5.1. Бульварное управление

174. Альковные тайны Бульварного управления

По возвращении из Алжира я был определен вторым секретарем в Управление по общим международным проблемам. Располагалось это управление в трехэтажном особняке на Гоголевском бульваре. Поэтому и звали его Бульварным управлением. До революции дом принадлежал какой-то куртизанке.

— С тех пор мало что изменилось, — заметил как-то старожил управления Леня Теплинский. — Главная задача осталась та же — угождать начальству.

Меня часто спрашивают, сколько языков должен знать дипломат. Я всегда отвечаю:

— Один. Свой родной. Ибо в МИДе дипломата оценивают прежде всего по тому, насколько точно он умеет записывать мысли начальства.

Писать бумаги нас учил наш шеф А. Адамишин, который по праву считался одним из лучших перьев МИДа. Он говорил:

— Я пишу хуже, чем Толстой, но так, как нравится министру.

Стилистике в МИДе уделялось большое внимание. Например, нельзя было написать: «Посольство должно знакомить общественность страны пребывания с речами товарища Брежнева». Следовало писать: «Посольство правильно видит свои задачи в том, чтобы и дальше знакомить общественность страны пребывания с речами товарища Брежнева». Все бумаги состояли из штампов вроде «в Москве исходят из того, что…» и представляли собой нечто вроде игры в мозаику, где картину надо сложить из отдельных кусочков. Когда начальству придираться было не к чему, начинались исправления слова «вопрос» на слово «проблема» и наоборот.

175. Как я писал исторические указания для самого себя

Основная работа управления состояла в написании речей. Мы могли неделями слоняться без дела, потом начинался аврал: писали для Громыко, для Брежнева, писали ту часть отчетного доклада ЦК КПСС и решений съезда, которая касалась внешней политики. Я писал абзац о движении неприсоединения. Потом на политзанятиях и на партсобраниях мы «изучали исторические решения съезда». Помню, как-то на партийном собрании я изрек:

— Исторические решения съезда партии служат мне компасом, особенно слова, касающиеся непосредственно моей работы, движения неприсоединения. Они являются направляющим вектором всей моей работы.

Ребята улыбались. Все прекрасно знали, что эти исторические указания написал я сам.

176. Главный квакер Союза

В Управлении по общим международным проблемам я работал вместе с Леней Теплинским и Володей Семеновым. Неисправимый оптимист Леня Теплинский и такой же неисправимый пессимист Володя Семенов уже тогда были легендами МИДа.

Леня Теплинский сидел в одном и том же кабинете лет тридцать. И делал одну и ту же работу. Но в трудовой книжке у него значились шесть различных учреждений, ибо организации, где он работал, меняли названия. Начинал он в Совинформбюро, потом были различные комитеты, а последние десять лет он числился в МИДе.

Учреждения менялись, а он сидел в том же кабинете и писал. Министру его работа нравилась и, несмотря на явные изъяны в кадровом вопросе: кроме пятого пункта, он был три раза женат и все три раза на очень молодых, его регулярно отправляли за границу. В порядке вознаграждения. Ездил он в краткосрочные командировки на съезды квакеров, которые проходили раз в полтора-два года.

— Вы еще не стали квакером, Теплинский? — поинтересовался однажды министр.

— А что такое «квакер»? — простодушно спросил Леня.

И министр улыбнулся.

Многие считали, что Громыко не понимал юмора. Но это не так. Просто у него была такая улыбка, что казалось, будто он случайно откусил лимон.

Леня мне потом признался:

— Хочешь верь, хочешь не верь. Пять раз был на съезде квакеров, но так и не понял, чем они занимаются.

177. О пользе собачьих бегов

У Володи Семенова была другая проблема — зеленый змий. И за границу его не пускали.

Он любил рассказывать такой анекдот:

«Поехал один человек на ипподром, а таксист ошибся и привез его на собачьи бега. Что делать? Не возвращаться же назад. И он решил остаться.

Он смотрел на гуляющих собак и размышлял, на кого ставить. Потом обратил внимание на здорового вальяжного пса.

Пес увидел, что на него смотрят, подозвал лапой нашего знакомого и авторитетно изрек:

— Ты, я вижу, не знаешь, на кого ставить? Ставь на меня. Не ошибешься.

И наш знакомый поставил на него.

Забег. Первый круг. Пес идет последним. Пробегая мимо, машет лапой и кричит:

— Не бойся. Я их всех обгоню.

То же повторяется после второго круга. На финиш пес приходит последним. Сидит, тяжело дышит, высунув язык. Наш знакомый подходит к нему и негодует:

— Ты меня обманул.

А тот в ответ:

— Ну да, догони их. Ты видел, как они бегают?!»

Однажды мы с Володей сидели в зале, а на трибуну поднимались молодые любимцы министра и рассказывали, как они ловко вели себя на различных международных конференциях.

Володя слушал. А я ему сказал:

— Видел, как они бегают?!

На что он махнул рукой:

— Собачьи бега.

178. Сталин и стометровка

Мы с заместителем начальника Управления по общим международным проблемам Л. Коробиным написали два абзаца для решения съезда партии. Начальник управления одобрил наш текст и повез на дачу, где основная группа готовила окончательный вариант доклада Брежнева и решений съезда.

Через день вызывает меня Коробин и говорит:

— Я тебе расскажу историю. В 1952 году я присутствовал в ЦК партии на совещании, где речь шла о подготовке наших спортсменов на Олимпиаду. Делал доклад Ворошилов. Через несколько минут после начала доклада в зал вошел Сталин и сел на стул в первом ряду. Ворошилов расхваливал председателя комитета по делам физкультуры и спорта С. И. Романова.

— А стометровку за 10,5 пробежать не можем, — с места прокомментировал Сталин.

И Ворошилов, не меняя тона, закончил свой доклад:

— А посему предлагаю за допущенные ошибки освободить товарища Романова от занимаемой должности.

Рассказав историю, Коробин перешел к нашим делам:

— Наш текст не понравился. Надо все переделать.

— Зачем вы мне рассказали про Олимпиаду?

— Чтобы ты понял, в какое замечательное время мы живем. С работы не снимают — и то хорошо.

179. Самый читаемый посол

В Управление по общим международным проблемам поступали годовые отчеты из всех посольств. С годовым отчетом посла в США А. Добрынина за 1973 год дипломаты управления ознакомились 11 раз.

Зато отчет из Маврикия брали для ознакомления 34 раза. В тот год послом там был легендарный Бандура. Дело даже не в «перлах» вроде «основным экономическим партнером Маврикия является Англия, где, как известно, главой государства все еще является королева», но прежде всего из-за главы о кадровой политике. Там было написано примерно следующее: «третий секретарь А. сожительствует с женой заместителя торгпреда Б.», «первый секретарь С. послал меня в неприличное место (ж.), за что я сделал ему устное предупреждение». Фамилии фигурантов приводились подлинные.

180. О выпрямлении деревьев

В МИДе пели частушку:

Голуб — это советник посольства. Я познал его в деле, когда наезжал в Габон, куда он был переведен из Маврикия.

В Габоне он боролся с растранжириванием народных средств. Оставшись поверенным в делах, он издал указ, запрещающий использовать казенную бумагу в туалете посольства в нерабочее время. Поэтому тот, кто собирался посмотреть кино, а кино показывали в зале посольства три раза в неделю вечером, должен был на всякий случай запастись своей туалетной бумагой.

Как-то, уезжая в отпуск, посол заметил, что на одном из бульваров столицы Габона дерево растет вбок, и это некрасиво. И дабы сделать приятное начальнику, Голуб за два дня до его возвращения собрал весь коллектив посольства и направил на выпрямление дерева. Хорошо, что вмешались совершенно обалдевшие городские власти, ибо дерево находилось на проезжей части и работа мешала движению.

181. Посол борется за моральную чистоту

Послу в одной азиатской стране Н. Кучеренко приглянулась совсем еще юная заведующая канцелярией. На его беду в посольство приехал молодой практикант и начал ухаживать за девчонкой. Посол проследил, когда поздно вечером тот зашел в ее комнату, вызвал завхоза и приказал… заколотить дверь деревянными досками.

Наутро он привел весь конклав посольства к ее двери и приказал завхозу отбить палки. Что тот и сделал. Посол ринулся в комнату… Но практиканта и след простыл. Уйти через окно он не мог: комната находилась на четвертом этаже. Ни балкона, ни карниза, чтобы пройти до следующего окна.

Посол залезал под кровать, под стол, выбрасывал из шкафа одежду. Парня нигде не было.

Конечно же, завхоз ночью отбил доски, выпустил практиканта и забил доски снова. Чекисты доложили об этом инциденте в Москву, и послу пришлось срочно уехать.

Позже я работал с Кучеренко в одном отделе и удивлялся, как мог такой вежливый и тихий человек совершить подобную глупость.

182. Хорошая фамилия

В управлении работала машинистка, тихая, скромная девушка Лена. Она вышла замуж за офицера охраны. И ее сразу перевели в секретариат министра на очень хорошо оплачиваемую должность.

Оказалось, что ее муж — однофамилец руководителя хозяйственной службы МИДа Поволоцкого. Увидев с списке сотрудников свою фамилию, Поволоцкий вызвал Лену и сказал: «Мы тебя переведем в секретариат министра. А то что люди про меня подумают? Родственнице не помогает! Доказывай потом, что муж твой мне не родственник, а однофамилец».

183. Леонид Ильич и сыр

Заместитель начальника управления Марат Антясов утром поехал в президиум Верховного Совета. Поехал на метро, а вернулся на чайке: он был назначен помощником В. Кузнецова, тогда заместителя председателя президиума, и сразу же стал номенклатурой высокого ранга. По этому случаю он торжественно подарил сослуживцам свой проездной на метро и обещал заезжать.

Однажды он приехал и сказал:

— Хотите, я вам расскажу, почему у нас нет сыра?

Нас это, естественно, интересовало.

— Я видел, как Брежнев готовит постановления. Представьте себе длинное постановление, где в обязательной части написаны указания различным ведомствам. Предположим, написано, что надлежит сделать Министерству путей сообщения. Он звонит министру Б. Бещеву: «Борис Павлович, мы вам хотим записать то-то и то-то». Тот или соглашается, или делает поправки. Брежнев вносит поправки в текст.

Он помолчал и спросил:

— Поняли?

— А при чем тут сыр? — спросили мы.

— А при том, что и министру пищевой промышленности Брежнев дает указания, какие того устраивают.

— А тот, в свою очередь, дает такие же указания главкам, — догадался я. — И так до директора мясомолочного комбината. И поэтому в магазинах нет сыра.

— Верно, — согласился Марат. — Это называется политэкономия позднего социализма.

184. История со Сталиным

Историй было много, но обойти легендарную историю о том, как молодой Алексей Алексеевич Шведов, в мои годы заведующий Первым африканским отделом, переводил Сталина, не могу.

Зная, что Алексей Алексеевич, рассказывая истории, — как бы помягче выразиться — не всегда скрупулезно точно излагает произошедшее, я, тем не менее, приведу ее в том виде, в котором не раз слышал от него самого.

«Оба штатных переводчика заболели, из Кремля позвонили в МИД, оттуда прислали меня.

Мы с французским послом зашли в кабинет, Сталин с ним поздоровался, и они пошли налево, где стояли кресла. Я хотел опередить их и пошел направо, хотел обогнуть стол, но не рассчитал, что стол длинный. Смотрю: они сидят, а я еще в торце стола, и я побежал. Когда я подбежал к креслам, Сталин спокойно сказал:

— Мы уже начали работать, а вы еще бегаете.

В время беседы Сталин употребил фразу:

— И на этой основе.

Я перевел:

— Sur cette base.

Сталин меня поправил:

— Не на базе, а на основе.

Я перевел:

— Sur ces principes.

— Совсем не подходит, — спокойно сказал Сталин. — Ищите еще.

Я кое-как выкрутился. После перевода Сталин сказал:

— Останьтесь.

Я остался.

— Принцип — самое неподходящее слово, — сказал он. — Коммунисты никогда не меняют своих принципов. Сколько вам лет?

— Двадцать три.

Он задумался:

— Если бы мне было двадцать три года, я бы обязательно выучил два… нет, три или даже четыре иностранных языка. Идите и никогда больше не обманывайте Сталина.

Когда я вышел из кабинете, ко мне почти подбежал веселый французский посол:

— Американский посол был у Сталина пятнадцать минут, английский — пятнадцать, а я благодаря вашему отвратительному переводу — целых двадцать. Теперь у меня спрашивают, что он мне сказал такого, что не говорил им.

Всеми оплеванный, я вернулся в МИД».

 

5.2. На швейцарском направлении все спокойно… почти

185. На гране войны со Швейцарией

В последние брежневские годы я руководил швейцарским направлением в Первом европейском отделе МИДа, то есть служил «старшим по Швейцарии». Никаких серьезных проблем со Швейцарией у нас не было. Интересно было читать архивные материалы. Например, заявления советских дипломатов о том, что «миролюбивые устремления господина Гитлера хорошо известны и полностью поддерживаются всем прогрессивным человечеством». Интересны были папки, в которых хранились документы, связанные с убийством в Швейцарии В. Воровского.

Принимал я швейцарцев в кабинете какого-нибудь заместителя заведующего отделом. Однажды запросился ко мне на прием посол К. Фриче. На этот раз все кабинеты были заняты, и я повел его к себе. К счастью, по дороге меня встретила секретарь Галя и сказала, что освободился кабинет заведующего. Я повел швейцарца туда.

Я сказал: «К счастью», и действительно — к счастью. Когда я вернулся к себе, то с ужасом увидел, что шутники изрисовали висящую над моим столом карту Швейцарии синим и красным карандашами, изображая удары наступающей армии и оборону противника. Что бы было, если бы это увидел швейцарец, человек, совершенно не понимающий юмора?!

186. Как важно вовремя найти подходящего алкоголика

Однажды я получил от посольства Швейцарии гневную ноту на пяти страницах. Швейцарцы негодовали по поводу того, что советская промышленность выпускает наручные часы под маркой «Корнавен» и распространяет их в Южной Америке. Подобная практика, писали швейцарцы, наносит ущерб высокой репутации швейцарских часов. Так как Корнавен — название вокзала в Женеве, то люди принимают их за швейцарские. Часы очень плохого качества, а о том, что они сделаны в СССР, написано только на внутреннем корпусе, куда трудно добраться.

Действительно, лет за десять до этого внешторговцы нашли какого-то спившегося швейцарца по фамилии Корнавен, и он продал им право называть часы его именем. Этом и пользовались почти на законных основаниях.

Надо было отвечать. И я послал ответ, который на министерском жаргоне называется «дурочка». Я отправил ноту, в которой сообщил, что советская сторона с благодарностью принимает критику в адрес завода-изготовителя и что дирекция завода планирует в самое ближайшее время улучшить качество своей продукции.

Через два дня на приеме в бельгийском посольстве ко мне подошел посол Швейцарии Карл Фриче:

— Мы послали вам ноту совершенно о другом.

— Вы писали о плохом качестве часов?

— Писали.

— Мы вам и ответили. Теперь очередь за вами. Жду вашей следующей ноты.

В дипломатической практике на одну ноту отвечают только одной нотой.

187. Господин посланник Швейцарии выражает решительный протест

Время от времени западные дипломаты по поручению своих правительств посещали МИД и «выражали беспокойство» по поводу нападок на Солженицына или Сахарова.

Однажды посланник Швейцарской Конфедерации господин Турнхеер ознакомил меня с меморандумом своего правительства в отношении академика Сахарова. Человеком он был осторожным, меньше всего желающим конфликтов, и высказал он «беспокойство» швейцарского правительства мягко, нерешительно, как бы извиняясь. «Я понимаю, кто такой Сахаров», но «я имею поручение»… и так далее.

Проводив посланника, я вернулся к себе в кабинет и составил запись беседы, где горячим пером написал, что швейцарец «выразил решительный протест» и «швейцарское правительство не может далее оставаться безучастным».

Заместитель заведующего отделом Леша Глухов недоверчиво качал головой: «Что-то не похоже на швейцарца». Но заведующий отделом А. Адамишин изрек:

— Здесь так написано. Посему будем считать, что так он и сказал. Пойду пугать Громыку.

188. Премьер-министр бессилен

Международная спасательная служба находилась в Швейцарии, и самолеты этой службы летали под швейцарским флагом. А это означало, что, если какой-нибудь богатый финн сломал ногу в Сочи или в Алма-Ате и желал срочно вернуться домой, то в конце рабочего дня, где-нибудь без десяти пять, мне звонил посланник господин Турнхеер и елейным голосом просил разрешения на пролет самолета через территорию СССР.

В те годы к пересечению иностранными самолетами границ СССР относились крайне серьезно. По каждому пролету необходимо было принимать решение Совета министров за подписью не ниже заместителя председателя Совмина! А чтобы получить такое решение, нужно было заручиться согласием замминистра иностранных дел (это просто: дежурный заместитель министра всегда на месте), зампреда КГБ, замминистра обороны и замначальника войск ПВО (чтобы не сбили).

И начинают по Москве летать курьеры. Я сижу у вертушки. К десяти часам разрешение получали, и я шел домой.

Однажды в Совмине по ошибке трубку взял только что назначенный председателем Совета министров Н. Тихонов. Я ему минут пять объяснял, что от него нужно. Внимательно выслушав меня, он спросил:

— Часто такое бывает?

— Раза два в месяц.

— И нельзя упростить процедуру?

— Пробовали — не получилось.

— Тогда ничего не поделаешь.

189. Похороны и аврал

Умер Л. Брежнев, и министерство залихорадило.

Накануне дня массового прилета иностранных делегаций я встретил в коридоре на седьмом этаже своего приятеля, заместителя заведующего протокольным отделом Антона Палюру, и тот мне поведал:

— Будет большой бардак. Везде: в аэропорту, в Колонном зале, на Красной площади. ЦК партии всё взял на себе, наш протокольный отдел практически устранили. А сами они больше, чем с тремя делегациями за раз, никогда дела не имели.

В самом МИДе горячка достигла апогея. У копировальной комнаты толпилась очередь. Будущий посол во многих странах, а тогда третий секретарь, умолял Валю, ответственную за копировальную машину, размножить ему бумаги вне очереди. Речь шла о «пролете» самолета:

— Через два часа самолет вице-президента США Буша пересечет нашу воздушную границу. Если я не подготовлю бумаги, его собьют.

Валя смилостивилась. Я теперь спрашиваю себя: что было бы, если бы она оказалась менее уступчивой?

190. Обратитесь к Громыко

На похороны Брежнева должны были прибыть делегации почти из ста стран. МИД стоял на ушах. В один из вечеров я дежурил по своему Первому европейскому отделу.

Зазвонил телефон правительственной связи, вертушка.

Звонивший представился:

— Генерал Колобов.

Колобова я знал. Он руководил одним из подразделений КГБ.

— Где расположится прибывший на похороны премьер-министр Бельгии? — спросил он.

— В посольстве Бельгии.

— У нас другое предложение. Ему лучше расположиться в гостинице «Националь».

И дальше генерал стал перечислять преимущества расположения бельгийца в гостинице.

А я знал, в чем причина его озабоченности. Если бы премьер остановился в гостинице, то пинкертонов разместили бы в соседних номерах, они бы изображали из себя туристов, их бы кормили в ресторане, и они отсиживались бы в баре, потребляя напитки за счет ЦК партии. А если премьер расположится в посольстве, то им придется все дни и ночи напролет дежурить на улице в машинах, припаркованных рядом с посольством.

Генерал продолжал распространяться. Я его остановил:

— Я вас понимаю. Но я не уполномочен принимать решение.

— Куда я должен позвонить?

Я продиктовал номер телефона.

— Кого я должен спросить?

И я спокойно ответил:

— Громыко Андрея Андреевича.

Генерал помолчал, потом после сухого «спасибо» повесил трубку.

Потом мы смеялись всем отделом.

191. Бурные часы в Шереметьево

Большего беспорядка и неразберихи, чем в аэропорту Шереметьево во время встречи иностранных делегаций, прилетевших на похороны Брежнева, я не видел никогда.

К счастью, я имел дело со швейцарцами, а народ они аккуратный и дисциплинированный. Посол К. Фриче беспрекословно выполнил всё, о чем я его просил. Ровно в два часа дня он подъехал на своем мерседесе к МИДу. За рулем сидела только что приехавшая дама, новый советник-посланник. Я сел к ним в машину, и мы отправились в Шереметьево.

Зал для встречи гостей в Шереметьево напоминал стадион во время крупных футбольных матчей. В это трудно поверить, но… потеряли единственный экземпляр документа, где были проставлены номера машин, закрепленных за руководителями делегации. И я видел, как Фидель Кастро, Индира Ганди и другие вполне узнаваемые персоны ждали машин по часу.

Я оставил посланницу в машине, и мы с послом через комнату пограничного контроля проникли в зал прилета. Там благополучно встретили министра иностранных дел Швейцарии Пьера Обера. По протоколу ему следовало принести соболезнование от имени швейцарского народа. Для этого в Шереметьево дежурил председатель Совета Союза Верховного Совета СССР А. Шитиков, который к тому времени уже был очень солидно навеселе. Когда я подвел к нему Обера, он практически ничего не соображал. Я развернул его в сторону Обера и объяснил:

— Сейчас швейцарец будет выражать соболезнование.

Шитиков хлопал глазами и произносил непонятные слова.

— Выражайте, — повернулся я к Оберу.

Тот произнес пару слов.

Шитиков еле успел промямлить нечто похожее на «спасибо», как его развернули в сторону О. Пальме.

Потом мы поехали в Колонный зал. Я предупредил министра, что венок, который он привез и который у него забрали по прилете, найти вряд ли удастся, поэтому ему дадут какой-нибудь другой.

Социалист Обер все понимал и соглашался. Но, к удивлению, Фриче в груде венков углядел швейцарский крест. Мы вчетвером не без труда вытащили нужный венок, и я понес его к гробу Брежнева.

192. Похороны Брежнева

В день похорон следовало прибыть на Красную площадь к восьми тридцати. Но швейцарец есть швейцарец, даже социалист. Мы приехали без десяти восемь. Подошли к кордону из чекистов.

— Это кто? — указывая на меня и Обера, спросил главный у стоящего рядом шефа мидовского протокола Д. Никифорова.

— Оба — главы иностранных делегаций, — ответил Никифоров.

Я удивился: Никифоров отлично меня знал, но, никак не отреагировав, прошел дальше вместе с Обером.

Позже я узнал, в чем дело. Оргкомитет по похоронам разрешил проходить к мавзолею только по одному представителю от государства. Никаких сопровождающих и переводчиков.

Накануне возник скандал из-за делегации Сан Марино. Светлейшая республика Сан Марино, старейшая республика на планете — основана 3 сентября 301 года. И с тех пор главами ее являются два капитана-регента, избираемые на полгода. Они не имеют права участвовать в каких-либо церемониях поодиночке. Если один из них такое допустит, он автоматически лишается должности. Мидовцы пытались объяснить это чекистам. Бесполезно. Выручил мудрый министр иностранных дел Италии Аминторе Фанфани. Он сказал:

— Идите к Берлингуэру.

Энрико Берлингуэр, генеральный секретарь Итальянской компартии, жил в гостинице ЦК на Сивцевом Вражке. К нему отправился наш дипломат, объяснил, в чем дело, и через час пришло распоряжение: пустить двоих.

Гостей из соцстран и глав компартий собрали слева от мавзолея, остальных справа. Было очень тесно. Лица все были знакомые. Строгие мужчины и две дамы — Индира Ганди и Имельда Маркос, жена президента Филиппин.

— Смотрите, — сказал Пальме Оберу. — Ганди вот-вот окажется рядом с Зия-уль-Хаком.

Это было немыслимо: руководители находящихся в состоянии войны Индии и Пакистана рядом.

— Лучше всех мне, — веселился Обер. — У Швейцарии дипломатические отношения со всеми государствами.

— Неправда, — вмешался я. — Есть то, с которым у вас нет дипломатических отношений.

Обер отлично понимал юмор и с показным негодованием обратился к Пальме.

— Это смешно. Это он говорит мне, министру иностранных дел.

— Могу поспорить, — не отставал я. — Смотрите.

И показал на Переса де Куэльяра, Генерального секретаря ООН. Тогда Швейцария не была членом ООН.

Окружающие засмеялись, а Обер комично развел руками:

— Пора вступать в ООН.

Начались речи.

В группе иностранных гостей оказалось только двое, кто говорил по-русски: я и неизвестно как туда попавший посол Италии в СССР А. Минелоно. Он учился вместе с Бушем, теперь стоял рядом с ним и его женой. Ту пропустили в порядке исключения. Около меня сгруппировались все франкоговорящие, около Минелоно — англоязычные. Так мы вдвоем и переводили всю церемонию.

Через несколько дней я встретил в мидовском коридоре Никифорова:

— Только тебя смог выдать за иностранца. Из-за твоей бороды. Представляешь: объяснял, что нужны переводчики, и ничего не получилось.

193. О Кастро

Не могу удержаться, чтобы не рассказать о Фиделе Кастро. Заранее прошу детей до 18 лет и впечатлительных женщин воздержаться от чтения следующих двух абзацев.

В МИДе упорно ходили слухи о том, что у Фиделя проблемы с основным мужским достоинством.

Во время похорон Брежнева после долгого стояния на холоде почетные гости и переводчики ринулись в теплый туалет. Я оказался рядом с Фиделем. И теперь могу авторитетно заявить, что вышеприведенные слухи — это происки империалистов, стремящихся очернить лидера кубинской революции… в глазах женщин.

194. На кухне вместе с министром иностранных дел Швейцарии

После церемонии мы с Обером отправились в швейцарское посольство. Там, кроме дежурного, никого.

— Я хочу есть. Где здесь кухня? — спросил Обер дежурного.

И мы отправились на кухню. Обер начал хозяйничать:

— В конце концов, я министр иностранных дел, и посольство входит в мое хозяйство.

Когда послу доложили, что министр иностранных дел жарит яичницу на посольской кухне, он, не переодеваясь, вскочил в мерседес и через полчаса был в посольстве.

Я себе представил, какое было бы выражение лица у советского посла, если бы ему сказали, что на посольской кухне Громыко жарит яичницу.

Позже Фриче спрашивал меня:

— Как он, не очень злился?

— Все в порядке.

И действительно, все было в порядке. Мы выпили пару бутылок шампанского и пели песни Брассенса. Оба знали их с пару десятков.

По швейцарским законам президентом Швейцарии становятся по очереди все министры. Обер должен был стать президентом через несколько месяцев и пока считался вице-президентом. После второй бутылки я ему сказал, что он первый глава Швейцарии, посещающий Россию. Потом оказалось, что это неправда. Но многие швейцарские газеты об этом написали.

Через месяц он прислал мне альбом и письмо, где называл меня «другом». В шутку писал, что по моему совету Швейцария вступит в ООН.

— Если об этом узнает заместитель министра, он тебя сошлет в самую глухую Африку, — с грустью констатировал А. Адамишин. — Пора тебя куда-то пристраивать.

Через пару месяцев я стал советником советского посольства в Тунисе.

195. Мужская солидарность

Я провожаю Обера в Шереметьево. И вдруг появляется Грета.

Лет десять назад она была студенткой в Центральной комсомольской школе, где я работал деканом. Высокого роста, худобы чрезвычайной, без намеков на бюст, с большими голубыми глазами и светлыми волосами, картинная датчанка, она была очень общительной и свободолюбивой. Переводчицей у нее была добрейшая Галя Савченкова. Галя прожила всю блокаду в Ленинграде в доме, соседнем с легендарной Таней Савичевой, и на всю жизнь осталась готовой отдать последнее всем, кто нуждается.

Однажды приходит ко мне Галина и сообщает, что Грета беременна и хочет делать аборт. Делать аборты иностранкам мы не имели права, и я должен был отправить ее домой. Но в Дании аборты были запрещены, и Галина начала меня упрашивать. И упросила. Мне пришлось ездить по разным инстанциям. Все кончилось благополучно.

И вот теперь Грета в Шереметьево. Она подскочила ко мне, расцеловала в губы:

— Я сопровождаю делегацию.

Ярко намалеванные губы и ультракороткая юбка делали ее отчаянно вульгарной.

— Ты не забыл, как я делала аборт…

Она хлопала по плечу меня, министра. К моему удивлению, министр понимающе улыбался, а когда Грета ретировалась, по-заговорщически мне подмигнул.

196. Я понимал везде

Однажды в Вашингтоне я оказался в одной компании с православным священником, которого накануне встретил в ЦРУ. Он развел руками:

— Вы же понимаете…

Я понимал.

В Первом европейском отделе я вел Швейцарию. В мои функции входила комплектация дипломатической почты в советское посольство в Берне и в генконсульство в Женеве. Так как Всемирный совет церквей находился в Швейцарии, московские священнослужители приносили мне документы и деньги, в основном деньги в больших количествах, и я вкладывал их в почту. При нахождении в диппочте из Швейцарии документов в адрес московских церковных организаций я сообщал им, и они приходили за ними. Забавно было то, что из десятка фамилий священнослужителей, отправлявших деньги и документы в Швейцарию и принимавших их там, не было ни одной русской фамилии.

Кагэбэшники не интересовались перепиской. «Мы в курсе», — говорили они.

Я понимал.

197. Напутствие кардинала

Раз уж зашла речь о религии.

Во время своей первой командировки в Алжир на одном из приемов я оказался рядом с кардиналом Северной Африки.

— Я не верю в Бога, — сказал я ему с юношеским задором.

— C’est n’est pas grave, — ответил он, — Ce sera plus important qu’il vous croie. («Это не так важно. Важнее, чтобы он верил в вас».)

Должен признаться, что фразу кардинала я запомнил и старался следовать его словам. Когда позже я рассказал об этом заведующему Первым европейским отделом Анатолию Адамишину, человеку осторожному и склонному к философии, он одобрительно покачал головой:

— Самое главное — не грешить. И довольны будут и бог, и партийная организация.

 

5.3. Будни Первого европейского отдела

198. Куда течет волга

— У Володи Гневашева будут неприятности. Мне звонили из парткома. Пришла анонимка по поводу его машины.

Это мне доложила наша машинистка Лида Казакова. Раньше она работала в парткоме и знала тамошних машинисток.

Я тут же побежал к Володе. Проблема была ясна. Володя уезжал в Голландию и продал свою волгу. Продал в официальном комиссионном магазине, поэтому цену продажи скрыть было нельзя. А была она почти в два раза больше той, за которую он купил машину четыре года назад.

Тут же раздался звонок из парткома. Секретарь парткома Виктор Стукалин пригласил Володю к себе на два часа. До беседы оставалось четыре часа…

В два часа Володя зашел в кабинет Стукалина.

— Как дела? Когда летишь? — приветствовал тот Володю.

Общие слова и наконец:

— А с машиной что делать будешь?

— Я ее продал.

— Правильно сделал. Приедешь, купишь новую. Где продавал?

— В комиссионном.

— Правильно. С рук опасно. Сколько получил?

— 22 тысячи.

— А купил за сколько?

— За 12.

Стукалин развел руками:

— Как же так, Володя! Нехорошо. Спекуляция.

Володя сделал вид, что оправдывается.

— Продал мужикам из Средней Азии. Денег у них целый атташе-кейс. Деньги-то это наши. Сам знаешь, какие у них цены на рынке!

— Знаю, Володя, знаю, — сокрушался Стукалин. — Спекулянты они. Это дело милиции. Но ты-то. Коммунист!

— Ах я! А я всю разницу перевел в Фонд мира.

Стукалин удивился и обрадовался:

— И квитанция есть?

Володя протянул квитанцию. За те четыре часа, что у него оставались до визита в партком, он съездил в сберкассу, снял деньги со сберкнижки и там же перевел их в Фонд мира.

— Как камень с сердца! — радовался Стукалин. — Молодец ты, Володька. Ну ничего я не мог поделать. Сам понимаешь: анонимка. Мои девчонки через вашу Лиду тебя предупредили. Это все, что я мог сделать. Я бы этих анонимщиков! А десять тысяч… Да черт с ними. Больше заработаешь в Голландии.

Стукалина я знал еще с комсомола и всегда считал его порядочным человеком.

199. Слово офицера

Однажды звонок в семь утра. Володя Гневашев:

— Я крупно влип. Вчера перебрал и попал в вытрезвитель. Выручай.

Я понимал его положение. Он только что был утвержден посланником в Голландию и должен был улетать через две недели. Если в МИД придет сообщение из вытрезвителя, на три-четыре года выезд за границу ему будет закрыт.

— Выручай. Я сам взятки давать не умею. Боюсь, влипну еще больше.

— Сколько ассигнуешь?

— Пару сотен достаточно?

— Попытаюсь обойтись одной.

Через час я уже был в вытрезвителе. Меня принял начальник, строгий подполковник баскетбольного роста.

— Сегодня ночью у вас был мой друг Владимир Гневашев. Он очень переживает по поводу того, что испачкал пальто какой-то женщины. Он не знает, как ее найти. Не могли бы вы передать ей некоторую сумму в виде, так сказать, компенсации. Чтобы она смогла купить себе новое пальто.

И я совершенно открыто протянул ему сотенную бумажку.

Подполковник не размышлял ни минуты:

— Я не знаю, кто эта женщина. Но мы ее найдем. Подождите меня.

Он вышел и вернулся через пару минут:

— Женщину мы пока не нашли. Но обязательно найдем. А что касается вашего товарища… Такой благородный поступок! К сожалению, его дело мы уже переслали в отделение, но я вас уверяю: они нам его вернут.

И добавил:

— Слово офицера.

Подполковник сдержал слово. Володя спокойно улетел в свою Голландию.

200. Как я осваивал профессию землемера

Ребята из итальянского сектора прозвали меня землемером.

Как-то я нашел список титулов и профессий людей, к которым в Италии нужно обращаться без слова «синьор». Среди них значилась уже достаточно забытая, но когда-то очень важная профессия — землемер, по-итальянски geometro.

Когда я рассказал о своей находке ребятам из итальянского сектора, те дружно стали звать меня geometro. Заведующий отделом А. Адамишин, в прошлом переводчик с итальянского языка, охотно поддержал шутку.

Однажды очень серьезный человек из Отдела международных организаций поинтересовался, почему меня зовут землемером.

— А я могу в уме перемножать пятизначные и шестизначные цифры, — ответил я и, не дав ему опомниться, добавил: — И, что странно, четырехзначные могу, а трехзначные и двузначные не могу.

— Действительно, странно, — согласился он и вздохнул: — Всякое бывает.

Через пару лет он был назначен послом в одну очень большую страну, но долго там не продержался из-за того, что сдал часть территории, принадлежащей посольству, какому-то местному предпринимателю.

Ему явно был нужен квалифицированный землемер!

201. Брежнев и бананы

Для перевода первых лиц государства приглашали ребят из МИДа.

Однажды вечером программа «Время» передавала беседу Брежнева с французским премьером Л. Фабиусом. Переводил Саша Аристов. Я обратил внимание на то, что во время беседы он делает какие-то непонятные жесты: то наклоняется вперед, то откидывается назад.

На следующий день я его спросил:

— Ты что вчера вертелся во время беседы?

— Я купил жене бананы в кремлевском буфете. Во время перевода положил их на колени, а они упали, и я все время пытался ногой подвинуть их к себе.

202. Как правильно хоронить

Однажды А. Громыко поднимался на лифте и услышал доносящуюся из конференц-зала траурную музыку.

— Кого хоронят? — поинтересовался он.

Оказалось, хоронили третьего секретаря из архивного управления.

И он дал распоряжение генеральному секретарю МИДа, тогда это был Борис Федорович Подцероб, навести порядок.

Подцероб передал распоряжение управляющему делами.

Через неделю тот явился к Подцеробу с документом и начал докладывать:

— По первому разряду будем хоронить…

И начал бойко перечислять должности. Но, дойдя до конца списка, понял, что в число тех, кого следует хоронить по высшему разряду, он забыл включить… генерального секретаря. И тут же поправился:

— И вас, конечно, тоже по первому разряду. Не волнуйтесь, Борис Федорович.

Я был на похоронах Б. Подцероба. Естественно, «по первому разряду» — в конференц-зале, с оркестром. Это было 13 или 14 февраля 1983 года. Почему я запомнил эту дату? После смерти Сталина прошло почти 30 лет. А у гроба стояли люди, которые не только знали Сталина, но и которых знал сам Сталин. И они все еще руководили министерством: министр — А. Громыко, замы — В. Кузнецов, Я. Малик, Н. Фирюбин, С. Козырев, Л. Ильичев, А. Ковалев, В. Семенов.

203. О ненормативной лексике

— Я пробил еще пять подписок на «Советский спорт» для МИДа. Одну могу дать на ваш сектор.

Так говорил, придя к нам в отдел, зам. секретаря парткома Ю. Костиков. Тогда с подпиской на популярные газеты и журналы даже в МИДе было трудно.

Костиков поведал нам, что беседовал с самой Ириной Александровной Дроздковой, заведующей сектором пропаганды Киевского райкома партии:

— Она женщина твердая, но я ее убедил. Так что, ребята, можете меня благодарить.

Когда он ушел, я взял телефонную трубку и попросил ребят взять параллельные трубки.

— Это Киевский раком партии? Соедините меня с товарищем Дроздковой.

В трубке строгий голос:

— Дроздкова, слушаю вас.

— Ты что же, Ир, МИД обижаешь, е… твою мать.

В трубке молчание, потом веселый голос:

— Олег! Привет. Куда ты пропал?

И тоже ненормативная лексика.

Дальше разговоры: как тот, как этот. С Ириной мы работали в райкоме комсомола.

Зашел разговор о подписке. О Костикове.

— Этот ваш мудак моченый был у меня сегодня. Сколько тебе нужно номеров?

Особенно моим сослуживцам понравился «моченый мудак». Костиков был высокомерен, и его не любили.

204. Сдаю португальский язык своей бывшей подчиненной

В МИДе можно было получить надбавку к зарплате за знание иностранного языка, по 5 процентов за каждый язык, но не более 10 процентов. Я сдавал французский и итальянский. Если с итальянским языком проблем никогда не было, то французский сдать было трудно, особенно письменный французский. Кафедра состояла из враждующих кланов. Для выработки «типового» текста перевода приглашался француз. Всякое отклонение от предложенного им текста считалось ошибкой. Да и с устным были проблемы. Дамы, принимавшие экзамен, давно потеряли связь с живым языком. Всем был известен парадоксальный случай. Невероятно, но факт: парень, чекист, пять лет проработавший нелегалом во Франции, получил за устный «тройку».

После приезда из Африки я явился на кафедру иностранных языков. Быстро сдал итальянский. Оставался французский. И тут я встретил Марину Стельмах, когда-то работавшую у меня в комсомольской школе переводчицей с португальского языка. Теперь она преподавала язык в МИДе. Мне пришла в голову идея:

— Марина, прими у меня экзамен по португальскому.

— Никаких проблем.

— Языка я почти не знаю. Но мне нужна «тройка».

И опять «никаких проблем».

Через день я явился на экзамен. Но Марины не оказалось.

— Она очень занята, — объяснила мне девица в очках, — но сказала, что нужно принять у вас экзамен.

Я написал перевод. Ответил на вопросы. Чувствую, девица мнется, смущается. Потом извинилась и ушла. Отсутствовала долго. Вернулась веселая и поставила мне «четверку».

Вечером мне позвонила Марина. Смеется:

— Я действительно не смогла прийти: должна была присутствовать на совещании, но наказала Лене поставить тебе «тройку». Вдруг меня отзывают с совещания: Лена хочет со мной поговорить.

— В чем дело?

— Я решительно отказываюсь ставить «тройку».

Я начинаю объяснять, что к чему. Вдруг она говорит:

— Может быть, у тебя к нему какие-то личные претензии, но ставить «тройку» человеку, который знает на твердую «четверку», я не имею права.

— Миленькая ты моя, — говорю, — ставь «четверку». Ставь.

Через год всю французскую кафедру разогнали, и возглавил ее мой хороший знакомый Саша Платов. Когда-то, несмотря на возражение отдела кадров, я его принял на работу в комсомольскую школу. Это был прекрасный переводчик. Переводил автоматически. Он мог во время перевода решать кроссворды, а после перевода лекции не вспомнить, о чем шла речь.

205. Дело в шляпе

Придя в МИД, я решил поменять кепку на шляпу. Мы с Ларисой пришли в ГУМ, и я начал примерять шляпы. Примерял долго, все не нравились.

— В шляпе ты похож на американского гангстера, — качала головой Лариса.

Наконец молоденькая продавщица не выдержала:

— Может быть, померите кепку.

Но шляпу я тем не менее купил и в МИДе ходил в шляпе.

Прошло лет десять. Однажды я потерял шляпу и пришел на работу в кепке. Это вызвало веселый восторг сотрудников.

— Сними немедленно, — распорядился Володя Гневашев. — В кепке ты похож на одесского бандита.

206. Тети и дяди

Как-то, когда я учился в Военной академии, мы с однокурсниками зашли в фойе гостиницы «Москва». Там стояла модно одетая дама, по всему, актриса или балерина. К удивлению ребят, я подошел к ней:

— Здравствуйте, тетя Зина.

Она обрадовалась:

— Олежка! Здравствуй. Как мама?

Она когда-то танцевала вместе с моей матерью и помнила меня еще ребенком. Мы поговорили несколько минут.

— Я завтра маме позвоню, — сказала она на прощание.

— До свиданья, тетя Зина.

Ребята смотрели на меня с уважением. С такой дамой — и «тетя Зина»!

* * *

Прошло очень много лет.

Я руководил направлением в Первом европейском отделе. Спустился в вестибюль министерства. Там стояли ребята из моего отдела и их жены. Увидев меня, одна подскочила ко мне:

— Здравствуйте, дядя Олег.

Это была дочь моего приятеля.

— Оленька! Здравствуй. Как папа?

Мы когда-то работали вместе с ее отцом. Я помнил ее еще ребенком. Мы поговорили несколько минут.

— Я завтра папе позвоню, — сказал я на прощание.

— До свидания, дядя Олег.

Ребята смотрели на нее с уважением. С начальником — и «дядя Олег»!

207. Дипломаты и история русского романса

Обсуждали последний субботний «Огонек». Саша Рылов сказал, что народному артисту М., певшему романс «Снился мне сад», снился не сад, а киевская котлета. С ним согласились. Я поведал, что текст романса написала дочка одесского мирового судьи Лиза Дитерихс, будучи еще очень молодой девушкой. В 1917 году она уехала из России, и ее следы потерялись.

Вспомнили романс «Я встретил вас», а заодно и графиню Амалию Лерхенфельд, в которую влюбился юный секретарь русского посольства Федя Тютчев: встретив ее, 67-летнюю, он написал текст этого романса.

Юра Баранов, всегда осторожно критиковавший власть, горестно заметил: «В наши дни секретаря посольства, имевшего связь с иностранкой, выгнали бы из МИДа, и русская поэзия лишилась бы великих строчек». Циничный Володя Гневашев подошел к стихотворению Федора Ивановича Тютчева с другой стороны: «Это тогда секретарь посольства имел возможность соблазнять графинь. При нынешней зарплате мы можем рассчитывать только на проституток, и то, если они придерживаются левых взглядов и в силу политических убеждений снижают цену для советских дипломатов».

С этим согласились все, и мы с ним пошли в ближайшее к МИДу кафе, где заказали по сто грамм коньяка.

208. Кот и котлеты

В лифте я встретил атташе нашего отдела Володю Левшова. В руках у него была полиэтиленовая сумка:

— Купил двадцать микояновских котлет и два пакета молока.

— Зачем? — удивился я.

— Перед отъездом в отпуск Демидов (это сотрудник соседнего отдела) просил меня наезжать к нему домой кормить кота. А этот кот ест только вырезку и мороженое пломбир. Дал мне денег, а я…

— И ты про кота забыл, — догадался я.

— Верно. И деньги как-то уплыли. И я купил микояновские котлеты…

Микояновские котлеты тогда были самым дешевом мясным блюдом, которое продавалось в кулинариях.

На следующий день я зашел в комнату, где сидел Володя:

— Как кот?

— С голодухи набросился на котлеты, сожрал все и выхлебал оба пакета молока. Как ты считаешь, мне нужно обязательно покупать вырезку?

Я так не считал.

Через пару недель я снова встретил Володю:

— Как кот?

— Вернулся из отпуска Демидов. Подходит ко мне и говорит: «Скажите честно, сколько денег вы истратили?». Я мнусь, а он: «Мы приехали, сразу же принесли ему вырезку, а он не ест. Вы, неверное, очень старались, я вам доплачу». Сказать, что кот привык к микояновским котлетам, я не мог, но брать с него деньги совесть не позволила».

Недавно мне одна дама рассказывала, сколь привередлива в еде ее болонка. Нет на нее Володи.

209. О ленивом дипломате

Министр А. Громыко был совершенно далек от реальной жизни. Он не представлял себе, с каким трудом в те годы было связано разрешение на поездку за границу.

Однажды заместитель заведующего Первым европейским отделом С. Шавердян докладывал ему что-то о Франции.

— Вы сами давно не были во Франции? — строго спросил министр.

— Давно, — вздохнул Шавердян.

— Всё ленитесь, Шавердян.

Сейчас это не кажется смешным, но тогда смеялся весь МИД.

— Я уже четвертый год ленюсь съездить в США, — сказал мне Володя Чхиквадзе, будущий посол в Литве, трудившийся тогда в отделе США.

210. История с шашлыками

Сергея Даниловича Шавердяна недавно чествовали в российском МИДе. Он ветеран. А я вспомнил, как однажды он попросил меня зайти к нему для «очень конфиденциальной беседы».

— В чем дело? — спросил я, входя в кабинет.

— Ты ничего не почувствовал у входа?

— Ничего.

— Никакого запаха?

— Никакого.

— Шашлыком не пахнет?

— Нет.

— Ты понимаешь, Левков уронил пакет с шашлыками прямо около моего кабинета.

Левков — это третий секретарь отдела.

— Слышал я о этом. В чем проблема?

— А в том. Он нарочно уронил их около моего кабинета или случайно?

— Случайно. Не для того он купил в столовой шашлыки, чтобы ронять у твоего кабинета.

— А не хотел ли он, чтобы надо мной смеялись? Вот, мол, Шавердян с Кавказа и в кабинете ест шашлыки.

Я долго убеждал его в обратном.

211. Как отчество твое?

Мы с С. Д. Шавердяном сидели в кабинете заведующего Первым европейским отделом и принимали присланных к нам на практику студентов МГИМО. Их было пять человек. Все они направлялись в сектор Франции.

Я обратил внимание, что Шавердян записывал фамилию каждого и… отчество.

— Почему ты не записываешь имя, — спросил я, когда ушел последний.

— Имя неважно. Важно отчество.

Он взял телефонный справочник кремлевских телефонов и быстро нашел отцов всех пятерых.

— За пять лет не было ни одного случая, — сказал он, — чтобы в сектор Франции направлялся студент, отец которого не был бы в этом справочнике.

212. Карта Москвы с коричневыми точками

В атташе-кейсе одного моего приятеля, уважаемого и уже немолодого дипломата, я увидел карту Москвы с нанесенными на нее коричневыми звездочками. Я поинтересовался, что это.

— Я мучился животом, а мне приходилось много ездить по Москве, — объяснил он. — Ну и на всякий случай отметил на карте все общественные туалеты.

— До сих пор маешься? — спросил я.

— Да нет. Просто у меня одалживал эту карту Л., — он назвал имя нашего общего знакомого. — Он, как и я, в таких странах работал!

213. Колыбель избранных

Мой приятель Виктор Ломакин стал заместителем директора Института международных отношений. Когда-то мы заседали в одном бюро, ходили вместе на хоккей. Однажды вернулись с хоккея такие взвинченные, что моя жена, всегда ратующая за трезвый образ жизни, по своей инициативе налила нам по полной рюмке водки.

Я увидел его фамилию в телефонном справочнике МИДа. Позвонил.

Настороженные ответы. Потом поняв, что у меня нет ни родственников, ни знакомых, которых я хочу определить в институт, он растаял и стал прежним Виктором. Я, естественно, пошутил по поводу того, как поступают в МГИМО, на что, как всегда, серьезный Виктор ответил:

— Представление о том, что к нам поступают только избранные, неверно. Да, многие поступают именно так. Но я тебе авторитетно заявляю, что тридцать процентов поступают абсолютно честно.

— Знаю, как честно. Вчера в МИДовском коридоре я встретил жену посланника К. Она мне поведала: «Мою Наташку не хотели брать на факультет международных отношений. Сказали, что дочек посланников берут только на факультет международных экономических отношений. А они забыли, что у нас дядя заместитель заведующего отделом ЦК партии».

Виктор не сдавался:

— Сейчас поверишь. Тридцать процентов студентов мы направляем на изучение редких языков: тайского, суахили. Никого из сынков и дочек туда, где говорят на этих языках, не заманишь. Поэтому тридцать процентов у нас поступают честно.

214. Специалист по суахили

Однажды, когда я работал в Комсомольской школе, мы решили перевести занятия для студентов из Мозамбика на суахили.

Нашли выпускника МГИМО — Григория Иосселиани.

Не могу вспоминать об этом несчастном парне без улыбки. На последнем курсе института специально для него где-то отыскали преподавателя суахили. А потом, уже после окончания института, выяснилось, что язык, которому этот преподаватель научил Григория, вовсе не суахили, а редкий африканский диалект, на котором говорят в какой-то глухой провинции.

На работу Григорий устроиться не мог и ходил безработным почти полгода. Я взял его к себе, поручил ездить со слушателями по больницам, а по ходу изучать латиноамериканский диалект испанского языка.

— Опять диалект, — грустно улыбнулся Григорий.

215. О непрестижной профессии дипломат

Жена у третьего секретаря Первого европейского отдела А. Рылова преподавала музыку. Она окончила Высшее музыкальное училище, то же, что и А. Пугачева, а посему и она, и ее муж люто ненавидели известную певицу.

— А ведь она, должно быть, завидует твоей жене, — как-то сказал я ему.

— Почему? — удивился он.

— А как же! Кто она такая? Певица и ничего больше. А твоя жена? Замужем за дипломатом.

В разговор вмешался Володя Гневашев:

— У тебя устаревшие представления о престижности профессий. Я вчера познакомился с заправщицей. Молодая красивая девушка. Кровь с молоком. Пригласил пообедать. Она меня спросила, кто я. Дипломат, говорю, уезжаю в Голландию. Буду встречаться с самой королевой. А она: «Я вас приняла за директора магазина. Вы такой представительный».

— И пообедали?

— Куда там! Кто я такой? Нищий дипломатишко. А она заправщица на заправке в центре города! Она в день зарабатывает больше, чем я за месяц.

216. Ненавистник Высоцкого

Кроме Пугачевой, Рылов почему-то так же люто ненавидел Высоцкого.

Когда тот умер, Рылов возмущался, почему столько шума вокруг его похорон.

— Высоцкого решили в Москве не хоронить, — сообщил я ему.

— Правильно, — обрадовался он.

— Увезут в какую-то деревню и там втихаря похоронят.

— Очень хорошо, — радости Рылова не было предела.

Володя Гневашев сразу понял, в чем дело, и спросил:

— А название этой деревни ты, случаем, не знаешь?

— А как же! — отвечал я. — Знаю. Михайловское…

217. Финские бананы

После Олимпиады в мидовский буфет завезли продукты из Финляндии: сыр, колбасу, конфеты.

Все настолько привыкли к тому, что продукты в буфете финские, что однажды я принес в общую комнату бананы и заявил:

— Финские.

И никто не среагировал. Только минут через десять дотошный Витя Кулешов сказал:

— Я не знал, что в Финляндии есть оранжереи.

218. Куринные тушки не для застенчивых

Как-то в буфете я показал моему приятелю Саше Ровнову на лежащие на витрине куриные тушки:

— Какая поза тебе нравится?

Действительно, ноги у кур были подняты и развернуты по-разному, и намек был настолько очевидным, что следившая за нашим разговором и искоса поглядывавшая на кур буфетчица Лида густо покраснела.

Саша потом часто вспоминал эту историю:

— Надо же, Лидку в краску вогнал.

Однажды я не заметил Лиду, несущую поднос для какого-то начальства, и первым прошел в лифт.

Идущий сзади субъект вежливо уступил ей дорогу, а когда лифт поехал, начал распространяться:

— Я вам приношу извинение за дипломатов, которые не уступают дорогу даме. Есть еще такие у нас.

Естественно, всё в мой адрес. Я не выдержал и спросил Лиду:

— Куриных тушек у тебя сегодня не будет?

К удивлению вежливого субъекта, Лида толкнула меня в бок и захихикала.

219. Как важно быть вежливым

Через пару дней я узнал, что субъект, который отчитал меня в лифте за невежливое отношение к даме, недавно приехал из Португалии и обретается в нашем отделе в португальском секторе.

— Ваш новый сотрудник утонченно вежлив, — доложил я ребятам из сектора, а они дружно засмеялись:

— Подожди, мы тебе покажем.

И точно, через два дня прибегает кто-то из их сектора и зовет: «Иди к нам».

Я пошел и увидел этого вежливого субъекта, разговаривающего по телефону. Речь привести не могу, потому как не решаюсь употребить нецензурные слова. Чаще всего он использовал слово на «п». Главными героинями его разговора были «молодая п.» и «старая п.» Он говорил сначала с «молодой п.». Потом с «п. старой».

Удивлению моему не было границ, когда ребята мне объяснили, что разговаривает он со своей супругой и дочерью и что так он их обычно называет.

Этот тип прославился через полгода тем, что потерял ноту с агреманом на посла Португалии. Португальцы нервничали, они не могли понять, почему советский МИД в течение трех месяцев не дает согласие на прием их посла. Ввиду необычности инцидента его скрыли от Громыко. А главный фигурант отправился посланником в Анголу. Через полгода его оттуда выгнали.

220. Голландское направление

МИД — это большая деревня. Анекдот или шутка распространяется по всем зданиям молниеносно.

Однажды меня назначили временно курировать Голландию.

— Я ничего не знаю про Голландию, — отбивался я. — Знаю только, что голландскими бывают: сыр, х… и высоты.

Через час мне позвонил Леня Теплинский из управления на Гоголевском бульваре.

— А про высоты ты по делу.

Позже один из моих коллег рассказывал:

— Когда я был в Израиле, мне предложили посетить Голанские высоты. Я отказался и сказал, что если речь идет о чем-то голландском, то я предпочту сыр. Меня не поняли.

221. Недостаток бдительных

Около входа в метро «Смоленская радиальная» висела доска «Не проходите мимо». Там помещали фотографии пьяниц, дебоширов и прочих хулиганов.

Мы, великовозрастные шутники из Первого европейского отдела, прилепили туда фотографию нашего товарища Юру Гаганова, добродушного веселого парня, и написали: «Злостный алиментщик. Если его встретите, сообщите по телефону…». И дали телефон одного нашего парня.

Гаганов, ничего не подозревая, в течение двух месяцев пять раз в неделю ходил мимо этой доски. Однако бдительных людей не оказалось. Никто не звонил, и мы фотографию сняли.

222. МИД и его поэты. Поэт первый — заместитель министра

В конце года каждое посольство представляет в Центральный аппарат политический отчет. После знакомства с ним работники Центрального аппарата должны направлять в посольство «заключение на отчет». Быстрота направления этого заключения контролируется Генеральным секретариатом, поэтому мы писали его заблаговременно, зачастую до получения отчета, ибо всё, что будет сказано в отчете, легко прогнозировалось; да и выводы наши мало кого интересовали, мы не читали отчет, и наше заключение в посольстве не читали.

Заключение должен был подписывать заместитель министра. На мою беду заместителем министра, курирующим наш отдел, был А. Ковалев, человек капризный и неумный. Подписать у него бумагу было крайне трудно. Придирался по пустякам. Однажды он вернул мне справку безо всяких объяснений, только на одной странице на полях было написано «ха-ха».

— Что делать? — спросил я у своего непосредственного начальника А. Адамишина.

— Посмеяться, потом подождать, пока Ковалев уедет в командировку, и подписать у другого зама.

К счастью, в командировки Ковалев ездил часто. Однажды он куда-то отбыл как раз во время написания заключений; мои коллеги, получившие отчеты от своих посольств, шустро подписали свои заключения, но посольство в Швейцарии с отчетом затягивало.

Наконец отчет пришел, звоню в секретариат Ковалева. Мне говорят: Ковалев будет после обеда. Я срочно бегу к заместителю министра И. Земскову.

Добрейший Игорь Николаевич спрашивает:

— Когда вернется Ковалев?

— Сегодня после обеда, — признаюсь я.

И Игорь Николаевич подписывает заключение. Он тоже очень хорошо знал, что такое Ковалев.

У Ковалева была слабость: он писал стихи, писал много и плохо. Но очень хотел, чтобы его приняли в Союз писателей. Он отправлял на длительную стажировку в Италию поэтов, посылал во Францию композиторов, которые писали песни на его стихи. Но в Союз писателей его не приняли.

Именно Ковалева выбрал Горбачев для получения от его имени Нобелевской премии. Вот уж поистине права французская пословица «Помощник черта тоже с рогами».

223. МИД и его поэты. Поэт второй — третий секретарь

А поэт был у нас в отделе. Толя Пшеничный. Член Союза писателей, настоящий поэт. Ковалев об этом не знал. Толя скрывал свою причастность к литературному цеху, а мы ему помогали, ибо понимали: если Ковалев узнает, что какой-то третий секретаришко — член Союза, то в МИДе Толе не удержаться.

Мы с Толей часто дурачились, переходили на белый стих и иногда так заговаривались, что не могли остановиться. В лифте объяснялись стихами:

— Не знаю я, что взять мне на второе?

— Как в прошлый раз, возьми котлеты с рисом.

— Как надоели эти мне котлеты…

На нас смотрели, как на сумасшедших.

Толя всегда куда-то торопился, где-то что-то писал, где-то выступал. Прибегал в отдел, запыхавшись, и еще из дверей спрашивал:

— Мне кто-нибудь звонил?

Однажды я решил над ним подшутить:

— Тебе звонили. Просили приехать в воскресенье.

— В воскресенье! — взвыл Толя. — Во сколько?

— В семь утра.

— Ну это слишком! Утром в воскресенье. Куда?

— На Черную речку.

Толя не был москвичом и сразу не врубился.

— Кто хоть звонил? Как фамилия?

Я под общий хохот ответил:

— Какой-то Дантес.

Недавно Толе исполнилось 60 лет. Он по-прежнему пишет замечательные стихи.

224. Качественная эволюция заведующих кафедрой философии

Работая деканом Центральной комсомольской школы, я командовал кандидатами и докторами, а сам ученой степени не имел. Среди тех, кто настойчиво предлагал мне свою помощь, был некто Спиридон Спиридонович, как нетрудно догадаться, Спиридонов, великий сын не то марийского, не то чувашского народа. Он защитил докторскую по своему национальному акыну, которого представил как мыслителя и демократа.

— Ничего нет проще, чем защитить диссертацию по гуманитарным наукам, — наставлял он меня. — Пишешь чего-нибудь и рассылаешь рецензентам. В научном мире не принято говорить, что ты дурак, поэтому пришлют тебе с пару десятков замечаний. А ты не торопишься, внесешь все замечания и через год снова пошлешь. Лет через пять они поверят, что ты действительно не считаешь себя умником, и твое дело сделано.

Я его увещеваниям не внимал, да и вскоре перешел в МИД.

В министерстве к степеням относились косо, однако занимать какие-то должности на международной стезе с дипломом химического факультета МГУ было не очень уютно. И снова возник Спиридонов. К тому времени он получил назначение на должность заведующего кафедрой философии в Калининградском университете. Это дало основание моим друзьям судить о качественной эволюции заведующих этой кафедрой «от неустойчивого идеалиста Канта» до «стойкого марксиста Спиридонова».

И я сдался.

225. Экзамены на кандидатский минимум

Экзамены на кандидатский минимум я сдавал в Экономико-статистическом институте.

С политэкономией (это был экзамен по профилирующей дисциплине) получилось весело. Заведующий кафедрой за неделю до экзамена сообщил мне, о чем попросит рассказать, и набросал пять дополнительных вопросов. Когда я изложил основную тему, а это был второй том «Капитала», и он начал задавать дополнительные вопросы, после третьего кафедра возмутилась, преподаватели решили, что он меня заваливает. «Так нельзя! — возмутилась какая-то дама. — Неужели недостаточно того, что он изложил!» Мой благодетель сначала не понял, в чем дело… потом в ресторане мы долго хохотали.

Когда я пришел на кафедру иностранных языков сдавать французский, то после первой же произнесенной мною фразы на языке Мольера преподавательница со словами: «Что же вы не предупредили раньше!» — перешла на русский язык. Минимум по философии я сдал приятелю Спиридонова в ресторане.

226. Любимый ученик

Руководителем мне назначили Эноха Яковлевича Брегеля. Тогда ему шел девяностый год. Он до революции ругался (причем письменно!) с Лениным, но его тем не менее не посадили. Он был автором обстоятельных трудов по мировой экономике, отрасль знания самая для дипломата подходящая.

Я получил от него, кроме напутствий, массу заданий и благополучно отбыл в командировку в Алжир.

Когда через год я приехал в Москву в отпуск, естественно, не написав ни одной строки, то отправился в институт на встречу с руководителем. Отправился без энтузиазма. Первым, что я услышал, было: «Эноха Яковлевича уже нет среди нас». Что поделать. Годы. Я принялся ходить по кабинетам и представлять себя как «любимого ученика» великого человека. Но заметил, что на меня смотрят косо. Ошибку свою я понял не сразу. Оказалось, что Энох Яковлевич не только не умер, а очень даже жив и проживает в Израиле, куда эмигрировал.

Осознав, что для государственного служащего и коммуниста, как бы теперь сказали, «позиционировать» себя в качестве любимого ученика такого человека, более чем небезопасно, я ушел. Ушел из большой науки навсегда.

Утешился я высшими вечерними дипломатическими курсами, где заниматься было необременительно, ибо я сам читал там лекции. А что касается зачетов в виде бесед, то их надо было сдавать друзьям-коллегам. И кроме того, если бы мне вздумалось сдавать зачет по Швейцарии, то сдавать его мне бы пришлось самому себе.

 

5.4. Дипломаты дома

227. Спасти дипломата Владимира

Я уже выходил из дома, когда раздался телефонный звонок.

— Спасай.

Это звонил мой знакомый по работе в Конго Володя Романский.

— Меня забрали в армию.

История была простой. Володя работал в посольстве в Бурунди, приехал в отпуск, а начальство решило не возвращать его в Африку и определило работать в отдел. Человек малоопытный, он забыл встать на учет в военном отделе министерства, и поэтому не получил полагающейся брони. А коли нет брони, то готовься к переподготовке на два месяца.

Сначала ему, разумеется, посылали на дом повестки, но он ушел от жены и снимал квартиру. Жена все повестки выкидывала, а когда к ней пришли с милицией, с радостью назвала его новый адрес.

Словом, утром за ним пришли. Он успел позвонить только мне.

Через час я уже беседовал с подполковником из военного отдела. Тот, назвав Володю мудаком, с чем я согласился, выразил уверенность, что таким, как он, полезно пару месяцев послужить в армии. Однако после того, как я ему объяснил, что все произошло из-за стервы-жены, которая прятала повестки, он заметно смягчился и со словами: «Парню надо помочь» — принялся что-то писать. Потом сказал, что пару-тройку недель послужить Володе все-таки придется.

Трудно найти столь неприспособленного для несения воинской службы парня, чем Володя. Неуклюжий, несобранный, вечно опаздывающий. Я решил ему помочь и отправился к моим друзьям из штаба Военно-морского флота. Через час я уже стоя пил коньяк в закусочной на Дзержинской с моим другом каперангом Львом и другим каперангом Олегом. Лев, как всегда, сетовал по поводу неудач ЦСКА, а Олег долго слушать про Володю не стал:

— Не волнуйся, поможем.

Олег служил тогда первым помощником командующего флотом.

Володя позвонил мне через четыре дня:

— Я теперь моряк. Меня перевели во флот.

228. Хоть всю жизнь служить в военном флоте

Договорились встретиться у метро «Кировская».

Я его не узнал. Это было нечто невообразимое. В солдатской абсолютно бесформенной шинели с полевыми офицерскими погонами, в огромных сапогах и с добродушной улыбкой на широком лице, он был похож на Швейка, точная копия Швейка.

И он мне рассказал, что с ним произошло.

В первый же день воинской службы ему выдали обмундирование и отправили на автобусе в воинскую часть под Липецком, где с другими призванными на переподготовку переводчиками он начал отрабатывать военный перевод. Два часа строевой подготовки в день, солдатская столовая и казарма. Но худшее оказалось впереди.

На четвертый день его сняли с занятий и приказали явиться к командиру. Тот сообщил:

— Тебя откомандировывают в Военно-морской флот.

От удивления и страха Володя не мог произнести ни слова. А командир продолжал:

— Завтра отбудешь.

— Куда? — пролепетал насмерть испуганный Володя.

— Сначала в Москву. А потом куда-нибудь на корабль. На Дальний Восток или на Крайний Север.

Но все оказалось не так страшно. В своей несуразной шинели Володя явился в штаб ВМФ, где его определили работать в бюро пропусков. Жить отпустили домой. Являлся он на службу к семи утра и помогал выписывать пропуска.

Машина получения брони работала медленно, и Володя проработал на флоте три недели.

Потом он долго меня благодарил:

— Когда я узнал, что меня отправляют на флот, очень испугался. Я ведь не умею плавать.

229. Знакомство с милицией

Красный свет. Торможу. Машина останавливается, но передние колеса уже на переходе. Подходит лейтенант.

— Документы.

Лезу в бумажник. А там рядом с документами — пачка денег, которые я только что вместе с билетами получил в валютном управлении. Увидав такое, гаишник быстро принимает решение:

— Вы управляете машиной в нетрезвом виде.

Это было неправдой. Ни в этот день, ни накануне я не пил даже пива. Сидящая рядом со мной Лариса пытается подтвердить, что я трезв. Но лейтенант не отстает:

— Вам надо пройти медицинский осмотр на наличие алкоголя. Пройдёмте в отделение милиции.

По дороге в милицию лейтенант особо не мудрит: пугает письмом в МИД, жалуется на то, что мало зарабатывает.

Перед самым входом в отделение останавливается:

— Может быть, разойдемся по мирному?

— Я трезв.

— Нарколог обязательно найдет, что вы пьяны.

— Не найдет.

Лариса уже ждала меня в милиции, ее туда привез другой гаишник на моей машине.

Лейтенант доложил дежурному майору:

— Водитель ехал пьяным. Отвезите к наркологу.

Второй гаишник отдал ключи от моей машины майору, и оба гаишника уехали.

— Что будем делать? — спросил я майора.

— К вечеру соберем таких, как вы, и повезем к наркологу.

— Но вы же видите, что я не пьян.

— Вижу. Но у меня нет свободных людей.

Потом нашел какого-то сержанта:

— Повезешь к наркологу.

Сержант спросил:

— Он пьяный?

Майор разозлился:

— Ты что, трезвого от пьяного отличить не можешь!

По дороге в районный медпункт сержант рассказывал мне, какие сволочи гаишники и как они, милиционеры, их ненавидят.

Нарколог, ленивая толстая дама, спросила у сержанта:

— Он пьяный?

— Нет! — ответил сержант.

Она заставила меня дунуть в трубку и написала: «Следов алкоголя не обнаружено».

Мы вернулись в отделение. Майор отдал мне ключи от машины и на прощание посоветовал:

— Не пишите на них жалобу. Это же сволочи. Вас будут останавливать на каждом светофоре и потом извиняться. Знаю я такие случаи.

230. Человек в свитере

Во время пребывания в отделении я наблюдал такую сцену. Какой-то парень привел пожилого человека в шерстяном свитере. С тем пришла жена. Парень распорядился посадить человека в обезьянник:

— За ним приедут.

Он ушел, а я спросил майора:

— Кто приедет?

— Из психушки.

— Да он вроде бы нормальный.

— Нормальный. А что я могу сделать! Ничего. Меня самого в психушку отправят.

Человека в свитере он в обезьянник не посадил. Тот что-то говорил жене. Я разобрал только:

— Ты обязательно позвони.

И он назвал имя.

До моего ухода за ними никто не приехал. Майор злился, но молчал.

231. Без страха, но с упрёком

Когда гаишник вымогал взятку и угрожал написать письмо в МИД, я не испугался. И не потому, что был уверен в свое правоте. Я был уверен в своих друзьях.

Гаишники могут отобрать у меня права. Но вечером я бы позвонил или Леве Шапкину, или Боре Чугину.

Лева Шапкин — первый секретарь райкома партии. Он бы дал распоряжение своему помощнику, и на следующий день права мне бы вернули.

Боря Чугин — заместитель начальника Мосавтотранса, по тем временам персона очень влиятельная. Он позвонил бы начальнику районного отделения милиции: «Приятель мой, отличный парень, бывший комсомольский работник. Ну, выпил немного. Но ничего не сделал. Распорядись отдать права». И отдали бы.

В те годы было две силы, с которыми в ГАИ (да и не только в ГАИ) считались: партийно-комсомольское руководство и хозяйственники на больших должностях. Да, пожалуй, еще журналисты. Всех остальных гаишники не ставили ни в грош. Даже мои знакомые кагэбэшники их боялись.

Когда у меня был документ ЦК ВЛКСМ или райкома комсомола, никакую милицию я не боялся. Однажды у меня дома был тот же Лева Шапкин. Приехав ко мне, он отпустил служебную машину, и в два ночи мы пошли к Ленинскому проспекту искать для него такси. По дороге к нам привязались два милиционера. Просто так. И как у них принято: пьяные, хулиганите. Мы оба вынули документы и… о, сказочное превращение: Леву готовы были довезти на патрульной машине до дома.

232. Всякая непохожесть рождает преимущество

Уж не знаю, как получилось, но у меня в военном билете было написано: «национальность — армянин, родной язык — армянский, другими иностранными языками и языками народов СССР — не владеет». Как-то меня вызвали в военкомат в связи с присвоением очередного воинского звания. Меня принял военком. Я ему рассказал о Сан-Томе, откуда недавно приехал. Потом показал свой билет и попросил исправить ошибку. Полковник мне не советовал этого делать.

— Я тебе приведу пример, — сказал он. — Когда я учился в училище, у меня в документе место рождения вместо «город Советск, Тамбовская область» было указано: «Советск, Ташкентская область».

— Так такой области нет, — удивился я.

— Верно, — подтвердил полковник. — А мне написали по ошибке. Когда я окончил училище, весь наш курс направили в Якутию, в самую необжитую местность. Я уже готовился ехать, как вдруг меня вызывают и говорят: «Есть распоряжение уроженцев южных областей не направлять в холодные места». Ну и вместо тундры я поехал в Краснодар.

— Повезло, — сказал я.

Полковник не согласился:

— Дело не в этом. Дело в законе. Всякая непохожесть рождает преимущество.

Я потом часто убеждался в мудрости этого закона.

233. Кочан капусты в день

Терапевтом в мидовской поликлинике был доктор Голицын, из настоящих Голицыных. Человек он был добрый, бюллетени давал по первой просьбе, но лечил странно.

Однажды к нему пришла Таня Мозель, подруга моей жены. Чувствовала она себя скверно, плохо спала, раскалывалась голова. И доктор порекомендовал:

— Поезжайте на рынок и купите капусту.

Удивленная Татьяна спросила:

— Сколько есть?

— Начните с кочана в день, — на полном серьезе посоветовал доктор.

234. Если к другому уходит невеста

Однажды на Арбате я встретил свою старую знакомую Таню. Я встречался с ней, когда учился в академии. В ту пору она была студенткой журфака МГУ. Это была красивая умная девушка, с ней было интересно.

Все было хорошо, но она начала уклоняться от встреч, а потом призналась, что ее мать категорически против ее знакомства с солдатом, и попросила больше ей не звонить. Однажды я все-таки позвонил и попал на мать, та не очень любезно попросила меня оставить ее дочь в покое. Что я и сделал.

И вот теперь через двадцать с лишних лет — Таня. Она изменилась, потолстела.

— Как дела, Таня?

— Плохо. Работаю в заводской многотиражке, зарплата мизерная, с семьей не сложилось. А ты как?

— Работаю в МИДе.

Не поверила. Показал удостоверение.

— Машина есть?

— Есть.

— И дача?

— И дача, и квартира.

— А ведь ты знаешь, это моя мать тогда мне запретила с тобой встречаться.

— Знаю.

— Ну, я ей покажу. Опять из дома выгоню, и теперь уже насовсем.

— Как из дома? — удивился я.

— А так. Пусть убирается в Абрамцево. У меня в квартире она не прописана. Пусть обогревается дровами и ходит в сельпо за два километра.

Она ушла, а я поблагодарил женщину, которая двадцать с лишним лет назад не разрешила мне встречаться со своей дочерью. Теперь я понял, как мне тогда повезло!

235. Валентин и Валентина

Позвонила Лариса:

— У меня четыре билета на «Валентин и Валентина» во МХАТ. Я уже позвонила Любе. Пойдем вместе.

Люба — эта жена моего друга по комсомолу Эдика Родкина. К тому времени он работал заместителем директора Всесоюзного выставочного центра.

Договорились встретиться у выхода из метро «Охотный ряд». Когда я подошел, Лариса и Люба уже меня ждали.

— Где Эдик? — спросил я.

— Не смогла дозвониться. Оставила послание его секретарю.

Решили идти втроем. И… около «Арагви» встретили Эдуарда. Он шел с приема и был изрядно навеселе.

— Идем в театр, — распорядилась его супруга.

Он не поверил:

— В какой театр?

— Во МХАТ.

— Зачем?

Мы его повели, а он спрашивал у меня по дороге:

— Правда в театр?

Когда мы пришли, третий звонок уже прозвенел, и около раздевалки никого не было.

— Разминка уже кончилась? — спросил Эдик у обалдевшей гардеробщицы.

Та негодующе пожала плечами.

Спектакль уже начался, и нас отвели на самый верхний ярус. Эдик устроился на стуле и начал дремать, но не тут-то было. Какая-то девица на стуле рядом при появлении на сцене новой актрисы спрашивала у него:

— Это Вертинская?

Наконец, ему это надоело, и он громко отрапортовал:

— Это не Вертинская, это Джина Лолобриджида.

Ответил так громко, что актеры на сцене обратили внимание и посмотрели в нашу сторону. Позже один из актеров, находившихся тогда на сцене (не помню, кто), сказал Эдику:

— Мы услышали: «Вертинская — это Лолобриджида» — и еле удержались, чтобы не рассмеяться.

В перерыве Эдик выпил бутылку «Боржоми» и — комсомольская закалка подействовала, — когда мы заняли свои места в партере, был уже во вполне приличном состоянии.

А пьеса и спектакль были посредственными.

236. Бегство от всех трех сестер

Это был золотой век театра. Нам с Ларисой повезло: мы видели Ф. Раневскую и Р. Плятта в «Дальше — тишина», М. Ульянова в «Ричарде Третьем», Н. Гундареву в «Леди Макбет Мценского уезда».

Но некоторые спектакли и театры были, с моей точки зрения, переоценены. Каждый раз, когда мы шли в театр на Таганке, я ожидал увидеть если не шедевр, то что-то примечательное, и каждый раз разочаровывался. Один раз на «Добром человеке из Сезуана» мне пришла в голову мысль, что люди пришли, только чтобы посмотреть на Высоцкого, им все равно, как играет он, как играют другие, большинство не понимает содержания пьесы, и их это не волнует.

Однажды мы направились в «Современник» на «Три сестры». У меня в памяти еще оставались «Три сестры» во МХАТе с А. Степановой, А. Тарасовой. Е. Еланской. Еще со школьных лет я запомнил голос В. Качалова в роли Тузенбаха.

Среди исполнителей в «Современнике» значились известные актеры: М. Неелова, В. Гафт, В. Никулин (могу ошибиться). Открылся занавес…

Мы не дождались конца первого акта: скучно, тягуче, какое-то неумелое подражание МХАТу.

Когда мы подошли к раздевалке, то, к большому удивлению, увидели там очередь, а одна гардеробщица сказала другой:

— Смотри-ка, Клава, сегодня что-то раньше побежали.

237. Встреча на свадьбе

Когда я работал в Сан-Томе, мне приходилось раз в месяц летать за дипломатической почтой в Яунде (Камерун) через Либревиль (Габон), где на пару дней я останавливался в прекрасной гостинице «Окуме-палас». Однажды в этой гостинице я встретил своего старого знакомого по Алжиру — корреспондента «Правды» Юру Потемкина.

От него я узнал, что он летит в ЮАР. Там в тюрьме сидит наш парень. Он служил во Французском иностранном легионе. Его обвиняют в шпионаже. В те годы никаких контактов с ЮАР не было, и посещение страны было явлением чрезвычайно редким.

— Везу ему буханку хлеба и банку селедки.

— А спиртное?

— Ты знаешь, так получилось… — начал оправдываться Юра.

— Подожди.

Я сбегал к себе в номер и принес бутылку «Столичной».

Прошло много лет. Я уже работал в Первом европейском. Мой товарищ по посольству в Алжире Валера Б. пригласил меня на свадьбу своей дочери. Валера служил по ведомству Андропова и между двумя загранкомандировками работал в одном из НИИ, как тогда говорили, «под ширмой». С ним был парень, которого он представил как двойного коллегу: и по ведомству, и по работе «под ширмой» в НИИ.

Разговорились. Парень рассказал, что служил во Французском иностранном легионе, его обвинили в шпионаже и арестовали.

— Ты сидел в ЮАР? — спросил я.

— Да.

— К тебе приезжал корреспондент «Правды»?

— Да.

— Привозил водку, хлеб и селедку?

— Да.

И я рассказал ему про встречу с Потемкиным в «Окуме-палас».

Сколько было выпито потом, говорить не буду.

238. Солист из меня не получился

Эта свадьба запомнилась мне курьезной историей.

На свадьбе играла группа из пяти человек. Тогда была очень модной песня С. Кутуньо «Итальяно». Пели они ее без малейшего представления об итальянском языке. Я подошел к ним и сказал, что спою по-итальянски. И спел.

Меня попросили спеть еще. Всего я спел три раза.

В конце вечера ко мне подошел руководитель группы и пригласил работать вместе с ними. В силу моих незначительных вокальных возможностей никогда до этого и после никто петь, да еще солистом меня не приглашал.

— Я знаю только одну песню, — говорил я.

— Неважно.

Сумма, которую, по его словам, я мог бы зарабатывать с ними в неделю, была больше моего месячного заработка первого секретаря в МИДе.

Я отказался.

239. Неисповедимы пути того, кому нужно починить автомобиль

Однажды мне нужно было отремонтировать жигули. Я решил воспользоваться знакомством с моим другом по комсомолу Борисом Чугиным, который к тому времени стал вторым лицом в организации, ведающей всеми московскими станциями техобслуживания. Я позвонил его секретарю, назвал свое имя. Меня быстро соединили. Я попросил помочь отремонтировать машину.

— Так не пойдет. Мы сначала с тобой посидим, поговорим, а уж потом я дам команду. Приезжай, когда сможешь. Но завтра я занят.

А послезавтра был занят я. Встретились мы только через четыре дня. Посидели у него в кабинете, поболтали с часок. Потом он вызвал секретаря, наказал связаться с директором центра техобслуживания жигулей и дать указание отремонтировать мою машину вне очереди. Через пять минут секретарь доложил, что поручение исполнено.

На следующий день я поехал в центр. Директор был в отъезде. Принял он меня только через два дня. Был сама любезность и написал записку начальнику цеха. Начальника цеха я нашел только после выходных. Особо любезным он не был, но дал указание старшему смены, а тот перенаправил меня к механику дяде Мише.

С дядей Мишей я договорился сразу. За пятерку он отремонтировал машину за полчаса.

— Приходи прямо ко мне, — сказал он мне на прощание.

Так я и делал в дальнейшем. Узнав, что на ремонт «по знакомству» я потратил почти десять дней и заплатил ту же пятерку, Володя Гневашев многозначительно изрек:

— Хорошо, что не начал с Брежнева. А то бы ремонтировал целый месяц.

240. Пиджак на липе

Однажды был у нас в гостях наш старый знакомый Игорь Б. Его только что приняли на работу в очень солидную организацию, и мы это дело отмечали.

В три часа ночи Игорь собрался домой. Жили мы тогда на улице Новаторов, и путь его лежал по Ленинскому проспекту к метро «Университетская». Минут двадцать, не больше.

И надо же так случиться, что по дороге домой к нему подступило естественное желание, и серьезное. Человек аккуратный, он сначала снял пиджак, повесил его на липу и присел около дерева.

После благополучного исполнения желания он, не торопясь, дошел до дома, разделся, лег спать, вздремнул. А потом проснулся и вспомнил, что пиджак так и остался висеть на липе. А в пиджаке деньги и удостоверение.

Он моментально оделся и побежал искать липу. Бежал быстро. Ранние прохожие смотрели на него с удивлением. Липу он нашел. И висящий на ней пиджак нашел. Времена тогда были тихие.

Потом мы выпивали за «верную липу».

241. Пешком в булочную

— Сейчас я развернусь, — сказал я Ларисе. — Булочная на другой стороне улицы.

— Ты совершенно разленился, — сказала она. — Тебе лень перейти улицу.

Мы немного поспорили. Естественно, победила Лариса. Я вышел из машины, перешел улицу, купил два батона и пошел по направлению к машине. Свисток. Оказалось, что в этом месте улицу переходить нельзя. Мало того, что я заплатил штраф, мне пришлось целых пять минут выслушивать нотации и заполнять какие-то бланки.

Лариса ждала, что я ей скажу. А я ограничился словами:

— Теперь за хлебом будешь ходить ты.

242. Поездка по Волге

В семидесятые годы были очень модны туристские поездки по Волге. Мы с женой дважды плавали до Астрахани, один раз до Ростова.

Перед самым Ростовом у меня сломался радиоприемник. В Ростове мы нашли радиомастерскую, но часы показывали 12:55, а в час она закрывалась на обед. Времени у нас было в обрез, и я начал упрашивать приемщицу. Сначала она ни в какую. Потом посмотрела на мой приемник:

— Иностранный?

— «Грюндик».

— Тогда я позову Мишу.

Через минуту появился Миша, типичный интеллигент в очках. Он взял мой приемник и унес в мастерскую. Вернулся минут через десять.

— У вас перегорел конденсатор. Такого у нас нет. Но я высчитал параметры и подобрал чешский аналог. Будет работать.

И точно: приемник работал еще лет двадцать.

243. Васюки так и не стали Нью-Москвой

Тогда только что поступили в продажу цветные венгерские пижамные костюмы. При входе на рынок в Саратове я встретил двух вполне солидных мужчин, одетых в эти пижамы, они, вероятно, принимали их за верхнюю одежду. Никто на них не обращал внимания.

В Астрахани мы покупали черную икру банками (такое было время!) и арбузы. Каждый раз, продавая арбуз, продавец спрашивал: «Везете в Москву?» — и, получив утвердительный ответ, напутствовал:

— Каждый день его переворачивайте. А то испортится.

В городе Васильсурске (да, именно те самые Васюки!) я попросил у продавщицы двести грамм рокфора. Она ответила серьезно и назидательно:

— Вы не станете его есть. Он очень пахнет.

И я понял, что Васюки так и не стали Нью-Москвой.

244. Заразная болезнь

Однажды я очень торопился, явно превышал скорость и… свисток. Ко мне подходит гаишник:

— Куда торопимся?

— На Соколиную гору, в больницу.

Гаишник — сама предупредительность:

— Чем заболели?

И я выдаю подготовленный вариант:

— Я неделю как из Африки. Какая-то сыпь появилась на груди. Знаете, в Африке разные заразные болезни.

И протягиваю удостоверение. Гаишник шарахается:

— Не надо. Поезжайте, лечитесь.

245. Сила в фуражке

Один мой приятель возил на заднем сиденье фуражку генерала милиции. Действовало.

А Володя Климов придумал другой вариант. Когда его останавливали, он открывал бардачок и вынимал оттуда… телефонную трубку. В те годы переносной телефон ставился только на машины ответственных персон и их ближайших родственников.

Володя брал трубку и говорил так, чтобы было слышно гаишнику:

— Нет. Я сам виноват. Я виноват сам.

Потом возвращал трубку в бардачок и вежливо подавал гаишнику водительское удостоверение.

Если бы он грубил гаишнику, доказывал, что он не виноват, тот мог подумать, что его обманывают, но вежливое обращение, признание своей вины действовали. Гаишник возвращал удостоверение и желал счастливого пути.

246. О вкусах не спорят

Однажды я не там повернул. Остановивший меня гаишник оказался веселым парнем. Мы с ним познакомились. Иногда потом сидели в кафе, и он учил меня уму-разуму:

— У тебя машина, ты можешь зарабатывать большие деньги. Подвез — и заработал.

— И меня за это…

— Я тебе расскажу, как надо. Подвози только баб. Если остановят, скажешь: понравилась. У нас есть указание: за подвозку пассажиров другого пола не наказывать.

— А что деньги взял?

— Так для продолжения знакомства, для интриги.

— И где мне взять столько клиенток?

— Езжай к шести утра на подмосковную станцию, я тебе скажу, какую. Там обычно молочницы подвезти просят.

— Так они все мордовороты. Ни один гаишник ни в жисть не поверит, что я для продолжения знакомства.

— А ты отвечай: «Это не ваше дело, товарищ капитан. У меня такой вкус». Сойдет.

247. Игра на бдительность

Однажды я ехал по Окружной со скоростью не меньше 80 км в час. Подъезжая к Калужскому шоссе, выскочил на пригорок… а там милицейская машина, как меня ждет. Я подрулил к машине:

— Товарищ капитан, там напротив комплекса КГБ в лесу прячется машина с дипломатическими номерами.

Капитан моментально отреагировал: «Спасибо» — и рванул в сторону комплекса КГБ.

На том же месте был смешной случай с… фамилию умолчу.

Ехал он, по его словам, почти 90 км в час. И патрульная машина. Он от нее. Она за ним. Началась погоня. Он свернул в лесок. Машина за ними. Он поставил машину на полянке, а сам рванул в лес. Через пару минут он вышел, и, естественно, лейтенант ждет его у машины.

— Прости, лейтенант, прихватило. Остановиться не мог. Теперь делай, что хочешь.

Лейтенант расхохотался:

— Бывает!

Пошутили и разъехались. Без штрафа.

248. Наваждение

Однажды со мной произошел совершенно курьезный случай.

Я сел в метро на «Комсомольской». Ехал я после мероприятия с большим количеством горячительного. У дверей увидел группу людей в восточной одежде. Они о чем-то оживленно беседовали на своем языке. Я прислушался и… о ужас. Я их понимал.

Это было настолько странно, что, когда они вышли на «Проспекте Маркса», я пошел за ними. Совершенное наваждение. Они говорили, а я все понимал.

И потом догадался. Они говорили по-молдавски. А молдавский язык близок к итальянскому.

249. Футбол и дипломатия

Футбол в МИДе любили. После футбольного тура, после международных матчей разговоры и споры шли до самого обеда.

Однажды после матча с командой ГДР мы в компании обсуждали судью, оставлявшего безнаказанно грубость наших игроков.

— Немцы первыми начали грубить, — принялся защищать нашу сборную патриот Л. Анучкин-Тимофеев.

На что проходивший мимо Леня Теплинский заметил:

— Верно. Немцы начали грубить первыми. 22 июня 41 года.

Как-то я во время обсуждения «Записки к визиту Брежнева во Францию» предлагал внести несколько поправок. Со мной не соглашались.

Тогда я, повернувшись к Анатолию Адамишину и Леше Глухову, сказал:

— Объясню, чтобы вам было понятно. Иду я по правому краю. Вы вышли к одиннадцатиметровой отметке и ждете передачи. А я откидываю мяч назад.

— Безобразие, — дружно закричали оба.

По этому поводу долго смеялись и потом говорили мне:

— Олег, объясни, как ты умеешь, чтобы нам было понятно.

250. Болельщик и карьера

В первый раз отец привел меня на футбол в 1944 голу. Мне было тогда 9 лет. Финал кубка: ЦДКА — «Зенит». ЦДКА — команда московская, «Зенит» — ленинградская. Я москвич и, естественно, начал болеть за ЦДКА. Пять лет армии не изменили моей привязанности.

Зато все болельщики ЦСКА были моими друзьями. Я не имел никакого опыта работы с европейскими странами, а Адамишин — не меньший фанат ЦСКА, чем я, с ним мы часто ходили вместе на стадион, — как только стал заведующим Первым европейским отделом, взял меня руководить швейцарским направлением.

251. Чемпион МИДа по футболу

На Мосфильмовской улице напротив посольства Швеции располагалась спортивная база МИДа. Аккуратное хорошо ухоженное футбольное поле, здание с раздевалками и душем.

Там проводилось первенство по футболу между отделами министерства.

Не следует пренебрежительно относиться к мидовским футбольным командам. Команда Отдела дипломатической связи состояла из бывших профессиональных футболистов, как правило, «Динамо». В те годы там играл бывший динамовский нападающий Владимир Савдунин.

И тем почетнее было первое место нашего Первого европейского отдела. Конечно, наш руководитель А. Адамишин и его зам. А. Глухов играли в футбол отлично, но главная заслуга в победе принадлежала футболисту, заявленному под фамилией Маслов. И был это Володя Маслаченко, большой наш друг. Ребята из других отделов не протестовали. Было лишь одно условие: он не должен забивать. Однажды мы выиграли первенство, и я стал чемпионом МИДа по футболу. Сколько было тогда выпито!

252. На стадионе

На стадион иногда заглядывали футболисты. Однажды в перерыве между таймами появился Эдик Стрельцов. Он подошёл к Маслаченко:

— Здорово, Маслак.

Тот скорчил удивленную физиономию:

— Вы меня принимаете за Маслаченко. Меня многие принимают за Маслаченко. Очень похож.

— Да ты что! — не отставил Стрельцов.

— Ошиблись, товарищ, — Маслаченко был настоящим артистом.

Потом начался тайм, и Эдик все понял.

Появился еще один бывший торпедовец — Юра Фалин. Стрельцов показал ему на Володю:

— Смотри, как мужик похож на Маслака.

— Да это же Маслак, — удивился тот.

— Сам ошибался. Очень уж похож.

Как-то, уходя со стадиона, я заметил человека, который совершал круги по беговой дорожке. Это был «великий трус» Г. Вицин, его дочь Наташа была замужем за нашим парнем, и у него был пропуск на нашу базу.

Стадиона этого давно уже нет. А у меня до сих пор в памяти тихий московский вечер, погашены огни, изумрудное поле и одинокий бегун.