1

По автомагистрали, протянувшейся через просторы Кубани, идет в южном направлении машина. Она не мчится, а именно идет, позволяя обгонять себя другим машинам, строго выполняя указания дорожных знаков. Она не бросается наперерез поездам и терпеливо дожидается, пока шлагбаум не поднимет к небу свой полосатый хобот. Словом, это не машина, а мечта автоинспектора. Она не блистает ни обтекаемыми формами, ни бархатом внутренней отделки — это маленький, кургузый, даже, пожалуй, невзрачный на вид автомобиль. Он фырчит и отчаянно дымит, больше других подпрыгивает на неровностях дороги, один бок у него поцарапан, на другом помято крыло. За рулем сидит худая большеглазая девчонка с облупившимся лицом, с побитыми до крови руками. В ней трудно узнать сейчас Дину Стырне. На ней узкие темные брюки, разношенные сандалеты с медными пряжками, ковбойка с закатанными до локтей рукавами и круглая соломенная шляпа с козырьком. Лицо, как и руки, в пятнах машинного масла, обветренные губы давно не знали помады, а широко поставленные синие глаза под козырьком — решительны и мрачны.

После того как в конце зимы Вадим приходил к ней и не застал дома, Дина опять замкнулась в себе. Она упорно занималась, по-прежнему была ласкова с отцом, но разговаривала как-то неохотно. А от матери заметно отдалилась. К сессии готовилась яростно, просиживала целые ночи, отвечала отлично, хотя иные дисциплины сдавала раньше срока. Когда по ее подсчетам до конца пребывания Вадима в санатории оставалось четыре дня, она сдала последний экзамен и стала готовить машину.

Ильза Генриховна сразу затревожилась, но Дина, сумрачно глядя на нее, сказала:

— Да, поеду к нему. — Молча оделась, взяла портфель и ушла.

Ильза кинулась к телефону, позвонила Мирдзе. Больше некому было, Ян Зигмундович еще не вернулся из командировки.

Мирдза тотчас приехала, потребовала чашку кофе (она не успела даже позавтракать) и, медленно выпивая ложку за ложкой, пристально глядя на Ильзу, выслушала все.

— Ну, чего раскричалась? Сотри, вон даже тушь под глазом размазала. Где горит? Что тут такого случилось?

Ильза так и присела на табуретку.

— Ты подумай сама: девчонка экзамены сдала? Сдала. Отлично сдала. Хочет поехать к другу. И пусть себе едет! Тут недалеко.

— Да ведь она... он... болен... — еле пролепетала Ильза.

— Ты пойми, — уже серьезно сказала Мирдза, — пойми: она его любит. И все. Любила же ты Яна, ради него театр бросила, из Риги уехала. Вадим тоже хороший парень, можешь мне поверить... Лишь бы выздоровел.

Притихшая Ильза больше ничего не говорила. В глазах у нее появилось мягкое, робкое выражение, она стала похожа на давнюю, молодую Ильзу. В маленькой кухне стояла тишина...

— Не знаю, не знаю, милая барышня. Откуда мне знать, куда он уехал. Я не уголовный розыск и не Вольф Мессинг, а всего только санаторный врач, которого знают и помнят в течение двадцати шести дней, ни на грош больше, ни на копейку меньше, а потом начисто забывают. Вот так, сударыня.

Дина до боли закусила губу. Она страшно разозлилась на этого бездушного чиновника, каким ей представлялся Элентух. Откуда ей было знать, что сам он сначала был горько обижен, когда Вадим исчез из санатория, даже не простившись, потом сильно встревожился. Откуда ей было знать, что он долго сидел тогда над письмом Зовэна Бабасьева, потирая лоб и соображая, как лучше направить его, к кому обратиться, чтоб письмо все-таки дошло.

Ничего этого Дина не знала. Она помолчала, собираясь с силами, потом, глядя куда-то в сторону, монотонно спросила:

— Может быть, он что-нибудь сказал вам?

— Нет, ничего не сказал. Не помню. Почему о каждом больном я должен помнить? Ну, Сырцов, и что такое — Сырцов? Таких Сырцовых у меня за сорок лет практики было... — Элентух кончил наконец скрипеть пером, поднял голову и осекся.

Не надо было быть большим психологом, чтобы понять, что тут что-то большее, чем заурядное курортное приключение.

Дина закрыла глаза, побледнела. Нет, она не плакала. Опять собравшись с силами, она извинилась и вышла из кабинета, тихо притворив за собой дверь. В опущенных плечах ее, голосе старый одессит почувствовал горе, большое горе. Ему тоже стало нехорошо.

Не отвечая на настойчивый стук очередного пациента, он подошел к окну. Выйдя из вестибюля, девушка в черных перчатках медленно спустилась по мраморной лестнице и открыла дверцу машины. Тогда, отстранив уже стоявшего в дверях пациента, он побежал вниз.

— Барышня, барышня, постойте! — кричал он, тяжело топая по каменным плиткам.

Дина, уже выезжавшая за ворота, притормозила и выглянула из машины.

— Я вспомнил: ваш Сырцов поехал в институт экспериментальной патологии, — старый врач с трудом переводил дыхание. — Хотя там, в общем, занимаются ерундой и прежде времени бьют в колокола, но, может, знают, куда девался ваш парень.

Дина выскочила из машины.

— Спасибо... Спасибо... Как я вам благодарна, доктор! — Она обняла его и кинулась к машине.

Элентух помедлил, задумчиво улыбаясь, вытер платком щеку и, запахнув докторский халат, неторопливо двинулся к парадной лестнице.

Дина решилась сразу. Так вот, не выходя из машины, и поедет дальше. Будь что будет! Доехав до ближайшей станции, купила карту, немного продуктов, чтобы пореже останавливаться, по возможности навела справки и твердо взяла курс на юг.

 

2

«Запорожец» не очень спешит, то есть спешит очень, но именно поэтому идет осторожно и ходко. Дороги, дороги! Нет, они не вызывают той раздирающей боли и тоскливого чувства, какие вызывали, вероятно, в предвоенные и военные годы. Теперь они не разлучают, а соединяют людей...

Благополучно миновав Ростов, Дина в Кропоткине остановилась перед выбором: то ли ехать по маршруту Краснодар — Новороссийск и дальше вдоль Черноморского побережья, то ли через Минводы — Нальчик — Орджоникидзе по Военно-Грузинской дороге. Выбрала последний маршрут. Он казался прямее, ближе к цели. И вот уже бежит-гремит по булыжному дну ущелья Подкумок, зеленеет Машук...

Мимо... Мимо... И вот уже совсем близко — Военно-Грузинская дорога. Живут здесь, должно быть, зажиточно. Дорога одета в асфальт, мосты железобетонные, селения многолюдные, с новыми бензоколонками. Только горы не переменились. Ущелья и скалы по-прежнему отвесно поднимаются над дорогой. Мимо...

Перед въездом в знаменитое Дарьяльское ущелье Дина заночевала во дворе маленькой сакли прямо в машине. Не решилась на ночь глядя ехать по незнакомым местам. Выпив стакан мацони, Дина свернулась калачиком на заднем сиденье. Рядом в хлеву тяжело ворочалась и шумно дышала корова, сквозь приоткрытое оконце доносился приторный запах цветущей акации, в черном небе ни звездочки. Дина заснула сразу, словно провалилась, хоть сердце и щемило.

Проснулась, как от толчка. Не помнила, что приснилось, но теперь уже ее переполняла все нарастающая тревога. «Наверное, Вадиму плохо, совсем плохо», — подумала она. Помедлив еще, откинула переднее сиденье и выбралась из машины. Стало светло. Звезды казались далекими и маленькими, полная луна стояла в зените. Было слышно, как капли из водопроводного крана шлепаются о камень, рассыпаясь мелкими брызгами. Горы спали в белом густом тумане.

Дина завела мотор и тихо, чтобы никого не беспокоить, на малых оборотах выехала из аула. Было три часа пополуночи.

В ущелье она въехала, как в переулок среди небоскребов. Горы были отвесные, небо виднелось далеко-далеко вверху.

Заглушая шум мотора, гремел за обочиной дороги Терек, и волны его кипели и скакали по камням. Совсем рядом с дорогой стояла белесая от луны мгла, там двигались какие-то тени, мгла неохотно расступалась перед медленно идущей машиной. Дине было не по себе, на руках выступила гусиная кожа, ладони похолодели.

Остановив машину, она выключила свет и нащупала тяжелый гаечный ключ. Вышла из машины, дверца громко щелкнула. Никого. Только полная луна — как союзница и друг. Дина обошла машину, постукала по упругим скатам и поехала дальше. Никто не обидел ее, никто не встретился в эти ночные часы. Может быть, потому, что луна все время сопровождала Дину. Яркая, словно специально придуманная для этого путешествия, чтобы и в отсутствие солнца было хоть немного светло. Луна в ущельях — это очень здорово! Свет ее — мягкий, чистый — стелется рядом, как будто расчищает дорогу, и на душе у Дины делается спокойнее.

Она знает, всегда знала, что нужна ему, что он ждет.

За Крестовым перевалом начался Млетский спуск с его головокружительными виражами. Вставало солнце, луна, отклонившись на запад, стала медленно гаснуть. Арагва тихо текла через сады и виноградники. Повеяло теплом.

Не доезжая до Тбилиси километров двадцать, Дина свернула с Военно-Грузинской дороги и покатила на запад к морю. И тут, когда она была уже почти у цели, окончательно вышел из строя стартер. Она и раньше намучилась достаточно. Для коротких поездок была хороша эта машина, а для такого путешествия...

На одном из перегонов сели батареи, пришлось остановить встречный газик и попросить водителя подключить ток от его аккумулятора. Тот сразу выскочил из кабины. Это была не простая шоферская взаимопомощь. Как ни занята была Дина своими мыслями, все-таки заметила, какими глазами смотрел на нее этот черномазый парень в синей замасленной спецовке.

Впрочем, и сама она черномазая, и сама замасленная и вконец измученная. Вон в зеркальце видны темные пятна на лбу, нос обгорел и лупится, губы потрескались до крови. И что же теперь делать с этим проклятым стартером? Да куда же это я еду, в самом деле? Человек меня оттолкнул, а я хочу, видите ли, завоевать его снова, вот с этим шелушащимся носом, с этими черными ногтями и грубыми мозолями на ладонях. Поясница и руки налиты свинцом, плечи ноют, и туфельки совсем износились... Ну куда же теперь денешься? Вот еще раз, еще раз ручкой... Мотор заработал, машина тронулась.

И сухие глаза Дины опять упорно следят за дорогой.

 

3

С утра небо затянуло тучами. Вадима знобило, и он почти до полудня провалялся на веранде, укутавшись пледом. Бросал одну книгу, брал другую. Хотелось прочитать что-нибудь умное, берущее за сердце. Не было. Вся его библиотечка, нахватанная в батумских киосках, состояла из двадцати случайных названий.

Нехорошо было сегодня Вадиму.

После того как прочел он тогда простое душевное письмо Зовэна, ему стало немного лучше. А может, помогали таблетки серотонина. Он заканчивал уже второй флакон, — целый курс. Может, что-нибудь сдвинулось там, в темном мире нервных регулирующих аппаратов и кроветворных систем. Надо бы опять съездить к доктору Спирину, тогда ведь он говорил, чтобы хоть изредка непременно показывался...

Сегодня об этом нечего было и думать. Опять мутно в голове, нехорошо в груди. Слабость.

Он поднялся, с усилием вышел наружу, постоял немного над обрывом. Тут легче дышалось. Поманил вольный ветер, морской простор. Он спустился вниз, поднял парус. Да, ведь было штормовое предупреждение... а не все ли равно!

Вот он и на просторе, кругом пусто, вода... В душе его сейчас не было ни тоски, ни сожаления. Только поднималось что-то смутное и беспокойное.

Так же смутно и беспокойно было море. За бортом шли крупные темные волны, и Вадима, как на качелях, то поднимало высоко вверх, и лодку тогда сильно кренило напором ветра, то опускало вниз, и все кругом исчезало — и далекий берег с платанами, и горизонт, и маяк за рыбным портом.

Одни чайки с криком носились вокруг, заломив крылья, проваливались в бездну и снова взмывали вверх. Небом шли бесконечные серые косматые тучи, и иногда казалось, что гребни волн задевают их, холодные брызги то и дело обдавали Вадима с ног до головы. Тельняшка и парусиновые брюки давно промокли насквозь, светлые волосы потемнели, он не замечал ничего. Волны, казалось, готовы раздавить суденышко, как яичную скорлупу. Не было никакой опоры, кроме зыбкой и ненадежной опоры киля, отделявшего его от бездонной глуби.

Перегнувшись через борт, Вадим стал глядеть в темную зеленоватую глубину. Он глядел долго, и ему начинало казаться, что он засыпает. А что, если... Глухо постукивала вода о задранное кверху днище, как сигнал опасности.

Под тонким слоем стремительно убегающей назад воды он заметил следовавшую за бортом, как тень, голубовато-зеленую медузу, по-видимому не успевшую укрыться от приближающегося шторма. Медуза напоминала небольшой колокол, но вместо била торчали из раструба очень подвижные коричневые щупальца. Вадим машинально подумал, что, помимо всего прочего, эти щупальца выполняют функцию сопла в этом живом реактивном снаряде. Опустив руки, он пытался втащить ее в лодку, но руки ожгла ядовитая слизь, он не удержал медузу, и она шлепнулась назад, усиленно выгибаясь, собираясь в комок. Инстинкт самосохранения. Опять все тот же древний инстинкт...

Была предгрозовая тишина. Слушая ее, вдыхая свежий ветер моря и запахи водорослей, поднятых волнением из глубины, Вадим поймал себя на мысли, что там, на суше чего-то не доделал. Что же именно? Недоимку государству за старого Чантурию он уплатил... Что еще? Да-да, в сарае осталось полведерка парижской зелени, которую надо было разбрызгать по винограднику, иначе червяк съест шпалеры изандры.

Вадим изо всех сил рванул шкоты и стал лицом к платанам, зелеными флагами маячившим на берегу.

Берег приближался, и Вадима била радостная дрожь. Как хорошо, что он вовремя повернул. Успел до шторма. Уже стали видны стволы деревьев, он увидел на веранде свою сохнущую коричневую куртку, на крыше блестел устроенный им недавно бак с дождевой водой — оттуда она поступала по трубам в душ и умывальник. Ему показалось, что там кто-то есть. Может быть, опять Кульбида? Или... нет. Чудес не бывает. И все-таки ему казалось, что лодка идет слишком медленно, хотя свежий бриз дул ему в затылок и заметно усиливался.

Первые крупные капли шлепнулись о банки, ударили по лицу. Пала сизая мгла. Тучи теперь почти касались вспененных волн, словно пытались влажными губами хватать их белые гребешки. Сверкнула молния и выхватила из темноты берег, разрезанный бурным потоком, и уткнувшийся в него маленький серый автомобиль. Ударил гром, и вместе с его раскатами лодка пропорола днищем прибрежную гальку. И сразу хлынул ливень. Теплый летний ливень, какой одинаково любят на севере и юге, дети и старики, горожане и крестьяне.

Вытащив суденышко на берег, Вадим двинулся к машине. Он уже знал, кто в ней. Он пошел прямо через поток. Хлопнула дверца: ему навстречу, протянув перед собой руки, как слепая, бежала Дина. Ливень хлестал по ее рукам в черных сетчатых перчатках, поток сбивал с ног, но она шла к нему, не опуская рук, и не то смеялась, не то плакала — в такой дождь ничего понять было нельзя.

Они встретились на середине ручья.

— Вадим, — она шумно передохнула: — Вадим.

Он хотел что-то ответить, не смог. Прижал ее к себе, целуя влажные, пресные от дождя губы.

Еще сверкнула молния, выхватив крутую, заливаемую быстрыми желтыми струями тропинку, пенистый ручей, Вадима, Дину. И опять нельзя было ничего понять, потому что шел очень сильный дождь и по их лицам бежала вода. А сами они, казалось, забыли, что совсем рядом была крыша, был дом — сухой и надежный.