда Хвост приехал на Запад, он в первом же письме припомнил должок. В случае литературных «расплат» некоторые из них снабжались таблицами и схемами. И в том числе оды, проигранные в шахматы. Вот фрагмент одной из них:

Как-то в Париже Хвост пригласил меня в ресторан, где он пел и играл на гитаре (см. ил. 19.1). В зале сидели его поклонники – русские эмигранты. Во время концерта я не переставал следить за выражением его лица: на нем появился налет сервилизма. Годы зависимости от людей, с которыми он делил выпивку, наркотики и ночлег, сделали свое дело: прощаясь с ним, мне пришло в голову, что передо мной чеховский герой – Вафля. Позднее за Хвостом закрепилась репутация «человека, срывающего с себя одежду в местах, где принято одеваться». В последние годы его жизни мы не общались, но всякий раз при виде бородатого безумца на улице у меня сжималось сердце – не Хвост ли это?

В заключение еще один эпизод из жизни, но не самого Хвоста, а его ближайшего друга Вани Тимашева, художника и реставратора, умершего в конце 1970-х годов от наркотической передозировки. Умирал он и до этого, но безуспешно. Как-то, объевшись наркотиков, Тимашев рухнул на улице. Пришлось отвести его на второй этаж гостиницы «Националь», где можно было безнаказанно («по секрету») принять ванну и прийти в себя. Уложив приятеля в воду, я заставил его запереть дверь изнутри и пошел пить кофе. Через час дверь ванной комнаты уже снимали с петель. «Как вы посмели здесь мыться», – возмущался портье. «Нет героя для камердинера», – отвечал ему из воды Тимашев. Эта французская поговорка – отповедь тем, для кого жизнь художника менее значима, чем его искусство.

Книга Алексея Хвостенко «Верпа» напечатана издательством «Колонна» в 2005 году. Выставка его работ состоялась в Зверевском центре в 2008-м.

Декабрь 1978, ноябрь 2004