Ветер уносит время и наши слова о нем. Утро стучится в темя новым голодным днем. И мир рождается снова в боли и пустоте. Но свет предвечного Слова сияет в его высоте. А значит и нам рождаться, и нежностью вновь дышать, пока пустое пространство собой не заполнит душа.

я думал, что мир — это звук я думал, что жизнь — это нежность рук я думал, что смерть — это тишина перед хором я думал, что время — это двух стрелок ссора но оказалось, что мир — это усталость ветра но оказалось, что жизнь  — ожиданье рассвета что стрелки  ссорятся только с вечностью и что мы обесцвечены нашей беспечностью А хор небесный звучит  постоянно, но мы не слышим его, вот как странно…

Молчанье длилось и росло, как снежный ком, как день без смысла. А я не знал, что все прошло, и что вокруг простые числа. Что жизнь не делится на два, и на себя, конечно, тоже. И бесполезны все слова, и мир безжалостно тревожен.

Когда иллюзии уходят и оставляют адрес свой, мы вспоминаем о свободе и жизни тихой и простой… И мир вдруг делается легким, прозрачным, нежным и пустым. И долгим выдохом из легких уходит прошлое, как дым.

Приступ ужаса нахлынул, сбив меня, как ветер, с ног. А потом схватил и кинул в бесконечность, как снежок. И лечу в пространстве черном, страшном, ледяном, пустом… Ах, зачем ходил я гордым, бытие считая сном?.. Как безмерно одиноко в черном космосе лететь!.. И в дыханьи теплом Бога душу маленькую греть.

Был день как день и тихий вечер спокойно в комнаты входил. Он не был радостью отмечен, но грустным тоже вряд ли был. Но что-то было в нем иное… Как будто вечности укол. И в ранних сумерках с тобою мы сели ужинать за стол. И я не мог понять источник своей неведомой тоски. И целовал устало ночью твои прозрачные виски.

Достать из шкафа камертон и струны подтянуть как надо. И вновь давно забытый сон сыграть по нотам листопада. И дирижировать дождем, уча его стучать по крыше, как вечность в твой стучится дом, когда ты прогуляться вышел.

Гордость взяла свое… и ушла домой. И радость взяла свое и ушла домой. И нежность взяла то, что хотела, и уснула спокойно. И даже боль забрала свое барахло и бесшумно удалилась в темноту. И вот сижу я за столом, опустошенный, раздавший себя по кусочкам. И никому больше ничего больше от меня не надо. Ну и слава Богу!..

Я весь вечер провел в ожидании. В ожидании гостя из Дании. Одинокого и единичного, что прославил величие личного. Я сидел над великою книгою, Я читал, как он вечностью двигает. И не мог я уснуть в ожидании, в ожидании гостя из Дании. И прочел я про опыт отчаянья… И созрело мое ожидание. И узнал я, что опыт познания — Лишь Вселенной незримой сияние. А рассвет одарил меня нежностью. И повеял небесною свежестью. И сидел,  словно ангел,  на здании грустный гений из маленькой Дании.

на линии дождя опять обрывы. пунктир осенних капель исчезает. и листья для последнего полета готовят всю накопленную нежность, которую узнает, может быть, простое одиночество того, кто только что пометил ожиданьем остаток жизни, и кто теперь свободен и прозрачен, как небо в паутине голых веток.

Пустота  — это место, где живет много маленьких злых минут… Душа — это место,  где живет много светлых радостных                                                                               воспоминаний… Сознание — это место, где пустота воюет с душой… А подсознание — это место под созанием,     где хоронят погибших в этом бою…

— Я не люблю, когда  приходит осень, — на улицу взглянув, ты мне сказала. В уютном, чистом, маленьком кафе мы пили с тобой кофе и смотрели, как ветер обрывает с веток листья и кружит их в каком-то рваном ритме. — В ней все напоминает о пределах… Пределах наших чувств и всей природы, которая диктует настроенье. Я промолчал, не зная, что ответить. Ты кофе отпила и закурила… И как-то отрешенно посмотрела. Мне показалось вдруг, что ты не здесь, а бродишь в ненадежном своем прошлом, куда мне не проникнуть никогда. Молчанье тяжелело, словно туча, И я тогда ответил наугад: — Но осень — это только время года, Часть круга, только часть, ты понимаешь? — Да, да, конечно, часть… всего лишь часть… Я видел, что ответ твой машинален… И ты меня не слышишь… На часах сливались стрелки, новый час рождая. И я смотрел, как капельки дождя упали на мощеный тротуар. Одна, вторая… Зонтики раскрылись и улица как будто стала уже, заполненная пятнами цветными. — Хороший кофе… Голос твой был  нежен, но в нем была как будто бы усталость. — Пределы чувств… Но разве это плохо? Спросил я, ощущая, как досада Меня кольнула в самой глубине. — Да нет, конечно, нет… Без них — нам крышка. А с ними — просто маленькая жизнь… Ты улыбнулась, кофе отпила. — А впрочем, все схоластика сплошная. — Вот именно! Зато я знаю точно, Что в эти дни ты слишком много куришь. И слишком часто в прошлое уходишь. Туда, где нет меня. — А ты ревнуешь? — Не знаю… Нет… Конечно, да! Ревную! Меня там нет. — Ты прав, тебя там нет. Но в данном случае причина не в тебе. — А в чем же? В том, что там живет другой? — Скорее в том, что там живет другая. Другая я… — Другая ты? — Другая… И главное,  другое наполненье пространства внешнего и внутреннего тоже. — Прости, но я тебя не понимаю… Ты снова замолчала, а потом вдруг резко сигрету потушила, встряхнула головою и сказала: — Да ладно нам грустить! Давай пройдемся. Мне хочется под дождь,                             под дождь,                                             под дождь!..

Душа запуталась в дожде, как птица в проводах. И снова листья на воде, И капли на ветвях. На мокрый след чужой любви так страшно наступить. Плыви, мой светлый  день, плыви… Я снова буду жить. И буду слушать этот  дождь, от осени чуть пьян. А ты в забвенье  уплывешь, как лодка в  океан.

Никаких различий Больше на пути. Только возглас птичий "Господи, прости…" Да наркоз привычки — Утро, вечер, ночь. И сгоревшей спичкой снова сутки прочь. В глубине колодца Черная вода. И с небес сорвется Вечность, как звезда.

1. Галактики встретились и взорвались в глубинах вселенной. от их взрыва качнулась вечность, и ты вздрогнула в своем глубоком сне. А утром убежал кофе, и наша собака не вернулась домой. И ветер сорвал со стены объявление о ремонте холодильников. …Так начинался первый день нового мира. 2. Галактики встретились в небе ночном. И мертвый, проснувшись, запел о живом. И небо свернулось как свиток, И кончился жизни избыток. Казалось, вселенная сходит с ума. И кончилось время в уютных домах. И души поплыли к истокам, Как память по огненным строкам… Но вот наступила великая тишь. Лишь дни, как сосульки, все капали с крыш. И замерли звери и люди, И солнце мерцало в сосуде. И красная в небе парила луна. И омут веков стал прозрачным до дна. И все возвращалось к началу, Как старый корабль — к причалу. И сжалось пространство, как жизни шагрень. И кажется, был бесконечным тот день. И сумерки были свинцовы. И ангелы были суровы. Отравлены реки, и воздух так густ, Что кажется каменным розовый куст. И вечность свой образ итожит, И суд начинается Божий.

бестелесное… лестницей быта спустишься в бездну… неизвестное… уравненье решать каждый день… каждый день кричать "я воскресну!"… мыть временем стену своего отчаяния… вжиматься в нишу невидимого непослушания… сбрасывать на ночь, как одежду, знания… и давить, как комаров, зудящие обещания… говорить о небесном, поднимая к небу лицо, чтобы глотнуть из бутылки… смотреть как на стенах тени слов колышутся… и опускать ржавые бесценные дни в копилку той самой вечности, которая произносится так же, как и пишется, без всякого понимания, почтения или трепета тупым карандашом вечера за легким ужином, пока на грани ручного безумия и его легкого лепета ты бродишь по прошлому лабиринтом полуразрушенным…

Не уходи в свой мир молчания… Не уходи в свой темный сон. Пускай тревога и отчаянье к тебе подходят с двух сторон. Ты ускользни, взлети над будничным. Забудь про ударенье дней. И слейся с ровным шумом уличным в потоке медленных огней…

Мне не понять твоих желаний. Твоих изменчивых минут. И пульс невольных оправданий мне чужд, как бесполезный труд. Но как узнать твое мне имя? Как удержать тот хрупкий свет, который исчезает в дыме твоих усталых сигарет?..

забвение пробелы в тексте. медленное движение сквозь пустоту к начертанию нового имени. ощущение спирального времени. и нежное — в тишину  — любишь ли ты меня? забвение. ощущение чистой белой бумаги. и красоты молчания. И возвращение тонкой радости узнавания, когда, как бабочка на острие шпаги, душа замерла, отдыхая от прошлого знания. И вечность дует на прозрачные крылышки и шепчет ей нежно "до свидания, душа, до свидания…"

Целовать тебя до дрожи — Шею, плечи, грудь, виски. Каждый сантиметр кожи, каждый миллиметр тоски. Целовать тебя до боли, до слепого забытья. Крепкой дозой алкоголя ты во мне, любовь моя. Не наступит отрезвленье и похмелье никогда. Только наших тел биенье, только наши города… И в иллюзиий прекрасной исчезают имена. Лишь луна сияет ясно в черной пропасти окна.

Вечер… Медленное движенье. Завораживающая темнота. Смутный образ другого рожденья, где еще не поблекли цвета. Где устам предстоит разомкнуться и о нежности вечной петь. И любви забытой проснуться, чтобы сердце снова согреть. Смутный образ, такой тревожный. Созерцание смерти дня. И спокойная невозможность на волнах качает меня.

Никто, никто не скажет, Что он хотел сказать… И узел не развяжет — Его не развязать… Но в строчках непонятных Пульсирует тоска. И, пустотой объятый, Он делит жизнь песка… Точней, сказать песчинки В прозрачных куполах. И времени слезинки У вечности в глазах.

Я выходил, и я вернулся в простое множество имен. И день опять перевернулся, и легким сделался как сон. Дыханьем вечности согретый, он тяжесть времени терял. И новой красоты приметы Он незаметно обретал. А за окном сгорает осень спокойным медленным огнем. И мы вдруг слово произносим, Совсем не думая о нем. Но кто-то в нас, живой и сирый, все тщится этот мир понять, чтоб нежный свет иного мира с прозрачной мудростью принять.

вдруг объявилась грусть и сделала день черно-белым. выбрала себе самую маленькую комнату. сидит, смотрит на нас в окно. и никого не видит. потому что она слепа от рождения. а мы приносим ей чай на подносе и скудные крохи своих воспоминаний…

Каким веселым бредом ворвался ты в мой мир? Ты учишься победам, гуляка и кумир. А я учусь смеяться и падать в пустоту. Сюжетом повторяться, И горечью во рту. Топор — твоя работа. Моя — тончайший стиль. Тебе — до поворота, мне до конца, сквозь пыль. Через пустыню боли в мой город-изумруд, где не играют роли и никогда не врут.

Уйти навсегда и вернуться. На голос идти как свет. В плечо, словно в пристань, уткнуться, Забыть нищету своих лет… И нежное нежным измерить, И светлому свет подарить. И снова в родное поверить. И вновь после смерти ожить…

Давай с тобой писать про дождь… Он словно символ ожиданья. Когда чего-то долго ждешь, приходит вдруг иное знанье… Так ожиданье новых слов к нулю низводит их значенье. Дождь утешает стариков и говорит им о забвенье. Свобода ничего не ждать. Свобода жить воспоминаньем… Свобода мир не понимать, даря дождю свои желанья. В осенний вечер дальше жить. В забвенье, в пустоте, в разлуке. За все судьбу благодарить, особенно за боль и муки… Дождь как лекарство от тоски, когда тоску тоскою лечат… И спят как дети старики, И души их горят как свечи.

Как странно, что слова идут вразброд… У каждого  свой угол отчужденья. Но каждое о нежности поет в мучительной попытке воплощенья. В стремительном потоке бытия мелькают листья, образы, недели. А мы с тобой опять, любовь моя, наш вечер на любовь и память делим…

На простом бумажном пароходе уплывет неведомо куда вечное стремление к свободе, что давно погасло, как звезда. Но покуда жив последний лучик и надежды слабый ветерок, я плыву по компасу созвучий, чтоб найти заветный островок… Там, где есть свобода от свободы. И любовь прозрачна и чиста. И исчезнут горести и годы, как слова с кораблика-листа.

Ты от предательства становишься сильнее… Но тем  быстрее уменьшается душа. Так фотография от времени темнеет, И время замирает, не дыша, Чтоб удержать тот облик уходящий, Тот первозданный образ чистоты, Когда ты был собой и настоящий, Когда еще себя не предал ты… Когда, любя сильнее всех на свете, Ты был дыханием и взглядом каждым жив. И в нежной неуверенности — светел, И в робком ожидании   — стыдлив.

Во мне настала ранняя зима. На дне мерцала первая звезда. И сумерки ходили по домам, и город захватили без труда. В заснеженном  пространстве вдруг повис вопрос о бесконечной белизне. И медленно звезда летела вниз, чтоб оказаться навсегда на дне.

Взглянув на отраженье отраженья, Я вдруг увидел трещину в мирах… И образ твой мелькнул неясной тенью, И снова растворился в зеркалах. Какой щемящей нежностью пугливой, тебя влечет к опасным зеркалам? И к высоте прекрасно-молчаливой, И к одиночества мерцающим мирам. Тебе бродить в неведомых пространствах, Где облик твой запомнит тишина. А мне — пустое бремя постоянства, Орфея взгляд, и память, и вина…

Мне бы узнать свое имя… Или хотя бы ответ… Мне бы услышать голоса своих друзей… Я сижу здесь пятьсот семьдесят восемь лет. И мир становится все темней и темней… И слов запас иссякает с быстротою, завидной для многих. И я учусь наивысшему искусству — молчать. Но когда дикая мысль возникнет опять на пороге, Я знаю, как ее достойно и мирно принять. А врачи — они носятся как белые кролики, То с кипой бумаг, то с глазами, полными дней. Они садятся за свои бесконечные столики, Чтобы сделать вид, что стали чуть-чуть сильней… Они делают вид,  что от них зависит так много… Но они лучше всех знают, что это не так. И по ночам они пытаются спросить у Бога, Как им дальше лечить нас, и себя им вылечить как… Они борются за наш разум, и препарируют душу. Они говорят, что страхи наши пусты. А я вижу, как душа их рвется наружу, И халаты их белые просто смертельно чисты. И каждый раз, принимая таблетку от вечности, Я говорю "спасибо" и улыбаюсь сестре. Я теперь другим пример спокойствия и беспечности, Я живу, как зверек, в своей неприступной норе. И мой разум светлеет, и с каждым днем он яснее. И радость переполняет меня, и выливается через край. А мир становится все непроницаемее и темнее, И все дальше и дальше когда-то утерянный рай…

На пальцах свежие порезы. На сердце — старые рубцы. Мороз соединил железом мои начала и концы. Глотать холодный рваный воздух, Скользя по краю пустоты, Где как иголки, колют звезды, И где меня не помнишь ты… Наш мир как будто наклонился, чтоб капли прошлого стряхнуть. Я безнадежно изменился. Но я вернусь когда-нибудь… Когда забудешь навсегда ты Слова, не сказанные мной. И взгляд мой грустно-виноватый, И мир мой, грустный и пустой… Когда родится образ новый И звук достигнет цели вдруг. Когда трепещущее слово, Как птица, вылетит из рук.

Сквозь мое  молчание светится вина… Сквозь твое молчание — полная луна… За моею нежностью — горький привкус дня… За твоей нежностью — поиски меня… За моими строчками   — будущего взгляд… За твоими точками  — прошлый листопад… Под моими пальцами — хрупкое стекло… Под твоими пальцами — все, что не прошло… У тебя  — надеждами занесло окно… У меня — по-прежнему тихо и темно… За моим молчанием — вечное "прости…" За твоим молчанием  — чистота пути… Замер в ожидании снежный мир в лесу… Красоту молчания я тебе несу… Легкую,  бескрайную, вечную без слов… Как надежду тайную, книгу светлых снов… Хрупкая и нежная — нам не донести… Мир застыл заснеженный… Вечное "Прости…"

Безмятежно, легко и красиво Ты оставишь свои небеса, Чтобы стать безнадежно счастливым, И увидеть родные глаза. Чтобы вспомнить иное рожденье И услышать, как сердце стучит. И принять благодарно сомненье, И узнать, как надежда молчит. В плотном воздухе лица и судьбы. Голосов бесконечная вязь. Наши ангелы нас не осудят И заступятся позже за нас.

То, что было послезавтра к нам вернется во вчера. И опишет новый Кафка наши дни и вечера. Наши страхи и кошмары, И блуждания во тьме. Был и я когда-то старым, жил у времени в тюрьме. А потом оковы скинул И проснулся молодым. И безумный мир покинул светлым, мудрым и пустым.

Тишина… Ожиданье свободы. Ожидание снега и сна. Чем прозрачнее образ природы, Тем прекрасней ее тишина. И в холодном присутствии ночи, На краю опустевших миров, Ты до боли увидеть захочешь Как снимается с тайны покров… Как привычка потерянно бродит, на стекло ледяное дыша. И, готовясь к последней свободе, замирает в испуге душа.

Железная явь телефона —  навязчивый старый мотив.  Мерцает бельмом воспаленным  в сознании: я мыслю, я жив.  Я мыслю… Сиречь существую.  И, может быть, даже живу.  И профиль твой нежный рисую,  И в небо надежды плыву.

Грозя спокойным отчужденьем, Пришла привычная зима. Посеребрила ночи тени и все уснувшие дома. А в глубине пустых объятий таилась призрачная боль. И звезды сыпались на платье, И не кончался алкоголь.

Холодным зеркалом привычка твой нежный образ отразит, как время отражает спичка, когда в руке твоей горит. Как отражает снег, летящий с ночных невидимых небес, наш день, простой и настоящий, и серебристый зимний лес. Тепло домашнего уюта так мягко усыпляет грусть. И, продолжая верить в чудо, я вновь во сне к тебе прижмусь. А вечер спичкой догоревшей крошится в пальцах декабря. И я, на сон свой постаревший, Увижу вечности моря. Увижу образ пониманья И дальний свет души твоей. И между нами расстоянье Короче станет и страшней.

Когда мы встретим Рождество Когда зажжем свечу простую, Мы вспомним Жизни торжество И мира ипостась иную. В поющих небесах звезда Укажет путь уставшим душам. И сотворится вновь вода, И воздух, и моря, и суша. И ангел воспоет хвалу, И чудо радости свершится. И вечер позовет к столу, Чтоб  с ликованьем этим слиться. Как свет играет в хрустале!.. И полнятся вином бокалы. И Бог родился на Земле, И как звезда, она сверкала.

Полнолунье… Серебряно, сырно… И летают над городом сны. И в домах, безнадежно квартирных, Кто-то бредит отравой луны… Кто-то жжет свою жизнь, как бумагу. Кто-то пишет письмо пустоте. Кто-то верит случайному знаку И рисует судьбу на холсте. Кто-то ждет в бесконечной надежде и все тщится постичь этот мир. Кто-то знает, все будет как прежде, В этих сотах уснувших квартир. Кто-то выключит свет свой усталый и, укрывшись забвеньем, уснет. И звезда на его одеяло Как слеза с высоты упадет.