— Молчишь, красная собака? — усмехаясь, сказал Татаринов, когда Григорий Спирин ничего не ответил на вопросы. — Так всё же кто был связан с типографией, кроме тех, кто арестован? Где помещается Ростово-Нахичеванский комитет партии? Кто им руководит? Молчишь… Мы сейчас развяжем тебе язык! Возьмитесь за него! — бросил он двум дюжим казакам.
Казаки сорвали с Гриши рубаху.
— Разувайся!
Не успел Гриша снять туфли, как его ударом опрокинули на пол. На колени сел казак, а Татаринов склонился над ним, держа в руке изогнутый садовый нож.
— Ну, начнешь, Спирин, отвечать?
Гриша молчал.
— Ну, твою мать… Сейчас завоешь!
Татаринов медленно стал резать кожу на ногах. Гриша закусил губы, чтобы не застонать от невыносимой боли.
— Говори, упрямая сволочь!
В ответ — только тяжелое, хриплое дыхание.
— Говори!
Щипцами у Гриши срывали ногти с пальцев, потом стали колоть шилом грудь.
Какие-то мгновения он не помнил себя: сознание оставляло его. Боль заполонила все, но в душе родилась не менее жгучая ненависть: «Выдержу! Выдержу! Убивайте — все равно ничего не скажу!»
— Крепкий попался орешек! Скажи, пожалуйста! — услышал он слова своего мучителя. — Придется отдохнуть — и снова!
— А вы его к дверям! Не пробовали?
«К дверям? — мелькнуло облегченно в воспаленной голове Гриши. — Уже? Прикончат! Ну и всё!»
Но произошло другое. Казаки стали прижимать дверями пальцы ног и рук. Они были еще целы и чувствовали боль, которая, как шило, вонзилась в мозг. Гриша застонал.
— Ну, теперь-то ты образумишься? — Татаринов склонился к своей жертве. И вдруг Гриша невероятным усилием приподнял голову и выплюнул в лицо мучителю сгусток мокроты с кровью.
— Шомполами его! — взвизгнул Татаринов.
Очнулся Спирин в подвале, на леднике.
«Значит, жив! — почти бессознательно мелькнула мысль. — О боже!» За этим крылось невысказанное: мучения еще не кончены. И, как подтверждение, послышались шаги и голоса. К Грише наклонились двое казаков.
— Оклемался? — спросил старший. — Идти могешь?
— Встать, сволочь! — фальцетом взвизгнул младший.
— Не сепети, Ванька, — остановил его старший. — Он и так пойдет. Если может — пойдет. Краснюки, они гордые!
Слова казака явились невольной поддержкой. «Вот так, знай наших, гад!» — подумал Гриша и, превозмогая боль, опираясь руками в пол, потом держась за стены, поднялся и двинулся молча к выходу.
И снова кабинет Татаринова.
— Слушай, Спирин, лучше отвечай! — сказал капитан. — Ты еще совсем молодой парень, неужели тебе охота умереть!
Спирин молчал. За эти несколько часов он поверил в себя, в свои силы. Палачи могли делать с ним что угодно, превратить тело в кровавый комок мяса и костей, но они бессильны вырвать у него признание. У большевика, попавшего в плен безоружным, остается последнее оружие — молчание и ненависть.
И Спирин молчал. Его снова били шомполами по животу, по спине. Татаринов кричал:
— Говори, сука! Слышишь? Говори! Не то запорю до смерти!
Вскоре Гриша опять потерял сознание. Очнулся он, как потом оказалось, только на вторые сутки в том же подвале, на леднике, что и в прошлый раз. Только теперь он не мог даже пошевелиться.
Пришли уже знакомые казаки и перенесли его в тюремную камеру. Товарищи бросились к нему: Гриша с трудом ворочал языком, лицо его распухло. Гришу уложили в углу, на сыром полу. На допросах побывали уже все, но Грише, судя по всему, перепало больше других. Неужели подобное ждет и остальных?!
Теперь уже совсем не нужным стал Иван Вяземцев, которого все еще держали, тяжелобольного, в тюрьме. Держали на всякий случай.
3 июня военно-полевой суд приговорил его к расстрелу, и немедленно приговор был приведен в исполнение.
В «Белом слоне» шло следствие по делу боевой дружины.
Ротмистр Ивлев с поручиком Пачулия не спали вторую ночь, стремясь не дать жертвам отдыха, чтобы у них не было возможности собраться с силами. Наверное, было ошибкой делать основную ставку на Тюхряева. Но ротмистр с поручиком сделали именно такой выбор, и когда поняли его тщетность, было уже поздно.
Тюхряев вел себя на допросах твердо, даже вызывающе, на вопросы не отвечал. Отказался дать объяснения даже по очевидным фактам — откуда, скажем, столько оружия оказалось в сарае?
Избивали Василия Васильевича расчетливо и страшно. Он молчал. Только однажды сказал:
— Вы же обречены! И знаете это лучше меня!
Ротмистр Чабиев за такое высказывание готов был убить его и убил бы, если бы Пачулия его не остановил. Но на следующий день повторилось все сначала, и вечером появился на свет такой документ:
«Акт
1919 года, мая 30 дня
г. Ростов-на-Дону
Мы, нижеподписавшиеся, полковник контрразведки Всевеликого войска Донского Денисов, ротмистр контрразведки Ивлев, начальник конвоя контрразведки ротмистр Чабиев, свидетельствуем, что вызванный сего числа на допрос главный инициатор Ростово-Нахичеванской боевой дружины коммунистической партии большевиков В. В. Тюхряев набросился на сопровождавшего его на допрос начальника конвоя ротмистра Чабиева, пытался его обезоружить, а затем бросился бежать. В результате при попытке к бегству двумя выстрелами из револьвера был убит наповал.
Полковник Денисов.
Ротмистр Ивлев.
Начальник конвоя ротмистр Чабиев».
Такие документы в «Белом слоне» появлялись нередко: не передавать же в тюрьму подследственного в непотребном состоянии! И так по городу ползут слухи о зверствах, в застенках контрразведки. Когда видишь, что дело безнадежное или объект не годится для дальнейшей работы, акт — самое стоящее дело. Так делали часто. Так сделали и с Тюхряевым — «убит при попытке к бегству».
Следствие по делу о большевистском подполье продолжалось.
Вернидуб доложил в Донбюро о подробностях провала в Ростове и других городах.
Размеры трагедии еще не были оценены в полном размахе, но основное Дмитрий рассказал товарищам.
В Донбюро уже доходили слухи о провале, на всякий случай, явку в Харцызске перевели в другое место, потому Варя и не смогла найти ее. Но слухи слухами!..
Разгром подполья в Ростове был тяжелым ударом для Донбюро. Одно из его заседаний посвятили разбору сообщенных Вернидубом данных. Его участники говорили, что провал был следствием плохой конспирации, широкой известности членов подполья, а также плохой дисциплины.
Блохин возмущался поведением Васильева:
— Как можно бросать подполье и стремиться выехать с Дона в такой момент! Просто это значит, что у Васильева нет запасных надежных явок и связей… Он должен глубоко законспирироваться, помочь новому составу комитета утвердиться. А вот предложение о том, чтобы подполье возглавил Вольмер, — даже как временная мера — по-моему, очень правильное.
Донбюро категорически запретило выезд «за рубеж» Васильеву, Анне, Елене, потребовало от них вернуться в Ростов и по-настоящему ввести в курс дела Вольмера, которого утвердили председателем Ростово-Нахичеванского комитета. Кроме того, было указано на необходимость принять все меры для спасения арестованных товарищей и ликвидации предателей. Вернидубу были переданы деньги, паспорта, директивы и отдельная шифровка на имя Вольмера. Вернидубу запретили связываться с кем бы то ни было, кроме Вольмера, и — в редких случаях — Анны. Вручили Дмитрию и такую прокламацию:
«Каинова торговля
Деникин заключил с Англией договор на 15 лет сроком о вывозе всех излишков хлеба с Дона и Кубани. Царский хват грабит рабоче-крестьянскую Россию, старается задушить голодом власть трудящихся, а тут же „между делом“ сбывает хлеб английским банкирам. Горняки пухнут с голода, зато и пухнут карманы у толстосумов. „Добровольческая“ сволочь надрывает глотку, крича, что она за единую и неделимую Россию, а на деле она продает эту Россию первому встречному международному барышнику. У казаков и крестьян отнимают хлеб, чтобы набивать им ненасытное жерло иностранных грабителей. Царский генерал — только служащий у английских биржевиков. Они дают ему в обмен оружие и снаряды для его разбойничьей армии, чтобы он мог. лить кровь рабочих и крестьян, сколько его генеральской душе будет угодно, идет в открытую Каинова торговля: за русский хлеб английские биржевики платят русской кровью…
Разоряются Дон и Кубань… В выигрыше генералы и спекулянты… Им нужна кровь трудящихся.
Дело крестьян, казаков и рабочих — скорее положить конец этой гнусной распродаже нищей России, прикончить Каинову торговлю.
2 июня 1919 г.
Донбюро РКП(б)».
Вернувшись в Ростов, Дмитрий доложил Вольмеру и Анне, которая только что приехала из-под Таганрога, о решениях Донбюро. В тот же день Варю Глазепу направили в Авиловку, где у Ивана Бессметного нашли приют товарищи из Ростова.
Утром двор Вернидубов был оцеплен полицией.
«Провалился!» — мелькнула мысль у Дмитрия. Немного успокаивало то, что в доме компрометирующих материалов не было.
Дмитрий с тревогой наблюдал за вошедшими во двор полицейскими. В одном из них с некоторым облегчением узнал Сергея Ловчикова, который делал вид, что ни с кем не знаком, а, может, никогда и не бывал здесь.
— Где квартира Шкориненко? — спросил Сергей у Ульяны Максимовны, хотя сам отлично знал Ирину, не раз бывал у нее. Он предъявил ордер на обыск и арест всех мужчин, которых застанет у Шкориненко.
Николая дома не было, он работал по ремонту обуви для армии. По дому хлопотала одна Ирина. Дмитрия Ловчиков взял понятым. Обыск он производил довольно — поверхностно, его сослуживцы, чувствуя незаинтересованность старшего, тоже не проявляли ретивости. Ничего «интересного» не нашли, о чем и был составлен протокол, который подписал и Дмитрий в качестве понятого.
Николая арестовали на работе. Первый допрос вел Сергей Ловчиков. Он смог предупредить Шкориненко, что у одного из арестованных по делу подполья была обнаружена записка следующего содержания: «42-я линия, № 20, Шкориненко, спросить: „Где можно купить сапожные гвозди?“» (Это был пароль!)
Ловчиков предупредил, что прямых улик нет. В протокол записали объяснение Николая: так как на рынке не хватает сапожных гвоздей, то он делает их и продает.
Потом Николая допрашивали другие следователи, но он твердо следовал своей версии. Продержав Шкориненко около месяца в предварительном заключении, его освободили за отсутствием улик.
В тот день и час, когда шел обыск в квартире Шкориненко, Варя Глазепа подходила к Авиловке. Невдалеке от села ее встретила весьма древняя старушка.
— Куда ты, милая, прависся? — спросила она, прикрывал глаза от яркого солнца козырьком ладони.
— За яйцами, баушка, — стараясь попасть в тон, ответила Варя. — Бают, у вас их тут много и дешево. Мне бы сотен пять-восемь…
— Иде их терь возьмешь, милая, яйца-то, Да вить и не за ними ты идешь, девонька. Чать, шукаешь людей ростовских, ась?
— Это почему же, баушка! Мне яйца вправду нужны.
— Можа, и нужны — как знать. Но иди вон по той стежке, к балке, до первой развилки, а там пашаница начинаицца. Там встретишь человека, погутарь с ним. Ждуть тебя, девка, давно ждуть.
Растерянная Варя, обескураженная проницательностью бабки, заторопилась к балке, но бабка остановила ее:
— Погодь-ка, девка… Скажи Коваленке — это он тебя встретит, — что у Насти казаки крышу разобрали, поставили заставу. Винникова арестовали. Чать, запомнила?
— Запомнила, баушка.
Винников (Бессмертный) был крестьянским вожаком, председателем подпольного ревкома. Он сначала и приютил беженцев из Ростова. Видя, что это становится небезопасным, их затем устроили в пещере — старой заброшенной шахте, связь с селом поддерживал Коваленко, член ревкома.
— А кто вы-то, баушка? Как о вас сказать — кто мне все сообщил?
— Я-то? Соседка Винникова. Федотиха я. Он мне все передать и наказывал, когда казаки его заарестовали. Такой человек был, спаси его господи!.. Иди, иди, милая. Торопись, но осторожненько, штоба казара не увязалась.
В пещере Варю ждали новости. Несколько человек уже ушли отсюда. Ушла Елена. Ушли Николай Спирин с Зубом.
Васильев вернулся в Ростов, необходимо было осуществлять директиву Донбюро.
В начале июля ЦК РКП(б) обратился к организациям партии с письмом «Всё на борьбу с Деникиным!» Были в нем и такие строки: «Товарищи! Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции. Защитники эксплуататоров, помещиков и капиталистов, русские и иностранные (в первую голову английские и французские), делают отчаянную попытку восстановить власть грабителей народного труда, помещиков и эксплуататоров, в России, чтобы укрепить падающую их власть во всем мире. Английские и французские капиталисты провалились со своим планом завоевать Украину своими собственными войсками; они провалились со своей поддержкой Колчака в Сибири; Красная Армия, геройски продвигаясь на Урале при помощи восстающих поголовно уральских рабочих, приближается к Сибири для освобождения ее от неслыханного ига и зверства тамошных владык, капиталистов. Английские и французские империалисты провалились наконец и со своим планом захватить Петроград посредством контрреволюционного заговора, в котором участвовали русские монархисты, кадеты, меньшевики и эсеры, не исключая и левых эсеров.
Теперь заграничные капиталисты делают отчаянную попытку восстановить иго капитала посредством нашествия Деникина, которому они, как некогда и Колчаку, оказали помощь офицерами, снабжением, снарядами, танками и т. д. и т. п.
Все силы рабочих и крестьян, все силы Советской Республики должны быть напряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного наступления Красной Армии на Урал и на Сибирь. В этом состоит основная задача момента».
Жара легла на город и его окрестности. В тени термометры показывали выше 30 °C. И даже дыхание Дона не смягчало палящие лучи. Жухлая зелень прикрывала землю, ждавшую дождя. Исключением во всей округе был, наверное, Зеленый остров. Но люди, собравшиеся здесь 12 июля в домике рыбака Цапина, меньше всего были похожи на пляжников, очарованных природой. Их было немного, но по дороге к домику проходили они тройное кольцо охранения. Так, в условиях жесточайшего белого террора состоялась очередная конференция Ростовской подпольной партийной организации.
На конференции присутствовала Лидия Шаблиевская, по поручению Донбюро прибывшая с проверкой состояния дел в Ростово-Нахичеванском подполье. Важных вопросов накопилось множество, их решения остро требовали майские события.
Необходимо было усилить агитацию, укреплять связи с фронтом, направить своих людей в белую армию для ее разложения. Нужно проверить и укрепить партийные группы на предприятиях.
И главное — нужно срочно организовать новую типографию, договориться о мероприятиях по спасению арестованных товарищей, определить, как поступить с предателями. Говорили недолго, по-деловому. Решения приняли конкретные. И снова Вернидуб отправляется в Донбюро. И снова там идут ростовчанам навстречу.
Для оказания помощи арестованным, для подкупа нужных лиц Дмитрию было вручено двести тысяч рублей. Было передано, что Донбюро выслало связного для связи с Екатеринодаром, Новороссийском и Баку. Ростово-Нахичеванский комитет получил указание подготовить для переброски из Ростова в «зеленую» армию под Новороссийск специальные группы из числа тех, кому опасно оставаться в городе.
Особой шифровкой на имя Вольмера сообщалось, что Донбюро категорически запрещает использовать явочную квартиру Вернидуба для каких бы то ни было целей и оставляет ее за собой как резервную. На экстренный случай давался пароль на имя Ирины Шкориненко.
Поскольку попытка открыть новую типографию на Темернике не увенчалась успехом, решили купить в Берберовке — дачном предместье Ростова — дом, где в обстановке полной секретности для абсолютного большинства подпольщиков устроить типографию.
Александр Григорьевич Селиванов (Чернов) сообщил родным, что выезжает в Советскую Россию, а сам жил при типографии, как и остальные ее работники, не выходя из дому. Знала об этом только жена его, Юлия Петровна. Так появилась новая газета «Пролетарий», появились новые листовки, звавшие к свержению ига Деникина.
В городе было организовано бюро помощи заключенным, которым руководила Анна Ченцова. Когда дело арестованных перешло из контрразведки в судебно-следственную комиссию, председателю комиссии и ее членам были даны взятки. Благодаря этому получили разрешение передавать в тюрьму продукты питания. А там через надзирателя Зайцева установили связи непосредственно с арестованными.
12 июля был избран новый состав подпольного комитета РКП(б). Председателем избрали Вольмера, секретарем — Горбачик, в состав комитета вошли Романов, Пивоваров, Калита и другие товарищи.
Необходимо было кончать с предателями, оказавшимися теперь на воле, тем более стало известно, что Василий Абросимов уже как провокатор ездил по явкам Ростовского подполья в Екатеринодар и там выдал руководство местного большевистского подполья. Донбюро торопило с принятием мер, и военный чрезвычайный штаб взялся за дело.
Гункину и Войлоку, как отлично знавшим Абросимова в лицо, поручили привести приговор в исполнение. Сделать это оказалось непросто, потому что Абросимов если и появлялся на улице, то, как правило, не один — рядом были незнакомые люди, явно из белой контрразведки. И все же подпольщикам повезло. Они выследили предателя, когда он шел к тестю по 33-й линии. Гункин выстрелил, но, как выяснилось потом, неточно. Абросимов был ранен. Гункин и Войлок были арестованы и брошены в тюрьму. Судьба же Абросимова оставалась неясной: насколько серьезно он ранен, где находится.
Варя Глазепа, бывшая медсестра больницы Красного Креста, обошла все госпитали и больницы города. Следов Абросимова обнаружить не удавалось. (Только впоследствии узнали, что раненый Абросимов отлеживался у свояченицы и оттуда послал комитету угрожающее письмо: «Не будь я Абросимовым, если теперь не выжгу вас всех каленым железом!») Абросимов пошел в открытую.
Уничтожить его взялся новенький — Алексей Сидорчук. Он говорил:
— Мне сделать это легче, меня Абросимов не знает. Но мне нужны помощники, чтобы навели на него, подстраховали.
Пришлось создать группу для поиска и уничтожения Абросимова. А пока занялись Василенко.
Колин и Алексей пришли к нему домой.
— Емельян Василенко, тебя обвиняет комитет, — сказал Колин, — обвиняет в предательстве.
— Это неправда! — воскликнул Василенко. — Интересно, кто больше меня из нынешних вас сделал для подполья! Да мы еще с Мурлычевым!..
— Не смей трогать Мурлычева! Мурлычев — человек! Герой! А ты… Да что говорить!..
— Подожди, Колин, — остановил товарища Алексей. — Нам поручили вести следствие… А ты сразу — приговор!..
— Я докажу, что не виноват! — горячился Емельян.
— Ну и отлично, — согласился Алексей. — Едем в Новое поселение. Там, на явке, ты сначала приготовишь финансовый отчет. Потом расскажешь подробно обо всем, что было в тюрьме.
Сторожить Емельяна остался Колин. Все было спокойно. Такое поведение арестованного еще больше насторожило подозрительного Колина. Он стал следить незаметно за каждым шагом Василенко.
И на второй день, когда тот в полдень отправился в уборную во дворе (одной стенкой «домик» выходил в соседний двор), Колин засомневался: «Что-то подзадержался Емельян!». Он осторожно подкрался к строеньицу и услышал, как Емельян негромко говорил через щель в задней стенке уборной с неизвестной женщиной, видимо живущей в соседнем дворе. Емельян просил отнести кому-то записку, только что просунутую (так понял Колин) в щель. Куда? В любой ближайший полицейский участок! Колин подождал конца разговора, стремительно перескочил через изгородь и отобрал у перепуганной женщины записку, в которой Василенко сообщал, что он арестован большевиками и нуждается в помощи.
— Такие у тебя доказательства? — показал Колин записку. — Невиновен, значит?
Емельян плакал.
— А ты мне поверишь?! — всхлипывал он. — Можить, тебе дюжа сдохнуть хочется? Да? Хочется?
Оставаться в Новом поселении было нельзя. Емельяна доставили на Зеленый остров, где его допрашивал Пивоваров. Василенко по-прежнему все отрицал, но вечером того же дня попытался передать записку с мальчишками-рыболовами.
Надо было кончать; такая игра могла стоить подполью дорого. Приговор комитета привел в исполнение Пивоваров (Роберт). Как он доложил Вольмеру:
— И концы в воду!
Теперь настал черед Абросимова.
Петр Крылов (из ячейки трамвайщиков) шел по Старому базару с корзинкой, старательно приценивался, что-то покупал по мелочам. Сидорчук следовал за ним неотступно, одет он был в форму офицера-марковца. Марковцев боялись. И даже на базаре, где местами не протолкнуться, им уступали дорогу.
С корзинкой огурцов следовала по другой стороне прохода Нина Бородкина: ей нужно будет сообщить в комитет о результатах.
Вот и зеленная лавка, в которой торгует мать Абросимова. Офицер-марковец подходит к прилавку, строгим взглядом окидывает торговцев, их двое, в глубине лавки — немолодая женщина, почти старуха. У прилавка — молодой мужчина, довольно высокий, с большим горбатым носом, курчавым чубом. Крылов у лавки что-то уронил, быстро поднял и пошел прочь. Абросимов сначала хотел ему крикнуть: «Заходи, Петр Иванович, выбирай арбуз астраханский!» Но сердце вдруг сжалось от непреодолимого страха, что бы это значило?
Марковец взял один арбуз, постучал пальцем по кожуре, сжал упругий полосатый шар ладонями могучих рук — аж затрещал арбуз.
— Зеленью торгуешь, гад!
Абросимов хотел воскликнуть: «Астраханский же!», но увидел перед собой дуло револьвера и понял: это конец! И не в арбузах дело!..
Не успел Абросимов закрыть глаза, как в упор прогремели один за другим два выстрела. Не глядя на рухнувшего на пол лавки предателя, «офицер» привычным движением сунул револьвер в кобуру и твердой походкой делового человека прошел к воротам на Тургеневскую, где к нему подкатила пролетка с парой лихих гнедых.
— А. ну, гони! — крикнул «офицер». Эту фразу потом повторяли все свидетели. И только когда пролетка исчезла за поворотом, на базаре поднялся переполох, явились полицейские и жандармы, начались допросы свидетелей.
Абросимов был мертв.
Олейников остановил своих лихих рысаков в одном из переулков Нахичевани. «Офицер» исчез в доме, а некоторое время спустя из калитки вышел прилично одетый господин с двумя молодыми женщинами. Быстрой, но не бегущей походкой они подошли к трамвайной линии, сели в вагон, идущий к железнодорожному вокзалу.
Через сутки Алексей Сидорчук с Варей Глазепой были в Новороссийске. Варя вела нового товарища по своим явкам, которые в конце концов привели Алексея в горы, к красно-зеленым.
Прощаясь со своей провожатой, Алексей сказал:
— Спасибо, Варенька! Вы сделали для меня все, что могли. Будьте счастливы!
— И вам всего хорошего, Алеша!
Варя гордилась, что ей доверили вывести из Ростова такого замечательного человека. Она стояла на берегу моря, взволнованно всматривалась в его волнующийся простор. День разгорался все ярче, но жара здесь ощущалась меньше, чем в Ростове. Не было зноя…