Политика и творчество

Вследствие Октябрьского переворота материальные и духовные уклады всех слоев населения российского претерпели колоссальной силы встряску. Многие традиционные ценности революционные экстремисты разных мастей и оттенков отвергали начисто, буквально перевернув обыденную жизнь в стране вверх дном. Помимо прочих лозунгов провозглашаются и претворяются, к счастью, не в полном объеме и не все, культурная и сексуальная революции, раскрепощение женщин, упразднение института патриархальной семьи и прочая и прочая.

Атмосферу всеобщего хаоса усугубляло своеобразное понимание свободы большинством россиян. Как отметил в 1917 году британский дипломат Джордж Бьюкенен: «По представлению русских, свобода состоит в том, чтобы легко относиться к вещам, требовать двойной заработной платы, демонстрировать на улицах и проводить время в болтовне и голосовании резолюций на публичных митингах». Под определением «русских», Бьюкенен, надо полагать, имел в виду все нации, жизненный уклад коих отличался от западных меньшей упорядоченностью.

Большевики, придерживаясь преимущественно своей идеологической платформы, целенаправленно приступили к реализации разнообразнейших форм культурно-массового просвещения рабочих и крестьян всех возрастов, а также части интеллигенции.

Ожесточенная гражданская междоусобица неминуемо раскалывает и без того разнополюсные ряды деятелей культуры, просвещения и науки. Происходит их массовый уход за границу. После окончания войны часть эмигрантов возвращается на родину.

В двадцатые годы борьба различных направлений во всех сферах культуры (от реалистических до авангардистских) неизбежно приобретает ярко выраженную классовую подоплеку. Писательская среда, к примеру, с достаточной степени условности подразделялась на беспартийных и большевиков, «неистовых ревнителей» — преимущественно рапповцев, так называемых «попутчиков» и литераторов, якобы полностью чуждых новой власти. Едва ли не каждое из течений претендует на первенство, полагая самое себя наипрогрессивнейшей и наиперспективнейшей.

Особое место среди организаций подобного толка занимала Российская Ассоциация Пролетарских Писателей (РАПП), притязавшая на безраздельное идеологическое господство и политический контроль в литературе. Ее представители — рапповцы, мнили себя адептами марксисткой якобы безукоризненности и ревнителями «непорочно девственной пролетарской чистоты».

«Свои позиции они утверждали с яростной непримиримостью, в которой воинствующий догматизм переплетался с ловким прагматизмом и беспринципностью». Руководители РАППа, определенный период времени, самочинно практически присвоили своей организации функции ячейки ЦК партии в литературе и постоянно афишировали близостью к высшим должностным лицам государства.

Вожди РАППа как новые, так и старые, еще до официального ее учреждения заметно тяготели к Троцкому и другим партийным оппозиционерам, пока они были в фаворе. Иные из них, предусмотрительно публично как будто порвавшие с троцкизмом остаются, покамест, на плаву.

В 1926 году, в Ассоциации утверждается совершенно молодой (23 лет от роду) честолюбец Авербах Л.Л. — близкий родственник Свердлова, Ягоды и зять Бонч-Бруевича. В сотрудничестве со своим погодком Киршоном В.М. и прочими, сменившими окрас экстремистами, он буквально терроризирует литераторов. Вследствие этого неудивительно, что при получении вестей об их низвержении спустя несколько лет «во многих писательских домах пили шампанское».

Евгений Громов в исследовании «Сталин: искусство и власть», полагает, что «в двадцатые годы Сталин не занимается еще проблемами литературы и искусства с той интенсивностью, с какой он будет ими заниматься впоследствии». Автор чрезмерно тенденциозного труда заявляет также, «что вопросами политики в области искусства и литературы Сталин занимался порою не меньше, чем важнейшими военными или экономическими проблемами. И занимался он этими делами не время от времени, а постоянно, систематически».

Подобного рода силлогизмы, несомненно, нуждаются в корректировке. Сталин, как истый политик, постоянно был в курсе всех художественных веяний и направлений. Но по мере укрепления лидерского авторитета кавказца и, следовательно, режима личной власти его мнение, естественно, становится все более весомым.

В делах внутрипартийных расстановку противоборствующих сил вполне определенно обозначалась как уклон в ту или иную сторону от «генеральной линии». А в такой непартийной и «несравненно более широкой области, как художественная литература, театр и пр.», что совершенно справедливо было подмечено Сталиным в ответе В.Н. Билль-Белоцерковскому, как представляется, весьма затруднительно было ориентироваться некоторым политиканствующим деятелям. В том же письме, написанном 2 февраля 1929 года, вождь явственно осудил нетерпимость чрезмерных попыток любой ценой задавить неординарных представителей культуры. Заявив, что нет никакой необходимости «преследовать и травить» их, вплоть до исхода за границу.

Примерно в том же духе Сталин высказывался спустя десять дней при встрече с украинскими писателями, прибывшими в Белокаменную. Она проходила в напряженной обстановке, с выкриками с мест и прочими малоуважительными жестами. Накал страстей заметно возрос, когда украинские литераторы потребовали объяснить, почему вредоносная, на их взгляд, пьеса Михаила Булгакова «Дни Турбиных» не снимается со сцен Москвы. Генсек с немалым трудом отбивается от литературных экстремистов крутого рапповского помола на малороссийских жерновах. При этом он практически выходит из равновесия заверением, что два писателя-небольшевика (Всеволод Иванов и Борис Лавренев) своими произведениями «принесли гораздо больше пользы, чем 10 — 20 или 100 коммунистов-писателей, которые пичкают читателей, ни черта не выходит: не умеют писать, нехудожественно». Данное высказывание характеризует Сталина лучше многих томов изысканий. Во главу угла в любом деле он ставил всегда впереди компетентность и умение, а не принадлежность к партии или какому-либо клану.

В письме Безыменскому А.И. вождь писал, что не считает себя знатоком литературы и, тем более, критиком и может свободно высказывать лишь свои личные мнения.

А адресуя Билль-Белоцерковскому свои личные соображения по некоторым вопросам театральной жизни, генсек отнюдь не собирался выдавать их за изложение его политики в искусстве, как ошибочно предположил Луначарский А.В. Именно по этой причине он предусмотрительно отказал наркому просвещения в публикации.

Сталин мыслил и оперировал категориями, недоступными многим даже своим ближайшим сотрудникам, но он не претендовал на первенство во всех отраслях знаний, хотя оказывал большое влияние в любой из них.

Между тем существует стойкий стереотип, заключающийся в том, что кавказец якобы буквально навязывал свой образ мышления всем и вся, а также как будто оказал пагубное воздействие на многие творческие личности. Особую предвзятость выказывают ярые «поклонники» того или иного «таланта». Они ошибаются, полагая, что Сталин чуть ли не лично преследовал Б.А. Пильняка (Вогау), О.Э. Мандельштама, В.Э. Мейерхольда; не оказал действенной помощи таким гордым и независимым художникам как Михаил Булгаков и Борис Пастернак и так далее, и тому подобное.

Их заблуждение заключается в том, что в качестве главы страны, вождь озабочен был первостепенно огромными проблемами своей колоссальной державы и всего населения в целом, а не отдельных индивидов, пусть даже вельми талантливых. В этом состоит сущность своеобразного утилитаризма Сталина, то есть стремления оценивать любую личность, тем более творческую, с точки зрения его полезности государству, не доведенную, впрочем, до абсурда и крайностей.

Ему были свойственны терпимость и благожелательность к завихрениям того или иного художника, но они имели свои пределы. Несмотря на мерзость, допущенную Пильняком в «Повести непогашенной луны», где он прозрачно возложил ответственность за смерть Фрунзе на Сталина, писателя продолжали печатать и даже выпускать за рубеж. Вождь лично санкционирует последнее, подчеркивая тем самым, что не затаил зла на Пильняка и продолжает оказывать доверие, которое он не оправдал. Мандельштама однажды, надо полагать, постигло вдохновение, и он декламировал на разного рода тусовках, с различными вариациями (предусмотрительно без рукописного текста), нижеследующие довольно гнусные вирши:

От подобного рода предельно ядовитых строчек, буквально пропитанных злобой и неприязнью, даже спустя много лет сводит оскоминой скулы.

Не без прямого одобрения генсека зловредный РАПП был ликвидирован постановлением ЦК ВКП (б) от 23 апреля 1932 года вследствие «отрыва от политических задач современности и от значительных групп писателей и художников, сочувствующих социалистическому строительству».

Сталин принимал довольно деятельное участие в организации новой формы писательского сообщества страны. По меньшей мере, дважды на московской квартире Горького собирался разношерстный ареопаг литературных деятелей с участием Сталина, Молотова и других руководителей страны. На неформальных встречах, обязательно завершавшихся обильным угощением с горячительными напитками, присутствовали в обязательном порядке и бывшие законодатели мод — рапповцы. Еще длительный период времени Сталин и его окружение терпеливо их выслушивают, убеждают, пытаются увещевать, призывают образумиться. Одним словом, мечут бисер перед свиньями. Все напрасно. На заседаниях специально образованной комиссии Политбюро для подготовки учредительного съезда писателей явно зарвавшиеся рапповцы оголтело отстаивают свои позиции, неблагоразумно выступая, в том числе, и против Сталина.

Период мятежного экспериментаторства между тем, вследствие жажды стабильности в высших эшелонах власти, начинает сменяться в России определенной регламентацией интеллектуальной и культурной жизни.

Социальные права в области образования и здравоохранения также некоторым образом нормируются. Начинается возврат к традиционным российским корням, возрождение национального духа, а также явственная реабилитация времен царизма, некогда столь ненавистных. Иные абстрактные марксистко-ленинские постулаты под несомненным влиянием Сталина претерпевают непонятную для многих, даже не рядовых партийцев, трансформацию.

По мере увеличения его авторитета премьера Сталин все больше пытается совместить дух коллективизма с буквой ответственности. Преимущественно интриганов, завистников и склочников, которым обычно несть числа в среде интеллигенции, власти привлекают к уголовной ответственности. 17 мая 1937 года по этому поводу в дневнике второй супруги Булгакова, Елены Сергеевны, имеется следующая запись. «С кем ни встретишься — все об одном: теперь, в связи со всеми событиями в литературной среде, положение М.А. должно измениться к лучшему».

Весьма характерно, что в тот период времени наряду с арестами известных военных, энкавэдешников, к ответственности привлекались и их собратья по духу из других сфер. То есть, шло повсеместное очищение от скверны: репрессировались, в первую очередь, лица, имевшие стойкие репутации людей нечестных и неблагонадежных. Но хотя одни недруги М.А. Булгакова, наиболее оголтелые, очутились в «местах не столь отдаленных», положение его кардинально не изменилось к лучшему и не могло измениться. Он был для этого слишком оригинальным художником и личностью при этом политически весьма наивной, если не сказать совершенно безграмотной.

Громов повествует о якобы «остродраматической коллизии Сталин — Булгаков», привлекающей «пристальное внимание литературоведов и театроведов» и изученной довольно основательно. Никакой подобной коллизии, разумеется, не существовало и не существует, она в большей степени плод воображения излишне пылких исследователей. Можно бесконечно рассуждать лишь о личной драме весьма даровитого литератора, не сумевшего, но по-своему пытавшегося поладить с власть имущими, в первую очередь, с чиновничеством в сфере советской культуры.

Почему Михаила Булгакова, со всей его самобытностью и изрядной несовместимостью со сталинским режимом, не постигла печальная участь многих литераторов, подвергшихся преследованиям властей?

Внимательно ознакомившись с эпистолярным наследием писателя убеждаешься в одном из его существеннейших достоинств. Он был совершенно неуязвим по причине своих человеческих качеств -кристальной честности и порядочности. Именно поэтому, 4 февраля 1938 года, в самый разгар «ежовщины», Булгаков отправляет письмо Сталину с просьбой вернуть из города Калинина в Москву драматурга Н.Р. Эрдмана, отбывшего полностью трехлетний срок ссылки в городах Енисейске и Томске. Ходатайство одного опального драматурга за другого, естественно, не рассматривалось серьезно, но позиция Булгакова вызывает огромное к нему уважение, равно как и к поэту Борису Пастернаку.

Чрезмерно ранимый и эмоционально впечатлительный, Пастернак, тем не менее, достаточно благополучно существовал в страшные, в кавычках, сталинские времена. Причем он не скрывал своего неудовольствия некоторыми действиями властей и отказался подписаться в коллективном требовании Союза писателей непременно предать смертной казни военачальников группы Тухачевского. Ему, в отличие от Булгакова (намеренно чуждавшегося подобных акций), довелось выступать на политически значимых общественных мероприятиях. В августе 1934 года Пастернак озвучил свою позицию художника на Первом всесоюзном съезде советских писателей. В частности, литератор заявил: «Есть нормы поведения, облегчающие художнику его труд. Надо ими пользоваться. Вот одна из них: если кому-нибудь из нас улыбнется счастье, будем зажиточными, товарищи, но да минует нас опустошающее человека богатство. «Не отрывайтесь от масс», — говорит в таких случаях партия. У меня нет права пользоваться ее выражениями. «Не жертвуйте лицом ради положения», — скажу я совершенно в том же самом, как она, смысле. При огромном тепле, которым окружает нас народ и государство, слишком велика опасность стать социалистическим сановником. Подальше от этой ласки во имя ее прямых источников, во имя большой и дельной и плодотворной любви к родине и нынешним величайшим ее людям на деловом и отягченном делами и заботами от них расстоянии».

Когда в Советском Союзе проводилась кампания по дискредитации французского писателя Андре Жида, свою лепту на Пленуме писателей СССР, посвященном столетию со дня смерти А.С. Пушкина, внес Пастернак.

Последний, в частности, вполне резонно заявил: «Это все ужасно. Я не знаю, зачем Андре Жиду было нужно каждому из нас смотреть в горло, щупать селезенку и т.д. Я этого не понимаю. Он не только оклеветал нас, но он усложнил наши товарищеские отношения».

Творческий путь и судьба Бориса Пастернака отчасти перекликаются с Михаилом Булгаковым. Также как Булгаков, Пастернак написал произведения, посвященные Сталину, ошибочно воспринимаемые некоторыми исследователями как сделки художников с совестью. Фактически же литераторы относились к вождю с достаточным пиететом, они просто были другими людьми, чем, к примеру, Алексей Толстой и Иван Бунин.

Последний, как известно, невзирая на огромную любовь и тоску по России, так и не вернулся на Родину, проявив огромную щепетильность весьма сходную с гордыней. Бунин никогда не примирился с тем, что в семнадцатом и последующих годах, по его мнению, Русь проявила качества более присущие варварской Чуди. Он желчно обозвал в дневниковых записях, озаглавленных «Окаянные дни», а также в воспоминаниях, Ленина несусветным животным и «косоглазым, картавым, лысым сифилитиком».

Бунин признавал за А.Н. Толстым редкую талантливость его натуры, «наделенной к тому же большим художественным даром» в сочетании с «редкой личной безнравственностью». Пожалуй, он с излишней суровостью охарактеризовал третьего Толстого, запамятовав известную заповедь о неподсудности.

Относительно Бунина, до конца своих дней не примирившегося с «Совдепией» и Толстого, вернувшегося из эмиграции и отлично вписавшегося в большевистской России, Булгаков и Пастернак занимают некое промежуточное положение. Художников, вполне лояльных властям, однако в силу их независимых характеров и творческих физиономий, а также неискушенности в политике, не преуспевавших в материальном плане.

Не случайно Сталин лишь единожды общался с Булгаковым и Пастернаком и лишь посредством телефона, а также по собственной инициативе. Первого он существенно подбодрил и поддержал в критический период его жизни и творчества. Со вторым советовался относительно Мандельштама, которого Пастернак, кстати, не слишком жаловал, равно как и Пильняка, признавая, впрочем, их несомненную даровитость. Своими телефонными звонками, суть доверительными жестами, Сталин, который даже правильной постановке запятой уделял внимание, протягивал литераторам руки. Покамест, морально поощряя их на труды во благо Родины, в своем понимании политика и гражданина. Не вина Сталина в том, что его рука оказалась зависшей в воздухе…

Взгляды с Запада

«Паломничество в страну Востока» назвал крупнейший немецкий писатель и философ первой половины 20-го века Герман Гессе одно из своих произведений, явно навеянное катаклизмами в России. Он выказал свое отношение к марксистским идеям, следующим примечательным образом.

«Разница между Марксом и мной заключается единственно в масштабах реформации и расстановке приоритетов. Маркс хочет изменить мир, я отдельного человека, он обращается к массам, я — к индивидуумам» — объявил философ-эмигрант. Сначала, полагал Гессе, подавляющее большинство людей должны научиться чувству ответственности и обрести зрелость, а затем уже приниматься за переустройство планеты. В том, что оно должно быть коммунистическим, писатель не сомневался.

«Почетный гость и приемный сын Швейцарии» писал в 1931 году, что события в России, «без сомнения самое важное, быть может, единственно важное, что происходит сегодня на белом свете». У русских «есть перед Западом одно преимущество — искренность. Россия -единственная в мире страна, у которой мы многое могли бы перенять в сфере реальной политики и материальных преобразований».

В отличие от Гессе французский писатель, политический и общественный деятель Андре Мальро присутствовал в качестве гостя на первом форуме писателей СССР и обращался к своим собратьям по ремеслу с приветственным словом. Тогда же в августе месяце 1934 года в столице СССР Мальро выступает перед советскими журналистами.

Он отмечает, в частности, «…мы все видим, что в Москве открываются библиотеки, а в Берлине их закрывают».

Относительно результатов гипотетических изысканий о некоторых реалиях советского общества Мальро говорит: «… Опубликование наиболее показательных заседаний комиссии по чистке дало бы нам в тысячу раз более яркую картину, чем все существующие теории…».

Представляет определенный интерес высказывание французского писателя о психологической разности русского и западного человека. Психология последнего, по его мнению, определяется главным образом «поисками законов логики», в то время как у русского эмоции преимущественно превалируют над разумным началом.

Два месяца спустя в парижском Дворце Мютюалите Мальро отчитывался об участии в работе Первого съезда советских писателей. Некоторые фрагменты его выступления схожи с панегириком, однако есть и любопытные высказывания для понимания сути процессов, происходивших во время раннего периода сталинской эры. «… О советском человеке много говорили, пытались проникнуть в его психологию. Мне кажется, что теоретизировать здесь бессмысленно, есть другие пути более плодотворные. На протяжении последних лет, в ходе так называемых чисток партии, были рассмотрены тысячи человеческих судеб. Эти разбирательства показывают нам советского человека, чьи особенности еще не систематизированы и не разложены по полочкам, в действии. Вместо того чтобы строить теории по поводу нового человека, было бы куда полезнее собрать всю эту огромнейшую и зачастую волнующую документацию и сделать из нее выводы».

Не случайно Мальро вновь и вновь обращается к внутрипартийной чистке, буквально сотрясавшей в то время всю партийно-советскую номенклатуру и предвосхитившей грядущие репрессии.

«Часто, — продолжал свою мысль Мальро, — говорят о подозрительности, недоверии, с которым молодое советское общество, так часто оказывавшееся в опасности, вынуждено относиться к человеку. Будем осторожны в словах: эта подозрительность распространяется только на отдельную личность (выделено мной — М.А.). Что же касается человека вообще, то напротив, доверие, оказываемое ему Советами, быть может, самое большое за всю историю. Доверие к детям сделало из них пионеров. Женщина царской России, чье положение, было, пожалуй, самым униженным и тяжелым в Европе, превратилась, благодаря доверию к ней, в советскую женщину, проявляющую сегодня поразительную волю и сознательность. Трудом воров и убийц построен Беломорканал. Из беспризорников, которые тоже почти все были ворами, созданы коммуны по перевоспитанию, На одном из празднеств я видел, как встречали на Красной площади делегацию бывших беспризорников. Толпа приветствовала этих ею же спасенных людей, как она не приветствовала никого другого. Наконец, герой. Уничтожив значение денег, СССР обрел тем самым и положительного героя, вечно живого героя литературы всех времен, — того, кто ставит свою жизнь на службу другим…».

Немного раньше Мальро Советский Союз вновь посетил Герберт Уэллс. Вместо ленинской «России во мгле» он увидел преображенную Россию сталинскую. Уэллс пробыл там полмесяца, и по соображениям престижа и логики был принят Сталиным. Английский писатель, до этого времени питавший антипатию к кавказцу, ушел от него совершенно очарованным, невзирая на спор, который между ними возник. Уэллс упорно втолковывал Сталину, что понятие классовой борьбы устарело и не отражает реальность. Он зондировал тем самым вероятность сближения Запада с Советами. Сталин возражал, спокойно излагая собственную точку зрения. Его аргументация выглядела убедительнее.

Вскоре после опубликования их беседы в Англии появился комментарий Бернарда Шоу, возражавшего против мнения Уэллса. Это положило начало длительной дискуссии, с ответом Шоу выступили Кейнс и сам Уэллс. Кейнс, писавший свою революционный труд по экономике, справедливо предъявил претензии Сталину и Шоу в известной узости их мировоззрения. Уэллс же просто высказал свою обиду, но на этом дискуссия не закончилась, превратившись затем в заурядную перебранку.

Из многочисленных высказываний о лидере страны Советов выделяется оценка личности кавказца американцем Роем Говардом, заявившем в Лондоне корреспонденту газеты «Дейли Экспресс», что со времен аудиенции, данной ему Ллойд Джорджем в 1916 году, беседа со Сталиным была наиболее удовлетворяющей.

«Сталин был прекрасен. Он поразил меня, как проницательный, спокойный, сведущий человек, который знает точно, чего он желает. Он отвечал на мои вопросы так же, как я отвечаю на ваши. Не было никаких уверток или дипломатической водицы».

Вне всякого сомнения, встречи и беседы Сталина и других кремлевских вождей с такими крупными деятелями культуры Запада, как Шоу, Эмиль Людвиг, Уэллс, Ромен Роллан, Анри Барбюс, Лион Фейхтвангер укрепляли в глазах широких масс и особенно интеллигенции, а также Запада, авторитет сталинской системы власти. Особое мнение высказал лишь Андре Жид.

17 июня 1936 года газета «Известия», редактируемая Бухариным, публикует материал-панегирик «Привет Андре Жиду» с горячим обращением по поводу приезда видного французского писателя, который в своих произведениях «решительно порвал с капитализмом и также решительно приветствовал страну Советов и коммунизм».

Андре Жид приехал в Советский Союз в довольно почтенном возрасте, 67 лет от роду. На другой день после его прибытия в Москву умер «буревестник революции» писатель Максим Горький. Выступая от Международной ассоциации писателей на траурной панихиде, Жид, казалось бы, искренне говорит о чувствах дружбы и любви к советской стране. Французский писатель ездил по ней в сопровождении пяти соплеменников, сыгравших определенную роль в выработке его мнения, два месяца. В Москву он вернулся накануне открытия судебного процесса по делу Зиновьева, Каменева и других. Через четыре месяца, за изданную в Париже вещь «Возвращение из СССР», Жида предают анафеме в официальном печатном органе Кремля «Правде».

Заявить, что писатель исключительно под влиянием личных впечатлений резко изменил свое представление о Советском Союзе, значит ошибиться. Ранее в Африке, во Французском Конго, Жид довольно бескомпромиссно «разбирался» с попытками властей пустить ему пыль в глаза. Он ехал в страну Советов с заведомым намерением «разоблачать», что явственно прослеживается в последующем его творении — «Поправки к моему «Возвращению из СССР» (июнь 1937)».

Француз лицемерно заявляет, что: «устроен так, что строже всего отношусь к тем, кого хотел бы любить. Немного стоит любовь, состоящая из одних похвал, и я думаю, что окажу большую услугу и самому СССР и его делу, если буду говорить о нем искренне и нелицеприятно. Мое восхищение СССР, восхищение теми успехами, которых он уже добился, позволяет мне высказывать критику по его адресу». Намерение весьма разумное, но исполнение оказалось малопригодным — критика Жида чрезмерно резка и неприятна.

Он напоминает человека, побывавшего в гостях и воспринявшего блага, а затем обругавшего дружелюбный дом; хозяев же обозвавшего негодяями и фальсификаторами. Даже наивная гордость за свои достижения жителей огромной страны воспринимается Жидом негативно. Писателю следовало приехать в Россию пятнадцать лет тому назад, тогда методом сравнения он бы многое понял. Иные пассажи Жида свидетельствуют о поверхностном понимании и поспешности выводов, как, например, следующие: «…Сталин принял много решений, и все они в последнее время продиктованы страхом, который внушает Германия… Советский рабочий превратился в загнанное существо, лишенное человеческих условий существования, затравленное, угнетенное, лишенное права на протест и даже на жалобу, высказанную вслух; удивительно ли, что этот рабочий снова обращается к Богу и ищет утешения в молитве. На что человеческое может он еще рассчитывать?…»

Даже «постепенное восстановление семьи, личной собственности, права наследования» — ценностей общечеловеческих, воспринимается Жидом неоднозначно. Порой он вообще впадает в противоречия. С одной стороны его удручает бедность, с другой — Жид не воспринимает аргументы о том. что коммунисты отрицают только эксплуатацию человека человеком. Возможность же быть сравнительно богатым при условии, что состояние заработано личным трудом не возбраняется и даже поощряется властями.

Скороспелыми аналитическими выкладками Жид как личность поступил бестактно, оскорбив радушных хозяев, как писатель он сыграл на руку политическим силам, враждебным СССР. Удивительно, что Жид не изъявил желания встретиться с кем-либо из руководящих структур государства и не попросил разъяснений по некоторым наиболее важным, на его взгляд, позициям.

«За публикацию «Возвращения из СССР» меня бранили многие»,-признается Андре Жид. Особенно писателя огорчило выступление Ромена Роллана, по причине высокой ценности его морального авторитета.

Однако в некотором роде, главным полемистом Андре Жида явился немецкий писатель Лион Фейхтвангер. Еще 30 декабря 1936 года им публикуется в «Правде» статья «Эстет о Советском Союзе», развенчивающая Жида. Писатель-эмигрант находился в то время в СССР, причем под некоторой опекой наученных негативным опытом властей. Он приехал в страну в возрасте 52 лет в ореоле мировой славы. Фейхтвангеру представилась редкая возможность сравнения нацистского режима в Германии с советским авторитаризмом. Автор «Успеха», первого романа в мировой литературе, запечатлевший фашизм в качестве реальной политической силы, в целом подтвердил свою репутацию вдумчивого исследователя общественных отношений. Небольшая книжка Фейхтвангера о Советском Союзе вышла в 1937 году в Амстердаме на немецком языке и была немедленно переиздана в Москве. Она называлась «Москва 1937», с подзаголовком: отчет о поездке для моих друзей.

Почти через всю работу Фейхтвангера лейтмотивом проходит попытка сравнения действенности ценностей, декларируемых новым основным советским законом (сталинской Конституцией) с реалиями подлинной жизни. Писатель признается, что его суждения субъективны, так как он пустился в путь в качестве «симпатизирующего» стране Советов. Однако к его симпатиям с самого начала примешивались изрядные доли сомнения и недоверия. Вышедшая на Западе, незадолго до отъезда писателя в СССР, книжка французского писателя Андре Жида еще более укрепила его сомнения.

Тем не менее, Фейхтвангер увидел в стране Советов «больше света, чем тени». Его свидетельства очевидца довольно ценны, так как они достаточно искренни, хотя несколько наивны и односторон-ни. Но немецкий писатель понял главное — мотивацию поведения вождей страны Советов. Он сделал ставку на Сталина, как будущего сокрушителя нацизма и не ошибся.

В то же время Фейхтвангер не склонен был идеализировать сложную обстановку, отнюдь не случайно его произведение была быстренько изъято из обращения, в том числе и во избежание неизбежных и нежелательных ассоциаций, могущих бросить тень на вождя и страну. В сравнении с опусом Жида творение Фейхтвангера более благосклонно и снисходительно к некоторым явлениям сталинской эпохи. Жид чересчур самоуверен и безапелляционен в оценках. Ему не сравниться с Фейхтвангером в желании понять и объяснить происходящее.

Относительно повседневной жизни Фейхтвангер делал тогда следующий вывод: на данный момент уровень жизни среднего гражданина во многих странах выше, чем в СССР, но построен на зыбкой основе. Советский средний гражданин же убежден, что его жизнь неуклонно будет повышаться и гарантией тому является принятие новой Конституции.

Интересно суждение Фейхтвангера о разделении молодой истории страны Советов на две эпохи: борьбы и строительства. Гражданская война уже стала историей. Хороших борцов, то есть людей, в ней отличившихся, назначили в свое время на высокие партийные и правительственные посты. Однако они оказались негодными работниками в деле строительства мирной жизни, которых пришлось снимать с их должностей. Отсюда понятно, почему многие из них стали ярыми противниками режима. Фейхтвангер заметил также, что население охвачено настоящим психозом повсеместного вредительства. В стране начали привыкать объяснять вредительством все, что не клеилось, в то время как значительная часть неудач должна была быть отнесена, наверное, просто за счет неумения.

Симптоматично мнение Фейхтвангера о Троцком. Он заявляет, что автобиография Троцкого, несомненно, является произведением превосходного писателя и, возможно даже, человека с трагической судьбой. Но образа крупного государственного деятеля она не отражает. Книга Троцкого полна ненависти, субъективна от первой до последней строки, страстно несправедлива: в ней неизменно мешается правда с вымыслом. Это придает книге много прелести, однако такого рода умонастроения вряд ли могут подсказать политику правильное решение. Книга Троцкого полна ненависти и язвительной насмешки по отношению лично к Сталину.

Сопоставляя Троцкого и Сталина, писатель явно отдает предпочтение последнему. Для него если Ленин был Цезарем Советского Союза, то Сталин стал его Августом.

Относительно общения генсека со своим народом Фейхтвангер объявил, что его речи очень обстоятельны и несколько примитивны. «Однако в Москве нужно говорить очень громко и отчетливо, если хотят, чтобы это было понятно даже во Владивостоке», -тут же добавил он. (выделено мной — М.А.).

Сталин выделяется из всех известных Фейхтвангеру людей, стоящих у власти, своей простотой. Он чрезвычайно прямолинеен, почти до невежливости, и не возражает против такой же прямолинейности своего собеседника. Фейхтвангер увиделся со Сталиным, когда готовился процесс над Пятаковым и Радеком (Собельсоном). Вождь говорил медленным, тихим, немного глуховатым голосом. Постепенно их разговор стал обоюдно откровенным. Сталин взволновался, когда они заговорили о процессах троцкистов. С особой горечью он рассказывал о Радеке — писателе, наиболее популярной личности среди участников второго троцкистского процесса. Сталин рассказывал Фейхтвангеру о своем дружеском отношении к этому человеку, оказавшемуся иудой. Главу, посвященную взаимоотношениям Сталина и Троцкого, Фейхтвангер заключает: «Его считают беспощадным, а он в продолжение многих лет борется за то, чтобы привлечь на свою сторону способных троцкистов вместо того, чтобы их уничтожить, и в упорных стараниях, с которыми он пытается использовать их в своих интересах своего дела, есть что-то трогательное».

С процессом Зиновьева и Каменева Фейхтвангер ознакомился по печати и рассказам очевидцев. На процессе Пятакова и Радека он присутствовал лично. Во время первого писатель находился в Западной Европе, во время второго — в Москве. Это дало ему уникальную возможность особенно остро ощутить ту грандиозную разницу, которая существовала между Советским Союзом и Западом. Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям Советского Союза, стали после этих процессов его противниками. В основном, острие процессов было направлено, прежде всего, против самой крупной фигуры — отсутствовавшего обвиняемого Троцкого.

Главным возражением противников процессов являлась мнимая недостоверность, предъявляемых Троцкому обвинений. Не может быть, что один из основоположников государства, друг Ленина, превратился в злейшего врага Советской власти, считали они. Однако поведение, приписываемое Троцкому обвинителями, не только не невероятно, но даже является единственно возможным для него, соответствующим его внутреннему состоянию изгоя, заключает Фейхтвангер.

Относительно Пятакова, Сокольникова, Радека и других, представших перед судом во втором процессе, писатель признает, что убедился в виновности обвиняемых. Хотя логика их поведения перед судьями осталась для него не совсем ясной. Предположительно, генезис признания заключался в их обреченности перед необычным, некоего рода товарищеско-корпоративным судом. Людей, стоявших перед судьями, никоим образом нельзя было назвать замученными, отчаявшимися существами, представшими перед своими палачами. Главными причинами громогласности процессов, считает Фейхтвангер, являлись яркая демонстрация возрастающей силы государства и монолитной сплоченности советского народа перед лицом грядущей военной угрозы. Суждения немецкого писателя грешат схематизмом и подаются порою чересчур обобщенно, однако невозможно не согласиться с последним выводом. Своими оценками процессов Фейхтвангер находился тогда далеко не в одиночестве.

Английский юрист Дадли Коллард заверял посредством газеты «Дейли Геральд», что процесс Пятакова — Радека юридически безупречен. Член английского парламента Нейл Маклин писал: «Все присутствующие на процессе иностранные корреспонденты, за исключением, конечно, японских и германских, отмечают большое впечатление, произведенное весомостью доказательств и искренностью признаний».

Фейхтвангер не склонен распространяться о некоторых немаловажных подробностях. Так помимо Троцкого, бессильно бесновавшегося за рубежом, не менее чудовищными инсинуациями о Сталине отличались и его последователи внутри страны.

Многие из знаменитых западных путешественников были весьма озадачены и смущены процессами и казнями. Герберт Уэллс, восторгавшийся Сталиным в 1934 году, публично не скрывал своего возмущения. Ромен Роллан делился с дневником своими переживаниями. Стефан Цвейг писал ему 28 сентября 36 года: «Какой-то рок, какая-то метафизическая воля приводит людей к ослеплению…Зиновьев, Каменев, ветераны Революции, первые соратники Ленина расстреляны, как бешеные собаки…Разве не было бы достаточно применить ссылку? Она была бы даже более суровым наказанием, чем эмиграция, которая (см. Троцкий) медленно грызет, убивает, доводит до бессилия…»

В то же время Альберт Эйнштейн отказывается от просьбы подписать протест против расстрелов в Ленинграде вследствие убийства Кирова. Великий ученый выражает огорчение расстрельными приговорами и одновременно мотивирует отказ инициаторам нижеследующими строками: «…При таких обстоятельствах я сожалею о Вашем начинании: мне хотелось бы, чтобы Вы совершенно его оставили. Только представьте себе, что в Германии много тысяч евреев-рабочих неуклонно доводят до смерти, лишая права на работу, и это не вызывает в нееврейском мире ни малейшего движения в их защиту. Далее, согласитесь, русские доказали, что их единственная цель — реальное улучшение жизни русского народа; тут они уж могут продемонстрировать значительные успехи. Зачем, следовательно, акцентировать внимание общественного мнения других стран только на грубых ошибках режима? (выделено мной — М.А.) Разве не вводит в заблуждение подобный выбор?»

Из крупнейших западных деятелей культуры один Бернард Шоу всегда безоговорочно поддерживал Сталина. Очевидно, он исходил из мимоходом оброненной Вильямом Шекспиром сентенции: Есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам.

Вскоре после отъезда Фейхтвангера начинается новый акт великой драмы под названием сталинско-молотовская превентивно-проскрипционная политика. Тональность ему задала внезапная кончина члена Политбюро ЦК партии Орджоникидзе.

21 февраля 1937 года неистовый Мехлис в лице «Правды» выдвитает свою интерпретацию его смерти: Серго Орджоникидзе доконали все те же изменники-троцкисты в Наркомтяжпроме во главе с Пятаковым. Подобно тому, как свыше десяти лет тому назад они подорвали здоровье Дзержинского, вещала главная партийная газета. Параллель проводилась четкая, ибо Серго умер в самый канун очередного партийного форума. И его смерть обусловила жесточайший накал страстей, разбушевавшихся вскоре.

Усердный и сверхстарательный партиец Н.И. Ежов, сменивший Ягоду на посту главы НКВД, неумолимо повторяет восьмидесятидневной давности нападки на Бухарина. Три недели спустя он со своим заместителем Я.С. Аграновым (Сорензоном), так не понравившемуся некогда князю Трубецкому', переносят накал партийных разборок на личный состав НКВД. С 19 по 21 марта «сладкая парочка» проводит актив ГУГБ и будоражит гэбистов продолжением выяснения отношений.

Участь Ягоды и его ближайших сотрудников Прокофьева Г.Е., Молчанова Г.А. и других практически уже предрешена. А перед перессорившимися энкавэдешниками вырисовывается мрачная альтернатива: либо они перебьют друг друга, либо перенесут направление главного удара на военных, как будто организовавших гигантский заговор против руководителей государства и лично Сталина.

Неприязненные отношения между высшими представителями двух большевистских силовых структур, определенного рода конкурентов, предопределяют дальнейшее развитие событий.

Разгром военачальников-фрондеров

Упорными лозунгами о скорейшем прекращении первой мировой войны большевики сильно поспособствовали деморализации российской армии, богатой вековыми традициями и памятными датами сражений минувших лет с иноземными поработителями.

В 1917 году вооруженные силы России неминуемо раскололись. Слово «офицер» стало исключительно бранным в огромной массе рядового состава. Самые ненавистные из них подверглись самосуду. Размежевание произошло и в среде офицерства — становом хребте любой армии. Большинство покинуло свои части.

В самом конце года Ленин подписал декреты «О выборном начале и об организации власти в армии» и «Об уравнении всех военнослужащих в правах и об упразднении воинских званий и чинов и званий». Как боеспособное регулярное воинское формирование царская армия окончательно перестала существовать.

Реальная угроза германской оккупации вынудила большевиков приступить к образованию исключительно пролетарских вооруженных сил. Первоначально горе-реформаторы решили укомплектовать рабоче-крестьянскую Красную Армию (РККА) на добровольной основе. Желающих проливать свою кровь безвозмездно, естественно, нашлось слишком мало. Тогда была объявлена тотальная мобилизация рабочих и беднейших крестьян. Представители «паразитирующих классов населения» принудительно сгонялись на строительные и другие виды работ. Спешно формировался аппарат для решения важнейших вопросов военного строительства и организации боевых действий. Пришлось большевикам призвать на помощь в «рабоче-крестьянскую» Красную Армию и лиц командного состава царской армии. Последние руководили военными действиями под неусыпным надзором политических надзирателей — комиссаров, а за членами их семей зорко следил ЧК. При этом над самими комиссарами также висел революционный дамоклов меч.

«За побег или измену командующего комиссары должны подвергаться самой суровой каре, вплоть до расстрела», — гласило решение ЦК партии от 29 июля 1918 года.

Осенью 1918 года в якобы РККА уже служило только офицеров бывшего самодержавного Генерального штаба 526 человек, в том числе 160 генералов, 200 полковников и подполковников. Приставка «Генеральный» как архиреакционная и контрреволюционная категорически отвергается новоявленными правителями России, а свои офицеры именуются ими не иначе как «красные командиры».

Огромные масштабы приобретало бегство с фронта, за один только 1919 год у красных дезертировало 1 761 104 человека. Но ценой колоссальных усилий и всевозможных ухищрений большевики все же создали относительно боеспособную армию.

В следующем году, до окончания войны, начался перевод полностью или частично на трудовое положение соединений, непосредственно не принимавших участия в боевых операциях. Одновременно форсированными темпами проводится демобилизация, к концу 1924 года численность вооруженных сил СССР сократилась с 5,5 млн. человек до 562 тысяч.

После окончательного изгнания Троцкого с высших военных постов страны, распад армии остановился и начался период ее восстановления. В сентябре 1925 года ЦИК и СНК СССР был принят Закон о военной службе, закрепивший ключевые положения реформирования армии. В связи с продолжавшимся недостатком финансирования принимается компромиссное решение. Вводился территориальный метод комплектования Красной Армии в сочетании с кадровым. Практически претворяется в жизнь принцип единоначалия в армии. Роль комиссаров постепенно нивелируется в войсках, тем паче, что многие командиры были членами партии. Одновременно с единоначалием в руках многих красных военачальников концентрируется все больше власти. Некоторые из них буквально царствуют в своих территориях.

С конца 25 года военное ведомство возглавляет старый приятель Сталина Ворошилов. Последний не обладает кругозором, необходимым для решения все более усложнявшихся задач организации воинского дела. Ворошилов не пользуется авторитетом у многих своих собратьев по гражданской войне. В военной верхушке все чаще возникают разногласия практически по всем аспектам: стратегии и тактике, а также приоритетности родов войск и видов вооружений.

Сталин всецело поглощен политической борьбой, но по мере укрепления экономического положения страны, он всемерно поддерживает инициативы по коренной реконструкции вооруженных сил. Сухопутные армии непрерывно технически перевооружаются, фактически заново создается войсковая авиация, усиленно строится морской флот. Территориальные дивизии постепенно сменяются кадровыми. Деятельности по увеличению военного могущества страны, вследствие неминуемой угрозы извне, было непочатый край.

Но главную опасность для укрепления обороноспособности представляли не слабость советских военных доктрин и хроническая нехватка новейших образцов оружия. А это выглядит, на первый взгляд, парадоксально — совершенно недостаточная благонадежность многих военных из числа лиц высшего командного состава РККА, так называемых героев гражданской войны.

Сей штамп до сего времени довольно живуч, хотя с этической точки зрения истребление братьев, сестер и других близких родственников, а также друзей-соседей трудно назвать геройством. Наблюдательный барон А. Будберг брезгливо-презрительно именовал некоторых своих сотоварищей «белыми большевиками». Сим термином барон подчеркивал наличие в стане Белого воинства людей нравственно нечистоплотных и беспринципных.

Красная сторона, в определениях также не стеснявшаяся, называла противников исключительно «белобандитами». Из этих посылов можно сделать вывод, что под большевистскими лозунгами сражалось немалое число разномастных авантюристов, волею обстоятельств, либо случая, попавших под их знамена. Как и всяким искателям приключений, одним в жизни повезло меньше, другим, соответственно, больше.

Олеко Дундич, столь прославляемый много позже, как будто геройски погиб летом 1920 года в боях с «белополяками». Многие попытки исследователей прояснить происхождение и личность красного воителя оказались безуспешными. Достоверно лишь то, что он был действительно уроженцем Балкан и фамилия Дундич вроде бы его настоящая.

Видные военачальники Муравьев, В.Л. Сорокин, Думенко, Миронов и другие, воевавшие на стороне большевиков, подверглись репрессиям еще в ходе гражданской междоусобицы или сразу после ее окончания. Склянский утонул в водовороте американского озера, катаясь на лодке по озеру в 350 милях от Нью-Йорка. Легендарный башибузук Котовский Г.И. столь же безвременно погиб месяцем раньше, в ночь с 5 на 6 августа 1925 года, неподалеку от Одессы, при довольно таинственных обстоятельствах. Ян Ф. Фабрициус погиб при аварии самолета 24 августа 29 года. Троцкому, Смилге и Жлобе, главным инициаторам гибели Думенко со всем его штабом, и другим «героям гражданской войны» повезло поболее…

Военный, то есть «человек с ружьем», в отличие от человека сугубо мирной профессии, представляет для любой власти источник повышенной опасности. Если псевдоинтеллектуалы типа Авербаха и Киршона, бравируя независимостью суждений, публично унижали Сталина словесно, то военные допускали прецеденты оскорбления действием.

Утром 7 ноября 1927 года три слушателя Военной академии имени Фрунзе под руководством «героя гражданской войны» Р.П. Эйдемана были направлены на подкрепление сил поддержания порядка торжественного мероприятия. Однако вместо усиления охраны трибуны Мавзолея элитные военнослужащие учинили потасовку с кремлевской охраной, в которой досталось и Сталину. Доверенное лицо еще одного «героя», личный адъютант И.Э. Якира, умудрился отвесить генсеку сзади подзатыльник. Бесчинствовавшим воякам, покамест, все сошло с рук. Эйдеман, очевидно, грудью стал на защиту своих подшефных. Некоего казака, из числа притязавших на исключительность, то бишь червонного, по фамилии Д. Шмидт, занимавшего должность командира бригады, весть об исключении Троцкого из партии довела до состояния исступления. Облаченный в черкеску с ослепительными газырями на груди, с высоченной папахой на голове, он отыскал Сталина где-то в перерыве между заседаниями съезда партии, непотребно выругался и, доставая воображаемую саблю, пригрозил отрезать генсеку уши. Сталину пришлось проглотить и это возмутительнейшее деяние.

Английский историк Алан Буллок и ему подобные «исследователи» полагают, что кавказец якобы не забыл инцидент и затаил в душе лютую ненависть на Шмидта. Однако для предельно мстительного и исключительно злобного субъекта, каким они имеют обыкновение его изображать, Сталин ждал слишком долго, дабы разделаться со своим оскорбителем.

В ранге командира дивизии Шмидт, большой приятель Тухачевского и Якира, подвергнется аресту почти через девять лет, летом 1936 года. Последний, к слову, рьяно хлопотал за дружка, но безуспешно. Через месяц будут арестованы уже двое из восьми подсудимых группы последователя Страдивари и Гварнери — комкоры В.М. Примаков и В.К. Путна. Маховик «зачистки» Красной Армии начал крутиться быстрее.

До того времени репрессии неоднократно сотрясали Красную Армию, но прежде они не задевали военачальников столь высокого ранга и столь большим числом. Всего в 20-х и первую половину 30-х годов было уволен из армии по отрицательным мотивам не один десяток тысяч человек, в том числе 5 тысяч бывших оппозиционеров. Были осуждены сотни командиров Красной Армии.

К середине тридцатых годов в армии начинаются новые пертурбации организационного характера. 12 сентября 1935 года в РККА и на флоте вводятся персональные воинские звания для лиц командного и начальствующего состава. Спустя десять дней образуется Генеральный штаб РККА, первым главой которого становится маршал Егоров.

Назначение Ежова главой НКВД отчасти дало новый импульс очищению высшего командного состава армии, кульминационным моментом которого стал май 1937 года.

Роль первой скрипки сыграл Молотов, заявивший на февральско-мартовском (1937 года) пленуме ЦК: было бы нелепо думать, что в армии вредительской работы меньше, чем в других отраслях хозяйства. «Военное ведомство — очень большое дело и проверяться его работа несколько позже будет очень крепко», — угрожающе предупредил глава Совнаркома. Особую весомость словам Молотова придает следующее обстоятельство: очень скоро именно он станет председателем Комитета Обороны страны.

Тучи сгустились, в первую очередь, над заместителем наркома маршалом Тухачевским, с некоторых пор подозревавшимся, по меньшей мере, в нелояльности. На процессе Пятакова сотоварищи, Радек произвел определенную сенсацию заверением, причислявшим Тухачевского к ярым оппозиционерам.

В третьей декаде апреля под явно надуманным энкавэдешниками предлогом Политбюро ЦК отменил первоначальное решение о поездке маршала в Лондон, на коронацию короля Георга VI. Хотя ранее Тухачевский включался в состав советской делегации и присутствовал на церемониале похорон предпоследнего английского монарха.

Некоторым наблюдателям, присутствовавшим на Красной площади 1 мая, бросилась в глаза заметная отчужденность даже между самими военачальниками. А члены Политбюро партии как будто нервно переступали с ноги на ногу в своем месте на трибуне Мавзолея. Среди них чувствовалась напряженность, и лишь один Сталин, подобно несокрушимому монументу, стоял неподвижно, и лицо его было привычно непроницаемым, как у сфинкса. По некоторым данным, генсек на обеде у Ворошилова после парада, с ограниченным кругом военных деятелей, недвусмысленно пообещал стереть в порошок военачальников-оппозиционеров.

10 мая Политбюро с подачи Ворошилова приняло постановление о крупных кадровых рокировках в наркомате обороны и других организационных мероприятиях. В частности, Якир из Ленинграда перемещался на Украину — руководить войсками Киевского военного округа. Тухачевский освобождался от обязанностей замнаркома и назначался командующим Приволжским военным округом. Кроме того было принято решение о расширении полномочий политических работников, фактически означавшее восстановление системы двойного подчинения в армии.

Судя по всему, к 10 мая у политического руководства страны не было в тот период времени помыслов о физическом устранении Тухачевского, Якира и других. В противном случае Сталин просто не дал бы аудиенции у себя в Кремле Тухачевскому. Последнего он принял 13 мая, как это явствует из книги регистрации, очевидно, по инициативе маршала. Никаких материалов о сути их разговора не осталось. Вероятнее всего, Тухачевский пытался без особого успеха убедить вождя в своей полной благонадежности. Надо полагать, Сталин ему не особенно верит, но и достаточно веских аргументов против Тухачевского, очевидно, не имелось.

Проходит всего лишь неделя и положение изменилось самым кардинальным образом. Значит за эти считанные дни в Москву поступили экстраординарные сведения либо извне, из считавшегося надежным источника, либо изнутри. Или эти данные совпали, что вызвало адекватную реакцию властей.

По версии Вальтера Шелленберга, шефа зарубежной разведки нацистской Германии последних лет ее существования, решающую роль в столь масштабной «зачистке» командного состава РККА сыграло его ведомство. Аккурат «в середине мая 1937 года», говорит Шелленберг, «специальный эмиссар Сталина» получил якобы объемистую кипу «усовершенствованную» немецкой стороной материалов о заговорщике Тухачевском. При этом он сообщает, что окончательное решение о данной акции принимал как будто лично фюрер. И, вероятно, Гитлер считал, что ослабление Красной Армии в результате «децимации» советского военного командования на определенное время обеспечит его тыл в борьбе с Западом. Либо позволительно будет предположить, что нацистские бонзы, зная о состоянии некоторой нестабильности партийно-советского руководства СССР, так сказать, подбрасывали дров в костер, рассчитывая вызвать хаос в стране. Кроме того, Гитлер явно косвенно стремился запугать собственный генералитет, в лояльности которого он также имел основания сомневаться. Не решаясь одновременно на его чистку, на чем особенно настаивал бедняга Рем.

Каковы бы ни были истинные намерения германской стороны, в итоге они оказались во благо национальных интересов России. Хотя часть людей пострадала, очевидно, совершенно безвинно. Надо полагать, Сталин и его ближайшее окружение, отнюдь не были склонны безоглядно верить документам столь любезно представленными наиболее вероятными в не столь отдаленном будущем противниками.

Но том, что в свое время отдельные красные военачальники распивали на брудершафт шнапс и водку с немецкими генералами, Сталину и его коллегам было хорошо известно. Они даже допускали возможность того, что немецкие военные по своим человеческим качествам вызывали у их советских коллег чувства приязни.

Однако наличие у германской стороны оперативных планов Генштаба РККА, а, судя по всему, таковое имело место, говорило о многом. Сталин молниеносно оценил опасность. Даже гипотетическую вероятность предательского сговора своих полководцев с немецкими генералами необходимо было немедленно устранить во избежание неисчислимых бед государству. Поэтому был дан карт-бланш НКВД и лично Ежову на ускоренное проведение всех необходимых мероприятий.

С середины мая аресты видных военачальников вследствие, и в том числе, признательных показаний Примакова, Путны и других, посыпались как из рога изобилия. Пытаясь спасти свои жизни, Корк А.И. и Фельдман Б.М. раскололись на первых же допросах и выразили полную готовность давать показания в интересах следствия.

20 мая Ежов представил Сталину, Молотову, Ворошилову и Кагановичу материалы по заговору в РККА и ставил вопрос об избрании меры пресечения в отношении остальных участников. Через три дня из чрева Политбюро вышел документ, адресованный членам и кандидатам в члены Центрального Комитета ВКП(б) для опросного голосования по лишению статуса их коллеги по партии военного Тухачевского, вкупе с высокопоставленным штатским Рудзутаком.

Положение последнего существенно пошатнулось в начале тридцатых годов. В 1931 году он был убран с кресла наркома путей сообщения, а в следующем лишился членства в Политбюро. В 1934 году Рудзутак вновь становится кандидатом в члены Политбюро, но заменяется Кагановичем на посту председателя Комиссии партийного контроля (КПК), одном из важнейших в иерархии ВКП(б).

Рудзутак был личностью склонной к неординарным решениям, даже авантюрным. Когда испытывавший немалые затруднения начинающийся авиаконструктор Яковлев обратился к нему за помощью, он предложил в качестве испытательного аэродрома заливной лужок близ своей дачи в Горках. Не удовлетворившись благополучной посадкой мало апробированного яковлевского детища, Рудзутак решился на еще более рискованное предприятие — возжелал лично полетать на нем. К счастью для летчика и изобретателя все обошлось благополучно…

Чуть позже Якир и И.П. Уборевич также были лишены партийной неприкосновенности. 30 мая Политбюро приняло решение отстранить Аронштама А.Н. и Гамарника Я.Б. от работы в наркомате обороны и исключить из состава Военного совета.

Последний, в бытность одно время первым заместителем Ворошилова, очевидно, играл среди военных особо видную роль. На следующий день приказ об увольнении из РККА Гамарнику доставили на квартиру сослуживцы. Сразу после их ухода он застрелился, поняв, что дело окончательно проиграно. Подельники Гамарника к тому времени дружно давали признательные показания, обвиняли друг друга и вовлекали в орбиту процесса все больших лиц.

С 1 по 4 июня в Кремле на расширенном заседании Военного совета при наркоме обороны СССР с участием членов Политбюро ЦК ВКП(б) обсуждался доклад Ворошилова «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА». Кроме постоянных членов (из которых 20 человек уже было арестовано) на Военном совете присутствовало 116 военных работников, приглашенных с мест и из центрального аппарата Наркомата обороны. Предварительное ознакомление с показаниями «заговорщиков» всех участников работы Военного совета создало чрезвычайно напряженную атмосферу с первого же заседания высших военных представителей страны. Даже по выдержкам из материалов стенограммы, становится очевидным, что в командном составе РККА сложилась крайне нездоровая обстановка.

Нарком Ворошилов малодушно жаловался, что Тухачевский, Якир, Уборевич, покойный Гамарник и другие образовали оппозиционную ему группировку. Вели себя в отношении его агрессивно и даже враждебно.

2 июня на Военном совете выступил Сталин. Он высказал предположение о наличии в стране широко разветвленного военно-политического заговора против Советской власти, стимулировавшегося и финансировавшегося германским фашизмом. Руководителями этого заговора по мысли Сталина были Троцкий, Рыков, Бухарин, Ягода (следствие по трем последним к тому времени еще велось) и другие. По военной же линии главными были — Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Гамарник. Выступавшие в прениях по докладу Ворошилова резко осудили заговорщиков, заверяли в своей безграничной преданности партии и правительству.

Заметным диссонансом выглядело выступление Мерецкова, лишь накануне прибывшего из Испании. Он начал с рассказа о значении военного опыта, приобретенного на Пиренеях. Мерецкова начали перебивать из зала, требуя высказаться о главной повестке дня. Ни для кого не было секретом, что «он долгие годы работал с Уборевичем бок о бок». Поняв, что не отвертится, Мерецков не побоялся вступить в полемику. Он заявил, что ему совершенно непонятны выступления товарищей, дружно высказывающих только здесь свои подозрения и недоверие. «Это странно выглядит: если они подозревали, то почему же до сих пор молчали?» — сделал логичное умозаключение Мерецков. Откровенно и прямо он объявил, что Уборевичу верил и ничего дурного о нем сказать не может. Искренность Мерецкова была по достоинству оценена Сталиным и его коллегами по Политбюро, чего нельзя сказать о некоторых других военных, ибо из 42 выступивших 34 командира были также вскоре арестованы.

Для рассмотрения дела по обвинению Тухачевского и других было образовано Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР, в которое были введены военачальники, занимавшие в РККА посты равнозначные теперешним арестантам. Создалась беспрецедентная ситуация, когда семеро высших военных иерархов страны осудили на смерть восьмерых своих коллег. Приговор был приведен в исполнение 12 июня. Вакханалия избиения военных кадров началась. Уже через 9 дней после суда над Тухачевским сотоварищами было арестовано около 1000 командиров и политработников. Печальная участь ждала и участников июньского судилища. Кроме Буденного и Шапошникова, все военачальники были репрессированы.

Вопрос — имел ли место полноценный заговор против руководства СССР — без подлинных материалов судебных дел, в полном объеме, без лакун и фальсификаций, рассмотреть невозможно.

Однако нет никакого сомнения в том, что Тухачевский и родственные ему по духу военачальники составляли сильнейшую оппозицию наркому Ворошилову и его окружению. Но Ворошилов был старым партийным товарищем и личным приятелем Сталина. Поэтому недовольство оппозиционеров ничтожным, на их взгляд, Ворошиловым могло распространяться на Сталина. Советские военные фрондеры понимали, что Ворошилова невозможно устранить при владычестве Сталина.

А широкомасштабного заговора, подобного тому, который был осуществлен в отношении Гитлера в 1944 году, пожалуй, все же не было. Были лишь определенные намерения, без четко разработанного плана, однако «соколам» Ежова этого было достаточно. Военачальники же упустили моменты, более благоприятные для выступления. Им надо было действовать более решительно в период наивысшего могущества Ягоды, с которым, несомненно, было легче договориться, нежели с Ежовым.

Правда, отношения военных ведомств и тайных полиций во все времена и у всех народов были всегда натянутыми. Каждое мнило свою структуру наиглавнейшей и наиважнейшей. Свою роль сыграло и то, что военные в Советской России не были столь сплоченной кастой, как, например, высшие круги генералитета в той же Германии. Красных военачальников раздирали противоречия, в том числе и личного характера. У них совершенно отсутствовал дух корпоративной солидарности.

Ежов и его присные, «разбиравшиеся» с Ягодой и его «наследством», очевидно, обеими руками ухватились за представившуюся возможность сделать «зачистку» и верхушки военной. Они был рады любому самому крошечному компромату. Материалов, исходя из нравственных физиономий отдельных персоналиев, хватало.

Одним из когорты, называемой «герои гражданской войны», числится П.Е. Дыбенко. В основном прославившийся амурными делами с годившейся ему в матери жрицей свободной любви — Коллонтай. Сей витязь весьма отличился в братоубийственной резне под Кронштадтом. На чисто воинском поприще успехами похвастаться не мог. Более того, в феврале 18 года богатырь-моряк Дыбенко вместе со своими матросиками позорно оставил позиции под Нарвой. От стыда, надо полагать, эшелон балтийских моряков прикатил аж в Самару, откуда и был возвращен не без труда Дыбенко уже в Москву.

18 марта воитель был отстранен от должности члена Комитета по военным и морским делам (суть наркомовской) и арестован, затем исключен из партии. Однако в мае месяце суд Ревтрибунала при ВЦИК признал Дыбенко оправданным, а в 1922 году он был восстановлен в партии. Очевидно, заступников у морского волка оказалось предостаточно.

Личность самого Тухачевского также до сего времени не раскрыта полностью исследователями. Достоверно известно, что у него было необычное хобби. Он чрезвычайно любил и прекрасно изготовлял столь неординарный музыкальный инструмент как скрипка. Вероятнее всего, Тухачевский хотел превзойти славу самого Страдивари.

Писатель Роман Гуль уверяет, что Тухачевский бредил мировой славой и в этом разительно схож со своим покровителем Троцким.

С детских лет юный Миша Тухачевский отличался высокомерием и необщительностью. Упорный потомок древнего дворянского рода пять раз бежал из германского плена, чтобы встать под знамена большевистской революции. Холодный, целеустремленный, честолюбивый Тухачевский отличился в годы братоубийственной бойни. Ему было все равно кого истреблять, германских солдат, бывших сослуживцев лейб-гвардейцев, польских панов, кронштадских мятежников или тамбовских крестьян.

По мнению того же Гуля жертвой жестокости Тухачевского стала его первая жена — хорошенькая Маруся Игнатьева, погибшая, по одной версии, вследствие самоубийства. По другой, соответственно, от руки самого Тухачевского.

В двадцатые годы, во времена тесного сотрудничества Красной Армии с рейхсвером он был накоротке знаком с отдельными немецкими генералами и под фамилией Тургуев в 1931 году ездил в Германию. Контакты по мере политического усиления нацистов не прекратились. Вопреки, а может быть благодаря тому, что к власти пришел Гитлер, часть германского генералитета была солидарна в неприязни красных военачальников к Сталину.

Последний со своими ближайшими сотрудниками явно был предельно обеспокоен раскрытием якобы широкомасштабного заговора военных. Они настроились решительно, с корнем и как можно быстрее вырвать заразу, грозившую гибелью стране. Армия — основа безопасности любой страны, поэтому суды были скорыми и безжалостными. Для сравнения: следствие по делу Каменева, Зиновьева и других велось свыше 7 месяцев, по делу Пятакова, Радека, Сокольникова также велось несколько месяцев. Расследование дела, начатого в марте 1937 о так называемом «антисоветском правотроцкистском блоке», во главе которого якобы были Бухарин и Рыков, шло довольно неспешно.

Вследствие спешности, вне всякого сомнения, в случаях репрессий командного состава РККА были допущены существенные перегибы, главным образом из-за непомерной, а порою и сознательной ретивости чиновников НКВД. Для спасения своих должностей они готовы были перешагнуть через что угодно.

В сущности же, это была «кампанейщина», присутствовавшая во все времена существования советской командно-административной системы, наподобие хрущевской целинной эпопеи, брежневской борьбы с инакомыслием или горбачевского противостояния пьянству. Но в целом широкомасштабная чистка командного состава Красной Армии, наряду с негативными сторонами, гибелью малоповинных и, возможно, полезных в будущем людей, имела и позитивные стороны. После неизбежного депрессивного периода, резко возросла дисциплина в войсках и на места отсталых, кичившихся прошлыми заслугами воителей, пришли новые, прогрессивно мыслящие офицеры, будущие победоносные генералы и маршалы Второй мировой войны.

По направлению к Бухариным

В двадцатые годы Николай Иванович Бухарин являлся одной из наиболее почитаемых персон в ВКП(б) и Коминтерне, а также считался виднейшим теоретиком-универсалом.

Вследствие своего сокрушительного политического поражения он длительное время не имел никаких деловых контактов со Сталиным, хотя нередко встречался с его супругой — Надеждой Аллилуевой. После похорон жены вождь попросил именно Бухарина обменяться квартирами, сказав, что ему слишком тяжело жить в прежних апартаментах.

С 1933 года Бухарин постепенно все больше участвует в партийной и общественной жизни страны. Он вынужден был пройти унизительную для него процедуру чистки. Комиссия сочла Бухарина проверенным, отметив при этом, что все же он окончательно не изжил своей отчужденности от партии.

По итогам XVII съезда партии Бухарин избирается кандидатом в члены ЦК, а 17 февраля 1934 назначается ответственным редактором газеты «Известия» — второй по значению советской газеты.

Иногда он поддается на провокационные просьбы о помощи, как в случае с поэтом Мандельштамом. При желании Бухарина по-прежнему не составит труда подставить, точнее он сам легко подставляется. Вдова Мандельштама бесстыдно признается в своих мемуарах, что сознательно обманула Бухарина, существенно уменьшив уровень содеянного пиитом-склочником. Особы подобного типа озабочены единственно своим благополучием, они нисколько не помышляют о других.

Когда принималось решение об изменении Конституции СССР, Бухарина включили в состав комиссии по разработке ее проекта.

4 мая 35 года на приеме в Кремле по случаю выпуска слушателей военных академий Сталин подошел к Бухарину и предложил за него тост, одновременно предложив забыть старые распри. Это, казалось бы, разрядило обстановку, сгущавшуюся вокруг бывших лидеров «правого уклона».

Однако недоброжелателей и завистников у Бухарина, от благожелательного жеста вождя не убавилось. Тому способствовали и серьезные изменения в личной жизни Бухарина. Он женился в третий раз на девушке необыкновенной красоты — Анне Михайловне Лариной. Их платонические отношения продолжались несколько лет, «от съезда к съезду», как однажды довольно насмешливо выразилась юная красавица. У нее были поклонники среди сверстников, однако Ларина предпочла им великовозрастного Бухарина очевидно, из тщеславных соображений.

Последнего весьма смущала значительная разница в возрасте. 27 января 34 года в день своего двадцатилетия Анна Ларина переходит в наступление. «Долго будешь — говорит она Бухарину — оставлять мне свои записочки? Ты полагаешь, они меня никак не тревожат?». Лысеющий ловелас стоял возле девушки, взволнованный, покрасневший, в кожаной куртке и сапогах, пощипывая свою тогда еще ярко-рыжую бородку. «Ты хочешь, чтобы я зашел к тебе сейчас же?» — вопросил Бухарин. «Немедленно», — решительно ответила прелестница-именинница, и с того момента они не расставались вплоть до ареста вождя «правых уклонистов».

Анна Ларина была дочерью известного партийца Михаила Александровича Лурье (псевдоним Юрий Ларин), и ее с малых лет знали почти все видные деятели того времени, в том числе и Сталин. Вождь поздравил молодоженов, разница в возрасте у которых составляла четверть века. Сам Сталин не рисковал больше сочетаться браком и избегал встреч с кем-либо из большого семейства Аллилуевых.

Воспоминания Анны Лариной, опубликованные в 1989 году, важнейший источник, позволяющий во многом пролить свет на судьбу Бухарина и ее собственную. Ларина заверяет категорически, что очередной крупной тайной акцией (из тех, которые как будто ей стали известны), приумножившей обвинения против Бухарина, явилась затеянная якобы в провокационных целях командировка последнего за границу. Бухарин действительно был командирован в Париж к концу февраля 1936 года по личному поручению Сталина для покупки архивов, содержащих рукописи Маркса и Энгельса. В комиссию помимо него входили партийцы-пропагандисты Адоратский В.В. и Аросев А.Я.

В чем заключалась суть провокации остается загадкой. Напротив, судя по всему, Сталин в то время еще довольно серьезно доверял Бухарину, раз отправил его в длительную командировку за границу, что было совсем непросто в то время и не только из меркантильных соображений. К тому же вождь санкционировал поездку к нему находившуюся на последних месяцах беременности супругу.

Три недели чета Бухариных находилась в столице Франции вместе. В Москву они вернулись перед самым Первомаем, без документов и материалов, поездка оказалась безрезультатной. Спустя всего несколько дней после возвращения у них родился ребенок мужского пола. Супружеское счастье, обремененных первенцем, молодоженов длилось недолго. По случаю приезда Андре Жида в СССР Бухариным неосмотрительно допускается чрезмерно восторженное приветствие в «Известиях» в его адрес. Он дважды пытается затем встретиться и переговорить тет-а-тет с французским писателем, но безуспешно.

В июле 1936 года Бухарин посетил Сталина в его кремлевском кабинете, попросил отпуск и получил разрешение. Он решает реализовать давнюю задумку и отправляется на Памир. В горах Бухарин старается забраться в такие дебри, где почты и тем более телеграфной связи не существует.

Обвал случился 19 августа, когда в Москве начался процесс над Зиновьевым с Каменевым и другими лицами. Камни посыпались на Бухарина с совершенно нежданной стороны. Помимо прочих, подсудимые стали давать показания изобличающие Бухарина, Рыкова, Томского. 21 августа было опубликовано заявление прокуратуры о начале следствия по вышеназванным персонам. На следующий день появилось тревожное сообщение о самоубийстве Томского. Перепуганный Бухарин отправил телеграмму Сталину и Ягоде с просьбой отсрочить казнь, дабы добиться очной ставки с Зиновьевым и Каменевым. 25 августа (в день приведения приговора в исполнение) предельно обеспокоенный он прилетает в Москву. Сразу же по приезду Бухарин попытался связаться со Сталиным, но был извещен, что вождь отдыхает в Сочи.

Начались его мытарства на воле-неволе, продолжавшиеся ровно полгода. Все поведение Бухарина с самого возвращения в Москву из Средней Азии — сплошная череда нелепейших тактических ошибок. Сверх всякой меры эмоциональный и мятущийся Бухарин своими неразумными выходками лишь усугублял недоверие к нему постепенно переходившими в подозрение. Его оборонительная линия поведения оказалась совершенно неэффективной. В сущности, он объявлял бойкот неизвестно кому. Бухарин не использовал возможность организации защиты надлежащим образом. В его руках было мощнейшее оружие — пресса. Ибо никто не снимал Бухарина с поста главного редактора крупнейшей газеты страны. Работая в периодике, как бы ни было ему морально тяжело, он мог реально влиять на неблагоприятно складывающуюся ситуацию и, в конечном счете, возможно, переломить ее.

Замещавший Сталина на время его отпуска Каганович устроил Бухарину очную ставку с арестованным к тому времени Сокольниковым. Во время которой демонстративно держался нейтралитета, а, оставшись наедине с Бухариным, внешне благожелательно посоветовал ему спокойно выходить на работу. Напутствием Кагановича, а также публичным извещением Прокуратуры СССР о прекращении следствия по его с Рыковым делу за отсутствием оснований, Бухарин не воспользовался. Почти два месяца он не выходил из квартиры никуда, получив одобряющие весточки лишь от Ромена Ролла-на и Бориса Пастернака. От последнего позже еще раз.

Только 7 ноября, получив из редакции гостевой билет, чета Бухариных решилась выйти на Красную площадь, к людям. Придя к Мавзолею, но, одновременно, не осмеливаясь даже поднять голову вверх. Пришлось, заметившему Бухарина Сталину, отправить постового с пожеланием подняться на трибуну — соответственно его статусу. При этом, завидев пробиравшегося к ним сквозь толпу часового, жена Бухарина испугалась и вообразила, что ее мужа идут арестовывать. Так Бухарин очутился на трибуне Мавзолея. Поговорить со Сталиным ему не удалось, тот стоял вдалеке и первым покинул трибуну.

После октябрьских торжеств Бухарин упорно продолжал гнуть свою глубоко ошибочную тактику. По-детски полагая, что некие добрые дяди придут к нему, погладят по головке и отведут под руки на работу. В то время как бывшие коллеги по партии, находившиеся под следствием, считали, естественно, своим долгом впутать в свои дела Бухарина. А Ежов со своим аппаратом скрупулезно собирал на него малейший компромат.

Сторонним взглядом выходило, что Бухарин ведет себя как испуганный, но еще не изобличенный преступник. Он никуда не выходил и метался у себя дома, как загнанный зверь в клетке. Бухарин ничего не понимал, в «Известиях» по-прежнему можно было прочесть его фамилию как главного редактора. Совершенно напрасно ожидал звонков Бухарин из редакции газеты или ЦК партии.

Он, разумеется, считался парией (вернее сам себя поставил в такое положение), но, собравшись с духом, Бухарин был просто обязан делать вид, что ничего не происходит. Он же делал все наоборот, добровольно заточив себя в квартиру, где огромный стресс не позволял ничего делать, все валилось из рук.

Наконец поступило оповещение из Секретариата ЦК о созыве пленуме партии в начале декабря для окончательного согласования текста новой Конституции. Попутно решался вопрос Бухарина и Рыкова. На нем на Бухарина, Рыкова, а также Ягоду обрушился с сильнейшими нападками новоиспеченный наркомвнудел Ежов. В перерыве между заседаниями Пленума ЦК, Бухарину и Рыкову устраивались очные ставки с Пятаковым и другими. Показания которых они категорически отрицали. Не разобравшись в этой разноголосице, партийный форум принял предложение Сталина: «Считать вопрос о Бухарине и Рыкове незаконченным. Продолжить дальнейшую проверку дела и отложить дело решением до последующего Пленума ЦК».

Через некоторое время, к концу месяца и года, стали поступать письменные показания Пятакова и прочих против Бухарина, Рыкова и покойного Томского. Протоколы допросов направлялись Бухарину, как кандидату в члены ЦК партии, нарочными, на квартиру. Тогда же, вероятно не умышленно, в выходившем за границей «Социалистическом вестнике», был опубликован материал под названием «Письмо старого большевика», с огульной критикой режима и нападками на Сталина и других. Инициатором публикации «Письма» с подложными инициалами было создано впечатление, что истинным автором является Бухарин.

Известие об очередном процессе и казни главных действующих лиц совершенно вывели склонного к истерике затворника из равновесия. Незадолго до пленума ЦК, на котором опять же попутно должен был рассматриваться его вопрос, Бухарин совершил еще одну грубейшую ошибку — объявил голодовку, расцененную его пока еще коллегами как попытку шантажа и противопоставления себя партии. В тот же день произошел многозначительный эпизод.

К Бухариным пришли трое с извещением о предстоящем выселении из кремлевской квартиры. Из замешательства главу семейства вывела телефонная трель. Звонил Сталин и, поинтересовавшись, что происходит, посоветовал ему выгнать вон незваных гостей. Последние, находившиеся вблизи телефонного аппарата, без лишних слов тотчас ретировались.

На февральско-мартовском пленуме Бухарин выглядел довольно плачевно, в связи с явным недостатком физических и моральных сил. Обстановка на форуме была весьма и весьма сложной. Некоторые его участники обвиняли Бухарина и Рыкова в совершении тяжких преступлений, не скупясь на оскорбительные выражения и навешивая всевозможные ярлыки. С большой речью, фактически содокладом, содержащим политические обвинения и оценки, вслед за Ежовым выступил А.И. Микоян. По делу Бухарина и Рыкова ЦК образовал специальную представительную комиссию под председательством Микояна. Протокол от 27 февраля 1937 года бесстрастно зафиксировал мнения большинства членов комиссии. В прениях высказались двадцать человек из присутствовавших тридцати шести. Предложение Ежова было наиболее кровожадным: исключить Бухарина и Рыкова из состава ЦК ВКП(б), а также партии и предать суду Военного трибунала с применением высшей меры наказания — расстрела.

На заседании единогласно было принято предложение Сталина: исключить из состава ЦК и членства ВКП(б), суду не предавать, а направить дело Бухарина и Рыкова в НКВД. В тот же день Пленум принял резолюцию, в которой заявлялось, в частности, что тт. Бухарин и Рыков заслуживают помимо немедленного исключения из партии еще и преданию суду Военного трибунала. Но, исходя из того, что они в отличие от троцкистов и зиновьевцев, не подвергались еще серьезным партийным взысканиям (не исключались из партии), их дело передавалось на дорасследование в НКВД.

В сущности, это решение не означало немедленной расправы, на которой настаивал Ежов. Оно говорило о том, что к подвергнувшимся партийным санкциям подследственным избрана мера пресечения для последующего уголовного разбирательства компетентным в этом инстанциям.

Практически Сталин давал возможность незамедлительно арестованным Бухарину и Рыкову еще некоторый шанс оправдаться. С другой стороны, это является свидетельством доверия вождя органам НКВД и лично Ежову. Очевидно, сравнительно с казненными к тому времени Каменевым с Зиновьевым, Пятаковым и другими оппозиционерами, у Сталина оставались сомнения в отношении Бухарина с Рыковым. Разбирательство по их делам, вкупе с другими подследственными, велось больше года и все же завершилось расстрельным приговором. 15 марта 1938 года Бухарин был казнен.

Повествовательный ритм воспоминаний вдовы Бухарина довольно сумбурен и хаотичен. Ларина признается, что мемуары не могут не быть субъективными, но она «стремилась быть правдивой и в этом стремлении предельно откровенной». С ней все ясно, ибо она жертва государственного произвола. Но по ее же воспоминаниям представляется возможным в некотором роде проследить логику действий властей, а также реакцию населения.

Бухарин был арестован 27 февраля 1937 года, а Ларину серьезно потревожили лишь три месяца спустя, когда полным ходом шли аресты военачальников и некоторых других деятелей. Родные и близкие арестантов, естественно, достаточно бурно протестуют, поэтому власти решают подвергнуть их высылке.

Под этот накат попадает и Ларина. У нее изымают паспорт и предъявляют постановление за подписью Ежова. Там предлагается выехать в один из пяти городов на выбор: Актюбинск, Акмолинск, Астрахань, Семипалатинск, Оренбург. Перед ней также встает вскоре тяжелая нравственная дилемма категорического отказа от Бухарина, во избежание высылки.

Через несколько дней, в придачу ко всему разлученная с сыном-младенцем, Ларина сидит в общем вагоне поезда Москва — Астрахань. По пути следования к месту ссылки Ларина знакомится с семьей Тухачевского: его матерью, женой и дочерью.

Большая часть пассажиров на остановках выходит из вагонов и хватает газеты с сенсационными сообщениями. Затем достаточно бурно обсуждается прочитанное, без малейшего понятия о том, что совсем рядом буквально морально убиваются попутчики. В основной массе выражается жгучая ненависть к осужденным военачальникам.

Паровоз, бодро выпуская клубы черного дыма, неутомимо двигается на благодатный юг. Колеса мерно стучат, а среди разъяренных людей сидят окаменевшие от горя и ужаса родственники Тухачевского. Наконец появляется Астрахань, душный и пыльный город, весь в цветении белой акации. В Астрахани, ссыльные — местная сенсация. На них показывают пальцем провинциалы, удивленные и равнодушные одновременно к судьбам обладателей столь известных имен.

Репродукторы-громкоговорители вещают: «Стерты с лица земли шпионы, предатели, изменники, желавшие… и т.д.». Родные «предателей», потрясенные и полуобезумевшие, бродят по улицам, они предоставлены самим себе.

Ларина с немалым трудом (понадобилось специальное указание местного подразделения НКВД) арендует себе жилье. Рабочий пароходства, у которого она сняла комнату, разумно рассуждает следующим образом: «У них там наверху часто все меняется: сегодня они распорядились пустить вас на квартиру, а завтра они меня же обвинят в том, что у меня на квартире жила жена Бухарина».

Около трех месяцев ссыльные промаялись сравнительно свободно в Астрахани, лишь ежедекадно отмечая свое присутствие. Наконец они оказываются в Астраханской тюрьме. Власти решают изолировать изгоев всерьез и надолго, видимо и малоосновательно опасаясь их относительной свободы.

Начались скитания Лариной (Бухариной) по тюрьмам и пересыльным пунктам. Если верить Лариной, то лишь каким-то чудом она спасается однажды от расстрела и этапируется затем в Москву. Несколько раз ей объявлялся приговор, но всегда заочно, и своих «судей» она никогда не видела.

В самом конце 1938 года 24-летняя Ларина (Бухарина) в числе прочих, так называемых членов семей изменников родины (ЧСИР), прибывает в Москву. Там, на Лубянке, во внутренней тюрьме НКВД, ей довелось встретиться с вновь назначенным наркомом, а именно старым знакомым Берией Л.П.

Разговор Лариной с ним, продлившийся довольно долго, во многом определил дальнейшую судьбу красавицы-вдовы. Вызывающе-эпатажное поведение Бухариной, упрямство и порядочность, вкупе с недомыслием, явились основными причинами ее последующих длительных мытарств. Она признает, что не имела представления о происходящем в стране. Цель, ради которой Берия вел с ней беседу, была Лариной неясна, а спросить прямо она не решилась.

В сущности, от нее требовалось немного, признаться, что она ничего не смыслит в делах политических и попросить снисхождения ввиду несомненной молодости. Берия явственно дал понять Анне Лариной, что если она закроет уста на замок и не будет распространяться повсеместно о погибшем супруге, то жизнь ей, несомненно, будет сохранена. Более того, как явствует из дальнейшего рассказа Лариной, более двух лет «промариновавшейся» на Лубянке, ей, несомненно, была бы предоставлена и свобода. Но практически все попытки Берии наладить конструктивный диалог, ею встречались враждебно. Разумеется, Ларина вела себя, на ее взгляд, единственно подобающим образом. То есть честно относительно памяти безвременно усопшего супруга. При этом вдова явно упивалась своим бескомпромиссным и бесхитростным поведением.

Но не было ли в нем нечто граничащее с глупостью? В самом деле, кто осмелился бы бросить камень в человека, попавшего в подобный переплет и схитрившего, то есть сделавшего вид, что все случившееся с ним лишь роковое стечение обстоятельств.

Дальнейшая лагерная судьба супруги Бухарина сложилась следующим образом. Ее миновала печальная участь некоторых вдов видных советских партийных и военных деятелей, расстрелянных вслед за своими мужьями. После Лубянки, она еще лет пятнадцать моталась по тюрьмам, ссылкам и поселениям. С неким Ф.Д. Фадеевым Ларина образовала новую семью. От него она произвела на свет двух детей. Лишь в году 1956 в Сибири после девятнадцатилетней разлуки Ларина встретилась вновь со своим сыном от брака с Бухариным.

По образу мыслей и действий Бухарина можно, пожалуй, назвать личностью с социал-демократической ориентацией. Поэтому он был обречен в то суровое время, к тому же у него было слишком простое сердце, а разум лишен элементарного инстинкта самосохранения.

В гибели Бухарина сыграло роковую роль и то обстоятельство, что в последней загранкомандировке он опрометчиво и слишком доверительно распространялся ненадежным собеседникам о чрезмерной деспотичности режима, якобы установленного Сталиным.

Историк Борис Николаевский использовал его излияния в материале под названием «Письмо старого большевика». В той публикации давались, в частности, нелицеприятные характеристики Кагановича и Ежова, что еще больше увеличило их ненависть к Бухарину.

По недостаточно достоверным свидетельствам Бухарин перед самым расстрелом попросил карандаш и лист бумаги, чтобы написать предсмертное письмо Сталину. Его последнее желание было удовлетворено. Короткое письмо начиналось вопросом: «Коба, зачем тебе нужна моя смерть?» Эта записка хоронилась как будто у Сталина в одном из ящиков письменного стола и была обнаружена после смерти вождя.

Судя по всему, Сталин сильно сомневался в целесообразности лишения жизни Бухарина наравне с Ягодой, но не решился воспротивиться даже на йоту запущенной им вместе с Молотовым машины карательно-репрессивной системы государства.

Из панибратского обращения Бухарина явствует, что он до последнего своего вздоха не понял смысла произошедшей со Сталиным закономерной метаморфозы. Перманентно меняющаяся ситуация в стране и мире, а также должность лидера обязывали его к тому. Сталин образца 1937 года был уже не той малоприметной личностью, которую Бухарин знал лет примерно двадцать тому назад. Он не был уже ни Кобой, ни даже революционером Сталиным. Он ощущал себя неким подобием российского монарха — царем Иосифом. За идеологической, марксистко-ленинской фразеологией скрывался вполне созревший к тому времени авторитарный правитель.

Даже сама постановка вопроса в корне неверна. Смерть Бухарина не была выгодна Сталину по политическим соображениям. Какую полезность для государства представляет его жизнь, вот что следовало поставить во главу угла по отношению к опальному партийцу. За год следственных мероприятий Бухарин не сумел, очевидно, доказать ценность своей личности ни как человека, ни как политического деятеля. За довольно продолжительный период времени он написал в тюремной камере несколько произведений. Бухарин не сумел избежать многочисленных восхвалений в адрес Сталина и его политики. Тем самым он утверждал своих оппонентов в мысли о двурушничестве.

Бухарин заблуждался, полагая, что только лишь от Сталина зависит его судьба. Вождь, при всех симпатиях и желаниях помочь, не смог бы спасти его, без риска самому попасть под маховик колоссальной мощи механизма. Своими личностными качествами он мог вызывать у Сталина теплые, чисто человеческие чувства. Но как политический деятель, вождь не мог поступиться своими принципами, тем паче, что следственные инстанции предъявляли богатый материал, свидетельствовавший против Бухарина. Весьма сомнительным выглядит предположение, что Сталин издавна питал к Бухарину чувство неприязни и даже ненависти. Скорее наоборот, ибо он не представлял никакой опасности для Сталина. Бухарин был для этого слишком рафинированным интеллигентом, к тому же являлся только теоретиком. То есть лишь писал и не обладал сколько-нибудь организаторскими способностями, а также начисто был лишен качеств, присущих прожженным интриганам. Бухарин, исходя из логики сталинского мышления, являлся всего лишь одним из винтиков в очередной раз реорганизованного партийно-государственного аппарата. У него были в прошлом заслуги в партии, но у Троцкого тоже были заслуги когда-то. Последний явно пришел в полную негодность и стал сильно вредить делу Сталина. Бухарин, очевидно, тоже со временем испортился. И все же в глубине души Сталин не скоро смирился с неотвратимостью применения к нему высшей меры наказания. Ибо Бухарин разительно отличался от изначально лукавых и коварных Каменева с Зиновьевым, не говоря уже о Троцком. Но у него оказалось слишком много, помимо могущественных врагов среди сталинцев, и недоброжелателей среди других оппозиционных направлений. И троцкисты, и зиновьевцы, а также приверженцы самого Бухарина оказались способными опорочить его компании даже ради. А сам он не сумел защититься должным образом и погиб практически без вины виноватый.

Зигзаги репрессивно-карательной политики и ее отдельные представители (3)

Злодейское умерщвление Кирова явилось для Сталина, по меньшей мере, двойным потрясением. Он лишился преданного ближайшего сотрудника и друга. Кроме того, вождь ощутил реальную угрозу срыва планов переустройства страны и, следовательно, государственным интересам России.

Явственно обозначилась неэффективность работы всех звеньев карательно-репрессивной системы и, дабы загладить подобное впечатление перед партийно-советским руководством, они начали наносить удары по потенциальным противникам режима практически вслепую.

Сумятицей, близкой к панике, оказались охваченными все верхние эшелоны власти. Первоначально в газетах появилось довольно интригующее и не совсем внятное сообщение:

«В президиуме ЦИК Союза ССР.

Президиум ЦИК Союза ССР на заседании от первого декабря сего года принял постановление, в силу которого предлагается:

1. Следственным службам — вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком.

2. Судебным органам — не задерживать исполнение приговоров к высшей мере наказания из-за ходатайства преступников данной категории о помиловании, так как президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению.

3. Органам наркомвнудел — приводить в исполнение приговоры к высшей мере наказания в отношении преступников, названных выше категорий, немедленно по вынесению судебных приговоров».

Лишь несколько позже было опубликовано постановление ЦИК «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик», печально прославившееся как закон от первого декабря 34 года. Согласно ему, следствие по делам о терроре должно было проводиться в срок не более десяти дней. Обвинительное заключение вручалось обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде. Дела слушались без участий сторон. Кассационное обжалование приговоров, как и подача помилования, не допускались. Приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно по его вынесении.

Начались поиски «виновных» в убийстве Кирова по многим направлениям. Был арестован начальник управления НКВД по Ленинградской области Медведь Ф.Д. и его заместитель Фомин Ф.Т. и с ними еще шестеро ответственных работников. Незамедлительно были расстреляны в Москве, Ленинграде и Киеве около ста обвиняемых по делам так называемых «белогвардейцев-террористов» (закон от 1 декабря начал собирать свою кровавую жатву). Все происходящее напоминало террор, примененный красными после покушения на Ленина.

Одновременно, из факта убийства среди бела дня виднейшего деятеля партии и государства отставным функционером, а не бывшим белогвардейцем или кулаком, вытекало несколько посылов. Главный из них заключался в том, что оппозиционеры как будто без зазрения совести отбросили свои многочисленные клятвенные заверения в лояльности власти и встали на путь вооруженной борьбы.

За три месяца после 1 декабря 34 года только в Ленинграде органами НКВД было арестовано около 1000 человек, большинство которых подверглось высылке. Еще до нового года были казнены Николаев и другие в качестве соучастников его преступления по делу так называемого «ленинградского центра».

Но если в бывшей столице существовало «гнездо контрреволюционеров и врагов народа», то в столице нынешней — Москве и других городах, не могло не существовать, по мыслям энкавэдешников, широко разветвленной сети филиалов.

8 декабря 1934 года начались аресты бывших последователей Зиновьева с Каменевым, а неделю спустя подобная участь постигает их самих. Несколько позже будет арестован вечно всем недовольный фрондер Шляпников и ряд других бывших участников так называемой «рабочей оппозиции». Недавние «соратники» Сталина после униженных просьб об отмене ссылки всего год как были восстановлены в партии и получили вполне пристойные рабочие места. И хотя прямую взаимосвязь с Николаевым следствию доказать не удалось, вследствие их незавидных репутаций, Каменева с Зиновьевым осудили вновь. Последний 13 января нового года подписался под довольно длинной петицией, в которой недвусмысленно признал свою пусть не прямую, но косвенную ответственность за убийство Кирова, а также практически сознался в чувствах злорадности. Видимо подобное ощущение испытывал и Ежов, откровенно заявивший Зиновьеву, что политически он уже расстрелян.

1 февраля 1935 года на пленуме партии происходит его существенное возвышение. Ежов избирается секретарем ЦК, а затем и председателем Комитета партийного контроля (бывшей ЦКК-РКИ). Главным же вопросом, обсуждавшимся на том пленуме, являлась насущнейшая необходимость внесения изменений в Конституцию СССР в соответствиями с реалиями того времени.

Ежов превосходно осведомлен о том, чем в первую очередь обеспокоены генсек и другие его коллеги. Во время встречи с Иденом Сталин не постеснялся задать ему, в числе прочих, лобовой вопрос: «Как вы полагаете, насколько велика сейчас опасность войны относительно кануна 1914 года?» Британский министр ответил не совсем определенно, но склонился к тому, что в 1914 году опасность была больше. На что Сталин возразил: «Думаю, опасность больше сейчас. В 1914 году имелся только один очаг военной опасности — Германия, а теперь два — Германия и Япония». Подумав, Иден признал, что мнение Сталина имеет под собой серьезное основание.

Усердный Ежов усиленно старается развеять опасения вождя в отношении внутреннего положения и выявления неплохо маскирующихся врагов и недоброжелателей. Он выдвигает и развивает концепцию перехода зиновьевцев и троцкистов к террору против руководителей партии и правительства и об объединении на этой основе их контрреволюционной деятельности. Данную версию он подкрепляет в виде рукописи книги «От фракционности к открытой контрреволюции», первую часть которой посылает Сталину 17 мая 35 года.

Ежов сваливает Енукидзе, многолетнего секретаря Президиума ЦИК, нравственно растленного типа и явного коррупционера, довольно влиятельной фигуры в Кремле. «Министра двора», как именовал в шутку некоторое время своего земляка Сталин.

Енукидзе с весьма подозрительным рвением выполнил требование Сталина, сделанное им буквально на ходу, в состоянии душевнего смятения. В обход всех существующих правил, секретарь Президиума ЦИК провел срочную подготовительную работу по внедрению закона от 1 декабря. Выпуском акта, усугублявшего и так не столь гуманные нормы отправления социалистического судопроизводства, Енукидзе, очевидно, намеренно подставил Сталина.

Дабы отчасти дезавуировать эффект от данного постановления Сталин и Молотов 17 июня 1935 года подписали совместный документ «О порядке производства арестов». В его первом пункте провозглашалось, что «аресты по всем без исключения делам органы НКВД впредь могут производить лишь с согласия соответствующего прокурора». Но задуманного первыми лицами государства «противоборства» между двумя составляющими карательно-репрессивной системы в силу разных причин тогда не произошло.

Ежов доводит до логического завершения чистку партийных рядов, конца которой не было видно, чтобы возобновить прием в партию. По его инициативе проводится проверка учета и хранения партийных документов, а затем обмен в первой половине 1936 года старых партбилетов на новые. В деле наведения большевистского порядка в «собственном партийном доме» намечается большой сдвиг. Самым строжайшим образом регламентируется порядок выдачи новых документов, персональная ответственность при этом возлагалась на секретарей всех уровней.

Ежов начинает пользоваться все большим доверием Сталина, попросившего его, помимо прочего, присматривать за деятельностью НКВД и лично за Ягодой. Последний после смерти Менжинского автоматически стал председателем ОПТУ, через два месяца переставшего существовать по причине соединения с НКВД. Пересев в кресло наркома, Ягода продолжает исподволь вести свою собственную линию, хотя отнюдь не был избавлен от внимания ЦК партии.

Глава НКВД опрометчиво полагает, что его поползновения чрезмерно возвыситься не остаются незамеченными. А после присвоения ему в ноябре 35 года звания Генерального комиссара государственной безопасности, одного уровня с Маршалом Советского Союза, Ягода и вовсе теряет бдительность.

Неутомимый Ежов все больше втягивается в следственные дела НКВД, участвуя в допросах лиц, подвергшихся арестам. Возможно, ему принадлежит идея проведения повторного открытого судебного заседания над Зиновьевым и Каменевым и иже с ними. Факта весьма примечательного, поскольку бывшие наперсники Ленина совсем недавно были приговорены к длительным срокам заключения. 16 января 35 года Зиновьев был осужден на 10 лет лишения свободы, а Каменев, соответственно, на пять. Но в июле месяце, дабы исправить несправедливость в отношении первого, Каменеву добавили еще 5 лет.

Тем не менее, не успевших отсидеть даже года оппозиционеров вытаскивают на свет божий и привлекают вновь к следственным мероприятиям, которые продолжались с 5 января по 10 августа 1936 года. Впрочем истинной причиной новых процессов, видимо, стали повсеместно распространившиеся разговоры о злоупотреблениях властей. И дабы пресечь слухи, в Кремле решили продемонстрировать всему миру несомненную виновность осужденных. Для вящей убедительности им инкриминируются довольно крутые замыслы, в чем под давлением косвенных улик подследственные имеют неосторожность сознаться. Не вполне сознавая, что тем самым сами себя обрекают на гибель, вследствие непомерной суровости закона.

Ежов стремится максимально использовать трения среди руководителей НКВД и опирается на некоторых из них, вроде заместителя Ягоды Агранова. В период последнего разбирательства с Зиновьевым и Каменевым, он в конспиративном порядке приглашает к себе на дачу Агранова и от имени Сталина передает указания на ошибки, якобы допускаемые следствием. О том, что подследственные обречены на смерть, стало ясно 15 августа, когда газетные страницы затопили кровожадные лозунги наподобие «Расстрелять убийц», «Врагам народа нет пощады» и пр. и пр. По стране прокатились массовые митинги и демонстрации с требованиями самого сурового наказания. Сильнейшее давление на суд инициировались, несомненно, секретарем ЦК партии Ежовым и редактором газеты «Правда» Мехлисом.

Спустя месяц после завершения процесса, в ходе которого всплыло еще большее число недостаточно изобличенных «контрреволюционеров», Ежов сменяет Ягоду на месте главы НКВД. При чем заканчивавшие отдых на юге Сталин и А.А. Жданов телеграфировали Кагановичу и другим членам Политбюро о необходимости срочной ротации кадров руководства НКВД. Мотивируя неспособностью лично Ягоды и его аппарата решать усложнившиеся «задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока».

После суда над Пятаковым и другими Ежову присваивается звание Генерального комиссара госбезопасности, что, несомненно, вдохновило его на дальнейшие «подвиги».

В начале апреля 1937 года из печатного сообщения населению страны стало известно об окончательном падении Ягоды. Ежов со своими людьми пытается инкриминировать ему одну кампанию с мятежными полководцами, но Ягода категорически отрицает подобную связку.

В период разгрома военачальников-оппозиционеров Ежов награждается орденом Ленина — «за выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий».

«У большевиков слово не расходится с делом», так называлась передовая «Правды», текст которой практически целиком восхвалял наркома. Ежова повсеместно славословят как никакого другого деятеля СССР. Казахский акын Джамбул Джабаев именует его победоносным батыром, якобы разящим врагов блистательным клинком.

Так писал престарелый акын о пребывании Ежова в Казахстане. Голова у бедняги неминуемо закружилась, огромная власть, которая навалилась на плечи Ежова, оказалась для него совершенно неподъемной. Он действует необычайно примитивно, все больше и больше нагнетая истерию мер карательного направления.

Особую опасность представляло то, что Ежов был далеко не обычным наркомом. Он оставался секретарем ЦК и председателем КПК, при этом едва не стал членом Политбюро, добравшись до уровня кандидата. Комиссия партийного контроля резко усилилась, и воодушевленные примером Ежова ее члены внесли свою немалую лепту в разгул репрессий.

В бытность Ежова наркомом, максимальные пределы наказания при лишении свободы повысились до 25 лет. Производства уголовных дел упростились до предела, а сотрудники Ежова бесчинствуют на всех уровнях вертикали НКВД. Расстрелы становятся едва не обыденным делом, нормой становится хватать и наказывать за малейшую провинность.

Народ метко окрестил беспредел, творившийся в системе органов НКВД, «ежовыми» рукавицами или «ежовщиной».

В то время, как от него требовалась филигранная хирургическая работа скальпелем, Ежов размахивает мечом. Он отказывается понимать, что, без устали взмахивая обоюдоострым лезвием, можно поразить безвинных. А также вероятность риска самому пораниться намного больше.

Ежов — типичный пример «маленького человека», в прямом и переносном смысле, не сумевшего соответствовать большим должностям.

Сэр Буллок, со странной для истинного джентльмена некорректностью, уверяет: «никто другой в советской истории не вызывал такой ненависти и одновременно презрения, как этот злобный карлик, не более полутора метров ростом». Одновременно британец утверждает, что якобы «Сталин нашел его где-то в Казахстане», как будто лишь исключительно в бескрайних просторах оного водятся столь вредоносные особи.

Ежов действительно был в Казахстане некоторое время, но он родился в Петербурге в 1895 году и с 14 лет работал на тамошних заводах. Вступил в ВКП(б) в 1917 году и «принимал активное участие в Октябрьской революции и гражданской войне». До 1921 года Ежов комиссарил в рядах Красной Армии. С 1922 года находился на ответственной руководящей партийной работе: секретарем Семипалатинского губкома, секретарем Казкрайкома.

В 1927 году, возможно, с подачи Кагановича Ежов перебирается в Москву и становится функционером ЦК ВКП(б). В 1929 — 30 годах занимает должность заместителя наркома земледелия СССР. С 1930 по 34 годы исполняет обязанности заведующего учетно-распределительным отделом и отделом кадров ЦК. На XVII съезде партии он избирается членом ЦК и членом Комиссии партийного контроля. С того же времени Ежов член Оргбюро при ЦК, заместитель председателя Комиссии партийного контроля и заведующий промышленным отделом ЦК, член ВЦИК и ЦИК СССР, дабы чуть позже взлететь еще выше.

Его карьера претендует на сногсшибательность. Через двадцать лет после Октябрьских событий он встал в один ряд со Сталиным, Молотовым, Литвиновым, Калининым, Ворошиловым. Старыми партийцами, которых знал и примечал сам Ленин. Одним словом, было от чего закружиться голове.

В целом Ежов выполнил уготованную ему роль — подчинил партийному контролю ставший излишне самостийным НКВД и разгромил мятежных полководцев, но слишком с большими издержками. Что, в конечном счете, было ему зачтено…

Наконец, повсеместные жалобные стенания лиц, возмущавшихся несоразмерными репрессиями, достигают Сталина. Он начинает понимать, что на постах председателя КПК и наркомвнудела Ежов допускает крупные просчеты, грубо попирая недавно принятый новый основополагающий закон страны — Конституцию СССР.

Осознав сей прискорбный факт, Сталин и другие руководители, естественно, начинают подыскивать ему замену. Впоследствии вождь мотивирует конструктору А.С. Яковлеву необходимость устранения Ежова его полной моральной деградацией. Но Ежов начал спиваться после снятия с поста главы НКВД и лишения высших партийных должностей. Лишь тогда он понял, что совершил массу непоправимых глупостей и прощения ему не будет.

Необходимо было исключить совершенно риск ошибки. Положение, сложившееся в КПК и органах НКВД, очень сильно влияло на всю непростую внутреннюю обстановку в стране.

Высказывания известнейшего российского ученого академика В.И. Вернадского, запечатленные им в дневниках тех лет, являются своеобразным барометром советского общественного мнения. Если исключить из его сведений малодостоверные и естественные в его возрасте нотки старческого брюзжания (в марте 1938 года ученый отметил 75-летний юбилей), то картина тогдашней советской действительности вырисовывается не столь уж беспросветно мрачной. Однако красной нитью сквозь них проходит тема «ежовщины» и скрытого противоборства в высших эшелонах власти.

В начале века Вернадский был одним из отцов-основателей Конституционно-Демократической (кадетской) партии России, объявленной затем вне закона в 1917. Несмотря на то, что его дети практически являлись противниками советского режима и делали карьеру за рубежом, сам Вернадский вполне успешно жил и работал в сталинской России.

Итак, предоставим слово выдержкам из дневника маститого ученого, наиболее существенные извлечения из которых выделены автором.

«1938 год. 25 января, утро. Аресты продолжаются. Есть случаи возвращения арестованных…Фольклор Ежовский: после ареста Кремлевского доктора Левина…лечившего Ежова, жена Левина обратилась к Ежову по телефону, говоря, что это должно быть ошибка. Ежов ответил: «НКВД не ошибается». Все больше говорят о болезни или вредительстве руководителей НКВД…

20 февраля, утро… Все больше слышишь о вредительстве Ежова. Опять ненужная, возмущающая кругом жестокость. Опять разговоры о сознательном вредительстве. В Петербурге террор продолжается — мне кажется, рассказы даже преувеличивают! — но жизнь идет своим чередом.

1 марта, утро. Сегодня в газетах известия о новом «процессе»… Тревога в том, в здравом ли уме сейчас власть — беспечная власть, делающая нужное и большое дело, и теперь его разрушающая. Может иметь пагубное значение для всего будущего. Чувство непрочности и огорчения, что разрушение идет не извне, а его производит сама власть.

14 марта, утро… В связи с только что закончившимся процессом вспоминается время Террора в Ленинграде после убийства Кирова. Все это в процессе смазано. Теперь выясняется, что Ягода знал раньше и, можно сказать, участвовал — допустил, во всяком случае, убийство. Выбор Кирова совершенно исключительный. Крупный идейный человек — после «его» смерти ни одного плохого отзыва «о нем» я не слышал, а, наоборот многое хорошее узнал. Выяснялась: крупная фигура с большим будущим. Говорили перед этим, что Сталин выдвигает его как заместителя или себя или Молотова. Я его видел один раз… Слух об убийстве распространился в городе (Ленинграде — М.А.) сейчас же… Было ясно, что двинули следствие не в ту сторону… — заметали следы… Тогда подозревали — теперь стало ясно. Очевидно, верхи отрезаны от жизни. Две власти — если не три: ЦК партии, правительство Союза и НКВД. Неизвестно, кто сильнее фактически. Цель оправдывает средства — «это» применялось вне партии, а тут «на процессе» выяснилось, что «применялось» и внутри «нее». На суде все это было замазано…

5 апреля, утро… Ежов террором разрушает «страну»…

5 ноября, утро… Разговоры об уходе Ежова. — Ненормальный? Или вредитель? Говорят, Берия уже здесь.

9 декабря. Пятница… Огромное впечатление — отставка Ежова. Указывают, что он совершенно расстроил и военную работу, и саму полицию. Думают, «делал это» сознательно… В ряде учреждений есть антисемитизм среди партийных. Мне кажется, сейчас на видных местах число евреев уменьшается. Всюду недовольство недостатком всего необходимого и дороговизной. Но недовольство здоровое — связывают не с принципами, а с плохим подбором лиц, воровством и вредительством.»

Главой НКВД предполагался субъект политически весьма искушенный, а также хорошо знакомый с работой спецслужб. Точно невозможно установить в какой момент в поле зрения Москвы всплывает фигура Берия Л.П. — первого секретаря ЦК КП(б) Грузии, бывшего чекиста.

Летом 1938 года он назначается первым заместителем наркома внутренних дел СССР, сменив, тем самым, не только место жительства, но и масштаб деятельности. В решении о замене Ежова Берией принимали определенное участие Молотов и Ворошилов, деятели, находившиеся в тот период времени с вождем в наиболее близких отношения. А после помпезного празднования 15-летия Грузинской ССР в 1936 году близко соприкоснувшиеся с ее главой.

7 ноября 1938 года Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило совместное Постановление Совнаркома и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Этим документом категорически осуждались порочная система ежовских «принципов» организации работы НКВД, приведших к огромному числу необоснованных арестов и казней.

Спустя полмесяца трио в составе Сталина, Молотова и Ворошилова обрабатывало Ежова несколько часов кряду, дабы без особой шумихи добиться его согласия покинуть пост главы НКВД.

Берия умел производить самое благоприятное впечатление и, будучи земляком Сталина, тем не менее, не кичился данным преимуществом. К числу его недостатков нельзя отнести чрезмерную надоедливость. Берия очень отличился перед самим вождем весьма предупредительным отношением к его матери. Он окружил родительницу Сталина неусыпным и в то же время ненавязчивым вниманием. Очевидно, Берия периодически информировал вождя о состоянии Екатерины Джугашвили, здоровье которой постепенно ухудшалось.

Осенью 36 года Сталин неожиданно приезжал навестить мать. Их рандеву было непродолжительным. Берия отлично был осведомлен о занятости своего шефа и дал ему шанс не только увидеться с матерью, но заодно и фактически попрощаться с ней еще при жизни.

Мать Сталина умерла 4 июня 37 года, когда в Москве полным ходом раскручивался «заговор» красных военачальников. Естественно, Сталин не мог покинуть столицу в такой критический момент. Берия самостоятельно и превосходно организовал похороны со всеми необходимыми почестями. При этом он не допустил ни малейшей тени бестактности в этом весьма деликатном вопросе.

В системе НКВД Берия первоначально контролирует восстановленное Главное управление государственной безопасности (ГУГБ) и постепенно начинает перевод своих людей на ключевые посты. Взяв полностью бразды правления в свои руки, он начинает с того, с чем не справился Ежов: чистки органов НКВД.

Только за 1939 год ротация оперативных кадров энкавэдешни-ков составила 62%, из 6174 руководителей было сменено 3830 человек. Одновременно Берия лично разбирается с наиболее громкими фигурантами ежовских судилищ. Он отчетливо представляет, что мертвых не воскресить и, в то же время, понимает политическую пагубность для государства публичного признания факта гибели мало повинных сограждан. Беседуя с вдовой Бухарина совместно со своим сотрудником, одним из братьев Кобуловых, Берия зондировал ее позицию именно относительно данного аспекта.

В большой тени, отброшенной персонами Ежова и Берии, несколько затерялись другие достаточно важные фигуры конгломерата систем карательно-репрессивных органов.

20 июня 1933 года была учреждена Прокуратура СССР с целью дальнейшего «укрепления социалистической законности» на всей территории страны. Прокуратура Верховного Суда упразднялась, но в союзных республиках продолжали функционировать прокуратуры в составе наркоматов юстиции. На высшем уровне прокурорский надзор был отделен от судейства и наркомата юстиции, а ниже параллелизм продолжал действовать еще три с лишним года.

Лишь 20 июля 36 года совместным постановлением ЦИК и СНК был образован наркомат юстиции СССР и из системы НКЮ союзных и автономных республик были выделены органы прокуратуры и следствия. Их передали в непосредственное подчинение Прокурора СССР. Процесс централизации советской прокуратуры был завершен.

Первым главным прокурором Советского Союза был И.А. Акулов, занимавший некоторое время должность первого заместителя начальника О ГПУ и слывший конкурентом Ягоды. Прокурорство Акулова длилось не слишком долго, он занял затем кресло секретаря Президиума ЦИК и на этом его карьера закончилась, столь же бесславно как у Крыленко…

Бывший меньшевик Вышинский А.Я. сменил Акулова на посту главы Прокуратуры СССР, которая мыслилась как организация, долженствовавшая стать действенным заслоном по пути превышения инстанциями НКВД своих полномочий. Функции которого расширились с учреждением 5 ноября 1934 года Особого совещания при наркомвнуделе СССР. По некоторым данным, проект совместного постановления ЦИК и СНК об особом совещании был подготовлен под опекой Кагановича и заимствован с царского законодательства.

Полномочия Особого совещания еще больше увеличились в 1936 и 1940 годах, вплоть до вынесения приговоров о заключении в лагерь на максимальный срок и высшей меры наказания — расстрела. Ни одного протеста на решения Особого совещания прокуратура не приносила, что свидетельствует о ее несомненной причастности к репрессиям. Процедура рассматриваемых дел была предельно урезана, процессуальные гарантии изъяты. Дела рассматривались без заседателей и защиты. Меру наказания предлагал следователь, с которым, как правило, совещание соглашалось.

Вышинский весьма отличился в качестве главного обвинителя на крупнейших политических процессах тридцатых годов. В том, что подсудимые вряд ли являлись «шпионами Запада», он, будучи неглупым человеком, вероятно догадывался. Во всяком случае, допускал нелепость подобного обвинения. Но как профессиональный юрист — недавний представитель партии, оппонировавшей большевикам, Вышинский принужден был витийствовать исключительно бескомпромиссно.

Подобно Ежову, претворявшему как бы волю правящей партии, в свою очередь, базирующейся якобы на общественном мнении страны, Вышинский-политик получается, одновременно, действовал в унисон с подавляющим большинством народа.

До сего времени существует устойчивое мнение, что Сталин как будто являлся вдохновителем широкомасштабных репрессий в стране, якобы весьма напоминавших террор против собственного народа. Подобное суждение не соответствует действительности.

На самом же деле, в действиях Сталина всегда присутствовала логика лидера государства с авторитарным режимом правления. Врагов или вредителей предполагалось нейтрализовать целенаправленно. Разумеется, он давал политические установки в целом, а порою и конкретизировано. Однако утверждать, подобно американскому профессору Адаму Уламу, что Сталиным специально хладнокровно уничтожались миллионы людей при молчаливом согласии великой страны, было бы более чем явным перебором.

Таковыми являются и последующие пассажи из его газетной публикации «Гипноз Сталина», основанной преимущественно на эмоциях. «Когда западные авторы пробуют объяснить ужасающий по своей бессмысленности террор 1936-1939 годов, они, не колеблясь, применяют термин «паранойя» по отношению к его главному виновнику» Иосифу Сталину, надо полагать.

Далее профессор вещает, в частности: «Все, что мы знаем теперь, когда стали доступны сведения о тех трагических годах, подтверждает тезис, что для Сталина репрессии были существенным компонентом его искусства руководить государством. С его точки зрения, массовые репрессии самым действенным средством, чтобы добиться слепого послушания подчиненных и повиновения. Поэтому было неважно, являлись ли действительно виновными подвергшиеся репрессиям (выделено мной — М.А.)».

Чисто голословное обвинение. Вышеприведенные строки скорее подходят образу мышления и действия Ежова. Исходя из предпосылок Адама Улама и соответственно логическому умозаключению, последний на сто процентов должен был устраивать Сталина на посту руководителя главного карательного органа страны. Однако факты говорят об обратном.

Кроме того, никакими, самыми немыслимыми, террористическими действиями невозможно было запугать 160-миллионное население огромного государства. Ни одному самому изощренному тирану за всю историю человечества не удавалось добиться беспрекословного послушания единственно лишь репрессивными методами управления.

Будь Сталин деспотом или тираном, подобным Нерону или Калигуле, его неминуемо постигла бы их участь. Во все времена люди остаются одинаковыми. Понятия о добре и зле остаются неизменными в любой империи — и в Римской, и в Советской.

Еще князь Петр Алексеевич Кропоткин в своем ярком исследовании «Великая Французская революция» убедительно показал, что единственно лишь террором невозможно удержать власть. Трагическая судьба главы монтаньяров Максимилиана Робеспьера тому порукой.

Степень ответственности Сталина за несоразмерность наказаний, примененных к отдельным оппозиционерам и просто случайным лицам, попавшим в «ежовы рукавицы», достаточно велика. Но необходимо разграничить предел ее и, самое главное, уяснить мотивацию. При этом в каждой случайности нетрудно заметить элементы определенной закономерности. В то же время из фрагмента выступления генсека на XVI съезде партии явственно прослеживается его позиция в отношении репрессий.

Отвечая на призывы «некоторых товарищей» к безоглядному их ужесточению, Сталин авторитетно заявил, что «репрессии в области социалистического строительства являются необходимым элементом наступления, но элементом вспомогательным, а не главным». (выделено мной — М.А.).

Кавказцу справедливо можно предъявить претензии в излишней доверительности Ежову и некоторым другим сподвижникам, хотя иные исследователи дружно заявляют о том, что Сталин якобы отличался патологической подозрительностью. В подобную схему не укладывается заявление, сделанное писателю Симонову маршалом И.С. Коневым в конфиденциальной обстановке весной 1965 года о чрезмерной доверчивости Сталина.

Но из сего предположения собеседники пришли затем к ошибочному мнению о своеобразности его мании величия. Вероятнее всего, Сталин по складу характера изначально был преимущественно расположен верить людям, тем более, в ситуации тет-а-тет. То есть, лицом к лицу, положения в котором, как говорится, лица не разглядеть. Лишь неоднократно обманувшись в своих ожиданиях, он стал проявлять крайнюю недоверчивость, сходную с подозрительностью. Это была защитная реакция, так же как и выработка привычки предельно маскировать свои мысли. Охотников угадать их было несть числа и Сталин, убедившись в мере подхалимажа, на который оказались способны люди, в свою очередь принял адекватные меры.

За несоразмерность мер репрессивного характера в середине тридцатых годов, помимо генсека, ответственны и другие члены сталинского Политбюро, как-то Молотов, Каганович, Жданов, Хрущев и другие. Ворошилов во многом повинен в том, что нещадное избиение Красной Армии едва не привело к ликвидации всего командного и начальствующего состава вооруженных сил.

Молотов, как глава правительства, обладал огромной властью, не уступавшей сталинской и в кое-чем даже превосходившей. Можно с полным основанием утверждать о наличии дуумвирата на властном Олимпе того времени. Глава совнаркома значительно уступал генсеку в широте взглядов и самостоятельности мышления. Сознавая свои недостатки, Молотов не претендовал на первую роль в государстве. Будучи гораздо менее гибким политиком, чем Сталин, Молотов внес более весомый вклад в кровавую жатву репрессий.

Именно Молотов внес «рацпредложение» не разбираться с каждым индивидом в отдельности, а наказывать и судить «врагов народа» целыми списками.

Джилас полагал, что Молотов «не только подстрекал Сталина на многое, но и поддерживал его, устранял его сомнения». Относительно поддержки и устранения колебаний Сталина трудно не согласиться с его мнением. В отношении же подстрекательства, то с подобным утверждением нельзя согласиться.

Скорее всего следует сказать, что более упертый и беспощадный Молотов зачастую негативно влиял на Сталина. Хрущев, довольно ярый недавний троцкист, в бытность первым секретарем МК и МГК ВКП(б) в 1935-1938 годах, а затем главой Украины также внес большой вклад в кровавую жатву репрессий.

В общем, помимо непосредственно Ежова и его аппарата, причастными к излишним карательным мерам оказалось все высшее руководство страны. Поэтому вполне сознавая степень ответственности каждого из партийно-правительственной кремлевской верхушки, в отличие, к примеру, от Ягоды, Ежова тихонечко расстреляли, вместе с наиболее запятнавшими себя сотрудниками, без публичного акцента на их виновности.

Необходимо отметить еще один важный фактор. Неотъемлемой особенностью оперативно-следственных мероприятий карательно-репрессивных органов того времени было неприменение на практике принципа презумпции невиновности. Не вследствие нежелания, а чисто из-за недостаточной правовой грамотности. Поэтому непомерно важное значение придавалось либо признанию подследственного, либо свидетельским или иным показаниям.

По причине чего некоторые граждане не сумели (или им не дали возможности) опровергнуть клеветнические измышлений и подверглись преследованиям властей. Если же подвергнуть всестороннему анализу лиц, подвергшихся репрессиям в сталинские времена, то, вне всякого сомнения, огромное большинство из их числа не являлось рядовыми гражданами.

Исследователь С. Кузьмин уверяет: «Архивные документы дают основание утверждать, что в период 1937-1938 годов основной удар карательных органов пришелся на лица еврейской национальности, начиная с высших эшелонов власти и до самых низов. Русских людей в политических процессах над пламенными революционерами очень мало. Здесь преобладал какой-то интернациональный сброд с сильнейшим влиянием еврейства и с попыткой опереться на русские отбросы общества. Отбросов хватало. Очистительная миссия пала на Ежова, который с использованием недозволенных методов ведения следствия прошелся и по правым, и по виноватым, а заканчивал эту миссию уже Л.П. Берия».

При всей вопиющей некорректности данной цитаты немалая доля истины в ней имеется. В списках жертв встречается довольно много иностранных фамилий, многие из которых, вероятно, были людьми морально нечистоплотными.

Сам «железный нарком» Ежов в начале августа 36 года был предельно шокирован горячим желанием Пятакова собственноручно расстрелять не только Зиновьева с Каменевым и другими, но и в числе их и свою бывшую жену. Ежов даже указал Пятакову на абсурдность данного предложения, но он не унимался и настойчиво просил сообщить об этом ЦК и, естественно, Сталину, а также настаивал на публикации в печати…

Конец периода Великой смуты в России

С определенным мазохизмом, живописуя репрессии органов НКВД и якобы непереносимые мучения их жертв, отдельные авторы напрочь забывают о том, что подобное явление лишь небольшой штрих в жизни СССР середины тридцатых годов. Подавляющее большинство населения необъятной страны спокойно и уверенно занималось своими делами и заботами, а вовсе не тряслось поголовно от страха, как ошибочно полагают некоторые.

Руководство государства не было единственно озабочено подавления любой ценой своих противников. Важнейшей внутриполитической задачей считалось принятие принципиально новой Конституции страны и проведением на ее основе выборов, не имевших прецедента, а в сфере народного хозяйства дальнейшего упрочения колхозного строя и выполнения планов очередной пятилетки в промышленности.

Страна Советов, а вместе с ней и весь мир следил за ледовыми эпопеями советских ученых, другими крупными деяниями, фантастическими полетами Валерия Чкалова и многих других русских летчиков-подвижников. Многие объективно настроенные зарубежные наблюдатели увидели в достижениях СССР явления мирового значения, как-то адаптации человека к суровым условиям Севера, Сибири и Дальнего Востока. Начало же третьей сталинской пятилетки практически совпало с окончанием самой затяжной в истории России внутриполитической дестабилизации. И если выражаться трескучим партийным сленгом: «СССР вступил в третьем пятилетии в новую полосу развития, в полосу завершения строительства бесклассового социалистического общества и постепенного перехода от социализма к коммунизму».

Принятие 5 декабря 1936 года нового основного закона страны -Конституции СССР — более существенно укрепило государственно-правовую консолидацию страны. Формально суверенным государством, в числе других республик, становится Казахстан. Работа над Конституцией продолжалась почти два года — 22 месяца. 12 июня 36 года комиссией под руководством Сталина проект был опубликован во всех газетах страны, а затем издан в виде брошюры на ста языках народов СССР. На следующем этапе он обсуждался «на 165 тысячах пленумов Советов и исполнительных комитетов, заседаниях секций и депутатских групп, на которых присутствовало 3472 тысячи человек».

Дискуссии носили бурный характер и зачастую избиратели выражали недоверие своим недавним полпредам. Только в РСФСР в этот период времени «было отозвано 15 тысяч депутатов». Что, несомненно, не способствовало уменьшению напряженности: обиженные писали кляузы и доносы в разные инстанции, в том числе, в НКВД.

Резонанс от дебатов в России был поистине вселенским: крупнейшие западные газеты на все лады комментировали проект Конституции.

Спустя год, на базе новой Конституции, справедливо названной сталинской, состоялись выборы в новый законодательный орган -Верховный Совет Союза СССР. За пять дней до выборов ЦК ВКП(б) выступило с Обращением, адресованным всем избирателям. Партия торжественно продекларировала в нем, что «не отгораживается от беспартийных» и «выступает на выборах в БЛОКЕ, в СОЮЗЕ» с ними. Из завершающих строк партийного Обращения к электорату четко прослеживаются приоритеты. На первом месте здравицы стоит Родина — СССР и лишь на шестом ВКП(б).

11 декабря 1937 года Сталин, на предвыборном собрании избирателей в Большом театре чистосердечно признался: «я не имел намерения выступать». Он мотивировал «неуважение» к собравшимся тем, что «все, что нужно было сказать перед выборами, уже сказано и пересказано в речах наших руководящих товарищей…», а также разъяснено и переразъяснено сотни раз. Тем не менее, поскольку он взобрался на трибуну, вождь акцентировал внимание аудитории на следующих важных обстоятельствах. «Депутат должен знать, что он слуга народа, его посланец в Верховный Совет» и обязан вести себя сообразно этому, заявил Сталин. Он предупредил также, что «функции избирателей не кончаются выборами», и неотъемлемыми обязанностями и правами избирателей являются осуществление контроля за своими избранниками, если оные окажутся негодными депутатами.

О непременном наличии в среде депутатского корпуса таковых, Сталин высказался недвусмысленно: «Сами знаете, товарищи, семья не без урода». Звание народного депутата, объявил генсек, «возлагает на меня новые, дополнительные обязанности и, стало быть, новую, дополнительную ответственность», которую он охотно принимает.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ — всегда и во всем лейтмотивом пронизывает многочисленные выступления Сталина по любому поводу и перед любой аудиторией. В идеале ответственность и свобода, разумеется, должны быть сбалансированы.

Франкл полагает, что «свобода, если ее реализация не сопряжена с ответственностью, угрожает выродиться в простой произвол». Он любит повторять, «что статуя Свободы на восточном побережье США должна быть дополнена статуей Ответственности на западном побережье».

Ответственность, относительно редкое и ценное качество, Сталин пытался прививать повсеместно, нередко сознательно в ущерб свободе. Сообразно своему мировоззрению он требовал от высших и средних руководителей страны относиться к делам государственным в высшей степени добросовестно, со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями.

Вождь подвергал нещадному публичному словесному бичеванию проштрафившихся партийных предводителей. К примеру, он весьма резко критиковал первых секретарей Казахстана и Ярославской области Мирзояна и Вайнова, а также Орджоникидзе и других за их безответственные склонности к протекционизму и «групповщине».

Народ превосходно был осведомлен о том, что генсек учиняет особый спрос в первую очередь с партийцев. Ибо еще в преамбуле памятного многим выступления по поводу смерти Ленина, Сталин объявил: «Мы — коммунисты — люди особого склада… Не всякому дано быть членом такой партии». Уже тогда он декларировал, что партиец должен шагать в первых рядах, на пути преодоления «неимоверных лишений» и прилагать героические усилия, а не паразитировать на теле народном. Быть членом партии, по Сталину, означало, в первую очередь, не щадить своих сил и здоровья ради блага Родины. А уже затем претендовать на льготы и привилегии.

Безусловно, Сталин оправдывал кредит доверия подавляющего большинства населения СССР как правитель. Неуклонно претворяя политику зажиточности всего населения страны, а не отдельных каст и группировок и нещадно карая отступников, не взирая на ранги.

Соответственно своей теории человеческой мотивации Маслоу выстроил иерархию людских потребностей. До некоторой степени условно он подразделил потребности на базовые и базовые когнитивные, а также высшие и низшие. В числе базовых потребностей, по Маслоу, физиологические: чувства утоления жажды и голода, защиты от холода, а также личной безопасности, доминируют. К базовым когнитивным потребностям он относил потребности, «относящиеся к научению», то есть желания знать и понимать, вкупе с эстетическими. Лишь после определенного удовлетворения базовых потребностей или низших можно вести речь о высших потребностях, которые «ближе к самоактуализации», то есть желаниям «в большей степени проявить присущие человеку отличительные черты».

Отсюда, основной массе народа замысловатые перипетии номенклатурных партийно-советских пертурбаций касались мало. «Хлеба и зрелищ» становилось все больше, и Сталин как бы говорил людям: Без малейшей тени сомнения спокойно работайте, товарищи. Не лгите, не воруйте, и вас никто не посмеет тронуть. Трудитесь честно, по мере своих способностей, все условия для добросовестного труда созданы. Думать же над путями развития страны в целом денно и нощно будут в Кремле.

Тактически медленно, но верно, Сталин видоизменяет стратегические акценты, заключающиеся в постепенной переориентации приоритетов. При этом вождь с максимальной эффективностью приспосабливает пролетарскую идеологию с исконными российскими ценностями.

«Краткий курс ВКП(б)», вышедший под неусыпным вниманием Сталина, является настольной книгой каждого партийца. Но самые простые постулаты марксизма-ленинизма большинству советских людей чрезмерно абстрактны и значит чужды.

Параллельно начинает всемерно поощряться ощущения национального самосознания, преимущественно, на платформе русификации. Народу, в основной его массе, больше ведомы чувства национально-державные. Испокон веков русским людям ближе старый лозунг: «За веру, царя и Отечество», нежели Коминтерновский, совершенно новый: «Пролетарии всех стран объединяйтесь». Религия по-прежнему отвергается большевистскими ортодоксами, монарха не существует. Партийное учение не подменяет православия, следовательно, предстает необходимость внушения в сознание масс наличия сильной личности, некоего протоцаря, благо крепкий лидер в стране имеется.

Перефразируя известные строчки, можно выразиться следующим образом: Люди делали Сталина, Сталин делал людей. То есть, процесс был взаимообразный, Сталин влиял на народные массы и наоборот. Временами данное устремление приобретает довольно странные и уродливые формы, в виде необычайно массовых мер почитания изображения вождя.

По мере же все более ясно обозначавшихся военных угроз с востока и запада Сталин осознает малую эффективность коллективного руководства вследствие ее размытости. Один человек должен взвалить на себя колоссальную ответственность за огромную страну. Народу, в свою очередь, необходим лидер, вокруг которого он может сплотиться.

Тема патриотизма начинает превалировать в системе образования. Постепенно во всех сферах культуры и искусства революционная тематика (как этап пройденный) заменяется военно-исторической. В кинематографе, наиболее массовом в тот период времени искусстве, вместо фильмов типа «Чапаев», появляется картина «Петр Первый». Именно в этот период времени в Советском Союзе возрождается интерес к историческому прошлому и, естественно, к первым лицам некогда могучей Российской державе.

В сентябре 1937 года состоялся премьерный показ первой серии картины в Ленинграде в самом большом кинотеатре страны «Гигант». В Москве фильм демонстрировался сразу в пятнадцати крупных кинотеатрах. За первые одиннадцать дней его посмотрели миллион шестьсот тысяч зрителей. Успех был полный и безусловный. Одновременно фильм был показан и на международной выставке в Париже, где получил Гран-при. Весной следующего года в Кремле, председатель ВЦИК Калинин М.И. вручил съемочной группе «Петра Первого» высокие правительственные награды. Исполнитель роли Петра, актер Николай Симонов получил высшую награду страны -орден Ленина. Аналогичную награду ранее получил лишь актер Борис Щукин за исполнение роли Ленина в фильме «Ленин в Октябре».

Реформируя управление страной, Сталин существенно трансформировал систему власти, основанной на авторитете Ленина. Последний являлся создателем своеобразного гибрида коллективно-авторитарного режима управления. И здесь Сталин переменил акценты, он возобновил управление государством авторитарным методом, с элементами коллегиальности. Съезды партии окончательно стали лишь царствовать, но не править. Текущие политические решения оформляются соответствующими партийными Пленумами и заседаниями Политбюро ЦК с преобладанием соображений конфиденциальности.

Соответственно многочисленных свидетельств и документов, Сталин, разумеется, придерживался коллегиального метода, то есть внимательно выслушивал запрашиваемые мнения. При этом не всегда дискуссии, если они случались, протоколировались, вследствие чего затруднительно определить степень ответственности каждого из заинтересованных лиц. Порою важнейшие решения принимались очень узким кругом персон и лишь по степени приближенности можно рассуждать о чьем либо влиянии.

Образ жизни и стиль руководства оказывали сильнейшее воздействие, не всегда благотворное, на новую российскую (советскую) империю, условно обозначаемую некоей пирамидой. Сталин отнюдь не находился вне этого колоссального сооружения, как считают некоторые исследователи, лишь попирая сапогами огромную страну.

Как руководитель и теоретик, он являлся вершиной властных полномочий, а как личность и практик он составлял основание партийно-правительственного аппарата. Своим личным примером и идеологической целенаправленностью Сталин цементировал все составные звенья цепи этой командно-административной системы.

Данная система состояла к концу тридцатых годов из цельных блоков, по крепости подобных монолиту. Внутри пирамиды образовалась атмосфера своеобразного вакуума для лиц неадекватно мыслящих и открыто выступавших против генеральной линии партии.

Тысячи министалиных занимали разноуровневые посты партийно-правительственной машины сталинской модели управления. Время от времени их без всякой жалости меняли, как подвергшихся искушениям, вероятность коего была весьма велика. Ибо не все могли выдержать разного рода соблазны и сознательно придерживаться самоограничений, подобно самому вождю. Чувство ответственности изменяло многим, в этом одна из основных причин репрессий.

С принятием новой Конституции страны реноме СССР как демократического и правого государства претерпело коренные изменения. В первых конституциях преимущественно разработаны были вопросы организации власти, вплоть до специальной главы «Об Объединенном Государственном Политическом Управлении». Для предыдущего этапа истории Советской России характерна множественность законодательных органов, ликвидированная с принятием нового закона.

В Конституции 1936 года во многих главах содержались совершенно немыслимые ранее положения. Ключевым вопросом было право собственности, официально разрешенное, хоть и на довольно мелкую, но частную. В основном же она провозглашалась социалистической или обобществленной. Которая делилась на государственную (общенародную) и колхозно-кооперативную — групповую. Законом допускалось мелкое частное хозяйство единоличных крестьян и кустарей, «основанное на личном труде и исключающее эксплуатацию чужого труда». Отсюда исходило понятие личной собственности, распространявшееся на довольно широкий круг объектов, в том числе, недвижимость и подсобное хозяйство.

Впервые в Конституции был провозглашен принцип неприкосновенности личности. В статье 127 говорилось, что «никто не может быть подвергнут аресту иначе как по постановлению суда или с санкции прокурора». Новшеством было введение равного и всеобщего избирательного права посредством прямого и тайного голосования. Конституция 36 года декларировала права на образование, труд и отдых, а также материальное обеспечение в старости и некоторые другие демократические права и свободы. В то же время жестко констатировалось, что «лица, покушающиеся на общественную, социалистическую собственность, являются врагами народа».

Провозглашение Верховного Совета СССР высшим органом власти страны не было простой декларацией, статус представительской структуры власти (блока партийцев и беспартийных) заметно увеличился. Законодательные права принадлежали только Верховным Советам — соответственно Союза ССР, союзных или автономных республик. Данное обстоятельство поднимало авторитет закона, придавало ему более стабильный, незыблемый характер. Во всех звеньях, начиная с самого низового — сельсовета, установилась единая система Советов. Что, несомненно, делало их работу проще, более доступной и прозрачной для избирателей.

В новой Конституции впервые было зафиксировано место партии в политической структуре общества, подчеркнуто скромное, но весомое. В статье 126 прописывалось, что наиболее активные граждане имеют право добровольного объединения в ВКП(б), «являющуюся передовым отрядом трудящихся в их борьбе за построение коммунистического общества и представляющую руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных».

Создались предпосылки к последовавшему затем определенному принижению рати партии в государстве, на XVIII съезде ВКП(б). На нем были внесены существенные изменения в Устав, казалось бы, окончательно отредактированный на предыдущем форуме. Производственно-отраслевые отделы ЦК, «за исключением Сельскохозяйственного отдела и Отдела школ», упразднялись. Был понижен статус Комиссии партийного контроля (КПК), избиравшийся теперь пленумом ЦК, а не съездом.

А формирование Комиссий советского контроля отнесено было к компетенции советских органов, но никак не съезда. Гипертрофированное положение которого отчасти должно было сбалансировать введение ежегодного института Всесоюзной партийной конференции «для обсуждения назревших вопросов политики партии».

Была отменена также как явно порочная метода, периодическая массовая чистка партии, ряды которой заметно поредели. За пять последних лет ее численность уменьшилась более чем на 330 тысяч членов и кандидатов или почти на 12%.

Резюме раздела

Без малого спустя пятнадцать лет после смерти Владимира Ленина Сталин окончательно утвердился в России у власти. Отнюдь не случайно по времени это совпадает с окончанием периода широкомасштабных чисток партийно-правительственного аппарата.

С уничтожением оппозиционно настроенных военачальников Красной Армии, а также наведением должного порядка в системе органов НКВД окончательно устраняются основные источники смуты и беспорядков в огромном государстве в преддверие становящихся неизбежными военных конфликтов.

Горец допускает отдельные ощутимые промахи, но в целом весьма серьезно консолидирует вокруг себя народ, большая часть которого полностью доверяет Сталину. Между тем, усиление режима личной власти не является самоцелью последнего. Происходит логическое завершение естественного процесса концентрации властных полномочий в одних руках. Кто-то один должен был решиться взять на себя бремя ответственности за благополучие необъятной страны. Сталин шагает к единоличному лидерству последовательно и неспешно, не форсируя события и исподволь ограничивая чрезмерное могущество партийной номенклатуры.

Он возрождает Россию в качестве великой державы в советской ипостаси в тот момент, когда над ней и всем миром сгущаются грозовые тучи небывалой доселе военной опасности.

Именно в Вожде СССР — Иосифе Виссарионовиче Сталине наиболее прозорливые политики видели фигуру, способную остановить победоносное шествие фюрера Германии — Адольфа Гитлера на пути к завоеванию мирового господства. Как оказывается несколько позже, их ставка оказывается верной…