На небосклоне потухших квартир
Вдруг загорится звезда Альтаир…
Мама раскатывала тесто для бешбармака и лихорадочно предупреждала: "Ахрин заман кележатыр!". Пересказывая степные байки о приближении костоломных перемен, она не забывала предупреждать нас: "Язык зубами!". Держать язык за зубами, никому не говорить о приближении "Ахрина замана" – это все равно, что знать о начале
Третьей Мировой войны и ни с кем, на всякий случай, даже с КГБ, не делиться тайной о наступления дня "Х".
"Ахрин заман" – в переводе с казахского – Страшный суд. Приметы конца света маме неизвестны. Что там будет в начале и в конце
Страшного суда она тоже не знает. Знает она одно – всем нам, домашним кем-то незримо-неведомым велено до срока держать язык за зубами. По ее словам, каждого из нас, домашних, кто нарушит внушенное ей со стороны повеление, ждет расплата, наказание.
В любой казахской семье хранится предание о конце света. Наша семья не исключение. Матушкино предупреждение о Страшном суде в нашем доме обычно ограничивается самим напоминанием. При всем этом
Ситок со значением, твердя "язык зубами!", настойчиво вдалбливает нам в голову, что именно ей назначено кому-то из нас передать эстафетную тайну неясного предзнаменования.
Мама человек безграмотный, в бога верящий от случая к случаю, тем не менее, раз в два месяца она посылает Ситку Чарли купить в продмаге мешок муки, два десятка кусков хозяйственного мыла, пополнить запасы поваренной соли. Плюс ко всему Ситка должен сходить и на Никольский базар: в хозмаге обязательно надо отовариться пачкой
– другой свечек. Мучной резерв с солью должен помочь пережить переломное время. В свою очередь, свечи как будто означали, что помимо голодомора "Ахрин заман" непременно должен сопровождаться повсеместным отключением от электроснабжения.
Матушку еще Джон, когда находился в душевном здравии, обзывал
"паникмахером". Сколько с тех пор прошло времени, – не помню, но к матушкиному паникмахерству давно привыкли и родственники, и соседи.
Раскатывая тесто и, возбужденно бормоча об "Ахрин замане", матушка не скрывала, как много радостных надежд она связывает с приходом новых времен. "Шкын уахыт умытпаймын калай биздин Нурлан бир рет айткан: "Будет и на нашей улице праздник!". – говорила мама.
В эти мгновения глаза ее блестели и наполнялись благодарностью к отверженному сыну.
Паранойя – это мания величия. Мама по природе и необходимости считает себя и психиатром. Говорит, что природа насчитывает тысячу форм шизофрении. Говоря о том, как многого она ожидает для нашей семьи с концом света, Ситок совершенно не подозревала, что рассуждала как обычный параноик. С какой стати "Ахрин заман" принесет именно нам избавление и всеобщую радость? Дело тут даже не в том, что наша семья – зрелище для гурманов от психиатрии.
…Мама сокрушается тем, что не может растолковать почему всем нам следует строго-настрого придерживаться внушенного кем-то ей приказания "язык зубами!". "Шыркынай… Сенин билими маган кудай берсе… Кандай нарсе жасадым!". – качает она в тихом сожалении головой. Не стоит даже сомневаться. Матушке бы немного грамотешки, а к высокой трибуне она бы и сама без труда протолкнулась. А так… что ей остается делать, кроме как неустанно повторять заклинание:
"Язык зубами!".
В головах убогих рождаются опасные для человечества мечты.
Вообще-то, – думал я, – хорошо, если бы Ахрин заман грянул тотчас же, сию минуту. Все наши семейные вопросы сразу списались бы.
Дима, с которым с начала 70-х Шеф работал в институте металлургии, носит густые усы подковой и спереди лысоват. Я дал ему кликуху "Песняры".
Он с 1941-го года рождения, закончил политех, занимается тяжелыми цветными металлами.
Дима к водке расположен не очень, больше любит вино. Шеф тоже предпочитает винишко. Во-первых, выгодней, а во-вторых, вино больше располагает к разговору по душам.
"Песняры" из института металлургии поговорить любит. Так любит, что с перепоя, иногда забывается. В тот раз в большой компании накирялся так, что заговорил вслух о том, что у него накипело:
– Нуртас, не обижайся, но казахи – звери!
Все засмеялись.
Кроме Шефа в той компании других зверей не было – одни русаки.
Дима, похоже, спьяну и подумал, что Шеф или молча проглотит зверя, или посмеется вместе со всеми.
Шеф нисколько не обиделся и с одной банки отключил Диму.
Смех прекратился и после случая с "Песняры" институтские стали избегать заводить при Шефе разговоры о том, чтобы неплохо людям из зоопарка надеть намордники.
В институте работают однофамильцы Ахмеровы. Первого из институтских Ахмеровых зовут Ербол. Он старше меня на год, живет центре, около магазина "Юбилейный", в одном доме с тетей Раей
Какимжановой и работает в лаборатории топочных устройств. Парень увлечен наукой, кроме нее с ним не о чем говорить. Гордится глубиной знаний и не жалует непрофессионалов. Надо ему кого-то осадить, поставить на место, так он, не целясь, огорошивает в лобешник вопросом: "Ты хоть знаешь, что такое изобарный потенциал?!".
Против изобарного потенциала не всякий осмелится, что и возразить. А уж до того, чтобы вместо того, чтобы растеряться и догадаться заглянуть в теплотехнический справочник, то таких в институте и вовсе считанные единицы.
Ербол трудится над диссертацией, привязанной к строительству группы ГРЭС в Экибастузе. Уголь в Экибастузе добывается открытым способом, по расчетам специалистов топлива должно хватить, как минимум, на пятьдесят лет работы шести-восьми электростанций, мощностью каждой по пять миллионов киловатт (мегаватт).
Академик Стырикович говорит: "Для мелкого потребителя выгодным является дорогое, высококачественное топливо… Для нас, энергетиков, лучшим топливом служит топливо дешевое". Уголь в
Экибастузе дешевый, плохо то, что зольность его зашкаливает в иных случаях и за шестьдесят процентов. Десять лет около двадцати сотрудников двух лабораторий КазНИИ энергетики исследуют возможности подавления вредных выбросов. В их числе и Ербол.
Второго Ахмерова звать Темир Галямович. Он ровесник Каспакова, гидротехник, доктор наук, лауреат Премии Совмина страны. Внешне похож одновременно и на Дэн Сяо Пина, и на министра обороны ПНР
Войцеха Ярузельского. Так и зовут его наши мужики – кто Дэном, а кто
– Ярузельским. А кто и просто Дэном-Ярузельским.
Дэн-Ярузельский заместитель секретаря партбюро и имеет от парткома поручение вести с комсомольцами занятия по политико-экономическому просвещению молодежи. Партийное задание Дэн выполняет аккуратно, с должной ответственностью. Не забывает предварить политико-экономический семинар напоминанием о том, кто в доме хозяин: "Недавно Шафик Чокинович говорил так…". Сказать, что
Ярузельский шибко вумный – язык не повернется. Он хоть и доктор наук, но в гидротехнике и близко нет чего-либо подобного изобарным потенциалам или, к примеру, токам коммутации, – вся теория держится на основном уравнении гидростатики – уравнении Бернулли.
В институте кроме него есть еще несколько докторов наук. Это заместитель Чокина теплофизик Устименко, другие ученые, но они кроме того что гидротехники и пожилые, все как один русские или евреи, но только не казахи. На словах директору института вроде без разницы какой нации сотрудник. В то же время у нас все понимают, что если он кому и решится передать из рук в руки институт, то человеком этим будет обязательно казах. Право сие Шафик Чокинович заслужил хотя бы тем, что по рождению институт его, и только его, и в воле прародителя распорядиться наследством так, как ему заблагорассудится.
В любом НИИ хорошо котируются сотрудники с теоретическими способностями. Наш институт не исключение. Какой теоретик-энергетик из Ахмерова мало кому известно. Скорее всего никакой. Повинно в том не столько уравнение Бернулли, сколько то, что у Темира Галямовича представление о том, что такое энергетика, ее главные понятия и категории смутное. К примеру, никто бы не удивился, если бы Ахмеров перепутал энергоноситель с энергоресурсом. Что же до премии Совмина, то ее он получил за использование известного французского метода сброса воды из селехранилища, но никак не за собственную разработку.
Практический гидротехник, каким является, по сути, Ахмеров, во мнении сотрудников института, ценящих теоретиков, сродни, будь он хоть трижды доктором наук, инженеру-проектировщику, но никак не ученому.
С Каспаковым есть о чем поговорить, и потом для Чокина важно умение Жаркена вылавливать из нагромождения несвязанных фактов закономерность, выстраивать перспективу. Каспаков умеет из тумана создавать надежную завесу. Для общей энергетики это важно.
Тем не менее, доктор наук есть доктор наук. По-настоящему никто не знал, как сильно уязвлен Темир Галямович выходом Жаркена
Каспаковича в руководящий запас. Недовольных собой в нашем институте по пальцам можно пересчитать, недовольных тем, как их оценивают окружающие – абсолютное большинство. Ахмеров имел веские основания быть довольным собой. И то, что Чокин, презрев заслуги Ахмерова перед гидротехникой, ко всему прочему еще и не принимал в расчет раболепие доктора наук, как показали дальнейшие события, сильно задевало Темира.
Было у него еще одно весомое преимущество перед Каспаковым. Темир
Галямович не пил, и со слов его сотрудников, пьяниц и алкашей презирал.
Так что и у меня был повод опасаться прихода к директорству
Ахмерова.
Я познакомил Олега Жукова с Хаки. Олегу по душе Ташенев, как и повадки танкового генерала. Особенно восторгает Жукова походка
Гудериана: "Ты посмотри, Хаки ходит как пингвин".
Это Олежка точно подметил. Гудериан, когда поддамши, ходит ластоногой пташкой и добросовестно считает носом столбы.
Жукова появление Хаки всегда радует. Олежка при виде Ташенева разводит руками: "О! Хаким!", обнимает старшего товарища, усаживает за стол, наливает в стакан до краев.
Дома у Зинаиды Петровны, снятые в нерабочей обстановке, фотографии начальства. Приносит домой она и чехословацкие, венгерские, польские журналы. Между стаканами Хаки разглядывает фотки с пикников Кунаева. И на природе Кунаев с членами бюро ЦК держит стойку: на расстеленной самобранке коньяк не импортный, или какой-нибудь армянский, – исключительно казахстанский, о трех звездочках. Плюс ко всему жены у руководства республики обыкновеннейшие бабы, каких на базаре встретишь – внимания не обратишь..
В племяннике Жумабека Ташенева сидит обида на Кунаева. Первый секретарь ЦК КП Казахстана в день шестидесятилетия отправил Ташенева на пенсию, да и весь ссыльный период гнобил Жумабека Ахметовича придирками, проверками.
"В декабре 1960 года в Москве состоялась сессия Верховного
Совета СССР. Во время перерыва ко мне подошел Косыгин и сказал:
"Тебя и Ташенева приглашает на обед Хрущев"
Во время обеда Хрущев несколько раз обращался к Ташеневу: попробуйте, мол, то, это. После обеда Хрущев обратился ко мне:
"Через 30-40 минут зайдите ко мне".
Разговор Хрущев начал издалека. Говорил о своем первом приезде в Казахстан, вспоминая, как начинался подъем целины… Я все гадал: к чему он клонит? Неожиданное приглашение, подчеркнутое внимание к Ташеневу. И вдруг в конце разговора Хрущев дал мне указание освободить от обязанностей председателя Совета Министров республики Ташенева".
Из книги Д.А. Кунаева "От Сталина до Горбачева".
Примечательно даже не недоумение Кунаева по поводу вежливости
Хрущева ("закусите на дорожку")… В мемуарах Динмухаммед
Ахмедович ни об одной из отставок бывших на его веку председателей правительства Казахской ССР не рассказывает столь подробно, как о предыстории смещения Жумабека Ташенева. А после рассказа бывший первый секретарь ЦК итожит: Жумабек Ахметович удален с поста
"правильно".
Как отмечали современники, вальяжный Ташенев знал цену не только себе, но и другим. Что, конечно же, несколько суховатый и аскетичный Кунаев мог расценивать как самонадеянность выдвиженца.
Молва рождается не на пустом месте. Про широту души Ташенева ходили легенды…
Хрущев наезжал на целину часто. Любимое детище находилось под постоянным присмотром первого секретаря. В один из приездов в
Казахстан поставил местное руководство перед фактом объединения пяти областей центра и севера республики в единый край со столицей в
Целинограде. Вскоре пошли слухи о предстоящем акте добровольной передачи земель края РСФСР.
Дыма без огня не бывает. И если кого-то в республике эти слухи оставили равнодушным, то не таков был Жумабек Ташенев. В конце осени
1960 года он срочно прилетел в Целиноград. Это была разведка боем…
Зайдя в кабинет первого секретаря Целинного крайкома Соколова, предсовмина, не считаясь с прямой подчиненностью крайкома Москве, принялся отчитывать хозяина кабинета. "Что вы себе позволяете?!
Почему не передаете в Госплан Казахской ССР бюджетные цифры на следующий год?". Соколов ответил, что никакой задержки с показателями нет. Просто с нового года бюджет края формируется в
Госплане РСФСР, а сдвойным подчинений пяти областей покончено. И дескать, не указывайте мне здесь. Вышел скандал, кхо которого быстро докатилось до Москвы.
Как вспоминал один из инспекторов орготдела ЦК КПСС,
Хрущева поразили даже не слова Ташенева о том, что "передаче края
России не бывать", а то, как предсовмина пригрозил Соколову высылкой из Казахстана в 24 часа. Такого, конечно, Хрущев стерпеть не мог.
Через несколько недель первый секретарь ЦК КПСС и поручил Кунаеву удалить с должности Ташенева. Спустя 30 лет Динмухаммед Ахмедович в мемуарах обошел молчанием несостоявшееся переподчинение Целинного края РСФСР. Как не упомянул и о стычке Жумабека Ахметовича с
Соколовым.
Интересно вот еще что. Никита Сергеевич, человек немедленного действия, в один момент потерял интерес к перекройке границ на севере Казахстана. Глупо было бы полагать, что его напугала вспышка гнева Ташенева. Но в том, что Жумабек Ахметович удивил и крепко озадачил Никиту Сергеевича, не стоит даже сомневаться. Ведь, вынося на обсуждение даже в ближайшем кругу государственный вопрос, правитель всегда прикидывает реакцию народа. Поступок Ташенева, очевидно, смешал все карты. Если неукоснительно соблюдавший партийную дисциплину предсовмина вышел из себя, да еще и не помышляет раскаиваться – чего в таком случае можно ожидать от населения?
Ташенев прекрасно понимал, что его ожидает, когда "ставил на место" Соколова. Наверняка у него были планы на будущее – нико не ставит на себе крест в 45 лет. Он должен был осознавать и другое – что его иррациональный акт никоим образом не остановит готовое решение. Тем не менее Жумабек Ахметович, ни секунды не колеблясь, пошел напролом.
Думаем мы все об одном. На деле же каждый устремляет порывы к разным целям. И только едницам хватает доблести преодолеть себя".
Бектас Ахметов. "Маленькие трагедии целины". "Аргументы и факты Казахстан", N 43, 2003.
… В обязанности председателей Президиумов Верховных Советов союзных республик входило месячное дежурство в Кремле. В бытность
Председателем Президиума Верховного Совета Казахской ССР Ташенев глянулся председателю Президиума Верховного Совета СССР Ворошилову.
Климент Ефремович предложил Никите Сергеевичу учредить пост первого заместителя Председателя Президиума Верховного страны под Жумабека
Ахметовича.
Хрущев не возражал.
Жумабек Ташенев выдвиженец Шаяхметова. Первый секретарь ЦК сделал
Ташенева председателем Облисполкома и после короткой обкатки поставил первым секретарем Актюбинского Обкома партии. На февральском (1954 года) Пленуме ЦК КП Казахстана Шаяхметова снимали с должности. Требовалось накоротке обосновать удаление Шаяхметова и инспектор орготдела ЦК КПСС обратился к собравшимся: "Кто желает высказаться?". Одним из первых поволок на Шаяхметова Кунаев:
"Жумабай Шаяхметович развел в ЦК семейственность. Расставил на руководящие должности родственников". Следом вышел пунцовый от злости Ташенев: "Некоторые товарищи совсем стыд потеряли…
Шаяхметов родом из Омской области и хотя бы поэтому в Алма-Ате у него, кроме жены и детей, нет родственников". Новые первый и второй секретари ЦК КП Казахстана Пономаренко и Брежнев про то, какие у местных товарищей и где родственники ничего не знали, потому для них перепалка Кунаева с Ташеневым оказалась полезной как для вхождения в курс дел, так и для понимания обычаев и нравов казахов.
Мои, родившиеся после войны, современники, кроме того, что одно время Шаяхметов был начальником областного НКВД и первым секретарем
ЦК, мало что знали про него. Правда, или нет, но говорили, что
Сталин называл его казахским соколом.
Летом 1955-го года Хрущев с Булганиным летели в Индию и Бирму с посадками в Актюбинске и Ташкенте. Первая двухчасовая остановка руководителей страны в аэропорту и свела Ташенева с первым секретарем ЦК КПСС. Месяц спустя Хрущев сказал Брежневу: "В республике есть энергичные кадры. Понравился Ташенев… Дайте ему хорошую должность в Алма-Ате". Осенью Ташенева избрали Председателем
Президиума Верховного Совета республики.
В карьерной перспективе многое зависит не столько от того, что в истинности хочет счастливый выдвиженец, сколько от умения скрывать от посторонних заявленные перед собой цели. Человек, попавший в руководящую компанию должен отдавать себе отчет в том, что у всех вокруг думки только об одном. Здесь, как нигде в другом месте, верить никому нельзя. И верить нельзя и в случае чего надеяться на кого-либо из покровителей тоже опрометчиво.
Власть держится на тайне. Говорят, Хрущева подвели вовсе не совнархозы и химизация жизни, а неумение держать дистанцию с соратниками. Скорее всего, так оно и есть. Дошло до того, что первому секретарю перечили не только соратники, но и офицеры охраны.
Но суть не в этом. Расставание с властью неизбежно, и что хуже всего, – ею никому не дано насытиться. Видимо поэтому главный вопрос, который для себя должен решить человек власти это то, насколько глубоко проникся он пониманием простой и очевидной вещи, что власть это всего лишь инструмент.
Ташенев, не тот человек, который мог кому-либо позволить сесть себе на шею и свесить ноги. В то же время вел он себя с товарищами по общему делу как человек из народа – принимал происходящее вокруг себя излишне всерьез. И это тогда, когда, как в действительности всем глубоко наплевать на план по заготовкам, и товарищи по общему делу только и заняты тем, что выведывают у подчиненных, кто про кого что говорит. Ходили слухи, что к снятию Ташенева из предсовминов приложил руку и Кунаев. Возможно и так. Также говорили, что Ташенев полетел в Целиноград на злополучный разговор с Соколовым с ведома
Кунаева, но Первый секретарь ЦК предположить не мог, что Ташенев осмелится заявить о том, что "передаче шести областей Казахстана
России не бывать", да заодно и пригрозит первому секретарю Целинного крайкома высылкой в 24 часа из республики.
Все равно получается, что первый секретарь ЦК был в курсе и когда запахло жареным – вовремя отскочил. Только ведь не Кунаев устроил скандал в кабинете наместника Хрущева. Ташенев не мальчик и никто его не просил угрожать Соколову, он прекрасно знал, на что шел.
Потом – кто может знать? – Кунаев вполне мог находиться в искреннем убеждении, что передача шести северных областей России может и не совсем благо для Казахстана, но что для страны является таковым, – это уж наверняка. Это мы только говорим, что ошибочно судить о людях, снимая с них мерку по своему аршину. На самом деле, не имея другого аршина, мы только так и поступаем.
Какими соображениями, если таковые у нее наличествуют, руководствуется в своем выборе История? Одному из своих из героев
Константин Симонов вложил в уста фразу "так надо". Вроде бы, два простых слова совершенно ничего не проясняют, но когда говорят "так надо", ничего не остается, как согласиться. Раз так надо, то и ладно.
Лев Толстой полагал, что колесом Истории крутят людские желания.
Дабы искоренить зло, и в первую очередь покончить с войнами, писатель предлагал объединиться добрым людям. "Ведь как просто", – писал Лев Николаевич. Просто не то слово. Но как проделать это самое объединение добрых людей? Никто из нас не считает себя злыднем.
Внутри себя каждый из нас непоправимый добряк. Что произойдет с человечеством, когда мировой клуб добряков переполнится, и в него перестанут принимать тех, кто не заслуживает, по поступкам и мыслям своим, быть допущенными к участию в делах разумных и сердечных? И это не считая того, что в самом клубе среди добряков начнется кровопролитие за стяжание власти и славы наидобрейшего из добряков.
"Все опять повторится с начала…". Неровен час, найдется обделенная почестями добра, другая наидобрейшая душа, которая с обиды и спалит дотла клуб вместе с его обитателями-добряками.
"Так надо" у Симонова служит расшифровкой понятия историческая необходимость. Иными словами, "войны без потерь не бывает".
Сталин любил шутку, но, как свидетельствуют очевидцы, в его присутствии никто не решался упражняться в остроумии.
Между тем и в Казахстане до войны находились чудики, что осмеливались шутить с Иосифом Виссарионовичем. Генеральный секретарь благоволил к народным сказителям. Точно не известно, какого конкретно проказника вдохновила всесоюзная популярность Сулеймана
Стальского и Гамзата Цадасы, только с подачи первого секретаря ЦК
КП(б) Левона Мирзояна в Москву полетела депеша примерно следующего содержания: "У нас в Казахстане такие тоже есть". Мама говорила, что старца, за которого дядя Гали Орманов с двумя другими поэтами сочинял стихи, нашли на Зеленом базаре, где он торговал насыбаем.
Задача выдать поставщика насыбая за акына облегчалась на то время решающим обстоятельством: старец русского языка не знал, как не знали казахского поголовно все те русские, кому выпало счастье встречаться со сказителем.
В войну тетя Айтпала (жена дяди Гали) часто брала с собой матушку в гости к старцу. Однажды они вместе с домочадцами сказителя встречали музейных работников Ленинграда. Мероприятие ответственное и серьезное: акын крепко дорожил нажитым после обретения признания в народе добром и капризничал, когда ему напоминали, что желанных гостей следует одаривать памятными вещами. Чтобы он не мешал при раздаче слонов и подарков, акына, под предлогом прогулки на свежем воздухе, вывели в сад, посадили на лошадь и доброволец из местных комсомольцев кружил под узду конного поэта по яблоневому саду. В это время домочадцы под присмотром спецприкрепленного из НКВД открыли кованные сундуки акына.
Ленинградские товарищи вышли в сад в бархатных чапанах и лисьих малахаях бледнолицыми баями. Старец увидел безобразие и рассвирипел.
Еще пуще налился гневом он, когда простодушные гости принялись угощаться прямо с дерева наливными яблоками. Почти столетний дедушка ругался последними словами, ерзал в седле то ли примериваясь – попадет ли он плевком с пяти метров в руководителя депутации?- то ли собираясь самостоятельно слезть с лошади и накостылять гостям, так, что алма-атинские сопровождавшие вместе с местными товарищами покатились со смеху.
Ленинградцы с яблоками в руках застыли на месте, кто-то спросил:
"Что говорит дедушка?".
– Акын горюет, – нашелся литературный секретарь сказителя, -
Говорит, как?зда?, что я такой сткрый и немощный, не могу слезть с коня и своими руками нарвать яблок для дорогих гостей.
Ленинградский руководитель перед лицом своих товарищей спросил:
"Можно я его обниму?".
– А вот этого не надо, – ответил порученец акына, – Дедушка расплачется, а в его возрасте расстраиваться вредно.
Гостям ничего не оставалось, как самим прослезиться. Стоявшую рядом с секретарем молодую работницу музея очаровал пламенный дедуля и она смахнула слезу со словами: "Он душка".
Был еще случай, когда языковой барьер помог преодолеть другое недоразумение. Единственному сыну старца принесли повестку из военкомата. Отмазывать наследника от фронта надо с выездом на место и акына с секретарем привезли к райвоенкому. Дедушка стукнул посохом о пол и заговорил, как запел:
– Сталин с Гитлером дерутся? Пускай они друг друга поубивают! Сын мой причем?
Русский военком завороженно слушал, слушал, и спросил: "Что он говорит?".
Литературный секретарь отца всех ленинградцев – сущий Алдар Косе
– ответил:
– Он говорит, как жаль, что у него нет еще одного сына, а то бы и его с удовольствием отправил в РККА.
Офицер только и сказал: "Сознательный дед. Но единственным сыном любимца народа мы не можем рисковать. От армии мы его освободим".
Там, где резной палисад…
С Димой из института металургии всегда интересно.
Металлургический "Песняры" мужик шебутной, на музыке не играет, не поет, но охотно и много размышляет вслух.
– Прочитал книгу Чарли Чаплина "Моя биография". Чаплин пишет, что
Герберт Уэллс стыдился своего простонародного происхождения. Сам
Чарли Чаплин уверяет: жизнь обитателей лондонских трущоб – это не жизнь. Ему, видите ли, ненавистна грязь рабочих кварталов, в которой прошло его детство, – Димка сплюнул на пол, – Уэллс и Чаплин может и великие, но они не люди. Людишки…
– Искусство принадлежит народу? – вопросил "Песняры" и сам же ответил. – Безусловно. Но что у нас за народ? Возьмем Шаляпина и
Анну Павлову. Федор Иванович по молодости бурлаком тянул на плече баржи по Волге, а эта… попрыгунья – дочь солдата и прачки. Мы водим вокруг них хороводы, и того не замечаем, что они забыли из какого говна вылезли. Сбежали из страны, предали Родину, наплевали на простых людей… Быдло.
В какой семье вырос Димка – с Шефом мы не интересовались. Он женат, сын заканчивает школу. Дисер у "Песняры" давно готов, но с защитой тянет. Много курит, пьет, не закусывая.
Наши дети ругаются матом… Нас самих уже не осталось…
Матушка не Чокин и о том, что главный человеку враг он сам, если и слышала, то говорила только о врагах внешних. Кто конкретно был ее врагом? Только те, кто пытался укусить ее словом. Естественно, она знала, почему стараются вывести ее из себя. Независимость мамы при том, что творилось в ее семье, вызывала у окружающих не только вопросы.
Ее есть за что и много критиковать. Однако не было ни единого случая, когда бы мама злорадствовала по случаю побочных неприятностей недруга. Она вполне удовлетворялась растерянностью противника. И когда если и говорила: "Так тебе и надо!", то только в разговорах с собственными детьми.
Она бывала разозленной, свирепой, но злобной – никогда.
Мама нехорошо говорила о дяде Абдуле, вспоминала, как он натравливал на нее мать папы.Разумеется, матушка не забыла, что сказал в 69-м на Правлении СП Духан Атилов про Ситку. Но самоубийство Ревеля она пропустила мимо ушей, ни словом не отозвалась, не сказав и обыденного: "Кудай сактасын".
Уходит в ночь отдельный
Десантный наш десятый батальон…
А пока настал черед немного рассказать о других, кроме уже известных читателю Сатка, Карашаш, Галины Васильевны Черноголовиной,
Ислама Жарылгапова, Фирюзы и тети Софьи, соседях по дому.
На первом этаже, прямо под нами, живет литератор эпического жанра
Бахадур Кульсариев с женой Балтуган и тремя сыновьями. Бахадур недоволен тем, что он лауреат Госпремии республики живет на первом этаже, а рядовому переводчику квартиру дали на втором. Недоволен и постоянно об этом жужжит. Балтуган не жужжит, она верещит, особенно когда кто-нибудь из вошедших в подъезд забудет вытереть ноги о расстеленную на входе мокрую тряпку.
Особенно выходит Балтуган из себя, когда пробирается пьяный домой
Шеф. "Алкаши!" – на весь подъезд орет жена поэта.
Балтуган с 1939 года, родилась и училась в поселке под Алма-Атой.
Бахадур преподавал у нее в школе казахскую литературу, там и завязался роман учителя со старшеклассницей. У Балтуган хорошая фигура, сама по себе чистюля. Порядку в ее доме завидует Ситка
Чарли. "Мне бы так драить квартиру", – с завистью говорил он о чистоплотности Балтуган Ситка.
Мама остерегалась пререкаться с женой Бахадура. Если Балтуган нарывалась на скандал, матушка звонила земляку Бахадура Джубану
Мулдагалиеву: "Джубан, скажи Бахадуру, чтоб призвал к порядку жену".
Чем еще кроме развязности примечательна Балтуган? Пожалуй тем, что так, как она, никто из встречавшихся мне в жизни мыркамбаек, так люто не ненавидел русаков. Что сделали ей русские? – она не говорила. Чуть что зайдет речь о русаках, так Балтуган делилась с соседками мечтой детства: "Бир кунде барлык орыстарды куамыз".
Возле дома, по Джамбула ремонтировали дорогу и асфальтоукладчики перегородили улицу. Чтобы машины не ездили в объезд мимо подъездов,
Балтуган с детьми поставила перед нашим подъездом детскую горку.
Железная горка означала: "Проезд воспрещен".
В это же самое время домоуправление прислало маляров белить подъезды. Был обеденный перерыв, когда рабочие, побросав у дверей инструменты, ушли из подъезда.
С Джамбула свернул к дому автобус-коробочка. Из машины вылез здоровяк-водила и одной левой отбросил с проезда горку в траву.
Балтуган, скорее всего, вела наблюдение, а то почему она так шустро выскочила из дома с оставленной малярами пикой, на которую рабочие насадили мочалку для побелки? Шофер заводил машину, и
Балтуган уже успела заостренной деревяшкой несколько раз поцарапать коробочку.
Водила вылетел из машины:
– Ты что, шмакодявка делаешь?
Балтуган и в самом деле шмакодявка (рост, как и у Бахадура, не более полутора метров), но она и его царапнула пикой. Да так царапнула, что в нескольких местах продырявила шофера до крови.
Шофер уворачивался, соседка протыкала со словами:
– Е… вашу мать, русаки! Как вы мне надоели!
Окровавленный русак пошел в опорный пункт милиции. Участковый казах показался с шофером из-за дома и оказавшись лоб в лоб с
Балтуган, загрустил. Мент знал нашу соседку не понаслышке.
– Вот она, – сказал водила.
Царапушка зачастила:
– Знаешь, что он говорил мне? Обзывал меня калбиткой, кричал, чтобы казахи убирались к е…й матери в Китай!
За сценой я наблюдал с балкона и все слышал. Русак ничего про
Китай не говорил. Материться матерился, но национальность не задевал.
Балтуган не унималась, мент молчал с опущенной головой. Водила посмотрел на обоих, ничего не сказал и повернул автобус обратно.
Во втором подъезде, в бывшей квартире Карашаш и Аслана, и тоже на первом этаже, живут Саркен и его жена Улбосын. Улбосын врач, Саркен
– фотограф студии Верховного Совета республики.
В войну фотограф служил в диверсионном отряде специального назначения. Как он рассказывал, в центре подготовки обучили его немалому числу безотказных приемчиков. "Вот этими руками, – показывал слушателям ладони разведчик, – я много немцев передушил".
Как и Балтуган, Саркен нетерпим к посторонним у подъезда. Он несколько раз выходил ночью к целующимся под его окнами влюбленным и предупреждал: "Уходите, пока целы".
Молодость – комедия жизни, она же дурость. Влюбленные посмеивались над стариком. Ну что он мог им сделать? Откуда им было знать, чему и как когда-то учили в центре подготовки.
Сказано же, любовь – не вздохи на скамейке. Что и доказал ветеран фронтовой разведки. Молодежь не понимала по-хорошему и вынудила фотографа тряхнуть спецподготовкой.
В полночь Саркен подкрался к целующимся сзади. Схватки не было.
Девушка, не сходя со скамейки, обмочилась, ее кавалер до приезда скорой со сломанной рукой лежал в траве без сознания. Наверное, они поняли, кто на них напал, но в темноте не разглядели диверсанта. С тех пор на скамейку у второго подъезда влюбленные не присаживались ни днем, ни ночью.
Дом наш окрашен в желтый цвет.
Саток говорил: "Писатели называют наш дом желтым домом".
Писатели погорячились. Кроме нашей семьи и Балтуган с Саркеном, остальные соседи тихие.
На третьем этаже, в пятой квартире живет семья переводчика
Мухаммеда. Он старше моего отца на три года, до пенсии работал заведующим редакцией художественного перевода в издательстве. Почему он и его жена Жажа напрягались при виде моих родителей непонятно.
Мама называла их нашими врагами. Врагами безвредными, не способными на серьезную вещь кроме неприкрытого ожидания очередных неприятностей в нашей семье.
Мухаммед человек образованный, литературный. Жажа в молодости была красавицей, да и сегодня выглядит неплохо. Сын, – как звали его не знаю, – ровесник Доктора, работал инженером, был холост и жил с родителями. Дочка с мужем жила отдельно.
Мухаммед со мной здоровался сквозь зубы, не поднимая глаз; Жажа – с улыбкой, полной загадки.
Сын Галины Васильевны и Геннадия Александровича Борис женился, нужно было отделять молодых и Черноголовины разменяли квартиру на две. На их место вселились супруги Молчановы – инженер проектного института Володя с женой Лилией, тоже проектировщицей, и двумя детьми подросткового возраста. Лилия, хоть по отчеству и Ивановна, – крымская татарка, так что Володя единственный русский на весь дом.
Не все сразу. Об остальных соседях рассказ впереди.
Меня зовут Мырза,
Я работать не хоша.
На это есть рус Иван, -
Пусть выполняет план.
Таня Ушанова жаловалась: "В Алма-Ате много казахов". На что возражал Шастри:
– Таня, не суди по нашему институту.
– Нурхан, да не сужу я по институту, – упрямилась Ушка, – Каждый день еду на работу в переполненном автобусе и больше половины пассажиров – казахи.
Шастри советовал потерпеть:
– Это студенты. Вот закончат учебу, тогда и разъедутся по аулам.
Из русских не одной Ушановой от казахов двоится в глазах. К примеру, у Мули мнение о казахах не столь наивно-откровенное, как у
Тани, но, чувствуется, что к аборигенам у него имеется свой счет.
Ненавидит он и евреев, что, впрочем, не мешает ему дружить с Зямкой.
Что до самого Толяна, то к нам у него отношение, по-своему, сердечное: "Все вы, казахи, для меня на одну морду". Далее вообще святотатство. Жар жар – казахская свадебная песня, а
Зяблик поет: Жарь! Жарь!
Что говорят про нас русские, в общих чертах можно представить, если еще с середины шестидесятых за Кунаевым укоренилось негласная должность царя зверей.
Если судить по нашему институту, то я бы не сказал, что казахов в городе много. Скорее, наоборот. Хотя все относительно. На взгляд местных русских, могло показаться, что нас действительно незаслуженно много.
Все потому, что директор казах. И это тогда, когда всем известно, что к Чокину претензий по этой части ни у русских, ни у казахов существовать не могло. Тем не менее, Ушка права в одном: угодные всем черты национального характера проявляются в человеке, когда рядом поблизости нет собрата по крови. Тогда уж волей неволей человек подстраивается под старшего брата, и являет собой лучшие образцы поведения на производстве и в быту.
В институте кроме казахов, русских, евреев, татаров и немцев трудятся мордвины, лакцы, дунгане.
Дунганин тот же китаец, только мусульманизированный. Закир
Янтижанов дунганин, одногодок Руфы, родом из Панфилова, живет в частном доме на Первой Алма-Ате. Закир в институте работает давно, занимается электровооруженностью, готовит справки для Чокина -
Янтижанов хранитель большого статистического материала по энергетике за длительный период.
У него хороший музыкальный слух, машина "Москвич 412". Дружбу водит с Руфой и Шастри, как и лабораторное большинство, недолюбливает Кула Аленова.
Жена Закира Зоя гостям подает традиционно дунганское – лагман, манпар, слойки с джусаем. По особым случаям в доме Янтижановых готовит и дядька Закира из Панфилова. Родственник жарит на быстром огне мясо. Сковородка маленькая, закировский дядя подбрасывает мясо, то приближая, то удаляя от огня сковородку.
Китай экспортирует на Запад водку "Маотай". Знатоки говорят, что под лагман лучше всего пить как раз "Маотай". Закир сам не пьет, но для гостей водка русская у него всегда есть.
Однажды Шастри гостил несколько дней у дунган и рассказывал нам:
– Представляете, хозяйка встает в пять утра. Готовит завтрак. До того вкусный, что если надумаю еще раз жениться, то в жены возьму дунганку.
Закир поставил на место Лал Бахадура Шастри:
– Дунганский народ оброзеет от неслыханной чести.
Референт Чокина болезненно переносит антикитайскую пропаганду, не любит книгу Владимирова "В особом районе Китая", про уйгуров говорит, что от них всего можно ожидать.
Шастри как-то заметил: "Когда мы сбиваемся в кучу, то забываем о том, что о нас могут подумать". Ежели привычка свыше нам дана, то истоки легкомысленного отношения к памяти о себе берут начало из образа жизни кочевников. Переезжая с места на место в поисках нетронутого раздолья, на приглянувшееся джайляу, чабан первым делом вбивает колышек, привязывая тем самым юрту, перегнанную скотину, домашний скарб к новой отметке. Ориентиром чабану в пути к новому кочевью служит Млечный путь, глядя на звезды, чабан мысленно проводит линию между колышком и оконечностью созвездия.
Трава скотом повыедена, та, что еще осталась, вбита копытами в землю, так, что лучше вновь сниматься к новому кочевью. О чем думает скотовод, вглядываясь в холодное мерцание Млечного пути? Скорее всего, о том, успеет ли до первого снега откормиться скотина, как пройдет зимовку семья, где лучше пополнить запасы муки, чая. Думы чабана, как и у всех, – о быте, задача одна – дожить, дотянуть до весны. Важно, однако, не то, о чем он, перегоняя скот, думает. Мысль пришла и ушла, считай, что и не было ее. Важно, что он, чабан, покачиваясь в седле, чувствует.
За лето чабан меняет по несколько раз место перекочевки. И каждый раз, вбивая очередной колышек, он опять же примеряется к Млечному пути, фиксирует себя у новой точки отсчета. Может ли сказаться на поведенческих признаках человека, нации, перманентная смена точки отсчета? Опытные наблюдатели считают, что может, ибо, по их мнению, как раз в механическом повторении ритуальных операций более всего и проявляется власть бессознательного, с которой и берут начало все наши достоинства и слабости.
Во что вгоняет чабана созерцание Млечного пути? Судя по последствиям – в радость.
Казах и ведет себя как чистый метафизик. Берет в руки домбру и поет напропалую обо всем, что видит вокруг себя. Айтыс – конкурс певцов – собой больше напоминает состязание в перепевке. Кто больше напел слушателям, тот и победил.
"После ухода Кунаева на пенсию перестроечная печать много писала о казахском трайбализме, о влиянии его на подбор руководящих работников. Что межжузовое соперничество никогда не прекращалось – это верно. Нередко оно принимало постыдные формы. При Сталине за такие дела по головке не гладили, но в скрытом виде, на бытовом уровне, несогласие с вознесением того или иного представителя соперничающего рода благополучно сохранялось и разгорелось с новой силой при Хрущеве. При Брежневе немало руководителей обкомов, райкомов не просто не скрывали неприятия выдвиженцев из других родов, но и оказывали явное противодействие недругам, вставляли им палки в колеча. До мордобоя и перебранок не доходило, но в своем кругу, руководители, не стесняясь, бахвалились тем, как им удалось свалить с должности, затесавшегося в их стан олуха из другого жуза.
За годы Советской власти сложилась традиция, по которой будто бы каждому жузу предначертана профессиональная и карьерная ориентация. Считалось, например, что впрочем подтверждалось не раз, что выходцы старшего жуза тяготеют к власти, среднего – к науке, литературе, а младшенькие непременно желали работать в суде, прокуратуре, милиции.
Невежественность в чувствах породила у наших людей чинопочитание, чванство, необязательность, короткую память на добро…".
Заманбек Нуркадилов. "Не только о себе".
В домашней библиотеке Чокина есть книга без обложки и титульного листа. В ней безымянный дореволюционный российский исследователь казахских обычаев писал, что состязательность жузов позволила казахам не стоять на месте, что до опасности самоуничтожения нации в межжузовой борьбе, так она сильно преувеличена. Что было б хорошего в том, если бы кочевники жили единым жузом, не зная мотивов к самосовершенствованию? Потом ведь не сами степняки придумали родовую специализацию. Кто-то давным-давно заложил метод триады в основу самоорганизации нации, как будто бы с целью проследить на ней практическую наглядность и жизненность принципа единства и борьбы противоположностей.
"В "Игре в бисер" герои живут именно так, будто это последний их день. Они сами опускают подробности, ищут главное, стараются сосредоточиться на смысле своей судьбы. Не случайно и сюжет не только не воспроизводит всей жизни героя, но даже и его постепенного духовного развития: сюжет тоже выбирает главное, показывает Кнехта в минуты прозрения, или, как называет эти состояния он сам,
"пробуждения".
В творчестве позднего Гессе будто находит отзвук старая мысль
Толстого: "Все те бесчисленные дела, которые мы делаем для себя, – писал он в знаменитой статье "В чем моя вера?" – не нужны для нас".
Идеи Толстого, сосредоточенные на нравственном самосовершенствовании, захватывали и общественную жизнь. Неправедные суды, церковь, войны – все это рассматривалось им как продолжение
"дел для себя", ибо все это защищало собственность, благополучие, нестойкий душевный покой власть имущих и было накипью на жизни народа. Но даже сама жизнь людей, полагал Толстой, – не их собственность, которой они могут распоряжаться как угодно: она дар, который еще следует оправдать.
Люди, отошедшие в далекое прошлое "фельетонной эпохи" из "Игры в бисер" были постоянно заняты самыми разнообразными делами. Они терпеливо учились водить автомобили и играть в трудные карточные игры, а по воскресеньям дружно погружались в решение кроссвордов.
При этом они были совершенно беззащитны перед смертью, старостью, страхом, страданием: "Читая столько статей и слушая столько докладов, они не давали себе ни времени, ни труда закалиться от малодушия и побороть в себе страх смерти, они жили дрожа…".
Глубокая растерянность, незнание, "что делать с духом" и со своей собственной жизнью, открывали простор социальному злу. "Игра в бисер" и ее герои пытались дать современникам автора эту недостающую им душевную твердость. Она, однако, достигалась немалой ценой и опиралась на непростые решения".
Н. Павлова. Из предисловия к роману Германа Гессе "Игра в бисер".
"Незнание что делать с собственной жизнью…". Сам я письма на почту ношу…
Матушка говорит, что у человека должна быть цель. Только про то, какой, конкретно, она должна быть, ни она, ни кто-то еще другой, не говорит. Что за цель, когда мы не только не знаем, что делать с собственной жизнью, но и не соображаем зачем она нам дана?
Недовольство собой нам сподручней срывать на близких.
Время от времени Шеф отвязывался на меня: "Пасть порву!". За дело, но орал он на меня так, как будто мне еще пятнадцать.
"Тяжело ему, тяжело мне. – думал я. – Он старше, сильнее, умнее меня. Почему Шеф не желает опуститься до понимания простых, очевидных вещей?".
Обозлен на жизнь?
Шеф то ли не желал замечать, что я давно взрослый, то ли думал, что ему по прежнему можно все, и, из лучших побуждений, продолжал помыкать мной. Между тем по мере нарастания безысходности нетерпимость к его методам руководства во мне усиливалась..
Он, как я понимал, пил для того, чтобы забыться. То же происходило и со мной. И когда он после очередной моей поддачи грозил порвать пасть, то я уже не злился, – психовал.
Лорелея
"Осенью семьдесят третьего пришел я в КазНИИ энергетики. В институт вошел осторожно, постучав негромко в дверь: благоговение перед наукой было беспредельным. Что и говорить, приняли меня хорошо. Я старался как мог услужить своим новым товарищам. Увижу, как кто-то из них достает сигарету, мчусь через весь коридор, чтобы успеть поднести горящую спичку. Стремясь на первых порах чем-нибудь блеснуть, я то и дело попадал впросак: хочу сострить – всем неловко от моей неуклюжей шутки, тщательно готовлю глубокомысленную словесную комбинацию – невпопад. Старожилы, ребята ушлые, палец им в рот не клади, и виду не подавали: все нормально, не робей молодняк.
…Иван Христофорович вскоре вышел на пенсию. Не могу похвастаться, что я с ним на короткой ноге. Отношения наши складывались по поводу совместной работы. До сих пор, за десять лет знакомства, у меня так и не сложилось о нем цельного, законченного представления…В начале тридцатых годов защита диссертации. Потом работа преподавателем в московском энергетическом институте, служба в наркомате путей сообщения. И вот уже более сорока лет волею обстоятельств Иван Христофорович связал свою судьбу с Казахстаном.
Образованность у него энциклопедическая. Обо всех новостях в мировой науке осведомлен, что говорится, – из первых рук (читает с листа и говорит на трех европейских языках). Терпеть не может дилетантов в научной среде. Если в споре ему подвернется невежественный, но "остепененный" специалист, может разъяриться. Не дай бог, у него сложится о вас представление как о случайном в науке человеке. "Не буду читать вашу галиматью", – его обычный в таких случаях ответ. В среде научных работников, наверное, как и везде, не принято вслух говорить человеку о его творческой несостоятельности. Можно без злобы посплетничать о каком-нибудь тугодуме. Не более того. А вот Озолингу нет терпежу удержать в себе мнение о таком работнике. Приехала в Алма-Ату как-то из головного московского института полномочная представительница – руководить совещанием по нерешенной проблеме. Так Иван Христофорович битых два часа допытывался, как смотрит на тот или иной момент проблемы товарищ из центра. За все время совещания она проронила несколько междометий, видно было, что плавает в тривиальных понятиях. После заседания Озолинг недоумевал: "Как не стыдно присылать для серьезного разговора это безмолвное и, по-моему, бестолковое создание".
…В свое время ему предложили поработать над докторской: к тому времени у него уже был солидный задел. Сославшись на то, что не может попусту, ради престижа, терять драгоценное время, он отказался. У Озолинга странная для нашего времени излагать свои мысли. Были у него статьи в научных журналах, которые предварялись описанием условий жизни первобытного человека. К слову сказать, пишет он коряво, тяжеловесно. Любит на досуге порассуждать на далекие от науки темы. Говорили как-то о литературе.
Вспомнил Гоголя и говорит, что Николай Васильевич не испытал настоящей любви. "Откуда известно?" – спрашиваю. – "Из книг его известно, молодой человек".
В работе педант. До ухода на пенсию довелось и мне испытать пресс его неумолимого педантизма, беспощадность к себе и окружающим во время работы над отчетами. Однажды пришли к нам устраиваться лаборантами два выпускника средней школы. Посмотрев на них внимательно и, видимо, не найдя адекватного их образованию пробного камня, бросил: "Пишите жизнеописание", – и вышел из комнаты.
Вчерашние школьники озадаченно переглянулись, уселись за столы, зашелестели бумагами. Проходит некоторое время, и мы, сидящие в комнате, слышим шепот: "А че писать-то?". Сдерживая улыбку, наш сотрудник объяснил им что такое жизнеописание. Парни повеселели и приосанились: "Так бы и сказал: пишите автобиографию. А то жизнеописание какое-то. Ехидный, видать дед".
Ехидства у Ивана Христофоровича хоть отбавляй. Как-то сидел молча полдня, работать не хотелось. Чтобы Иван Христофорович не засек, как сачкую, я постоянно хлопал дверцей письменного стола, шелестел бумагами. Но Озолинга на мякине не проведешь. Встает, подходит ко мне и начинает: "Хе-хе, да вы, молодой человек, оказывается, философ". По простоте душевной от смущения я зарделся: "Ну что вы, с чего вы взяли?" – "А с того взял, что вы полдня мух ловили, вместо того, чтобы работать!". – приземлил меня
Иван Христофорович".
Бектас Ахметов. "Приложение сил". Из дневника младшего научного сотрудника. "Простор". 1983 г., N 11.
…Озолинг, что-то напевая про себя, зашел в комнату, поставил на стол портфель. Ерема все про всех знает и говорит: И.Х. поет в том случае, если с утра поставит пистон Марии Федоровне.
Озолинг сегодня пел: "Меня не любишь, – так берегись любви моей".
В комнату зашла Фая.
– Здравствуйте, Иван Христофорович! Давно вы не были у нас.
– Давно-о-о. Вот сегодня пришел, а Жаркен Каспакович вновь перенес семинар. Три дня жду… Никак не дождусь.
Я тронул за плечо Шастри и пропел на ухо: "Трое суток шагать, трое суток не спать…".
Шастри с удовольствием и громко подхватил: "Ради нескольких слов на семинаре…".
Озолинг и Фая не обратили на нас внимания.
– Чаю хотите? – спросила Фая. – Нет? Чем занимаетесь?
– Сижу в библиОтеке. – Библиотеку И.Х. произносит с ударением на букву "о". – Вечерами гуляем с Марией Федоровной. Вчера ходили в кино.
– Какой фильм смотрели?
– "Генералы песчаных карьеров".
– Понравился?
– Нет. Картина отвратительная. Воры, прочие отбросы… Я много слышал о фильме лестного… Соблазнился. – Озолинг улыбнулся и помрачнел. – Но увиденное меня возмутило до глубины… Да-а… До глубины…
Фая забрала счетную машинку и ушла к себе. Озолинг подошел ко мне: "А что у вас?".
– Ничего.
– Как всегда?
– Как всегда.
– Хе-хе… – Озолинг осклабился, повеселел и спросил. – Что,
Жаркен, вас так еще и не озадачил?
– Почему же? Озадачил.
– И чем же он вас озадачил?
– Вторичными энергоресурсами.
– И что там?
– Вот вы предложили в диссертации Нурхану отталкиваться от идеального аналога металлургического процесса… Так?
– Та-ак… – Иван Христофорович смотрел на меня с усмешкой.
– Жаркен Каспакович советует исследовать изменчивость к.п.д. утилизационных установок эксергетическим методом.
– Эксергетическим? Хорошо. И что вы надумали с ним делать?
– Ну…, – неопределенно протянул я, – Прежде всего я должен, как энергетик…
– Что-о? – И.Х. сделал серьезное лицо. – Кто энергетик? Вы?
– Да… – я опешил и залепетал. – Я… Да… как…
– Так вы утверждаете, что вы энергетик?
– Я? – Озолинг вверг меня в непонятку, почему я переспросил. -
Кто же тогда я, если не энергетик?
– Кто угодно, но только не энергетик, – окончательно прибил меня
И.Х.
Озолинг развернулся к Шастри и стал что-то бормотать.
"Во гад, – подумал я, – Когда-нибудь ты у меня за это ответишь…
Я тебе обновлю кровь, устрою тебе за контрудар в Померании штурм
Зееловских высот. Майн готт тому свидетель".
Во мне ожили заголовки газет 60-х. про реваншистов из Бонна.
"Сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит. – думал я. -
Озолинг толкает меня к пересмотру Восточной политики Брандта и Шмидта".
Из-за Озолинга возникли у меня претензии и к товарищу Сталину – по части упущений в воспитании неперевоспитуемых.
Самое обидное, что Озолинг прищучил меня по делу. Энергетик я липовый. Я не разбираюсь ни в теплотехнике, ни в электричестве и что хуже всего, и в экономике энергетики ни бум-бум. Четвертый год подряд слышу на семинарах разговоры про замыкающие затраты, а что это такое, понять не могу.
"По телевизору новости. Старик ходил по комнате, его зять за столом читал журнал. Старик неожиданно остановился перед телевизором и, глядя на экран, произнес: "САСШ!".
– Что? – оторвался от журнала зять.
– САСШ, – повторил старик, – Североамериканские Соединенные
Штаты. Так до войны назывались Соединенные Штаты Америки".
Х.ф. "Послесловие". Сценарий Алексея Гребнева и Марлена
Хуциева. Постановка Марлена Хуциева. Производство киностудии
"Мосфильм", 1984.
Убили негра, ай, яй, яй… Ни за что ни про что, суки замочили…
Формальный отсчет вхождения Франции в зиндан следует начинать с июня 1976 года. Клубные команды Испании, Италии, ФРГ,
Франции стали приглашали поиграть иностранцев у себя с конца 50-х. В те времена более всего легионеров играло в Италии и Испании. В середине 70-х случилось прежде немыслимое – французы переплюнули испанцев с итальянцами – выходцы из колоний стали играть не только за клубы, но и национальную сборную. Чемпионат Европы 76 стал годом открытия не только Платини, но и Трезора. Морис Трезор в сборной
Франции играл опорным полузащитником. Имя и фамилия у гуталиново-глянцевого африканца характерны. С одной стороны как будто Морис, что чуть ли не Шевалье, с другой – Трезор, с которым по известному присловью на границе трухать никак нельзя.
Трезор бегает гепардом, играет широкозахватно. Он надежно подпирал сзади созидательные нырки по полю Платини…
Турки по головам едут прямо в Амстердам… Лабрадор…
Гибралтар…
Владимир Максимов говорил и писал, что Штаты падут жертвой своих бывших рабов – негров. "Когда-нибудь Юг поглотит Север", – предрекал во второй середине ХХ века губернатор штата Алабама Джордж Уоллес.
Юг уже поглотил Север. "Они (негры) путем смешанных браков хотят просветлить свою кожу", – делился в 65-м с польским журналистом расист из Чикаго. Белый американец ошибся. Черным уже недостаточно затемнения белокожих. Полыхавшие в 65-м Ньюарк, Детройт, беспорядки по стране после убийства Лютера Кинга в 68-м нагнали страху на бледнолицых настолько, что повальная отмена во всех южных штатах расовой сегрегации заняла не больше месяца.
Мария, пососи, Мария… Мария, пососи,
Мария…
Полицейские давно не ездят по вызовам в Гарлем. Пусть сами разбираются, а еще лучше, пусть друг друга поубивают. Но это копы. У них оружие, за себя в случае чего, они могут постоять. Сегодня белый обыватель боится искоса посмотреть на черного, потому и прячет страх за искусственной улыбкой.
Юлиан Семенов считал, что Америку погубит техника. На месте ультралевых я бы поостерегся радоваться обреченности "технотронного мышления нации". Объективно, с Америкой Запад и Восток связывает надежды человечества. Миром движет разность потенциалов.
Выравнивание потенциалов, чем собственно и способно обернуться крушение Америки, ввергнет мир в хаос. Юлиан Семенов прав: бойся простоя. Римскую Империю сгубили не гунны как таковые. Гунны не причина, это следствие постижения мира патрициями созерцательностью.
Где сегодняшние гунны? Атилла кружит со своими отрядами не обязательно поодаль от границы.