6.1. Италия всегда прекрасна

253. Ночь во дворце

Я лежал на раскладушке в центре огромного зала и пытался сообразить, где нахожусь. Со стен на меня смотрели портреты каких-то вельможных особ в средневековых костюмах. Слабые лучи, пробивавшиеся через щель между стенами и высоким, как в церкви, потолком, освещали старинный фигурный паркет.

Я поднялся, рядом на простом канцелярском стуле была развешана моя одежда.

Отрылась высокая украшенная золотым орнаментом дверь. Появился вполне современный консул Герман. Он осмотрелся:

— Мрачновато тут. Пойдем завтракать.

Вчера вечером я приехал в Рим.

— Мы ждали тебя завтра, — сказал мне Герман. — И комната для тебя будет готова только завтра. На одну ночь мы тебя где-нибудь разместим. А теперь к столу.

Обильный стол. Три дня в поезде. Позднее время. Я совершенно не помнил, где меня уложили.

— Как спалось? — спросил Герман.

— Как средневековому рыцарю после сражения, — ответил я.

— Ты извини, но пришлось разместить тебя в тронном зале.

И он объяснил. Консульский отдел нашего посольства занимал здание бывшего литовского посольства.

— Мы, конечно, — объяснил Герман, — многое здесь переоборудовали. Но тронный зал решили не трогать, мало ли что может быть.

В этом здании и сейчас размещается консульский отдел русского посольства, литовцам его не отдали.

254. Я и голые девочки

На второй день моего пребывания в Риме консул мне предложил:

— Если не возражаешь, сегодня вечером я покажу тебе кое-что особое. Но никому ни слова.

И повез меня в театр «Волтурно» на представление с голыми девочками.

На следующий день помощник резидента И. Герасимов, друг моего знакомого по Алжиру, конфиденциально отвел меня в сторонку… и:

— Вечером поедем в одно место. Но никому ни слова.

И я снова оказался в том же заведении.

В третий раз я побывал там через день, а на четвертый — девочки начали меня узнавать.

На беду я в этот раз был с Юрой Карповым, вполне солидным дипломатом высокого ранга, супруга которого, строгая дама, работала в консульстве, и поехали мы в «Волтурно» под предлогом приема в японском посольстве.

Две девицы послали мне со сцены воздушный поцелуй.

— А они тебя знают! — сказал я Юре.

— Не может быть, — оправдывался он. — Я здесь всего во второй раз. Первый раз был полтора года назад.

— Так не меня же они приветствуют!

— Верно, не тебя, — согласился он.

По проходу возле нас продефилировала почти голая девица и, подмигнув, что-то проворковала. Я не понял. Попросил Юру перевести. Он вздохнул:

— Она вроде бы пригласила меня за кулисы.

Мы быстро ретировались.

— Ты, пожалуйста, никому не говори, — несколько раз повторил он по дороге домой.

Я обещал и выполнил.

Позже в Москве, когда мы встречались в коридорах МИДа, я допытывался у него:

— Как её звали?

255. Новый порядок

Однажды я вел прием в консульском отделе. Раздался звонок. Человек интересовался визами для своей организации.

— Что за организация? — спросил я.

— Nuovo opinione, — ответил он.

Nuovo opinione — «новый порядок», что-то похоже на неофашистов — такие тоже звонили, и я решительно заявил:

— Для вас виз не будет.

Потом они звонили еще раз. Потом звонил их начальник. Но я был настроен решительно:

— Для вас виз не будет.

А потом, просматривая бумаги, понял, что это вовсе не Nuovo opinione, а Nuovo pignione («новый подшипник»), компания, которая, несмотря на запрещение правительства, поставляла нам трубы широкого диаметра, и естественно, Москва давно уже дала разрешение на выдачу им виз.

Опять звонок.

— Приезжайте немедленно.

Они приехали.

В отличие от консула, который был по рангу второй секретарь и не имел права подписывать визы, я такое право имел. Я приказал девочкам быстренько напечатать десять виз и, когда приехал ответственный чин из компании, у него на глазах подписал все визы.

Посольское начальство посвящать в эту историю я не стал, а помощнику резидента Ивану Герасимову, другу моего знакомого по Алжиру, всё рассказал.

— Через час они привезут ящик вина, выпьем с тобой вдвоем, — распорядился он.

Но он ошибся. Они действительно приехали через час, но привезли… три ящика вина.

Пили мы с Иваном две недели.

256. Ужасные братья

Получив список лиц, желающих посетить СССР в качестве туристов, мы сначала проверяли, не занесен ли кто-нибудь в так называемый черный список, список лиц, которым въезд в СССР запрещен, и затем отправляли документы во Второе консульское управление МИДа — то есть в КГБ — с пометкой «если не будет возражений, выдадим туристскую визу». Как правило, возражений не было.

Но однажды мы получили из Москвы указание: «Джорджо Келлани и Альберто Келлани визу не выдавать». Эти двое братьев должны были лететь на празднование 7 ноября в составе большой группы, которую формировало… руководство Коммунистической партии Италии.

Я тут же сообщил об этом синьорине Тициане, ответственной за формирование групп из компартии. Она позвонила мне через час:

— Ничего понять не могу. Это простые рабочие из Пизы, ни в чем не замешаны.

Я еще раз проверил черный список, братьев там не было. Я спросил у наших пинкертонов, нет ли у них каких-либо претензий к ним. Никаких.

Через неделю позвонила Тициана:

— Не путаете ли вы их с террористом Арридо Келлани? Его фамилия по-итальянски начинается не с С, как у братьев Келлани, а с Q. Он был убит еще тридцать лет назад.

И точно: на букву Q у нас значился Арридо Келлани. В Москве, вероятно, был список по-русски.

Мы подробно объяснили Москве, в чем ошибка, и получили ответ: «Визы выдайте. Но после 7 ноября». На всякий случай.

Кстати, такие черные списки имеются во всех посольствах. Как я узнал много позже, мне самому долго не давали визу в Италию, потому что моя фамилия была очень похожа на фамилию давно убитого армянского террориста.

257. Бдительный карабинер

Рабочий день окончился в пять. Я остался один в консульском отделе.

На пороге появился карабинер, охраняющий наше здание. Из его сбивчивого рассказа я понял, что он должен ехать на свадьбу сестры, автобус уходит через двадцать минут, а сменщик опаздывает.

— Разрешите, я оставлю на территории консульства мой автомат.

Мы с ним вышли во двор. Он продолжал меня уверять, что сменщик вот-вот появится, поставил автомат у двери и снова стал мяться:

— Не могли бы вы подержать у себя «Книгу наблюдений».

Это книга, в которую записывают, кто к нам приходит, и которую передают местной безопасности.

Я любезно согласился, он вручил мне книгу и быстро исчез.

Сменщик появился минут через пять. Я отдал ему книгу, показал, где стоит автомат. Он меня поблагодарил и попросил ничего не говорить начальству. Я пообещал.

Обещание я выполнил. Я не стал ничего говорить ни его начальству… ни своему.

258. Тернополь может спать спокойно

Возвращался я в Москву из Рима поездом. Должен был проезжать через Тернополь.

— Передай посылку моим друзьям в Тернополе, — попросил меня помощник резидента Иван Герасимов. — Они будут ждать тебя на платформе.

Я согласился. Иван передал мне чемоданчик, в котором, как он сказал, находилась радиоаппаратура. У меня был диппаспорт, и таможни я не боялся.

Поезд прибыл в Тернополь по расписанию в час дня.

Я вышел на платформу. Никого. Новых пассажиров не было и никто в Тернополе не выходил. И вдруг голос сзади:

— Поставьте чемодан на платформу.

Я поставил. Снова голос:

— Возьмите чемодан.

Я взял.

Голос сказал: «Спасибо», а когда я повернулся, сзади никого не было. В руках я держал какой-то чемодан.

Когда я открыл этот чемодан в купе, то обнаружил внутри бутылку горилки, сало, колбасу и буханку хлеба.

 

6.2. Цицероны со спецподготовкой

259. Человек с бумажкой

Однажды меня пригласили в ЦК КПСС, и вскоре я стал лектором отдела пропаганды и агитации, а через шесть лет меня приняли в основную группу лекторов-международников ЦК и начали включать в бригады, направляемые в обкомы.

Как правило, такие бригады состояли из 4 человек. Кроме меня, в группу включался сотрудник отдела пропаганды и агитации и эксперт по экономике. Руководителем назначался сотрудник Общего отдела, занимающийся партийными кадрами. Принимали нас на уровне первых секретарей обкомов.

Это было забавно. Входишь в здание ЦК обыкновенным человеком. Через какое-то время тебя принимает секретарь ЦК М. Зимянин, а в особых случаях сам М. Суслов, ты получаешь командировочное удостоверение с подписью Суслова или Зимянина. И сразу становишься другим. Ты можешь покупать билеты на самолет в специальной кассе, книги в специальном киоске и так далее.

260. Бдительные слушатели

Но все-таки главное преимущество, которое давала подпись высокого начальника, состояло не в этом.

Каждый раз, напутствуя лекторов, М. Зимянин говорил:

— Мы вам не платим за работу. Но одно мы вам гарантируем. Если будут письма с отрицательными отзывами на ваши лекции, рассматривать их мы не будем.

Это дорогого стоило. Чего только не писали!

Однажды мне показали письмо, полученное после моей поездки в Тамбов. Автор сообщал, что лектор, то есть я, с издевкой произносил фамилию «Брежнев» и добавлял: «Я вижу его рассказывающим анекдоты про генерального секретаря. Прошу срочно принять меры».

Сотрудник отдела писем начертал на письме резолюцию:

— К вопросам внешней политики Коммунистической партии отношения не имеет.

261. Ораторский прием

Перед лекцией у ветеранов какого-то района в Москве ко мне подошел пожилой мужчина и попросил разрешения присутствовать на лекции. Я его знал, это был Андрей Свердлов, сын Якова Свердлова. Он тогда считался одним из лучших лекторов-международников ЦК партии.

После лекции он посоветовал мне:

— Выбирайте из аудитории трех-четырех человек, непохожих друг на друга, и читайте лекцию им. Если вы убедите их, то вы убедите всю аудиторию.

Позже я прочел, что этим приемом пользовался Гитлер.

262. Суслов и Ленин

Мне приходилось видеть Суслова в работе. Каждый раз, когда я входил в его кабинет, он поднимался, шел навстречу, протягивал руку. А потом, когда я докладывал или просто рассказывал о поездке по стране, он все аккуратно записывал карандашом в маленькую записную книжку. В первый раз я удивился. Я-то знал, что несу банальщину.

— Он всегда записывает, — смеялись ребята из отдела. — У него этих книжек с полтысячи.

Во время совещаний в его кабинете он иногда вставал и шел по направлению к книжным полкам со словами: «Посмотрим, что по этому вопросу говорил Ленин».

Не знаю, как в других случаях, но при мне он ни разу до книг не доходил.

Удивительно точный образ Суслова создал актер И. Ясулович в кинофильме «Брежнев».

263. Суслов и биология

Однажды я присутствовал на совещании в отделе пропаганды ЦК КПСС. Кто-то предложил ввести в школьную программу уроки атеизма.

М. Суслов не согласился:

— Если возникнет такая необходимость, — пояснил он, — нужно будет увеличить количество часов, отводимых на физику и биологию.

Сейчас физику и биологию хотят сделать предметами, необязательными для изучения в школе.

264. История для мыльной оперы

Однажды с бригадой ЦК партии я оказался в областном центре недалеко от Москвы. В гостинице, где мы остановились, жил писатель Владимир Чивилихин, автор нашумевшей тогда книги «Память», положившей начало националистическому движению в России. Как-то вечером в номере руководителя группы мы разговорились с Чивилихиным, разумеется, о его книге, которую он называл романом-эссе. Кроме нас в беседе принимала активное участие Зоя Михайловна, миловидная особа лет тридцати пяти, заведующая отделом пропаганды и агитации обкома, должность по тем временам очень большая. Она спорила весело, агрессивно, не всегда логично, но всегда эмоционально.

Вдруг открылась дверь и появился лохматый субъект, как впоследствии мы узнали, личный шофер Зои Михайловны. Он повелительным тоном распорядился:

— Зоя Михайловна, пора домой. Пришел Петр Петрович, очень ругается.

Зоя Михайловна сразу сникла, сжалась, виновато извинилась и тихонько ретировалась.

Мы молчали, потом Чивилихин произнес:

— А вы говорите: татаро-монгольское иго!

Но это еще не все.

Через полгода в этот город приехал новый первый секретарь обкома партии, мой давний знакомый по райкому комсомола. Зоя Михайловна ему понравилась, он развелся, развелась она — и отпраздновали свадьбу.

Дела у него в области пошли плохо. Возникли конфликты, я толком не знаю, какие, но его сняли. Некоторое время он проработал в аппарате ЦК.

Последние сведения, которые я имею о нем, относятся к концу восьмидесятых. Тогда он работал директором дома просвещения в Москве, а Зоя Михайловна — там же экскурсоводом.

Жили они счастливо.

Ну чем не история для мыльной оперы!

265. Три министерства в Якутии

В Якутск, куда я прилетел вместе бригадой ЦК партии, я привез подарок от жены моего начальника того времени А. Адамишина. Подарок этот предназначался даме, с которой она познакомилась в санатории на юге, супруге министра юстиции Якутии, человека очень гостеприимного. Я несколько вечеров провел у него дома.

В Якутске я выступал, кроме прочих мест, в Министерстве юстиции, в Министерстве внутренних дел и в Комитете государственной безопасности. В Министерстве юстиции в зале сидели одни якуты, в Министерстве внутренних дел — наполовину якуты, наполовину неякуты. В Комитете государственной безопасности якутов не было.

— Я здесь работаю уже двадцать пять лет, — прокомментировал эту ситуацию министр юстиции, — и за это время не видел ни одного шпиона.

266. Мой сольный концерт

Лекторам ЦК КПСС за лекции денег не платили. Считалось, что это наше партийное поручение. Однако некоторые платили. Военные платили всегда. И однажды мне заплатили в Институте имени Гнесиных.

Я, как обычно, прочел лекцию и собирался домой. Но ко мне подошел мой старый приятель Виктор Кобенко, будущий председатель Литфонда, тогда он был секретарем комсомольской организации института, и позвал в бухгалтерию:

— Мы решили тебе оплатить.

Я стал отказываться.

— У нас пропадают деньги.

Долго меня упрашивать не пришлось.

Каково же было мое удивление, когда бухгалтер вручил мне сумму, равную моему месячному окладу.

— Ты понимаешь, какое дело, — объяснил Виктор. — У нас нет статьи «Расходы на лекции», у нас есть статья «Сольный концерт», ну я тебя и провел по «Сольному концерту».

267. Гробы из Афганистана

Сразу же после начала афганской войны из Афганистана стали поступать гробы с убитыми. С каждым месяцем количество привозимых гробов увеличивалось. Нам, лекторам ЦК, стали задавать вопросы по этому поводу.

Однажды меня взяли в оборот в Москве в закрытом научном институте. Я рассказал об этом Зимянину.

— Если уж там начали спрашивать, надо что-то делать, — сказал он.

Ребята в ЦК мне рассказывали, что высокое начальство начало серьезно опасаться роста антивоенных настроений. Выход был один: прекратить отправку гробов в Россию. Но как это объяснить?

Было принято специальное постановление, и внедренные на предприятия кагэбэшники начали распространять слухи о том, что злоумышленники якобы провозят в гробах наркотики и ценный мех. (Такое действительно случалось.) Отдел пропаганды ЦК подготовил статью в «Известиях» о том, что внутри одного из гробов преступники провезли оружие. («Известия» не погрешили против истины, такой случай действительно имел место.)

И я сразу почувствовал изменение настроения. В Тамбове меня забросали вопросами: почему продолжается глумление над телами погибших. Я об этом тоже доложил.

Через месяц ЦК партии принял постановление «О захоронении погибших на специальных кладбищах». Мы, лекторы, объясняли это положение, никаких возражений со стороны аудитории не было.

268. Ни строчки лжи

«Сила нашей печати, — любил говорить секретарь ЦК по пропаганде М. Зимянин, — в том, что мы пишем только правду и нас нельзя упрекнуть во лжи».

В начале восьмидесятых Отдел пропаганды ЦК партии решил запустить очередную фальшивку против США. Тогда только появился СПИД, и было решено обвинить американцев в его распространении.

Началось с того, что кагэбэшники оплатили индийской газете (кажется, «Пэтриот») статью, в которой говорилось о том, что вирус этой болезни якобы был разработан в американской военно-бактериологической лаборатории. Указывалось место лаборатории — маленький городок в штате Мэриленд, там действительно была такая лаборатория. Потом, писалось в газете, в силу каких-то причин, халатность или случай, вирус вырвался из лаборатории. Особо подчеркивалось, что произошло это, скорее всего, «неумышленно».

Через пару недель ими же была оплачена статья в известной своими левыми взглядами английской газете «Индепенденс», где, со ссылкой на статью в «Пэтриот», было рассказано о «случае в Мэриленде».

Через месяц корреспондент одной из советских центральных газет (если память мне не изменяет, «Известий»), добросовестно ссылаясь на «влиятельную английскую газету «Индепенденс» и «другие газеты», написал, что американцы по небрежности выпустили вирус из своей лаборатории. Обвинить «Известия» в клевете было невозможно, ибо они сообщили только о том, о чем было напечатано в других газетах, не добавив от себя ни единого слова по существу дела.

Проводивший совещание заведующий отделом Е. Тяжельников разъяснил:

— Поймать нас за руку невозможно. Однако вы избегайте подробного обсуждения этой темы в аудиториях, где много людей с кандидатской степенью.

269. Правила игры и никаких указаний

Я присутствовал при телефонном разговоре моего приятеля Эдуарда Родкина (тогда он был директором какого-то Центра внешнеполитического сотрудничества) с директором Торговой палаты Е. П. Питоврановым.

Речь шла о делегации, которую Центр направлял в США. За неделю до разговора к Эдуарду обратилась одна из его сотрудниц (имя помню — Татьяна, фамилию — нет) и спросила:

— Если состав делегации будет увеличен на одного человека, вы добавите меня в делегацию?

Эдуард прекрасно знал, что Татьяна была любовницей сына Брежнева, и, естественно, согласился.

Через день ему позвонил Питовранов:

— Мы решили увеличить состав делегации на одного человека. Кого включить — на твое усмотрение, давить на тебя мы не будем.

Прошло еще два дня. Я сидел у Эдуарда в кабинете. Звонок. Питовранов:

— Нашел кого добавить?

Эдуард назвал фамилию Татьяны.

— Ну если ты ее представляешь, мы тебе доверяем. Кстати, я пытался позвонить тебе по вертушке. Оказалось, у тебе вертушки нет.

Вертушка — в те годы особая телефонная правительственная связь, должность, которую занимал Родкин, не давала ему права на вертушку.

— Это плохо, — констатировал Питовранов. — Я распоряжусь, чтобы тебе поставили.

Через неделю у Эдуарда была вертушка.

270. Журавли и бублички

Отдел пропаганды ЦК партии ежегодно составлял список запрещенных произведений. Иногда было смешно находить среди них такие песни, как «Ленин всегда с нами» или «Наша партия — знамя эпохи». Дело в том, что авторы этих вполне приемлемых для цензуры песен уехали в Израиль.

Среди абсолютно запрещенных были «антисоветские» песни, такие как «Журавли» и блатные «Бублички».

Это было удивительной глупостью.

«Журавли». Антисоветчина? Еще бы!

Но вот только песня эта была написана в 1871 году Алексеем Жемчужниковым, другом и сподвижником Некрасова, одним из создателей Козьмы Пруткова, написана в Германии, и автор, естественно, имеет в виду царскую Россию, потому как другой тогда еще не было. И, формально говоря, приписывать слова «бедность, тоска, угрюмые люди, солнце без силы» Советской России — это-то как раз и означало «распространять сознательную клевету на нашу любимую родину».

Или «Бублички». Никто не удосужился прочитать текст песни.

Разве что только Алексей Максимович Горький мог так гневно обличать хозяев!

271. Марксистов больше нет

— Сейчас марксистов уже не осталось, — говорил мне мой приятель Саша Кузин из отдела пропаганды ЦК. — Всем плевать на дискредитацию капитализма. Теперь у нас капитализм вроде бы даже любят. У нас в ЦК два лагеря: русисты и западники, а марксистов нет.

Это я знал. С одной стороны это были воинствующие русисты, с явным налетом православия (это в отделе ЦК партии!) и антисемитизма, с другой — западники, для которых все западное было приемлемо. Западников было больше. В конце концов они победили. Пост генерального секретаря занял воинствующий западник Михаил Горбачев.

272. Почему я не искал золото партии

После краха Советского Союза много говорили о «золоте партии»: не давал покоя известный монолог Мюллера из «Семнадцати мгновений весны». На самом деле своего золота у партии не было, потому что не могло быть. Ибо все золото страны и так принадлежало партии.

На счету у ЦК партии действительно были огромные суммы, но в рублях. Основные поступления шли за счет взносов и подписки на партийную печать. Но все эти средства строго контролировались и после 1991 года были тщательно учтены.

Многое говорилось о средствах, которые партия тратит на своих зарубежных друзей, однако финансирование так называемых национально-освободительных движений и всякого рода «прогрессивных элементов» шло по линии разведывательных организаций.

Через Управление делами ЦК КПСС большие валютные потоки все-таки проходили. Управление нуждалось в валюте для приобретения крайне дорогостоящей аппаратуры для партийных больниц и санаториев, оргтехники в партийные офисы. Эти средства получали в результате обмена рублей со счетов ЦК партии на твердую валюту. Министерство финансов по просьбе Управления делами обменивало практически любое количество рублей на твердую валюту по крайне выгодному курсу. В смутном 1991 году какая-то часть денег — и, очевидно, немалая — где-то осела. Не потому ли два руководителя Управления делами ЦК потом покончили жизнь самоубийством, причем сделали это столь однообразным и странным способом, выбросившись из окон?

Так что все рассказы о «золоте партии» остаются на совести литераторов. Грешен и я. В моей повести «Тень наркома» я тоже не удержался от соблазна занять своих героев поиском этого золота. Уж больно это романтично.