С Евангелием

Агриков Архимандрит Тихон

4. ПАТРИАРШИЙ ПЕРИОД

 

 

(XII–XIX вв.) (Мф. 20, 5)

И буду пасти овец, обретенных на заклание, овец поистине бедных (Захария 11, 7).

С конца XII-го и начала XIV-го веков Русь и Русская Церковь начинают набирать темп быстрого роста. Татарское засилье было сломлено, русские князья стали стремиться к “великокняжеству”, а церковная власть — к митрополии и даже — патриаршеству. Экономически русский народ стал жить более зажиточно, и потому мощь Русского государства крепла все больше и больше.

Церковь Русская также расширялась и укреплялась: строились монастыри, духовные училища, соборы, храмы и русская церковная иерархия управлялась Митрополитом.

1. СВЯТИТЕЛЬ ПЕТР был первым Московским митрополитом. Он содействовал Великому Московскому князю Иоанну Калите образовывать московский центр управления с главным столичным городом Москвой.

С тех именно времен Москва, бывшая маленьким деревянным поселением, начинает расти и набирать силу.

Святой Петр был поистине родным отцом для Москвы и Московского князя Иоанна. Он заботился о том, чтобы собрать русских князей под единую власть московского князя. Богомудрый святитель знал, что в единении — сила. Хватит страданий, раздоров, вражды и междоусобных кровопролитий! Надо соединиться всем русским в единую могучую семью и стать непобедимым государством. И этого святой Петр, митрополит Московский, успешно добился.

Тем более, что власть Церкви была велика. Ее волю слушали князья и бояре. К Русской церкви нередко приезжали Восточные патриархи: из Иерусалима, Константинополя, Антиохии. Этими приездами они еще больше усиливали авторитет русских митрополитов.

Святитель Петр поистине был Божий избранник. Его жизнь — сплошной подвиг страданий и забот о русском народе. Хотя татарское иго было сильно надломлено, но его еще надо было сломить окончательно. И вот святой Петр вместе с Московским князем Иоанном Калитой набирают моральные и физические силы.

Господь помогал великому святителю. Святое Евангелие распространялось все шире и шире по необъятной стране.

Святитель Петр скончался в глубокой старости. Церковь причислила его к лику святых. (Память его 9 января).

2. СВЯТИТЕЛЬ АЛЕКСИЙ был вторым Московским митрополитом. Он продолжал дело, начатое святым Петром. Личная подвижническая жизнь сделала его великим пастырем земли русской. Пост, молитва, богослужения, заботы о благоустроении церквей, монастырей, духовных общин были постоянным его делом. Святитель сам лично ездил по княжествам, улаживая различные неполадки и разногласия. С этой же целью он посылал и влиятельных людей, как, например, преподобного Сергия Радонежского, с которым был в самых дружественных отношениях. За великую духовную жизнь Господь даровал святому Алексию дар чудотворений. Так, он исцелил от слепоты Тайдулу, жену хана, благодаря чему добился для русского народа больших льгот от татарского повелителя. Любил святитель монашескую жизнь и способствовал ее распространению. Он испрашивал у Московского князя позволения на постройку монастырей и располагал богатых купцов к милости для обителей и бедных людей.

В этот “митрополичий период” наблюдается полное согласие и духовное сотрудничество светских властей с церковными. Князья охотно слушались митрополитов московских и почитали их своими личными отцами духовными и покровителями своих княжеских семей и княжеств, малейшее уклонение от норм нравственности вызывало нарекание со стороны митрополита, и князь смирялся, прося прощение как духовный сын, он каялся перед митрополитом и исправлял свою жизнь. Какое великое поле деятельности для духовенства, какая свобода выбора для добрых дел!

“Кроткие наследуют землю…” (Мф. 5, 5), — сказал Господь.

И вот кроткие служители Церкви, подвижники и рачители народного блага с усердием и самоотвержением пекутся о русском народе. Сами они живут бедно и, часто — без пищи и сна; зато отечески благоустраивают бедных, безродных, вдовиц, многосемейных, бедные храмы, обители и пр. Никто им в этом благородном Божьем деле не мешает, никто не противоречит. Святое Христово Евангелие становится в этот период подлинной Божественной книгой, каждое слово которой звучит законом для мирской власти и для церковной, для каждого русского человека. Слово Божие люди выполняли более, чем читали. Да и как читать, когда большинство было неграмотно! Зато уж, услыша слово Божие в церкви, народ нес его домой, как сокровище, и исполнял его в своей жизни.

“Эх, Петровна, — сказал мужичок в новой холщевой рубахе соседской бабе, — ты, кажись, нынче и в церкви не была?” “Истинно так, Егорыч, — отвечает, покраснев, смущенная баба, — вот промыкалась на базаре, каналья, а купить — ничего не купила, да и мужик мой хворый лежит”. “И взаправду хворый?” — удивляется Егорыч. “Знамо, хворый, — говорит Петровна, — зашел бы вот к больному и рассказал, какой Евангель читали в церкви”. И вот Егорыч идет к больному соседу, дает ему маленькую просфорочку и рассказывает, как дьяк читал “Евангель” о блудном сыне. Больной от радости плачет и благодарит Егорыча, а вместе и кается, что Бог наказал его за то, что он прошлой ночью украл из соседского амбара 10 пудов пшеницы. “Неужто украл?” — спрашивает с удивлением Егорыч. “Вот истинно, Егорыч, украл”, — и больной крестится. “Да у кого же это ты?” — спрашивает Егорыч. “Да у тебя, Егорыч, прости Христа ради,” — признается сосед. Егорыч в недоумении, он молчит. В его душе буря поднимается, негодование, гнев… Но он вспомнил чтение про блудного сына и разом смяк. “У тебя что, есть, что ли, нечего?” — уже спокойно спрашивал он больного. “Не уродилось, Егорыч, детей куча…” — сосед плачет, утирая слезы грязным рукавом рубахи. “Так тебе ищо нада? Вот хвороба у тебе пройдет, — мягко говорит Егорыч, — приходи, насыплю еще десять…” Сосед благодарит, целует руку у Егорыча. А он тихо встал, перекрестился на образа и вышел. На душе у него так сладко-сладко, что самому плакать хочется от умиления.

А вот другая картина: по грязной улице деревянной Москвы едет князь. Он окружен блестящей свитой. Народ приветствует своего князя радостными возгласами и ликованием. Вдруг конь, на котором ехал князь, остановился, как вкопанный. Он даже пятится назад. Князь ударяет верного коня золотой плетью. Конь — на дыбы, но вперед не идет. “Что за беда такая?” — думает в недоумении князь. “Иваша! Иваша!” — слышится в народе. Князь видит, как его свита окружила человека и готова его бить. Один из приближенных князя спрыгнул с коня и пытался свернуть руки назад неизвестному человеку. “Иваша! Иваша!” — кричит народ. Странный человек, которого народ называл “Иваша”, вдруг нагнулся, взял ком грязи и кинул в князя. Все замерли от ужаса немедленной расправы. Но все получилось совсем не так. Князь спокойно сошел с коня, стряхнул со своего белого кафтана грязь и подошел к неизвестному, которого крепко держали приближенные. “Кто это?” — быстро спросил он, оглядывая странного человека, увешанного цепями. — “Иваша! Иваша!” — шумел народ. “Ты — Иваша?” — строго спросил князь неизвестного. “Грязная твоя душа, как это пятно на твоей одежде”, — ответил ему юродивый. Рядом стоящие выхватили мечи. “Оставьте”, — кротко сказал им князь. “Бедная вдова жует солому”, — снова громко произнес Иваша неопределенную фразу. Князь потупился. Эта фраза юродивого сильно его потрясла. Он быстро повернулся, вскочил в седло и сунул руку под полу кафтана… Люди думали, что князь выхватит меч. Но он, вынув золотой, подал оскорбителю. Тот швырнул монету в грязь, опять схватил ком грязи. Но князь уже скакал по улице деревянной Москвы. Он ехал прямо к дому митрополита. За ним следовали его приближенные. “Иваша! Иваша!” — кричали в народе. Войдя к митрополиту, князь упал в ноги и просил прощения за то, что он оскорбил бедную вдову, приказав забрать у нее участок земли. “Бог простит тебя, сын мой, — сказал ему митрополит, — не обижай никогда бедного человека”. “Враг попутал, Владыка”, — смиренно ответил князь, вставая с пола. “За бедного человека стоит Бог, — нравоучительно произнес митрополит, целуя голову князя, — верни землю обиженной вдове”.

Когда князь возвращался обратно в свой княжеский дом, то сопровождающие его видели, как лицо его светилось тихой радостью и необыкновенной добротой…

Вот так наши добрые предки выполняли на деле святое Евангелие. Так они своим личным примером давали народу святые заветы, как надо жить, как исправлять свои ошибки.

Приди, сорви с меня венок, Разбей изнеженную лиру, Хочу воспеть свободу миру, На тронах поразить порок.

Особую силу голос народа стал приобретать потом, когда светская власть от князя перешла к царю. Теперь каждый правитель чувствовал свою сугубую власть. Он гордился своей абсолютной царской державой, и голос совести стал затихать в его сердце. Хотя русские цари были христианами, однако и они допускали человеческие немощи в своем царском деле. Допускали излишества, оскорбления невинных, захват чужого добра, даже убийства и казни по наговору коварных людей. Словом, делали то, чего не должен был делать православный царь. Но в этих уклонениях от норм правды русских царей жестоко обличали или народ, в лице юродивых, или духовенство — в лице митрополитов Московских.

Характерно, что духовенство в описываемый период пользовалось всеми духовным правами, всеми привилегиями. Они могли бы спокойно и благоустроенно жить, как им хотелось, однако, они пренебрегали личным благоустроением, душой они болели о других, главным образом о народе, если видели, что их спасению грозит опасность соблазна и искажения веры в благочестивой жизни. Тогда-то вот святители московские не молчали. Они не мирились с тем, что делает царь плохого. Они не подлаживались под волю и наклонность сильного самодержца. Нет! Они грозно обличали его грехи, чувствуя и остро сознавая свое призвание от Бога — быть хранителями чистоты веры и нравственной жизни народа, они безбоязненно и мужественно говорили царю, что это делать неправильно, а это — нехорошо. Если же самодержец не хотел признать своих ошибок и не смирялся, тогда митрополиты обличали их всенародно в храме или на площади.

Надо понять, что подобные обличения были делом нелегким. Они часто кончалась казнью или, в лучшем случае, тяжелой ссылкой для обличителя. Но долг правды был дороже для служителей Церкви. Евангельская истина горела в их сердцах священным огнем, пламенем непримиримости ко злу, и они мужественно говорили правду. Некоторые говорят, что так может “не ладить” с христианским правительством фанатичное духовенство, т. е. то, которое, якобы, “завышало” свою духовную власть и потому так жестоко обличало своих же христианских царей. “Можно было бы, — говорят они, — обойтись без жертв и казней духовенства, если бы умело и дипломатично указывать ошибки. А резкие формы обличения вызывают неизбежно и ответные жестокие наказания”.

Если так рассуждать, то можно говорить, что и Иисус Христос в неправильной форме обличал книжников и фарисеев. И святые апостолы, мученики неверно обличали мучителей — надо было “ладить”, надо было идти на сделку со злом и с несправедливостью. Так думать честная и боголюбивая душа не может, и тем более — поступать так она не согласится. Она скорее сама пойдет на страдание, смерть, но правду скажет в глаза и кому угодно.

 

ПРАВДА ИЛИ СМЕРТЬ

В наилучшие времена патриархальной жизни русского народа имеется немало случаев, когда, наряду с благочестием царя, выявлялись его кровожадность и жестокость в наказании невинных. Идя в церковь причащаться, он отдает приказ убить или задушить невинного христианина или даже епископа.

Вот к такому периоду относится XV век, когда на московском престоле восседал царь Иван Грозный. Этот человек оставил после себя удивительно запутанную и сложную ситуацию. Он сам был полон противоречий добра и зла, и такое же сознание оставил в людях. Его царство омрачено страшными преступлениями с одной стороны, а с другой — неописуемым благотворением и построением монастырей и храмов.

Особенно в последние годы своего царствования Иван Грозный был болезненно подозрителен и зол. Он не останавливался ни перед какими жертвами, убивал невинных и карал самых близких и нужных ему людей, которые действительно были истинными его доброжелателями и друзьями.

Святые богоносные отцы говорят, что когда народ начинает духовно разлагаться, тогда Господь выдвигает мучеников, чтобы их жертвами оздоровить, излечить народную жизнь.

Так, например, русское общество начала XVI века стало уклоняться от евангельской чистоты. Появились пороки: национальная гордость, излишество и пресыщение, особенно в правящих классах, насилие над бедными, вымогательство и пр. Надо было пробудить народную общественность от духовной спячки. И вот Господь выдвигает ревнителей Евангелия. Они готовы умереть за чистоту учения Христова, только бы пробудить совесть властей и народа в целом.

Есть на свете скорбь земная, Ее удел — одна тоска. Печалью сердца надрывая, Она смыкает нам уста. Но есть другая скорбь — СВЯТАЯ, Она на жертву нас ведет, И буйство злобы усмиряя, Здоровье обществу дает… Явись же Праведная Тень, Любовной мукой искаженна, Опять настал твой светлый день, Святая Правда осуждена…

 

ПРЕПОДОБНЫЙ МАКСИМ ГРЕК (21 января)

Преподобный Максим Грек похоронен в Троице-Сергиевой Лавре. Его святые мощи находятся в Свято-Духовской Церкви, с левой стороны от входа. Как мученик за Правду, он и избрал себе место покоя святую Лавру Сергия Преподобного, как бы для того, чтобы в ее стенах всегда громко звучал голос святой Правды за веру Христову и Евангелие.

Преподобный Максим был родом из Албании. Он был высоко образован. Сильно любил монашество. Жил несколько лет на Афоне.

На Русь его вызвал московский князь Василий Иванович и поручил разобрать библиотеку, затем перевести Толковую Псалтирь. Кроме того, преподобный Максим перевел много и других церковных книг, а также святоотеческой литературу. Он много исправил в книгах ошибок. Но, так как плохо сам знал славянский язык, то и допустил немало ошибок. Его оклеветали пред Московским князем чуть ли не в ереси. Максим защищался, но успеха не имел. Его сослали в заточение в один из дальних монастырей, где он провел 6 лет в ужасных условиях. Тяжелые оковы не снимались с его рук и ног. У него была тесная дымная келия, он терпел холод и голод, а что самое страшное — он был отлучен от святого Причащения и не мог ходить в храм Божий. В слезах и изнеможении он лежал однажды на полу своей тюрьмы, как вдруг почувствовал приятное тепло и услышал голос: “Терпи, старец, этими муками избавишься вечных страданий!” Преподобный поднял голову и увидел Ангела. Он стоял в темном углу и ласково смотрел на старца. Вся келия сияла от его славы.

Преподобный Максим, увидя Ангела, еще сильнее заплакал. Он плакал, как обиженный ребенок, которого пожалела мать. Ангел подошел ближе, взял старца за руку и, подняв его, кротко сказал: “Мужайся, старец, мужайся! Бог укрепит тебя”. Обрадованный и утешенный, преподобный Максим написал углем на стене канон Святому Духу, который мы теперь читаем.

Затем преподобного перевели в Отрочь-монастырь (в Твери). Здесь ему разрешили ходить в церковь и причащаться святых Христовых Тайн. Тут он написал много разных сочинений.

В 1551 году его — уже престарелого и измученного — наконец переводят в Троице-Сергиеву Лавру, где он и скончался, прожив еще пять лет.

Невинные страдания преподобного Максима уготовали ему венец страдальца за Правду Божию!

Хотя преподобный в жизни и никого не обличал в нечестии, но он своими исправлениями насаждал ПРАВУЮ ВЕРУ в людях. Будучи ученым и просвещенным, он видел, как много заблуждений коренится в народной жизни. В своих книгах он боролся со злом, поэтому враг рода человеческого и поднял на него такую страшную бурю гонений.

Дорогой читатель! Когда Бог приведет тебя быть в Лавре Сергия преподобного, зайди в Свято-Духовский храм, пройдя со входа в левую его сторону, ты увидишь святую гробницу преподобного Максима, поклонись ей, припади к ее подножию… В ней упокоился великий безропотный страдалец за Правду Божию. Эта одна из жертв за русский народ патриаршего периода.

А еще, дорогой мой читатель, прошу тебя, вспомни у этой святой гробницы тех, которые ныне страдают за Правду, которых ты знаешь, дабы преподобный Максим помог им терпеливо нести крест жизни и до конца остаться верными Богу и Его святому Евангелию.

Ко всему привыкают люди — Так заведено, знать, на земле. Уж не думаешь, как о чуде, О космическом корабле. Наши души сильны и безсильны… Привыкаем к беде и к войне, Только к чуду Твоей любви . Боже! Невозможно привыкнуть мне!..

 

СВЯТОЙ ФИЛИПП, МИТРОПОЛИТ МОСКОВСКИЙ

Истинно так! Надменные — счастливые, смиренные — несчастные! Да, да смиренные — самые несчастные на всей земле. Так говорит и святой апостол Павел и добавляет: “Если бы Христос не воскрес”. А так как Он воскрес, то надменные останутся ли целы?!

Святой Филипп, митрополит Московский, был очередной жертвой за нравственное оздоровление русского народа XVI века. Он страдал и мученически умер, когда его друг юности царь Иван Васильевич Г розный управлял русской державой. В детских и юношеских летах они вместе, Иван и Василий (таким было мирское имя святого Филиппа), играли в царском дворце, гоняли голубей по старой Москве. Но вот выросли и… один убивает другого. Так жестокая власть расправляется со святой дружбой и правдой.

Юный царедворец Василий однажды услышал в храме такие слова: “Никто не может служить двум господам”… (Мф. 6, 24).

Усмотрев в них призыв Спасителя — отречься от мира, он ночью уходит на Соловки. Скрыв свое происхождение (из бояр Колычевых), юный Василий проходит в Соловецком монастыре самые низкие и тяжелые послушания. Уединение, молитва, физический труд его были особенные. Приняв вскоре иноческое пострижение с именем Филипп, скромный подвижник усиливает свои труды и молитвы. Он целые ночи проводит в молитве и поклонах, по несколько дней не вкушает пищи и питья. И так год за годом, целых тридцать лет!

Слышал Филипп, что в далекой Москве царствует на российском престоле друг его юности, Иоанн. Но что было подвижнику до этого? Хотя он тоже мог быть великим царским чиновником, жить в златоглавой Москве и пользоваться всеми почестями мира сего, но Филипп решил умереть монахом далеко-далеко от мирской суеты. Довольно для него и того, что он видел в юности при царском дворе: видел зависть, клевету, подстрекательство, а то и насилие, жестокость. Теперь вдали от всего этого он хотел тихо умереть и представиться Господу…

Однако Господь готовил Филиппу исповеднический и мученический венец. В 1566 году, когда Московская кафедра стала праздной, Иван Васильевич вызвал Филиппа в Москву. Филипп был уже игуменом. Он категорически отказывался от чести быть всероссийским митрополитом. Но царь непреклонен в своем решении. Может быть, Иван Васильевич надеялся, что Филипп, как его сверстник и друг, поддержит царя во многих его мероприятиях или, по крайней мере, не будет его обличать за беззаконные дела. Однако правда выше дружбы, и священный долг выше личного благополучия. “Если ты, государь, — сказал игумен Филипп царю, — будешь меня слушать, как духовного отца и первосвятителя Божия, то я соглашусь стать митрополитом земли русской, а если же ты будешь делать по своей царской воле без согласия митрополита или вопреки его воле, то лучше отпусти меня в монастырь, где я буду о тебе молить Бога, пока не умру”. Царь Иван Грозный, хотя и не без внутреннего раздражения, дал согласие, что без совета митрополита он ничего важного предпринимать не будет. Хотя этого слова он и не сдержал.

Святой Филипп строго следил за своей русской паствой. Как он любил православный народ, охранял его от всяких заблуждений, и в случае каких-либо испытаний готов был в любую минуту положить душу свою за други свои!

Царь первое время крепился. Он явно боялся митрополита. Но потом, подстрекаемый клеветниками и опричниками, стал производить насилия и жестокости подчас над невинными людьми. Окружив себя недостойными временщиками (опричниками), он делал ночные убийства и грабежи, а потом во дворце писал имена казненных им бояр в синодики и клал о них земные поклоны.

Святой Филипп видел все это и не один раз приходил к царю, чтобы наедине вразумить его. Но самодержавец зашел уже очень далеко. Он даже поверил тому, что будто митрополит хочет его низвергнуть с престола, сам — управлять Россией.

Ночные и дневные казни не прекращалась. Гибли невинные люди. Митрополит выступил в защиту своей паствы. Когда однажды в большой праздник царь со своими приближенными пришел на богослужение, одетый в одежду опричника, святитель Филипп сказал ему: “Государь и самодержавец всероссийский! Прилично ли тебе одеваться в эту одежду разбойников и убийц. Днем ты пришел в храм Божий, а ночью будешь убивать невинные христианские души”. “Владыка, — злобно сказал царь, — не следует тебе вмешиваться в мою царскую державу”.

“Гибнут мои невинные овцы, — твердо произнес митрополит, — и я более не буду молчать, пока жив”.

Царь сдержал свою злобу, он подошел к кресту, но митрополит не дал поцеловать ему креста.

В другой раз, на крестном ходе вокруг Новодевичьего монастыря, митрополит читал святое Евангелие. Он ясно видел, как один из приближенных царя стоял в шапке. Святитель показал на него царю. Царь оглянулся, но лукавец уже успел снять свою шапку. “Ты, владыка, клевещешь на моих опричников”, — сказал раздраженно царь. И с этого момента он решил разделаться со смелым и мужественным митрополитом.

Однажды, когда святитель совершал Божественную службу, в Московский собор ворвалась толпа опричников. Они были одеты во все черное, как монахи, из-под одежды торчали мечи и кинжалы. Святитель знал, что пришел конец его свидетельству за правду: или его убьют здесь же, в храме, или, надругавшись, сошлют в глухой монастырь. Он спокойно служил, когда толпа убийц ворвалась в алтарь, схватила митрополита, сорвала с него святительские одежды, била, пихала; потом в одном рваном подряснике вытащили его из собора, бросили на дровни, и пара лошадей увезла святителя Божия в глушь зимних степей…

Святой Филипп несколько лет был в суровом заточении в Тверском Отрочь-монастыре. К нему никого не допускали. Его морили голодом, жаждой, холодом, явно, что хотели скорее его изжить. Святитель дни и ночи проводил в молитве и слезах.

Он не жаловался на свое ужасное положение, не роптал на Бога и на царя, на то, что так безчеловечно его терзает судьба. Святитель знал, что он должен непременно стать жертвой за свою русскую паству и что час его близок…

Между тем, царь собрался войной на казанских татар. Был удобный повод покончить с опальным митрополитом. Проезжая мимо Отрочь-монастыря, царь послал к святому узнику своего опричника-бандита Малюту Скуратова, чтобы он задушил его. Святой страдалец провидел, что настал конец его жизни. Он всю ночь молился со слезами перед образом Спасителя. Вдруг дверь отворилась, и в нее протиснулся убийца. “Владыка святый, — издевательски сказал пьяный Малюта, — государь просит твоего благословения идти на Казань”. Святитель даже не оглянулся. Он стоял на коленях перед образцом и молился. “Владыка” — заревел опричник. “За чем пришел, то и делай скорее”, — кротко сказал страдалец Божий. Убийца набросился на митрополита, повалил его, надавил на лицо его подушкой и так держал, пока святитель совсем не задохнулся.

Господь чудодейственно прославил исповедника нетлением святых мощей его, во свидетельство торжества Правды Божией над неправдой человеческой.

Память святого Филиппа 9 января.

 

СВЯЩЕННОМУЧЕНИК ГЕРМОГЕН, ПАТРИАРХ МОСКОВСКИЙ

Проснись, страдалец, и взгляни: Земля твоя Русская — в дивной славе, Блистают ночи, сияют дни, Христова правда лишь вновь в опале…

“Ешь солому!” — раздался грубый голос сверху. И к ногам святителя упал сноп ржи. Измученный, обезсиленный Щатриарх всероссийский Гермоген поднял бледное лицо на окно, откуда падал слабый луч света. Ему казалось, что голос, раздавшийся за окном, очень знакомый. “Не иначе это один из московских бояр так радушно питает своего патриарха, — подумал святитель. — Эх, времена, времена, — прошептал он, — как слаб человек без веры и правды Божией!”

Упав на земляной пол темницы, святитель долго лежал неподвижно. Казалось, что он, измученный, истерзанный, всеми покинутый, набирался сил от родной матери-земли. Только она была с ним — святая русская земля! Распростершись на ней, святитель молился. “Господи, — шептал он, — спаси русскую землю. Матерь Божия, спаси Православную веру, спаси русский народ!”…

Шепот стих… Наступила жуткая тишина. В живой могиле не слышно даже малейшего шороха. Только откуда-то сверху, через толстую каменную стену и узкое окно, доносился рокот столичной жизни: глухие голоса, цокот конских копыт. “Господи, — снова раздался стон в сыром подземелье, — лучше мне здесь умереть, чем видеть Русь окатоличенной, а святое Православие — поруганным… Господи!” Казалось, что слабое, изможденное тело Патриарха бьется о сырую землю… Он рыдает… Потом снова все стихло.

Над златоглавой Москвой спустилась холодная, темная, осенняя ночь… “Смутное время” — так назвали историки период, когда Россия не имела своего царя. Иван Грозный умер. Его наследник Димитрий-царевич был зверски убит в Угличе. В стольном граде Москве хозяйничали польские уланы. Воспользовавшись междоусобицей русских бояр, поляки заняли Москву и хотели посадить на русский престол своего короля. Какое это было ужасное время! Какое смущение умов! В какой страшной опасности находилась Православная вера!

Московские бояре продались полякам. Духовенство было обезглавлено. Патриарх брошен в заточение. Народ клонился туда и сюда, как трава от сильной бури.

Силой и коварством оккупанты добились того, что все было готово для торжества католицизма над пораженной Москвой. Только не хватало согласия Патриарха. За решительный отказ дать свое благословение, патриарха Гермогена бросили в сырое подземелье Чудова монастыря. Томимый голодом и холодом, он, как адамант несокрушенный, твердо стоит за святую православную Русь, свободу Православной веры и национальные интересы русского народа. О, если бы Патриарх устрашился мучений?! Если бы он поставил свою личную жизнь выше жизни и интересов своего народа?! Словом, если бы он вместе с московскими боярами пошел на сделку (компромисс) с поляками, что было бы с родной Россией?! Что было бы с нашей Православной верой?!.

Кажется, что никогда еще Русь не испытывала такой страшной опасности, как в то “смутное время”. Никогда еще католический Запад так не торжествовал своей скорой победы, как во времена “Лжедмитрия”. Но “адамант” веры Патриарха Московского победил! Великий святитель Гермоген отстоял свободу веры Православной и русского народа. Но какой ценой!

…Ночью в сырое подземелье со скрипом открылась дверь. Вошли польские чиновники и московские бояре. “Владыка, — сурово сказал один из бояр, — запрети русским ополченцам идти на Москву”. “Сам Бог ведет на вас, предатели земли русской, этих людей” — сказал патриарх. Голос его дрогнул, и он в изнеможении опустился на скамью. “Запрети, владыка, иначе сгниешь здесь, в подземелье!” — сказал другой боярин и, выхватив нож, бросился на святителя. “Вот крест Христов против твоего ножа, изменник!” — строго промолвил патриарх и перекрестился.

В это время снаружи послышался шум, и постыдная делегация быстро удалилась, заперев за собой железные двери. Святитель упал на пол и долго не вставал. Он был глубоко потрясен низостью своих московских бояр. Душа его обливалась кровью за родную православную паству.

Патриарх уже несколько суток не ел и не пил. Его решили уморить голодом. Он уже не мог писать воззвания к народу, не мог молиться. Его сознание начинало путаться. Он совершенно изнемог и лежал на полу недвижимым.

В это время Минин и Пожарский с огромным русским ополчением подошли к самой Москве. В жестокой схватке с поляками они ворвались в столицу. Ополченцы несли чудотворную икону Божией Матери “Казанскую”.

Враги с русскими изменниками заперлись в Кремле. Но и оттуда их выбили. Господь услышал слезные молитвы своего верного служителя. Он спас Россию от нового рабства и сохранила ней святую Православную веру наших отцов. Однако святителю Гермогену не суждено было увидеть торжество правды на святой Руси. Он умер жертвенной смертью в сыром подземелье от голода и полного истощения сил. Но его жертвенной смертью ожила Русская земля, еще более окрепло Православие, еще более объединился в могучую семью весь русский народ.

Святой Пророк говорит: “…Ты сама приучила их начальствовать над тобою, не схватят ли тебя боли, как рождающую женщину” (Иер. 13, 21).

Страх, малодушие, постыдное замалчивание, ужасное рабское подхалимство перед сильными, “кесарево — кесарю и Божие — кесарю” вдохновляет зло и ведет его на подавление Правды. Но Господь выдвигает сильных духом, о волю которых, как о гранитную скалу, разбиваются все волны зла и насилия.

СВЯТОЙ СВЯЩЕННОМУЧЕНИЧЕ ГЕРМОГЕНЕ, МОЛИ БОГА О НАС!

Мы, православные русские люди, верим, что если опять нависнет угроза над Православной верой в России (а она уже нависает…), Господь снова выдвинет людей, о веру и мужество которых разобьются и эти ярые волны бесовские. А ПРАВОСЛАВИЮ на Руси стоять вечно!

 

ПРИМЕТЫ ВРЕМЕНИ

Чудовищ-то, чудовищ надо наградить! И сатану, и самого, вишь, Гитлера… И вечным пламенем снабдить… Не дав в прохладу свитера. А с ними всех тиранов и владык, Одноголовых и многоголовых, Бодающих народы, словно бык, На рубеже веков минувших, новых. Чудовищ-то, чудовищ — пожалеть, А то и возвести их во “святые”. И гимн свободы, счастия воспеть, Настали времена теперь иные… Чудовища, драконы восстают, Но смена им готова, она рядом… Закон любви народы воспоют, К столетьям прошлым обернувшись задом. Христос в венце терновом и цепях Опять идет дорогой каменистой. И Кровь пречистая на раненых стопах… А жатва зыблется опалою зернистой. Главы драконов рубятся, как куст, Одна ж из них кичится великаном. Наводит ужас в мире, страшну грусть. Зловеща тень встает за океаном?…

“Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь” (2 Фес. 2, 7) — ПРАВОСЛАВИЕ.

 

ЮРОДИВЫЕ

Юродивый, как безумный, говорит несвязные речи, совершает глупые поступки, отказывается от пищи, одежды, человеческого жилья, не имеет постоянного пристанища. Он проводит время на площадях, городских улицах, у церковной паперти, на кладбищах, а иногда даже на куче мусора. Но под грубой внешностью, за странными и часто предосудительными поступками юродивые скрывали чистое сердце, полное преданности Богу, и великую любовь к людям.

Своим видом, образом жизни юродивые часто вызывали к себе презрение, притеснения, насмешки, а иногда и побои, но они все терпели благодушно и с радостью.

Какой смысл этого подвига, и как юродивые стояли за Евангельскую правду?

Поэт сказал о России:

Веков грядущих не познав, Ты мчишься вскачь, моя Россия! Как конь ретивый и стремглав Спроси еще, где твоя сила?…

Сила русского народа была в юродивых… Чистота Православной веры была в них.

Было время, когда никто из смертных не мог говорить правду. Страх жестокой расправы закрывал уста всем; никто

не решался открыто обличить беззакония правителя, не рискуя своей головой. А между тем, истина Евангельская осквернялась, традиции церковные грубо нарушались, вера святая терпела поругания. Кто осмелится поднять голос Правды? Кто безбоязненно обличит зарвавшегося деспота? Юродивые! С виду — безумные и глупые, но которые внутри полны благодатной силы и безстрашия. Они косвенно или явно говорили правду, они обличали зло, насилие, безбожие, и Христова правда вновь торжествовала на Руси.

 

БЛАЖЕННЫЙ ПРОКОПИЙ УСТЮЖСКИЙ

Вот эту земную “ценность” и обличал святой Прокопий Устюжский. Русское общество заразилось мирским духом и привязанностью к суете, наживе, деньгам, торговле. А он, раб Божий, Прокопий, ходил днем по улицам города Устюга, ходил полунагой, голодный, холодный, всеми обижаемый, а ночью, когда все покоились в тепле и неге, он обходил церкви, и на папертях их плакал и молился о родном народе.

Насмешки, ругательства, побои градом сыпались на Прокопия, но он не только не обижался, но горячо молился о своих обидчиках. Утомленный, измученный, часто избитый, он ложился отдохнуть на голой земле, на камнях, навозе, где только придется. Зимой и летом ходил он без обуви, в рваной одежде, скудную пищу принимал только от людей богобоязненных. Любимым местом святого Прокопия был камень на берегу реки Сухоны. Сидя на нем, он молился о плавающих по реке и тех, кто плавал… по бурным волнам житейского моря. Кажется, никого он не оскорбил, никого не обличил своим словом, но своей святой жизнью он обличал всех, кто забывал Бога, кто забывал неизбежность своей смерти и страстно прилеплялся к земной суете и богатству.

Русское духовенство учило народ нищете Христовой, учило безкорыстию, но сами напивались и богатели, служа более маммоне, чем Живому Богу. Святой же Прокопий, молча, обличал их в этих пороках, показывая своею жизнью полное безкорыстие и заботу о спасении души.

“Кто это идет?” — в страхе спрашивала барыня у своего мужа. Они ехали на богатом тарантасе, одетые в лисьи шубы. На занесенной снегом тропе показался странный человек. Он был почти раздетый, и голыми ногами ступал по хрустящему снегу. “Это юродивый Прокопий, — ответил барин, — он идет в церковь молиться”. “Ой, я боюсь его, — закричала в истерике барыня, — он страшный!” — “Он незлобив, как агнец”, — успокоил суеверную жену барин. “Кучер! — крикнул он. — А ну-ка, дай ему кнутом по голяшкам!” “Нет, барин, — решительно возразил мужик, — кто Прокопия обидит, того Бог возненавидит. Лучше я дам ему свой медный пятак”. Поравнявшись с юродивым, кучер придержал лошадей и кинул ему монету. Прокопий что-то сказал и поднял глаза к небу. Барыня, закутавшись с головой в шубу, одним глазом все же видела, как голые ноги святого Прокопия были по колено в снегу, по ним стекал тающий снег и тут же замерзал сосульками… Барыня бросила взгляд на лицо юродивого. Оно было спокойным и кротким. Глаза их встретились, и она прочла во взоре Прокопия себе приговор и сострадание.

Всю дорогу она молчала. А когда барин пытался с ней заговорить, она ему не отвечала… Он повернулся, чтобы увидеть ее лицо. Оно было в слезах… Барыня плакала.

Так и умер святой Прокопий на морозе. Нет, не от холода: тело его было теплым и мягким; но от хлада человеческих сердец, которые он согревал своей жизнью.

 

БЛАЖЕННЫЕ НИКОЛАЙ И ФЕДОР НОВГОРОДСКИЕ

Новгородцы, разделенные на две половины рекой Волховом, часто враждовали между собой. Они сходились на Волховском мосту и устраивали бойни. Было много жертв с обеих сторон. Это было ужасное разделение и непримиримая вражда. Она длилась веками. Никто — ни князья, ни митрополиты не могли помирить враждующих друг с другом новгородцев. Но вот два юродивых, Николай и Федор, образумили народ. Юродивые жили на разных берегах Волхова. Николай — на правой стороне, а Федор — на левой. Каждый день в полдень они сходились на мосту и в обличение народа вели между собой “борьбу”. Они часами кричали друг на друга, махали руками, падали, будто сраженные, потом вскочив, снова продолжали “борьбу”.

“Не выходи, нехристь, на мою сторону!” — кричал Николай Федору. “А ты не смей ходить на мою! — возражал Федор.

“Я убью тебя здесь и раздавлю!” “А я тебя, как щуку, утоплю в реке!” — отвечал тем же Федор. “Ты нехристь и бусурман! Уйди с моего моста!” — угрожал Николай. “А ты уйди с моей реки! Ты — фарисей и саддукей!” — вторил ему Федор.

Новгородцы с обеих сторон реки собирались кучками и смотрели на юродивых. Им было стыдно за свою вековую вражду. Те и другие — христиане. И вот надо же биться до крови, до убийства! Они мало-помалу осознавали свой грех, пока, наконец, не бросили эту вековую затею.

Николай часто прогонял Федора, бросая в него кочанами капусты, за что и прозван был юродивый “Никола Кочанов”.

 

БЛАЖЕННЫЙ НИКОЛА ПСКОВСКИЙ

Городу Пскову угрожало полное истребление. За какую-то вину Иван Грозный решил отомстить псковчанам. Он в сопровождении своих верных опричников приехал в Псков и начал было расправу. Случайно зайдя в келью юродивого Николая (Салоса), Иван Грозный был удивлен тем, что юродивый положил перед царем кусок сырого мяса. “Ешь, государь, — сказал Никола, — мясо вкусное!” “Я — христианин, — возразил Грозный, — и не ем мяса в Великий пост”. “Ты пьешь человеческую кровь, — смело сказал ему юродивый. — Оставь наш город и не трогай его”. “Я караю изменников!” — гневно крикнул царь. — “А тебя Бог покарает, как убийцу” — ответил Никола. Грозный вскочил, метнул своими огненными глазами и вышел из кельи. На другой день он уехал в Москву, не причинив никому вреда. Псковитяне плакали от радости, благодарили Бога, прославляли своего заступника, юродивого Николу Салоса.

 

БЛАЖЕННЫЙ ВАСИЛИЙ МОСКОВСКИЙ

С бранней юности он оставил родителей лишив себя на всю жизнь крова и всякого земного утешения. Зиму и лето блаженный ходил едва прикрытый, перенося холод и насмешки праздной толпы. Среди городского шума он был углублен в молитву и не отвечал на оскорбления и грубость. Глубоко и болезненно святой переживал народное заблуждение и часто плакал ночами, валяясь в стужу на церковной паперти.

Проходя мимо домов, в которых люди пировали и пресыщались, он обнимал углы и целовал их. “Что это значит?” — спрашивали Василия. “Ангелы скорбные, — отвечал он, — стоят у этих домов и плачут о погибающих и пирующих”.

Господь дал блаженному дар прозорливости. Царь Иван Грозный стоял однажды в соборе и мечтал о том, какой дворец он построит себе на Воробьевых горах. После службы царь, увидя блаженного, спросил его: “Где ты был, Василий? Я не видел тебя в храме”. “А я видел тебя, — ответил юродивый, — ты был на Воробьевых горах”.

Однажды царю вздумалось пригласить Василия к себе на именины. Подносили заздравную за царя. Юродивый три раза принимал чашу и выливал ее за окно. “Что ты делаешь?” — гневно спросил его царь. “Заливаю пожар в Новгороде”, — ответил Василий.

Действительно, потом выяснилось, что в это время в Новгороде был пожар.

Один вельможа пожалел юродивого. Увидя его раздетым в лютый мороз, он дал ему дорогую шубу. Василий сначала не брал шубу, но потом уступил вельможе и взял. Надев лисью шубу, он помчался в ней по улице. Это увидела недобрая молодежь и решила посмеяться над ним. Один из них, притворившись умершим, лег на дороге. Другие стали просить Василия пожертвовать им что-либо на “погребение”. Отдавая богатую шубу, юродивый сказал: “Лукавнующие потребятся”. Когда он ушел, обманщики стали звать товарища, но он был мертв…

Блаженный не раз предсказывал грядущие народные бедствия. Он побуждал народ молиться, творить милостыню; сам целыми ночами плакал на церковных папертях, не вкушая пищи по несколько дней. Господь по молитвам блаженного отвращал гнев Божий от Москвы и ее окрестностей и ниспосылал Свое благословение.

Юродивый скончался в 1552 году. В честь его в Москве на Красной площади красуется храм “Василия Блаженного”.

Сходите в него, дорогой мой читатель, посмотрите, помолитесь в душе святому угоднику Божию Василию блаженному, Христа ради юродивому, московскому чудотворцу. Вспомните его необычный, трудный подвиг и вместе с ним слейтесь в молитве о родной Москве и русском народе.

 

БУИ

Вы рождены для жизни бранной, Порок народный не щадя, Свободу веры долгожданной Суровой поступью крестя. Презрев утехи жизни дольней, В морозе, голоде, слезах Зовя народ к отчизне горней, Гася пыл ропота в сердцах. Для мира мудрого вы — буи, И сердцем правым воспарив, Несли вы братьям чисты струи, Броней молитвы оградив. Вы — мусор, пыль для сильных мира, Но голос правды пуль сильней, Разят преступные кумиры Дорог туманных, мглы темней… Где вы теперь, толпы потеха, Разгула грань и бед стена? Не разольется горечь смеха У стен царя и у гумна… А Русь все та же, еще звонче, Змеит порок в сердцах людей. И демон злобы еще тоньше Народы тмит планеты всей. Борцы за веру и без страха, Восстаньте вновь, развейте мглу! И изведите мир из краха, Да принесем Христу хвалу. Иль вас страшит расправа злобы?! Иль правды пламень оскудел?! Во лжи сплелися все народы, Поставив истине предел. Нет! Психбольница нас не сломит! Не свяжет вещие уста! Ваш дух — могуч, он к правде клонит И даст России вновь — Христа.

Один из видных иерархов нашего “вывихнутого” времени сказал, что юродивых теперь нет на шумных улицах, площадях, папертях, они обязательно есть в тесных келиях, бедных монастырях, трущобах. И к их голосу нам надо прислушиваться, как тогда, в годы глубокой старины, так и теперь: их смиренными устами говорит Бог… О, если бы наши правители и церковные строители были так смиренны и благоразумны и следовали бы этому мудрому совету, тогда бы дела церковных обществ и государств не были так шатки, легковесны и опасны…

Упоенные властью, человеческой славой, успехами своих жизненных дел, правители народные, презирая все божественное и святое, несутся победным маршем вперед, вперед, не глядя себе под ноги, а между тем, путь опускается все ниже и ниже и вдруг он падает в бездну и исчезает в глубине…

Спаситель сказал: “Если слепой ведет слепого, то не оба ли упадут в яму?..” (святое Евангелие).

 

ТРАВМЫ ПАТРИАРШЕГО ПЕРИОДА

Сии пророческие слова явно исполнялись на церковных управлениях XVII века, когда русская церковь, возгордившись своим господствующим положением, уклонилась от прежней смиренной любви и Христова милосердия.

Став правой рукой гражданских правителей, патриархи и митрополиты возомнили себя не смиренными служителями Христа, а великими деятелями и преобразователями церковной жизни. Обложенные неограниченной властью и несметным богатством, они заботились больше о роскошных службах, драгоценных церковных одеждах, богатых приемах, золотых украшениях, и меньше всего — о народном духовном устроении и Христовой спасительной нищете.

В этом фарисейском убранстве, особенно высшая церковная иерархия, незаметно отошли они от близости простого народа, сделались кабинетными дельцами, не зная духовных запросов народа и не разделяя их нужд и жизненных потребностей.

Повсюду случалось, что епархиальная паства совсем не знала в лицо своего архиерея, потому что он спокойно сидел в своем архиерейском поместье. По праздникам он блистательно служил в своем соборном храме, окруженный славой и величием, а потом разъезжал на тройке с колокольчиком по гостям: к губернатору и им подобным. А о пастве и не думал, поехать по своим далеким приходам и не собирался.

Так, незаметно, церковные начальники стали не духовными отцами, а истинными чиновниками, которые заботились о своей кафедре и личном благополучии больше, чем о живых душах своих пасомых. Более того, они возносились вследствие своего высокого и независимого положения в отношении простых верующих русских людей, особенно крестьян, которые вечно копались в земле и никуда не ездили, кроме базара, чтобы продать рожь или картошку и купить себе сахару, соли и лапти.

Считая себя духовно сведущими, они смело боролись за преобразование, как например: исправление церковных книг, вводя этим в церковную среду ужасную смуту, раскол и трагическую гибель сотни тысяч русских людей.

Вот таким властным церковным деятелем XVII века был патриарх Никон.

 

ПАТРИАРХ НИКОН

Русская церковь еще не знала такой “бури”, такого общего духовного потрясения, как при патриархе Никоне. Со времени патриарха Никона в Русской церкви произошло печальное разделение: на православных и на старообрядцев. Православные (никоновцы) ненавидели старообрядцев, а старообрядцы ненавидели никоновцев. И этот раздор был так велик, что православный не давал старообрядцу и кружки воды напиться, а старообрядец — православному. Между тем, те и другие были христианами. Те и другие чтили и исполняли Евангелие Христово и хорошо знали заповедь о любви.

И до сих пор еще пропасть раздора между православными и старообрядцами. Около трех столетий идут взаимные недоверие и явная скрытая вражда. А в музеях с удовольствием показывают людям роскошные золотые ризы патриарха Никона, его неподъемные одежды, усеянные дорогим жемчугом и драгоценными камнями; показывают его двухпудовые митры золотые, посохи, панагии. Великий был златоносец, сильный волей, могуч духом и телом… Но и оставил после себя великий раскол. Он как бы единым ударом рассек Русскую церковь на две половины, отсюда открылся “позор” ее разделения на многие, многие поколения.

 

ПРОЛОГ

В скиту брат впал в грех. Братья, собравшись, послали за аввой Моисеем. Но он не хотел идти. Тогда пресвитер послал к нему послушника с такими словами: “Иди, авва, тебя ждет собрание”.

Авва Моисей встал, взял худую корзину, наполнил ее песком и так пошел. Братья спрашивали его: “Что это такое, авва?” Старец отвечал им: “Это грехи мои сыплются позади меня, но я их не вижу. А вот чужие грехи вижу, и пришел их судить”.

Услышав это, братия ничего не стали говорить падшему, а простили его и отпустили (из древнего Патерика).

“Мы никого не обидели, никому не повредили, не от кого не искали корысти” (2 Кор. 7, 2).

Если жить с Евангелием в руках, а не в сердце… Если Евангелие украшать золотом и драгоценными камнями, и не исполнять написанное в нем, то скажите, к чему можно прийти?..

 

КАЗНЬ СТРЕЛЬЦОВ

Событие это до сих пор леденит кровь в жилах, когда высмотрите картину Серова. Это было в начале XVIII века. Хотя Петр Первый, всероссийский царь, и обезглавил русскую Церковь, низложив патриаршество, однако святейший Синод мог бы сказать разгневанному царю, что велика измена против земного царя, но еще страшнее измена Царю Небесному…

Нет! Никто из святого Синода не осмелился заступиться за несчастных стрельцов, которых Петр зверски повесил на зубчатой стене Новодевичьего монастыря в Москве. А в чем была их вина? В том только, что они присягнули на верность сестре Петра, царевне Софии. Ведь она была старшая и законная наследница русского престола.

Вот смотришь на эту жестокую расправу над неграмотными, ничего не знающими мужиками и стрельцами и удивляешься — куда же смотрело духовенство? В Евангелие или в широкий карман?

Святитель Амвросий Медиоланский заградил собой вход в церковь великому императору Феодосию, сказав: “Царю, пролившему кровь христианскую, нельзя входить в дом Божий”.

А здесь ни Стефан Яворский, ни Феофан Прокопович, ни другие влиятельные члены Синода не осмелились сказать молодому разъяренному Петру о смягчении вины “полувиновным” беднякам. А они? Они покорные, беззащитные, полураздетые, полуживые, со связанными назад руками подходили к монастырской стене, подставляли свои головы в петлю… и враз повисали в воздухе, долго качаясь из стороны в сторону…

О, если бы встал митрополит Филипп Колычев? Если бы взглянул на эту зверскую расправу патриарх Гермоген! Неужели бы они промолчали? Неужели бы они побоялись сказать царю: “Ты — русский царь, да еще христианин, не тебе ли благороднее простить этих несчастных, введенных в заблуждение людей, смягчить им вину и не клеймить свое имя вечным позором”.

 

ДОКТОР Ф. ГААЗ

Он был даже по национальности не русский, а немец. Однако имел удивительную любовь к людям, причем к тем, которых считали убийцами, смертниками и пр.

Раздав все свое родовое имущество бедным, Феодор Гааз обрек себя на служение каторжникам, заключенным. Он ездил по тюрьмам, каторжным острогам, лазаретам, и всюду старался облегчать тяжелую участь этих обреченных.

Несмотря на то, что каторжники были осуждены “по закону” и несли муки по заслугам, добрый доктор Гааз все же изыскивал путь облегчить их участь, ослабить их страдания. Будучи глубоко религиозным и гуманным человеком, он видел как много людей страдает жестоким образом, страдания делают их еще отчаяннее, еще грубее. Он понимал, что эти люди лишены всякой Христовой любви, всякой нежности; и если Христос исправлял людей более любовью, нежели жестокостью, то почему же к этим русским заключенным нельзя применить такой метод исправления? Так думал доктор Гааз, так он и старался осуществить свои мысли.

Являясь ученым и популярным медиком, доктор Гааз стучался во все высшие инстанции прокуратуры и министерства. Он просил, умолял, доказывал, что заключенные находятся в ужасных условиях, что их не считают за людей, что их бьют, морят голодом, как хотят, так и издеваются над ними.

Когда ему говорили, что они осуждены на это по закону, то он отвечал, что один суд человеческий, а иной суд Божий. Не находя себе должной поддержки в светских кругах, добрый доктор обратился к властям духовным. Он считал, что здесь его поймут, что здесь выполняют Евангельские идеалы любви и милосердия лучше, чем где-либо. Он написал прошение в святой Синод, прося его ходатайствовать перед правительством об улучшении условий для заключенных. И долго-долго доктор не получал никакого ответа на свою просьбу. Он написал повторное прошение такого же содержания. И вот его вызывают в Синод и спрашивают:

— Вы ходатайствуете о заключенных?

— Да, я, — отвечает доктор.

— Разве они не правильно осуждены?

— Правильно, но содержатся безчеловечно.

— А что до этого святому Синоду?

— Здесь — духовные отцы и носители Христовой любви и правды.

— Вы содействуете умножению преступности.

— Нет, я добиваюсь Евангельской правды и человеческого отношения к людям.

Так или иначе, а доктору предложили удалиться с этим вопросом и разрешать его в гражданских инстанциях.

Доктор Гааз плакал от огорчения. “Как это так, — думал он, — кто же теперь может помочь мне, если и святители Христовы забыли дело милосердия Божия!”

Однако он не оставил своих усилий. Ходил в прокуратуру и Синод, всех тревожил, всем надоедал; наконец, чтобы отделаться от назойливого просителя, Синод снова вызвал доктора к себе.

— Вы ходатайствуете о заключенных? — спросил его митрополит.

— Да, я, — ответил доктор Гааз.

— Разве они неправильно осуждены?

— Правильно, но содержатся безчеловечно.

— А что до этого святому Синоду?

Доктор Гааз перестал отвечать. Ему казалось, что над ним бездушно издеваются, а также — над всем страждущим осужденным миром.

“Вы добиваетесь облегчить участь заключенных?” — опять невозмутимо спросил его митрополит.

Доктор молчал. Он чуть не плакал. Нет, не от злости, а от той холодной канцелярской бездушности, безучастности, которые звучали “медью звенящей” в устах митрополита.

“Вы забыли, что они осуждены по закону”, — опять сказал митрополит.

Доктор не выдержал. Он взглянул святителю прямо в глаза и сказал:“А вы, Владыко, забыли Христа, Он тоже был осужден по закону”. Он повернулся и вышел.

О, бедные осужденные! Как они любили доктора Гааза! Он давал им маленькие Евангелия, писал им на клочке бумаги короткие молитвы, сидел ночами около умирающих, писал последние письма их родным: женам, детям, старенькой матери. Поистине он был их родным отцом и матерью, смягчая их грубые, озлобленные сердца Евангельской любовью. И все же доктор Гааз добился своей цели. Он выработал новый проект облегчения ножных и ручных кандалов. И этот его проект был утвержден высшей властью. Раньше кандалы были так тяжелы, что в них заключенный мог пройти всего несколько шагов. Теперь кандалы стали называть именем доктора “Гааз”. Они были значительно легче и удобнее. В них заключенный мог свободно ходить, работать и отдыхать, а главное — молиться и стать новым человеком. Но не новым… заключенным.

Говорят, что, умирая, доктор Гааз молился и плакал. Он просил Господа, чтобы Господь и Освободитель избавил человечество от всяких уз, и телесных, и духовных, и даровал миру свободу во Христе.

Мы не знаем, услышал ли Бог молитву этого нового праведника. Только видим, что уз на земле становится… все больше и больше.

Несчастью верная сестра, Надежда в мрачном подземелье, Придет желанная пора, Разбудит бодрость и веселье

 

* * *

В чужбине свято соблюдая Родной обычай старины. На волю птичку отпускаю При светлом празднике весны. Я стал доступен утешенью. Зачем на Бога мне роптать? Когда единому творенью Могу свободу даровать.

 

* * *

И где мне смерть пошлет судьбина? В ночи ли, в странствии, в волнах? Или соседняя долина Мой примет охладевший прах? Не все ли равно, но свобода, Христом нам данная в любви, Расплавит узы всех народов… Белеет зарево… внемли!

 

НА РУБЕЖЕ РЕШАЮЩИХ СТОЛЕТИЙ (XIX–XX ВВ.)

Патриарший период русской церковной жизни богат и своими благодатными подвижниками, которые ярко сияли на церковном небе. Они были и архиереи, как например, святой Тихон Задонский, Иоасаф Белогородский, Димитрий Ростовский и простые иереи, иеромонахи и миряне. В конце XIX века светлой звездой, озарившей закат патриаршего периода, был преподобный Серафим Саровский. Это дивный и благодатный старец был последним светильником земли Русской в XIX веке. Он был дан Богом русскому народу в тяжелые дни сомнения и разложения, когда интеллигенция духовно гибла от безбожия и разного рода противоречий.

Господь, в лице преподобного Серафима, показал России и всему миру духовную красоту жизни с Богом. Смотрите, мол, вот он новый человек во Христе, — чистый, счастливый, любящий, прекрасный. Он стал с Богом как бы “сверхчеловеком” — целит больных, воздвигает полумертвых, живет со зверями, питается Духом Божиим. Он видит Ангелов, созерцает херувимов и Самого Господа, а Матерь Божия с сонмом девственниц сходит к нему в келию и благословляет его.

Сатана обольщал интеллигенцию прелестью свободы и независимости от Бога и всякого начальства. А Господь, устами преподобного Серафима, говорил: “Смотрите, люди, вот где истинная свобода духа и подлинное блаженство человека, только в союзе с Богом и Его детьми, достигается совершенное развитие личности и конечная цель его жизни…”

Если говорить аллегорически, то можно сказать, что пламенный Серафим слетел с неба на землю и стал жить среди людей России. Он слетел для того, чтобы еще раз убедить русского человека в твердой вере в Бога, чтобы еще раз показать дивную красоту Богоподобия.

Для России наступила пора тяжких, невиданных испытаний и потрясений. Революционная волна быстро надвигалась на русский народ. Эта волна должна была смести с лица земли все старое, традиционное, Божественное. И что было бы с Россией, если бы Бог заранее не дал бы ей преподобного Серафима?! Что было бы с Русской Православной церковью, если бы она не имела у себя этого предивного молитвенника?!

На рубежах апокалипсических столетий явился великий старец Серафим в дремучих саровских лесах и засиял несказанным светом любви и милосердия к людям. Тяжелый физический труд и духовный подвиг воспитали в нем тайнозрителя небесных откровений. Он видел телесными очами Христа — Царя Славы, видел пророков, апостолов, мучеников, всех святых, стоящих окрест Престола, видел Херувимов, Серафимов, Архангелов, Ангелов, летающих и прославляющих Господа. А Матерь Божия — Царица неба и земли — приходила к нему 12 раз с сонмом Ангелов и преподобных.

Ну, скажите, кто из святых от века сподобился такой дивной славы и благодати от Бога?! И все это потому, что преподобный Серафим должен был стать огненной стеной для русского народа в период грядущих социальных потрясений. А предсказания преподобного Серафима о будущих служителях Православной русской церкви делают его пророком последних времен. Он ясно говорит, что будет такое время, когда архиереи земли русской и другие духовные лица уклонятся от сохранения Православия во всей его чистоте. И за то гнев Божий поразит их.

“Три дня, — говорит преподобный Серафим, — стоял я и просил Господа помиловать их; просил лучше лишить меня, убогого Серафима, Царствия Небесного, нежели наказать их. Но Господь не приклонился на просьбу убогого Серафима. Он сказал, что не помилует их, ибо они будут учить заповедям и учениям человеческим, сердце же их будет стоять далеко от Господа”.

Какое страшное пророчество! Какой страх наводит оно на православного христианина! И как это ни ужасно, а это пророчество преподобного Серафима исполняется в наши дни. Последняя четверть двадцатого столетия довершит все…

Теперь же развернута огромная работа по линии “обновления” Православия. Значительный процент русского православного духовенства (высших его кругов) вовлечены в эту работу и активно проводят ее…

О Великий и убогий Серафим, ходатай земли русской! Может быть, еще не поздно умолить о нас Бога? Может быть, теперь Он склонится на твое прошение — помиловать русское духовенство? Или уже…

Кажется, слышится отдаленный голос народного покаяния? Нет! Это гул самолетов, закрывших от нас небо. А где же всеобщий плач смиренного покаяния и молитвы? Он будет. Но не слишком ли поздно?..

ПРЕПОДОБНЕ ОТЧЕ СЕРАФИМЕ, МОЛИ БОГА О НАС!

Вот он идет по заросшей лесной тропочке. Все такой же как и раньше… Согбенная фигурка, приветливое и светлое лицо, белые, как снег, волосы, шапочка на голове, котомочка за плечами, лапотки на ногах, в руках — топорик. Боже мой! Неужели Преподобный идет посекать нас, безплодных смоковниц?..

Но лицо его мягко, глаза голубые и лучезарные, хотя и не без печали… Вот он вышел из лесочка, кажется, усталый и печальный. Подходит к “дальней” своей пустыньке, а там… там мать с детьми: мальчик и девочка лет двенадцати. Старец хотел было укрыться за большой елью, но мать уже увидела его издалека и показала детям. Девочка рванулась, как молодая лань, к святому старцу. Она бежала, размахивала своими ручками, волосы на ее головке развевались по ветру, красивое личико порозовело от радости и волнения.

Увидев бегущую к нему девочку, преподобный остановился. Он стоит, опершись на топорик, его уставшее лицо выражало радость и сожаление. Между тем мальчик не спешил. Он шел ленивой походкой, и было видно, что ему страшно не хотелось идти к старцу. Его юное круглое лицо выражало отчужденность и какое-то безразличие. Преподобный встретил обоих детей радостно и ласково. Он поцеловал их в головки и усадил около себя на пне. С неподкупной добротой и каким-то загадочным старческим движением он из-за пазухи вынул ветхое Евангелие, благословил им детей, дал поцеловать обоим. Потом по-детски сказал радостно: “Вот я вам, милые дети, сейчас покажу вашего Спасителя”. Девочка озарилась и всплеснула руками от радости. Мальчик вел себя независимо. Он с каким-то холодком смотрел на старца и не выражал никакого чувства восторга.

В это время подошла мать. Она с благоговением приняла от старца благословение и молча села на траву, не сводя своих глаз с Преподобного. Старец открыл Святое Евангелие и стал читать о блудном сыне. Весь его светлый лик дышал любовью и каким-то таинственным вдохновением. Со всей очевидностью казалось, что старец не просто читает книгу, нет! Но еще он беседует с кем-то невидимым. Он видит Кого-то Великого и Доброго и слушает Его голос…

У некоторого отца было два сына, и сказал младший из них отцу: “Отче! Дай следующую мне часть имения”. И отец раздал им имение.

По прошествии немногих дней, младший сын, собрав все, пошел в дальнюю страну и там расточил имение свое, живя распутно…

Мягкий голос старца оборвался. Было заметно, что он расстроен. Отерши слезы краем своей полумантии, Преподобный взглянул на мальчика… 2–3 секунды он смотрел на него с каким-то страхом, потом перевел взор на мать. Она плакала, закрыв лицо свое обеими руками. Девочка ласково прижалась к матери и не сводила своих больших глаз со старца.

Успокоившись, Преподобный стал читать дальше: “Когда же он прожил все, великий голод в той стране настал, и он начал нуждаться”… (Лук. 15, 13–14).

В это время со стороны поля послышались голоса. Видимо, толпа заметила старца и двинулась к нему в лес. Закрыв святое Евангелие и озабоченно положив его за пазуху, Преподобный быстро встал. Он подошел к плачущей матери и, положив свою руку ей на голову, сказал: “Судьбы России исполняются здесь. Но ты молись за сына, радость моя, труден путь”…

Ласково взглянув на девочку, он взял свой топорик и быстро скрылся в лесу.

Где ты теперь, наш великий молитвенник и печальник земли русской? Вещие слова твои сбылись!.. Россия плачет о своем блудном сыне… а его все еще нет… и вернется ли он в свой дом отчий?..

Когда возмужал я, раздела просил, И он на раздел согласился. Он часть от имений своих отделил, И я с ним надолго простился…

На рубеже решающих столетий (XIX-XX) Господь дал земле нашей великого молитвенника и ходатая — преподобного Серафима Саровского чудотворца. Яркое светило осияло собой всю великую Русь, весь мир и зашло медленно за темный горизонт… Но светлые и теплые лучи его все еще сияют в мире и мы, бедные, слабые, оставленные, беззащитные, оледеневшие, согреваемся ими…

Чувствуешь ли ты, дорогой читатель, теплоту этих благодатных лучей?

Святое Евангелие преподобный Серафим всегда носил за пазухой. А жизнь его была открытым радостным благовестием. Там, где он подвизался, теперь шумит ветер. Птицы садятся на развалины великих святынь и печально поют… Густая и колючая проволока держит в заключении дивный ансамбль

Саровской пустыни. (Сейчас деятельность монастырей в Сарове и Дивееве возобновлена, 1 августа 2003 г. произошли всенародные празднования 100-летия прославления преподобного Серафима Саровского — прим. ред.)

Но истоки святой Великой любви преподобного Серафима ничем не связать! Ничем не заключить! Они разлились по всем благородным сердцам и всему миру.

“Рыдай, кипарис, ибо упал кедр” (Зах. 11, 2).

 

ПРОЛОГ

Генерал, увешанный орденами, пришел в келью преподобного Серафима. “Радость моя!”, — приветствовал его старец, поцеловал и усадил на деревянную скамью. Затем, тыча пальцем в ордена, стал приговаривать: “Этот вот — за турков, а этот — за Альпы, а этот — за Париж, а этот вот — за Рим, а этот — за… ром”. Глядя на генерала, старец хитро улыбался: “Вот, радость моя, сколько их у тебя!”

Карьерист понял, что Преподобному все открыто. Опустившись на колени, он стал снимать свои ордена и класть в кучу.

“Вот оно что, радость моя, жизнь-то какая, — говорил старец, — правда-то всего дороже!”

Губернатор города Н., здоровый, цветущий, пришел к старцу. “Идем, радость моя”, — сказал ему Преподобный и поманил за собой. Вошли в темные сени. Во тьме стоит гроб. Старец молча зажигает свечи и ставит их по углам гроба. У губернатора — лед на спине, волосы на голове поднялись. Преподобный печально смотрит ему в глаза.

“Когда?” — весь дрожа спрашивает губернатор.

“Завтра, в двенадцать”, — тихо говорит старец, и ведет его исповедовать.

На следующий день ровно в 12 часов губернатор умирает.