После того как наши основные проблемы оказались улажены, нам предстояло потренироваться в парном взаимодействии. В будущем Арчи и я время от времени будем выполнить на Той Стороне дуэтом — «откатывать парную программу, как фигуристы», так пошутил мой юный напарник.

Я, признаться, никогда не планировала, что буду действовать с кем бы то ни было в тандеме. Одного Грабабайта мне более чем хватало. Все миссии, даже самые кровавые и опасные, я привыкла всегда проходить сама — но раз уж уникальная логика Той Стороны свела меня с карнавалетом, значит, придется ей подчиниться. И я не могу сказать, что я сильно против этому.

Перед началом совместной работы пары необходимо пройти прогнозирующие тесты. Их особенность такова, что каждый персонаж действует по отдельности, без присутствия другого — дабы наблюдающие менторы могли четче рассмотреть доминирующие качества и способности бойца.

Что ж, я готова. Я засыпаю спокойная, как удав, и выхожу на Ту Сторону в незнакомом ухоженном поселке. Протектного купола над головой вроде бы нет — но кто его знает, может он здесь настолько невидимый.

Раздается взрыв такой силы, что цветочные горшки, вывешенные за оконными рамами, срываются с цепей и разбиваются о бордюр.

Наш дом двухэтажный, просторнымйи густонаселенный. Здесь полно народу — но Арчи среди них нет. Я, как это часто бывает на Той стороне, не знаю никого — но понимаю, что мы вместе и заодно. Кем мы друг другу доводимся? Родственники? Друзья? Политические единомышленники? Это не имеет значения, если за окнами взрывы. Когда взрывы — думать надо о другом.

Например, где выход. Его не сразу удается найти, если не знаешь планировку помещения. Потому что всем в такие моменты надо прятаться, а мне — нестись в самое пекло.

— Это Паук! — кричат люди, в панике бегущие по направлению к лесу, на пределе видимости. — Паук вернулся! — вопли их ужаса, казалось, сами являются взрывами: оглушительными, душераздирающими.

Как только они скрываются за деревьями, все стихает. Я мчусь на разведку. Оказывается, наш дом стоит на окраине симпатичного дачного поселка. Под каждым окном лежат такие же, как у нас, смятые в плюшку цветы. Вот мертвая птица на асфальте, вот еще одна. Начинают попадаться разбитые окна, на соседней улице — покореженные машины, словно в аварию средней степени серьезности попали.

Поселок кончается. Передо мной расстилается мирный, нежно-зеленый, безмятежный луг до самого горизонта. На нем — никаких следов происшествия, и ни одного очевидца вокруг. Странно: эпицентр взрыва установить вроде бы удалось. Но воронки или каких-то примет разорвавшегося снаряда нет.

Я возвращаюст в дом и ложусь отдохнуть на ближайший диван. Засыпаю. Просыпаюсь не в Ритрите, а на том же диване. Сон внутри Той Стороны накатывает редко и обычно (но не всегда) знаменует собой некие особые обстоятельства.

Снова вопли, снова упоминания Паука, снова бег по поселку. Та сСорона учит ловить намеки на лету: если дом на окраине, это прямое указание на то, что двигаться надо от этой окраины к центру.

Я добегаю до пруда как раз вовремя: оттсуда высовывается спрут, больше похожий на осьминога, чем на тарантула. Его туловище кобальтового цвета, а щупальца — черного. И этими огромными черными шлангами он выбрасывает на берег рыбацкий резиновый сапог, из которого торчит свежеоторванная нога.

Положив ногу на берег, спрут уходит в глубь пруда и больше не показывается. Люди разом исчезают. Вторая перспектива слуха предательски молчит. Моя собственная интуиция подсказывает, что надо попробовать вернуться обратно домой и ждать третьей попытки.

В доме воцаряется обычная, повседневная жизнь. Кто-то просевает муку на кухне, читая над ней заклинание на сургаманском — языке древнем и бедном на слова, зато эффективным для мантр, упрощающих работу по дому. Кто-то удобряет почву в горшке с щебечущими кристаллами — он стоит внутри дома, и поэтому избежал низвержения на бордюр. Кто-то выходит на улицу снять сеть с уловом лекарственных колибри и оставляет дверь открытой.

Это было ошибкой.

Через порог к нам вбегает тарантул. Такой же окраски, как спрут из пруда — но естественных паучьих размеров.

Население с визгом мчится вверх по лестнице, давя и скидывая друг друга. В воздухе гудят громкие невидимые барабаны — как будто музыканты лупят по ним, стоя по обе руки от меня.

Наступить на тарантула и раздавить его? Схватить тяжелый предмет и прихлопнуть? Времени на размышления, как обычно, нет.

А интуиция говорит — …

Хоть это и кажется абсолютно нелогичным, я голой ладонью хватаю Паука. Самое трудное тут не промахнуться — он бегает слишком быстро и слишком компактный в размерах.

На ощупь тарантул оказывается шершаво-колючим и совсем не тяжелым — все равно что каштан схватить или маленький кактус. Подбежав к окну, я выкидываю его в траву.

И все. Никакого убийства. Никаких следов на моей руке, кроме легкого покраснения.

— Вот и всётеньки! — щекочет меня с утра Грабабайт, верный своей привычке коверкать слова — хоть и выучил человеческий язык прекрасно. — Ты справилась! Справилась! Пойдем, узнаешь результаты Арчи!

— Не буди, дай поспать, — со стоном прошу я я. Мое солнечное сплетение все еще остается соединенным с Той Стороной через энергетическую пуповину, которая обычно обрывалась при возвращении в реальность.

Я обхватываю подушку и прижимаю ее к себе — обнимая, как самого близкого человека. Кажется, что кто-то так же обхватил меня со спины — только не двумя руками, а тремя парами быстрых пружинящих лап.

Зима, грязный лед. Местами подтаял, поверхность луж рябит под ветром. Я одета в белый спортивный костюм и в черные очки. В который раз возвращаюсь домой.

Сон о безуспешном возвращении годами преследовал меня на Большой земле. Я пыталась вернуться — неизвестно и неважно откуда — в свою комнату, чтобы спрятаться там от гнетущего, грозного внешнего мира. Но моя одиссея каждый раз прерывалась в силу непредвиденных обстоятельств — и я оставалась на улице одна, бездомная, в сверлящей пустоте отчаяния.

Та Сторона не могла об этом не знать и до сих пор подкидывает мне этот болезненный сюжет чаще, чем другим магам.

Я осторожно продвигаюсь по льду вдоль длиннющей череды подъездов, выискивая свой. Когда интуиция щелкнула «Тут!», я подхожу к сетчатому забору и ложусь на лед всем телом, чтоб проползти через щель внизу — калитки не было, перелезать слишком высоко.

Ко мне подбегает мальчик лет десяти в таком же костюме, как у меня — только в черном, и без очков. Кричит в возмущении:

— Не смей смотреть на мой подъезд своими стеклами!

Он пытается напасть на меня. Осознавая, что это ребенок и что применять всю силу удара и тем более нож к нему нельзя, я подбираю валяющуюся рядом огромную ветку и отталкиваю его. К нам подбежгаетчерная собака и встает возле меня, приобнажив клыки.

Испугавшись собаки, мальчик бежит прочь по льду так уверенно, будто это был сухой асфальт. Но на прощанье — грозит мне кулаком.

На перефирии зрения что-то мелко зарябило.

Быть не может! Опять паук!

На сей раз он плоский, с лапами толщиной чуть больше ресницы. И — ярко-оранжевый, с черной эмблемой в виде двух переплетающихся колец на спине. Подскакивая, он несется ко мне — но не по прямой линии, а истеричными зигзагами. Словно скорость его верена в том, что решение приблизиться ко мне — правильное, а сам паук не уверен.

Членистоногое прыгает ко мне в ладонь — таким движением, будто я монетку на лед бросила, только в обратной перемотке. На лапах его вырастают крючья-зазубрины, и он начинает рвать мне ими кожу, одновременно опаляя ее.

Оставив глубокие, рваные, обугленные по краям раны, оранжевый плоский круг с лапами спрыгивает с меня и ныряет в лужу, провалившись под ее дно.

Страшно взглянуть на ладонь. Я теперь несколько недель не смогу ни кулак сжать, ни карандаш взять… Но странно — запаха крови нет, а уж я-то его умею чуять. И боли нет.

Посмотрев на ладонь, я с изумлением вижу: под лохмотьями изуродованной кожи открылась белая прослойка неживой ткани. Будто порезали обтянутое кожзаменителем сиденье, оставив нетронутой синтетическую подушку внутри. Чистота нетронутости исчезла — а функционал остался. Медленно, но без недоверия я пробую собрать пальцы в кулак — как бутон цветка закрываю.

Обстановка мгновенно сменяется: я оказываюсь в уютном деревенском доме — такого стиля, какой любят в винодельческих регионах. Веселые гости толпятся вокруг сцены, кутаясь в шали и потягивая травяной отвар из кружек.

Мне как почетному члену семьи предлагают место на диване — пусть сбоку от сцены, зато сидя. Рядом со мной усаживается дама в теле, в возрасте и в синей толстовке — тоже моя родственница. Мы обе закидываем ноги на диван и ощущаем себя вполне идиллически.

Спектакль начинается. Постановка оказывается уникальной: на подмостки выходят сразу два состава актеров, каждый из которых играет свою пьесу. Их можно воспринимать как единое целое, а можно переключать внимание от одного к другому. Получается почти тот же эффект, что в театре-променад: за всем сразу уследить невозможно, но по какому бы течению ты ни поплыл, схваченное тобой единство все равно будет связным и осмысленным.

В кульминационный момент массовка второго состава сходит по боковой лесенке к дивану, где сижу я. За ними спускается и солист первого, адресуя мне арию на непонятном языке и аплодируя. Улыбающиеся зрители разворачиваются к дивану и присоединяются к аплодисментам… но тут кто-то кричит: «Поплыл газ! Человечески убийственный газ!».

Кто-то открывает окно, ведущее в прелестный цветущий сад, и мшет мне рукой, чтоб я выпрыгнула первой. Забыв про багаж, я мчусь к подоконнику — но движения живых существ замедлились раз в пять, а газ плывет со своей обычной скоростью.

Женщина, сидевшая со мной на диване, подхватывет наши сумки и бросается за мной. Но не лезет на подоконник сама, а сначала протягивает мне мой багаж.

Выпрыгнув из дома в сад, я оказываюсь на Этой Стороне — и бегу в дом к менторам, где меня уже заждались. Арчи сидит там, довольно и хорошо выспавшийся.

— Прогноз из твоего сна настолько понятен, что его трудно трактовать ошибочно, — Эммины бесстрастные глаза сияют дремучей азиатской тьмой. — Вскоре тебе предстоит сыграть главную роль в очень массовом событии, где тебя будут оберегать и участие в котором, несмотря ни на какие трудности, не причинит тебе вреда.

— А этот мальчик в черном? Это была проекция Арчи? — уточняю я. Я точно знаю, что в этом двухсерийном походе на изнанку реальности был заложен смысл гораздо более глубинный, чем такой небольшой прогноз.

— Все элементарно, — улыбается Эмма. — Ты шла делать светлое дело — но, что совершенно грамотно, ради верной оценки ситуации старалась смотреть на нее с позиции темных. Одному настоящему Черному это не понравилось. А второму, наоборот, твоя игра показалась настолько убедительной, что он принял тебя за единомышленника. Проекции Арчи там не было. Ну-ка, посмотри запись того сна, что сегодня явился ему — и на основании этого мы вам вынесем парный прогноз.

Проекция сна Арчи раскрывается в воздухе, транслируемая со смартфона. Я всматриваюсь в нее внимательно и едко, со всей силой своих утомленных глаз.

Детский плач эхом отскакивает вниз по лестнице. Плач громкий, безнадежный — голос малыша, который уже не надеется остаться живым.

Арчи несетя вверх, перескакивая через две ступени. Несется к себе домой — именно оттуда раздается детский крик.

Ровно эта же самая вечная лестница влезает в мои сны часто и непрошенной. Она ведет то вверх, то вниз, позволяя сойти с себя на любом развороте. Широкая, с невысокими ступенями — и с тихим гулом на грани слуха, который заменяет ей сердцебиение. Лестница широкая — на одной ступеньке спокойно разместились бы десять человек.

Один пролет вверх. Два пролета вверх. Три пролета.

«Барское здание, царское,» — шепчет Арчи на ухо Та cторона. «И здесь живешь ты. Ты помнишь, где твоя квартира?»

Еще бы не помнить. Там, где плачет ребенок.

Но он не справится один.

Внизу на лестнице слышатся шаги. Кто это? Ура, соседи снизу! Полицейский и его жена. Они на самом деле в свое время были соседями Арчи — там, на Большой Земле. Жили в доме по соседству с домом его мамы. Только как они проникли на Ту сторону?

— Помоги мне! — кричит он полицейскому, врываясь в «свою» квартиру, которую видит первый раз.

Огромное помещение, некогда в стиле ампир — а теперь обветвашее и обтрепавшееся так, что обивки кресел во многих местах лопнули, а разводы пыли на окнах не позволяют разглядеть пейзаж снаружи.

Из прихожей, по размерам превышавшей среднестатистическую спальню в Ритрите, ведет только один пустой проем без двери. За ним расстилается широченный коридор: по одну сторону — огромные заляпанные окна с облупившимися подоконниками, по другую — стена с полуободранными обоями, возле которой стоит старинный тяжеленный шкаф. К стене возле шкафа прижался ребенок, которого… бьет мужчина в темном костюме, с темными и малоразличимыми чертами лица.

Сосед-полицейский нагоняет Арчи и хватает уроженца Черной зоны за плечи, развернув лицом к карнавалету. Ребенок перепугался еще больше — и молчит, обхватив руками голову.

У Арчи, в отличие от меня, нет своего кармана реальности с ножом внутри — поэтому он хватает с пола огромный болт. На истертом чуть ли не до дыр паркете валяются страницы книг, мелкий строительный мусор и разобранные на запчасти игрушки.

Взяв болт, как кинжал, Арчи начинает наносить им удары в грудь мерзавца. Еще до того, как обоих заливает фонтанами крови, Та Сторона отпускает моего юного партнера.

— Итого что мы имеем, — подводит итог Тильда. — Арчи уже готов к смелым самостоятельным действиям. Но ему немного не хватает инструментария — равно как и опыта. Стелла любит сложности и неоднозначности, с людьми взаимодействует не очень хорошо — но благодаря начальному опыту совместных действий с карнавалетом уже умеет принимать помошь и оказывать ее.

Я краснею от счастья. Когда я только попала в Ритрит, мои способности взаимодействия с другими людьми нельзя было охарактеризовать иначе, чем провальные. Менторы смеялись до слез почти неделю над тем, что я учудила в своем тогдашнем тестовом сне на, как они это в шутку назвали, «принудительную коллективизацию».

Коллективизация разворачивалась так: при выходе на Ту сторону я проснулась в якобы «своей» квартире. Изнанка реальности не любила закреплять за нами фиксированные места жительства. Карусель, ротация и неожиданность всегда оставались ее приоритетами.

За окном шел снег с дождем. Судя по линии горизонта и высоте окружающих зданий, я находилась примерно на десятом этаже.

На мой балкон начали падать огромные круглые глыбы снега — будто нижние части снеговика больше меня ростом. Но разве снеговики лепятся при такой погоде?

Глыбы уселись на балкон в ряд, как яйца в картонную подложку. Они синхронно затряслись, и из них вылупились люди — все одинакового роста и одетые в бесформенные комбинезоны с парашютными ранцами на спине. Не оборачиваясь на меня, они спрыгнули с балкона и пропали из виду.

Я приподняла одеяло и посмотрела, в чем я сплю. Вот зараза! На мне оказалась белая кружевная сорочка, совсем тоненькая и прозрачная. Я не ношу такое белье. Я — спортсмен, и люблю спортивную одежду.

В такой сорочке было стыдно подходить к окну, чтоб задернуть штору. А на балкон уже десантировалась вторая порция «снеговиков», и из них вылупалась очередная партия таких же людей.

Пока я размышляла, что делать, входная дверь открылась и вошли два ремонтника-уборщика. Один как ни в чем не бывало принялся пылесосить пол, а второй полез менять лампочки в люстре.

Я не выдержала и выскочила из-под одеяла, чтоб прогнать их. На Той Стороне я привыкла: уговаривать местных словами бесполезно. На них надо воздействовать при непосредственном контакте.

Пока я пыталась сдернуть с табуретки электрика, уборщик открыл дверь на балкон. Четверо незваных гостей-«снеговиков» развернулись ко мне. И увидели нелепость: полуголая девчонка в ночнушке, задравшейся до самых ребер, падает на пол, увлекая за собой электрика с люстрой в охапку.

— Ты стремишься слишком закрыться от людей. Это надо как-то менять, — задумалась Тильда, когда узнала об этом сне. Она, такая нежная и хрупкая, людей не боялась — в отличие от меня, опытной убийцы, которую саму боялись многие. — Я уверена: духовная бедность и дефицит внимания — вот корень большинства бед в мире. С тобой надо планомерно и глубоко работать в этом направлении.

Согласно образу мыслей на Большой земле, духовно богатыми считались те люди, которые смогли далеко продвинуться в ассимиляции добрых, благородных качеств — при этом полностью отрекаясь от злых, но не пытаясь побороть их методами самого же зла.

В Ритрите придерживались диаметрально противоположной позиции% чтоб побороть зло, надо его понять. Не пытаться перетащить черные компоненты на белую сторону и стирать их там с отбеливателем — а внедрять (зачастую силой) белые элементы в естественные поры черного вещества, готовые к приему новых вкраплений.

Насчет дефицита внимания даже не знаю. Думаю, то, что родители содержали меня в материальном комфорте и пытались дать хорошее образование, все-таки можно считать достаточным проявлением внимания. На Большой земле мне не хватало, скорее, понимания.

— Слишком многого просишь. Простого внимания больше чем достаточно, — ментор намотала локон на палец и потянула. — По традиции, кто самый радушный, гостеприимный и душевный человек в семье? Бабушка. Ты ей, например, начинаешь рассказывать о динамической карте Той стороны или о работе ловушки снов. Поймет ли тебя бабушка? Вряд ли. Но выслушает, со всем согласится, по голове погладит и пирожками накормит. Вот оно, внимание. Которое не предполагает ни малейшего понимания — но поможет и пригодится тебе гораздо больше.

Всю глубину и мудрость тогдашних слов ментора я начинаю понимать только сейчас. Мы с Арчи вместе выходим в сад и, не сговариваясь, идем к обрыву, смотреть на волны. Море далеко внизу под холмом Ритрита невыносимо солнечные, раздробленное на жарко-алмазные осколки. В проливах совсем неподалеку от нас по нему курсировую корабли с пассажирами, ничего не подозревающими о существовании Той Стороны.

— Я даже не знаю, чему я больше рад, — курлычет из-под ног Грабабайт. — Тому, что Арчи избавил Большую Землю от большого зла, или тому, что он научил Стеллу дружить.