По истечении нескольких дней настало время кораблю пуститься в море. Поднялись они на борт, а с ними — множество сфарадийских евреев из Стамбула и Измира и из прочих городов Порты, — мужчины и женщины, и, не рядом будь помянуты, необрезанные и обрезанные изо всех народов мира, больше тыщи человек, не считая служителей корабельных и служителей их служителей.

Положили пожитки и стали к молитве, чтоб довелось им прибыть в целости и сохранности в Землю Израиля и чтобы не пострадать по дороге ни от грома, ни от лиха, ни от гада морского. А завершив молитву, разделились на две кучки — одни пошли смотреть, где брать воду для питья и хворост на растопку, а другие пошли посмотреть на корабль и на корабельщиков, что стояли на мачтах, вязали канаты и распускали паруса. И братья наши — сфарадийцы — тоже устроились, развязали торбы, разложили пожитки, вытащили книги, да такие, что приятно посмотреть, — украшенные красными и зелеными кожами и обернутые в разноцветную бумагу, как писаные изразцы в царевых дворцах, и уселись, поджав под себя ноги, и помолились, чтоб сподобились ходить под Богом в Стране Живых и быть похороненными в Иерусалиме.

Любо-дорого посмотреть, как они сидят. Наряды чистые, движения приятные, облик — как у сынов царских, борода падает на грудь, и читают они со страхом Божиим и скромностью, истово и степенно, шевеля губами и с радостью в сердце. Труд учения приличествует паломникам, идущим в Святую Землю. А жены их сидят рядом, с разрисованными трубками в зубах, и курят табак из круглых стеклянных кальянов. А как услышат они — имя Иерусалим вылетело из уст их мужей, — простирают они ладони к глазам и радостно вторят тем и целуют кончики пальцев, как будто на них отпечатано: Иерусалим. Тем временем солнце спряталось за твердью и воды потемнели. Корабельщики проверили снасти и мачты и сели есть-пить, распевая песни и былины про вино и про русалок в море, что замечают моряков и похищают их души своими напевами. А евреи, со Своей стороны, вознесли вечернюю молитву и освежили душу всякими яствами, а затем перечли Песнь Песней и то место в книге «Зоар», где говорится о грядущем полном слиянии Господа с Собранием Израиля.

Фейга и Цирль, бой-бабы, у которых все в руках горит, убрали и приготовили для себя и спутников своих удобные места и постелили постель. Улеглись почивать, дать роздых Телу, пока не встали на полуночную молитву. Звезды сверкают и прячутся, и другие светила выходят им на смену. В полночь встали сердечные на молитву, а тем временем братья наши сфарадийские терли бобы и варили кофий, питье, пробуждающее сердце и гонящее сон с глаз; в земле Польской кофий почти неведом, но в трактате «Накрытый стол» он упомянут. К братьям своим ашкеназским они отнеслись приветливо и дали им всего — и не только кофию, но и вина, и книг, а в час нужды и заступались за них пред корабельщиками, потому что сфарадийские мудрецы сведущи в иноплеменных языках и некоторые из них по 70 языков знают, как в Великом Синедрионе.

Так мирно протекли три недели. Корабельщики покоряли волну, и корабль плыл себе полегоньку, а сердечные сидели и учили Святое Писание, Мишну и Талмуд или восхваляли Страну Израиля в своих разговорах. Особенно р. Шмуэль Иосеф, сын р. Шалома Мордхая Левита, скрашивал время чудными сказаниями, которыми славится Страна Израиля, к примеру, царь повесил занавес у входа в свой палатин — умный человек раздвинет и войдет. Так и р. Шмуэль Иосеф раздвигал пред ними врата Иерусалима и входил с ними и показывал им все скрытое там. А рядом сидят братья наши сфарадийские, что языка польских евреев не понимают, но видят они ликование собратьев и спрашивают: чему вы так радуетесь? И те отвечают на святом языке: так, мол, и так рассказал нам р. Шмуэль Иосеф, — и тем тоже интересно послушать. Немедля открывает уста р. Шмуэль Иосеф и ведет рассказ на святом языке, как ангел Господень, во славу Иерусалима и про ликование Духа Божьего по прибытию их, ибо с тех пор, как разрушен был Храм, ни дня не проходит без гнева, потому что поклялся Господь, что не вступит он в небесный Иерусалим, пока Израиль не вступит в Иерусалим земной. И братья наши сфарадийские слушают и устами припадают к его словам.

Так мирно протекли три недели, корабль шел себе полегоньку, солнце светило на него днем, а месяц — ночью, и твердь небесная полна звезд и море ведет себя как положено, и валы бегут, как на игрище. Но в глубинах моря поднялся гнев вод, и ветер ударил в мачты корабля. Поднялась огромная буря. Ладью качало туда-сюда, то вправо, то влево, то ее возносит кверху, то кидает вниз, и волны гневно борются с ней, готовые поглотить и ее, и плывущих на ней людишек. Все море полно пены, как будто подменили море-окиян морем белой пены. Блажен, кто обретается в такую ночь у своего очага, огражденный стенами от ветра и крышей от дождя, кто улегся в постель и накрылся пуховым одеялом и слышит шаги ночного сторожа перед домом, кто утром пойдет в талите и тфилин на молитву, затем плотно позавтракает, а затем выйдет на рынок — вести честной торг, кто проводит дни свои и годы в почете людском и умирает, снискав себе доброе имя, и сподобится лечь в землю близ родителей своих и праотцев. Эта ночь прогнала сон с глаз и отняла покой у тела. Постель просолена насквозь, как соленая вода. Шестьсот тысяч валов плюют тебе в лицо да еще и гневаются. Где ты, речка Стрипа, в которой окунались перед наступлением субботы в солнечные дни и куда стряхивали все грехи перед Судным Днем? Несколько сот верст ходу от них до речки Стрипы. Сейчас стоят они среди морей, и валы, огромные, как горы, вздымаются до самой небесной тверди, и ладья то плывет, то летит, как из пращи, и руки моряков устают держать снасти и обуздывать воду. И все плывущие на корабле бьются о борт и кричат, и плачут, и стонут, и лица покрываются холодным соленым потом, и соль стекает капельками с чуба и катится в рот. Кто уже материнское молоко отрыгивает, а у кого подвело живот. Не дай вам Бог, путники морских караванов, испытать такое. А к полночи еще больше разгулялась буря и била по бортам корабля, и снасти лопнули, а рев все нарастал, так что голоса в двух шагах не слышно. Меж мореплавателями поднялось смятение, один простирает руки к небу с мольбой о помощи, а другой рвет на себе волосы, но кто обуздает воду, кто поможет товарищу в трудную минуту? Однако попомним добром славного корабельщика, что места своего не оставил и сердца моряков укреплял, чтоб не отчаялись они в милости Божией и не опускали рук. И вскорости так раскачалась ладья, как будто налетела на рифы и готова разломиться. Вещи полетели вверх, а люди полетели вниз.

Как увидали сердечные, что беда — не шуточная, вспомнили, что когда шли святые паломники в Страну Израиля — р. Нахман из Городенки и р. Менделе из Перемышлян и прочие праведники, — приключилась им подобная беда на море. Взял тогда р. Нахман свиток Торы в руки и сказал: если, не дай Бог, приговорил нас Небесный суд архангелов к погибели, мы — суд Земной вкупе с Господом Богом и Духом Божиим — с этим приговором не согласны и отменяем его, — и все хором ответили: аминь. В этот самый миг взобрался один моряк на мачту и закричал: гляжу я в подзорное стекло и вижу селения Страны Израиля.

Подумали сердечные: вот это были праведники, вот это были богатыри духа, спаси нас, Господь, от беды этой во имя их и во имя Земли Израиля.

Молитва их полбеды откачала, да корабельщики с другой половиной справились, а Господь Бог, в милости своей, всю беду разогнал. И вскорости утих гнев морского царя и вид моря переменился к добру. Так и миновал день без вреда, и ночью никакого ущерба не приключилось.

Месяц вышел и засиял, и корабль поплыл себе спокойно, хворые понемножку оправились.

Луна бледнеет и исчезает, вот уже и настало время солнцу взойти. И с бликом рассвета утихли воды морские и красноватый покров повис над ликом моря. Ладья без сил стояла в открытом море, и легкий ветерок овевал стан мореплавателей.

Сказал один: знаете, что я вам скажу, братцы, похож я на человека, которому показывают сокровищницу царскую. Спускаются с ним в подземелье, ноги его заплетаются, но так как знает он, куда его ведут — в сокровищницу царскую, — все равно радуется. И сказал р. Иосеф Меир: «Кто взойдет на гору Господню и кто восстанет на месте Его святости?»

Сказал р. Иосеф Шмуэль, сын р. Шалома Мордхая Левита: когда бушевало море и заливало корабль, знаете, о чем я думал в тот час? Думал я о том, что приключилось со святым раввином р. Шмельке, да оградит нас Господь во имя этого праведника. Однажды наслали власти лютые казни на общину святого града Никльсбурха, но кесарь еще не утвердил указа о казнях. Поехал святой мудрец к кесарю в Вену, а дело было во время ледохода, когда по реке на корабле не пройдешь. Сказал мудрец своему ученику, св. раввину Моше Лейбу из Сасова: поди принеси, мол, люльку. Пошел тот и принес люльку. Сели они в люльку и отплыли, вышли на течение и стали на ноги. Прочел святой мудрец Песнь Моря, ту, что сложил Моисей, когда разверзлось Чермное море, а ученик повторял за ним, пока не прибыли они благополучно в Вену. А в то время стояли жители Вены на берегу, и видят они: плывут два еврея в люльке по реке, в то время когда и в лодке не проплывешь: льдины огромные, как горы, плывут по реке, гневно наваливаются друг на друга, с шумом, подобным грому. Услышал про это кесарь, вышел со своими советниками и увидел: стоят два еврея в люльке и поют гимн, а льдины, с гору величиной, трутся и наваливаются друг на друга, но люльку не затирают, а раздвигаются и дают ей дорогу. А как пришел праведник к кесарю, сказал ему кесарь: исполню я твою волю, человек Божий, — и отменил указ.

Сказал р. Алтер-учитель: ну, что вы скажете об этом? Сказал р. Алтер-резник: ой, где сейчас найти такую люльку. Вздохнула Фейга и сказала: а мы плывем на большом корабле, и не к кесарю из плоти и крови, а к Царю царей, Кесарю кесарей, а добрых знамений покамест не видать. И сказала Цирль: и я то же самое говорю, едем в Страну Израиля, а ни тебе чудес, ни знамений.

Шикнула на них г-жа Милька и сказала: ах вы неблагодарные, да мало ли чудес и знамений явил вам Господь: вселил в сердце понимание, чтоб пуститься в Страну Израиля, и по суше провел Он нас, и провел Он нас прямиком без препятствий и вреда, и послал нам корабль, чтоб пуститься по морю, и выпустил ветер из кладовых своих — гнать ладью по морю. А когда море разбушевалось, Он унял его и приказал царю морскому унять гнев свой, и унял гнев его, и воды вновь потекли как по маслу, и не сегодня-завтра введет Он нас в Страну Израиля, а вы после всего этого говорите: не видать, мол, добрых знамений. Господи Боже мой, если так, то что уж должен был сказать Хананья, сколько горя он измыкал, шел пешком из города в город, из страны в страну, и граничная стража отняла у него все добро и раздела догола, и в плен к разбойникам попался, и счет субботам потерял и святой день осквернил, и немало помучился, лишь бы добраться до Страны Израиля, а как настало время взойти — ушел корабль без него.

Сказал р. Алтер-учитель: вот это да, надо нам брать пример с Мильки. Клянусь вам, что, когда она говорила, все мое тело прочувствовало, какие чудеса явил нам Господь. А как вспомнили Хананью — перекосились их лица, от горести и жалости по тому бедолаге, что собой пренебрег во имя Страны Израиля, а как настал час сесть на корабль и отплыть в Страну Израиля уплыл корабль и оставил его — и неведомо, живым или, не приведи Бог, мертвым. Хоть и огорчилось сердце их, глаза заблестели, как всегда у добрых людей, что вспомнят доброго человека, и глаза у них заблистают.

Сказал Песах-казначей: помните, платочек был у Хананьи, все пожитки он в него увязывал, а в час молитвы вынимал пожитки и подпоясывался платочком. Однажды сказал я ему: Хананья, мол, на тебе пояс, чтобы не возиться с пожитками — развязывать-завязывать, — но не взял он. А какой ответ он мне дал? Сказал он: к вещи надо относиться с уважением, хоть и нашел другую, краше прежней, нельзя перестать прежнею пользоваться. И так же ответил он и Мильке. По дороге дала ему Милька котомку, а назавтра видит: он с тем же узелком. Сказала ему: да разве не дала я тебе котомку для пожитков? Ответил он ей: дала. Сказала ему: а ты все в платочек увязываешь? Ответил он ей: так что, если платок говорить не умеет, так на него уже наплевать можно?

Сказал р. Алтер-учитель: сейчас, когда облегчил нашу долю Господь и успокоились воды моря, не след ли нам вознести утреннюю молитву?

А когда помолились, ничего не смогли отведать, потому что морская вода просолила их припасы. Солил Господь Левиафана впрок, и море наполнилось солью. Да кому нужны еда-питье, если не сегодня-завтра вступят они в Страну Израиля, потому что говорят — близок корабль к пристани. И тут вылетели у них из сердца все дорожные хлопоты, и скудность пропитания на корабле, и буря на море. Тяжелые, как каменья, ноги вдруг полегчали, глаза, что померкли от слез, засияли светом Утренней звезды. Оделись они в субботние одежды и украсили себя во имя Страны Израиля и особо постарались стряхнуть с одежд прах иных земель, чтобы чистыми вступить в Землю Израиля. У р. Моше на шее висела ладанка с прахом Земли Израиля: как показалось им, что вступают они в Святую Землю, развязал ладанку и бросил прах в море. Сказал р. Моше: сказали мудрецы Израильские, что суждено Земле Израиля простереться по всему свету, — вот я бросаю прах Земли Израиля в море, и станет он скалой, и на ней выстроится один из великих городов Земли Израиля. И завели они гимны и хваления и благодарения, что довелось им добраться до пределов Земли Израиля, и сложили они пожитки и увязали их, чтобы не задерживаться, как наступит время сойти на берег.

Однако не пришел еще их черед стоять в Царских чертогах. Когда взобрались корабельщики на мачты, посмотреть, куда занесло корабль, посмотрели они и увидели очертания большого города, но не Яффы, и не Аккры, и не Тира, и не Силона, и никакого иного города из городов Земли Израиля, а города Стамбула. И тут опустились руки гребцов и дрожь пронизала их кости. Три недели и долее возились они, чтобы приплыть к берегам Страны Израиля, а затем подхватили ветры корабль и возвратили его в Стамбул. Решил Господь испытать званых гостей, достойны ли быть в его легионах, и навел на них бурный ветер, и воротил их, несолоно хлебавши. Кто хочет в Страну Израиля, пускай, мол, останется на корабле, а кто захочет вернуться в страны Эдома и Измаила — пусть вернется себе. Но все как один ответили: вперед, в Святую Землю, назад не поворотим.

Послал главный корабельщик моряков в город, принести провизии — затем, что все припасы на корабле заплесневели. Взяли моряки весла в руки, спустились в лодочки и отплыли в город. Запаслись там всеми благами Порты и вернулись. Поднял главный корабельщик паруса и натянул снасти. Вмиг выпустил Господь ветер из своих кладовых и предупредил его: смотри, мол, не вреди знакомцам моим. Отплыл корабль и пошел радостно, как в хороводе.

Дважды беде не приключиться. Благословен Проведший их прямым путем по морю и по суше и по морю. Пять дней и пять ночей плыла себе ладья полегоньку и благополучно доплыла до Яффы. Когда занялся рассвет дня шестого последнего дня их плаванья, — вынырнула Яффа из моря, как солнечный диск, что всплывает из Огнь-реки, — воссиять миру. Вот она, Яффа, — врата града Божьего, сюда приходят изгнанники Израиля, и отсюда начинают они восхождение в Иерусалим.

Утро занимается, и светило сияет все сильней и пышет жаром на корабль. Небесный огонь обжигает до пузырей. Моряки разделись и все равно потели, как медведи. И евреи, со своей стороны, тоже скинули верхние облачения и сняли шляпы — но не ермолки, — и ну ими обмахиваться, и все равно кипели от солнечного жара и солнце кипятило пот и сушило кости в теле.

Обратился Лейбуш-мясник к р. Алтеру-резнику, когда оба они сидели и обмахивались, и спросил его: скажи мне, мол, р. Алтер, почему это солнце такое неистовое? Ответил тот ему: жарит Господь Левиафана на пир праведникам, для этого и растопил солнце.

А одна из женщин сказала подружке: что это, глаза мои меркнут. Ответила ей подруга: ты что думаешь, у меня вместо глаз — стекляшки? Чувствую я, как будто их колют раскаленными спицами. Сказала Цирль: не солнышко здесь на небе, а прямо пещь огненная. Услыхал р. Моше и сказал: меркнут глаза ваши от сияния Духа Божия. Даже Фейгу, что доброй волею ехала, и ту обеспокоило видение глаз ее. Где они, эти дуновения ветра, что в сказах всегда веют в Стране Израиля, меж садов и апельсиновых рощ и меж пальмами и лимонами, и меж горами благовонными, как в Эдеме? Вместо этого жар геенны наваливается на них и сжигает кости. Неужто занесло их ладью, не дай Бог, в мертвую пустыню, где самумы и скорпионы, и снова приключатся им всякие несчастия? Хоть и знали женщины, что в разрушении стоит Страна Израиля и что много бед поджидают там человека, но помнилось им лишь то, что по вкусу, а что не по вкусу — забылось. Сидела напротив Милька и улыбалась. Сказала Фейга Мильке: да ты никак подсмеиваешься надо мной? Сказала ей Милька: не над тобой, а над собой я смеюсь. Помню, по дороге в Лешкович пригрезилась мне меховая накидка, пышная, длинная, чтобы целиком укутаться можно было. И как хотелось мне ее купить, а сейчас я думаю — что бы я делала с этой накидкой? Разве что укутать в нее солнышко, чтоб не простыло. Сказала Фейга: и я тогда сидела в повозке и грезила, и явился мне кожаный тулупчик, и нашептывал мне Лукавый: заезжай, мол, в Лешкович, какие там тебе товары уготованы. Сказала Милька: думаешь, услужить нам хотел Лукавый? Лишь задержать в пути хотел.

Солнце стояло посреди небес и калило ладью, как чан на угольях. Однако кому в сердце засела любовь к Стране Израиля, тот лишь крепнет от святости страны, где горний свет снисходит без препон, хоть и в развалинах она.

И тут оставили сердечные все помыслы о тягости дорог и жалобы, и загорелись лица их от силы Единого Желания. Простер руки р. Алтер-учитель и запел, отбивая ритм пальцами на сундуке, что перед ним: чада храма восходят в ряд, зеницы малый свет узрят — и р. Алтер-резник подхватил: на царском застолье сядут в приволье, Явление Царское хмелем почтят. И день не избыл, как подошел корабль к берегу Яффы. Прозвучал залп с корабля. Налетели арапы из города. Одежонка на них похабная, рубашонка грязная и короткая, едва колени покрывает, и куском бечевки подпоясаны, и ноги босые — без чулок, только сандалии к ступням привязаны. И речь их шумная, как будто сами на себя гневаются. И людям язык их непонятен. Поднялись на борт, заорали во всю глотку и стали расхватывать людей, как пленных, схватили их и побросали вместе с пожитками в свои худые лодчонки. И сколько платы им ни давали, все им было мало, хотели уж побить любезных наших, да Господь спас их из рук арапов и привел в целости и сохранности на сушу.