Мы пытались показать, что двойничество в разных его видах является древнейшей и вместе с тем универсальной моделью художественного исследования места человека среди других людей. Эта структура в принципе обнаруживается в каждом произведении, потому что является одной из базовых матриц, одним из основных "кодов" семиотического пространства (текста) культуры в целом. В то же время двойничество как явление настолько разнообразно, гетерогенно, что, рассматривая его, можно сделать выводы о национально-историческом своеобразии того или иного текста, того или иного произведения. Думается, что для каждого национальноисторического культурного пространства и для каждой национальной литературы характерна своя разновидность, своя "мутация" этой "генетической программы" искусства. В двойничестве, в его конкретных вариациях отражается и взаимовлияние, диалог культур, как в историческом, так и в синхроническом аспекте.
Стремление свести образ человеческого сообщества к двойничеству, в двум в достаточной мере изолированным единицам, восходит к архаическому миропредставлению, а оно, в свою очередь, по мнению К.Леви-Строса, "уже существует внутри тела". Древний миф возникает как бы на грани природы и культуры, биологии и социальности, и биологическое, "телесное", в нем одухотворяется и экстраполируется на мир. Это естественный, бессознательный, процесс .
Двойничество, по всей вероятности, является одной из высших форм социализации телесного в культуре человечества, потому что оно моделирует не столько отношение индивида к внеположенному ему миру природы (хотя и это присутствует в виде определенной слитности каждого из двойников со своим пространством), сколько взаимосвязь субъектов. Двойничество описывает рождение и функционирование общества, и это общество осмысливается как состоящее из отдельных людей. Поэтому двойничество "гуманистично", хотя этот "гуманизм" иногда бывает и с отрицательным знаком. В двойниках всегда существенная "разница", даже если она и отрицается, как в "русском типе".
Особенно напряженной оппозиция "различное-сходное" оказывается, на наш взгляд, в русской культуре. Мы показали, что особый тип двойничества, обозначенный нами как "близнецы", актуализируется в России приблизительно с конца шестнадцатого - начала семнадцатого веков. В силу мощных архаически-коллективных схем русской ментальности и трагических обстоятельств национальной истории, личность, едва начавшая обретать суверенитет, оказывается вновь загнанной в прокрустово ложе коллективной судьбы. "Близнечная" структура настолько прочно закрепилась в "культурном бессознательном", что дает о себе знать и в Х1Х, и в ХХ веках. Она "перекодирует" усвоенные из европейской культуры другие типы двойниковых моделей, оказывается тесно связанной с антиутопическим, "кромешным", русским сознанием, которое, увы, поддерживается историей.
Актуальность близнечного двойничества и оказалась в центре внимания конкретно-аналитических глав книги. Это исследование ни в коей мере не претендует на исчерпывающий характер. Мы отдаем себе отчет, что любой анализ, покушающийся на выявление ментальных структур национального сознания, является односторонним. Однако двойниковые модели сами по себе выступают настолько очевидными и распространенными структурами самосознания культуры, в том числе и современной, что просто не могут не нести в себе следов этой самой ментальности.
Рыночное общество коммерциализирует все, причем в первую очередь оно покушается на "образцы", авторитетные схемы коллективного мышления, архетипы, начиная их эксплуатировать в своих целях.
Двойничество сегодня превратилось в элемент "шоу", а в литературе в безотказный прием, часто встречающийся и в детективе, и в триллере, и в том интеллектуально-коммерческом жанре, в котором работает, например, такой современный писатель, как В.Пелевин. Но даже в массовой культуре двойничество продолжает сохранять большое количество неучтенных коммерцией возможностей. Оно все равно несет информацию о своих культурных взлетах, все равно хранит те моменты, которые позволяют отличить одного индивида от другого, индивида от социума. "Быть" и "казаться" остается общим этическим и эстетическим полем, активность которого инициируется этой древней и скорее всего вечной матрицей.