Жила–была ночь на вершине горы. Как она там оказалась, зачем пришла — ничего не помнит. Да, и там ли она?

Наступило утро, решило её искать, ищет–ищет — ничего не находит. Настал день, по всем ущельям прошёлся, за всеми хребтами прощупал — нет её нигде. Вечер за вершину горы уцепился — теплый, сонный, дремучий, как зажмурится, как заулыбается: «А ночь–то скоро!»

Летит с кормёжки дневной воронья станица. Крылышки приустали, клювики приоткрылись — брык–брык по гнёздам: айда, спать ложиться на самой горе. Вот тут–то ночь и объявилась. Ах, ты, матушки мои, да что ж такое творится?

И давай ноченька ворон с места сгонять. Кыш, кыш, горластые! Самой прилечь негде, так тут вы ещё понаехали, поналетели откуда ни попадя!

Расшумелись вороны. Возмущаются. Не хотят места ноченьке уступать. Так бы и шумели до сей поры, если б их туманом не накрыло. Угомонились.

А ночь–то всё не спит. Всё ходит кругами по–над горой, к самому небу поднимается: то звёздочек коснуться надо, то ветерком умыться, а то к малым деткам спускается, сказки им почитать.

Слушают ребятишки сказки ночные, сонные, слушают да засыпают, на ночь–то глядя. А как проснутся они поутру, как откроют глазки свои, оглядятся: а ноченьки опять и следа не видно. Вот ведь горюшко какое. Куда ушла–то?

И так до самого вечера никому–никому её не сыскать. Пока снова все ворон считать не начнут, а после — новые сказки слушать.