Спор с Татарином закончился дракой. Татарин намного выше и крупнее меня. Драться с ним не хотелось. Спор некому было рассудить и ничего не оставалось, как предложить: "Давай выйдем". Я надеялся, что Татарин откажется. Он не отказался и беспорядочно задрыгался. Я суматошно подлетел к Саттару и мне повезло: с первого же раза попал

Татарину по носу. Пошла кровь, Татарин заревел.

Татарин вовсе не татарин. Звали его Саттар и был он уйгуром.

Обозвал его Татарином Жума Байсенов. Обозвал так, потому что Саттар среди всех нас был чересчур хитро-мудрым.

Саттар чистил нос у водопроводной колонки, я держал ручку колонки. Подбежал Жума: "Быстрей! Эдька зовет!".

Наш двор от Эдькиного разделял деревянный забор. Со стороны двора

Дживаго и Байсеновых к забору прилепилось несколько построек.

Со стороны нашего двора, у забора, пригнув голову, махал нам рукой Эдька. Мы подбежали. Что такое? Прижав палец к губам "т-сс",

Дживаго показал глазами на заборную доску. Мы с ходу все поняли и выстроились в очередь за Эдькой.

В доске был выбит сучок и в дырку ту сейчас глядел Эдька. С той стороны, между сараями, из летнего душа доносились приглушенные женские голоса.

Эдька оторвался от забора и кивнул мне. "Смотри".

Мылись двое. Всем нам хорошо известная девица и мама нашего общего друга.

Девушка, оголенная до спортивных плавок, водила одной рукой через плечо мочалкой, а другой что-то показывала матери нашего друга.

Мама нашего общего друга мылась основательно. Она подставляла лицо медленно бежавшей из душа струйке воды, неторопливо, поочередно поднимала с размыленной решетки и вытягивала, словно любуясь, впереди себя скульптурные ноги.

С толку сбивал низ живота матери друга. То, что было у нее там, я не видел, когда листал репродукции в альбомах из библиотеки

Какимжановых. Мне показалось, что то, чем было устлано основание живота, было намного запретнее, постыднее того, что оно собой прикрывало. Здесь ничего не должно расти. Все это было так же нелепо и оскорбительно, как и догадка, что они тоже ходят в туалет за тем же, за чем и мы, пацаны.

Будто чувствуя, что за ней подглядывают, женщина словно наставляла меня. Гляди, гляди мальчуган! Не расстраивайся. Успокойся и все будет у тебя замечательно. А пока гляди себе на здоровье во все глаза. Гляди сколько тебе угодно. Где еще тебе выпадет увидеть такое?

С некоторых пор мне нравилось подстригаться. Ближайшая парикмахерская размещалась в тупиковой комнате гостиницы, что стояла через дорогу от дома. В парикмахерской всегда горел свет, беспрерывно бормотало и пело радио, и стоял запах переглаженных простынь.

Дебелая парикмахерша усаживала меня на широкую перекладину, уложенную на кресельные подлокотники, повязывала на шее простынку и плавным касанием фиксировала мне голову: "Держи так". Я закрывал глаза и думал: почему и откуда у парикмахерши такие невесомые руки?

Специально научиться касаться столь едва осязаемо едва ли где научишься.

Клацая машинкой, она кружила вокруг меня, то и дело мягко прижималась ко мне. Напряжение покидало меня и я чувствовал всем своим существом ее внутреннее тепло, еле уловимый запах податливой плоти перебивал все другие запахи в комнате, проникал всюду, овладевал целиком и полностью мной. Она вновь касалась меня и было немного не по себе при мысли, что парикмахерша вдруг нечаянно откроет, как мне сейчас необыкновенно хорошо. Стрижка подходила к концу и я про себя просил ее не торопиться.

Она смахивала салфеткой с моего лица налипшие волосики и отряхнув простынку, пробуждала меня: "Ну вот и все".

Я открывал глаза и из зеркала на меня глядел испуганный, заморенный малец.

Казинок – это два пруда – верхний и нижний – в парке Горького.

Привел нас купаться на Казинок Эдька Дживаго. Купались на нижнем озере, под мостом, который протянулся метров на пятнадцать до островка с летним рестораном.

Парковские ребята прыгали в воду с притолоки моста солдатиком.

Парковским все нипочем. Нам же с моста прыгать еще рано. Разве что

Эдьке можно. Но и он вошел в воду с берега. Вошел, в несколько гребков одолел проливчик и крикнул: "Здесь с ручками! Плывите сюда!"

Держаться на воде учился я в фонтанах у Дома правительства. Вода в фонтанах доходит по грудь. Мне казалось, что купание в фонтанах научило меня плавать. Здесь же, на Казинке я засомневался.

Пятнадцать метров, что отделяли от острова, предстояло мне не прошагать по дну, как это проделывал я в фонтанах, – здесь надо было проплыть по-настоящему.

Раз пришел со всеми – показывать, что не знаешь, как быть, нельзя. Еще больше разволновался, увидев, как Татарин двумя нырками проплыл туда и обратно.

Надо что-то делать и я, ступил в воду. Сразу же неловко заскользил по глине. Как остановиться, если не за что ухватиться? Я сел на дно и сколько было сил, затормозил руками. Остановился только, когда угодил избитым задом в ямку.

Сидя по горло в воде, оглянулся. От берега метра два. Нет, если уж полез в воду, то надо вставать и кончать с проливом. Я поднялся и тут же страшно захотел сикать. Снова огляделся. Кругом стоял галдеж.

Пацаны сигали в воду с моста, плыли в размашку. Никто на меня не смотрел.

За то, что испорчу вкус казинковской водички я не переживал.

Испортить получилось не сразу и я для вида гребками разводил вокруг себя воду. Со стороны могло показаться, что так я привыкаю к воде и вот-вот поплыву как все.

Наконец получилось – внутри разлилось тепло. Снова осмотрелся.

Никто не логадался? Нет. Я повеселел. Откуда им, недотепам прознать, что теперь-то они купаются в справленной мной нужде?

Подался вперед и поплыл. Ничего перед собой не различая, я быстро загребал. В какой-то момент подумал: проплываю место, где всем нам было с ручками. Плыл я быстро и так же быстро устал. Все. Хватит.

Надо остановиться, перевести дух.

Попробовал встать. Нащупать ногами дно, даже погрузившись с головой, не удалось. В этот момент я и узнал, что такое не знать под собой дна. С перепугу я хлебнул несколько глотков, враз охладел и суматошно рванулся наверх. Хотел крикнуть, но вместо крика опять хлебнул воды и на мгновение увидел перед собой оставленный берег и то, как Эдька прыгал на одной ноге, выбивая ладошкой попавшую в ухо воду. Изо всех сил я забил ногами и по собачьи развернулся к берегу.

Плыл долго, неизвестно сколь долго. Теперь я знал: если перестану дрыгать ногами, то на этот раз непременно и окончательно захлебнусь.

Плыл я, не поднимая головы. Понял, что спасся, когда услышал, как кто-то сказал: "Ты что это? Давай руку". Руку протягивал Татарин. Я ухватился за его кисть и выполз на берег. Пацаны выжимали трусы. Нам надо было торопиться в цирк. Доктор велел не опаздывать, представление начиналось в три часа дня.

Прошла неделя, как брат работал униформистом в цирке Шапито.

Циркачи прикатили из Москвы и раскинулись шатром на пустыре у

Соснового парка. Доктор пришел в парк менять марки из альбомов

Валентины Алексеевны. Тут то и подошел носатый дядечка, попросил показать коллекцию.

Носатому марки понравились. Он оказался клоуном. Доктор обрадовался и подарил клоуну все марки Шефа, и оказался в униформистах.

Младшие пацаны ходили без билета только днем, старших Доктор проводил и на вечерние представления. Дневная программа победнее вечерней: фокусник выступал только вечером. В цирке интересней всех фокусник и велофигуристы. Побывал на полной программе всего раз и ждал случая с кем-нибудь из взрослых снова сходить в цирк вечером.

В ожидании подходящего случая я прыгал на панцирной кровати в детской и кричал: "На манеже велофигуристы Мицкие!" Я хлопал за зрителей и на арену выезжали Мицкие. С задранными кверху рулями велофигуристы, выбросив в обе стороны руки, крутили невидимые педали и улыбались ослепительно накрашенными глазами.

Фокусника не получалось изобразить. За ним не уследишь.

Доктор долго уговаривал родителей сходить в цирк. Отец с матушкой мало, что знали о цирке вообще, но, подумав, решили, что для них же спокойнее, если Доктор последние школьные каникулы проведет под присмотром взрослых. Когда же Доктор позвал их в цирк, артачилась больше мама. Она фыркала: "Шайтанын ойын".

Первым делом брат повел родителей знакомить с Эмилем Билляуэром, носатым клоуном. Билляуэр уверял папу с мамой в широкой своей известности по стране. А что приехал в Алма-Ату, так это так, для денег. Вообще же на лето он собирался с другим составом на гастроли в Румынию. Но в поездке по Казахстану обещали заплатить больше. Вот он и не устоял.

Билляуэр похвалил Доктора. Как похвалили брата канатоходцы

Тереховы и велофигуристы Мицкие. То, как не могли нарадоваться на

Доктора артисты, почему-то насторожило отца. Он нахмурился. Мама на казахском проворчала. Что, мол, это не работа – убирать мусор за столь легкомысленнвми людьми.

Доктор усадил нас во втором ряду и представление началось.

В паузах между номерами публику развлекал Билляуэр. Чем более дурацкую шутку отпускал клоун, тем больше веселились зрители.

Униформисты бегали по манежу с шестами и спицами, Билляуэр пинками в зад подгонял их.

Доктор возился с перекладиной, когда к нему подлетел Билляуэр и то ли дернул за фалды, то ли толкнул куда-то вбок костылем. Брат упал замертво на опилки. Я похолодел: Доктор изображал смерть натурально. Мне показалось, что брат или в самом деле мертв или уже при смерти. Я посмотрел на родителей. С брюзгливыми лицами они хранили молчание. Кто остановит Билляуэра? И придет ли кто-нибудь на помощь брату?

Коверный подошел к лежавшему с покойницким лицом Доктору и перехватил костылем брата за шею. Он поднимал брата с опилок безжалостно механически. Доктор, подчиненный воле клоунского костыля, поднимался, не сгибаясь и, едва принял вертикальную стойку, с форганговых высей грянул марш. Брат открыл глаза и по мановению клоунской палки подлетел к Билляуэру. Сморталировал заправским гимнастом и приземлился, спружинив с каучуковой ловкостью. Выбросил вперед руку и легким скоком понесся занимать место у форганга.

На следующий день он отпросился с работы помочь матушке с битьем ковром.

С утра Доктор куда-то исчез. Маме надоело ждать и она велела мне позвать его.

– А где он? – спросил я.

– У Валентины Алексеевны. – бесстрастно сказала матушка и добавила. – Передай, пусть срочно идет домой.

Я побежал на третий этаж. Позвонил в дверь. Прошла минута. Дверь

Валентина Алексеевна не открывала. Я снова позвонил. Никто к двери не подходил. Что он там делает? Я стал звонить беспрерывно, наконец щелкнул ключ в замке, дверь распахнулась.

Передо мной стояла Валентина Алексеевна в халате и прозрачной косынке на голове. Взгляд у нее был рассеянный. Я ничего не сказал и, не желая верить догадке, побежал в дальнюю комнату.

На кушетке лежал Доктор и застегивал штаны.

У меня сдавило дыхание.

– Ты…Ты что делаешь?

Доктор лыбился. Поднялся с кушетки взял меня на руки и подбросил к потолку. Я вырвался и побежал во двор.

Удивлялся я матушке. Она то откуда знала про все? А если знала, тогда почему делала вид, что ничего не происходит?

Через два дня Доктор с цирком уехал в Усть-Каменогорск. Вернулся в конце лета. Женька Клюев, Бронтозавр, Джон с открытыми ртами слушали на балконе рассказы Доктора о его проделках с циркачками.

С малых лет Доктор привыкал к самостоятельности. В сорок пятом и сорок шестом годах вставал в пять утра и шел занимать очередь за хлебом. И почти всегда успевал отоварить карточки. В сорок восьмом пошел в первый класс. Корреспондент "Акмолинской правды" на торжественной линейке спросил: "Ребята, кто из вас знает нашу главную песню?" Дети задумались. Но тут вышел из строя Доктор и запел: "Широка страна моя родная…". Школьная линейка подхватила песню, а через день и газета похвалила бойкого первоклассника. В пятьдесят пятом Доктор победил на городской олимпиаде по литературе

– за сочинение он получил первый приз – книгу Джона Рида "Десять дней, которые потрясли мир".

Брат охотно таскал меня за собой. Много чего увидел я благодаря

Доктору. С ним вместе встречал я и Хрущева. Брат прибежал с улицы и крикнул: "За мной! Народ встречает Хрущева!".

Никита Сергеевич ехал в открытой машине вверх по проспекту

Сталина. Милиция в рупоры призывала соблюдать порядок, не выходить на проезжую часть. Куда там. При появлении кортежа народ схлынул с тротуара и запрудил дорогу. Люди метались, перебегали с одной стороны на другую. Я растерялся. В кутерьме мне ничего не увидеть.

Не долго думая, Доктор поднял меня над собой и усадил к себе на шею.

Я успокоился и завертел головой во все стороны. Теперь я видел все.

Миновав Комсомольскую, кортеж замедлил ход. Хрущев опирался на спинку переднего сиденья и что-то кричал. Должные ехать впереди и по бокам, мотоциклисты тоже сбивали порядок. Они вырвались вперед, а потом вдруг, ни с того ни сего, разом остановились рядом с нами. Из глушителей мотоциклетов густо валил дым. Седоки беспорядочно лупили ногами по сцеплениям. Дымом обволакивало встречающих, вереницу кортежа. Мотоциклы тарахтели и не желали заводиться. Их уже объезжал

ЗИС с кинооператорами, а мотоциклисты продолжали отчаянно буксовать на ровном месте. Следом за киносъемочной шла машина с Хрущевым. В

Никиту Сергеевича со всех сторон летели цветы. Главная машина поравнялась со мной и Доктором, я подпрыгнул на шее брата и самым радостным на свете человеком закричал во все горло: "Хрущев!

Хрущев!…".

Никита Сергеевич широко, по-доброму улыбнулся и помахал мне желтой соломенной шляпой. Из всей беспорядочной гущи незнакомых ему людей он выбрал одного меня! Я чувствовал, я видел своими глазами: приветственный взмах шляпы руководителя страны адресовался именно мне.

Мотоциклы вновь повели себя непонятно. Как по команде перестали тарахтеть, враз зачихали, с нарастающим треском заревели и в облаках дыма автомобиль Хрущева ушел вверх по проспекту.

Доктор заканчивал десятый класс. В какой институт поступать – родителям думать не надо было. Друг Ануарбека Какимжанова работал ректором технологического института в Чимкенте. В конце июля брат уехал поступать в институт, а Шефа, Джона и меня родители отправили в пионерлагерь

Я попал в отряд для дошколят. Фанерный домик наш с высоким крыльцом особняком от остальных горбился на холмике.

Выходя на крылечко, от нечего делать, я долго смотрел на ребят.

Пацаны кричали, играли в догонялки. Не мог я разобрать: чему они радуются? И почему уныние не оставляло меня здесь, где как говорил

Шеф, мне будет обязательно хорошо и весело.

Понемногу до меня стало доходить, что мне положительно чего-то не хватает, чтобы быть такими же здоровыми и жизнерадостными как все.

Разыгрывалось первенство лагеря по футболу. На большой поляне сошлись отряды Шефа и Джона. Братья были капитанами отрядных команд.

Какие они были дома, такими они оставались и на поле. Шеф подчинял игру своих ребят единственной задаче – во что бы то ни стало победить. Джон на поле забывал о том, что он капитан команды, думал прежде всего о фейерверках, заигрывался, ломал коллективную игру. Он заставлял ждать товарищей, когда ему надоест в одиночку пробиваться к воротам. Джон прокидывал перед собой мяч и старался не просто убежать от соперника, а непременно обвести. Он играл не на команду – на зрителя. Когда Джон финтил на скорости, тогда ему иногда удавалось обойти двух-троих соперников. Если же вздумывалось обыграть стоя на месте – получался пшик.

После игры я не подходил к Джону. Раза два при встрече на лагерной тропинке он шипел: "Отвали на пол-штанины…". Шеф не стеснялся брата-дошкольника. Но он постоянно вертелся среди ребят и про меня если и вспоминал, то только когда мы невзначай сталкивались на пол-минуты в столовой.

Смена превратилась в ожидание возвращения домой. Так бы и нечего вспомнить, если бы не разговоры с пареньком из шефовского отряда.

Было похоже на то, что он, как и я, не любил бегать и прыгать как все, и никуда не спешил. Поболтали мы и появился у меня если не друг, то товарищ, с которым можно было дотянуть до конца смены.

Пацаны носились, а я рассказывал пареньку все, что слышал от взрослых. Он слушал меня внимательно и из вежливости не поправлял меня даже тогда, когда я нес откровенную отсебятину.

Однажды он привел с собой пионеров из первого отряда. Показал на меня и сказал: "Он знает, как делается атомная бомба".

Это он зря. О том, что атомная бомба делается из урана в нашем дворе знали все, в том числе и я. Не больше. Я так и ответил на вопрос: "Бомбу делают из урана". Один из пионеров принялся допытываться: "Из какого урана?"

– Из урана 235.

– Молодец! – мой товарищ победно посмотрел на пионеров.

Его приятелю мой ответ еще ни о чем не говорил.

– Дальше что?

– Что дальше? – удивился я. – Все.

Пионеры переглянулись. Товарищ мой подмигнул мне. Ну что же ты?

Забыл что я тебе рассказывал? Постой… Но разве так можно? Товарищ улыбнулся. Еще как можно, давай.

Я выпалил:

– Бомба собирается из двух равных половинок урана… Между ними свинец…Это, как его там…Ну… чтобы случайно не взорвалась…

Пионеры отстали от меня.

…Костер догорал. Физрук проталкивал железной палкой к центру огня недогоревшие сучья, ветки. Снопы искр поднимались в ночное небо. Песни спеты, речевки отбарабанены. Скоро отбой. Справа от меня кто-то испуганно крикнул: "Змея!" Лагерный сбор поднялся на ноги, смешался и тут же рассыпался на кучки. Змея где-то рядом. Куда бежать?

Шум и гам перекрыл зычный голос физрука: " Спокойствие! Я ее убил".

Одной рукой физрук держал змеюку за хвост, другой подсвечивал карманным фонариком. Гадюка с разлохмаченной башкой оказалась столь маленькой и худющей, что было удивительно, как ее кто-то из наших заметил ее в темноте.

Убить змею убили. Но оставаться у потухшего костра уже никому не хотелось. Лагерное пространство освещала единственная лампочка на столбе аттракциона "гигантские шаги". Отряд цепочкой – рука за руку

– потянулся за вожатой.

"И-и-и-и…" – девчонки на крыльце с визгом прижимались друг к дружке. Всем хотелось поскорее прошмыгнуть внутрь отрядного домика.

За окнами прошелестел ветер с ущелья. Было страшноватенько.

Страшноватенько становится тогда, когда спать еще не хочется и появляется желание подразнить свалившуюся темноту. Уюту убежища не хватало манящей, как щекотка, жути.

Пацаны наперебой принялись упрашивать вожатую: "Расскажите что-нибудь страшное". Вожатой тоже не спалось и она откликнулась из угла:

– Что же вам рассказать..? Ладно… Будет вам страшно.

Моя койка с изголовья упиралась в потолочную подпорку, ноги выходили к двери. Дверь была на крючке, но я поджал под себя ноги и приготовился слушать.

Вожатая пересказывала рассказ Конан Дойля.

…Это было во сне или может мне показалось…Дверь дернулась, крючок слетел и я одетый спрыгнул с койки. Вышел на крыльцо. Светила

Луна, было видно далеко, до самых заснеженных вершин. У спального домика прохаживался мужчина в плащ-палатке. Остановился в метрах пяти от крыльца и качнул нахлобученным по подбородок капюшоном: "Иди за мной". Без беспокойства и страха я шел меж скрюченных карагачей за незнакомцем. Вдали завиднелись окна большого дома.

Я не слышал мужчины, но понимал команды без слов. Стоило ему остановиться или наклонить капюшон вбок, как тут же во мне возникал его голос.

"Зайдем с черного входа". – велел мужчина. Все произошло быстро.

Так быстро, что не заметил, как очутился в таинственной комнате и нетерпеливо теребил шнурок подозрительного звонка, взял в руки стальной стек и вместе с провожатым хлестал им обвившую шнур серебристо-плетеную ленту. "Пестрая лента!" – закричал я. Я не различал лица человека в капюшоне, но чувствовал, как он загадочно усмехается. Змея уползла в светившуюся у потолка дырочку. Мужчина отошел в сторону. "Наверное, зарядить пистолет". – подумал я.

Я выбежал в коридор. Надо проникнуть в комнату, откуда выпозлает по ночам змея.

Из под двери соседней комнаты пробивалась полоска света. Я толкнул дверь, она поддалась и медленно открылась. Что я видел?

Гримсби-Ройлотта в комнате не было. Вместо него у камина сидели женщина лет тридцати и толстый, с продолжением шеи вместо головы, мужчина средних лет.

На столе перед ними чайничек, чашки, вазочка с печеньем и полная молока большая миска.

Мужчина и женщина пили чай и смеялись. Дама светилась счастливой улыбкой и с обожанием смотрела на толстого. Откинувшись на спинку тяжелого кресла, мужчина держал руку на шее женщины.

Раз Гримсби-Ройлотта здесь нет, то надо уходить. И поскорее, пока они не заметили. Неожиданно женщина вскрикнула. Мужчина-пузырь проглотил смех. Они обернулись. Дама указывала на меня рукой и беззвучно шептала: "Смотри, что у него…"

Действительно, что это у меня? Моя правая рука вместо стека держала змею. Она еле шевелилась.

Женщина всплеснула руками. Ее друг смотрел на меня и молил:"

Пожалуйста, уходи".

Змея обжигала руку. Я бросил ее на пол и выбежал из комнаты.

Длинный темный коридор раскачивался. Комната, где мы стегали пеструю ленту, была заперта. Куда идти? И где человек в капюшоне? Я крикнул:

"Эй, кто-нибудь!" Крик однако задерживался, застревал в горле, с губ слетали мыльные пузыри. Пузыри, не долетев до пола, лопались.

Коридор продолжал раскачиваться. Чтобы не упасть, я присел на пол. В глубине кто-то чиркнул спичку. На мгновение стало светло и я разглядел силуэт человека в плащ-палатке. Он прикурил папиросу и пошел, быстро удаляясь от меня. Я бросился за ним. Качка усилилась, захлопали двери, в коридор высыпали люди. Откуда-то шел протяжный гул, послышался звон разбивающихся стекол…