Давай сейчас его вернем,

Пока он площадь переходит…

Я быстро забыл, что сделала для меня и всей нашей семьи Гау. Тут еще матушка поволокла на Балию Ермухановну, задела Гау и Нуржика.

Теща не осталась в долгу: "Чья б корова мычала… У самой двое сумасшедших сыновей, а критикует чужих детей…".

Бекен Жумагалиевич при ссоре не присутствовал, но сказал Гау, что ее маме не следовало так говорить. Претензии копились. Я как будто ждал повода и встал на сторону Ситка.

Папа неделю с давлением лежал в больнице и позвонил мне.

– Вчера приходил Бекен… – Он протянул мне, перетянутый шпагатом, сверток из плотной бумаги.

– Что это?

– Екимжан принес два блока "Филипп Моррис".

– Спасибо.

– Мы с тобой никогда не говорили по душам… Все надеялся, что ты сам все поймешь. Ты не прекращаешь пить, а я лежу по ночам и не могу уснуть. Думаю о том, что будет после моей смерти с больными детьми.

– Папа остановился у елки. Мы прогуливались по территории больницы.

– Ты послушался нас, слава богу, наконец, женился. Родилась дочь. И распоясался. Ладно, со мной ты можешь не считаться. Но любовь к своей матери не освобождает тебя от обязанности думать своей головой. Согласен?

– Согласен. Но папа… С чего вы взяли, что я с вами не считаюсь?

Я…

– Сейчас не об этом. Я хочу, чтобы ты понял, какой золотой человек Бекен. Твоя жена чистая… Ты же ей хамишь, разрушаешь семью…

– Пап, вы не все знаете.

– Знаю или не знаю, – это мелочи. Потом я знаю твою мать, тебя.

Может уже поздно говорить, но ты должен знать: если мужчина мелочен, он не человек. Понял?

– Понял.

– Балам, прошу тебя – будь умным.

– Хорошо, пап.

– Вот… еще возьми. – Он вложил в мою ладонь три рубля.

Душа обязана трудиться,

Держи ее, злодейку, в черном теле,

И день, и ночь,

И день и ночь!

У Жаркена Каспаковича голова большая. Не такая большая, как у

Симашко или Маркизы, но все равно мама говорит, что такие головы бывают только у сверхумных ученых.

Каспаков пришел к нам домой с женой в новой югославской тройке.

На кухне переговаривались Гау и Доктор.

Я похвалил научного руководителя:

– У вас замечательный костюм.

– М-да… – Жаркен Каспакович распахнул пиджак.- Смотри, тут кармашки, и тут кармашки…

Жена Каспакова почуяла каверезность и заметила: "Что ты как маленький? Еще подумают, что у тебя только один костюм".

Жаркен соскочил со стула и выбросил вперед растопыренную пятерню:

– Дома у меня пять костюмов!

Папа не без ехидцы протянул: "Молодец". И строго посмотрел на меня. Мол, прекращай издеваться над пьяным человеком.

– У меня есть тост. – Я встал с рюмкой водки. – Не знаю, имею ли я право вслух говорить о мечте, и поймете ли вы меня, Жаркен

Каспакович, но я…

– Говори, – разрешил научный руководитель.

– Я мечтаю стать таким же красивым и умным, как вы, Жаркен

Каспакович.

Папа озабоченно потер лысину, вздохнул. Мама ничего не поняла и одобрительно зацокала языком. На кухне примолкли Гау с Доктором.

Язык мой – враг мой.

Жаркен молчал секунд пять.

– Но для этого ты должен много работать! – Он треснул кулаком по столу. Зазвенели вилки, ножи, повалился на скатерть бокал с вином. -

Надо работать! День и ночь! День и ночь!

Уф, алла. Пронесло. Папа смотрел в тарелку, мама прошла к Гау со словами: "Оказывается твой муж умеет хорошо говорить тост". Кухня отозвалась смехом Гау и Доктора.

Аленький цветочек

Олежка Жуков любит песню "Колорада ярмарка", а Юра Фанарин всю дорогу поет: "Маленький волшебник белой розы…".

Маленький врошебник белой розы заглянул с известием в комнату:

– По радио передали: папой избран поляк.

– "Матка бозка остромбазка", – прокомментировал решение кадрового вопроса в Ватикане Хаки.

– Не матка бозка, – уточнил Юра, – а пся крев получилась.

– В Ватикане денег, как грязи. – заметил Муля.

– Как тебе новый премьер-министр Англии? – спросил Фанарин Руфу.

– Ты про Тэтчер? Ниче.

"Тут вновь подошел Киндзюлис".

– Ее еще и трахать можно. – вставился Шастри.

– Да ну. – поморщился Руфа. – В ней что-то крысиное.

– Точно. – согласился Фанарин. – Англичане на морду страшные.

После Госпремии Юра переключился на исследование горения.

Что нам известно о горении?

По легенде Прометей серьезно пострадал за факт передачи огня людям. Как нам объясняла историчка в пятом классе: боги ничего не дают людям даром, на Олимпе считали, что кто-то должен платить по счетам.

Горение – процесс самопроизвольный. Стоит лишь поджечь, а дальше только успевай дровишки подкладывать.

Юра разъяснял нам на пальцах:

– Горению предшествует взрыв. Большой или маленький. Глядите, как мы зажигаем спичку. Трем серную спичечную головку об, обмазанную той же серой, спичечную коробку. Инициируем небольшой взрыв.

По ЦТ в "Международной панораме" выступает политический обозреватель "Известий" Александр Бовин. Он предрекает:

– С избранием на папский престол кардинала Войтылы костел может взорвать Польшу.

Как там насчет костела – надо еще посмотреть, только учительница

Надя Шевелева из "Иронии судьбы" взорвала порядок в семье Лала

Бахадур Шастри.

Марьяш прессует мужа из-за Барбары Брыльски. Стоило Нурхану при очередном повторе фильма произнести: "Чудесная женщина эта Барбара

Брыльски!", как тут же получил от татарчонка дуршлагом по голове.

– А-а, тебя уже и на полячек потянуло! Пусть эта Брыльская только приедет в Алма-Ату, – я ей сделаю!

Шастри то ли нравится, что его ревнуют к Брыльски, то ли сам поверил, что с артисткой у него может что-то получиться.

Когда Марьяш наведалась в институт с жалобами на актрису, то Хаки и я не преминули заняться диверсионной работой.

– Ты за Нурханом в оба гляди, – предупредил я Марьяш, – Может

Барбара Брыльски с ним уже переписывается.

– Да,. да… – подхватил Хаки и напомнил. – Знаешь, полячки маленьких любят.

– Почему? – Марьяш обратилась в слух.

– Маленькие они порочные. Полячкам только порочных и подавай.

Муж и жена – одна сатана. Марьяш раздула ноздри точь в точь, как

Шастри и закричала:

– Маленьких любят! Порочных ей подавай! Развратница!

Будет людям счастье,

Счастье – на века!

С коммунистической бригадой,

Мы снова вместе – впереди!

Со знаменами предприятий-победителей социалистического соревнования на сцену театра Лермонтова выходили знатные люди

Советского района. Жаркен Каспакович привел меня с собой на слет передовиков.

"Сегодня мы не на параде, а к Коммунизму на пути…".

Поддатый Каспаков притопывал ногами в такт маршу коммунистических бригад. Без приглашения прошел на сцену поздороваться с секретарем

Советского райкома партии директор гостиницы "Алма-Ата".

Поздоровался и остался на сцене.

– Этот везде вперед лезет, – проворчал Каспаков, огляделся вокруг и сказал. – Пошли в буфет.

В буфете хлопнули по сто пятьдесят шампанского.

– Твой отец просит, чтобы я тебя в партию протолкнул, – икнул шампаневичем Жаркен Каспакович.- Я ему говорю, ваш сын годами не платит комсомольские взносы, на него жалуется Нуркин (секретарь комитета комсомола института), ни в какой общественной работе не участвует. Как такого толкать в партию?

Я недовольно напомнил.

– Нуркин не говорил вам, кто стенгазету оформляет?

– Ты это… брось. Подумаешь, нарисовал к празднику портрет

Ленина и все что ли?

– Нуркину нравится, как я рисую Ленина. Сам-то он, какую работу ведет? Поручения раздает и у знамени Победы фотографируется.

– Хватит! – парторг КазНИИ энергетики строго посмотрел на меня. -

В тебе много желчи. Ты знаешь об этом?

– Так точно.

– Что значит, так точно? У тебя нехорошая привычка подкалывать.

– Простите, я больше не буду.

В парткабинете поменяли стол, за которым проходят заседания партийного бюро института под рукодством Жаркена Каспаковича.

Событие может и малозаметное для партийного актива КазНИИ энергетики, но во всех смыслах достойное быть отмеченное на должном уровне.

Каспаков вызвал женщин из лаборатории. С ними на второй этаж спустился и Хаки. Врезанный с утра.

– Обмойте стол! – бросил клич секретарь парткома.

Хаки с комсомольским энтузиазмом поддержал Каспакова.

– Девки, ну-ка давай по рублю!

Ташенев слетал в магазин. Принес пол-литра "Русской", на закусь – кильку в томатном соусе. Хаки открывал пузырь, Каспаков смотрел на

Ташенева и пыжился.

Промедление с отходным маневром в сентябре 1941-го стоило войскам

Юго-Западного фронта под командованием генерал-полковника Кирпоноса гибели командующего, выходу танковых соединений генерала Гудериана на оперативный простор, сдачи врагу Киева.

– Хаким! – сказал Каспаков. – Когда пить перестанешь?

– А вы когда перестанете пить? – генерал Гудериан бросил в прорыв танковую дивизию СС "Тухлая голова".

– Что-о-о?! – опешил Жаркен. – Ты как со мной разговариваешь?

– Разговариваю так, как того вы заслуживаете, – передовые части танковой армады Гудериана охватывали сходящимися клиньями зазевавшиеся с отступлением войска Кирпоноса. – Имейте в виду: будете и дальше так пить, вместе в ЛТП ляжем.

"Майор в пыльной гимнастерке подошел к начальнику оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта.

– Товарищ полковник, что будем делать с пленными? Впереди у нас бои в окружении…

– Что, майор, возьмем грех на душу? – с хитрой улыбкой посмотрел на офицера полковник Баграмян и бросил короткое:

"Выполняйте!".

Х.ф. "На Киевском направлении". Производство киностудии имени

А. Довженко, 1969.

– Прекрати! – пресек воспитанника Казанского танкового училища парторг и принял единственно верное, в возникшей неразберихе с контролем и управлением подчиненных войск, решение. – Наливай!

– Хаким, ты забыл, как я тебе помог получить квартиру?

– Вы врете! – на плечах противника танки и мотоциклеты врага входили в предместья столицы Советской Украины. – Квартиру дал мне

Чокин, а позвонил ему дядя Жумабек.

Каспаков замолчал.

Квартиру Хаки получил в феврале. За два часа Шастри, Муля, Руфа,

Серик Касенов, Даулет и я перевезли вещи и отметили новоселье, чем бог послал.

К четырем часам дня все, кроме Руфы, были готовскими. После работы подтянулись Кэт, Таня Ушанова, Надя Копытова.

Последним с поздравлениями пришел Саян Ташенев.

Хаки сидел среди разбросанных по полу пустых бутылок и жмурился в блаженстве.

– Пятнадцать пузырей раздавили. – обрадовал брата генерал Гудериан.

Однажды в Америке

Оснований утверждать, что политическая жизнь меня более не увлекает, нет, но нет и прежнего, какое наблюдалось лет десять назад, волнения. Чтобы принимать события в стране и мире близко к сердцу нужны причины личные. Я поостыл и уже догадываюсь, что политика – дело молодых. За десять лет много чего произошло, и вполне возможно, подумывал я, события в стране и мире, если и достойны внимания, то не столь пристального, какое наблюдалось у меня много лет назад. Многое тогда я понимал буквально, но и время было другое, мне казалось, что мир стоит на пороге великих перемен.

Всколыхнуть интерес способно из ряда вон выходящее событие.

– Китаец спит?

– Спит.

– Пусть спит. Проснется – хуже будет.

Никто и не заметил, как куда-то подевалась разрядка. Все произошло быстро, от эпохи детанта остались рожки да ножки.

Сбывается предсказание Мао.

"Алеет Восток".

"Пользуясь положением маленькой страны, Вьетнам испытывает терпение Китайской Народной Республики…", – говорит китайское радио.

Китайцы вторглись во Вьетнам. Продвижение китайской армии приостановлено в приграничной провинции Лангшон. Советское правительство распространило заявление, в котором призывает китайцев

"остановиться, пока не поздно".

Что происходит сегодня? Мао нет, но дело его продолжается. Китай, нагоняя страх на Советы, уверенно делает заявку на мировое господство. СССР теряет инициативу.

В программе Би Би Си "Глядя из Лондона" выступает обозреватель

Анатолий Максимович Гольдберг:

"В своем заявлении Советское правительство призывает Китай остановиться, пока не поздно. Что означают слова "пока не поздно", в то время, когда идут ожесточенные бои в провинции Лангшон? Вне всякого сомнения, СССР впервые за много лет с времен Карибского кризиса сталкивается с необходимостью принять серьезное решение.

Способно ли стареющее Политбюро принять такое решение? На что в кризисные моменты истории в первую очередь должно опираться принятие поворотного в судьбе мира решения? Прежде всего, на моральный дух общества, общую атмосферу в стране…".

Коммунистические убеждения по боку, Советы требуют от Англии не продавать Китаю самолеты "Хэрриер". Война Вьетнама с Китаем вот-вот перерастет в войну СССР с КНР. В Иране свергнут Мохаммед Реза

Пехлеви, из эмиграции возвратился аятолла Хомейни.

Революция в Иране началась с поджогов кинотеатров, где показывали американские фильмы.

Центр событий на планете перемещается на Восток.

Чему быть, – того не миновать. Иначе, чего боишься, то и произойдет. Колдуэлл из апдайковсго "Кентавра" отвел человечеству на все про все 20 минут. Где в данный момент мы находимся?

Почему нас ждет срыв "репетиции оркестра"? Тогда я полагал, что из-за самоотстранения Европы.

Революция в Португалии не революция – эпизод, внесший путаницу.

Много глупостей насочинял я про Европу. Она утратила непосредственность, ни за что не отвечает, смирилась с превращением в стороннюю наблюдательницу. Музею под открытым небом не нужны перемены.

Легенда о Нарайяме

Тахави Ахтанов сдержал слово и взял отца к себе на работу заместителем директора по общим (читай, хозяйственным) вопросам и прикрепил за ним микроавтобус.

Шофера директора Книжной палаты зовут Шинали. Ему двадцать пять лет. Водитель Тахави Ахтанова маленький, незаметный. С ним мы несколько несколько раз – за чем, не помню, – куда-то ездили.

– Устал я от Тахави… – жаловался Шинали. – Машину до ночи не отпускает… То к бабам отвези, то ждешь его часами у ресторана…

– Ахтанов баб любит? – спросил я.

– О! Еще как! – отозвался водитель и озабоченно заметил. – Он не замечает, как постарел… Я за ним в зеркало наблюдаю… Вижу морщины на шее, глаза потускнели…

Наблюдательный шельмец. Такова лакейская жизнь – подсекать за хозяином.

Незадолго до смерти Мухтар Ауэзов написал литературное завещание.

Последний завет классика адресовался Тахави Ахтанову. Мэтр поручал заботам Ахтанова дальнейшую судьбу казахской беллетристики. Факт установленный и общеизвестный.

Матушка долго не говорила, почему папа ничего не рассказывает об

Ауэзове. Год назад вышли воспоминания Нуршаихова. В них дядя

Азильхан подробно рассказал о приезде Мухтара Омархановича в

Павлодар. Азильхан Нуршаихов, в то время собкор республиканской газеты "Социалистик Казакстан" по Павлодарской области, рассказал немного и о Валере. В частности, о том, как отец ухаживал за мэтром.

Описал Нуршаихов и эпизод в районном клубе, где Ауэзов представил собравшимся Валеру известным писателем, работающим во славу советской литературы. Отец, писал дядя Азильхан, смутился, растерянно раскланялся. В то время папа еще не был членом Союза писателей, работал ответсекретарем газеты "Казак адебиеты".

Словом, поднимая прислугу, классик поднимал и себя.

Я прочитал воспоминания Нуршаихова и допросил матушку насчет классика.

– Почему папа никогда ничего не говорит про Ауэзова?

– Против твоего отца Ауэзова натравил А., – объяснила мама.

"Та-ак… Значит, Ауэзов тоже любил сплетничать?". – подумал я тогда.

…Папа и Тахави Ахтанов выпили на субботнике, продолжать приехали к нам.

Раньше Ахтанова видел я только по телевизору. Говорить он умеет.

Да и вообще, кроме того, что сам по себе человек нестандартный, это еще, невзирая на наблюдения шофера Шинали, и интересный мужчина.

Тахави писал романы, его пьесы широко ставились в казахских театрах.

Не мудрено, что известный драматург вплотную курировал известных театральных актрис республики.

Тахави и отец выпили по рюмке коньяка и смеялись.

Зашел доложиться, что приехал за хозяином, Шинали. Папа пристал к шоферу:

– Ай акымак! Насвайды корсетш!

Шинали опустил голову и молчал.

Ахтанов осоловело посмотрел на Валеру и тоже навалился на водителя:

– Кимге айтвотар! Корсет Абекеге насвай!

Тахави еще немного посмеялся и отпустил шофера. Мама уговорила писателя остаться. Только что она заложила в кастрюлю мясо и месила тесто для башбармака.

Матушка знает как себя вести с гостями. Про Есентугелова она

Тахави больше ничего не говорила. Расспрашивала мама директора

Книжной палаты про знакомых западников. Разговор пошел и про Джубана

Мулдагалиева, друга Тахави Ахтанова.

Тахави улыбнулся и сказал отцу: "Абеке, помните, что я говорил вам про Джубана?".

– Помню, – сказал отец.

Месяц назад Ахтанов говорил отцу, что Мулдагалиев в поисках расположения Кунаева перешел границы приличия. Написал, мол, верноподданническую поэму про Первого секретаря ЦК, за что и получил

Государственную премию страны.

Папа передал разговор с Тахави маме. Ситок заметила: "Тиршлик керек емес па? Джубан оте жаксы жигит".

Сам же Ахтанов в разговорах со своими называл Кунаева кунавсиком.

Открытое пренебрежение Тахави к начальству, к подробностям быта, говорят, сказывалось и на его книгах. Есть у него чисто автобиографические вещи, так в них он, более всего не пощадил себя.

У Тахави жена татарка, двое сыновей и две дочери, несколько внуков. Родом он из Актюбинска. Актюбинск – это казахский Запад.

"Западники, – говорила мама вопреки помешательству на Есентугелове,

– люди щедрые". Я согласен с ней. Отец моего юного кентяры Кочубея тоже из Актюбинска. Сам Кочубей пацан широкий, любит сорить деньгами.

Есть еще одна примечательная черта у западников. Они, особенно гурьевские, отвязно-резкие. Нечаянно заденешь плечом гурьевского, тут же можешь по морде получить. Потом только начинается: за что? да извини, не разобрался. Кочубей хоть и не гурьевский, но детство у него прошло там. Набрался у местных тентеков. Чуть что – сразу в пятак.

У Тахави был случай, когда он в Москве у ресторана "Пекин" ловил мотор. Таксист остановился и, увидев пьяного пассажира, отказался везти Ахтанова. Тахави рванул переднюю дверцу на себя и дал водиле по шее.

Прибежал милиционер и Ахтанов спросил:

– Для того я в сорок первом воевал под Москвой, чтобы разное говно меня не уважало?!

…Стемнело. Я вызвал такси и пошел провожать писателя.

В ожидании мотора Ахтанов стоял рядом со мной на обочине дороги и осматривался по сторонам.

– Когда-то в этом районе я жил,- сказал Тахави.

– Сейчас где живете?

– Э-э… – Ахтанов поднял высоко голову и не без важности сказал.

– Сейчас я в центре живу.

Во второй раз Тахави приезжал, не помню для чего, к отцу на полчаса. Стоявшую у подъезда "Волгу" директора книжной палаты заметила соседка Хорлан из второго подъезда и забежала к нам.

– Дядя Тахави, как хорошо, что я вас поймала! – соседка зашла с картонной папкой под мышкой.

Ахтанов молча уставился на Хорлан.

Последние месяцы соседка проводила за сочинительством. Что она писала – рассказы или повестушки – не знаю, ей желалось, чтобы ее письмопись оценил большой писатель. Ахтанову и без того приходят немалым количеством со всей республики рукописи с просьбой благословить, еще лучше, замолвить словцо в издательстве или в редакции толстого журнала. Тахави молчал. Когда Хорлан заговорила о муках творчества, Ахтанов не сдержался:

– Какие еще муки творчества? – недовольно спросил директор.

Спросил так, как будто сам не знал.

– Дядя Тахави! – воскликнула соседка. – Вам ли не знать о муках творчества!

– Не знаю я ни о каких муках творчества! – отрезал Тахави. – Если бы такие существовали, не занимался бы литературой.

Дом наш заселился в ноябре 71-го. Квартиры формально летом того года распределял местком, на деле – решал секретариат Союза писателей Казахстана. Папа как раз лежал в больнице и я видел, как его проведывал молчаливый парень в очках с курицей под мышкой.

– Пап, кто это?

– Борат, сын писателя М.

Тот, кто пустил слух о причастности отца к распределению квартир, большой шутник. В какую-то значимость Валеры мог поверить исключительно невежественный, темный человек, и образованный сын классика на эту роль не подходил. Вполне возможно, оказывал он знаки внимания директору лифтонда на всякий случай: вдруг кто из секретарей Союза для проформы поинтересуется мнением отца.

Суть вопроса не в этом. Борат к лету 71-го кроме того, что он сын своего отца, был известен как кандидат филологических наук, знающий восточные языки. Для предъявления прав на получения квартиры в новом доме кандидатской степени этого мало, к тому же филолог это почти уфолог и далеко не писатель, и даже не переводчик.

Квартиру филолог получил как сын своего отца.

Хорлан пять лет как разведена с Боратом. Близкие к ней люди говорили о Хорлан как о женщине со странностями. Ходили слухи и о том, что она лечилась в дурдоме. Внешне Хорлан не выглядела странной. Напротив, приветливая, интересная дама. Правда, после развода она несколько сдала, утратила свежесть. Но так бывает.

Что ее подвигло заняться писательством? Скорее всего, думал я, развод с филологом. Помешало довести намерение до конца и стать писательницей ей то, что натура она увлекающаяся. Такие шумно и быстро начинают и при первой серьезной неудаче так же быстро складывают руки.

Жаль. Женщина она умная, начитанная, с фантазиями. Из такой бы могла получиться неплохая писательница.

Папильон

В магазине "Прогресс" набрел на книжку Лексина "Экономика использования вторичных энергоресурсов". "Для удобства, – пишет

Лексин, – все имеющиеся ВЭРы промышленного предприятия можно условно разделить на три группы: технически возможные, технически подготовленные и технически пригодные (реальные) к использованию вторичные энергоресурсы".

Я уселся за стол и застрочил: "В развитие основных положений предложения Лексина для анализа сравнительной эффективнности использования ВЭР в утилизационных установках корректным было бы применять эксергетические к.п.д. УУ, соответственно к.п.д. технически возможных, технически подготовленных и реальных к использованию утилизационных установок. Данные показатели характеризуют совершенство энергоиспользования ВЭР по всей совокупности термодинамических параметров…".

Исписал страниц двадцать и пошел на работу перепечатывать.

Машинка свободна и к концу дня я отдал Каспакову первые, почти самостоятельные, измышления по теме диссертации.

Хочешь? Я убью соседей, что мешают спа-а-ать!!!

Квартиру в третьем микрорайоне папа поменял на однокомнатную в центре. Квартира на первом этаже, в одном доме с переговорным пунктом. Центр есть центр и местоположение удобное. Рядом ЦГ, ресторан "Алма-Ата", в ста метрах по диагонали Шарбану.

Перевезли в квартирку полуразвалившийся диван, стулья, стол, кое-какую посуду. Сейчас в ней обитает Шеф с Балериной. Жену Мастера я так и не увидел. Одно известно, Тамара хорошая пьюшка.

С Гау мы в ссоре. Дошло до того, что я уже выплачиваю алименты.

Прошел месяц и я сказал папе: "Как вы смотрите на то, если мы с

Гау поживем в в квартире Улана и Жантаса?".

Шеф вернул ключи и я перевез Гау с Дагмар в квартиру на переговорном.

Признание факта, что ты большой негодник, ничего не стоит.

Особенно, когда оно дается тебе без труда.

Насколько превратное представление сложилось у меня о самостоятельной семейной жизни я понял в первый после переезда вечер. Мне скучно, почему и захотелось вновь очутиться дома на

Байзакова; я стал понимать, что не знаю, чего хочу. Понятно, не терпелось выпить. Но дело не только и не столько в выпивке.

Гау трудно. Дагмар успела переболеть воспалением легких, еле избавилась от диатеза, Гау разрывалась на части, я пренебрегал тем, что имею.

На следующее утро пришел Шеф. Принес курицу.

Дагмар лежала раздетая, лупала по сторонам глазенками и сосала большой палец ноги. Шеф посмотрел на нее и засмеялся: "В кого она такая рыжая?".

– Ты сейчас куда? К Меченому?

– Сначала съезжу к Джону и Ситке, потом, наверное, к Меченому.

– А-а…

– А ты?

– На работу смотаюсь. Вчера звонил Жаркен, просил зайти.

Жаркен вызвал для разговора.

– Я прочитал твою писанину. Ты меня удивил… Насколько все выверено, надо еще посмотреть, но основу методики ты заложил.

Продолжай в том же духе.

С Хаки пошли на стенд к Серику Касенову. В сейфе у Касенова бутылка водки и граммов двести гидролизного спирта. Зяма про гидролизный спирт предупреждал: "По чуть-чуть его еще можно принимать. Но увлекаться гидролизом опасно: во лбу от него возникают поперечные напряжения".

Спирт отдает резиной, слегка сушит рот. Насколько опасно на него налегать, я еще не прочувствовал, потому, что, придя в квартиру на переговорном, понял: надо догнаться.

– В субботу женится Талап, сын Шарбану, – сказал я Гау и предложил. – Пойдем поздравим тетушку.

– В субботу и поздравишь.

– В субботу не то. Не по-родственному.

– Не выдумывай! Скажи просто: выпить хочешь.

– Ничего не поделаешь, придется и выпить, но больше хочется сделать приятное Шарбану. Собирайся.

– Только не долго.

У меня привычка: на свадьбы родственников приводить кого-нибудь из друзей. Родственники из-за матушки ничего не говорят мне, но я по глазам вижу – не нравится им моя привычка. Я и сам понимаю, нехорошая это привычка. Только с кем-то надо пить на свадьбе. Лучше всего с проверенным на постоянной основе собутыльником.

Я выпил две стопки водки и поставил в известность Шарбану:

– В субботу приду не один. С кентами.

– Что ты говоришь? – Шарбану сделала вид, будто не догадалась о чем речь.

– Это традиция, – пояснил я. – Нарушать нельзя.

– Не надо…, – тетушка включилась в игру.

– Что значит не надо? – возразил я и налил себе еще водки. -

Очень даже надо. Будете артачиться, так я вместо восьми человек приведу восемнадцать.

– Ой бай! Ультерме!

– Пока только восемь, – успокоил я ее. – Остальных еще не успел позвать.

Гау не прислушивалась к разговору и рассеянно ковырялась вилкой в тарелке. Казай, муж Шарбану – напротив, прислушивался к разговору с тревогой. В гостях у них сваты, которым не полагается знать о специфике внутриродственных отношений.

Между тем Шарбану сильно переменилась в лице.

– Прошу тебя, не надо…

– Вы ставите меня в дурацкое положение, – я вновь наполнил рюмку.

– Люди готовят поздравительные речи, чистят пиджаки, гладят брюки, подбирают галстуки… И тут я им: простите, тетушке жалко для них ящика – другого, водочки… Меня не поймут. С моей стороны это выглядело бы голимым оппортунизмом! Решено! И не просите.

– Ой бай! Ой бай! – У Шарбану научно-технический прогресс на лице. Если раньше у нее глаза бегали как новогодняя гирлянда, то теперь перемигивались лампочками с пульта ЭВМ "Минск -22".

– Никаких ойбаев. Я же вижу, вам приятно, что свадьба Талапа благодаря моим кентам обещает стать заметным событием в жизни общественности города.

Я перегнул палку. Даже если Шарбану и не поверила, что налет армян на водокачку состоится в заявленном мной количестве, то в любом случае она перепугалась.

– Ладно, пошутил я.

– Алла сактасын. – с облегчением выдохнула тетушка и заулыбалась.

Казай тоже обрадовался и поспешил на балкон за водкой. Шарбану подсела к Гау. Я снова налил, выпил.

"Шарбану тетушка неплохая, – подумал я, – только время от времени ей надо напоминать о том, как я ее люблю". Поначалу я не обращал внимания на ее разговор с Гау. Когда до меня стал доходить смысл некоторых ее слов, я обратился в слух.

– Потерпи еще немного, – в полный голос говорила Шарбану. Гау молчала. Тетушка увлеченно продолжала. – Сколько ей еще осталось?

Терпи… Зато тебе все одной достанется.

О ком это она? Когда до меня дошло, то первые две-три секунды я не знал что делать и молчал. Хотелось плакать.

Я медленно поднялся.

– Жаба! – заорал я. – Да я тебя,…!

Возникла потребность перевернуть ее поганый стол. Я еще что-то кричал, Шарбану суетилась, хлопала глазами: "Что я такого сказала?".

Непонимающе смотрела на меня и Гау. Если и жена не соображает, то я, мама, все мы пропали.

– Шарбану ждет твоей смерти. – На следующий день за обедом я рассказывал Ситку о поздравлении к свадьбе.

Матушка опустила глаза и ничего не сказала.

– Почему ты молчишь?

– Что говорить?

Мама меня удивляла. Не в том дело, что для нее не новость, что

Шарбану ее враг, а в том, что она не злилась.

– Она твоя родная сестра!

– Ну и что?

– Как ну и что? Мама, я ее прибью!

– Не связывайся. Она несчастная.

– Ты что несешь?! У Шарбану полная жопы радости!

– Все равно она несчастная.

Я не сказал матушке о поведении за столом Гау. И не знал, что

Шарбанка поспешила рассказать дяде Боре, что я угрожал ей убийством.

Мама при перебранке ставила на место недруга воздушными плевками.

Спрашивала: "Сен ким сын?" и имитировала плевок без плевка -

"Тьфу!". Сейчас, когда она узнала, что Шарбану учит сноху жить ожиданием ее смерти, ни плевка, ни сожаления.

Вообще же, мелочь пузатую, осмелившуюся затевать против нее интриги, в ее обычаях было просто напугать и тем ограничиться.

– Ауле подлеста тупикка жверу керек, сонан гийн шайтанга кетсин.

Паленын аулак жру керег.

Сейчас бы Шарбану в самый раз в тупик загнать.