Не знаю, был ли Лев Толстой зеркалом русской революции, но индустрию современной культуры действительно можно назвать зеркалом глобального капитализма. Ввиду невозможности разрешить конфликт между ней и автономным искусством, остается предположить, что единственным выходом из положения является анархизм. Как и все остальное, он нуждается в фактографии – аффирмативной и негативной, в фактографии юридически легитимных акций (поддерживаемых институциями) и в фактографии «нелегальной легитимности», включая радикальные политические и художественные манифестации, которые тестируют статус-кво. Первое, что приходит в голову, – это Карл Шмитт и его теория «партизана»191, особенно когда эту политическую категорию удается распространить на эстетические практики и – при наличии достоверной документации – способствовать созданию фактографического дискурса, регистрирующего различные формы конфронтации в пространстве культуры. В этом дискурсе, имеющем дело с многополярной легитимностью, нелегалы и парламентарии или, что то же самое, художники-партизаны и представители мейнстрима должны быть представлены на равных.

Партизан – это отчасти леший, учитывая, что в каких-то случаях между ними действительно можно поставить знак равенства. Поскольку императив лешего – «водить и заводить, но никуда не приводить», то группа «Коллективные действия» (см. гл. «Андрей Монастырский») наиболее полно воплощает смысл партизанского движения, причем не только в плане аккредитации своего дискурса на подмостках культуры, но и на уровне выбора места действия – преимущественно загородного, наиболее удобного для ведения партизанских «войн». Напомню, что в исторической перспективе партизан – это нечто большее, чем персонаж: им может быть целый народ. Пример – евреи, совершившие исход из Египта и долго скитавшиеся в поисках Земли обетованной под предводительством «лешего» – Моисея192. Так или иначе, успешное завершение поисков – будь то поиск Земли обетованной или поиск утраченного времени – знаменует завершение партизанской парадигмы. Любая удача на институциональном поприще квалифицируется как телос (т. е. Кощеева смерть) партизанской идентичности.

Если леший – «партизан-автохтон», то «партизан-интеллектуал» – это городской житель, для которого русский лес и русское поле всегда служили ареной для «руссоистской» медитации. Одним из таких персонажей (в латентной форме) была Екатерина Великая, которая переписывалась с Ж.-Ж. Руссо. «Коллективные действия» («КД») суть совмещение и того и другого. То есть как бы Алеко и Земфира в одном лице. Образ «партизана-автохтона» восходит к акциям группы «Гнездо». В одной из них (под названием «Оплодотворение земли», 1976) Михаил Рошаль, Виктор Скерсис и Геннадий Донской, совершили эдипово соитие с матерью Землей, как это делают партизаны, когда роют землянки. Тот факт, что на символическом уровне «Мать – сыра земля» – это Иокаста, а «партизан-автохтон» – Эдип, повод для отдельного обсуждения. Не здесь и не теперь.

Еще одна разновидность партизана – это «пират». Пиратство как художественная практика разрабатывалось Вадимом Захаровым в начале 1980-х годов (см. ил. 25.1). На фотографиях, запечатлевших его акции, Захаров позиционирует себя как пиратгегельянец, пират-идеалист, в чем его отличие от сомалийских пиратов, дрейфующих у побережья культуры. Помню, как во время выставки концептуализма193 в Такомском музее (1990) Андрей Филиппов спрятал деньги в отельной Библии, откуда они вскоре исчезли. Выслушав жалобу Андрея, директор ICA (Boston) Дэвид Росс высказал предположение, что участником этой пиратской акции был Бог. Не исключено, что во всем виноват Захаров, благодаря которому пиратство вошло в моду. В 1990-х годах возникло «Пиратское телевидение» – любительские видеофильмы с участием Владислава Мамышева-Монро.

Партизанские вылазки в институциональный мир искусства совершал Александр Бренер, а пересечения с институциональной религией зафиксированы в акциях Авдея Тер-Оганьяна, в действиях «Pussy Riot» и в случае выставки «Осторожно, религия!» (2003). Навыки партизанской «войны» в эпоху глобального капитализма можно позаимствовать у группы «Война»194. Стратегию ее участников лучше всего анализировать не со стороны, а по-партизански, находясь в той же землянке, что и они (см. ил. 25.2).

Главное в партизанской деятельности – это взрывные работы в пределах собственной психики. Одни художники это делают сообща, другие независимо от соседа. Случай Ирины Наховой (cм. гл. 15) и Павла Пепперштейна (см. гл. 16) примечателен в том отношении, что оба они являются противниками (стихийными оппонентами) институционализации. Так, Нахова прервала преподавательскую деятельность в США, чтобы продолжать работу над инсталляциями в рамках автономной активности, что в свою очередь подразумевает относительную независимость выставочной карьеры художника от индустрии культуры. То же самое – Пепперштейн: не имея постоянного адреса, он ведет номадический образ жизни и напоминает конспиратора-террориста, склонного к перемене мест. Охота к перемене мест распространяется на теоретическую рефлексию, а также на смежные эстетические практики – прозу, поэзию и музыку (rap).

* * *

Казимир Малевич однажды сказал, что «гражданская война в искусстве продолжается до сих пор», и, хотя Андрей Монастырский вряд ли с этим согласится, партизанская фраза Малевича могла бы стать еще одним, пятым лозунгом группы «Коллективные действия», вывешенном в подмосковном лесу.

25.2

Слева: акция группы «Война» «Хуй в плену у ФСБ!», Литейный мост, Петербург, 2010; справа: Авдей Тер-Оганьян требует убрать его работы из Лувра с выставки «Русский контрапункт», 2010.

Кабаков 1970-х и 1980-х годов – это типичный «партизан», т. е. представитель нерегулярного армейского коллектива московских концептуальных художников (cм. гл. «Московский партизанский концептуализм»). Перечень участников этого коллектива можно найти в тексте Монастырского и Владимира Сорокина «Аеромонах Сергий», где всем концептуалистам присвоены воинские звания. Что касается «ретроспективы» Кабаковых в Москве, то ее можно назвать возвращением партизана, но уже в новом качестве – в качестве представителя регулярной воинской группировки, являющейся частью индустрии культуры. То есть сам он уже не партизан – партизанами стали фантомные персонажи, которым Кабаков перепоручил партизанскую функцию (Розенталь, Спивак и «Кабаков» как подставное лицо)195.

Ни для кого не секрет, что в России создается Новое Официальное Искусство – сокращенно НОИ (Олег Кулик, Владимир Дубоссарский & Александр Виноградов, AES+F, Анатолий Осмоловский, Эрик Булатов и вот теперь – Кабаков), а также Новая Художественная Бюрократия – сокращенно НХБ (Иосиф Бакштейн, Ольга Свиблова, Екатерина Деготь и т. д.). Парадокс в том, что НХБ и НОИ частично комплектуются из рядов бывшей «оппозиции». Это как в «Железной маске» Дюма: два брата-близнеца, один король, а другой – узник, мечтающий о королевской власти. Достаточно поменять их местами, и никто не заметит разницы. В контексте сказанного, т. е. в условиях пролиферации НОИ, теория «партизана», практикуемая (сознательно или на бессознательном уровне) группами «КД», «Капитон» и «Купидон»196, представляется не менее важной, чем в 1970-х и 1980-х годах. На сегодняшний день это фактически единственная антитеза как новому, так и старому официальному искусству. Напомню также введенное Юрием Альбертом понятие «нового дегенеративного искусства», импонирующее мне в гораздо большей степени, чем НОИ.

Изложу вкратце свою «гидравлическую» теорию концептуализма в России (см.: ХЖ, № 73197). Как известно, в имперском Китае поэты и художники были чиновниками, управлявшими ирригацией (орошением рисовых полей), и, вопреки своим талантам и высокому уровню рефлексии, не только воспевали стагнацию, но и препятствовали каким-либо изменениям. Эта инерционность привела к тому, что китайская цивилизация отстала от более динамичной европейской цивилизации как в экономическом отношении, так и в плане социальных реформ. В результате Китай стал колонией. Естественно, московских концептуалистов нельзя полностью отождествить с бюрократами и чиновниками имперского Китая, однако на символическом уровне они вполне сопоставимы. Парадокс в том, что, будучи наиболее продвинутой частью художественной среды, концептуалисты – это часовые стагнации. Сегодняшняя Россия – типичное «ирригационное общество» с той только разницей, что вместо водных ресурсов используются нефтяные. Представители гидравлической198 иерархии, занятые «орошением» экономики нефтью, до последнего времени спонсировали и коллекционировали современное российское искусство, обменивая прибавочную стоимость на прибавочную символизацию. В то время как китайским ирригаторам-интеллектуалам приходилось в основном «лить воду», их потомкам надлежит лить нефть или, точнее, наблюдать за тем, как это делают их спонсоры.

По-видимому, пришло время воспринимать стагнацию как энергетический ресурс – будь то стагнация корпоративных и правительственных структур или стагнация академического истеблишмента и художественных институций. Каждая из этих стагнирующих структур уже достигла кондиции, необходимой для конвертирования в гидрокарбоны. Если к стенам музеев или государственных учреждений присоединить трубопровод, то по нему потечет нефть, которую можно по сходной цене транспортировать в соседние страны. Стагнация – национальное достояние России, и к ней нужно относиться как к ликвидности. То же самое касается стагнации наших политических убеждений и нашего отношения к современной культуре. Фактически трубу можно присоединить к каждому из нас.

Под занавес хотелось бы порекомендовать сайт Летова (www.conceptualism.letov.ru), которым можно воспользоваться для ознакомления с фактографией перформансов группы «КД», а также с текстом Монастырского про «трактор-пиздец» и связанной с ним акцией группы «Капитон». Примечателен «лаканизм» названия. У Лакана «капитон» – пристежка, пристежка означающего к определенному символическому месту в цепочке сигнификаций (signifying chain). К чему Монастырский пристегнул себя и своих сообщников и уместно ли в случае московского партизанского концептуализма говорить об «отвязанности» в пристегнутом состоянии – ответ на этот вопрос пока остается открытым. Тем более что в большинстве случаев меняется не место пристежки, а имя этого места199. Пример – переименование группы «Капитон» в группу «Корбюзье». Переименование тождественно или коэкстенсивно исправлению имен, к которому призывали Платон и Сенека, а также конфуцианцы (Мэн-цзы, Сюньцзы). Для реализации их проекта необходимо обратить вспять процесс искажения. Чтобы направить его в обратную сторону, нужны хаотические усилия – партизанский броунизм вместо институциональной линеарности. Цель – создание нового неофициального или нового альтернативного искусства (НАИ). Необходима очередная схизмизация культуры (от слова схизо– или шизо-) с целью размежевания, имевшего место в прошлом, когда автономное искусство не пересекалось с советской индустрией культуры. Теперь ему предстоит не менее радикальный разрыв отношений с новым официальным искусством (НОИ) и новой художественной бюрократией (НХБ). В противном случае у автономного искусства нет шансов на выживание. Однако схизм (schism) должны осуществить сами художники. В этом им никто не сможет помочь, кроме них самих.

Для автономных эстетических практик нет ничего более губительного, чем иметь дело с официальными художественными и коммерческими структурами. По-видимому, пора заняться поиском новых экспозиционных парадигм и альтернативных форм контакта с аудиторией, а также созданием своего зрителя. Группе «КД», художникам апт-арта, а также Кабакову, Д.А. Пригову, Никите Алексееву, Наховой, Пепперштейну и его коллегам по группе «МГ»200 удалось это сделать в эпоху застоя. Сейчас, на новом витке стагнации, пришло время воспользоваться их опытом.

* * *

Сказанное относится к комплексу работ, которые в ином, менее амортизированном и отчасти конспиративном контексте воспринимаются как потемкинские деревни. Именно так в XVIII веке назывались инсталляции, снискавшие два века спустя репутацию «концептуальных проектов. Потемкинские деревни превращали форму в театральный реквизит, предназначенный для прикрытия некой параллельной активности. Одна из особенностей европейского сознания состоит в том, что орнаментальность (режим означающего [signifier]) включает в себя слово «ментальность» (режим означаемого [signified]). Как оказалось, орнаментальность означающего – не просто эстетический штамп: это институт власти, сформировавший европейскую ментальность в эпоху правления Людовика XV, ставшего воплощением (embodiment) абсолютизма формы.

Означающее – святая ложь. Благодаря ей, означаемое остается неузнанным. Спасение слов и вещей в их невнятности, в том, что каждый идиоматический текст – это «чемодан с двойным дном». Мир проницаем, но не весь: инстинкт самосохранения делает его менее прозрачным, чем нам бы того хотелось.

Конспиративность, кстати, залог верности «текста» самому себе, своей идентичности – будь то идентичность минимализма или идентичность концептуализма, тем более что способы редуцирования изобразительных средств, доведенных до анорексии, все те же потемкинские деревни. Партизаны, взрывающие поезда и транспортные коммуникации, а также террористы-камикадзе делают это еще более бескомпромиссно, хотя и в их случае редукция к «ничто» омрачена невозможностью выделить его в чистом виде201. И не где-то вообще, а по ту сторону означающего. Взрывая «потемкинские деревни», диверсант (партизан) обнаруживает на их месте не то чтобы саму пустоту, а опустевшую сцену, где вскоре появятся новые декорации в соответствии с изменившимся контекстом. Этот отказ от старых маскировочных средств (в пользу новых орнаментаций) – пиррова победа негативно-ангажированного сознания над аффирмативным.

Говоря о перспективах московского партизанского концептуализма, имеет смысл уточнить – где, как, при каких обстоятельствах и в каком виде мы представляем себе реализацию этих перспектив.

Если иметь в виду перспективу конвертирования партизана в институционального художника, то результат, даже в случае успеха, будет плачевным. В поисках понимания и поддержки на Западе или у себя дома художнику-партизану лучше всего апеллировать не к мейнстриму, а к коллегам по «нелегальной легитимности», т. е. к таким же партизанам, как и он сам. Вот те перспективы, которые не предусматривают потерю идентичности. Похоже, что у партизанского концептуализма нет и никогда не было перспектив, кроме одной: «водить и заводить, но никуда не приводить».

В конечном счете все зависит от обстоятельств. Для легитимации партизана в качестве регулярной воинской (или художественной) единицы нужно, чтобы та перспектива, которая его инспирирует, сама стала легитимной. Партизанство во все времена поддерживалось «третьей силой», направленной на свержение институтов власти. В случае московского партизанского концептуализма «третья сила» – не более чем утопический конструкт», и, коль скоро это так, перспективы так и останутся перспективами. Если бы «третьей силе» удалось прийти к власти революционным путем, судьба художника-партизана могла бы сложиться иначе, что, собственно, и случилось с авангардом в начале 1920-х годов. В постсоветский период все обошлось без кровопролития, однако разрушение «Бастилии» не увенчалось успехом: бюрократы удержали свои позиции в культуре (и не только в культуре). Вот почему перспективы концептуализма всегда ускользают от тех, кто пытается их воспроизвести или «оналичить» как некую эмпирическую реальность. Парадокс в том, что, хотя сами эти перспективы нельзя инсталлировать (инсталлировать за пределами сознания), каждая концептуальная инсталляция оборачивается попыткой их выявления, овеществления, ментальной пальпации.

Что, спрашивается, отличает нас от животных, не подозревающих о своей смертности? В отличие от них, мы в курсе того, что умрем, и именно это знание делает нас людьми. Но если предвидение неизбежного конца202 действительно способствовало превращению обезьяны в человека, то и «перспективы» концептуализма, увы, не являются исключением.

Напоследок несколько слов о группе «Синие носы», а также о позитивном и негативном. Я ничуть не хотел бы приуменьшить трансгрессивную роль этого коллектива, особенно в контексте конфронтации, поводом для которой послужила выставка соцарта в Париже. Здесь я полностью на стороне Ерофеева, куратора выставки. Проблема в другом. «Синие носы» – это развлекательная программа. А все развлекательное – аффирмативно, поскольку смеховая культура инстантивно, на какой-то момент, объединяет людей, создавая ту карнавальную атмосферу, в которой различия нивелируются и воспринимаются как игра. Антитезой объединяющего (катарсического) смеха является отчуждающая ирония. Ирония – негативна, и ее телеология принципиально отличается от телеологии карнавала: первая тяготеет к инфинитизации, тогда как вторая предусматривает завершение. То же самое касается развлечения, у которого всегда есть начало и конец, вход и выход.

В современном искусстве негативность – синоним отчуждения, без которого нет уровней опосредования, необходимых как художнику, так и зрителю, чтобы (а) не стать автохтоном художественного заповедника и (б) хоть в какой-то мере противостоять индустрии культуры. Хотя издевательство над собой и себе подобными кажется нам проявлением негативности, его ни в коем случае нельзя путать с тем, что вкладывали в это понятие Гегель, Маркс и Адорно. Скорее, это то, что сближает людей, у которых пропадает holy estrangement (святое отчуждение) по отношению друг к другу и по отношению к тому, что Платон называл «рынком государственных устройств». Следовательно, смеховые, эпатажные, спектакулярные жесты носят позитивный (предательски позитивный) характер и являются аффирмацией эгалитарного карнавала. Впрочем, сейчас все сместилось. В обществе развлечения (Society of Entertainment) карнавал стал, во-первых, глобальным и, во-вторых, создающим эффект неотчужденного состояния. Заканчивая, замечу, что карнавал только кажется бесконечным, а отчуждение преодоленным. Непонятно, как долго продлится эта иллюзия.

Ссылки

191

Carl Schmitt. Theory of the Partisan. 1963 / Trans. G.L.Ulmen. Telos Press, 2007. Эта книга посвящена истории партизанской борьбы с войсками Наполеона в Испании и в России.

192

В работе «Моисей и монотеизм» Фрейд назвал Моисея египтянином.

193

Выставка (Between Spring and Summer: Soviet Conceptual Art in the Era of Late Communism) была организована Бостонским институтом современного искусства (ICA) и Маргаритой Тупицыной. Она же, вместе с Иосифом Бакштейном, курировала эту выставку в Такомском музее и в ICA.

194

Упомяну также группу «Что делать», основанную в 2003 году.

195

Я помню, как Илья отметал любую возможность посещения России (даже с кратковременным визитом). И вот вернулся, причем не один, а с соавтором – Эмилией. Перед художниками концептуального круга, многие из которых всё еще партизаны, тяготеющие к лесопарковому акционизму, встает вопрос: как быть с Эмилией? Сделать ее частью «Аеромонаха Сергия»?

196

Группа «Капитон» – это Вадим Захаров, Юрий Лейдерман и Андрей Монастырский, а «Купидон» – Юрий Альберт, Виктор Скерсис и Андрей Филиппов. Обе группы – эфемерные образования (в отличие от группы «КД», существующей с 1976 года).

197

См. также: Victor Tupitsyn. Notes on Globalization: The Work of Art in the Age of Shoe-Th rowing. Th ird Text. № 100. Summer / Fall 2009.

198

Слова «гидравлика», «гидравлический» (hydraulic) соединяют слово hydro-(связанное с понятием жидкости, ликвидности) со словом aulos (сосуд, труба, трубопровод).

199

«Имя – след идентичности» (Deleuze et Guattari. Mille Plateaux. Paris: Minuit, 1980).

200

В группу «Медицинская герменевтика» («МГ») входили Павел Пепперштейн, Сергей Ануфриев и Юрий Лейдерман, отделившийся от группы в начале 1990-х годов.

201

Ничто – волшебный грааль. Его «ненайденность» имманентна его крипте (crypt). Оно не поддается локализации, и его нельзя выдворить за пределы редукции.

202

Конечность существования – эсхатологическое прозрение, благодаря которому человек стал человеком.