Остаток ночи я провожу на Этой Стороне, выхаживая Грабабайта. Бедный котик рыдает слезами размером с половину своего огромного голубого глаза и верен, что не выживет. Он никогда раньше не страдал от серьезных травм — а из-за Коарга получил глубокие ожоги правого бока и правой передней лапки.

— Я умру, я умру, — лепечет он, лежа на моей кровати, пока я в панике замешиваю ему лечебную мазь, — я хочу умереть на Той Стороне. Хочу превратиться после смерти в бабочку. Удивительно, что я напоследок совсем даже не хочу есть — я всегда думал, что перед смертью захочу скушать двойную порцию фуа гра с клубникой…

— Хоти жить, — приказываю ему я и накладываю поверх толстого, похожего на густые взбитые сливки, слоя белой мази тугую стерильную повязку.

Байт всхлипывает, как маленький котенок, и боится шевелить даже здоровыми лапками.

— Боль понемножку проходит, — шепчет он, но все еще боится закрыть глаза — вдруг на Той Стороне его вновь поджидает злодей?

Жалость не входит в мой стандартный диапазон чувств. Я не ощущаю ее почти никогда — отчасти из-за врожденной черствости души, отчасти по долгу службы. В тех ситуациях, когда остальным полагается жалеть пострадавших и сочувствовать им, моя основная задача — думать быстро и холодно, а действовать еще быстрее. Если я буду жалеть, я провалю задание. Мои слезы никого не спасут — зат нож спасет. Таков мой обычный ход мыслей — но сегодня я изменяю ему. Мне хочется рыдать над Грабой, хочется уткнуться лицом в его мягкую шерстку, хочется обцеловывать его заплаканную мордочку. Но я не могу позволить себе привилегию такого поведения — ведь это еще больше расстроит и напугает пушистика. Он должен знать, что рядом с ним сильная и уверенная в себе хозяйка, которая позаботится о нем в любой ситуации и не потонет в собственных никчемных рыданиях.

Я неожиданно вспоминаю, что в холодильнике у меня лежит снотворное желе. Я никогда им не пользуюсь — но по правилам Ритрита оно должно в обязательном порядке храниться на каждой кухне.

— Скушай, Грабочка, оно сладкое и очень аппетитное, — уговариваю я. — Это не горькое лекарство, а десерт. Но этот особенный десерт обеспечит тебе качественный и глубокий сон без перехода на Ту Сторону. Желе станет нерушимым щитом, который закроет тебя от Коарга.

Байт не хочет принимать снотворное — но ему очень страшно, что от усталости он сам не заметит, как вновь заснет и окажется в руках злодея. Попыхтев и похныкав, он соглашается съесть желе. Я приношу ему на выбор все имеющиеся вкусы, он выбирает ананас.

Мысль о том, что Арчи этой же ночью тоже мог пострадать от рук собственного дяди, накрывает меня слишком поздно — уже когда над горизонтом прорезается бледный голубоватый рассвет. Я хватаю чистый мягкий плед, укладываю на него Байта и как можно бережнее уношу к домику, где живет карнавалет. Там в окне как раз выключается свет — Арчи заметил, что уже светло. Но темнота истончилась на самом деле уже довольно давно — значит, он настолько волновался и его мысли были настолько заняты чем-то другим, что он не замечал ни хода времени, ни изменения оттенка неба за окном.

— Смотри. Это случилось из-за твоей скрытности, — сурово шепчу я, показывая Арчи через окно сверток с настрадавшимся Байтом.

Он белеет и зажимает себе рот рукой. Я машу головой, делая ему знак выйти наружу. Арчи выбегает в пижаме, растрепанный, с красными глазами.

— Это сделал Коарг, — я не собираюсь уточнять, что мы следили за ним намеренно. Сейчас эта деталь не столь существенна. — Он, упрощенно говоря, высунулся за границу сна и попытался уничтожить Грабабайта. Получается, что твой дядя — и, скорее всего, не он один, но и его ближайшее окружение тоже — владеют редким, мощным и чрезвычайно энергозатратным приемом под названием рикошет сна. Эта была последняя для всех нас ночь, когда мы ложились спать, зная: наши шансы проснуться с утра выше, чем не проснуться. Но теперь все поменялось. Теперь сон превращается для нас — для всего Ритрита! в смертельно опасную ловушку.

— Я неоднократно слышал от дяди слово «рикошет», — сглатывает Арчи, — но думал, что оно относится к обычному оружию.

— Увы, нет — если его употребляют люди, достигшие экспертного уровня во взаимопересечении Той и Этой Стороны. Рикошет сна позволяет смешивать элементы всех слоев реальности на отдельно взятом отрезке. Реальность дает как бы отскок из своей привычной плоскости в иное измерение. Результат такого отскока — вот, — я показываю подбородком на крепко спящего Байта.

Облики Арчи раскачиваются, как маятник. В нем то проступает молодой и готовый к авантюрам аспирант, с которым я познакомилась в лаборатории — то перепуганный школьник с пухлыми щечками и смешным хохолком надо лбом.

— Он чуть не погиб.

— Но у вас же есть в Ритрите доступ к необычным и исключительно эффективным методам лечения… — лопочет Арчи-школьник.

— Есть, — я ловлю себя на том, что сухостью и категоричностью интонаций сейчас имитирую Вильгельма, — они и помогли ему выжить. Если бы не целебная мазь из уникальных местных трав с добавлением настолько же уникальных ингредиентов с Той Стороны, Грабабайту в лучшем случае пришлось бы ампутировать лапку. В худшем же…

Арчи не может сдержать слезу, и глаза его краснеют еще больше.

— Пойдем, — командую я. — Сядем на лежаках с видом на море. Байт там славно выспится под океанским бризом. А ты сегодня же расскажешь нам всю — слышишь?! — абсолютно всю правду, которую знаешь. Ну и также все слухи, домыслы, догадки и легенды. Потому что выживание всех нас зависит теперь только от полноты той информации, которую ты нам предоставишь.

Мы молча шагаем вдоль моря, а рассвет все такой же голубой — будто и сам, как мы, не выспался. Я понимаю, что основная часть рассказа Арчи должна быть озвучена не мне одной, а в присутствии всех менторов — кстати, интересно будет узнать, как они провели ночь и не пострадал ли еще кто-нибудь из наших. Надо будет поподробнее расспросить их о рикошете сна и способах противостояния ему — а также срочно заняться составлением совместного плана действий на грядущую ночь. Этот день выдастся для нас или бесконечно долгим, или непростительно молниеносным… Но сначала надо расспросить карнавалета о кое-чем таком, что менторов не касается никак — зато чрезвычайно важно лично для меня.

— Почему ты решил позвать именно меня? Сейчас уже бесполезно отрицать, что ты звал меня осознаннои целенаправленно. Если ты будешь убеждать меня в обратном, мы только даром потратим время и увеличим риск возникновения новых жертв. Арчи, прошу тебя, будь серьезен и помоги нам разобраться с теми неприятностями, которые повалились на нашу голову из-за тебя. Что ты заранее знал обо мне и почему из всех миллионов людей на земле и неизвестно скольких живых существ с Той Стороны выбрал именно меня, чтоб обратиться за помощью? Как давно ты освоил технологию такого призыва, и при каких обстоятельствах?

Я укладываю плед с Байтом на крайний лежак и накладываю края ткани на кота так, как на начинку пирога накладывают края теста. Раненый сладко сопит, а мордочка его выражает лишь умиротворение и удовольствие от отдыха — никакой тревоги или боли. Снотворное желе со вкусом ананаса подействовало, ура.

Арчи нервно почесывает обе ноги в районе щиколоток, подвернув пижамные штанины. Если он намерен продолжать в том же духе и не остановится, он совсем скоро раздерет себя до крови — но я не собираюсь ему препятствовать.

— Мне потребовалась помощь человека, который мог бы…

Морская вода такая блестящая и невинная на контрасте с помутневшими, словно подернувшимися тиной, глазами Арчи.

— …избавить меня от запредельно огромной опасности, избавиться от которой, — голос изменяет ему, и Арчи едва слышно хрипит, — иным способом уже не было никакой возможности.

Ага. Значит, мальчик целенаправленно искал киллера. Но почему он обратился именно ко мне?

Ответ карнавалета сбил бы меня с ног, услышь я его стоя:

— Я присутствовал на том самом балу и видел тебя во время твоего первого убийства. У меня не возникло ни малейших сомнений насчет того, что мне будешь нужна именно ты.

Ту ночь я не забуду никогда. Я уже довольно давно жила в Ритрите и регулярно выходила на Ту Сторону, знакомясь с ней и выполняя различные миссии. Но у меня еще не было призвания, профессии, основной жизненной функции. Когда настало время получить ее, менторы весьма обтекаемо предупредили, что меня ждет весьма особенная ночь, и что я сама, без посторонней подсказки, пойму, что и как следует сделать. Я уснула в приятном предвкушении.

И проснулась на Той Стороне в огромном доме, одетая в белое летнее платье. Меня провели по длинному коридору, обшитому деревянными панелями, и он тут же растворился за спиной, превратившись в скользкую мраморную лестницу.

— Да, там такие входы. Мероприятия элиты охраняются с максимальной строгостью и серьезностью — особенно если на приемах присутствуют политики, — комментирует Арчи. — Войти туда непросто, а выйти еще тяжелее — ведь первыми будут стараться сбежать как раз-таки воры и убийцы.

Меня впервые посещает мысль о том, насколько же нелегко воспитываться в семье, которая ведет активный светский образ жизни. Мои родители, наоборот, были полностью замкнуты на самих себе и мало с кем поддерживали отношения. Я вообще не помню, чтобы они посещали хоть какие-то мероприятия. А Арчи — судя по тому, как он держался во время игры в удди-лронг и по тому, как привольно и со знанием дела рассказывает мне о светских порядках сейчас — провел немало часов на событиях такого калибра. Должно быть, это заставляет преждевременно повзрослеть и научиться проявлять свою карнавалентную сущность как можно раньше и как можно ярче — проще говоря, приспосабливаться, актерствовать и врать без зазрения совести, изо всех сил.

Вечеринка была в разгаре, но меня все раздражало. Я не знала никого из присутствовавших и не могла понять, в честь кого или чего все это сборище.

— Его организовали сразу по нескольким поводам, — растолковывает Арчи. — Во-первых, у карнавалетов принято проводить балы регулярно. Если особого повода нет, мероприятие привязывают ко времени года или особенностям поведения природы — например, Весенний бал, Июльский бал или Бал осеннего равноденствия. Уже после объявления даты того бала Ягуареты, представители миноритарного ответвления клана Ягуаров, вспомнили, что отделение их ветви произошло много веков назад примерно в этот же день, и задали вечеру дополнительную тематику. А потом, примерно за неделю до бала, энергетикам удалось закрыть какую-то невероятно сложную сделку — ну, то есть, как мы теперь понимаем, не только энергетикам, но еще и оружейникам. Ее подробности я, честное слово, никогда не знал — но без сомнений помню, что процесс принятия решения по этой сделке тянулся больше полугода, и многие давно перестали верить в возможность ее благополучного исхода. Поэтому ее успех все восприняли как чудо, и в особняк нагрянуло много важных лиц.

— Почему ты настолько хорошо помнишь все детали? — спрашиваю я. — У тебя в целом настолько превосходная память на события, или конкретно та ночь была для тебя чем-то особенной?

— Особенной, — кивает Арчи и приглаживает назад волосы, — это был первый раз, когда меня пригласили поучаствовать на взрослом балу. Для карнавалетов это очень особенная дата, что-то вроде первого причастия среди истово религиозных людей. Я помню все до последней крупинки — вплоть до того, каким мылом мылся перед балом и какие серьги были надеты на той официантке, что угостила меня моим первым бальным пирожным со взбитыми сливками и карамелизированной грушей.

Меня постоянно пытались схватить за плечо — знак приветствия здесь, что ли, такой? — но я отдергивалась, морщилась и отскакивала. В первой комнате из колонок неслась музыка, и люди начинали танцевать — пока что немного вяло. Во второй снимали порно — и того, кто схватил меня за плечо там, я хлестнула по локтю особенно жестко. В третьей был накрыт стол, и я не удержалась, чтобы не слямзить парочку канапе, бокал шампанского и тирамису. В четвертой назревало нечто вроде художественной выставки.

— Упорядоченность не в почете среди карнавалетов. Мы любим, чтобы все было разнообразно и непредсказуемо. Я не помню ни одного мероприятия, которое проводилось бы по заранее утвержденному и единому для всех плану, — Арчи ведет меня по галерее воспоминаний с галантностью утонченного кавалера. — Для меня в ту ночь это был невероятный карнавал впечатлений и не всегда понятных происшествий.

Для меня тоже.

Я бродила и бродила кругами по всему этому безобразию, раздражаясь все больше с каждой минутой. Ладно бы меня послали в окоп, с пулеметом, с прицелом, с боеприпасами. Но расхаживать бесцельно по дурацкому дому с дурацкими гостями? Не зная точно, что мне делать, кого я ищу, что жду и куда иду?

— Тебе уже заранее назначили задание, и ты понимала, какова будет твоя функция на мероприятии? — сочувственно спрашивает Арчи. — Ты знала, что послана туда не веселиться?

— Да. И я вообще-то не люблю веселиться. Ты, по-моему, тоже.

Арчи по-отечески улыбается мне:

— Люблю, конечно же люблю. Только по настроению. И с теми людьми, которые мне приятны. И с животными тоже… — его взволнованный взгляд вновь падает на мерно дышащего Грабабайта. — Надеюсь, мы с ним еще спляшем кадриль!

Повернув налево, я обнаружила новый коридор, а в его конце — лифтовую шахту, забранную кованой решеткой. На лифт стояла внушительная очередь, причем было непонятно, какой это этаж, и кто едет вверх, а кто вниз. И зачем вообще едет.

— Я давно высмотрел тебя в толпе и следовал за тобой на отдалении через все комнаты, — Арчи слегка краснеет, когда признается в этом. — За мной никто особо не присматривал, так что я мог делать, что хотел. Дамы целовали меня, мужчины гладили по голове, слуги пичкали мороженым и фруктами. Я не хотел прибиваться ни к какой компании, потому что все они занимались своими делам, стоя или сидя на одном месте — а я хотел движения, хотел рассмотреть и прочувствовать все и сразу. Разглядывая тебя, стоящую в очереди на лифт, я пожалел, что мы не знакомы — с тобой, наверное, было бы интересно поговорить! Но я тогда и был ребенком, и ощущал себя ребенком, и поэтому боялся подходить знакомиться первым к людям старше меня.

Едва я пристроилась в конец очереди, ко мне подошел целый табор гостей и, широко улыбаясь и громко смеясь, потащил меня обратно. Я бы и рада была вырваться, только их было слишком много. Неравный бой, бесполезное сопротивление.

— Люди, которые живут тем, что продают насилие, редко склонны в открытую и без надобности демонстрировать это насилие, — задумчиво вздыхает Арчи. — На публике они всегда самые обаятельные, самые обходительные, никому злого слова не скажут и косо не посмотрят. Но это только внешне. Это не значит, что под глянцевой оболочкой они утратили свою стальную хватку…

Да кому ты это рассказываешь, малыш. Я сама на эту тему лекции читать могу. Впрочем, я понимаю, для чего Арчи делает это лирическое отступление: он хочет недвусмысленно намекнуть мне, что знает и понимает слишком многое, и успел побывать свидетелем самых отчаянных событий и происшествий. Они давно унесли его на уровень зрелости, в разы превышающий уровень среднестатистического подростка. Но почему его манера выражаться так завуалирована? Он боится, что нас кто-то может подслушать? Он и с самого начала этого боялся на каждом шагу? Потому и предоставлял мне и менторам самостоятельно догадываться о значимых фактах, деталях и поворотах судьбы? А если бы рассказал сам, за этим последовали бы грозные и неотвратимые санкции из незвестного мне источника? Весьма похоже на то, весьма…

Мы плывем дальше по моим воспоминаниям.

Ок, вот она снова комната, в которой расставляют завешенные мольберты. Тут разливают коктейли. Тут фотографы и видеооператоры чистят объективы. Тут переодеваются танцовщицы. Где моя цель, черт возьми, и при чем тут терроризм? И точно ли я уверена, что попала в нужное место и в нужное время? Надо выбираться.

— Терроризм? — оживляется Арчи. — Тебе сообщили, что твоя будущая мишень имела прямое отношение к терроризму?

— Ну да, — подтверждаю я. — Ты не знал, что развлекался в одном особняке с террористами?

— Мы никогда не использовали этот термин, — качает головой мой собеседник. — Я знаю это слово, периодически слышу и вижу его в новостях — но в моем кругу его никто никогда не произносил. Ни в первом куполе, под котором я жил, ни во втором.

— Ха. По-моему, это свидетельствует о том, что окружавших тебя взрослых как раз-таки обвиняли в терроризме. Вероятнее всего, в энергетическом, — усмехаюсь я. — Насчет обитателей твоего первого купола не знаю — но твой дядя с подельниками занимались, судя по всему, очень обширным спектром… эээ… скажем так, авантюрных начинаний. Часть из которых вполне можно было классифицировать как, прости за прямолиненость, терроризм.

Арчи прыскает. Солнце наконец опомнилось и зарумянилось, цветы и деревья радостно зашевелились навстречу его лучам. Чтоб Байт не сопрел под теплым пледом, я раскутываю его и перекладываю в тенек. Кот сладко причмокивает во сне.

— Я не думаю, чтоб под термином «террорист» подразумевали моего дядю или его коллег, — сомневается Арчи. — Мне кажется, речь шла о ком-то из приспешников Фаревда. То, что они присутствовали тогда на балу, я могу подтвердить со стопроцентной уверенностью.

Солнце на небесной простыне превращается в наведенное на нас пушечное жерло. Я готова оплавиться от осознания одного весьма неудобного факта.

— Арчи. Был ли там тогда сам Фаревд?

— Не знаю. Я же тогда не знал никого из гостей ни в лицо, ни по имени. Даже если он там был, я не обратил на это внимание и не запомнил.

Черт возьми. Но Фаревд, если уж он там присутствовал, не мог не запомнить меня.

— Арчи, я очень хорошо знаю образ мыслей таких людей, как Фаревд. Если он там был, он наверняка положил на меня глаз. Я ведь хорошо справилась со своей задачей?

— Восхитительно! — подтверждает Арчи. — Но сначала ты не хотела ее выполнять, и этим привлекла к себе слишком много избыточного внимания.

Да, помню как тогда металась по особняку и тонула в едкой смеси отчаяния и ненависти ко всем подряд — но в первую очередь к менторам и к самой себе.

Так. Стоп. Не надо паниковать. Если бы Фаревд тогда там был, Арчи не смог бы не запомнить его уникальных косых глаз — дети особенно падки на такие вещи. С другой стороны, Фаревд тогда мог еще не косить — я же не знаю, врожденный это у него дефект, возрастной или приобретенный в ходе несчастного случая. Да он, в конце концов, мог быть и в темных очках… Ай, как же мне неприятно об этом думать!

Я попробовала проснуться. Не получилось. Я во второй раз пошла к лифту, теперь уже помня дорогу и четко ориентируясь по этажу. И снова смеющаяся толпа подхватила меня и увела назад в гущу разгорающегося веселья. Хватка, как тиски. Ухмылки, как оскалы. Первый на моей памяти сон, который я никак не могу разорвать.

Арчи отворачивается от солнца и опять всматривается в Грабабайта. Ему вспоминается свой аналогичный сон, где от горизонта к берегу шло цунами, а потом эксцентричный владелец виллы насильно заставил его смотреть гротескный иммерсивный мюзикл. Из того сна тоже невозможно было выйти. Он был тягучим и липким, и клеймо его осталось на жизни и сознании Арчи навсегда.

А что, если я в реальности впаду в кому, так и не найдя выхода из этого особняка? Или просплю двадцать лет? Или тихо умру во сне? Злая, как некормленый ротвейлер, в третий раз бреду я по этажу в своем легкомысленном белом платье. Надо бы перехватить еще канапе.

— Мне казалось уже просто неприличным бродить за тобой, — смеется Арчи, — но в тебе что-то назревало так явственно и пронзительно, что я не мог просто так развернуться и уйти. Из тебя была готова вырваться сила, которой я еще никогда не встречал. Эта сила притягивала меня, как магнит — и в то же время я понимал, что мне она не принадлежит, что я никогда не почувствую в себе такой же внутренний шторм.

Конечно, юный карнавалет, быть профессиональными убийцами дано не всем. И это хорошо. Но дар убивать действительно обладает магнетическими свойствами, это правда. Зло довольно часто бывает неотразимо и неоправданно заразительным.

И тут навстречу мне появляется высокий кудрявый брюнет в красной футболке с портретом человека мне незнакомого, но по всем признакам похожего на политика. Он возник из ниоткуда, сразу пошел мне на лобовое столкновение и протянул руку — пытаясь, несомненно, схватить за плечо. В моей правой руке материализовался нож. Крошечный, не больше пилки для ногтей. Я даже не знала, как его правильно держать.

— В эту секунду у меня захватило дух! И возникло предчувствие, что когда- то мне понадобится, чтоб ты была со мной рядом и повторила те же движения с ножом, защищая меня, — казалось бы, эти слова должны были звучать несколько нелепо от невыспавшегося растрепанного мальчика в пижаме, но они звучат удивительно пламенно и мужественно. — То есть, я не имею в виду то, что я хотел поставить себя и тебя в такую ситуацию, где тебе пришлось из-за меня идти на риск и совершать неприятные вещи. Но я каким-то образом знал, что такая ситуация сложится, и… — Арчи долго не может подобрать слова и теребит пуговицу на пижаме, — и что ты справишься с делом блестяще, и что я буду гордиться тобой. Но про менторов, Ритрит и Грабабайта я тогда ничего не подозревал.

Такое предощущение будущего — одна из самых первых тем на занятиях с новичками в Ритрите. Новичкам объясняют, что переход из настоящего в будущее представляет собой улицу с двухстронним движением. По одной полосе идут события, логическим образом проистекающие из того, что происходит в данный момент и произошло в прошлом. Силой, которая тянет эту полосу в будущее, являются мысли, стремления, желания, мечты и намерения человека. Он забрасывает их в грядущее, как ковбой бросает лассо, и подготавливает тем самым почву для материализации пока еще нематериального. По встречной же полосе движутся сигналы, приманки, предчувствия и предвестники из будущего. Это будущее уже готово, оно существует — но его парадигма существования предполагает обязательную многовариантность. Точкой перехода настоящего в будущее становится тот вариант будущего, где стремления сливаются с предчувствиями в единый энергетический вектор.

Но пока — мы с Арчи движемся по вектору наших общих воспоминаний той значимой ночи. И мы уже дошли до ее самого волнительного, кульминационного момента…

Не сомневаясь ни секунды, я вонзила нож, практически в упор, в портрет политика. Кровь ровно того же цвета, что и ткань футболки, брызнула мне на белое платье. Нож исчез, растворился в воздухе над раной, не оставляя никаких улик совершенного преступления. Брюнет молча раскрыл рот и рухнул на спину, как срубленное дерево.

— Надо полагать, он имел какое-то отношение к бизнесу Фаревда? — спрашиваю я и чувствую, как голосовые связки скручивает от напряжения.

— Судя по всему, да, — соглашается Арчи. — Мне почему-то представляется, что он был причастен одновременно и к политической, и к экономической стороне оружейного бизнеса. На это косвенно указывает портрет политика на его футболке.

Солнце перестает греть меня и становится ледяным. Великий Фаревд, легенда Черной Зоны, своими раскосыми бесчеловечными глазами смотрел на то, как неопытная девчонка расправлялась с человеком, который на него работал — и не вмешался, и позволил мне это сделать. Более того, он не пытался отомстить мне потом и не подал виду, что узнал меня в своем подземном дворце. Кстати, узнал ли? Может, его все-таки там не было в мою дебютную киллерскую ночь? А Арчи он видел — на том балу или любом другом, где мог присутствовать в качестве почетного гостя и бизнес-партнера Коарга и Стурка? Мурашки носятся по моей спине во всех направлениях сразу, как спугнутые обитатели разворошенного муравейника.

— Арчи, почему меня никто не попытался остановить? Неужели все оказались настолько ошеломлены, что не осмелились предпринять никаких действий против меня? Да в жизни не поверю! Куда смотрела охрана? Ее ведь не могло там вообще не быть, правильно?

— Возможно, все было согласовано заранее и со всех сторон, — чешет затылок карнавалет. — Возможно, менторы заранее договорились с Фаревдом о том, что неверный ему человек будет убит, и что выполнит задание перспективный молодой кадр с их стороны. Мне кажется, именно поэтому к тебе не применили никаких санкций.

— Вот черт! — вскрикиваю я и подпрыгиваю на лежаке. Я никогда не смотрела на произошедшее с такого ракурса. Что же, выходит, менторы отчасти продали меня? Устроили перед своим бывшим боссом демонстрацию своего нового живого оружия? А я ведь даже не подозреваю, как, когда, почему и на каких условиях Эмма и Вильгельм расстались с Фаревдом, и какова была история их взаимоотношений за пределами тех сцен. что я видела.

Я сомневалась: убила ли я свою жертву? По-хорошему, с одной неглубокой раной есть все шансы выжить. Но я точно знала, что второй раз бить не надо. Я пошла к лифту — яростная и понимая, что теперь никто не посмеет меня остановить. Кровь пропитала платье и липла к ноге. В лифт меня пропустили без очереди.

— Ты врезалась мне в память самым ярким осколком того бала, — признается Арчи с незнакомого мне до этого момента лиричностью. — На самом деле, все его элементы — каждый стук каблука о паркет, каждый глоток апельсинового сока, каждое упавшее с потолка конфетти — запечатлелись в моем сознании с силой ядерного взрыва.

— Тебе искренне понравилось, или ты был, скорее, ошеломлен обилием новых впечатлений? — перебиваю его я. Несмотря на его уверения в умении веселиться, я все равно почему-то не могу представить Арчи от всей души отплясывающим на балу. А вот вдумчивым и чуть отстраненным наблюдателем — могу вполне.

— И то, и другое, — отвечает он и добавляет, поняв причину моего вопроса, — не волнуйся, я правда умею веселиться. Просто мы с тобой с самого начала общаемся немного в той обстановке и не при таких условиях, где хотелось бы безудержно ликовать. Но там, на балу, я сразу почувствовал, что ты на таком мероприятии тоже впервые. Ты была хоть и взрослее меня, и намного злее — а злость часто производит незаслуженное впечатление опытности — из всех сотен гостей бала ты была самой неприкаянной. От тебя сквозил бессловесный крик: «Я не карнавалет! Я не люблю этот дом и этих людей! Я бы умоляла отпустить меня — только я не умею умолять! Дорогу на волю я пробью, прострельну, прогрызу — и меня не остановит никто!».

— Да уж, самый подходящий настрой для бала, — хохочу я. И вновь поражаюсь тому, насколько тонко Арчи умеет чувствовать людей, когда настраивается на них.

— Наблюдая за тобой, я сам на некоторое время перевоплотился в тебя. И, наверное, с того самого момента между нами возникла та связь, которая помогла нам услышать друг друга в критический для меня момент.

Покидая бал, в лифте я ехала одна. Вверх или вниз — непонятно. — Где Грабабайт? — успела удивиться я, перед тем как кабина затормозила, пол ее содрогнулся, а дверцы со скрипом поползли в разные стороны, раскрывая передо мной реальность.

Заслышав мои воспоминания через сон, Байт мяукает, не открывая глаз, и пытается пошевелить раненой лапкой.

— Это все бесподобно, — говорю я и пересаживаюсь на лежаке так, что моя голова оказалась целиком в тени, ибо солнце разошлось уже не на шутку, — а теперь расскажи мне, как ты додумался позвать меня.

— Я сделал это только тогда, когда другого выхода уже совсем не оставалось, — вновь извиняется Арчи. — Я напряженно подумал о тебе — но это был совершенно иной тип мыслительного напряжения, чем когда ты, например, пытаешься вспомнить, куда положил ключи от машины, или когда решаешь сложную математическую задачу. Я действительно ощущал свой мыслительный крик — и я точно почувствовал, что на него откликнулись. Правда, не знаю, кто именно — ты, Та Сторона или вся Вселенная разом.

Такой тип зова знаком даже тем, кто никогда не сталкивался с Той Стороной. Им владеют, например, люди, которые часто вслух удивляются: «Как такое могло случиться? Я только-только думал о тебе — и тут вдруг ты звонишь, как будто мои мысли подслушивал!». Этим же зовом можно привлекать к себе не только внимание людей — но и потенциалы удачи. Выражаясь на элементарном повседневном языке, если чего-нибудь по-настоящему сильно хотеть, оно сбудется с большей вероятностью — чем если добросовестно прикладывать к этому достаточно количество технический усилий, но не подкреплять их мощным и искренним эмоциональным энтузиазмом.

— Ты когда-нибудь уже звал так кого-то?

— Нет. Это был самый первый раз.

— И… Кого ты хотел, чтобы я убила ради тебя?

Арчи шмыгает носом и передергивается всем телом:

— Дядю Коарга. Иначе он очень быстро убил бы меня.