1837 год. Трагическая гибель Пушкина. Корнет лейб-гвардии гусарского полка Михаил Юрьевич Лермонтов пишет стихотворение «На смерть поэта» и отправляется в ссылку – на Кавказ. В мае того же года его стихотворение «Бородино», успевшее получить одобрение главного редактора Александра Сергеевича Пушкина, публикуется в журнале «Современник». Тем временем, Лермонтов, поэтическая слава которого становится всенародной, изъездив Северный Кавказ от Кизляра до Тамани, пересекает Главный Кавказский хребет и оказывается в Грузии. В Тифлисе он, по долгу службы, обращается в канцелярию главного управляющего гражданской частью и пограничными делами Грузии, Армянской области, Астраханской губернии и Кавказской области Григория Владимировича Розена. Ему сообщают, что Нижегородский драгунский полк, в который он направлен, отбыл в Азербайджан, в город Кубу. И ему следует отправиться туда. Там же, в канцелярии, Лермонтов знакомится с помощником переводчика восточных языков, молодым азербайджанцем по имени Али. Так он сам представился Михаилу Юрьевичу, чтобы русскому было проще к нему обращаться. Полное имя переводчика было Мирза Фет Али-бек Гаджи Алескер оглы Ахундов (Ахундзаде) – будущий великий азербайджанский писатель-просветитель, поэт, философ-материалист и общественный деятель, основоположник азербайджанской драматургии и литературной критики. Мирза Фет Али – так сам Ахундов писал свое имя по-русски. У поэтов было много общего: во-первых, они были почти ровесниками, Али родился в 1812, а Михаил в 1814, во-вторых, Ахундов только что написал своё первое значительное произведение – элегическую поэму «На смерть Пушкина», в-третьих, Лермонтову предстояло ехать в Азербайджан, а лучшего переводчика с азербайджанского, чем Мирза Фетали Ахундов, разносторонне образованного, блестяще владевшего кроме того арабским, персидским, турецким и русским языками, трудно было бы себе представить! Уроки азербайджанского языка, в разное время брали у Ахундова Александр Бестужев и поэт Яков Полонский. Брал их и Лермонтов… Непосредственным начальником Лермонтова в полку был подполковник Григорий Иванович Нечволодов. По преданиям, бывавший в доме Нечволодовых Лермонтов танцевал с его приемной дочерью Екатериной Григорьевной мазурку.

Из Тифлиса Лермонтов едет в Шеки, название которой путает в письме к Раевскому с Шушой (поскольку я сам однажды в ранней молодости сделал точно такую же письменную ошибку, то знаю, что это вполне возможно. Э. А.). Едет он через Шеки неслучайно, а потому, что подружился с Али, который не мог не посоветовать ему заглянуть в Шеки, на свою родину. Вполне возможно, Михаил Юрьевич побывал и в его родном доме в Шеки. Затем Лермонтов добирается до Шемахи, где встречается с нижегородскими драгунами, которые дальше не едут, потому что военные действия в Кубе уже закончились, и в их присутствии там нет необходимости. В Шемахе поэт слышит от народного певца – ашыга сказание «Ашыг Гериб», драгуны – однополчане в общих чертах пересказывают ему его содержание. Лермонтов запоминает и после путешествия, уже в Тифлисе, просит Али-бека помочь ему записать эту сказку. Друг ему помогает. Кроме того в Шемахе Лермонтова настолько восхищает танец шемахинских девушек, что он в дальнейшем упоминает об этом в своих стихах. То, что Шемаха произвела на Лермонтова сильное впечатление, отмечено А. В. Поповым, который считал, что «пляски шемахинских танцовщиц поразили Лермонтова», и в подтверждение своей мысли приводил строфу из «Демона», отражающую шемахинские впечатления поэта:

Несмотря на то, что полк дальше не едет, сам Лермонтов направляется в Кубу. Куба – это не только город Куба, но и районный центр одной из областей Азербайджана – Гусарского района (также называемого просто Гусары), где в 1834 г. была штаб-квартира Апшеронского пехотного полка. В очерке «Путь до города Кубы» А. А. Бестужев-Марлинский по этому поводу отмечает, что указанный полк был расположен «…в так называемой Новой Кубе, в двенадцати верстах от Старой, ближе к морю, на берегу реки Гусары. Месторасположение – прелесть, плодовые леса шумят кругом». В Кубе жить негде, только что прошла война. Поэтому поэт селится в Гусарах, неподалеку. Там он живёт в доме военного врача добрейшего подполковника Александра Александровича Маршева. Вскоре поэт влюбляется в Зухру – дочь подполковничьего соседа Курбана и пишет стихотворение «Кинжал». В Гусарах Лермонтов любуется красотой заснеженного Шах-дага (высота 4243 м), окрестными пёстрыми осенними лесами (на дворе – октябрь 1837 года), горной рекой Гусар-чай и, возможно, Каспийским морем, до которого, впрочем, 40 километров. Кстати, в это бархатное время года в Гусарах изобилие яблок и груш. Итак, Лермонтов в октябре 1837 года посетил Шеки, Шемаху, Кубу и Гусары…

Во время своего месячного пребывания в Азербайджане поэт проявил огромный интерес к азербайджанскому языку и фольклору. В Тифлисе Лермонтов с помощью Али-бека приступил к его изучению, о чем сообщал Раевскому так: «…начал учиться по-татарски (по-азербайджански – Э. А.), язык, который здесь и вообще в Азии необходим, как французский в Европе, – да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию…»

Данная запись подтверждает, что Лермонтов, понимая значение азербайджанского языка как основного средства общения в Азии, не только встречался с жившими в Тифлисе азербайджанцами и брал уроки, но и с целью близкого ознакомления с восточной культурой и исламом намеревался совершить паломничество (хадж) в Мекку, которому не суждено было осуществиться.

Помимо Мирзы Фатали Ахундова вполне вероятно, что в Тифлисе Лермонтов мог также встречаться и с азербайджанским историком и поэтом Аббас-кули Бакихановым, который осенью 1837 г. был вызван в местопребывание кавказского наместника для объяснения по поводу событий в Кубе. В октябре-ноябре 1837 г. он находился в Тифлисе. Объяснение А. Бакиханова, поданное полковнику И. И. Васильчикову, подписано: «Полковник Аббас-Кули. 19 октября 1837 г., г. Тифлис»

В лермонтоведении также допускается мысль о встрече Лермонтова с азербайджанским просветителем и писателем Исмаилбеком Куткашенским, который осенью 1837 г. продолжал службу в русской армии, играл важную роль в интеллектуальном кружке кавказских офицеров, владел персидским, русским, французским, польским языками и имел широкий круг знакомых среди русских офицеров. В любом случае, Лермонтов имел возможность близко соприкасаться с образом жизни «закавказских татар» (азербайджанцев – Э. А.), их обычаями и традициями и во время пребывания в Грузии, в частности в Тифлисе, где тогда жило и сейчас живёт немало азербайджанцев.

Азербайджанская тема в творчестве М. Ю. Лермонтова ввела в русскую литературу новые образы и идеи, внесла в нее новую живительную струю, обогатила лексику и язык произведений поэта многочисленными лексическими пластами азербайджанского происхождения. Полагаю, что специальное лингвистическое изучение восточной, в том числе азербайджанской, лексики, ее количества в произведениях поэта может привести к интересным заключениям о степени владения Лермонтовым азербайджанским языком.

В сказке «Ашик-Кериб», романе «Герой нашего времени», в поэмах и стихотворениях Лермонтова немало азербайджанских слов и выражений, или активно употребляющихся в азербайджанском языке как «свои»: сааз (саз), оглан, ашик, бек («Ашик-Кериб»), чурек (письмо к С. А. Раевскому), зурна, папах, чуха («Демон»), чинара («Свидание», «На бурке…»), ахалук (архалыг) («Кавказец»), якши, яман, йок, чек якши, карагез («Герой нашего времени»), каравансарай («Ашик-Кериб», «Я в Тифлисе»), паша («Прощай, немытая Россия»), кунак («Валерик», «Герой нашего времени»), чалма, намаз («Валерик», «Спеша на север издалека»), ага, аллах, валлах («Ашик-Кериб», «Герой нашего времени», «Спеша на север издалека»), чадра («Демон», «Свидание»), туптус, тюптюс (дюпдюс) («Линейной рукой поправляя»), джанечка – т. е. душенька («Герой нашего времени»); ана – мать, чапра – занавес, инди керурсез – скоро узнаете («Ашик-Кериб»), байран (вместо байрам – праздник), чихирь (чахыр – вино, в «Измаил-бее») Все эти слова встречаются в произведениях поэта, написанных во время первой ссылки на Кавказ, когда он имел возможность непосредственно вступать в общение с азербайджанцами и знакомиться с их родиной. Лермонтов старался сохранять азербайджанские слова, поясняя в скобках их фактическое значение: ага (господин), ана (мать), оглан (юноша), рашид (храбрый), сааз (балалайка), гёрурсез (видите), мисирское (то есть египетское) вино, – а в наименовании грузинского городаТифлиса воспроизвел его чисто азербайджанское произношение: Тифлиз.

По мнению тюрколога М. С. Михайлова и исследователя И. Андроникова, все восточные слова, встречающиеся в сказке «Ашик-Кериб», можно отнести к азербайджанскому языку, а форма слова «герурсез» (точнее «герюрсюз»), наблюдается только в диалектах Азербайджана. В сказке сохранен национальный колорит, она показывает огромную заинтересованность русского поэта в азербайджанском фольклоре.

Заслуживает внимания вопрос и о влиянии Востока на философское мировоззрение поэта. Об интересе к «восточному», «мусульманскому» образу мышления, к восточной философии и религии Лермонтов говорит неоднократно. Вот, к примеру, строки из стихотворения «Валерик»:

Слова «не поднимая глаз» – это азбука искренне верующего. Быть может, и Лермонтова «невольно сблизили» с Исламом его «небеса Востока» азербайджанского путешествия… Учитывая то, что сразу после поездки поэт писал своему другу о намерениях посетить Мекку, совершить хадж, можно говорить о том, что речь идет не о простом увлечении восточным колоритом. Владимир Соловьёв, автор книги «Магомет: Его жизнь и религиозное учение», поражённый любовью Пушкина к Пророку Мухаммаду, сказал: «Не каждому дано слышать Священный Коран, как Пушкину, Лермонтову, Тютчеву…». Восточная песня «Измаил-Бей» – одна из самых ранних у Лермонтова. Она создана в 1832 г., когда имамом Чечни и Дагестана стал Шамиль, воевавший с русскими. Измаил принял новую веру, но, не считаясь с нравами русских, ушёл назад. С радостью его встречает брат и вождь Росламбек:

Своё отношение к войне на Кавказе и к противникам, с которыми ему предстояло, быть может, встретиться в бою, поэт, когда его вновь направили в ссылку на Кавказ, выразил в письме 17 июня 1840 года из Ставрополя А. А. Лопухину: «Завтра я еду в действующий отряд, на левый фланг, в Чечню брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму…»

Ответственный секретарь Российского Лермонтовского комитета Алексей Захаров говорит о Лермонтове так: «Лермонтов был свой на Кавказе и воспринимался своим человеком. Почему? Потому что, во-первых, он вырос на Кавказе, он достаточно долго там прожил в станице Червленная со своей бабушкой. Система кавказских отношений была ему не чуждой. То есть на Кавказ воевать он приехал не в чужое место, а прекрасно зная, что там происходит.

Именно поэтому ему доверили именно деятельность таких разведывательных отрядов, или отрядов быстрого реагирования. В эти отряды собирались добровольцы, которые назывались следопытами, самые отчаянные, оторванные люди, как говорят, разных национальностей причем.

Обычные воинские подразделения были в этом смысле мононациональными, а здесь, в эти отряды подбирали всех по желанию, тех, кому охота свою удаль показать. Поэтому среди них было много казаков, много представителей различных национальностей, были среди них и кавказцы. И Лермонтов командовал одним из таких отрядов. (Это действительно так, в письме Лермонтова А. А. Лопухину (16—26 октября 1840 г. Крепость Грозная) поэт сообщает, что в его отряде есть татары (азербайджанцы) Э. А.). Естественно, в этом отряде находились и местные. Они его признавали своим, и раз они его признавали как командира (а там был именно вопрос его признания как командира, это назначение такое, если отряд его не принимал, то он не мог бы командовать), значит, он передавался в вербальном контакте с остальными людьми, что этот – свой человек. И эта информация о нем как о своем воспринималась именно так: о своем человеке, который воевал, да, против, но он был из своих.

Если солдат попадал в плен к горцам, с ним можно было сделать все что угодно, потому что он был чужой. Его можно было продать в рабство, убить, поменять – все что угодно с ним сделать и не отвечать за него абсолютно, потому что он чужой.

И тот же самый человек, если он казак был, тоже русский, тоже представитель противника, если он попадал в плен, его можно было только поменять. Его нельзя было убить, нельзя было продать, потому что он был свой. А свои были – это люди, которые жили по тому укладу, по тем традиционным жизненным установкам, по тем обычаям (как на Кавказе говорили – по «адатам»), которые определяли систему жизни. Лермонтов принадлежал как раз к этой породе людей, воюющих на стороне противника, но своих.

Еще был один аспект, что он был отмечен Богом, Всевышним. Он ашуг. Про него как говорили: «Вот офицер в красном бешмете, и его нельзя убивать». Красный бешмет – это рубаха такая, шелковая или хлопчатобумажная со стойкой, которая под чоху или под черкеску надевалась. На самом деле у нее много названий, у этой одежды… Ашуг – это поэт, но не простой поэт, а именно отмеченный. В бою он вел себя соответствующим образом. То есть воевал по всем правилам, по каким воевали на Кавказе, кавказцы».

…После возвращения с Кавказа в Петербург Лермонтов с истинно восточным красноречием пишет Павлу Ивановичу Петрову : «… я благославил во-первых всемогущего Аллаха, разостлал ковер отдохновения, закурил чубук удовольствия и взял в руки перо благодарности и приятных воспоминаний». И – завершает послание полушутливыми но одновременно и полусерьёзными словами: «…и великий пророк да направит стопы почтальона». А приятными воспоминаниями были воспоминания об осеннем путешествии по Азербайджану и о пребывании в Грузии в кругу своих новых кавказских друзей.

На известном автопортрете Лермонтов изобразил себя в полевой форме нижегородского драгуна: с наброшенной еще на плечи черной буркой в широкой, просторной куртке с нашитыми по обе стороны груди газырями и красным воротником с тёмно-зелёной опушкой, в казачьих шароварах с лампасами, с шашкой через одно плечо, с лядункой через другое (специальная сумка для боевых припасов), с ружьём в чехле за спиной. Именно в этой форме на боевом коне он путешествовал по горным дорогам Азербайджана осенью памятного 1837 года. Вот как сам поэт описывает свои ощущения от одного взгляда на открывающиеся с горных вершин просторы Закавказья в письме Святославу Раевскому: «…право я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух – бальзам; хандра к чорту, сердце бьется, грудь высоко дышит – ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь».

 

Ссылки на литературу

Юрий Беличенко. Лермонтов. [битая ссылка] http://www.pereplet.ru:18000/podiem/n12-01/Lerm1.shtml

Г. В. Адыгезалов. Азербайджанские страницы творчества М. Ю. Лермонтова

Садыхов, М. З. М. Ю. Лермонтов и М. Ф. Ахундов / М. З. Садыхов // Литературный Азербайджан. – 1984. – №7. – С. 108—114.

Бестужев-Марлинский, А. А. Сочинения : в 2 т. / А. А. Бестужев-Марлинский. – М. : ГИХЛ, 1958. – Т. 2. – С. 179—201.

Андроников, И. Л. Лермонтов. Исследования и находки / И. Л. Андроников. – М. : ГИХЛ, 1969. – 607 с.

Popov A. V. Literaturnyy Azerbaydzhan [Literary Azerbaijan]. 1939, no. 1, pp. 69—72.

Вугар Иманов [битая ссылка] http://www.trend.az/life/socium/2322618.html

[битая ссылка] http://rus.rus4all.ru/interview/20130930/724463976.html

[битая ссылка] http://flnka.ru/digest-analytics/3313-lermontov-na-lezginskoy-linii.html

Леонид Гроссман. Лермонтов и культуры Востока. [битая ссылка] http://feb-web.ru/feb/litnas/texts/l43/l43-673-.htm

[битая ссылка] http://islamdag.ru/vse-ob-islame/7676

[битая ссылка] https://ru.wikipedia.org/wiki/Ашик-Гариб

Письма М. Ю. Лермонтова Святославу Раевскому. Тифлис, вторая половина ноября – начало декабря 1837 г.

Петрову П. И.,Петербург, 1 февраля 1838 г.

Лопухину А. А., Ставрополь, 17 июня 1840 г.

Лопухину А. А., Крепость Грозная, 16—26 октября 1840 г.

 

Пролог

Кто из нас в юности не мечтал о дальних странствиях? Необычное, далёкое, непредсказуемое – привлекает юную душу сильнее любого магнита. Особенно – если у человека сердце настоящего романтика. Тем более, когда он – поэт… Шекспир писал гениальные произведения, действия которых разворачивались в странах, где сам автор не был никогда : Италия, Дания, Средиземноморье…

Пушкин Александр Сергеевич всю жизнь мечтал побывать за рубежами Российской империи, подумывал и о побеге даже, когда находился в ссылке в Михайловском, однако далее приграничных областей Турции так нигде и не побывал…

Увы, не всегда даже самому известному и именитому поэту удаётся лично участвовать в настоящем далёком путешествии, тем более очутиться там, где ещё не ступала нога современного человека, куда не докатилось эхо цивилизованного мира…

Мне знакомо это чувство. Я ходил по затерянным в тайге местам, среди гор, где на сотни километров вокруг не было никаких человеческих построек или поселений – только дикая первозданная природа, где звери не боятся человека, просто потому, что не видели его никогда.

И ты разглядываешь местность вокруг себя, сравниваешь её с картой и с удивлением убеждаешься, что карта – неточна, а значит, вокруг тебя неведомое, никем из людей прежде невиданное. И ты наносишь на карту то, чего на ней прежде не было, но что существует в реальности – здесь, на земле, на которой ты стоишь! А значит – и ты что-то открыл: или ручей, или гору, или скалу, – короче, всё то, о существовании чего до тебя никто из людей не догадывался. И это здорово. И ты не боишься ничего. Потому что всё вокруг – это и есть твой настоящий дом. А своего дома никто не должен бояться. И звери, и птицы, и рыбы, и леса, и реки, и скалы – всё вокруг твоё, домашнее… Почему бы и нет? Если вся Земля – место твоего обитания! Вся она – твой дом.

Так, однажды, в тайге я встретил кабаргу, разновидность маленького дикого оленя, про которого когда-то читал в солидном научном издании, как об очень чутком, пугливом животном, которое практически невозможно застать врасплох, а при встрече с человеком оно якобы тут же скрывается. Как бы не так! Убегает? Скрывается? Эти кабарги ходили за мной следом, как привязанные. Они абсолютно меня не боялись. Мало того, не я их, а они меня изучали. Они даже в прятки со мной пытались играть: выскочат из-за камня, назад спрячутся и выглядывают, ждут, побегу я за ними или нет. А если внимания не обращаешь – догоняшки устраивают. Если нет у тебя вражды к живому, к природе, то и у неё нет страха перед тобой…

 

Глава 1. Муза дальних странствий

И всё-таки был среди больших русских поэтов один, которому довелось побывать в таких далёких от России неведомых краях, где до него не видели живьём ни одного белого человека. Он стал первопроходцем и первооткрывателем. Звали его Николай Степанович Гумилёв. Он странствовал по Африке, был в Каире, Александрии, Аддис-Абебе, а потом в самых глухих, затерянных местах. Он открыл истоки Голубого Нила и пережил великое множество удивительных приключений. А ещё он написал замечательные стихи об этом и вообще – о многом из того, что творится на белом свете!

Вот с какими словами он обращается к своим читателям: «Старый бродяга в Аддис-Абебе (столица Эфиопии), покоривший многие племена, прислал мне чёрного копьеносца с приветом, составленным из моих стихов.

Лейтенант, водивший канонерки под огнём неприятельских батарей, целую ночь над южным морем читал мне на память мои стихи. Человек, среди толпы народа застреливший императорского посла, подошёл пожать мне руку, поблагодарить за мои стихи. Много их, сильных, злых и весёлых, убивавших слонов и людей, умиравших от жажды в пустыне, замерзавших на кромке вечного льда, верных нашей планете, сильной, весёлой и злой, возят мои книги в седельной сумке, читают их в пальмовой роще, забывают на тонущем корабле…

Я не оскорбляю их неврастенией, не унижаю душевной теплотой, не надоедаю многозначительными намёками на содержимое выеденного яйца, но когда вокруг свищут пули, когда волны ломают борта, я учу их, как не бояться, не бояться и делать, что надо. И когда женщина с прекрасным лицом, единственно дорогим во вселенной, скажет: «Я не люблю вас», я учу их, как улыбнуться и уйти, и не возвращаться больше.

А когда придёт их последний час, ровный, красный туман застелет взоры, я научу их сразу припомнить всю жестокую, милую жизнь, всю родную, странную землю и, представ перед ликом Бога с простыми и мудрыми словами, ждать спокойно Его суда.»

 

Глава 2. Побег в Египет

Итак, в 21 год, скрывая от родителей сам факт своего путешествия, поэт Гумилёв вместо учёбы в парижском университете, тайно отправился из столицы Франции в Африку. Он побывал в Египте! Что же он увидел там?

Он устремился на континент, чьи очертания на карте напоминали ему исполинскую грушу, повисшую на дереве Евразии. Поэт представлял себе встречи с вождями племён одетыми в леопардовые шкуры, с деревнями, в которых поклоняются деревянным идолам, с подстерегающими его в джунглях львами. «Дай назвать моим именем чёрную до сих пор неоткрытую реку!» – просил он Бога в одном из своих стихотворений.

Вот, повествуя о Красном море, он рассказывает о том, что по берегам его «известняк, как чудовищный кактус, расцвёл», а на раскалённом песке островов умирают оставленные приливом «осьминоги, тритоны и рыбы-мечи». И в поисках жемчуга отплывают от африканского берега сотни лодок, а сотни других, аравийских, соперничая, стараются их отогнать. И проходят по морю огромные океанские пароходы из Суэцкого канала. И прекрасно оно ночами, когда звенит, словно музыка, его сияющая волнами поверхность.

Изумрудная долина Нила, раскидистые веера пальм, многочисленные каналы, струящиеся вдоль выложенных глиной берегов и бурлящие возле Дамьетских скал – всё это напоминает поэту иллюстрации из старинной сказочной книги, которую он разглядывал в детстве морозными зимними вечерами. Знаменитые пирамиды – гробницы фараонов Египта, загадочный Сфинкс, сверкающие в небесах пышные созвездия – всё поражало воображение молодого поэта!

В Каире ему запомнился своей высотой и великолепием минарет мечети султана Гассана. Внутреннему взору Гумилёва представлялись многочисленные невольницы из дальних северных стран, томящиеся в гареме султана. А вечерами в каирских кофейнях он слушал стихи арабских поэтов, наслаждаясь мелодичностью их голосов и бесподобным ароматом огненного кофе.

 

Глава 3. Встреча с Абиссинией

В 1908 году Николай Гумилёв возвратился в Петербург, где поступил на юридический факультет университета, а через год перевёлся на историко-филологический… Африка вдохновила его на неповторимые стихи. Тяга к ней была так велика, что осенью 1910 года поэт вновь отправляется туда. На этот раз – в Абиссинию. Так называли тогда в Европе Эфиопию, удивительную горную страну, которая не покорилась и не стала ничьей колонией в эпоху полной колонизации Африки. Это было независимое государство, управляемое своим императором Менеликом П, которого называли «негус», ибо так называется император на эфиопском языке.

Гумилёва интересовали истоки великого Нила, а Голубой Нил начинался именно там, в царстве Менелика.

Не забывайте, что именно Эфиопия – родина Абрама Ганнибала, прадеда великого русского поэта Пушкина! Кстати, это единственная страна на африканском континенте, где исповедуют православие.

В африканских странствиях Гумилева сопровождал его верный товарищ – Николай Леонидович Сверчков, памяти которого позже поэт посвятит одну из своих лучших книг…

 

Глава 4. «Колдовская страна»

Поэт описывает далёкую экзотическую страну, представшую перед его взором тогда, в начале ХХ века. Он рассказывает о ней, как о львице, отдыхающей на четырёх плоскогорьях между берегом Красного моря и таинственными лесами Судана. Север Эфиопии в представлениях Гумилёва – это бесконечные болота, где кишат чёрные змеи и обитает жёлтая лихорадка. Над этими болотами возвышаются дикие сумрачные горные хребты, покрытые лесом, с многочисленными пропастями и ущельями, над которыми сияют снежные вершины. Южнее находится плодоносное Амхарское плоскогорье, где в деревнях сеют пшеницу и косят траву для домашнего скота, где порой в табуны забредают дикие зебры, а вечерами разносятся гортанные песни и слышны звуки багана – абиссинского струнного музыкального инструмента.

Там поют абиссинцы о прежних временах, когда над озером Тана горделиво возвышалась древняя эфиопская столица Гондар. В этом городе богословы разговаривали стихами, а живописцы когда-то создавали портрет царя Соломона и царицы Савской рядом с ручным львом. Так гласила старинная легенда о библейских временах и героях, называя Эфиопию-Абиссинию родиной царицы Савской, пленившей умом и красотой мудрого библейского царя Соломона.

Могло ли сердце романтика и поэта Николая Гумилёва не увлечься такой далёкой и удивительной страной? И вот он рассказывает в стихотворении, похожем на ожившую сказку, как, однажды, могучий царь Абиссинии негус Негести перенёс столицу страны из древнего Гондара – родины поэтов и роз в каменистую Шоа, где жили грубые, свирепые и сильные воины. Шоанцы любят слушать не мелодичный баган, а звонкие голоса труб и гром барабанов. Вечерами они курят трубки и пьют тедж, абиссинское пиво.

Они покорили для негуса Менелика племена людоедов и карликов, племена харраритов, галла, сомали и данакилей, они устелили его дворец добытыми кровью львиными шкурами. И, глядя на леса, горы и небеса Абиссинии поэт поражается сходству этой земли с характером населяющих её народов!

«Колдовская страна! Ты – на дне котловины

Задыхаешься, солнце палит с высоты,

Над тобою разносится крик ястребиный,

Но в сиянье заметишь ли ястреба ты?

Пальмы, кактусы, в рост человеческий травы,

Слишком много здесь этой палёной травы.

Осторожнее! В ней притаились удавы,

Притаились пантеры и рыжие львы.

По обрывам и кручам дорогой тяжёлой

Поднимись, и нежданно увидишь вокруг

Сикоморы и розы, весёлые сёла

И широкий, народом пестреющий луг…

Поднимись ещё выше: какая прохлада!

Словно позднею осенью, пусты поля,

На рассвете ручьи замерзают, и стадо

Собирается в кучи под кровлей жилья.

Павианы рычат средь кустов молочая,

Перепачкавшись в белом и липком соку,

Мчатся всадники, длинные копья бросая,

Из винтовок стреляя на полном скаку.

И повсюду верху и внизу караваны

Дышат солнцем и пьют неоглядный простор,

Уходя в до сих пор неоткрытые страны

За слоновою костью и золотом гор…

И я вижу, как южное солнце пылает,

Леопард, изогнувшись, ползёт на врага,

И как в хижине дымной меня поджидает

Для весёлой охоты мой старый слуга.»

 

Глава 5. Во главе каравана

Так поэт Гумилёв описывает свою первую встречу с Абиссинией… Во время своих путешествий русский поэт проник в самые отдалённые глухие уголки Эфиопии, где местные племена постоянно враждовали между собой. Однажды, ему даже удалось лично участвовать в примирении враждующих сторон. Но, если было необходимо, Гумилёв сам вступал в сражения. Он шёл в битву, не боясь смерти.

А ещё, однажды, восемь дней вёл он из города Харрара свой караван сквозь Черъерские горы, отстреливаясь от стай диких обезьян, которые забрасывали путников камнями, и засыпая среди корней сикоморы. На девятую ночь с высокой горы далеко впереди на чуть видной вдали равнине он различил горящие костры, похожие на красные звёзды.

И на следующий день караван ступил на галласкую равнину. Высоченные галласы-мужчины в леопардовых и львиных шкурах, мчась вихрем на своих конях в погоне за страусами, срубали им саблями головы на скаку. А галласки-женщины пасли гигантских верблюдов. Галлаские старики поили умирающих змей парным молоком, заботясь о них, как о детях. А галлаские быки, которые никогда в жизни не видели белого человека, по описанию Гумилёва, разбегались, мыча от ужаса…

Поэт начал изучать абиссинский язык, общаясь с жителями этой далёкой от нас страны, узнавая значения слов, странных и непонятных для русского уха: «Ато» и «гета» – по-нашему «господин», «аурарис» – носорог, «гумаре» – бегемот, «азо» – крокодил, а «ой ю гут!» – возглас удивления!

Он охотился на львов, переправлялся в плетёной корзине через реку, кишащую крокодилами, его принимал император Абиссинии – негус Менелик Второй! На своей родине, в России, слава к поэту Гумилёву пришла именно тогда, когда он находился в Африке…

 

Глава 6. Царица нилотов

И всё же самое удивительное приключение Гумилёв пережил тогда, в конце своего первого путешествия в Абиссинию. Хотя потом было ещё одно странствие, ещё один поход: он вернулся в Африку в 1913 году, выполняя функции руководителя научной экспедиции Российской Академии наук…

Так что же это было? Сон или явь? Нет. Это был не сон… Это была – любовь! Гумилёв направился в экспедицию к истокам Голубого Нила. Дорога проходила по неизведанным европейцами местам, через леса и горы, туда где обитало никому неведомое племя нилотов. Однажды, когда Николай и его спутники уже достигли долгожданных верховий реки, им встретилась группа чернокожих воинов в боевой раскраске. Под звуки там-тамов, сопровождаемые чёрными копьеносцами (то ли в плену, то ли в гостях?), они вошли в деревушку нилотов. Там их встретила молодая царица этого небольшого народа, обитающего в диких абиссинских горах. Её муж, великий воин и вождь всего племени, со своими приближенными, охотился в это время на леопарда, недавно напавшего на корову одного из своих сородичей. Охотники должны были вернуться лишь через несколько дней.

Прекрасные нежные глаза темнокожей повелительницы, её мелодичный чудесный голос, стройный стан, доброе обхождение со своими неожиданными гостями – весь её облик покорил горячее сердце русского поэта и первопроходца Гумилёва. Всего несколько дней в глухой африканской деревушке – и многое перевернулось в судьбе Николая! Он уже не мыслил своей дальнейшей жизни без неё, повелительницы нилотов. Он готов был остаться с нею навсегда. Но его королева замужем. И он сходил от одной этой мысли с ума! Не было иного выхода, как украсть её у мужа и бежать вместе с ней от его неминуемой мести. Гумилёв начал готовиться к задуманному.

Однако, тайну не удалось сохранить. Слишком зорко следили за всем происходящим глаза подданных вождя нилотов. Поэта схватили. Он был брошен в яму и обречён находиться в ней до самой своей смерти.

Но королева не забыла о влюблённом в неё бледнолицем рыцаре. Её служанки тайно под покровом ночи приходили к месту заточения узника любви и приносили ему еду, чтобы он не умер от голода. Даже там, в этой страшной, душной яме он продолжал сочинять стихи, посвящённые даме своего пылкого сердца! Королева помогла доставить сообщение о случившемся с Гумилёвым в столицу Абиссинии. В дело вмешался русский консул. Через некоторое время, после длительных и трудных переговоров, незадачливого русского поэта всё-таки удалось вызволить из тюрьмы.

Но память о той любви навсегда осталась в сердце землепроходца и первооткрывателя Николая Степановича Гумилёва. Возможно, именно она, эта память, через несколько лет позвала его вновь в трудную и опасную экспедицию вглубь чёрного материка.

 

Глава 7. Странный сон

Он вернулся в дождливый холодный Петербург. Но и здесь его преследовали воспоминания о далёкой и прекрасной стране. Он тосковал по горячей инджире – абиссинскому хлебу в виде лепёшек, вспоминал абиссинские дороги, деревушки и города, в которых побывал, города с удивительными певучими названиями: Анкобер, Дыре-Дауа, Харрар… И то, как к нему обращались «френджи» – так в Абиссинии называли европейцев.

А однажды, ему приснился странный, похожий на пророчество, сон… Снилось ему, будто черные африканские боги превратили его в ягуара. Во мраке ночи он красля к людскому жилью, чтобы добыть себе пропитание. Неожиданно в тёмном перелеске он увидел прекрасную девушку с яркими жемчужными серьгами в ушах и лёгкой поступью. Он, в образе дикого хищника, изготовился к прыжку, но, завороженный её взглядом и тихим колдовским голосом, замер на месте, так и не посмев наброситься на свою добычу. Девушка исчезла. И тут же отовсюду набежали собаки, набросились на него и начали терзать… Он лежал на земле, истекая кровью, и вспоминал лёгкую поступь своей госпожи…

Иногда ему чудилось, что царица нилотов вновь зовёт его к себе. И он беседовал с ней, обращаясь к её образу на своём поэтическом языке.

«Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай, далёко, далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф…»

Русский поэт Гумилёв так и не оставил мысли найти «покой нежданный в дымной хижине дикаря»…

 

Глава 8. Научная экспедиция

В 1913 году началось третье путешествие Гумилёва в Африку и второе – в Абиссинию. Оно было организовано при поддержке Российской Академии наук.

Поэт собрал в Абиссинии богатейший и разнообразнейший материал, особенно в сфере фольклора. Он записал великое множество легенд, преданий и песен местных племён и народностей. Секретарь историко-филологического отделения Академии наук академик С. Ф. Ольденбург отмечал, что коллекция, собранная в Восточной Африке командированным туда господином Н. С. Гумилёвым, существенно дополняет имевшиеся в те времена в этнографическом музее Петербурга материалы о племенах харрари и сомали, и является уникальной в своём роде.

Научная задача, поставленная перед поэтом, была выполнена им полностью и блестяще.

Что значили эти путешествия для него самого – трудно оценить, ибо они сделали из него совершенно другого человека: мужественного, пытливого, знающего цену жизни и чести. Абиссиния дала мощнейший импульс его творчеству Именно Африке посвящена одна из лучших прижизненных книг поэта «Шатёр» созданная в Крыму в пору гражданской войны.

В последние годы жизни поэт признавался, что в Африке ему нравилось всё, и он не отказался бы жить там даже простым пастухом или охотником, бродить целыми днями по джунглям, а на ночь возвращаться в маленькую абиссинскую деревушку.

 

Глава 9. Последняя свобода

О чём бы он ещё мог написать? Где, в каких неизведанных краях он мог бы побывать со своим неуёмным, неусидчивым характером, какие открытия сделать? Об этом мы уже никогда не узнаем…

Ему было только тридцать пять лет, когда чекистская пуля оборвала его жизнь. 27 августа 1921 года выдающийся русский поэт, путешественник и первооткрыватель Николай Степанович Гумилёв был расстрелян по приказу большевистского трибунала. И не помогли ни ходатайства друзей-литераторов, ни заступничество пролетарского писателя Максима Горького.

Человек, отказавшийся донести на своих боевых товарищей, вместе с которыми он сражался на фронтах первой мировой войны против кайзеровской Германии, которые, как и он сам, на его глазах поднимались в атаку и шли на смерть под перекрёстным огнём за свою родину, за Россию, такой человек был не нужен Советской власти и ЧК. Его расстреляли «за недонесение», то есть за то, что поэт отказался стать подлецом, а просто остался самим собой – поэтом и человеком.

Он был слишком свободным для того, чтобы оставаться в живых…

На меня назначена охота. Поутру, как только рассветёт, стану я добычей для кого-то, кто покрепче сети заплетёт… Станут гнаться, станут веселиться, громко петь и долго пить вино… Только их потасканные лица мне увидеть будет не дано. Будь я самый сильный, самый ловкий, – знаю точно: завтра поутру окружат и спутают верёвкой, и потащат за ноги к костру. Мне Угода шепчет : «Стань угодным, подольстись, ты – парень с головой. Я тебя не сделаю свободным, но зато останешься живой…» Просит Зависть: «Ну, пойди навстречу! Раззавидуй! И решись на зло… И тогда я душу покалечу, в остальном – считай, что повезло..» Третье Зло, одолевая скуку, в предрассветной дымке голубой молча мне протягивало руку и звало, манило за собой…

Выбор сделан. С именем восхода принимаю бешеную рать. И со мной – последняя свобода. Страшная свобода. Умирать.

…Как знать, вспоминала ли в тот последний день его жизни, в день расстрела, о странном бледнолицем поэте с пылкими влюблёнными глазами там, далеко-далеко, за горами, морями и пустынями, – гордая и прекрасная королева нилотов? Я думаю, наверное, вспоминала… Не могла не вспоминать.

 

CELTIC MYTHOLOGY

Публикуется с разрешения издательства Geddes & Crosset

Перевод с английского С. Головой и А. Голова

Издательство Эксмо 2002

OCR Васильченко Сергей

Мои заметки не претендуют на какое-либо открытие или утверждение, поскольку возникли они на неких «созвучиях», «аллитерациях» и ассоциациях, которые подготовленным умам, возможно, покажутся весьма и весьма наивными. Надеюсь, однако, что и в наивных моих вопросах будет обнаружено (пусть даже и случайно) некое рациональное зерно.

 

Таинственные совпадения

После разгрома (согласно ирландским кельтским легендам) племени богов Туатха Де Данаан во владение побежденным богам достался подземный мир, а людям – наземный. Каждое отдельное божество обитало в своем личном подземелье под специально устроенным для этого случая курганом. Подобные места обитания обрели собственное название СИДХ.

В ненецкой мифологии испокон веков из поколения в поколение рассказывается о таинственном подземном народце именуемом СИХИртя. Роста они маленького. От людей прячутся. В сумерках иногда из-под земли слышны их песни. Занимаются они тем, что пасут мамонтов. К тому же сихиртя обладают волшебными вещами, да и сами порой способны творить настоящее волшебство. Сихиртя скрытно обитают на первом уровне подземного мира – в холмах (курганах).

Учитывая то, что со временем множество местных божеств отдельных кельтских племен имело тенденцию восприниматься как малые волшебные народцы, скрывающиеся от людей (феи, эльфы, гномы и т. д.) точно такие же, как ненецкие сихиртя, невольно задаешься вопросом: не являются ли ненецкие сихиртя и побежденные кельтские боги, проживающие в сидхах – связанными некоей общей тайной рождения, или же вообще – одним и тем же, разнясь лишь своим восприятием у разных народов в разное время их бытия?

Кстати в мифологии обоих народов: и кельтов Британии, и ненцев полуострова Ямал, существует общее мистическое животное, имеющее для этих столь разных народов примерно один и тот же сакральный смысл. Это – Белый Олень.

Ритуально питье свежей крови принесенных жертв было в ходу у кельтских жрецов, ненцы же (не только шаманы, но и простые смертные, также пьют свежую оленью кровь до сей поры (факт, который я могу подтвердить лично).

Бран Благословленный валлийских кельтов носил имя происходящее от Ворон (по-старославянски ВРАН). Вещей (вещающей) была говорящая голова Брана. Вещим является и Ворон у ненцев, где именуется испокон веков ВАРНЭ. О голове Брана повествовали кельтские друиды, а к вещему Варнэ обращались ненецкие шаманы.

В предании, записанном Уильямом Лармини в ХIХ веке на острове Ахилл со слов одного престарелого крестьянина говорится о Балоре, Гобале Зодчем и Гавидьене Го. В частности там присутствует такой фрагмент: Божество Мананнан привозит Киана в королевство Балора и высаживает его на берег «в краю обитателей севера, которые не жарят мясо, а поедают пищу сырой». Причем, сам Балор, оказывается, тоже никогда прежде не ел жареного мяса.

Подобные кельтским традиции поедания сырого мяса и сырой рыбы – обычное явление в среде самоедских (ненецких племен).

Таким образом, получается, что дед кельтского Бога Солнца (Луг ирландских кельтов, Ллей Ллоу Гиффес – валлийцев, Беленус – галлов) проживал далеко за полярным кругом, где солнце – часть года отсутствует вообще. И тогда возможно, что часть кельтов либо прибыла с севера на Британские острова, либо очень плотно была с севером знакома.

О возможной близости к северным корням говорит и созвучность, фонетическая близость имен верховного божества Потустороннего мира валлийских кельтов (Гвин ап Нуд), ирландских кельтов (Нуада) и верховного божества ненцев Нума (Нува).

Кстати, несомненное родство с именем бога Одина германских племен при гораздо меньшей схожести звучания тонко подмечена британскими учеными : Гвин ап Нуд – Гвидион – Уодин – Один. И при этом как факт утверждается (и никем уже не оспаривается), что сам германский Один произошел именно от кельтского Гвин ап Нуда.

Что же тогда говорить о Нуве (Нуме) ненецкого народа?

В стародавнее, но вполне историческое время у ненцев бытовала традиция приношения богам человеческих жертв. Однако, жертву в рутинном прямом смысле никто не убивал. Её просто привозили на капище и оставляли там. А через некое определенное время возвращались к месту жертвоприношения, дабы убедиться принята ли божеством, предложенная ему жертва.

Существует множество письменных свидетельств о том, что сходный обычай жертвоприношения существовал и у древних кельтов. Однако, ученых смущает явная скудость фактического материала: человеческих останков с безусловными признаками насильственной смерти на местах жертвоприношений. Если иметь в виду ненецкие жертвоприношения, то такому положению находится вполне естественное и простое объяснение: древний человек руководствовался принципом уважения прав и самостоятельности в принятии решений своими богами.

То есть, божеству не приносилась, а ПРЕДЛАГАЛАСЬ человеческая жертва. И только божество единолично решало: нужна ли ему такая жертва или нет, лишать ли жизни человеческое существо или не лишать. А предоставлять своему богу уже убитого человека в таком случае означало бы посягательство на права этого божества быть им, ограничивало эти права.

Потому, возможно, не стоит археологам искать признаков насильственной смерти у принесенных в жертву. Таких следов по большей части никогда и не было. Вспомните известную русскую сказку об отце, отвезшем зимой в лес родную дочь по наущению злой мачехи. В этом действии русской сказки возможно улавливается такой же отголосок древнего обряда жертвоприношения.

 

История Красной шапочки

Исходя из того, что у кельтов «красными шапочками» являлись существа из рода фей, эльфов и других «малых» волшебных народцев, можно предположить, что чисто физически Серому Волку проглотить Красную шапочку (да и её бабушку тоже) было совсем несложно: размеры и бабушки, и Красной шапочки позволяли сделать это очень легко. Заметьте: он ведь её не ел, не жевал, а мгновенно ПРОГЛОТИЛ (!), как пилюлю. В детстве, кстати, именно этот факт у меня, как у ребенка, лично вызывал наибольшие сомнения. И именно потому, что я тогда, естественно, ничего не знал о реальных размерах жертв Серого Волка.

Кстати, доказано, что в древности образ Волка был гораздо благороднее и именовался он не Серым, а Голубым (Небесным) Волком. То есть, героем, ниспосланным на землю с небес. По крайней мере, об этом я уже подробно рассказывал в одной из глав своего эссе «Кому Сибирь Родина?», написанного много лет назад…

Известно, что бабушка Красной шапочки являлась в древности олицетворением Смерти. И миссией Голубого Волка была победа над силами Смерти (бабушкой и её ужасной внучкой). Не напрасно с жертвенной едой (пирожками) Красная шапочка была отправлена по дороге Смерти в гости к своей страшной бабусе для свершения ритуального обряда жертвоприношения миру Смерти. Почему бабушка по голосу не отличает внучку от Волка? Потому что она из мира мертвых, где уже все равно кто там и как потянет дверь за сакральную веревочку. Героический Волк совершил попытку уничтожить саму Смерть и все её порождения ради спасения живого мира!. Однако, на его пути встает Охотник – проводник между миром живых и мертвых, и разрушает все благородные планы героя-одиночки.

Кстати, именно кельтская мифология говорит о том, что фигура Охотника – фигура весьма символичная, обрядовая. Только Охотник обращает живое (предмет охоты) в мертвое. В отсутствие смерти смысл его существования становится весьма сомнительным. Вот почему именно Охотнику достается неблагодарная роковая роль спасителя Вечной Смерти для всего сущего на земле…

 

Яблочно-стеклянное

История красавицы Грайне с ягодами рябины навеяла мне ассоциации с библейской историей Адама и Евы, изгоняемых из рая якобы за то, что Ева соблазнилась яблоком. Однако в свете истории Грайне возможно, что дело было отнюдь не в надкусанном яблоке, а в том, что беременные женщины не в силах отказать себе в исполнении своих внезапных прихотей. И самим нарушения табу Ева, подобно Грайне, «проговорилась» о том, что находится «в положении», а значит, посягнула на право Бога создавать новые живые существа! Естественно, когда тебя лишают какого-либо уникального права, ты этому вряд ли станешь радоваться. Яблоко, как и в случае с ягодами рябины, было той «лакмусовой бумажкой», которое сделало явным тайное.

Может быть, оттого первые дети Адама и Евы – Каин и Авель не были счастливы на земле, что были в свое время зачаты в раю преступным (по отношению к Богу) образом.

Весьма любопытно постоянное упоминание о стеклянных зданиях и сооружениях в абсолютно несхожих между собой кельтских легендах. Гластонберри Тор – Инис Виттрин валлийцев – переводится вообще как «стеклянный остров», хотя к морю отношения не имеет, так как физически является холмом в Сомерсете, а в сакральном смысле – Вратами между миром смертных и Потусторонним!

По другой легенде фоморы на острове Тори воздвигли стеклянную башню (или замок) под названием Башня Конана. Балор так же по легенде заточил свою родную дочь именно в стеклянной башне. А вспомните пушкинскую сказку о спящей царевне в СТЕКЛЯННОМ (хрустальном) гробу!

 

О словах, именах и прочих свойствах

Луг – первый король сынов Мил Эспейна, именуемый иначе Эремоном, возможно не подозревал, что является носителем сразу двух понятий, бытующих и в современном нам мире. Первое: Эре – (по имени одноименной богини) – земля Эре – Эре-ландия – Ирландия! Чтобы понять второе, вспомним о приставке «арх», означающей «нечто сверх чего-то», иными словами – «наипервейшее». Мон – моно – нечто одно, нечто в единственном числе. Складываем получившееся: МОН – АРХ, Монарх! То есть: Луг – Монарх Ирландии!

«Что у нас на кону?» Кто играл в карты, безусловно, знаком с этим выражением. Так что же такое кон? И почему он известен ис-по-кон? Про того, чьи дела идут вверх, принято говорить «он на коне». Обратите внимание: «князь» – корень слова «кн», «конунг» (норвежское слово) – корень слова «кн», «конь» – сокращенно «кн». Таким образом, и князь, и конунг, и английское «кинг» (король) – в изначальном смысле: человек, восседающий на коне, тот, кто на коне, Всадник. Обладание конем возводило человека в ранг «конника» и могло стать причиной его признания соплеменниками вождем. По крайней мере, тот, у кого коня отродясь не было, шансов стать королем имел гораздо меньше. Хотя, возможно, и были исключения. Но именно что – исключения из правила….

Богов у кельтских племен было очень много. Своих и чужих. На всякий случай уважались все боги, в том числе племенами-победителями уважались боги побежденных племен. Однако, бытовала красивая клятва: «Клянусь богами МОЕГО народа!» Очень интересное поэтическое уточнение.

Богиня-мать всего сущего Дану, именуемая иногда Ану (или Ана) имеет обширнейшую топонимику. Кстати, по-тюркски «Ана» и есть «мама» до сих пор: Дана-пра (река Днепр), Дана-стра (Днестр), Дана – Дон, Дана-ай – Дунай…

Балор имеет четкие ассоциации с гоголевским Вием. Оба обладают смертоносным взглядом, обоим надо поднять веки, чтобы видеть. Впрочем, есть и отличия. У Балора это свойство (смертоносный взгляд) касается только одного глаза, второй у него всегда открыт, но второй – обычный. Смертоносность глаза у него не природная, а «благоприобретенная» (в результате травмы, отравления глаза ядом).

Богине Дану противостоит богиня враждебных человеку сил Домну. Слово «Домну» по версии авторов британской энциклопедии означает «пропасть» или «морская бездна» (подземный и подводный мир приравнивались друг к другу, точь в точь как в мифологии славян-новгородцев Ящер, противостоявший Садко-богатому купцу, являлся владыкой и подводного, и подземного миров – равнозначно и одновременно). «Домну» на мой взгляд близко перекликается со старославянскими понятиями «Дом» и «Домина» в значении «Гроб», «место упокоения усопших».

К термину Дана-Ана вероятно тяготеет и топоним «Енисей», которое в тюркском варианте однозначно прочитывается как чуть искаженное «Ана-су», то есть «мать-вода». Если же окончание «сей» приравнять к созвучному «стрей» – «стрый» – стремнина, быстрая, могучая вода, то и к тому же самому «Дана-стр» – Днестр, только на этот раз древнесибирский. Таким образом, возникает предположение, что в какие-то стародавние времена на территории от Восточной Сибири до западных берегов Ирландии обитал народ, говоривший на одном и том же языке или на языках очень схожих между собой.

На такое же предположение указывает и ряд фонетических, понятийных и бытовых признаков у таких непохожих народов, как упоминавшиеся выше кельтский и ненецкий.

Эпизод погони Финна Мак Кумала за Диармайдом и Грайне напоминает многие подобные истории как из жизни, так и из художественной литературы. Например: пушкинские Руслан, Людмила и Черномор или историческая коллизия Чингисхана с погоней за украденной у него супругой. Впрочем, кража женщин на Кавказе, например, до недавнего времени считалась национальной традицией, обычаем (можно вспомнить, как комедийно, но правдиво использован этот обычай в сюжете известной кинокомедии «Кавказская пленница»). С этой точки зрения сама традиционность положений сюжета обретает оттенок некоего таинства, действа несущего определенный сакральный смысл.

В «Четырех ветвях Мабиноги» о богах бриттов сказано, что галльский бог Биле изгнал гэлов из Гадеса (Аида) и отдал им во владение Ирландию. Учитывая легенду о сыновьях Мил Эспейна (Мила испанского) можно предположить, что Гадес (Аид) являлся испанским приморским городом Кадисом.

В поэме из состава Черной Кармартенской книги (памятник ранневаллийской поэзии) кимры (самоназвание древних валлийцев) упоминают пса Мелгуина по имени Дормарт, что тут же переводится, как «врата смерти». Можно заметить, что фонетически это имя (Дормарт) совпадает со славянским смыслом слов «дверь» (английское «доор») и «мара» – смерть («март»).

Бран, и особенно его сестра Бранвен, стойко ассоциируются в кельтских легендах с полуостровом Сванси («Лебединое море»).

Кольца на шее у кельта-воина являлись знаком воинского отличия (наподобие современных медалей и орденов). Точно такой же смысл был заложен в шейных гривнах древних славян той же самой эпохи.

Кстати, в стихотворении Талиесина «Песня посвящения сынам Ллира аб Брохвел Повис» говорится, что «Аннвн» (Потусторонний мир у валлийцев) окружен со всех сторон морем, как тяжелой синей цепью, которую крепко держал Гвейр». Этот фрагмент также красноречиво напоминает о кольце (гривне) на шее обычного древнекельтского мужчины.

Кстати, пережитком периода человеческих жертвоприношений является и традиция прохождения (или перепрыгивания) через пламя и дым костра у славян во время праздника встречи весны (вспомним хотя бы повсеместно известную сказку «Снегурочка»).

Само название шотландского национального мужского элемента одежды «килт» напоминает о кельтах и их древнейшей культуре.

Огирвран – повелитель подземного мира из летописей Гальфрида Монмутского, являлся великаном и был громадного роста. Имя же его восходит к архаическому «okur vran» – злая ворона, то есть ворон – птица смерти. Дракон не обязательно являлся мифическим животным. Например, Утер Пендрагон был в должности предводителя войска и носил титул Дракона.

Известна в этимологии связь между словами «ватер» и «вода». Общим в них являются звуки «во» (или «ва) и «т» («д»). То есть, это нечто, в которое можно войти (те же звуки, кстати). Нечто же лежащее, простирающееся обладает звуками «ле» («ла»): земля, плеско (плоско), land (ленд). То есть вода может войти в лежащее, простирающееся нечто. В то же время «свет» – «се вет (вот)» – «се вода». То есть, свет воспринимается как вода, имеющий свойства воды, волновые и корпускулярные свойства одновременно. Значит, возможно, в древности свет воспринимался как некая живая вода, нечто текучее, струящееся. Свет колышется, течет, капает (мигает).

Валлийско-кельтское имя бога Солнца – Ллеу созвучно с ирландско-кельтским Луг. Ирландское прозвище Луга – «Длинные руки» напоминает о солнечном Луче (уже славянское слово). А значит, общность звучания «Лу» тоже может быть далеко неслучайной.

 

Благодарю действительного члена Русского географического общества, почётного гражданина Салехарда, Людмилу Фёдоровну Липатову за предоставленные полевые материалы этнографических изысканий.

О духовном и культурном единстве народа, населявшего Северное побережье Евразии от берегов Ирландии до берегов Ямала и Таймыра можно судить по фрагментам сказаний и легенд таких географически далеких народов, как кельты и ненцы. И те, и другие не просто заселили места обитания племен, проживавших там до них, но и впитали в свою культуру то, что некогда принадлежало всему сообществу северных народов. Несмотря на огромное пространство и на время, разделяющее ненцев и кельтов, в их культуре и мифологии имеются схожие элементы, поскольку они были переняты и теми, и другими у другого доисторического народа. Ненцы иногда называют его сихиртя, кельты называли фоморами. Предлагаю проследить за тем, как заимствованное у давно исчезнувшего народа продолжает свою жизнь в сказаниях другого и третьего. Тем самым подтверждая мысль о том, что первоисточник информации у обоих народов был единым.

Сказитель: Павел Иванович (Себеруй) Неркаги.

Перевод и обработка З. П. Неркаги и Л. Ф. Липатовой.

Байдарацкая тундра. 2 февраля 1997 года.

Лабта вэсако» ҢОб» ню

(Единственный сын старика Лабта)

У меня есть отец – богатый житель равнин, есть мать. По другую сторону огня пожившая, много видевшая женщина живёт. Лично я о жизни сужу по силе и шуму ветра.

Однажды мой отец – старик Лабта, сказал:

– Этот сын сутками и годами спит, а был у меня сын – не спал днями и годами. Он ушёл десять лет назад. Наверное, умер. А я состарился, тело моё отяжелело.

Мы сели есть. Во время еды я подумал: «И правда, я не живу нормальной жизнью, иногда надо выходить на улицу». Я вышел и сел на свою ездовую нарту. Отец-старик пригнал оленей к чуму. Я зашёл в самую гущу стада, таская за собой аркан, хожу среди оленей. Увидел четыре молодых низкорослых быка, приносящих счастье, (быки от годовалых важенок. Прим. переводчика)). Я запряг этих быков. Не знаю точно куда ехать, но я их стронул с места. Четыре молодых быка, приносящих счастье, были хорошими оленями – только снежный вихрь закружил за нами.

Неделю еду. На седьмой день впереди появилась сопка, на склонах которой росли деревья, а самая вершина была голой. Я остановился на склоне сопки, привязал упряжку и поднялся на вершину. Оказалось, что там находится старое жертвенное место. Здесь были оленьи головы, нанизанные на палки. Раньше, видимо, здесь часто бывали, а теперь нет – даже головы позеленели. Среди них выделялись семь деревянных сядаев. Один из них, который был в центре, приподнялся и сказал:

– Единственный сын старика Лабта, ты стал самостоятельным. В какие земли держишь путь?

Я ответил:

– На другом краю земли есть земля семи Мыд (перевод с ненецкого – «печень»)

Деревянный сядэй из лиственницы сказал:

– В плохие земли ты отправился. О людях, которые уходили в земли семи Мыд, я не слышал, чтобы они возвращались. Идти-то иди, но ты нас угости – сделай на поминки.

Я ответил:

– Так-то оно так, но я ничего с собой не взял, чтобы принести вам в жертву.

И возвратился к нарте, а деревянный сядэй продолжал:

– Если ты нам принесёшь жертву, то мы бы когда-нибудь тебе помогли.

Я остановился и снова сказал:

– Нечего мне вам дать. Ну дам я вам крайнего молодого быка (пелея), а эта земля, наверное, так далеко, что на трёх туда не добраться.

Деревянный сядай настаивал:

– Мы не просим настоящую жертву. Ты дай нам жировую сетку с кишечника.

Я подумал: «Как я её вытащу? Это же невозможно сделать». И ответил:

– Я не могу вытащить, невозможно.

– Раньше твой брат по этим местам тоже проезжал в земли семи Мыд. Мы тоже просили у него в жертву то же самое, но он отказался это сделать и не вернулся.

Я рассудил про себя: «Может попробовать». Ножом разрезал один бок, свою жировую сетку с кишечника стянул и вытащил её. Деревянный сядэй, видя это, сказал:

– Всю-то не вытаскивай, она тебе ещё пригодится.

Этим жиром я намазал деревянным сядаям рты. Деревянный сядай продолжил:

– Единственный сын старика Лабта, когда-нибудь мы тебе поможем, если сможем. А знаешь ли ты землю семи Мыд? Вот сейчас ты поедешь туда, и будешь ехать семь дней. На седьмой день доедешь до реки, по берегам которой растёт строевой высокий лес. Реку эту не просто перейти. Жди рассвета, чтобы перейти вброд. Он виден только при свете. После этого будешь ехать ещё семь дней. Встретится тебе ещё одна река с такими же деревьями. И эту реку нельзя перейти ночью. И третья река преградит тебе путь. Эту реку тоже перейди на рассвете. Три дня будешь ехать. Ты должен знать, что у Мыд есть младшая сестра. С ней трудно будет справиться. Я всё сказал.

Я выслушал эти слова и запомнил. Я стал уходить, а деревянный сядэй сказал мне вслед:

– На склоне этой сопки привязана упряжка твоего брата. Распрячь ты её не сможешь, я поэтому тебе сказал, чтобы всё не вытаскивал – не отдавал нам. Им отдай остальное.

Я спустился по склону. Там была привязана упряжка, наверное, моего брата, в ней были запряжены четыре белых медведя. Я подошёл к ним, но близко к себе они не подпускают.

Теперь в другом боку сделал надрез, вытащил остатки жировой сетки, разделил на четыре части и отдал четырём белым медведям. Когда я бросил им по куску, только тогда четыре белых медведя подпустили меня к себе. Я обратился к ним:

– Четыре белых медведя, придёт день, когда вы мне будете нужны.

Я вернулся к упряжке и поехал дальше. Семь дней еду только вперёд, на седьмой день к вечеру подъехал к реке, на берегах которой рос густой лес. Совсем стемнело. Я вспомнил, что говорил деревянный сядэй: «Небезопасно проезжать ночью лесную просеку перед рекой». Но переходить всё равно надо. Я въехал в темноту просеки, подъехал в самую гущу леса. Что это такое?! – Из темноты, со всех деревьев посыпались смоляные ведьмы, маленькие и большие – обитатели лесных чащоб. Одна из них пригрозила мне:

– Единственный сын старика Лабта, мы нападём на тебя. Ты отсюда не уйдёшь.

И напали на меня со всех сторон. Когда я въехал в просеку, хорей мой отяжелел – они повисли по всему хорею, особенно много их было на конце. И отпугнул тех, которые ко мне приставали. Теперь они повисли на крючках, которые были прикреплены с обеих сторон нарты. А как их много-то! Даже на надлобных рогах оленей висят. Я одних убил, других отогнал. После этого со злостью крикнул:

– Пусть впредь не будет злых смоляных ведьм, охраняющих лесные просеки!

И поехал дальше. Неделю ехал. На седьмой день подъехал к другой реке, где растёт по берегам густой тёмный лес. Стемнело. Я решил: «Не хочется мне ждать рассвета». И что вы думаете? – Когда я въехал в просеку, то опять на меня с криками напали злые смоляные ведьмы:

– Единственный сын старика Лабта, теперь ты от нас не уйдёшь. Мы нападём на тебя.

Около ста злых смоляных ведьм стряхнул с хорея, с крюков нарты и с рогов оленей. И снова громко, со злостью крикнул:

– Пусть впредь на свете не будет злых смоляных ведьм, которые не дают людям пройти по лесным просекам!

Снова еду семь дней. На исходе седьмого дня опять мне путь преградила река с густым тёмным лесом по берегам. Совсем уже стемнело. Я снова решил: «Не буду ждать утренней зари». Проехал половину просеки. И что я вижу?!

Из-под корней дерева поднялся старик-великан и с издевательским злым смехом закричал:

– Единственный сын старика Лабта, теперь ты не уйдёшь. Я тебя ждал. Ттебе было не миновать этих мест.

И что бы вы думали?! Старик-великан идёт прямо на меня. Я очень испугался, даже потерял сознание. Когда я очнулся, то ехал по следу упряжки. Хорей мой стал тяжелее, чем всегда. Я взглянул на наконечник хорея, на нём был нанизан старик-великан, оказывается, я его тащил на хорее. У старика-великана глаза побелели, как лёд на озере. Я его стряхнул с хорея. И снова крикнул со злостью:

– Впредь пусть исчезнут старики-великаны, охраняющие лесные просеки! Пусть люди спокойно проезжают по ним.

Семь дней я в пути. Тут дорогу мне преградила река, по берегам её рос густой берёзовый лес. Я спустился на лёд. На льду стояла упряжка, запряжённая двумя быками. Хозяин упряжки, видимо, поднялся вверх по крутому берегу реки в лес. Я пошёл по его следу, который вёл в густой лес. Когда я его увидел, он со всех сторон рассматривал берёзу, толщиной в один обхват. Он подрубил дерево ударами топора с двух сторон, взвалил его на плечи и спустился вниз. Оказалось, что это была женщина, чёрная женщина, толщиной и ростом, как две обычные женщины. По ней было видно – тем, чем она завладела, она не выпустит из рук. Она шла прямо на меня. Она остановилась в двух – трёх метрах от меня.. Я спросил её:

– Ты кто?

– Я младшая сестра семи Мыд. Единственный сын жителя равнин старика Лабта, я давно знала, что ты здесь появишься. Куда ты отправился?

– Я еду в земли семи Мыд.

– Земли семи Мыд уже близко. Я ищу подходящие деревья для строительства нарт. Семь Мыд, семь моих братьев, во всяком деле без меня ничего не решают. Единственный сын старика Лабта, наконец-то мы друг друга нашли. Я хочу, чтобы мы во всех делах и помыслах были заодно.

Я ничего не ответил. Дёрнул уздечку передового и, когда нарта тронулась, повернулся к ней и сказал:

– Младшая сестра семи Мыд, я не хочу заниматься такими пакостными, чёрными делами.

Женщина семи Мыд скривилась и произнесла мне вслед:

– Единственный сын старика Лабта, я тебе отомщу. Каким бы ты не был отважным и всемогущим, силы твои иссякнут.

Ехал я недолго. На опушке леса было семь озёр и семь чумов. На северной стороне среднего чума 70 жителей окружили хозяина семи чумов. Я остановился позади нарт стойбища. Мне кажется, что это был младший Мыд. Он обернулся в мою сторону:

– Кто ты?

– Я простой человек. А вы кто?

– Нас называют семью Мыдами. Ты кто всё-таки?

– Я единственный сын старика Лабта.

– Единственный сын старика Лабта, с какими намерениями ты ездишь?

– Просто езжу посмотреть незнакомые места.

Младший Мыд хлопнул в ладони и сказал:

– Расправимся с ним в чуме.

Пошли в средний большой чум. Я сел рядом с младшим Мыдом. Младший Мыд сказал:

– Пока ждём котёл, принесите нам выпить.

Женщины принесли выпить. Как сели пить, так три дня и пили. На третий день я услышал, как жители стойбища так говорят между собой:

– Теперь мы не умрём. Хозяин опушки леса – великан пришёл.

Я стал смотреть на полог чума и ждать, когда он войдёт. Дверь распахнулась. Он был не мощнее младшего Мыда. Он тут же сел и сказал:

– У вас гость, кто он?

– Единственный сын старика Лабта.

– Куда едет?

– Просто ездит.

Немного прошло времени, выпили две – три стопки, снова слышу, что на улице жители стойбища опять крикнули:

– Теперь-то точно мы не умрём, пришла наша богатая женщина-хозяйка.

Дверь распахнулась, и вошла младшая сестра семи Мыдов. После её прихода продолжаем пить ещё семь дней.

На седьмой день снова раздались крики жителей стойбища:

– Приехал защитник и опора нашей земли, живущий в чащобе, Тунгос – великан – теперь уж точно не умрём.

Я стал дожидаться Тунгоса, поглядывая на двери чума. Полог распахнулся и появился огромный-преогромный. Сел на постели и спросил:

– Я смотрю у вас гость, кто он?

– Единственный сын старика Лабта.

– Зачем он приехал?

– Просто ездит.

– Да, гость это хорошо.

Опять пьём семь дней. На седьмой день хозяин лесной чащобы Тунгос-великан сказал:

– Единственный сын старика Лабта, ты долго гостишь у младшего Мыда, пора тебе посмотреть состояние души моего чума.

Я ответил:

– Хорошо бы, я согласен съездить.

– Семь Мыдов, вы тоже должны поехать с нами. Великан лесной чащобы, сюдбя, тебе тоже с нами нужно поехать.

– Да, конечно, мы поедем.

Вышли на улицу. Семь Мыдов поймали оленей на упряжку. Великан – хозяин лесной чащобы Тунгос запряг только двух хабтарок (яловых олених. Прим переводчика).

Младшая сестра семи Мыдов запрягла в свою нарту – юхуна четырёх белых быков. Я заметил, что все жители стойбища приготовили свои упряжки.

Великан – хозяин лесной чащобы Тунгос громко сказал:

– Жители стойбища, не отставайте! Нам предстоит дальняя дорога.

Я подошёл к своей упряжке, запряжённой четырьмя молодыми быками, и стал размышлять: «Мои четыре молодых быка не потянут наравне с упряжкой Великана – хозяина лесной чащобы Тунгоса». И тут я вспомнил: «Четыре белых медведя, где вы?». Как только подумал о них, так они оказались возле моей нарты. Я отпустил своих быков и запряг в нарту четырёх белых медведей. Все тронулись в путь. Младшая сестра семи Мыдов, проезжая мимо меня, сказала:

– Единственный сын старика Лабта, оказывается, не такой-то уж ты и простой – не в одном образе ходишь, но каким бы ты ни был, твои силы иссякнут, когда столкнуться с большей силой. Я расправлюсь с тобой, я призову на помощь силы семи смертей.

Я ответил:

– Женщина Мыдов, я сумею эти силы потихоньку преодолеть.

И она поехала за остальными. Я тоже отправился вслед. Немного погодя, я обогнал все упряжки, кроме Великана – хозяина лесной чащобы, Тунгоса, – его упряжка была далеко впереди. Он с криком погонял своих двух быков, изо всех сил дёргая за уздечку передового быка.

И так мы едем три дня. На третий день он остановился на вершине сопки и сел, навалившись спиной на заднюю стенку нарты, вытянув ноги вдоль нарты. Я тоже остановился рядом с ним. Великан – хозяин лесной чащобы, Тунгос, сказал:

– Единственный сын старика Лабта, вон наша смерть бежит. У меня в чуме живёт собака – страшилище. Она сорвалась с привязи. Я тоже её увидел, она бежала в нашу сторону в снежном вихре. Великан Тунгос повторял одно и то же:

– Мы погибли, – твердил он.

Пасть собаки раскрыта в злобном оскале, а размером она с трёхгодовалого безрого оленя. С ходу она прыгнула на передового, перегрызла ему глотку и, два раза мотнув головой, проглотила оленя. Покончив с ним, бросилась на своего хозяина Тунгоса, стащила его с нарты,, вцепившись зубами в капюшон и несколько раз мотнув свирепо головой, покончила с ним, – даже духа от него не осталось. После этого, она нацелилась на моего передового, но я успел воткнуть острый конец хорея ей в нос. Собака Великана Тунгоса вытянула ноги и успокоилась. Младший Мыд, ехавший сзади, остановился и сказал:

– Единственный сын старика Лабта, ты, оказывается, послан небесными богами. Если бы не ты, эта собака, сорвавшаяся с привязи, разорвала бы нас всех в куски. Зачем нам теперь ехать вперёд, всё равно хозяин чума погиб. Давайте вернёмся в чум в Ханю и хорошенько погостим.

Приехав в чум, сели пить, и младший Мыд опять сказал:

– Единственный сын старика Лабта, ты нас спас. С этой собакой никто из нас не мог справиться. Ты можешь быть спокоен.

Неделю пьём, на седьмой день я потерял разум от выпитого, а когда я очнулся, то мы дрались, а в живых остались только женщина Мыд и младший Мыд.

Сколько мы дрались – я не знаю, но когда я окончательно пришёл в себя, то увидел перед собой большой чум, и пошёл к нему. Когда я подошёл к нартам, то увидел людей с развивающимися на ветру волосами. Это были русские, их было сто. Впереди шёл Младший Мыд, а рядом с ним высокий русский с русыми волосами. Младший Мыд, показывая на меня указательным пальцем, сказал:

– Это он нас всех убил.

Сто русских дружно набросились на меня и связали железными цепями и бросили меня на телегу. На знаю, сколько мы находились в пути, но привезли к небесному царю. Царь прочитал бумагу и сказал:

– Сто русских, уведите его. Единственный сын старика Лабта много бед натворил, многих людей убил.

Повели меня на место казни. Когда взвели курки, я быстро спрятался за одного русского, и выстрелы попали в него. Они с криками побежали к царю:

– Мы его убили.

Царь на это возразил:

– Вы же не его убили, вот он стоит. Идите, бросьте его в яму.

Когда привели к яме, я снова спрятался за спины двух русских. Они с криком столкнули одного из них в яму и побежали к своему царю:

– Мы его бросили в яму.

Царь снова возразил:

– Вы его не сбросили, вон он. Так не пойдёт, я сам с ним расправлюсь. Надо его закрыть в железную бочку.

«Теперь-то, наверное, мне не найти выхода». Закупорили меня в бочку, слышу, небесный царь продолжает:

– Бросить его в том месте моря, где вода не замерзает.

Куда-то меня понесли и сбросили вниз. Через некоторое время бочка остановилась. Я не знал, что мне делать, и всё время спал. Когда я проснулся, бочка качалась на волнах и куда-то плыла. Немного погодя я почувствовал, что бочку прибило к берегу, и она остановилась, покачиваясь на волнах. Вдруг кто-то резко, с силой ударил по бочке, она не выдержала и развалилась.

Я вышел на песчаный берег, покрытый тонким слоем снега. Поднялся вверх по обрыву и весь день шёл. Увидел перед собой большой чум. Зашёл в чум, а там, по одну сторону огня сидят две женщины – старуха и молодая. Я прошёл с другой стороны огня. Старуха сказала:

– Гость к нам пришёл.

Старуха дала поношенную ягушку. Я надел её, старуха начала варить котёл, и я спросил её:

– Это чей чум?

– Это чум Нылека – страшного человека, которого все боятся в округе. Тебе, наверное, в жизни пришлось вынести много страданий, а теперь ты пришёл туда, где тебя ждёт смерть. Его зовут Глухой Нылека. Перед смертью поешь хорошенько.

И старуха накормила меня досыта. Наступили сумерки, и старуха предложила:

– Давай я тебя спрячу.

И она спрятала меня около входа среди всяких вещей. Прошло немного времени, и я услышал на улице шаги. Это был Глухой Нылека. При входе в чум он принюхался и сказал:

– Кажется, кто-то чужой здесь есть. Покажи-ка мне его. Я голоден – съем его.

– Кто к нам придёт? Никого нет.

Глухой Нылека настаивал:

– Подавай его сюда. Я чувствую чужой запах.

Старуха ему ответила:

– Есть посторонний, но только это ребёнок. Отдать-то я его тебе отдам, но у тебя есть дочь, она всегда одна, скучаем, – тебя же почти всё время нет дома и ей не с кем играть.

– Если это так, то я согласен. Пусть будет, как она хочет.

Бабушка убрала вещи, раскрыла меня. Глухой Нылека сказал:

– Теперь-то я его увидел, – он не годится в пищу – слишком худой. Пусть будет игрушкой для моей дочери.

Дело было решено, и я стал спокойно жить в чуме. С дочкой хозяев часто играем. Так мы прожили полгода. Чувствую, что я стал поправляться.

Прошло ползимы. Я сидел на нарте, которая стояла на северной стороне чума. Был полдень, когда я увидел семь упряжек. Первая упряжка, быстро проехав мимо меня, остановилась. Я спросил:

– Кто вы?

Он ответил:

– Мы семь (белых туловищ) – Ладсэрма.

Я опять спросил:

– Куда едете?

– Нас преследуют. В наших краях есть Ужасный, приносящий всем беду, человек безухий. Он никого не щадит. Всех, кто встречается на его пути, он съедает. Мы ищем себе укрытия от него. Это чей чум?

Я ответил:

– Вы приехали в чум к тому, про которого говорите.

Услышав это, семь Ладсэров быстро подошли к своим упряжкам и со снежным вихрем поехали обратно. Я зашёл в чум. Бабушка сказала мне:

– Что ты натворил, вот приедет старик, что он скажет? На этот раз он точно тебя съест. Теперь ты добра не жди. Он тебя в живых не оставит.

Она поставила котёл с мясом на огонь и сказала:

– Дети мои любимые, наедайтесь хорошенько. Вам надо уходить. Пусть старик съест вас не на моих глазах. Когда он вернётся, он будет разъярён. Он и меня не пожалеет.

Как закончили есть, сразу стали собираться. Уже собрались идти, дочь Безухого сказала:

– Что-то нам надо взять с собой – не с пустыми же руками идти. Вот в этой нарте что-нибудь должно быть.

Она достала из неё топор с полуметровым костяным топорищем и взяла его с собой. И мы побежали, куда глаза глядят. Всю долгую ночь мы бежали с ней, когда наступил рассвет, позади услышали крик:

– Старуха отпустила тех, кого я должен был съесть! Дети, не уйдёте, я сейчас вас съем!

На ходу я заметил, как, наматывая на руку верёвку, дед почти догнал нас. Я изловчился, заскочил к нему за спину и нанёс удар топором по шее. Голова отскочила, а туловище пропало, только из-под земли донеслись еле понятные звуки:

– Единственный сын старика Лабта, на вашу землю я больше не вернусь. Ты перехитрил меня, я возвращаюсь к себе домой.

Теперь мы спокойно продолжали свой путь. Идём семь дней. На седьмой день пути нам встретились семь больших чумов. С северной стороны чумов сидят хозяева. Это были семь Ладсэров. У семи Ладсэров рты расползлись в улыбке. Они спросили:

– Как ты сюда попал? Ты же жил у Безухого в чуме. Как ты остался в живых?

Я ответил:

– Я убежал, а Безухого я убил.

Шесть Ладсэров в один голос воскликнули:

– Значит ты пришёл с неба.

Прожили вместе с ними целый год. В конце года я обратился к старшему из Ладсэров:

– Старший Ладсэр, я бы хотел вернуться на свою землю.

Старший Ладсэр ответил:

– Конечно, я тебя понимаю – надо возвращаться.

Старший Ладсэр приготовил аргиш и 500 оленей отделили из своего стада. И начали мы с ним каслать без происшествий. Когда прошла половина зимы, остановились на холме. Я сказал:

– Дочь Безухого, мы пришли на место. Вот чум старика Лабта.

На этом холме мы поставили чум. Мы поели и легли спать. Он сна разболелась голова, и семь дней я маялся от головной боли. На седьмой день я сказал:

Дочь Безухого, ты каслай к старику Лабта, а я останусь.

Как только женщина откочевала, я потерял сознание. Когда я пришёл в себя, то услышал над головой голоса семи поющих, и слова песни одни и те же:

– Теперь уж точно его уничтожим.

Опять потерял сознание. Когда снова очнулся, то опять услышал голоса тех же поющих :

– Сейчас-то уж точно мы с ним расправились. Теперь пойдём к своей богатой повелительнице.

Когда сознание снова вернулось ко мне, поющих уже не было, а на месте огневища разверзлась земля, и оттуда показалась голова Безухого и произнесла:

– Своё дитё, оказывается, жалко. Ради тебя я вернулся – теперь ты поправишься.

Я сел и стал здоров, как прежде. Дед сказал:

Теперь я ухожу насовсем, на земле жить не могу. А певшие над тобой были семь смертей. С Молодыим Мыдом, с женщиной Мыд, с ними поступай как хочешь. Они лишены моего покровительства.

Дед исчез. Я пошёл к чумам. Зашёл к отцу. Когда я уходил, он уже не был молодым, а теперь совсем состарился и еле узнал меня. Только потом зашёл в свой чум. Поел и после этого проспал семь дней. На седьмой день я вышел на улицу. Собрал оленей, поймал пять хабтарок для упряжки и поехал по той же дороге, по которой уезжал в первый раз. Проехал мимо сопки – поющих нет, миновал просеку – смоляных ведьм – обитателей лесных чащоб тоже нет и старика-великана, охраняющего лесные просеки, не встретил. Подъехал к чуму Мыдов. Младший Мыд сидел на своей нарте. Я остановился возле него. Младший Мыд заговорил:

– Пришёл, надо было прийти.

Я не ответил, привязал уздечку, взял его за шиворот и придавил его к земле. Кости позвоночника хрустнули так, что он закричал от боли. А потом зашёл в чум, так же взял за шиворот младшую сестру Мыд и тоже к земле пригнул – треснули и её позвонки, и оба они от боли скулят. Я им так сказал напоследок:

– От этой боли вы не умрёте, вылечитесь, но больше никого не трогайте, не враждуйте ни с кем, не убивайте, а если условия мои не выполните, то я вернусь и тогда точно я вас убью.

Потом поехал домой и спокойно стал жить.

Итак, все три первых предложения в сказании имеют сакральный иносказательный смысл и являют собой определённую духовно-нравственную позицию. Отец – богатый житель равнин – подобен богу Я Ерв (хозяин земли). Мать – богиня семейного очага, Мяд пухуця (хозяйка чума). Судить и о силе и шуме ветра можно лишь находясь на ветру, то есть, занимаясь реальными делами, передвигаясь, а не сидя внутри чума, где ветра не может быть.

Далее. Первое противоречие. В названии прямо говорится о том, что рассказчик – единственный сын старика, а из его слов тут же следует, что был как минимум еще один сын того же старика. Пусть даже он сгинул без вести, но ведь он – определённо существовал! Или же он был сыном матери, а отцу не был родным. В любом случае поход главного героя был не спроста, а являлся уже не первой попыткой посетить земли семи Мыд.

Обратите внимание на бесконечное акцентирование на одном и том же: «Мы сели есть. Во время еды…», «ты нас угости…», «Пока ждём котёл, принесите нам выпить», «старуха начала варить котёл», и так далее. Такое подчеркнутое внимание к еде говорит о том, что люди в ту эпоху жили голодно. То есть, несомненно, в тундре имели место конфликты между людьми из-за территорий, как кормовой базы. «Семьи были изолированы друг от друга, и первые военные конфликты фиксируются с первого тысячелетия до нашей эры. Недавние раскопки опровергли мнение ученых о том, что заселялись только берега крупных рек. Большие поселения найдены и на водоразделах. Это наталкивает на мысль о высокой плотности населения и конкуренции за наиболее богатые дичью места». (Косинская Л. Л., ведущий научный сотрудник археологической лаборатории Уральского госуниверситета).

Теперь перейдем к сравнительному анализу мира волшебного у кельтов и ненцев на примерах из вышеприведенного сказания.. После принятия христианства кельтская мифология постепенно угасла, превратившись в своего рода сборище фей, эльфов, мелких народцев, добрых и злых духов. К их числу можно отнести богли (или привидений), брауни (или домовых), духов ган-кинах, жестоких горных фей – гвиллион, киллмолис, рудничных гномов – коблинов, лепреконов с мешками сокровищ, эллилонов, пикси, поки, бесчисленных фейлинн и так далее. В ненецком сказании эту роль исполняют смоляные ведьмы и их великан. «Около ста злых смоляных ведьм стряхнул с хорея, с крюков нарты и с рогов оленей». Примерно то же самое говорится о размерах великана, который весь уместился на хорее – палке оленевода-погонщика. И удел их схож с уделом кельтских волшебных народцев. В кельтской средневековой мифологии это сделано намеренно дабы умалить достоинство древнего клана Туатха Де Данаан, которые на самом деле были велики и могучи в древности, но теперь подверглись уничижению. Возможно, и смоляные ведьмы – это великие духи и богини древнего доненецкого пантеона богов Ямала.

Главный герой беседует с головами мертвых – сядаями, а затем с головой Глухого Нылеки: «…на месте огневища разверзлась земля, и оттуда показалась голова Безухого и произнесла…» Причем, Глухой – вовсе не глух, и Безухий (он же), скорее всего все-таки имеет ухо, но одно. Так же, как кельтский Балор имеет один глаз. Один – но волшебный. Но об этом чуть позже… В кельтской мифологии британских островов образ живой говорящей головы – стража Британии, вообще говоря, является национальной реликвией и национальной гордостью. «Кельты считали голову обиталищем души и полагали даже, что голова способна существовать сама по себе, без всего остального тела… «…легенды отражают предполагаемую способность некоторых голов существовать отдельно от тела. Так, например, в валлийской легенде о Бране Благословенном рассказывается о том, что, когда Бран был смертельно ранен в бою с войском Матолвха, короля Ирландии, он сам попросил своих друзей отрубить ему голову и отвести ее на родину, а не предавать земле в Ирландии. На всем протяжении долгого обратного пути голова, по легенде, сохраняла способность есть, пить и даже разговаривать, совсем как тогда, когда она была живой и венчала собою могучее тело.

…Сам Бран был ранен в ступню отравленным дротиком и умирал в ужасных муках. Он приказал семерым своим друзьям, оставшимся в живых, отрубить ему голову, отвезти ее на Белый Холм в Лондоне (Это место, названное одним валлийским поэтом XII века «Белой Вершиной Лондона, обителью немеркнущей славы», по всей вероятности, можно отождествить с холмом, на котором сегодня высится знаменитый лондонский Тауэр) и похоронить ее там, положив в могиле лицом в сторону Франции. Далее он пророчествовал о том, каким будет их путешествие. Им придется провести целых семь лет в Харлехе, где они будут непрерывно пировать, а птицы Рианнон будут не умолкая петь для них, и его, Брана, голова тоже будет веселиться с ними, словно она и не думала отделяться от его тела. Затем они проведут еще дважды сорок лет в Гвэлсе. Все это Время на голове Брана не появится ни малейших следов тления, а беседы их будут настолько увлекательными, что они и не заметят, как пролетят эти годы. Но в назначенный час сама собой откроется дверь, ведущая в сторону Корнуолла, и после этого они должны, не медля ни минуты, поспешить в Лондон предать земле его голову». (CELTIC MYTHOLOGY, опубликовано на русском языке в 2002 году с разрешения издательства Geddes & Crosset)

Cenn в ирладском и pen в валлийском языках означают слово голова. В английском pen – ручка, которой пишут. Что общего? И то, и другое рождает слова. Pen – говорящая голова, персонаж кельтских легенд.

Кстати, обратите внимание на то, что в сказаниях ненецкий герой всякий раз встречается с противником или сопротивлением не где угодно в голой тундре, а именно у водной преграды, на реке, у реки или у края моря, там, где есть лес, из которого можно соорудить лодку. Именно с рекой, с водой связаны поселения его противников, тех КТО ТАМ ПОСЕЛИЛСЯ РАНЬШЕ. Еще одно подтверждение тому, что древнее, автохтонное население Ямала занималось рыболовством и морским промыслом, с попутной охотой, конечно. А силу своих предков – ненецкий герой черпает в горах, на холмах (именно там находится древнее святилище сядаев) или возвышенностях, где находятся священные жертвенные места его предков. То есть, предки самоедов спустились в долины и тундры с возвышенностей. «Вода пользовалась у кельтов особым почитанием; они видели в ней не только источник жизни, но и своего рода звено, связующее этот мир с Потусторонним миром… Посейдоном клана богов Туатха Де Данаан (племя богов ирландских кельтов, примечание Э. А.) был бог по имени Ллир, или Лер, но нам известно о нем очень немногое, Ллир бриттов – это не кто иной, как хорошо известный гэльский бог моря Лир. Имя Ллира, как и имя его ирландского аналога, Лира, предположительно означает „море“. Бог моря у бриттов – это тот же самый персонаж, что и его гэльский коллега…» (CELTIC MYTHOLOGY, опубликована на русском языке в 2002 году с разрешения издательства Geddes & Crosset)

Теперь по поводу одноглазости. «В битве Луг выбивает злой единственный глаз у короля фоморов камнем, пущенным из пращи… Остальные разбойники бегут на своих кораблях» (Из книги Джона Шарки КЕЛЬТСКИЕ ТАЙНЫ. ДРЕВНЯЯ РЕЛИГИЯ. Лондон. 1975)

Л. В. Хомич пишет: «Широко распространено было ношение весной особых „очков“, предохраняющих от снежного блеска. Эти очки представляли собой обычно две вшитые в меховую повязку круглые медные пластинки с узкими щелями для глаз. В настоящее время они часто заменяются очками с темными стеклами». (Хомич Л. В. Ненцы. Очерки традиционной культуры. – С.-Петербург: «Русский двор», 1995)

Если сопоставить эти два высказывания, то можно предположить, что за мифом об «одноглазости» фоморов (аборигенных жителей севера) на самом деле речь идет об особых приспособлениях – «очках» (боевых шлемах или боевых масках с одним «глазом» – отверстием для обозрения), которые носили северяне-поморы (фоморы). Точно так же, как одноглазый Балор на самом деле скорее всего носил боевой шлем с «одним глазом», Глухой Нылека в действительности был не глух, а носил головной убор, закрывающий уши. А прозвища были даны им врагами из пропагандистских соображений: дабы заранее унизить своего противника, представив его в неприглядном виде – некрасивым или убогим.

Обратим наше внимание на образ собаки в ненецком сказании. Собака враждебна ненцам, однако, она спокойно жила у Тунгоса – представителя аборигенного доненецкого населения. «У меня в чуме живёт собака – страшилище. Она сорвалась с привязи.» – говорит великан Тунгос. Кстати, словесные выражения, связанные в ненецких сказаниях с размерами персонажей, на мой взгляд, к физическим размерам не имеют никакого отношения. Тут и великан может оказаться величиной не крупней вороны, которую может съесть любая собака. «Непременным спутником древних людей была собака» пишет о Ямале Косинская Л. Л., ведущий научный сотрудник археологической лаборатории Уральского госуниверситета. Божество «Яптик хэхэ» покровительствовало роду Яптик и изображалось в образе собаки. (Л. А. Лар УСТРОЙСТВО МИРА КОСМОСА И БОЖЕСТВ В МИРОВОЗЗРЕНИИ НЕНЦЕВ В XVIII – НАЧАЛЕ XX ВЕКА). Упоминается о собаках и в работах Головнева А. В., Зайцева Г. С., Прибыльского Ю. П.: «По легендам, сихиртя запрягали в нарты собак, а одежду сшивали нитями из собачьих сухожилий… В зимнее полугодие транспортным средством могла служить собачья упряжка».

Именно охотничья собака, а вовсе не ездовой олень, являлась ближайшим помощником и опорой древних доненецких племен Ямала. Скотоводство (оленеводство) появилось на Ямале гораздо позже. Возможно, что в упомянутом нами ненецком сказании фрагмент с собакой символизирует смену укладов жизни, их борьбу и переход от охотничьего хозяйства к скотоводческому. Точно так же, как в кельтском фольклоре – битва племен Туатха Де Данаан с фоморами – это война скотоводов с древними рыболовами и охотниками.

Теперь о волшебных числах. В ненецком сказании беспрерывно упоминается число семь, и иногда – число три. Упоминания других чисел – единичны. Оба этих числа (3 и 7) священны и для кельтов. Впрочем, не только для них. Семь небес, семь сыновей верховного божества и семь сыновей подземного бога, семирогий волшебный олень и так далее, и так далее. Ненецкий фольклор просто немыслим без числа семь. Оно всюду. «Счет у ненцев был десятичный, хотя есть пережитки семиричного (самостоятельные слова для обозначения цифр есть только от 1 до 7)». Хомич Л. В. Ненцы. Очерки традиционной культуры – С.-Петербург: «Русский двор», 1995, с. 197—205. Случайно ли в космогонических построениях ненцев присутствуют эти числа? По всей видимости, нет. И обусловлено это чем-то крайне важным для них, жестко связанным именно с данными членами числового ряда, иначе говоря, с качественным значением чисел 3 и 7, с их изначальной семантикой. Однако мифологическая традиция не дает объяснения этого первичного значения, оно закреплено в ней как данность, которой необходимо следовать, чтобы сохранить мировую гармонию. Т. И. Щербакова ЧИСЛО 7 В ТРАДИЦИОННОЙ КУЛЬТУРЕ НЕНЦЕВ.

«Для ненцев Вселенная делится на три мира – Верхний, Средний и Нижний… // Верхний мир состоит из семи слоев; восьмой и девятый представляют собой бесконечное пространство… Нум – верховное божество живет на седьмом небе, он считается творцом живой и неживой природы, с ним отождествляется солнце… // Земля, живущие на ней люди, животные и духи местностей – рек, гор, озер – являются Средним миром… У земли семь этажей. // Нижний мир – мир мертвых, находится за семью слоями вечной мерзлоты, там властвует На (Нга) – дух болезни и смерти. Это главное злое божество, олицетворение злого начала, также участвовавшее в сотворении мира». Г. П. Харючи «Природа в традиционном мировоззрении ненцев»

«…в архаичных традициях числа могли использоваться в ситуациях, которым придавалось сакральное, „космизирующее“ значение. Тем самым числа становились образом мира (imago mundi) и отсюда – средством для его периодического восстановления в циклической схеме развития, для преодоления деструктивных хаотичных тенденций. В архаичных культурах эта задача ставилась в более явную и непосредственную связь с идеей благополучия коллектива, и поэтому она носила более насущный характер, была, если можно так выразиться, глобальной». В. Н. Топоров «О числовых моделях в архаических текстах», 1980 г

«Число семь играет важную роль в кельтской мифологии… только семь человек из экспедиции Брана в Ирландию возвратились в Британию. Такое же число воинов вернулось из экспедиции в Каер Сидди». (Григорий Бондаренко. «Мифология пространства древней Ирландии»).

«…судьба повлекла семерых героев дальше, к месту погребения головы их вождя. Они, как и пророчествовал Бран, прибыли в Харлех и пропировали там целых семь лет, и все это время три птицы Рианнон распевали для них волшебные песни, по сравнению с которыми все прочие мелодии казались дикими и грубыми». (CELTIC MYTHOLOGY, Geddes & Crosset, 2002).

Подытожим тему «семерки» следующим выводом: «Присутствие числа „семь“ на культовых предметах ненцев – не прихоть и не случайность. Возможно, это проявление своеобразного прагматизма, идущего из глубины веков и являющегося залогом благополучия людей. Число „семь“ в любом его выражении могло „подтверждать“ или указывать на причастность человека к некоей высшей реальности, представляемой в образах высших духов. Вероятно, эти образы были воплощением вечно движущегося, живого природного мира, частью которого человек архаических и традиционных обществ себя всегда ощущал». (Т. И. Щербакова ЧИСЛО 7 В ТРАДИЦИОННОЙ КУЛЬТУРЕ НЕНЦЕВ)

Следует отметить две, на мой взгляд, гораздо более поздние вставки в древний текст сказания. «Может быть, мы тебе пригодимся» – намекают сядаи. То же самое подумал герой сказания относительно белых медведей. Здесь ощущаются некие параллели с известной русской народной сказкой о герое, который собирается победить Кощея бессмертного и перед этим встречается с говорящими сказочными персонажами. А эпизод с попытками русского царя казнить героя разными способами скорее всего привнесен в тридцатые годы прошлого века в период борьбы большевиков с пережитками прошлого, отсталостью и шаманизмом. Сказитель тем самым «осовременивал» древнюю легенду, показывая якобы борьбу передовых ненецких бедняков с «проклятым царизмом» и тундровыми «кулаками». Возможно, это была попытка спасти культурное наследие древнего Ямала от уничтожения по «идейным» мотивам. Эпизод с бочкой, в которую злодеи заточили главного героя повествования, с её плаванием по морю и с песчаным берегом, где она развалилась, очень напоминает пушкинскую сказку о царе Салтане.

Общение главного героя с сядаями, с духами предком и их «поминки» по нему однозначно говорят о том, что путешествие к семи Мыдам – это путешествие в потусторонний мир. То есть, обитатели и хранители водной стихии, рек и озер, и хозяева прибрежных лесов – жители не из мира сего. Водная стихия в мифологических представлениях кельтов, перенятых ими у аборигенного населения, ассоциировалась с потусторонним загробным миром. Боги их потустороннего мира изначально проживали под водой, океаном, и только позднее стали «населять» подземный мир. Владыка Мирового Океана – Лиир. Упоминаний об этом боге почти не сохранилось. Это самый древний из богов, самый старший. Океан, владыкой которого он был, это не вода, покрывающая большую часть планеты, а безбрежность Космоса. Земной океан лишь символизировал просторы Вселенной. Вот что говорится об этом в CELTIC MYTHOLOGY, 2002 год, издательство Geddes & Crosset: «Вода пользовалась у кельтов особым почитанием; они видели в ней не только источник жизни, но и своего рода звено, связующее этот мир с Потусторонним миром… Посейдоном клана богов Туатха Де Данаан (племя богов ирландских кельтов, примечание Э. А.) был бог по имени Ллир, или Лер, но нам известно о нем очень немногое, Ллир бриттов – это не кто иной, как хорошо известный гэльский бог моря Лир. Имя Ллира, как и имя его ирландского аналога, Лира, предположительно означает „море“. Бог моря у бриттов – это тот же самый персонаж, что и его гэльский коллега».

На всем протяжении ненецкого сказания упоминаются олени. Особенно важны для героя белые олени – священные. В мифологии обоих народов: и кельтов Британии, и ненцев полуострова Ямал, существует общее мистическое животное, имеющее для этих столь разных народов примерно один и тот же сакральный смысл. Это – Белый Олень. Кернунн (лат. Cernunnos, букв. «рогатый», также встречается написание Цернунн) – кельтское божество. Главными буквами имени являются Кр (или в латинском написании Cr) – те же, что и в слове «корова», и обозначают слово-понятие «рога». Возможно и слово король (карл), и слово царь (цезарь – CR), и само слово «корона» – того же происхождения, и означало оно первоначально – «носящий рога», а не «носящий корону». Причем, именно оленьи рога – символ плодородия, мужской силы и мужественности. Да и сама корона с её зубчиками – лишь символ царственных рогов, стилизация под них. Бога Кернунна люди не забыли и продолжали почитать в завуалированной форме. Рога оленей, развешенные на стенах домов, не что иное как символы этого Бога. Кто-то называет их охотничьими трофеями, но традиция украшать жилища рогами появилась гораздо раньше, чем мода хвастаться убитыми животными. Это обереги, символы мужественности и силы. Первыми «королями» в Европе были наиболее уважаемые шаманы, увенчанные оленьими рогами во время совершения культовых обрядов… Одинокий, дикий, не поддающийся приручению, олень был главным солнечным животным кельтов. Рога, спадающие и вырастающие вновь каждый год, символизировали священное Древо Жизни, вместилище космических сил, центра, от которого распространяется и возобновляется жизнь, источник духовного возрождения и перерождения. Как символ избытка, процветания и мужества, рогатый олень представлял мужскую сторону баланса природы и был священным животным Рогатого Охотника. Великий Рогатый сам часто принимал облик белого оленя. Белый олень, сам бог, или его посланник, часто в кельтских легендах служит проводником герою в поисках волшебного.

По мнению Л. А. Лара (УСТРОЙСТВО МИРА КОСМОСА И БОЖЕСТВ В МИРОВОЗЗРЕНИИ НЕНЦЕВ В XVIII – НАЧАЛЕ XX ВЕКА): «В представлениях ненцев холод посылает гигантский бык севера, живущий в ледовом море, у северной кромки неба. Зимой его дыхание проявляется в пламени (северном сиянии), а летом – в виде дождевых туч. Когда бык сбрасывает вылинявшую шерсть – идет снег, когда он дует – поднимается холодный ветер, стоит на месте – царит холод, когда движется – теплеет». А что у кельтов? Бык как лидер коровьего стада символизировал все стадо и его силу, как король – все королевство и его благосостояние. Отношение к быку и корове у кельтов было идентичным древнеегипетскому: бык – символ солнца, корова – символ неба.

Теперь обратим наше внимание к некоторым моментам повседневной древней северной жизни, о которой хотя и не говорится в упомянутом ненецком сказании «Единственный сын старика Лабта», но упоминается в других древних текстах ненцев и… кельтов.

 

Сыроедение

Речь не о поедании сыров, а о сырой пище. В предании, записанном Уильямом Лармини в ХIХ веке на острове Ахилл со слов одного престарелого крестьянина говорится о Балоре, Гобале Зодчем и Гавидьене Го. В частности там присутствует такой фрагмент: Божество Мананнан привозит Киана в королевство Балора и высаживает его на берег «в краю обитателей севера, которые не жарят мясо, а поедают пищу сырой». Причем, сам Балор, оказывается, тоже никогда прежде не ел жареного мяса. Подобные кельтским традиции поедания сырого мяса и сырой рыбы – обычное явление в среде самоедских (в том числе ненецких) племен.

 

Крест и бубен

Кельтский Крест: христианский крест с кругом, окружающим центральную точку пересечения вертикальной и горизонтальной линий. Это главный символ кельтского христианства и обычно встречается как памятник, надгробие или ориентир, указывающий на расположение святых мест. Самые большие Кельтские Кресты вырезаны из каменных блоков и находятся в монастырях, например в Ионе и Аберлемно. Многочисленные находки крестов, объединенных с кругом, датируются 3000—2500 лет до н. э. Большинство мест подобных находок – весь языческий европейский Север. Так называемый кельтский крест – крест с кругом внутри скорее всего является символическим изображением круга Вселенной, поделенной на четыре стороны света. И первоначально являл собой не крест с кругом внутри, а круг с крестом внутри.

Как и в других традиционных культурах, у ненцев бубен (пензер) как культовый предмет особой важности соединяет в себе многие символические значения, отражающие систему их представлений: «Сама форма бубна имеет сакральный смысл: она как бы связывает верх и низ, является своего рода символом Земли или Вселенной. Две перекрещенные палки рукояти бубна – основная, расположенная по продольному диаметру, и дополнительная, короткая, прикрепленная к основной, – делят его на четыре сектора. Эти сегменты означают четыре стороны света и границы Вселенной – владений шамана. (Т. И. Щербакова «Число 7 в традиционной культуре ненцев», Ардеева А. Журнал «Слово тундры»)

Не кажется ли вам, что символическое изображение человека с бубном в руках и кельтский крест – примерно одно и то же? И никакого христианского смысла в этом не было и не могло быть, поскольку такое изображение должно датироваться 3-мя тысячами лет до нашей эры!

 

Поэзия севера

О поэзии ирландских кельтов из книги Джона Шарки КЕЛЬТСКИЕ ТАЙНЫ. ДРЕВНЯЯ РЕЛИГИЯ: Вместе с ритуалами, легендами, законами и фольклором, такая поэзия сохранилась в основном в Ирландии. Этот пример, с его постоянной секвенцией триад, датируется IX в. н. э.:

«Вот что скажу тебе: олень ревет, снег идет, лето ушло,

Ветер сильный, холодный, солнце низко ходит, море встает высоко.

Темно-красен папоротник, вид свой утратил; дикие гуси заводят свой крик.

Холод морозит крылья птиц; время льда, вот какие новости».

Не напоминает ли такая поэзия в чистом виде то, что мог поведать любой сказитель Ямала? Очень напоминает (за исключением, конечно, папоротника, который не растет в этих широтах)

 

Сихиртя

Если ненцы пришли с юга, то почему местом поклонения у них является не юг, а север? Чьим предкам поклоняются те, кто пришел с юга? Не тем ли племенам сихиртя, которые пришли с севера, с океанской воды, с побережья, а не с юга. В данном случае сихиртя – условное наименование реальных народов севера, проживавших на Ямале до прихода сюда ненцев-оленеводов. Предшественники ненцев оленеводами не были, они ездили на собаках, охотились на морского зверя и дикого оленя, ловили рыбу, знали металлургию, владели кузнечным и ювелирным мастерством, умели управлять лодками, имели музыкальные традиции и богатую мифологию.

Сихиртя – автохтонное население побережья Ямала, владели навыками металлургии, умели изготовлять бронзу и отливать медь, это говорит о том, что они были знакомы с основами минералогии, были кузнецами и ювелирами. Это очень высокий уровень развития цивилизации, если учесть, что жили они на севере за тысячи лет до появления кельтских племен (или племен, перенявших кельтскую культуру). Ездили на собачьих упряжках, оленей зимой содержали так же, как содержат коров – в искусственных укрытиях. Кельты, как и ненцы, перенимали от местных племен достаточно много. Вероятно, и сами племена, расселявшиеся в гораздо более долгом промежутке времени по лику земли имели гораздо больше возможностей для создания и сохранения общей культурологической вселенной.

Томас Роллестон в книге «Мифы, легенды и предания кельтов» сообщает: «Для начала нам следует отказаться от мысли, что Кельтику населяла одна «чистая» раса… Кельты происходили, насколько возможно проследить, откуда-то из земель у истоков Дуная, но распространили свои владения, как с помощью завоеваний, так и путем мирного расселения, на всю Центральную Европу, Галлию, Испанию и Британские острова. Они не уничтожали исконных жителей этих регионов – племена палеолита и неолита, которые строили дольмены и обрабатывали бронзу, – но навязывали им свой язык, свое искусство и традиции, без сомнения немало получая взамен, например,… в такой важной области, как религия (и мифология – Э. А.). Они (кельты) заключали браки с местными жителями, чьи потомки унаследовали отчасти их доблесть и мужественность. Так и получилось, что характеристики народностей, в настоящее время называемых кельтскими, тех, кто унаследовал кельтскую традицию и язык, в чем-то полностью отличны от свойств кельтов античности и тех, кто создавал литературу и произведения искусства древней Ирландии, а в чем-то очень схожи. Если брать одни только физические признаки, для жителей кельтских областей на Британских островах сегодня типичны смуглая кожа, темные волосы и т. д. (то есть, характерные признаки племен севера евразийского пространства, по сути, изначально они не были кельтами, но со временем переняли их язык и культуру – Э. А.).

«На полуострове Ямал В. Н. Чернецовым были найдены остатки поселений, обитатели которых вели образ жизни, в значительной степени отличный от того, который ведут современные жители Ямала – ненцы. Им были обнаружены землянки, свидетельствующие об оседлом образе жизни, остатки гончарства и следы интенсивного морского промысла». (Хомич Л. В. Ненцы. Очерки традиционной культуры – С.-Петербург: «Русский двор», 1995).

В отличие от современных местных жителей Ямала, которые кочуют за оленьими стадами и живут в чумах, древние люди обитали в полуземлянках, площадь которых достигала иногда 150 квадратных метров. Это позволяет предположить, что они вели оседлый образ жизни. (Головнев А. В., Зайцев Г. С., Прибыльский Ю. П. История Ямала. – Тобольск: Яр-Сале, 1994)

«Си» – по-ненецки значит «отверстие, дырка в земле». Знаменитые досамодийские племена носили наименование «сихиртя» – живущие в норах, в дырках, и вообще в целом – под землей. Боги кельтов жили в «сидхах» – подземных обиталищах. Географ и путешественник Страбон, умерший в 24 г. н. э. и живший, таким образом, несколько позже Цезаря, сообщает о кельтах, что они живут в больших куполообразных домах из досок и плетней – без сомнения, обмазанных глиной и известью, как в Ирландии, – на которые сверху набросана масса тростника. (Томас Роллестон. Мифы, легенды и предания кельтов) В круглых полуземлянках (один из переводов слова си – дыра, нора) жили и сихиртя. (Э. А.)

Можно предположить, что древние архаичные племена продвигались в широтном направлении вдоль побережья, охотясь на морского зверя, обогнули Скандинавский полуостров и проникли на побережье Карского моря с запада, где десятки тысяч лет до этого жили их предки, с которыми столкнулись и смешались кельтские племена, продвигавшиеся к Британским островам из центра Европы. Отголоски одной и той же древней культуры протосеверян сохранились как в кельтской, так и в ненецкой мифологии.

В пользу этого предположения, можно трактовать наблюдения А. В. Головнева, описанные в книге «Путешествие к Семи Чумам»,2005 года издания: «Святилище Семь Чумов, название которого говорит само за себя, расположено на самом северном мысе Ямала – мысе Духов… Святилище располагается на сопке, подъезжать к которой следовало с южной (солнечной) стороны. Оно представляет собой семь куч из рогов оленей, вытянутых вдоль пролива с запада на восток». С запада на восток… Возможно, это символизировало направление движения племен, переселившихся на Ямал по воде до прихода ненцев.

На мой взгляд, древнее население севера продвигалось вдоль побережья с запада на восток, занимаясь именно морским промыслом, а не оленеводством, примерно тем же образом, каким русские поморы проникли в Сибирь около четырехсот лет назад – на лодках и кораблях. Хорошо известно, что русские проникли в верховья Енисея именно водным путём с севера, а не с запада сухопутным.

«В поддержку этой теории выступил СА. Шлугер, который на основании собранных им обширных материалов пришел к заключению, что «ненцы по своему расовому облику не однородны и делятся на две большие самостоятельные группы или на две различные расы: на лопаноидную расу, доминирующую у ненцев Архангельской области, и кетскую, преобладающую в Приполярье Омской области». … Д. В. Бубрих на основании лингвистических сопоставлений высказал следующие соображения: самоедский язык обнаруживает большую близость к западным группировкам финно-угорских языков (лопарские, прибалтийско-финские, мордовские, марийские), нежели к восточным (пермские и угорские). Особенно он близок к лопарской группировке. (Хомич Л. В. Ненцы. Очерки традиционной культуры – С.-Петербург: «Русский двор», 1995).

Завершить это повествование о сихиртя – первых жителях Ямала, хотелось бы ещё одной легендой, рассказанной Головневым А. В., Зайцевым Г. С. и Прибыльским Ю. П. (История Ямала. – Тобольск: Яр-Сале, 1994, с. 12—14):

«По легендам, в незапамятные времена сихиртя пришли на Ямал из-за моря. Сначала они поселились на острове, а затем, когда его берега стали обрушиваться под ударами штормов, переправились на полуостров. Конец «эры сихиртя» и наступление «эпохи ненцев» («людей») подробно описывается в ярабц» «Няхар» Сихиртя» (сказитель Пак Худи). Вкратце содержание мифа таково.

На Лад яра Саля (Мысу с песчаной вершиной) находится стойбище трех братьев-сихиртя, с которыми живет их сестра. Однажды к ним прибывают посланники владыки нижнего мира Нга с требованием отдать ему в жены девушку-сихиртя. Получив отказ, Нга сокрушает землю – в небе сходятся черная и белая тучи, раздается удар грома, перевернувший Лад яра Саля вверх дном. Лишь девушка-сихиртя чудом уцелела, оставшись в беспамятстве лежать на нарте. Очнувшись, она обнаруживает, что чумы ее братьев погрузились под землю, и отныне им уготована жизнь в сопках.

В дальнейшем героине удается извлечь из-под земли трех своих племянников и при их участии восстановить жизнь на Лад яра Саля. Первенствующую роль в этом сыграл Мандо мянг – герой, пришедший на семисаженных лыжах со стороны восхода солнца. В конце концов, главные стихии мира – небо, вода и подземелье – признают могущество новых героев и подчиняются им. Так рождаются ненецкие боги.

Перерождение героев-сихиртя в ненецких богов можно считать свидетельством преемственности двух культурных традиций. Что касается «переворота земли», то в нем видится символическое описание действительного потрясения – или природно-климатического кризиса, или военных баталий. В других сказаниях причиной ухода сихиртя под землю называется нашествие ненцев-оленеводов. Вероятно, и упадок хозяйства, связанный с истощением охотничьих угодий, и межэтнические конфликты сыграли свою роль в исчезновении («уходе под землю») сихиртя.

Вместе с тем несомненно, что часть сихиртя влилась в состав ненцев. Другими словами, сихиртя – не только предшественники, но отчасти и предки ненцев (большую часть которых составили выходцы из приобско-уральской тайги). Вполне возможно, что ненцы унаследовали от сихиртя некоторые хозяйственно-культурные традиции (приемы охоты на морского зверя, рыболовства, религиозные представления). Следует также иметь в виду, что за собирательным фольклорным образом «сихиртя» скрывается огромная эпоха дооленеводческой истории Ямала, протяженность которой измеряется несколькими тысячелетиями. За это время произошло немало миграций, войн, культурных изменений. Поэтому сегодняшний разговор о сихиртя – лишь первый шаг к познанию ямальских древностей».

«Суди о жизни по силе и шуму ветра» говорит главный герой сказания «Единственный сын старика Лабта»…. Каждый человек – живое облако, над которым трудится ветер времени. Меняются формы облака и его пути. Однажды, оно исчезнет так же, как и возникло из небытия. Но ветер времени будет дуть и шуметь по-прежнему. И жизнь не иссякнет.