В зале гуманитарных наук Государственной библиотеки имени В.И. Ленина мне несколько раз приходилось наблюдать одну и ту же сценку. Она происходит возле так называемых «полок открытого доступа», к которым без библиотекаря может подойти и выбрать себе книгу любой читатель. На этих полках стоят словари, энциклопедии, произведения классиков марксизма-ленинизма – книги, которые многие читатели хотят иметь под рукой.

И вот опять вижу, как возле полки, где стоит первое издание Сочинений Маркса и Энгельса, что-то уж слишком долго топчется читатель. Потом он обращается к дежурному по залу. Они оба подходят к полке, оба ищут, оба недоуменно разводят руками. Я уже знаю, в чем дело. На полке стоят несколько экземпляров XIX тома, несколько экземпляров XXI тома, а XX тома нет. Я спешу на помощь – видно, сегодня дежурит неопытный библиотекарь, он не знает, что XX тома в первом издании не существует вовсе. Да, да, есть XIX том, есть том XXI, а XX том так и не вышел. Случай, в издательском деле именуемый словом «перескок».

– Не теряйте времени, товарищи, переходите ко второму изданию Сочинений. Там вы найдете, – скажу я, – то, что вы ищете: IV том Марксова «Капитала». Под него и был резервирован XX том первого издания, но в свет так и не появился. Его готовили накануне Отечественной войны. Война помешала его изданию. А после войны потребовались еще долгие годы работы над рукописью, чтобы вышел этот том, о котором даже сравнительно эрудированные читатели часто спрашивают: «IV том „Капитала“? А разве он существует? Разве в „Капитале“ не три тома?»

Незнание простительное. Впервые полностью IV том «Капитала» увидел свет почти через сто лет после того, как он был написан. В 1954 году в Москве вышла первая книга этого огромного тома. В 1957 – 1961 годах – его вторая и третья книги. Тогда же публиковались тома второго издания Сочинений Маркса и Энгельса. В этом собрании уже нет «перескока». Завершающая часть Марксова «Капитала» вошла в это собрание Сочинений в качестве его 26-го тома. Том этот пришлось разбить на три книги. Еще бы, в нем 1700 страниц!

1700 страниц Маркса, впервые научно подготовленные и надлежащим образом изданные. Какой щедрый подарок получили читатели, сначала в СССР, а потом во многих странах мира!

Но как же это случилось, что почти на целое столетие отодвинулась публикация рукописей Маркса? И почему даже многие квалифицированные читатели не знают о IV томе «Капитала»?

…Свыше десяти лет отдал Энгельс работе над тем, чтобы подготовить к печати не завершенные Марксом II и III тома «Капитала». Его вдохновляла в этой работе великая любовь к своему умершему другу, понимание того, как важна публикация книг Маркса для их общего дела. Проделана была фантастическая, гигантская работа, которой Ленин отдал дань, написав, что Энгельс, в сущности, был соавтором II и III томов «Капитала». Но подготовить к изданию последний том «Капитала» Энгельс не успел.

То, что не успел Энгельс, выполнили советские ученые.

В 1948 году Институт марксизма-ленинизма поручил подготовить к изданию рукопись IV тома «Капитала» двум своим научным работникам. То были философы Владимир Брушлинский и Илья Прейс.

Второй из них не дожил до завершения гигантского труда. Он умер в 1958 году, за редакторским столом, когда шла работа над третьей книгой IV тома. К тому времени оба подготовителя тома отдали этой работе по десяти лет своей жизни. После смерти Прейса Брушлинскому понадобилось еще пять лет, чтобы подготовить к печати последнюю книгу тома. Почему же так долго продолжалась эта работа?

Когда Энгельс после смерти Маркса занялся разбором рукописей на чердаке дома, что стоял на Мейтленд-парк, он увидел там много такого, о существовании чего даже не подозревал. 22 мая 1883 года Энгельс пишет об этом дочери своего друга Лауре. В письме (оно впервые было опубликовано в Париже в 1956 году, а на русском языке – в 1964 году) Энгельс предупреждал: «…Прежде чем мы проникнем во все тайны этого чердака, полного ящиков, пакетов, свертков, книг и т.д., должно пройти некоторое время…»

Времени на это потребовалось больше, чем мог предполагать Энгельс. Проходит девять месяцев, и Энгельс хотя и сообщает Лауре (письмо это тоже только недавно впервые опубликовано), что «мы, наконец, расчистили старый „склад“, нашли массу вещей», но добавляет, что и впредь «снова придется рыться на Мейтленд-парк».

Перечисляя найденное, Энгельс называет ту рукопись, публикация которой и составила IV том «Капитала». Он пишет: «Среди рукописей имеется первый вариант „Капитала“ (1861 – 1863 гг.), и там я нашел несколько сот страниц „Теорий прибавочной стоимости“».

Описывая разобранные им рукописи Маркса, Энгельс в письме к Фридриху Зорге, отправленном в новогоднюю ночь – 31 декабря 1884 года, сообщает: «И наконец, книга IV, „Теории прибавочной стоимости“, из самой старой рукописи… Что она собой представляет – пока еще сказать трудно. Взяться за нее можно будет лишь после того, как будет готово все остальное. Это – около 1000 густо исписанных страниц…»

Я разглядывал эту рукопись в архиве Института марксизма-ленинизма. Да, густо исписаны эти страницы – как читатель уже знает, понадобилось около 1700 печатных страниц, чтобы опубликовать этот рукописный текст.

Отношение Энгельса к рукописи Маркса меняется по мере ее изучения. Сначала ему кажется, что это повторение написанного в первых трех томах. И он намерен сделать значительные сокращения. Но по опыту работы над III томом Энгельс знает, как рискованны такие операции над текстом Маркса. Тогда он тоже хотел сократить «повторы», но потом убедился, что такие повторения, «как это обыкновенно бывает у Маркса, каждый раз касаются предмета с иной стороны…»

IV том тоже требует большой работы, а Энгельс уже слаб здоровьем. Он очень занят, боится, что не справится с этим трудом. Невольно он вынужден сделать следующее: обращается с просьбой помочь ему к двум молодым немецким социал-демократам. То были Карл Каутский и Эдуард Бернштейн.

28 января 1889 года (прошло уже несколько лет после обнаружения рукописи) Энгельс пишет Каутскому: «Я намерен сделать тебе сегодня предложение… Я предвижу, что в лучшем случае мне еще долго придется беречь свое зрение, чтобы привести его снова в порядок. Этим исключается для меня, по меньшей мере на годы, возможность самому продиктовать кому-нибудь рукопись четвертой книги „Капитала“.

С другой стороны, я должен позаботиться о том, чтобы не только этой, но и остальными рукописями Маркса можно было пользоваться и без меня. Это возможно только при том условии, если я научу разбираться в этих иероглифах людей, которые в крайнем случае смогут меня заменить, а пока хотя бы помочь мне при издании».

Энгельс пишет: он надеется, что Каутский, после известной выучки и практики, сумеет «воспроизвести …приблизительно 750 страниц оригинала в виде удобочитаемой рукописи». Энгельс предлагает заплатить за это Каутскому 100 фунтов стерлингов. Он продолжает письмо:

«Как только я добьюсь того, что вы оба легко сможете разбирать почерк Маркса, у меня упадет гора с плеч… так как тогда эти рукописи перестанут быть книгой за семью печатями, по крайней мере для двух людей».

Проходят годы, а Каутский не торопится с выполнением порученной ему работы. Он уезжает из Лондона в Штутгарт и там совсем забрасывает ее. Но он взял с собой рукопись. Энгельс просит вернуть ее. Через четыре года, 20 марта 1893 года, Энгельс пишет Каутскому: «Если бы я знал, что ты предполагаешь продолжить работу над рукописью „Теорий прибавочной стоимости“, то оставил бы ее у тебя, но так как уже несколько лет ничего об этом не слышу, а при работе над третьим томом иногда приходится сопоставлять рукописи, то я и попросил тебя прислать ее».

И Каутский… возвращает рукопись.

Силы у Энгельса слабеют, а работы впереди так много.

В 1894 году, за восемь месяцев до смерти Энгельса, Лаура напоминает ему о четвертом томе, и он с горечью отвечает (это письмо впервые было полностью опубликовано в 1957 году в журнале «Вопросы истории КПСС» № 1): «Ты говоришь, что после окончания чтения третьего тома и прежде чем приступить к четвертому я должен дать себе небольшой отдых. Так вот, я тебе сейчас изложу, как обстоит дело».

И Энгельс перечисляет свои занятия:

«Мне нужно следить за движением в пяти крупных и во многих мелких европейских странах, а также в Соединенных Штатах Америки. Для этой цели я получаю три немецких, две английских, одну итальянскую и с 1 января также одну венскую, а всего семь ежедневных газет. Из еженедельных получаю: две из Германии, семь из Австрии, одну из Франции, три из Америки (две на английском языке, одну на немецком), две итальянских и по одной на польском, болгарском, испанском и чешском, причем тремя из этих языков я лишь теперь постепенно овладеваю».

Энгельсу уже 74 года. У него плохое зрение. Ему нужно время, чтобы приготовиться к этой большой работе. А кроме того, у него «все возрастающая масса корреспондентов – больше, чем во времена Интернационала!» Предстоит публикация писем Маркса юношеских лет. Нужно переработать для нового издания собственную книгу – «Крестьянская война в Германии». Энгельс хочет также написать «основные главы политической биографии Маркса: 1842 – 1852 и Интернационал», за этим ждут еще издания «ранние небольшие произведения Мавра и мои собственные».

И кроме всего IV том «Капитала»…

Что же сказать дочери Маркса? Что его подвели Каутский и Бернштейн?

Да, Энгельс жалуется на это Лауре Маркс:

«Эта рукопись в очень сыром виде, и пока еще нельзя сказать, насколько ее можно будет использовать. Сам я не могу снова взяться за ее расшифровку и продиктовать всю рукопись, как поступил со II и III томами. Мое зрение было бы полностью загублено прежде, чем я сделал бы половину работы. Я убедился в этом много лет тому назад и попытался найти другой выход; решил, что было бы хорошо, если бы один или два толковых представителя младшего поколения научились читать почерк Мавра». И Энгельс рассказал Лауре о попытке привлечь к работе Каутского и Бернштейна, для того чтобы расшифровать рукописи человека, которого они провозглашали своим учителем. Но оказалось, что Каутский «слишком занят изданием „Neue Zeit“… Бернштейн тоже не только очень занят, но страдает от переутомления; он еще не совсем разделался со своей неврастенией…»

Молодые очень заняты, переутомлены, больны неврастенией. Ах, если бы он, 74-летний Энгельс, был бы моложе! «…Если бы я мог разделить самого себя на Ф. Энгельса 40 лет и Ф. Энгельса 34 лет, что вместе составило бы как раз 74 года, то все быстро пришло бы в порядок. Но при существующих обстоятельствах все, что я могу, это продолжать свою теперешнюю работу и работать возможно больше и возможно лучше».

Энгельс так и делает. В апреле 1895 года, за четыре месяца до смерти, он пишет швейцарскому экономисту Стефану Бауэру: «…если мне суждено будет выпустить также и IV книгу „Капитала“»…

Он еще надеется. Но сделать это ему не суждено.

…Десять лет как нет Энгельса. И только теперь Каутский решает заняться расшифровкой рукописи. Теперь он уже не склонен считать себя только учеником Маркса и Энгельса. Он чувствует себя на равной ноге с ними. Это успел заметить еще Энгельс. В последнем письме к Каутскому от 21 мая 1895 года Энгельс выражает недоумение тем, что тот вместе с Бернштейном предпринял издание «Истории социализма» втайне от своего учителя. Энгельс писал с горечью, что поведение Каутского и «милейшего Эде» его задело и ему даже показалось, что у них «совесть не чиста».

В деле об издании IV тома «Капитала» Каутский тоже пренебрегает мнением Энгельса. Он не считает, что рукопись «Теорий прибавочной стоимости» может стать завершающим томом «Капитала», хотя именно так определял свою рукопись сам Маркс. Об определении Маркса Каутский умолчал, а на прямой спор с Энгельсом решился. В 1904 году Каутский пишет Плеханову: «Я считаю нужным, в противоположность Энгельсу, выпустить этот том не как 4-й том „Капитала“, что вызовет неверные ожидания, а как „Теории прибавочной стоимости“».

Объясняя, почему он так делает, Каутский в предисловии к первому тому «Теорий прибавочной стоимости» писал, что Маркс создавал этот труд, записывая мысли «в том порядке, в каком они приходили в голову», и потому, мол, материал «принимает для всех, кроме самого автора, характер хаоса».

И Каутский не стеснялся расправиться с этим «хаосом». Где хочет, сокращает очень важные места, например то, где Маркс впервые сформулировал закон средней прибыли и цены производства, или место, где обосновывается, почему при определенных условиях происходит абсолютное обнищание рабочего класса и т.п. Сокращает, не стесняясь, около шести печатных листов. Где хочет, от себя пишет вставки, не оговаривая, что это его, Каутского, текст.

В книге Виталия Выгодского, молодого советского марксоведа, ученика Владимира Брушлинского, которая называется «Место „Теорий прибавочной стоимости“ в экономическом наследии Карла Маркса», дается пространный перечень сокращений, искажений и ошибок, допущенных Каутским при прочтении текста Маркса.

Каутский самовольно меняет политэкономическую терминологию Маркса. Он всячески смягчает резкую критику Марксом буржуазных экономистов. Там, где Маркс пишет об их трудах – «дребедень», Каутский заменяет это слово значительно более мягким – «мудрствование». В рукописи Маркса гневно говорится о «доходах негодяя-чинуши», а Каутский «успокаивает» Маркса, заменяя его выражение на нейтральное – «доходы чиновников». У Маркса – «свински неопрятная барыня», у Каутского просто «дама». Выбрасывает Каутский такие эпитеты Маркса, как «канальи», «мерзавцы», «казенные мусорщики», объясняя, что они якобы «не предназначены к печати».

Каутский не только «причесывает» Маркса, он замахивается и на большее. Каутский хотел кардинальным образом «поправить» Маркса, навести «порядок» там, где ему почудился «хаос». И он перекраивает всю рукопись, сводит весь ее логический порядок, который ему недоступен, к единой простейшей «системе» – хронологической. И тем самым калечит рукопись.

Правда, и в таком искалеченном виде публикация ранее неизвестного произведения Маркса вызывает восторг у многих революционеров: ведь конечно же Каутскому не удалось испортить все. Ленин широко использует богатейший материал впервые опубликованной работы Маркса. Он характеризует ее рассуждения как «замечательно глубокие», «гениально ясные». Ленин видит в них подтверждение некоторых своих теоретических выводов, которые он сделал до появления в свет этой работы Маркса. Так, при переиздании своего труда «Аграрный вопрос и „критики Маркса“» Ленин в примечании отмечает совпадение своей точки зрения на абсолютную ренту с точкой зрения Маркса, ставшей известной Ленину уже после того, как он написал эту работу.

Каутский многие годы держал под спудом казавшуюся ему не столь уж важной рукопись Маркса. А Ленин, познакомившись с «Теориями прибавочной стоимости», немедленно пускает в оборот новые идеи, обнаруженные им в этом IV томе «Капитала». Владимир Ильич то и дело цитирует эту работу Маркса, применяет ее в борьбе с критиками Маркса и Энгельса.

Рукопись Маркса была в числе тех, что Институт Маркса и Энгельса получил из берлинского архива германской социал-демократии. Она состояла из 23 тетрадей, которые архивисты-марксоведы называют «Большой серией». Эту серию и предстояло расшифровать Брушлинскому и Прейсу, когда им поручили подготовить к изданию IV том «Капитала».

Конечно же ученые начали с исследования текста самой рукописи. В течение двух лет им доставляли из Центрального партийного архива фотокопии листов рукописей IV тома «Капитала». Лишь в редких случаях, когда какое-нибудь слово было совсем неразборчивым или когда для уточнения времени создания Марксом какого-то отрывка надо было изучить фактуру бумаги, на которой он был написан, исследователи спускались в святая святых архива – в его знаменитые комнаты-«сейфы». Здесь надо было просмотреть искомое место максимально быстро – так, чтобы в наименьшей степени повлиять на установленный в хранилище режим температуры и влажности. По инструкции, действующей в архиве, «посторонние» допускаются в хранилище только в крайнем случае. Обычно хранители архива, скрепя сердце, идут на такие исключения. Но для Брушлинского и Прейса двери комнаты-«сейфа» открывались легко: хранители архива понимали, сколь важная работа проводится двумя исследователями.

Первое поверхностное прочтение рукописи оказалось архитяжким трудом. Маркс писал «Теории прибавочной стоимости» торопясь, скорописью, подгоняемый желанием скорее изложить на бумаге теснившиеся в голове мысли. У Брушлинского и Прейса не было наставника, который мог бы обучить их дешифровать почерк Маркса. Постигали эту науку сами, с помощью старейшей научной сотрудницы института Нины Ильиничны Непомнящей, о которой речь пойдет особо.

Сам Маркс, понимавший, что даже ему будет трудно разобрать свои записи, сделанные в десятках тетрадей, иногда составлял «ключи» к ним. Так, например, он написал «Указатель к семи тетрадям», «Рефераты к моим собственным тетрадям». К «Теориям прибавочной стоимости» он тоже оставил некоторые «ключи». Все листы 23-х тетрадей он пронумеровал. На обложке каждой тетради сделал ее оглавление. Многие тетради прямо или косвенно датировал. Но все равно внутренняя связь отдельных записей воспринималась затрудненно. Дело в том, что Маркс, записав некую мысль, мог сделать и делал пространное отступление от нее и лишь через несколько тетрадей вновь возвращался к этой мысли. Запись носит таким образом не плавный, а «зигзагообразный» характер. Нашим исследователям надо было поймать нити единого логического повествования. Для этого мало расшифровать текст рукописи, надо было глубоко проникнуть в ее содержание.

Два года ушло у Брушлинского и Прейса на первичное прочтение рукописи. В результате был составлен «проект проспекта», в котором исследователи излагали свое мнение по поводу того, в какой последовательности должны быть напечатаны записи, сделанные в различных тетрадях «Большой серии».

Удача или неудача «проспекта» во многом определяла судьбу всего издания. На многое посягнули Брушлинский и Прейс. Они не приняли схему прочтения рукописи, предложенную довоенными подготовителями тома. Оба они были философами, а рукопись до тех пор считалась предметом исследования экономистов. Оба были к началу работы над рукописью IV тома учеными не столь уж известными в широких научных кругах.

Решено было подвергнуть их проект публичному обсуждению. Для этого осенью 1950 года он был напечатан в журнале «Вопросы экономики».

В результате дискуссии проект был принят. Одобрен был главный принцип подхода к публикации, принцип логического, а не хронологического изложения. Авторы проекта исходили из того, что «Теории прибавочной стоимости» – не учебник истории политэкономии, в котором строго хронологическое изложение материала закономерно и необходимо. Это – теоретическая работа Маркса, в которой дан анализ того, как различные буржуазные политэкономы подходили к центральному пункту политической экономии – к вопросу о прибавочной стоимости. Приближение к истине происходило не постепенно: одни подходили совсем было близко, последующие могли сделать отступление, зигзаг в сторону от истины. Поэтому и Марксов анализ истории экономической науки отражал то, что происходило в жизни, и закономерно имел «зигзагообразный» характер изложения. А это усложняло его логическую расшифровку.

Как уже было отмечено, главный порок публикации Каутского заключался в том, что, не разобравшись глубоко в конструкции и сквозной линии тома, Каутский расположил материал «по порядку». Помещен, к примеру, в предпоследней тетради «Большой серии» фрагмент о жившем в XVII веке экономисте Петти, и Каутский, следуя хронологии, помещает этот отрывок в самое начало тома, нарушая весь логический ход повествования рукописи, открывавшейся у Маркса анализом теории экономиста XVIII века Стюарта.

Маркс в начале своей рукописи наиболее тщательно анализирует труды так называемых «физиократов», которых считал «отцами современной политической экономии». Вслед за ними рассматриваются теории классиков буржуазной политэкономии Адама Смита и Давида Рикардо, наиболее близко подошедших в своем анализе к подлинному смыслу объективных законов, действующих в сфере экономической жизни буржуазного общества. За взлетом классической буржуазной политэкономии следует упадок этой науки. Критике политэкономов, сделавших несколько шагов назад, Маркс посвящает некоторые страницы шести тетрадей «Большой серии». В последних тетрадях – незавершенные фрагменты, значительно менее подробные рассказы о тех, кто был предшественником классической буржуазной политэкономии. Быть может, Маркс и их теории хотел рассмотреть впоследствии подробнее, но не успел сделать этого. Поэтому последние тетради носят особенно незавершенный характер. Но Каутский, считавший весь труд Маркса черновым, незавершенным, одинаково отнесся ко всем тетрадям его «Большой серии». И он перемешал, расположив в хронологической последовательности, и законченные части рукописи, и совсем незавершенные наброски.

В проекте проспекта Брушлинский и Прейс предложили отказаться от такого порядка. Они решили менее разработанные, незавершенные фрагменты выделить в приложение, а основную часть рукописи дать в научной последовательности, в том хорошо усвояемом логическом изложении, которое дано Марксом.

В проекте проспекта решался и другой кардинальный вопрос публикации рукописи. Как известно, и Маркс и Энгельс считали эту рукопись IV томом «Капитала». Каутский отрицал такую роль рукописи, полагая, что «Капитал» и «Теории прибавочной стоимости» – это не единое произведение, а два идущих параллельно. И во всех предыдущих изданиях «Теорий прибавочной стоимости» не указывалось, что это IV том «Капитала».

Какие все-таки были еще аргументы, чтобы оспаривать мнение Энгельса, да и самого Маркса? Почему возникла мысль о двух «параллельных» произведениях?

Дело в том, что хотя то, что называется в рукописи «Теориями прибавочной стоимости», написано раньше остальных трех томов, но материал, помещенный в «Теориях», задуман был Марксом как завершающий том своей «махины». «Для себя, – писал Маркс, – я начал „Капитал“ как раз в обратном порядке, по сравнению с тем, как он предстанет перед публикой».

По плану, который дошел до нас в ряде вариантов, предполагалось: после того как в нескольких томах Маркс изложит собственную теорию политэкономии, в завершающем томе он даст историю предыдущих теорий и их критику.

Сначала исторический экскурс Маркс думал сделать кратким. Но так как первые три тома еще не были написаны к тому времени, когда Маркс принялся за последний том, то краткого очерка «Истории теорий» не получилось. Рядом с изложением прежних теорий Маркс давал и их критику, и свой взгляд на рассматриваемые вопросы. Экскурс разросся в огромный труд – объемом около 110 печатных листов. Потом Маркс написал три «предшествующих» тома «Капитала». В них он развил положения своей теории, изложенной в IV томе только попутно с освещением истории вопроса. Таким образом сначала родился том «Капитала», в котором Маркс дал историю политэкономии и лишь попутно излагал свои собственные взгляды, а потом были написаны три тома, в которых Маркс излагал свои взгляды, а попутно критиковал политэкономические взгляды других ученых и излагал историю вопроса. Это не параллельные книги, как хотел представить дело Каутский, а единый труд, с разных точек зрения освещающий тот же вопрос. Тома дополняют друг друга, и отрывать их – значит нарушить стройность конструкции Марксовой «махины», снизить ее ценность.

Взявшись за работу по восстановлению всего здания Марксова «Капитала», Брушлинский и Прейс ясно понимали, как будет длинен и тернист их путь.

В 1952 году, во время работы над второй книгой IV тома, у Ильи Исааковича Прейса случился тяжелейший инфаркт. Тромб закупорил вену ноги, и ее пришлось ампутировать.

Еще не оправившись после операции, Прейс принялся за прерванную работу. В то время Прейсу, который был старше Брушлинского на восемь лет, исполнилось шестьдесят. Инфаркт – первый звонок из небытия – будто говорил: «Надо торопиться».

Квартира Прейса находилась на улице Маркса – Энгельса во флигеле, в котором прежде проживал первый директор института Рязанов, построивший это здание, как говорят, по образцу английских коттеджей времен пребывания в Британии Маркса и Энгельса. Сам же институт располагался тогда в соседнем, упоминавшемся уже, старинном особняке, принадлежавшем некогда князьям Долгоруким. Прейс не мог подниматься даже на второй этаж института, где одна из комнат служила кабинетом Брушлинскому. И Брушлинский ежедневно ходил с необходимым для их совместной работы материалом во флигель, в котором на первом этаже жили Прейс и его жена – писательница Елена Ильина, сестра Самуила Яковлевича Маршака.

Я упоминаю об этом обстоятельстве, ибо оно проливает некоторый дополнительный свет на характер работы Брушлинского и Прейса над рукописью IV тома «Капитала». Дело в том, что оба подготовителя тома отлично понимали всю исключительность выпавшей на их долю ответственности. Они задались целью не только восстановить со скрупулезной точностью сложнейшие извивы разбросанного по многочисленным тетрадям Марксова повествования, но и перевести его на русский язык так, чтобы сохранился полностью темпераментный и поэтичный строй речи, который отличал Маркса от всех писавших на темы «скучнейшей» якобы политической экономии. И пусть биографы Маршака знают, что знаменитейший переводчик Шекспира и Бернса не раз участвовал в дискуссии, как лучше перевести тот или иной фрагмент Маркса из его «Теорий прибавочной стоимости».

Кстати, имя Маршака упоминается в собрания Сочинений Маркса и Энгельса. Для второго тома этого собрания Самуил Яковлевич перевел на русский язык девять строф английского рабочего поэта Эдуарда Мида. Перевод на немецкий язык этих же строф сделал Энгельс – он привел стихотворение в своей книге «Положение рабочего класса в Англии» потому, что оно «верно передает господствующее среди рабочих настроение». Чтобы дать представление о стихах и русском переводе, приведу лишь одну заключительную строфу – слова, с которыми поэт обращается к рабочим:

Брушлинский и Прейс хорошо помнили слова Энгельса из его знаменитой статьи «Как не следует переводить Маркса». Она написана была по поводу напечатанных в журнале «Ту-дэй» нескольких страниц английского перевода I тома «Капитала». По поводу неудачного этого перевода Энгельс писал: «Маркс принадлежит к числу тех современных авторов, которые обладают наиболее энергичным и сжатым стилем. Чтобы точно передать этот стиль, надо в совершенстве знать не только немецкий, но и английский язык… Выразительный немецкий язык следует передавать выразительным английским языком; нужно использовать лучшие ресурсы языка». Чтобы так переводить Маркса, не лишне было посоветоваться с Маршаком.

Оба редактора сами были отличными филологами. Илья Прейс школу кончал в Германии, и язык Маркса был языком его детства. Владимир Брушлинский – почти полиглот, который не только свободно владеет немецким, французским и английским языками, но на итальянском изучал Данте, на латинском штудировал Лукреция, на греческом читал Гомера, Платона, Аристотеля.

В своем предисловии к книге, предшествовавшей «Капиталу» и называющейся «К критике политической экономии», Маркс писал: «У входа в науку, как и у входа в ад, должно быть выставлено требование:

Эти строчки из Данте, процитированные Марксом, стали девизом двух исследователей. Слова поэта следовало написать и у входа в хранилище, где лежала рукопись IV тома.

Представьте себе, что вам досталась рукопись никогда не читанного вами романа «Война и мир», написанная «сплошняком» – без разбивки на части, главы, абзацы, и что вам поручено не только расчленить ее по смыслу, но и дать к отдельным частям заголовки. Трудная задача? А ведь примерно такую, в числе других задач, должны были решить наши исследователи.

Каждая тетрадь «Большой серии» имеет на обложке сделанное Марксом очень краткое оглавление. Но сам текст идет почти подряд. То и дело попадаются куски сплошного текста в пять, шесть, семь печатных листов (!), к тому же с абзацами длиною в семь – девять страниц. В таком виде произведение было бы, конечно, трудно для усвоения читателем. Предстояло найти подробное, логическое «членение» будущего тома, увидеть «стыки», где совершаются переходы от рассмотрения одного вопроса к рассмотрению другого, и предстояло озаглавить такие переходы. 268 заголовков и подзаголовков к тексту Маркса дали подготовители тома.

Надо уметь совсем не прислушиваться, как писал Данте, к «советам страха», чтобы учредить «Ведомость описок и неточностей Маркса». А такую ведомость наши исследователи завели. В нее занесено было 1190 пунктов. Каждый пункт надо было точно обосновать – здесь Маркс ошибся в написании слова, при арифметических расчетах, в цитате.

А для примечаний к тексту, для именного и литературного указателей – какую литературу надо было проштудировать, сколько имен воскресить из исторического небытия! Я не говорю уже о том, сколько надо было расшифровать слов, не разобранных Каутским в тексте, написанном Марксом скорописью: за 12 месяцев, – 110 печатных листов!

В 1961 году Брушлинский, уже без Прейса, закончил работу над IV томом «Капитала» – «Теориями прибавочной стоимости». Три книги «Теорий» вышли сначала отдельным изданием, а в 1962 – 1964 годах, еще раз проверенные и пополненные рядом новых примечаний, вошли во второе издание Сочинений, образовав три книги его 26-го тома.

Как только появилось новое издание «Теорий», этот труд начали переводить во многих странах мира. Институт марксизма-ленинизма при ЦК Социалистической единой партии Германии приступил к подготовке соответствующего этому образцу немецкого издания. В нем были целиком повторены и предисловие, и примечания русского издания, и вся его композиция, и членение на главы и параграфы.

Свершился круговорот: если первые три тома «Капитала» пришли к русскому читателю из Германии, то научное издание IV тома немцы получили из Советского Союза. А уже потом с немецкого том этот был переведен и издан в Японии, Англии, Италии, Венгрии, Чехословакии, Румынии, Польше, Болгарии и других странах.

Профессор Гергард Бонди в немецком журнале «Виртшафтсвиссеншафт» назвал эту работу «крупной, выдающейся заслугой советской науки».

Правда, еще долго в некоторых книгах писали о трех томах «Капитала», еще не все, даже имеющие отношение к марксоведению, осознали, какой совершен подвиг. Рукопись, которую Энгельс нашел на чердаке дома, что стоял на Мейтленд-парк, и в которой он сам не сразу узнал IV том «Капитала», рукопись, которую он так мечтал издать, рукопись, так долго хранившаяся под спудом, а потом изданная с ошибками и купюрами, рукопись эта вышла наконец в свет и стала достоянием каждого желающего прочесть ее.

Иногда говорят о «непочтительности» современной молодежи, о том, что она не склоняется ни перед какими авторитетами. Но я слышал, как произносят молодые ученые в Институте марксизма-ленинизма имя Брушлинского. Оно для них олицетворение труда, преодолевающего любые препятствия, труда, в котором скрыто соединение романтической увлеченности и почти педантического пунктуализма. Человеком, который вернул миру IV том «Капитала», гордится советское марксоведение.

Рядом с ним, неотделимо от него имя Прейса. В истории советского марксоведения он в числе наиболее выдающихся исследователей – тихий, мечтательный, поэтический Илья Прейс, умерший над листами Марксовой рукописи.

Владимир Константинович Брушлинский – ровесник XX столетия – родился в 1900 году. Давно перешагнул он возраст, когда уходят на пенсию, но, пока есть силы, он не хочет и не может уйти из института.

Едва закончив подготовку IV тома «Капитала», получившую такую триумфальную международную известность, Брушлинский немедля взялся за другой, тоже нелегкий труд. Вместе со своим учеником Выгодским, уже в значительной степени усвоившим стиль и приемы работы своего учителя, он подготовил к печати никогда полностью не издававшиеся на русском языке «Экономические рукописи 1857 – 1859 годов» Маркса. Это самый первоначальный и самый, так сказать, черновой набросок «Капитала». Размещенные в семи тетрадях так называемой «Малой серии» и в трех тетрадях, помеченных Марксом буквами M, B′ и B″, рукописи эти чрезвычайно сложны для прочтения. Маркс писал их, ожидая революционной бури, и хотел закончить свой труд как можно быстрее – до ее наступления.

«Экономические рукописи 1857 – 1859 годов» были впервые опубликованы в Советском Союзе. Они вышли в свет перед войной, но не на русском, а на немецком языке – на языке оригинала. Институт Маркса и Энгельса предпринял тогда издание Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса на языке оригинала. Предполагалось издать около ста томов. То, что Маркс и Энгельс писали на немецком языке, – издавать на немецком, что писали на английском или французском – на этих языках. Это издание было прервано войной. Вышли только тринадцать томов этого издания, называвшегося «МЭГА».

По решению ЦК КПСС, принятому в связи со 150-летием со дня рождения Карла Маркса, это международное издание на языке оригинала возобновляется. Уже вышедшие тома будут переизданы и потому, что они стали библиографической редкостью, и потому, что за эти годы марксоведение далеко продвинулось вперед. Найдено многое из рукописного наследия Маркса – Энгельса, ранее неизвестного. Разработаны методы, позволяющие более научно и точно расшифровывать рукописное наследство основоположников научного коммунизма.

«Экономические рукописи 1857 – 1859 годов» для «МЭГА» готовил выдающийся знаток рукописного наследия Маркса и Энгельса Павел Веллер. Когда началась война, он ушел добровольцем в московское ополчение и погиб в боях за столицу. Готовя ныне русское издание «Экономических рукописей», Брушлинский и Выгодский вновь критически прочитали текст и убедились в том, что и Веллер расшифровал кое-что неточно.

Если бы не погибли на войне Веллер и другой знаток экономического наследия Маркса – сын старого революционера Александр Феликсович Кон, если бы вернулись с полей сражений многие другие опытные работники Института – как бы ускорилась публикация всего рукописного наследия Маркса и Энгельса!

В годы войны Брушлинский тоже был на фронте. Работал в седьмом отделе, который занимался разложением войск противника. Брушлинский оставил тогда рукописи философов и занялся разбором дневников и писем гитлеровцев. Это надо было, чтобы понять, какие процессы – психологические и экономические – происходят во вражеском стане. И чтобы, опираясь на понимание этих процессов, найти нужные слова и доводы, которые дошли бы до ума и сердец вражеских солдат и офицеров. Кто знает, сколько немцев сдались в плен, убежденные листовками, материал для которых собирал знаток Маркса и Энгельса Владимир Брушлинский! И сколько из бывших наших врагов, находясь в советском плену, переосмыслили свою жизнь, отказались от своих заблуждений и поняли, что правда на стороне тех, кто признает учение «великих немцев» – Маркса и Энгельса!

Подготовка к научной публикации IV тома «Капитала» – апофеоз научной деятельности Брушлинского. Предвестником этого апофеоза была для Брушлинского законченная в последний довоенный год работа по публикации «Диалектики природы» Энгельса. Как известно, произведение это не было завершено автором. 30 лет оно пролежало после смерти Энгельса в архивах германской социал-демократии, пока не было опубликовано в СССР в 1925 году. С тех пор и до самой войны «Диалектика природы» не раз переиздавалась, но каждый раз в весьма неупорядоченном виде, далеком от замысла Энгельса. Но вот в 1941 году появляется новое издание, подготовленное Брушлинским. В войну оно, естественно, не получило международного отклика: связи были нарушены. Но наступил мир, и новое издание «Диалектики природы» было воспроизведено в Германской Демократической Республике, Италии, Франции, Англии. Отклики были восторженными. Пауль Рилла (Берлин, 1952 год) писал так в «Дойче цайтшрифт фюр филозофи»: «Энгельс принес в жертву свои собственные работы, и в частности и в особенности работу над „Диалектикой природы“, ради героического дружеского подвига по изданию оставшихся после смерти Маркса рукописей. То, чем рукопись Энгельса обязана советской науке, ничуть не меньше того, что Энгельс сделал для издания рукописей Маркса. Из четырех неупорядоченных связок рукописей „Диалектики природы“ возникло в процессе длительной и напряженной работы некое сомкнутое целое».

«Диалектика природы», подготовленная Брушлинским, и IV том «Капитала», честь подготовки которого принадлежит Брушлинскому и Прейсу, – два значительных вклада в науку, сделав которые каждый мог бы возгордиться. Но Брушлинский думает не о сделанном, а о том, что еще предстоит сделать.

Вот почему каждый вечер запоздно сидит он в своем кабинете. В солдатских сапогах шагает потом после длинного рабочего дня с окраины Москвы, где помещается теперь институт, к себе домой, к центру.

Кстати об этих сапогах. Некоторым они кажутся неуместными. Ему намекали. Однако он готов прослыть чудаком, но не хочет отказаться от этой внешней черты, напоминающей ему о годах, проведенных на войне. Люди поколения, которое шагало в таких сапогах по полям войны, вместе с молодой сменой должны доделать начатое невернувшимися друзьями. От этого сознания необходимости еще долго быть в трудовом строю – и его 15 – 20-километровые походы по воскресеньям за город, и купание в реке до осенних заморозков, и ледяные души зимой. Ведь у входа в науку кроме процитированных Марксом слов Данте о твердой душе следует, пожалуй, поместить слова и о закаленном теле.

Работая в седьмом отделе фронта, Владимир Брушлинский дошел до самого Берлина, в котором всегда мечтал побывать, чтобы установить контакты с немецкими знатоками Маркса. В Берлине он не нашел их. В свое время многие из них стали первыми узниками гитлеровских концлагерей.

Но вот недавно в этом городе побывал его ученик Выгодский. Он выступал там в Институте марксизма-ленинизма с рассказом о работе советских ученых по истории «Капитала». Ездил в Берлин и другой ученик Брушлинского – Георгий Багатурия. Этому ученому принадлежит честь совершенно нового прочтения рукописи «Немецкой идеологии» Маркса и Энгельса. Судьба этой рукописи во многом напоминает судьбу рукописи IV тома «Капитала».