После свадьбы мы отправились в деревню отметить радостное событие. Я не стану тебе рассказывать, что приключилось с нами в дороге, на вокзале и в поезде, не стану перечислять все горы и возвышенности, которые мы видели, а также ручьи, реки и родники, бившие из почвы долин и из горных расщелин, как делают все, повествуя о путешествии новобрачных. Можешь не сомневаться, были там и горы, и холмы, и родники, и реки, и кое-какие дорожные приключения тоже нас не миновали, но все это стерлось у меня из памяти, уж слишком врезались в нее события нашей первой ночи. И если ты не слишком устал, я тебе расскажу.

Прибыли мы в деревню и зашли в небольшую гостиницу, стоявшую средь садов, гор и ручьев. Поужинали с дороги и поднялись в отведенную нам комнату, поскольку я еще до свадьбы отправил хозяину гостиницы подобающую случаю телеграмму. Жена осмотрела комнату и задержала взгляд на букете алых роз. Я решил пошутить и сказал: «И кто это был так мил, что послал нам эти чудные розы?» «И кто?» — отозвалась жена, как если бы знала, что есть здесь кто-то помимо хозяев гостиницы, кто знает о нашем приезде. Я сказал: «В любом случае я собираюсь их убрать, потому что этот запах мешает спать. Или, может, оставить ради такого случая?» «Да, да», — отозвалась жена, и голос ее звучал, как у человека, который говорит и сам не знает, что говорит. Я спросил: «Разве ты не хочешь их понюхать?» Жена отвечала: «Да, да, хочу». Забыла и не понюхала. Подобная забывчивость была не свойственна Дине, которая любила цветы. Я напомнил ей, что она все еще не вдохнула их аромат. Она наклонилась к цветам. Я сказал ей: «Отчего это ты наклоняешься к цветам? Ведь ты могла поднести их к себе». Поглядела на меня, словно услыхала что-то новое, и глубокая синева ее глаз потемнела, когда она произнесла с упреком: «А ты наблюдателен, мой милый». Я поцеловал ее долгим поцелуем, закрыл глаза и сказал: «Теперь, Дина, мы наконец одни».

Она медленно разделась и принялась расчесывать волосы, а тем временем сидела и смотрела на стол. Я наклонился, чтобы посмотреть, чем она занята и почему медлит, и увидел, что она читает брошюру, из тех, что можно встретить в католической деревне, и там написано: «Ждите Господа нашего во всякий час, Он придет».

Я приподнял ее подбородок и сказал: «Твой господин уже пришел, тебе ждать не надо», — и прильнул губами к ее губам. Подняла она на меня грустный взгляд и отложила брошюру в сторону. Я взял ее на руки, отнес на кровать и выкрутил фитиль лампы.

Цветы благоухали, и сладкое безмолвие окутало меня. Вдруг из соседней комнаты донесся звук шагов. Я отогнал от себя этот звук и постарался отвлечься, ведь какое мне дело, есть там кто-нибудь или нет. Я его не знаю, и он нас не знает. А если б и знал, мы ведь женаты по вере и по закону. И я с вящей любовью обнял жену, и радовался ей до глубины души, и знал, что она всецело принадлежит мне.

Дина лежит в моих объятьях, а я напрягаю слух, чтобы услышать, прекратилось ли хождение того человека, и слышу, что он все еще продолжает шагать. Эти шаги словно с ума меня свели, и мне подумалось, что это тот самый писарь, с которым моя жена познакомилась до свадьбы. Сердце мое дрогнуло, и я прикусил губу, чтобы недостойные речи не сорвались с моих уст.

Почувствовала это жена и спросила: «Что с тобой, друг мой?» Я ответил: «Ничего, ничего». Она сказала: «Я же вижу, что сердце твое смущено». Я ответил: «Я ведь сказал тебе». Она отвечала: «Как видно, я ошиблась». Рассудок мой помутился, и я сказал: «Нет, ты не ошиблась». — «И что же?»

Я ей рассказал. Она разразилась слезами.

Я спросил: «О чем ты плачешь?»

Она подавила рыдания и сказала: «Открой дверь и раствори окна — пусть все знают о моем грехе».

Я устыдился своих слов и стал ее успокаивать. Она успокоилась, и мы помирились.