Рассказ из 2075 года

Вениамин свернул с Невского и пошел по Садовой в сторону Марсова поля. Улица была умыта вчерашним дождем, асфальт местами еще не просох и поблескивал мелкими лужицами под весенним солнцем. А на душе у Вениамина было довольно пасмурно. Остановившись у перекрестка, он поскреб левую щеку и еще раз убедился, что выбрита она некачественно. Халтурить начала Мышка, нужно будет вечером заняться ею, подрегулировать малость… И Гарсон тоже хорош — сварил утром вечерний кофе! Хотя тут ты, Веня, виноват сам — спросонок не на ту, видать, нажал кнопку. В Гарсоне пора, однако, поковыряться: кнопку оставить одну… за нею — индикатор времени суток, а от него — сигналы на три программы — утреннюю (кофе покрепче), послеобеденную (еще крепче — чтобы в сон не клонило) и вечернюю (относительно крепкий). Омолодим старика — поработает еще… Мелкие брызги из-под колес промчавшегося электромобиля окропили Венины брюки. Он совсем помрачнел, вытащил платок, стряхнул капли, вытер руки. Задумавшись и опустив голову, дошел до моста и только тут, почувствовав под ногами небольшой подъем тротуара, огляделся: окантованное высокими, по ранжиру постриженными деревьями лежало перед ним Марсово поле, просвечивая сквозь зелень ветвей красными, раскаленными солнцем дорожками. На солнце не хотелось. Вениамин перешел улицу и свернул в сад — через узорные ворота, — под соединившиеся в один зеленый свод деревья.

Вокруг старинного каменного павильона на берегу речки за столиками, как всегда, сидели шахматисты всех возрастов — от октябрят до пенсионеров. Здесь была их вотчина, их царство. За спинами играющих, покуривая и так просто, стояли болельщики. В полной тишине лишь чуть слышно пощелкивали табло времени.

Вениамин был шахматором, то есть сначала, как и все, шахматистом, но, не сумев подняться выше первого разряда и страстно любя эту игру, перешел в шахматоры, а попросту шахмачи (с легкой руки остряков шахматистов, окрестивших их так). Шахматисты играли сами, шахматоры — посредством машин. Это стало Вениным хобби. Пять лет назад он собрал свой первый агрегат Вен-1, и тот, непрерывно совершенствуясь в руках хозяина, за три года выполнил норму мастера, но полностью износил при этом свои базисные узлы, а конструкция некоторых из них безнадежно устарела. Пришлось беднягу демонтировать и начать все заново… Вен-2 оказался совершенным молодцом! Правда, Вениамину здорово пришлось над ним потрудиться, так здорово, что на основной его работе начальство начало почесывать затылок, размышляя над перспективой своего недавно такого перспективного (а что, Веня, скромничать — все и сейчас так считают!) инженера. Зато Вен-2 и впрямь удался. В прошлом году они стали олимпийцами — одной из двенадцати пар. Олимпийцы никому из прочих претендентов не проигрывали, но и друг друга одолеть не могли — делали сплошные ничьи.

раздалось вдруг в тишине шахматного царства. Вениамин даже вздрогнул — так это было неожиданно… За крайним столиком толстый румяный дядя, пристроив на коленях толстый потрепанный портфель, начинал партию. Его партнер — худой, бледный и близорукий, с плавающими линзами в синих глазах, пожал плечами и сделал ответный ход. Дядя не заметил удивленных взглядов из-за соседних столиков, потер руки, схватил за гриву своего белого жеребца, громко крякнул и выпрыгнул за строй пригнувших головы пешек. Был он явно приезжим и сидел тут впервые. Подобные манеры поведения за доской в этом храме считались откровенно дурным тоном.

Вениамин отвлекся резко изменившимся ходом партии за столиком слева, где неотвратимо назревал мат черным, и забыл о дяде… Он любил приходить в этот уголок сада: когда-то, в школьные годы, именно здесь начался, как это пишут в газетах, его путь в большой спорт, в большие шахматы. А теперь он — первый шахматор планеты, единственный олимпиец. Да, вот уже второй месяц он — самый-самый… После прошлогоднего чемпионата Вениамин долго сидел над схемой своего Вена-2, ища в ее хитросплетениях свой путь в чемпионы. И высидел-таки: нашел новый материал для основного канала связи в узле воспроизведения информации, материал, который позволил увеличить пропускную способность этого самого канала вдвое. Большего и не требовалось. Пользуясь, согласно уставу федерации шахматоров, своим правом олимпийца, он предложил новый регламент партий, сократив время на обдумывание хода с десяти секунд до пяти, и в апреле стал самым-самым, выиграв на турнире олимпийцев все двадцать две партии, причем трое соперников Вена-2, хозяева которых пытались форсировать режим работы своих питомцев, сгорели от перегрузок прямо за шахматной доской. Победа с фейерверком!

Идея насчет нового материала оказалась как нельзя более кстати и на работе. Вовремя ты ее, Веня, подкинул своему начальству: начальство опять долго чесало затылок, глядя на тебя, и даже покачивало головой — задумчиво-положительно покачивало…

раскатилось над столиками. Ну, видимо, дела у дяди идут хорошо. А ведь и верно — неплохо идут…

Прибауточник раскрыл свой портфель, вытащил плоскую бутылку, отвинтил пробку-стопку, налил «полную жизнь» и, запрокинув голову, отправил эту жизнь прямиком в горло. Достал яблочко, повертел его с сомнением — закусить ли? — и бросил обратно в портфель.

— А ты, друг, не замерз часом? — протянул он бутылку партнеру в правой руке и смахивая левой пот со лба.

Партнер буркнул «благодарю» и, глубоко погрузив подбородок в сомкнутые ладони, нахмурил бледное чело. Правое веко у него чуть подергивалось.

А за столиком слева позиция окончательно запуталась. Вениамин едва начал разбираться, что к чему, как снова раздалось:

Дядя весело повторил процедуру с «полной жизнью». Правда, яблочко на этот раз отправил в рот и, похрустывая, снисходительно уставился на порозовевшего соперника.

Да, дядька был что надо! Фигура… Прямо Остап Бендер. Хотя, нет, скорей — Ноздрев. Он самый — Ноздрев! А соперник его на Чичикова не похож, совсем не похож… Помни, Веня, вспоминай классиков древних: двести пятьдесят лет прошло не было никого лучше и на горизонте не видать…

Уничтоженный дядькин соперник, не глядя по сторонам, освобождал место за столиком. Увлажненные линзы его подрагивали, плавая по яблокам глаз.

— Ты что, расстроился никак? Зря, брат! Не печалься, дорогой, не расстраивайся — мне все проигрывают! Приходи завтра — еще разок проиграешь! И послезавтра приходи: я в отпуск к сыну приехал, два месяца жить тут у вас буду — наиграемся! Шахматы я страсть как люблю и уважаю.

О партии за столиком слева Вениамин думать уже не мог: на сегодня ему хватило и дядьки…

Утренней гимнастикой Вениамин занимался с детства, и не было дня, когда бы он не проделал разученный двадцать пять лет назад комплекс упражнений: движения давно уже стали автоматическими, привычными — как побриться и помыться. Посадив на правую скулу Мышку, он делал «руки вперед — руки в стороны» и размеренно, глубоко дышал у открытого окна. Когда Мышка, медленно переползая с правой щеки на левую, сорвалась задними присосками и беспомощно повисла на подбородке, Вениамин недовольно прервал свои упражнения и помог ей.

— Не Мышка ты, а самая захудалая черепаха! Вот смастерю тебе панцирь — будешь ты и впрямь никакая не Мышка. Не будет Мышки — Черепаха будет!

Все же к окончанию упражнений своего хозяина Мышка, как обычно, успела управиться с его щетиной и, осторожно обогнув крупную коричневую бородавку, притихла возле левого уха — у границы рыжих волос («прямой височек»), Вениамин пересадил труженицу на столик под зеркало, мельком глянул на свое отражение, прошел на кухкю и взял только что наполненную кофе чашку с подноса Гарсона. Кофе он пил стоя. Выпил, довольно крякнул, поставил чашечку на прежнее место и, нажав клавишу «повтор», пошел одеваться. Гарсон чтото негромко проворчал вслед, как, впрочем, и полагалось испокон веков старому заслуженному слуге.

«Ножки зябнуть, ручки зябнуть…» — напевал Вениамин, прыгая на одной ноге и стараясь другой попасть в штанину. Вот привязались эти ручки-ножки! А дядька хорош! Есть еще у шахматистов порох в пороховницах, есть…

Покончив с одеваньем, он снова вернулся на кухню, залпом опустошил вторую чашечку кофе, задвинул ее в посудомойку и, уже выходя, похлопал Гарсона по теплому боку:

— Спасибо, старина! Отменный сегодня ты кофеек сварил…

Внутри Гарсона, обласканного хозяйской дланью, булькнули остатки воды — получилось что-то вроде «рады стараться!»

Пройдя двор зеленым коридором цветущей сирени, Вениамин вышел на проспект, миновал два дома и, встав на движущуюся ленту тротуара, уносящую прямо в чрево метро, через три минуты очутился на подземной платформе.

Дорога на работу, повторенная не одну тысячу раз, была столь привычной, ничем не отвлекающей внимания, что затрачиваемое на нее время суток в памяти обычно не оставалось выпадало в небытие. Дорога не мешала думать, не требовала напряжения для создания условий, в которых можно было бы думать.

В другое же время Вениамину постоянно приходилось создавать себе такие условия, инстинктивно подчиняя атому уклад самой жизни своей… К тридцати годам ему удалось до минимума сократить количество отвлекающих мысли факторов, избавиться от множества неизбежных, казалось, помех. Только одна «помеха» избавилась от него сама, против его воли. И этой «помехой» была его жена… бывшая теперь жена.

Два года назад, не дотянув месяца и пяти дней до пятилетней годовщины их свадьбы, она ушла к другому. Другим оказался астронавт, работающий сейчас на одной из окололунных станций. Жизнь полна парадоксов — как раз на эти станции трудился Вениамин в своем конструкторском бюро, усовершенствуя системы аккумулирования солнечной энергии.

Жена ушла без шума, без сцен, тихо и почему — неизвестно. Вениамин поначалу долго ломал голову над этим «почему», никак не мог успокоиться, пока наконец не махнул рукой: никаких не может тут быть объяснений, одно есть объяснение — отсутствие любви. А откуда берется оно, это отсутствие, из чего слагается, — над этим думать уже просто не хотелось.

Хороший, Веня, кофе варит Гарсон, но пил ты и повкуснее. Пять лет пил — без одного месяца и пяти дней… «Ножки зябнуть, ручки зябнуть…»

По пути с работы Вениамин зашел в книжный магазин: в одном отделе купил самое полное собрание частушек и прибауток, в другом — свежий бюллетень федерации шахматистов, где обычно публиковались все партии, сыгранные ведущими мастерами за прошедший месяц, и аналогичный бюллетень федерации шахматоров. Дома, заложив оба журнала в программирующее устройство (материал для Вена-2), он весь вечер читал частушки и слушал легкую музыку второй половины прошлого века…

Вениамин неторопливо допивал фруктовый сок — времени до конца обеденного перерыва оставалось еще достаточно.

Что же все-таки дальше? Дальше что? У всякого дела должно быть продолжение, развитие, перспектива должна быть… А какая тут перспектива? Ну стал ты, Веия, самым-самым шахматором. Ну стал… По существующим правилам, если никто из побежденных олимпийцев не бросит тебе перчатку в течение года, не вызовет на матч-реванш, занесут тебя в списки непобежденных, а там — будь любезен обнародовать свое усовершенствование, отдать его на потребу всему шахматорскому миру. Возможности собратьев Вена-2 тут же сравняются и — начинай все сначала, совершенствуй, изобретай… Не скучно ли? И доколь?

Шахматисты с шахматорами официально давно уже не состязались — пожалуй, с появления за шахматными досками самовоспроизводящих машин третьей серии. Окончательно ужесточенный регламент партий (человек играл фактически блиц, тогда как машина имела уйму времени на «обдумывание») завершил неизбежный раскол: была федерация — стало две. Шахматисты вернулись на свои старые, веками складывавшиеся, милые сердцу позиции, шахматоры ринулись в дальнейшее наступление на время: 90 секунд на обдумывание хода… 80… 60… 45… Турниры их становились все короче, все неинтереснее, непривлекательней внешне, поклонники шахмат все определенней теряли к ним интерес. Неофициальные встречи представителей федераций друг с другом, именовавшиеся товарищескими матчами, время от времени, однако, проводились — по регламенту шахматистов. Шахмачи при этом проигрывали редко: осечки случались только в первых партиях — последующие машина, как правило, выигрывала. Давая шахматистам фору по времени, шахматоры непременным условием проведения встреч ставили количество партий каждой машины с каждым шахматистом — не менее трех, имея в виду ту самую осечку и гарантируя себе победу по сумме результатов.

Вениамин взял еще один стакан соку, залпом выпил и, поймав на себе взгляд лаборантки из соседнего отдела, вдруг весело ей подмигнул.

Обеденное время кончилось…

В этот день ничего не подозревавший Вен-2, дожидавшийся возвращения хозяина на обычном месте в углу комнаты, был приговорен.

— А назову я ее Анютой! — громко произнес Вениамин, отворив дверь квартиры. Лаборантку из соседнего отдела звали Аннетой…

Компактный корпус Вена-2 начал обрастать новыми деталями. Снизу посредством эластичной муфты изящной формы Вениамин присоединил механизм управления движениями, вынув его из робота, с незапамятных времен стоявшего в прихожей. Поставила его туда Бенина жена, приспособив под вешалку: одежду вешали на раскинутые, как для объятия, манипуляторы. До своего увлечения шахматорством Вениамин занимался роботами, и весьма успешно. Сейчас прошлый опыт должен был ему пригодиться… Стоя перед оперированным роботом-вешалкой, он прикидывал, удастся ли использовать остальные его части для задуманного дела: детали были явно великоваты, а требовалось нечто миниатюрное, женственное. Пожалуй, удастся… Повозиться, конечно, придется, но делать все заново — выйдет еще дольше. А у дядьки — всего два месяца отпуску…

И, взяв отвертку, Веня начал отсоединять правый манипулятор.

Целый месяц он работал как проклятый, из вечера в вечер, а последнюю неделю — всякий раз до поздней ночи. На днях начальство вызвало его «на ковер» и предупредило о предстоящей в скором времени командировке на Окололунную-5. Ничего, как говорится, более приятного предложить не придумало.

Раньше он любил бывать на своих подопечных станциях, всегда не прочь был встряхнуться, развеяться, сменить обстановку, но с некоторых пор… С некоторых пор, отправляясь туда, он постоянно думал о возможной встрече с тем астронавтом, с тем человеком, который, возвращаясь на Землю, целует в подрагивающие губы одну женщину — красивую и умеющую варить самый вкусный на свете кофе… Было и другое, и касалось оно — тоже женщины… Сейчас она стояла посреди Вениной комнаты, голая и безучастная, не глядя на своего творца и повелителя, заснувшего у ее ног, прямо на полу, положив голову на сиденье стула.

— Фу, чертовщина! — Вениамин проснулся и непонимающе огляделся.

Сон показался ему очень длинным, он его совсем не запомнил, кроме самого конца, когда возникли полукруглые ряды компактных одинаковых ящиков формы Вена-2, только вместо передних панелей у них были лица. Лица казались Вениамину знакомыми, но наверняка он узнал только два — того весельчака дядьки и его бледного партнера из шахматного сада. Они шевелили губами и, надвигаясь на него, надрывно пели, повторяя одну-единственную фразу из старинной песни:

— Чертовщина…

Вениамин встал, с трудом разогнув затекшую спину, и побрел к Гарсону. Разбуженный Гарсон заворчал, жалуясь себе в поднос: ни днем, ни ночью покоя нет… завтра барин будет выходной — и так целый день на него работать придется… никакого понимания у них — ночь на дворе, а ему кофий, видите ли, подавайте, да еще послеобеденный, покрепче…

Анюта стояла посреди комнаты все в той же позе на не ведающих усталости металлических ногах, чуть приподняв холодные металлические руки. Вениамин открыл встроенный в стену шкаф. Он давно его не открывал — с самого ухода жены. Вылетевшая жирная моль испуганно метнулась к горящей лампе… Ничего из своей одежды жена не взяла, ушла в чем была, ушла, когда он сидел еще на работе, колдуя над своими аккумуляторами солнечной энергии…

Постоянно ходящая по кругам спирали мода, несколько лет назад снова нарядившая женщин в широкие до земли брюки, свободные блузы и туфли на платформах, не успела еще, слава богу, устареть. Учитывая это, Вениамин не очень-то изощрялся, придавая внешнюю форму каркасу Анюты, наклеивая на металл куски пористой резины. С этими тонкостями можно было повременить, это еще успеется. Сгладив острые углы по всей высоте каркаса от головы до колен, он оставил нетронутыми голени и, лишь начиная с лодыжек, снова пустил в дело ножницы, резину и клей… Все. Можно было одеваться. Гольфы… брюки… туфли…

Лицо стоило Вене больших трудов. Сначала он хотел придать ему сходство со своей женой, потом — с лаборанткой Аннетой, но в конце концов раздумал и подогнал, как сумел, черты Анюты под портрет белокурой красавицы, уже век улыбавшейся с крышек миниатюрных пластмассовых коробочек, призывая отведать сыра «Виола».

Проверив батареи автономного питания, он раздвинул шторы и открыл окно. Из-за угла дома напротив выплывало солнце нового дня. Рубашку долой, руки врозь, вздохнуть поглубже… Хотя нет: сначала — Мышка, потом — Гарсон, а потом уже вдыхай себе сколько захочешь!

Появление их в садовом царстве шахматистов лишь на мгновенье отвлекло игравших и болельщиков от досок — женщины сюда обычно не заходили. Весельчак дядька открыл ветхозаветный портфель, вытащил платок и вытер лысину. Постепенно каждый, однако, счел нужным разглядеть Анюту повнимательней: кто усмехнулся, кто покачал головой, кто пожал плечами. Вениамин со своей дамой встал за спиной дядькиного соперника, и Анюта, похлопав ресницами, уставилась на доску.

Польщенный вниманием, дядька поначалу будто смутился, но не надолго.

пробаритонил он задорно и рванул в головокружительную атаку своего гнедого скакуна. К лошадям он определенно питал особую симпатию. Очередная его жертва — начинающий вундеркинд с оттопыренными ушами заерзал на скамейке. Дядька был великолепен! Виртуозен, неподражаем! Когда вундеркинд понуро освобождал не принесшее ему лавров место, кто-то за спиной Вениамина проскрипел:

— Слона нет на этого фольклориста! Жаль, Слон в отъезде. Ничего, вот ужо вернется!

Еще не обернувшись, Вениамин понял, что это первый дядькин соперник, первый защитник престижа садово-шахматного королевства, смятый лавиной удалой дядькиной армии с доморощенными конягами, летящими впереди пешечного строя. Плавающие линзы соперника мстительно посверкивали…

— Эх, кончаются мои золотые денечки! — потянулся на затрещавшей под ним скамейке дядька. — Скоро я от вас, ребята, уеду… Славный город Ленинград — расставаться с ним не рад!

Анюта получила первый урок дядькиной игры, и урок получился хороший. Дома Вениамин, расстегнув на ее спине платье, заложил в запоминающее устройство все четыре тома собрания частушек и прибауток.

И еще три вечера подряд они с Анютой появлялись в шахматном саду. Приближались очередные выходные дни.

Они пришли рано — ни один столик еще не был занят. Выбрав центральный, Вениамин галантно усадил свою спутницу и сел напротив. Снял со столика чехол, поправил на доске фигуры, подсоединил табло контрольного времени к электрической сети, достал из портфеля и поставил рядом свой предпоследний приз — отлитую из легкого сплава колесницу, запряженную двумя рысаками — черным и белым, со сказочным королем, на колеснице той восседающим.

В девять часов появились два старичка в белых болтающихся на головах панамках с солнцезащитными экранчиками, кивнули, проходя мимо, и заняли столик на отшибе, в тени огромного дерева.

В старину, говорят, в этом саду играли на деньги, что весьма не одобрялось государством. Азартные игры уже тогда были запрещены. Интересно только, как удавалось проводить этот запрет в жизнь? Сидели, скажем, двое за тем самым столиком, за которым устраиваются сейчас белоголовые старички, спокойно переставляли фигуры, покуривали, пошучивали — попробуй догадайся, червонец ли один другому проигрывает, невесту ли? А может, они очередную партию мирового чемпионата разбирают? Где-то, конечно, азарт — это плохо, но где-то… Если посмотреть с другой стороны, взять в ином качестве: так ли далеко мы шагнули бы, лиши человека азарта вообще, отними у него, к примеру, увлеченность своим делом? А ведь азарт это предел увлеченности… И ты, Веня, будешь сейчас играть в азартную игру, будешь играть на престиж. Приз этот — не переходящий, король этот со своей колесницей и лошадьми твоя полная собственность и сегодня — символ твоего престижа, престижа самого-самого шахматора. «Они» должны на это клюнуть.

Появился прихрамывающий мужчина с палочкой. Одна нога у него была в ботинке, другая — в тапочке, подвязанной шпагатом к ступне в гипсе. Он подковылял к их столику, сказал «здравствуйте!», внимательно оглядев обоих, остановил взгляд на «престиже».

— Ваш? Шахматский?

— Наш…

— А что вы с ним тут?

— Вот выиграть предлагаю… Не хотите?

— У вас?

— У нас… Точнее — у нее.

— Так это, значит, ее приз?

— Ну, не совсем ее… Той машины, что в ней сидит, Вен-2 называется. Ну как, сыграете?

Загипсованный пожевал губами, огляделся, снова пожевал губами, соображая.

— Нет, не пойдет. Хитрите, дорогой! Сами рассудите, что тут получается: вы, она, да еще этот ваш Вен — всего трое. А я — один. Трое на одного, выходит! Несправедливо… А я, к тому же, покалеченный — совсем, выходит, несправедливо! Не буду, извините, с вами связываться, подожду кого-нибудь.

И заковылял к столику подальше.

Следующим оказался старый знакомый — с линзами. Шел он подпрыгивающей походкой и насвистывал веселый мотивчик.

— Привет!

— Привет.

Он склонился над «престижем», глубоко засунув руки в карманы светлой курточки и покачиваясь с носков на пятки.

— Ваш приз?

— Наш…

— Узнаю, узнаю… Видел фотографию в бюллетене. Хороши! — он потрепал коней по холкам. — Древний Рим, скажу я вам…

— Желаете выиграть?

— У нее, конечно?

— У нее.

— Условия?

— Три партии…

— Не пойдет! Одна.

Вениамин на секунду задумался: одна — это уже риск… Этого варианта он не учел.

— Ну хорошо, одна так одна!

— Со временем на обдумывание, конечно?..

— Конечно, конечно! Думайте сколько хотите, то ость в рамках ваших правил, я хотел сказать.

Вениамин начал подниматься, уступая место.

— А что это у нее глаза закрыты?

— Отдыхает, сосредоточивается перед матчем. Отключена.

— А фигуры за нее вы переставлять будете?

— Сама будет. Садитесь.

— Вы знаете — нет! Пожалуй, не сяду. Не стоит… Я и забыл совсем, у меня как-никак — принцип: с шахматорами не играем.

И он приветственно помахал ручкой одиноко сидякему в ожидании и поигрывающему палочкой загипсованному.

— Ну что ж… — Вениамин перешел на Анютину сторону столика. — Хозяин, как говорится, барин. Да, а вы не скажете, во сколько тот весельчак… ну, который так славно тут вас первого разделал… фольклорист, как вы однажды выразились… когда он по выходным приходит обычно?

— Не при-де-е-ет! — торжествующе сверкнул линзами мстительный пораженец. — Не придет! На два дня раньше срока к себе домой укатил! Как и обещал: пчеле первого поражения, мол, уеду. И уехал! А бахвалился-то, бахвалился: нет, мол, братцы, придется мне до конца с вами отпуск коротать! Жидковаты вы супротив меня, жидковаты! Ха-ха! Покатил как миленький! Слон ему вчера в двадцать четыре хода мат поставил! Слон есть Слон! Вы вот с ним, вы с ним вот сыграйте! Со Слоном попробуйте!

— А он придет сегодня?

— Придет, непременно придет! Я вас представлю ому, если хотите, разумеется.

— Представьте… — Вениамин посмотрел ему вслед и включил питание Анюты — пусть осмотрится, пообвыкнет, прогреется…

Он сразу понял, что это и есть Слон. Линзоглазый, выпорхнув из-за столика, спешил навстречу тощему мужчине с огромным носом, напоминавшим слоновий хобот. Пожав на ходу руку Слона, он пошел рядом, нашептывая, жестикулируя и кивая в сторону Вениамина с Анютой. Слон слушал, поглядывая на них и постепенно замедляя шаг, потом остановился, постоял еще минуту раздумывая, и, решительно кивнув, направился к Вениамину:

— Приветствую вас.

— Здравствуйте! — ответил Вениамин, освобождая место.

— Гоша, — Слон ткнул большим пальцем в плечо липзоглазого, — мне все объяснил. Я согласен. — И он сел напротив Анюты. — Разрешите представиться: Сеня Слонкин. Для удобства можно — Слон.

— Анюта! — мгновенно ответила его соперница приятным, только чуть-чуть низковатым для женщины ее комплекции голосом.

Слон снял с доски белую и черную пешки и сунул руки под стол.

— В левой! — тут же выпалила Анюта и похлопала ресницами.

— Милости прошу — вам начинать.

Слон поставил пешки на место, и Анюта сделала первый ход. Слон, не раздумывая, ответил. Анютэ, и вовсе не раздумывая, сделала второй. Началось…

— Если стороны не возражают, я буду судьей! — спохватился линзоглазый, и хотя никто не прореагировал, молниеносно притащил из-за покинутого им столика скамейку и сел сбоку от играющих, опершись подбородком на табло времени.

На пятом ходу Слон достал сигарету:

— Разрешите? — и закурил после Анютиного кивка.

протяжно продекламировала вдруг Анюта, и Слон закашлялся видимо, не в то горло попал дым…

Так… Все идет как по маслу. «Все системы работают отлично… Самочувствие…» Твое, Веня, самочувствие нормальное. А Анютино? Анюта подвести не должна; доску держит постоянно в поле зрения, запас энергии — более чем достаточный. Давай, Анюта, давай, милая!

Все столики опустели. Шахматисты, превратившись в болельщиков, плотно окружили Слона и Анюту.

протараторила Анюта, похлопывая себя руками по бедрам, и начала атаку на левом фланге. Фигуры она передвигала не очень ловко, но аккуратно и точно ставя посредине клеточки. Слон больше не кашлял. Защищался он хорошо.

польстила Анюта и тут же напала ладьей на белого слона противника. Слон долго думал, как спасти своего слоненка, додумался, и ему удалось даже на время сдержать натиск Анюты. Он сделал несколько явно отвлекающих ходов, над каждым из которых также подолгу думал, то и дело поглядывая на соперницу. Вениамину показалось, что одновременно он размышляет еще над чем-то, сейчас для него гораздо более важным. И вот перед очередным ходом Слон смиренно улыбнулся, вздохнул и, пристально глядя сопернице в лицо, произнес:

Анюта на мгновение замерла, хлопая ресницами и не находя, что ответить. Она даже легонько всплеснула руками. Вениамин прикинул в уме, сколько раз за эти мгновения полученный ею сигнал успел пробежать по цепи «память — воспроизведение эмоций», множа и увлекая за собой бесконечные производные, и Вениамину стало зябко. Наконец она сделала ход, и он впервые за всю партию оказался далеко не самым лучшим.

Вениамин пропустил мимо ушей новую прибаутку Слона, где рифмовались «волос шелковист» и «шахматист», поскольку очередной ход Анюты был не лучше предыдущего.

Ну, Веня, если так пойдет и дальше, стоять твоим призовым коням вместе с королем и колесницей в чужой конюшне. Эх вы, кони мои, кони! А впрочем… А впрочем — хотя бы и так! Хотя бы и так, Веня! Стоит ли жалеть-то? Ведь ты уже победил, ты уже сейчас победитель, и все равно, выиграет ли Анюта, проиграет ли, вничью ли кончится партия, — победишь ты. Посмотри только на них, на шахматистов, — и на Слона, и на всех его болельщиков: они забыли, Веня, с кем играют, забыли, что играют-то с машиной. Какие у них лица! С такими лицами с машиной не играют. Глянь на судью: сейчас линзы упадут с его горящих глаз! Он уже последний ноготь на пальцах догрызает! Не этого ли ты хотел, Веня, не для этого ли затеял все? При чем же тут результат партии? Получше поразмыслить — может, и полезней даже будет, если проиграет Анюта, нужней для дела. Конечно, тебе хочется еще и выиграть! Но найди, Веня, мужество быть выше, пренебречь частностью во имя главного.

Между тем, приободрившийся, окрыленный надеждами и удачей. Слон пошел напролом:

Анюта, до этого еще поглядывавшая на доску, окончательно уставилась на Слона. Лицо ее расплылось в улыбке. Хорошо, что она хоть не обладала способностью краснеть и бледнеть! Только учащенно хлопающие ресницы выдавали, что происходит у нее внутри. А что происходило, знал один Вениамин. Этот чертов ограничитель воспроизведения эмоций! Как только тебя, Веня, угораздило установить на нем такой большой диапазон?! Сузить, в тысячу раз уменьшить надо было, одну махонькую щелочку оставить, черт побери! Но кто мог предположить, кто мог предположить?!

нашлась наконец Анюта, но так при этом умудрилась пойти, что Вениамин схватился за голову. Не всякий начинающий додумался бы до такого! Все, конец… Анюта пошла вразнос.

подлил масла в огонь Слон и легонько двинул вперед застоявшегося короля. Вениамин на расстоянии почувствовал, как все тело Анюты дрожит от напряжения в поисках желанного ответа и ответного хода. Он даже закрыл глаза, видя ловушку, подготовленную Слоном, и тот единственный ход, который может еще спасти Анюту. Если она его не сделает, если она просмотрит его, если…

— М-а-а-т! — протрубил вдруг Слон, и Веня открыл глаза.

— Мат! — взвизгнул линзоглазый судья и, схватив со стола «престиж», протянул победителю.

Анюта хлопала ресницами, растерянно разведя руки в стороны, и, когда Вениамин рывком выключил питание, так и осталась сидеть, не опустив их. Слон, вежливо кивнув Вениамину, сунул «престиж» под мышку и пошел прочь, сопровождаемый восхищенными болельщиками. Сделав десяток шагов, он повернулся и остановил толпу властным движением руки:

— Не надо шума, ребята! Не надо шума… — и пошел дальше один. Отошел, сел над речкой на скамейку, лицом к Марсову полю, закинул ногу на ногу и закурил в одиночестве.

Они шли по аллее под руку, и рука Анюты, казалась Вениамину тяжелой. Он все еще не мог успокоиться:

— Дура! Дура-баба! Клюнуть на такую удочку! Шуры-муры… Анахронизм!

Он непроизвольно ускорил шаг, но Анюта двигалась не очень согласованно, словно не поспевала, и ему на мгновенье почудилось, что рядом идет вовсе не Анюта, а его бывшая жена — с ее обычной манерой виснуть на руке…

— «Раскрасавица Анюта!..» Размазня — вот ты кто! Раззява! Корова весенняя…

…Веня не сразу понял, что произошло. Неопытная, не имеющая представления о тяжести своей женской руки, Анюта не рассчитала силы толчка. Он лежал на газоне и сквозь качающиеся у лица травинки видел, как она минуту постояла на песке аллеи, глядя на него, затем повернулась и пошла назад.

Легкой походкой, красивая и молодая, Анюта уходила к другому…

Так-то, Веня, так-то, друг… Догнать, что ли? Отключить питание — и баста, кончен бал! Нет, брат… Это уже будет не по-мужски. Черт с ней-пусть катится на все четыре стороны! Свет клином не сошелся! Все они, бабы, одинаковые, Веня… Вена вот только жалко, очень Вена жалко. Вен бы так не поступил! Вен бы тебя ни за что не предал, ни за какие коврижки!..