1

Молчаливая возвращалась Зойка после концерта домой, Вадим поддерживал ее под руку. Молчали. В ярких полукружьях фонарей вились, как поденки летом, снежинки, а в полумгле улицы они только ощущались лицом да ресницами. Под ногами скрипела прихваченная морозцем пороша, уже успевшая пушистой пеленой устлать асфальт. Встречные деревья смутно белели. Изредка проносились, прорезывая светом фар темноту, машины. После них остро пахло бензином. Слегка опираясь на руку Вадима и приноравливая свой шаг к его размашистой походке, Зойка думала о привалившем к ней счастье — господи, как удержать его? А вдруг оно растает, как эти снежинки, сменившись привычной тревогой и пустотой? То ли музыка ее расстроила, то ли эта неизбежная встреча у выхода и откровенная насмешка в глазах Дины, но уже прежнего нет, и, как ни ровен и ласков с ней сейчас Вадим, она не может вернуть радостного ожидания, которым были наполнены эти дни.

До лампочки был им этот концерт! Сходили бы в кино или в ресторан и никого бы не встретили. И все было бы хорошо. Но что-то подсказало ей, что она ошибается. Зойка понимала, что Вадиму не подходит такая жизнь, что она может удержать его, лишь полностью отказавшись от прежнего. Но сумеет ли она? Не потянет ли опять к мальчикам, ко всему прежнему, бесшабашному и гулливому? Может, и потянет. Да только далеко она уже будет, в поисковом отряде, с другими людьми. Хватит этих мальчиков-переростков! И ей там будет хорошо с Вадькой. Вот будет ли хорошо с ней Вадиму? Эта мысль неожиданно остро кольнула ее, она даже вздрогнула.

— Ну чего молчишь, Зоя? — спросил Вадим и посильнее сжал ее руку в мягкой варежке. — Понравилось?

От его неожиданного вопроса Зойка растерялась.

— Блеск! — сказала она. — Куда местному оркестру до них! А только я все боялась, как бы у этих двух стариканов не полетели ноты. Очень старались. — Зойка рассмеялась, потом уже серьезно и задумчиво добавила: — Очень хорошо про березоньку играли. У нас в селе, у самого дома большущая береза стояла и на ней скворешник. Дожди добела вымыли, потрескался, как в морщинах весь, и скворчата всегда там пищали... Да что я в самом деле, это ведь совсем о другом, — смутилась она окончательно.

Вадим улыбался, слушая ее, шагая в мутной белизне, а снег все шел, шел.

Зойка с братом Иваном и его семьей занимали комнату в длинном покосившемся бараке с коридорной системой. Одна из жиличек — пожилая одинокая работница — уехала в отпуск и оставила ключ от своей комнаты Зойке, великодушно разрешив пожить до ее возвращения.

Тут и поселила Зойка Вадима. Съездив за пожитками на Бруснинку, он решил до отправления в отряд воспользоваться этим не совсем обычным гостеприимством. Комната была небольшая с немудрящей обстановкой, как в районных домах для командировочных, — столик, пара стульев, железная койка с продавленной почти до пола сеткой да плохонький платяной шкаф, сбитый кое-как из крашеной фанеры. Лампочка под собранным гармошкой, слегка обгорелым бумажным абажуром освещала трех богатырей, изображенных на настенном коврике. Зато на окне чуть колыхался от тепла батареи дорогой тюль.

Жить, конечно, можно. Зойке, за короткую жизнь еще не имевшей своего угла, комната казалась прямо раем. Она перетащила из братниной комнаты тумбочку с овальным зеркальцем, застелила понаряднее постель — и в комнате на самом деле стало как-то светлее и уютнее. Теперь ей тут все нравилось, даже этот коврик с тремя «симпатягами», как называла она былинных витязей. О том, что этот рай временный и что до возвращения хозяйки остались считанные дни, она старалась не думать. Зойка привыкла жить сегодняшним днем.

 

2

Поставив на плитку чайник, Зойка принесла из кухни приготовленную заранее закуску, хлеб, стала накрывать на стол. Куря под форточкой, Вадим незаметно следил за ней. Девушка двигалась легко, бесшумно. Все у нее в руках спорилось, и белый кружевной фартучек, накинутый на выходное темно-бордовое платье, с которым Зойке не хотелось еще расставаться, очень был ей к лицу.

Каждой складкой платья, своими недорогими сережками с синтетическими камушками под рубин она старалась сегодня понравиться Вадиму. Она хотела, чтобы он видел, какая она ловкая, как ладно сидит на ней платье, как вкусно она может приготовить салат из квашеной капусты с подсолнечным маслом, сахаром и клюквой, как умеет нарезать ровными ломтями кетовый балык и как все это она роскошно расставила на столе, подостлав поверх скатерти целлофан. Доставая из тумбочки графин с недопитой накануне водкой, Зойка вопросительно взглянула на гостя и, только уловив едва заметное одобрение в его взгляде, поставила на стол. Она давно пила водку, но сегодня не хотела ничего упускать, и была сейчас хороша в своей озабоченности, в своих хлопотах. И она знала, что нравится ему, это придавало ей храбрости.

— Прошу за стол, маэстро, — шутливо произнесла она, досадуя про себя, что все еще не знает, как к нему лучше обращаться — по имени-отчеству, как в больнице, или просто по имени.

— Давай выпьем на брудершафт, — сказал Вадим, как бы приходя ей на помощь.

Зойка подняла на него глаза: не шутит ли? Но он говорил серьезно и уже наполнил рюмки. Все еще не веря, она кивнула. У него была сильная рука. Водка приятно жгла во рту. Наклонившись, Вадим поцеловал ее в губы. Она растерянно подняла голову, в полуприкрытых глазах метнулся испуг. Она очень не хотела этого, она слишком хорошо знала мужчин. «Если сейчас потащит на кровать — все пропало, надеяться не на что», — с отвращением думала она.

Но Вадим, удобно устраиваясь за столом, уже придвинул к себе тарелку и, похваливая молодую хозяйку, стал есть. Кажется, он даже ничего не заметил, и Зойка тайком облегченно вздохнула. Они оба, пройдя пешком километра три по свежему воздуху, проголодались и съели все, что было на столе. Допив водку, принялись за чай, голова у Зойки приятно кружилась, натянутость исчезла, на язык шло бойкое слово.

— А почему все-таки ты выбрал меня, Вадим? — спросила Зойка, кокетливо выпячивая губы и прихлебывая из чашечки чай.

— Зачем же мне другая, коли ты отличная медсестра и готовишь отлично. Ты — находка для отряда, — ответил Вадим.

— Так уж и находка! — девушка слегка сморщила нос. — А правда, работу свою я люблю, это правда. Вот только лечим мы еще плохо. У нас был случай — повесился один в уборной, дескать, не хочу от рака гнить заживо, а при вскрытии оказалась обыкновенная язва... Лучше уж ничего не знать.

— Может, ты и права, — задумчиво произнес Вадим. Помолчав, добавил тихо: — Вот и от меня скрывают.

— Чего от тебя скрывать-то?

— Рак крови.

Зойка изумленно раскрыла глаза:

— Да ты что — серьезно, Вадим, или меня разыгрываешь?

— Серьезно.

— Серьезно — так я тебе тоже серьезно скажу: если бы у тебя была лейкемия — зачем бы я за тобой, очертя голову, в тайгу потащилась? Нет, я говорю фактически, без художества, — зачем? До лампочки мне таежная романтика! Я сыта ею с детских лет.

Поняв, что ее повело не туда, что такая откровенность может оттолкнуть, Зойка примолкла. Проклятая водка! Но Вадим ничем не выдал себя — улыбаясь, тянул из чашечки остывший чай.

— Что же ты замолчала, Зоя, продолжай. Тебя интересно слушать. Зачем же все-таки ты хочешь идти со мной в отряд?

Зойка уже взяла себя в руки.

— Буду лечить вас и кормить гречневой кашей. А вы будете искать хлеб для промышленности. Авось найдете.

— Еще бы! С тобой да не найти.

— Со мной на самом деле не пропадешь. Еще и петь вам буду. Хочешь, спою сейчас тебе одному? Из сердца в сердце? Хочешь? — И не дожидаясь согласия, слегка раскачиваясь, пропела ему песенку, которая заканчивалась словами: «Коль в душе таишь обман — не спасет тебя туман...»

— Ну как? — спросила она, смущенная своим порывом.

— Отлично! Может, и в самом деле станешь со временем настоящей певицей. Спасибо тебе и за ужин и за песню. Ты хорошая. А теперь спать, спать, Зоинька. Переменить в твоем имени одну буковку, и получится заинька. А ты похожа чем-то на зайчиху — пушистая, добрая.

Вадим открыл форточку, занавес заколыхался, морозный воздух приятно холодил голову. Убирая со стола, Зойка ругала себя. Она понимала, что, чересчур разоткровенничавшись, допустила оплошку, неловкость, которую не смогла поправить даже песня. Теперь вся возведенная ею постройка готова рассыпаться прахом. А с другой стороны, что она сделала плохого? Спела ему про свою любовь и готова ради него хоть на край света? Разве она сказала неправду? «Ишь, «заинька»! А что ты ему на это скажешь?» — мучительно раздумывала она.

Зойка отнесла посуду, переоделась в комнате брата и вернулась в пестром ситцевом халате и тапочках. Вадим уже был в постели. Костюм и свитер аккуратно висели на спинке стула. Закинув руку за голову, Вадим лежал под одеялом и курил, о чем-то думал.

В халате и тапочках Зойка стала казаться ниже ростом и еще более уютной, домашней. Капроновая косынка, углы которой торчали, как ушки, усиливала это впечатление. Зойка покрутилась перед зеркалом, долго укладывала в коробочку с бархатной подставкой сережки, затем подошла к койке и, протягивая несмело руку, прошептала:

— Спокойной ночи, милый.

Он ласково пожал теплую, чуть отдающую луком, твердую ладошку, но удерживать не стал, как бывало в больнице, отпустил сразу. Она задержалась у порога, выключила свет, приоткрыла дверь, но тут же опять захлопнула ее и приглушенно заплакала.

— Что с тобой, успокойся, Зойка, — сказал Вадим, все понимая и уже не удивляясь.

— Не любишь. — Зойка подошла, села к нему на кровать, судорожно обняла его за плечи: — Я знаю: ее любишь... латышку свою... Интеллигенция! Голубая кровь... А, думаешь, интеллигенция слаще целует, да? А ты пробовал? Пробовал?

«Ну вот, — подумал он недовольно, — не хватало еще этого». Он осторожно отнял ее руки, сказал спокойно и строго:

— Не надо, Зойка. Иди-ка спать.

Он шагнул к окну, открыл форточку.

— Зачем ты так? Не хочешь, а зачем сердиться? — донеслось сзади. Зойка захлопнула форточку, потянула его к кровати, говоря с сестринской ноткой, чуть повелительно: — Простынешь. Ляг. Я тоже пойду. Утром в восемь мне на дежурство. Накормит тебя завтраком Фенька, невестка моя. Ты не стесняйся, она баба обходительная...

Зойка поправила на нем одеяло и, ласково взъерошив жестковатые на ощупь волосы, бесшумно выскользнула из комнаты.

 

3

Не спалось. Все вспоминалась деревня. Хоть и недолго еще живешь на свете, а все равно, назад оглянешься — как в колодец смотришь. Все далеко-далеко, и только на самом дне — чистая прозрачная водичка... Вот Зойка, босоногая, коротко остриженная после перенесенного тифа, носится по берегу Журавлинки, по лугам, собирает листик к листику тугими пучками черемшу, а то, свесившись с медленно плывущей по течению плоскодонки, рвет на венок желтые кувшинки.

Или вместе с Ильей-пастухом уйдет на целый день в тайгу, где на солнечных лужайках пасутся коровы. Каких только ягод, орешков, подберезовиков не наберет она в свой берестяной туесок. А плети лимонника, скрученные крендельками, дед Илья бросает в чайник вместо заварки, они потом пьют горячий, придымленный чай. Вкусно-превкусно. Или сядут под кустиком, и дед Илья рассказывает байки. Про царевну-лебедь, про Ивана-царевича и серого волка и про то, как они, деды, в гражданскую войну японцев били в низовьях Каргиня.

Большую часть времени проводила она, бывало, среди мальчишек. С девочками мало дружила. И сама была непоседливая и драчливая, как мальчишка, рыбу с ними ловила, из рогатки стреляла, играла с деревянным автоматом через плечо в разведчики. Однажды, когда уже подросла, в новогоднюю ночь трое дружков уговорили ее подслушать с сеновала, как в конюшне человеческими голосами разговаривают лошади.

Зойка долго не хотела идти, не верила, смеялась. Но мальчишки божились и уверяли, что ровно в двенадцать ночи, раз в году, кони разговаривают. Любопытство взяло верх, и она тихонько выскользнула за дверь, не замеченная захмелевшими взрослыми, пришла на конный двор и полезла по стремянке наверх. Себе на горе полезла. Обидели ее тогда мальчишки. Вернее — один из них, белобрысый подросток, по прозвищу Коська-Хват. Он тоже вместе со взрослыми пил в эту ночь самогон и плохо понимал, что делает. С тех пор так и жила Зойка с глубокой царапиной в душе, слишком много знающая. А мальчишек долго сторонилась.

С чем, говорят, человек встречает свое тринадцатилетие, с тем и жизнь проживет. Пожалуй, так это. Все последующее — учение, воспитание, среда, театр, книги — только дополняет, шлифует характер. Именно в эти переломные годы и надо бы зорко следить, в каком направлении развивается подросток. Зойкиным родителям было не до того. Тяжело им жилось. Сама должна была пробивать себе дорогу.

Приехала в город, к брату. По конкурсу поступила в медицинское училище. Как могла, старалась, училась. Звали ее девочки в общежитие, да жалко было малышей племянников. Зойка из своей стипендии покупала им иногда гостинчики, нашивала бесконечные заплаты на рубашонки, обстирывала их. Поставит, бывало, на керосинку бачок с бельем, а сама сидит над учебниками. Только редко в комнате тихо бывало. Так и слушала вечные ссоры брата с невесткой, жалобы Фени на загубленную жизнь. Хотелось убежать от всего этого. И Зойка убегала в кино или на танцульки. Простаивала потом с кавалерами в сырых подъездах, иногда возвращалась под утро.

Думалось, когда кончит училище, наступит для нее другая жизнь. Может, и наступила бы. В больнице ее приветили, признали хорошей медсестрой, а больные просто полюбили. Но появился Игорь Лебедь. Элегантный и опытный. Отличный врач, отменный острослов. Где уж тут было устоять бедной Зойке...

Сначала все шло хорошо. Работая с ним, она перенимала все лучшее, запоминала его методику, иной раз читала специальные книги из личной его библиотеки. Стала у него бывать. И когда однажды произошло это, она и не огорчилась особенно. Куда же денешься? Станет он иначе возиться с нею. А может, и к лучшему, может, привыкнет, когда-нибудь женится. Он и сам говорил, что когда-нибудь это будет. Но время шло, а он все отшучивался, откладывал и откладывал. А потом, застав у него однажды молоденькую девчонку, почти школьницу, Зойка поняла, что не одна у него. А может, уже успела надоесть?

Зойка ожесточилась, стала пить. Теперь она не верила людям. Ей казалось, что она знает всех до дна, и все одинаковые. К Вадиму долго присматривалась, оценивала. И поняла — этот не похож на других. Не похож и все. Как ни поворачивай — он другой. И тогда она жадно потянулась к нему. Или — или. Или она вынырнет и станет с ним человеком, или окончательно пропадет, может, сопьется. Другого ничего впереди нет.

Сейчас она лежала и думала, что не стоило ей приходить к нему ночью. Но почему, почему он не захотел? Неужели я уж такая мерзкая, что от меня отворачивается любой самостоятельный мужчина? Что ж, ведь я на самом деле не ахти какая...

Зойка тихонько стала ощупывать лицо — подбритые сверху узенькие брови, веки с короткими густыми ресницами, чуть вздернутый нос, наконец губы, слегка вывернутые и припухшие. Да, в ней, видно, есть что-то такое... мужики, она замечала, всегда смотрят ей в губы, потом на ноги... Вот тебе и заинька!

Зойка спрятала голову под подушку и заплакала.

Сама, сама виновата во всем! Искала всяких встреч, строила глазки чуть не каждому. Вот и казнись теперь, не обижайся, если такой, как Вадим, от тебя отказался.

Зойка проплакала до утра.

 

4

Разбитая, невыспавшаяся, желтая, доехала она в промерзшем насквозь, гулком трамвае до места работы, переоделась и пошла по палатам. В больнице все шло как всегда: одни доживали последние свои дни, у других дело шло на поправку, третьи просто отлеживались на казенных харчах.

В ординаторской на диване сидел с газетой в руках доктор Лебедь. С тех пор как Вадим выписался и перестала приезжать Дина, он стал молчаливее, раздражительнее. Правда, он по-прежнему в положенное время выступал на врачебных конференциях, привычно заполнял истории болезней, выслушивал и измерял давление. Но все острее чувствовал, что многообразная, содержательная жизнь большого коллектива клиники проходит мимо него. Слушая жалобы больных на обходах, Лебедь иногда с удивлением замечал, что ему было все равно, как будто в нем самом что-то умерло...

— Приятных снов!

Зойка села рядом, заставив ординатора вздрогнуть от неожиданности.

— Ах, это ты, — протянул он. — Впрочем, есть разговор. Понравился концерт?

— Да.

— Твой спутник тоже остался доволен?

Зойке неприятна была ирония, с какой Лебедь говорил о Вадиме, и она отплатила:

— Он хотел послать тебе коробку с ирисками.

— Зачем?

— Чтобы ты угостил своих барышень.

— Ничего себе разговор, — Лебедь усмехнулся, — ревнуешь?

— А ты? Может, это тебе приходится ревновать?

Лебедь помолчал, потом сказал почти равнодушно:

— Можно подумать, что Сырцов уже у тебя в подоле.

Подложив ладошки под колени, Зойка вытянула полноватые стройные ноги и покачала ими, как бы давая вдоволь полюбоваться.

— В подоле не в подоле, — начала она с беспечной доверительностью, — а вот меня скоро здесь не будет.

— Отправишься с ним в поле?

— Откуда узнал?

— Не надо быть психологом, — Лебедь рассмеялся.

— О чем ты хотел спросить? — Зойка сердито сдвинула брови.

— Сегодня собираемся у меня. Как всегда, после одиннадцати. Придешь?

— Нет. С этим кончено, Игорь Юрьевич.

— Будет Валерий Чиж.

— Подумаешь!

— Он нужный мне человек, Зойка. Ты же знаешь, сын генерала, своя машина. Хотим понемногу переместиться, когда отец уедет в Крым, думаем собираться у него на даче.

— Нет, Лебедь. Не приду.

— Что же, Зоинька, как знаешь, только гляди не промахнись!

— Я и гляжу. А вы лучше скажите, доктор, почему ваш пациент Вадим Аркадьевич Сырцов заявляет, что у него лейкемия? Вы поставили такой диагноз?

— Он сам. Я ни при чем. Человек внушил себе.

— Позволь, позволь, — припоминая, Зойка пристально глядела ему в лицо, — а почему однажды Динка тут, в ординаторской, ревела белугой, а ты утешал и говорил про какие-то камушки? Пустился во все тяжкие, чтобы отвернуть девчонку от соперника? Это честно, по-товарищески, да?

— Вот пристала! — Лебедь слегка побледнел. — Вадька сам виноват. Не я же ел сухари, начиненные настураном!

— Настураном?

— Им. Натуральным. Прочитай анамнез.

Зойка глядела на него и чувствовала, что теперь бледнеет сама. Значит, Вадим говорил ей правду. Она прошептала упавшим голосом:

— Стало быть, дела у него действительно плохи?

— Не знаю. Я ведь не бог, не царь и не герой, а всего лишь врач. — Лебедь снял докторскую шапочку, волосы рассыпались по влажному низковатому лбу. Он вытер его шапочкой, даже не заметив удивленного Зойкиного взгляда. Это было на него не похоже.

— Так как же, Зоя Васильевна?

— Не приду! — отрезала Зойка и уже сухим официальным тоном спросила: — Какие будут назначения, Игорь Юрьевич?