Фантастический рассказ

 

1

За ночь песок остыл. Цэвэн поежился на кошме, в полусне поплотнее закутался в дэли, но не согрелся и проснулся. Узкое жесткое седло под головой стало каменно-твердым, шея затекла и ныла. Надо бы встать, разжечь костер и вскипятить чай, но предутренняя лень опутала его. Арат надвинул на лоб меховую шапку и лег поудобнее.

Низкое темно-фиолетовое небо со сверкающим звездным узором раскинулось над ним. Каждая звезда испускала холодный лучик, и Цэвэну казалось, что звезды мечут тонкие ледяные стрелы, которые пронизывают его старое тело. Он запрокинул голову, чтобы увидеть любимую аратами Алтан-Гадаз-Од. Полярная звезда сияла теплым дрожащим огоньком и честно указывала направление на север — заднюю сторону мира. Если сесть спиной к Алтан-Гадаз-Од, перед тобой окажется передняя сторона — юг, где косо поднимается темный массив хребта Хурх-Ула, заслоняя край звездного неба. К западу — в сторону барун — хребет резко понижался, открывая путь к колодцу Сайн-Худук в песках Бордзон-Гоби. Всю левую сторону — дзун — заполняли горы Хачиг-Ула с едва различимой в холодном звездном свете вершиной Ямат-Ула. Цэвэн знал, что склоны хребтов изрезаны многочисленными сухими руслами, в которых нынешним летом частенько журчит вода.

Арат совсем замерз.

— Позже выросшие рога длиннее прежде выросших ушей! — выругался он и встал.

Ему следовало заночевать в Номгоне, но он беспокоился о стаде и к вечеру одолел еще полуртона. Проехал бы и больше, но впереди вздымались барханные пески Халдзан-Дзахэ, о которых шла дурная молва. И зачем беспокоился? Сын — настоящий арат: и верблюдов убережет, и хорошие пастбища сумеет найти. Да и лето влажное: парнолистники, солянки, ковыльки растут повсюду. Правда, хабтагалы обнаглели и часто нападают на стада, чтобы отбить верблюдиц. Глаз да глаз нужен… Жалко, что дочь не хочет пасти скот и работает на швейной фабрике в аймачном центре Далан-Дзадагаде. От нее-то и возвращается Цэвэн к своим верблюдам.

Из заранее заготовленных веток саксаула путник разжег костер, вскипятил чай, посолил его, заправил толчеными семенами пульхира и бараньим жиром. Наевшись вкусной горячей болтушки, Цэвэн не спеша набил трубку пылевидной дунзой, прикурил от уголька и с наслаждением затянулся. Трубка грела ладонь, нефритовый мундштук удобно зажимался зубами, сладкий дым наполнял рот, от желудка растекалась сытая теплота. Арат совсем согрелся и насмешливо сощурился на звезды, которые казались уже не такими холодными и быстро тускнели в разгорающемся свете утра. Худое скуластое лицо Цэвэна с резко очерченным носом гобийца и жидкой бородкой разгладилось.

Всхрапнул и медленно подошел к огню конь. Это был настоящий хуху-морь, гордость хозяина. Арат похлопал по морде потянувшуюся к нему лошадь, поднялся и выбил о ладонь погасшую трубку. Потом засыпал подернутые пеплом угольки костра песком, оседлал коня узким седлом с высокой лукой и с серебряными бляхами, поправил короткие стремена и красные кисточки на узде.

Утро было удивительно ясным и прозрачным. Над чеканным рельефом хребта Хачиг-Ула жаркими золотыми слитками висели облака. На склонах зеленели обширные пятна свежей травы. А серая межгорная равнина поросла синими ирисами, узколистым саксаулом и эфедрой, кустики которой свивались и закручивались, словно зеленые червячки. Едва заметный ветерок доносил сильный запах, подобный запаху аптеки в аймаке, куда Цэвэн заходил за очками.

Прежде чем сесть на коня, арат подошел к вырытой в песке ямке и достал опрокинутую фарфоровую чашку. Дно чашки отпотело — верная примета, что и здесь есть вода. А значит, есть корм и верблюды нагуляют к осени крутые жирные горбы. Цэвэн удовлетворенно хмыкнул, легко вскочил на отдохнувшего хуху-моря и потрусил к недалеким барханам Халдзан-Дзахэ.

 

2

Биолог Иван Михайлович Волков, начальник комплексной советско-монгольской экспедиции, вернулся на базу голодный, усталый и злой. День выдался пыльный, миражистый. Щебенчатая дорога, которую высокое гобийское солнце выкрасило в синий цвет, вымотала душу; потоки горячего воздуха наполняли тяжелым зноем «газик»; от мутного марева, искажавшего рельеф, слезились глаза. Иван Михайлович с трудом вытащил из машины свое огромное тело и хлопнул дверцей. С брезентового верха заструилась пыль, та же пыль обильно въелась в кожу, скрипела на зубах. Но жаловаться не приходится, такова работа. Ну ладно, надо умыться и пообедать, чтобы поднять настроение. А потом уже мозговать, как дальше обходиться без повара.

— Ты, Сайхан, отдохни в палатке, — сказал он шоферу, коренастому монголу лет пятидесяти с припухшими и серыми от пыли веками. — А я распоряжусь насчет обеда.

— Хорошо, дарга, — согласился Сайхан.

База экспедиции находилась на самом краю песков Бордзон-Гоби у колодца Сайн-Худук. Пять двухместных палаток и одна большая для камеральных работ — вот и весь лагерь. В составе экспедиции — биолог, врач Анна Семеновна, геолог и географ, физик и метеоролог, два шофера. Четыре монгола, трое русских и один татарин — национальный состав. Сейчас все они упражняются в стрельбе, вместо того чтобы встречать начальство хлебом и солью.

— Так, — страшным голосом сказал Волков, подойдя к стрелкам. — Значит, патроны переводим…

Никто, конечно, не испугался. Только метеоролог Мэргэн Санжадорж, тщательно прицеливающийся в темную бутылку, выставленную на макушке обо, вздрогнул и дернул спусковой крючок. Все нестройно закричали:

— А еще мэргэном зовется!

— Мазила!

— Он не может стрелять по священному обо!

— Он попадет, если воткнет дуло в горлышко!

— Кричат под руку! — оглянулся на Волкова красный от злости Мэргэн.

Винтовку в разные стороны тянули физик Лодой Дамба и Коля Громов с черными от постоянного общения с мотором руками.

— А ну, кончайте! — ухватился за приклад Волков. — Обедать пора.

— Иван Михалыч! — взмолился шофер. — Дайте бутылку сбить. Сколько палим, а она стоит, как заговоренная.

— Воздух горячий дрожит, — продолжал оправдываться метеоролог. — Бутылка дрожит.

— Кому сказал? Прекратить! — еще строже произнес Волков, отбирая винтовку.

Все притихли. Только Коля Громов ехидно прошептал:

— Конечно, кто не умеет стрелять…

— Ах, вот как! — Иван Михайлович резко повернулся к пирамидальному обо и вскинул винтовку. Сверкающие осколки бутылки разлетелись в разные стороны. Все на миг остолбенели, а потом восторженно закричали.

— Теперь, надеюсь, обедать?

— Конечно, — блеснула черными глазами Анна Семеновна Демьянова, беря биолога под руку. — Чудесные макароны по-флотски ждут вас.

— Э-э-э! — разочарованно протянул Иван Михайлович. — А я подумал, что такой выстрел тянет на гурильтэ-хол.

— Этим блюдом нас угостит повар, которого вы привезли. Кстати, где он?

Волков отдал винтовку Мэргэну и мрачно проворчал:

— Боюсь, нам так и не придется отведать монгольской кухни. Повара нет.

— Как нет? — возмутился Сейфуллин.

— Опять самим стряпать, — пригорюнилась Демьянова.

— Плохая еда — плохие ноги, — философски изрек географ Максаржаб. — Плохие ноги — плохая работа.

— Как это во всем аймаке не нашлось одного-единственного повара? — продолжал возмущаться геолог. — Смешно, ей-богу!

— Повара, конечно, есть, но желающих поехать в пустыню не нашлось. Присмотрел я одного темпераментного товарища, совсем было уговорил, уже муку вместе покупали. Он все расспрашивал: сколько человек кормить, что мы делаем в пустыне, шибко ли мы ученые люди. «Шибко, — успокаиваю я, — шибко». Тут мой повар ни с того ни с сего отказался ехать. «Что случилось? — спрашиваю. — Мы же договорились!» «Не могу, — отвечает, — начальник, не уговаривай…» — «Но почему?» — «Твои люди простые кушанья не привыкли есть. Постоянно меня ругать будут, что я плохой повар, что дурная еда, шибко соленая. Моя душа не стерпит, схвачу нож и наброшусь на твоих людей».

Посмеялись и пошли обедать.

— А Равиль Саидович медведя видел, — сообщила Демьянова, накладывая на тарелки макароны.

— Какого медведя? — удивился Иван Михайлович. — Здесь медведи не водятся!

Все посмотрели на Сейфуллина. Тот аккуратно отделил фарш от макарон, набрал его на вилку, осмотрел недовольно и отправил в рот. Потом показал в окно палатки:

— Под горой колотил образцы на интересном обнажении. Спугнул какого-то зверя с бурой шерстью. Похож на медведя.

Волков задумался.

— Мурзаев считает, что гобийский медведь встречается только в Заалтайской Гоби и то крайне редко. Как зверь может забрести сюда?

— Я от стариков слыхал, — заметил Максаржаб, — что волосатый аламас живет в горах, где много растительности.

— Сейчас ее везде много, — возразил Мэргэн. — Весна дождливая, уровень грунтовых вод поднялся.

— Вечером иду на охоту, — решил Иван Михайлович. — Кто со мной?

Выяснилось, что идти никто не может. Геолог и географ устали, у Мэргэна куча необработанного материала, Коля хотел покопаться в моторе, у Лодоя Дамбы забарахлил фотоэлектронный умножитель.

— Я бы пошла, — заколебалась Демьянова, — да у меня стирка намечена…

— Завтра постираете! Все разбегутся по маршрутам, никто не будет мешать. А то мне одному скучно…

— Ладно, — согласилась Анна Семеновна. — На охоту так на охоту.

— Молодец, Анечка! — обрадовался Волков. — Мы с вами усыпим и обмерим редчайший экземпляр гобийского медведя, а вся эта компания лопнет от зависти.

 

3

Коротконогая лошадка, увязая по бабки в песке, резво пробиралась между барханами. Со склонов она почти съезжала, подогнув задние ноги и едва перебирая передними. Цэвэн то наклонялся к шее коня и ложился грудью на высокую луку, то откидывался, упираясь гутулами — высокими кожаными сапогами — в стремена. Все это не мешало зорко посматривать по сторонам: все-таки он ехал через опасные пески Халдзан-Дзахэ. Хорошо, что очки купил, будто вернул молодые глаза.

Солнце клонилось к вечеру, небо потеряло голубизну и стало мутно-серым. Зато склоны барханов окрасились в фиолетовый цвет с той или иной примесью красноты. Непривычному глазу такая окраска показалась бы мертвенной, но Цэвэну, как и любому гобийцу, нравилось сочетание красного и синего. Красными были кисти на праздничной узде (пусть все знают, что он возвращается от дочери!), синим было его дэли с высоким стоячим воротником. И в песнях поется о голубом Керулене и вечно синем небе. И светло-серая лошадка его под гобийским солнцем тоже стала синей. Потому и называется она хуху-морь — «голубой конь». Лошади других мастей недолго держатся в удушающей жаре.

Гиблое место кончалось, до ближайшего аила осталось совсем немного. Цэвэн приободрился, привстал на стременах и оглянулся на пройденный путь. Сердце на миг замерло: слева над гребнем бархана почудились синие тени. Неужели?… Но нет, это были дзерены. Цэвэн недаром в молодости слыл мэргэном — метким стрелком. Ружье само выскочило из-за спины, приклад уперся в плечо, глухо громыхнул выстрел. Охотник не успел как следует разглядеть гибкие стройные фигурки животных и острые, дважды изогнутые рожки, как все уже кончилось. Стадо унеслось по направлению к хребту Хачиг-Ула, добыча осталась на месте.

Арат неспешно слез с лошади и пошел степенной, важной походкой, огибая бархан с наветренной стороны. Спасибо умному человеку, придумавшему очки, спасибо славному мастеру, выточившему стекла. На старости лет Цэвэн снова стал мэргэном и принесет в юрту свежее мясо и крепкую шкуру. Где тут мой дзерен, убитый одним выстрелом?

Лошадь спокойно смотрела вслед хозяину и поматывала головой. Вдруг она вздрогнула и запрядала ушами. Цэвэн скатился с крутого подветренного склона, вскочил и, увязая в песке и теряя гутулы, тяжело побежал к коню. Тот шарахнулся, но арат уже ухватился трясущимися руками за луку, запрыгал на одной ноге, не попадая другой в стремя, наконец, попал; едва не вывернул седло, усаживаясь, и что есть мочи ударил пятками в потные бока лошади. Та рванулась, и тут дико и бессмысленно в круп врезалась плеть. Хуху-морь почти по-человечески вскрикнул, вытянул шею, как гусь, и, ничего не видя перед собой, полетел над раскаленными песками.

Цэвэн задыхался. Горячий пот струйками сбегал из-под островерхой шапки, и он сбросил ее с головы. Где-то потерялись очки, ружье, гутулы. Высокий ворот дэли резал шею, но он не чувствовал боли. Вязкий ужас наполнил тело, сдавил голову, путал мысли. Перед глазами мелькали неясные образы. То он видел черные блестящие глаза дочери, то новорожденного верблюжонка, покачивающегося на тонких ножках, то родную юрту и пиалу с молоком в руках у жены. «Дочка, дочка!.. Смерть, смерть!.. — колотили копыта о щебенку. — Смерть, смерть!.. Люди, люди!..» Он едва удержался в седле, когда конь круто свернул вправо, к открывшемуся вдруг аилу.

Лошадь резко остановилась у распахнутого полога юрты перед двумя изумленными аратами. По инерции Цэвэн упал на шею коня, потом сполз на землю, цепляясь скрюченными пальцами за гриву, и упал ничком. Он собрал последние силы, повернул искаженное ужасом лицо к аратам и закричал во всю мочь. Ему казалось, что его вопль наполнил вселенную, но на самом деле он едва слышно прохрипел:

— Люди!.. Я видел олгой-хорхоя!..

 

4

— Иван Михайлович, а олгой-хорхой существует на самом деле?

Волков удивленно вскинул на маленькую Анну Семеновну голубые глаза:

— Почему вы спросили?

— Да вот прочитала рассказ Ефремова. Там сказано, что в безводных песках Джунгарской Гоби живет огромный червяк, убивающий на расстоянии.

— Понравился рассказ?

— Еще бы! Так правдиво написано — будто про нас.

— Видите ли, Анечка, с одной стороны, Ефремов был крупным ученым и изъездил Монголию вдоль и поперек. Но с другой стороны, он все-таки писатель-фантаст.

— Так, значит, это все выдумка?

— Не жалейте, Анечка, не жалейте. А то еще повстречаемся с олгой-хорхоем, и он сорвет работу экспедиции. И так программу не выполняем.

— Выполним, — уверенно сказала Демьянова. — У вас всегда все получается.

— Вашими устами да мед пить. Вот гобийского медведя изловить бы, — мечтательно пробасил Волков. — Сколько вопросов сразу решится…

— Так в чем же дело? — поднялась Анна Семеновна. — Идемте! Вид у нее был настолько решительный, что можно было не сомневаться — она голыми руками поймает не только медведя, но и мифического олгой-хорхоя.

Иван Михайлович рассмеялся:

— Сейчас пойдем. Куда-то ящик с летающими шприцами задевался… А, он у Лодоя Дамбы!

Физик сидел в своей палатке и мрачно рассматривал фотоэлектронный умножитель. Черные волосы его растрепались, ковбойка взмокла от пота.

— Не работает прибор? — сочувственно спросил Волков.

— Работать-то работает, но показывает год рождения Чингисхана.

— Как это?

— А вот так… Хотел проверить фон, направил приемное окно на барханы и зарегистрировал мощное излучение с длиной волны около 260 нанометров.

— Ого! А какова продолжительность?

— Два коротких импульса.

— Действительно, прибор барахлит. С электроникой это случается.

— Я тоже так думаю, но надо проверить…

— Проверяйте и не забывайте о сроках, — Иван Михайлович помолчал. — Лодой, я вам, кажется, летающие шприцы отдавал на хранение…

— Вот они, под мешком. Все-таки на медведя идете?

— Попытка не пытка…

— Тогда ни пуха ни пера!

Волков и Анна Семеновна, помня о вечерней прохладе, облачились в ватные телогрейки и бодро зашагали в сторону отметки 1865 метров, где Сейфуллин якобы видел медведя. Сначала каждый шаг по сыпучему песку давался с трудом, но потом, когда они сбежали в сухое русло, стало полегче. Солнце опустилось низко, от вершины горы падала густая фиолетовая тень. Освещенные же места казались тускло-красными.

— Красиво как! — воскликнула Демьянова, приноравливаясь к широкому шагу Волкова.

— Очень, — согласился тот.

— Иван Михайлович, мне олгой-хорхой покоя не дает. Может он существовать или нет?

— Все может быть. Наука, как утверждает старая картежная формула, умеет много гитик.

— А если серьезно?

— А если серьезно, то никакими фактами о существовании червяка-убийцы ученые не располагают.

— Но ведь Ефремов пишет…

— Ни в одной научной публикации Ефремов об олгой-хорхое не говорит. А вот в популярной книге «Дорога ветров» со слов аратов указывает место его обитания — четыре уртона к юго-западу от Далан-Дзадагада.

— Так это же совсем рядом с нами!

— Вот-вот. Однако окрестные араты о страшном червяке нам не сообщали. Я думаю, что если олгой-хорхой как вид и существовал когда-то, то давно вымер, а легенда о нем пришла из глубины веков… Однако давайте помолчим, мы уже там, где Сейфуллин видел медведя…

Похолодало. Демьянова застегнула на все пуговицы телогрейку и последовала за Иваном Михайловичем, огромная фигура которого выделялась черным силуэтом на фоне темно-синего неба с первыми звездочками. Волков ступал осторожно, немного пригнувшись и выставив ружье вперед. Так шли они около часа, изредка останавливаясь и прислушиваясь. Вечерняя прогулка захватила Анну Семеновну, с замиранием сердца всматривалась она в темноту. В каждом валуне мерещился громадный медведь, готовый к нападению. Вдруг тишину прорезал пронзительный вскрик. Иван Михайлович вздрогнул. Демьянова от неожиданности присела. Волков наклонился к ней и еле слышно прошептал:

— Тиш-ш-ше… Это сова… сова…

Анна Семеновна секунду смотрела на его близкое лицо с расширенными глазами, на палец, прижатый к губам, на нелепую позу — одна нога поднята, рука с ружьем отставлена далеко в сторону — и весело расхохоталась.

— Тише!.. — умоляюще шептал Волков. — Прошу вас, тише!

Но Демьянова уже не могла остановиться.

— Ой, Иван Михалыч, — давилась она от смеха. — Ой, не могу!.. Как вы крались… и ружье наперевес… А тут сова!.. Ой, простите, ради бога!

Волков опустил ружье, посмотрел на хохочущую Анну Семеновну и засмеялся сам.

— Поистине нельзя брать женщину на охоту… Ладно, пошли в лагерь, — он открыл патронник и вытащил шприц с наркотиком.

— А как же медведь?

— Его скорее всего не было. Да и вы на десять километров в округе распугали всю живность.

Он достал из кармана фонарик, осветил все еще смеющуюся женщину, укоризненно покачал головой и закинул ружье за спину. Поминутно оступаясь, они взобрались на крутой склон. Низко над ними сияли огромные холодные звезды, огней лагеря не было видно.

— Далеконько забрели, — вздохнул Иван Михайлович, включил электрический фонарик и покрутил головку, чтобы собрать лучи в пучок.

И тут они увидели медведя.

Сразу было видно, что это мертвый медведь — слишком безжизненно он лежал: лапы бессильно вытянуты, голова откинута. Волков на всякий случай передал фонарик Анне Семеновне и велел светить прямо на оскаленную морду, а сам снял с плеча ружье, осторожно подошел и ткнул зверя дулом в бок. Медведь остался недвижим. Иван Михайлович медленно обогнул массивное туловище. Демьянова повела фонариком. Круглое пятно света скользнуло по густой темно-бурой шерсти, белым, хищно изогнутым когтям, по массивной голове с круглыми остекленевшими глазками и задержалось на желтоватых мощных клыках.

— Странно, — пробормотал Иван Михайлович. — Он будто погиб от удушья. Видите — пена выступила из пасти? А тело еще теплое, значит, это произошло недавно.

— Да он от старости издох, — легкомысленно фыркнула Демьянова.

— Завтра разберемся. Во всяком случае гобийского медведя мы нашли.

 

5

Рано утром Волкова сильно потрясли за плечо. Спросонок он решил, что к кому-то опять забралась фаланга. Эти пауки-скороходы на высоких ногах внушали омерзение. Стоило одному из них появиться в палатке, как тут же звали Волкова. Биолог хватал паука пинцетом за мохнатое туловище и отправлял в банку со спиртом.

— Что, опять фаланга? — хриплым басом спросил Иван Михайлович и разлепил веки.

Перед ним на коленях стоял Сайхан Наваннамжил. Лицо старого шофера посерело, узкие глаза округлились.

— Что случилось, Сайхан?

— Плохие вести, дарга. Уходить надо.

— Куда уходить? Зачем? — Волков сел, не вылезая из спального мешка, и подтянул колени.

— Люди говорят: смерть пришла в пески, — губы у монгола тряслись, слова выходили какие-то корявые. — Уже один арат погиб… Всем уходить надо.

— Погоди, не торопись. Рассказывай по порядку и подробнее.

— Не могу много говорить. Не могу имя называть — совсем плохо будет. Верить мне надо.

— Да хоть откуда опасность?

— Смерть в песках ходит!

— Сайхан, ты меня удивляешь. Мы с тобой люди немолодые, много на свете повидали. Нам ли песков бояться? Мы же мужчины!

— Слушай, дарга, — для большей убедительности шофер даже руки к груди прижал. — Я песков не боюсь, ты знаешь. Смерти тоже не боюсь.

— Ну, вот видишь…

— Я плохой смерти боюсь! — почти выкрикнул монгол.

Иван Михайлович внимательно посмотрел на шофера и задумался. Вообще-то Сайхан — опытный водитель, тридцать лет крутит баранку. Монголию изъездил вдоль и поперек, Гоби знает лучше, чем лица своих детей. Зря он пугаться не будет.

— Хорошо, куда советуешь уехать?

— Чтобы песка не было!

— Сайхан, мы вчера медведя нашли, мертвого. Это очень важно для науки, понимаешь?

Монгол торопливо покивал.

— Мы его обработаем и сразу уедем. Договорились? Ты поможешь шкуру снять, череп вылущить…

— Сколько дней надо?

— Два дня, — твердо сказал Волков.

Сайхан на четвереньках пополз из палатки. У выхода обернулся:

— Отчего умер медведь, знаешь?… Ты не сердись, дарга, я два дня в лагере сидеть буду, никуда не пойду.

Иван Михайлович проводил его взглядом. Ну и ладно, пусть отдохнет, отоспится. В последние дни ему здорово досталось. А там, глядишь, и страхи пройдут. Но что же все-таки напугало его? Волков взглянул на часы. Скоро шесть, пора вставать. Работа сегодня предстоит очень интересная.

За завтраком обязанности распределили так: Равиль Саидович и Лубсан Максаржаб уходят в маршрут; Мэргэн Санжадорж заканчивает замеры дебита колодца Сайн-Худук; Волков вместе с Лодоем Дамбой и Колей Громовым занимаются медведем (замеры, снятие шкуры, исследование желудка и других внутренних органов, консервация); Анна Семеновна готовит ужин и устраивает запланированную еще вчера стирку; Сайхан отдыхает. Обед все берут сухим пайком, к ужину возвращаются на базу. Никаких возражений решение начальника не вызвало.

 

6

Наконец-то она осталась одна и может спокойно заниматься своими делами. Как ни странно, прямые обязанности врача требуют мало времени. Все члены экспедиции, кроме Волкова, вполне здоровы и в медицинской помощи не нуждаются. Да и Иван Михайлович к ней обращается редко, у него свой запас сердечных лекарств. Провела она в аилах прививку от оспы, прочитала несколько лекций, роды один раз приняла. И все. Остальное время то помогает кому-нибудь из ученых, то книжки читает. Или вот постирушку затеет. В пустыне всюду въедливая пыль. Тончайшей пудрой проникает она в спальный мешок, оседает на всех предметах, скрипит на зубах. Два раза в неделю приходится стирать белье.

Анна Семеновна спустилась к колодцу за водой. Мэргэн хотел было отобрать ведра, но она помощь отклонила. Меряй, меряй свой дебит, скорее уедем из пыльной Гоби.

Колодец по логике должен быть самым чистым местом в пустыне. К сожалению, это только благие пожелания. Овечий помет перемешан с грязью, повсюду валяются какие-то палки, тряпки, клочья шерсти. Правда, лекции по санитарии араты слушают внимательно. Может быть, они поймут наконец, что овец надо оставлять подальше, а от колодца провести желоб и поить из него.

Несколько раз передохнув, Анна Семеновна принесла в лагерь два ведра воды. Технологический процесс стирки давно отлажен. Одно ведро вылила в котел и поставила на огонь. Пока вода грелась, сходила к палатке и принесла тазик и грязное белье. Налила в таз кипятку, разбавила водой из второго ведра и замочила белье. Потом насыпала сверху стиральный порошок, размешала, долила еще воды и оставила белье помокнуть. После стирки мыльную воду слила в пустое ведро. Полоскала тоже в тазике, до капли использовав всю воду. В результате у нее опять оказалось два полных ведра. Выжатое белье развесила снаружи на растяжках палатки и внутри нее на специальной веревочке, протянутой от входа до противоположного окна. А грязную воду потащила выливать подальше от лагеря к пирамидальному обо, лагерному стрельбищу.

Обо — это куча камней, бревен и жердей. Волков говорил, что их воздвигали как культовые сооружения, приносили здесь жертвы. Теперь они служат дорожными указателями в пустыне.

За обо было небольшое углубление, куда Анна Семеновна вылила из ведер воду. Посмотрела, как быстро она впитывается в песок, и собралась уходить, но тут мокрый песок зашевелился. Он подрагивал, вспучивался, влажная плотная масса рассекалась трещинами и разваливалась на комки. Уж не тарбагана ли, затаившегося в норе, облила она? Но вместо острой мордочки суслика из расступившегося песка появилось нечто круглое и сизовато-серое. Демьянова на всякий случай спряталась за обо, но продолжала наблюдать. Между тем неизвестное животное почти на полметра вылезло на поверхность и превратилось в толстого, сантиметров тридцать в диаметре, червяка, покрытого сверкающими на солнце узкими пластинками. Больше всего он напоминал огромную личинку майского жука. На тупом конце его вдруг вспыхнул голубоватый огонек, который медленно разгорался, наливаясь синевой. И тут непонятный страх охватил Анну Семеновну. Это был не страх перед опасностью и даже не страх предчувствия опасности. Это был какой-то черный кошмар, совершенно необъяснимый. Он длился несколько мгновений, потом исчез и сразу забылся. Погас и фиолетовый огонек на конце тела животного. Оно судорожно задергалось, свернулось. Толстый червяк замер, на чешуйчатое тело лег волнистый солнечный блик.

Не решаясь выйти из-за обо, Анна Семеновна внимательно разглядывала червяка, так до конца и не выбравшегося из песка. Животное казалось твердым и полупрозрачным: пластинки, кольцами охватившие тело, отливали сизым, а в глубине угадывалось что-то густо-фиолетовое. В передней тупой части выделялись изъеденные участки — будто ожоги. Жалко, нет в лагере Ивана Михайловича. Биологу было бы интересно взглянуть на странное существо. Везет на находки! Вчера обнаружили гобийского медведя, сегодня — какого-то червяка. Вдруг она вспомнила, что Сайхан в лагере. Можно ведь его спросить, он всех обитателей пустыни знает прекрасно.

Последовательность дальнейших событий Анна Семеновна не запомнила. Кажется, шофер не хотел выходить из палатки, и она чуть не за руку потащила его к обо. Ветер начал подниматься — вот это она отметила, потому что подумала о развешанном белье. Потом Сайхан увидел толстого червяка, завизжал неестественно высоким голосом и бросился бежать. У палаток запнулся и упал, разбросав руки и ноги. Испуганная Демьянова подбежала к шоферу — тот лежал без чувств. И вот у нее в руках ампулы и шприц, она прямо сквозь рубашку сделала два укола. Потом она затащила Сайхана в камеральную палатку, нет, это прибежавший на крики (значит, она кричала?) Мэргэн перенес шофера. Он же выпустил вверх три красные ракеты, вызывая группу Волкова. И уже совершенно четко и ясно запомнила она, как медленно розовело желтовато-серое скуластое лицо Сайхана, как он открыл узкие глаза и хрипло выдохнул:

— Олгой-хорхой!..

 

7

Утром следующего дня лагерь казался вымершим. Никто не вышел в маршрут, никто не регистрировал солнечные излучения, не снимал показаний метеорологических приборов. В колодец Сайн-Худук продолжала поступать солоноватая вода, но истинный дебит его так и остался неуточненным. У подножия высоты 1865 метров лежал гобийский медведь, тщетно ожидая ученых. А они собрались в камеральной палатке, пили чай и обсуждали события.

— Да, Ефремов оказался прав, — рокотал Иван Михайлович. — Случайно мы убедились в реальности олгой-хорхоя. Любопытно, что это не единственные прозорливые слова писателя. Я ночью перелистал его произведения — Ефремов предвидел голографию, алмазы Якутии, алтайскую ртуть. Его интуиции остается только позавидовать. Надо срочно заканчивать работу с медведем и везти червяка в научный центр. В полевых условиях его как следует не исследуешь…

— Я не первый год в Гоби, — вмешался Сейфуллин, — часто встречался с пастухами. Почему они мне ничего не рассказывали? И не только мне…

— Это легко объяснимо. Араты считают, что нельзя называть своего смертельного врага по имени, иначе он явится на зов. Я правильно говорю, Сайхан?

— Правильно, дарга, — опустил голову шофер.

— Поэтому кроме смутных слухов, до нас ничего не доходило. Теперь же, сопоставляя факты, можно утверждать, что олгой-хорхой обитает в песках безводных районов Гоби и на поверхности старается не появляться.

— Чем же он питается? — спросил Коля Громов.

— Пока не знаю. Как всякий обитатель пустыни, он приспособился к отсутствию воды, которая в большом количестве даже гибельна для него. Вспомните, что и корни саксаула загнивают при обильном поливе. В этом году уровень подземных вод поднялся и выгнал страшных червяков на солнце. Одного из них и облила грязной водой Анна Семеновна. Какую-то роль сыграл и стиральный порошок.

— Если бы я знала, что это олгой-хорхой, — застеснялась Демьянова, — я бы тут же убежала.

— Тем не менее приготовьтесь к тому, что это место монголы назовут Демьян-Обо и будут приезжать на поклонение. Я говорю совершенно серьезно.

Анна Семеновна смутилась и спряталась за спину Сайхана.

— Так что же получается, — воскликнул Максаржаб, — этот червяк небелковый, что ли?

Волков пожал плечами:

— Конечно, белковый. Законы развития жизни нерушимы. Однако жестокие условия Гоби могли так направить эволюцию, что получился олгой-хорхой. Здесь нет ничего удивительного, белковая жизнь невероятно разнообразна.

— А как он убивает? — продолжал спрашивать географ.

— Определенного ничего сказать нельзя, — задумчиво сказал Иван Михайлович. — Есть у меня одна мысль…

— Какая же?

— Вы проверили свой прибор? — вдруг обратился к физику Волков.

— Да, — удивился тот. — Но…

— Нашли неисправность?

— Нет.

— Я так и думал. Следовательно, вы действительно зарегистрировали ультрафиолетовое излучение из песков с длиной волны около 260 нанометров?

— Выходит, так.

— И чем это объяснить?

— Получается, что в песках находился мощный источник лучей. Погодите, погодите… Живые существа не могут излучать ультрафиолет!

— Нет, могут! — твердо сказал Иван Михайлович. — В двадцатых годах крупный советский биолог Гурвич сделал интересное открытие. Он доказал, что клетки и ткани всех животных и растений производят ультрафиолетовые лучи с длиной волны, как мне помнится, от двухсот до трехсот нанометров. Вопрос этот достаточно сложный, но ясно одно: без этих лучей клетки не могут размножаться. Гурвич назвал их митогенетическими, то есть способствующими митозу, делению клеток. Теперь нетрудно вообразить животное, которое в процессе естественного отбора многократно развило способность генерировать и накапливать смертоносные лучи. Подобных примеров тьма: скаты парализуют добычу электрическим током, змея убивает ядом, который у ее далеких предков был всего лишь слюной. А олгой-хорхой убивает излучением, причем только на близком расстоянии, так как воздух поглощает ультрафиолет.

— Ультрафиолетовым излучением убить нельзя, — возразила Демьянова. — Если доза будет слишком большой, пациент просто получит ожог. Уж я-то знаю возможности кварцевых ламп.

— Во-первых, я говорю об излучении с громадной энергией. Во-вторых, известно, что лучи с длиной волны 240–280 нанометров наиболее губительны для живых клеток. Они так могут воздействовать на мозг, на дыхательные центры, что жертва погибнет от удушья. Как наш злосчастный медведь.

— Не согласен! — воскликнул Лодой Дамба. — Чтобы излучать так, червяк должен быть горячее солнца. Кроме того, кожа и кости для ультрафиолета непроницаемы.

— Ну и что? Возможно, в организме олгой-хорхоя имеется механизм ультрафиолетового лазера. Как известно, лазер дает мощное излучение, сам при этом не разогреваясь. Возможно, в излучении гобийского червяка есть еще какие-то жесткие компоненты, вроде гамма- и бета-лучей, которые убивают мгновенно. Все это еще предстоит выяснить. Дел у нас теперь столько, что… — не договорив, Волков встал. — В мое отсутствие меня замещает Равиль Саидович.

Потом повернулся к Демьяновой:

— В медицинской помощи нуждается арат Цэвэн, он пострадал от встречи с олгой-хорхоем. Поезжайте к нему немедленно и выясните, можно ли его отправить вертолетом в Улан-Батор. Конечно, очень важны для науки все типичные признаки поражения организма от этого излучения.

Начальник экспедиции шагнул к выходу из палатки, но еще раз обернулся к Демьяновой.

— Видите, Анна Семеновна, теперь и вы включились в серьезную научную работу.

 

Фантастический рассказ

К вечеру море стало сумрачным. О борта корабля тяжело били серые свинцовые волны, над самыми надстройками висело набрякшее небо. Оставалась узенькая полоска между молотом туч и наковальней океана, и корабль полз изо всех сил, все еще надеясь выскользнуть из-под удара грозы.

Правда, такая картина могла возникнуть разве что для наблюдателя из самой дальней дали: корабль несся, как гигантский плуг, мощно вспарывая океан. Все сорок два участника научно-исследовательской экспедиции разместились в уютных каютах, кое-кто еще сидел в библиотеке, некоторые отправились в кают-компанию смотреть фильм, доставленный вчера самолетом вместе с почтой.

Назар остался в своей каюте, тесном помещении, чуть побольше купе в вагоне поезда. Хорошо хоть какие-то удобства предусмотрены: цветной телевизор, мягкий диван, приемник, диктофон, кондиционер, климатизер, проектор с большим выбором диафильмов.

Сперва Назар попытался читать, затем включил телевизор, пощелкал тумблерами радиоприемника, но возникшее тягостное чувство не проходило, напротив — усиливалось. Выключил кондиционер, а климатизер настроил на усиленное озонирование воздуха, но и это не помогло. Что-то тяжелое, давящее вторгалось в психику, и бороться с этим было трудно. Когда же пойдут на спад эти вспышки на Солнце, чтобы можно было взяться за работу?

Со злостью отдернул штору. За иллюминатором в черноте ночи вспыхивали молнии, погромыхивало. Корабль шел ровно, о качке не было и речи: на столике горделиво возвышался длинноногий бокал, доверху наполненный соком.

Но все же что-то сопутствующее таким грозам действовало угнетающе. То ли пониженное давление плюс солнечная активность, то ли еще что-то. Все-таки человек — часть природы и живет по ее законам… Любое возмущение на Солнце, противостояние Марса, даже приливные атмосферные волны, вызванные гравитацией планет-гигантов Юпитера и Сатурна, — все это властно вторгается в психику, вносит возмущение в симфонию человеческой души…

В конце концов Назар полез в аптечку. Там отыскались великолепные транквилизаторы: мощные, не кумулятивные, приятные на вкус. Вообще-то он редко прибегал к лекарствам, но это сейчас было оправдано трудностью плавания в открытом океане. Вот уже восьмой день не видят они ничего, кроме однообразной морской глади…

Проглотив пару таблеток, Назар подумал и добавил к ним еще две: поправочный коэффициент на отвратительную погоду. По телу стала разливаться успокоительная теплота, кровь побежала по жилам быстрее, приятно защипало в кончиках пальцев, а в голове, напротив, стало легко и хорошо.

Он решил лечь и потянулся к шторе, чтобы задернуть ее, отгородиться от холодного негостеприимного мира… В этот момент там, за иллюминатором, сверкнула яркая молния, осветила страшные апокалиптические тучи, их неправдоподобно лиловые рваные края и… парусный корабль, которые несся по бурному морю.

Это было невероятно. Однако Назар отчетливо видел в двух-трех кабельтовых странный парусник, стремительно мчавшийся параллельным курсом, лишь постепенно отставая… Его накрывали волны, но он упрямо взлетал на следующий чудовищный вал, чтобы снова провалиться в бездну. По морю неслась каравелла, настоящая каравелла! На таких ходили Колумб и Васко да Гама. Высокие надстройки на носу и корме, три мачты. На гроте — красивый косой парус, на бизани — поменьше, тоже косой, на фоке — почти квадратный.

В памяти мелькнул эпизод из детской кинокартины: залитая ярким солнцем, в море выходит празднично расцвеченная флагами каравелла. Гремит оркестр, ослепительно сияют медные пушки, а над кораблем сверкают белизной крылья парусов, похожих на утренние облака. У борта ласково плещутся синие волны. Каравелла, выкрашенная в темно-коричневый цвет, удивительно гармонирует со всем миром и легко скользит по воде. Именно скользит: не вспарывает ее, не бороздит, а несется неслышно, словно над волнами летит огромная сказочная птица…

На палубе улыбающиеся моряки машут шейными платками и треуголками. Все как один загорелые, белозубые, с мускулистыми руками. А на капитанском мостике, небрежно сбивая тросточкой клочья белой пены, которую туда взметнул ветер, стоит тоже загорелый, обветренный ветрами семи морей просоленный капитан. У него красивое мужественное лицо. Из рукавов богатого камзола выглядывают знаменитые брабантские кружева, на широком белом шелковом поясе висит длинная шпага с затейливым эфесом, над которым работали лучшие мастера Милана, а ножны украшены драгоценными камнями…

Вспышка молнии продолжалась миг, но изображение впечаталось в сетчатку глаза и длилось, поражая неправдоподобностью: неподвижные, как дюны из грязно-серого песка, застывшие волны и замерший в стремительном беге странный парусник!

Назар вскочил, заметался. Потом решился: сорвал со стены спасательный жилет, без которого капитан запретил научным сотрудникам выходить на верхнюю палубу, кое-как напялил и выскочил в коридор, который плавно изгибался вдоль борта.

Пробежав по нему, бросился наверх, миновал один пролет, второй, третий… Мелькнула мысль воспользоваться лифтом, но осталось всего два пролета — и вот он выскочил на верхнюю палубу.

Едва удержался под ударом шквального ветра, лицо стало мокрым от мельчайшей водяной пыли. Гром грохотал так, словно над самой головой рушились горы, в рваных, быстро бегущих тучах мелькал красноватый отблеск молний.

Назар подбежал к борту. Волны дыбились далеко внизу, брызги тоже не достигали вознесенной на высоту пятиэтажного дома палубы.

В неверном блеске молний Назар снова увидел старинный парусный корабль. Теперь он был уже позади и все отставал: даже при ураганном ветре не парусам тягаться с атомной турбиной!

— Каравелла… — прошептал Назар, — настоящая каравелла… И позвать никого не успею! Вот дурак, фотоаппарат не захватил…

Стремясь не терять парусник из виду, он пошел, поскальзываясь на мокрой палубе, вдоль борта. Мрак постепенно заволакивал каравеллу, она становилась все меньше и меньше, молнии освещали только паруса, потом только самый большой из них…

Назар все ускорял шаги… Быстро выскочил на корму, чтобы бросить прощальный взгляд на парусник, и в этот момент палуба под ногами резко дернулась, ушла назад. Назар, невольно ускорив бег, чтобы не упасть, налетел на фальшборт, больно ударился о него грудью. На мгновение перехватило дыхание, и тут он в страхе понял, что силой инерции его перебросило через борт. Он косо летел вниз в бешено бурлящие волны и еще в воздухе увидел, что корабль резко набрал скорость и как бы поднялся выше.

В этот миг Назар ударился о воду, ушел в нее с головой, ощутил дикий холод и боль в ушибленной груди. Его крутило, сжимало, рвало на части, потом выбросило на поверхность. Он оказался в некоем подобии резиновой лодки, под головой была упругая подушечка — это включилась система жизнеобеспечения спасательного жилета. По спине разлилась приятная теплота: автоматически сработали нагревательные элементы. Будь здесь даже Ледовитый океан, они сумеют поддерживать нужную температуру, а запаса энергии хватит надолго.

И все же Назар ощущал смертельный ужас. Он раскачивался на волнах над бездной в несколько километров. Назар отчаянно кричал, барахтался, бил руками по воде, но едва доставал ее кончиками пальцев, потому что спасательный жилет раздулся, приподнял его над водой, защищая от волн.

Дважды ударился лицом о трубочку, что вылезла из жилета, пока не вспомнил, что там в отсеке разогревается какао и что с момента удара о воду включилась аварийная радиостанция жилета. Сейчас на корабле уже ревет сирена, на карте вспыхивают лампы, автоматически выходят на цель пеленгаторы.

Ветер и волны несли его в ночь, ледяной мрак. Вверху страшно грохотало, в лицо свирепо били брызги.

Вдруг впереди вырос темный скошенный силуэт судна, вверху угадывалась громада паруса. Мимо стремительно несся легкий корпус каравеллы… Той самой, из-за которой он и оказался в океане!

Назар не успел что-либо сообразить, крикнуть, как сверху прогремел гулкий голос. Ему ответил второй, резкий и властный. Кричали на незнакомом языке, Назар собирался закричать в ответ, но в этот момент его дернуло, потащило, он ощутил, что тело вдруг потяжелело, и вот уже болтается в воздухе, свет молний озаряет бешено мчащиеся под ним волны.

У борта его подхватили. Он ударился обо что-то твердое, тяжело перевалился и упал. Спасательный жилет с шумом выпускал воздух, перед глазами, едва не ободрав лицо, мелькнул мокрый пеньковый канат с крюком на конце, которым его подцепили за стальные дуги жилета и вытащили.

Назар попытался подняться на ноги, но палуба вдруг встала вертикально, сверху обрушилась гора ледяной воды, и его потащило по деревянному настилу палубы. Он тщетно пытался ухватиться за что-нибудь. В какой-то момент ноги ощутили опору, вода, что влекла Назара, с шумом устремилась дальше. Он извернулся, схватился за чугунную тумбу, к которой были принайтованы три толстых, туго натянутых каната, и посерел от ужаса. Назар был уже у противоположного борта, и рядом через прорубленные в нем отверстия обратно в море водопадом низвергалась вода.

Палубу под ним бросало то вверх, то вниз, и встать он не мог. Ледяной ветер не давал поднять головы, и все же Назар кое-как дотянулся до ближайшего каната и поднялся, уцепившись за него обеими руками.

Он находился у левого борта. Палуба ходила ходуном, голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Особенно было мучительно, когда корабль проваливался.

Волны гулко били в борта, оснастка трещала, под ногами гуляли потоки воды. Чуть посветлело; проглянула луна, заливая все мертвенным фосфорическим сиянием, да и глаза чуть привыкли к темноте, но рассмотреть что-либо было трудно: мелькали тени, люди бегали, сипло и тяжело дыша, таскали канаты и железные крюки, убирали часть парусов, а над головой страшно свистело в реях и недобро скрипели мачты.

Шагах в пяти впереди маячила коренастая фигура человека, который стоял за штурвалом. Огромный, широкоплечий, в старинной морской одежде, он с трудом справлялся со штурвалом, который сопротивлялся, норовя вырваться из рук.

Назар трясся от холода. Пробовал сдерживаться, но крупная дрожь сотрясала все тело. Дрожали руки, которые буквально приросли к канату, стучали зубы.

Канат отпустить не решался, чтобы не унесло волной за борт, и только тревожно смотрел на бегающих людей, которые, свободно лавируя в паутине туго натятутых канатов, карабкались по вантам, ползали по реям…

Команда работала, напрягая последние силы. Почти все были в лохмотьях, с бледными истощенными лицами.

Из тьмы, пронизанной ветром и брызгами, появились двое. Оба были в старинных потертых камзолах, на локтях зияли дыры. Широкие морские брюки обветшали до такой степени, что давно потеряли первоначальный цвет, а внизу истрепались до бахромы.

Остановились перед Назаром. Один из них сказал что-то резко и повелительно. Назар, глядя на него во все глаза, виновато пожал плечами: не понимаю…

Человек, который стоял перед ним, был очень стар, хотя и сохранил крепость мускулатуры. Над голым черепом торчал венчик неопрятных седых волос, лицо казалось худым, жестким, с резкими, словно вырубленными чертами, а глаза, голубые, как небо, и беспощадные, как блеск обнаженной сабли, горели неистовым, исступленным огнем.

Второй тоже сказал что-то, вероятно, повторил вопрос на другом языке. Этот человек был худым еще в большей мере. Лохмотья изношенной рубахи держались на веревочках, да и те были в узелках разного цвета и толщины. А из-под этих лохмотьев торчали, едва не прорывая тонкую бледную кожу, острые ключицы… На левом боку рубахи зияла дыра, сквозь нее виднелись ребра. Задав вопрос, он закашлялся, выплюнул сгусток крови и обессиленно схватился за канат.

— Не понимаю, — ответил Назар, ощущая, как бешено стучит сердце. — Не понимаю! Я русский, меня сбросило с корабля…

Старший, в котором Назар угадывал капитана, снова сказал что-то жестко и отчетливо, словно ударил железом о железо.

С реи спрыгнул матрос. Это был высокий и костлявый человек в истрепанном камзоле, натянутом на голое, посиневшее от холода тело.

— Шпрехен зи дойч? — спросил он.

Назар покачал головой. Увы, немецким он не владел.

— Ду ю спик инглиш?

Это спрашивал тот же матрос. Голос у него был хриплый, простуженный и к концу фразы слабел, словно матроса покидали силы.

— Ноу, — ответил Назар. Матрос сделал еще попытку:

— Парле ву Франсе?

Получив отрицательный ответ, оглянулся на капитана, развел руками и скрылся. Подошел еще один, такой же худой, в лохмотьях, задал тот же вопрос на испанском, итальянском, еще на каких-то языках. Капитан уже начал проявлять нетерпение.

Вдруг в стороне раздался голос:

— По-русски понимаешь?

Назар встрепенулся. В двух шагах от него с усилием тянул канат рослый бородатый человек. На нем была заплатанная рубаха. Без ворота, без пуговиц, зато на голой груди мотался на тонкой цепочке нательный крестик.

— Понимаю, — торопливо крикнул Назар. — Я русский! Меня сбросило за борт… А кто вы?

— Люди, как видишь, — ответил с натугой бородач и замолчал, изо всех сил подтягивая толстый конец. Закрепив его за кольцо, вделанное в палубу, сказал медленно, глядя вверх на паруса:

— Идем к новым землям. Капитан у нас вон тот… Ван Страатен. Дай только обогнуть этот анафемский мыс и тогда…

У Назара перехватило дыхание. Значит, он на знаменитом Летучем Голландце? Да, корабль стар, безнадежно стар. Скрипели и раскачивались под ударами шторма потемневшие мачты, канаты то провисали, то натягивались так резко, что каждую минуту могли лопнуть. Деревянная палуба и борта латаны-перелатаны, в кормовой надстройке зияют дыры…

Ван Страатен скользнул взглядом по спасенному, что-то сказал помощнику и тяжело пошел к рулевому. Помощник кивнул и быстро побежал вдоль борта, ловко перебирая руками паутину канатов.

Назар, борясь с подступающей от качки тошнотой, спросил земляка, который невесть как очутился на призрачном корабле:

— А кто ты? Как попал сюда?

Тот неопределенно пожал плечами. Он не смотрел на Назара: над головой дрожала и выгибалась дугой рея, туго натянутые канаты звенели. Парус гудел, оттуда летели брызги и смешивались с клочьями пены и потоками воды, что гуляли по палубе.

— Попал, как и все попали сюда, — ответил наконец земляк. Подпрыгнул, закрепил конец потуже и объяснил:

— Человек я, а не скотина. Иван Васильевич отменил Юрьев день, да с нами совет не держал… Подожгли мы с двумя бедовыми смердами усадьбу, порешили боярина да и подались на вольные земли… По дороге встретились с конными ратниками. Те двое отбились — порубили пятерых, а мне леший дорогу перебежал: упала лошадь и придавила. Пока выбрался, тут и скрутили. Да все одно утек, пробрался в чужие земли… Да что долго баить! Мытарился, но ни перед кем не гнулся. А потом дознался, что сыскали божий свет за морем-окияном, где нету еще ни бояр, ни царей. Нанялся я плотником, набрали команду… Эх, нам бы только сей мыс миновать!

Он свирепо выругался, погрозил тучам кулаком. Суставы были распухшие, красные, все в ссадинах и воспаленных язвах. Когда-то это был красивый человек, лицо и сейчас оставалось сильным и мужественным, но беззубый рот западал, а желтую нездоровую кожу исполосовали старческие морщины.

«Вольные земли, — думал Назар. В виски стучала кровь, путала мысли. — Ну да, тогда еще существовали такие места, куда уходили наиболее вольнолюбивые люди. Не будь у этого непокорного человека шанса попасть на вольные земли Америки, в России вспыхнули бы другие боярские усадьбы, одним восстанием было бы больше…»

— Вам не обогнуть в бурю мыса Горн! — сказал Назар тяжко. — Сейчас океаны бороздят лайнеры, и то им тяжело, хоть там и радары, и пеленгаторы, и атомные турбины… А вы на паруснике!

И тут снова прогремел трубный глас капитана, буквально пригвоздивший Назара к палубе. Плотник что-то ответил, указывая на спасенного.

Назар закричал, стараясь перекрыть рев бури:

— Возвращайтесь в порт! Слышите?… Древнее проклятие потеряло силу, вы уже не обязаны снова и снова стремиться обойти мыс Горн!

— Потеряло силу? — переспросил плотник недоверчиво. — Откель ты ведаешь?

— Вы ж видите, я разговариваю с вами! А я из мира обычных людей! Вы соприкоснулись с обычным миром, вы вошли в него. Теперь живите по его законам!

Корабль бросало немилосердно, у Назара мутилось в голове, но он продолжал через силу, крепко держась за канат и даже не пытаясь увернуться от потоков воды:

— Мир прекрасен, поверьте! Вернетесь в порт, будете жить, просто жить, а не страдать.

Плотник сказал хмуро:

— Каждый глоток воды бережем. Половина команды слегла от голода, остальные тоже слягут…

— Возвращайтесь! — повторил Назар громко и радостно. Он был счастлив, что первым принес скитальцам весть об освобождении от страшной клятвы, из-за которой они скитались по морю.

Плотник что-то крикнул капитану. Ван Страатен казался Назару похожим на каменное изваяние, намертво вросшое в деревянную надстройку корабля. Стоит, разглядывая в подзорную трубу кромешную тьму, и нипочем ему буря, нипочем лишения…

Ван Страатен ответил резко и категорично. Назар вздрогнул, ощутив по тону отказ. Плотник несколько мгновений раздумывал, опустив голову, потом сказал:

— Верно сказал… Что значит грамоте обучен…

— Что? Что он сказал?

Цепляясь за выступы, канаты и скобы, Назар пробрался к человеку за штурвалом, возле которого стоял неподвижный капитан и все так же неотрывно смотрел в подзорную трубу.

Плотник тоже подошел к ним.

— Почему не хотите вернуться? — спросил Назар. Плотник перевел. Ван Страатен смотрел в темень, которую лишь изредка разрывали молнии, освещая бешено мчащиеся облака.

— Я дал слово, — ответил он надменно, — и я его сдержу.

— Но проклятие потеряло силу! — закричал Назар. — Оно над вами не властно!

— Какое еще проклятие? — сказал Ван Страатен зло. — Мы сами поклялись обойти этот проклятый мыс!

— Но вы уже не бессмертные странники, — заорал Назар. — Вы — люди! Простые смертные люди! Теперь вам осталось жить… недолго, как и всем нам. Корабль вот-вот рассыплется, люди болеют. Вы никогда не одолеете на этом корабле мыса Горн!

— Но никогда и не повернем вспять, — ответил Ван Страатен сухо и неприязненно.

Он так и не отнял от глаз подзорную трубу. Что он мог увидеть там, где пасовали радары?

Назар чувствовал отчаяние и злость. Что сказать еще, как убедить? Идиотское рыцарство, ложное понятие чести — все это вскоре погубит корабль и команду. Измученные, голодающие, закоснелые в предрассудках — что они знают о новом сверкающем мире?

— Вы погибнете! — крикнул снова.

— Но имена останутся жить.

А плотник, смягчая резкость капитана, попытался растолковать:

— Разумеешь, и так слишком много таких, которые рады отречься от слова правды, дай только повод… Нам надо идти в шторм. Если не повернем, то, может, и там, на суше, хоть кто-то не свернет, не отступит…

— Нет, теперь все это не имеет значения, — твердо сказал Назар.

— Эх, не понимаешь… Что ж, может, теперь на земле и вправду другие понятия…

— Да, у человечества другие понятия!

Плотник хмыкнул, неодобрительно покрутил головой.

— У человечества… А мы — не человечество? Те, кто Русь крестил, кто Киев строил — эти рази не человечество? В нем мертвых больше, чем живых… Помни это, паря! И понимай. Понимай!

Назар ухватился за последнюю соломинку, за последний шанс вернуть легендарных скитальцев в порт:

— Сейчас же период солнечной активности! Да-да, большие вспышки на Солнце. Вы все крайне истощены… Вам лучше вернуться… В такое время вам плавать…

— Плевать, — перебил плотник. — Небесные светила вертят немощными и робкими. А у нас и зори стоят там, где потребно нам!

Он сказал это с таким бешеным напором, что Назар невольно взглянул на небо, и ему показалось, что с детства знакомые созвездия, подчиняясь чудовищной воле этих грубых и невежественных людей, передвинулись и стали на указанные им места.

Далеко впереди блеснула искорка. Исчезла на миг, сверкнула снова — уже ярче. Судя по скорости перемещения, это был ракетный спасательный катер. Он держал курс прямо на каравеллу: радиостанция жилета подавала сигналы четко.

Ван Страатен опустил подзорную трубу, сказал что-то коротко и резко. Плотник помедлил, тяжело посмотрел на капитана. Ван Страатен повернулся к нему, повторил приказ, повысив голос.

Плотник опустил голову, ответил почему-то по-русски:

— Будет исполнено, кэптен…

Поколебавшись, бережно снял с шеи нательный крест, поцеловал благоговейно и надел Назару. Тот ощутил прикосновение к шее мокрой волосяной веревочки. Крестик задел щеку, оставив странное ощущение теплого живого металла.

Вдруг, не успел Назар опомниться, как сзади его схватили огромные руки, взметнули над палубой. Назар закричал. Кто-то ругнулся над ухом.

— Чего вопишь? — донесся сумрачный голос плотника. — За тобой идут. В сем камзоле тебе надежнее, чем у нас… Не сгинешь.

Назар почувствовал, что его переваливают через борт. Он ударился ногами, услышал рядом тяжелое надсадное дыхание. Пахло солью и крепким мужским потом.

В этот момент корабль сильно накренился, и Назар сорвался в бездну.

Его выловили через две минуты. Летучего Голландца уже никто не видел, да и что можно заметить в такую бурю в кромешней тьме?

Очутившись на палубе атомохода, Назар инстинктивно пошарил на груди, вспомнил крестик плотника. Пальцы скользнули по синтетической ткани жилета… Никакого крестика не было.

«Привиделось, — мелькнуло в голове, и он ощутил несказанное облегчение оттого, что все для него в мире стало понятно. — Фу-у… А я уже подумал…»

Тут его повели в корабельный госпиталь и окружили такой заботой, что он сразу ощутил себя в надежном благоустроенном мире, огражденном мощью машин от стихийных природных сил.

«Дурной сон, — сказал он себе, в то время как заботливые руки медсестер помогали снимать одежду. — Ничего этого не было. Мир может быть только таким, каков он есть…»

И в этот момент нащупал на шее волосяную веревочку. Без креста.

Долго лежал, закрыв глаза. И, успокаиваясь, думал, что со временем сумеет убедить себя, что сам зачем-то надел на шею эту веревочку.

 

Фантастический рассказ

 

1

«Всемирное обозрение» № 6, 2179 год:

…Наш корреспондент, находящийся на юге Франции, сообщил о странном явлении, получившем название «изумрудной чумы».

Огромные участки виноградников заражены сорняковым кустарником неизвестного происхождения с необычно яркой окраской листьев. Кустарник стремительно распространяется, заглушая плантации винограда, поля пшеницы и других сельскохозяйственных культур.

«Агробиология» № 324, июнь 2179 года:

По мнению английского ботаника Питера Снейдла, совокупность признаков нового растения, получившего название «изумрудной чумы», не позволяет отнести его ни к одному из известных видов.

«Флора и фауна Южной Америки» № 7, 2179 год:

…Масштабы бедствия, известного читателям нашего журнала под названием «изумрудная чума», стали очевидными после того, как наш корреспондент вместе с членами Специальной комиссии обследовал на вертолете территорию южноамериканских стран.

Языки неизвестной ярко окрашенной растительности движутся с юга на север. По приблизительным оценкам, общая площадь, занимаемая «изумрудной чумой» в южноамериканских странах, составляет около 14 миллионов гектаров.

— Ну, что ты скажешь по этому поводу? — спросил Кир, протягивая пачку журнальных статей.

— Скажу, что этой проблемой пора заняться серьезно, — ответил Юл.

— И только-то? Немного. Ты повторил то, о чем твердят все газеты мира. От большого ученого я вправе был ожидать чего-нибудь пооригинальнее и поновее.

— Тебе, Кир, как руководителю научного комплекса, — невозмутимо ответил Юл, — могу сообщить: я посылал запрос в центр искусственной памяти.

— Что же ответил ЦИП?

— К сожалению, у меня пока слишком мало сведений о свойствах этих растений. Я собрал по крохам все, что сообщалось о них в научных журналах, и попросил сличить эти сведения с теми, что имеются в картотеках ЦИП. Оттуда пришел ответ, что растения, обладающие такой совокупностью признаков, исследовал профессор Корш.

— Ну, это уже кое-что, — заметил Кир. — А откуда они попали к нему?

— По данным Корша, это растение было привезено в прошлом году экипажем космолета «Экватор».

— Когда Корш скончался? В июле?

— Увы, да. Он не успел изучить даже вегетационный цикл. Так что сведения самые скудные. Корш успел узнать о Карене не больше, чем пишут сейчас в журнальных статьях.

— О чем узнать? О Карене?

— Да, я забыл сказать, что Корш назвал это растение Кареной Аргосской. Аргос — планета, откуда ее привезли.

— Все-таки есть, за что зацепиться, — произнес Кир задумчиво, откинулся на спинку кресла и прищурил глаза.

За годы совместной учебы и работы с ним Юл хорошо усвоил эту его манеру. Кир сейчас думает, и лучше его не беспокоить.

Но на сей раз молчание слишком уж затянулось, и с каждым мгновением руководитель научного комплекса становился мрачнее.

— У тебя неприятности, Кир? Может, я могу чем-то помочь?

— Боюсь, что помочь тут не сможет никто. Ладно, не будем об этом. Может быть, все это и ерунда. Ответь-ка лучше на мой вопрос. Ты хорошо знал Корша? Каким он был на твой взгляд?

— По-моему, настоящим ученым. Взять хотя бы северный хлопок…

— Если мне не изменяет память, он его вывел из какого-то инопланетного сорта?

— Из дикого растения с какой-то планеты.

— А поющее дерево? Музыканты утверждают, что струнные инструменты из него превосходят шедевры всех известных в истории мастеров.

— Об этом лучше всего спросить у Элл.

— Она по-прежнему увлекается скрипкой? Не забудь передать от меня привет. Да, так вот: не мог же такой зубр, как Корш, столько лет отдавший проблеме адаптации инопланетных растений, пустить гулять бесконтрольно по белу свету эту самую Карену Аргосскую, не проверив в лаборатории всех ее свойств.

— Может быть, смерть ему помешала, — сказал Юл задумчиво. — Неизвестно, к кому попала Карена после него.

— Ну допустим, что кто-то из сотрудников Корша по халатности вынес из лаборатории семена. За год Карена могла распространиться в районе лаборатории Корша. Но как попала она во Францию? И в Аргентину? Откуда взялась Карена в Канаде? Для этого нужно было специально завозить туда ее семена. Кому мог понадобиться подобный диверсионный акт?

Юл согласился с собеседником:

— Это действительно кажется странным. Но мы гадаем пока на кофейной гуще. Надо исследовать Карену всерьез.

— Вот ты и займешься этим, — сказал Кир тоном, не терпящим возражений.

— Это приказ? — уточнил Юл.

— Можешь считать так. Образцы и семена растения будут доставлены тебе во вторник утром.

— А сколько выделишь площади?

— А сколько просишь?

— Полгектара.

— Ничего себе аппетит! Ты знаешь, сколько энергии идет на кубический метр оранжереи со специальным микроклиматом?

— Около четырехсот ватт.

— Прикинь, сколько энергии потребуется для того, чтобы упрятать полгектара под герметический колпак?

— Проделки Карены обходятся во много раз дороже.

— Вот вымогатель! Ладно, пиши заявку на треть гектара!

 

2

— Ну как, — спросил Юл, — ты не очень устал в дороге?

— Нет, нет, рассказывай, — нетерпеливо бросил Кир.

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Если ты в состоянии с корабля прибыть прямо на бал…

Кир опять проявил нетерпение:

— Брось церемонии. Я готов.

— Ну, прекрасно. Кстати, дезинфицирующий душ очень бодрит.

После душа они окунулись в мягкие волны воздушной сушилки. Наблюдая, с каким удовольствием Кир массирует свои мощные мышцы. Юл подумал, что сегодня он особенно энергичен.

— Ты уладил свои неприятности? — спросил Юл, ожидая, что Кир даже не вспомнит, о чем тогда шла речь. Но по лицу Кира пробежали тени.

— Нет, не уладил. Решил о них просто не думать.

— Тогда извини, что напомнил.

Кир промолчал.

Из душевой они прошли в оранжерею.

— Я предлагаю отправиться в прошлое, — сказал Юл, пропуская Кира вперед.

— Как это? — не понял тот.

— Все очень просто. Вся территория, где посеяна Карена, разбита мной на 10 равных участков. Каждый следующий участок засевался на неделю позже, чем предыдущий. Участок № 10 был засеян на прошлой неделе, а участок № 1 — десять недель назад. Мы обойдем участки в обратном порядке, то есть начнем с № 10, а кончим № 1. Тогда перед нами, словно на киноленте, развернутся все стадии развития Карены за эти десять недель.

— Остроумно, — заметил Кир. — С детских лет мне внушали, что время необратимо, а ты взял и «обратил».

— Теперь ты понял, зачем я просил у тебя полгектара?

— Но трех соток хватило?

— Только-только.

— Ну и прекрасно. Экономия — прежде всего.

— Итак, начнем с участка за номером десять, — сказал Юл, нажимая кнопку. Прозрачная дверь медленно поползла в сторону. Они миновали отсек герметизации, и в глаза Киру ударил пронзительный изумрудно-зеленый цвет.

— Красиво, — произнес он и прищурился.

— Любуйся, любуйся, — откликнулся Юл. — Только не забывай, что это и есть чума, напугавшая всех агрономов и биологов мира.

— Неужели ты думаешь, что я могу хоть на минуту об этом забыть?

— Это первая стадия ее развития, — сказал Юл, жестом приглашая Кира проследовать с ним в следующий герметичный отсек. — Мне удалось установить, что за десять недель Карена проходит две фазы. Первая длится месяц. Она представлена участками с десятого по седьмой. На участке № 6 начинается новая фаза, на которую следует обратить особое внимание. Я сейчас все покажу.

Они обошли четыре участка, наблюдая за тем, как Карена с каждой неделей увеличивается в размерах и набирается сил. На седьмом участке она достигла высоты в два человеческих роста.

— А вот начало следующей фазы, — произнес Юл, нажимая кнопку у новой прозрачной двери.

Изменения, характерные для новой фазы жизни Карены, сразу бросались в глаза: ствол и ветви растения покрылись множеством крупных наростов, похожих на разрезанный пополам ананас. На пятом, четвертом и третьем участках эти наросты слегка увеличивались в размерах, меняя цвет от светло-зеленого до темно-бурого.

На третьем участке…

Кир не поверил своим глазам! Отделившиеся от растения наросты, покрыв почти все пространство между стволами Карены, медленно ползали по земле!

— Вот это сюрприз! — произнес Кир, не отрывая глаз от копошащихся у его ног странных существ. — Это растения или животные?

— Понимай, как хочешь! — возбужденно отозвался Юл. Вид у него был такой, будто он сотворил это чудо собственными руками.

— Интересные ежики, — сказал Кир, наклоняясь к ближайшему медленно двигающемуся комочку.

— Скорее не ежики, а броненосцы.

— Потрогать их можно?

— Да. Они не кусаются и не выделяют никаких токсичных веществ.

— Не поверил бы, — произнес Кир, — если бы не увидел все это собственными глазами.

Юл произнес назидательно:

— К сожалению, мы не можем привыкнуть к мысли, что изобретательность природы неисчерпаема. Но и это далеко не все. В таком состоянии Карена существует всего две недели. А на участке № 1 она снова становится настоящим растением. Прожив две недели, эти ползающие шишки замирают, пускают корни в дают ростки.

— А дальше? — спросил Кир с нетерпением.

— Дальше? Дальше покажет время. Приезжай через месяц — получишь ответ.

 

3

Едва Кир появился на пороге. Юлу бросилось в глаза его изменившееся лицо. Не то, чтобы он похудел или постарел за месяц, прошедший после их встречи, но как-то весь сник и посерел.

— У тебя опять неприятности? — спросил Юл.

— С чего ты взял?

— Неважно выглядишь.

— Утомился в дороге.

— Отдохнешь?

— Нет, сначала в оранжерею.

— Ладно, идем.

«Не хочет делиться, — думал Юл по дороге к оранжерее. — Гордый. Привык, что у него все в лучшем виде. А что-то явно не так».

— Ло здорова? — спросил Юл осторожно.

— Да. Передавала тебе привет.

— Обход всех участков делать не нужно, — говорил по дороге Юл. — Я сразу поведу тебя посмотреть, что стало с самой зрелой Кареной на участке № 1.

Перед глазами Кира предстали ряды невиданных растений, не имеющих ничего общего с той Кареной, которую он видел месяц назад. Вместо рослых, устремившихся кверху растений ярко-зеленого цвета перед ним теперь расстилался густой низкорослый кустарник с узкими желтовато-зелеными листьями, усыпанными множеством красных плодов величиной с грецкий орех.

— Куда же делась зеленая Карена?

— Засохла. Очевидно, вся ее миссия заключалась в рождении ползающих шишек. А из шишек выросли эти кусты.

— Плодоносят? — спросил Кир, указывая на красные шарики.

— Да. В этих плодах и заключен главный секрет Карены. Вот, посмотри!

Юл сорвал один красный шарик и рассек его скальпелем пополам. Одну половину протянул Киру. Тот увидел множество белых зернышек, заполнивших внутреннюю полость ореха, разделенную множеством перегородок наподобие пчелиных сот.

— Семена? — спросил Кир.

— Семена. Только еще не зрелые. А теперь взгляни на более зрелый плод.

Юл сорвал плод темно-бордового цвета, разрезал пополам и бросил обе половины на стол.

Готовый ко всему, Кир не удивился, заметив, что зернышки начали шевелиться. Но Карена все же сумела припасти для него новый сюрприз. Зернышки начали покидать свои соты и расползаться по столу. Те, что первыми добрались до края, стали вдруг раскрывать крошечные крылышки и взлетать прямо под потолок!

— Осторожно! — воскликнул Кир. — Мы их упустим!

— Не беспокойся, — ответил Юл. — Отсюда они никуда не денутся. Выпускать их на волю нельзя. Это и есть та опасная стадия жизни Карены, которой не дождался покойный Корш. Как ты думаешь, какое расстояние может преодолеть за, сезон эта мушка?

— Километров двести?

— По моим оценкам около пятисот.

— Да, но есть ведь и океаны.

— А кто мешает этим крошечным мушкам стать безбилетными пассажирами на водных или воздушных трассах?

— Потрясающе! — произнес Кир. — Выходит, у нее есть и тактика и стратегия. Тактика — это «живые шишки». С их помощью Карена овладевает пространством в ближайшей округе. А «живые семена» позволяют ей завоевать весь земной шар! Да, хитрое создание. Но мы с тобой должны доказать, что люди все же хитрее. Ведь все стадии ее жизни подчиняются жесткой программе. Надо придумать контрпрограмму. Поставить Карену в такие условия, чтобы все эти хитрости стали работать против нее.

— И это все, на что тебя вдохновила Карена? — в голосе Юла прозвучали грустные нотки.

— Я сформулировал ту задачу, которую тебе предстоит решить прежде всего.

— А нельзя ли эту задачу поручить кому-то другому, чтобы я мог заниматься тем, что кажется важным мне?

— Борьба с «изумрудной чумой» — это, по-твоему, недостаточно важно?

— На этот вопрос я отвечу только что произнесенными тобой словами. То тактическая задача. А есть еще и стратегия. Перед тобой удивительное творение, продукт неземной биосферы. С таким буйным порывом к жизни! Разве можно не преклоняться перед этим неудержимым стремлением выжить любой ценой!

— Но ведь тебе должно быть известно, что две недели назад вспышку «изумрудной чумы» зафиксировали в Австралии. Что в Канаде эта прекрасная Карена уже слизнула почти половину посевов! Так что же! Позволить ей резвиться и дальше? Нет, ее нужно беспощадно уничтожать.

— Не изучив ее возможности? Например, можно предполагать, что жизнеспособность Карены объясняется повышенным КПД биосинтеза, тем, что она значительно эффективнее, чем земные растения, превращает лучистую солнечную энергию в органические вещества. Представляешь себе, что будет, если эта гипотеза подтвердится? Мы изучим биохимические и биофизические механизмы Карены, а затем сможем перенести их на нужные нам земные растения. Один процент повышения КПД биосинтеза даст нам миллиарды тонн полезной растительной массы!

— А я разве против изучения? — возразил Кир. — Но ведь такие исследования могут длиться годами. А у нас счет идет на недели и дни. Пока мы будем заниматься фундаментальными исследованиями Карены, она может вызвать необратимые изменения в растительном покрове Земли.

— Но ведь обе проблемы можно решать параллельно!

— Да, разумеется. Только тебя нельзя разорвать на две части. А ты мне нужен в первую очередь здесь. И потом речь ведь не о тебе одном, а о целом исследовательском коллективе. Тебе нужны биохимики?

— И генетики!

— Вот видишь, уже почти институт! Слушай, давай заключим джентльменское соглашение: ты к концу года даешь мне средство борьбы с Кареной, а я в будущем году передам в твое подчинение институт! Принимаешь мои условия?

— Нет, не принимаю.

— Почему?

— Потому, что мне нужны не должности, а результат. Карена порождает во мне чувство глубокого восхищения, а ты предлагаешь мне искать способ, как ее уничтожать!

— Да ты просто влюблен в эту Карену! — неожиданно заключил Кир. — А я, кажется, тебя к ней немного ревную. Однако это все лирика. А мир ждет от нас эффективных мер.

Кир присел у прозрачной перегородки, отделявшей их от внешнего мира, и стал смотреть вдаль. И опять Юл почувствовал, что помимо Карены Кира волнует что-то другое.

— Пойми, Юл, — сказал он неожиданно, — у меня просто нет выхода. Я не могу поручить проблему Карены людям, которые с ней не знакомы. Это будет непростительной потерей времени. А к тому же и подбирать людей не могу. Надо ложиться в больницу на лечение.

— А что с тобой, Кир?

— Рак.

— Рак теперь уже излечивают, как ты знаешь.

— К сожалению, не любой. Тридцать пять его разновидностей излечивают довольно успешно. Но у меня тридцать шестая, К-40, очень редкая форма.

— Кир! — Юл присел рядом. — Надо найти специалистов. Не может быть, чтобы к этому К-40 не подобрали ключей. Я наведу справки.

— Не беспокойся. Юл. Специалист нашелся.

— Кто?

— Пранов.

— Альберт? Он занимается этой проблемой? Тогда можешь считать, что тебе повезло. Альберт — большой ученый!

— Одержимый. Вроде тебя. Пусть пробует. Мне ведь терять-то нечего. Буду держать тебя в курсе событий. А ты занимайся своей Кареной. Пока. Я еще успею на дневной дальнолет.

 

4

«21 октября 2180 года.

Кир».

Дорогой Юл!

Не удивляйся, что обращаюсь к тебе с этим грустным посланием: здесь, в клинике, у нас масса свободного времени, лезут в голову всякие мысли, и многое хочется переоценить. В частности, наши с тобой отношения, в общем-то довольно неровные, в чем я склонен теперь усматривать свою собственную вину. Признаюсь честно и прямо: со студенческих лет и до самого последнего времени я испытывал жгучую зависть. Завидовал твоим блестящим статьям, остроумным экспериментам, даже твоим стихам.

Старая, как мир, история. Ты — талант, я — всего лишь администратор. Ты — творец, я — робот. Ты — Моцарт, я — Сальери. И только совсем недавно я понял, какая это все чепуха. Каждый должен делать то, на что способен. Лишь бы хватало для этого сил.

А мои силы уходят. Альберт колдует возле меня неустанно, но… Надо же было судьбе из всех злокачественных вирусов выбрать для меня именно этот злополучный К-40, который до сих пор не научились лечить! Остается надеяться на медицину. Неизвестно только, кто сделает свое дело быстрее — К-40 или Альберт.

Извини, что испортил тебе настроение. Если сможешь на пару дней прервать свои изыскания, буду рад с тобой повидаться.

Журнал «Пищевая промышленность» № 10, 2180 год:

…В результате проведенных Институтом питания исследований Карены Аргосской выявлены высокие качества изготавливаемых из этого растения пищевых продуктов. Листья, формирующиеся на ранних стадиях развития Корены, обладают приятным кисловатым вкусом и имеют почти полный набор витаминов. Могут быть рекомендованы для приготовления салатов и зеленых супов.

Мякоть формирующихся на следующих стадиях плодов может быть использована для приготовления блюд, которые в зависимости от способа приготовления напоминают по вкусу мясо птицы или кроликов. Самым приятным вкусом обладают еще не отделившиеся от ствола молодые плоды.

Плоды второй (кустарниковой) фазы развития Карены богаты растительными жирами. В будущем году намечено промышленное изготовление новых сортов растительных масел, обладающих высокой калорийностью и тонким ароматом.

Журнал «Сельское хозяйство» № 10, 2180 год:

…Большие возможности повышения продуктивности животноводства открываются при использовании Карены Аргосской в качестве корма для крупного рогатого скота. Проведенные эксперименты показали следующее. Привесы молодняка повышаются на 17,6 %, удой коров на — 23,2, жирность молока на — 3,1 %. Заболеваемость животных снижается на 42,6 %.

Однако Координационный совет по культивированию инопланетных растений отложил рассмотрение вопроса о создании опытных полей для выращивания Карены Аргосской до получения результатов обследования предложенных биологами защитных мер.

Председателем Комиссии по мерам пресечения распространения Карены Аргосской за пределы отведенных для ее культивирования территорий назначен действительный член французской Академии наук Жак Терье.

 

5

«16 ноября 2180 года.

Кир.

Дорогой Юл!

Представляю себе, какое удручающее впечатление я произвел на тебя в больнице! Небось решил: скис старина Кир!

А я и впрямь уже почти потерял надежду. Но на днях Альберт открыл мне один профессиональный секрет. Теперь он, собственно, перестал быть секретом: успех метода столь очевиден, что в него поверил даже я.

В общем все развивалось так. Альберт доказал теоретически, что вирус К-40 может быть уничтожен без повреждения тканей в том случае, если найдется вещество, дающее с ним биохимическую реакцию Д-ТМ8-S. Оставалось найти само вещество.

Альберт обследовал К-40 и все его биохимические параметры направил в ЦИП. Там смоделировали реакцию Д-ТМ8-S, получили биохимические параметры реагента и сличили их по картотеке центральной искусственной памяти с показателями всех известных существ. Нужными параметрами обладает… Наверное, ты уже догадался? Ну да, конечно же, она! Твоя Карена! Помнишь, ты говорил о ее „буйной жизненной силе“. Мне пришлось вспомнить эти слова, когда Альберт показал мне волнующую картину встречи К-40 с клетками Карены Аргосской на экране с увеличением в миллион раз. Ты бы видел, с каким аппетитом клетки Карены пожирают злосчастных К-40! Более волнующего кинофильма мне не приходилось видеть за всю мою жизнь!

Как видишь, все сложилось по-твоему: твою обожаемую Карену будут теперь на всех широтах культивировать и беречь. Мы ведь еще не знаем, на что способно это замечательное растение, какими еще чудесами Карена сможет нас удивить!

Вот так-то. Юл! Нельзя предвидеть заранее, что и как обернется. Кстати, чтобы закончить исповедь, начатую в моем прошлом послании, признаюсь, что я наконец-то понял, почему ты — крупный ученый, а я только администратор, организатор, менеджер или как там еще называют тех шефов, которые эксплуатируют твой талант. Дело тут не в твоей эрудиции (согласись, я тоже в какой-то мере ей обладаю), не в твоей целеустремленности (этого и у меня хоть отбавляй!). Ты наделен интуицией (подчеркнуто), даром научного предвидения (подчеркнуто дважды). А вот я этих качеств лишен.

Вот, читаю последние номера журналов и думаю: понадобился всего год, чтобы человечество пришло в себя от неожиданного вторжения в нашу жизнь Карены Аргосской и потихоньку начало приспосабливать ее для своих целей.

Горячий привет твоей Элл. Низкий поклон Карене Аргосской.

P.S. Я уже собирался отправить тебе это письмо, когда мне принесли весточку из Франции от Жака Терье. Он пишет о колоссальном эффекте, который дает предложенный тобой способ борьбы с „изумрудной чумой“. Тысячи ползающих шишек устремляются на приманку, как мухи на мед!

Кир».

Поздравляю! Это ведь тоже грандиозный успех!

Но, знаешь, странное дело: умом-то я радуюсь, а душой… Только представлю себе, как эти глупые шишки ползут навстречу собственной гибели к источнику ультрафиолетовых излучений, так их жалко становится, хоть плачь!

 

6

— Если бы все было так просто и очевидно, я не примчался бы к тебе за помощью, — сказал Альберт Пранов и устало опустился в кресло, которое заботливо придвинул Юл. — Все красиво, пока эксперимент ведется в пробирке. К сожалению, в организме больного все протекает совершенно не так. Карена мгновенно теряет активность. По-видимому, ее угнетают какие-то участвующие в этом процессе гормоны, которые необходимо нейтрализовать.

— Да, но для этого нужно знать, какие именно гормоны угнетают Карену! А на этот вопрос нельзя ответить без полных исследований всех ее биохимических свойств!

— Вот потому-то я к тебе и приехал.

— Пока ничем тебе не смогу помочь.

— То есть как?

— А вот так! — Юл вскочил и стал возбужденно ходить перед Альбертом, чеканя каждое произносимое слово: — Все, что мы знаем сейчас о Карене, — это капля в море по сравнению с тем, что нам предстоит изучить! Можешь считать, что мы не знаем о ней ни-че-го! Три месяца назад я с пеной у рта доказывал необходимость всесторонних исследований Карены. А Кир считал, что этим не поздно заняться и через год! Где я теперь возьму необходимые данные?

Юл устало прикрыл глаза и ясно представил себе осунувшееся, покрытое жесткой щетиной лицо. Кир лежал, запрокинув голову. Говорил медленно, монотонно и тихо, казалось, слова произносит за него кто-то другой.

— Надо его спасти! — произнес Юл, как заклинание. — Я сделаю все, что от меня зависит. Будем работать в три смены. Я подключу лучшие силы. Через месяц, надеюсь, сможем сказать что-нибудь определенное.

— Месяц… — длинные пальцы Альберта пробежались по подлокотнику кресла.

— Будет уже поздно? — с тревогой спросил Юл.

— Может быть, и не поздно. Но кто может ручаться! Месяц назад мне казалось, что дни его сочтены. Тогда я решился на один психотерапевтический эксперимент.

— Какой?

— Я показал ему тот самый фильм, который вселил в него столько надежды. Хотя сам я тогда уже знал, что в его организме все протекает совершенно не так… Психотерапевтический эксперимент оказался удачным. Надежда сейчас ему помогает. Но ведь не остановлен процесс перерождения тканей! Пока не будет активизирована Карена, он будет все время жить под дамокловым мечом! Ладно! — Альберт решительно поднялся с кресла. — Надо работать. У меня есть кое-какие идеи.

Юл проводил Пранова до машины. Лучи фар перерезали опустевшую к ночи улицу, и через мгновение бесшумный мотор унес Пранова за поворот.

Юл долго смотрел вслед скрывшейся за углом дома машине и думал о том, как Пранов, вернувшись в клинику, будет пытаться разгадать еще одну тайну природы. Потом снова представил себе осунувшееся лицо Кира и тут только по-настоящему понял, как дорог ему этот человек.

«Я постараюсь, Кир, — прошептал он. — Я буду сидеть дни и ночи. Мне нужен только месяц… Я понимаю, что значит месяц борьбы с недугом. Ты сможешь на этот месяц мобилизовать все оставшиеся силы? Ты постараешься выдюжить, Кир?»

 

Фантастический рассказ

— Моим спасением были нож и то, что машина оказалась открытой. Вот этот нож, — сказал Билл и достал из своих широких манчестерских штанов толстый, негнущийся нож. — Вы едва ли поверите, но тогда, в Австралии, я топал по прибрежному шоссе, и тут меня взял в свою машину этот жуткий парень со слезящимися глазами на рыбьей физиономии.

— В Австралии? — спросил я, тупо уставившись на деревяшку там, в реке, внизу, которая вертелась, переворачивалась и проскакивала пороги.

Билл был единственным в Миццуре бретонцем среди бывалых сплавщиков, когда я пробивался на север.

— Да, в Австралии. Я подошел к бензоколонке и увидел лишь разбитый кабриолет. «Наверняка какого-нибудь фермера, — подумал я, — самый подходящий для него». А тут вышел из будки этот тип и стал буравить меня своими водянистыми глазами. Я бы с удовольствием удрал, но он уже спрашивал, не хочу ли я поехать с ним. Солнце палило вовсю. Небо казалось огромным иссохшим куполом. Если посмотреть на море, начинали болеть глаза. Чертово левое крыло у этой развалины моталось из стороны в сторону и хлопало на каждой выбоине.

«Вы наверняка фермер», — попробовал я начать разговор.

«Нет», — ответил он и прибавил газу.

«Тогда вы, наверное, скотопромышленник», — сказал я, ослиная голова.

«Скотопромышленник? — отозвался он и скосил на меня глаза. — Нет, рыботорговец».

Так. Значит, рыботорговец. Мы ехали молча два часа.

С моря подул легкий ветерок. Побережье там безлюдное, и таким его видишь часами и даже днями. Несколько скал, и потом все обрывается в воду. Я попытался шутить и намекнул на акул, чьи треугольные плавники вспарывали воду тут и там. Тогда он затормозил, подвел машину к самому краю шоссе и сказал: «Я голоден. Давайте позавтракаем». Он погремел в багажнике и кое-что извлек оттуда. «Неплохо», — подумал я и сел на краю скалы. Когда мы ели, он спросил: «Вы француз?» — «Да, конечно». — «Вас выдает ваш акцент. У меня в южной Франции живет дальняя родственница. В то время я был еще художником…»

Я разглядывал парня с головы до ног. Художник? На него он походил меньше всего.

«Вы, пожалуй, не верите этому? — вспыхнул он. — Я выставлялся в Париже. Я работал в современном стиле». Неожиданно он загрустил: «Париж! О, вы совсем не представляете, что это такое. А потом меня пригласила старая Колетт. Она писала, что на юге все так и просится на холст. Для художника истинный клад».

— Представьте, — сказал Билл, — парень почти плакал. Меня всегда злит, когда кто-нибудь исповедуется мне. А этого рыботорговца несло на всех парах.

«… Я сказал, — продолжал он, — что согласен, и отправился на юг. На своих двоих! — хихикнул он. — Пешком, как и ты! — Он погладил мою руку. — Но я пришел не в лучшее время года. Когда ветер весной дует с моря, становится так сыро, что простыни кажутся свинцовыми. Двери и окна не закрываются, все разбухает. Холодный каменный пол и постоянный ветер — любой схватит тут ревматизм. Тетя Колетт сказала, что летом все переменится. Не стоит из-за этого огорчаться. „Ну, летом я уже буду далеко отсюда“, — возразил я. „О, Гаспар, подожди, не торопись. Здесь есть фантастические сюжеты для твоего искусства. Ты больше не захочешь в Париж“.

Что до фантастики, то ее действительно было достаточно. Вы не поверите — дом был настоящей кунсткамерой. Когда я вошел в комнату, то поскользнулся на куче монет — бразильских, китайских, мексиканских и еще шут знает каких, — которые лежали возле двери. Выпрямляясь, я ударился головой о ржавую алебарду. Поодаль на стене была растянута шкура крокодила. Толстые пыльные пачки газет лежали на полу рядом с окаменелостями, раковинами и чучелами попугаев.

Тетушка Колетт хихикала. Она сидела у окна на единственном стуле, перед ней была книга на треснутой глиняной вазе. У Колетт были серые редкие волосы, сквозь которые просвечивала кожа. Она носила очки в никелированной оправе, которые сдвигала к кончику носа, разговаривая со мной.

„Устраивайся поудобнее, Гаспар, — сказала она. — Подвинь свой чемодан к окну и отодвинь чучела попугаев“. — „Я должен здесь остаться?“ — „Гаспар, это же кладовая! Мой покойный муж собирал все, что мог найти в течение своей неспокойной жизни. Царствие ему небесное! Посмотри вот на эту раковину-сердце. Такие попадаются только в одном месте — в Бретани“. Действительно, раковины были восхитительны. Они играли переливающимися красками. Позднее я заполнил набросками этих созданий природы целый альбом.

„Но где я тут буду спать, тетя Колетт?“ — спросил я затем. Она сняла очки и двинулась вперед, ловко обходя окаменелости и прочую древность. Я последовал за ней в темный проход. „Осторожно: книги!“ — проговорила она. Хлоп! — на голову мне свалилась целая стопка книг. Во рту я почувствовал вкус пыли. „Ничего, — успокоила она и отперла комнату, всю забитую ножами, пистолетами и клочьями шкур. — Вот тут, мой милый Гаспар!“ В углу лежал матрац в зеленую полоску. „Если тебе будет холодно, можешь взять шкуры со стены“. Сказав это, она оставила меня одного. Я попытался навести хоть какой-то порядок, но это было бесполезно. Мертвое и живое зверье взяло верх. „Куда ведет вторая дверь, тетя Колетт?“ — спросил я как-то. „О, Гаспар, не спрашивай“, — всхлипнула она. „Ах, да, — подумал я растроганно, — это, наверное, комната покойного мужа“. Но ночью я проснулся от того, что мне на лицо упал паук. За дверью были слышны шаркающие шаги. Я постучал. Тишина. Только окно хлопало от резкого ветра. Я лег на другой бок, и мне стали мерещиться раковины, из которых выплывал бесконечный ряд попугаев, сотни зеленых, белых и красных попугаев. Они раскрывали клювы, чтобы кричать… Но тут я снова проснулся. Окно все еще хлопало. В то время мной руководила смелость. Я рванул дверь. Заперта. Я рванул еще раз. И тут дверь поддалась, выскочив вместе с коробкой. На голову мне посыпались известка пополам с соломой, я очутился в прихожей со стеклянными книжными шкафами. Здесь был больший порядок.

По коврам я прошел дальше и заглянул в открытую комнату. В кресле-качалке сидел мужчина и спал. Справа от него стояли длинные узкие аквариумы. Я подошел ближе. Изящные маленькие рыбки, посверкивая чешуей, резвились в зеленой воде. Неожиданно я понял, что это акулы».

— Мне стало не по себе, — продолжал Билл. — Надо же придумать такое: акулы в аквариуме! Но рыботорговец, уставившись в море, бормотал: «Совсем маленькие акулы, милые маленькие бестии». Я быстро вернулся к себе и уничтожил следы своего вторжения. «Тетушка Колетт, — сказал я за завтраком, — тетушка Колетт, не надо считать меня глупее, чем я есть. Твой муж вовсе не умер!» — «Тсс! Гаспар! Как ты можешь такое говорить?! — Очки упали ей на колени. — Гаспар, вдруг кто-нибудь услышит твои слова! Весь город считает его умершим. Ты, конечно, прав, малыш. Но однако, знаешь, зачем мы тебя позвали? Ты должен написать его портрет. Но не будь так опрометчив, ты еще ведь ничего не понимаешь». Колетт выглядела совершенно растерянной. Я решил во что бы то ни стало выяснить, что означало это разведение акул. «Тетя Колетт, тетушка, я знаю больше, чем ты подозреваешь. Ну, пусть. Пусть твой муж мне позирует. Я вам нарисую столько портретов, сколько пожелаете». Она взяла меня за руку, и я пошел за ней по темным лестницам и коридорам, пока мы не переступили порог знакомой мне комнаты. Аквариумы были покрыты огромными географическими картами. «Южное море, Австралия, Полинезия», — прочел я. «Это Гаспар, — прошелестела моя тетя, — Морис, это художник из Парижа». Морис покачивался. Он носил очки с темными стеклами и красные бархатные шлепанцы. «Твой дядя Морис сказал, что ты можешь начинать. Он уже давно ждет тебя», — втолковывала мне тетя. Я ничего не слышал. А Морис плавно покачивался. «Твой дядя говорит, что ему хотелось бы иметь свой импозантный портрет, написанный маслом». «Портрет на века! — подтвердил я. — А тебе, тетя?» «Мне? О, Гаспар! — она вдруг словно стала маленькой девочкой и кокетливо спряталась за креслом. — Я всего лишь незначительная жена великого исследователя!»

Оба были невероятно тщеславны. Колетт раздумывала, как мне написать портрет дяди — в виде министра, фельдмаршала, императора или далай-ламы, и все время уверяла, что на свете нет более важного человека, чем Морис Дюкре.

— Неожиданно рыботорговец пристально взглянул мне в глаза и проговорил: «Парень, доложу я тебе, что действительно нет более важного человека в мире. Я сделал наброски. Потом натянул холст на подрамник и приступил к работе. Но однажды я пришел в необычное время, после полудня, когда старик Дюкре якобы дремал. Я вошел в дверь за занавесом. Он не видел меня. У него был посетитель. Колетт стояла за креслом. Худощавый юноша с папкой для бумаг оперся на аквариумную стойку. Старик раскачивался. Колетт пронзительно смеялась. Неожиданно старик снял черные очки и уставился на паренька. И тот съежился. И закричал. Колетт же смеялась. Старик и глазом не моргнул. Это в нем удивляет меня до сих пор. Человек становился все меньше. А крики все слабее и слабее. Вы понимаете, его голосовые связки тоже уменьшались. Когда он стал ростом не выше трех сантиметров, старик схватил его и сунул в серебряную коробку, которую опустил в карман халата».

Билл побледнел, ужаснувшись этой картины. Потом сказал:

— Когда слезливый торговец рыбой дошел до этого момента, он заметно нервничал и все время хватал мое колено. Я хотел встать, но он стал кричать, что я должен сидеть и дослушать историю до конца.

И он рассказал, как пытался по частям выведать у старика тайну. Он так затягивал сеансы, что старик засыпал. Однажды он вынул серебряную коробку из халата спящего. И представьте себе: внутри были живые люди трехсантиметрового роста. Они карабкались на крышку и попискивали тоненькими голосами.

Коробка выпала, и обитатели ее расползлись по ковру. Проснувшись, старик хладнокровно собрал их всех до единого! Вы не можете себе представить, что происходило дальше! Старик кормил ими акул.

Билл тяжко вздохнул.

— Я уже просто не мог сидеть рядом с рыботорговцем. Я сказал, что хочу пойти искупаться. Тогда этот тип рассмеялся, сказав: «А акулы? Мы как раз ждали тебя, детка. Поехали, время отправляться».

Старый рыдван снова загремел по прибрежному шоссе. Небо таяло от ужасающей жары. У меня перед глазами все плыло. Я видел только акул и попугаев. Впереди вдруг показался поворот. Казалось, будто шоссе уходит прямо в море. Рыботорговец нажал на газ. Я почти вылетел из автомобиля. Вода сомкнулась над нами, и я оттолкнулся от сиденья. Если бы у машины была крыша, я бы не смог выплыть.

— А рыботорговец? — спросил я в волнении.

— Рыботорговец? Ах вот как, вы совсем не поняли меня. Когда я заговорил о купании, разве он не ответил, что давно ждет меня? Вода была прозрачной, как хрусталь. Я выбрался из машины и увидел, что на меня сверху пикирует огромная акула с тем самым рыбьим лицом, понимаете? Все произошло молниеносно. Я вспомнил о ноже и вонзил его в брюхо акулы.

 

Послесловие к рассказу Вальтера Шерфа «Акулы»

С особым интересом вчитываешься в «полусказочный рассказ» (а по сути — рассказ в рассказе) Вальтера Шерфа «Акулы», пытаясь разгадать его иносказания, понять, хочет ли автор только развлечь читателя занимательным сюжетом или имеет более глубокую цель.

Фабула переносит нас в Австралию, рассказчик же, судя по всему американец или немец, повествует о событиях во Франции… Театр действий не случайно столь широк в географическом смысле. Это не что иное, как сфера активности самого древнего и нового в одно и то же время примитивного капитализма. Все описанное, пусть в несколько гиперболизированной форме, свойственно не одной, отдельно взятой стране, но миру капитализма в целом. Главная идея рассказа — протест против индивидуализма и бесчеловечности, против такого образа жизни, при котором выхолащивается человеческое, против монстров капитализма.

В. Шерф проявляет не пассивный, а активный гуманизм: доступными ему средствами он борется, восстает против оборотней с акульими повадками, которые прикидываются и провозглашают себя гуманными людьми, надевают маски «художников», «деятелей науки» и т. д.

Не оставшийся в стороне от влияния старинного немецкого эпоса, автор рисует в этом рассказе-фантазии образ «ученого»-чудовища, который, может быть, в своей реальной аналогии не менее опасен, хотя и менее эффектен. Знакомые приемы: скрытность, тайна, окружающая зловещую кухню античеловеческих приготовлений. Нет, еще не умерли, как об этом старательно твердит западная пропаганда, двуногие чудовища в современных костюмах, способные на самые преступные деяния. Автор предупреждает, что часто за рыбьими лицами «художников» и «торговцев» скрываются подлинные акулы-людоеды. Эти люди — олицетворение современного капиталистического общества с его бесчеловечностью, бездуховностью, с «акульей хваткой» его боссов, заправил от бизнеса.

Маленькая новелла, за которой стоит многое. Она отражает реальности мира капитала.

Об авторе

Вальтер Шерф родился в 1920 году. В юности принимал участие в культуртрегерском (просветительском) движении немецкой молодежи, был последним руководителем известного союза «DJ-1.11» («Немецкое молодежное движение от 1 ноября 1920 года»). После войны, пытаясь передать идеалы и содержание этого движения новому поколению, основывает немецкую ветвь в просветительской организации «Волонтеры Европы», издает детские журналы, календари, пишет песни и рассказы для юношества. В 1957 году становится во главе Международной юношеской библиотеки (МЮБ) при ЮНЕСКО в Мюнхене. При энергичной деятельности и по настоянию В. Шерфа в 1972 году в рамках МЮБ была организована первая в истории Баварии и ФРГ выставка советских книг для детей и юношества, впоследствии подаренная библиотеке. С той поры советский раздел в фонде МЮБ, постоянно пополняющийся, — один из самых заметных и популярных.

Писатель и публицист. Пишет в журналах о воспитании подростков, издает книги, сборники романтических баллад. Последовательно отстаивает и в печати, и в повседневной практике идеи прогрессивной детской литературы.