Глава восьмая
ЛУКУЛЛОВА ПОБЕДА
Ювентина, теряя силы, отчаянно боролась с течением и клокочущими водоворотами. Она не знала, сколько ей еще осталось плыть до противоположного берега.
Вокруг был сплошной мрак. Несколько раз она принималась звать Геродора, но он так и не откликнулся.
Совсем обессилев и чувствуя, как холод все больше сковывает ее тело, она уже стала захлебываться, когда ноги ее коснулись дна.
С радостью в помутневшем сознании она увидела чернеющие вблизи кусты ивняка и, последними усилиями справляясь с бурным течением, добралась до них, ухватившись за мокрые скользкие ветви.
Содрогаясь всем телом и стуча зубами от холода, Ювентина выбралась на берег, поросший высокой густой травой, и, чтобы согреться, стала бегать взад и вперед, энергично размахивая руками.
Она вспомнила о Геродоре и громко позвала его, еще надеясь, что он переплыл реку и находится где-то поблизости.
Не дождавшись ответа, она побежала вдоль берега вниз по течению реки.
Вултурн между виллой Никтимены и Казилином делал крутой изгиб в сторону Капуи. У Ювентины мелькнула мысль поискать дорогу правее реки. Гиппий как-то говорил ей, что собирается в скором времени погостить у брата, проживавшего в Аллифах. По его словам, город этот находился в верховье Вултурна, на его левом берегу, но даже из Капуи к нему самая короткая дорога шла через Казилин и напрямик через большую излучину реки. Гиппий говорил, что от этой дороги и вправо, и влево ответвлялось множество других дорог, ведущих в деревни и поселки, которые были разбросаны на славившихся своим плодородием землях в пойме Вултурна. Ювентина рассчитывала выйти на ближайшую проселочную дорогу и, следуя по ней, добраться до Казилина, после чего переплыть на левый берег реки, хотя она со страхом думала о том, что ей снова придется вступить в единоборство с грозным Вултурном.
Она не знала, сколь коварна вултурнская пойма во время разлива. Очень скоро путь ей преградила глубокая и широкая протока. Ювентина решила обойти ее, повернув направо.
Она шла быстро, ступая босыми ногами по густой мягкой траве. Через полчаса она вышла на дорогу и, обрадовавшись, почти побежала по ней, вполне уверенная, что идет в нужном ей направлении, но радость ее была преждевременна.
Найденная ею дорога пересекала обширную луговую пойму, залитую водой. Ювентина долго шла по колено в воде, думая, что идет по дороге. Когда же она выбралась на сухое место, то поняла, что дорога ею потеряна. Кругом были труднопроходимые заросли кустарника и непроглядная мгла.
Она окончательно заблудилась и даже не могла точно определить, в какой стороне река.
В отчаянии Ювентина пошла вперед наугад, поклявшись себе никуда не сворачивать, если на пути будут попадаться водные преграды, которые она решила преодолевать вброд или даже вплавь.
Непрерывная и быстрая ходьба немного согрела ее. Она больше не дрожала. Пробираясь сквозь заросли, она вскоре натолкнулась на протоку и перешла ее, утопая по грудь в воде.
Потом Ювентина долго шла, продираясь вперед сквозь густой колючий кустарник, и в кровь исцарапала себе руки и плечи. В одном месте она зацепилась туникой за сучок и оборвала завязки на левом плече. Теперь туника едва держалась на одном правом ее плече.
Когда она вышла на более открытое место, ей показалось, что вокруг стало немного светлее. Подняв вверх глаза, она увидела, что небо немного расчистилась от туч. В разрывах между ними сверкали звезды.
Но видимость ухудшалась из-за сгущавшегося тумана.
Ювентина устала. У нее почти не оставалось надежды на то, что ей удастся вовремя добраться до лагеря и предупредить Ламида о черной измене Аполлония. Проклятый акарнанец наверняка уже действовал. В отсутствие Минуция «префект претория» был почти полновластным хозяином в лагере. От этих мыслей Ювентину душили слезы бессилия и отчаяния…
Она еще долго блуждала по пойме, пока снова не вышла на дорогу.
В это время взошла луна, освещая окрестности своим неясным светом.
Ювентина не знала, но чувствовала, что приближается рассвет. Тучи отступили к горизонту, луна светила ярко, но туман продолжал сгущаться, и вскоре Ювентина, двигавшаяся по дороге, ничего уже не видела перед собой дальше нескольких шагов.
Вдруг она остановилась. Совсем рядом она увидела проступавшие из тумана высокую башню и зубчатую стену.
Сердце Ювентины забилось радостью и надеждой.
Вскоре она догадалась, что вышла прямо к пересечению Латинской и Аппиевой дорог перед самыми въездными воротами Казилина.
Заметив, что начало светать, она заторопилась.
По тропинке, тянувшейся вдоль крепостной стены, она беспрепятственно добралась до берега реки. Под слоем густого тумана ее поверхность была почти невидима.
Здесь берег был высокий, укрепленный дамбой на большом протяжении. Ювентина скорым шагом прошла около двух стадиев вверх по течению реки. Для большей верности можно было пройти еще дальше — она боялась, как бы быстрое течение не занесло ее в самый город.
Но Ювентина не хотела больше терять ни минуты.
Цепляясь руками за прибрежные кусты, она спустилась к воде, вошла в нее по пояс, глубоко вздохнула и, подавляя страх, поплыла наперерез течению.
На этот раз она переплыла Вултурн быстрее и увереннее.
Выбравшись на берег, она бросилась бежать, стараясь унять дрожь, сотрясавшую ее тело. Внезапно судорога свела ей ногу в бедре, и она упала, кусая себе руки, чтобы не закричать во весь голос от нестерпимой боли.
Ювентина легла на траву и обеими руками растирала бедро, пока не утихла боль.
Потом, слегка прихрамывая, Ювентина пошла дальше.
Восток уже розовел сквозь плотный туман.
Вдруг впереди нее послышались приглушенные мужские голоса. Под ногами идущих хрустели сухие ветки, несколько раз отчетливо лязгнуло железо.
Ювентина остановилась, замерев на месте. Это мог быть дозор восставших. Но вскоре она услышала обрывки фраз, произнесенных на чистой латыни, и поняла, что это враги.
Шум шагов и голоса, постепенно удаляясь, стихли.
Ювентина снова двинулась вперед.
До нее стал доноситься отдаленный и грозный гул. Сердце ее учащенно забилось. Шум становился все отчетливее и уже не мог ее обмануть: в излучине Вултурна шло ожесточенное сражение…
В три часа пополуночи в Капую привезли Минуция.
Связанного, его грубо стащили с коня и повели к Лукуллу, который совещался со своими командирами и ожидал вестей от Деметрия в упомянутой выше таверне «Матерь Матута».
Появление пленника вызвало среди собравшихся в таверне бурю мстительного торжества и благородного негодования.
— Наконец-то тебя сцапали, мерзавец! — гневно раздувая ноздри, крикнул Кассий Сукрон. — Скоро и всему твоему гнусному сброду придет конец!
На Минуция, бледного, поникшего и безмолвного, смотрели с презрением и злорадством.
Его наперебой оскорбляли, называя предателем, «венценосцем подлых рабов» и «собачьим императором».
— Будь моя воля, — сказал, обращаясь к претору, Гней Клептий, — приказал бы распять негодяя перед самыми Флувиальскими воротами на радость идущим в бой солдатам. Пусть они полюбовались бы, как пляшет на кресте этот подонок!
Лукулл, с брезгливым любопытством разглядывавший плененного врага, чуть приметно улыбнулся и возразил легату:
— К сожалению, мой Клептий, я не могу позволить себе и всем вам такого удовольствия. Я уже говорил тебе… слишком уж много у меня недоброжелателей в Риме. А ну представь, как какой-нибудь законовед из окружения Мария обвинит меня в том, что я подверг казни без суда римского гражданина? Прощай тогда все мои надежды и чаяния на будущее консульство! Нет, я буду осторожен и отвезу этого молодчика в Рим — пусть там делают с ним, что захотят.
Немного подумав, Лукулл приказал провести пленного вождя рабов по главной улице города, заполненной солдатами.
Слух о том, что Минуций схвачен живым, мгновенно облетел Капую.
Когда его под усиленной охраной повели в тюрьму по Альбанской улице, солдаты кричали ему со злобой и яростью:
— Попался, оборотень!
— Подлый изменник!
— Царек гнусного отребья!
— Погоди, будут тебя клевать стервятники на Эсквилинском поле!..
Солдаты грозили пленнику копьями и бросали в него огрызками яблок…
Ближе к рассвету в город прискакал посыльный от Деметрия с сообщением, что путь от Капуи до Казилина свободен, так как все вражеские дозоры Аполлоний вернул в лагерь.
Лукулл тотчас отдал приказ к выступлению. Солдаты, выходя из ворот города, немедленно прекращали все разговоры и по возможности соблюдали тишину. Слышен был лишь топот множества ног и железный лязг оружия и доспехов.
Первую колонну из восьмисот капуанцев, куманцев и путеоланцев вел военный трибун Цезон Рабулей.
Отряды из Кал, Австикула и Комбультерии, что и было предусмотрено ранее, составляли вторую колонну. Вместе с ней отправился сам Лукулл, сопровождаемый охраной в составе ликторов, контуберналов и еще турмы всадников, но начальником колонны он назначил опытного и храброго центуриона гастатов Спурия Лигустина. Его воины должны были ворваться в лагерь мятежников через обращенные к Казилину главные, или преторские ворота, в которых поджидал римлян изменник Аполлоний с надежными помощниками, готовыми в любой момент перебить охранявших ворота часовых.
Третьей колонне под командованием Гнея Клептия предстояло скрытно подойти к декуманским (задним) воротам, где легата и его солдат поджидал Деметрий со своими люди, которые должны были по его знаку, не поднимая большого шума, снять находившуюся у ворот и ничего не подозревавшую охрану.
Старшему центуриону Кассию Сукрону было приказано окольной дорогой, чтобы не производить шума вблизи лагеря рабов, привести в Казилин двести всадников (городские дуумвиры обо всем были предупреждены заранее посланным к ним преторским гонцом и готовили своих солдат к вылазке), после чего двигаться через весь город на правый берег Вултурна. Там, как это было предусмотрено планом, Сукрон и его всадники должны были уничтожать и преследовать тех из мятежников, которые будут пытаться спастись вплавь через реку.
В отряде Сукрона находился Марк Скавр со своим отрядом конников, которых он несколько дней назад ночным броском из Свессулы привел в Капую.
Он упросил Лукулла сохранить за ним командование этим отрядом, во главе которого, как об этом рассказывалось выше, претор послал его с заданием перехватить Минуция на пути его предполагаемого бегства.
Лукулл сначала не хотел отпускать от себя юношу, опасаясь, как бы с сыном принцепса сената не случилось какого-нибудь несчастья, но потом рассудил, что за Вултурном молодой Скавр вряд ли подвергнется серьезной опасности.
Все же претор наказал Кассию Сукрону приглядывать за юным храбрецом, чтобы тот в стремлении отличиться не потерял свою отчаянную голову.
Помимо всех вышеназванных сил в помощь преторскому войску спешно готовился большой отряд добровольцев из жителей Капуи. Они были непригодны в настоящем сражении, так как не имели никакого боевого опыта и были плохо вооружены, но их можно было использовать в облавах на беглых рабов, которым так или иначе удалось бы вырваться из «кольца смерти», как назвал сам Лукулл тщательно подготовленный план окружения и уничтожения противника.
Отряд этот собирал и вооружал лично префект города Цельзий Гельвинован с полного согласия и одобрения претора, стремившегося подавить восстание таким образом, чтобы от него остались одни воспоминания и чтобы ему не пришлось потом оправдываться перед сенатом, как когда-то претору Луцию Постумию Темпсану, который рассеял разбойничьи шайки рабов-пастухов в Апулии, но многим из них удалось бежать, после чего отряды грабителей продолжали действовать в различных областях Италии в течение длительного времени.
Аполлоний втайне от Ламида, замещавшего Минуция на время его отсутствия, не только отозвал в лагерь конные и прочие дозоры, но и убрал часовых с лагерного вала. Поэтому все три колонны претора под покровом ночной темноты и сгущавшегося тумана незаметно вошли в излучину Вултурна и заняли исходные позиции.
Деметрий и Аполлоний разделили находившихся с ними в лагере всадников на две группы. Одна из них осталась с Аполлонием у главных ворот, а другую Деметрий привел к декуманским воротам якобы по приказу Ламида для усиления их охраны.
Люди Деметрия спокойно расположились у костров рядом с гревшимися возле них воинами сторожевой центурии, а сам он отправился к воротам, у которых стоял часовой.
Незадолго до рассвета взошла луна. Но еще до восхода луны густой туман затянул пойму реки плотной завесой.
В это время вдоль Аппиевой дороги в полном молчании стояли построенные в боевой порядок войска претора.
Колонна Рабулея, пройдя мимо неприятельского лагеря, приблизилась к Казилину и распложившейся вблизи него части восставших, которые, как говорилось выше, были заняты здесь осадными работами. Место, которое они занимали, не имело никаких укреплений. Около восьмисот человек разбили свои палатки на одном из небольших холмов и выставили часовых только со стороны Казилина, так как были в полной уверенности, что тыл их надежно защищен укрепленным лагерем.
Лукулл занял со своими всадниками возвышенное место, чтобы с восходом солнца иметь возможность наблюдать за действиями своих отрядов.
Как только забрезжил рассвет, третья колонна под командованием Гнея Клептия первой двинулась к декуманским воротам неприятельского лагеря.
Вперед легат послал передовую центурию, состоявшую из самых храбрых и хорошо владеющих оружием легионеров.
В это время Деметрий, стоя на валу перед декуманскими воротами, мирно беседовал с молодым часовым, заступившим на пост в четвертую ночную стражу. Иногда оба они, прерывая разговор, чутко вслушивались в тишину ночи.
На небе светила яркая луна, сверкали звезды, но клубящийся за лагерным рвом туман снижал видимость.
«Словно сам отец Юпитер помогает сегодня римлянам», — отмечал про себя Деметрий и снова заводил разговор с молодым часовым, расспрашивая его откуда он родом и какими судьбами оказался в Италии.
Тот оказался не очень разговорчивым. Деметрий же без умолку рассказывал о себе всякие небылицы. Учитывая возраст часового, он особенно подробно останавливался на любовных историях, которые якобы происходили с ним и пору его юности, когда он жил в доме своего господина и не знал отказа от его служанок, а также частенько забавлялся и с женой господина, пока тот бывал в отъезде.
— Постой-ка! — вдруг насторожился часовой. — Я слышу… мне послышался какой-то шум со стороны дороги. Ты ничего не слышишь? — спросил он у Деметрия.
— Да нет, ничего, — честно ответил Деметрий (он был туг на ухо).
— Как будто по дороге движется обоз, — снова прислушавшись, сказал молодой воин.
— Тогда должны быть слышны крики погонщиков, — заметил Деметрий и бросил взгляд на солдат, обступивших горевший костер неподалеку от ворот.
Вместе с бодрствующей сменой дежурной центурии у костра стояли наготове подчиненные Деметрия. Они не спускали с него глаз и ждали его сигнала.
«Хорошо, если никто у костра не издаст ни звука, — хладнокровно размышлял Деметрий. — Тогда можно будет без шума вырезать всю дежурную центурию».
— Готов поклясться! — вскричал часовой. — Неужели ты ничего не слышишь?
Хотя Деметрий по-прежнему ничего не слышал, он решил, что пора действовать.
В этот момент ярко вспыхнул костер и неровный отблеск его выхватил из темноты молодое и красивое лицо часового, которому оставалось жить несколько мгновений. Деметрий увидел, как расширяются его глаза, устремленные в белую пелену тумана, и, отступив назад на полшага, легким движением выхватил из ножен меч.
— Удивительно тонкий слух у тебя, приятель, — пронзая часового насквозь, проговорил Деметрий и подал условный сигнал своим людям.
У ближнего костра подручные Деметрия перебили воинов охраны почти без шума — произошло лишь небольшое движение, сопровождавшееся стонами и хрипами.
Возле двух соседних костров послышались удивленные голоса, потом короткие вскрики и один слабый, быстро утонувший в предсмертном стоне возглас: «Ко мне, товарищи!..»
— Опускайте мост! — скомандовал Деметрий сбежавшимся к нему воинам.
А из-за стены тумана, висевшего за воротами, уже показались большие прямоугольные щиты и блестевшие при лунном свете железные шлемы солдат.
Как только мост был перекинут через ров, по нему молча хлынули в лагерь легионеры передовой центурии.
Они тотчас бросились в ближайшие палатки, действуя мечами и кинжалами. Из палаток доносились стоны, предсмертные хрипы, иногда громкие вопли: там убивали сонных или только что проснувшихся людей.
Деметрий, слушая эти страшные звуки, то и дело нарушавшие ночную тишину, с нетерпением ждал, когда подойдет основная масса воинов во главе с легатом.
Наконец, он услышал доносившийся из тумана топот множества ног и железный лязг.
Первым, кого увидел Деметрий, был Гней Клептий.
Он легко пробежал по мосту, переброшенному через ров, и быстро поднялся по склону вала к стоявшему в воротах отпущеннику.
— Хвала бессмертным богам! — сказал Деметрий легату. — Я сделал свое дело, теперь ты действуй, трибун!..
В то время, как в декуманские ворота, гремя и звеня оружием, врывались солдаты Клептия, с другого конца лагеря, со стороны преторских ворот, уже доносились крики и шум начавшегося сражения.
Центуриону Лигустину и его воинам с такой же легкостью, как и Клептию, удалось проникнуть в лагерь через главные ворота при содействии Аполлония и его людей, которые вырезали охрану у ворот, после чего подоспевший авангард второй колонны двинулся прямо на преторий, пронзая копьями и мечами выбегавших из своих палаток наспех вооруженных галлов и испанцев, составлявших наиболее боеспособное ядро войска Минуция.
Вопли избиваемых подняли на ноги весь лагерь.
На претории Ламид и Гилерн некоторое время сзывали к себе товарищей, но, окруженные со всех сторон врагами, пали оба, покрытые ранами.
Уже по всему лагерю шла резня. Кругом царили паника и смятение. Восставшие, отбиваясь, гибли сотнями.
Только в отдельных местах римляне встречали более или менее организованное сопротивление.
Спартанцу Клеомену удалось собрать вокруг себя около пятисот человек и оттеснить врага от боковых ворот, ныходивших к Аппиевой дороге.
Пока повстанцы отчаянно дрались возле ворот, Клеомен взобрался на сложенную из бревен сторожевую башню, чтобы осмотреться.
В это время совсем рассвело и глазам спартанца предстала страшная картина побоища.
Враг был повсюду. Клеомен увидел, что преторий полностью захвачен римлянами, что в центре лагеря — на квинтане и на прилегающих к ней боковых улицах — кипит беспорядочная битва, причем римляне наступают по квинтане с двух ее концов, зажимая в клещи отряды Дардана, Критогната и Вария.
Пробиваться к ним значило погибнуть вместе с ними. Тогда спартанец принял решение вывести из лагеря свой отряд и ударить римлянам в тыл со стороны главных ворот в надежде, что окруженные в лагере товарищи догадаются предпринять встречное наступление.
И Клеомен приказал своим воинам выходить из лагеря.
Около сотни храбрецов прикрывали отход отряда от яростно наседавшего врага. Они все погибли, но задержали римлян ровно настолько, чтобы Клеомен успел построить отряд в боевой порядок и повести его к преторским воротам.
Там римляне не ожидали нападения.
Клеомен яростно атаковал хвост колонны австикуланцев, еще не успевшей втянуться в лагерь. Под натиском восставших эта часть преторского войска пришла в расстройство, ряды его смешались и началось бегство.
Крики сражавшихся у преторских ворот были услышаны Барием, который находился с несколькими сотнями воинов из своего отряда на принципальной улице.
Фрегеллиец собрал вокруг себя самых храбрых и ударом в сторону принципия и претория обратил в бегство комбультерийцев, расчистив себе дорогу к преторским воротам.
Вслед за Варием и его отрядом хлынула к воротам часть воинов из отрядов Дардана и Критогната.
Претор Лукулл наблюдал за ходом сражения с высоты холма близ Аппиевой дороги, находясь в самом центре излучины Вултурна, откуда он мог видеть все происходящее как в лагере, так и у стен Казилина, где трибун Рабулей со своими кампанцами вопреки всем ожиданиям встретил ожесточенное сопротивление.
Лукулл был встревожен, когда увидел, что мятежники, сражавшиеся в лагере, разорвали кольцо окружения и во множестве стали высыпать из главных ворот. Поэтому он спешно послал контубернала Фонтея Капитона в Казилин, чтобы поторопить дуумвиров сделать вылазку. Претор знал, что гарнизон Казилина насчитывал более восьмисот человек. Эти силы были сейчас как нельзя кстати.
Между тем восставшие продолжали вырываться из лагеря густыми толпами. Они выстраивались лицом к Казилину, где в непосредственной близости от его въездных ворот в это время кипел жаркий бой между плохо вооруженными строительными рабочими и превосходящими силами капуанцев во главе с военным трибуном Рабулеем.
Выбравшимися из лагеря повстанцами энергично руководили Клеомен и Варий.
В это время Дардан и Критогнат со своими воинами дрались в центре лагеря, но они находились в полном окружении врагов и силы их быстро таяли.
Ириней вывел из лагеря около полусотни всадников. С ним были Сатир, Думнориг, Астианакс и Багиен. Германец Сигимер пал в самом начале сражения. Мемнон, потерявший коня, бился в пешем строю в отряде Вария.
Клеомен повел своих бойцов во фланг и тыл отряда трибуна Рабулея, тщетно пытавшегося покончить с отчаянно сопротивлявшимися строительными рабочими.
В этот момент распахнулись ворота Казилина и оттуда центурия за центурией стали выбегать солдаты гарнизона.
Увидев это, Варий приказал своему отряду развернуться навстречу казилинцам.
Его воины спешно выстроились в боевой порядок, и в скором времени противники сошлись примерно в пятистах шагах от городских ворот.
Схватка быстро переросла в ожесточенное кровопролитие. Варий и Мемнон сражались бок о бок в центре, показывая товарищам примеры силы, мужества и бесстрашия.
Неистовый напор восставших заставил милицию Казилина, состоявшую наполовину из мирных жителей, обратиться в паническое бегство.
Но именно в это время общее положение разобщенных, оторванных друг от друга частей повстанцев стало безнадежным.
В лагере организованное сопротивление его защитников было сломлено. Отдельными группами мятежные рабы выбирались из него, ища спасения в бегстве. Некоторые из них пытались скрыться в прибрежных зарослях реки, но там их поджидали находившиеся в засаде капуанские добровольцы, посланные туда еще ночью префектом Гельвинованом.
Сам префект во главе большой и чем попало вооруженной толпы шел от Капуи, беспощадно избивая всех попадавшихся ему на пути беглецов.
Многие из восставших спасались вплавь через реку. Но и на противоположном берегу не было спасения — там носились всадники Кассия Сукрона.
Люди плыли, тонули, а те из них, кому удавалось переплыть на правый берег, становились добычей подстерегавших их врагов, которые немилосердно рубили мечами, пронзали копьями и расстреливали из луков пытавшихся бежать, остальных сгоняли в одно место, но таких было немного. Большинство предпочитало умереть от железа, зная, что пленных ждет позорная и мучительная казнь.
Только под самым Казилином еще продолжалось сражение. Клеомену удалось рассеять часть отряда Рабулея и соединиться со строительными рабочими, из которых в живых осталось не более четырехсот человек.
Но это был кратковременный успех. Со стороны лагеря на Клеомена уже двигалось более тысячи римских легионеров, самнитов и кампанцев. Вел их Гней Клептий, пылавший местью за пережитый позор плена и особенно за унизительный проход «под ярмом». Одновременно приводил в порядок свои расстроенные центурии и манипулы военный трибун Рабулей, намереваясь напасть на Клеомена с тыла.
Вскоре сражение закипело с новой силой. Обойденные с флангов и с тыла, Клеомен и его воины до конца сражались, проявляя невиданную отвагу. Никто из них не получил ран в спину, все погибли, раненные в грудь, сражаясь в строю лицом к лицу с врагами. Спартанец пал одним из последних, недешево отдав свою жизнь. Его, уже мертвого, легионеры в неистовой злобе рубили мечами и пронзали копьями.
Отряд Вария продержался немногим дольше.
Обратив в бегство казилинцев, восставшие, преследуя неприятелей, сами оказались рассеянными в беспорядке, а против них со стороны лагеря уже наступала, ощетинившись копьями, сомкнутая колонна под начальством центуриона Лигустина.
Ириней, увидев, что положение стало безнадежным, бросился со своей полусотней всадников навстречу нестройной толпе капуанцев, двигавшейся по Аппиевой дороге во главе со своим префектом Гельвинованом.
При виде несущегося на нее во весь опор конного отряда толпа раздалась в обе стороны, как перепуганное стадо овец. Дорога расчистилась, но во всадников со всех сторон полетели тучи дротиков и камней.
Из пятидесяти всадников прорваться удалось не более двадцати. Ириней первым упал с коня, насквозь пронзенный брошенным в него копьем.
Сатир, когда измученные кони стали замедлять свой бег, оглянулся и отыскал глазами Астианакса, Думнорига и Багиена.
Все трое были живы и невредимы.
«Пока из нашей храброй восьмерки мы потеряли Сигимера и Иринея», — подумалось ему, и он тяжело вздохнул, вспомнив о Мемноне. Мысленно он простился и с ним. Тарентинец хорошо представлял себе, в какое железное кольцо попали все оставшиеся под Казилином.
Но Мемнон в это время был жив и даже не ранен.
Вместе с Варием и приблизительно двумя сотнями бойцов он преследовал бегущих по направлению к городу казилинцев. Но, слыша свирепые крики римлян, наступавших с тыла, Мемнон с болью в душе понимал, что все погибло.
Преследуемые казилинцы, побросав оружие, со всех ног бежали к спасительно распахнутым городским воротам, и в голове александрийца внезапно сверкнула полубезумная мысль: а не ворваться ли на плечах противника прямо в город?
«Все равно никому из нас не быть живым, — подумал он. — Но, может быть, удастся, пользуясь замешательством и паникой жителей, пробиться к мосту и выбраться через противоположные ворота города на правый берег реки?».
И Мемнон, отбросив продырявленный во многих местах щит, повернулся лицом к бегущим за ним Варию и остальным товарищам.
— Вперед! Все за мной! — громко закричал он, вращая мечом над головой.
Он ускорил свой бег и больше не оборачивался.
«Посмотрим, что из всего этого получится», — снова подумал он.
И, стиснув зубы, приготовился драться насмерть.
В этот миг он нагнал одного из преследуемых. Это был толстый и неуклюжий человек с лицом добряка. Он беспрестанно оглядывался и вскрикивал прерывающимся от рыданий голосом:
— Не убивай, прошу… пощади… ради моих детей!..
Мемнон не тронул этого жалкого и безоружного беглеца, которому суждено было умереть от мечей бегущих следом товарищей, разъяренных и неумолимых.
На соревнованиях в Александрии Мемнон часто побеждал соперников в беге. Его называли быстрым, как ветер.
Сейчас он бежал, одного за другим обгоняя преследуемых, и зарубил только одного из них, потому что тот держал меч в руке.
Подобрав меч убитого, он побежал дальше.
До ворот оставалось не более сотни шагов.
Охранявшие ворота солдаты, видимо, пребывали в растерянности. До слуха Мемнона донесся чей-то обеспокоенный возглас, что пора опускать решетку, а собравшиеся на стенах и башнях обыватели, увидев приближавшихся к воротам преследователей и преследуемых, смешавшихся в одну большую толпу, отчаянно закричали.
В это время Мемнон вбежал под арку ворот и одного за другим заколол двух солдат, кинувшихся к полиспастону, чтобы опустить решетку.
Действуя двумя мечами, он отбивался от напавших на него пятерых или шестерых солдат, защищая полиспастон, пока не подбежали Варий с товарищами и в одну минуту не перебили всю охрану ворот.
Войдя в город, восставшие быстро построились сомкнутой колонной и двинулись вперед по главной улице. Она должна была привести их к мосту через Вултурн.
Встречные прохожие с пронзительными криками исчезали в переулках, призывая сограждан к оружию, но отряд прошел до самого моста, не встретив никакого сопротивления.
Между тем по мосту в сторону противоположного берега с воплями и визгом бежали уличные мальчишки, предупреждая об опасности толпившихся на правом берегу солдат и вооруженных обывателей.
Колонна во главе с Варием и Мемноном ступила на мост.
Навстречу ей уже двигались солдаты городской милиции, оглашавшие речной простор воинственным кличем.
Столкновение произошло на середине моста.
Мемнон и Варий успели пронзить мечами по одному противнику, но едва упали тела сраженных, как оба встречных людских потока сомкнулись над ними и началась давка.
Собственно сражения не было. Первые ряды противных сторон были притиснуты друг к другу, задние ряды давили на передние. Все сбились в почти неподвижную плотную массу, зажатую между перилами моста.
Сдавленные со всех сторон Мемнон и Варий, не имея возможности ни рубить, ни колоть, били рукоятями своих мечей по головам врагов. Напор с обеих сторон усиливался. У некоторых затрещали сломанные грудные клетки. Раздались истошные крики.
Внезапно перила моста не выдержали и с треском рухнули в реку, увлекая за собой падавшие друг на друга тела. Одни камнем шли на дно, другие барахтались и захлебывались в холодной воде. Их уносило быстрое течение.
Мемнон, оказавшись в воде одним из первых, намеренно погрузился в нее как можно глубже. Как он и ожидал, сверху на него упало чье-то тело. Он почувствовал довольно тяжелый удар в голову, едва не сломавший ему шею, но сознания не потерял и не выпустил из руки своего меча, решив не расставаться с ним до смертного часа.
Доспехи на нем были не очень тяжелые — одна лишь лорика из толстой кожи с бронзовым нагрудником, поэтому он выплыл на поверхность без особого труда, усиленно работая ногами и подгребая левой рукой. Он был превосходным пловцом.
Когда он вынырнул, сильное течение уже далеко отнесло его от моста.
Там еще продолжали сражаться и умирать, но Мемнон потерял интерес к тому, что с каждым мгновением все дальше и дальше удалялось от него. Он был уверен, что оставшиеся на мосту товарищи обречены на верную смерть — им противостоял противник, многократно превосходивший их по численности.
Сам он тоже не надеялся спастись. Тем не менее он подумал о том, что надо попытаться серединой реки выплыть за пределы города, после чего выбраться на правый берег.
Он не хотел сдаваться без борьбы.
Ему вдруг вспомнилась Ювентина: каково ей будет одной без него? Сальвидиен должен помочь ей добраться до Сиракуз, а оттуда Видацилий, как представится случай, переправит ее на Крит. Тяжело ей будет там без него, но она девушка умная, красивая и хорошо разбирается в людях — найдет себе порядочного человека и…
— Мемнон! Сюда… подплывай ко мне! — вдруг услышал и узнал он прерывистый голос Вария.
Мемнон оглянулся и увидел фрегеллийца, плывшего неподалеку от него. Он держался за толстый деревянный брус — обломок ограждения моста.
Мемнон подгреб к нему.
Варий заметил меч в его руке и проговорил с огорчением:
— Ты сохранил меч, а я свой выронил… сам не знаю, как это получилось. Теперь я остался с одним кинжалом.
Деревянный обломок от перил моста хорошо помогал обоим удерживаться на поверхности воды. Они были на стремнине. Быстрое течение несло их через всю западную часть города.
На обоих берегах реки Мемнон и Варий видели мужчин, женщин и детей. Они что-то кричали, размахивая руками. Они явно желали им и барахтавшимся вокруг людям благополучно добраться до берега.
— Нет уж, — проворчал Варий. — От вас мы вряд ли дождемся гостеприимства.
Мемнон немного передохнул, держась левой рукой за брус, после чего, изловчившись, засунул меч в ножны, висевшие у него на перевязи.
Потом он заговорил с Варием о том, что им следует как можно дольше держаться на середине реки и, пользуясь разливом, пристать к берегу в таком месте, где римлянам трудно будет до них добраться.
Варий был полностью с ним согласен.
— Будем плыть, пока хватит сил, — сказал он. — Хотя вода холодна для купания, лучше нам умереть от простуды, чем нежиться на солнышке прибитыми к кресту…
Довольно скоро стремительное течение донесло их до двух крепостных башен, стоявших, как на страже, друг против друга на правом и левом берегу реки.
Здесь была граница Казилина. Отсюда река помчала пловцов дальше между поросших ивами крутых берегов.
На правобережье они заметили двигавшуюся со стороны города группу всадников и поняли, что там их могут ждать засады и преследователи.
Левый берег казался пустынным, но они знали, что именно на этом берегу в настоящее время сосредоточены все римские войска. Им ничего не оставалось, как держаться на воде до тех пор, пока они не увидят спасительный разлив реки…
Они приближались к тому месту, где стоял повстанческий лагерь, еще вчера многолюдный, кипевший жизнью, а теперь заваленный телами убитых и умирающих.
Только вчера перед самым закатом солнца Варий и Мемнон прогуливались по валу, обсуждая планируемый поход в Сицилию, говорили о трудностях переправы через Сикульский пролив, где им, несомненно, придется преодолевать опасные течения и водовороты на утлых рыбачьих лодках и плотах. И вот теперь все кончено. Подавленные столь неожиданной катастрофой, они тяжело переживали случившееся, в то время как бурливые мутные воды Вултурна несли и несли их навстречу неизвестности и слабой надежде на спасение…
Около третьего часа утра мятеж рабов был полностью подавлен.
Основная масса восставших была изрублена в их собственном лагере или нашла смерть в отчаянных схватках в разных местах по всей излучине Вултурна.
Солдаты претора совместно с жителями Казилина и Капуи устраивали облавы на беглецов, прятавшихся в зарослях или пытавшихся уйти в близлежащие горы. Спастись удалось очень немногим.
Попавшие в плен не обманывались относительно своей дальнейшей участи — римляне не знали пощады к взбунтовавшимся рабам.
Из всех участников мятежа лишь один был освобожден от наказания. Это, конечно, был Аполлоний. Акарнанец предвкушал получение официального отпуска на свободу и обещанные ему претором десять тысяч сестерциев в награду за свое гнусное предательство.
В то время как на левом берегу римляне покончили с последними очагами сопротивления, на правом берегу продолжал действовать со своими всадниками Кассий Сукрон, ревностно выполнявший данный ему Лукуллом приказ — уничтожать или захватывать в плен беглых рабов, пытающихся спастись вплавь через Вултурн.
Конники Сукрона все утро без передышки рубили мечами и разили копьями переплывавших на правый берег мятежников. В плен было взято не менее сотни беглецов.
В составе карательного отряда Сукрона, как уже говорилось выше, был Марк Эмилий Скавр.
Молодой патриций особенно усердствовал в деле истребления «подлых рабов». На его счету было двенадцать убитых, из которых четверых он зарубил своей отточенной, как бритва, спафой и еще восьмерых поразил стрелами из лука, демонстрируя перед солдатами необыкновенную меткость своей стрельбы.
Скавр был страстным охотником и объездил в поисках добычи все леса вокруг Рима. Даже с коня он мог попасть в летящую утку. Теперь искусство меткого стрелка из лука ему весьма пригодилось. Сукрон обещал отметить его «доблесть» перед претором.
Когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом, на поверхности реки чернело всего несколько десятков голов плывущих. Их далеко отнесло течением, и всадникам пришлось переместиться приблизительно на треть мили от того места, откуда виден был неприятельский лагерь на противоположном берегу.
Пленных было достаточно (они нужны были только для примерной казни), и Сукрон распорядился убивать всех без разбора.
Марку Скавру и его тридцати всадникам он приказал берегом реки преследовать тех мятежников, которые, убедившись, что на правом берегу свирепствуют каратели, плыли серединой реки вниз по течению, предпочитая лучше утонуть в реке, чем оказаться в руках у беспощадных врагов.
Скавр призывал своих всадников стрелять из луков в тех, кто плыл ближе к берегу, и сам метким выстрелом поразил одного из бунтовщиков в голову, которая тотчас скрылась под водой.
— Одной глупой головой на этом свете стало меньше, — с веселым удовлетворением объявил Скавр, кладя на тетиву лука новую стрелу.
Солдаты засмеялись.
— А вот эти двое, что ухватились за бревно, кажется, полны решимости добраться до Тирренского моря, — сказал один из всадников с грубым и давно небритым лицом, обращая внимание товарищей на двух плывущих, которые держались за бревно, вернее, за толстый четырехгранный брус и усиленно гребли руками.
— Ошибаешься, Гирций, — возразил другой всадник. — Долго они не продержатся в такой холодной воде. Следует ожидать, что вскоре они пристанут к берегу, притом на нашей стороне.
— Почему ты думаешь, Випсаний, что они должны пристать к нашему берегу? — спросил Гирций.
— Да ты посмотри, сколько народу собралось на том берегу! — показал рукой Випсаний в сторону противоположного берега. — Бьюсь об заклад, если не вся капуанская чернь высыпала сегодня из города, чтобы свести счеты с беглыми рабами за то, что ей по их милости пришлось больше двух месяцев туго затягивать пояса на своих туниках и платить втридорога за хлеб и масло.
— А ведь верно! — ухмыльнулся Гирций, посмотрев на левый берег, где среди густых зарослей то тут, то там мелькали фигуры людей, вооруженных кто вилами, кто рогатинами, а кто и копьями, вероятно, подобранными на месте закончившегося сражения.
Между тем двое пловцов старались держаться на стремнине и продолжали усиленно грести руками. Они двигались очень быстро, обгоняя других плывущих, которые уже выбились из сил и один за другим тонули на глазах у преследователей.
— Неужели мы дадим им уйти? — вопросительно взглянул Випсаний на Скавра.
— Ни в коем случае! — решительно произнес молодой патриций и возвысил голос, обращаясь ко всему отряду: — Здесь, я надеюсь, вы управитесь сами, а я с Гирцием и Випсанием отправляюсь следом за этими двумя бунтовщиками, которым уж очень хочется улизнуть от нас… Гирций, Випсаний! За мной! — скомандовал Скавр, пуская своего коня мелкой рысью вдоль берега.
Трое всадников в течение получаса двигались вровень с плывущими, удивляясь их выдержке. Наконец, они увидели, что пловцы стали живо подгребать к берегу.
— Один из них пусть будет мой, — предупредил Скавр своих подчиненных и вынул из ножен спафу.
Глаза его зажглись охотничьим азартом. За сегодняшний день он вошел во вкус, без всякого риска для себя убивая безоружных.
Однако, проехав еще немного мимо больших кустов ивняка, росшего вдоль берега, всадники увидели то, что двое преследуемых заметили раньше них: крутой берег реки перед ними прерывался широким разливом, далеко простиравшимся в сторону поймы, а противоположный берег залива был на расстоянии примерно полутора выстрелов из лука. К нему-то и устремились преследуемые.
— Похоже, нас одурачили! — воскликнул Гирций.
Скавр молча вложил меч в ножны и вынул из колчана лук и стрелу.
— Слишком далеко, — заметил, покачав головой, Випсаний, измерив взглядом расстояние до противоположного берега залива и наблюдая, как оба пловца, борясь с течением и водоворотами, приближаются к нему.
Скавр, подождав, когда оба мятежника (один из них был с седой коротко стриженной головой, другой — молодой и русоволосый) стали выбираться на сушу, утопая по пояс в воде, натянул тетиву лука, тщательно прицелился и выпустил стрелу, которая, как и предсказывал Випсаний, не долетела до цели, упав в воду рядом с берегом.
— Проклятье! — с досадой произнес Скавр.
— Поедем в объезд по берегу залива, — предложил Випсаний. — Кажется, вон там, возле тех деревьев можно будет проскочить на тот берег. На конях мы быстро догоним этих разбойников и изрубим их в куски.
Тем временем оба беглеца выбрались на берег.
У молодого и высокого висел на перевязи меч в ножнах. Второй, седоволосый, был вооружен лишь кинжалом, прицепленным к поясу.
Не удостоив даже взглядом своих преследователей, они скрылись в прибрежных кустах.
— Хорошо, — немного поразмыслив над предложением Випсания, сказал Скавр. — Будем продолжать преследование.
— Не уйдут! — воскликнул Гирций.
Випсаний и Гирций поскакали от реки по широкому и ровному как стол зеленому лугу.
Скавр задержался, чтобы вложить в колчан лук, после чего погнал своего вороного, но не следом за товарищами, а прямо по берегу залива, надеясь найти брод ближе того места, которое приметил Випсаний.
Проехав вдоль залива около сотни шагов, Скавр заметил, что вода в нем стала светлее, чем у самой реки. Приглядевшись, он даже увидел поросшее травой дно на самой середине залива.
Несомненно, в этом месте был брод, и Скавр, обрадованный своим открытием, повернул лошадь к воде.
Нумидийский жеребец заупрямился, но всадник, выхватив из ножен спафу, с силой ударил ею плашмя по конскому крупу. Лошадь, храпя и фыркая, пошла по воде.
До середины залива конь двигался по брюхо в воде, потом окунулся по грудь, но дальше стало мельче, и Скавр, непрестанно погоняя своего нумидийца, заставил его выбраться на сушу.
Когда конь вынес его на высокое место, молодой римлянин сразу увидел двух беглецов.
Они торопливо шагали по равнине, почти бежали, направляясь к зеленеющей вдалеке роще.
Скавр знал, что в неполной миле от реки проходит Аппиева дорога, но беглые рабы, естественно, предпочитали идти вдоль Вултурна, скрываясь от посторонних глаз в зарослях кустов и деревьев.
Скавр оглянулся.
Гирций и Випсаний уже огибали залив. Разумнее было их подождать и вместе с ними обрушиться на мятежников, которые, судя по всему, должны были оказать отчаянное сопротивление.
Но Скавр вспомнил об отце и о своем большом желании вернуться в Рим со славой бесстрашного храбреца. Он подумал, что у него появилась последняя и неповторимая в этой военной кампании возможность проявить себя к схватке с вооруженными противниками при свидетелях, коими должны были явиться Гирций и Випсаний.
И Скавр решил действовать, не дожидаясь товарищей. Он уже неплохо владел оружием, получив хорошие навыки, упражняясь с мечом в школе гладиаторов, а также научился на полном скаку срубать головы с учебных мишеней во время боевой подготовки на Ватиканском поле.
И он пустил коня вскачь, рассекая воздух спафой.
Расстояние между ним и убегавшими быстро сокращалось. Скавр видел, что оба беглеца на ходу о чем-то совещаются, оглядываясь на него. Затем тот, кто был старше, перешел на крупный бег, а молодой почему-то стал отставать, как бы израсходовав остаток сил, но Скавр понял, что тот решил первым принять на себя удар преследователя.
Когда он повернулся к Скавру лицом, римлянин с удивлением узнал его.
Это был гладиатор Мемнон, знаменитый Мемнон, получивший пальмовую ветвь за победу над силачом Эзернином. У него Скавр три месяца назад вместе с Капитоном, Антипатром и Антонием брал уроки в гладиаторской школе Аврелия…
Времени на раздумья не оставалось. Гладиатор уже был в двадцати шагах от него, в руке его блестел меч, и Скавр взмахнул своей спафой, целя противнику в голову.
Удар он нанес, невольно зажмурившись и почти не видя жертвы.
Неожиданно для него удар получился настолько мощный, что меч вылетел из его руки, а сам он, влекомый непонятной силой, был отброшен назад и свалился с коня.
Он не сообразил в тот миг, что меч у него был выбит сильнейшим встречным ударом меча гладиатора.
Соприкосновения с землей Скавр почти не почувствовал — оглушенный, он сразу лишился чувств…
Очнулся он, видимо, очень скоро, потому что в двух или в трех десятках шагах от него Мемнон и его пожилой товарищ, крепко держа под уздцы коня Скавра, старались успокоить перепуганное животное.
Скавр попытался подняться с земли, но тут же взвыл от резкой боли в правом плече, которое, скорее всего, было вывихнуто.
Краем затуманенного взора он увидел вдалеке двух приближавшихся всадников. Это были Гирций и Випсаний. Они спешили к нему на помощь. Это его приободрило.
— Я сам, — услышал Скавр прерывистый и яростный голос Мемнона, который в это время, подобрав валявшийся на земле меч Скавра, прыжком вскочил на коня. — Я сам разделаюсь с этими увальнями… Жди меня здесь, Варий!.. А ну, ты, римское отродье! — со злой силой натягивая повод и заставляя коня приподняться на дыбы, крикнул гладиатор. — Лети вперед, как Пегас, иначе скормлю тебя коршунам!..
Мемнон сразу показал себя превосходным наездником. Он пустил коня во весь опор, бросив поводья и держа в каждой руке по мечу.
Навстречу ему мчались на конях Випсаний и Гирций с поднятыми над головой спафами.
Противники сошлись в сотне шагов от того места, где лежал Скавр.
Седоволосый товарищ Мемнона не обращал на Скавра никакого внимания. Сжимая в руке обнаженный кинжал, он смотрел туда, где началась схватка, да и сам Скавр, еле живой от страха, с надеждой следил за каждым движением дерущихся, позабыв на время обо всем на свете.
На полном скаку Мемнон с удивительной ловкостью отразил двумя мечами нанесенные с двух сторон удары мечей противников.
Всадники разъехались и стали осаживать своих коней, чтобы снова начать бой. Но Мемнон быстрее, чем его противники, развернул своего коня и пустил его на Гирция. Тот не успел отразить нанесенный ему удар спафой, которую гладиатор держал в левой руке.
Удар пришелся по гребню шлема Гирция. Он зашатался и упал с коня.
Випсаний подоспел слишком поздно. Мемнон увернулся от рубящего удара его клинка и в следующий миг сам попытался достать врага прямым ударом испанского меча, который был в его правой руке. Однако Випсаний сумел отразить этот опасный удар.
О Випсании Скавр слышал, что тот принимал участие во многих походах и войнах, имел много боевых наград и хорошо владел оружием, но он с тоской вспомнил гладиаторский бой на Форуме, когда Мемнон, не получив ни одной царапины, вышел победителем из двух групповых схваток.
В течение минуты Випсаний, размахивая мечом, успешно отражал удары и выпады гладиатора. Но он не знал, что противник обладает коварной способностью с одинаковым искусством сражаться обеими руками. Поэтому римлянин не ожидал рокового удара его левой руки, державшей спафу Скавра.
Подобно молнии блеснул на солнце острый клинок, и голова Випсания, соскочив с плеч, отлетела в густую трапу. Обезглавленное тело, качнувшись, свалилось с коня.
Мемнон тотчас схватил за повод коня Випсания. Потом, заметив, что Гирций пришел в себя и поднимается на ноги, гладиатор подъехал к нему.
— Будь великодушен, пощади! — попросил тот по-гречески, вставая на колени.
— Recipe tellum! — ответил Мемнон по-латыни и метнул в него спафу, острие которой вонзилось Гирцию прямо в горло.
Римлянин опрокинулся навзничь и мгновенно затих.
— Вот чего вы стоите, проклятые потомки Квирина, даже когда вас трое против одного! — с торжеством вскричал Варий, повернувшись лицом к Скавру, который в ужасе встретился с ним глазами. — А теперь и ты, гаденыш, готовься к смерти! Пришел твой черед!..
И Варий бросился к нему с грозно поднятым кинжалом.
Скавр как ужаленный вскочил на ноги и пустился бежать.
Он бежал, не оглядываясь и петляя как заяц между встречными кустами, пока не споткнулся о валявшийся в густой траве ствол старого гнилого дерева, рухнув лицом вниз и крепко ткнувшись лбом в корявый пень.
Скавр закричал от боли и животного страха, ожидая смертельного удара. Но удара не последовало. Скавр какое-то время лежал, боясь шевельнуться. Потом у него мелькнула надежда, что седоволосый перестал его преследовать.
Он осторожно встал на четвереньки, приподнял голову над кустом и увидел, что Мемнон и Варий уже сидят на конях, о чем-то переговариваясь между собой и не глядя в его сторону.
К великому облегчению Скавра, оба всадника вскоре тронулись в путь.
Он провожал их взглядом, пока они не скрылись из виду, и только тогда почувствовал себя в безопасности.
Он вдруг заметил, что из раны на лбу, как роса, капает кровь.
У него была рассечена бровь. Правая рука при малейшем движении напоминала о себе мучительной болью. Шлема на нем не было. Он потерял его при падении с коня.
Окончательно придя в себя от пережитых опасностей и страха, Скавр возблагодарил богов за свое спасение и, шатаясь, встал на ноги.
Он осторожно поднял левой рукой больную правую руку на уровень груди и побрел к месту недавней схватки.
Первым он увидел обезглавленный труп Випсания, лежавший на окровавленной вокруг него траве. Скавр, хотя и насмотрелся за весь день на десятки смертей и порубленных тел, невольно содрогнулся.
В десяти шагах от трупа Випсания лежал на спине несчастный Гирций с торчавшей в горле спафой. Рот мертвеца был открыт и заполнен уже наполовину свернувшейся кровью.
В этот момент Скавр отчетливо представил себе, каким жалким будет выглядеть его возвращение в отряд и сколько недоверия вызовет его рассказ о гибели известных своей храбростью воинов с почти безоружными беглыми рабами, к тому же сражавшимися пешими против верхоконных, в то время как сам Скавр отделался всего лишь легкой царапиной.
И Скавр стал лихорадочно соображать, как бы ему представить случившееся в наиболее выгодном для себя свете.
Прежде всего, никто не должен был знать, что Гирций умер от меча Скавра.
Поэтому он, охая от нестерпимой боли в правом плече, с трех попыток выдернул левой рукой свой меч, прочно застрявший острием в шейном позвонке убитого.
Потом он тщательно вытер кровь с лезвия меча и погрузился в мрачные раздумья.
Конечно, ему нужно будет обязательно упомянуть о том, что одним из противников был не забытый еще в Риме гладиатор Мемнон, ставший известным во время последних игр. Второго мятежника следует описать гигантом, обладавшим колоссальной силой. Он, Скавр, конечно же первым кинулся в бой, но его подвел заупрямившийся конь, после чего он был сбит на землю, получив удар в голову, и лишился чувств. Прекрасно! Это последнее обстоятельство избавляло его от изложения дальнейших подробностей схватки и гибели товарищей.
Вспомнив о своем шлеме, Скавр поплелся искать его, по долго не мог найти в густой высокой траве.
Наконец он нашел его. Шлем был сделан на заказ в пучшей римской мастерской еще до войны с тектосагами — первой войны, в которой Скавр принял участие.
Осмотрев шлем, он убедился в отличном его состоянии. Это не входило в расчеты Скавра. Нужно было сделать на нем достаточно приметную вмятину.
Скавр установил шлем на земле лобовой частью вверх и нанес по нему удар спафой, держа ее за рукоять левой рукой.
Резкое движение отдалось дикой болью в правом плече. Скавр завыл, голова у него закружилась, и он в изнеможении опустился на траву, испуская громкие стоны и скрежеща зубами от боли.
Довольно долго он лежал не двигаясь и ждал, когда утихнет боль. Затем, кое-как действуя левой рукой, он надел на голову шлем и уже хотел встать, но вдруг увидел, что от залива в его сторону едут всадники.
Это были свои. В одном из всадников Скавр узнал Кассия Сукрона.
В этот момент молодому патрицию пришла в голову блестящая мысль.
Скавр снова улегся на траву, оттолкнув немного в сторону от себя спафу, чтобы всякому было понятно, что боец выпустил меч из руки не раньше, чем получил оглушивший его удар.
Вскоре до его слуха донеслись конский топот и громкие возгласы, по которым можно было судить, что всадники остановились возле бездыханных тел Гирция и Випсания.
Немного погодя послышались торопливые шаги и раздался громкий голос Сукрона.
— Так и есть! — воскликнул он. — Бедный юноша! Какое горе отцу, потерявшему единственного сына, продолжателя рода Эмилиев!
Когда Скавра стали переворачивать на спину, он застонал и открыл глаза.
— Живой! — радостно закричал Сукрон.
Прибывшие вместе с Сукроном солдаты окружили лежащего на земле Скавра и смотрели на него с состраданием.
Лицо молодого патриция было перемазано кровью. Он прекрасно справился со своей ролью: постарался не сразу прийти в чувство и потом слабым голосом сообщил о том, что он должен был запомнить перед тем, как его «оглушил ударом в голову один из головорезов-гладиаторов», в котором он узнал Мемнона, того самого, что отличился на арене три с половиной месяца назад во время празднования победы над Югуртой.
— Ну как же! — вскричал один из солдат. — Кто его не помнит, клянусь Эребом? Это же он завалил непобедимого Эзернина!
— А Гирций, Випсаний? — спросил Скавр, словно только сейчас вспомнив о них.
— К сожалению, им повезло куда меньше, чем тебе, храбрый юноша, — с мрачным видом покачал головой Кассий Сукрон. — Только небу известно, как они позволили так жестоко разделаться с собой! А ведь они были лучшими из лучших! Ну, не обидно ли! Погибнуть после того, как над врагом одержана полная победа!..
А тем временем Мемнон и Варий продолжали скакать вдоль берега Вултурна.
Оба чувствовали себя в полной безопасности и особенно уповали на отнятых у римлян лошадей.
Варий говорил, что до Домициевой дороги осталось примерно восемнадцать или двадцать миль, а там они повернут на юг, после чего им придется решать: либо ограбить кого-нибудь в пути, либо постараться продать лошадей, после чего можно будет в первой же гавани сесть на корабль, следующий в Сицилию.
Мемнон все время хранил молчание и о чем-то сосредоточенно думал.
Они проскакали уже более пяти миль. Внезапно Мемнон резко натянул повод и остановил своего коня.
— Что случилось? — спросил Варий, тоже осадив свою лошадь.
— Мне необходимо вернуться, — мрачно сказал Мемнон.
— С ума сошел! — вскричал фрегеллиец.
— Я не могу оставить Ювентину. Она — половина моей души… Спасайся один, Варий. А я отправлюсь назад, к Казилину. Подожду, когда все угомонится, и под вечер попытаюсь незаметно войти в город и выйти из него на левый берег. От Казилина до виллы, где сейчас находится Ювентина, не более трех миль…
— Как я понял, — сдержанно произнес Варий, — это та самая красивая девушка, которая была рядом с тобой на пиру по случаю нашей победы над Лукуллом. Что ж, я тебя понимаю, клянусь Венерой Эрицинской! Сам когда-то потерял голову от любви к женщине… Но давай поразмыслим здраво, чтобы не наделать глупостей. Ты сказал, что вилла на противоположном берегу реки? Зачем же возвращаться к Казилину? Лучше продолжить путь до Домициевой дороги, где есть мост, по которому мы переправимся через реку и со всеми предосторожностями доберемся до имения по левому берегу.
Мемнон потер рукой лоб, словно собираясь с мыслями.
— Ты прав. Я что-то совсем плохо соображаю — не подумал, что ниже по течению реки должен быть мост. Хотя сейчас реки разлились и в междуречье Вултурна и Клания, надо полагать, плохие дороги, но в моем распоряжении этот превосходный нумидийский конь… Сегодня же засветло я буду в имении…
— Не говори «я», потому что мы поедем вместе, — сказал Варий.
— Зачем тебе рисковать из-за меня?
— Оставить такого славного товарища! Это было бы по меньшей мере глупо.
— Хорошо, тогда слушай… После того как мы заберем с собой Ювентину, вернувшись на Домициеву дорогу, поедем не на юг, а на север. В Кайете у меня есть верный человек — он приютит нас на время. Из Кайеты мы морем доберемся до Сицилии.
— Ну, вот видишь! — обрадованно воскликнул Варий. — А ты хотел, чтобы я путешествовал без тебя! Нет уж! Теперь не надейся, мой друг — не отстану от тебя ни при каких обстоятельствах.
И они снова тронулись в путь.
Спустя немного времени впереди сверкнула на солнце затопленная водой низина. Им пришлось отвернуть в сторону от реки, и вскоре они выехали на хорошо наезженную дорогу. Варий, хорошо знавший здешние места, не сомневался, что эта дорога выведет их к морскому побережью между Патрином и Литерном.
Всадники разогнали своих лошадей и понеслись во весь опор навстречу дувшему им в лицо южному ветру.
Ювентина почти до вечера пролежала в тягостном полузабытьи под густой сенью кустов розмарина, росших всего в сотне шагов от Аппиевой дороги, куда она совершенно случайно забралась, когда рассвело и туман стал рассеиваться.
Может быть, потому, что она укрылась именно в этих кустах, ее не обнаружили рыскавшие по всей пойме вооруженные обыватели из Капуи и Казилина — они охотились за беглыми рабами, которые пытались спрятаться в сплошных зарослях у берега реки. Видимо, никому из преследователей не приходило в голову прочесывать редкий кустарник вблизи оживленной и отовсюду открытой «царицы дорог».
На заре, пока был туман, она, никем не замеченная, пересекла излучину Вултурна и подошла к самому лагерю.
Но Ювентина опоздала. В лагере уже шла резня: оттуда неслись дикие крики сражающихся, лязг и скрежет оружия, там погибал Мемнон, первая и последняя ее любовь, весь смысл ее существования. Все было кончено. В этот момент силы покинули ее, она упала на землю и безутешно зарыдала…
Ювентина не помнила, как очутилась в своем крайне ненадежном укрытии — ее привел туда инстинкт самосохранения. Она забилась в кусты и лежала там, не двигаясь. Ею овладели усталость, апатия и безразличие ко всему происходящему вокруг.
Совсем близко она слышала громкие голоса, смех и топот множества ног. Это римские солдаты возвращались с битвы. Со стороны Аппиевой дороги доносились дробный стук копыт и конское ржанье.
Так продолжалось до полудня. Потом стало тише. Лишь со стороны дороги доносились тарахтевшие звуки проезжавших повозок, людские голоса, иногда мычание быков.
Она пролежала в кустах до самого вечера. Нужно было что-то делать, но Ювентина лежала, как мертвая. В голове у нее проносились обрывочные горестные мысли. Она сжимала ладонями голову и думала о том, что жизнь кончилась, что без Мемнона ей не стоит жить.
Даже слабого огонька надежды на то, что он мог спастись, не теплилось в ее душе…
Весь день с неба жарко палило солнце. Влажная земля быстро согревалась. От нее шел пар. Но Ювентину продолжал сковывать холод. Ее била мелкая частая дрожь.
Только ближе к закату она обрела способность соображать.
«Если он погиб, я должна найти его тело, обмыть его и похоронить, как подобает, — думала она. — Этим я успокою его бессмертную душу, которая без погребения тела обречена на вечные скитания».
С этой мыслью она потихоньку выглянула из кустов.
На дороге она увидела нескольких одиночных путников. Четверо рабов несли роскошную лектику с сидевшим в ней толстым человеком, закутанным в тогу. Со стороны Казилина в направлении Капуи мимо пешеходов и лектики проскакала группа вооруженных всадников.
Ювентина решила еще немного подождать, прежде чем пробираться к лагерю, которого из кустов не было видно.
Она не знала, что на месте кровавой бойни уже с полудня «работала» специальная комиссия по подсчету убитых мятежников.
Претор Лукулл одновременно с заботами о похоронах своих павших солдат, а также составлением писем в сенат и друзьям в Риме возымел честолюбивое желание представить в столице одержанную победу не иначе как достойную триумфальных отличий.
Благодаря Деметрию, отпущеннику Метелла, который с самого начала постоянно сообщал ему точные данные о росте сил восставших, Лукулл знал, что у Минуция после его успеха в сражении под Капуей собралось более шести тысяч человек.
Как только с мятежом было покончено, претор призвал к себе префекта города и поручил ему создать независимую комиссию из представителей кампанских городов с целью произвести подсчет убитых неприятелей.
К описываемому времени в Риме существовал обычай, согласно которому полководец-победитель, претендующий на большой или малый триумф, должен был представить неоспоримые доказательства того, что в одном выигранном им сражении истреблено не менее пяти тысяч врагов.
Разумеется, Лукулл отлично представлял себе, какое сильное противодействие в сенате вызовут его притязания даже на пеший триумф (это была одна из разновидностей малого триумфа, называемого еще овацией, служившего наградой полководцу, удачно завершившему незначительную войну или войну с таким противником, которого римская гордость не признавала воюющей стороной — например, пиратов, восставших рабов и прочих мятежников).
Однако Лукулл считал, во-первых, что подавление мятежа беглых рабов было достигнуто в весьма кровопролитной борьбе (одна Аниеннская когорта потеряла из своего состава половину убитыми и ранеными); во-вторых, восстание грозило Италии неслыханными бедствиями в преддверии опаснейшей войны с кимврами, и это он особо подчеркнул в своем письме к сенату; в-третьих, сама победа ознаменовалась поголовным уничтожением мятежников, а также пленением вождя и предводителя восстания, опасного своими широкими замыслами не только в отношении всеобщего возмущения рабов в Италии, но и в отношении союзников римского народа, которых он намеревался привлечь к войне против Рима обещанием всем равных гражданских прав; вообще сам факт захвата в плен неприятельского вождя считался большой частью успеха военачальника, одержавшего победу в войне.
Таковы были доводы Лукулла, притязавшего на триумфальный въезд в Рим с миртовым венком на голове. Они казались ему неоспоримыми и справедливыми, в чем Лукулл постарался убедить своего шурина Метелла, которому он отправил письмо одновременно с посланием в сенат. Он просил Метелла использовать свой авторитет среди сенаторов, чтобы ему, Лукуллу, не было отказано в заслуженных почестях.
Комиссия по подсчету тел убитых в сражении мятежников закончила свою работу незадолго до заката солнца.
Число трупов значительно превысило пять тысяч с учетом тел, обнаруженных по всей излучине реки, а также большого количества мертвецов, доставленных с правого берега по распоряжению самого претора, опасавшегося, что трупов окажется недостаточно. Для этого городские власти Казилина отрядили несколько десятков рабочих с мулами и повозками.
Результаты работы комиссии были письменно засвидетельствованы всеми ее членами.
Под вечер общественные рабы и наемные рабочие из числа беднейших граждан Казилина, которым было обещано денежное вознаграждение из городского эрария, занялись захоронением павших — наступали жаркие солнечные дни и магистраты города опасались, как бы такое множество разложившихся трупов не стало источником эпидемии.
Мертвые тела сбрасывались в лагерный ров и засыпались землей. Трупы, найденные за пределами лагеря, кидали прямо в реку — на корм рыбам.
В это время Ювентина, прячась за кустами (она не могла показаться на людях босая, в одной короткой и разорванной во многих местах нижней тунике), подобралась близко к лагерю.
Кусая себе руки и заливаясь слезами, она наблюдала за этой работой, отвратительной для самих ее исполнителей.
Лагерные укрепления разрушались. Место, откуда мятежные рабы еще вчера угрожали приступом Казилину, тщательно заравнивалось.
Ювентина вытерла слезы. Она решила вернуться в имение, забрать свою одежду и двуколку с лошадью.
В ней вдруг проснулась надежда. Не может быть, чтобы все погибли! Мемнон, он сильный, храбрый, непревзойденный воин! А его товарищи? Сатир, Багиен, Сигимер, Думнориг, Астианакс! В школе Аврелия им не было равных! Все вместе они вполне могли пробиться сквозь строй врагов и спастись!
И как ни слаба была надежда, Ювентине она прибавила силы.
Она надеялась, что Никтимена или ее управитель Гиппий, всегда хорошо к ней относившийся, не станут препятствовать ей в том, чтобы она забрала с собой принадлежавшие ей вещи.
В отношении Никтимены у нее были сомнения.
А что если она не уехала в Капую, как собиралась, и осталась в имении? Встреча с капуанкой была бы нежелательна. Никтимена очень боится, как бы ее не обвинили, что она является соучастницей заговора своего любовника. А что если она под влиянием страха и тяготеющих над ней подозрений прикажет своим рабам задержать беглянку, находящуюся в розыске, чтобы лишний раз показать себя чистой перед законом?
В голове Ювентины мелькнула нехорошая мысль, что Никтимена каким-то образом связана с Аполлонием. Ее появление в имении вместе с Аполлонием вряд ли можно было назвать случайным. Что ж, римляне, вероятно, нашли способ напугать, сломить и принудить женщину, бесправную и беззащитную гетеру, предать своего возлюбленного!..
Как бы то ни было, другого выхода Ювентина для себя не видела.
Она уже чувствовала муки голода.
Когда последний луч солнца сверкнул и погас над горизонтом, Ювентина с большими предосторожностями, прячась за кустами и деревьями, стала пробираться к Аппиевой дороге, которая в этот сумеречный час почти обезлюдела — Ювентина видела на ней нескольких пешеходов и повозку, запряженную мулом, двигавшуюся в сторону Казилина.
Там, где кусты были низкими, Ювентине приходилось ползти на четвереньках. Наконец она юркнула в гущу кустов, росших у самой дороги, и стала ждать, когда мимо проедет крестьянская повозка.
Приблизительно в трехстах шагах от нее двое путников торопливо шли в направлении Капуи.
Повозка с сидевшим в ней крестьянином медленно проехала мимо, скрипя и стуча колесами.
Ювентина, выждав еще немного, быстро перебежала дорогу и укрылась за ближайшими кустами.
После этого она короткими перебежками от куста к кусту, всякий раз внимательно оглядываясь вокруг, добралась до высоких и густых зарослей у реки.
Сумерки сгустились.
Поблизости была проселочная дорога, та самая, по которой Мемнон обычно приезжал к ней в имение.
У Ювентины заныло сердце. Еще вчера они были вместе, счастливые и беззаботные — они были уверены, что хотя бы восемь или десять дней пройдут спокойно…
Ювентина остереглась идти проселочной дорогой, где она могла встретить крестьян из деревни, расположенной немного дальше виллы Никтимены.
Путь вдоль берега реки, поросшего деревьями и кустами, был длиннее, к тому же, как она знала, у самой виллы довольно обширное пространство покрывала паводковая вода.
Но Ювентина решила не рисковать и идти через заросли.
Она прошла по узкой, едва приметной тропинке около четверти мили и наткнулась на зверски изуродованный труп с выпущенными внутренностями. Чуть поодаль среди кустов она заметила другие окровавленные тела.
Здесь была тщательно организованная охота за беглецами.
Боясь засады, Ювентина старалась идти тихо, по-кошачьи ступая босыми ногами, в кровь исколотыми за этот день сучками и колючками.
Вдруг она остановилась. Со стороны реки ей послышался шорох.
Она стояла, не шевелясь и прислушиваясь.
Снова раздался шорох, потом отчетливый треск веток и приглушенный стон.
Ювентина решила, что там умирает в агонии какой-нибудь несчастный, и хотела продолжить путь, но хруст веток послышался совсем рядом — кто-то медленно и тяжело шел в ее сторону.
Ювентина присела за кустом и вскоре увидела показавшегося из зарослей человека, почти голого, в одной набедренной повязке. Грудь его была крест-накрест перетянута окровавленными полосами от разодранной туники.
Это был темнокожий африканец высокого роста.
Он шел шатаясь, как пьяный. Видно было, что силы его иссякли от потери крови и усталости.
Ювентина хотела переждать, пока беглец уйдет своей дорогой, но она вдруг подумала, что в этом несчастном можно будет найти столь необходимого ей товарища во время предстоящего путешествия в Кайету и дальше — в Сицилию.
Немного поколебавшись, Ювентина приняла решение.
Она вышла из-за куста и окликнула африканца.
Тот вздрогнул, оглянулся и попятился. В глазах его она увидела смешанные с испугом ненависть, смертную тоску и немощную угрозу.
— Не бойся, — сказала Ювентина. — Я в таком же незавидном положении, как и ты… Понимаешь ли ты латынь? Или лучше говорить с тобой по-гречески?
— Я узнал тебя, — сразу успокоившись, ответил африканец на хорошей латыни. — Ты Ювентина, та храбрая и славная девушка, которую месяц назад Минуций наградил венком перед собранием воинов… Где-то он теперь? Что с ним? Вероятно, погиб…
— Нет, — покачала головой Ювентина, — его римляне взяли живым. Тот, кому он больше всех доверял, оказался предателем…
— Я так и знал, что нас предали, — прохрипел в ярости африканец. — Но кто же он, этот проклятый богами мерзавец?
— Аполлоний, — коротко ответила Ювентина.
— О, будь он проклят во веки веков! — вскричал африканец и в изнеможении повалился на траву.
— Послушай… — начала Ювентина.
Но африканец поднял голову и спросил:
— Где римляне? Ты их видела?
— Никого не было поблизости, пока я шла сюда от дороги. Похоже, они прекратили облавы. Наши побиты без счета. Ты и я — одни из немногих, кому удалось спастись, если можно назвать это спасением. Вот ты… Что ты думаешь делать? В таком виде? Весь израненный? У здешних обывателей ты не найдешь ни жалости, ни сочувствия. Поэтому я предлагаю тебе… давай договоримся с тобой, что ты меня подождешь на этом самом месте. Я надеюсь добраться до виллы, которая недалеко отсюда. Там остались моя одежда и повозка с лошадью. Если хочешь, дождись меня здесь и вместе мы как-нибудь выберемся отсюда…
Африканец сидел на земле, свесив голову на грудь, и, казалось, не слушал девушку, охваченный какими-то своими мыслями.
— Лучше бы мне было умереть в сражении, — немного погодя отрешенно произнес он, — нанести последний удар ненавистному врагу, а не постыдно бежать…
— Не падай духом, — прервала его Ювентина. — Жди меня здесь, но если до полуночи меня не будет, спасайся, как сумеешь…
Сказав это, Ювентина запомнила место по огромному ветвистому дубу, росшему ближе к проселочной дороге, и поспешила дальше.
Примерно через полчаса, когда настала ночь и на небе засияли звезды, путь ей преградил знакомый залитый водой луг.
Еще около четверти часа она брела по согретой за день теплой воде.
Выйдя на сухое место, она по тропинке поднялась к воротам виллы.
Почуяв ее, залаяли собаки.
Ворота были заперты.
Собаки продолжали заливаться дружным лаем.
— Кто там? — спросил настороженный голос за воротами.
Ювентина узнала голос Анаксимеда, молодого и веселого эпирейца.
— Ах, это ты, Анаксимед?.. Открой мне! Это я, Ювентина…
— Клянусь всеми богами Олимпа! — воскликнул Анаксимед. — Неужели это ты, госпожа?.. А ну, молчать, собаки!.. Вот так неожиданность! Мы же считали тебя погибшей…
Говоря это, Анаксимед быстро отодвигал засовы и, открыв ворота, впустил девушку во двор виллы.
— Как себя чувствует госпожа? — первым делом спросила Ювентина.
— Она еще утром отбыла в Капую. Что ей было здесь делать? Весь двор был завален трупами…
— А солдаты?
— Убрались еще раньше… Эти мошенники напоследок обшарили всю усадьбу и побывали в твоей комнате, перевернув там все вверх дном. К сожалению, они нашли твой пояс с деньгами и едва не подрались во время их дележки…
Анаксимед хотел еще что-то сказать, но в это время появился Гиппий и с ним двое рабов с пылающими факелами в руках.
— Ювентина! — увидев ее, радостно воскликнул управитель. — Хвала Юпитеру Тифатскому, ты жива! А мы уж думали, что тебя поглотил Вултурн! Так нас уверили солдаты, чтоб им самим провалиться в Тартар…
Ювентина была тронута. Она ожидала более холодного приема. Но эти простые люди были искренне рады тому, что она вернулась живой и невредимой.
Она поняла, что у нее не будет затруднений со свободным выездом из имения, хотя рабы, особенно виллик, определенно рисковали, оказывая гостеприимство и помощь беглой рабыне, к тому же разыскиваемой римскими властями (об этом они тоже знали).
Гиппий, взяв факел у одного из рабов, проводил Ювентину в ее комнату, на ходу рассказывая, какой беспорядок оставили после себя солдаты, растащившие многие ценные вещи.
Ювентина слушала его рассеянно, думая о том, что теперь она осталась без денег и что придется их просить у Гиппия.
— Они рыскали по всем комнатам и даже ворвались к госпоже, грозясь обыскать ее до нижнего белья, если она не отдаст им добровольно свои драгоценности, — жаловался виллик. — Она, бедняжка, была ни жива ни мертва от страха, отдав им свой золотой браслет и кольца. А негодяи все время пугали ее, что она поплатится за своего любовника, о чем они как будто бы слышали от самого претора. Правда это была или ложь — не знаю, только госпожа рано утром поспешила в Капую, чтобы припасть к ногам претора и рассказать ему о своей невиновности…
В комнате Ювентины, как и сообщил ей Анаксимед, царил полный разгром.
Все ее одежды были разбросаны по полу.
Ювентина немедленно отыскала и ощупала свой зимний плащ. Она облегченно вздохнула, обнаружив, что зашитый в нем алабастр на месте.
Ювентина сразу почувствовала в себе гордую уверенность и презрение к римским сыщикам, которым удалось бы найти ее и задержать — теперь она могла в любое время исчезнуть из этого ненавистного мира…
Внезапно Гиппий ударил себя в лоб рукой, о чем-то вспомнив.
— Вот старый дурак! — сказал он. — Совсем забыл тебе сказать… Разве Анаксимед ничего не говорил тебе?
— Нет… А что такое? — равнодушно спросила Ювентина, собирая раскиданные по всей комнате вещи.
— Незадолго перед закатом здесь был Мемнон…
— О, боги! Что ты говоришь, Гиппий? — с волнением, перехватившим ей дыхание, воскликнула Ювентина.
— Ну да, они примчались сюда на измученных конях, он и его товарищ… кажется, его звали не то Варий, не то Барий, — продолжал Гиппий. — Мемнон, как только услышал, что ты утонула в реке…
— Утонула? Но ведь я жива! — Ювентина широко раскрыла глаза и в тот же миг радостно сообразила, что Мемнон жив, раз он появился на вилле в конце дня.
— Нехорошо получилось, — с виноватым видом вздохнул Гиппий. — Мы-то все думали, что тебя нет в живых. Один из солдат хвастался, что метнул в тебя дротик рукой, никогда не дававшей промаха. Суди сама, что нам было думать?..
— О, милый, добрый Гиппий… У меня все в голове перемешалось! Повтори, прошу тебя, когда это было? Когда он здесь появился? — обнимая и целуя старика в порыве радости, спрашивала Ювентина.
— Постой-ка… Осторожнее, у меня факел в руке! — отстранялся от нее Гиппий, немного растерянный и в то же время растроганный ее неожиданными ласками.
— Значит, это было перед закатом? — снова с нетерпением спросила девушка.
— Не совсем… Солнце еще высоко стояло над синуэсскими холмами. Все рабы в это время были заняты погребением тех несчастных парней, которых ночью побили римляне…
— И что же, Гиппий, что же?..
— Когда я стал рассказывать о том, что здесь произошло, Мемнон, узнав о тебе, побледнел и схватился за голову. Больше уж я от него не услышал ни слова. Он так убивался, бедняга, что забыл попрощаться…
— О, боги! — прошептала Ювентина.
От этой неожиданной и радостной вести она вдруг почувствовала слабость в ногах и опустилась на кровать.
Лицо и глаза ее сияли счастьем.
— Жив! Жив! — с упоением повторяла она, не сдерживая слез радости, струившихся по ее щекам. — Ах, если бы и он знал, что я жива!.. Но ничего! Я знаю, как его найти. Только бы боги его сохранили!.. О! Как я счастлива!..